Иконы

Флёр встаёт на разодранные покрасневшие колени и складывает ладони вместе. Воедино. Так делают все, когда восхваляют Бога в пафосных и не очень молитвах. Эти люди молятся лживо, кривят лицо в маску мученика и ловят соринку в глаз, чтобы заплакать. Флёр ненавидит этих лжецов. Она молится горячо — обжигающе-горячо, — спятивше-странно, безумно. Так молятся безнадёжно больные люди, которым осталась неделя никчёмной жизни.

Флёр не сомневается, что её вера — самая искренняя и правильная вера в мире. Она верит в Бога слишком преданно для того, кто создан калечить и рушить. Для того, кто создан машиной для убийства. Корона помнит, что об её ужасной сущности твердили ей все: согильдийцы, случайные знакомые, попутчики и, конечно же, жертвы. Люси тоже об этом говорила.

Флёр помнит её слёзы. Такие изящные маленькие капельки из жидкого хрусталя, стынущие на ресничках, губах и щеках. Флёр помнит, как они срывались вниз и разбивались вдребезги о землю. Флёр помнит, как Люси роняла это сокровище, совершенно о нём не сожалея, растрачивая просто так. И Корона не могла простить ей такого богохульства, такого бесчувственного отношения к дару Божьему, поэтому рыжая ловким красным язычком собирала солёный мёд, целовала мокрые дорожки и шептала молитвы.

Тёплые молитвы. Такие людям не шепчут.

Такие молитвы шепчут не людям — умирающим.

Шепчут-напевают тем, кто гниёт в ожидании божественного спасения.

Их напевают тем, кто обречён.

Флёр молится отчаянней, потому что Люси — особенная обречённая. У неё освящённое золото волос, у неё тёплая ласка в карих затуманенных глазах, у неё горячее сердце, стучащееся о сплетения веток-рёбер. Потому что у неё внутри спит ангел. Именно поэтому за неё молиться нужно усерднее, чтобы разбудить полумёртвого хранителя с облезшими крыльями.

Флёр действительно верит, что заходящейся в судорожно-хриплых рыданиях Люси Бог подарит спасение.
Но небо молчит, слепо и безжалостно сверкая распалённым солнцем.

И Флёр замолкает.

— Где мои ангелы? — надрывно спрашивает она, а Люси… Люси смеётся. Обречённо, из последних сил выбивая смешки из своего нутра.

Боль разгоняет вязкую, застывающую кровь.

— Нет ангелов, нет Бога — ничего нет, — шепчет Люси, глотая слёзы и кровь. Флёр держит её плечи, кусает её губы остервенело, до турмалиновых капель, и шепчет имя Божье прямо в Люсино существо.

— Они есть! Вот они, на иконах. Смотри, Блондиночка, смотри, моя прелестная, они тут! Понимаешь? Тут! Так что молись, сладкая, молись. Молись до смерти, до слёз, — шепчет Флёр слишком тихо, однако Люси кажется, что у неё сейчас разорвутся барабанные перепонки. Она смотрит в освещённые горячим, остролучевым солнцем лики и не видит ничего. Вместо глаз — провалы, вместо ореола над головой — пустошь, вместо тёплого золота — хром и индиго. Ничего нет. Вымершие и вымерзшие небеса.

— Флёр, посмотри, — вышёптывает Люси свою последнюю просьбу так отчаянно, что обезумевшая ведьма, ищущая спасение для души, не имеет права не услышать. И не посмотреть — тоже.

— Как же ты можешь не видеть? — спрашивает Флёр. Но ответа нет. И не будет. Будет лишь застывший, выцветший и холодный взгляд чужих глаз.

Серебро выходит из плоти мягко и тепло блестит в солнечных лучах багровой кровью.

Флёр уверена, такая вера — правильнее всего.

Все неверные достойны греховного пламени.

— Она такая глупая, правда? — смеётся Флёр.

Все эфемерные зрители молчат.