Записки многодетной матери. Часть 1

                А. Колотова



                ДЕТИ

                (Записки многодетной матери)


                Часть1




Конфликт

-Хорошие у вас дети, хоть и мальчики,- нередко говорят нам.
Ну что же, и я пока довольна своими сыновьями. Но только одна знаю, как нелегко мне было порой удержать своё влияние на них, как далеко не всегда гладко шло их воспитание!
Мы много говорили о переходном возрасте, и как часто бывает, что свои недочёты в воспитании детей сваливаем на этот переходный возраст, объясняем его трудностями.
С каким-то даже страхом я ждала наступления у своих детей этого переходного возраста. Но годы шли, сыновья подрастали, а никакого переходного возраста не наступало. Наверное, просто я не замечала его. Только с годами сыновья становились все более и более самостоятельными. Я не мешала росту её, не старалась выпытывать у них все подробности их жизни, но никогда не оставляла сыновей без внимания. Каждый их поступок встречал одобрение или отчуждение, как и каждое высказывание. Самым сильным средством убеждения был пример отца и свой.
Незаметно для них следили за тем, с кем они дружат, где бывают и что делают. Да они и сами, приученные к честности, не скрывали от меня своих занятий. Не происходило резких изменений ни в характерах сыновей, ни в их поведении. И конфликты возникали одинаково часто и в младшем возрасте, и в старшем. Только в старшем возрасте они были глубже, потому что в этом возрасте требовалась особая тонкость и чуткость в понимании поведения детей, а их у меня не всегда хватало.
Расскажу об одном конфликте, затянувшемся по моей вине, и который дорого стоил и мне и моему сыну.
Саша уже учился в девятом классе. За лето он сильно вытянулся и повзрослел. Но в поведении внешне, ни чего не изменилось.
В один из сентябрьских дней его класс послали на уборку картофеля. Уехали они в пятницу, а в субботу вечером Саша появился дома.
- Вы что, уже приехали? – полюбопытствовала я.
- Приехали, да не все. Мы решили уйти вперед пешком. Не стали ждать, когда придет за нами  машина.
Я насторожилась, чувствую тут что-то неладное.
- Сколько же вас человек пришло пешком?
- Трое
- Кто?
- Я, Вовка Меньшиков и Сашка Жуйков.
- Саша, а если ваши решат остаться еще и на воскресенье? Ты же значит сбежал. Так что ли?
- Да нет, не должно быть, чтобы остались. Вроде, наша машина попалась нам на встречу.
Я немного успокоилась, но тревога продолжала жить где-то в глубине души.
Вечером мы собрались все дома.
Призывно зазвонил телефон. Саша с какой-то поспешностью поднял голову от книги. Я взяла трубку.
- Это квартира Колотовых? – раздался в трубке голос Ю. А. Берестова, посланного с ребятами в колхоз. – Скажите, у вас беглец не появлялся?
Я сразу поняла, что Саша ушел самовольно, и решила тут же показать, как не достоин его поступок, что за него он будет наказан.
- Беглец? А откуда вы звоните?
- Из колхоза
- Как из колхоза? Разве вы не поехали домой?
- А мы и не собирались
- Не собирались? Как же, мне Саша сказал, что вы все собирались ехать? Значит, он мне попросту наврал?
Я говорила с Берестовым, но весь разговор мысленно обращала к Саше, сидевшему тут же. В последнее предложение я вложила все свое возмущение, на какое была способна, Саша сидел пришибленный, наклонив голову.
- Что же мне сейчас с ним делать?
Юрий А. ответил какой то шуткой и наверно странным ему показался мой ответ, произнесенный потерянным, убитым голосом:
- Хорошо.
«Как же мне поступить? – размышляла я. – Как немедленно дать понять Саше, что его поступок будет завтра же всем известен и что он понесет за него наказание? Позвонить директору школы?» Но знаю, тут немедленного решения не будет, и нужных слов воздействия я не получу. Я позвонила Сагиде Михайловне.
- Сагида Михайловна, мой сын сбежал из колхоза. Что мне с ним сделать?
- Саша сбежал из колхоза? Вот уж не подумала бы никогда, что он может сделать  такое.
- А я разве думала, что мой сын может совершить такое? Разве думала, что буду краснеть за него?
Я говорила Сагитте Михайловне, а слова подбирала для Саши сидевшего тут же.
- Так что же мне с ним делать? Послать обратно в колхоз?
- Конечно, пошлите.
«Свою бы дочь наверно не послала два часа пешком, пожалела. Постаралась бы здесь найти для нее работу, а чужого можно и обратно послать,» - подумала я с неприязнью, глядя на низко опущенную голову сына, и жалость шевельнулась в душе. Но я положила трубку и твердо сказала:
- Так вот, завтра в шесть часов утра я бужу тебя и отправляю в колхоз. Пойдешь пешком. Понял?
- Понял, - тихо произнес сын.
- А сейчас иди, ложись спать.
Саша тяжело поднялся и пошел к кровати. В душе он, вероятно, уже не один раз покаялся, что ушел из колхоза.
Отец, сидевший тут же, за все время не произнес ни слова. Снова спрятался за меня. Нет, не помощник он был мне в воспитании наших детей.
Утром рано я разбудила Сашу. Он сидел за завтраком, когда вошел отец и сообщил, что в колхоз сейчас пойдет машина. Повезут рабочих.
Саша сорвался с места.
- Куда? – остановила я его.
- К Вовке Меньшикову.
- Никуда не пойдешь, - приказала я. – Хочешь опоздать на машину?
И тут же я поняла, что сказала лишнее, что чувство дружбы будет сильнее приказа матери, что сейчас Саша выйдет из повиновения, и что на это я его сама толкнула своим не обдуманным приказом. Но было уже поздно. Саша убежал к товарищу, чтобы сообщить ему о машине. Правда, он быстро вернулся. Верно, Вовка отказался поехать обратно.
- Значит, ты поставил меня ниже своего Вовки? - спросила я сына, не желая сдаваться и терять своё влияние на него.
Саша промолчал.
- Ну что же, так и буду знать, что тебе Вовка дороже, чем твоя мать.
С этого времени в наших отношениях пробежал холодок. А ведь его могло бы и не быть, не сделай бы я неосторожного шага. Как никогда я поняла тогда, как необходимо матери и гнев, и любовь к своим детям всегда держать под контролем сознания, проявляя чувство меры. Но неверный  шаг был сделан. Надо было как-то его исправлять, искать пути для восстановления прежних отношений с сыном.
После возвращения Саши из колхоза я объявила ему, что отныне он сам будет стирать себе белье, сам чинить его и не будет вообще ни о чем просить меня.
- Раз для тебя мать ничто, нечего и обращаться ко мне, - заявила я ему.
Саша, молча, выслушал сказанное. Я стала делать вид, что не замечаю его, а на его просьбы отвечала:
- Проси своего Вову. Он ведь тебе дороже, чем я.
Саша ходил обиженный, но не сдавался. Он выполнял работы по хозяйству, на которые я указывала ему, однако делал это не охотно, с оговорками.
- Надо воды принести, - говорила я. Сын забирал ведра и непременно ворчал:
- Пусть Толька носит. Чего все меня заставляешь?
Чувствуя холодное к нему отношение, он и сам становился грубее. Я возмущалась, стыдила его, но это помогало мало. Надо была кончать с таким положением. Это понимала я, наверно, понимал и Саша. Я видела, что его тяготили такие отношения. Как-то раз он попросил денег на кино. Я  промолчала, а потом начала:
- Саша, неужели ты не понимаешь, как оскорбил меня, решив самовольно уйти из колхоза? Ты даже не подумал обо мне, о том, как мне, твоей матери, будет неприятно. О Вове Меньшикове ты сразу вспомнил, когда тебя стали отправлять обратно, а вот обо мне и не вспомнил. Я ведь обиделась на тебя не столько за то, что ты не послушался меня и побежал к Вовке, сколько за то, что о нем сразу подумал, а обо мне нет. Какой же ты мне сын после этого? Как что, тебе мама нужна, а тут не нужна стала. Ты даже не извинился за свой поступок.
Сын задумался. Верно мои слова заставили его по другому посмотреть на свое отношение ко мне, на свое поведение.
Потом он ответил:
- Погоди, мама, дойдет до меня все это, я извинюсь, а пока не дошло.
Я тяжело вздохнула:
- Ну что же, буду ждать, когда дойдет.
После этого разговора отношения немного улучшились, но Саша нет-нет, да и срывался на грубость. Время шло, а конфликт продолжался. Неожиданно разрешился он взрывом.
Был субботний день с поломытием и баней. Ребята пришли из школы и как всегда принялись за уборку. Они уже заранее знают, кому и что делать.
- Сегодня я буду менять постельное белье. Не забудь, Саша, выстирать себе простынь и наволочку. Спать будешь пока без простыни, - спокойно сказала я.
- Ладно. Знаю уже. Чего все время напоминаешь? – грубо ответил Саша.
- Как ты со мной разговариваешь? – возмутилась я.
- А как еще надо? – снова грубо ответил сын. – Ты сама со мной грубо говоришь.
И тут я взорвалась.
- А ну-ка скажи, - подступила я к нему, - когда я с тобой грубо разговаривала? Чего молчишь? Говори!
Саша молчал.
- Разве я начала с тобой грубо разговаривать? Ну, чего молчишь? Говори! Говори, тебе говорят!
Я схватила тряпку и замахнулась на него. Саша быстро поднял руки для защиты. Я ударила его.
- А ну отпусти руки! – приказала я, замахиваясь снова. – Отпусти!
Я уже не владела собой. Саша, молча, опустил руки. Он весь напрягся и побелел.
Я бросила тряпку, выбежала на кухню и разревелась.
- Господи, да за что же мне такое? – причитала я, опускаясь на стул беспомощно. – Разве я этого ждала от своих сыновей?
И тут неожиданно ко мне подошел Саша. На его глазах блестели слезы.
- Извини меня, мама. Я больше не буду…
И он заплакал вместе со мной, заплакал в первый раз с того времени, как начал взрослеть.
- думаешь легко мне вот так поднять на вас руку? Разве я этого хотела? - говорила я сквозь слезы.
- Это ведь с осени всё тянется, - отвечал Саша.
- Конечно, с осени. Вот видишь, как плохо бывает, когда человек сделает, не подумав о других. И давай договоримся, чтобы никогда больше этого не делать. И грубость ты свою оставь. Ни к чему она нам.
Наконец-то рухнула стена отчужденности, разделявшая нас в течение нескольких месяцев, и восстановились прежние отношения!
Будто гроза пронеслась над нами, стало сразу легче дышать.
Я не раз еще возвращалась к этому случаю, стараясь выяснить все подробности и причины поведения сына.
- Саша, кто это надумал у вас сбежать тогда из колхоза? – спросила однажды я.
- Как кто? Мы все сразу решили.
- Так же никогда не бывает.
- Не бывает, а вот было,- ответил сын, уклоняясь от разговора.
После долгих раздумий я пришла к выводу, что это мог сделать только Жуйков Саша, ученик 10го класса. Наш Саша не сделал бы этого, потому что с детства приучался, как и остальные дети, не отделять себя от коллектива. Вова Меньшиков не решил бы уйти из трусости, и я уверенно сообщила сыну через некоторое время:
- Я знаю, кто тогда вас сговорил уйти.
- Кто?
- Жуйков.
Сразу, по удивленно вскинутым на меня глазам Саши, я поняла, что угадала.
- А как ты узнала?
- Да вот так и узнала. Мать всегда все узнает о своих детях.
- Плохо, конечно, мы тогда сделали, - признался Саша.
- Но меня постоянно беспокоит мысль, - продолжала я, - как ты мог сговориться на такое дело, как мог не устоять против этого? Вот уж никак не ожидала, что мой сын не сможет устоять против чего-то плохого. Значит, тебя можно сговорить вообще на любой плохой поступок?
- Ну, уж нет.
- А что? И сговорят. Как тут. А твой друг Меньшиков. Ну и друг! Сбегать, так вместе сбегали, а как обратно стало надо возвращаться, так не поехал. И Саша не нужен стал. Даже и не подумал, как стыдно тебе будет появляться перед ребятами одному. Какой же он друг, если думал только о себе?
Я давно была недовольна дружбой Саши с Вовой, избалованным, довольно изнеженным и распущенным мальчиком, и тут постаралась  воспользоваться случаем, чтобы отдалить сына от него.
- Нечего ему больше к нам ходить, раз он может сговорить тебя не на хорошее, а на плохое дело, а ты не можешь устоять перед этим плохим. Какие вы друзья?
Саша промолчал, но Вова после того случая у нас не появлялся, а Саша перестал с ним дружить и бывать у них.
В этом же году Сашу приняли в комсомол. Он показал мне комсомольский билет и бережно провел рукой по его корочке.
- Тебе не напомнили, когда принимали в комсомол, как ты сбежал из колхоза? – поинтересовалась я.
- Напомнили.
- И, наверное, тебе здорово попало за это?
- Нет, просто так только отечески пожурили, - шутливо ответил Саша.
И я подумала, что, пожалуй, совсем неплохо сделала, заставив сына испить горькую чащу за его поступок и о многом поразмыслить.   

- Мама, идти или не идти мне в поход с ребятами? – спрашивает Толя. – Что-то не хочется. Я лучше бы рыбачить пошел.
- Ну, как это не идти, если все идут? Надо идти!
- В том-то и дело, что не все.
- Пусть не все. Есть, конечно, такие отщепенцы, которым наплевать на коллектив. Ты что, тоже хочешь быть таким? Надо идти. В походе ведь тоже можно рыбу ловить.
И Толя начинает собирать рюкзак.

Мальчики приезжают с копки картофеля домой.
- Все ездили из вашего класса? – спрашиваю я у Толи.
- У-у, много не ездило. Я, пожалуй, тоже в следующий раз не поеду.
- Ну, во-первых, не так-то уж много, наверное. Во всяком случае, большинство ездило. Так?
Сын утвердительно кивает головой.
- А во-вторых, разве это плохо, что вы помогли колхозу? Мы же колхозный хлеб едим, и почему не помочь, если можно? И совсем неплохо подышать воздухом колхозных полей. А простор там, какой! Красота!

В учёбе.

Все наши дети учатся хорошо. Только Вове труднее даётся русский язык, а Толя не всегда ладит с физкультурой. Растет он крепким, здоровым мальчиком, но медлительным, сутуловатым и каким-то тяжелым.
Сыновья часто радуют нас своими оценками.
- Мама, я сегодня три пятёрки получил! – торжественно возвещает Вова с сияющим лицом, едва перешагнув порог.
- Ну? Вот молодец! – от души радуюсь я. – По каким предметам?
- По математике, английскому и русскому, мама.
- Даже по русскому? Ну, совсем молодец.
Часто бывает так, что мы с мужем бываем оба дома, но о своих оценках мальчики, как правило, говорят мне.
Мы сидим за обеденным столом, из школы возвращается Толя и прямо с порога торопиться сообщить:
- Мама, я сегодня получил пятёрку по арифметике.
Толя сдержан, говорит солидно, но по всему его лицу, по интонации его голоса я вижу, как он доволен своей оценкой.
Толя обращается ко мне, хотя рядом со мной сидит и отец, и я чувствую, как это его задевает. Тут же за столом сидит и Вова, уже успевший раньше вернуться из школы.
- Молодец, сынок! Мы гордимся вами, мальчики, - обращаюсь я к обоим сыновьям. – Хорошо бы вот так всю жизнь вами гордиться. Правда, отец? – обращаюсь я к Петру, стараясь сгладить в нем неприятный осадок Толиного обращения.
- Конечно, - спокойно говорит отец.
- Мама, а что бы ты сделала, если бы я получил двойку? – спрашивает Вова.
- Стукнула бы, да?
- Ну, зачем «стукнула»? но уж что-нибудь бы да сделала.
- Бить детей нельзя. Они от этого глупеют, - назидательно, подражая кому-то, говорит Вова.
Мы с мужем оба смеёмся.
- Где это ты такое слышал?
- По радио в лекции для родителей говорили.
Сколько этих лекций для родителей выслушали дети! И, пожалуй, больше из них запоминают не родители, а они. Мы слишком часто стали напоминать о родительском долге, вынуждены напоминать, потому что появилось изрядное количество родителей, забывших его, и очень редко говорили о долге детей перед родителями. Не потому ли так часто стали встречаться старички, лишенные внимания своих детей, в неизбежной тоске по ним доживающие свой век?
Не всё гладко проходит и в учёбе. Нет-нет, да и сообщит то один, то другой сын виноватым, тихим голосом о полученной двойке. Хоть и знают дети, что я не жалую их за такую оценку, но сообщают о ней сами, потому что знают, что за скрытый проступок последует большие наказание.
Как-то я собралась в длительную поездку.
- Мама, ты долго проездишь? – спросил Толя.
- Да дней десять, думаю, пробуду.
- Вот хорошо-то! – не скрывал своей радости Вова.
- А чего хорошего? – спрашиваю я, немного задетая за живое.
- Можно делать чего угодно, можно идти, куда захочу, без спроса, можно даже двойки получать.
- Даже совсем в школу можно не ходить, - в шутку добавляет Толя.
- Так ведь с вами же отец останется, - возражаю я.
- Ну, папика-то мы не очень боимся. Он добрый.
-Ну, мальчики, как вам не стыдно? Вы же у меня большие, чтобы всё время следить за вами. Неужели надо, чтобы вы кого-то боялись?
Знаю, чтобы я им не говорила, а дети есть дети и требуют за собой постоянного контроля. Отец же очень мало интересуется их учёбой. Даже дневник для подписи они несут не к отцу, а ко мне. И не случайно, поэтому, в моё отсутствие чаще всего появляются тройки и даже двойки. На этот раз двойку поставили Саше.
- Мама, а я получил двойку, - с каким-то вызовом сообщил он мне об этом.
- Молодец. Порадовал, - с иронией заметила я. – Я-то думала, что ты уже сможешь и без меня учиться, а оказывается и за тобой присмотр нужен.
Саша выслушал всё, а потом совсем неожиданно для меня снова с вызовом спросил:
- Ну и что прибыло, что ты мне говорила?
Тогда я поняла, что учительница пригрозила ему сказать мне о его двойке. Стал понятен и тот вызов, который прозвучал неприятно в Сашином сообщении. Как неправильно делают некоторые учителя, напоминая учащимся старших классов об их зависимости от папы и мамы! Дети этого возраста стремятся к полной самостоятельности и всегда отрицательно реагируют на такое напоминание.
- Вот что, Саша, - сказала я, -  прибыло или не прибыло, об этом будем судить потом. Прибудет, если ты не захочешь срамить свою мать и не будешь её считать человеком, не стоящим внимания. В кино, конечно, ты ходить не будешь.
- Я и сам не пойду, хоть запрещай, хоть нет.
На второй день в клубе демонстрировался очень хороший фильм. Несмотря на своё заявление, Саша всё же попытался получить моё согласие на посещение кино. Дети знают мою особенность сильно сосредотачиваться на том, чем занимаюсь. Тогда я перестаю замечать окружающее, отвечаю механически на вопросы, не вдумываясь в них. Сын решил использовать эту мою черту.
- Я пойду в кино, - сказал он мне, одеваясь.
А я, занятая разговором с соседкой, пришедшей к нам, механически ответила.
- Иди.
Только тогда, когда Саша уже вышел за дверь, я вспомнила, что запретила ему идти в клуб.
- Саша, ну-ка вернись! – позвала я его.
Саша послушно вернулся.
- Ты исправил двойку?
- Нет.
- Почему же ты собрался в кино?
- А я все равно пойду, - упрямо пробурчал Саша.
- Нет, не пойдешь. Будешь делать то, что тебе хочется тогда, когда будешь жить самостоятельно. А пока мы тебя поим, кормим и одеваем, будешь делать так, как нам хочется.
- А как вам хочется?
- Чтобы ты учился хорошо и не получал двоек.
- Я хоть в спортзал, но все равно пойду.
Чувствую, что если буду настаивать на своем «не пойдешь!», он может не послушаться меня и снова выйти из повиновения, выйти из простого упрямства и желания сделать по-своему. Самое страшное в воспитании, если дети выходят из подчинения. С этого момента теряется возможность воздействовать на них. И я ответила:
- В спортзал иди. Я не запрещала тебе туда ходить. Только не долго.
Но Саша никуда не пошел. Просто ему надо было показать свою самостоятельность и независимость.
Дня через три он снова попросился в кино.
- А с двойкой как?
- Давно исправил.
Ох, как нелегко мне с Сашей! А с кем из сыновей было легче? Зато приученные к дисциплине и послушанию, к уважению старших, они не причиняют беспокойства учителям, легко соблюдают правила поведения для учащихся, и становясь в ряды тружеников, дисциплину труда на производстве.

И ещё конфликт.

Как бы мать ни следила за своими детьми, она не в состоянии контролировать каждый их шаг. Да и надобности в этом нет, если детям с девства привита невосприимчивость ко всему дурному и, прежде всего, к нечестности. Я всегда стремилась к тому, чтобы в нашей семье дети не знали лжи и обмана даже в самом малом.
- Не можешь сделать, лучше не обещай, - говорила я Петру, не выполнившему своего обещания при детях.
Никогда не упрекала я мужа при детях за ложь, даже тогда, когда хорошо знала, что он говорит неправду. Меня всегда выводила из себя его привычка обманывать.
- Это я ведь в шутку делаю, - оправдывается он.
- Даже в шутку этого нельзя делать, - убеждала я Петра, - чтобы ребята и мысли не допускали, что можно соврать.
И радуюсь я, что дети растут честными.
Всю жизнь моей первейшей заботой было уберечь детей от пьянства, воспитывать в них отрицательное отношение к выпивке. Это было сделать тем более трудно, что у Петра не было такого отношения к пьянству, наоборот, он сам любил напиться допьяна, но воздерживался от этого, зная моё бескомпромиссное осуждение пристрастия к спиртному. Знал он и то, что я не прощу ни одного случая его выпивок, хотя это стоило мне здоровья и большого напряжения духовных сил.
Я старалась всегда при детях резко отрицательно реагировать на увлечение спиртным и радовалась, что не замечала у детей стремления испробовать спиртного.
- Неужели, мальчики, и вы у меня не устоите против этой чумы? – говорю я Толе.
И он очень серьезно, как взрослый, отвечает:
- Попробуем, мамочка, устоять.
И все же Серёжа не устоял перед искушением познать состояние опьянения.
Дело было весной. Серёжа уже кончал девятый класс. Всем ученикам его класса за работы в лесничестве выдали по 2 рубля. Пятеро мальчишек сговорились потратить эти деньги на покупку водки. Среди них был и мой Сергей.
В этот вечер я пришла домой поздно. Сыновья сразу же сообщили мне, что Серёжа пришёл пьяный. У меня упало куда-то сердце.
- Ну вот, ещё этого не доставало! – вырвалась, как стон, у меня.
Я  кинулась в детскую. Серёжа спал на кровати. От него по всей комнате распространялся винный запах. Я потрясла Сергея за плечи, пошлепала по щекам, пытаясь выяснить, где он так напился и с кем, но он только скулил, как щенок, и продолжал лежать, не открывая глаз.
Ребята окружили нас, притихли. Надо было что-то немедленно предпринимать, сделать так чтобы и у Серёжи в будущем, и у младших
детей никогда больше не появилась охота напиться.
«Что делать?» - мучительно размышляла я.
Знала, что отец отделается своей всегдашней фразой: «Нехорошо так, Серёжа делать» и всё.
Из ряда вон выходящий поступок требовал самого сурового наказания.
После долгих раздумий я решилась на крайность.
Утром Серёжа поднялся с постели позже всех. Ребята настороженно ждали, что  я предприму.
- Так вот, Серёжа, ты знал, что я никогда не допущу, чтобы мои сыновья пили, - начала я твердым голосом. – Если ты допустил такое, значит ты мне больше не сын. Собирайся и уходи, чтобы больше я тебя в нашем доме не видела, - отсекла я.
- Ну и уйду.
- Иди.
Серёжа надел старенький худой пиджачок, фуражку и ушёл. На уроках он в тот день не был.
Наступил вечер, а Серёже не появлялся.
«Ну что же, пусть помучается, походит», - размышляла я.
- Вот ищи, давай теперь его, - упрекал меня Петр. – Ещё сделает с собой чего-нибудь.
Конечно, это было очень жестокое наказание, но я не могла допустить, чтобы ещё кто-то из моих сыновей сделал подобное. Я знала, что Сергей никогда не решится уйти куда-то в таком костюме. Для него страшно всегда было навлечь на себя позор. Не мог он, и сделать что-то с собой. Как правило, самоубийством кончают слишком замкнутые ребята или слишком своевольные и изнеженные дети. Серёжа не был таким.
- Не пойду. Хочешь, чтобы у тебя дети пили, ищи сам, - возражала я мужу, - а у меня не будет таких детей.
Дети, молча с каким-то ожиданием, следили за нами. Пётр все же решил поискать Сергея. Вернулся он поздно вечером без него.
Мне очень хотелось расспросить мужа, где он был, спрашивал ли кого о Сергее, видел ли кто его, но я сдерживалась и делала вид, что не заметила поисков сына.
С тяжёлым чувством на душе мы все легли спать. Но уснули только дети. Пётр с полночи ушёл на работу. Я забылась только под утро.
Сквозь сон я услышала, что кто-то позвал меня. Открыла глаза. У кровати сидел Сергей. «Пришёл!» - облегчённо вздохнула я про себя.
Сын сидел жалкий, осунувшийся. Одежда запачкана сажей, лицо в грязных пятнах и комариных укусах.
«Не легко и тебе, сын, досталась эта ночь», - подумала я про себя, представив его себе у костра, с тяжёлым похмельем, в тучах комаров, от которых трудно было избавиться даже при помощи дыма, но не жалела, что заставила его пройти через это. «Пусть навсегда свяжется в твоем сознании выпивка с этой трудной ночью, чтобы никогда у тебя больше не появилось желание повторить подобное», - проносилось в голове.
- Мама, извини меня, - тихо произнес сын.
Я не торопилась отвечать.
Серёжа по-своему понял моё молчание. Сейчас он больше всего боялся, что я встану и снова выгоню его из дома.
- Мама, ну ты поверь мне, мама, что я больше никогда, да никогда, не сделаю этого, - торопливо договорил он, - ты только поверь, вот увидишь.
- Тогда рассказывай всё, как было: где взяли деньги, с кем пил, сколько выпили, - приказала я
Серёжа, ничего не утаивая, рассказал всё.
Я тяжело вздохнула.
- Ну что же, посмотрим. Иди, собирайся в школу.
Сын с облегчением вышел из спальни.
Днём к нему пришли друзья, с которыми он выпивал.
- Вот что, ребята, - сказала я им, - раз вы не умеете по-настоящему дружить, чтобы я вас больше с Серёжей не видела.
В сильном смущении, чувствуя свою вину, ребята поднялись с места. Серёжа и вправду не допускал больше выпивок, ни в десятом классе, ни после окончании его, поступив на работу.
Как-то раз у нас собрались гости. Они сидели в комнате, а Сергей, вернувшись с работы, ужинал на кухне.
- Я подам ему стопку? Он ведь уже сейчас совсем взрослый, - спросил меня Петя.
Мне интересно было, как Серёжа отнесётся к этому, и я разрешила. Петр быстренько налил стопку водки и унёс на кухню. Но Серёжа наотрез отказался пить водку.
- Налей лучше немного красного, - попросил он отца.
- Что же ты белое не стал пить? – спросила я, выходя на кухню.
- Сама отучила так.
И всё же Серёжа сорвался ещё раз. Об этом я узнала совсем случайно, спустя два с лишним года.
В учительской зашел разговор о пьянке.
- В том, что пьют наши мужья и дети, виноваты, прежде всего, мы, женщины, наша мягкость, нетребовательность и примиренческие отношения к пьянству, - доказывала я.
- Не говори-ка лучше. В какую компанию попадут, так и будут делать, - возразила Сагида Михайловна.
- В рот ведь им никто не наливает. Сами не захотят пить и не будут, а захотят - ничего с ними не сделаешь, - доказывали мне и Г. М. Кудрявцева, и Н. М. Жуйкова, и В. И. Галимова.
Ох, уж это мне «сами не захотят». Оно всегда выводит меня из себя. Как часто люди, как щитом, прикрывают свои равнодушие и пассивность этим: «Сами не захотят, ничего с ними не сделаешь».
- Нет, само собой это, «не захотят» в голову не придёт, - убеждала я. – Надо сделать так, чтобы им не захотелось пить при тебе, чтобы у самой жены или матери была непримиримость к пьянству. Тогда и дети не будут пить, и муж будет воздерживаться от выпивок. Не пьёт же у нас Петр и сыновья тоже.
И тут в разговор вмешался Галимов З.З.
- Молчите-ка уж вы со своими сыновьями, - по обыкновению грубо начал он. – Знаем мы, как они не пьют. Скажите спасибо, что отводились тогда над вашим Сергеем.
Меня будто окатили холодной водой.
- Это когда же такое было? – уставилась я на Галимова.
- А вы что, не знаете, что ли?
- Не знаю. Что же вы не сказали мне раньше об этом? – упрекнула я его.
- Какое мне дело! Это ваш сын.
- И вы скрыли от меня это только потому, что это мой сын? Понимаете ли вы, что этим толкнули его на повторение подобных фактов? Ведь я бы сразу же приняла меры, чтобы больше не повторилось такое, а вы не дали мне сделать этого.
- Э-э, да что с вами разговаривать! – отмахнулся он от меня.
«Эх, ты, коммунист! – с горечью подумала я. – Вот всегда так: Какое мне дело!»
От В.И. Галимовой я узнала, что Серёжа был на проводах в армию своих товарищей, братьев Обуховых. Взрослые и молодежь гуляли в разных комнатах (чтобы молодёжи было вольготно пить, а старшим закрывать глаза на это!). Пили, видимо, много. Серёже было неудобно отставать от других, и он тоже напился. Его товарищи и раньше выпивали и поэтому выдержали, а с Серёжей стало плохо.
- Еле-еле отводились, - сообщила мне Полина Степановна, мать братьев Обуховых, когда я попросила рассказать мне поподробнее об этом вечере.
В душе у меня поднялась целая буря. Страшная мысль мутила сознание: «А что если бы он ушёл, и никого бы в этот момент не оказалось рядом? Ведь он бы мог умереть».
В смятении я шла домой «Рассказать, рассказать всё детям и Петру, чтобы они не допустили больше такого», - решила я.
- Мальчики, Пётр, - начала я, - вы знаете, что я сегодня узнала? Ведь наш Серёжа чуть не запился.
Для детей это тоже была новость. Они с удивлением и вниманием выслушали мой рассказ и вместе со мной сейчас переживали случившееся.
- Ведь он бы мог умереть, не окажись бы тут Полины Степановны. И я бы ничего не знала. Вот почему я всегда прошу вас говорить мне, куда вы идёте. Мало ли что может с вами случиться. Кому вы нужны, кроме матери? Видите, как говорит З. З. Галимов: «Какое мне дело!» Он бы только злорадствовал потом, что у такой матери, как я, сын запился. Видите, как просто не сдержаться от выпивки и как просто можно совсем запиться, - убеждала я сыновей. – Так что смотрите, не поддавайтесь на уговоры товарищей выпить. А вас будут  подзуживать. Что, скажут, мамы испугался? На это ведь и ловят слабеньких. И Серёжу, наверное, на это поймали. Если бы знали вы, мальчики, как неприятно было для меня услышать такое о сыне! Лучше бы меня живую в землю закапали, - с болью и обидой говорила я детям.
Чувствовала я, что ложиться в их души то, что говорю. Слишком убедителен был пример Сергея.
Только Пётра ничуть, видимо, не задело всё случившееся. Он ни слова не сказал своим сыновьям и оставался совершено спокоен. Про себя он, вероятно, беспокоился только, что сейчас ему будет ещё неудобнее выпивать. Ох, как я ненавидела его в этот момент за его спокойствие! «Гордится своими сыновьями, а что сделал, чтобы они были такими?» - горько подумала я, но ничего не сказала. Не хотелось начинать ссору, чтобы не сглазить ею в душе детей то, что осталось от моих слов. Серёже написала письмо с просьбой объяснить мне, как мог он допустить такое, после своего извинения передо мной и как получилось так, что я ничего не знала.
Ох, дети мои, дети! Как хочу я, чтобы не попались вы в лапы «зелёного змея»!
Пусть мне и не удастся уберечь всех детей от этого зла, пусть кто-то из них не устоит перед всеобщим увлечением алкогольным дурманом, но я уверена, что и он легче сумеет освободиться от него, когда это потребуется сделать, имея в сознании своём уже заложенное в семье отрицательное отношение к пьянству. Да и глубоко верю я, что научно-техническая революция заставит людей, в конце концов, навсегда и бескомпромиссно отказаться от всякого вида наркотиков, в том числе и алкогольного, и больше всего на свете беречь и ценить способность мыслить. Я хочу, чтобы дети мои были в первых рядах в борьбе за твердый ум. И не только хочу, но и делаю всё для этого, не жалея своих сил.







Воспитать общественников.

Тут, как и вообще всюду, лучше всего действуют конкретные примеры и отношение к участию в общественной работе. В магазин за хлебом и продуктами ходит обычно Пётр. Там он узнаёт все поселковые новости, если очередь большая и в ней собрались любители посудачить.
- Ну, что на этот раз ты узнал нового? – спросила я вернувшегося с хлебом Петра.
- Ничего не узнал, - ответил он, но потом вспомни. – Хотя нет, узнал. Нашего Сашу избрали в классе комсоргом. И молчит ведь, ничего никому не сказал, - обратился он к Саше, собирающемуся в школу. Саша довольно усмехнулся.
- Ну и правильно, что не говорит, не хвастается, - защитила я. – Лишь бы только комсорг из него настоящий получился. А то будет молчать да прикрывать всех.
Саша промолчал.
Очень хочу, чтобы выросли мои сыновья людьми, которым до всего есть дело, требовательными к себе и к товарищам. Постоянно рассказываю при  них о своей общественной работе. Да они и сами видят, как люди часто обращаются ко мне за помощью, и я никогда не отказываю им в этом, если могу. Они читают мои статьи в газете, и мы вместе комментируем их.
- Ну вот, люди ещё узнают об одном хорошем человеке. И ему будет приятно прочесть о себе хорошее, - говорю я сыновьям, отправляя на почту очередную статью.
- Как только люди могут делать такое? – возмущаюсь я при детях недостойным поступкам окружающих, если являюсь свидетелем их. – И как это можно молчать об этом? – И я тут же, зачастую, сажусь писать.
- Тебе-то, какое дело? – утихомиривает Петр.
Тут уж я по-настоящему взрываюсь.
- Как это, какое дело? – возмущаюсь я – Кто им дал право так делать? Почему это люди должны терпеть от этих пьяниц? А если они завтра тебе, мне или нашим сыновьям сделают это? Тогда как?
Под моим натиском Петр обычно замолкает.
Уверена, что-то, так или иначе, остаётся у детей в душе от всех этих разговоров и действий.

Ответ Серёжи.

Здравствуй, мама!
Получил твоё письмо. То, что ты узнала, действительно правда. Я думаю, что ни к чему описывать все подробности, ты и так уж всё знаешь, не хуже меня. Я не думал, что всё это произведёт на тебя такое ошеломляющее впечатление, тем более что прошло уже два с половиной года. По этому единичному случаю, ты судишь своего сына, как неисправимого пьяницу. Ты хочешь, чтобы твои сыновья были идеальными мальчиками, чтобы вся наша жизнь прошла только в белом и розовом цвете. Но я думаю, что такого быть не может. Ты как-то сама писала мне, что «в жизни есть и чёрная сторона», которая нередко берёт верх над всем остальным. Воспитывая нас, ты старалась оградить нас от соприкосновения с это «чёрной стороной». Что ж, это удалось тебе сделать, хотя методы твоего воспитания были далеко не идеальными. Даже сейчас я иногда слышу вопли своих братьев, извивающихся под ремнём (я уже не говорю о себе). Я не говорю, что нам попадало за зря, но согласись со мной, что такой метод не входит, ни в какие рамки и не одобряется, ни в одном педагогическом сборнике. Ты сама отлично понимаешь, какие последствия может дать такая форма воспитания. К счастью, ничего подобного не случилось. Таких случаев, как произошёл со мной, среди молодёжи можно насчитать тысячи. Ты, конечно, скажешь, что всё начинается с первой рюмки, с единичных случаев. Да, я соглашусь с тобой, но я назову тебе много примеров, когда из «отпетого», как ты говоришь, молодого человека вырастал отличный человек. Мама, ты только не подумай, что я хочу оправдать себя, нет. То, что я тогда сделал, можно назвать свинством или даже чем-то похуже. Но я уверен, что слова «твой сын запился до смерти» ты никогда не услышишь, тем более, что за два года я многое понял из того, чего не понимал, да и не хотел понять раньше. В том, что мы выросли не такими уж плохими людьми, большая часть принадлежать тебе.
А Зарифа Закировича я сейчас презираю. Он бросил эту реплику для того, чтобы поставить тебя в неловкое положение в кругу твоих коллег, для того, чтобы свести старые счёты. Если бы он был прямым, принципиальным человеком, он бы это сделал два с половиной года назад, не ища подходящего случая, чтобы сделать тебе больно.
Ну, вот пока и всё.
Мама, давай договоримся не ворошить больше прошлое. Жизнь покажет своё, но я думаю, что краснеть  за меня на старости лет тебе не придется. Я никогда не запятнаю твоё чистое имя.
Сергей.

Оглядываясь назад.

Письмо Сергея всколыхнуло всю душу, снова заставило заглянуть в прошлое. И снова кадр за кадром перед мысленным взором прошла моя нелёгкая жизнь.
Тяжёлым камнем лёг в душу укор Серёжи за то, что бралась за ремень в воспитании своих сыновей.
Да, бралась, хотя после каждого случая тяжело переживала это. Но не прибегать к ремню не могла.
Гладко идёт воспитание детей там, где между отцом и матерью есть духовная близость, взаимное доверие и понимание. Я уже не говорю о любви, этом великом счастье в отношениях между мужем и женой. А если этого ничего нет? Если сходятся люди совершенно разных представлений о жизни, о моральных ценностях, о своём назначении, о будущем?
Трудно сказать, задумывался ли когда-нибудь Петя о том, кого он думает вырастить из своих детей, какие качества хотел бы им привить. Слишком далеко были от него общегосударственные интересы и те моральные качества, которыми должен обладать человек будущего, которые мы должны привить своим детям.
Я же постоянно думала об этом. Да, я действительно старалась уберечь детей от всего плохого. Трудолюбие, тягу к знаниям, честность, правдивость, уважение к людям старалась я, прежде всего, воспитать в своих детях. И ещё учила находить радость от хорошего, русского слова «спасибо», полученного от людей за добрые дела. Но учила и непримиримости ко всякому злу. Была нетерпима ко всему, плохому, что замечала в своих сыновьях. Любой плохой поступок тут же находил во мне осуждение любыми средствами. Отец, как правило, отделывался молчанием или, хуже того, вместо осуждения поступка начинал, как ни в чём не бывало, с провинившимся сыном обыденный  разговор, будто и не было совсем этого плохого поступка.
- Петя, почему ты так делаешь? Почему не поддерживаешь меня?  Ведь нельзя  же так, - убеждала я потом мужа.
- А что мне прикажешь тоже напуститься на них, как ты, - обычно отвечал Пётр. – Сказала и хватит. Поймут.
- А ты, почему молчишь? Это же очень вредно, я осуждаю, а ты молчишь, - пыталась я убедить своего сожителя.
- Ну, хватит! Опять завела, - обрывал он меня.
Не понимал и не хотел понять благоверный, как важно родителям действовать заодно.
Мама моя тоже или молчала, или вступала в защиту внука. Так и не доходило до сына сознания его вины. Проходило какое-то время, и сын повторял подобный поступок. И снова ни у бабушки, ни у отца он не находил резкого осуждения. А надо было, что бы он нашёл осуждение, любой ценой сделать так, чтобы у провинившегося сына отпало желание повторить ещё раз подобное и не только у него самого, но и у его братьев.
Я лишала детей кино, игры с товарищами, ставила в угол, и когда этого не хватало, вынуждена была браться за ремень, так как не было у меня уже другого пути довести до сознания сына недопустимость того или иного поступка, не было потому, что была я одинока в семье в воспитании детей. Но, беря в руки ремень, я всегда говорила с болью:
- Почему вы не понимаете слов? Почему заставляете меня браться за ремень? Вы, что думаете, мне легко делать это?
Да, плохие последствия мог дать такой метод воспитания, но не дал. И не случайно. Дети, вероятно, чувствовали, что мне действительно нелёгко даётся применение ремня, хотя, может, и не всегда хорошо понимали это. А вернее, чувствовали справедливость наказания.
- Погоди, припомнят тебе всё твои сыновья, - грозил мне Пётр.
- Пусть припоминают, пусть осуждают, лишь бы хорошими людьми стали, лишь бы не делали в жизни ничего плохого, лишь бы людям с ними было легко, а больше мне ничего не надо, - ответила я. – Да, ты ни разу ничем никого не наказал, хочешь, чтобы дети тебя добреньким считали, выхвалиться перед ними хочешь, а меня опорочить. Тебе совершенно безразлично, что они делают, какими они будут, а мне не безразлично это. Я их произвела на свет, я и отвечаю за них. Вот вырастут и поймут, кто прав.
Они выросли, мои старшие сыновья. И если сегодня Сергей пишет: «В том, что мы выросли не такими уж плохими людьми, большая часть принадлежит тебе», то значит, мои сыны поняли меня.
И если действительно жизнь покажет, что мне не придётся краснеть за своих сыновей, что они ничем не запятнают моё имя, я буду знать, что как бы ни тяжелы были и мне, и моим сыновьям некоторые методы моего воспитания, они достигли своей цели. А это главное.
Я вполне сознаю, что были порой эти методы противоестественны, недопустимы, что в будущем они совершенно не будут иметь место, как не будет иметь место связь, подобная той, какая существует между мной и мужем.
В воспитании младших сыновей мне уже не приходится прибегать к ремню. Наказание старших послужило им хорошим уроком, да и не стало мамы – защитницы внуков.
Наверное, большую роль тут сыграло и всё пережитое мной за последние годы. Перенесённые страдания сделали меня мягче, жалостливее, уступчивее.
Как это отразится на воспитании младших, покажет будущее.

И радости есть.

Невыносимая тоска сжимает сердце, расслабляет волю, рождает физическую слабость и по обыкновению, укладывает в постель.
- Мама, ты опять заболела? – спрашивает участливо Вова, вернувшись из школы.
- Заболела, сын.
Вижу, как в глазах его гаснут живые веселые огоньки. Вова невесело смотрит на меня и огорченный отходит.
Через час он возвращается радостный, возбужденный.
- Мама, я что-то очень хорошее тебе принёс, - весело сообщает он мне.
- Что же это такое ты мне принес? – удивляюсь я. – Покажи!
- Что-то хорошее-хорошее. Вот ты увидишь и сразу поправишься.
- Ну, покажи, - прошу я.
Вова уходит на кухню и возвращается с маленьким букетиком цветов, поставленным в стаканчик с водой.
Тёплое чувство радости за сына и благодарности к нему благодатной волной разливается внутри «ох, ты, сынок мой дорогой! Вспомнил, чем порадовать меня, поднять с постели. Вспомнил и принёс мне кусочек весны, красоты нежного, тонкого, лесного аромата». Я не скрываю своей радости и счастливой улыбки.
- Смотри, мама. Тут всякие есть. А пахнут как хорошо!
Мы оба любуемся дарами весны. Мне и впрямь становиться легче, и куда-то внутрь отступает тоска. Доволен и сын.
- Поставь их на комод. Пусть красуются, - прошу я.
«Сохраню ли я эту чуткость и любовь к прекрасному в своём сыне на всю жизнь?» Будут ли они, мои дети, так же внимательны и к другим людям?
Сохраню! Будут! Раз сумела зародить эти чувства в душе, значит, сумею и сохранить. Только мне самой надо быть к своим детям внимательней.
Я глубоко верю, что если в детях сумеешь воспитать любовь к природе, музыке, ко всему красивому и чистому, они не смогут никогда совершить подлость, не пристанет к ним грязь и нечестность, всё то, что Серёжа назвал «черной стороной жизни».

Последние дни учёбы.

Всё теплее и теплее становятся майские дни. Всё ближе конец учебного года. И уже не тесные душные классы, а река, лес, улица манят ребят.
Нет-нет, да и услышишь от сыновей:
-Скорее бы уж кончался учебный год.
Трудно посадить себя за подготовку к урокам, когда вся природа неотразимо тянет наружу.
- Мама, я сегодня четвёрку по русскому получил, - заявляет Толя.
- Ну вот, так я и знала. Всё время на реке. И уроки забыл готовить со своей рыбалкой. Ты, наверное, и на уроке-то сидел и о рыбе думал?
- Нет, мамочка, не о рыбе.
- А о чём? Жду, что он скажет что-нибудь об учёбе, а он:
- О воденниках. Мы как раз с Возжеником в большую перемену ходили их ловить.
Ну что ты тут поделаешь с ним? Ругать, возмущаться?
- Ну, вот что, сын, рыба рыбой, а учебный год надо кончать. Вот тебе самый подходящий случай развивать свою волю. Учись заставлять себя делать не только то, что тебе хочется, но и то, что может и не особенно хочется, но нужно.
- А что я не учусь что ли? Просто ошибку допустил при разборе предложения.
- Не допустил бы, если бы внимательнее был на уроках и старательнее  готовился. Урок есть урок. И на нём надо оставлять все свои мысли и рыбах и воденниках.
- Да я уже и то стараюсь.

Дисциплина - прежде всего.

Младших детей заставлять повиноваться куда легче, чем старших. Взрослые дети постоянно стремятся к полной независимости и самостоятельности. Как часто слова, сказанные в категорической форме, «не сметь!», «не пойдешь!» и так далее, действуют порой совсем в обратную сторону. В этом возрасте, как ни в одном, особенно большое значение имеет гражданское лицо самого родителя.
Июнь месяц. Саша, ученик девятого класса, и Толя – седьмого, проходят практику.
- Мальчики! Вставайте, пора в школу, - бужу я их по утрам.
Толя быстро встаёт, а Саша сегодня и не думает.
- А ты чего не встаешь? – спрашиваю я.
- Я сегодня не пойду на практику.
- Почему?
- С Серёжкой Матвеевым договорились ехать на рыбалку.
- А практика как?
- Потом отработаю.
- Как это – потом? Ты у кого-нибудь отпросился?
- Ни у кого я не отпрашивался. Поеду и всё. Некоторые по три, четыре дня пропускают, не спрашиваются.
- Они пропускают, так и тебе надо? Вон, валяются у забора, так и ты будешь? Из колхоза сбежал, с практики тоже хочешь уйти? – наступала я на сына.
- Ну, ты уж начала из-за какой-то мелочи. Отработаю ведь.
- Дело не в отработке, дело в дисциплине, чувстве долга и ответственности. По-твоему, очень хорошо будет, если каждый будет делать то, что ему вздумается. Хочу - иду, хочу - нет. Это что, по комсомольски? А ты ведь ещё и комсорг. Ну а что у вас по три, четыре дня пропускают безнаказанно, так сами вы виноваты. Слишком уж много молчунов развелось в посёлке. Слово друг другу сказать боятся. Что ты! Как да обидятся на них, да ещё чего сделают. Стоит ли навлекать на себя неприятности? Пусть делают, что угодно. Нам то, какое дело! Вот они откуда берутся, эти молчуны. Со школьной скамьи начинаются.
- Одна ты такая в посёлке.
- Не одна. Нас немало. А вот, что вперед вижу лучше – таких немного. Ты хоть бы у классного руководителя отпросился. Впрочем, поступай, как знаешь, не маленький. Только знай, что я сегодня же сообщу Николаю Васильевичу.
Саша усмехнулся:
- Ну и что он мне сделает?
- Сделает. Попробуй он не сделать! Он меня знает. Не такая я мать, чтобы скрывать поступки своих детей и толкать их на дальнейшие нарушения. Не хочу я вас до милиции и тюрьмы доводить.
- К чему ты из-за какой-то мелочи такое начала?
- Из мелочей складывается большее.
Мы кончаем разговор. Саша нехотя начинает собираться на практику. Но сразу он и тут не сдаётся.
- Я до обеда поработаю, а после обеда все - равно пойду.
- Только предупреди, что не придёшь после обеда и отработаешь позднее.
Настаивать на получение разрешения тут я просто не смогла, потому что знаю, какая нетребовательность к ученикам в нашей школе к прохождению практики. Они и впрямь делают, что хотят. Некоторые из них вообще не отрабатывают её.
И на этом фоне заставлять Сашу обязательно просить разрешения пропустить полдня, когда очень многие безответственно пропускают три – четыре, было бы просто неестественно.
Много раз я говорила директору нашей школы, о необходимости в самом начале учебного года, на общешкольной линейке подводить итоги практики, отмечать самых дисциплинированных и старательных, наказывать нерадивых и сообщать о принятых мерах к таким ученикам. Доказывала, как важно и нужно это делать для воспитания коммунистического отношения к труду, но мои слова, слабо поддерживаемые остальными членами коллектива, оставались словами. И ходят многие наши ученики на практику только под угрозой не получить документы из школы или получить плохую характеристику после окончания восьмого и десятого классов.
Спрашиваю Петра:
- Это ты разрешил Саше поехать на мотоцикле на рыбалку?
- Я, - отвечает он.
- Как же ты разрешаешь ему ездить, если у него даже прав нет?
- Немного-то можно. Не куда-то ведь, скажем, как в Красногорье, поедет.
- А как с практикой, ты его спросил?
- Отработает.
- Ох, Петя, Петя, была бы у тебя другая, не такая требовательная жена, твои дети, наверное, делали бы, чего захотят, а тебе бы отрезали как наш Коля: «Ходил и ходить буду!»
Такой уж верно характер у нашего Петра. Не может он ни требовать, ни настоять на своём. А ведь не скажешь, что он мягкий, податливый.


Первая пара.

Со Светой Коля подружился в десятом классе. Чем покорила его эта черноглазая, круглолицая девушка – не знаю, только стала она для него милее и лучше всех.
Особенно сблизились они весной, Света слабо училась по математике, и Коля часто ходил к ним домой заниматься с ней.
- Я к Светке пошел, - докладывал он отцу.
Я в то время была на курорте.
Частые встречи сына со Светой всполошили отца. Привыкший видеть в отношениях людей разных полов только одну сторону, он и в этой первой юношеской дружбе, прежде всего, усмотрел что-то постыдное, грязное.
- Коля, это ведь неладно будет. Скоро экзамены, а ты ходить начал. До хорошего это тебя не доведет, - попытался он вразумить сына.
Должно быть, что-то нехорошее услышал Коля в словах отца и резко отрезал:
- Ходил и ходить буду.
Петя решил сходить к Веселковым. У них он поделился своей тревогой с матерью Светы.
- Ну что вы, - успокоила она Петра. – Вот здесь на кухне они занимаются, рядом бабушка лежит. Коля, прямо как настоящий учитель: «Ты всё запустила, Светка, учи». Что непонятно, объясняет. А чтобы что-то плохое между ними было – не замечаю.
Позднее, ставшая уже сватьей, она высказала мне обиду на Петра за то посещение.
- Как будто уж мы не знаю, какие плохие, и дочь свою распустили, - выговаривала она.
Петр не успокоился и решил ещё сходить в школу посоветоваться с Тамарой Андреевной.
- По-моему вы зря беспокоитесь, - сказала Тамара Андреевна, - ничего особенного нет, если они дружат друг с другом. Я бы ничего не имела против, если бы и мой сын подружился с какой-нибудь девочкой. Что тут страшного?
- Как нарочно, и матери нет дома. А если что случится…Вы уж, пожалуйста, поговорите с Колей, - настаивал Пётр на своём.
Тамара Андреевна пообещала это сделать.
В это же день она вызвала нашего сына на беседу.
- Коля, ты дружишь со Светой? – прямо спросила Тамара Андреевна.
- Дружу, - просто ответил Коля.
- А не получится что-нибудь плохое у этой дружбы?
Краска стыда густо залила Колино лицо.
- Ну что вы, Тамара Андреевна. Конечно, не получится. Мы же просто вместе готовимся к экзаменам.
По Колиному смущению, по тому, как он честно и прямо сказал о дружбе с девушкой, Тамара Андреевна поняла, что в их отношениях нет ничего предосудительного.
После моего приезда Петр и мне сразу же сказал о своём беспокойстве.
- Неладно ведь у нас с Колей-то.
- Как – неладно? Что-нибудь случилось? – встревожилась я.
- Да повадился к Светлане ходить.
- А как ты узнал об этом?
- Он сам говорит.
- Так что же ты тут увидел плохого? Парень не где-то за углами, а честно, открыто дружит с девушкой. Что может быть тут позорного? Эх ты, привык видеть в отношениях к женщине только грязь, - упрекнула я его.
Я не стала ни чём расспрашивать Колю. Только раз, когда он пришёл домой позднее десяти часов, спросила, где он был так долго.
- Светку провожал из кино, - просто ответил он.
- Пожалуйста, провожай, не жалко. Только уж будь добр, к десяти часам являться домой. Знаешь, какая я неспокойная.
Коля ничего не ответил, но домой стал приходить во время не только тогда, когда учился, но и после, когда уже начал работать.
В ноябре месяце мы провожали сына в армию. Вместе с нами провожала его и Света. Горько плакала она, расставаясь со своим Николаем. Коля старался держаться, но и он время от времени смахивал слезу. Пожалуй, плакал он не столько оттого, что расстаётся со своей подругой, сколько от жалости к Свете, к её горю.
После армии Коля уехал на работу к сестре в город В. Салда.
Прошёл почти год. Со Светой они были по-прежнему  друзья. Я видела, что дружба эта переросла в крепкую привязанность.
Приехав в отпуск, Коля все вечера проводил со Светой. Понимала я, что им уж просто трудно было расставаться друг с другом, и не особенно бранила сына, если он поздно приходил домой.
Я не торопила его с решением вопроса, ничего не говорила о женитьбе, по- прежнему смотрела на их отношения, как на простую дружбу.
Коля похудел, часто задумывался, но, ни о чем не говорил.
Однажды я всё-таки не выдержала, спросила:
- Ты думаешь Свету взять с собой?
- Думаю, - ответил он. – Я и паспорт с собой взял.
- За чем же дело встало?
- Да она всё боится ехать со мной, и мать её не отпускает.
Я и тут ничего не стала советовать сыну.
«Если по-настоящему любят друг друга, сами решат, как быть, а если нет между ними большой любви, пусть лучше сейчас расстанутся, чем потом» - решила я.
Отпуск подходил к концу, а они всё ещё ничего не могли решить.
Наконец наступила развязка.
В этот вечер Коля пришёл уже в первом часу ночи. Я лежала в постели, поджидая сына.
- Ну, разве можно так, Коля, - встретила я его. – Посмотри, как поздно ты приходишь.
- А ты всё беспокоишься, всё думаешь, что я маленький, да? – каким-то тихим, необычно нежным, ласковым голосом заговорил он.
Я сразу поняла, что он  скажет дальше. А он подошёл и тихо сел ко мне на кровать.
- Мама, я, кажется, заварил кашу.
«Ну, вот и началось», - подумала я про себя, а вслух спросила:
- Какую кашу? Чего ты такого наделал? Ну-ка, рассказывай всё по-порядку.
- Мы сидели со Светкой в комнате и разговаривали. Пришла со смены тетя Таня и начала ругать Светку, что долго сидит со мной. Я тогда и говорю:
- Тетя Таня, отпустите Свету со мной.
- Ну, а она что?
- Замахала на меня руками: «Нет, нет, говорит, и не думайте даже». «Ну, если так не отпустите, я возьму её за руку и увезу», - говорю. Она так тут и села. Мама, ты сходи, поговори ещё с тётей Таней, чтобы она отпустила Светку со мной.
- А Света согласна с тобой ехать?
- Конечно, согласна. Тётя Таня ещё сказала, что у них и свадьбу справлять не на что. А я ей говорю: «Вот и хорошо. У нас тоже не на что» - Так ты сходишь завтра, ладно?
- Да схожу уж, куда вас денешь.
Утром пришёл со смены Петя. Я передала разговор с Колей.
- Давай сходим вместе, посватаем, раз так положено.
И мы пошли.
Я очень боялась, что Коля нагрубил Светиной маме и, прежде всего, спросила её об этом.
- Нет, грубо он не говорил, но говорил очень твердо,- сказала она мне.
Дальше уже шло всё, как подобает. Председателя поссовета Садакова удалось уговорить  зарегистрировать брак без истечения месячного срока со дня подачи заявления.
Радостные, счастливые и немного смущенные, стояли молодые перед столом при регистрации брака. Во всей позе их чувствовалось ожидание чего-то торжественного, неповторимого. Но всё закончилось быстро и как-то уж очень обычно.
Я вспомнила обряд  венчания, при котором мне однажды пришлось присутствовать. И свечи, и пение, и венец на голове, и торжественная клятва в верности и любви, и обмен кольцами – всё было необычно, всё подчёркивало важность совершенного шага. Может быть, эта торжественность и привлекает людей к религиозным обрядам? От души пожалела, что так медленно входит в быт наша советская обрядность, что как-то не придаём мы ей особого значения. А как важно для человека создать особую, необычную, торжественную, возвышенную обстановку вот в такие, памятные для него дни! Занятые выполнением производственных планов, мы очень мало заботимся о средствах воздействия на душу человека. А это необходимо. Только и вошёл в обиход при регистрации брака обмен кольцами. Кстати о кольцах.
Почему-то вошло в моду покупать для этого случая обязательно дорогие кольца. Это, мол, на всю жизнь. Как будто так важно хранить всю жизнь не любовь и верность друг к другу, а эти дорогие кольца!
У наших молодоженов не было золотых колец. Обменялись они простыми кольцами, купленными за 80 копеек.
Из поссовета до дома наши молодые выбрали самый людный и длинный путь. И хоть холодный ветер конца сентября нагонял дрожь, Света ни за что не хотела надеть пальто на своё белое, свадебное платье. Платье, которое по праву одевается только раз в жизни, как символ девичьей чистоты, приносимой в дар своему любимому. Долгой, чистой дружбой, любовью завоевали наши молодожёны право гордо шагать рядом друг с другом в свадебных нарядах на виду у всех.
В памяти снова всплыло виденное однажды в Ижевске.
Был чудесный летний день. Я ехала в трамвае. На остановке он задержался, и мы увидели проходящую мимо свадебную процессию. Впереди  шли жених и невеста в белом платье. Она чуть наклонила к нему порозовевшее от смущения лицо с лёгкой улыбкой, а он, счастливый и гордый, уверенно шагал рядом со своей подругой, бережно прижимая её руку к себе. За ними шла многочисленная свита из родных,  друзей и товарищей.
- Мама, что это? – указывая на процессию, спросила девочка, сидящая у окна на коленях своей матери.
- А это жених и невеста. Жених- то, верно, бедный и не мог машину достать, вот и идут пешком.
Нет, не беден этот жених, если вот так шагает он на виду у всех людей, гордясь своей невестой, не боясь, что кто-то бросит вдогонку им оскорбительное слово, что кто-то омрачит его радость непристойным намёком в адрес его невесты или его самого.
Я за то, чтобы не в машинах, а вот так среди людей шагали какое-то расстояние люди в свой знаменательный день. Пусть не прячут люди в машины этот памятный день, и не узкий круг людей будет его свидетелем.
Свадьбу для наших молодых мы сделали скромной, без большого количества приглашенных, без разнообразия обильной закуски и вин, но весёлой, со смехом и выдумками.
Счастливо и дружно зажили наши молодые. Глядя на них, радуешься и гордишься тем, что в их счастье есть и твоя заслуга.
В нашей семье дети не слышат грязных намёков на отношения между мужчиной и женщиной, юношей и девушкой. Я всегда старалась привить своим детям чистое, уважительное отношение к девочкам и всегда пресекала сразу неуважительное к ним отношение.
- Вова, что вы сегодня делали на практике? – спрашиваю я сына, ученика пятого класса.
- Мы двор подметали, а девки в огороде чего-то садили.
- Это что ещё за «девки»? – возмущаюсь я.
- Ну, девочки, девочки, - примирительно говорит сын.
Пётр тоже не позволял себе нечистоплотных речей, зная моё отрицательное к ним отношение.
Меня всегда возмущает отношение взрослых к дружбе между юношей и девушкой. Стоит девушке пройти с юношей по посёлку, а на них уже смотрят, как на жениха и невесту. Они и думать не думали об этом, и их уже начинают разбирать, подходят ли они друг к другу.
Первое чувство…Чистое, ровное. Как далеко оно от всего обыденного, житейского! Светлое, радостное, оно боится больше всего неосторожного прикосновения и опошления. Долг родителей – сохранить это чувство как можно дольше в своих детях, не пачкать его грязными намёками и разговорами.
Пусть до того, как молодые люди  предстанут перед регистрационным столом, предшествуют годы бескорыстной и чистой дружбы.

Главное в жизни – труд.

С детства приучали мы наших детей к трудолюбию. Хорошим примером им в этом был отец. Сам он начал работать на заводе с четырнадцати лет. Не редко за свой добросовестный труд получал поощрения.
Я использовала любой случай, чтобы на его примере воспитывать у детей привычку к труду, уважение к людям труда
Как-то раз Пётр принёс Почетную грамоту.
- На, положи, - с обидой в голосе сказал он мне, подавая её. – Не хотел совсем брать.
Я сначала не поняла причину его обиды.
- Это же Гра-а-мота. Ты что, не доволен, что  тебе её дали? Или считаешь незаслуженной?
- Да-а, дали. А как дали? Принесли в машинное и сунули на стол. Два дня она там валялась. Я и не подумаю, что это мне. Потом уже сказали:
- Подбери твоя ведь.
Я тоже повозмущалась таким награждением, а затем сказала:
- Всё равно это Грамота, да ещё видишь? Почётная. И дана она тебе заслуженно. Мальчишки! – позвала я своих детей. – Видите, как ваш отец работает? Вот чтобы и вам работать так же, когда вырастите.
Хорошей моральной поддержкой послужило это и Петру. Позднее он не раз хвалил меня за то, что всегда перед детьми старалась показать его отношение к труду. В воспитании трудолюбия мы с мужем действовали единодушно.
Только была у Пети привычка меньше поручать сделать что-нибудь детям, больше старался сам. Не раз я говорила ему об этом.
- Твои дети будут уметь мыть посуду, пол, гладить белье и вообще больше женскую работу, чем мужскую. Почему бы тебе не приучить их убирать сразу за собой стружку, если построгали, класть на место инструменты? Тут у тебя никакого порядка нет. Накопят сору, а потом ты за ними убираешь. Что, всю жизнь собираешься, за них убирать?
Он, обычно, отмачивался или начинал упрекать меня:
- А ты, почему не заставишь их прибирать за собой? Не нравится – ну и учи.
Я начинала ему доказывать, что учу убирать за собой постель, прибрать обувь, аккуратно складывать и держать в порядке одежду, книги, учебники, а тут его дело учить держать в чистоте своё рабочее место.
Он обижался и отмахивался от меня:
- Ладно, слыхали уже.
И всё оставалось по-прежнему.
Присматривать же ещё и за этим у меня просто не хватало времени.
С первых сознательных шагов жизни детей старалась воспитать в них твёрдое убеждение в том, что  никто не имеет права присваивать не заработанное своим трудом. Учила на конкретных примерах.
Пришёл с работы Пётр и прямо с порога:
- Жена, хочешь, я сообщу тебе приятную новость?
- Какую?
- Мне выписали 25 рублей сверх зарплаты.
- За что же это тебе дали?
- Премия за освоение производства многослойных лыж.
- Погоди. А ты какое-нибудь участие принимал в освоении этих лыж?
- Никакого.
- Ну, может быть, как-то отражалось на твоей работе или зарплате, когда осваивалось производство многослойных лыж?
- Абсолютно никак. Сколько получал раньше, столько же и тогда, как работал раньше, так и тогда.
- Так за что же ты будешь получать эти деньги?
- А ни за что.
- Ну, ни за что, так и получать нечего. Нам таких денег не надо.
Я старалась всегда, чтобы подобные разговоры происходили в присутствии детей. В большинстве случаев так оно и получалось: детей же было много.
Но на этот раз разговор зашел без них. В таких случаях я уже при детях возвращалась к нему. Так и на этот раз.
- Ну, как, получил ты те деньги, которые тебе выписали ни за что? – поинтересовалась я немного позднее в присутствии всех сыновей, живущих дома.
- Нет, не получил. Ты же сама не велела.
- Ну и правильно, - одобрила я и добавила:
- Пусть будет у нас немного денег, зато заработали мы их честно.
Труднее было выбрать в том или ином случае правильную реакцию на попытку детей использовать для себя труд другого.
Трудность заключалась  в том, чтобы пресечение подобных попыток не отражалась на воспитании взаимопомощи.
«Если ты можешь сделать сам, не заставляй других, - учила я своих детей. – Другое дело, если у тебя нет времени или ты не можешь выполнить порученную работу. Тут можно и помочь друг другу».
У Саши срочная работа – закончить обязательно сегодня домашнее сочинение.
- Сашка, тебе очередь мыть посуду, - напоминает один из братьев.
- Да подожди ты. Видишь, мне некогда, - отмахивается Саша. – Может кто-нибудь за меня вымоет, а? – обращается он к братьям.
Мальчики молчат.
Тогда вмешиваюсь я.
- Ну, помогите Саше, кто у вас посвободнее, - прошу я сыновей. – Видите, ему очень некогда.
- А он сам не больно нам помогает, - недовольно бурчит Толя, чувствуя, что посуду придётся мыть ему, так как у него сегодня меньше уроков.
- Правильно, - подтверждаю я. – Есть у тебя, Саша, такая черта. В следующий раз и ты, пожалуйста, помогай. Тогда и они тебе с готовностью помогут. Толя, ты уж вымой за него сегодня. Потом и он за тебя сделает.
Хоть и без особого желания, но Толя идёт мыть посуду.
В наше время особое значение приобретает воспитание не только привычки к труду вообще, но, прежде всего, к труду творческому. Не стеснять детей, больше предоставлять им возможности для приложения своих рук и ума, не торопиться приходить на помощь – моё правило.
Толя, ученик шестого класса, купил кролика. Потребовалась клетка. 
- Мама, можно мне из этих досок сделать клетку? – спросил он.
- Ну что же, делай.
- А как?
Они знают, что в детстве я тоже увлекалась одно время кролиководством. И даже строила для кроликов клетки.
Я рассказала в общих чертах, как сделать клетку.
Толя соорудил помещение для кролика, но неверно поместил кормушку.
- Неплохо сделал, - похвалила я, осмотрев клетку. – Только вот кормушка не совсем правильно сделана.
Вместе разобрали, что неправильно.
- А чего ты мне раньше не сказала, пока не сделал? – обиделся Толя.
- Думала, что тут ты сам догадаешься. Ну, ничего, - успокоила я его. – Следующую будешь делать, подумай сначала, как лучше сделать, а потом начинай.
У крольчихи появились крольчата. Потребовалась другая клетка. Когда она была готова, Толя позвал меня.
- Посмотри, правильно сделал?
Я осмотрела. Понравилось, что передняя стенка вместе с кормушкой была сделана из двух половинок дверок. С такими дверками удобно было чистить и проветривать помещение.
- Смотри ты, как придумал! Ну, молодец, - похвалила я сына.
Из всех сыновей, пожалуй, самый старательный и трудолюбивый у нас Толя. Он очень редко убегает играть с товарищами, зато часто его можно увидеть занятым каким-нибудь делом. В огороде около забора у него пышно разрослась садовая земляника. В начале осени Толя решил её рассадить.
- Мама, куда мне пересадить землянику? Можно сюда? – Он указал на самое светлое место в огороде, куда обычно высаживаем помидоры.
После некоторого раздумья я всё же решила отделить в этом месте ему небольшую грядку.
- Сажать знаешь как?
- Знаю.
- Тогда сади.
- Посмотри, мама, как я сделал, - попросил он после окончания работы.
- Гм…Толково сделано, - одобрила я, обойдя кругом грядку. – А отрастут?
- Отрастут. Я тогда ещё позднее садил, и то отрасли.
- Посмотрим…
Самое важное в воспитании – хорошо видеть, какими качествами должны обладать твои воспитанники. Тогда легче решить, каким путём добиться развития этих качеств.
Дети – это будущие создатели новых материальных ценностей. И кем бы потом они не были – долг родителей готовить их, прежде всего, к созидательному, творческому труду.

В первую очередь…

В доме идёт уборка к празднику. Работы хватает каждому. А Володя, ученик шестого класса, расположился на столе рисовать макеты к демонстрации. Нарисовал один, второй.
- Ну, Вова, кончай с этим. Видишь нам всем некогда. Ты пол не моешь, время у тебя свободное, сходи хотя бы за хлебом.
- Как это «свободное»? Видишь, я рисую.
- Сколько же можно рисовать? Ты что, для всего класса один будешь все макеты готовить?
- Да, у меня же поручение такое – нарисовать для всего класса. Тебе бы дали такое поручение, ты что, сказала бы?
Ну что тут будешь делать? Не будешь же говорить обратное тому, чему учила всю жизнь. Сама же говорила всегда, что в первую очередь общее дело, а потом уже своё.
- Ладно, шут с тобой, рисуй. Только, пожалуйста, поскорее. А то нам уже в полночь придется идти в баню.

Трудный возраст.

И все-таки «трудный возраст», приносивший нам наибольшее количество огорчений, у моих детей был. Это время наступало на 17м – 18м году их жизни. Дети незаметно созревали до предоставления им большей самостоятельности, большего доверия к ним, а я не всегда предоставляла им это. Особенно после случая с Серёжей. Боялась предоставить большую самостоятельность и из чувства опасения, что дети так же, как их отец, научаться пренебрегать данным им доверием, не смогут они ценит его в своей дальнейшей жизни, и из-за этого будут страдать и они и я, и все те, кто будет рядом с моими сыновьями.
Поэтому в отношении с детьми я дольше, чем следовало, руководствовалась стремлением сохранить в детях чувство простого повиновения. Где-то в требованиях к ним я переступала границу, и неизбежно наступала ответная реакция.
С Сашей мне пришлось, пожалуй, труднее всех.
Учёбу в десятом классе он начал как обычно, но во вторую четверть стал заниматься хуже, много времени проводил в спортзале вместо серьёзной подготовки к урокам.
- Саша, ты слишком долго бываешь в спортзале, - как-то заметила я ему.
- А чем мне прикажешь заниматься? – с вызовом ответил он. – Может быть, бродить по улицам и делать кое-что похуже?
Я поняла, что он говорит о том, чем занимаются часто его сверстники во внеурочное время. Знала я уже и то, в чем заключается это «кое-что похуже», и хоть не особенно, конечно, понравился мне тон его ответа, спокойна ответила:
- Нет, я совсем не хочу сказать, чтобы ты не занимался спортом. Занимайся, пожалуйста, только чтобы это было не во вред учёбе.
- Не будет, - буркнул он.
Шли дни, а Саша по-прежнему занимался не в полную силу. Стал задумчив. Куда делась его былая живость! Видно, было, что он решает про себя какой-то жизненно важный для него вопрос.
В классном журнале вместо пятёрок и четвёрок у сына потянулся унылый ряд троек вперемешку с четвёрками. Да и преподаватели стали говорить, что Саша стал заниматься хуже, стал какой-то скучный, невесёлый, запустил материал по литературе, которой раньше занимался с охотой.
- Уже второе домашнее сочинение не сдал, - пожаловалась его учительница по литературе Любовь Андриановна. – Что с ним?
Каким-то подсознательным чувством я понимала, что упрекать его, постоянно напоминать о необходимости получения знаний, заставлять учиться под угрозой наказания бесполезно.
Любови Андриановне на её вопрос я высказала свои соображения.
- Думаю, что это скоро пройдёт,- под конец нашего разговора успокоила я её и себя.
Тактичная по отношению к ученикам, умная, внимательная к своим воспитанникам учительница по литературе сама нашла к Саше подход после разговора со мной. Смотрю, мой Саша засел за запущенное сочинение. Я не торопилась высказывать своё одобрение.
Прояснилось всё в один из дней начала третьей четверти.
Я на кухне мыла посуду и незаметно наблюдала за сыном. Он ходил по комнате, уперев в ладонь подбородок склонённой головы, и о чём-то размышлял. Потом он поднял голову и, не обращаясь ни к кому, просто для себя неожиданно сказал:
- Это твой долг учиться, если ты можешь учиться.
Сказал так, как что-то выношенное в себе, как вывод, к которому он пришёл после мучительных раздумий. Потом он повернулся ко мне и добавил вопросом:
- Правда, ведь?
Так вот о чем он размышлял всё последнее время! Учиться или не учиться дальше после окончания десятого класса. Если не учиться то можно заниматься с прохладцей, а если куда-то поступать – надо готовиться к урокам посерьёзнее.
- Да, это твой долг учиться, если ты можешь учиться, - повторил он ещё раз и вскинул голову, как будто сбросил с себя всё, что мучило его, что заставляло сомневаться в правильности принятого решения.
«Значит, не прошли бесследно мои старания», - порадовалась я в душе. Понимала я и то, почему ему так трудно было придти к такому казалось бы простому решению.
В том году десятые классы были очень слабыми. Особенно плохо учились мальчики и не только Сашиного класса, но и параллельного. Большинство из них еле-еле тянулось, считая, что дальше учиться им не для чего, а из десятого класса их всё равно выпустят. Саша из ребят был самым сильным. Это как-то отделяло его от них, а он не хотел отделяться. Правда, он не бродил с ними бесцельно по улицам, не собирался для выпивок, но ни прилежания к учёбе, ни стремления учиться дальше такая среда не воспитывала. Не смогли показать необходимость получения знаний и классные руководители десятых классов, хотя сделать это, особенно сейчас, было не так-то уж трудно.
Принятое Сашей решение быстро стало менять отношение к учёбе. Весенние каникулы были полностью использованы для подготовки к экзаменам. Никогда ещё сын не занимался так много. Даже старательный Толя уступил ему в этом.
Кажется, можно было уже успокоиться, если бы не новые огорчения: чем ближе становился конец учебного года, тем грубее становился сын. По тому, как он стал следить за своим костюмом, как долго причёсывал перед зеркалом волосы, примеряя, какая причёска, ему лучше идёт, нетрудно было догадаться, что он хочет обратить на себя чье-то внимание и грубостью старается скрыть своё первое зародившееся чувство.
На этот раз мы оба с мужем начали борьбу с его грубостью. Сына стыдили, взывали к его совести, напоминали о долге перед родителями, но все нравоучения не достигали своей цели. Саша где-то стал пропадать часами, а на вопрос, где он был, или молчал, или отвечал сквозь зубы. Подружился с Игорем, сыном одной из наших учительниц. Игорь окончил школу два года назад. Учился нехотя, не отличался дисциплинированностью и послушанием. Была у него черта – чем-то насолить учителю, вывести его из терпения.
- Игорь, положи ручку! – скажешь, бывало, ему.
Положит, но стоило только отвести от него глаза, как ручка снова оказывалась в его руках и выводила на тетрадях и книгах линии, крючки и закорючки.
После окончания десятилетки Игорь пошел работать на завод. Он не выпивал, как делали многие молодые люди на предприятии, и всё свободное время отдавал спорту. Может быть, это и сдружило Сашу и Игоря.
Я очень боялась, что эта дружба будет во вред учёбе, но этого не случилось. Экзамены Саша сдал одним из лучших, и десятый класс закончил только с тремя четвёрками.
Наступил выпускной вечер. Я знала, что к этому вечеру ученики готовили для себя ужин. После вечера Саша явился только на второй день в девятом часу утра.
- Где ты был? – спросила я его.
- У Игоря, - неохотно ответил сын.
- Что вы там делали?
- Что делали. Спали, конечно.
- Почему же ты не домой пошёл ночевать, а к Игорю?
- А чего? Нельзя что ли? – грубовато ответил сын.
- Что делать у Игоря, если дом есть? В таком состоянии, что ли был, что стыдно было домой показаться? Как Серёжа тогда.
Он с упрёком посмотрел на меня и молча отправился спать.
Я попросила Петра, утром собравшегося в магазин за хлебом, зайти к Игорю на работу и узнать, почему Саша пошёл ночевать к нему. Может, и не надо было этого делать, но я постоянно помнила случай с Серёжей. Тогда он тоже не ночевал дома.
Игорь рассказал, что Саша пошёл провожать его домой, и что он попросил его побыть у них, потому что ему с утра на работу, а он боялся проспать.
- Поди, выпивали с ним?
- Ну что вы! Я сам не люблю этого, - ответил Игорь.
Вечером Саша снова куда-то отправился, ничего никому не сказав. Правда, на этот раз он пришёл ночевать домой.
- Где ты был? – снова поинтересовалась я.
И опять услышала, брошенный сквозь зубы, ответ:
- Надо было.
Обида подступила к сердцу.
- Кто дал тебе право разговаривать так со своей матерью? – накинулась я на него. – Это что, благодарность за то, что тебе дали возможность кончить десять классов? Да?
- Ты что, воспитывать меня решила? Поздно уже, - тихо и спокойно ответил Саша.
Его ответ совсем вывел меня из равновесия.
- Так вот какой ты вырос у нас! Не думала я, что мой сын станет таким грубияном. Вся моя жизнь в вас, а вы…
Я горько заплакала. И не только обида на сына была в этих слезах. Ими выливалась боль за неудачно сложившуюся жизнь, за сломанную душу, за растоптанное доверие, за все, что грузом лежало на душе!
На следующий день я не смогла подняться с постели, точно непомерной тяжестью придавили меня к ней. Острая, колющая боль то тут, то там пронизывали всё тело, заставляла постанывать.
К постели подошёл Саша.
- Мама, извини меня за грубость, - тихо начал он. – Я больше никогда не буду так. Не надо так…
Вместо ответа я снова заплакала.
Сын сидел, отпустив голову, у моей кровати.
- Я знаю, на что ты обиделся,- начала я сквозь слезы. – Тебе не нравиться, что мы не даём тебе полной самостоятельности. Не доверяем тебе…
- Я даже стакана пива не выпил на вечере, а ты уж сразу…
- Понимаешь, Саша, я всё боюсь, что может с кем-то из вас получиться так, как было с Серёжей.  Нет у меня ещё полной уверенности, что ты сможешь устоять.  Всё тот случай с колхозом помнится. Знаю, как трудно бывает удержаться даже взрослому, когда начинают упрашивать!
- Ты всё стараешься узнать, где бываю да что делаю. Не всегда ведь всё можно рассказать.
По низко склонившейся голове поняла, что сын имел в виду.
- Я знаю, что тебе нравиться девушка из вашего класса.
- Ну, допустим.
Саша ещё ниже опустил голову и начал утирать рукой выступившие из глаз слёзы.
- Так я же не спрашиваю, кто она, и не пытаюсь даже узнать об этом, - продолжила я, будто не заметив его состояния, - не лезу к вам в душу. Придёт время, сами расскажите обо всём. Но тут то. Разве нельзя было рассказать, почему ты пошёл к Игорю?
- Вы ведь тоже не всегда во всём правы.
- Ну-ка, скажи честно, в чём мы не правы?
- Я не могу ещё судить об этом.  Опыта жизненного нет.
- Конечно, и мы бываем в чем-то виноваты.  Да и трудно поступать во всём правильно при тех отношениях, какие сложились у нас…с вашим отцом. Мать, конечно, простит.  Мать всё прощает.  Только камень…на душе остается.
Слёзы не давали продолжать дальше разговор, а унять их не хватало сил.
Саша молча отошёл от меня.
После этого разговора, сын стал заметно сдерживать себя. Да и я стала больше предоставлять ему право самому распоряжаться собой, больше доверять.
Крепко запоминались, ложились в душу и мне и моим детям такие крутые повороты в наших отношениях. И стоили мне они слишком дорого. Но они  были порой необходимы, чтобы кто-либо из сыновей расстался с какой-то отрицательной чертой своего поведения. Они и меня заставляли заново пересматривать свои методы воспитания, своё отношение к детям, отвергать какие-то свои черты характера, подавлять их в себе. Как часто, анализируя поведение своих детей, их отношение к нам, старшим, к своим товарищам, к природе, к жизни я ставила перед собой вопрос: «А ты сама обладаешь ли тем качеством, которое хочешь привить своим детям?» И если оказывалось, что его нет во мне в достаточной степени, старалась как-то перестраивать сама себя.
«Ты должен быть внимательнее к своим товарищам», - говорила я сыну». И тут же сама спрашивала себя. «А ты? Внимательна ли ты к людям?»
«Ну что ты так громко говоришь? Разве не можешь сказать потише и повежливее?» - упрекала я сына». И тут же обращалась к себе: «А сама? Разве уж так редко ты повышаешь голос и бываешь резка?»
Это не был голос совести, это был голос разума, заставляющий воспитывать саму себя.
И я воспитывалась, становилась мягче, уступчивее, внимательнее, спокойнее, ровнее в отношениях к детям.


Наследники.

В нашей семье появился маленький, очень подвижный и живой человечек – наша внучка, Алёнушка – моя первая внучка. По темно-русым, почти чёрным волосам, по выпуклому лбу с характерными вмятинками на висках в ней узнается отец – старший сын Коля, по черносмородинным глазам, пухлому  подбородку и ямочках на щеках – мать, Колина жена Света. Ну, а маленький, кнопочкой, курносый носик её, вероятно, перешёл в наследство от меня. Внучку привезли в начале ноября: в городе трудно с яслями.
Вот и произвели меня в чин бабушки и заставили нянчить кроху.
Вот и у наших ребят появляются дети. Что-то в них сохранится от нас?
Из всех моих детей Коля в большей степени, чем другие, унаследовал от меня мой тип нервной системы и потому воспринял от меня многие черты моего характера. В нём, как в зеркале, вижу я свои отрицательные и положительные стороны. Коля трудолюбив, настойчив, прям и честен.
- Ну что было сказать тебе, что ты учишься на дневном отделении, - упрекает его Света, - студенческий-то билет одинаков. Тебе бы за проездной билет пришлось платить только половину.
- Света, ну как ты не понимаешь, что не мог я соврать, - доказывает своё Коля.
Как ни трудно, он продолжает работать и учиться на вечернем отделении Уральского политехнического института и полон решимости закончить его. Уверена, что настойчивости у него для этого хватит. Так же, как я, Коля умеет сосредотачивать своё внимание на каком-то одном предмете или вопросе. Начатое дело доводит с упорством до конца. Задумал – сделал.
Но у сына, так же, как у меня, нет в характере достаточной мягкости, чуткости и такта. И это отрицательно порой сказывается на взаимоотношениях с женой. Коля по-прежнему любит Свету и верен ей.
- Другие зайдут в магазин и, пока не наговорятся с девушками-продавщицами, не подойдут к своей жене, а наш Коля только заходит, посмотрел, где я, и прямиком ко мне, - рассказывает о нём Света.
Однако мягкость и чуткость в нём были бы совсем не лишними.
Не нравится мне в нём широко распространённое и воспринятое им мнение о роли матери, о её месте в жизни. Ему и в голову не приходит, что мать – это, прежде всего человек, круг интересов которого далеко не ограничивается только своими детьми, что он может быть гораздо шире, что у неё могут быть какие-то свои потребности, желания. Для него мать – человек, который обязан до конца дней своих служить своим детям. Он, я уверена, ни когда не позволит себе присвоить незаконно труд другого человека, а вот использовать труд матери для себя – в этом он ни чего особенного не видит, хотя попыток к этому и не делал. Да я и не позволю никогда себе стать, служанкой своих детей, сделав их господами над собой.
- Ну, какие могут быть у тебя интересы, кроме интересов своих детей, - как-то заявил он мне.
- Ишь ты, как рассуждаешь! – Возмутилась я. – Что же, выходит мне сейчас только и делать, что вам помогать? Нет уж, извини, сынок. Тебе дано всё необходимое, чтобы самому справляться со всеми жизненными потребностями и без моей помощи. Я вот вожусь с твоей дочерью, пока свободна и могу. Но ведь у меня может появиться и своё дело, и тогда ты,  будь добр, сам добивайся места для своей дочери в яслях. И не только для себя, но попутно и для других. Вот это будет дело!
Коля замолчал, обдумывая мои слова. Не знаю, согласился он со мной или нет, но подобных заявлений о предназначении матери он больше не делал.
Родился в семье человек. Растёт. Как губка, впитывает он в себя мировоззрение своих родителей, наследуя его. Под воздействием окружающих, особенно в самостоятельной жизни, оно может измениться, кое-что будет в нём отвергаться, но основой его будет то, что вынесено из семьи.

Вторая пара.

В конце марта 1974 года мы получили от Серёжи письмо. В нём он, между прочим, писал:
«Да, мама, я, наверное, летом женюсь, пока не развратился окончательно. Она ходит со мной на одном пароходе, старше меня на полгода, была замужем, и у неё есть сын, ему три года. Замуж вышла, когда ей было восемнадцать лет. Но, по-моему, это не главное. Я люблю её. До сих пор смотрел на женщин, как на некое увлечение, а вот встретил её, и всё переменилось. Если её не будет со мной, я боюсь потерять себя, как человека».
Письмо Пётр принес мне в больницу, где я лежала с приступом печени.
- На-ка прочитай. Что ты скажешь на это? Я до сих пор не могу успокоиться. Так и руки трясутся, - взволновано сказал он, подавая послание от Сергея.
Я с интересом взяла письмо.
Сообщение о намерении жениться совсем не произвело на меня особого впечатления. Наоборот, я даже порадовалась за сына, что встретил человека, которого полюбил. И, должно быть, по-настоящему, судя по письму. Я давно, с тех пор, как сын демобилизовался и ушёл работать во флот, хотела, чтобы он женился, потому, что хорошо представляла себе матросскую жизнь и взаимоотношение большинства матросов с женским полом. Представляла и боялась, что сын усвоит лёгкое отношение к женщинам, перестанет видеть в них человека, достойного уважения.
В школе у Сергея было много друзей, в том числе и девушек. Общительный и мягкий по характеру он легко сходился с товарищами.
Помню в его приезд в отпуск из армии, он как-то сообщил мне:
- С какой я девушкой познакомился, мама! Вот ты увидишь, и она тебе сразу понравиться.
- Ну что, же познакомь меня с ней, - улыбнулась я. – Может и правду понравится.
- Понравится, мама обязательно понравится, - убёжденно заверил он меня.
Он действительно привёл свою девушку к нам. Это была одна из молодых работниц завода.
Дружба их не оказалась прочной.
Сейчас, прочитав письмо, я подивилась тому, что и Сергей разделял мои опасения, порадовалась за сына, за то, что не воспринял от товарищей, окружавших его, грязное отношение к женщине, что сохранил чистоту своего чувства.
- Что же, пусть женится. Чего тут страшного? – успокоила я Петра. – Тем более на женщине, которую, видимо, действительно любит. Да и время: ему ведь уже двадцать два года.
Кто она, это женщина? Как попала на корабль? Кто её родные? Почему разошлась с первым мужем? – об этом Серёжа ничего не писал.
И хотя я совсем не знала подруги Сергея, не знала её отношение к нему, написала:
«Я рада за тебя, что ты встретил человека, которого полюбил, и ничего не буду иметь против, если женишься. Только не торопись, проверь сначала, настоящая ли тут любовь».
Магическим для меня было это: «Я люблю её». Никогда ещё Сергей не говорил таких слов.
В середине мая от Сергея получили посылку с запиской:
«С моря пришли первого мая. У меня всё хорошо, собираемся в отпуск. Сперва поедем к родителям Нины, а потом к вам всей семьей – Нина, я и Эдик. Дома будем в конце мая».
Мы стали ждать приезда сына и его новой семьи. Наконец-то мы узнаем его подругу и все подробности их взаимоотношений!
Подошёл конец мая, начался июнь, а Сергея всё не было. И не только его самого, но даже известия о нём.
Тут-то уж я заволновалась!
Господи, чего только я не передумала! Мысли одна страшнее другой роились в голове. Вот они, беспокойные ночи матери!
«Кто она, эта Нина? Как попала на корабль? Кто её родители? Может отъявленные пьянчуги, а дочь-девица вольного поведения? Может быть, и на корабль постаралась попасть потому, что там много мужчин, в том числе и молодых, неискушенных в жизни, есть, кого поймать на удочку, тем более  что они получают немалые деньги и любят выпить. Правда, Сергей обещал мне, что никогда не будет пить, но ведь всё может быть. Сергей доверчивый, я сама оберегала его от всякой лжи, вскружила ему голову эта девица и потащила за собой в пьяную и развратную жизнь. Где живут родители Нины и, куда он едет? Может быть, Нина сама не велела ему писать об этом? Договорилась, поди, со своим старым мужем и ограбили его по дороге. Сидит где-нибудь бедненький, проклиная свою жизнь. А может, они совсем убили его? Можно очень незаметно сделать это в дороге, особенно в купейном вагоне».
При мысли об этом холодило сердце, и сжималась душа.
«Не может быть, чтобы Сергей ничего не писал подробно обо всём, если бы ему не мешали в этом. Он же всегда был такой аккуратный в переписке. Использовал каждый удобный случай, чтобы послать домой весточку о себе. Знал, как я беспокоюсь о них, своих сыновьях. Где сейчас искать его? Куда писать?»
Тревога с каждым днём становилась всё больше, но что было делать? Приходилось только терпеливо ждать и ждать.
Мою тревогу, конечно, разделял и муж. Наконец решили, что если Сергей не приедет до десятого июня, подадим в розыск. Хоть узнаем, жив он или нет. Я уже начала узнавать, как лучше это сделать.
Поздно вечером в сенках послышался скрип отворяемой двери и какой-то шорох. Я затаилась на кухне, боясь поверить, что это, наконец, является наш долгожданный Сергей со своей семьей: невыносимо больно было бы разочарование.
Дверь открылась, и кухня сразу наполнилась большими и малыми человеками во главе с Сергеем. Рядом с ним в нерешительности остановилась белокурая, симпатичная девушка в плаще и с сумкой в руке. За другую руку, держался черноглазый, смуглолицый мальчуган лет трёх, за ними стоял ещё такой же смуглолицый мальчик лет двенадцати-четырнадцати в коричневом свитере.
«Так вот какая эта Нина-жена Сергея!» - пронеслось в голове. – А рядом, конечно, Эдик, её сын от первого мужа, а это…
- Познакомьтесь, это Нина, это Эдик, а это Нинин племянник Саша-сын её сестры, - опередил мои домыслы Сергей.
Не знаю, особое ли тут чутьё было или ещё что, но я с облегчением вздохнула и первая, как к родной, подошла к Нине.  Совсем и забыла, что сначала хотела отругать Сергея за его молчание.
В тот же поздний вечер, не дав даже отдохнуть прибывшим, приступила к допросу.
- Не обижайтесь, что вот так, спрашиваю вас. Кто велел ничего не писать?
- Ну-ну, спрашивайте, - улыбнулась Нина. – Ответим.
Эта улыбка как-то сразу расположила меня к ней.
На другой день Нина поведала мне обо всем, ничего не скрывая, отвечая подробно на мои вопросы.
- Как получилось, что ты так рано вышла замуж и так быстро разошлась со своим мужем? Разве ты не знала парня, за которого выходила – спросила я, прежде всего. И тут услышала рассказ о не совсем обычной судьбе гордой и своевольной девушки.
- Ещё в школе я дружила с одним пареньком. Звали его Толей, старше меня на два года. Он был мне, как брат. Я не боялась пойти с ним в кино, на вечер, даже вдвоем в лес по грибы. Знала, что он никогда не сделает мне ничего плохого. Потом он ушёл в армию. Я ждала его. А Юрку, ну, тот, за которого замуж вышла, я и не знала толком. Просто он несколько раз провожал меня из кино, когда я жила у брата в городе. Он предлагал мне выйти за него, но я не согласилась, сказала, что у меня есть в армии друг. Приехал из армии Толя. На вечере он мне и говорит: «Ты думаешь, вправду, ждала меня, что замуж не вышла? Да просто тебя никто не сватал». До чего мне обидно стало! Ждала-ждала и вот. «Ах, так, - говорю, - хочешь, я через неделю же выйду?» он усмехнулся так и говорит: « Да за кого ты выйдешь? Кто тебя возьмёт?»  Мне ещё обиднее стало. Написала Юрке, что если он хочет, чтобы я пошла за него замуж, пусть немедленно приезжает. Он и приехал.  Сижу я около него на нашей свадьбе, а на душе…. И Юре тоже не по себе: видит ведь какая я скучная. Кто-то мне и шепни, что тебя, мол, вызывают. Вышла я на улицу, а у магазина Толя с мотоциклом стоит. «Если, - говорит, - ты сейчас же не поедешь со мной, я такую «свадьбу» вам устрою!» Стою я и не знаю, что делать. И боюсь-то, и Толю-то жалко. Потом тихонечко стянула с головы фату и хотела уже на мотоцикл садиться. А мама моя тут как тут. Чувствовала верно, следила за мной. Схватила меня за платье и давай стыдить: «Ты чего это, - говорит, - делаешь? Чего это ты срамишь-то меня? Ты подумала ли, в какое положение Юру-то ставишь? Зачем согласилась, если не думаешь с ним жить? Давай иди сейчас и не срами меня перед людьми». А Толя стоит, голову опустил…. Вот так мы и сошлись с Юркой. Он выпить и парнем, верно, любил, а тут ещё больше стал. Скандалы пошли. Мало того, стал ещё руку на меня поднимать. «Ничего себе жизнь, - думаю. – Да на черта она сдалась мне такая! Чего я мучусь-то? Чего терплю?»
-Раз так, - говорю я Юрке, - нечего нам с тобой и жить вместе. Ты мне больше не муж, и я тебе не жена. Ну и разошлись.
- Как же ты на корабль-то попала? – спросила я.
- Так Юрка же на корабле радистом был. Правда, его потом на берег списали, а я осталась. Потом вот Серёжу к нам послали. Мы как-то незаметно с ним подружились. Он у нас в каюте бывал. Делать-то на корабле нечего, вот и ходили друг к другу. Придёт, бывало, посидит, а то мне поможет бельё погладить или обед приготовить. Порой книги вместе читаем. Вот так и подружились. Как брат и сестра стали, всё вместе: кино смотрим вместе, на берег – вместе, в магазин – вместе. Я ведь не думала сначала, что мы поженимся, говорила ему, что была замужем, что у меня есть ребёнок.
-Зачем тебе голову свою заматывать? – говорю. – Ты найдешь ещё себе девушку, зачем тебе я? А он ни в какую не хотел слушать.
- Говорит, а сама отворачивается и плачет, - рассказывал позднее об этом мне Серёжа. – Вижу, что и ей трудно со мной расставаться.  Да где бы ещё я такую жену себе нашёл! – довольно добавил он с гордостью.
- Ну что же, любите друг друга и хорошо. Только любовь свою берегите, - ответила я Серёже.
Тоже и Нине сказала.
- Ой, мама, я, наверное, самая счастливая сейчас! Верно это награда мне за все мои слёзы. Я и маме так своей говорю.
От души радовалась я, что в этом счастье есть и моя доля. Пусть бы всегда вот так были довольны друг другом!
- Ну, а Толя как живёт? – поинтересовалась я у Нины.
- Толя? А вот как с ним было. Раз приехала я на выходные домой. Встретился Толин брат. «А где, - спрашиваю, - Толя?» Он как-то нехорошо скривился и говорит: «Хм…Толя…. Пойдем, покажу, где твой Толя». И повёл меня через кладбище. Я сначала не поняла, зачем он меня здесь ведёт. Есть же к ним другая дорога. А он остановился у могилы и говорит: «Вот где твой Толя лежит» Я, как глянула на надпись, так и повалилась сразу….
- Отчего же он умер?
- Мне потом всё рассказали.  Поехали мы с Юркой, а он кинулся за нами, верно, хотел ещё вернуть меня, да попал под машину. Я и не знала ничего. Всего его измяло, но живой ещё был, когда повезли в больницу. Там  и умер. А перед смертью сказал: «Передайте Нине, что я и ей, и себе жизнь сломал». Это мне уже потом рассказали. Толя был единственный парень, с которым я дружила. Больше у меня никого не было, - закончила Нина свой рассказ.
Свадьбу с Сергеем они сыграли в Мурманске. Были у них и кольца золотые и вина вдоволь. Гуляли-то на свадьбе матросы!
- Человек двадцать было, не больше, - рассказывала Нина. – Серёже очень хотелось, чтобы на мне было длинное белое платье и фата, но нигде мы такого не нашли по росту. Так и пришлось короткое всё покупать.
- Что же вы нам-то ничего не сообщили? – упрекнула я.
- Мама, да я ведь до самой свадьбы не верила, что мы поженимся с Серёжей. Всё думала, что он ещё передумает. У меня ещё тот брак не был расторгнут, хотя я уже два года с мужем не жила. Всё как-то сразу получилось. Говорила я Серёже, чтобы он хоть с вами посоветовался. А он мне: «Да не беспокойся ты, Нина, мама у нас очень хорошая. Она всё поймёт».
Верно, Сергей боялся, так же, как и Нина, что та раздумает идти за него. Потому и торопился. Может, побоялся, что я не поверю в его любовь после той девушки, которая ему очень понравилась здесь, в заводе, и буду его отговаривать. А Нина ведь гордая. 
Нинин сын всё время жил у бабушки, её матери, своего отца совсем не помнил и к Серёже привык быстро. Кажется, привязался к нему и Сергей.
После приезда Сергея с Ниной я как-то совсем успокоилась и не только за Серёжу, но и за всех сыновей. Я воспитала их, прививая определённые моральные качества, старалась, чтобы они утвердились в их душах. Не раз в детстве своем, да и в отрочестве у Сергея появлялись отклонения от всего того, что воспитывала в своих сыновьях, но я решительно пресекала всегда эти отклонения.
У Серёжи этих отклонений было куда больше, чем у других детей. Сергей и стекла в школе выбивал, и выпивать пробовал и курить. Я всегда добивалась, чтобы стекло было вставлено, о выпивке я уже писала, а курить… Мне сообщили, что застали сына с дружками с папиросами, когда Серёжа ещё учился в пятом классе.
- Так ты, говорят, уже курить научился? – обратилась я к сыну, когда тот пришел домой. Он сразу понял, что мне сказали о папиросах, и со страхом ждал, что последует ему за это.
Я достала у Пети из кармана пачку папирос и положила их перед сыном, спрятав руки за спину.
- Ну-ка, покури. Посмотрю я, как ты умеешь это делать, - попросила я сына голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
Сергей покосился на пачку и отвернулся.
- Не бу-у-ду - протянул он.
- Кури, тебе говорят! – приказала я.
- Мама-ма, не буду! – заплакал Сергей.
- Кому говорю, кури!
Сын заплакал ещё громче. Он дрожал всем телом и кричал:
- Мама, никогда больше не буду!
- Ну, посмотрю, - сказала я, снимая напряжение всей сцены.
Не было ремня в моих руках, но верно в голосе была такая непримиримость, что сын сразу почувствовал – ему спуску за это не будет.
Я бы и не вспомнила об этом случае, если бы не напомнила о нём Нина, которой рассказал Сергей.
- После этого я не только курить, даже смотреть на папиросы не мог, - рассказывал сын Нине.
И все же курить он научился. Уже в армии.
- Мама, там никак нельзя без этого. Если ты сел покурить – можно, а если так сидишь, отдыхаешь, значит, филонишь, и тебя за это ругают. Вот и пришлось научиться.
Об этом же рассказывал и старший сын Коля, научившийся курить тоже в армии. Приходится только сожалеть, что в армии не развиваются, а  наоборот, уничтожаются хорошие привычки, с таким трудом воспитанные в семье.
Я очень боялась всегда за Серёжу, что он вообще не сможет устоять против всего плохого, боялась больше, чем за остальных сыновей, потому что был он по характеру мягок, никогда ни в чём не осуждал своих товарищей, не всегда определял самостоятельно линию своего поведения. Во многом она зависела от влияния его товарищей.
И если сейчас он смог устоять против всего отрицательного, что чаще, чем где-либо, встречается в матросской среде, сумел сохранить чистоту своего чувства к Нине, сумел оценить и её чистоту, значит можно надеяться, что не пристанет к нему плохое, не потянется его душа к человеку, морально неустойчивому, грязному и нечестному.
Своим выбором себе подруги Сергей показал, что моё воспитание оставило в его душе прочный след, и то, что закладывается в семье, остаётся на всю жизнь. И раз уж Серёжа доказал это, значит докажут и остальные дети.
Чтобы окончательно успокоиться за сына, лучше узнать семью, в которой воспитывалась Нина, я съездила с молодыми к родителям Нины.
Они просты, почти неграмотные люди, вместе со всеми делившие все тяготы военных лет, восстанавливали разрушенное хозяйство, трудились на полях колхоза.
- Мама на двадцать лет моложе папы, - рассказывала о них Нина.
- Как же они так поженились? – допытывалась я.
- Мама шестнадцатилетней девушкой взяла к себе детей отца. Трудно тогда во время войны жили, и мать у них, первая папина жена, умерла. Они остались одни. Ну, мама их и пожалела, стала ухаживать за ними.  Они же маленькие были. Когда папа вернулся с фронта, взял их к себе. А они к маме проситься стали. Вот они и поженились.
Сейчас свату уже восемьдесят два года, а сватье – шестьдесят. Оба они на пенсии. Но на небольшую колхозную пенсию (у него двадцать пять рублей, у неё – двадцать) трудно прожить. Поневоле приходиться держать скот, сажать в огороде. Да и они, с малых лет привыкшие к труду, не могут жить без дела. К этому и дочь свою приучали и остальных детей тоже. В общем, простая, трудовая семья со строгими моральными устоями. Из такой семьи редко выходят плохие дети. Думаю, не вышла плохой и Нина. Очень хочется верить, что наши молодые счастливо пройдут свой жизненный путь. Для этого у них есть всё: и умение трудиться честно, и доверие, и большая любовь.

Не в кулаке дело.

Мы стоим на углу улицы со своей бывшей сотрудницей и разговариваем. Через улицу идут трое братьев Чернициных. У каждого в кармане по бутылке.
- Сейчас вот они выпьют.  А что с ними сделаешь? Сейчас они уже большие. Их дело, как хотят, так пусть и делают.
Я знаю семью этих братьев – хулиганов, скандалистов, грубиянов и выпивох. Мать во всём защищает своих сыновей и старается оправдать их поведение, ссылаясь на то, что другие, мол, не лучше. Слова «Их дело, как хотят, так пусть и делают» - её слова. Моя сотрудница, видимо, разделяет их, раз сейчас повторяет, как свои.
Я понимаю её. Младший сын сотрудницы немногим лучше, чем эти братья Черницыны.
Сказанные ею слова вызывают во мне решительный протест.
- Нет, я не согласна с вами, - говорю я. – Пока дети с нами, и у нас есть возможность следить за их поведением, мы не имеем права махать на них руками и стараться делать вид, что ничего не замечаем.
- А чего с ними делать? Драться ведь не будешь.
- Зачем драться? Можно ведь найти, что делать и без этого, если у тебя есть страстное желание не допустить в поведении своих детей того, что считаешь отрицательным.
- Но ведь в кулаке всё время держать тоже плохо.
- При чём тут кулак? Вы думаете, что я в кулаке своих парней держу? Ничего подобного! Просто делаю всё, чтобы они чувствовали мою непримиримость ко всякому злу и особенно пьянству не только с их стороны, но и вообще.
О цели и о месте в жизни мы разговаривали в семье часто.
- Жизнь должна быть разумной, - убеждаю я своих сыновей.
Вот я читаю статью «Франц» ошибается из «Комсомольской правды» о
 чемпионате мира по шахматам среди компьютеров и, пораженная и удивлённая этими «умными» машинами, иду к сыновьям, чтобы передать им своё удивление.
- Ведь эти машины созданы человеком! Вы только подумайте, что сможет сделать человеческий разум!
Статья и  них вызывает живой интерес и они заставляют меня прочитать её всю, что я с большим удовольствие делаю.
- Когда-нибудь машины вытеснят человека, - делиться своими соображениями Толя, ученик десятого класса.
- Ничего подобного! – протестую я. – Никогда ни у одной машины не будет способности создавать что-то новое, как у человека. Только он обладает такой способностью. Он будет всегда умнее любой самой умной машины. Надо только, чтобы в голове постоянно накапливалась информация, образовывались всевозможные связи. Только тогда у человека появится возможность к творчеству. Ох, мальчики, если бы я могла, я бы целый гимн сочинила могуществу человеческого разума!
- Ты думаешь, что я могу что-нибудь новое создать? – спрашивает Толя.
- А почему нет? У тебя немало знаний накоплено, за школьные годы, ты неплохо соображаешь, так что у тебя есть все возможности для этого.
- А я? – допытывается Вова – ученик восьмого класса.
- Что же, и ты умеешь соображать, у тебя по математике хорошие отметки.
- Умеет он, - возражает Толя. – До сих пор не научился складывать числа с разными знаками.
- Ты бы взял да и помог, - говорю я.
- Поможет он, как же! – вставляет Вова.
- Сам должен добиваться, а то тебе всё помоги, - бурчит Толя.
Я дипломатично молчу, в душе соглашаюсь с ним.
Нет, не кулаком я заставляю сыновей учиться, не кулаком учу доставать себе всё самое необходимое трудом, если они могут делать это, уважать рядом живущих с ними.
Не так давно сгорел жилой дом. В доме находился один пьяный хозяин. Видимо, пожар случился по его вине.
- Хорошо, что не было ветра, а то бы могла пострадать вся улица, - говорит Пётр.
- Вот тебе и безобидные - эти пьянчуги! Да от любого из них можно ждать всегда самого плохого. Все преступления исходят от пьяниц. Скажи, не так? – обращаюсь я к своему благоверному.
Он молчит. Возразить нечего.
Ребята, вероятно, делают свои выводы. Думаю, что не в пользу любителей выпить.
И совсем не в кулаке тут дело.


Первые итоги.

Подходит конец 1974 года. Тихо стало в нашей семье. Один за другим покидают родной очаг дети, уходя в самостоятельную жизнь. Рада я, что не ищут они лёгких дорог, что свой жизненный путь начинают честно, рядом с миллионами других тружеников.
Воспитывая своих детей, я не навязывала им их будущей профессии, их будущего занятия, ни когда не учила приспосабливаться к жизни и руководствоваться в выборе характера работы материальными соображениями. Старалась воспитать уважение к любому делу, полезному для общества.
- Вот как, мальчики, надо работать, - говорила я сыновьям, показывая трудовую книжку их отца, где было записано немало поощрений.
- Тоже мне, кочегаром? – как-то ввернул Толя, и в его словах прозвучали неуважительные нотки к занятию отца.
- А что? И кочегаром, - с вызовом ответила я. – Кочегар – тоже нужная работа. Сидели бы мы сейчас без света, если бы не кочегары. Важно ведь не то, где человек работает, а то, как он работает.
Воспитание добросовестного отношения к труду было главной моей заботой. Но, воспитывая уважение ко всякому полезному труду, я в то же время при каждом удобном случае не забывала убеждать, что самая интересная работа та, где есть возможность что-то творить, создавать новое, узнавать неизведанное. А для этого нужны знания. Знания – прежде всего. Может быть, поэтому нам не приходилось и не приходиться постоянно контролировать учёбу детей, ежедневно заставлять их садиться за подготовку к урокам. Они делали это сами, без принуждения.
Кажется, окончательно обосновался на Урале старший сын Коля. Нашел себе работу по душе в лаборатории нейтронного анализа на большом Верхнесалдинском металлообрабатывающем заводе. Уже работает по пятому разряду. Ныне подал заявление на отработку за квартиру. Не отпустили. Некем заменить. Квартиру пообещали без отработки. Продолжает учиться в УПИ уже на третьем курсе. Потихоньку растёт их дочка, Алёнушка.
«На радость нам», - как говорит Коля.
Где-то в водах Атлантики бороздит волны транспортный рефрижератор «Вильгельм Пик», на котором работает Серёжа с женой Ниной. Недавно в Мурманске, где находится управление Мурманского рефрижераторного и приёмно-транспортного флота «Севрыбхолодфлот», от которого они работают, в одно из их прибытий побывала наша сватья – мать Нины. Нам пишет:
«У Нины с Серёжей всё хорошо, дай бог им дальше так жить, как сейчас живут. Я очень довольна ими, особенно Серёжей».
Это ли не радость матери!
- Я бы никогда не согласилась, чтобы мой сын работал во флоте, - как-то сказала мне одна из родительниц. – Страшно-то как работать на море! На суше, хоть безопаснее.
- Конечно, страшно, - подтвердила я. – Думаете, я не боюсь постоянно за его жизнь? Но ведь надо же кому-то и там работать. Остальные матросы тоже ведь чьи-то сыновья. И другие матери, наверное, тоже бояться за них.
- Почему же решил идти работать во флот? – спрашивала я Сергея, когда он сразу после демобилизации из Военно-Морских частей, где служил, даже не побывав дома, устроился на работу. – За длинным рублем погнался?
- Ох, мам, знала бы ты, как трудно достается этот «длинный» рубль! Просто хотел помочь вам, а потом я люблю ездить по разным городам и странам, - ответил сын. Впрочем, Нина писала, что Серёже нравится работа на «Вильгельме Пик», и он не думает оттуда уходить. Но корабль – не место для семьи и наши молодые вступили в кооператив на квартиру в Мурманске. Оба думают поступать учиться.
Кончает Ижевский механический институт Алёша – наш третий по счету сын. После зимней сессии уже поедет на преддипломную практику. Распределился в Новосибирск.
- Ты сам выбрал этот город или тебе предложили? – поинтересовалась я.
- И предложили, и сам. Можно было бы остаться в Ижевске при институте инженером, но тогда бы не было ни денег, ни жилья.
Как много ещё значат в жизни деньги и жильё!
Место Алёши в этом институте займет Саша. В ИМИ он пытался поступить сразу после окончания десятого класса, но на факультет приборостроения, куда он хотел не прошел по конкурсу. Переживал как!
- Ничего, Саша, не унывай, - успокаивала я сына. – Будешь работать здесь в Ижевске на заводе. Знаешь, как сейчас нужны грамотные люди и на производстве! А институт от тебя не уйдет, если есть желание учиться дальше. Через завод даже легче будет поступить туда. Будешь работать и готовиться.
Саша поступил на автозавод слесарем. Там его послали на месячные курсы для повышения квалификации. Мысль о поступление в вуз не оставил. Особенно после того, как его не призвали в армию, оставив до особого распоряжения. Очередной отпуск он попросил перед началом приёмных экзаменов в институт, весь его потратил на подготовку к вступительным экзаменам, уделив, правда, три дня на помощь нам в горячую сенокосную пору, успешно сдал их без троек, и был зачислен на избранный им факультет. Все мы поволновались только из-за общежития. Саше пообещали сразу. Он понадеялся на это обещание и после экзаменов уехал домой. А когда приехал, места не оказалось. Вот тут Саша и забеспокоился!
- Мама, сходи ещё ты в наш деканат, поговори с помдекана. Он занимается распределением студентов, - попросил Саша меня в мой приезд в Ижевск.
Пришлось сходить.
- Где же он раньше-то был? – упрекнул меня помдекана, когда я изложила ему цель моего прихода. – Мы же целую неделю решали вопрос по распределению. Почему не сказал, что он из многодетной семьи? Таким мы давали в первую очередь.
- Да ему же пообещали место, он и успокоился.
- Кто пообещал?
- Декан, говорит.
- Надо было ему придти, узнать, что, как. Почему не пришёл?
- Откуда он знал, что надо было придти? Я же не учила их выпрашивать чего-то. Учила трудиться честно, да к знаниям тянуться. Это они и умеют. А выпрашивать для себя не научились. У него ведь и брат такой же. Наверное, знаете его? Он учится у вас же в институте на пятом курсе.
- На пятом курсе брат? Как же ваш сын молчал об этом? Мы бы тогда без всяких разговоров дали ему место в общежитии.
- Вот, промолчал. Что же ему сейчас делать? Жить-то ему негде. В Ижевске у нас нет ни родных, ни знакомых, где бы можно было устроиться.
- Где же он сейчас живет?
- В общежитии на автозаводе. Но ведь там его долго держать не будут. Куда ему деваться?
- Ну, пусть его пока брат около себя как-нибудь устроит.
- Я уже просила его об этом. Не соглашается. Говорит, что им запрещают это делать. А разве против запрещения он пойдёт? Боже упаси!
- Ладно. Посылайте его ко мне. Я научу, что ему делать.
Разыскав Алёшу, я передала ему разговор с помдекана и попросила его сходить к нему.
- Ну, чего это ещё я пойду просить, - заупрямился, было, сын.
- Алик, но он же сам велел послать тебя. Что подумает он, если ты не придешь? Верно, скажет, не особенно им нужно общежитие, раз не зашел.
Нехотя с кислой миной отправился Алёша в деканат. Вернулся он скоро, с улыбкой во всё лицо.
«Ну, кажется, всё в порядке», - с облегчением подумала я. Он не стал передавать разговор в деканате, ограничившись словами: «Будет нашему Сашке общежитие!»
- Ну, как у Саши? – спросила я, отыскав Алёшу в свой следующий приезд в Ижевск.
- Что, как? Дали, конечно. Из их группы на профкоме рассматривали два  заявления. Тот парень тоже очень нуждался в общежитии. И баллов у них одинаково. Но дали Сашке. Учли, что он работал год на заводе.
Нет, совсем не лишнее, что Саше пришлось поработать. И специальность получил, и с общежитием устроился.
В семье остались двое младших: Толя – ученик десятого класса, и Вова – восьмого.
После окончания десятилетки Толя думает поступать в сельхозинститут на агрономический факультет. Ещё в детстве  у него зародилась любовь к выращиванию растений. Эту любовь он пронёс через все годы учебы в школе. Но как часто у нас, даже в среде учителей, с пренебрежением произносят слово агроном! Толя, конечно, это слышит. Отрицательно действует на него и пример сына соседа – бывшего директора нашей школы Дубовцева. После окончания десятого класса он, не надеясь поступить в другой институт, пошёл в сельскохозяйственный, где конкурс был меньше. Пошёл без всякого призвания, лишь бы получить диплом о высшем образовании. Сейчас он на последнем курсе, вплотную пошёл к практической работе и заволновался. Профессия агронома его ничуть не привлекает, жить на селе ему не хочется.
Я стараюсь сгладить этот отрицательный пример. Не хочу, чтобы из-за такого отношения к данной профессии сын изменил своему призванию.
- Агрономы ведь, Толя, разные бывают. Академик Лысенко, - слыхал про такого? – был агрономом, и Мичурин тоже. Агрономия – это наука о выращивании растений вообще. А их ведь можно выращивать по-разному. Знаешь, сколько тут можно найти нового! А с Сашей Дубовцевым почему так получилось? Потому, что пошёл туда без всякого интереса к будущей работе, просто, чтобы только куда-то поступить. Он же и дома-то за всю свою жизнь не вырастил не одного растения. Тебе вот не нравится городская жизнь, а его в город тянет.
Успокоил сына, и Саша в один из его приездов домой. Я в разговоре с ним при Толе выразила опасение, что Толя, так же, как он, может не поступить в вуз сразу после окончания школы.
- Ну-у, в сельскохозяйственный-то поступит, - заверил Саша. – Туда легче поступить.
- Наверно, в сельскохозяйственный идут только те, кто не смог поступить в другой институт, да? Без всякого конкурса, - с обидой за свои знания, за себя, свою мечту спросил Толя. Учится он хорошо и вполне может поступить и не в такой вуз, где нет конкурса.
- Почему это? – запротестовал Саша. – Всякие там есть. И там тоже конкурс бывает, только меньше.
- Просто не видят ещё, какие большие перемены происходят на селе, и будут происходить, - добавила я.
У Вовы другая дума. Любит очень природу, птиц, лес.
- Пойду работать в какой-нибудь заповедник, - делиться он своей мечтой. – Может быть, даже после восьмого класса.
- Нет, сын. Будешь кончать десять, потому что где бы ты ни работал, сейчас, прежде всего, нужны знания и знания. Вот кончишь десять классов, а там будет видно. Может и к другому чему потянет.
- Нет-нет, мама. Это моя мечта. Разве ты не хочешь, чтобы у меня была мечта?
- Хочу, конечно, пусть будет мечта. Только учиться все - равно надо.
- Да я и буду, десять классов постараюсь кончить. А там посмотрю. Пойду туда, куда надо будет уже по работе.
- Что ж, и это правильно, - одобряю я.
Сейчас уже можно подвести первые итоги  нашего воспитания. От души радуемся мы, что судьбы детей складываются благополучно, что, входя в трудовые коллективы, они пользуются в них почётом и уважением, что тянутся не к рюмке, а к книгам и знаниям. Думаю, что и впредь нам не придется краснеть за своих детей.
Конечно, у каждого из них есть свои недостатки, свои отрицательные черты в поведении и в характере. Алик, например, слишком замкнут и необщителен, Серёже не хватает порой рассудительности, Володе – терпения. Не без недостатков и другие дети, как и мы, их родители и воспитатели. Но мы с глубоким удовлетворением видим, что в большой семье советских людей каждый из наших детей, уходя от нас, занимает достойное место гражданина.

Неродная.

В средине ноября приехала в отпуск Светлана – дочь мужа от его первой жены, умершей от родов в конце 1947 года.
Приехала всего на три дня, оставив одних дочерей – четвероклассниц. И распутицы не побоялась.
- Соскучилась по дому, по братьям – объяснила она свой приезд.
Переговорили с ней о многом. Радовалась, что дочь делиться со мной, как с близким человеком, доверяет то, что, знаю, другому никому не доверит. Но ещё больше порадовали её слова:
- Если бы не было тебя, мама, здесь, не приехала бы.
Так стало, а было…
Никогда не думала, что так трудно будет воспитывать неродного ребёнка, даже если ты принимаешь его как родного!
Светлане было шесть лет, когда Петя привел её в нашу семью для знакомства перед заключением брака. Это была светловолосая, голубоглазая, полненькая девочка с вздёрнутым носиком и ямочками на пухлых щечках.
- Светлана, вот это будет наша новая мама, - познакомил Петя со мной свою дочь.
Девочка подняла на меня свои серо-голубые глаза и прижалась к отцу.
- Иди ко мне, Света, - приветливо позвала я её, вложив в свой голос самые нежные ноты, какими могла владеть. Та несмела, шагнула и остановилась.
- Ну-ну, иди, не бойся, - ободрила я.
- Иди, иди, Светлана, не бойся, иди к маме, - легонько подтолкнул Петя девочку. И она уже смелее зашагала ко мне.
Я посадила девочку на колени и стала расспрашивать о садике, куда она ходила.
- Света, а вот это будет твоя бабушка, - указала я на маму, стоящую неподалёку от нас с просветлённым, добрым лицом.
Два последних года перед замужеством мы жили с ней вдвоём. Я целыми днями пропадала на работе в школе, и мама всё время оставалась дома одна. Ей уже порядком надоело одиночество, и она рада была, что ей будет с кем заниматься. Так состоялось наше первое знакомство.
С первых дней я приняла девочку, как свою родную дочь, и ни тогда, ни в последующие годы даже в мыслях не держала, что она – не родная мне. Принимая её, я вместе с нею брала на себя всю полноту ответственности за её воспитание.
Не считала чужой Светлану и мама. Это была её первая внучка, и она быстро привязалась к ней.
Девочка все шесть лет росла в семье мужа единственным ребенком и поэтому была избалована вниманием, капризна, своевольна и эгоистична. С её эгоизмом нам с мамой пришлось столкнуться сразу и сразу же повести с ним решительную борьбу. Мы не упускали без внимания ни одного случая его проявления и дружно давали ему отпор.
- Это мне, - подтягивала Светлана за обедом к себе всё самое вкусное и лучшее.
- Почему только тебе, а не всем нам? Мы ведь тоже хотим этого, - постоянно напоминали мы нашей воспитаннице. – Нехорошо так, Света. Так делают только плохие девочки, а ты ведь у нас хорошая. Правда?
И Светлана, хоть и неохотно, ставила взятое на прежнее место.
Маме очень хотелось покормить свою внучку чем-нибудь вкусным. Она и делала это, но обязательно просила девочку оставить немного мне и папе того, что давала ей.
А уж, какая капризная была наша дочка!
Откажешь, бывало, ей в чём-либо, ляжет на пол и ну кататься с рёвом, собирая половики.
Ни я, ни мама не бросались к дочери, чтобы её успокоить, не шли навстречу её прихотям, не торопились удовлетворить её требования. В таких случаях мы обычно начинали заниматься каким-нибудь своим делом, не обращая внимания на девочку.
Светлана лила обильные слёзы, кричала, не забывая, однако посматривать на меня, на маму и, видя наше полное невнимание к её капризу, замолкала и вставала с полу.
- А теперь поправь половики! – без всяких скидок на нервы требовала обычно я.
Девочка засовывала палец в рот и упрямо, исподлобья смотрела на нас, ожидая, что кто-нибудь проявит к ней жалость, но в ответ видела только наши осуждающие лица.
- Ай-ай, Светлана, как нехорошо! – вместо поддержки говорила мама, качая головой.
- Ты слышала, что я тебе сказала? Поправь половики! – твёрдо стою я на своём.
Светлана, насупившись, бросала косой взгляд на сгруженные ею половики, на меня и не двигалась с места.
- Ну-ка, давай, вместе поправим, - сбавляла я чуть-чуть твёрдость голоса. – Вот так. А этот ты сама расправь.
Вместе мы приводили комнату в порядок.
- Видишь, как хорошо стало? А то все половики скатала. Больше так не делай. Нехорошо. Я и любить тебя такую не буду. Не будешь больше? Девочка отрицательно вертела головой и прижималась ко мне.
Петя после работы, обычно, занимался чем-нибудь по хозяйству во дворе и в воспитание дочери не вмешивался.
- Как ты только жить-то с ней такой будешь, - жалела меня соседка Галя. Она жила через заборку, сквозь которую было слышно всё, что происходило в соседней квартире.
- Ничего, как-нибудь сладим, - отвечала я.
И, правда, под нашим общим осуждением капризы становились всё реже и реже и скоро исчезли совсем.
Во всём остальном Светлана была обыкновенным ребёнком. Очень любила играть с кошкой, любила полежать вечером со мной, и поговорить, охотно слушала бабушкины сказки.
Осенью следующего года Светлана пошла в школу. Ей трудно давалась математика, и маме немало приходилось заниматься с ней. Читать же и писать она научилась легко и быстро.
Всё как будто шло благополучно.
- Меня часто спрашивают, - сообщила соседка Галя, - как, мол, они Светлану-то держат, не обижают ли? Так, говорю, держат, что дай бог, чтобы каждая родная мать своих детей так держала.
Через два года у нас в семье появился сын.
- Вот, Света, твой братик, - представили мы его ей.
Появление родного ребёнка никак не отразилось на моём отношении к Светлане. Она по-прежнему была нашей дочкой со своими заботами о ней.
Когда в семье появился третий ребенок, мы переехали во вновь отстроенный дом.
В первые же дни к нам пришла знакомиться соседка Васильевна.
С улицы вбежала Светлана. 
- Это и есть ваша девушка? – спросила Васильевна, внимательно оглядывая дочь.
- Она самая, - подтвердила я.
- Сколь ведь жалко-то её. С этаких лет без матери осталась. Всю жизнь сирота, - высказала своё сострадание соседка, когда дочь вышла на улицу.
Я недоумённо пожала плечами, но возражать ничего не стала. А надо было, ох как надо было! Не думала я тогда, как много горя доставит мне это неоправданное сострадание!
Для меня все дети были родными, и относилась я ко всем одинаково с полным сознанием ответственности за них без излишней ласковости и нежности, стараясь поддерживать и развивать в них всё хорошее, и решительно пресекала дурное. Ничуть не отделяла от родных детей и Светлану. Всем им одинаково, соответственно возрасту, дарились подарки, каждому отмечался день рождения, изредка покупались игрушки (мы всем детям не покупали их много) и сладости, устраивались новогодние елки!
К сожалению, Васильевна не была одинокой во взглядах  на отношение к неродным детям со стороны усыновивших их родителей.
- Все равно ведь вы, Анастасия Николаевна, больше, наверное, любите своих детей, - говорили мне некоторые из сотрудниц.
- Ничего подобного! – протестовала я. – Для меня они абсолютно все равны.
- Ну, уж нет, своего-то хоть как больше любишь. Свой есть свой. Не как уж чужой, - доказывала особенно рьяно одна из сотрудниц.
- Может это вы так резко делите детей на своих и чужих, - начинала уже по-настоящему сердиться я, - а для меня они все одинаковые.
- Это вы так только говорите, а в душе-то у вас, наверное, совсем другое.
Ну, как было убедить, что говорю  то, что есть на самом деле?
Ох, какой вред делу воспитания неродных детей наносят те, кто считает, что неродная мать никогда не сможет полюбить чужих детей так же, как своих!
Было бы ещё полбеды, если бы они держали при себе своё мнение. Хуже, что такие люди совершенно необоснованно начинают жалеть усыновлённых детей, проявлять к ним особые знаки внимания, открыто выражать свою жалость. Так получилось и со Светланой.
Васильевна была портнихой, и платья для Светы, когда она стала постарше, отдавали шить ей. У меня и в голову не приходило, что частые посещения соседки вместе с другими не в меру жалостливыми людьми могут вызвать тяжелые последствия, как для меня, так и для дочери.
Скоро я стала замечать, что Светлана начала отделять себя от остальных детей, считать в особом положении и вроде даже обижаться на меня за то, что ставлю её равной с остальными детьми.
Семья понемногу увеличивалась. Родилось еще двое сыновей. Жить становилось труднее. Приходилось рассчитывать каждую копейку.
Как-то Светлана попросила купить ей материалу на платье.
- Света, да тебе, же недавно новое платье сшили. Не забудь, у нас, кроме тебя, ещё четверо есть. Им тоже ведь надо.
И тут услышала ответ, глубоко поразивший меня своим эгоизмом:
- А я виновата, что ли, что их у тебя много!
Я просто опешила от её слов. И возмутилась, конечно.
- Почему ты считаешь, что я обязана покупать тебе больше, чем другим? Что, они не такие же дети, как ты?
Светлана отвернулась и надулась.
Этот разговор я передала мужу, надеясь, что он со своей стороны тоже сделает дочери замечание. Но он промолчал. Сразу в душу закралась ещё неосознанная тревога.
Шло время. Светлана становилась всё замкнутее  и на каждое замечание или отказ ей в чём-либо обидчиво надувала губы.
Со своими братьями она вообще не стала считаться. Начала грубить маме. Я, конечно, не проходила мимо этого. Приходилось постоянно доказывать дочери недопустимость такого поведения. Но ничего не помогало. Пробовала я привлечь на помощь мужа, но он только отмалчивался.
Занятая уходом за младшими детьми, не обращала особого внимания на поведение Светланы и мама
«Воспитание» же посторонними людьми продолжало, как яд, действовать на душу дочери, настраивать её против меня, мамы и братьев. Света становилась всё грубее, себялюбивее, злее. Она думала только о себе, до других ей не было никакого дела.
- Смотри, ведь это ни к чему хорошему не приведёт, - предупреждала я мужа. – Ты посмотри, какой она становится. Неужели ты ничего не замечаешь? – с тревогой спрашивала я его.
Петя по-прежнему старался отмолчаться, но я не отставала, и тогда он вместо помощи раздраженно бросил:
- Да тебе всё неладно!
Острая обида обожгла душу.
- Ох, Петя, да ведь ты ей хуже делаешь-то!
Ничего не понял мой благоверный. А соседки продолжали судачить. Мы никогда не будили по утрам Светлану помочь по хозяйству. Обходились без неё, и я очень была удивлена, когда моя сестренница Шура, часто бывавшая у нас, сказала:
- Смотри-ка, что про тебя говорят: вот, мол, не родная, так и будит дочь в такую рань. Родная мать разве бы так сделала?
Разобрались, откуда мог пойти такой разговор. Оказывается, мама попросила Светлану, вышедшую утром по своей нужде, захватить с собой ведро от коровы. Соседка увидела дочь как раз в то время, когда она несла это злополучное ведро. И уже поползла молва….
А время неторопливо двигалось вперед. Светлана кончила девять классов. В десятых классах шли экзамены, и я подолгу задерживалась в школе.
В один из таких дней я вернулась домой только около четырёх часов. На столе стояла неубранная от обеда посуда, а моя Светлана преспокойно сидела на кровати с вышивкой.
- Что же ты посуду-то не убрала? Смотри, скоро ужинать будем, а на столе ещё после обеда не убрано. Вымыла бы посуду, тогда и сидела, сколько тебе надо за своим делом, - упрекнула я дочь.
Светлана обидчиво поджала губы. На глазах выступили слёзы. Она бросила шитьё и, хлопнув дверью, вышла на улицу. В воротах показался отец, вернувшийся со смены, и сразу прошёл за дом.
«Сейчас они встретятся. Послушать, что они будут говорить».
Я вышла осторожно в чулан и приложилась к окну, за которым встретились отец и дочь. 
- Ну, чего ты опять плачешь? – обратился муж к Светлане.
- Да-а, чего она всё ругается.
- Ладно, не реви. Ты ведь знаешь, что она не родная тебе. Потерпи немного. Вот кончишь десять классов и уедешь от неё, а пока терпи, чего уж сделаешь.
Будто ножом полоснули по сердцу.
«Так вот кто ещё ей напевает про неродную мать! Даже не спросил, не узнал, что я ей сделала и за что.  А я-то жду помощи от него! Сказать? Бесполезно. Все – равно ничего не поймёт. Было же уже говорёно».
Горькая обида снова легла на душу.
Прошёл ещё год. Светлана сдавала экзамены за десятый класс.
«Ну, вот и начали наши дети кончать десятилетку, - удовлетворенно думала я. – Сначала Светлана, потом и остальные. Неужто не скажут нам спасибо, что  даём возможность учиться, кончать среднюю школу?» - размышляла я, прибираясь в светёлке, где были беспорядочно навалены старые учебники и книги.
В одном из учебников попалось несколько листиков тетрадной бумаги, написанных Светланиным почерком и сложенных вдвое.
Я развернула. Это было ее письмо к тётке, сестре матери, живущей где-то в Кировской области.
Руки тряслись, в голове мутилось, когда я дочитала письмо до конца. Ещё не веря в прочитанное, прочитала ещё раз. Нет, всё так.
«…Бабушка у нас настоящая ведьма, только и знает, что ругаться. А мать, как змея. Ей всё для меня жалко, всё на них делаю, а угодить ничем не могу » - писала дочь.
«Боже, за что же это такое? Кому она пишет? Тетке, которая её и знать-то не хотела. За все годы ни разу не поинтересовалась, не спросила, как живёт её племянница, не нуждается ли в чём. Вот тебе и благодарность за всё! А я-то думала…. Ох, Светлана, Светлана. Ну я, а маму-то за что? Верно, совсем забыла, как она кормила ее сметаной, покупала конфеты, занималась с нею, водила за ручку в кино. За что же нам такое?
«Всё делаю, а угодить ничем не могу». Да хоть бы мы загружали, чем ее! Наоборот, всё старались больше дать времени на подготовку к урокам, потому что слабо училась. А помогали-то как! И вот. И, ведь, ни слова о том, что в семье кроме неё ещё четверо детей» - одна за другой, наползая друг на друга, громоздились в голове мысли. Душила обида. Хотелось закричать, заплакать, высказать отцу и дочери свою горечь, выплеснуть боль.
«Но ведь Светлана может не сдать экзамены, если начнётся скандал. Я сама себе не прощу потом этого, - билось в голове. – Смолчи. Смири себя. Так будет лучше. А там видно будет».
Дня четыре ходила как в тумане, но ничего никому так и не сказала. Даже маме. Не хотелось незаслуженно обижать её словами дочери.
После окончания десятилетки Светлана два раза пыталась сдать экзамены в медицинское училище и не сдала. Устроилась работать на завод. Жила по-прежнему у нас. К тому времени родился еще один сын.
С первой же получки наша дочь начала все заработанные деньги тратить себе на наряды. Платье следовали за платьем.
Все мои разговоры о том, что она должна давать в семью хотя бы себе на питание, не достигали цели. Светлана только обижалась и больше замыкалась в себе.
Я снова попыталась обратиться за помощью к мужу.
- Петя, нельзя же так. Ты посмотри, кого мы растим. Она же не о ком не думает, кроме себя. Ведь трудно ей будет жить среди людей такой эгоисткой. Тут живёт, питается и ни копейки в семью.
- А что? Пусть одевается. Тебе что, жалко что ли хлеба-то для неё стало?
Слова Петра больно ранили душу, разрывали сердце.
- Ну, как ты не понимаешь, - старалась я убедить мужа. – Разве в хлебе дело? Надо же, чтобы она не только о себе заботилась, чтобы и другим как-то старалась помочь.
Но всё было тщетно. Все мои доводы разбивались о глухую стену непонимания.
«Ну, хорошо, я неродная. Так, может, хоть через память о родной матери мне удастся пробудить в душе дочери какие-то добрые чувства» - размышляла я и однажды сказала:
- Света, ты уже сейчас работаешь. Почему бы вам с отцом не купить штакетника и не огородить могилку матери? Можно, было бы и памятник  хоть небольшой поставить.
И в ответ услышала:
- А на что она мне мёртвая-то.
Я с упрёком покачала головой.
- Разве так относятся к памяти близкого человека? Ох, Светлана, Светлана, трудно тебе будет в жизни такой.
Она по обыкновению надулась и ничего не ответила.
«Нет, я никак не могла допустить, чтобы из нашей семьи вышел грубый, законченный себялюбец. Надо было что-то делать. Но что? Отправить дочь куда-то на сторону? Да, для меня это было бы легче, и никто бы меня не осудил. Уехала и всё. Но для Светланы? Она же может совсем потерять своё человеческое лицо. Бог знает, что из неё может получиться. Нет, нет, не могу я этого сделать. Тогда что же предпринять?» - упорно размышляла я.
«Пожалуй, единственно верным будет – дать возможность убедиться ей, что такой, как она сейчас, с людьми не уживешься, что указываю ей на отрицательные черты в её характере, не потому, что, как неродная мать, её ненавижу, а потому, что хочу ей добра. Надо, чтобы дочь пожила где-то здесь в посёлке у чужих людей» - решила я после долгих раздумий и стала ждать подходящего случая, чтобы сказать ей и отцу о своём решении.
Такой случай не замедлил представиться.
Поправляя Светланину постель, под матрацем я снова обнаружила её письмо с адресом тётки на конверте. Оно было не запечатано, и я прочла его.
С каждой страницы письма на меня и на маму лилась та же грязь, что и в том, что попало мне раньше. Я запечатала конверт и стала ждать прихода дочери и мужа.
- Ты что же это, пишешь письма и не отправляешь их? – обратилась я к Светлане, когда она и отец, пришли с работы.
- Ой, я и забыла совсем! Дай-ка пойду, отнесу на почту.
- Погоди, - остановила я дочь, подавая конверт. – Петя, ты заставь-ка её распечатать это письмо и прочитать его нам вслух. Ты знаешь, о чем она пишет в письмах своей тётке? Мне одно такое попалось в руки.
И я рассказала содержание письма, найденного в книге.
- Уверенна, что и в этом письме она пишет то же самое. Заставь, пусть прочитает.
Светлана заплакала.
Петя и на этот раз хотел отделаться молчанием, но я не отступила. Долго сдерживаемая обида прорвалась, наконец, наружу.
- Чего молчишь? Заставляй, - приступала я. – Не хочешь, чтобы вам было неприятно обоим? Что это, благодарность за то, что приняла твою дочь, как свою, что заботилась и воспитывала её? Тебе всё казалось, что я несправедливо к ней, обижаю её. Что же, сейчас она работает, пусть поживёт у кого-нибудь другого, если я плоха. Не хочу я больше, чтобы она жила в нашем доме. Хватит с меня, натерпелась. Пусть уходит.
Ни Пётр, ни Светлана не ожидали, что дело примет такой оборот.
- Мама, прости меня, я виновата. То письмо я не послала, разорвала.
- А это почему не распечатываешь? Прочитай это.
- Прости меня, мама, - продолжала плакать Светлана.
- Не прощу. Слишком обидно для меня всё это, - упорствовала я.
- Ладно, Светлан, не реви. Уведу тебя на квартиру, раз уж ты им лишняя стала, - зло бросил муж.
- Вот и веди, и посмотрим, кто будет прав, а кто виноват.
В тот же вечер муж сходил к своему брату Евгению и, по договорённости с ним и его женой Тасей, перевёл дочь к ним.
Я не жалела обо всём случившемся, только очень беспокоилась, чтобы Светлана не попала к плохим людям, и облегчённо вздохнула, когда узнала куда перешла Светлана.
У Евгения было двое дочерей.
«Будут Свете подружки», - совсем успокоилась я.
После ухода дочери в посёлке поднялся целый переполох.
- Смотри-ка, выжила ведь Светлану-то, - судачили обо мне все, кому было не лень.
- Разве бы вот родная мать так сделала? Да ни за что!
- Уж что и говорить. Не родная она не родная и есть, мачеха, - в один голос жалели «сиротку».
Все эти пересуды доходили до моих ушей, но я мало обращала на них внимание.
«Пусть посудачат, пусть поговорят, лишь бы только пошло всё на пользу, лишь бы поняла, что не зря говорила я, что не чужие мы все ей, чтобы ей легче было потом в жизни среди людей», - раздумывала я.
Из всех жителей посёлка только одна Галя, бывшая наша соседка, которая лучше других знала и Светлану, и меня, встала на мою защиту.
- Отступитесь-ка вы, бабы, болтать, говорю я им, - рассказывала она мне. – Ничего не знаете, так нечего и винить. А я то знаю, как её приняли и как воспитывали. Лучше родной она ей была. А что получилось, мол, у них так, так надо ещё разобраться, кто тут виноват. У Светланы тоже характер-то, ой-ой какой.
Светлана стала жить у своего дяди - Жени.
При первой же встрече с Евгением и его женой я объяснила причину всего случившегося.
- Пусть поживет у вас. Сами скоро всё увидите и поймёте, я ли тут виновата.
Время от времени я навещала семью Колотовых, где жила Светлана, но она во время моего прихода, если была дома, обычно старалась не встречаться со мной. Я тоже не делала попытки сближения с дочерью, вела себя так, как будто она и не жила тут.
Прошло около двух месяцев.
- Ну, как там моя Светлана? – спросила я как-то при встрече Тасю.
- Ох, Анастасия Николаевна, ну и дочь же у вас!
- А что?
- Я ведь думала, что она, и вправду, у вас всё делает. А она не только что, так за собой-то прибрать не может. Уж на что мои девки ленивы, а Светлана почище их будет. Поест и посуду оставит, а то ополоснёт под умывальником мало-мало и ладно.
- Вы это моему Петру скажите. Он же ведь всё считал, что я зря к ней придиралась, что много заставляла делать.
- Ни воды не принесёт, ни дров. Хоть бы когда-нибудь спросила, чего мол, может, сделать надо. На днях бельё стирала, думала, она мне хоть полоскать-то поможет, а она как села у окна, так и ни с места. Были же у меня квартиранты раньше, но такой ещё не бывало.
- Может быть, просто ещё не привыкла к вам. Да вы не ждите, не сделает она этого. Сами заставляйте, если что надо.
- Так ведь вроде и заставлять-то неудобно. Взрослая уже. Неужели сама не видит, что надо сделать. Тут ведь живет, не где-нибудь.
Тася была в положении и ходила последнее время. Вероятно, и Светлану они взяли для того, чтобы она помогала ей по хозяйству.
«Всё делаю, а угодить ни чем не могу», - вспомнились мне строки из её письма. Поймёт ли наша Светлана, да и отец вместе с ней, как были они неправы?» - горько размышляла я.
- Ей ведь и сказать-то ничего нельзя, - жаловалась Тася. – сейчас мырки   вздёрнет.
- А дома-то, думаете, не то же было? Только Пётр ничего не хотел видеть. Во всём её оправдывал и обвинял меня.
В одно из моих посещений Светлана оказалась дома и, к моему удивлению, не уклонилась от встречи со мной. Пока Тася рассказывала о её жизни в их семье, она молча сидела с нами, низко опустив голову.
- Поклонись матери-то, да попроси, чтобы тебя обратно взяли домой, - уговаривала Тася Свету. – Смотри, потом поздно будет.
Видимо, Светлана порядком уже надоела ей, и она очень хотела, чтобы я её увела домой.
- Тебе ещё спасибо надо сказать, что тебя так держали, - продолжала убеждать дочь Тася. – Смотри-ка, сколько у тебя одежды-то всякой, а много ли ещё работаешь-то. Нет, матушка, ломать тебе надо свой характер. Нос-то задирать нечего перед матерью. Тебе ещё поискать такую мать надо.
Светлана по-прежнему молчала, только на глазах её заблестели слёзы.
«Ох, ты, бесталанная моя», - думала я о дочери, и в душе куда-то стала исчезать обида на нее, уступая место жалости. Понимала я, что не столько она виновата во всём, сколько отец и все те, кто проявлял к ней необоснованную жалость.
- Ладно, Тася, погоди, поймёт когда-нибудь она, что не плохого я ей хотела.
Чувствовала я, что отношения между ними осложняются всё больше и больше.
При первой же возможности постарался, узнав о случившемся в нашей семье, побывать у нас мой брат Сергей.
- разреши мне сходить к Светлане, поговорить с ней, - попросил он меня.
- Конечно, сходи. Разве я против? – согласилась сразу я. – Мне самой интересно знать, что она скажет тебе.
Сергей ушёл, и я стала с нетерпением ждать его возвращения.
- Ну, как? – встретила его вопросом.
- Что «как»?
- Ты разговаривал с ней? Что, хоть, она говорит-то?
- Да ничего. Плачет только, да одно повторяет: «Если бы всё сначала…. Я бы совсем не такая была».
«Начинает понимать, значит», - обрадовалась я.
Прошёл ещё месяц.
- Ну, Анастасия Николаевна, как хотите, я больше Светлану держать не могу, начала сразу Тася, повстречавшись со мной. – Не то, что с вами, так и с девками-то моими миру не стало.
- Да чего им делить-то? – удивилась я.
- А вот, поди, ты, спроси их. Ни с чего начинают. Я уж делить их устала. Куда хотите, девайте её.
- Давай так, Тася, сделаем. Ты приди и расскажи обо всём Петру. А то ведь опять он мне не поверит. Скажет, что наговариваю на неродную. Я ничего ему говорить не буду. Та сама ему всё скажи. Пусть немного подумает, я ли была виновата.
Так и порешили. Сказала, когда мы оба с Петром будем дома.
В назначенное время Тася была у нас.
- Вы, Пётр Николаевич, обижайтесь, не обижайтесь, а Светлану вашу на квартире я больше держать не могу.
И она, волнуясь, объяснила причину.
Пётр сидел красный, как рак.
- Я ведь, Тася, ему тоже говорила, только он не хотел слушать. Неродная,
 мол, я, вот и наговариваю. Я же предупреждала тебя, Петя, - обратилась я к мужу, - что трудно ей будет ужиться с людьми. Разве я не права была?
Ничего не ответил мой благоверный на эти слова, а Тасе сказал:
- Ладно, коли так. Будем искать другую квартиру.
- Вот, вот, поищи. Пусть ещё где-нибудь поживёт. Тогда, может, до тебя дойдет, что не зря я предупреждала тебя.
Что уж говорил с дочерью отец, мне неизвестно, только дня через три пришла Светлана.
Я на коленках (была тоже в положении с последним ребёнком) мыла пол.
- Мама, пусти меня обратно домой, - попросилась дочь. – Я уже всё поняла, - и она горько заплакала.
Слёзы подступали и к моим глазам, но я сдержалась.
«Нет-нет, ещё рано. Пусть до конца поймёт, что нельзя оставаться такой неуважительной и невнимательной к людям».
Справившись со своим волнением, после некоторого молчания я сказала:
- Нет, Светлана, не могу. Ты видишь, как тяжело мне приходится вот такой, - указала я на свою фигуру, - но мне без тебя легче. Думаешь, мне удовольствие доставляло постоянно говорить тебе, что нельзя так делать, как ты делала. Разве я не права была? Я ведь одного хотела, чтобы тебе с людьми легче жилось, а ты и слушать ничего не хотела.
- Прости меня, мама. Я уже всё поняла, - плакала Светлана.
Жалость к дочери снова наполнила душу, но я и тут сдержалась.
«Нет-нет, ещё не время», - говорила я себе.
Тяжёлый вздох вырвался из моей груди.
- Нет, Светлана. Трудно мне было с тобой. Не хочу, чтобы так же опять было. Давай договоримся так: ты поищи ещё себе квартиру. Может, кто и пустит тебя. Теперь тебе легче будет ужиться, раз поняла свою вину. Ты уже взрослая, вполне самостоятельна, вот и будешь жить. Сходи к тёте Гале, нашей соседке, может она тебе поможет устроиться. Ну, а если уж ничего не получится, тогда видно будет….
Немного успокоившись, Светлана ушла.
- Ну что, приходила? – спросил муж, едва перешагнув порог.
Я сразу догадалась, что Света приходила по его совету.
- Приходила.
- Что решили?
- Посоветовала ей поискать другую квартиру.
- Давай уж примем её обратно, - попросил Пётр после недолгого молчания.
- Конечно, примем, наша ведь она, куда её денешь, хоть ты ей и напевал всё время, что она не нужна мне. Видишь, что получилось из этого? Я ведь говорила тебе, что ты ей хуже делаешь, а ты и слушать не хотел. Примем, только пусть она походит ещё, а ты пока ей ничего не говори. Хоть раз послушай меня и сделай так, как прошу.
- Да не скажу. Боюсь только, что сделает она над собой чего-нибудь.
- Не сделает, не бойся. Такие, как она, самоубийством не кончают.
Вечером, на другой день Светлана снова пришла к нам.
- Ну, как, нашла?
Она отрицательно повертела головой.
- А к тёте Гале ходила?
- Ходила. Она тоже не пустила.
Мы помолчали.
- Мама, я всё-всё буду тебе помогать, только пусти меня.
Светлана опять заплакала.
- И грубить никому не будешь?
- Не буду.
- Ну что же, куда тебя денешь? Переходи уж, - согласилась, наконец, я.
Обрадованная Светлана убежала за вещами.
Поздним теплым майским вечером мы шли, как друзья, со своей дочерью домой, унося с собой её последние пожитки.
- Ну, теперь самое главное – мне никого не слушать, - промолвила она.
«Наконец-то дошло до моей воспитанницы, кто виноват во всём случившемся», - и радость охватила душу тёплой волной.
- А разве тебе говорил кто?
- Говорили, конечно, и отец тоже.
Я не стала добиваться, кто и что говорил. Кто говорил – было неважно, а что говорили – и без того было обоим понятно.
Светлана и впрямь повела себя по-другому, а я и словом не напоминала ей о старом.
Мама во всём это время не вмешивалась в наш конфликт. Я чувствовала, что она не совсем одобряла мои действия, но в то же время понимала, что дальше прощать Светлане её грубость и эгоизм было нельзя.
Через год дочь поступила в строительный техникум, и после окончания его была направлена на работу в город Пермь.
Регулярно писала письма, больше обращаясь в них ко мне, как, впрочем, и остальные наши дети.
Верно, отцу не понравилось это, и он высказал ей своё недовольство.
Я поняла это по тому, что в одном из писем Светлана ему написала:
«Ты, пап, обижайся, не обижайся, а мама мне ближе».
Как было не порадоваться и не погордиться её словами!
Многое изменилось в Светлане после всего пережитого. Она стала значительно вежливее и мягче, не считала уже ни меня, ни братьев чужими, не приезжала никогда без гостинцев для них, но многое в ней осталось от старого. Не смогла она до конца покончить со своим эгоизмом, научиться уважительному отношению к людям. Она по-прежнему продолжала считать, что ей все должны, она – никому. Не смогла я в ней воспитать и чувство необходимости моральной чистоты, потому что как раз тогда, когда она формировалась, как девушка, все мои слова отскакивали от неё, не достигая цели, воспринимались ей как слова мачехи, не желающей ничего хорошего для своей падчерицы.
Может быть, поэтому так неудачно сложилась её личная и семейная жизнь. До брака, она родила двух девочек. И хотя, в последствии брак был зарегистрирован, он не оказался прочным.
Сейчас Светлана живет на Урале в городе Верхняя Салда. Туда же к ней уехал и её старший брат, мой сын. Он работает с ней на одном заводе.
Радуюсь я, что уживается дочь и с соседями по квартире, и с товарищами по работе.
Легко и мне стало с ней.
Но скольких моральных усилий стоило достичь всего этого и дочери и мне! Усилий, которых можно было бы вполне избежать, не будь этого старого, обывательского понимания отношений между неродными детьми и усыновившими их родителями, сплошь и рядом совершенно не соответствующего действительности.
Сейчас уже почти все, в том числе и Пётр, видя наши отношения, признали свою ошибку. Но нам-то обоим с дочерью от этого не легче! Что сделано, уже не вернешь, жизнь не начнешь сначала.

Отец.

- Что хоть про наших-то ребят говорят? – спросил меня Пётр после возвращения с одного из родительских собраний.
- Чего говорят. Ты ведь знаешь, как они учатся, то и говорят. Чего плохого о них скажут?
- Вот ты говоришь, что всё ты, да ты воспитываешь, как будто я уж совсем ничего не значю для ребят. А кто с ними рыбачить всё время ходит? А на охоту? Вот сейчас и ноги-то больно не ходят, а всё равно хожу.
- Ну, кто говорит, что ты совсем ничего для наших сыновей не значишь? Если бы это было так, они бы на тебя и внимание то не обращали. А ведь обращают. И уважают тебя. Скажешь, не так?
- Да так, конечно.
Дети, действительно, уважали своего отца, хотя, бывает, и подтрунивают в шутку над его четырьмя классами образования.
Муж по-своему любил своих детей, немало времени проводит с ними. Для него они никогда не были лишними. Во всяком случае, он никогда не показывал этого. Вместе с ними он возился с мотоциклом, вместе ладили рыболовные снасти и ходили на рыбалку, вместе кололи и складывали дрова, ходили в лес по ягоды и грибы, вместе охотились. Знакомство с природой дети начинали с отцом. Пётр не запрещал сыновьям пользоваться своими инструментами, хотя они и теряли, и ломали их немало. Словом, сыновьям нужен был отец, и муж был им, пусть и не таким, каким хотелось бы мне.
Кто знает, были ли бы наши дети такими, какие есть, если бы воспитывались только мною, без отца. Вероятнее всего, нет.
Наш отец постоянно за делом. Дети не видели его праздно сидящим, разве только когда за газетой или в дни нечастых выпивок. Для них он – пример трудолюбия, и что дети не избегают никакого труда – в этом большая заслуга отца.
Никогда не забуду случая, который запомнился на всю жизнь. Потом я нередко напоминала отцу, как важно детям показать своё умение и его пользу, и как дети гордятся отцом, если видят его мастерство. И в пример приводила этот случай. Надо было починить проводку и выключатель. Пётр не стал приглашать электрика, а решил сделать всё сам. Коля, тогда ещё ученик младших классов, с интересом наблюдал, как отец ремонтирует проводку, и когда загорелся свет, надо было слышать, с какой гордостью сказал: «Ну, пап, ты у нас настоящий монтёр!»
Случалось, что Петру приходилось отсутствовать дома по какой-либо причине, и тогда дети, по его наказу, выполняют по хозяйству без моего напоминания ту посильную для них работу, которую делал отец, когда был дома.
Отец очень обижался, если дети не выполняли его поручений, и они, чтобы не огорчать отца, старались выполнить то, что он просил.
Оба мы, взаимно уважая друг друга, хотя мне это давалась с трудом, своим примером воспитывали к себе и людям уважение в детях.
По-своему муж и заботился о наших детях.
На первый план у него выдвигалась материальная забота.
Пётр стремился всегда, чтобы дети были хорошо одеты, сытно и во время накормлены, хотя денег он зарабатывал немного, и их всегда еле-еле хватало. Это для него было главным.
Я же больше внимания обращала на их духовное развитие, на понимание ими их места в жизни, их назначения, на воспитание в них определённых моральных качеств. Учила, чтобы дети ценили не столько материальное благополучие, сколько духовное богатство.
Тут у нас с мужем нередко завязывался спор.
- Надо купить ему вторые брюки. Смотри, эти уже пронашиваются, - говорил, например, муж.
- Зачем ему вторые, когда в этих ещё вполне можно ходить, - возражала я. – Пусть привыкают больше беречь одежду.
- Ну, и пусть ходит в рваном! – сердился отец.
- Не в рваном, но и не обязательно в новом, - доказывала своё я. – Вот выучатся, будут самостоятельно работать, тогда и будут покупать для себя всё, что им нравится. А пока пусть довольствуются тем, во что их одеваем. Не для чего приучать детей к тому, чтобы они требовали с нас слишком много.
Не старалась я развивать в детях и гастрономические вкусы.
- По-твоему, пусть целый день голодные ходят, - упрекал муж.
- Зачем голодные? Голодный сейчас уже никто не ходит. Есть что поесть и у нас. Ну и пусть едят и не требуют каких-то особых разносолов. Ничуть не интересно тратить столько много времени на подготовку обеда для двух-трёх человек. Тем более что в школе для них есть столовая.
- Тебе всё надо на промышленной основе, чтобы и питались-то дети на промышленной основе.
- А что? Пусть наши сыны привыкают думать больше о развитии промышленной основы, чем своего хозяйства.
В таких спорах преувеличивали оба. Я, конечно, тоже забочусь и о том, чем накормить детей и во что их одеть, только не ставлю эти заботы на первый план и добиваюсь, чтобы и дети не делали этого.
За всю жизнь Пётр не прочитал ни одной педагогической книги, поэтому и представление не имеет, как воспитывать в детях хорошие качества. Да он и не думает об этом, полагалась в этом вопросе всецело на меня, но в формировании склонностей, характеров и интересов детей, их гражданского лица его значение неоспоримо.
После истории со Светланой и, особенно, после письма Сергея о моей роли в воспитании его и братьев, мне уже не приходится чуть не с боем, как было раньше, доказывать свою правоту. Муж старается больше прислушиваться к моим советам.
Долго доказывала я ему, чтобы он бросил курить, тем более что сам же говорил, что может легко это сделать.
- Ты бы вот бросил и сыновьям бы наказал не привыкать к этому, - убеждала я мужа.
- Брошу, вот увидишь, брошу.
 - Сделай это при сыновьях, если серьезно думаешь бросить курить. Тебе будет стыдно их обмануть, и сыновьям наука.
Так он и сделал.
- Ребят, с сегодняшнего дня я бросаю курить табак, - заявил он при детях, сминая пачку «Севера» с оставшимися в ней папиросами.
А Толя, до чего же находчивый растёт у нас Толя, спрашивает:
- На сигареты переходишь?
- Зачем? Совсем бросаю.
- А-а, так бы и сказал.
Заметно, что всерьёз слова отца он не принял.
- Бросаю и вам не советую начинать. Один вред только от этого курева.
- А мы и не знали, - враз ответили оба сына.
Курить муж так и не бросил.
Мы довольны своими детьми. И если я имею моральное право от души радоваться своими успехами в воспитании их, то, наверное, в такой же степени это право принадлежит и моему мужу – отцу наших сыновей.

Ценить по достоинству.

Почему-то говорят о женщине, как о матери, отмечается в  первую очередь зримая, материальная забота её о своих детях.
 «Хорошая мать», - говорится обычно, если её дети всегда ухожены, во время накормлены, если она по всякому поводу встает на защиту своего ребёнка, когда надо и когда не надо. «Ну, как же! Она – мать. Вся в детях», - говорится в её защиту.
Такие «хорошие» матери обычно очень болезненно реагируют на замечания по поводу поведения её детей, стараются во всем оправдывать их, считая это своим долгом.
«Вы только моих детей и видите! Ваши-то хороши ли? У других не лучше» - слышишь из уст такой матери.
И как часто бывает, что именно у таких матерей вырастают дети, от которых им приходится потом горько плакать.
Конечно, дело, прежде всего, матери позаботится о своих детях, но её забота должна быть не только, чтобы одеть, обуть и накормить их. Самое важное для неё – подготовить детей к самостоятельной, трудовой жизни в трудовом коллективе, научить уважению к людям, умению трезво оценивать себя и товарищей.
Я никогда не защищала своих детей и не становилась на их сторону, если  даже чувствовала, что они в каком-то случае правы. Но не торопилась, и обвинять их, не узнав предварительно всех обстоятельств дела. Делалась в меру и похвала им.
В школе начались родительские собрания по классам. Я вернулась с классного собрания, где учился Вова.
Ребята готовились к урокам, но младший сын сразу же вышел ко мне навстречу, вопросительно посматривая на меня. Вижу, ждёт с нетерпением, что я скажу. И хотя я узнала о сыне много хорошего, начала не с этого.
- Вова, ты, говорят, не особенно внимателен, стал на уроках? То голову на бок наклонишь, то на парту навалишься, то в окно посмотришь.
- Кто это говорил?
Разве не всё равно, кто говорил? Важно то, что говорили. Ты уж будь, пожалуйста, повнимательнее. Знаешь, как обидно бывает учителю, когда его не слушают?
- А ещё чего говорили?
Чувствую, что ему очень хочется услышать доброе слово о себе, но я не торопилась хвалить его.
- Говорили, что ребята вашего класса начинают скатываться вниз, в том числе и Серёжа Гребёнкин, твой приятель. Как же это вы допустили такое? Тут ведь и твоя вина есть.
- Так я-то чего сделаю?
- Допустим, со всем классом не мог сделать, но Серёжа-то твой друг. Мог бы ты с ним поговорить, чтобы он не скатывался?
Какой ты ему друг после этого, если не смог удержать его? У него двойки появились, а тебе хоть бы хны.
Володя воспринимает мои слова так, как будто всё это говорилось на собрании и, вероятно, всё-таки в какой-то степени чувствует свою вину, потому и не оправдывается, молчит. А потом все же спрашивает:
- Ну, а хорошее то чего-нибудь говорили обо мне?
- Говорили. Говорили, что ты хорошо учишься.
- Ладно, хоть это сказали и то хорошо, - и сын удовлетворённый отходит.
На родительском собрании в Толином классе был Пётр. Толя в классе лучший ученик, и о нём, как потом выяснилось, классная руководительница тоже сказала немало хорошего.
Но и муж, по моему примеру, тоже начал не с похвал.
- Чего же это ты, Толя, со своими…ну-у…как его зовут, с кем ты сидишь, разговариваете на уроке?
- Так мы же по уроку! – обиделся Толя. Понимаю, что он совсем не это хотел услышать.
- По уроку. Так Людмила Васильевна и говорила. Но ведь на уроке все равно разговаривать-то нельзя. Говорили бы в перемену.
Толя сдержаннее Володи и не стал спрашивать, говорили ли о нём что-либо хорошее. Он просто замкнулся в себе, и я ощутимо почувствовала, как сильно обиделся сын.
В школе учителя, а я дома, боимся лишний раз похвалить старательного ученика, чтобы не перехвалить его, не развить в нём зазнайство. А человеку очень надо, чтобы его хорошие дела как-то одобрили, поддержали его в них.
Сейчас, продумывая свой путь учителя и воспитательницы – матери, я ясно поняла, как неправильно порой поступали. И не только я.
Ошибка состоит в следующем. Мы, учителя, стараемся во всю, чтобы во время заметить и отметить, если ученик начал хорошо заниматься после длительного ничегонеделания. Тут уж мы не скупимся на похвалу. Даже сверх меры.
А вот если ученик добросовестно готовится к каждому уроку и потому всё время учится хорошо, принимаем это как должное, не заслуживающее особой похвалы. А ведь именно постоянное трудолюбие и должно бы, прежде всего, отмечаться и поддерживаться. И не следует бояться лишний раз похвалить ученика за его прилежание к учёбе не только перед родителями, но, прежде всего, перед его товарищами.
Недооценка стараний ученика даёт такой же отрицательный результат, как и переоценка их. Я поняла это особенно после того, как Толя однажды отозвался о своей классной руководительнице.
- Хорошая у вас Людмила Васильевна, - сказала как-то я, ожидая, что Толя согласится со мной. А он в ответ неопределённо хмыкнул и сказал:
- Чем хорошая? Меня вот так она ненавидит.
Я очень удивилась ответу и тут же постаралась разбить это мнение.
- Да ты что, Толя? Почему это ты решил так? Наоборот, она всегда хвалит тебя.
- Да-а, хвалит, - возразил он мне. – У меня вон одного из всего класса отличная отметка по химии, а она хоть бы слово об этом сказала.
- Может быть, просто не подумала, что надо сказать.
И вот теперь Пётр, вернувшись с собрания, начал тоже с осуждения.
Сразу поняла, чего это может повлечь за собой.
На другой день утром, когда дети ещё спали, узнала у мужа, что же всё-таки говорили о Толе. 
- О-О! Людмила Васильевна очень хвалила его. Всегда, говорит, он готов к урокам, на уроке работает, занимается хорошо.
- Что же ты не сказал об этом Толе?
- Хотел сначала с тобой посоветоваться, можно ли.
- Обязательно скажи, а то он и так обижается на Людмилу Васильевну.
- Скажу. Вот встанут оба, и при Володе скажу.
В это же утро муж постарался исправить свою ошибку. Когда дети встали и готовились идти в школу, он сказал:
- Ребят, знаете, как приятно бывает, когда вас хвалят? Вот я вчера сидел на собрании, и мне даже неудобно было перед родителями, как хвалила Толю  Людмила Васильевна. Всегда, говорит, он к уроку  готов, только вот переговариваются иногда с Семёновым, правда по уроку. Толя-то, говорит, тихонько скажет, а Семёнов на вест класс басит. Вот всегда так делайте, чтобы нам приятно было о вас слышать.
Надо было видеть, как обрадовался Толя похвале, хоть и старался не показывать этого! Куда девалась обида! Сразу исчезла молчаливость, появилась оживлённость, откуда-то куда-то взялся разговор. С таким настроением он и ушёл в школу.
Не переоценивать себя, не зазнаваться, но в то же время не умалять своих возможностей, своего человеческого достоинства учила я своих детей. Они и растут такими.
Показателен в этом отношении разговор с младшим сыном Вовой, учеником восьмого класса.
- Володя, кто у вас из мальчиков в классе лучше других учится? – как-то поинтересовалась я.
- Валерка Ясаков, Колька Псарёв, ну и я тоже.
- А кто лучше из вас соображает, ты?
- Ну-у, что ты, мама! – запротестовал сын. – Разве сравнишь меня с Валеркой? Валерка куда лучше меня соображает. Вот с Колькой мы, пожалуй, одинаково мыслим.
Я передала этот разговор их классному руководителю, учительнице математики и физики.
- Ну, нет, я бы не сказала. Володя куда сильнее Коли Псарёва, - ответила она.
А я порадовалась за сына, за то, что не выделяет себя и не переоценивает своих способностей, за то, что, сравнивая себя со своими товарищами, умеет видеть их преимущества.
Такими же выросли и остальные дети. Ни в одном из них я не замечаю зазнайства, ни один из них не ставит себя выше других. Каждый из них умеет видеть в окружающих не столько отрицательные, сколько положительные качества.

След на земле.

«Оставь на этой лучшей из планет
свой яркий след, свои живые всходы»
(Из стихотворения «Жизнь» Сергея Острового)

Чем ближе к старости, тем больше задумываешься над тем, что ты сделал в жизни и что оставляешь после себя. И всё больше убеждаешься, что, пожалуй, самое большое богатство наше, оставляемое людям – дети, наши сыновья.
Отрадно читать, что успешно сдал сессию Коля – студент третьего курса Уральского политехнического института. Сдал все экзамены на «4», только вот по сопромату получил «3», потому что как раз в это время болел.
«Надо экзамены сдавать, а у него всё лицо опухло, и рот не раскрывается, был на больничном дня четыре», - пишет его жена Света. И всё же сдал!
В этом же 1975 году сдал кругом на «4» зимнюю сессию Алик – студент пятого курса Ижевского механического института, факультета приборостроение. Это его последняя сессия. Дальше предстоит дипломная работа и завершение институтского образования. 
С удовольствием узнали, что успешно сдал экзамены своей первой сессии Саша – студент первого курса этого же института и этого же факультета. Из пяти экзаменов три на «5» и два на «4».
Молодцы!
Главное, приобретают знания честным путём, не надеясь на чью-то помощь и поддержку, своим трудом и старанием. И за это они тоже молодцы.
Успешно закончили полугодие ученики десятого и восьмого классов Толя с Вовой.
Особенно Толя.
«Наше общество нуждается в самобытно мыслящих людях, способных понять любое явление жизни и отдавать свои знания на службу людям. Без самостоятельного овладения знаниями этого не добиться».
(Из статьи И. Гончарова, зав. кафедрой педагогики Ленинградского института культуры, в «Комсомольской правде» от 17 января 1975 года)
Как это правильно сказано.
Радуюсь за себя, что понимала это задолго до того, как прочитала в газете. И ещё к этому всегда добавляла:
«И давать оценку любому явлению жизни с классовых позиций, с позиций марксизма-ленинизма».
«Ты не имеешь права пользоваться тем, чем не могут пользоваться другие», - учила я своих сыновей.
«А что получится, если все будут так делать?» - постоянно ставила я вопрос детям, разбирая тот или иной их поступок или поступок окружающих их людей.
Радуюсь я, что нет у них, стремления поживится за счёт кого-то другого, любым путём получить какие-то материальные блага.
Конечно, детям нашим ещё далеко до совершенства. Хотелось бы, например, чтобы в наших сыновьях  было больше ласки, заботы, внимательной предупредительности по отношению к тем, кто живёт рядом с ними, и особенно по отношению к нам, их родителей, но ведь где было взять-то всему этому у них! У самой-то меня этого не особенно много было. Слишком тяжело нам, комсомольцам сороковых годов двадцатого столетия, досталось в жизни. Война, какой не было в мире, выпала на нашу долю.
А со мной и в послевоенное время жизнь обходилась круто и безжалостно. Может быть, потому, что предъявляла к ней и к себе слишком большие требования и  не мыслила себе жизни без борьбы за наши коммунистические идеалы со всяким злом, что мешает движению вперед. В постоянной борьбе закалялся характер, мужала воля. Не до мягкости и жалости было!
И все-таки к старости хочется больше и доброго слова о себе, и внимания, особенно со стороны детей, которым отдана большая часть жизни. А этого не всегда хватает.
Разве не приятно читать Серёжино:
«Вот увидишь, мама, будет ещё шагать твой сын той дорогой, в которую собирала ты меня целых восемнадцать лет».
Но другие сыновья? Не слышу я пока от них этих добрых слов, хотя с днём рождения не забыли поздравить и меня, и отца все наши дети.
Значит, не только помнят, но и думают о нас, не забывают за своими делами и заботами.
Серёжа в этом же письме пишет:
 «А забывать вас я и не думал никогда, всех вас очень люблю, хотя и очерствел, огрубел немного, плавая в суровых северных морях».
Другие сыновья не торопятся с такими признаниями. Может быть, потому, что сдержаннее они Серёжи? А может….
Впрочем, поживём – увидим.

Отцы, матери и дети.

Один за другим уходят дети из нашей семьи, но я, как и раньше, продолжаю беспокоиться о них. Езжу к ним постоянно не столько для того, чтобы повидаться, сколько с целью проверить прочность заложенных в семье качеств, чтобы помочь им найти правильные линии поведения в жизни.
Коля по-прежнему учится на вечернем отделении УПИ и работает в лаборатории нейтронно-активационного анализа. Его начальник, вероятно, видя его перспективность и способности, старается продвинуть сына на место выбывшего инженера лаборатории, но отдел кадров протестует: диплома-то у Коли пока нет.
- А ты как на это всё реагируешь? – спрашиваю сына.
- А что я? Не сам же я стараюсь попасть повыше, а меня продвигают. Продвинут – хорошо, не продвинут – тоже горевать не буду.
- Помнишь, Коля, я тебе говорила, что на вес золота скоро будут цениться люди с головой и трезвые. Ну, как, права я была или нет?
- Права, мама.
- То-то. А дальше ещё больше такое будет. Сама жизнь, развитие  производства требуют этого.
Кажется, по работе у Коли всё благополучно, а вот в семейной жизни…. Не совсем тут всё ладно у сына с женой. Совсем разными они оказались людьми по своим убеждениям, по своим запросам к жизни.
Не особенно интересуют Свету успехи мужа по работе и то, нравится ему она или нет, доволен ли он ею. Ей нужны золотое кольцо, которое Коля не смог купить к свадьбе, просто не считал это нужным, красивая и дорогая одежда и много денег. Больше, кажется, её в жизни ничего не интересует. Из-за денег происходят постоянные перебранки.
- Света, да он и так в два раза больше тебя получает. За что же ты его коришь? – пытаюсь я вразумить сноху.
- Не надо ли, чтобы я больше его получала, - не особенно вежливо отвечает она! – На что тогда и муж, если он не может обеспечить свою семью.
- Ты же знала, кем он работает и сколько зарабатывает. Зачем же ты выходила тогда за него? Разве деньги самое главное в жизни? – доказывала я своё.
- Ну и деньги важны тоже, - стоит на своем Света.
Ох, трудно придётся им уживаться вместе!
- Будь ты, Коля, поласковее да поуступчивее немного, - прошу я сына. – А то ведь так вы возненавидите друг друга, что жизнь хуже каторги покажется. Раз уж сошлись, и дочь у вас есть – живите, приспосабливайтесь друг к другу. Ну, а лаской да добрым словом многого можно добиться. Наш брат – женщины, любим ласку. Вот ты и не скупись на неё. Надо и свой характер немного ломать. Слишком он уж твёрд у тебя.
Коля молчит, верно, соглашаясь со мной в душе.
- Я вот дочь свою воспитаю так, чтобы она на эти тряпки внимания не обращала, - делится он своей мечтой.
- Ну что же, попробуй. Только, думаю, перевес тут будет на стороне Светы.
- Ну, уж нет, - протестует сын.
- Может и нет, - соглашаюсь я.
«Может и нет, - с надеждой повторяю в душе. – Она ведь умницей растёт, не в мать, в отца».
Только вот боюсь, что не выдержит Коля семейных неурядиц и запьет, как мой брат Сергей, его дядя.
Неудачно сложилась семейная жизнь брата. С Клавой, своей женой, они сошлись где-то вскоре после войны. Клава болела туберкулезом, и добрый, отзывчивый Сергей просто пожалел её. Вскоре Клава вылечилась, но совместная жизнь их так и не сложилась. Слишком уж тоже разными были они по своим взглядам на жизнь.
В муже Клава хотела найти человека, круг интересов которого ограничивался бы только заботами о семье и устройством её благополучия.
Сергей не был таким. Он любил людей и был внимателен к каждому, с кем сталкивала его судьба. В нём не было и тени стяжательства, против которого Клава ничего не имела.
Уже, будучи женатым, Сергей закончил десятилетку, потом шестигодичный техникум. Все годы он учился на отлично. Учился и работал, постоянно получая поощрения. Общительный, живой, уступчивый и мягкий по характеру, в коллективе брат пользовался неизменным уважением и признательностью.
Не ценила этого Клава, и не это ей было нужно.
- Ты только о других и заботишься. До семьи у тебя никакого дела нет, - постоянно упрекала она Сергея.
А Сергей просто не мог сузить свои интересы до рамок семьи. Шире был его кругозор разностороннее запросы жизни, другое отношение к людям, чего не понимала и не могла понять Клава. Была она хозяйственной женщиной и доброй тоже была, только по отношению к родственникам. До «чужих» ей не было никакого дела. К ним она была совершенно равнодушна. Их дела её не касались.
Не таков был Сергей. В их семье воспитывались три сына. В первые же годы их появления обнаружилось, что и в вопросах воспитания у Сергея и Клавы совершенно разные взгляды.
Вот как писал об этом в одном из своих писем брат:
«Я считал и считаю, что ребят нужно было приучать к труду, а они с бабушкой всячески старались всё сделать сами. Когда они были маленькими, я хотел, чтобы они научились отвечать за свои поступки. Но стоило только применить какие-нибудь меры наказания, как мне сразу бросали: «изверг» и другие обидные и несправедливые слова. Скрепя сердце, чтобы не осложнять обстановку, приходилось отступать (что ни в коем случае нельзя было делать). А сейчас уже поздно, сейчас пожинаем плоды. Учиться они не хотят, работать тоже, даже за собой не уберут. Начнёшь говорить – или молчат, или огрызаются, и никаких мер к пресечению этого я уже применить не могу».
Постоянная, ежедневная, изнурительная борьба с женой была не под силу Сергею, и он отступил. Мелочные ссоры по малейшему поводу опустошали его душу. Возникло взаимное отчуждение. На глазах у детей один упрекал другого, и получалось так, что дети перестали уважать обоих.
Результаты этого не замедлили сказаться.
Старшие сыновья работают на предприятиях. В армию по разным причинам их не взяли. Работают не охотно, зато широко в свою жизнь пустили пристрастие к выпивкам и работу на сторону, за которую плата одна – угощение спиртным.
С горя запил и Сергей.
- Для чего я живу? – с тоской и душевной болью спрашивает он, чувствуя свою полную беспомощность и неспособность как-то повлиять на своих детей, не дать им скатиться вниз.
Выпивки ещё туже затягивают узел противоречий, из которых Сергей уже не видит выхода.
Переживает за судьбу детей и Клава, но что сейчас сделаешь?
- Хоть бы женились скорее, что ли, - говорит Клава, утирая слёзы.
- Чтобы, значит, жена так же с ними мучилась? – возражаю я.
- Что же тогда делать-то мне?
- Не знаю, Клава. Наверное, надо всё-таки построже спрашивать с них и быть более непримиримой к их выпивкам.
Говорю и чувствую, что пустым звуком для неё будут мои слова.
Нет, мало, самому быть носителем хороших начал. Надо ещё обладать и твёрдостью, чтобы, не отступая, настойчиво и постоянно с ранних лет развивать их в детях, нести в жизнь, ломая все преграды на пути.
Боюсь, что и у Коли может так же получиться, как у брата Сергея. И любовь тогда не спасёт от развала семью. Вся надежда на прочность его нравственных устоев.
На этот раз моё отсутствие уже не отразилось на учебе оставшихся дома младших сыновей. Значит, необходимость получать знания, добросовестно готовиться к каждому уроку стала осознанной ими.
Пока я сообщала мужу подробности моей поездки на Урал, пришёл из школы Толя, тот из сыновей, что учится в десятом классе.
- Ну, как они там живут? – спрашивает меня. – Дядя Серёжа всё так же пьет?
- Пьёт, - говорю, - но не очень. Признаёт, что слаб оказался.
- Это легче всего сказать, - глубокомысленно изрекает сын как собственное своё убеждение.
Опять порадовалась, что повторяет мои слова, теперь уже как свои.
- Правильно, Толик, - поддерживаю сына. – Легче признать себя слабым, чем удержаться. Не поддаться злу может только сильный человек, а таким сами себя воспитывают.
И продолжаю в раздумье:
- Жалко все-таки его сыновей. Ну что вот Алик: техникум не закончил, по пьянке совершил кражу, судили его. Только-только жить начинает, а у него уже судимость есть.


Дети растут и мужают – конфликты продолжаются.

На Новый год приехал Алик – студент пятого курса мехинститута.
Вечером к нему пришёл его друг – одноклассник Коля Свинин. Посидели немного у нас, и ушли в посёлок.
Вернулся сын только под утро, покачиваясь.
Вид уже не только пьяного, но даже заметно выпившего человека вызывает у меня отвращение, а тут выпивший пришел сын. Всё существо моё поднялось против этого.
- Так вот ты, оказывается, как научился встречать праздники! За пять-то лет института, видимо, этому только и учился! – бросила я упрёк. 
- Чего ты опять тут начала. Что я такого сделал? – оправдывался сын.
- Напился, вот чего сделал! Скоро все праздники в алкоголе потопите! – возмущалась я.
Алик что-то хотел сказать в своё оправдание, но я оборвала его:
- Иди спать, потом поговорим.
Я и обижалась на сына, и оправдывала до некоторой степени его.
«Ну, куда он пойдёт здесь, как не к бывшим друзьям – одноклассникам? Куда есть у нас сходить, кроме этого? А у его друзей, как и у их родителей, первое угощение – бутылка. Это уже вошло в традицию. Попробуй отказаться, не выпить. Тебя высмеют, обидятся и отвернутся от тебя. Устоять под силу только тому, у кого есть жгучая непримиримость к этой устоявшейся традиции. У сына, верно, нет ещё такой непримиримости».
Пока сын спал, я узнала от одного из его товарищей, что были они у Галимова Валеры, сына Галимова З.З.
Валера рос способным мальчиком, но слишком самоуверенным, жертвой которой он и стал. В восьмом классе в конце учебного года он отправился с товарищами на реку купаться.
- Тебе не перепрыгнуть вот эту мель, - сказал один их них Валерке.
- Кто? Я не перепрыгну? – хвастливо заявил Валерий. – Чтобы я да не перепрыгнул?
- А вот и не перепрыгнешь, - подзадорил его товарищ. – Слабо?
- Хочешь, поспорим?
- Давай. На что?
- Если перепрыгну, отдаешь свои черные очки. Согласен?
- Идёт.
Валерий разбежался, сиганул с высокого берега через намытую рекой косу песка вниз головой и…беспомощно забарахтался на отмели у косы. Он сломал шейные позвонки и на всю жизнь остался калекой, прикованным к постели. Упорное лечение не вернуло его ногам подвижность. Вот к нему-то и отправились молодые люди встречать Новый год. В семье же Валерия выпивки были постоянно, и все члены семьи, во главе с его отцом Галимовым З.З., спиртное считали лучшим угощением.
- Ну, как, не болит с перепою голова? – ядовито обратилась я к сыну, когда тот проснулся. – Может, опохмелиться принести?
- Какой перепой? Чего ты снова начала? Ну, чего я сделал-то?
- Да хоть бы ты не у Валерки Галимова был, - продолжала я. – Вот уж поехидничает теперь надо мной Галимов. Спасибо, сынок, что дал ему повод для этого. Напиться до того, чтобы опьянеть, превратиться в скотское состояние! Очень это хорошо, по-твоему?
- Чего ты говоришь-то? Какое скотское состояние? Я же совсем и выпил-то немного. Что я, валялся что ли где?
- Ещё этого не хватало, чтобы валялся! Неужели без выпивок не можете обойтись? Неужели не могли как-то по-другому встретить Новый год? Выпивка, выпивка, только выпивка, - сердито отчитывала я сына.
В душе я понимала, что не мог он в данных условиях и данном окружении как-то по-другому отметить начало Нового года. Ничего не имела против того, что сын с товарищами и друзьями  были у постели несчастного юноши, но продолжала разнос, хотя чувствовала, что Алик уже начинает обижаться на меня, потому что были мои слова по отношению к нему не совсем справедливы. Алик выпивками никогда не увлекался.
- Да если так, я сегодня же уеду отсюда и не приеду больше к вам. Не больно-то приятно слушать твою ругань.
Он неприязненно и в то же время виновато посмотрел на меня, верно чувствуя, что сказанное им может показаться обидным для меня и вызовет резкий отпор с моей стороны. Надо было что-то сказать в ответ, чтобы оправдать в его глазах моё нетерпимое отношение к его поступку и свою реакцию на него.
- Ты должен лучше меня понимать, - начала я, вкладывая в свои слова всю силу убеждения, - что спирт быстрее всего поражает самые высшие центры головного мозга – самые ценные, без которых невозможно творчество. Кому, как не тебе знать, что деятельность низших центров уже автоматизируется, и всё большую и большую ценность будут представлять самые высшие, без которых человек не может создать что-то новое. Что ты будешь за человек, если они откажут у тебя действовать? А это может произойти незаметно для тебя, если будешь увлекаться выпивками. Не хочу я этого, понимаешь, не хочу! Ты, конечно, слышал о научно-технической революции? Так вот, каждая революция требует слуг, ты это тоже знаешь, и я – слуга её до конца моей жизни, потому что, может быть, как никто другой в посёлке понимаю её историческую роль, и не позволю, чтобы для её развития мои дети оказались бесполезными.
Алик как-то странно, с удивлением, будто видел впервые, посмотрел на меня.
- Можешь на меня обижаться, можешь не обижаться, но я всегда буду против пьянства, потому что это – самый злейший враг научно-технического прогресса и выпивок вам прощать никогда не буду.
Сын, и вправду, уехал в Ижевск в тот же вечер. Я не стала ни уговаривать, чтобы не обижался, ни задерживать его.
- Чем ты его расстроила, что он, не дождавшись конца выходных, уехал обратно? – недовольно спросил муж.
- Откуда я знаю, на что он обиделся? – уклонилась я от ответа.
После зимней сессии, в каникулы, Алик всё же приехал домой. Приехал оживлённый, необычно весёлый и разговорчивый, как будто и не было того конфликтного разговора.
- Ты заметила, Алик-то у нас совсем другой приехал, - довольный переменой в сыне шепнул мне Петя.
- Заметила, - ответила я.
А сама в душе порадовалась, что сын не обиделся на меня за выговор ему, что понял меня и не таит обиды.
После того случая мне пришлось ещё раз упрекнуть Алёшу, а равно, как и Сашу, живущего вместе с ним, только теперь уже по другому поводу: долго не писали писем.
«Вы что, считаете нас уже совсем ненужными и никуда не годными, что не хотите даже строчки написать нам о себе? – как обычно, довольно резковато писала я. – Неужели уже стало вам нечего нам сказать, нечем поделиться с нами?»
Скоро пришёл ответ.
И в этот раз не обиделся Алёша на мой упрёк, верно, понял справедливость его и тепло написал:
«Никто и никогда не считал и не считает вас ненужными, как ты, мам, пишешь. Вы были и остаетесь для нас самыми близкими, нашими дорогими родителями».
Будто тёплая волна скользнула по душе от этих слов. 
Ну вот, и от Алика, нашего скрытного, сдержанного, немногословного Алика услышали мы слова признательности.
Разве это не радость нам? И гордость, хорошая, человеческая гордость за себя.
О месте научно-технической революции в развитии нашего общества, её исторической значимости для судеб человечества я не забываю говорить детям при каждом удобном случае, показывая её воздействие на всё производство, производственные отношения, на самого человека.
- Вы, понимаете ли, мальчики, что значит научно-техническая революция? Её и называют-то не просто научно-технический прогресс, а ре-во-лю-ци-я – коренное переустройство общества. Именно она не только создает необходимое изобилие материальных благ, но и обеспечивает переход от принципа «от каждого по способностям, каждому по потребности», к которому будете переходить вы, уже вы, ваше поколение. Понимаете?
- Мама, тебе трибуна нужна, - как-то сказал Саша при очередной пропаганде роли научно-технической революции и разъяснении необходимых условий для её развития.
Я вздохнула тяжело про себя, вспомнив, как отстаивала возможность иметь такую трибуну, а вслух сказала:
- А вы? Разве вы не моя трибуна? Вам жить и работать после меня,  и я хочу, чтобы ваш труд был осмысленным, чтобы вы лучше могли понимать, что происходит в жизни, и определить своё место в ней.
Мы спорим.

Младшие дети воспитываются без применения ремня и других средств физического наказания. И это положительно сказывается на их характерах и на их воспитании. Они доверчивее ко мне, нередко делятся своими наблюдениями над людьми, над жизнью, своими сомнениями и размышлениями.
Толе, ученику десятого класса, дали к классному часу приготовить доклад на тему: «Творческий труд и счастье. Почему их связывают вместе?»
- Мама, как бы ты ответила на такой вопрос? – обращается сын ко мне.
- Я бы, прежде всего, сказала, что человек не может жить без труда, что всё, что мы имеем, создаётся трудом. Но не всякий труд приносит человеку радость, а только тот, в который он вкладывает свою смекалку. Тогда человеку становится просто интересно работать. Вот он выдумал, как лучше выполнить порученное ему дело.
«А ну-ка так попробую», - решает он.
«Получилось!» Хорошо.
Бывает и не сразу получается. И человек ищет, почему не получилось. Иногда месяцами и даже годами ищет, упорно, настойчиво. И, в конце концов, находит правильное решение. Вот теперь получилось! И он от души рад. Очень часто правильное решение того или иного вопроса находят коллективно. Такой вот труд, в котором участвуют не только руки, но и голова, называют творческим. Он-то и приносит человеку настоящую радость, вдохновение, наслаждение. А когда в жизни человека есть всё это, тогда он и счастлив. Вот почему творческий труд и счастье связывают вместе.
Так бы я ответила на твой вопрос. Когда творческий труд войдет в жизнь каждого человека, тогда человек будет трудиться не за деньги, а просто он не сможет жить без такого труда. Люди будут трудиться не за деньги, а по потребности в труде на общую пользу.
- Ну-у, когда это ещё будет. А сейчас вот у нас? Где сейчас это есть? Сколько я знаю, все работают только за деньги, а не по какой-то потребности.
К нашему разговору прислушивается и Вова, ученик восьмого класса.
- Ты не прав, Толя, - стараюсь я разбить такое мнение. – Уже и сейчас многие работают не только за деньги, а на совесть, по велению души.
- Ну-ка, назови хоть кого-нибудь, кто бы работал не за деньги.
- Да вот хоть бы ваша Тамара Андриановна. Разве она за деньги только работает? В каждый урок вкладывает частицу своей души, старается как-то по-новому объяснить материал, какие-то новые примеры привести, чтобы ученикам понятней было. А Александр Илларионович? Разве за деньги столько времени проводит с ребятами в мастерской? А я? Разве за деньги проводила политзанятия, читала лекции? Это ведь тоже труд. Никто меня не заставлял делать это. Просто потребность такая была: передать другим то, что узнала сама.
- Это только единицы, а большинство всё равно за деньги работают, а не потому, что ему интересно работать, - не сдаётся Толя.
С его утверждением соглашается и Вова.
- Вы ошибаетесь, мальчики. Не единицы, а уже многие работают не только за деньги. Просто интересно быть в коллективе, что-то делать, ощущать свою пользу. Я согласна с вами, что большинство работает пока только за деньги, потому что труд не стал ещё для них трудом творческим, источником радости, но это только пока.
Мысль Толи, наверное, возвращается снова к теме предстоящего доклада, и потому он, пользуясь моей минутной паузой, прерывает дальнейшее течение разговора.
- Ты столько мне наговорила, что я уж и забыл, что мне надо конкретно отвечать на классном часе.
- А ты вот подумай над всем, что я сказала, перевари всё и надумаешь, о чём надо говорить.
Этот разговор позднее я не раз использовала для того, чтобы убедить, как плохо, когда человек работает только за деньги, и, наоборот, как много дают людям те, кто работает на совесть.
Вова собирается в поход с учительницей биологии К.А. Зайцевой.
- Ну, вот видишь, Вова, Нина Александровна вполне могла бы, и не идти с вами и никак бы это не отразилось на её зарплате, а она идёт, чтобы передать вам ещё какие-то дополнительные знания, что-то помочь вам узнать. Разве за деньги она это делает? И молодец, что делает! Ваша классная, вот она обязана была сходить с вами в поход, а не пошла, не захотела, не захотела утруждать себя, а Нина Александровна пошла, хотя её и никто не обязывал идти с вами. Разве плохо, что она пошла?
Я читаю письменные работы Толи за десятый класс. После каждой работы красными чернилами учительницей литературы Бёрдовой  Л.А., выписаны слова, в которых сын допустил ошибку, а в скобках указано,  почему надо так писать.
- Смотри, Толик, как она старается, чтобы ты в этих словах не сделал больше ошибки, запомнил правильное их написание. Это же очень большая работа. А ведь ей за неё дополнительно не платят. И далеко не каждый учитель делает так, как она. А она вот делает, потому что работает на совесть. Вот смотрите, сколько в нашей школе людей, работающих не за деньги только, а на совесть. А вы говорите, что все работают только потому, что им за это платят. Нет, не за плату только, а из чувства долга, ответственности трудятся многие люди, из чувства потребности сделать что-то большее для других. Они-то в коллективе и ценятся больше всего. И уважают их больше, чем других.

На пороге зрелости.

Приближался конец учебного года, а для Толи – конец учёбы в школе, время размышлений над выбором дальнейшего жизненного пути, становления гражданина, определения своего назначения в жизни. Нет-нет, да и застанешь его в уединение с самим собой. Вот он сидит в огороде на срубе парника в глубокой задумчивости. Кажется, что он весь ушёл в себя и не замечает ни птаху, задорно посвистывающую рядом на берёзе, ни яркого солнечного дня, ни буйно растущей зелени.
«О чем ты думаешь, сынок?» - хотелось подойти к нему и спросить. Но знаю: лучше не мешать и ни о чем не спрашивать при таких вот раздумьях, когда происходит сложная работа мысли.
Дня через два мы с ним оказались вдвоём на кухне. Он стоял, прислонившись к печке и бесцельно палочкой водил по плите, погружённый в свои думы. Я убирала со стола посуду.
- Мама, для чего я живу? – неожиданно обратился он ко мне с вопросом.
«Так вот о чём ты так упорно думаешь!»
Сразу вспомнила, как сама в ранней юности своей так же упорно размышляла над этим вопросом.
«Вот и у Толи кончается отрочество и начинается юность с её вечным раздумьем над смыслом жизни. И хорошо, что Толя не бездумно вступает в жизнь», - с удовлетворением подумала я.
- Чтобы оставить на земле свой след, создать чего-то новое, чего не было ещё до тебя.
- А это для чего?
- Для того - чтобы будущие поколения жили в лучших условиях, чем мы.
- Нет, ты скажи, зачем вообще, чтобы я жил? – не унимался сын.
- Ну, если так ставить вопрос, можно вообще спросить, для чего живут кошка, корова, собака и прочее живое существо. В течение миллионов лет возникла жизнь, и каждое живое существо стремится к тому, чтобы она продолжалась. Это закон природы. Посмотри, с какой настойчивостью, рискуя жизнью, самки комара стараются напиться крови, потому что иначе они не смогут оставить после себя потомство, продлить свой род. Человек подчиняется этому закону природы. И его главное назначение – оставить после себя потомство. Но человек – существо разумное. Он не просто продлевает существование рода, но и создаёт для будущего поколения лучшие условия жизни. Это главное отличие его от любого животного. Для этого он всё больше и больше подчиняет себе природу. Кто знает, может быть, наша Земля является колыбелью разумного существа. Разум-то ведь это высшее творение природы, и человек понесет его на другие планеты, на другие миры. О, у человека есть, что делать на земле, если он появился на свет. Я ведь тоже в своё время много думала над этим вопросом и сейчас на склоне жизни с удовлетворением думаю, что не напрасно жила на земле. В том, что ваше поколение живёт лучше, чем жили мы, есть и частица моего труда. Я своё в жизни сделала. Теперь очередь твоя.
Сын очень внимательно выслушал мой ответ, но ничего не сказал. Только видно было, как глубокое раздумье отступило от него, уступив место другим, обыденным делам.
Больше он к этому вопросу не возвращался. Я тоже. 

Оглавление



Конфликт                стр. 1-6
В учёбе                стр. 6-9
И ещё конфликт                стр. 9-13
Воспитать общественников                стр. 14
Ответ Серёжи                стр. 14-15
Оглядываясь назад                стр. 15-17
И радость есть!                стр. 17-18
Последние дни учёбы                стр. 18-19
Дисциплина – прежде всего                стр. 19-20
Первая пара                стр. 20-25
Главное в жизни – труд                стр. 25-28
В первую очередь…                стр. 28
Трудный возраст                стр. 28-33
Наследники                стр. 33-34
Вторая пара                стр. 35-40
Не в кулаке дело                стр. 41-42
Первые итоги                стр. 42-46
Неродная                стр. 46-59
Отец                стр. 59-61
Ценить по достоинству                стр. 61-64
След на земле                стр. 65-66
Отцы, матери и дети                стр. 66-69
Дети растут и мужают – конфликты продолжаются      стр. 69-72
Мы спорим                стр. 72-74
На пороге зрелости                стр. 74-75