Квартирант

Непротивление сохраняет, противление разрушает.
Л. Н. ТОЛСТОЙ
(об истине, жизни и поведении)

Здравствуйте, бабушка Мария! Мам, иди сюда...  Смотри, кто пришел, — весело приветствовала Сараеву девушка, лет пятнадцати. Поздоровалась и Сараева.

— Что привело к нам? — улыбаясь спросила Нина Ивановна, "двадцатидворка" — так называли председателя уличного комитета жители города Ставрополя на Кавказе, района частных застроек в долине речки Ташлы.

— Вот... Прописать надо ... приезжего из Казахстана.

— Людмила, оформи! — бросила Нина Ивановна, а сама обратилась к Марии Сергеевне: Как здоровье? Как внуки? От сына вести есть?

Сараева заплакав, стала отвечать:

— Похоронка!.. пришла, нет теперь моего Гаврюши, я давно чувствовала беду.., сердцем чуяла... Сироты теперь мои внуки, ты знаешь — трое их у меня.

Затем она посетовала на невестку — дрянь, мол, погуливать стала и выпивать — тоже.

— Тяжело мне, Нина... Вот и пустила на квартиру Ивана Карповича, так звать постояльца. Все какая-то помощь будет. Дочь из Германии вернулась, куда ее угоняли на работы — ты знаешь... Недавно за вдовца вышла. Двое у него ребят, без матери остались... А все она, война проклятущая, так что прибавилось, у меня внуков...
—
— Мам, бабушка Мария! Идите сюда! — прервала их беседу Люда, держа раскрытым паспорт "Ивана Карповича".
—

— Смотрите, кого вы хотите прописать...
—
— Как кого? Человека...
—
— Этот человек — не-е-мец! Иоганн Карпович Миллер! Фашист проклятый!

Откуда этой девочке, потерявшей отца еще в начале войны, сразу, в год окончания ее, было знать, что немец и фашист — не одно и то же... И что этот немец приехал из Казахстана, куда его со многими, такими же, как он, немцами, выслали с Поволжья, где они проживали перед войной... А в Поволжье немцы давно стали селиться, еще со времен Екатерины Великой — царицы Государства Российского. По приглашению приезжали, получали подданство и успешно трудились на благо России...

— Что-о-о? — Мария Сергеевна рванулась к Людмиле, точно обезумев, выхватила паспорт квартиранта, поднесла близко к глазам и долго-долго молча рассматривала графы документа, явно ничего не видя...
—
Стало жутко тихо.

Ее глаза, буравили графу: национальность. Губы сухо шевелились, лицо Сараевой в миг стало жестким и старым. Она отняла взгляд от паспорта, быстрым движением взяла домовую книгу, открыла ее, и бросив в нее документ, ставший гадким и чужим, захлопнула и стремительно вышла, не попрощавшись.

Она шла будто куда-то опаздывала, не замечая тихого декабрьского морозного солнечного дня, чистого и прозрачного. Перед ее взором, белея, плясала похоронка на сына, полученная неделю тому назад и спустя несколько месяцев после окончания войны... Вспомнились осиротевшие внуки, пьяненькое личико невестки, измученное жизнью лицо дочери.

— Гад! Какой гад! Да, как он посмел... Ко мне?.. — гневно и ожесточенно плясали мысли в ее возбужденном мозгу. И неудивительно, что ей, неграмотной женщине, трудно было сразу после еще не утихшей душевной боли, нанесенной трагичными событиями, воспринять и по-человечески осознать, что Иоганн Карпович тоже жертва этой грязной, жестокой и никому ненужной войны... И он — не фашист, и он — не виноват за режим, который случился по вине Гитлера в Германии. И где он никогда не жил... Нет, не виноват, как и мы, россияне, — за режим Сталина...
—
— Что делать? О, Господи! Помоги... — у нее разболелась голова от нахлынувшего.
—
Придя домой, Мария Сергеевна приняла лекарство и легла в постель.

Когда пришли внуки, она их выпроводила, чем озадачила детей.

Поздно вечером вернулся с работы Иван Карпович.

Обычно приветливая, а тут даже не взглянула в его сторону. На его вопросы не отвечала. Молчала. Молчание было тягостным для обоих.

Иван Карлович постоял немного и удалился в комнату, отведенную ему Сараевой.

Но и выгнать, как хотела, не смогла... Что-то ее удержало. Она размышляла.

Мария Сергеевна лежала долго и не заметила, как перешла в сон... В нем ей приснилась мама, сгорбленная и старенькая, какой она помнила ее незадолго до смерти... Лицо все в глубоких морщинах, но доброе и мудрое, со светящимися глазами, молодыми и ясными. Оно приблизилось к лицу Сараевой близко-близко и губы, разлепившись, зашевелились... Она явно что-то говорила. Мария Сергеевна слышала, но не физическим слухом, а будто мама говорила откуда-то из глубины ее сердца... В сознании у Сараевой отчетливо сложились фразы: "Сатану нельзя изгнать сатаною, неправду нельзя очистить неправдою, и зло нельзя победить злом... Помни, доченька..." — Лицо ее стало прозрачным и плоским, затрепетало, точно пленка на ветру, и исчезло, как растворилось. Вспыхнул и озарился небосвод, высокий и бесконечный, с мириадами звезд...

Очнулась она вся в поту и слезах. Боль прошла. Было поздно и темно. Только слабый свет от лампадки, горевшей у образа, заполнял всю комнату, не давая тени, навевая таинственную тишину ночи...

Вдруг она услышала звуки, нарушившие покой, идущие от двери квартиранта... Мария Сергеевна встала с постели и тихо приблизилась к ней, чуть приоткрытой... Оттуда доносились всхлипы и шепот... Постоялец не спал... Она постояла немного, прислушиваясь, и удалилась в глубоком раздумье.

Вспомнился сон: ... "и зло нельзя победить злом. Помни, доченька..."

А спустя месяц, уже в 1946 году, Сараева прописала "... бесову немчуру" в своем доме.