Ночь закончится на рассвете

(греческая сага)

(материал еще не отредактирован)


От автора

Родилась в Казахстане, куда в июне 1949 года были сосланы мои родители.

Закончила факультеты: журналистики и юридический Воронежского Государственного университета им. Ленинского Комсомола. А также, филиал московских режиссерских курсов при киностудии «Грузия - фильм» города Тбилиси. После замужества, жила и работала в Тбилиси.

Какое-то время была корреспондентом газеты «Вечерний Тбилиси», затем, шестнадцать лет, режиссером киностудии «Грузия-фильм».

Пишу с четырнадцати лет. Мои сказки, новеллы, репортажи, очерки и сценарии публиковались в Воронеже, Орле, Новохоперске, Тбилиси. А также: в Казахстане, Германии и Греции.

Книгу, которую сейчас вы держите в своих руках, я написала еще в Тбилиси. Она начинала свой путь литературным сценарием для полнометражного двухсерийного фильма.

Тогда, в 1990 году, я была еще полна надежд, что эта единственная и неповторимая история моей семьи – удивит. Она действительно удивила: сначала сценарный отдел киностудии «Грузия-фильм», затем и председателя Кинематографии Греции – Костаса Вретакоса.

Все шло хорошо, пока в один «прекрасный» день – Советский Союз не рухнул. Не буду спорить с историками и политиками – они любят пофилософствовать на чужих бедах.

Предрешенность, необходимость, предательство, трусость, гордыня или тупость – все едино – боль и кровь!!!

Как вижу сейчас, в 2015 году, для России и Казахстана – терпимо. Для простых людей других республик бывшего Советского Союза, включая и Прибалтику – это очень плохо, а для грузинского народа и Украины - почти трагедия.

Никто не спросил простого человека: а хочет ли он жить без России?
Разрушить старое очень легко, построить новое, как известно, очень трудно. Особенно если не расчистить завалы.

Горбачев начал правильно. Чтобы развалить такое сильное госудраство, как Советский Союз – нужно быть гением.

Гением-идиотом, который смог только все сломать, погубить тысячи жизней, а что потом – ему было глубоко наплевать, наверное.

В свое время так поступил Ленин: он все разрушил и умер. И потекло море крови. Никто не знал: с чего начинать? Что делать? И чем все это закончится?

Россия всегда была сильной страной, когда ею управляли настоящие личности: Князь Владимир, Иван Грозный, Петр I, Екатерина II и, как ни странно, И. Сталин.

Все – цепочка лопнула. Потом наступила эта эпоха болтологии: твердолобый, с крохотным серым веществом в мозгу – Н. Хрущов;

тяжелый и безразличный Л. Брежнев;

«пятилетка пышных похорон»;

хороший человек, бездарный политик, лишенный всякой логики и сильного кулака – М. Горбачев;

наконец, неумеющий обращаться с компромиссом, как важнейшим оружием политики – Б. Ельцин.

Своей деятельностью он так напоминал поступки безликого царя Николая II, что порой вызывал рвоту ...

Наступила эпоха Владимира Путина. Медленно, но уверенно, шаг за шагом, он завоевывает мир. Здесь, в Греции, многие завидуют, что у России есть Путин. «Нам бы такого!»


* * *


Говорят, что цель оправдывает средства. Кто же оправдает сотни изломанных жизней? Что же будет с людьми, которые, к сожалению, остались жителями других республик?

Прошло семнадцать лет (а сейчас, 2015, когда я вновь пересматриваю этот материал,  минуло уже 23 года). До сих пор плохо всем тем, кто осиротел без России.

 Передаю слова и мысли простых людей, это о них «переживают» те, которые оправдывают средства ...

Я родилась в Чимкенте, училась в Воронеже, работала и жила в Тбилиси. Но для меня Казахстан, Россия и Грузия – были едины. Это была моя большая, многонациональная страна. Это была моя Родина.  Пафос!???  Плевать!!!  Все равно понять и принять эти слова могут только те, кто любит людей и кто сам сгорает в этой трагедии до сих пор ...


В тот момент, когда я поняла, что Грузия – теперь совсем не СССР, мне стало страшно. Я почувствовала себя чужой. Те, кто еще вчера гордились знакомством со мной – сегодня с насмешкой, стали вытирать об меня ноги, держа на мушке автомата моих детей.

В стране просто стало страшно жить...

О духовном обогащении, о духовных ценностях не думал никто.
Стрелки часов работали только на выживание. По городу бродили пьяные и, обколотые наркотиками мужчины в пятнистых одеждах, с автоматами на плечах.
Кто они – военные или бандиты – не знал никто.

(Сегодня, в 2015 году, та же картина повторяется на просторах Украины ... Поверьте, кровь стынет в жилах. Кто не перенес современную анархию бандитов и фашистов, тому не понять!!!)

Очумевшие от свободы и анархии, люди вычеркнули из своего мозга такие понятия как Жалость, Сочуствие, Совесть, Стыд, Порядочность, Милосердие.

Создавалось впечатление, что эти чудовища в образе людей просидели где-то в огромной яме или в страшной тюремной камере, где не было ни одного окна.
А может быть они вышли из Ада? Кто их прятал все эти семьдесят лет? Кто их воспитывал? Неужели Советская власть?
Больше всего поражала внезапная потрясающе-неожиданная ненависть к русским. «Русские – вон из Грузии!» «Грузия для грузин!»

Эти плакаты были развешаны и у Дома Правительства, и на проспекте им. Руставели.

Русская речь почти не звучала. Люди боялись открыть рот.

Вот тогда я поняла, что такая Грузия мне не нужна. Грузия всегда была рядом и внутри России. Без России – она стала чужой и грубой страной. По крайней мере, для тех, кто имел другую фамилию или не владел грузинским в совершенстве.

Первыми это поняли сами грузины. Они побежали.
Замечательные и талантливые; богатые и с криминальным прошлым, а также – крупные аферисты – выбрали Россию, Москву.

Простые, бедные, трудолюбивые и бездельники – Грецию, она ближе, и, там, говорят: «Все есть».

Моей родины не стало, она исчезла, растворилась, как туман. Мы, греки, оказались вновь чужими, на той земле, которая дала нам жизнь и образование.

Сухумские греки шли через заснеженный перевал, оставляя растрелянной Абхазскую столицу. Я была там и помогала умирающим – выжить... Батумские – жили спокойно, но видя, что творится в Тбилиси и на его окраинах, стали собирать чемоданы.

Казахстанские, бывшие переселенцы, тоже забили тревогу, боясь мусульманского бунта. К счастью и к мудрости коренного населения Казахстана и Средней Азии, у них и в мыслях не было вести какую-либо войну против христиан.

Куда идти? Я знала, что устроиться в Москве с семьей, будет очень трудно. Значит оставался всего лишь один путь – Греция.


Вот так, я и оказалась на своей исторической родине.
Она меня не удивила, а скорее всего, разочаровала. Оказывается и здесь мы никому не нужны!
Справедливости ради, отмечу – правительство Греции не осталось равнодушным к братьям своим по крови. Были организованны: лагеря с бесплатным питанием и жильем; пенсия для стариков; школы для русскоязычных; пособия для многодетных семей. Позднее – кредит, для покупки домов и квартир. Все это продолжалось недолго, но те, кто были поумнее, помоложе и посильнее – успели встать на ноги.

Разочарование мое было в другом. Здесь, в Греции, мы стали «русскими». Наш русский коробил эллинский слух. Нас сторонились, на нас смотрели как на подопытных кроликов.

Духовный мир, культура, мировоззрение русских греков были чужды и непонятны местному населению.

Но грек – он везде грек. Даже если родился в России. Сочетание русско-советского воспитания и греческой мудрости подняло нас сейчас очень высоко.
Но тогда – 23 года назад – все только начиналось.


* * *


Если человек все свои сознательные годы занимается делом своей жизни, лишившись этого, он обрекается на обывательское прозябание. Это часто происходит с людьми творческой профессии. Прехав в Грецию, многие отложили свою «лиру» в сторону и занялись уборкой квартир, торговлей на базарах, собиранием урожая, работой на стройках и т.д., и т. п.

Советский повар – он и в Греции повар. Портной – он везде портной. Строитель, дворник, уборщица, няня и много-много других профессий, тут же были востребованы в Греции.

Даже язык музыки и изобразительного искусства доступен лицам любой национальности. Люди этих профессий постепенно находили свое Я.

А вот журналисты, писатели, сценаристы, адвокаты не знающие языка той страны в которой живут, не нужны никому. Конечно же, если человек этой профессии с мировым именем – это проще, но и здесь есть свои сложности.

А что же делать обыкновенному пишущему человеку, который в силу обстоятельств оказывается в той стране, где его не понимают и не интересуются тем, что он делает? Вот этот вопрос встал передо мной.

Я была няней, домработницей, поваром и сиделкой, а рука тянулась к «перу». Уставшая и измученная, порой, униженная – я приходила домой и садилась за чистый лист бумаги. Душа рвалась выложить все накопившееся – и я писала.

Ко мне шли люди, обиженные судьбой – и я писала. Ко мне шли обманутые, оскорбленные, преданные и проданные – и я посвятила им свыше девятсот очерков.

Затем появились книги. Но вся писанина была на русском языке. И если очерки все-таки появлялись в русских газетах, то рукописи книг оставались лежать у меня на полках.

Греческbq язык знала плохо, да и сейчас не могу написать литературное произведение на этом языке. Человек может сочинять или абстрактно излагать свои мысли – только на родном языке. А родной язык для меня – русский. Великий язык, который здесь, в Греции, никому не нужен... Пока.

Как отмечалось выше, еще в СССР был закончен литературный сценарий для художественного фильма – «Ночь закончится на рассвете». Союз развалился. Грек - господин Вретакос – умер.

Оказавшись на греческой земле, все думали лишь о куске хлеба. Кто думал о кино? Никто – кроме меня!

Говорить об этом я ни с кем не говорила – знала, что не поймут. Даже новая подруга, которая в совершенстве владела элиннским и переводила мои работы бесплатно – смеялась мне в лицо: «Мне не трудно перевести сценарий, но кому это нужно! Ты знаешь сколько в Греции талантливых людей! Плевать они хотели на твою писанину! Я, конечно же, переведу и денег мне не надо – это будет хорошей практикой для меня».

В этот вечер я молча ушла. Но через несколько дней забежала к ней «на минутку» и сказала: «Ты права, кому нужна эта ерунда. Верни назад мою рукопись».

До сих пор эта «подруга» не знает, почему я к ней охладела. При встрече с ней – улыбаюсь. Она даже не подозревает, какой тошнотворный комок подкатывает к моему горлу, когда вижу ее. И тогда я спешу прочь, чтобы она не успела спросить меня: «София, как твои дела?»

Но затею свою я не бросила, продолжая искать людей, которых может заинтересовать моя работа. Их на моем пути было несколько – и все меня предали. А один, всеми уважаемый сценарист, даже украл у меня кусочек истории. Это была последняя капля. И я твердо решила перевести полностью свою работу и издать книгу. Другого выхода не было.

Я нашла прекрасную переводчицу – Катю Лайнопуло. Рукопись была переведена полностью.

В Министерстве Македонии и Фракии заинтересовались моей работой. Генеральный секретарь по делам репатриантов, профессор – Христос Камениди дал приказ быстро издать мою книгу.

Теперь ее читают по всей Греции. Хотят перевести на английский. Готовят документальный фильм. Мне звонят и пишут. Приведу несколько откликов на мою книгу.

«Эту книгу нужно изучать в школах, как учебник по истории» - преподаватель Аэротехнического колледжа – АЛКИ.

«... Буквально проглотил эту книгу и плакал как маленький ребенок» - бывший министр Македонии и Фракии – Х. Кастанидис.

«Госпожа Паниду, вы Мелина Меркури в писательской деятельности, спасибо за книгу» - министр иностранных дел Греции – Дора Бакояни.

* * *

Что же особенного в этой книге? И почему я ношусь с ней, как с маленьким ребенком?

Я не из той категории людей, которые считают, что их творчество – вершина таланта. Грешки и погрешности свои признаю ... Просто знаю теперь наверняка, что мой литературный язык – очень прост и доступен даже самому необразованному человеку. Это меня очень радует.

Книга моя – настоящая Правда, как от первой буквы, так и до последней точки. Вся эта история пережита моими дедами, родителями, родными, друзьями, соседями и, мною лично.

Сегодняшний день – завтра уже становится историей. Становится Прекрасным и Трагичным – Прошлое, без которого Сегодня не имеет никакого смысла.

Без прошлого – нет настоящего. Это избитая фраза – останется гениальной навсегда. В советские времена мы и представить себе не могли, что среди нас существуют люди, страдающие амнезией.

Люди, которые в силу стресса, болезни или резкого поворота судьбы – теряют память. И если вдруг до нас доходили подобные слухи, мы смеялись, мы не верили или просто считали, что это очередной сюжет мексиканского сериала.

Сейчас, когда средства массовой информации широки и свободны, когда диапазон информации колоссален, мы знаем, что все эти необыкновенные истории – далеко не из мыльных опер.

Я видела эти глаза без прошлого. Я общалась с такими людьми, которые задавали одни и те же вопросы – «Кто я? Зачем? Почему? Что дальше?»

Поверьте - жуткое зрелище. Я пыталась описать взгляд такого человека. Но это оказалось непосильным трудом даже для моей бурной фантазии. Как невозможно изобразить вакуум, так и не поддается описанию этот ищущий взгляд, наполненный вакуумным страхом. Человек не знает, чего он боится. Он кричит во сне, а днем – все бродит и бродит; ищет и ищет.

Больной не знает, что он ищет, но будет искать до тех пор, пока не вспомнит своего прошлого или не сведет свои счеты с жизнью.

Одним из очень важных кусочков Прошлого – является и эта книга.


* * *
Говорят, что бомба не падает дважды в одно и то же место. Но я могу поспорить.

«Бомба» над головами греков «взрывалась» - и не один раз.

Но не буду копаться в недрах истории, а расскажу только о тех событиях, которые имеют место в этой книге.

26 августа 2009 года исполнилось 67 лет с того дня, как со станции «Тверская» Краснодарского края отправились, один за другим, товарные составы переполненные греками. Эти люди имели греческое подданство, но родились и выросли на Кубани.

Под штампом: «Неблагонадежные» - они были высланы в Сибирь, Красноярский край.

За три недели пути – обочины железнодорожного полотна были усеяны могилами незадачливых пассажиров.
А на конечной станции «Таловка», в поселке Мина, на участке «Таловка» и во всем Партизанском районе Иркутской области Красноярского края, появились бесчисленные маленькие кладбища ни в чем не повинных греков.

Эти люди могли бы воевать вместе со всем советским народом против фашистских захватчиков. Могли бороться за свою родную Кубань до последней капли крови. Но им не поверили и бездарно погубили тысячи жизней.

Потерпев постыдное поражение под Москвой, Гитлеровская Германия озверела. К середине июля 1942 года, отбросив наши войска за реку Дон, фашисты стремились прорваться к Сталинграду.
Создалась прямая угроза выхода противника на Волгу и на Северный Кавказ, угроза потери Кубани и всех путей сообщения с Кавказом...

Кто его знает? Возможно Советское правительство не имело право доверять «Неблагонадежным»?

Но и превращать человеческие тела в ледяные глыбы, разбивая их о прибрежные скалы Енисея – оно тоже не имело право!


14 июня 2009 года исполнилось 60 лет с того дня, как с железнодорожных станций Батуми и Сухуми, бывшего Советского Союза, отправились вновь, товарные составы переполненные людьми. И снова, этими людьми были греки. Они проживали на побережье Черного моря. Родились и выросли у его берегов. Но в силу тысячи причин, не смогли сменить своего греческого поддантсва.

Это было единственным преступлением, за которое их назвали «врагами народа». Их ждала высылка в Голодные степи Казахстана. И они ее получили.

Задыхаясь в вонючих товарных вагонах, сгнивая заживо от туберкулеза и тифа, сходя с ума от минингита, захлебываясь от гноя, текущего из ушей, умирая от жажды и голода, хороня в раскаленных песках своих родных, несчастные «враги народа», наконец достигают Казахстана. Их сбрасывают, как навоз, на грязных и вшивых станциях: «Туркестанская», «Шаулдер», «Арысь»...

До сих пор, некоторые из них просыпаются в холодном поту: им снится, как раскаленный песок выталкивает из песочных могил обугленные трупы людей.

Но на колени никто из них не встал! Одни взялись осваивать Сибирь, другие – в голодных степях Казазстана – строить прекрасные города.

Те же, которых не коснулась черная рука репрессий – вкладывали свой талант в расцветание Грузии и других республик СССР.

Но 1942 и 1949 годы – навсегда остались в памяти советских греков страшной и жестокой борьбой за выживание. В этой неравной схватке с природой, несправедливостью и садизмом чиновников государственного аппарата – погибло свыше восьмидесяти тысяч греков.

Вот обо всем об этом – моя книга.

Но она еще и о том, что любовь и красота никогда не покидала этих мудрых людей.
Они выжили и полюбили Сибирь и Казахстан.

Единственный вопрос остался для меня неразрешенным – это сохранение противоречивого образа Иосифа Сталина в душах каждого из оставшихся в живых: понятная ненависть и непонятная любовь.

У одних – эта ненависть к самому Вождю. У других – глубокое понимание всей его деятельности и презрение к чиновникам, корчившим из себя маленьких вождей.

«Страшен был не вождь в Москве, а маленькие Сталины на местах высылки» - говорит и ныне здравствующий герой моего повествования, девяносточетырехлетний Николай Харлампович Семифориди-Байрахтариди.

Эльпида Асламазиду не смогла простить своей первой Родине ее предательство. Она не смогла простить ей без смысла загубленные жизни. До 1990 года она надеялась, что вот-вот появятся в газетах материалы о греках погубленных в ледяных горах Красноярского края и в знойных степях Казахстана. Но газеты молчали. Свобода печати: осуждали культ личности, клеймили позором бывших работников НКВД, возлагали венки на могилы сталинских репрессий. Но никто и никогда не вспомнил о греках, погибших от пыток, холода, позора, унижения, голода, тифа, цынги и чахотки. Никто не подсчитал число жертв.

Боль обиды постоянно сжимала ее сердце. Взрослая Эльпида понимала, что политика – это коварная и непонятная штука, и поэтому пыталась отнестись к прошлому по-философски.

Но двенадцатилетняя Эльпида постоянно стояла у нее перед глазами. И она требовала извинений, которых так и не дождалась. И тогда Эльпида Асламазиду приняла решение – покинуть СССР.


* * *


Книга «Ночь закончится на рассвете» - была необходима всегда. Но я единственная, которая осуществила литературный вариант этой истории. После выхода книги, стало появляться множество публикаций. Разживаться на готовом проще простого. Меня не тревожит, что во всех публикациях я встречаю отрывки из моей книги. Обидно, что превираются факты. Например, недавно мне на глаза попалась статейка, в которой говорилось, что греков выводили из вагонов и расстреливали без разбору. Это чушь. И такой чушью сейчас переполнены русскоязычные газеты.

Поэтому я добивалась выхода книги на русском языке. Документальный фильм мне предложили снимать сами эллинцы. И, разумеется, снять художественный фильм или сериал – предел моей мечты. Ведь снимают «московскую сагу», «еврейскую сагу»!

История неповторима и правдива настолько, насколько точен тот факт, что мы живем на Земле. Жаль только, что не всегда она находится в честных руках, а корысти ради ...


* * *


Греция, можно сказать и так – печка от которой танцевал весь мир ... Греки – прекрасный народ. У них богатая и редкая история. Ее необходимо сохранить не только для потомков, но, прежде всего, для себя. Чтобы поднялись с колен те, кто успел на них опуститься.

Сейчас мы в Греции. Эту тему я тоже затрагиваю в эпилоге своей книги. Нас много. Мы образованы и трудолюбивы. У нас обширный кругозор и мы разбираемся в политике.

Я, лично, прожила огромную жизнь. И не потому, что мне за пятьдесят, а потому, что за свою жизнь пережила и видела многое. Я знаю сотню людей, которые давно встали со своих колен и еще сотню, которые никогда их не преклоняли. Об этих людях пишу книги, сценарии, очерки и репортажи. Судьбу каждого человека  переживаю, как свою собственную. Вот почему утверждаю, что прожила большую жизнь. И с «колокольни» людских судьб, коснувшихся моей души,  имею право высказать свое мнение.

Тот, кто берется за политику – становится ответственным за каждого человека, которого приблизил к себе. И не дай Бог политику ошибиться! Народ этого не простит. Хорошее забывается сразу, плохое – никогда. Зависть к ближнему и страх к неизвестному  делают человека предателем.

А ведь платить за все придеться не только здесь, на Земле!...

Своим повествованием – хочу помочь людям сохранить кусочек истории. Помочь людям стать мудрее, не преклонятся слепо авторитетам, не создавать кумиров. Главное, всегда помнить, что, порой, маленький вождь в провинции бывает намного страшнее того вождя, который сидит во «дворце».

Еще хуже, если он заведется в вашем собственном теле!

Я не строю из себя психолога, политика, а тем более – судью. Просто, я одна из вас и хочу верить, что жизнь не стоит и ломанного гроша, если в ней нет главного – доброты и людей, которых ты любишь.


София Паниду




ПРОЛОГ


Грузия, 1988 год
Батуми. Кеда.



Сквозь ночную тишину не пробивается ни одного звука. Грузинская деревня притаилась. Кажется, все замерло в ожидании глубокого сна.

Старый, заброшенный двухэтажный дом таинственно выглядывает из-за густых зарослей. Он кажется необитаемым.

Но вдруг, налетевший непонятно откуда порывистый ветер приносит с собой шум горной реки, запах непорочных трав и скрип ветхих деревяннях ступеней. Старый дом, словно задышал ... Запах древности, какой-то далекой, нездешней, негрузинской.

В окнах загорелся свет. Послышались абсолютно современные голоса, смех и плач. А затем, твердый мужской голос: «Приготовились... Мотор!»


Шла съемка фильма. Съемочная группа из киностудии «Грузия-фильм» уже неделю работала в этом старом, всеми забытом доме. Это была обычная ночная съемка.

Операторы, художники, костюмеры, ассистенты – все были заняты своим делом.

- Стоп, - кричит оператор, - камеру заело. Через минуту – все будет окей!

Но ни в течение минуты, ни в течение десяти - ничего у него не выходит. Смуглый, бородатый, похожий на турка, оператор, разводит руками.

- Заза, - обращается он к режиссеру, - придется подождать часок, аккумулятор сел.

- Перерыв на час, - громко объявляет режиссер и с удовольствием затягивается сигаретой...

Молодая женщина забирается на диван, уютно подогнув ноги, засыпает. Актеры «колдуют» над кофе, а режиссер, в который уже раз, начинает бродить по дому. Что-то волнует его здесь и не дает покоя. Руки невольно ласкают старые стены, стараясь на ощупь раскрыть тайну заброшенного жилища...

Огромный слой обоев уже давно привлекает его внимание. Наконец, он не выдерживает и решается отодрать этот заманчивый кусок. Он ставит на стол табуретку и забирается почти к самому потолку. Обдирая пальцы, очищает серый кусок дерева. Надпись на древне-греческом удивляет его. Он чуть не сваливается со стула, потом кричит во все горло.

- София, София, иди скорее сюда.

От неожиданности, молодая женщина чуть не падает с дивана.

- Что случилось, Заза?

- Смотри, смотри, что я нашел! Лезь сюда. София взбирается на стол и видит надпись на древнегреческом: кто-то уверенной рукой красиво выжег свое имя и дату строительства дома.

София неуверенно касается святых букв и вопросительно смотрит на своего режиссера.

- Твои предки оставили. Ты представляешь! Дому 350 лет! Вообще-то я знал, что очень много домов на побережье этой реки построили древние греки. Но я и мечтать не мог, что один из них найдем мы. Да еще – мой первый фильм снимается в этом древнем чуде!

- Потрясающе, - ослабевшим от гордости голосом, шепчет женщина.

- Да, невероятно... А ты знаешь, что этот дом принесет удачу нашему фильму. Я чувствую! Вот слушай: его построили древние греки, ты, мой второй режиссер – гречанка. А греки мне всегда приносили удачу. Отец не уставал повторять: «Сынок, люби Грецию, преклоняйся перед ее святынями и только тогда ты постигнешь необъятное».

- Так вот почему ты часто повторяешь: «Софи, ты мой талисман», - смеясь говорит женщина.

- И поэтому тоже. Но главное – я ценю твой талант общаться с людьми. Чувствуется, что в тебе течет кровь твоих предков. Только один вопрос уже давно вертится в моей голове. Я слышал, что ты родилась в Казахстане. Скажи мне, туда то, как попали греки?

София еще раз провела рукой по бесценной надписи и спрыгнула со стола. Взяла сигарету и закурила, но тут же загасила.

- Это уже другая история и древние греки не имеют к ней никакого отношения.

Заза подошел к Софии, коснулся рукой ее подбородка и тихо произнес.

- Почему никогда не рассказывала, ты же знаешь, что все что касается греков и Греции – мне очень интересно и дорого?

София пристально посмотрел:

- Это трудно, но я постараюсь... Отец мой родился здесь, в Грузии, в селе Озургети, мама родилась в Батуми. Я расскажу как они оказались в Казахстане, только давай выйдем во двор, здесь очень душно...


I часть

Лето 1949 года

Село Озургети

Лес... Он сияет в утренних лучах солнца, словно только что умылся летним дождем. Тихо... Но лесная тишина – она особенная. Щебетание птиц, шорох травы и треск ветвей – все переливается в одну неповторимую мелодию...

По тропинке медленно идет молодой человек. Высокий, красивый, словно выточенный из редкого греческого мрамора, но не знающий о своей неповторимости, обыкновенный деревенский юноша ... Он, помахивая прутиком и, напевая грузинскую мелодию, наслаждается утром. Впереди – бредет корова.

Но тишину леса вдруг нарушает страшный рев. Молодой человек вздрагивает, поднимает глаза: прямо на него движется огромный бурый медведь. Юноша вскрикивает и бросается со всех ног. Он бежит сломя голову и не разбирая дороги... На какое-то мгновение оборачивается и останавливается в удивлении: ошалевший медведь несется в гущу леса, корова - по направлению города, а он, вообще неизвестно куда. Молодой человек падает в высокую траву, тело его содрогается от смеха... Этого парня зовут – Иордан.


* * *


Новенький, только отстроенный дом, изваянием высится перед большим богато накрытым столом. Веселье в полном разгаре. Наступил уже тот момент, когда тамаду почти не слушают. Люди шутят, поют, танцуют. Наконец, из-за стола встает красивый, лет шестидесяти, крепкий и, уверенный в себе мужчина.

- Уважаемый, тамада, разрешите теперь мне сказать несколько слов.

Музыка смолкает, наступает относительная тишина.

- Сегодня мы справляем новоселье в доме нашего дорогого Гурама. Много слов благодарности услышал я в свой адрес и адрес моих сыновей. Чего греха таить, я сам любуюсь нашей работой, - и он рукою указал на дом. – Я хочу сказать спасибо всем вам за вашу любовь. Сорок лет назад, потеряв родных и близких, я, восемнадцатилетний паренек, спасая юную Афродиту, искал пристанище, бродя по селам. И вот здесь, мать Гурама приютила нас. И вы все приняли нас в свою семью. Если бы не ваша любовь, дети Вангели – мои сыновья и дочь, не родились бы на этой земле. Спасибо!

Радостные возгласы, приветствия – утонули в звуках музыки. Гурам запел и вскоре прекрасное многоголосье потонуло в сумерках уходящего дня...

Олечка, дочь Вангели, стоит у плетня и слушает речи стройного голубоглазого парня.

- Не надо, Сосо. Мне всего пятнадцать лет. Отец ни за что не разрешит мне выйти за тебя замуж.

- Олечка, ты должна решиться сегодня, твои братья веселятся. Твои родители, так окружены гостями, что ни за что оттуда не вырвутся. Бежим в соседнее село, к моей бабушке. А когда пройдет время, все успокоятся, мы вернемся.

- Нет, Сосо, отец не простит меня, да и перед братьями стыдно.

Но Сосо продолжает уговаривать, он пытается взять девушку за руку, но она отстраняет его.

- Олечка, я так люблю тебя, но неужели нужно ждать еще три года, для того чтобы быть вместе. Если ты сейчас не пойдешь со мной, я уйду из дома. Клянусь тебе. И ты никогда обо мне не услышишь.

Девушка стоит, потупив взгляд, а юноша прижимает ее все ближе и ближе. Наконец, он целует ее. Поцелуй был неуверенный, но сколько в нем было страсти! Олечка затрепетала и крепко прижалась к любимому.

- Я очень боюсь, но не могу тебя потерять. Бежим...


Батуми


Иордан идет по улице и читает надпись «Хаши». Он открывает дверь и входит.
Большое светлое помещение заполнено до отказа. Красивый рыжий грек бойко работает за прилавком.

- Ешьте дорогие, пейте дорогие. Хаши Федора – лучшие хаши в Батуми.
Иордан выбрал свободный столик у окна, удобно уселся и стал ждать, когда к нему подойтет Полина – жена Федора. Звучала музыка – греческую сменяла грузинская – душа наполнялась радостью и покоем.

Неожиданно в хашную входит девушка. Великолепные рыжие волосы буквально пылают на ее плечах, а взгляд зеленых глаз – пронзителен и насмешлив. У Иордана перехватило дыхание: такой красоты он еще не видел! «Кто это? Прекрасная Елена или сказочная принцесса? О Боже! Как она хороша...» Между тем, пройдя между столиками, незнакомка подходит к рыжему греку, целует его в щеку и что-то быстро ему говорит.

За соседним столом бурно зашептались. Иордан навострил уши.

- Ну и красавица у Федора дочь. Просто ангел – говорит толстый усатый грузин.

- Разве это дочь Полины? – удивленно спрашивает его собеседник.

- Что за глупости. Разве не видишь, как молода Полина? Она мачеха Александры. Бедной девочке было всего шесть лет, мать умерла у нее на руках. Сердце лопнуло.

Попрощавшись с отцом и махнув рукой Полине, девушка, застучав каблучками вышла на улицу.

Иордан выскочил следом за ней.

- Молодой человек, а платить кто будет?

- Я вернусь, я обязательно вернусь – крикнул парень и скрылся за дверьми.

Федор улыбнулся и постучал себя по круглому животу.

- Кто один раз у меня поел, обязательно вернется – ха, ха, ха... Полина, иди домой, накорми детей – я управлюсь без тебя. Помоги Александре собраться в дорогу. Она едет в Тбилиси – у нее экзамен...

Батуми – странный, непредсказуемый город. Он одновременно может смеяться, плакать, танцевать и влюбляться. За сильным ливнем – сразу появляется яркое обжигающее солнце. Спокойное синее Черное море – в одно мнгновение может превратиться в бушующий океан. А, обшарпанные от постоянного дождя дома – с кавказским юмором шутят и улыбаются. Да, улыбаются и шутят, так как жители этого удивительного города относятся к своим домам, как к живым существам. А улицы и знаменитый Батумский бульвар – просто тискают в своих объятьях прохожих, особенно, приезжих русских девушек... Но Иордан не замечал ничего этого, он еле поспевал за Александрой, на ходу придумывая слова, которые должен ей сказать. Неожиданно, девушка обернулась.

- В чем дело? Долго еще будете преследовать меня? – грубо произнесла она и прямо посмотрела ему в глаза.
- Всю жизнь – тихо ответил Иордан. Приготовленная следующая фраза вдруг застряла в горле и Александра осеклась. Ответ был неожиданный и девушка не знала, как на него отреагировать.
- Я сегодня уезжаю в Тбилиси. Учусь на 3 курсе, в Медицинском. Остался последний экзамен. Вернусь через неделю, - с улыбкой произнесла девушка.
- Ничего, я буду ждать.
Девушка улыбнулась и протянула руку.
- Меня зовут Александра Василиади.
- Меня Иордан, я сын Вангели из Озургети.




Озургети

Биллиардная

Гурам и Вангели стоят в биллиардной, не спуская глаз друг с друга. Помощники Гурама – Малхаз и Бесо сидят за накрытым столом вместе с сыновьями Вангели – Филиппом, Иорданом и Янгули. Афродита накрывает на стол.
Гурам и Вангели продолжают смотреть друг другу в глаза. Один – тепло и радушно, другой раздраженно и задумчиво.
- Ты что такой злой, Вангели? – улыбаясь говорит Гурам.
- Хотел бы посмотреть на тебя, если бы твоя дочь сбежала замуж в пятнадцать лет.
- Ну и что же. Я не был бы против, если бы она сделала это с кем-нибудь из твоих сыновей... Что ты имеешь против моего Сосо?
- Да пойми же, против Сосо я ничего не имею. Дочь у меня единственная, школу не закончила. Ничего из этого брака не получится. Ноги ее в моем доме не будет. Опозорила меня и братьев своих. Мать не пожалела.
- Ну... ну завелся. Образование получит твоя дочь, не беспокойся. У них любовь, понимаешь, любовь! Вспомни сколько лет было твоей Афродите, а?
- Ну зачем же ты сравниваешь. Я бежал из Греции, чтобы любимую от турков отбить. Ни у нее, ни у меня никого на свете не было.
Гурам обнял Вангели и дружески похлопал по плечу.
- Теперь у тебя есть я и моя семья. Или не хочешь, чтобы у твоей дочери был свекор начальник НКВД?
- «Полицейских» я уважаю, хотя бы за то, что они охраняют сон моих детей. Ты это прекрасно знаешь.
- Ну вот, дорогой, ты меня уже и полицейским обозвал. Так мы с тобой до хорошего не договоримся. Давай лучше прополоскаем горло хорошим вином и сыграем партию в биллиард.

Батуми. Дом Федора

Вечер. Полина возится в спальне, укладывая детей спать. Федор сидит в кресле и тихо слушает греческие песни. В дверь робко постучали. Недовольно бурча, Федор поплелся открывать. В дверях, потупив взор и бормоча что-то невнятное, стоял сосед Валико.
- Валико, дорогой, заходи, заходи. Угощу тебя таким вином, которое тебе и во сне не снилось! – Радушно, но чуть-чуть раздраженно воскликнул хозяин.
Валико – был худой грузин с огромным носом и торчащими волосами. Испуганно-молящим взглядом, он скользил по комнате. Хозяина он не видел, он смотрел мимо него.
- Не вино я пришел пить, - наконец произнес он. – Пришел узнать, может быть ты надумал продать свою мебель. Ты знаешь, заплачу столько – сколько скажешь. За ценой не постою. Понимаешь! Она мне снится каждую ночь. Спать не могу!
Федор с досадой плюхнулся в кресло.
- Опять двадцать пять! Да сколько можно повторять – Не про-да-ю я м-ме-бель-ль! Ее мне завещал отец мой. Это память моя о Греции и о моей жене – Аннушке. Это кусочек моей маленькой Эллады. Не могу я ее продать! И дело не в том, что она из ценного красного дерева – эта мебель сделана из кусочков моей души. А душу я не только не продаю – я ее не открываю никому! Ясно! Когда умерла мать Александры – я хотел ее сжечь. Но моя маленькая дочь не дала мне это сделать: «Не делай этого, папа, ведь мама так любила ее и я ее люблю». А ты говоришь – продай! Уходи, Валико и прости старого грека.
Худое смуглое лицо соседа стало еще темней, и он задом, задом – попятился к выходу. У выхода он вскинул голову и с ненавистью посмотрел на Федора.
- Я не больной. Я просто люблю красное дерево. – Он резко открыл дверь и с силой ее захлопнул
...Федор еще долго смотрел на давно закрытую дверь и не мог понять, что за беспокойство так давит на его душу.
- Скорее бы приехала Александра, неспокойно мне что-то.
- Что за глупости, Федя. Она взрослая девочка, умная, в конце концов, может за себя постоять.
Полина обняла рыжего грека и прижала его голову к своей груди.
- Все будет хорошо, мой родной. Завтра утром наша девочка будет дома. И мы опять будем вместе.
- Да я не об этом... вообщем, я сам не знаю о чем! Мне просто не нравится, как шумит сегодня море... Давай лучше спать...




Озургети

Большое село тоже погрузилось в сон. Только из окна комнаты Иордана пробивается слабый свет. Юноша мечется по подушке. Ему снится тот самый лес и тот страшный медведь. Иордан кричит и просыпается. Возле его изголовья сидит мать. Она ласково гладит сына по голове.
- Сынок, что страшный сон приснился?
- Да, мама. Чувствую, что-то неладное произойдет!
- Ну и фантазер же ты! Бабки старые так не верят снам, как ты.
- Ты не смейся, мама. Вот здесь, в груди, что-то давит. Не знаю, может это из-за Олечки и Сосо? Нужно простить их. Нехорошо отец поступает. Скажи ему. Он всегда прислушивается к твоим словам.
Афродита прижала сына к груди и нежно поцеловала его в голову. Голос ее был теплый, а руки мягкие.
- Понимаю, сынок, я все понимаю, но нужно время и немного терпения. Вот увидишь, он сам их позовет. А теперь постарайся уснуть. И пусть тебе приснится море, горячий песок и страна наших предоков. Ты обязательно ее увидишь – эту удивительную сказочную Элладу.
- Мама, а ты была в Греции?
- Сынок – это было так давно, что вспоминая то время – я чувствую только запах моря и теплоту приморского камня... Спи, сынок, я рядом, я всегда буду рядом.

Батуми – май 1949 года
Хашная

Таверна, как всегда, переполненна. За прилавком бойко орудует Федор. На кухне – жена Полина. Тихо звучит греческая музыка, которую заглушает привычный шум таверны.
За столиком у окна сидит подвыпившая группа моряков. Они о чем-то громко разговаривают и заразительно смеются.
- Эй, Федя, - кричит один из них – поставь грузинскую музыку.
- Батоно1 Федя, если можно, дорогой! – весело, без обиды, вторит ему рыжий грек.
- Какой же ты батоно, когда ты не грузин! Как там у вас по-гречески? Но Федор не продолжил дискуссию. Он не любил спорить, а особенно с пьяными моряками... Через несколько секунд в помещении раздалась веселая, зажигательная лезгинка. Моряки тут же забыли о Федоре и пустились в пляс.
А хозяин стал разливать вино по кувшинам. Он так же был весел и остроумен и только Полина заметила как предательски дрожат его руки...
В это время дверь таверны вновь открылась и вошел новый посетитель. Это был среднего роста мужчина с густой, абсолютно седой шевелюрой. Ему было не больше тридцати пяти лет, по упрямство подбородка и строгость глаз, говорили о пережитых годах и нелегкой судьбе.
- О... кого я вижу! Наш герой – фронтовик, пожаловал. Коля, дорогой, заказывай, я угощаю!
- Как обычно, ты знаешь. И сядь рядом. Разговор есть.
- Что, Николай Харлампович, в своем колхозе мину обнаружил? Ты же у нас спец по противотанковым!
- Хуже, Федя, хуже, - серьезно ответил Николай.
- А что может быть хуже? – не чувствуя неладное, смеется Федор.
- Садись, садись... балагур неисправимый. Ничего тебя не берет. Ты, вообще-то, когда нибудь плачешь? – серьезно и грустно глядя прямо в его зеленые глаза, спрашивает фронтовик.
- Плачу... когда гроза начинается... утихнет гроза, и снова Федя весел и шаловлив. Только это между нами... ведь плачу я часто про себя – никто этого не знает...
Интонация, с которой Федор произнес эту фразу, была настолько металлической, что Николай невольно почувствовал вкус железа на своих губах... Наступило неловкое молчание, затем фронтовик крепко сжав руку другу, прошептал:
- Ты что-нибудь слышал о нашем выселении?
- Что ты имеешь ввиду?
- Высылка греков в места «не столь отдаленные»?
Федор вопросительно посмотрел на фронтовика и покрутил пальцем у своего виска.
- От кого, от кого, а от тебя я этого не ожидал! Ты, офицер советской армии, лучший сапер, герой-фронтовик. Вон, вся грудь в медалях и орденах... И ты мне это говоришь. Да кому мы нужны? Кому мы мешаем?! Один говорит армян выселяют, другой – евреев, третий – турков, а вот про греков я слышу впервые...
- Да угомонись ты, наконец. Если бы не знал наверняка, разве ... я... пришел бы к тебе?! Бросил бы свой колхоз, спустился бы в город, чтобы тебе сказки рассказывать! Две недели назад меня вызвал к себе начальник совхоза Герман Мехарашвили. Прямо, без предисловий, он сказал: «Дорогой Николай, как это случилось, что твоя жена Настя до сих пор имеет иностранное подданство? Почему до сих пор вы ничего не изменили?» А я ему отвечаю: руки не доходили. Сначала – молодость, неопытность. Потом учеба, затем война. Разве до этого было! Да какая разница – мы же советские люди. Любим родину, любим Сталина. Да и как все это делается – мы не знаем...
Герман Мехарашвили обнял меня и тихо говорит: «Плохи дела, батоно Коля, я слышал, что скоро всех иностранно-подданых будут выселять из Грузии. Ты – хороший человек, мне очень жаль тебя. Ты дошел до Берлина, обезвредил сотни километров земли от мин... Разве это справедливо. Что по этой же земле пойдешь в неизвестном направлении? Смотри, товарищ лейтенант, я тебя предупредил и я тебе ничего не говорил».
Николай перевел дыхание и вопросительно посмотрел на друга. Лицо Федора не выражало ничего. Казалось, он еще переваривает услышанное.
- Ну... ну? Чего ты молчишь? Что скажешь?
- А что я скажу, батоно Коля? Не верю я, что партия и правительство ни с того ни с сего начнет нас выселять. Столько проблем в стране. Сплошные раны. Война причинила столько горя – страну спасать нужно... А мы греки как жили у Черного моря – так и будем жить.
Николай поднялся из-за стола, похлопал своего друга по плечу и, на выдохе, сказал: «Как знаешь! Я тебя предупредил. Ну... пока». Федор проводил его взглядом, глубоко вздохнул и с улыбкой направился к стойке.

Прошел месяц
В ночь с 13 на 14 июня 1949 года
Озургети

Вангели сидит в биллиардной, согнувшись над зеленым сукном, рукой он, механически крутит биллиардный шар, но мыслями он на улице. Прислушиваясь к каждому шороху, он постоянно вздрагивает и смотрит на дверь. Беспокойство не покидает его мужественного лица. Неожиданно, в комнату входит Афродита. Нервно, то и дело поправляя платок, она быстро подходит к мужу.
- Все, я больше так не могу. Вангели, пора смириться. Сосо хороший парень. Возьми себя в руки. Мы же знаем, что Олечка будет с ним счастлива...
Бросая суровый взгляд на жену, он резко толкает шар, тот стукается о другой и оба падают в лунку.
- Я не о том, Афро... Гурам третий вечер не появляется. Что-то здесь не так.
Афродита садится рядом с мужем и обнимает его за плечи. Ее красивое, смуглое лицо, еще хранит следы утертых слез, но голос нервно-спокоен.
- Значит не только я чувствую тревогу. Что-то слишком спокойно стало в нашем доме...
- Где мальчики? – неожиданно спрашивает Вангели.
- Наверху... все вместе. Даже Филипп сегодня никуда не ушел... Притихли.
- Если Гурам не придет, я завтра сам к нему пойду. Пусть привезет детей. Пора свадьбу играть... Свари кофе пожалуйста. Что-то голова болит.
- Поздно уже. Потом ты не заснешь, выпей лучше красного вина...
Афродита не успевает закончить фразу... За окнами слышатся шаги...
Тихий и осторожный стук в дверь – приводит супругов в оцепенение. В эту секунду каждый из них подумал, что так неуверенно стучится только беда...
Мужчина и женщина одновременно вскакивают со своих мест и спешат к двери.
- Это Гурам, я узнал его по шагам...
В дверях действительно стоял Гурам...
- Гурам, дорогой, что случилось? Где ты был все это время? Мы с Афро извелись... Ну... что... ты стоишь... как чужой?
Слова застревают у него в горле, он крепко сжимает руку жены и, медленно, задом – отступает вглубь комнаты.
Гурам, одетый в ту форму, которая приводит в трепет любого смертного, неуверенно, как-то боком, входит в помещение, оставляя за спиной своих подчиненных.
- Пришел я к тебе не в биллиард играть и не о свадьбе договариваться. ... Да и не я должен был придти, а вон те парни. – Гурам кивнул на свою свиту.
Супруги словно приросли к полу. Слова приветствия застыли у них на губах... Вангели напряженно слушал Гурама, до конца еще не понимая, что происходит.
- Не мог я позволить, чтобы чужой принес тебе эту весть.
- Что-нибудь с детьми? – Афродита бросилась к Гураму. – Говори, умоляю, не мучай нас!! Вангели оторвал жену от человека в черной куртке и прикрыл ее своим телом.
- Мученья наши еще впереди?! – я правильно понял тебя, Гурам. Ты пришел арестовать меня?
- Нет, дорогой... Я шел к тебе пешком, чтобы оттянуть эти минуты, но время не остановить, как не остановить землю, которая вращается вокруг своей оси. Друг мой, мы еще не скоро снимем повязку с наших глаз... Ох как не скоро...
В словах начальника районного НКВД звучала не просто тоска, а бесконечное непоправимое горе...
Резким движением, ночной гость, достает из кармана бумагу, сложенную вчетверо.
- Вот приказ о вашем выселении из Грузии. Ты должен подписать заявление о добровольном выезде. Вот такие дела... брат.
- Выселение? Куда... Зачем? Кому мы не угодили? – Вангели повернулся к жене и крикнул: «Зови детей... они должны быть рядом».
Афродита выбежала из комнаты. Гурам продолжал стоять на прежнем месте, крепко сжимая листок в руке.
- Этот приказ распространяется на всех греков, живущих на побережье Черного моря, которые не приняли Советского гражданства.
...Тем временем в комнату входят Янгули, Иордан, Филипп – следом за ними – мать.
Скользнув взглядом по лицам парней, Гурам вновь обратился к Вангели.
- Грекам, имеющим подданство Эллинского королевства, предъявляется обвинение в шпионаже, а также предъявленно обвинение в намерении создать Независимое греческое государство на территории СССР, в частности – на побережье Черного моря.
- Гурам, мы же веками здесь жили! Эта земля нам так же дорога, как и тебе. Неужели ты веришь во всю эту дребедень со шпионажем? Где же правда? Кто ответит? – кричал возмущенно Вангели. Огромные карие глаза его – были темнее грозовой тучи, а умелые руки старателя – предательски дрожали.
- А правда в том, что если я не выполню приказ – я просто стану одним из вас, если конечно, меня не расстреляют... Простите меня... Мне очень трудно выполнить свой долг солдата. Но я здесь, чтобы проводить вас... Это все чем я могу помочь вам.
В этот момент Иордан бросается к Гураму, хватает его за плечи и начинает трясти. Малхаз, помощник районного начальника НКВД, бросается на помощь своему шефу, но тот жестом отстраняет его. Иордан продолжает трясти своего гостя.
- Где?... Где моя сестра? Что будет с ней? Где Олечка?
- Сейчас их привезут из деревни. Пусть девочка попрощается с вами... Я спрячу ее до лучших времен.
- Олечка поедет с нами, - тихо, но очень твердо, проговорила Афродита. В этот момент в ней бурлила такая сильная материнская страсть, что ни один мужчина на свете не смог бы погасить ее. Она была потрясающе красива и неимоверна сильна в это мгновение. Мужчины невольно опустили головы.
- Где заявление? Я подпишу его...
Женщина подходит к столу, но нечаянно задев локтем графин, она опрокидывает его. Вино начинает якро разливаться по сукну биллиардного стола... Гурам инстинктивно протягивает руку чтобы поймать графин и вино брызгает на его кожаную куртку.
Янгули начинает нервно хохотать. Неожиданно он срывает с матери платок и яростно начинает вытирать рукав куртки. Платок становится красным от вина, он швыряет его на пол и яростно топчет ногами. Затем, наклонившись, поднимает кроваво-грязный платок и показвает всем.
- Вот такой, отныне будет наша жизнь... – В этот момент он напоминал фокусника, фокус которого не удался: всем грустно, а не смешно...
Наступила тишина, казалось, что в этот момент каждый ощутил свою собственную жизнь. И каждому стало страшно по-своему...
Тишину вновь нарушает Янгули. Он вновь подходит к Гураму и хлопает его по животу, а затем – по своему.
- Комплекция у нас одинаковая. Снимайте...
Подойдя к полковнику НКВД, он сдергивает с него куркту.
Нервное «Ох,х,х...» понеслось отовсюду. Но Гурам, своим знаменитым жестом, вновь остановил вмешательство со стороны. Он был настолько поражен сам, что потерял дар речи: от кого угодно, но только не от толстого, доброго и веселого Янгули ожидал он такой выходки...
Любовь и уважение к этой греческой семье, заставила полковника собрасть все свои нервы в кулак и не противиться юноше.
Янгули спокойно снимает с Гурама куртку и так же спокойно надевает на себя. Содержимое карманов он передает гостю. Затем, сняв портрет Сталина со стены, с усмешкой подмаргивает ему.
- Что Иосиф Виссарионович, не нравится?! Здесь хочешь остаться? Ничего у тебя не выйдет, куда я – туда и ты! Сколько пинков под зад получу, столько и ты, а может и больше, да еще мордой – в дерьмо. Я тебе обещаю. А пока, посиди в одиночке. Проговорив это, он кладет фотографию во внутренний карман кожаной куртки, затем обращается к Гураму:
- Батоно Гурам, как Вы думаете – он очень обиделся?
Гурам пристально всматривается в лицо юного грека и чем больше он в него всматривался, тем больше поражался своему открытию. Совершенно неожиданно для себя, он вдруг понял, что совсем не знает этого парня, который родился и вырос на его глазах. Перед Гурамом стоял человек, взрослый мужчина, который обладал огромной внутренней силой. И не дай Бог встать ей наперекор.
- Противостояние смерти подобно, - подумал Гурам и ему стало не по себе. Чтобы как-то скрыть внутреннюю дрожь, он резко повернулся к Вангели. Сухо и даже жестко – произнес:
- Трудно будет тебе, брат мой, очень трудно, но с такими сыновьями ты не пропадешь.
В это время в сопровождении двух солдат, в биллиардную входят Олечка и Сосо.
- Сколько времени у нас есть? – тихо спрашивает Афродита.
- До утра... – так же тихо отвечает Гурам.
- Оля, иди собирай вещи. Мать и мальчики тебе помогут. – Проговорил Вангели, глядя туда, где когда-то висела фотография Сталина.
Девушка покорно поворачивается к дверям. Сосо бросается вслед за ней. Афродита останавливает его.
- Не мешай ей, сынок, - она подходит к дочери, обнимает и целует ее, нежно заглядывая в глаза.
- Иди, моя хорошая. Эти люди и так слишком терпеливы с нами. – Женщины покидают комнату, за ними выходят и сыновья Вангели.
Хозяин дома опускается на стул. Бледное лицо его поражает Гурама. Начальник НКВД дрожащей рукой берет биллиардный шар и начинает пальцем катать его по столу. Вангели пристально наблюдает за ним. Два охранники – Бесо и Малхаз забиваются в угол, словно вообще растворяются в лучах угасающей лампы. Сосо, упершись головой о косяк о чем-то угрюмо думает.
- Сыграем на прощанье – жестким до неузнаваемости голосом, шепчет Вангели, глядя на Гурама.
- До утра у нас еще много времени.
Афродита с детьми лихорадочно собирают вещи. Солдаты спят в подошедшем грузовике. Тихо воют собаки, жалобно мяукают кошки. Ночь затаилась и ждет взрыва страданий...
Гурам и Вангели ожесточенно играют в биллиард. Это была страшная игра. Они играли словно два врага. Словно каждый потерянный шар – это чья-то потерянная жизнь. Пальцы налились кровью, взгляд расчетлив и холоден.
- Обрати внимание как играет Гурам, как-будто кого-то расстреливает, - едва слышно шепчет Малхаз.
- Никогда не видел я такой игры. Так играют на огромные деньги, - так же шепотом отвечает ему Бесо.
- Дурак, за деньги так не играют. Я знаю – они играют или на жизнь или на смерть. Давай уйдем отсюда. Нам здесь не место.
Офицеры незаметно покидают помещение.
Обвинитель и обвиняемый продолжают свою жестокую игру. С непонятным для себя ожесточением, Гурам пытается выграть очередной шар. Но с каждой попыткой – он понимает, что проигрывает. Наконец, он не выдерживает и как подкошенный, падает на пол. Рядом с ним сваливается Вангрели. Пот струится по их лицам. Победитель и побежденный оба растеряны и подавлены. Словно оба боролись с идеологией ненависти. И оба были правы по-своему. За время игры они не проронили не слова. И сейчас они сидели молча, озираясь как затравленные звери... Как и когда ушел Сосо – никто не видел, но в комнате его уже не было...

В ночь с 13 на 14 июня 1949 года
Батуми
Дом Федора

Александра спит рядом с сестренкой Хрисулой. Братишка Панает – сопит на соседней кровати. Полина развешивает на входной двери посуду: поварешки, ложки, сковородки. Ставит на пороге кастрюли.
- Полина, опять ты за свое. И не надоело тебе проделывать это каждый вечер?
- Федя, помолчи... Я знаю что делаю. Хочу спать спокойно. Главное, что никто не пройдет по балкону незамеченным. Представляешь, какой шум поднимется!
- Ладно, конспиратор, пойдем спать.
... Отдаленный шум моря убаюкивает город. Звезды заглядывают в окна ласково и приветливо. Но если приглядется к ним повнимательней, то какая-то тайная, неуловимая грусть исходит от их серебрянного блеска...
Вдруг страшный грохот раздается в квартире. Кастрюли, ложки, сковородки – летят в разные стороны.
Выбитая дверь со стоном падает на пол. В комнату врываются вооруженные солдаты... Федор, Полина и Александра вскакивают с постелей, в ужасе пытаясь найти одежду. Дети начинают плакать.
- Кончай спать! – Орет офицер, отпихивая ногой кастрюлю – устроили здесь цирк! Кто хояин?
- Я, - застегивая на ходу сорочку, торопливо отвечает Федор.
- Фамилия? – выпучив глаза, спрашивает офицер.
- Василиади Федор Александрович.
Офицер заглядывает в свой список и, угрожающе говорит:
- Так... Правильно. Туда попали...
Молодой офицер медленно обходит Федора, затем облизываясь, приближается к женщинам. Чуть не захлебываясь в свой слюне, он, скрюченным указательным пальцем, тычет в их сторону.
- Это что же, Федя, твои дочки? Да они же просто красавицы!
- Постарше – моя жена, а другая – дочь от первого брака... Моя первая жена умерла когда Александре было шесть лет, - сквозь зубы отвечает Федор.
- В чем же мы провинились, товарищ старший лейтенант?
- Провинились? – офицер начинает хохотать так, что капельки его слюны образовывают лужу на деревянном полу. Эх ты, сука же, Федя. Да тебе же выдвинуто обвинение в шпионаже. Ты что же, ублюдок, хотел построить свою Грецию на берегу Черного моря?... Так вот что, грек Василиади, 24 часа тебе дать не могу. Много... Много вас здесь расплодилось. Пока очередь до тебя дошла – время кончилось. До восьми утра у тебя еще есть возможность собрать манатки. Высылаем вас в места не столь отдаленные... – и он вновь захохотал, довольный своей плоской шуткой.
- Приказ правительства. А вот тебе и документ, который ты сейчас с удовольствием и подпишешь! Здесь сказано, что ты с семьей безоговорочно подчиняешься приказу правительства покинуть Грузию. Ты ведь у нас подданый Эллинского Королевства, не так ли?
- Пожалуйста, объясните, что происходит? У меня семья, дети. Здесь мой дом.
- Со шпионами у нас разговор короткий, - офицер постучал рукой по кобуре. – Но жаль, что на это у нас нет приказа. Подписывай, ублюдоа, а то заставлю твоих баб голыми танцевать, - и вновь он «заржал» от удовольствия.
Дрожащей рукой, Федор подписал свой приговор.
- Ну ... вот и все. В 8 часов грузовик подъедет, и без глупостей – сбежишь – все твои друзья и родные окажутся за решеткой, - офицер вышел, прихватив с собой апельсины. Солдаты побрели вслед за ним, бросая восхищенные взгляды на огненно-рыжие волосы юной Александры. Один из них тихо сказал: «Извините, я не хотел...»
Федор схватил стул и поднял его над головой. Полина и Александра застыли в неестественных позах. Крик отчаянья пытался вырваться из их груди, но почему-то не решался... Федор продолжал стоять со стулом в руках, так и не бросив его вслед военным. Наконец, он угрюмо произнес:
- Чего стоите? Не ясно? У нас всего пять часов! Собирайте только необходимое. Еды и воды побольше. Детей накормить, документы не забыть.
Женщины рванулись со своих мест, словно по их телам пробежал электрический заряд. Их растерянные фигуры замелькали по комнатам.
Через пелену глаз, Федор смотрел на вновь заснувших детей; на холодные звезды, заглядывающие в окна. Он ничего не понимал. Даже шум моря казался ему сейчас – равнодушным и чужим. Он прикоснулся к портрету Сталина, висевшего на стене и тихо спросил: «За что?» Но Сталин сурово молчал. Федор растерянно покачал головой, затем аккуратно поставил стул под портретом, сел на него и тихо заплакал.
«...Василиади Федор Александрович признан нами греческоподданым, в подтверждение чего выдано ему настоящее свидетельство. Просим местные власти оказывать ему законное содействие и защиту. Подпись: Греческое Посольство в Москве. Консульский отдел.»
Федор поднял глаза и увидел Полину, читающую выдержку из его Иностранного паспорта.
- Полечка, не мучай себя и меня. «Содействия и защиты» - не будет. Так что, поспеши. – И вновь слезы потекли по его щекам. Он плакал и ему не было стыдно за эти мужские слезы. Душа его страдала не за себя, а за Полину, за Александру, за детей. А также, за сотни тысяч греков, которым были обещаны – «содействие и защита».
В этот момент в дверях появился сосед Валико, в сопровождении своей матери и жены Дарико. Его сутулая, худая фигура, торчащие волосы и огромный нос – могли рассмешить любого. Всем своим видом он словно говорил: «Хватит плакать, давай танцевать, ведь жизнь так прекрасна». Но ему видно было не до смеха, что-то новое и хищное появилось в его движениях и походке.
- Мы все уже знаем. Федор. Что делать? Бог так распорядился. Вот мы и пришли вам помочь чем можем, - прохрипела мать Валико, чуть заикаясь.
- Бог! Бог так распорядился?! Это Он так распорядился – и с силой ударил кулаком в портрет Сталина. Стекло треснуло и кровь потекла по руке, размазав портрет.
Женщины закричали, крик был короткий, но полный ужаса.
- Помочь пришли? Може предложите «содействие и защиту»? А?! – тихо, но жестко переспросил несчастный грек.
- Да чем же ты нам можешь помочь, Валико? Сейчас только он нам может помочь, - Федор пнул ногой окровавленный портрет. Жена Валико схватила портрет и не зная куда деть, сунула его под кофточку.
- Сожги его Дарико... Рот у него в крови, - тихо проговорила Полина, затем, повернувшись к мужу, прошептала: - А может быть Сталин ничего не знает, может это Берия?
- Берия? О... этот Шакал первая скрипка в окрестре, но не он дирижер. Да... А я так верил Вам, товарищ Сталин. В этот момент Валико приблизился к Федору.
- Я помогу тебе. Ты же знаешь, что днем и ночью я тебя молю продать мне твою мебель из красного дерева. Ты говорил, что это память твоя о Греции, но теперь эту Память ты не повезешь с собой! Я куплю у тебя ее... деньги тебе сейчас очень нужны будут. Дом твой и хашную охранять буду, пока не вернешься. Продать ты ведь уже не успеешь.
- Продать? – Федор взревел и тут же замолчал.
- Да, куда же я теперь денусь?... А цену какую даешь? Прежнюю? Ту, что предлагал? – с усмешкой спросил он.
Валико попятился к двери, женщины прикрывали его толстыми задами.
- Когда базарный день кончается, цены на базаре падают, дорогой Федор. 10 рублей тебе даю. Кончился твой день сегодня.
«Несчастный грек» окинул взглядом все семейство и грустно улыбнулся:
- Уходи, Валико. Мне жаль тебя, одноклеточный ты человек. Душа у тебя как большой прилавок. Но товар у тебя гнилой. Уходи, тухлятиной от тебя несет.
Валико ухмыльнулся, но взглянув еще раз на Федора, стремглав выскочил из квартиры, уводя за собой семейство.
Федор подошел к окну. Слышен был гудок парохода. – Вот и корабль наш плывет в Грецию. А мы – куда мы едем? ...Куда нас опять посылает судьба? Разве мало пережили? Что опять она хочет от простого веселого грека Федора?
Минуты тянулись для него долго, он обводил взглядом квартиру, мебель из красного дерева, которая принадлежала его прадеду, теперь казалась частицей его самого. Федор чувствовал, что этот краснодеревянный магнит перекрывает его дыхание. Но нужно было во что бы-то ни стало освободиться от прошлого, потому что будущего наверное уже не будет.
Неожиданно для себя, он стал отодвигать шкаф, тумбочки, стол, но видя что не может справиться с тяжелой мебелью, крикнул в окно: - Эй, соседи, кто там не спит, помогите мне. Разумеется, в эту ночь весь «итальянский» двор, все соседи Федора – были разбужены удалыми визитерами в военной форме. А Нодар и Джемал уже минут 20 были прикованы к полуоткрытой двери, словно ждали команды... Они же первые и вбежали в комнату.
- Что хочешь, Федя? Чем тебе помочь? Что будешь делать? – в один голос кричали они.
- Помогите вынести мебель.
- Вай, вай, Федя, - зачем выносишь, что будешь делать генацвале, - удивленно спрашивает Нодар.
- Пустой дом легче покидать, мальчики, - почти весело крикнул Федор и, схватив топор, начал быстро рубить мебель. Он рубил так быстро, словно боялся, что кто-нибудь остановит его, но никто не смел сказать даже слово. Только тощий Валико, уткнувшись носом в угол двора, плакал как маленький ребенок.
Опередив предупредительные возгласы, во дворе вспыхнул грандиозный костер из красного дерева. Александра и Полина не кричали, не плакали. Прижав к себе детей, они смотрели на пламя, словно пытались разглядеть свое будущее.
- Полечка, вина и закуски, - крикнул веселый грек. – Гулять будем.
Через несколько минут, возле костра уже стоял импровизированный стол, и тот, кто был посмелее и почестнее, уже сидели с Федором, держа стаканы с вином. Остальные же, жались возле дверей, не зная как поступить.
Федор подошел к костру и, отлив немного вина в костер, заговорил.
- Дорогие мои, мне очень больно уходить от вас. Я умираю для вас, и в вашей жизни меня уже не будет. Но мне не нужен священник, чтобы замолить свои грехи. Перед вами я безгрешен. Я точно это знаю. Сейчас не мебель моя горит. Это частица моей жизни, самая прекрасная частица которая помогала мне ценить Прошлое, уважать Настоящее и мечтать о Будущем. Она, та частица моей души, мне очень дорога и я не могу ее разбазаривать. Эта мебель была крупицей моей Греции, моей Древней Эллады, которую я уже никогда не увижу. К моей огромной любви к нашей Родине, к Советскому Союзу всегда добавлялся запах Эгейского Моря и тайна Акрополя. Теперь я потерял все. Но мы все знаем, что Надежда умирает последней. Поэтому грейтесь, пейте, ешьте. В той жизни, которая меня ждет, мы уже с вами этого сделать не сможем. Даже если выживем, - Федор залпом выпил густое красное вино – и посмотрел на плачущего Валико. – А тебе, Валико, я все прощаю. Ты на большее не был способен. Как я забыл об этом. Иди к нам. Выпей за упокой моей души.
- Что ты говоришь, Федя-джан. Ты пока живой! Что ты хочешь с собой сделать? А жена, дети?
- Эх, Валико... Ты опять ничего не понял. Хорошо, к черту все, выпей за мое здоровье и за здоровье моей семьи. И пожелай нам счастливого пути.
- Это я сделаю с удовольствием, Федя-джан!
Заиграла музыка. Сначала испуганно, затем уже смелее. Спустя час – смех, песни и шутки звучали настолько уверенно, что было странно и тревожно наблюдать за этим «гуляньем» на границе рассвета.
В воротах появились военные. От удивления они разинули рот, но на всякий случай схватились за оружие... Никто и не заметил, как Федор отошел от шумной компании. Слезы катились по его щекам. Он подошел к семье, взвалил на себя вещи и они тронулись в путь. Александра дрожащими губами прошептала Полине, указывая на веселье:
- Смотри, Полечка, мы как-будто и вправду умерли. Они даже не видят, что мы уходим.
- Так всегда бывает вначале. Трудно им будет потом, когда поймут, что потеряли.
Но женщины ошиблись... Стихла неожиданно музыка, люди бросились на военных. Стали швырять в них обломками мебели, стаканами, помидорами. Солдаты смеялись, отпихивая людей ногами. Наконец, самые смелые стали получать удары прикладами по голове.
Федор улыбнулся, вытер слезы и уверенно зашагал к грузовику. Впереди его ждал Батумский вокзал. Вокзал, полный страдания и мраморного молчания...


Озургети

Ночная тьма давно уже начала рассеиваться. Исчез лунный свет. Предрассветны сумерки взяли власть в свои руки. Завыли собаки и этот вой – предвещал беду. ...Может быть поэтому, а может быть еще по какой-нибудь другой причине, но в соседних дворах уже маячили фигуры людей...
Сейчас, когда Вангели стоял во дворе – он чувствовал, как ему трудно дышать. Отчаяние охватило его душу, прояснило его разум: он вдруг отчетливо понял, как был слеп. Сегодняшний день был предрешен и, окружающие его люди, если не знали, то чувствовали это давно. Поэтому соседи со страхом выглядывали из-за своих заборов, не решаясь сделать один шаг вперед. Их не было рядом – был только ужас, горе, недоумение и отвратительный вой...
У ворот появились Янгули, Иордан и Филипп. Они тащили тяжелые чемоданы. Следом за ним – Олечка и Афро пытались справиться с тяжелыми тюками. Увидев женщин, солдаты, выскочив из грузовика, побежали к ним на помощь.
Все делалось механически, без слов и слез. Казалось, что шла репетиция перед спектаклем, в котором каждый актер хорошо знал свою роль...
Вангели вновь вошел в дом, обошел комнаты, постукивая рукой по стенам, словно проверял – долго ли этот дом простоит без него. Гурам, как предання собака ходил за ним, низко свесив свою гордую голову. Войдя в маленькую спальню для гостей – оба застыли: Малхаз и Бесо, укутавшись в одеяло, сладко спали, улыбаясь во сне.
И тут полковника прорвало. Его воля, которая не давала эмоциям выплеснуться наружу, начала плавиться и растекаться как лава: он словно взбесился. Бросившись с кулаками на своих подчиненных, он крушил все, что попадалось ему под руки. Он ломал стулья о головы спящих и жестоко бил их ногами. Ошалевшие, спросонья, парни вскочили на ноги и схватились за пистолеты... Разобрав, наконец, что это беснуется их начальник – они не посмели сделать больше ни одного движения.
- Вы... вы... спите? Как можно спать? Когда Бог равнодушно отворачивается от таких людей! Господи... Что же это такое? Объясни мне, господи...
Гурам упал на колени.
- А я так в тебя верил... Где ты?
Полковник ожесточенно бил по сырой от росы земле и орал.
- Шакалы... Стадо шакалов... Земля, как же ты носишь их?
Гурам плакал громко и никакая сила не могла его успокоить. Замерли соседи, солдаты. Даже собаки перестали выть. Казалось, что дух скрытого врага бродит между растерянными людьми и четко прислушивается к биению их сердец...
Вангели подошел к другу, приподнял его за плечи и обнял его. Мужчины плакали как дети. Первый плакал от бессилия. Второй – оплакивал свою жизнь.
- Знаешь, Вангели, ведь прошлого не вернешь. Настоящее черное, а будущее еще чернее... Это страшная пытка. Мне кажется, что раскаленная железная рука сжимает мое сердце. Ужасные минуты... Я даже не похоронах своей матери не плакал.
- Если бы те, кто придумал эту ночь, могли плакать как ты, этой ночи просто не было бы. Спасибо тебе, Гурам.
Обнявшись еще сильнее – они пошли к воротам. Охранники, вытирая рукавом кровь со своих ссадин, плелись за ними.
Глядя на страдания начальника НКВД, соседи совсем осмелели. Теперь они не скрывали слез – обнимали и целовали своих любимых греков. Никто ничего не говорил и только старая Доло не могла оторваться от руки Иордана.
- Сынок, ты же знаешь, как я люблю тебя. Берегись плохих людей. Знай, что доверять можно только своему сердцу. Я знаю – с тобой ничего не случится. Ты еще приедешь... достроишь моему внуку дом. Помни, здесь вас никто не забудет.
Иордан поднял на старушку свои огромные карие глаза. Губы его предательски дрожали, но нельзя было не залюбоваться его великолепной стройной фигурой и россыпью роскошных черных волос. Нагнувшись к уху старушки он прошептал:
- В последнее время мне снится огромный бурый медведь – и я, в ужасе просыпаюсь.
Додо покачала головой: - Это гибельный сон. Попытайся его убить... во сне, сынок.
- Но временами он так похож на Сталина. Как ты думаешь, бабушка Додо, он знает, что нас высылают из Грузии.
- Что ты, сынок – испуганно замахала руками старая Додо: - Не верь сынок никому. Если бы он знал, он бы остановил это безобразие... Война только четыре года, как закончилась. У него знаешь сколько дел!!! Это распутник Берия, он всю жизнь ненавидел русских и греков. Вот он и творит безбожные дела за его спиной... Я точно знаю.
Иордан тепло прижал к себе старушку и, почти весело, сказал: «Я обязательно дострою твой дом, моя прекрасная Додо!»
Тем временем, Олечка отошла от грузовика и подошла к своему несостоявшемуся свекру.
- Где Сосо? Неужели он даже не проводит меня!
Гурам посмотрел на девушку и вдруг до боли почувствовал, как рисковано ехать в дальний и неизвестный путь этому небесному созданию. Спокойствие, доверчивость и наивность – не позволяли этой девушке до конца ощутить силу своей красоты – и это было опасно. Ледяной панцирь обхватил его сердце. Он сжал его до такой степени, что мужчина почувствовал, как хрустит лопнувший лед под оболочкой его тела. Он невольно схватился за сердце, но тут же осознал, что не время падать в обморок. Набравшись силы и смелости, он в упор глянул в красивое, смуглое лицо малышки.
- Оля, ему сейчас хуже, чем тебе, потому что он не может спасти тебя от беды. А он ведь хотел посвятить тебе всю свою жизнь. Не проклинай меня, дочка. Это ведь мой единственный сын...
Сквозь серую пелену своих глаз, сжимая кулаки, Иордан наблюдал за ними. В этот момент ему показалось, что он вновь слышит рев медведя.
- Заткнись, - глядя в сторону леса, крикнул парень. – Ты уже сделал свое черное дело... Берегись меня... Я легко не сдамся...
...Вот уже и настал тот миг, когда грузовик, со всеми членами семьи Паниди тронулся с места.
Вангели встал в грузовике во весь рост и громко сказал:
- Не плачьте! Вангели и его сыновья вам таких домов настроят, что враги будут завидовать...
Грузовик дернулся и он упал на чемоданы... Сквозь стекло кабины были видны постаревшие глаза Афродиты и заплаканное лицо Олечки...
Грузовик вырвался за пределы Озургети. Он мчался, не разбирая дороги. Впереди его ждал Батумский вокзал и вагоны для скота, переполненные людьми...

Батумский вокзал

Солдаты, люди, вещи – все перемешалось... Как ни странно, но крики отчаянья и плач – очень редко раздавались в этой несчастной толпе выброшенных из жизни людей.
Семья Федора стояла обособленно, словно хотела оградить своих малышей от вспесков человеческих эмоций.
Федора было не узнать – лицо суровое, глаза колючие, а в глубине их – пустота. Если бы не огненные волосы, никто бы не скзал, что этот человек и есть тот веселый, добрый и рыжий грек.
- Полина, оставайся здесь. Я схожу к морю... плохо мне что-то.
Затем, помедлив, добавил: - Что-то теряю здесь, в груди. Пропадаю, дорогая...
И не договорив, побежал в сторону моря.
- Полина, - испуганно сказал Александра – иди с ним. Он ведь не вернется.
- Нет, Александра, он сам должен сделать свой выбор.
* * *
...Подошел порожний товарняк. Люди свободно вздохнули: «Это не для нас... Может быть все образуется, может быть это чья-то ошибка. Сталин не мог с нами так поступить..»
- За что? – кричала старая гречанка и билась в истерике...
Играло кемендже1, звучали понтийские песни. Начал моросить дождь. Федора все не было.
Молоденький черноволосый паренек все приставал к мужчине в кожанке.
- Друг, зачем же мы на вокзале? Вот море, вон пароход. Греция рядом. Зачем же нам поезд?
- Отстань, сынок, без тебя тошно...
- Отец, объясни, - не унимался юноша – Греция там, зачем нам поезд?
- Да кто же тебе сказал, что в Грецию едешь! – в сердцах закричал человек в кожанке. Затем, он прижал голову юноши к своей груди и прошептал: - Иди к морю, может ты видишь его в последний раз. Прости меня, если можешь.
Мужчина оторвал от себя паренька и исчез... Мальчик замер, обхватив столб руками. Потом резко обернулся, ища глазами собеседника, не найдя его, он бросился к морякам, которые шли нагло рассталкивая толпу.
- Браток, послушай, я не хочу жить без моря, я не хочу уезжать отсюда...
- А вот это ты хочешь – и моряк расстегнул ширинку.
Паренек шарахнулся от них. К нему подбежала женщина.
- Костя, родной... успокойся. Все будет хорошо, возьми себя в руки.
- Иди, иди, мама, я сейчас.
Костя отошел от матери и медленно побрел сквозь толпу. На сооруженном из ящиков постаменте, стоял паренек и читал Маяковского. Он размахивал руками, пытаясь перекричать шум вокзала. Разухабистая компания моряков приближалась к импровизированной сцене.
- Читайте, завидуйте, я гражданин Совесткого Союза – декларировал паренек.
Вдруг один из моряков прикладом стукнул его в плечо. Мальчик упал.
- За что? Я же читал Маяковского. Не бейте, я же грузин.
- Было бы за что – убил. – Захохотал моряк. И еще два раза ударил мальчишку.
- Это тебе за Маяковского. А это от меня.
Мальчик потерял сознание.
Костя бросился от них, не видя дороги. Неожиданно, он остановился возле старой гречанки, которая продолжала биться в истерике.
- Пойдем, бабушка, к морю.
Но женщина не видела его. Костя отошел от нее и медленно побрел к морю.
* * *
... Александра и Полина, с тоскою в глазах, наблюдали за происходящим. Дети спокойно спали на чемоданах. Ожидание было уже на пределе.
Неожиданно глаза девушки потеплели. Она коснулась руки Полины.
- Обрати внимание вон на ту пару. Они прощаются, но сколько надежды в их глазах. Они верят, что обязательно встретятся...
Недалеко от женщины, на огромном мешке, сидела белокурая девушка. Перед ней на коленях стоял парень. В руках у него были белые лакированные туфли.
- Надень, любимая, я так хотел видеть тебя в них в день нашей свадьбы. Но день нашей свадьбя – стал днем нашей разлуки. Вот такая беда приключилась с нами, любимая...
- Нет Яни, родной мой, я не надену их сейчас. Я возьму их с собой. Буду хранить – в память о нашей любви. Только ты помни, мы обязательно встретимся! Я это чувствую! И тогда я надену их. И мы станцуем с тобой наш первый вальс после разлуки. Прощай, Яни, но где-бы ты ни был – я найду тебя. Я напишу тебе, как только приедем на место. Я буду ждать тебя. Я люблю тебя...




Берег моря

Черное море было беспокойным, оно ловило капельки дождя, превращая их в огромные слезы. «Слезы» волнами бились о берег, предупреждая людей о начинающемся шторме...
Но Федор шел от него легкой походкой. Он принял решение. Он принял жизнь, такой, какая она есть.
«Жизнь – это борьба, а пока человек борется – существование его на этой земле – имеет смысл» - повторял он эти слова как заклинание. Сейчас Федор спешил к своей семье с новыми силами. Теперь он знал, что у него хватит их, чтобы удержать на поверхность жизни своих детей и свою жену.
Навстречу ему, к морю, спешил другой человек. Это был худенький черноволосый мальчик. Взгляд его отрешенных глаз, отражал только море.
- Куда же ты, - крикнул Федор, - вернись!
Но парень ринулся к бежавшим навстречу ему волнам, даже не спотыкаясь о гальку... Волны жадно поглотили его... Крик ужаса вырвался из груди веселого грека и он бросился к вокзалу, не разбирая дороги.

Батумский вокзал

Словно сумасшедший, рассталкивая людей, Федор искал своих... Увидев их, он счастливо улыбнулся.
Вокзал по-прежнему поражал своей тишиной. Провожающие не махали на прощанье, не выкрикивали напутствия, они даже не плакали... И, вообще, было не понятно: провожают эти люди кого-то или с тоскою ждут, когда этот странный состав сорвется с Батумского перрона...
В это время в динамике раздался голос:
- «Всем лицам подлежащим высылке, размещаться в товарных вагонах. Действовать спокойно, не создавая паники. Запастить водой. Недовольных не должно быть».
Вокзал замер. Впервые, наверное, за историю всех вокзалов, никто не ринулся занимать место. Люди брели медленно к вагонам для скота, украдкой вытирая слезы.
Что заставляло этих людей так безропотно подчиниться нелепому приказу? Страх – быть может: Кто-то боялся за свою жизнь, кто-то – за жизнь своих детей...
А может быть безысходность толкала из в эти вонючие вагоны? И это возможно...
Но были и такие, которые шли с гордостью! Всем видом своим показывая, что за свое греческое подданство – они готовы пойти на все лишения и даже пытки. Что знали эти люди о той, далекой, недосягаемой Элладе? – Ничего, абсолютно ничего! Но они верили, что их сказочная, древняя Эллада – гордится ими. О боже, как же глубоко они ошибались! Никому не было дела до этих изгнанников...
Но были и те, кто свято верили в правильность и мудрость приказа: у последнего вагона стоял Николай Харлампович Семифориди. Одетый в свою офицерскую форму, при всех орденах и медалях, он объяснял людям, собравшимся вокруг него. Голос его был тверд, слова произносил четко: Партия и правительство поступает мудро. Сейчас, когда страна наша поднимается из руин Второй Мировой Войны, когда раны, нанесенные фашистской Германией – глубоки – нужна бдительность. Трудно нашему правительству разобраться кто есть кто. Куда бы нас не послали – мы своим трудом должны доказать, что мы верные сыны и дочери нашей страны. И тогда нам поверят. И тогда мы вернемся сюда, обязательно!
Верили ли люди словам героя-сапера? Возможно кто-то и верил. Достаточно того, что в глазах у них появилась надежда.
А Николай, обхватив своих трех маленьких детей, командуя женой, уверенно забирался в вагон... В его глазах действительно светилась его правда. Он дошел до Берлина и вернулся в свой родной колхоз. Теперь он одержит новую победу и вновь вернется на свои чайные поля... По крайней меер, сейчас он в это свято верил...
* * *
Почти последними, на вокзале появилась семья Паниди. Солдаты стали грубо заталкивать их в первый попавшийся вагон.
- Давай, давай! Скоты, чего ползете, - орал толстый обрюзглый мужчина. Он грубо толкнул Афродиту в плечо. Она упала. Иордан бросился на обидчика, но тот с размаху ударил его прикладом. Отойдя в сторону, солдат взвел курок.
- Нет! – закричала Олечка и заслонила брата своим телом. Красота девушки ошарашила солдата. Он опустил оружие и пристальным взглядом стал оценивать ситуацию.
- Жаль, что ты поздно появилась, красотка. Ох, как жаль.
Похотливо он схватил ее за талию, прижимаясь к ней своим жирным животом: - Сейчас, сейчас, я тебе помогу... сейчас.
Все трое братьев остервенело бросились на «свинью» в солдатском мундире. К их счастью, из грузовика выскочил Бесо и наскочил на солдата. Он ударил его и выхватил оружие.
- Вон!... Под арест, - охрипшим от возмущения голосом, кричал помощник Гурама.
Кожаная куртка и невероятная ненависть в глазах энквдешника – сразу же отрезвили солдата. Он даже не решился встать, а отполз и стал с надеждой ждать, когда этот, в кожанке, покинет вокзал.
Бесо заботливо посадил женщин в вагон и стал помогать мужчинам грузить тюки и чемоданы... Затем, сдержанно попрощавшись со всеми, он отвел в сторону Иордана.
- Если ты хочешь спасти свою семью, умей выдерживать паузу. Сначала думай, потом бей в морду. Сегодняшняя ситуация могла бы закончиться трагично для всей вашей семьи. Я знаю, что по другому ты не можешь. Но нужно учиться. Иначе не выжить.
Он поцеловал Иордана, потом резко обернулся и швырнул винтовку в лежащего солдата.
- В следующий раз я тебя кастрирую, мразь!
... По вагонам прошла «цепная реакция»: послышался скрежет старых пружин – и одна за другой закрылись двери товарных вагонов... Огромная длинная «ловушка» медленно поползла по блестящим рельсам, оставляя за собой шлейф грустных взглядов и море слез.
* * *
Батумский вокзал осиротел. Оставшиеся на перроне люди напоминали актеров театра «Пантомимы»: они молчали. Их скорбные позы говорили больше, чем могли сказать крики и слезы. Еще долго провожающие не двигались с места. И только Валико, уткнувшись огромным носом в мраморную стену вокзала, тихо плакал...

Дорога

Наверное самый равнодушный звук на свете – это монотонный стук товарного состава. В нем нет ни страсти, ни ожиданий, ни каких-нибудь других эмоций. Все для него гладко и безразлично.
Но стоило такому составу наполниться людьми, как он тут же обретал душу, которая объединяла в себе множество человеческих сердец.
И куда-бы такие составы не шли: «На Берлин», «На Комсомольскую стройку» или «Герои – с победой – домой» - у каждого человека, находившегося в них – были свои мысли: любовь, победа, героизм, еда, боль, потеря, дом, мама, Родина.
У пассажиров поезда, отправившегося с Батумского вокзала 14 июня 1949 года – была одна мысль на всех: Куда? Зачем? За Что?



Вагон – 5

Вечерело... Все тише была слышна прощальная музыка моря, все слабее доходил до одиноких вагонов запах беспокойных волн. Здесь, за закрытыми дверями, было тихо. С того самого момента, когда люди вошли сюда – никто не пошевелился, никто не сказал ни слова.
Только солдат и пожилой сержант молча переглядывались, недоуменно пожимая плечами.
Наконец сержант не выдержал и подозвал к себе Вангели.
- Послушайте, вы здесь вроде самый старший и решительный. Объясните всем им, что дорога не близкая, пора бы устраиваться. И не смотрите на нас волком. Мы выполняем приказ.
«Пассажиры поневоле» - встрепенулись, словно давно ждали этих слов. Одни стали ощупывать свои вещи: кто-то искал свечи, хлеб, воду. Кто-то пытался соорудить стол из досок, валявшихся тут-же. А кто-то уже устраивал себе «ложе»...
Горели свечи. На импровизированном столе были разложены продукты... Странная натура у этих русских греков, стоит им только зашевелиться, как вокруг них образуется какая-то здоровая обстановкм и непонятный уют.
Неожиданно прервав свою трапезу, Вангели обратился к солдатам:
- Садитесь, видно вам придется пережить с нами всю тяжесть этой дороги. И если уж судьба свела нас вместе в этом вагоне, будем стараться облегчить друг другу участь.
Состав мчался все дальше и дальше от прекрасных и родных домов, от теплого и обезумевшего моря.
Состав был похож на какого-то ревущего монстра с заплывшими глазами. Олечка сидела молча у стола. С глаз постоянно катились слезы, она пыталась скрывать это. В полутьме вагона ей это было не сложно. Но только мать и Иордан если не видели, то чувствовали, что она страшно страдает. Олечка жевала хлеб, но боялась его проглотить – она знала, что кусок застрянет в горле и она умрет. Умирать ей все-таки не хотелось. Постепенно, люди в вагоне осмелели, они стали говорить громче. То один, то другой обращались к солдатам, пытаясь выяснить, куда же их все-таки везут.
Но сержант пожимал плечами.
- Я тоже, как и вы – не знаю куда мы едем. В глубине вагона женщина запела старинную грузинскую песню. Потом ее подхватили еще несколько человек. Но это была скорее не песня, а рыдания, сквозь оглушительный рев паровоза. Вдруг солдат, который сидел ближе к двери, встрепенулся и взвел курок. Из дыры, именуемой окном появилась человеческая голова.
- Не стреляйте, - крикнула голова, и через секунду в вагон влез человек.
- Сосо... – пронзительно закричала Олечка. И две темные фигуры, мужская и женская бросились друг другу навстречу.
Олечка плакала, кричала, целовала Сосо. Она заливала его лицо, плечи и руки слезами. Она забыла о женской скромности, об отце, о братьях. Она трясля парня и все шептала:
- Это ты, неужели это ты! Господи, неужели это ты... Спасибо, что не дал мне умереть, я знала... я знала, что еще раз увижу тебя.
Молодой человек, только крепче прижимал ее к себе и трясущейся рукой гладил ее по волосам. Наконец, молодых оттащили друг от друга.
Иордан и Филипп буквально оторвали Олечку от Сосо. Иордан сильно прижал голову сестры к груди и почти грубо сказал:
- Прекрати... Он настоящий мужчина. И он с нами... Все будет хорошо.
Сосо же попал в руки солдатам.
- Ты откуда взялся, парень?
- С крыши.
Сержант схватил его за грудки.
- Дурака не валяй! Я тебя спрашиваю, откуда ты взялся?
- Из Озургети.
- Ты... ты что, грузин?
- Да, - чуть слышно ответил парень.
Сержант припер его к стене. Сосо был выше его на две головы. Белокурые волосы красиво обрамляли его, почти княжеское лицо, а ясные голубые глаза смело отражали огоньки свечей.
- Слушай, парень, сейчас мы откроем дверь и ты прыгнешь. Куда собрался, сопляк?! Баба бабой, а завтра руки будешь грызть. Посмотри на них, никто из них не знает, где последний раз глотнет чистого воздуха... Ну, прыгай!
Сосо отодвинулся от двери и коснулся рукой оружия.
- Пристрели меня отец... У меня только два выхода. И оба в твоих руках... Сам выбирай. Тебе решать.
Тишина застыла в воздухе. Только великолепная улыбка засветилась на лице Афродиты.
Эта была, наверно, самая счастливая минута в ее жизни, по крайней мере сейчас она думала именно так.
Сержант строго смотрел в лицо юноши, но что-то отеческое появилось в глазах старого солдата.
- Черт с тобой, оставайся! Я чувствую, что здесь ты будешь намного счастливее, чем там, - он кивнул в сторону полуоткрытой двери.

Поезд. Товарный состав. Конец июня 1949 года

Вагон 8

В вагоне Федора все давно уже спали. Только маленький Панает тихонечко плакал.
- Мамочка, у меня ушки болят, очень болят.
- Я тебе сделала компрессик. Сейчас все пройдет. Потерпи, родной... потерпи.
Полине хотелось выть. Она сжалась в комок, еще сильнее обняла сына и стала громко выть про себя. Она контролировала каждый свой вдох и выдох, боясь чтобы случайно ее душевная боль не вырвалась наружу... Рядом с ней лежал Федор. Он делал вид, что спит, но на самом деле, мозг ее работал как часы, отсчитывая минуту за минутой прожитые дни: «Что наша жизнь? Для чего она? Для того, чтобы подготовить себя к другой, загробной жизни? А зачем? Мы же не святые. Здесь, на земле, мы рожаем детей, радуемся, грешим, плачем и умираем... Странно... Чем лучше и чище человек, тем чаще думает он о смерти. Тем больше нервничает и страдает. Почему?... Наверное потому, что он очень сильно любит и поэтому боится потерять дорогих себе людей. Или оставить этих людей без себя... Без меня им будет плохо, без меня – погибнут».
Федор на минуту представил себя одиноким человеком. И сразу же почувствовал необыкновенную легкость во всем теле. От этого ему стало весело и беззаботно. Смерть – нипочем, да, впрочем, он сразу же забыл о ней. Его свободные мысли разлетелись во все стороны. Он оказался в вакууме жизни.
Он парил в непонятном пространстве и некуда было поставить ногу.
И тут, ему стало страшно, ему не за что было уцепиться...
Минута слабости прошла и он до боли в сердце ощутил – как это ужастно быть одиноким: «Сначала радостно и легко, а потом – просто незачем жить... Интересно... Для чего живет тот, единственный, который загнал нас в эти вагоны? В чем смысл его жизни? Может быть – превратить Советский Союз в великую и непобедимую силу? А для этого нужно всех держать в страхе? Но ведь страх – это одиночество... Нет, не пойму я этого человека...» С этими мыслями, Федор заснул. Но проспал он недолго: тихий шепот за его спиной, окончательно разбудил его.
- Слушай, Жора, ты как хочешь, а на следующей остановке я сбегу.
- Петр, ты сошел с ума! Да тебя пристрелят как бешеную собаку. А если нет, куда ты без документов, все рано поймают – хуже будет.
- Мне все равно, я хочу полной свободы.
- Эх, Петя, если будет полная свобода, все начнут воровать, пьянствовать, гулять и развратничать.
- Дурак ты Жора, каждый выбирает то, что ему подходит: Если человек хочет развратничать, значит он уже родился с ****ской душой, а это хуже, чем получить пулю, поверь мне.
- Сам ты дурак, я с тобой не побегу. В следующем эшелоне едут моя мать и сестра, я должен быть рядом с ними.
Федор шикнул на парней:
- Тише вы, проснется солдат и убежать не успеете.
- Слушай, рыжий, разве это солдат. Это солдатик, пацан! Он, наверное, и стрелять не умеет.
- А ты, Петя, проверь! Тебе ведь терять нечего. Мы, как раз, и увидим: кто прав! – засмеялся Федор и снова уснул, прислушиваясь к дыханию детей.

Предпоследний вагон

В этом вагоне спали только дети. Солатов из охраны в вагоне не было. Не только потому, что в нем ехал младший лейтенант Николай Семифориди, просто не было приказа рассаживать охрану во всех вагонах. Лишь только в тех, в которых ехало наибольшее количество мужчин. У офицеров и солдат был свой вагон. И выходили они из него только на остановках.
...Ярко горели свечи. Не было ни причитаний, ни слез. Даже старушки с умилением смотрели на Николая...
Герой-сапер твердо и уверенно продолжал свою речь, начатую еще на вокзале: «Поймите, наше правительство не могло поступить иначе. Все, кто едет в этом поезде, за исключением некоторых, иностранные подданные. Я вот – гражданин Советского Союза, но моя жена Настя – подданная Эллинского Королевства. Мне не простительно, я виноват, что вовремя не исправил эту ошибку ... ну, да что сейчас об этом говорить!
Так вот, до правительства дошли слухи, что греки хотят образовать Независимое Государство на побережье Черного Моря.
Послушайте меня: может быть это просто слухи, а может быть и нет! Правительство не стало мучать каждого человека в отдельности, просто решило отправить нас всех подальше от моря. Это очень мудрое решение!»
- Слушайте, дорогой Коля, вот вы все знаете, может быть Вы знаете, куда нас везут, - чуть заикаясь, слабым голосом, спросила женщине, лежащая недалеко от импровизированного стола.
- Я очень больна, у меня слабое сердце, а поезд дергает так сильно. Жара с каждым днем становится все злее. Я не выдержу.
Николаю вдруг стало стыдно за пафос своей речи. Слегка помолчав, он, наконец, решил, что каждая фраза, сказанная им – истинная правда.
Смягчив интонацию, он обратился с больной.
- Тетя Кереки, вы доедете до места, обязательно доедете. Там нас встретят врачи. А потом я помогу вам написать письмо Сталину. Я уверен, когда он узнает, что вы больны, он разрешит вам вернуться назад. А теперь, отвечаю на вопрос: судя по станциям, которые мы проезжаем, я думаю – нас везут в Среднюю Азию или Казахстан.
В вагоне все дружно ахнули. А девушка с лакированными белыми туфлями, уткнулась в плечо Кереки и горько заплакала.
- Успокойтесь, товарищи, там тоже живут наши Советские люди! Нельзя боятся того, чего не знаешь! Мы же греки. И где-бы мы ни были – мы ими остаемся. Мы и на камнях построим дворцы, я в этом уверен...
Больше никто не вымолвил ни слова. Многодетная мать – Люба, проверив как спят ее шестеро детей, не спрашивая никого – задула свечи. Вагон утонул во мраке. И только начищенные ордена и медали старшего лейтенанта – поблескивали и позвякивали при сильном дерганье вагона.
Неожиданно, из глубины вагона послышалась молитва. Кто-то старческим голосом пел ее на греческом языке...
А поезд, спотыкаясь и задыхаясь, упорно мчался все дальше и дальше от родного моря и серебристых Кавказских звезд...

Батуми

В «итальянском» дворе Федора – Джемал и Нодар выбирают, с уже давно потухшего костра, куски красного дерева. Те кусочки из которых еще можно что-то придумать, мужчины складывают в квартире Федора. Затем, обойдя еще раз квартиру, они закрывают ее, заколачивают окна и двери.
- Ты веришь, что они вернутся? – неожиданно спрашивает Джемал. Нодар, погладив кусок от мебели, тихо сказал: - Я буду ждать. Знаешь, как-будто пол-сердца оторвали... Где теперь наш любимчик? Кто его знает... Только бы жив был.
Джемал поправил свои пышные усы и уверенно сказал:
- Прорвется... Он способен любого зверя затравить. Его голыми руками не возьмешь.
- Это точно. Только руки у них не голые...
Мужчины присели на корточки возле заколоченной двери и замолчали. Первым заговорил Нодар:
- Говорят, что незаменимых людей нет. ... Я не согласен. Вот Федя для меня – незаменимый.
- Это в сердце твоем он незаменимый. А в жизни все по-другому... Вот, например, Ленин умер – его заменили Сталиным. Нодар придвинулся к другу и шепотом сказал:
- Это Ленину повезло, что Сталин был. А вот Сталин умрет – его заменить некем.
- Да тише ты, что ты такое говоришь! – испуганно прошептал Джемал.
- Да ладно тебе. Нас никто не слышит... Вот я и говорю – если он умрет – все, конец... У нас забрали бога, Сталин стал для нас и отцом и богом. А после него – что? Или ты знаешь, кто его может заменить? Нет, не знаешь! И я не знаю. И никто не знает. Мы пропали.
- А может лучше будет? – чуть слышно шепчет Джемал.
- Лучше? Да что ты мелешь? Вот скажи, например: Солдаты выполняли свой приказ, сгоняя греков к вокзалу?
- Ну ... выполняли.
- Греки подчинялись?
- Ну... подчинялись.
- А зачем тогда их надо было бить? Что, в приказе написано: «Высылайте греков и бейте их по дороге!?... Конечно же нет! Поэтому, я тебе говорю: кто боялся Сталина или жалел этих людей – тот и не бил. А другие, даже не оглядываясь – жестоко бьют. Я спрашиваю: почему? И отвечаю: в этих людях звериное начало. Вот такие люди и погубят страну. После смерти Сталина – они станут еще наглей. Они начнут брать и красть с чудовищным аппетитом. И будет везде обман и обман... Помнишь, сколько предателей было на войне. Мы знаем только о тех, о ком знаем. А сколько прячутся под маской честного человека. Не будет его – они сорвут свою маску – и начнут уничтожать нас открыто...
Смотри, что сделал Валико? Он предал Федора тысячу раз. А сейчас, захватил хашную.
- Мы же договорились, что завтра всем домом пойдем в хашную, выгоним Валико, а ключи отнесем секретарю Райкома. Пусть он решает – что делать.
- Выгнать, мы его выгоним, но я же не об этом – раздраженно продолжал Нодар,  - я о том, что предателей много на свете, а Сталин выслал только греков. Среди них столько хороших парней.
- Возможно, он и не знает об этом? – тихо спрашивает Джемал.
- Эх, друг, какие страшные вещи ты говоришь! Если Сталин не знает о такой большой операции, значит ему уже давно конец. Значит, кто-то другой командует за его спиной.
- Ты что, про этого шакала, про Берия?
Разговор двух друзей зашел так далеко, что на полуфразе – они вздрогнули и без слов – разбежались по своим квартирам...
* * *
А на утро жильцы «итальянского» дворика – дружно входили в хашную, где пытался бойко работать Валико. Народу было мало, но и те были недовольны. Бывшие соседи Федора, дружно двинулись на прилавок, словно хотели его взять приступом...
За столиками сидели люди, брезгливо заглядывая в тарелки.
- Эй, Валико, давай неси другую тарелку, не заставляй себя ждать – кричал один.
- Это разве хаши? – кричал другой.
- - Сколько лет назад, ты варил эту бурду? – ну унимался третий.
Пожилой аджарец, сидевший у окна, не выдержал: - Э... не придирайтесь. И хаши хорош, и музыка. Просто Федора не хватает. Вот вам все и не нравится.
Валико, оглядев надменно, подходивших соседей, зло бросил в зал: - Кому не нравится, проваливайте! Я здесь хозяин! Понятно!
- Неправильно говоришь, Валико! Нельзя людей заживо хоронить. Придется тебе еще за все расплачиваться. Товар-то Федора, а ты хозяина из себя корчишь... Моей ноги здесь больше не будет. – Аджарец отодвинул тарелку и встал из-за стола.
За ним встало еще несколько человек.
- Подождите... подождите, а деньги...
- Деньги Федор получит, - строго сказал Нодар и снял ключи со стены.
- Валико, ты можешь идти, хашная переходит в собственность государства, пока Федор не вернется.
- Что вы делаете, это же грабеж!
Нодар сорвал фартук с тощего живота соседа и ключом повертел у его виска.
- Соображаешь, здесь пол-города обедает. Ты что, хочешь в тюрьму за присвоение чужого имущества? Федор умел ладить и с моряками, и с энкэвэдэшниками. Тебя они за секунду сотрут в порошок. Думать головой надо.
Валико вдруг ясно увидел, как входная дверь отворилась и в зал вошел Федор, окруженный людьми в кожаных куртках.
Закричав от ужаса, он вздрогнул и, пулей выскочил через черный вход на улицу.
- Что это с ним? – спросила соседка Маквала.
- А черт его знает, может быть приведение увидел – засмеялся Джемал.
Нодар обвел взглядом помещение и со вздохом сказал: «Да, жизнь не стала хуже, но она стала совершенно другой без тебя, Федя».
* * *
Ночь. Небо ясное, а звезды холодные и чужие. Море... Оно темное и неспокойное. Волны бьются о гальку. Каждый их удар пытается раздробить камешки и превратить их в песок. Постепенно у них это получается: через мутную пенистую воду стал просвечиваться песок. С каждой пробежкой волны, он – все ярче и ярче. И, вдруг..., становится огненно-желтым – в лучах беспощадного Казахстанского солнца.

II часть
Прошло две недели

Раскаленный товарняк, нагруженный людьми, с трудом пробирался сквозь расплавленный воздух навстречу сухим пескам и потресканным степям Казахстана.
Двери всех вагонов были открыты. Повсюду была одна и та же картина: полуваренные люди, из последних сил цепляющиеся за жизнь.
К запазу пота и болезней – примешивался сладковато-тошнотворный – запах смерти. Почти во всех вагонах был свой покойник. В вагоне Николая их было даже трое: - двое старших сыновей (10 и 12 лет) – многодетной матери и тетя Кереки. После начала болезни десятилетнего Харлампа – младший лейтенант перестал разговаривать. Он по-прежнему, изо-всех сил, пытался помочь людям. Но больше не говорил громких речей. Самыми главными его словами были: «Потерпите, еще немного осталось».

* * *
Пятый вагон – выделялся из всего состава. Любовь, переполняющая семейство Паниди, давала такую нечеловеческую силу окружающим, что казалос, они могут выдержать еще три такие дороги.
В этом вагоне никто не думал о смерти. Каждый вырисовывал свою картину будущего: Олечка и Сосо, наполняя друг друга неземной любовью – мечтами о своем доме, о будущих детях.
Вангели и Афродита следили за каждым вздохом своих соседей: «Никто не должен заболеть. Каждый имеет право на жизнь». Любвеобильный Филипп всю дорогу мечтал об улыбке своей соседки Хрисулы, которая все это время прятала от него свой взор. Филипп считал себя неотразимым, и поэтому думал, что Хрисула по уши в него влюблена.
Янгули мечтал о хорошей еде и красном терпком вине. Потому, изнемогая от жары и жажды – он не тратил силы по-напрасну. Положив голову на кожаную, теперь уже его, куртку – он предавался мечтаниям – о сациви, лобио, хинкали – т.е., о хорошем, веселом, праздничном столе.
Поведение Иордана было неоднозначным:
Его мечта о том, что на какой-нибудь из станции ему, наконец, удастся поговорить с Александрой – исчезла окончательно, стала нереальной. В поезде началась эпидемия. На остановках военные не разрешали пассажирам общаться друг с другом. Это был вынужденный карантин, но другого выхода не было.
Иордан еле сдерживал себя. Его страсть к рыжей красавице бурлила в нем с такой силой, что он не замечал той трагедии, которая происходила рядом. Он постоянно стоял у двери и вглядывался в восьмой вагон. Один только вопрос трепетал в его неуемной душе: выглянет ли Александра хотя бы раз?
Раскаленная пустыня, казалась ему необыкновенно красивой, а одинокий верблюд – чудом природы.
Он мучительно остро ощущал красоту этой приролы. Потому что, именно она связывала его с Александрой. Эта девушка была рядом. Их разделядо всего несколько вагонов. Иордан был уверен, что и она чувствует величие этой странной красоты. Ему казалось, что они оба смотрят на мир одними и теми же глазами. Они оба отличаются от всех в этом поезде. Потому что, только им одним доставляет блаженство дышать этим раскаленным, смешанным с песком, воздухом.
Эти две недели в поезде истощили тело юноши, но обогатили его душу. Наконец, он понял, как сильна любовь между Сосо и Олечкой. Он окончательно простил ей ее легкомысленный побег. Теперь он видел в отце не только строгого и, порой жесткого человека, но открыл в нем столько нежности и доброты, что сердце его плакало от умиления.
И только во снах ему не было спасения: стоило ему закрыть глаза – вновь он видел страшного бурого медведя. Вот и сейчас, обессилев от стояния у дверей – он свалился на пол и тут же уснул:
Сквозь сон ему слышится рев медведя. Иордан пытается бежать.
- Куда?... – слышит он голос Сталина – от народа и от правды – не убежать!
- Я не бегу от народа, я от медведя бегу, - кричит испуганно парень.
- Ха, ха, ха! Да не было никакого медведя!
Иордан оборачивается и – о ужас: за поездом бежит Сталин в окровавленной медвежей шкуре, вместо бурки. Держа трубку в руках, он вдруг спокойно говорит:
- В мавзолей меня положите, в мавзолей. Я не хочу в землю. Я не виноват. Это я убил вашего медведя. Я, я, я!
Парень кричит и просыпается, Афродита мокрой салфеткой вытирает ему лицо. Только не заболей, сынок, только не заболей...

* * *
В вагоне Федора было мрачно и жутко. В дальнем темном углу плачут его дети. Воспаленные уши не дают малышам покоя. Полина и Александра готовят новый компресс для детей.
- Это последняя водка, больше нет. Что будем делать, Полина?
- На остановке пойду по вагонам. Может быть у кого-нибудь еще осталась чача или водка, может быть подсолнечное масло, а еще лучше – чеснок. Господи! Только бы дожили! Когда-же нибудь этот чертов поезд остановится – не век ему двигаться по этой голодной степи!
Они говорили шепотом и не потому что могли кого-нибудь разбудить. Нет! Те, кто лежали – были в забытьи. Им было все равно: шум или плач. За две недели они ко всему привыкли. Не могли привыкнуть только к монотонному стуку колес и к двум трупам, которые уже второй день лежали посередине вагона.
Старушка-гречанка и молоденький солдат-охранник – они умерли один за другим. Молодой и старый – два человека пришли в этот мир в разное время и для разных дел, но умерли, почему-то, одинаково.
Кому это нужно, спрашивала отца Александра. Веселый грек не мог ответить ничего...
Дети успокоились и затихли. Александра подошла к Федору и обняла его:
- Папа, мне так жаль Сережу. Он был такой молоденький. Ведь это наша судьба, находится в этом вагоне. А он – за что? Ну, ответь мне, папа!
- Который раз ты меня спрашиваешь! Ну не знаю, что тебе ответить.
- Папа, ты всегда знал все. Что с тобой сейчас?
- Эх, Александра, я знал то, что поддавалось логике. То, что с нами происходит сейчас – это абсурд. А на него ответа у меня нет.
- Я знаю, красавица. Хочешь – отвечу.
Это был слабый, чуть слышный голос Петра. Третий день он не вставал со своего места. В его красивом, молодом теле остались последние признаки жизни. Все пассажиры вагона боролись за его жизнь, но даже военный врач не обнаружил в нем ни одного признака тех болезней, которые косили наповал людей в этом поезде.
- Ты, Федя, не прав. В смерти старухи и молодого – железная логика... Старуха умерла, потому-что ей делать нечего в этом вашем Казахстане. Все ее могилы на берегу Черного Моря. Вся ее жизнь там осталась, у Кавказских гор. Ей никто не нужен, и она никому не нужна...
А пацан? Это совсем просто. Он выполнял приказ, который выполнять не хотел. Всей своей молодой душой – не хотел. Когда он понял, что делает – ему стало стыдно. Вот он и сгорел от стыда... Знаешь, Александра, что он мне сказал однажды ночью... Он мне сказал: «Если ты, Петя, прыгнешь с поезда, я тебя шлепну. А мне этого не хочется. ...Ты понимаешь, Петя, я еще ни разу не целовался с девушкаой. Если я тебя убью, разве я смогу потом прикоснуться к любимой?.. На войне и то не просто: Ты знаешь, что перед тобой враг и, все равно, трудно убивать человека. А ты, Петя, мне почти друг. Не заставляй меня убивать тебя.
- Петя, а разве Сережа воевал, он ведь совсем молоденький?
- С четырнадцати лет он находился в партизанском отряде. Был хорошим разведчиком. Не убил ни одного фашиста, но зато приносил очень ценные сведения...
Голос Петра стал угасать и он замолчал.
- Петя, Петя, открой глаза. – Александра поливала его водой и насильно поила.
- Оставь меня девочка... Я не бежал тогда, только потому, что пожалел солдатика. А теперь у меня нет сил перемахнуть через этот барьер.
... Я знаю, что вы мне не поможете. Значит, нужно самому. Я хочу, чтобы сам начальник поезда, капитан Кротов Семен Ильич – пристрелил меня, пусть ему будет стыдно...
Неожиданно, Петр сделал резкое движение и... встал на ноги. Предже, чем Александра успела его схватить, Петр выпрыгнул из вагона...
Все замерли, даже стук колес стал тише, ... выстрела не последовало...
* * *
Издерганный и узмученный, начальник поезда, видел как из восьмого вагона вывалилось тело мужчины. Но он и не подумал стрелять...
За эти две недели у него появилось чувство огромного уважения к этим благородным и удивительным людям: «Вроде не русские, вроде чужие, но почему, я не чувствую, что рядом враги. В них столько непонятного и, одновременно, - столько нашего родного, русского... Да... видно Иосифа Виссарионыча жестоко обманули». От своих мыслей Семен Ильич вздрогнул. Ему показалось, что кто-то услышал его мысли. И чтобы разрядить обстановку – он вдруг заорал: «Остановить поезд, немедленно остановить этот паршивый поезд...» Он понимал, что пока приказ дойдет до машиниста, пока поезд медленно будет останавливаться – пройдет еще десять минут. Но капитан не мог больше ждать. Решение пришло неожиданно... Нужно спасать парня, но главное не это. Главное – нужно хоронить людей. Что за зараза была в поезде, на этот вопрос не мог ответить даже военный врач. Тиф, гепатит, туберкулез или холера – не все ли равно, нужно спасать тех, кого еже можно спасти...
Поезд наконец остановился. Впереди, позади и вокруг – была одна степь. Она была изранена страшной засухой. Глубокие трещины напоминали огромные пламенные льдины. Казалось, «льдины» разомкнутся и повергнут за собой не только мертвых, но и живых. Удивительно было и то, что кое-где лежал глубокий горячий песок. Создавалось впечатление, что эта странная степь родила для себя и пустыну. Так, для развлечения. – Чтобы любоваться этими небольшими островками.
Без команды – из вагонов посыпались люди. Здесь не было ни воды, ни тени, ни прохлады, но была твердая почва под ногами – и только это, на какой-то момент – всем показалось раем.
- Копать братскую могилу... всем без исключения, это приказ, - орал капитан.
Но люди замерли. Они остолбенели от жестокой несправедливости.
- Как хоронить здесь, без гробов, без отпевания, без крестов? Мы, греки, не хороним так своих детей – тихо и твердо сказал бородатый старик, стряхивая песок со своих потресканных губ.
Семен Ильич понял, что еще немного и он поддастся на уговоры... Вытащив пистолет – он выстрелил в воздух. Затем, хриплым, надтреснутым голосом сказал:
- Следующим выстрелом я убью того, кто не подчинится приказу...
Посмотрев на плачущую женщину, он неожиданно обнял ее, а затем, заглянув ей в глаза, тихо сказал:
- Как вы не понимаете, что еще немного и мы подохнем все, не доехав до места.
Копали долго. Не земля, а бетон находился в недрах этой степи. Тридцать минут работы не дали никакого результата.
Капитан смотрел на бесконечные трупы, лежащие на обочине дороги и, наконец, приныл новое решение: «Хоронить в песке».
... Страшная это была могила, она всасывала в себя трупы, а через несколько минут горячий песок выталкивал уже обугленные тела... Люди стали сходить с ума: одини молили Бога о спасении – другие проклинали его и Сталина.
В ужасе они бросали лопаты и бежали к вагонам.
Капитана вывернуло. Его рвало так, словно вся гадость пройденных дней выходинла наружу.
Успокоившись, он приказал насыпать той, малой земли, которую накопали раньше, сверху, на песочную могилу...
Кто-то слегка коснулся его плеча. Это был Федор. Он держал огромный деревянный крест, сделанный из лопат.
- Товарищ капитан, разрешите поставить и отпеть. Нам, грекам, без этого нельзя.
Капитан отступил и жесто показал: «Начинайте».
Такую красивую, потрясающе-небесную, молитву он не слышал никогда в жизни.
Федор пел и ему вторили мужские и женские голоса.
Здесь, в середине бескрайней Казахской степи, звучала песня на греческом языке. Эта молитва доходила до небес. Беспощадное солнце неожиданно спрятало свои жадные лучи и пошел мелкий, живительный дождь. Люди плакали и вместе с ними плакало это казахское небо, давая силу и уверенность этим странникам.
Капитан был потрясен. Он видел, как к траурной процессии медленно подходили солдаты и офицеры.
- О боже, как это красиво, - подумал измученный товарищ Кротов.
Появление рыжей красавицы, ее сильный голос и взгляд ее изумрудных глаз – неожиданно вернул капитана на землю.
Казалось, он что-то вспомнил. Он бросился бежать в хвост вагона, выискивая глазами то, что потерял вначале похорон. Он искал его, того человека, который помог ему принять единственное правильное решение.
И, наконец, он нашел его. Петр лежал в обжигающем песке и ждал конца своей жизни. Но удивительный мелкий дождь, не дал ему свариться заживо.
«Что же будет со мной», - думал Петр. «Теперь я не хочу умирать».
Вдруг, чьи-то крепкие руки подняли и понесли его навстречу удивительной песне.
- Это вы, товарищ капитан?
- Тише, солдат, береги силы. Осталось всего три дня и мы будем дома.
- Дома? Вы сказали – дома?
- Дом там, солдат, где тебе спиться спокойно. ... Здесь, в Казахстане, больше никто не потревожит твой сон. Потому-что дальше, за этими степями, чужая земля, чужая страна... Туда тебя не пошлют.

Прошло еще четыре дня
Станция «Туркестанская»

... Вот и закончилась последняя ночь этого страшного пути... Медленно, выбиваясь из последних сил, паровоз тащил за собой шестнадцать товарных вагонов.
У дверей каждого вагона стояли, сидели, лежали люди. Они смотрели широко раскрытыми глазами на этот странный мир. Мир без деревьев, озер, рек. Везде только верблюды, лошади, бараны, юрты, саманные домики и грязные, узкоглазые ребятишки...
Станция «Туркестанская» немного взбодрила путешественников: было несколько деревьев, большая водокачка и само здание, слава богу, построенное из кирпичей.
Поезд остановился, но из станционного радиодинамика раздался строгий голос:
«Выходят пассажиры только последних восьми вагонов. Начиная с конца: от 16 до 9 (включительно). Остальные последуют до следующей станции Шаулдер».
Медленно, нехотя – выползали люди из своих вагонов. Никто не бросился им навстречу. Никто не принес носилки для больных. Никто не протянул им стакан холодной воды. Все было пыльно, грязно, сухо и неприветливо.
Несколько казашек с детишками любопытно смотрели на приезжих, еле сдерживая свое потомство, которое энергично рвалось навстречу гостям.
Все молчали. Только Николай, в блеклом мундире офицера, стыдливо прикрывал ладонью, покрытые дорожной пылью и паровозной гарью, награды. Он искал глазами Федора и, увидев его, крикнул: «Я найду тебя, Федя». Да, он его найдет! Но пока Николая ждали: маленький горняцкий поселок Миргалимсай, свинцовые рудники, где, сгибаясь под тяжестью пород, обдирая коленки до крови – он потеряет свое здоровье, заболев туберкулезом. Но самый страшные и тайный враг этой местности – была тухлая вода, которая черпала свой яд из недр земли. Вот она и унесет за собой еще десятки жизней. Жизней – не только греков, но и политических русских и умных евреев и советских немцев с Поволжья...
Товарный состав из Батуми еще стоял на станции, когда по узкоколейке подошел состав с открытыми бортами для перевозки свинцовой руды. В эти, открытые вагоны, и погрузились: Николай со своей семьей и остальные пассажиры, вышедшие на станции «Туркестанская»...
Александра в последний раз окинула взглядом захудалую станцию и с надеждой сказала: «Наша станция обязательно будет лучше».
* * *
... Одинокие всадники, необыкновенно пластичные верблюды, голодные степи, пустынные пространства и поезда, поезда, поезда...
Это единственное, что можно было видеть из, широко распахутых дверей, вагонов.
«Путешественники» смотрели на этот, сухой и обветренный, мир с непониманием.
«Разве здесь можно жить? Разве здесь можно работать?» – только эти вопросы сейчас сверлили головы уставших и измученных людей. Каждому из них виделось море с его тенистым, овеянным прохладой, приморским бульваром.
...Когда это будет вновь? И будет ли когда-нибудь?... Будет, обязательно будет – для тех, кто захочет или кто сможет вернуться...
...Поезд резко затормозил, его колеса издали такой скрип, словно криком своей железно й души хотели сказать: «Хватит, приехали, мы тоже устали».
Никто не ждал приказа. Все и так знали, что эта станция последняя, куда их доставил поезд.
Худой и издерганный, капитан Кротов, смотрел на собирающихся вокруг него людей, с какой-то, неизведанной до сих пор для себя, нежностью. Он почувствовал, как его стало морозить, а потом трясти. Впервые, за всю свою военную службу, он точно знал что должен сказать то, что думает, иначе не будет ему прощения перед самим собой. С трудом унимая дрожь, он разомкнул свои потресканные губы:
- Сейчас мы расстанемся. Каждый пойдет туда, куда укажет это предписание. Могу только сказать, что многодетные семьи будут жить здесь рядом, в колхозе «Красный Октябрь». Семьи, где имеются взрослые мужчины и хорошие специалисты, отправятся на грузовиках в город Чимкент.
Но не для этого я вышел сейчас к вам. Об этом вам расскажет старший лейтенант милиции – товарищ Нисамбаев.
Я же хочу попрощаться. Нехорошо, когда военный человек распускает нюни... Но видно этого мне не избежать. Я ... чувствую себя умирающим преступником на исповеди. Я, почему-то, обвиняю себя в смерти ваших близких, в болезнях, которые вам пришлось перенести, в голоде и жажде. Поверьте, я тоже страдал и физически и морально... Нет! Нет! Я не оправдываться вышел к вам сейчас, а просить прощенья. В моей власти было наказывать вас, но жалеть вас я не имел право, иначе мы не доехали бы сюда. Мы все устали. Сейчас – расстанемся, и, я надеюсь, навсегда. Но одну тайну я вам открою: вы очень хорошие, честные люди. Благодаря вам – понял, что я тоже не кусок железа, что у меня тоже человеческое сердце. Я научился прощать себя, а через это прощение, я научился прощать людей. Спасибо вам за это.
Махнув рукой, капитан резко повернулся и быстро пошел к пыльному «газику», одиноко ожидавшему его у дверей станции...
С криком и воем, люди бросились следом за ним.
- Не оставляй нас, капитан!.. Не бросай нас!... Как же мы без тебя? – неслось со всех сторон.
«Путешественники» облепили своими телами автомобиль, преградив дорогу.
- Давай! Жми! – крикнул водителю слабым, надтреснутым голосом, капитан...
...Что это было? Никто не понял... Но каждый из них ощутил внутри себя пустоту. Словно, одновременно, оборвались все нити, связывающие их с жизнью... Они снова были на вокзале и снова – одни... И снова они замолчали.
...Так, в беззвучном плаче, они просидели еще минут пять. Наконец, голос старшего лейтенанта вернул их к реальности.
Была проведена перекличка, на которую чаще звучали ответы: Умер, умерла, умер, умерла, умирает, умирает, умер...
По лицу товарища Нисамбаева нельзя было прочесть ничего. Его узкие глаза, почти не светились. Широкие скулы и приплюснутый нос – таили все эмоции, происходящие в его душе; а гладкий лоб и смуглая кожа, скрывали возраст. Для «путешественников» - он был, как экзотическая кукла. Они не знали: бояться его или можно с ним поспорить; добрый он человек или злой и опасный; теперь он здесь главный, а вокруг никого, кроме беспощадного солнца и голодной степи...
Поэтому люди подчинились старшему лейтенанту – безропотно. Только когда все сели по своим грузовикам, Иордан неожиданно выпрыгнул из машины и бросился к грузовику в котором сидела Александра.
Все ждали, что сейчас щелкнет затвор автомата, но старший лейтенант терпеливо наблюдал прощанье.
- Александра, как только можно будет, я приеду за тобой и заберу тебя в Чимкент. Жди меня! Я люблю тебя навсегда!
Станция «Шаулдер», со своим одиноким зданием и водокачкой, была позади.
...Впереди – колхоз «Красный Октябрь», напоминающий большой аул: саманные домики, деревянные бараки, юрты и, небольшие кирпичные здания – для начальства. Да, еще: два, три полузасохших тополя... Вот и вся красота...
Грузовик остановился на «центральной площади» колхоза. Впрочем, куда не глянешь, везде одна центральная площадь, длинною в Голодную степь.
Возле этой площади стоял маленький домик, на котором было написано «Комендатура».
Вот здесь, на этом самом месте, грузовик и высадил наших «путешественников»...
Наступил уже вечер. Зной не спадал. Только солнце уже не пекло и не разъедало глаза и кожу. Странно..., но дышалось легко: воздух был горячий и сухой.
Тут же собрался весь колхоз, человек 20, считая детей. Местные жители смотрели на приезжих с огромным любопытством, но без всяких эмоций. Они развели огромный костер. Кто-то готовил плов, кто-то жарил барана. Тут-же, в специальной печи, пекли лепешки, которые понравились абсолютно всем, а дети, буквально, вырывали их их рук старушки-казашки.
- Странно, такая жара, а от костра как-будто прохладой веет, - тихо сказала Александра, ни к кому не обращаясь.
- Ничего странного, кызымка. Когда горячий воздух с земли и горячий воздух костра – сталкиваются. Получается, как драка, как мельница – вот отсюда и воздух.
Александра резко обернулась – перед ней стоял красивый, беловолосый старик.
- Ой, дедушка, как вы меня напугали.
- Здесь, кызымка, ничего не бойся. Казахи народ безобидный. Мы знаем закон гостеприимства. Мы никогда не обидим человек.
- Дедушка, а как вы здесь живете? Здесь же очень плохо?
- Почему плохо? Будешь хлопок сажать, потом собирать; баранов пасти; арыки рыть; огороды поливать. А потом, когда весна будет, ты такую красоту увидишь, что никогда и нигде не увидишь. Вся вот эта земля, вся эта степь, до самого-самого края – становится очень красивой.
Весной расцветают маки и тюльпаны. И ты не найдешь ни
одного кусочка земли, чтобы он был голый...
Говорят, когда баи делали набеги на аулы, увозили наших
дочерей и сестер – здесь пролилась кровь наших отцов и
братьев. Вот, с тех пор, каждую весну, степь дарит им цветы.
- Отец, а откуда вы так хорошо знаете русский язык? – спросил Федор, давно прислушиваясь к разговору своей дочери с почетным аксакалом.
- Послушай, уважаемый, не твой поезд первый и, наверное, не последний. Вы греки. Были немцы с Волги. Сейчас они под Джамбулом. Хорошо работают люди, аккуратно... Комиссаров тут много. Заставят – научишься!
- Отец, а что ты думаешь, что будет с нами? – снова задал вопрос Федор.
- Будешь слушаться, может дом построишь. Не будешь – в яму с водой посадят. Большой начальник – слушать надо.
- А где ваш большой начальник? – не унимался Федор.
- Вай! Как много спрашиваешь, человек! Завтра, завтра приедет! Все объяснять будет... Лучше пойдем, барашка кушать, кумыс пить. Сила будет. Работать будешь. Яма не сядешь.
...Горел костер. Звучала домбра. Александре не понравился звук этого казахского инструмента. Что-то дикое и неприятное было в этой непонятной музыке.
Поискав старика, девушка подошла к нему. С девичьей непосредственностью, глядя прямо в глаза аксакалу, она вызывающе сказала:
- Это, вовсе не музыка. Здесь нет мелодии, нет души. Зачем вам такая музыка? От этого бренчания меня тошнит. – Старик посмотрел на греческую красавицу и грустно покачал головой.
- Тебе не нравится эта степь, потому что она принесла горе твоему народу. Ты ее не понимаешь, потому что тебя насильно заставляют здесь жить. Как же тебе может нравиться эта музыка, если тебе приказывают ее слушать... А вот если когда-нибудь ты полюбишь Казахстан, тогда ты и поймешь его музыку. Это мудрая песня степей. В ней акын говорит о ваших страданиях. Еще, когда ваших грузовиков не было видно – он уже слышал, как шумит земля, под колесами вашего поезда.
Вот тогда он сказал: «Новых страдальцев нам везет железный караван. Снова будут плакать и умирать люди. Снова будут голодать и болеть дети. Давайте разожжем для них костер наших сердец и споем им песню, чтобы успокоить их души. Может быть тогда благородство не покинет их, и доброта успокоит их разум.
Неожиданно Александре стало стыдно. Она вдруг обняла старого казаха и тихо сказала ему на ухо:
- Прости меня дедушка, я, наверное, еще очень глупа. Но я тебе честно скажу – таких хороших людей, как казахи, я еще не встречала на свете. – Аксакал улыбнулся и похлопал девушку по плечу.
Вокруг костра сидели все вместе. Говорили мало! Один от незнания языка, другие от усталости.
В сердцах изгнанников было неспокойно, грязно и гадко. Единственное, что успокаивало этих обездоленных людей – это то, что наконец, их дети накормленны, кое-как умыты. И теперь, спокойно спят, не вздрагивая от паровозных гудков и скрежета колес.
Положив голову не сильное плечо своего отца, Александра грустно сказала: «Неужели, теперь здесь наш дом?» Ответа она уже не слышала, потому что крепко заснула...

Чимкент

Четыре грузовика въехало в еще спящий город. Светало... Был отдан приказ – всем оставаться на местах до открытия спецкомендатуры. Уставшие люди и без приказа, давно уже спали в своих пыльных, раздолбанных грузовиках.
Чимкент, оказался на редкость симпатичным городом...
Проснувшись от птичьего гомона, пассажиры грузовиков, разинув рот и распахнув глаза – удивленно ахали.
Город утопал в зелени, а парк Спецкомендатуры поражал своей изысканностью. Иордан толкнул Филиппа в бок.
- А ты боялся, что в этом городе будут одни мусульманки. Смотри, какие девушки возле газированной будки. А воду, кстати, продает еврей.
Филипп радостно потер ладошками.
- Вообщем, знаешь, брат, я здесь остаюсь.
- А куда ты денешься. Дальше нас не отошлют. Дальше – Монголия, Китай. Правда, отсюда и до Сибири недалеко... Конечно, только в другом направлении..
Братья не успели еще до конца разобраться в географии, как услышали приказ, что нужно собраться у входа Спецкомендатуры.

* * *
В кабинете коменданта, товарища Леонида Быстрова – было просторно и светло. Огромный скромный письменный стол и два портрета на стене – Ленина и Сталина.
Размалеванная машинистка в углу и большая бабочка на стекле: бедняжка по ошибке залетела, а теперь не могла найти дорогу назад. Товарищ Быстров хотел прогнать бабочку, размахивая газетой, но не рассчитал силы и убил несчастную. Она упала на пол и, в предсмертной агонии, дергала крылышками.
За этим занятием и застала семья Паниди своего нового начальника. Они смотрели на человека, который, отныне будет распоряжаться их судьбами. Быстров – семье Паниди не понравился. К сожалению для последних, симпатии оказались взаимными.
Товарищ Быстров, вообще, не любил красивых людей. Сам он был очень толстым, обрюзглым молодым человеком. От него пахло бараньим жиром и бишбармаком. Он обожал мусульманскую кухню, особенно любил плов, который можно было есть не только руками, но и горстями. Казахам он симпатизировал: ничего не понимая в азиатской красоте – он считал этих людей далеко не симпатичными и не умными. Эти два факта его устраивали, он очень даже ладил с местным населением. Абсолютно не догадываясь, чего эти мудрые добрые люди шли на большие компромиссы, чтобы окончательно не разбудить зверя в этом глупом человеке...
Он смотрел на бравых парней и на двух потрясающих женщин и, от зависти и несправедливости, в нем закипала злоба. Уткнувшись в бумаги, он искал, чем бы больнее наказать этих самовлюбленных греков. Искал, но не находил.
- Что? Все мастера и профессионалы?
- Да... мы потомственные строители, - сдержанно, за всех, ответил Вангели.
- А кто из вас Сосо Солуквадзе? Почему он дописан? Кто таков?
Вангели сделал чуть заметный жест, тем самим остановив Сосо от объяснений, и добавил сам.
- Он наш зять, муж моей дочери. Приехал добровольно.
Товарищ Быстров расхохотался, разбрызгивая жирную слюну по кабинету. Пнув ногой мертвую бабочку, он вплотную подошел к Сосо и... очень пожалел об этом.
Красивый, белокурый, голубоглазый, огромного роста, грузин подавил своей значимостью жирного нкведешника. Сосо смотрел сверзу вниз на мерзкого человечка, невинно хлопая глазами. И хотя взгляд парня выражал страх и непонимание, товарищ Быстров этого не заметил. Сосо и все остальные мужчины напомнили ему могучих атлантов... Своим носом он утыкался им в пояс и боялся поднять глаза.
Поняв свою ошибку, он быстро отбежал к креслу и оттуда, издалека, сказал:
- Мужчины – чернорабочими на стройку. Женщины – разнорабочими на кухню, отмечаться каждую неделю в НКВД. Жить в самом последнем бараке на окраине города... И... не возражать!
Товарищ Быстров напрасно боялся: Никто и не смел ему возражать. Истерзанные, измученные люди хотели одного: помыться и прилечь.
Семейство Паниди вышло из кабинета и медленно направилось к выходу, где их ждал все тот же грузовик.
У выхода, Янгули неожиданно остановился. Надев куртку, которую он держал в руках, достав из кармана портрет Сталина, разгладив его и приложив к груди, как икону, он побежал обратно в кабинет. Все ахнули и пытались остановить юношу, но было уже поздно... Янгули ворвался в кабинет товарища Быстрова – без стука.
По-прежнему, прижимая портрет Сталина к груди, он резко сказал: - Только в нашем поезде умерло свыше тридцати человек и еще столько – при смерти... А сколько эшелонов приходят сюда каждый день? Вот и посчитайте... Я думаю – это очень не смешно, товарищ начальник!!! Очень даже не смешно...
Хлопнув дверью, юноша вышел из кабинета...
Товарищ Быстров, прижавшись к креслу не мог двинуться от страха и шептал:
- Кто эти люди: чего хотят они от меня? Они даже не боятся, что я могу их уничтожить...
С коменданта обильно капал пот. Но создавалось впечатление, что от необъяснимого и жгучего, страха – жир этого толстого человека, с молниеносной быстротой плавится и вытекает из него, как из бурдюка – масло...

Прошло три месяца
Чимкент

...Стройка. Вангели с сыновьями и зятем работают под палящим солнцем. Но то ли руки соскучились, то ли, устав от неопределенности, мужчины работают с радостью. Все им нравится: и солнце и небо и раскаленный воздух...
- Папа, ты так работаешь, как-будто для себя строишь – смеется Янгули.
- Янгули, только прожитая жизнь и страдания делают человека мудрым. Она может настигнуть даже самого умного человека... Я боюсь, чтобы руки мои не поглупели. Этот город строить нам, дети мои... Может быть для этого нас и привези сюда.
- Ты все шутишь, отец! Стоило, чтобы погибло столько людей, чтобы настроить здесь города? И дать жизнь степям?...
- Оставь отца, Янгули. Он прав! Ты можешь назвать мне хотя бы один город, который не был бы построен на крови. – Возмущенно заметил Иордан. – Вы знаете, что мне до сих пор снится этот проклятый медведь. Опять что-то случится.
- Ты сам виноват во всем, брат. Мне, например, снятся только девушки. И каждую ночь – одна лучше другой... Достал ты на со своим медведем, - лихо работая и громко смеясь, говорил Филипп.
Иордан перестал работать и вплотную подошел к отцу:
- Папа, ты знаешь какое самое большое счастье на свете?
- Какое же, сынок?
- Самое большое счастье – это то, что мы не можем читать мысли друг друга и не знаем дату нашей смерти. Представь на секунду, что бы случилось с миром, если бы только на одно мгновение – они могли бы понять все. Это конец света...
- А я думаю, что если бы хорошие люди знали день своей смерти – много добра было бы на свете, - вдруг серьезно сказал Филипп.
- Ничего ты не понимаешь в психологии людей, - грустно сказал Иордан.
- Даже самый хороший человек имеет одну самую большую слабость: любовь к ближнему своему. Только ради него он будет жить последние минуты на этой земле.
- Эх, о чем ты думаешь, Иордан! Я считал, что ты будешь страдать об Александре, - ехидно заметил младший брат.
- Я о ней не думаю – она живет в моем сердце постоянно. Заместитель коменданта мне обещал сегодня пропуск в Шаулдер, на два дня. Я ее привезу сюда, понятно тебе!
Вангели смотрел на своих дете и тихо улыбался. Ему нравилось, что его сыновья не уткнулись мыслями только в житейские невзгоды. Ему нравилось, что они хотят думать, рассуждать, любить... Но он спрятал свою улыбку и строго прикрикнул:
- Давайте работать, друзья!
Хотите или не хотите – скоро нам отсюда не выбраться, так постараемся заставить этих людей ценить нас.
Даже если самый последний и ничтожный человек – будет за нас – мы выкарабкаемся из этой истории...

Шаулдер

Приехав на товарняке до станции, Иордан, вот уже два часа, был в пути. Жара стояла сверх обычного. Земля накалилась до такой степени, что юноша чувствовал, как плавится подошва на туфлях. Пальцы на ногах касаются колючек, а, почти испекшиеся, ящерицы, пытаются пробраться в обувь – лишь бы скрыться от солнца... Вечный спутник человека в степи – это коршун. Но и его сегодня не было видно.
Южно-Казахстанское солнце улыбалось все шире и шире, обжигая своими лучами влюбленного парня.
А он все шел и шел, задыхаясь от пыли и не чувствуя колючек.
- Эй, парень, ты что – самоубийца?  Разве можно гулять в такой день по степи. Ни шапки, ни воды, ни одежды... Э.. э... Куда идешь?
До Иордана только сейчас дошло, что с ним кто-то разговаривает. Раскрыв свои, полуобгоревшие веки, он увидел запыленный грузовик – цистерну с надписью – вода.
Водитель не стал ждать, пока молодой человек очухается. Он выскочил из машины и окатил незнакомца водой. Затем, почти насильно, усадил его рядом с собой.
- Я так понимаю, ты идешь в колхоз «Красный Октябрь»?
Иордан смотрел на своего спасителя, не веря своим глазам.
- Да, я иду на свиданье!
Молодой казах резко затормозил, потому что хохот, вырвавшийся из его груди мешал ему управлять машиной.
- Эх, балам, балам, ты не на свидание шел, а на свои собственные похороны. Разве со степью так шутят? Меня тебе, сам аллах, послал. Слава ему.
Казах поднял глаза вверх и правой рукой провел по своему лицу, коснувшись тонкой бороды – словно умылся невидимой святой водой...
Через двадцать минут они уже въезжали в колхоз.
Навстречу цистерне с водой высыпали все: кто с бидоном, кто с кастрюлей, кто с чайником.
Люди не толкались, а спокойно становились друг за другом. Только нервничали переселенцы. Грекам этой воды было мало – они боялись что и ее не хватит...
Через несколько минут появился председатель колхоза – Серик Нарзолиев. Этот человек занимал много должностей. Он был и местный милиционер, судья, учитель и, наконец, комендант.
Добрый, хороший человек, и, единственный грамотный в колхозе.
Выйдя к людям – сначала по-казахски, потом по-русски – сказал.
- Завтра водокачку починят и у нас снова будет своя вода. Не переживайте, товарищи.
Иордан искал глазами Александру. Трудно было в этой пыльной разношерстной толпе – найти ее. Но он ее сразу узнал. Несмотря на то, что голова ее была повязана большой косынкой, скрывающей почти все лицо девушки, оставляя только глаза и нос.
Это была его Александра, которую он любил Навсегда.
Выскочив из машины, он бросился к ней, но его остановил председатель колхоза.
- Молодой человек, я вижу ты не наш. Зачем приехал?
Трясущейся рукой он выхватил из кармана бумагу.
- Вот разрешение заместителя коменданта города Чимкента. Я приехал за своей невестой.
Серик Нарзолиев, взяв под локоть парня, отвел его в тень. Его узкие глаза излучали такое тепло, с которым не могло сравниться даже Южно-Казахстанское солнце.
- Кто твоя невеста?
- Василиади Александра.
- А... это дочка нашего Федора.
Слово «нашего» - приятно отдалось в сердце уставшего парня.
- Да, это дочь Федора.
- Слушай, сынок, нужно увозить их отсюда. Дети очень больны. Мы ничем не можем им помочь. Только в Чимкентской больнице их могут вылечить. Они уже почти ничего не слышат. Спасай их сынок.
- А как я это сделаю?
- Я тебя научу. Пройдем в комендатуру.
* * *
Александра заметила Иордана еще тогда, когда цистерна остановилась на площади. Она не знала: радоваться ей или огорчаться. Она понимала, что Иордан приехал за ней. Единственное спасение из этой жаровни – это выйти замуж и уехать в город. На это пойти она не могла. Она не могда оставить отца, Полину, а главное, больных детей. Поэтому, когда ее душа трепетала от счастья – мозг охлаждал ее своей рассудительностью.
Девушка спокойно стояла в очереди за водой, но с тайной надеждой наблюдала за председателем и за Иорданом.
А мужчины вошли в здание комендатуры, где председатель становился комендантом.
- Как тебя зовут, сынок?
- Иордан Паниди.
- Так вот, товарищ Паниди. Я приготовил здесь письмо, для начальника Чимкентской комендатуры, товарища Быстрова. В этом письме я пишу, что уменя претензий к семье Василиади – нет. Но за жизнь детей – я отвечать больше не могу. У меня нет хороших врачей, нет лекарств. Пусть он оформит эту семью у себя. И пусть детей спасают Чимкентские врачи... Бери это письмо. Поешь и вместе с Еркеном, водителем цистерны – поезжай назад. Да, ... кстати, теле телефон. Чтобы ты не приезжал, я сам их отошлю отсюда.
- Спасибо вам большое, я так и сделаю... Но если Александра захочет – можно я ее заберу с собой.
- Забирай! Но она не бросит детей. Я давно понял серце этой девушки.

* * *
Наконец, парень был уже рядом с ней. Взяв наполненный бидон из рук Александры, он молча пошел рядом с ней.
Маленькая саманная кибитка, поразила Иордана. Полусогнувшись, он с трудом вошел в помещение.
Федор и Полина сидели на полу и пили чай. Рядом, на кашме, лежали дети...
Неожиданный восторг появился на их лицах. Даже дети, одураманенные болью, пытались улыбнуться.
- Ердани, дорогой, садись на пол. Наши потолки – не для твоего роста. Какими судьбами? Рассказывай...
Иордан смотрел на веселого грека и крупные слезы предательски покатились из его глаз.
- Не плачь, дорогой! Хаши у меня нет. Музыку тоже играть нечем. Но зато у нас есть домбра. Хочешь, я тебя научу на ней играть?
- Вы все шутите, дядя Федя!
- А что сейчас, Ердани! Знаешь чему научился я у этих простых безграмотный людей? Не знаешь, а я тебе скажу: я научился радоваться тому, что наступило утро. Что солнце сильное и печет хорошо. Что скоро будет вечер, а потом ночь. Я научился радоваться появлению звезд на небе, ящерице на земле. И многим, многим вещам. Оказывается, можно жить и без моря, и без хаши, и без красного вина. Вот без музыки жить нельзя... Нет, никак нельзя! Ты знаешь, Ердани, эти люди никогда не ссорятся, не ругаются, а вот радуются по разным пустякам....
Ты знаешь, им даже Сталин не нужен. Они его не боятся, но они его и не любят. А знаешь почему? Да потому что они вообще не знают, кто он такой!
Сказав это, Федор начал хохотать. Это не был нервный смех, это был смех от души. Он заливался звонким смехом, каким не смеялся со времен своей хашной. Глядя на него, стали смеятся все. Этот хохот услышали и на улице. К кибитке Федора прибежали греки. Слыша радостный смех Федора, они тоже начали радоваться вместе с ним.
Да, и местное население, не заставило себя долго ждать. Где-то заиграла домбра и запахло жареным барашкой...

* * *
Федору не нужно было говорить о причине визита Иордана. Он и так все знал давным давно. Прочтя письмо председателя, он принял решение.
- Еркен через час уезжает. Александра поедет с тобой и возьмет Афиночку. Ей очень плохо. Боюсь, чтобы не было поздно... Когда все устроится, приедем мы. Вот тогда и сыграем вашу свадьбу. Удачи тебе, сынок. Береги моих девочек...
Грузовик с пустой цистерной несся по степи, оставляя за собой огромные клубки пыли. В кабине сидели четверо.
Еркен украдкой поглядывал на Александру и каждый раз удивленно пожимал плечами: бедный казах не мог поверить, что на свете существует такая красота.
Десятилетняя Афиночка, успокоенная тем, что скоро врачи ей дадут хорошее лекарство и больше ее ушки и голова болеть не будут, спокойно уснула.
Александра и Иордан, впервые за все время знакомства, сидели рядом. Сейчас, когда появилась такая возможность, наконец, поговорить – они молчали. Ощущение, что один сидит рядом с другим – было настолько велико, что почувствовать: Что это такое? – мог только тот человек, который был когда-то влюблен так, как эти молодые и красивые люди.
Иордан не понимал: счастье ли это, что неземная красота Александры теперь будет принадлежать только ему. Он просто чувствовал, что в него вливается новая, до сегодняшнего дня – неизвестная и непонятная – жизнь. «Так вот что такое любовь? Это продолжение тебя самого. Это тогда, когда хочется жить, чтобы твоей жизнью распоряжался другой. Это тогда, когда становится страшно умереть, потому, что тем самы ты лишишь другого, части его жизни.
Иордан не верил своему открытию...
Но как же так получается: если любовь продлевает жизнь любимого твоего человека, но в критический момент ты закрываешь его своим телом, чтобы спасти ему жизнь – ты же умираешь? Значит ты лишаешь его своей жизни!...
Когда Иордан совсем запутался в своих ощущениях, его вновь посетило озарение: все правильно – если должна уйти одна жизнь – отдаст свою, взамен. И ты умрешь счастливый... Вот оказывается секрет нашей жизни.
Радостно улыбался Иордан, глядя на задумчивое, но светло лицо девушки. Наконец, он сжал ее руку и тихо прошептал на ухо: «Я все понял... нам с тобой долго жить...»
Девушка слегка кивнула и положила свою голову ему на плечо. Ей давно уже все было понятно, еще тогда, когда он впервые подошел к ней.
Александра закрыла глаза и мысленно обратилась к богу. Она просила у него прощение. Только Христос и она – знали за что.
Перед глазами девушки мелькали воспоминания: смерть, крики детей, плач, смерть, молитва, похороны и опять смерть. Тогда, ночью, когда все спали, она подощла к двери вагона и глянула в степное небо. Оно было спокойное, зведзы приветливо мигали, спокойно светила луна.
- Тебе хорошо? – спросила Александра, глядя куда-то поверх звезд. – Как же ты можешь творить такое? Почему не остановишь? Почему за все грехи на земле, должны расплачиваться мы? Ведь в тебе тоже текла греческая кровь! Ты знаешь, я люблю тебя, я верю в тебя, но я не довольна тобой... Если хочешь, чтобы я тебя простила – возьми у детей их боль и дай мне!...
Но небо осталось спокойным, лишь слегка посуровели звезды, всем своим видом они говорили: одумайся, что ты говоришь! Ты же споришь с самим Христом!...
И сейчас, держа голову на плече любимого, она мысленно просила прощение у господа:
Я знаю, что тебе для чего-то нужны наши страдания, но я слишком молода, чтобы понять Это. Но зато, я поняла другое. Всей своей нетронутой душой, я поняла твою мать – Марию... Так вот что такое любовь! Любовь – это когда и мысли, и душа, и тело – принадлежат одному, невидимому, непорочному чуду. Любовь – когда ты полностью принадлежишь этому таинству. Отдаешься ему до бесконечности – без сожаления и оглядки.
Для Марии таинством любви – было святое отношение к богу. Только он был для нее жизнью, воздухом и любовью.
Иосиф же – был просто подарком этой святой природы, которому надлежало разделить вместе с Марие ее божество, ее любовь к богу – отцу, богу – сыну и к святому духу – что для них теперь стало Едино.
Все эти возвышенные и трепетные чувства – я не отдаю тебе просто. Я отдаю этому земному почти незнакомому парню. Я не знаю, что он сделает с моей душой, с моим телом, с моей жизнью. я слишком молода, чтобы понять все это. Я только знаю, что всюду последую за ним. Я отдам ему свою жизнь, я буду верить ему. – Единственное, что я не прощу ему – это предательство к тебе... Сейчас мир перевернулся – рушат храмы, убивают священников, проклинают тебя и отрекаются от тебя... А ты молчишь и спокойно смотришь на все это. Да – я не пошла за тобой, я выбрала человека. Но если он когда-нибудь предаст тебя, тогда я пойму, что чистых людей – нет. Что человек создает только порок, а порок – человека. То есть, человек и есть порок. Тогда я брошу земную жизнь и уйду в монастырь, чтобы служить только тебе... Мир тонет в крови, мир погибает – помоги ему и сохрани мне этого юношу, который для меня первый на земле человек. Я не буду ему верить безгранично. Я буду верить ему только до горизонта. Потому, что у каждого человека – свой горизонт. За которым – Он и его Совесть вдвоем, остаются наедине с Тобой...
...Вот, оказывается, о чем думали – эти двое молодых людей. Они не чувствовали – ни пекло, ни жажду, ни едкую пыль в глазах...
Все очень просто – любовь, как говорится, слепа. Она не видит ни боли, ни радости. Она отрекается от смерти и от жизни. Порой, она забывает о боге, бывает – забывает о нем на очень долго, но никогда – навсегда...
Только Еркену было непонятно поведение молодых: «Подумаешь, влюбленные! Мне тоже нравилась девушка... И если мне удаваломь побыть с ней, хоть минуту, вдали от родительских глаз – я время зря не терял. Я успевал хоть раз поцеловать ее в щеку! А эти – застыли, как два верблюда, заблудившиеся в песках...»

Чимкентская спецкомендатура

Иордан, Александра и малышка Афина приехали в Чимкент ночью. Несмотря на жуткую усталость, Александра отказалась провести ночь в бараке у Вангели. Видя, как семья Паниди были ей рады, как заботливо отнеслись к ребенку, все равно, девушка настояла на своем. Тогда Иордан попросил соседку-узбечку приютить Александру с сестрой, на время, у себя.
Узбечка была вдовой. Она жила в небольшом домике возле бараков. Помещение составляло несколько комнат и даже имелся маленький дворик. Ей, с двумя детьми, вполне хватало и одной комнаты. А две остальные, она «с радостью будет сдавать переселенцам, если, конечно, они этого захотят».
На том и порешили. Александра знала, что правдами или неправдами, но она добьется, что вся ее семья будет здесь. На первое время – это жилье ее устраивало.
Утром, когда еще весь город спал, девушка взвалила на плечи больную сестренку и направилась в спецкомендатуру. Она хотела быть первой. Она спешила, потому что сестру срочно нужно было отправить в больницу. Без санкции товарища Быстрова, больную не примут ни в одной больнице.
На работу комендант всегда приходил вовремя. Возможно, это единственное, что он делал хорошо. Ему безумно нравилось наблюдать, как его сослуживцы, не зная, что их начальник наблюдает за ними из окна своего кабинета, спотыкаясь, спешат по своим местам. И как они дрожат, видя насмешку на его толстых губах.
Приемные часы у него – с 10:00 до 14:00. Сейчас – только восемь. Можно было расслабиться: пройтись по кабинетам, попугать своих подчиненных; придраться к какой-нибудь писанине; затем пройтись до газированной будки и, в который раз, спросить старого еврея, как его фамилия: на десерт – вульгарная секретарша с упругими грудями и ее томный писк, доставляющий Леониду Кондратьевичу колоссальное удовольствие.
Но больше всего товарищу Быстрову нравилось допрашивать переселенцев. Даже простой визит человека к нему на прием – он мысленно называл допросом.
Вот где он чувствовал себя маленьким Берия! Его воображение ярко представляло: что бы сказал, как повел бы себя Лаврентий Павлович на его месте.
По наслышке он знал, что Берия всегда говорил мягко и с улыбкой – от этого его жертва теряла свои пол-жизни на первых минутах разговора.
Товарищу Быстрову очень хотелось походить на своего кумира... Но зачастую – срывался, не дотянув своей улыбки даже минуты.
Обычно комендант приходил на работу в штатском: жара донимала его жирное тело. Но сегодня он был при полном параде. Новые погоны майора так и сверкали, так и переливались в лучах казахстанского солнца, что невольная гордость за себя, любимого, переполняла его широкую грудь...
Александра ворвалась в его кабинет – без записи, не в часы приема и даже – без стука. Положив больную сестру на письменный стол коменданта – она сурово посмотрела ему в глаза.
- Я думаю, что товарищ Сталин вас покарает сурово, если эта девочка умрет на этом столе, в вашем кабинете.
Товарищ Быстров опешил. Он – майор НКВД, комендант города Чимкента – практически хозяин города. Он – гроза всех переселенцев Южного Казахстана – стоит вот так, в новеньких майорских погонах, и терпит наглость какой-то девчонки!
- Непостижимо! Что вы себе позволяете. Вон отсюда! Эй, охрана! Кто пустил сюда эту дрянь.
Подойдя к ребенку, он размахнулся, чтобы скинуть его со стола. Но девушка повисла на его руке и завопила.
- Помогите! Он избивает ребенка. Товарищ Быстров – враг народа... На помощь!
Такого разворота событий никто не ожидал!!! Как вести себя в этой ситуации – никто не имел представления. Товарищ Быстров привык вкушать удовольствие от приема посетителей. Они были разные, но существовал один момент, который объединял всех – это внешний или внутренний страх. И чем больше было гордости в человеке, чем ярче выпирал из него интеллект, тем развязаннее и кровожаднее был комендант; тем яростнее и беспощаднее вытирал он свои грязные ноги, об эту гордую и смелую душу. Семейных людей – сломить было легче. Они всегда боялись за судьбы своих близких, за судьбы своих детей. Политических – он брал заботой и вниманием, не требуя от них ничего. И когда измученный и голодный человек, успокаивался – товарищ Быстров резко менял свою тактику и отсылал несчастного на самую тяжелую работу, где тот начинал гнить заживо и, наконец, умирал, неузнаваемый никем. Между изнурительной и непосильной работой в лютый мороз – и той же работой – в сорокапятиградусную жару – есть одна и очень большая разница. Холод – убивает микробы даже в грязной воде. Воздух чист. Продукты, если они есть, сохраняются дольше. В жару – одна только пыль, может стать ядом, не говоря о еде, о воде (чистой с виду). Раны – гниют с неимоверной быстротой, распространяя повсюду заразу. А сердце, обыкновенное человеческое сердце, устает – одновременно работать и бороться со зноем. Оно не выдерживает и разрывается на части. А если жара била в мозг, то разрывала его на мелкие части. Человек умирал или превращался в зомби.
Каждый день, с огромным удовольствием, товарищ Быстров здесь, в своем кабинете, проигрывал «веселые» сцены из своего спектакля.
Но явилась эта дрянь и перечеркнула весь сценарий! Комендант смотрел на орущую незнакомку, на плачущего ребенка и на народ, прибежавший на крик. Что делать? Слова «Сталин», «враг народа» - ударили бумерангом по его маленькому мозгу: «А ведь могут ударить по жизни! Кто его знает, что может наделать эта девчонка? Ведь у нее нет ничего святого... Ладно, я ей потом отомщу, а сейчас нужно выполнить то, что она просит».
- Успокойся, девочка моя, давай сюда твои бумаги. Никто не хотел обидеть ни тебя, ни твою сестру. Просто нужно было придерживаться правилам, которые вывешены на дверях.
Александра сурово молчала, крепко прижимая к груди сестренку.
После того, как девушка успокоилась, Леонид Кондратьевич, наконец, разглядед ее лицо.
О... боже, он забыл о своих погонах. Нет, это не была красота – это было что-то выше нее. Это было что-то за пределами возможного. В глубине зеленых глаз девушки товарищ Быстров увидел такую кристальную чистоту, о которой он даже не имел представления. Впервые в жизни он почувствовал себя красивым стройным и необыкновенно счастливым.
Впервые, за все годы работы, его сердце не сжалось от страха и зависти.
Впервые, он вспомнил о своем человеческом начале. И впервые, глядя на красивую женщину – ему не захотелось тащить ее в постель.
«Что это со мной?» - лихорадочно думал комендант. «Ведь бога нет, а мне так легко и спокойно. Значит рай существует, если такие ангелы ходят по земле. А если существуют ангелы – значит есть бог. Ну а если есть бог, значит мне вспомнятся все грехи, которые я совершил на земле. Нет! Я не хочу бога, потому что мне ничем не искупить свои преступления.
Товарищ Быстров стал яростно махать руками, чтобы отогнать от себя наваждение.
А она стояла молча и смотрела ему прямо в глаза... Быстров тряхнул головой и снова почувствовал себя в своем теле: «Ну и слава богу,» - подумал он.
- Девушка, вы садитесь, садитесь. Вам же тяжело стоять с ребенком на руках.
- Мне некогда, ей очень плохо, пожалуйста поторопитесь с бумагами.
- Зиночка, - весело крикнул майор, - скорее, дорогуша.
- Леонид Кондратьевич, а у меня уже все готово, можете отправлять девочку в больницу – вульгарная секретарша аккуратно положила бумаги на стол и вышла, вихляя задом.
- Зиночка, вызови мою машину, нужно отвезти ребенка. В такую жару они не дойдут.
От ревности, Зиночка чуть не подавилась свой губной помадой. Но машину вызвала...
Провожая Александру до двери, товарищ Быстров неожиданно спросил:
- Кем работал ваш отец?
- Он был директором столовой.
- А вы, Александра?
- У меня незаконченное медицинское образование.
- Вот и ладненько. Переедет ваша семья в Чимкент, сестре будет лучше – заходите. Я помогу... Врачи нам очень нужны...
Уже давно захлопнулась дверь за девушкой, а Леонид Кондратьевич все еще видел непонятную чистоту ее глаз и слышал нежную суровость ее голоса...
Он стоял в оцепенении и пытался понять, что же на самом деле здесь произошло. Как случилось, что он подчинился ей безоговорочно? «Она, словно читала мои мысли. Она пришла сюда, заранее зная, что я жалкий трус. Но откуда? Никто на свете не знает, что я боюсь даже собственной тени... Напротив – все боятся меня. Но она не только не боялась, у нее даже не было уважения к моей должности...
А все-таки, как хорошо, когда о тебе все знают. Знают, какое ты ничтожество, но вынуждены преклоняться перед тобой. Какой я был красивый, когда она смотрела на меня! Какой я был сильный! Да... да... да! Хватит философии. Судьи мне не нужны и адвокаты тоже. Пока меня боятся – я бог. А бояться – они будут еще очень долго... Только эта красавица здесь не появится никогда! Мне нельзя ее видеть! Она меня расслабляет.
- Зиночка, позвони в городскую больницу и забей место фельшера на имя Василиади Александры Федоровны... Также, срочно позвони на рынок. Скажи Нурсултану, что я нашел ему помощника, именно такого, какого он хотел...
Подойдя к окну, он увидел, что машина отвозившая Александру, вернулась. Глубоко вздохнув, он повернулся к портрету Сталина и, обратившись к нему, тихо сказал: «Все-таки жаль, ... что нельзя от нее избавиться навсегда!»

* * *
Оставив Афиночку в больнице, Александра вышла из здания и разрыдалась. Она плакала так громко, что прохожие невольно обращали на нее внимание. Но девушка никого не замечала. Наконец, она могда дать волю своим эмоциям... Перед ее глазами, все заново и заново, проигрывалась сцена в кабинете Быстрова. Готовясь к коменданту, она заранее знала как поступить.
Оставшись в шесть лет без матери – она сама себя воспитала. Прежде всего – полностью лишила себя страха за свою жизнь. Отныне она боялась только за других.
Для нее не существовало авторитетов, кроме Христа. Даже с ним, она иногда спорила, правда, всякий раз признавая, что вновь оказалась неправа.
Отца она очень любила и очень уважала. Она знала, что таких людей, как отец, наверное, очень мало на свете. Но слепо не подчинялась даже ему.
Кто был для нее Быстров? Чиновником, который в силу времени и обстоятельств, посажен партией в административное кресло, для того, чтобы он работал на людей.
Быстров был русским человеком, оторванным от России. В Казахстане он пытался взобраться на трон. Он представлял себя зрячим среди огромной толпы слепых, который уверен, что только он один может найти правильную дорогу. Между тем, Александра чувствовала, что он вздрагивает от каждого шороха. Значит его мучает страх. Это подлое чувство сидит внутри него, оно проявляется под натиском сильного человека.
Быстрова она должна была победить силой своего духа и силой справедливости...
Александра плакала, прижавшись лбом к одинокому тополю: ей до сих пор не верилось, что победа досталась так просто.
Этот майор, оказался намного трусливее чем она думала. А трусливые люди – это страшные люди. Они сотканы из ревности, предательства и коварства.
«Сколько непоправимого горя принесет нам еще – этот жалкий человечишка?» - от этих мыслей, девушка заплакала еще громче...

Прошло две недели

Станция Туркестанская

Она была по прежнему пыльная и жалкая. По обочине железного полотна бегали дети станционного смотрителя, а под деревом, на скамье, сидел одинокий человек. Разодранные, от свинцовой руды, руки – он держал на коленях, а опухшие ноги – прятал в растоптанных башмаках.
Его трудно было узнать...
И только упрямый и волевой взгляд, сверкающий из-под густых бровей, отдаленно напоминал о недавно прожитых дней.
Да... Это был Николай Семифориди. Вот уже третье воскресенье караулил бывший фронтовик почтовый поезд. Поезда шли с запада на восток и с востока на запад, а почтового все не было.
Смотритель жалел этого человека:
- Одинь день имеешь, чтобы отдохнуть. И тоже – этот день сидишь здесь. Плохой цвет лица у тебя и кашляешь нехорошо. Дай мне это письмо – я отдам.
- Нет друг! Это письмо для товарища Сталина. Я ему пишу обо всей несправедливости, которая творится на руднике. Чтобы наказал виновных. Люди умирают почти каждый день. И еще, я рассказываю ему о своей жизни, как я воевал, как дошел до Берлина. Я прошу товарища Сталина, простить мою жену и разрешить моей семье жить там, где хочется. У меня трое маленьких детей. Я боюсь за их здоровье. Теперь понимаешь, друг – я сам должен отдать в руки начальника поезда это важное письмо.
...Только на пятое воскресенье пришел почтовый поезд. Николаю Харламповичу удалось отдать свое послание.
Теперь, с этого дня, он стал отсчитывать время. Никто не верил, что товарищ Сталин ответит на письмо бывшего сапера. Еще меньше верили, что оно дойдет до Иосифа Виссарионовича.
Но товарищ Семифориди свято верил в справедливость вождя. Легкие его были засыпаны свинцовой пылью, туберкулез все коварнее и злее разрушал его легкие, а он все ждал и ждал ответа.

Дом семьи Федора

Вот уже как две недели, Федо с семье переехал в Чимкент. Дом вдовствующей узбечки вполне его устраивал: уютные комнаты, тенистый дворик, колонка с чистой водой и приветливая хозяйка.
Всего несколько дней понадобилось Федору, чтобы стать для Нурсултана, директора центрального рынка, незаменимым человеком. О такой работе Федор даже и мечтать не мог. Переселенцы удивлялись неожиданному взлету рыжего грека. Ходили слухи, что бывший хозяин хашной привез много денег и купил себе это место. Люди, распространяющие слухи, сами не верили в эти небылицы. Наконец, устав от многочисленных сплетен, все решили, что опять повезло рыжему греку, опять он вытащил счастливый билет.
А что такое – помощник директора рынка? Это, почти, заместитель, это почти полухозяин восточного базара.
Александра начала свою работу в больнице. Полина смотрела за хозяйством и лечила своих детей. В доме появился достаток. По вечерам (не по утрам, как принято) в доме Федора снова запахло хаши.
На большом костре во дворе каждый день готовились бишбармак, лагман, плов и хаши. Жизнь вступала в новое русло.
В это время, город Чимкент был еще маленьким зеленым городишкой. Но с каждым днем – этот маленький город превращался в цветущий сад. Греки, русские, евреи и немцы в Поволжья – вместе с местным населением, делали все возможное, чтобы поднять Казахстанские город и оживить Голодные степи.
В это вечер во дворе Федора, как всегда, полыхал костер. Узбечка – тетя Ракыш, Полина и Федор, готовили еду и накрывали ужин на коротконогом столе.
Было спокойно и хорошо в этой семье, когда дверь калитки открылась и во двор вошли Вангели с Афродитой и Иордан.
Наблюдая за гостями из окна, Александра все поняла...
Лицо Федора расплылось в улыбке:
- Заходите, гости дорогие, Федор и его хаши приветствуют вас на этой гостеприимной земле.
Строгое и смуглое лицо Вангели тут же повеселело.
- Опять за старое, товарищ Василиади?
- А как же, уважаемый Вангели, где Федор – там накрытый стол.
- Ты ждешь гостей? – заинтересованно спросила Афродита.
- Я ждал и мои гости, дорогие, пришли.
- Усаживайтесь вокруг стола. Извиняюсь, стульев у нас нет. На полу... как здесь принято. Кошма мягкая, сидеть будет приятно.
Иордан засмеялся:
- Ты, дядя Федя, так говоришь, как будто у нас есть стулья! И мы сидим на полу... А где Александра?
Вангели строго посмотрел на сына:
- Вообще, терпения нет у нашей молодежи. Не успели прийти в себя – уже жениться хотят. Вот Федор посмотрел на Вангели и покачал головой.
- Неправильно говоришь, дорогой Вангели! Ты пришел сватать мою дочь, мою необыкновенную девочку, а взгляд у тебя суровый.
- Прости, Федор, ни в коем случае я не хотел тебя обидеть. Такой дочерью, как твоя Александра, нужно гордиться. Но ведь время не то, столько горя, столько смертей мы все недавно перенесли. Разве до свадьбы сейчас!
- Я вот что скажу тебе, дорогой Вангели: вся наша жизнь до 13 июня 1949 года – это другая жизнь. Ее уже не будет. Но ее продолжение – в наших воспоминаниях и в наших детях.. Сейчас, сегодня – они, как никогда, имеют право распоряжаться своей судьбой – сами. Мы не имеем право диктовать им свои правила. Мы стобой не уберегли их от этой страшной дороги. Они всесте с нами прожили ее от начала до конца. Кто мы такие, чтобы разрешать или не разрешать им любить друг друга.
- Мы их родители, мы дали им жизнь, в конце концов! – уже не столь уверенно парировал Вангели.
- Правильно, вот они и почитают нас, уважают, любят, ухаживают за нами, но починяться нам – они не обязаны. Что было бы с Олечкой, если бы Сосо послушался своего отца? А я тебе скажу – она рожала бы своего ребенка как мать-одиночка. Если бы, конечно, доносила бы его после такой страшной дороги... А теперь, я слышал, ты скоро будешь дедушкой, твоя единственная дочь – счастлива до бесконечности, хотя и работа у нее тяжелая, спит на земляном полу, и не всегда сыта... Вот такая философия, дорогой Вангели...
А теперь приступим к нашей трапезе... Александра, иди к нам. Сваты пришли.
Во время дискуссии двух отцов – Александра и Иордан смотрели друг на друга не отрываясь. Она – из открытого окна. Он – сидя за столом, скрестив по-турецки ноги...
* * *
Странная эта была свадьба. Не похожая на все свадьбы, которые когда-либо играли греки...
Гостей было немного: все семейство Паниди, Василиади, тетя Раныш да Нурсултан с женой. Тетя Ракыш играла на домбре, благословляя молодых, на непонятном им языке. Гости за столом тихо перешептывались, вспоминая белые дни, налегая на бишбармак и на плов.
Только Иордан и Александра крепко держались за руки, не проронив ни слова.
Молодым не хотелось, чтобы эта свадьба когда-нибудь закончилась: Иордану трудно было представить, что скоро он может обнять эту девушку. Прикоснуться к ее губам и, очень очень, близко заглянуть в ее глубокие глаза: «Разве она для того, чтобы спать со мной в одной постели и рожать мне детей! Нет! Я, наверное, сошел с ума, она ведь создана для чего-то другого, непонятного мне. Что же делать? Как вести себя с ней дальше?»
Александра же, чувствуя свою руку в его ладони, думала только о том, что одиночество ее закончилось. Что теперь она не одна в этом мире. Теперь их двое. Видно, ошибался тот философ, который сказал: «Я пришел в этот мир чужим и уйду из него чужим».
... Неожиданно запел Федор, его поддержал Янгули и, вскоре, прекрасная грузинская мелодия разлилась и зазвенела на просторах Голодной степи.
Они пели о Грузии. Потому что, эта земля их вскормила и вырастила.
Они пели о том, как тоскуют по Черному морю, по крикам чаек на волнах, по хорошему красному вину.
И еще, они пели о том, что там, в Грузии, они мечтали о прекрасной Греции, потому что им жилось хорошо, а они хотели, чтобы было еще лучше...
Но когда злая судьба оторвала их от родного очага – они хотят теперь только одного: разжечь его заново на родной грузинской земле...
А потом они пели по-гречески. Эта песня рассказывала, что Древняя Сказочная Эллада, так и останется для них – несбыточной, недосягаемой мечтой. И что они счастливы, когда видят ее в своих снах. И эти сны, они долго хранят в своей памяти, как необыкновенное и несравненное Чудо...

* * *
Ночь перед рассветом – всегда темна. Но для этих двоих – она была соткана из множества звезд на небе и тысяча светлячков на змеле. Зеляной пол был покрыт казахской кошмой из верблюжей шерсти. В углу, возле маленького окна – матрас, застеленный, сшитой из кусочков тканей, простыней.
Молодые сидели друг против друга, крепко державшись за руки.
- Какой странный рассвет... Солнце уже просыпается, а звезды не хотят уходить на покой, - тихо шептала Александра.
- Это природа нам делает такой подарок, чтобы мы никогда не забыли эту ночь, - отвечает, так же шепотом, Иордан.
- А разве рождение новой звезды, возможно забыть... Посмотри вон туда. Видишь звездочку – она родилась сегодня во имя нашей любви... Ты согласен со мной?
Она прислоняется к его сильному плечу, а он вытаскивает белую розу из рыжих волос...
...Они любили друг друга так, как наверное, никто на свете. Не обращая внимания на саманные стены, и земляной пол; на тысячи смертей, что были позади, и на неизвестность, что ждет их впереди...

Улицы Чимкента

Была уже глубокая осень 1949 года. Улицы города были осыпаны удивительными желто-красными листьями. Они, так же, горстями свисали с дереьев, украшая улицы листочными «фонарями». И только огромные тополя уже давно бесстыдно обнажали свои лысые макушки.
По дороге, чуть выпившие, напевая какую-то грузинскую песню, шли Янгули и Филипп.
Резко тормозя, их настигает легковая машина. За рулем молодой казах, который весело кричит:
- Эй, греки, садитесь, повезу!
- Бурамбай, откуда у тебя эта красавица? – указывая на машину, спрашивая Янгули.
- Калым получил за невесту.
- А что, калым теперь баранами не дают? – смеется Филипп, садясь в машину.
- И баранами и машиной. Невеста не очень красивая – хохочет Бурамбай.
- Да, что же ты на красивой не женился? – хлопает его по плечу Филипп.
- Отец баранов любит, деньги любит. Калым пополам делить будем, а невеста мне одному достанется, - смеясь, говорит Бурамбай, выруливая на центральную дорогу.
Впереди замелькала худенькая девичья фигура.
- Видите девушку, это из ваших, сухумская. Красивая, жалко, что нам на них жениться нельзя, да и калым за них не дают, - с наигранной грустью говорит молодой казах.
- Подъезжай к ней. Если не сядет в машину, женюсь на ней – подзадоривает Филипп.
- Девушка, садитесь, мы довезем вас – по-гречески говорит Филипп.
- Спасибо... Я люблю ходить пешком, - с милой улыбкой отвечает она.
- Извините, ради бога, мы не хотели вас обидеть.
- Да, что вы, я не обиделась, - и, застучав каблучками, быстро свернула в переулок.
- Ладно, поехали Бурамбай. Кто женится в спешке, потом раскаивается всю жизнь... Но все-таки я на ней женюсь. Я один остался холостой. Янгули женился, сестра замужем, недавно женился Ердани. А я что, хуже других... Ты же знаешь, Бурамбай, наш Федор – правая рука Нурсултана. Рыжего грека весь город любит, а Нурсултан ему доверяет, больше чем себе... Такую свадьбу отгрохаем – баи позавидуют.
Бурамбай вопросительно посмотрел на Филиппа.
- Ты, парень, говори, но не заговаривайся. Где ты у нас, в Советском Казахстане, баев видел.
Янгули и Филипп дружно расхохотались.
- Да, самый первый бай – это Нурсултан. Это так называется, что он директор базара. Он не директор – он хозяин. Товарищ Быстров – чем не бай. Я как-то был у знакомого чабана в степи. Видел быстровских баранов, со счета сбился. А председатель Горисполкома? – Филипп не договорил.
Бурамбай резко затормозил.
- Знаете что, ребята, вас выслали сюда и вы, наверное, ничего не боитесь. А меня куда вышлют? А? Ничего не понимаете! Меня не вышлют. Меня чабанскими собаками затравят или горло перережут. Понимать надо.
Братьям вдруг стало стыдно перед этим простым казахским парнем. Янгули, скрывая смущение, обнял Бурамбая за плечи и весело сказал.
- Извини, друг, язык – то он без костей. Мелет что попало. В следующий раз, если будем больтать – вырви их у нас, и брось чабанским собакам...
Лучше без языка остаться, чем без головы.

Дом Нурсултана

В очень тенистом двоере, в великолепной, изрезанной орнаментами, беседке, сидят двое: Нурсултан и товарищ Быстров.
Поджав уютно под себя ноги, они пьют зеленый чай и ведут тихую беседу.
Если мельком взглянуть в их сторону, можно вздрогнуть от неожиданного страха: Нурсултан отпустил усы, как у Сталина, а Леонид Быстров – побрился налысо и нецепил круглые очки. Одного мгновения достаточно, чтобы получить инфаркт, и напрасно, это просто два друга собрались на вечернее чаепитие.
- Ты что-то, Леня, очень быстро майора получил. За какие-такие заслуги? – обливаясь потом, смеясь, говорит Нурсултан.
- Бери выше, скоро подполковника дадут... Работаю, Нурсик, работаю... Я, не то что ты, на всем готовом не сижу.
- Чтобы сидеть на всем готовом, Леня, мне немало пришлось рисковать, нервничать, у-би-вать! Дорогой.
- А я, что думаешь? Не рискую! Еще как рискую. Вон, смотри, твой базар полон людей. Из них 60% - переселенцев, все через мои руки прошли. И, не только они. Думаешь очень легко разобраться: кто опасный, а кто просто так – шавка?
- Слушай, какой ты горячий. Я же пошутил, Леня, - все с той же улыбкой сказал Нурсултан.
- Да, ладно, Нурсик, мы с тобой свои люди, понимаем. Не обижаюсь я на тебя... В последнее время трудно стало, очень трудно.
- Почему не напишешь своему другу, Лаврентию Павловичу, чтобы он тебе помог?
- Хватит, Нурсик, издеваться! Товарищ Берия, наверное, фамилию мою ни разу и не видел на бумагах. Ему и так трудно. Ходят слухи, что Сталин перестал ему доверять.
- Ты знаешь, Леня, какая нам разница, что там творится, в Кремле. До нас им не дотянуться... А что людей к нам присылают – это хорошо. Очень хорошо! Веселей жить стало! А женщины! Женщины какие – сказка! Ты видел, какая у Федора дочь? Принцесса!
- Не принцесса, а ангел... – задумчиво сказал Леонид. Неожиданно, руки его затряслись и он яростно стал стирать обильный пот со своего лица. - Эту девушку не трогай – пропашешь!
- Эй, эй! Ты что, майор, влюбился?
- Да, аллах с тобою! В нее нельзя влюбиться, у нее святого ничего нет! Ее нельзя напугать. Она не боится никого: ни тебя, ни меня, ни Сталина, ни самого аллаха. Ее тронешь – весь город узнает, вся Москва. Хочешь провести с ней ночь. Пожалуйста! Но потом ты должен убить ее, а ее мраморное тело – скормить собакам, чтобы никто не догадался. И все равно, все греки поднимутся!... С этими греками большая проблема.
- Ты, Леня, оказывается трусливый человек. Кого ты боишься!!! Бандитов, политических евреев – не боишься. А, каких-то, домашних людишек – испугался.
- Базарная ты душа, Нурсик! Кроме купи, продай, укради, убей – ты ничего не понимаешь! А еще считаешь, что звездочки слишком часто мне падают на погоны... Политически безграмотная твоя коноплянная голова.
- Эй, ты, потише! Сейчас каждый верблюд понимает по-русски!
- Слушай меня внимательно. Не натвори ничего лишнего. Политические – они очень опасны, но и мы с ними ведем себя очень опасно. Прошли те времена, когда они собирались кучками. Мы их рассыпали по всему Казахстану. А поодиночке – очень легко заполучить – два, три трупика. Их и списать ничего не стоит. Кто будет разбираться? А будут – концов не найдут. Знаешь, сколько их на свинцовых рудниках подохло?! Даже могил не осталось.
Теперь о евреях: они хоть сплоченные и умные, но их постоянно гнетет, порой не обоснованный, но очень сильный страх. Поэтому, они бескорыстно помогают друг другу, заботясь о каждом человеке в отдельности. Они объединяются все плотнее и плотнее, но никогда не выплескивают свои эмоции за порог. Страх и историческое недоверие к незнакомцу – не позволяют им стучаться в чужую дверь. Они уверенны, что защитить их некому.
О Поволжских немцах и говорить не стоит: после войны, они так притихли. Копошатся в земле, не поднимая головы. Любое приказание выполняют четко, хорошо и, без лишних слов.
Об урках и всякой нечисти, ты лучше меня заботишься. Ты ведь для них – отец родной. Кто тебе не подчинится – того и след простыл. А вот на этих греков, как бы управы и нет! С одной стороны – они как-будто и советские люди, а с другой стороны – подданые иностранного государства. Зацепишь раз, зацепишь второй, а на третий и промахнуться можно. Народ настойчивый, живучий. Их в голодную степь отправь – они и там дома настроят и сады разведут.
У них сильная мечта есть – Греция. А в Греции – родственники. Знаешь, что мне один сказал: «Я СССР люблю, больше чем мать родную. Советское гражданство не взял – ума просто не хватило. Но если СССР не хочет меня, не признает сына, которого выкормил и воспитал – я на всю страну буду кричать и требовать, чтобы отпустили меня на родину моих предков – Элладу.
Нурсултан расхохотался:
- Эллада! Что, так и сказал. Уф... как сексуально звучит.
- Вот и слушай, а трогать не надо... Мало мы с тобой чужих баб попортили? Ну и что? Кто посмел рот открыть? А эти посмеют, такой кипиш поднимется – мало не покажется. На хрен мне международный конфликт! Вон, один из них, уже пять писем Сталину отправил.
- Ты правду говоришь, Леня?
- Конечно! Есть один – из Мергалимсая, каждое воскресенье повадился на станцию письма отправлять... Три письма перехватили, а два не уследили.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю. Наш человек встречал твой товар на Туркестанской. Стоит, дрожит, мешки охраняет. Ты же машину поздно выслал. Так вот... подходит к нему Нарзы, смотритель станции, и спрашивает: «Брат, не подскажешь, кто такой товарищ Сталин?» Ну, «наш человек» и в штаны наложил. «А зачет тебе», - спрашивает он. «Да видишь ли что, брат, я знал да забыл. А тут один бедный немусульманин приходит Фотографии показывает, он там военный человек. Каждое воскресенье приходит, уже пятое письмо товарищу Сталину посылает. Почему, дорогой брат – товарищ не отвечает. Жало военный человек».
Понятно, Нурсик, какие дела? Если бы я знал, кто письма взял и промолчал – собственноручно бы расстрелял.
- Да, что ты нервничаешь за Туркестанского. У тебя Чимкент. Ты здесь хозяйничаешь.
- Ты греков не знаешь! Они друг друга из виду не теряют. Правдами и неправдами – все в Чимкент перебираются... Посмотришь, и этот лейтенантик скоро здесь будет! Хватит, хрен с ними, лучше чаю долей. Как там у тебя мой протеже?
- О, этот рыжий черт, весь народ к себе приворожил. Даже, моему заместителю – Мамеду, на базаре делать нечего. Все Федю ищут. Вот талант! Вот хитрец, вот душка!
- А я что говорил! Опасные они люди, эти греки.
- Да ладно тебе. Мы Федю для чего взяли? Вот, три раза он уже сделал – все прошло гладко. Ни он не понял, ни те, кто за нами и за товаром гоняются. Федя обаятельный, вся милиция его любит. Мусульмане хаши научились есть... Нам с тобой, Леня, что надо? Чтобы все его любили, а он любил и доверял мне. Тогда все будет хорошо. Этого рыжего сволоча машину даже не проверяют. Везет же людям! Ты знаешь самую большую разницу между евреями и греками? Не знаешь... а я тебе скажу. Евреи ищут чудеса в природе, а греки черпают мудрость из нее... Мы с тобой знаем, какая это большая сила – Природа! Ха, ха, ха...

Прошел год

Чимкентский Райисполком

В кабинете председателя – Николай Харлампович Семифориди. Чистый, отутюженный, военный мундир висит на нем мешком, но ордена и медали – по-прежнему переливаются отважным блеском.
Председатель Райисполкома рассматривает какие-то бумаги. Наконец, оторвавшись от них, он пристально смотрит на бывшего фронтовика.
- Да вы садитесь. Что-то кашель мне ваш совсем не нравится. Лечиться надо.
- Да, вот только съезжу в Грузию, продам дом, приеду, и возьмусь за свое здоровье.
- Да, товарищ Семифориди, ваша настойсивость и непоколебимая вера в Коммунистическую партию – дали положительный результат. Райисполком тоже получил такую бумагу. Теперь у вас есть право на свободное передвижение по Советскому Союзу. Но право есть только у вас, вам придется много побегать, чтобы сделать достойные документы для вашей семьи.
- Да, да, конечно, я исправлю свою ошибку. Я верил, что товарищ Сталин ответит на мои письма. Мне никто не верил, но я оказался прав.
- А кто вам не верил, дорогой товарищ? – с улыбкой спросил председатель.
- Да что о них говорить? – грустно махнув рукой, тихо сказал Николай. – Они давно уже умерли от чахотки. А я выкарабкаюсь. У меня трое детей и вера в партию. Это мой стимул.
- Похвально, похвально, товарищ младший лейтенант. Желаю вам удачи... Да, не забудьте отметиться в спецкомендатуре. Для вас это в последний раз, но ваша семья еще туда походит Вы ведь пока поживете в Чимкенте. Я имею ввиду, пока документы вашей семьи не будут готовы.
- Конечно! Мы теперь будем жить в этом городе... До свиданья!
- Прощайте...
Спецкомендатуру Николай нашел сразу. Выстояв большую очередь, он, наконец, вошел в кабинет подполковника Леонида Быстрова.
Комендант, долго и дотошно, изучал лицо посетителя.
- Наслышан, наслышан о вас, товарищ Семифориди. Приветствую ваше стремление добиваться правды во что бы то ни стало. Такие люди очень нужны нашей партии и народу. Вы доказали, что поистине, являетесь советским человеком. Я давно хотел с вами познакомиться...
Конечно, эту маленькую формальность должен был завершить мой заместитель, но я лично хотел с вами познакомиться.
Товарищ Быстров протянул руку Николаю и тот с радостью пожал ее. Быстров не потел и не дрожал, как бывает всегда, когда «допрашивает» сильные личности. Он не боялся этого человека, потому что распоряжение, пришедшее из Москвы полностью приручило фронтовика. А сухой и частый кашель присутствующего, бальзамом лился на его душу.
- Вот вам разрешение, о свободном передвижении по Стране.
Николай почти вырвал драгоценную бумагу из рук подполковника, и поблагодарив его, направился к выходу. Неожиданно, он остановился и резко обернулся к коменданту.
- Товарищ подполковник, я одного не понял.
- Пожалуйста, задавайте вопросы – я с удовольствием вам отвечу.
- Вот в чем дело. Я в своих письмах писал не только о себе, но о нечеловеческиъ условиях в шахтах. Там каждый день умирают или погибают люди. Их даже не хоронят. Оставляют так, гнить под породами, поэтому в туннелях развелось много крыс. Один их укус – смертелен. Трупный яд смешивается с газом, который выходит из глубины земли – это ужасно. Там хуже ада. Вода в Мергалимсае пропитана не только свинцовой пылью, но всем этим кошмаром. Это настоящая отрава. Умирают дети и старики... Вот я спрашиваю, товарищ подполковник, на это мое письмо, тоже пришел ответ? Только я, почему-то не получил.
Товарищ Быстров неожиданно покрылся холодным потом, руки противно задрожали и он плюхнулся, огромным телом, в свое родное кресло. Стерев пот со своей лысой головы, он вдруг неожиданно сладко улыбнулся.
- Когда вы были на шахте в последний раз, товарищ младший лейтенант?
- Товарищ подполковник, вот уже три дня, как я с семьей выехал из Мергалимсая.
- Правильно! Вы получили документ, который касается лично вашей семьи. А устранить безобразия на шахте – это государственное дело... Лично от меня – я объявляю вам благодарность за бдительность.
- Служу Советскому Союзу!
- Довольно, товарищ фронтовик, идите.
Радостно и приветливо улыбнувшись Николаю, товарищ Быстров – огромным носовым платком смахнул закипавший на лбу пот, вместе с фальшивой улыбкой на лице...
Теперь, в закрытую дверь, упирался кровавый взгляд, полный лютой ненавистью.
Скользнув по окну кабинета, своими свинячими глазами, обрамленными круглой оправой – он увидел, как четким военным шагом по алее спецкомендатуры идет Николай.
- И не берет же вас никакая зараза!
Зиночка, соедини меня с Нурсултаном...
- Товарищ Нурсултан, вас беспокоит подполковник Быстров... У меня вот такая проьба к вам. В нашем городе поселился один очень ответственный, преданный делу партии и народа, человек. Младший лейтенант в отставке, товарищ Семифориди Николай Харлампович. Чтобы не отрывать своих сотрудников от работы, я хочу попросить вас об одном одолжении.
- Я весь во внимании, товарищ подполковник.
- Так вот, дорогой товарищ Нурсултан, окажите ему всякую поддержку. Главное, поддержите его стремление докладывать в Москву о всех неполадках, которые может быть произойдут в нашем городе. Мы должны приветствовать его благие намерения. Проследите, чтобы все его письма, отосланные по почте или почтовым поездом, имели зеленую улицу. Вы меня поняли?
- Товарищ подполковник, я очень правильно вас понял... Все будет так, как вы сказали. Не беспокойтесь...

Прошло еще три года

4 марта 1953 года

Вечер. В огромном узбекском дворе играют свадьбу. Звучит музыка. Казалось, весь город собрался на этом веселом празднике. Шум, хохот. Танцы в полном разгаре. Среди почтенных гостей – Янгули, Сосо, Иордан, Вангели и Федор: Смеются, шутят, о чем-то говорят. Янгули выскакивает в круг, к мужчинам, и стал лихо отплясывать узбекский танец, на кавказский лад...
В углу, за виноградником – трое мужчин. Они говорят тихо, но лица их очень озабочены. Худой узбек по имени Какаджан слегка трясет за плечо русского парня.
- Да, ты че, шаман! Там нет ни одной лазейки. Въезд в Чимкент оцеплен «мусорами» МВД. Я за базар отвечаю... Нужна машина, которую не обыскивают, понял?
- А ты понял, у меня 32 кг товару и восемнадцать баночек «пластелина»1. Такого урожая давно не было. Ты хоть соображаешь, какие это бабки? Где твой рыжий пес, пусть и везет. Его менты не шманают, если за счет него и живут.
Какаджан стукнул Шамана по лбу.
- Ты че, идиот, хозяин сказал, что Рыжего пока не трогать. Умный слишком стал он, а коноплю за километр чувствует. Хозяину Рыжий для другого дела нужен.
- Че, Федора бережет для большого дела, а у нас че, маленькое что ли? Тогда пусть сам везет, менты когда его видят, колеса ему облизывают.
- Все, хватит, - прервал их разговор молоденький парень по имени Еркен. Я придумал, как завлечь Федора в степь. Я ему скажу, что хочу показать ему свою невесту. Он друг моего отца и мне не откажет, а там, в ауле, все само собой уладится. Лишь бы товар погрузить.
- Ну давай, действуй. Это понравится Федору, праздники он любит, - в полголоса командует Шаман.
- Хозяин нас убьет, ему Рыжий для другого нужен! Не зря он с ним так долго возился, - снова возмутился Какаджан.
- Когда твой Нурсултан увидит, что весь товар уже в городе, да от радости, он задницу твоему ишаку поцелует!... Иди, Еркен, иди. Дядя Федя тебя ждет.
Танец жениха достигает апогеи. Теперь в мужской круг выходят танцевать уважаемые люди... Еркен быстро входит в круг молодых ребят, которые в танце выводят на площадку пожилых людей. Он тихо продвигается к месту, где сидит Федор, и, жестами, приглашает его на танец. Федор встает с места и начинает танцевать. Гости восторженно свистят. Все громче стучит барабан. Федор и Еркен танцуют. Постепенно танцующих становится много, запыхавшись, Еркен тянет Федора за локоть.
- Дядя Федя, спасайте! Помогите! У меня к вам такая просьба, но только, чтобы отец не знал.
- Что хочешь, сынок, для тебя все сделаю!
- Хочу, чтобы вы со мной поехали на невесту посмотреть. Вас все любят и ценят. Пожалуйста, не откажите.
- Эх, Еркен, темнишь ты что-то... Невесту украсть хочешь! Не в том я возрасте, сынок, чтобы кунаком быть – смеется Федор.
- Нет, что вы... Отец женить меня хочет. Вы же знаете, как у нас. Могут до свадьбы и не показать невесту. А я хочу видеть ее. Может она какая-нибудь уродка! Не откажите, пожалуйста, я вас прошу!
- Ну... аллах с тобой... Хорошо, когда надумаешь, скажешь. Понимаю и сочувствую тебе. Я, лично, ни за что бы так не женился. – Весело похлопав парня по плечу, говорит Федор, направляясь к гостям.

* * *
В эту же ночь, на другом конце города – две странные женские фигуры, быстро спешат к домику, затерявшемуся в густом винограднике...
Темные улочки. Тускло светит одинокий фонарь...
Александра и Таня, жена Филиппа. Таня – это та, сухумская девочка, которая не пожелала однажды сесть в машину к Филиппу... Сейчас, продираясь сквозь виноградник, поддерживая свой огромный живот, она горько плачет.
- Александра, если он там, с ней – я этого не переживу. Я не могу так больше. Он женился на мне, не любя и, теперь уже, никогда не полюбит.
- Не плачь, Таня. Ты его жена, ждешь от него ребенка. А эта, другая, скоро уедет в свой Израель и он забудет о ней навсегда. Не стоит туда ходить. Я тебя уверяю. Только себе больнее сделаешь.
- Нет, нет! Я хочу увидеть своими глазами.
...Они подошли к домику. Раздвинув ветки виноградника, женщины прильнули к крошечному окну.
Играл патефон. Под звуки музыки, Филипп обнимал красивую еврейку. Его сильные руки скользили по женскому телу, а губы ласкали грудь. В этом безумном танце – они были прекрасны.
Видя эту, проникающую друг в друга, гармонию тел, начисто забываешь, что существует где-то или когда-то – непонятная, никому не нужная – платоническая любовь.
В любовном порыве – они говорили друг другу, наверное, необыкновенные, страстные и, далеко, не нежные слова. Но, именно, от этих слов они приходили в еще более сумасшедщий восторг.
Молодые женщины, стоящие по другую сторону окна – не могли слышать ни слов, ни музыки, но пылающая пластика жестов заворожила их. Тайна порочной любви, оказалась на самом деле, той самой истиной, постигнутой в момент мирозданья. Которая вершила судьбами многих поколений. Она начиналась там, где заканчивался порок, где чувства разума переходили в чувства души, а потом и в трепет тела.
Александра смотрела на влюбленных с восторгом. Беременная женщина вдруг поняла, что грех был в ней самой: желание Филиппа жениться, чтобы обрести семью и детей – она приняла за любовь. Тем самым, обрекая своего мужа на выполнение пресловутого супружеского долга всю оставшуюся жизнь.
- Никогда... Никогда... Он не любил меня так. ...Даже в первую ночь. О... боже, хоть бы он меня бросил.
Александре хотелось поделиться с Татьяной своими ощущениями. Своею правдой, открывшейся этой ночью. Но она знала, что этого делать нельзя. Поэтому, глубоко вздохнув, она произнесла дежурную фразу.
- Ты его жена и этим все сказано. Пойдем домой, не нужно тебе на это смотреть. У него все обязательно пройдет. Вот увидишь.
Беременная женщина, обхватив свой огромный живот, медленно побрела от этого порочного окошка... Они отходили все дальше и дальше, пробираясь сквозь густой виноградник... На минуту, Татьяна остановилась и тихо прошептала:
- Не обманывай меня, Александра. Каждый раз, когда он будет обнимать меня, он будет ругать тот день, когда женился на мне и, благословлять то мгновение, когда увидел ее в первый раз. И это будет до бесконечности. Никакие километры не сотрут в его памяти ночи проведенные с прекрасной еврейкой.
Александра знала, что Татьяна права. Но обида за подругу – сейчас выше чужой любви.
- Ну что же, тогда я добавлю побольше воспоминаний и сделаю эту ночь приятным сюрпризом для всех... Жди меня здесь, я сейчас.
Она побежала в сторону домика, схватила огромный камень и со всей силой швырнула его в окно... Звон разбитого стекла и крик любовницы – отрезвили «хулиганок» и, они стремглав, бросились в темноту, навстречу одинокому тусклому фонарю.

* * *
В темной комнате, на большой кровати, лежат Александра и Иордан. Их трехлетняя дочурка – Софочка, сладко спит в своей деревянной люльке. Иордан, прижавшись к груди Александры, давно видит свои десятые сны.
А вот молодая женщина никак не может уснуть. Странные мысли тревожат ее прекрасную головку: Неспокойна за отца – после свадьбы он вернулся мрачный и неразговорчивый. Редко он бывает таким, а если случается – то обязательно происходит что-то неприятное.
Неспокойно еще и от того, что муж вернулся очень веселым, но почему-то прятал глаза. На ее вопрос «Кто обидел отца?» Иордан засмеялся и сказал: «Нет на свете существа, котороей может обидеть такого хорошего человека, как твой отец». Но Александра чувствовала, что этот человек существует. И, быть может, не один.
За Татьяну болит душа. Ей скоро рожать, а Филипп не переносит даже ее присутствия. Что с ней будет? Она слабое нежное существо, совершенно не приспособленное ко лжи и выкрутасам... Вот что делает с детьми чрезмерная родительская любовь!... Становясь взрослыми, они похожи на полевых одуванчиков, которые каждый раз вздрагивают он неожиданного порыва ветра.
«Нет, я не буду баловать своих детей. Я их научу самостоятельности и заставлю бороться за каждый прожитый день. Тогда их нелегко будет провести или обидеть. Они смогут вовремя закрыть свою душу, чтобы в нее не успели плюнуть».
Мысли все скользили и скользили в голове у девушки. Но о чем бы она ни думала – вновь возвращалось беспокойство за отца: «Что случилось, там на свадьбе? Завтра спрошу Янгули, он видит и понимает больше чем его младшие братья.»
Иордан пошевелился, застонал и, неожиданно, закричал: «Уйди, уйди! Надоел, проклятый.» От собственного крика, парень проснулся. Ужас был в его красивых глазах. На верхней губе появились капельки пота, которые, вздрагивая, маленькими слезинками скатывались с подбородка.
Александра прижала голову мужа к груди и зашептала:
- Успокойся милый. Это всего лишь сон.
- Опять этой проклятый медведь. Каждый раз он забирает часть силы моей. Я устал
- А ты не бойся его, может быть тогда он перестанет приходить, а? – с надеждой спрашивает девушка. Но на знает, раз пришел опять – будет беда.
- Милая моя девочка, я знаю, что этот сон добром не закончится.
Александра натянуто засмеялась.
- Ты как старая бабка, веришь дурацким снам!... Что на этот раз тебе приснилось?
Иордан присел на кровати и пристально посмотрел в окно. Луна нагло заглядывала в комнату и издевательски улыбалась.
- Видишь, даже луна сегодня какая-то чужая. О... она все знает и все видит. Она знает, что творится в этом запутанном городе. За каждым углом тебя ждет ловушка. Нет! Не хотят люди жить спокойно... Ведь и отец твой сегодня кому-то не поверил. А вот кому, я не понял.
Александра насторожилась.
- Ерданчик, милый, ну скажи, что ты знаешь.
- Не знаю я ничего. Вначале, все было нормально. А в середине свадьбы, Федор неожиданно помрачнел. Минуты три молчал, а потом стал слишком веселым. Хохотал без умолку и пил много. Сама знаешь, что отец твой никогда не переигрывает. А сегодня на свадьбе мне показалось, что он кого-то хочет обмануть... Ты знаешь, что мне сказал сейчас медведь?
- Кто сказал?
- Медведь... Снится мне, что я за огромным праздничным столом, а на столе только черные салфетки. Народу много, а закуски нет... И вдруг, кто-то бьет меня по плечу, я оборачиваюсь, а это он. Я начинаю орать, гоню его прочь. А он мне говорит: «Иордан, не бойся меня, я далеко – в огромном лесу. Бойся шакалов, которые сидят за одним столом с тобой. Это они сожрали всю закуску... Знаешь, парень, у нас в лесу тоже накрыт стол, а вместо закуски – чашечки с ядом. У многих гостей зубы повылетали. Смотри, и у меня тоже». Он открывает рот, и изо рта вываливаются огромные клыки. Мне так стало страшно, я снова стал кричать. А он гладит меня по плечу и приговаривает: «Меня не стоит боятся, бойся вот этих клыков из которых шакалы себе бусы понаделали». Вот тут, Александра, я от страха и проснулся.
Девушка в ужасе схватилась за голову.
- Мне страшно... завтра рано утром я пойду к папе и не отпущу его от себя ни на шаг.
Иордан засмеялся:
- Мама тоже ругала меня, за то, что я ей постоянно рассказывал об этом медведе. Теперь я ей расскажу о тебе. Посмеемся вместе.
- Ерданчик, не пытайся меня успокоить. Ты сам знаешь, что твой медведь к тебе не зря приходит...

5 марта 1953 года
«Смотрины»

...Восточный базар – это, наверное, одно из самых уникальных зрелищ, которые существуют в мире. Потрясающая экзотика прилавков, национальной одежды, смуглых лиц – не может не удивлять воображение.
А сейчас, когда среди верблюдов, ослов и лошадей; среди людей, одетых в полосатые халаты и цветные тюбетейки; среди тех, кто смотрит на мир сквозь узкие щелочки своих глаз – мелькают голубоглазые, зеленоглазые, сероглазые блондины и брюнеты – немецкой, русской, греческой и еврейской национальностей – постепенно теряется ощущение реальности.
Потрясает неожиданная гармония Европы и Азии...
Переселенцы энергично вливаются в базарные слои общества. Шаг за шагом – становятся неотъемлемой его частью.
Здесь свои тайны и интриги. Здесь любят гостей; делают хорошие подарки или – щедрое подаяние... Но только на среднеазиатском базаре можно заметить, что узбеки и казахи, оказывается, не очень-то и любят друг друга. Только на этом базаре можно найти человека, который может похитить для тебя невесту. И только на таком базаре – открыто нюхают насвай (порошок из конопли) и, продают анашу, под видом табака.
Самое интересное – никто, никому, не мешает. Никто не переманивает клиентов. Все занимаются только своим делом.
Здесь можно заключить любую сделку: от кражи баранов до заказного убийства.
Но, самое главное, все делают вид, что никто, ни о ком, ничего не знает.
Базар – это маленькое государство. В нем живут бедные и богатые. В нем есть свои беспризорные и свои нищие и, даже, собственная тюрьма.
Такие слова как: КПСС, съезд, Политбюро, Постановление – для многих людей слова иностранного происхождения, значения которых, им не известно.
Одно только имя приводит их в трепет – Нурсултан. Для них – он есть государство, есть суд, есть закон и, почти, аллах. Только он может позволить человеку выжить или – помочь ему умереть.
Никому невдомек, что полуаллах – Нурсултан – вынужден считаться с полковником Леонидом Быстровм, теперь уже начальником НКВД – и никуда ему от этого не деться. Конечно, он может заказать его убийство, но на его место придет, быть может, честный человек, а это никому не надо.
Да и зачем убивать? Они так сроднились! Они стали друг для друга – ближе отца, роднее брата. Их объединяет такая кровная связь, которую не распутает даже лучший следователь Казахстана.
Вот по этому-то базару, шел грек-Федор на работу. Он чувствовал себя почти хозяином. И не потому, что ему подвластно многое. Нет, он не питал иллюзий. Он чувствовал себя превосходно, потому, что улыбались ему. По жестам, приветствиям, радостным возгласам, чувствовалось – этого человека здесь любят и нуждаются в нем. Своею добротой и необыкновенным обаянием – он заслужил уважение простых людей.
Старушки-гречанки, продававшие лифчики, носочки, детские шапочки, вытирали слезы умиления, привиде его рыжей головы. Русские – приглашали опробовать соленой капусточки или хрустящих огурчиков. А евреи, наперебой, угощали холодной газированой водичкой, изготовленной по собственному рецепту.
Федо шел и улыбался. Он вспоминал свою хашную, но ностальгия уже не причиняла ему острой боли. Он жил своим прошлым, но старался уже не жалеть о нем. Настоящее было рядом. Оно построено его руками и руками тех, кто в июне 1949-го нашел в себе силы выжить. Нашел в себе силы выползти из раскаленных вагонов и стать на ноги, отстроить в голодных степях Казастана прекрасные города с зелеными парками и садами.
Федору повезло больше, чем остальным: он не глотал свинцовую пыль в глубоких шахтах; не пил отравленную воду; не жарился, умирая от солнечного удара, на хлопковых полях; и не возводил, кирпичик за кирпичиком, высокие здания. Он не голодал и на его детей не нападали кровожадные крысы.
Но он знал обо всем этом. Он помогал бедным и несчастным, вечерами он устраивал обеды для голодных, ночлеги для бездомных и больницы для больных. Нурсултан всячески его поддерживал, тем самым зарабатывая доверие среди переселенцев. Благодаря авторитету своего помощника, ему удалось заманить в свои сети немало людей. Но Федор об этом даже не догадывался. Он не догадывался, что давно уже стал орудием в руках беспощадного убийцы. Правда, несколько раз при погрузке – товар не проверялся или не соответствовал весу указанному в документах, или уходил лишними партиями. Но подпись Нурсултана, говорила сама за себя. Федор вынужден был подчиняться.
Потом он себя ругал за излишнюю подозрительность. Но камень на душе становился все тяжелей.
Вот и вчера, на свадьбе, этот добродушный парень Еркен смутил его спокойствие. Вроде бы, ничего особенного. Но почему-то, он ему не поверил.
Вчера – ушло. Сегодня был новый день. Федор шел по базару, напевая какую-то греческую мелодию, когда возле сапожной мастерской, его нагнал Еркен.
- Дядя Федя, я везде ищу Вас. Мы можем ехать смотреть невесту.
Веселый грек внимательно посмотрел в немного смущенное лицо парня и улыбнулся.
- Ладно, едем. Ты же знаешь, где стоит моя машина. Иди к ней. Я сейчас подойду.

* * *
Серая «Победа» неслась по степной дороге, оставляя за собой темно-пыльный след. Весенняя степь была необыкновенно хороша, сотканная из маков и тюльпанов, она переливалась своим пурпурным цветом и доходила до самого горизонта. А там, на самом краю, она приветствовала рассвет, помогая солнцу подниматься все выше и выше.
Федор сидел за рулем и что-то мурлыкал под нос. Вот уже несколько минут он пытался напеть какую-то греческую мелодию, но на ум, почему-то, приходили грустные грузинские мотивы.
От этого поиска. он на время забыл, что в машине – не один. Наконец поняв, что не вспомнить ему ничего греческого – он вообще замолчал. А замолчав, он напрягся: тишина в автомобиле его удивила. Тяжелое лицо Какаджана и бледное – Еркена, вернули в его душу вчерашнее беспокойство: «И зачем он взял с собой этого неприятного человека. Говорит, что друг. Разве с таким человеком можно дружить? От него ничего хорошего не жди».
Федор махнул рукой, словно отгонял дурные мысли и весело спросил:
- Еркен, разве с таким лицом на смотрины ездят. Подними нос, сынок! Все будет хорошо.
- Да, я просто боюсь, чтобы отец не ругал меня, за то, что я оторвал вас от дела.
- Не беспокойся, я же тебе обещал, что это будет нашей тайной.
Вдалеке появилось несколько юрт.
- Дядя Федя, давай заедем сюда, выпьем кумысу – в горле пересохло. А потом дальше поедем.
- Ну что же... давай. Только до вечера мы должны вернуться.
Они остановились у первой юрты. Из нее вышел седой аксакал и женщина с белым тюрбаном на голове.
Аксакал провел правой рукой по своему лицу, словно стряхивал воду с узкой бороды, затем слегка наклонил голову и, пафосно сказал:
- Мы всегда рады гостям. Проходите. Там прохладно. Вас ждет холодный кумыс.
Федора первого пропустили в помещение. За ним медленно вошел Еркен... Какаджан задержался возле машины, поправляя шнурок на ботинке.
- Как живете? – по-казахски спросил Федор хозяев.
- Спасибо ... аллах с нами.
Хозяйка разливала кумыс. Гости, сидели на толстой кошме, скрестив ноги. Они с удовольствием пили освежающий напиток и слушали аксакала. Вошел Какаджан и, бросив довольный взгляд на Еркена, уселся рядом.
- Куда путь держите? – спросил хозяин.
- Едем невесту смотреть – в соседний аул, - смеясь ответил Федор.
- Невесту? Вы что-то путаете, друзья. В Арыси не осталось ни одной невесты. Нынешняя жара и плохая вода, прогнали очень многих. Молодежи не осталось. Одни подались в Джамбул, другие в Чимкент. Многие девушки замуж повыходили.
Федор ясно увидел, как Еркена бросило в жар. И былое подозрение вновь зацарапало где-то внутри.
- Моя невеста ждет меня! – заикаясь, пробормотал молодой казах.
Веселому греку вдруг стало неуютно в этой прохладной юрте. Он встал и сухо сказал.
- Ну... спасибо за угощение, нам пора.
... «Победа» рванулась с места и вдруг запрыгала. Старик что-то закричал, указывая на низ машины. Федор озабоченно выскочил из машины – правая передняя покрышка была спущена. Нагнувшись ниже, грек увидел большую дыру, из которой со свистом, вылетал воздух.
- Как могло случиться? Ведь новая, вчера только поменял! Да... Ладно, Еркен, возьми запаску из багажника.
Еркен открыл багажник и развел руками.
- Здесь нет ничего.
- Как нет, что ты такое говоришь!
Заглянув в багажник, Федор начал шарить руками, словно то, что он искал, могло затеряться среди бочонка с маслом и инструментов.
- Кто же это мог сделать? Получается, у нас нет выхода... и он зло пнул ногой по колесу.
Противное «царапанье» теперь разрывало не только душу. Он чувствовал, что оно впилось в мозг, именно в ту половинку в которой сидело сомнение.
Еркен стоял, потупившись в землю. Сквозь узкие расщелины глаз, он скрыто наблюдал за Федором и за «другом».
- Ладно, ребята, стоит ли расстраиваться. Выход всегда есть, - неожиданно сказал Какаджан.
Но Федор понял, что эту фразу он заготовил давно, еще в Чимкенте.
- Отец, дай лошадь, я быстро доберусь до Арыси. Найду колесо и быстро вернусь...
Еркен и Федор молча наблюдали, как Какаджан, пришпорив коня, лихо удалялся в сторону аула.
- Ну вот, Еркен, сорвались твои смотрины. Мне... очень жаль.
- Дядя Федя, я виноват перед вами. Из-за меня вы потеряли целый день. И все оказалось – напрасно.
Обычно, когда человек был виноватым перед Федором, и, униженно извинялся – грек всегда чувствовал себя неловко. Он сразу пытался доказать собеседнику, что ничего страшного не произошло, что все можно исправить.
Но эта, довольно банальная история с проколотой шиной, казалась простой только на первый взгляд. Федор понял, что дырка в колесе не случайность и, примерно догадывался, для чего она там появилась. Поэтому у него не появилось никакого желания комментировать извинения молодого казаха... До самого вечера он не проронил ни слова.
А вечером – появился Какаджан. Лошадь была перегружена мешками, поперек седла висело колесо.
- Что у тебя в мешках? – почти шепотом спросил Федор, возясь с колесом.
- Ничего особенного, мука для лепешек, сбор трав для печени – мать болеет. Говорят, отвар из трав – ей поможет. Да кое-какая ерунда... Еркену не повезло с невестой, ну, хотя бы я сделаю полезное дело... Не порожняком же возвращаться!
Говоря все это, он по-хозяйски укладывал свои баулы в багажнике.
... Машина мчалась в темноте пустыни. Луна, почему-то спряталась за небольшую тучу, а звезды испуганно зажмурились.
Федору не нравились – ни эта ночь, ни эта дорога, ни его пассажиры. – Чувствую себя мальчишкой, который не может понять, за что его высекли, - тихо проговорил он. Ему никто не ответил.
По радио звучала песнь акына: народный певец пел о Родине, о Земле, о Древних традициях; о Вечности, которая сохраняет прекрасные души.
... При въезде в город – стоял патруль. Федор остановил машину и вышел из нее.
- А... Федор, дорогой, откуда так поздно? – грек узнал капитана, своего давнего приятела.
- Здравствуй, здравствуй Серек! Вот ездил с Еркеном за невестой, да колесо подвело.
- Ну, хорошей дороги, пусть аллах тебе поможет.
- А кто это второй у вас в машине? – спросил подошедший лейтенант. – Что-то лицо его мне очень знакомо, - и он посветил фонарем в сторону Какаджана.
Неожиданно Какаджан выскочил из машины и бросился в темноту.
- Стой, стрелять буду! – закричал лейтенант.
В этот момент раздался топот копыт, который заглушила автоматная очередь... Капитан, лейтенант и, выскочивший из машины, водитель, упали, как подкошенные.
Федор бросился к неожиданному всаднику и, тут же, был изрешетен пулями: «Значит я не ошибся, кто-то все-таки скакал позади машины. А я думал, что мне показалось... Дети, простите меня за то, что я не успел...» - Это были последние мысли, которые промелькнули в угасающем сознании веселого грека.
- За что же Федора? – истерично закричал Еркен.
- Ты что думаешь – Рыжий не догадался, что у него в багажнике? – зло прошипел Шаман, спускаясь с лошади.
Какаджан, трясущимися ногами, возвращался из темноты. Шаман зло плюнул ему в лицо и, с ненавистью, пнул по его впалому животу.
Бандит взвыл от боли и стал кататься по земле, цепляясь за острые колючки.
- Ублюдок, нервы слабые – лечить надо! Чуть дело не сорвал... Слушайте внимательно: ментов в их машину. Рыжего на заднее сиденье в «Победы».
Обращаясь к Какаджану, продолжил:
- Отведешь лошадь ко мне. Жене скажешь, пусть уложить тебя спать в сарае. А ты, Еркен, садись за руль. В городе машину Рыжего никто не остановит. Едем на вокзал. Должны успеть... Перегрузим товар в последний вагон, там нас будут ждать. А потом сожжем машину вместе с хозяином.
Автоматной очередью он пробил бензобак милицейского уазика. Машина взорвалась, а потом яростно запылала, но бандитов уже не было рядом...

* * *
В эту ночь на темном и беспокойном небе – погасли две звезды... Умерло два великих человека. Сердце не дано людям, чтобы оно вечно стучало в их груди.
Но лишь немногие благодарят бога, за избавление от мирской суеты. Большая часть человечества проклинает господа или ближнего своего, за великую трагедию, пришедшую в их жизни.
Федор умер неожиданно, не успев пожалеть о том, что много хороших дел не завершил он на этой грешной земле.
Сталин же умирал медленно, лежа на полу своей дачу в Кунцево. Никого рядом с вождем не было. Никто ему не мешал... О чем же думал – этот полубог, получеловек, в свои последние минуты жизни? Историки и литераторы – создавая легенды, трактуют события каждый по-своему. И чем талантливее перо, тем убедительнее рассказ о великом Сталине.
Одни пишут, как кровожадный монстр, своими толстыми короткими пальцами из последних сил цепляется за жизнь, чтобы унести с собой в могилу побольше трупов.
Другие – утверждают, что «Медленное угасающее сознание Сталина еще могло оценить по достоинству степень косности существующей систему, которую он так долго создавал».
Но ни атеист, ни верующий – никто, не подумали о том, что как бы велик и как бы ничтожен ни был бы человек в своей земной жизни, уходя за «горизонт» - предстоит перед небытием – таким, каким он пришел в этот мир – слабым и беспомощным. На этой грани ему больно только за тех, кого любил; или за тех, кого погубил.
В своей предсмертной агонии даже самый кровожадный человек, думает о спасении своей души, а не запахе крови. Как обжора забывает о еде, так и убийца – о своих трупах.
После первой секунды своей смерти – все одинаково бегут по темному корридору к непонятному свету в конце его. До тех пор пока человек способен мыслить – он еще думает о том, как был прекрасен тот мир, где светило солнце. И лишь только тогда, когда он достигает конца корридора – сознание навсегда покидает его.
Можно умереть с достоинством. Но сама смерть – достоинства не имеет. Она уродует человеческое тело до абсурда. В этот момент и наступает время праведников, историков, юристов и людей, которые – все и про всех знают. Эта компания – наперегонки, толкая друг друга, высовывается вперед, чтобы осчастливить мир своими открытиями.
Они кроят историю, как им заблагорассудится. В их руках – растоптать или возвеличить великую душу умершего. В этих самых руках: гениальное – сделать ничтожным, а ничтожному – поставить памятники. Но великая личность – остается великой, как бы ни пытались ее замарать. Просто напросто, к ней не прилипает грязь.
Кто был Федор для истории? Да никто! Маленькая песчинка в огромной пустыне. Кто о нем будет помнить? Только те, кто его любили. Для них он – выше всякой истории. О Сталине будут помнить и те, кто его любили; и те – кто его ненавидели; и даже те, кто восхищались, завидовали и презирали его. Сталин и Федор.
Один, который управлял историей, другой, которым управляла история.
Но по темному длинному корридору – они пошли вместе, уже зная друг о друге настоящую правду...
Навсегда останется загадкой: простил ли великого Сталина – простой человек Федор? Или нет ему прощения на том свете? А может быть Федор понял, что прощать-то, в принципе, нечего. Слишком велики дела его?
Правдивые ответы на эти вопросы – история не получит никогда, как бы она ни старалась.

Дом Иордана

Александра рыдает, уткнувшись в подушку. Маленькая София, окружив себя игрушками, тихо возится в углу. В большой и уютной комнате беспорядок. Иордан ходит из угла в угол, тревожно поглядывая на жену. Наконец, он не выдерживает, обнимает ее, пытаясь успокоить.
- Ну что же ты так убиваешься? Может быть и к лучшему, что его уже нет. Вспомни, сколько горя он нам всем принес!
- О чем ты говоришь! Как же... как же без Сталина? Ты... Ты понимаешь какое это горе. Как жить дальше? Что с нами будет?
- Родная, успокойся, я тебя умоляю! Может быть мы теперь сможем вернуться в Грузию. Нас трое и мы очень любим друг друга... Пойми, у тебя появится возможность закончить институт. Я знаю, нам разрешат вернуться назад.
А насчет Сталина – я тебе вот что скажу... Его отравили, я знаю. Собаке – собачья смерть!
- Замолчи! Сталин спас страну. Если бы ни он – Советского Союза давно уже не было. Понял! А нас он должен был выслать. У него не было другого выхода. Провокаторы его окружали. Один из них и постарался, чтобы нас выслали. А если его отравили, то и это убийство – дело его рук! Без Сталина жизнь наша кончена... Теперь нас уничтожат по одиночке. Вспомни мои слова!
Александра рыдала и ее рыдания превращались в истерику...
Иордан взял малышку на руки и вынес ее из комнаты. В это время в дверь позвонили. Иордан открыл. В дверях стояла Полина. Она была в черном. Ее лицо ужаснуло мужчину.
- Полина, но это уже слишком! Вы меня с ума сведете. Разве можно так убиваться! Вы что, совсем рехнулись? Подумаешь, Сталин умер! Туда ему и дорога. Он после себя море крови оставил. Не стоит так убиваться!
Полина подняла на зятя свои огромные черные глаза и тихо сказала:
- В машине нашли обгоревший труп Федора. Его больше нет рядом с нами. Этот монстр ушел и забрал его с собой...

Дом Федора

Прекрасный, двухэтажный – он был весь в зелени. Весенние лучи солнца, ничего не подозревая, весело резвились, прячась между молодой листвой.
Люди в черном возвращались с кладбища. Они молча мыли руки под умывальником и тихо садились за бесконечный траурный стол.
В углу двора, под яблоней, одиноко сидел Николай. Он плакал, уткнувшись в кору дерева...
Вангели стоял в кругу своих детей, невесток и внуков и, молча смотрел на окружающих. Черная тоска исказила его мужественное лицо. Руки его предательски дрожали, колени налились свинцом, сердце – готово было разорваться на части. Но огромная сила воли – не давала ему сломаться.
- Вот уже одного и нет среди нас. – Он подошел к детям Федора и сильно прижал их к своей растерзанной душе.
Янгули придерживал Полину. Когда женщина немного пришла в себя, он вложил ей в руки большую пачку денег.
- Мы собрали деньги для того, чтобы ты повезла детей в Алма-Ату. Добьемся разрешения на ваш отъезд. Надеюсь, вы попадете к хорошему врачу. Может быть удастся вернуть детям слух. Афина и Панаети начнут слышать – к тебе вернется радость.
Полина стояла высокая и красивая, по ее бледному лицу текли слезы.
- Странно, - произнесла она. – Федя и Сталин умерли в один день: радость и горе; солнце и луна; благородство и ничтожество. Ангел и Дьявол; бессмертие и смерть...
Александра подошла к молодой мачехе и погладила ее по блестящим черным волосам.
- Не думай так, Полина. Ушло два великих человека. Папа всегда любил Сталина, даже тогда, когда был зол на него. Он не пережил бы его смерть. Вот посмотришь, там, на небесах – они поймут друг друга.
- Когда же это будет?
Иордан положил голову на плечо молодой тещи и прошептал:
- Ты не слушай эту фантазерку. Не надо спешить туда, откуда не возвращаются. Какое нам дело, что у них там, на небесах...
Люди в черном все прибывали и прибывали.
Старушка-гречанка шептала другой старушке: - Я положила в гроб Федора носочки и салфеточки.
- А я, - шептала другая, - связала ему хороший шерстяной шарф и тоже положила ему в ноги. Кто его знает?... Путь то у него дальний.
- Ты знаешь, Маломатена, - опять зашептала первая бабушка – Старик Кадыр положил ему зеленый чай. Как-будто не знает, что Федор не любил запах этого чая.
- А ты видела, как ведет себя Нурсултан? У него такое лицо, как будто он проглотил кобру.
- Вечно ты придумаешь какую-нибудь чушь. Нурсултан переживает, где он найдет такого человека, как наш Федя. Понимаешь – таких нет.
Симпатичная Маломатена ехидно улыбнулась.
- Глупая ты, Ксения! Чтобы мне верблюд плюнул в лицо, если не он убил нашего парня! Видно раскрыл покойник его черные делишки.
- Тише ты. За такие слова не только верблюд, а весь базар плюнет в твою сторону.
- Мне нечего боятся... Я всех потеряла в этой жизни. Я буду кричать об этом на каждом углу. И вот, когда найдут мое старое тело в каком-нибудь арыке – тогда ты поймешь, кто твой Нурсултан. ...Вон... вон – посмотри на его морду – из его глаз кобра выглядывает...
Большой двор веселого грека не мог вместить всех желающих помянуть умершего. Огромная толпа стояла на улице и смотрела в большие новые окна, недавно отстроенного дома. Людям казалось, что вот-вот отдернется штора и рыжая голова Федора промелькнет в глубине комнаты.
Неожиданно запел Вангели. Он пел старинную грузинскую песню, которая звучала все громче и громче. Она раздирающе впивалась в сердца людей, а оттуда – достигала берегов Черного Моря. Для нее не были преградами ни Голодные степи, ни раскаленные пески... Она неслась по дождливым улицам весеннего Батуми, врываясь в дома тех, кто не забыл веселого грека. Люди плакали и падали, перед памятью его, на колени.
- Не плачьте, люди, - говорилось в этой песне – этот человек прожил такую красивую жизнь, что боги позавидуют. Они забрали его потому, что им тоже нужна – добрая и светлая душа...

Прошло десять лет

Поезд «Москва-Тбилиси» весело скользил по рельсам, оставляя позади: города, поселки, реки и озера. Он приближался к тому заветному морю, без которого жизнь нескольких пассажиров этого поезда – была сиротской и не имела цвета. Этими пассажирами были Сосо и Олечка.
Четырнадцать лет назад этой дорогой – измученные и затравленные, они ехали в неизвестность. Оживляясь любовью – они перенесли страшный путь, как дополнение к своей страсти, как неразделимый кусочек жизни. Все эти годы они жили одной жизнью. Их любовь совсем не была похожа на любовь Иордана и Александры: где, противоречия сталкивались с противоречием, создавали огромную силу неземной любви – любви, как молния на грозовом небе.
Нет, у них все было совсем по-другому: их тела, мозг, души – были отлиты из одного материала. Это был один организм. Трудно себе представить, что прожив с человеком пятнадцать лет, можно было не вспомнить ни одного обидного слова, ни одного полувзгляда, ни одного нервного жеста – всего этого не было и не могло быть. Они напоминали один огромный кусок редчайшего чернобелого мрамора, который раскрошится, если его попытаться разделить на две части. Глядя на них, начинаешь, в действительности, верить, что «из ребра твоего сотворенная...»
Прижавшись к чудному черноволосому мальчугану, они прилипли к окну. Леди, Джульета и Александр – это детское чудо сотворили – Сосо и Олечка. Сейчас, все семейство, не отрывая взгляд от поверхности земли, с диким волнением ждали, когда же, наконец: сухая и пыльная дорога отодвинется от горизонта: и – голубая курчавая волна Черного Моря с радостным всплеском бросится навстречу поезду...
- Море, Море! – закричала Леди, - какое оно большое и красивое, как в сказках!
- Ой, как много воды! – ахнула Джульетта, - мама, ведь здесь столько воды, как у нас в Казахстане много пустыни.
Сосо обнял своих близняшек: - Вы такое же чудо природы, как это море, которое очень давно ждет нас...

Дом Иордана

Ночь прохладна и тиха. Только Иордану беспокойно в своей широкой и новой постели. Он нервно мечется во сне. Вскрикивает и просыпается.
Александра склоняется над ним, обволакивая его копною рыжих волос.
- Опять тебе не спится, дорогой?
Иордан прижимает ее к себе и тихо шепчет.
- Опять этот медведь предупреждает меня. Теперь я знаю точно – он зря не приходит.
Александра грустно качает головой и крепче прижимает к себе мужа. Теперь и она знает, что после каждого такого сна – нужно ждать неприятностей: «Но откуда, что еще должно случиться? Вроде все хорошо... Работа. Дети.»
Так, лежа с открытыми глазами, муж и жена дотянули до утра.
Утро было светлое и доброе.
Старшая София и младшая дочь Анна, о чем-то перешептывались и громко смеялись.
- Мама, мама, - кричала София, - погладь мне белый фартук. Сегодня нас принимают в комсомол! Я такая счастливая!
Иордан удивленно посмотрел на старшую дочь и, почти выкрикнул:
- Тебя? В комсомол?
- Да, что тут удивительного, папочка?
Я единственная круглая отличница в классе. А у нас даже троечников принимают.
- Я тоже хочу в комсомол, - захныкала девятилетняя Аннушка.
- Не плачь! Ты еще не доросла. Вот будет тебе 13 лет, как мне – тоже будешь комсомолкой! – со смехом говорила София сестре, вертясь возле зеркала.

* * *
Строительство большого дома. Иордан, размахивая руками, дает распоряжения рабочим. Настроение у него прекрасное, он даже успевает рассказать им анекдот. Все смеются. В это время к стройке подъезжает машина. Из нее выходят Вангели и Филипп. Иордан машет им рукой и медленно спускается по скалосьям.
- Что, товарищ начальник, работу пришел принимать, - с улыбкой спрашивает отца Иордан.
- Сядь в машину - поговорить надо.
«Вот оно, начинается» - тревожно подумал мужчина и покорно забрался в автомобиль.
- Что случилось? – не выдерживает Иордан.
- Да успокойся, ничего плохого. Просто есть возможность уехать в Грецию. Выборочно будут отпускать.
- Как это – выборочно?
- У кого биография чище, того и отпустят! – за отца ответил Филипп.
Иордан нервно рассмеялся.
- Да, где это здесь, в Казахстане, найдешь грека с чистой биографией! Она у всех у нас гря-зна-я! Все мы шпионы и заговорщики. Или забыли зачем мы здесь?
Вангели понимающе посмотрел на сына, похлопал его по плечу и протянул ему какой-то текст, напечатанный на листе бумаги.
- Вообщем, я много говорить не люблю, ты прекрасно знаешь. Вот тебе список, какие документы нужно собрать. Соберем, сдадим, а там видно будет...

Дом Иордана

В комнате, упав на кровать, рыдает София. Отец всячески пытается ее успокоить.
- Ну... не приняли в комсомол. Ничего страшного. Стоит ли так убиваться? Я знал, что с такими документами как у нас, в комсомол не принимают!
- Да как ты не понимаешь, папа! Я жить после этого не смогу. В школу ходить не смогу! Я советская школьница и хочу быть комсомолкой! Неужели нельзя было принять советское гражданство!
- Стоп... Софочка! Этот вопрос мы с тобой решать не будем. Греция – это моя мечта. Я с ней родился. Может быть – с ней умру... Не тебе решать, дочка...
- Это твоя мечта, а не моя. Я здесь жить хочу, здесь моя Родина. А ты живешь иллюзиями. Не только Грецию – Грузию у тебя о отобрали!
- Что с тобой, девочка моя? Откуда у тебя столько злости? Если мама услышит, она будет очень огорчена.
Иордан обнял дочь.
- Пойми меня, родная. Отказаться от мечты – я не могу. Благодаря этой мечте – я и выжил.
Иордан подходит к радиоле, ставит греческую пластинку. Звуки божественной музыки плывут по комнате, отец и дочь, обнявшись, сидят на диване, а из окон несется птичья трель. «Сын мой, я страдаю и плачу ... вернись ко мне и постарайся простить меня. Я твоя мать, я виновата» - раздирающий душу голос певицы еще тревожил воспоминания Иордана, когда в доме зазвонил телефон...
Он повернулся к дочери.
- Позвони маме в больницу, скажи, пусть после работы сама добирается – я за ней не приеду. Меня вызывают на стройку. Что-то случилось...
София позвонила матери и пошла на тренировку. Через три улицы от дома, в небольшой роще, находилась школа Стрелкового мастерства и небольшой стрелковый павильон. Все это было за большим забором и выглядело заманчиво. Особенно для молодых и смелых людей, как София.
Но сегодня девочка шла на тренировку без всякой охоты. Мечта стать комсомолкой – рухнула. Радоваться жизни у нее не было никаких сил. При входе в школу, прямо на земле, сидели беспризорники. Всегда грубые и насмешливые – они задевали девочек, входящих в здание. Хохотом и сквернословием – они доводили их до слез. Как правило, София никогда не обращала на них внимания. Она их даже жалела: оборванные, грязные, с язвами на босых ногах – они всегда хотели есть.
Сегодня же, проходя сквозь этот непристойный строй – она их ненавидела. Не успев войти в школу, сквозь свист и улюлюканье, она вдруг четко услышала выкрик: «Таких курносых, как ты, гречанка паршивая, в комсомол не принимают...» Этот удар был ниже пояса. София изменила своим правилам и резко повернулась: «Ты у меня еще получишь, шайтан узкоглазый!»
Внутри девочки все кипело. Обида, душившая ее с утра, готова была выплеснуться наружу. Но девочка знала, что тренер не даст пистолет в руки, если заметит, что ей нехорошо. Она держалась из последних сил.
Кое-как отстреляв, она отправилась в кабинет чистить оружие. Разобрав, а потом собрав свой спортивный пистолет – она понесла его сдавать. Заметив, что в корридоре никого нет, а дверь школы приоткрыта – не задумываясь, она выскочила на улицу. Держа пистолет в своей девичей руке, она закричала, наводя дуло на каждого беспризорника в отдельности: «Если завтра хоть один из вас появится здесь, я перестреляю вас поодиночке! Понятно!»
Она забежала в школу. Ее всю трясло. У склада ее остановил тренер.
- Паниди, ты отчислена. Чтобы я тебя здесь больше не видел.
София посмотрела в глаза тренеру и тихо спросила:
- Вы меня выгоняете за то, что меня не приняли в комсомол или за то, что я разогнала этих подонков?
- Я тебя отчисляю за нарушение спортивной дисциплины и неподчинение стрелковой школы...
Выйдя на улицу, девочка медленно побрела домой. Она даже не заметила, что вход в школу – был пуст. Беспризорники исчезли...

* * *
Дома она долго плакала. А потом крепко заснула. Уже было было три часа ночи, город спал и только в комнате Александры горел свет. Молодая женщина не могла найти покой: Иордан никогда не задерживался. А если и случалось – он всегда ее предупреждал...
Борясь с собой, Александра все-таки решила позвонить Вангели. Она знала, что он поймет и простит ее за столь поздний звонок.
- Янгули, это ты?... Позови отца. Ердана до сих пор нет дома. Его вызвали на работу... Вы не в курсе дела? Как... разве у вас там ничего не случилось? Странно... Но ему звонили с работы... Хорошо! Как узнаете, позвоните. Я буду ждать.
Александра бросила трубку и медленно сползла на пол... Из окна доносились звуки домбры. Соседский сын не спал. Каждую ночь он играл на домбре, страдая о своей любимой.
Телефонный звонок нарушил песню и Александра уже слышала голос Вангели. Он говорил ей, что никто Ердана на работу не вызывал и что надо подождать до утра.
- О чем вы говорите! Как можно ждать до утра!...
Но ни в это утро, ни на следующий день – поиски не завершились успехом. Иордан исчез. В милиции разводили руками.

НКВД

Темный и сырой подвал. В вонючей яме, по горло в воде стоит Иордан. Прислонившись к стене, за ним наблюдает огромного роста мужчина.
- Послушай. Ты здесь вторые сутки. Чахотку – точно заработал. Скоро ноги твои не выдержат. Сядешь – утонешь. Выбирай: подпись или смерть. Откажись от своего греческого подданства и ты свободен. Стоит ли из-за этого с жизнью прощаться. Найдут твой труп в реке. Скажут – утопился. Твои девочки и красавица жена – пропадут без тебя.
- Да пошел ты, ублюдок! Ничего у тебя не получится! Не подпишу я ваши бумаги. Греком родился, греком умру.
- Как хочешь. Твоя жизнь – ты и решай. Только запомни. В Греции вы никому не нужны. Они знать вас не хотят. Любому – наплевать с высокой горы на тебя и на твою жизнь. И на всех вас. Те греки, которые отказались от иностранного подданства так и живут себе припеваючи на берегу Черного Моря. А вы здесь вшей Казахских кормите... Ну давай, посмотрим: надолго ли тебя хватит...
Иордан терял последние силы. Своего тела он уже не чувствовал. Несколько раз, теряя сознание, он погружался в вонючую жижу, и вновь, приходя в себя, он цеплялся скрюченными пальцами, за рыхлые края ямы. Несчастный чувствовал, что близка уже та минута, когда уйдя под воду, он не в силах будет снова встать на ноги, разогнуть колени...

Дом Иордана

Александра нервно ходит по комнате. Вангели, Филипп и Янгули угрюмо молчат. Александра вновь начинает причитать:
- Господи, что же делать? Где же он?
- Дочка, успокойся. Ты же знаешь, у него много друзей. Может быть это была чья-то уловка, чтобы затащить его в гости, - неуверенно начал Вангели.
- Нет, отец. Твой сын тот человек, который отвечает за каждый сой поступок. Его нет, значит с ним случилось что-то нехорошее.
Александра глянула на часы и всплеснула руками.
- Боже мой, Софочку вызвали в Горком комсомола и до сих пор ее нет. Да что же это такое!
Молодая женщина подошла к свекру и рухнула перед ним на колени.
- Отец, скажи, умоляю, скажи, что происходит?
- Не знаю, дочка. Не знаю.
Неожиданно зазвонил телефон. Александра рванулась к аппарату. Тяжелый мужской голос спросил.
- Александра Паниди?
- Да, это я.
- Через десять минут к вашему дому подьедет машина. Вы приедете к нам, в отделение. Это касается вашего мужа.
- Хорошо...
Александра медленно села на пол.
- Что? Что тебе сказали? – хором закричали мужчины.
- Я скоро узнаю, что с моим мужем. ...Этот проклятый медведь! Когда же он нас оставит в покое?

* * *
Горком Комсомола. София открывает дверь и входит ко второму секретарю ВЛКСМ.
- Извините пожалуйста. Я уже здесь 2 часа сижу. Разрешите, хотя бы, домой позвонить. Мама будет нервничать.
- Вам осталось ждать недолго, а маму вашу мы предупредим.

МВД
В огромном кабинете – полумрак. За большим и тяжелым столом без движения сидит толстый и угрюмый генерал.
Александре очень знакомы эти свинячьи глазки. Они ей напоминают о недавнем прошлом... Сердце медленно, со скрежетом, сжимется: «Ведь это же Быстров!»
Алекандра поднимает глаза на стену: прямо над головой товарища Быстрова висит портрет Никиты Сергеевича Хрущова.
Несмотря на свое ужасное состояние, бедная женщина, все-таки ухмыляется.
Генерал слегка дернулся и сразу же покрылся потом:
- Я вижу, что вы меня узнали, товарищ Паниди? И..., кажется, рады меня видеть?
- С чего вы взяли, товарищ генерал? Да, я вас узнала... Но радоваться мне нечему. Да и разве можно радоваться чему-нибудь, находясь в этом кабинете. Мне просто вспомнился другой день, когда над вашей головой висел портрет Сталина. Теперь, наверное, его имя нельзя произносить? А? Как это случилось? Его нет, а вы уцелели?
- Я вижу, товарищ Паниди – вы по-прежнему смелая. Зря! Очень даже зря!
- Нет, товарищ генерал. От моей смелости ничего не осталось. Сейчас у меня дети и я боюсь за каждую секунду, прожитую на этой земле. Простоя я позволила немного расслабиться, так, по старой памяти.
И она улыбнулась генералу – такой страстно и интригующе, что пот с его лица заструился пуще прежнего.
Вновь страх и зависть стали выворачивать его наизнанку: «Нет, никогда мне не обнимать такой женщины... И никогда мне не взять ее силой. Вся ее жизнь зависит от меня, но не она, а я ее боюсь. Почему? Какой сверхестественной силой питается ее мозг и душа? Что делает ее такой неуязвимой?»
- Александра Федоровна, я могу сейчас и здесь уничтожить вас и вашего мужа. И вы это хорошо знаете! Почему вы меня не боитесь?
Александра расхохоталась. Она смеялась так заразительно и громко, что в комнату вбежала охрана.
- Товарищ генерал, требуется помощь?
- Вон, в-о-о-он!
Молодая женщина встала и подошла к Быстрову.
- Вы хотите знать, почему я вас не боюсь? Пожалуйста! Это очень просто. Вы ошибаетесь! Я боюсь физической боли, которую вы можете причинить мне и моей семье. Это моя слабость, но и моя сила. За этой спиной нет армии трупов, нет грабежей и насилия. Потому что у меня есть будущее. А у вас его нет! Вы едите изысканную пищу, пьете хорошие вина, спите с самыми прекрасными женщинами. Но вы не можете вспомнить ни одной минуты, когда все это вы делали спокойно и без оглядки. Ни одна женщина, как бы ни ласкала вас, она не любила вашего тела. Она брезговала вашим слюнявым ртом. Верите ли вы в бога или в сатану – мне не известно. Но в глубине души самого заядлого антихриста теплится сомнение: а вдруг он существует – этот Загробный мир? И что тогда?
Вот тогда, спасения нет. В этом мире все абсурдно. Казалось, сатана должен устроить райскую жизнь всем тем, кто живет по его законам, но нет! Все свое загробное существование грешник проводит в страшных, ужасных муках. Сатана сам того не ведая, превозносит огромную власть бога и карает тех, кто живет по законам ада. Вы ведь знаете, что я не смогу вам причинить физической боли, но страх, что я морально сильнее вас – не дает вам покоя все эти десять лет.
В сущности, вы боитесь того, что натворили за годы своей жизни. И глядя в мои глаза, вы ощущаете все ничтожество этой жизни. С каким бы удовольствием вы бы придушили меня здесь и сейчас! Но знаете, что каждую ночь я буду приходить к вам. И ровно в полночь мои руки будут смыкаться на вашем горле.
Александра вновь захохотала. А генерал медленно поднялся и подошел к ней вплотную. Пот с его лица капал на ее ладони, обжигая их.
- Ты угадала, сука!... Я с детства боялся сильных, потому что меня били. Умных – потому что надо мной издевались. Красивых – потому, что меня всегда дразнили «жирной свиньей». Поэтому я решил уничтожать всех тех, кто когда-то смеялся надо мной... Я не боюсь ада, Загробной жизни не существует... Ты права – я боюсь тебя... Нет, я не так выразился! Я боюсь своей любви к тебе... Чего смотришь на меня удивленно? Да, я ненавижу тот день, когда понял, что могу любить. А хотел в этой жизни – только ненавидеть. Вот почему ты имеешь власть надо мной. Но сегодня – я победитель... Пойдем, я тебе покажу что-то интересное.
...Они шли по темным извилистым корридорам. Он – немного впереди, она – немного позади него. Шли долго, спускаясь все ниже и ниже. Пахло дохлыми крысами и вековой сыростью.
- Я думаю, что дорога в ад будет примерно такой... Мне жутко, - прошептала молодая женщина.
- Не бойся, любовь моя, я не позволю кому-нибудь причинить тебе зло... Я с тобой.
Он нежно прикоснулся к ее локтю и, заботливо придерживая, повел дальше.
- Если бы дорога в ад была бы такой томительно-сладкой как сегодня – я бы осилил ее вместе с тобой, если бы ты захотела этого.
Он нагнулся и поцеловал ей руку. Ей было противно, но она не оттолкнула генерала... Она пожалела этого монстра.
- Как жаль, что отсутствие любви делает из людей негодяев.
Александра посмотрела в его маленькие глаза и, сдерживая брезгливость, погладила его по щеке.
Генерал остановился как вкопанный. Привычным движением руки он хотел смахнуть пот со лба. Но рука его была сухая. Тело его горело. Жар любви сжигал его сердце.
- Александра, ты не должна была делать это. Ведь я веду тебя туда, где последние минуты доживает твой муж... Только знай – я получил приказ из Москвы. Видишь, я не боюсь тебе об этом говорить. Потому, что я не хотел причинять вред твоей семье... В смерти твоего отца виновен тоже не я...
Александра не дослушала его до конца. Она бросилась по темным вонючим корридорам навстречу крохотному яркому лучу, который светился в глубине тоннеля.
Это было маленькое окошко, через которое она увидела огромную яму, а в ней – своего любимого.
- Откройте! – истощенно закричала женщина. Она била ногами по железной двери и звала своего мужа.
Ее вопли, наконец, достигли переполненных вонючей жижей, ушей Иордана. Он встрепенулся. И, цепляясь из последних сил за края ямы, пытался вылезти... Огромного роста мужчина спокойно наблюдал за ним, разламывая жареную курицу.
- Пойдем скорее отсюда, девочка моя... Ты еще успеешь спасти своего мужа.
- Что я должна делать? Я согласна на все... Даже переспать с вами.
- Избавь меня от одолжения! Если бы я хотел без любви – ты бы давно уже валялась в моей постели. Любить же себя, я все равно не могу тебя заставить... У тебя задание попроще: подписать один документ.

* * *
Вновь войдя в кабинет, генерал сразу отдернул шторы и включил все лампочки, какие только были в этих аппартаментах.
Александра стояла у двери, не в силах пройти к столу. Генерал покопался в бумагах и, наконец, нашел то, что искал. Он подозвал Александру и положил перед ней документ.
- Товарищ Паниди, ознакомтесь и подпишите. Он вновь был прежним Быстровым. Свинячьи глазки следили за женщиной, а лоб снова блестел капельками пота.
Прочтя документ, Александра удивленно посмотрела на генерала.
- Я что-то не пойму...
- Что здесь непонятного? Вы отказываетесь от греческого подданства и принимаете Советское. У нас есть ходатайство вашего мужа, где он подтверждает право вашей подписи под всеми документами, касающимися вашей семьи.
- Странно, почему это только по наши души? Муж мне этого не простит.
- У вас нет необходимости говорить му об этом. Думайте скорее. У него несколько минут. Его жизнь в ваших руках. Один взмах пера – и ваш муж снова с вами. В противном случае, через несколько дней, труп вашего мужа найдут в реке Арысь. Потом попробуйте доказать – что это не несчастный случай.
Александра взяла ручку и трясущейся рукой быстро нацарапала свое имя. Генерал поднял телефонную трубку:
- Паниди Иордана отправить в лазарет, привести в божеский вид, завтра освободить. Обратясь к Александре, облегченно вздохнув, он улыбнулся.
- Забудьте все, что произошло в этом кабинете. Даже ваш муж ничего не должен знать. Я надеюсь, что вы поняли меня?
- Где моя дочь?
- О... с Софочкой все в порядке! Ее принимают в комсомол.
Провожая Александру до дверей, он попытался поддержать ее за локоть. Женщина брезгливо отдернулась.
- Не прикасайтесь ко мне. Вы мне противны.
Она холодно глянула в ненавистное лицо Быстрова и тихо сказала:
- Три дня назад очень жестоко избили брата моего мужа, Янгули. Сняли с него кожаную куртку... На вашем помощнике наша куртка.
Она резко открыла дверь и ткнув пальцем в сторону секретаря, громко сказала:
- Правый рукав у него в крови, а левом, внутреннем кармане – портрет Сталина.
Офицер растерялся и сдернул с себя куртку... Александра зло рассмеялась.
- Успокойтесь, это не кровь, это хорошее красное вино. А вот с портретом надо разобраться. Как бы Никита Сергеевич не узнал, что верный помощник генерала Быстрова носит фотографию товарища Сталина у самого сердца.
Александра погладила рукав кожаной куртки и быстро прошла прочь, мимо растерявшегося офицера...
Генерал окончательно потерял дар речи. Он готов был сделать для этой женщины все. Но не существовало на свете другого такого человека, которого он так ненавидел, как ее.
Запыхавшись, он догнал ее у выхода, сунув кожанку ей в руки, он лихорадочно стал говорить.
- Видишь, не каждый темный корридор ведет в преисподнюю. Это была самая добрая дорога за всю мою жизнь. Помнишь, как ты погладила меня по щеке?
- В тот момент, Леонид Кондратьевич, ты думал только о любви и ничего не боялся... Как жаль, что это оказалось лишь случайностью!!! Тебе уже ничего не поможет... Прощай!
- Нет! Нет! Только не это! До свидания...

* * *
Горком комсомола. Кабинет второго секретаря. Телефонный звонок. Секретать поднимает трубку. Голос из трубки:
- Все, можно начинать.
- Хорошо.
Второй секретарь встал, открыл дверь и пригласил Софию.
- Можете войти. Садитесь. Мы пригласили вас, для того, чтобы сообщить и поздравить вас – Вы приняты в ряды Всесоюзного Лениского коммунистического Союза молодежы.
София не могла сдержать своей радости.
- Товарищ секретарь, я счастлива. Я буду достойной комсомолкой.
- Но это еще не все, - секретарь положил руку на плечо девочки.
- Ваше поступление в ВЛКСМ совпало вот с чем, - он замолчал, крутя ручку в руке.
- София, у вас есть родственники в Греции?
- Да... Двоюродные братья и сестры моих родителей. Еще какие-то дедушки и бабушки. Обо всех я не знаю.
- Так вот, София, одна из ваших тетушек умерла и оставила вам наследство.
Секретарь замолчал. Девочка не знала что ей делать: радоваться или огорчаться. Она только удивленно пожимала плечами.
- Как вы понимаете, мы вызвали вас не для того, чтобы выдать это наследство. Мы хорошо понимаем, что Советская комсомолка не может принять денег, нажитых на крови и горе угнетенного народа. Нам нужно, чтобы вы подписали вот этот документ, а также, написали маленькую статейку в газету, в которой вы официально отказываетесь от денег, заработанных буржуазным образом жизни.
София слушала второго секретаря и чувствовала, что ее подло обманули. На душе было паршиво. Ей снова хотелось схватить тот, спортивный пистолет, с которым она как-то выскочила из школы, чтобы отомстить за свое унижение... Но девочка молчала. Ей трудно было поверить, что все, во что она свято верила – обрушилось в одно мгновение...
- Мне всего четырнадцать лет. Я не имею право самостоятельно решать такие вопросы. Нужно посоветоваться с родителями.
- Не беспокойтесь! Мы уже посоветовались с вашей мамой, ведь это ее сестра оставила вам наследство... Статейку я уже написал за вас. Вы только подпишите.... Правда, с названием – не получается. Может быть так: «Подвиг комсомолки»?
- Да какой же это подвиг! Папа бы назвал это дуростью, трусостью, а, может быть, и предательством!
Слезы хлынули из глаз. Девочка выскочила из кабинета. Она бежала по широким корридорам Райкома Комсомола не разбирая дороги...
Вбежав в дом, она бросила к матери.
- Мама, мама, я предала папу.
- Я... тоже...

1965 год
Чимкентский вокзал

Греческая музыка, танцы, песни, море шампанского, восторженные крики и смех...
Как не похож был этот вокзал на тот, Батумский 1949 года. Восемь семей покидали Казахстан, покидали СССР, в надежде, что солнце Эллады примет и обласкает их. Семья Вангели и Полина с детьми были среди счастливчиков. Здесь прощались, целовались и, вновь, прощались. Узбеки, казахи, евреи, немцы, русские, греки – все перемешались в одном порыве музыки и любви. Только Иордан пытался изобразить улыбку, надеясь, что мать не заметит, как нестерпимо болит его душа... Афродита точно знала, что видит своего сына в последний раз.
Она смотрела на виновато опущеную голову невестки, и тоскливые слезы текли по ее грустному лицу. Наконец, она обняла Александру и тихо сказала:
- Ты не в чем не виновата. Эти звери придумали бы что-нибудь еще. Путь в Грецию вам все равно был ОТРЕЗАН. Ты спасла его, подписав документ. Сегодня этот документ закрыл ему дорогу, но он жив – это главное.
- Мама, я его предала.
- Ты спасла ему жизнь, - остальное не в счет.
- Для него оказалось, что – нет. Он сломался. Я очень боюсь за него.
Афродита целовала золотистую головку своей невестки и все приговаривала :
- Береги его. Ты сильная. Ты поможешь моему сыну.
- Дай бог, чтобы ваши слова сбылись.
Из динамика раздался голос диктора.
- До отправления скорого поезда № 17 Алма-Ата – Москва осталось пять минут. Просьба провожающим покинуть вагоны, а пассажирам занять свои места.
Последние выкрики прощанья, последние слезы, последние объятья.
Мать и сын ринулись друг другу навстречу... Трудно описать всю ту боль, все то страдание, которое выражали эти нечеловеческие объятья. Поезд уже тронулся с места, а мать и сына нельзя было оторвать друг от друга...
Уже из открытой двери вагона – Афродита крикнула:
- Сынок, не позволяй своему медведю уничтожить себя. Не позволяй...
Иордан медленно побрел к выходу. И там, уткнувшись в угол, он тихо заплакал.
- Папа, смотри дядя Ердан плачет. Ой, как мне его жалко, - вытирая слезы, сказала маленькая дочь Филиппа.
Поезд набирал скорость. Мать пыталась выпрыгнуть из вагона, она рвалась к своему сыну, как-будто никого дороже него, не было на всем белом свете... Иордан плакал навзрыд. Звучала домбра. А в шумных вагонах уходящего поезда, уже пахло морем Древней Эллады. Поезд, как мираж, постепеноо таял в раскаленном воздухе Голодной Степи. А провожающие, положив свои ладони на горячие рельсы, еще чувствовали биение его железного сердца...

* * *
Прошел месяц
Смеркается. Казахская степь и небольшое озеро, поросшее камышем. Это удивительный оазис – любимое место школьников и студентов города Чимкент.
Вот и сегодня здесь шумно и весело. Горят костры. Жарится шашлык. Звучит гитара, слышны шутки и смех. Это празднуют окончание школьного года восьмиклассники. Отблески костров загадочно отражаются на радостных лицах ребят. Только София сидит грустная и неразговорчивая.
- Ну что с тобой? Ты совсем не похожа на себя, - дергая ее за локоть, говорит конопатый паренек.
- Да так, ничего.
- Я знаю. Это все из-за того, что ваши уехали в Грецию. Ну стоит ради этого убиваться! Нам что, здесь плохо? Я вот, например, никогда не уеду в Германию, хотя я и немец.
- Валера, отцу совсем плохо. Спился он. Не может простить матери того, что она сделала. А ведь он так любил ее!
- Вы что там секретничаете? Идите к костру, - кричит узкоглазый парень в тюбетейке. – Давайте, споем что-нибудь.
- А на каком языке петь будем? У нас два немца, три грека, один турок, два казаха, один узбек, три чеченца, пять русских и четыре еврея, - смеется белокурая девушка.
Валера хохочет:
- На русском! На нашем, международном.
...Звучит гитара. Молодежь сидит у костра и поет что-то близкое и родное. Огромное небо, усеяно звездами, чуть блестит озеро и тихая степь обнимает ребят, волей судьбы закинутых на этот раскаленный кусок земли.

Казахстан. Чимкент. Дом Иордана. 1965 год
Белая горячка

За накрытым столом, склонившись над рюмкой, сидит Иордан. Тело его отбивается мелкой дрожью. Глаза, с расширенными зрачками, подозрительно шныряют по комнате. Временами, мужчина вскакивает с места, лихорадочно открывает дверцу буфета, достает оттуда красный Советский паспорт, быстро перелистывает страницы и, не найдя то, что искал, брезгливо швыряет паспорт, громко хлопая дверцей. Садится снова за стол, а через несколько секунд, что-то вспомнив, повторяет вновь поиск нужной страницы... Иногда он подходит к зеркалу. Вглядываясь в одутловатое лицо алкоголика, он удивленно протирает зеркало рукавом, стараясь отыскать в нем знакомые черты спокойного, смелого и мудрого Иордана. Но, натыкаясь на безумный и настороженный взгляд незнакомого мужчины, он зло отходит от трюмо и наливает себе новую порцию водки. Но вдруг, неожиданно, к чему-то прислушавшись, резко вскакивает со стула и подбегает к окну. Отдернув занавеску, прилипает к стеклу, затем весело потирает руки и кричит:
- Софочка, быстро неси два прибора. У нас будут гости...
- Ты кого-нибудь пригласил, папа?
- Нет, они сами напросились и предупредили о своем визите. Я даже слышу их зловещие шаги... Наконец-то я узнаю, за что меня сделали «пустыней на поруганье». Нет, ночь не может быть бесконечной. В чем вина моей жизни – я сегодня, наконец, узнаю.
Зазвонил телефон. София подняла трубку.
- Не говори отцу, что это я звоню – раздался голос матери, - держись, девочка моя, он тебя не обидит.
- Но я очень боюсь, мама.
- Тебя он не тронет. Ты – единственная, кого он реально воспринимает. Его нельзя оставлять одного, у него белая горячка. Сейчас приготовим машину, дождемся врача и приедем. Чтобы отправить его лечиться. Держись!...
Все это время Иордан загадочно улыбался:
- Мама звонила, да? Скажи ей – я все прощаю.
- Нет папа, звонила подруга.
Безумец покачал головой, грустно посмотрел на дочь, открыл дверцу буфета и достал паспорт:
- Скажи, дочка, куда делось мое греческое подданство? У меня было, а сейчас – нет.
София испуганно поежилась:
- Так ведь это... твой Советский паспорт. Ты потому и стал пить, что отказался от Подданства Эллинского Королевства.
- Я отказался?!!! Это мама подписала отказную. Несчастная женщина не знала, что творила!
- Зачем ты так, папа, ты мог захлебнуться в этой яме. Мама тебя спасала... Безумец захохотал, он хохотал хрипло и долго.
- Ты знаешь, где работает твоя мама?
- Знаю, в больнице.
- Н-е-е-е-т. Она работает на деревьях. Она прыгает с дерева на дерево, и за это получает много денег. А под деревьями, ходит большой медведь и бегают коровы. Когда они видят маму, они удивляются, и у них появляется аппетит. Правда, мясо едят коровы, а траву – медведь. Смотреть смешно... О, кто-то стучится... Это они, большой медведь и паршивый шакал. Пойди, открой.
- Папа, никого нет, тебе показалось.
- Как нет? Что же ты, девочка, не замечаешь наших уважаемых гостей?! Знакомься: Иосиф Виссарионович Сталин и Лаврентий Павлович Берия.
София медленно отходит от двери, пропуская невидимых ей гостей. Иордан ожесточено потирает руками:
- Здравствуйте, гости дорогие, садитесь. Долго же мне пришлось вас ждать.
- Ждать – не догонять. Когда спешишь, споткнуться можно, оступиться ненароком, сбить кого-нибудь случайно, наделать непоправимых ошибок. Как вы думаете, дорогой Лаврентий Павлович? Я правильно говорю?
- Абсолютно, товарищ Сталин...
Вождь Всех Народов с удовольствием огляделся и медленно прошелся по комнате. Затянувшись любимой трубкой, вполголоса сказал:
- А у Вас... очень уютно, товарищ Паниди. Не то что в той вонючей яме, куда Кукурузник Никитушка Вас посадил. Страшно было? Сам виноват, голубчик. Нельзя быть таким упрямым... Власти приказывают – простой человек должен исполнять. А Вы даже не попытались найти компромисс... Попытка – не пытка, правильно я говорю, Лаврентий Палыч?
- Абсолютно, дорогой учитель.
Иордан нервно пробежался по комнате, затем остановился, как вкопанный и, заикаясь, спросил:
- Откуда Вы все про меня знаете, товарищ Сталин?
- Я вождь, и должен знать о своем народе все. Вы, конечно, можете возразить, товарищ Паниди: дескать Сталин умер, народом правит Хрущев. Эта круглая голова имя заимел только потому, что объявил о моем культе личности, на самом деле пользуется всеми благами, которые создал народ под моим чутким руководством... Я всегда имел нужную информацию, порой лживую, как теперь я это знаю. Но тогда я об этом лишь только догадывался. Поэтому и был столь подозрителен... Там, где я сейчас нахожусь, врать бесполезно: твой собеседник открывает рот, а ты уже знаешь, что он хочет сказать. Да и пустое занятие – врать на том свете. Все, что человек заработал при жизни, теперь вкладывает в банк своих грехов и не отвертеться, а лишь вертеться до бесконечности. Сейчас, когда я нахожусь по другую сторону Правды, мне очень больно сознавать, что вокруг меня было так много непорядочных людей...
Берия, не скрывая усмешки, подходит к радиоле, крутит ручкой, пытаясь включить. Из-под очков смотрит на Сталина и с издевкой говорит:
- Иосиф Виссарионович, извините конечно, но зачем вы морочите голову живому человеку? Вы уже не вождь. Вас давно списали...
Сталин на спеша прошелся по комнате, постучал трубкой о край стола и уничтожающим взглядом смерил фигуру Берия.
- Я останусь вождем до тех пор, пока предки будут копошиться в моем прошлом, в прошлом моей страны...
В комнате зазвучала музыка. Томно и загадочно, певец выводил: «Ах, эти черные глаза меня пленили...»
- Вот что я скажу, товарищ Берия. Меня всегда удивляла ваша страсть к старинным русским романсам. Кто бы мог подумать, что в таком чудовище как Вы, уважаемый, живет поэтическая душа.
- Что делать, ничего человеческое мне не чуждо. Будем считать, что это моя маленькая слабость.
- Вот именно, - сухо сказал Сталин, - Ваши слабости и погубили меня, но не будем выяснять отношения. Сегодня мы пришли в гости и будем заниматься хозяином... Дорогой Иордан, у Вас, наверное, накопилось ряд вопросов, на которые Вы бы хотели получить ответ?
Иордан посмотрел на дочь, которая молча стояла у двери, с грустью взирая на безумного отца.
- Мы можем говорить при дочери?
- Пусть послушает, ей пригодится. Она ведь тоже останется без родины. Как Вы страдаете о Греции, она до конца жизни будет страдать о своей родине, о Советском Союзе... Вот вам и парадокс истории...
- Не может этого быть! Неужели опять все изменится?...
Сталин засмеялся:
- И не один раз, дорогой товарищ. Ох, сколько еще впереди всякого будет наворочено.
Иордан испуганно огляделся по сторонам и вплотную подошел к вождю:
- Скажу Вам по секрету, товарищ Сталин, когда Вы умерли, в моей жизни мало что изменилось...
- Я тоже кое-что скажу по секрету: я не умер своей смертью, меня убили, точнее – отравили.
- Отравили?
- Да, дорогой товарищ. Еще из истории мне было хорошо известно, что с вождями расправляются ночью. Поэтому никогда не спал ночью... И все-таки, это случилось ночью... И знаете, кто это сделал? – почему-то шепотом спросил Сталин.
- Кто? – так же шепотом спросил Иордан.
Берия отошел от радиолы и, пританцовывая, подошел к мужчинам:
- Это я его отравил. Принес его любимое вино «Хванчкару», налил в стакан, а потом сказал, что спешу. Я ушел, а он осушил свой стакан. Ох, какой хороший яд был в этом прекрасном напитке. Он не убивает сразу, он убивает больно, потихонечку и полегонечку... ха...ха...ха.
Сталин уничтожающе посмотрел на лысого очкарика и брезгливо заметил:
- Ты был шалопаем от природы. Ты всегда себе говорил: «Хозяин страны – Я а не Он».
- Дорогой Иосиф, меня всегда раздражало, когда за собственную трусость ты заставлял отвечать меня. Тогда, когда ты не находил ответа, в ход сразу же пускался сталинский приказ: «Разобраться и доложить». Вот я и разбирался в силу своего характера, своих симпатий, в силу своих возможностей. Несмотря на то, что меня называли «маршалом жандармерии», я смертельно боялся тебя. Вы, уважаемый Иосиф Виссарионович, последнее время часто задумывались над тем, кому оставить страну. Для меня в Вашем мозгу не было места. Короче говоря, ты, Иосиф, сам решил свою участь. Я просто спешил тебя опередить. Как ты мучился на даче в Кунцево! Как умирал в диком и беспросветном одиночестве! Это я еще раз предупредил охрану, чтобы никто не посмел тебя тревожить, пока ты сам не позовешь. Телефон твой молчал, а охрана, не смея тебя тревожить, маялась от страха неизвестности. А ты отдавал концы, лежа на полу столовой, не пытаясь уже встать, а лишь изредка поднимал левую руку, словно прося о помощи. Губы твои беззвучно и слабо шевелились... Один из самых могущественных людей за всю человеческую историю, не  рассчитывать на помощь врача, если не было личного распоряжения Берия... Меня долго не могли найти... Лишь через двенадцать часов, перепуганные медики были привезены к твоему умирающему телу... Только я один знал, что тебе уже не помочь. Все было точно рассчитано.
- Ну и чего ты добился? Я был у власти около тридцати лет... Тебя же, после моей смерти растоптали, как паршивого шакала; расстреляли, как врага народа...
- Подождите, товарищи, вы ведь пришли ко мне не для того, чтобы сводить свои счеты. Лучше объясните мне, инженеру, за что погублена моя жизнь?...
Иордан стоял между двумя призраками и настойчиво ждал ответа...
- Вы, товарищ Сталин, в годы своего правления загубили свыше 80 тысяч советских греков, сначала в июне-августе 1942 года, тогда греки были высланы с Кубани в Красноярский край. Затем – в июне-июле 1949 – в Казахстан. Это – то, что мне известно, но подозреваю, что список далеко не полный. – Хочу услышать внятный ответ на вопрос «За Что?»
- Товарищ Паниди, давайте углубим тему. Ответить на Ваш вопрос не так просто, как Вы думаете. Мы сейчас обо всем поговорим, но сначала угостите меня водочкой, после смерти мне очень противен запах вина... 
Они молча пьют и закусывают. Наконец, Сталин встает со своего места и начинает прохаживаться по комнате. Берия, с ухмылкой, отмечает, обращаясь к хозяину дома:
- Свою привычку постоянно ходить при серьезном разговоре, он не отменил даже на том Свете. Этими действиями он хочет подчеркнуть, что не только его слова важны для окружающих, но и даже самый маленький шаг имеет огромное психологическое значение для лучшего усвоения его мысли. А ведь историки будущего напишут: «При разговоре он ходил, чтобы скрыть свой страх». Когда же историки начнут объективно мыслить! Все, кто ненавидит Сталина, несут откровенный бред. Какая ерунда! Это уже в конце жизни он боялся, что его отравят. Но ходил при беседе – он постоянно и всегда. Сейчас же ему боятся нечего, а он все ходит и ходит. На Том Свете мне покоя от него нет.
Иосиф Виссарионович строго посмотрел на своего попутчика и, обращаясь к Иордану, раздражено сказал:
- Самой большой моей ошибкой было то, что эту змею я пригрел на своей груди. Порой Лаврентию я доверял больше, чем самому себе. Я не обвиняю Берия в своих ошибках, моя вина в том, что доверил ему вершить судьбами людей без оглядки; моя вина и в том, что позволял шакалу свалить в одну кучу и падаль, и чистые души... Меня считали очень сильным человеком. Сильный человек тоже имеет свои слабости, но он не имеет права обвинять в этом других, а тем более, когда речь идет об огромной стране, о миллионах судеб. Поэтому я обвиняю себя и Ленина. Если бы Володя Ульянов не спустил бы сразу всех голодных собак с цепи, не пришлось бы строить собачник, а бешеных – отправлять на мыло.
- Что вы этим хотите сказать? Вы считаете мою семью, моих близких и друзей бешеными собаками?
Берия расхохотался:
- Ну, знаете, товарищ Паниди, даже родная мать не ведает, кого вскармливает своей грудью. Разве мог представить советский народ, что в его дружной семье будут столько предателей и врагов народа!
Иордан не унимался:
- Так вы же всю страну утопили в крови!
Берия налил себе «Хванчкару» и пронес фужер с красным вином перед носом Сталина. Подойдя к безумцу, прошел вплотную от него и, нарочито громко, стал причмокивать божественным напитком.
-Еще Чингисхан говорил: «Смерть побежденного нужна для спокойствия победителя». Меньше подозрительных людей – спокойнее править страной.
- Да замолчишь ты, наконец! – рявкнул Сталин и уничтожающе посмотрел на Лаврентия Павловича. Тот насупился и пробурчал:
- И чего я до сих пор тебя боюсь? Хуже, чем пыток в аду – не бывает, а я их меньше боюсь, чем твоего голоса из Преисподней...
Он замолчал и уткнулся в тарелку.

* * *
Сталин вновь прикурил трубку, медленно прошелся по комнате, резко остановился, тихо, но внятно стал говорить, чеканя каждое слово:
- Меня называли почти земным Богом, способным несколькими словами переместить миллионы людей с одного края страны на другой. Как скажет один из историков: «Едва ли Сталин знал, что политическая. Его кончина казалась для современников глубокой трагедией... Мифы рушатся. Но окончательно их развеять можно только правдой». В одном лишь оказался прав историк: в смерти физической. Политической – не получилось. Обо мне будут говорить и в XXI веке... А значит, феномен Сталина – до сих пор загадка для людей... Но перейдем конкретно к нашей теме. Послушайте, уважаемый, товарищ Паниди, может быть, Вы мне ответите, почему многие люди, осужденные в мое правление, после моей смерти все-таки были расстреляны? Напомните мне пожалуйста: кто лишил Вас греческого подданства; кто отобрал у Вас греческое наследство? Кто гноил Вас в вонюче яме?... Нет-нет, не утруждайте себя. Я сам отвечу – Никита Сергеевич Хрущов. При Брежневе будут войны и губительный застой, а Горбачев «устроит» Чернобыль. Правда, потом он разрушит Берлинскую стену, получит Нобелевскую премию и, играючи, погубит огромную страну. Потекут реки крови. Так что, чья пролитая кровь гуще – трудно сказать... Понимаете, наш разговор может длиться до бесконечности. Кстати, многие из названных и еще не названных давно получили по заслугам: кому – побег из страны, кому – тюрьма и болезни, а кому – белые тапочки в гробу.
Иордан прикрыл лицо руками и закричал:
- Хватит оправдывать себя. В Сибири и Казахстане мы оказались по вашей воле. Здесь не поспоришь и... точка! Прекратире, наконец, говорить о смерти, мне неприятно.
- Что поделаешь, друг мой. Мы уже Там, и каждый, рано или поздно, Там окажется, - Сталин указал пальцем куда-то вверх. Затем он затянулся любимой трубкой и продолжил разговор.  – Что касается Ваших претензий... Начнем с 1942 года... Потерпев постыдное поражение под Москвой, гитлеровская Германия озверела и стала ожесточенно наступать. К середине июля, отбросив наши войска за реку Дон, фашисты стремились прорваться к Сталинграду. Создалась прямая угроза выхода противника на Волгу и на Северный Кавказ, угроза потери Кубани и всех путей сообщения с Кавказом, потеря важнейшего экономического района, снабжавшего нефтью армию и промышленность. Чтобы не допустить этого, я вынужден был принять «железный» закон по борьбе с паникерами, нарушителями дисциплины и с неблагонадежными элементами... Кутузов, чтобы разбить французов, отдал им Москву. Что же оставалось делать мне в критический момент для страны? Конечно же, обезвредить стратегические рубежи от подозрительных элементов. Разве не подозрителен тот человек, который родившись в стране, не желает взять ее подданство?! Разве я имел право рисковать тогда, когда некоторые советские люди становились предателями прямо на глазах у растерзанного оккупацией народа, а рядом с ними жили греки иностранного подданства! Могли бы они устоять от соблазна спасти свои шкуры, глядя на подлый пример некоторый советских граждан? Тогда я не был в этом уверен... Кстати, все, кто остались на оккупированной территории, были сосланы в фашистские концентрационные лагеря, на работу в Германию или расстреляны, потому что отказались быть предателями. А среди сосланных мною в Сибирь греков больше половины остались в живых. Так что «бабушка надвое сказала». Теперь, что касается лета 1949 года, - Сталин глубоко вздохнул и посмотрел на красного от возмущения Иордана. – Здесь тоже вопрос непростой: страна после страшной военной разрухи. Все перемешалось: предатели, шпионы, бандиты, спекулянты, раненные, бывшие пленные... А командуют всеми – голод, нервы и нищета! Эйфория Победы превратилась в эйфорию подозрения... Кто способен поймать кошку в совершенно темной комнате? Я позволю себе перефразировать Конфуция: мало кто. А Берия поймает, даже если будет ловить с завязанными глазами. И даже если в этой комнате вообще не будет кошки, он все равно обнаружит ее и схватит.
Берия прекратил есть и прислушался к разговору. Лицо его приняло хитрое выражение, он цинично улыбнулся и произнес:
- Да, да, товарищ Паниди, это я обнаружил, что греки, проживающие на побережье Черого моря, готовят заговор против Советского государства. Это я доложил Сталину о ваших фантастических планах по созданию Автономного Греческого государства у Черноморского побережья, на территории СССР!!! Я опередил ваш коварный замысел создать новую Византию. Политическая стабильность – вот главный тезис любого руководителя страны. Поэтому я изолировал вас. Я шел по зову своего сердца и не доверял никому.
Иордан отрицательно покачал головой:
- Это ложь. Вы и сейчас продолжаете ловить кошку, которой никогда не было. Но я обращаюсь к Вам, товарищ Сталин. Зачем вы весь народ шерстили под одну гребенку? Вы боролись с людьми, которые были преданы Вам кровью и плотью.
- Нет, товарищ Паниди! Не с народом боролся Сталин, он боролся с чудовищным разливом троцкизма, - почти выкрикнул Берия...
- Друзья мои, прекратите ругаться. Я давно пересмотрел все свои деяния и каюсь. Но на Том Свете покаяние не принимается. Знаю, как меня судят потомки. Многие историки уже свободной России (без коммунистов во главе государства) будут приписывать победу в Великой Отечественной Войне народу и только народу. Все достижения в науке и технике – народу и только ему. Как будто Сталина и не было! Меня будут поливать грязью и в XXI веке. Называть тирраном, людоедом, монстром. Даже кое-кто сравнит меня с Гитлером...
Как же так получается: лагеря, убийства, расстрелы, голод, подозрения и разруха – это лично моя работа, и народ здесь абсолютно не при чем! Вы не находите, что такая теория абсурдна, нелогична и смешна?! Советский Союз был един. Среди честных и благородных людей тысячами затесались бандиты, шпионы, предатели и палачи... И не могло быть иначе: страна дважды была в руинах; в руинах революции и в руинах войны. Людьми стал овладевать страх. Страх перед пустым кошельком, перед голодом, разбоем, болезнью детей, отсутствием крыши над головой. Был и другой страх: вдруг этот, рядом стоящий, окажется лучше, умнее, талантливее Меня: вдруг Я окажусь в его подчинении?! А ведь могло быть все наоборот! Должно быть все наоборот! И этому мне помогут: анонимка, донос, сплетня, подстава...
Сталин медленно прошелся по комнате, оглядел свою потухшую трубку, заново прикурил ее и продолжил:
- Сколько сейчас на Том Свете личностей, которые бренчат медалями, орденами; размахивают грамотами и кричат, что были героями; тем не менее жарятся на кострах, проходят все круги ада. Страшно, но Господа не обманешь. И все-таки, раз мне выпала такая удача оказаться на время в Мире Живых, хочу сказать хоть что-нибудь в свое оправдание... Не было ТАКОГО моего приказа: писать анонимку на соседа; пытками добывать признания в тюрьмах; насиловать женщин в лагерях, скрещивать их с обезьянами в НИИ; хоронить заживо; заставлять солдат Красной Армии сдаваться в плен и быть предателями; сельских мужчин – становиться полицаями; выдавать евреев фашистам и радоваться тому, как медленно они умирают в газовых камерах. Наконец, не в мое правление Вы, уважаемый товарищ Паниди, гнили в яме, и не я отобрал у Вас греческое поддантсво!!! Нет, дорогой товарищ, нельзя разделить неделимое. Вместе – это и была Советская страна. С этим не поспоришь. Во все времена, со всеми народами происходит одно и то же: ЦАРЬКИ на местах – страшнее чем МОНСТР во главе Государства. Поверьте мне... Проверенно временем.



* * *
- Смешно и обидно, когда пытаются издеваться над моими физическими недостатками: «У Сталина сросшиеся пальцы на ногах, рябое лицо, парализованная рука и маленький рост. Поэтому у него комплекс неполноценности». Противно и несерьезно...
Сталин подошел к трюмо и стал разглядывать себя в зеркало.
- Все гениальные люди были маленького роста или с каким-нибудь изъяном. За исключением Петра I и кое-кого еще, не буду перечислять. Хочу заметить, у меня не было крупных политических амбиций, я не стремился к власти. Только идеи Ленина имели для меня огромное значение. Мне навязали власть, чтобы не отдать ее хитрому и коварному еврею Троцкому. – Сталин задумался, посмотрел как Берия, не отрываясь от стола, жует за обе щеки, и сделал маленький глоток водки. Иордану показалось, что Иосиф Виссарионович вот-вот расплачется от всей той «несправедливости», свалившейся ему на голову. Сталин бросил в его сторону мимолетный взгляд и неожиданно улыбнулся.
- Я отплакал свое. Меня любили и любят еще миллионы. Меня ищут, меня зовут. Но никто и никогда не задумался, что меня изучать надо. Не ругать, а изучать! В дни Октября, в годы Гражданской войны я не мечтал о том, что буду занимать высшие посты в партии и государстве. Я был чист, моя политическая совесть была незапятнанна... После последнего приступа Владимира Ильича все члены партии посчитали себя просто обязанными не допустить Троцкого к руководству. А для этого им нужен был только я. Несмотря на то, что интеллект Троцкого был намного ярче моего, - он постоянно уступал мне во всем. Я четко придерживался линии нашей партии, а Троцкий постоянно вел атаку. Он проиграл, я выиграл... У партии не было другого выхода, как поддержать меня. Все члены партии понимали: убрать меня – значить признать Троцкого. А этого никто не хотел. Мною манипулировали... Разве народу сообщили, что, узнав об известном Ленинском «Письме», я дважды подавал в отставку. Сталин вплотную подошел к Иордану:
- Клянусь, я просил об отставке с поста Генерального секретаря. Я уверял товарищей, что партия от этого только выиграет. Оба раза – просьба об отставке была отклонена.

* * *
Анархия полная, мор повсюду; белые, красные, зеленые, махновцы и еще всякая дребедень... Нужно было бороться, разобраться, сохранить страну и победить... И я сотворил железную руку. Без нее в то время каждый шаг – смерти подобен. Хочу заметить: в наше время больше было душевных, преданных своей Родине людей. Такой чистоты и патриотизма мне больше не доводилось встречать. Жаль, что скоро от Великих русских останутся только Новые русские. А от Мудрых греков только эллины, если, конечно вы, Советские греки, все-таки не успеете взять власть в свои руки. Вы будете очень стараться, я это знаю... Ох, как я устал, как отравлен грязью бранных слов. Да, был жесток. Иногда меня мучил страх. Но разберитесь; вспомните, какую страну я получил! Разрушать – не строить. Разрушил товарищ Ленин, а строить пришлось мне... Я и Троцкий были ассистентами за операционным столом. Главным хирургом, профессором – Владимир Ильич. В тот момент страна напоминала огромного больного человека. Ленин разрезал «его» без наркоза. Удалил, по его понятию, все разложившиеся и сгнившие органы и... вдруг умер, не закончив операции. Растерянные, мы стояли у постели «больного», не зная, кто и как закончит смертельно опасную операцию. «Врачебный консилиум» выбрал меня: «Правда, - говорили они, - у Троцкого больше знаний, более изворотливый ум, но он не любит пациента. Он больше любит себя; к тому же – еврей. Подальше от него, на всякий случай. А вот Сталин! Знаний у него маловато. Зато какая практика! Да и предан он «больному» всей своей жизнью» Вот так, дорогой грек, мне пришлось заканчивать операцию... Важные органы были уничтожены, их нечем было заменить. И мы их стали лепить, как могли. Времени катастрофически не хватало. Страна была на грани уничтожения. Мне нужно было думать о БЕЗОПАСНОСТИ как внутри страны, так и за ее пределами... Помилуйте меня. Изучите по достоверным источникам всю мою деятельност. Не вытаскивайте из контекста только то, что вам выгодно. Я знаю, что меня упрекают в твердости и бессердечности, но ни один честный человек не упрекнет меня в личной заинтересованности, в классовой несправедливости.
- Не надейтесь на это, - почти прошептал Иордан.
Но Сталин только грустно посмотрел в его сторону и продолжил:
- Мне очень неуютно и холодно от людской ненависти. Мне пришлось разбирать завалы. Фундамент будущего закладывается только на чистом месте... Черчилль написал обо мне: «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой». Так что мой труд не прошел даром.
Иордан налил полный стакан водки и залпом выпил.
- Может, наконец, скажете, что нас ждет впереди?
- Пожалуйста! Вы, например, товарищ Паниди, еще и при Брежневе поживете, но до Горбачева не дотянете. Думаю, это и к лучшему: болтун Миша Горбачев и грубиян Ельцин развалят СССР. Разольются океаны крови, столько, сколько не разливалось даже в годы моего правления. Я не говорю о войне с фашистской Германией. Тогда была Святая война... При развале СССР и поле – анархия завоюет все республики бывшего Союза. Брат начнет убивать брата; сосед – соседа; сын – мать, а мать – продавать на органы своих детей или приковывать дочерей цепями, чтобы не приносили в подоле, потому что жрать будет нечего. Люди побегут из бывшего Советского Союза, как крысы с тонущего корабля. Распад экономики и расцвет нищеты; армия наркоманов и беспризорников... Престижная работа: торговля людьми... Наступит разгул мафии и проституции. Греки отправятся в Грецию, а там, склонив свои гордые головы, начнут чистить чужие туалеты и менять памперсы капризным старикам. Вот тогда, Ваша старшая дочь скажет: «Жаль, что нельзя поднять Сталина из гроба!» Правда, постепенно, греки-понтийцы (так вас будут называть на берегу Эгейского моря), встанут во весь рост и мир снова заговорит о том, что «греки ищут мудрость». А в России появится такой президент, которому будут завидовать страны Европы и Америки. Володя Путин возродит Русь-матушку. Жаль только будет мою прекрасную маленькую Грузию... В своих снах я не вижу ее без России, а она потянется к Америке...
Сталин очень глубоко вздохнул, затем стряхнул пепел из потухшей трубки и направился к выходу:
Сегодня я не дал Вам высказаться, товарищ Паниди. Я только и занимался тем, что оправдывал себя... Что делать ¬– наболело. Продолжим разговор на Том Свете. Кстати, к этому времени мы ждем очеь интересное пополнение. Забавная картина вырисовывается... А за Казахстан, простите если можете... Берия по-шакальему глянул на хозяина дома и со словами: «Родина крепнет в величье своем, мы на посту боевом» - выходит вслед за Вождем.
Иордан остается сидеть за столом, крепко обхватив голову руками. В комнате продолжает звучать все тот-же романс. Дочь, «подпирая» дверь, с грустью смотрит на отца.
- Не думай о них, папа.
- Трудно не думать. Ты заметила, что вместе с медведем пришел и мерзкий шакал...
Прошло несколько лет
Больничная палата
Ночь. Иордан спит и снится ему все тот же сон... Голова его мечется по подушке. Он то открывает, то закрывает глаза. Невнятное бормотанье и выкрики тревожат Александру. Она сидит рядом и крепко сжимает его руку. Больной приходит в себя.
- Александра, мне страшно.
- Все будет хорошо. Ты скоро поправишься, крепись... Девочки очень ждут тебя.
Иордан корчится от боли и вновь уходит в забытье. Пульс медленно теряет свой ритм. Сердце начинает стучать все реже и реже.
Александра, чувствуя, что муж угасает у нее на руках, начинает истощенно кричать... Больной вздрагивает и с трудом открывает глаза.
- Не шуми, девочка моя... Ты мне мешаешь. Меня ждет Федор... Надо спешить... Пора.
Больной снова начинает бормотать, вскрикивать, метаться по кровати... Но вот он замирает и, неожиданно, совершенно твердым голосом, говорит:
- Как странно... Лечили душу, а разрезали живот... Разве душа находится в животе?
- Родной мой, у тебя был обыкновенный аппендицит. Его удалили... Теперь все будет в порядке...
- Если аппендит обыкновенный, почему тогда я лежу в отдельной палате. Почему ты постоянно со мной?
- Просто, Ердани, ты очень слаб.
- Знаешь, а я тебе все простил. Я понял – ты боролась, как могла. Жаль, я не успел рассказать об этом Сталину...
Девочка моя, как легко мне сейчас. Боль куда-то ушла... Дай мне руку свою...
Он нежно гладит нежную ладонь жены и ясно улыбается:
Ты самое прекрасное, что было в моей жизни. Прекраснее тебя – была только моя Мечта о Греции. Обязательно покажи девочкам Москву и Афины. Это два начала – которые не имеют конца...
Он вновь замолчал и забылся. Ему виделась сказочная Древняя Эллада. Акрополь манил – загадочными огнями. А богини – Афина и Афродита – улыбались – приветливо и ласково. Звучали бузуки. Плескалось Эгейское море.
Неожиданно, все пропадает. Он оказывается в темном дремучем лесу... Яркое солнце с трудом пронизывает крону деревьев. Щебечат птички. Но страшный рев потрясает лесную идиллию. Огромный медведь появляется от неоткуда и набрасывается на Иордана... Мужчина в ужасе бежит прочь. Но, из непролазных кустов, навстречу ему выскакивает корова. Глаза ее наливаются кровью, она пытается поднять беглеца на рога... Иордан шарахается от нее, но тут же попадает в лапы медведя... Раздирающий крик потрясает больницу.
Медведь разрывает Иордана на части и равнодушно уходит. Но тело убитого исчезает. На этом месте зеленеет трава. Цветут полевые ромашки. Летают бабочки.
... Больной вздрагивает в постели. Жизнь неуверенно покидает его. В последний раз он открывает глаза. Ясная улыбка озаряет его измученное лицо. Воспаленные губы тихо шепчат:
- Они победили мое тело, но не добились моей души. Ты слышишь, Александра, как весело играют бузуки. Это не конец... Его не будет... Мир бесконечен, как бесконечны истина и любовь.

Конец



































ЭПИЛОГ

Греция
Салоники 1994 год, лето

Парк имени Аристотеля... Сколько связано с ним: слезы, надежды, договоры, мольбы о работе, встречи, поиски пропавших, ложь, подпольная продажа сигарет, криминальные дела, фальшивые документы, забастовки, знакомства, любовь и свадьбы. И это далеко не весь перечень поворотных судеб в истории наших понтийцев и эмигрантов из бывшего Союза. Тогда, в 1992-1999 годах он стал для нас, потерянных во времени людей, новой родиной, именующейся Грецией. Ни Белая Башня, ни ласковое море, ни древности – не ассоциировались с Грецией в нашем запутанном мозгу – «Аристотелус» был нашем спасением и нашим домом...
И сегодня здесь гостеприимно светит солнце, обрамляя солнечными гирляндами маленький скверик, где на скамье расположились люди, пришедшие послушать пение птиц и, быть может, поговорить с незнакомцем, чтобы развеять свою тоску...
Вот в одиночестве сидит старушка, таких обычно называют «божий одуванчик». Сжатая в комочек. Готовая в любой момент вскочить, чтобы, не дай бог помешать кому-то, она смотрит на людей немного испуганно и настороженно. Седые волосы стянуты в тугой узел, сморщенные руки теребят перламутровую пуговку; белая кофта и темная юбка – все вместе дополняют образ непорочного хрупкого создания. Странное впечатление производят ее белые туфли. Модели сороковых годов, они абсолютно новые и, видно сжимают опухшие ножки нашей героини с такой болью, что в огромных голубых глазах появляются слезинки. А может, это слезы о былой жизни? Кто его знает...
Рядом, на соседней скамье, разместились две молодые женщины: 30-35 лет. Одеты они модно, но недорого. Говорят по-русски. Одна – брюнетка, другая рыжая.
Чуть поодаль двое играют в шахматы, третий – молча наблюдает за ними. Есть еще четвертый. Видно – чужой. Никто не обращает на него внимание. Он же отрывочными фразами пытается изменить ход игры. Игроков это начинает раздражать. Незнакомец, обращаясь к первому игроку, азартно выкрикивает:
- Подари ему пешку. Чего жалеешь! Ее пожалеешь – коня потеряешь.
Второй игрок (в сердцах):
- Вы нам дадите сыграть эту партию, или как!?
Незнакомец:
- Ради бога, если я вам мешаю, буду молчать... А так поговорить хочется! – Молчание незнакомцу дается с трудом, при каждом неверном ходе (в его понятии), он недовольно дергается.
Рыжая:
- Ну, чего он все время вмешивается, не дает людям сосредоточиться. Наверное, он из наших. Только наших могут так беспардонно лезть со своими советами.
Брюнетка:
- Нет, он эллинец. Видишь, как размахивает руками, ну совсем не по-советски. Просто человеку поговорить хочется, душу отвести. Ты что думаешь, среди эллинов одиноких нет? Да сколько хочешь! По крайней мере больше, чем среди наших. Они воспитаны по-другому. А сейчас, видя нашу сплоченность, в глубине души завидуют.
Рыжая:
- Ты права. Одна моя знакомая получает 90 тысяч дрх. в месяц только за то, что составляет пожилой эллинке компанию: пьют кофе, смотрят телевизор, просто беседуют. Знакомая жалуется, что от этих пустых, порой тупых разговоров, уже блевать хочется.
Брюнетка:
- Вот бы найти такую работу. Своей знакомой передай, что от жиру бесится, чужую грязь и вонь вывозить – вот где выворачивает... Раньше мы стремились всеми правдами и неправдами «из грязи в князи». Теперь мы же пытаемся пролезть «из князи в грязи», чтобы не подохнуть с голоду...
Рыжая:
- Обратила внимание на старушку? Битый час сидит, не шелохнувшись. И где она откопала такие старомодные туфли, да еще новенькие, словно из магазина?
Брюнетка, усмехнувшись:
- Забыла, у нас еще в Союзе говорили, что в Греции все есть, таже тигры.
Рыжая иронически захихикала, указвая на высокого красивого старика с газетой в руках:
- Вот и дедушка появился. Завидный кавалер. Точно, мешок денег под кроватью прячет... Интересно, к кому он подсядет?
Брюнетка:
- К кому, к кому, к нам, конечно! Любят они поболтать с руссопонтиями. Может, и перепадет кусочек понтийского тела – задаром.
Рыжая:
- Вот и ошиблась. Он решил бабушке составить компанию.
Брюнетка:
- Странно. Тогда он не из местных...
Старик подходит к скамье и, вежливо склонившись, спрашивает старушку:
- Разрешите присесть рядом?
Та, встрепенувшись, дернув плечиками, шепчет:
- Да, пожалуйста.
Старик разворачивает газету и начинает ее просматривать. Старушка, робко, украдкой, через плечо, скользит глазами по заголовкам. Наконец, она вновь вздрагивает и дрожащей рукой касается газетной страницы:
- Извините, плохо вижу, здесь что-то про Сухуми, написано?
В это время, незнакомец у шахматной доски не выдерживает и кричит:
- Конем, конем! Ход конем делать надо!
Первый игрок:
- Вы правы, я чуть не потерял королеву.
Старик читает заголовок:
- «Там, где стоял Сухуми, остались одни руины».
Старушка приложила платочек к глазам и еще крепче сжалась,
бросив взгляд на свои новенькие туфли.
Старик:
- Кирия, вы интересуетесь политикой? Вы знаете, где находится этот
 город. Вы знаете где находится этот город?
Старушка зарыдала:
- В этом городе я родилась.
Старик:
- Так вы руссопонтия?
Старушка:
- Сорок лет назад нас так не называли. Для вас мы были просто русскими, советскими.
Старик:
- Да, да, вы правы. А вон те девушки – руссопонтии, - и он указал на рыжую и брюнетку.
Старушка:
- Вы слышите их разговор?
Старик:
- Не надо слышать, нужно видеть. Обратите внимание, они ведут себя, как непрошеные гости: взгляд неспокойный, ищущий.
Старушка:
- Кто приезжает сюда, обязательно что-то ищет. Кто работу, кто легкой наживы, кто потерянную жизнь, а кто спутника жизни.
Старик:
- А вы, что искали вы? Поделитесь, если не секрет.
- О... это длинная история.
- Нам весь некуда спешить. Все, что сделано, уже сделано. Думаю, ничего изменить уже нельзя. Можно только наслаждаться тем, что отпущено Господом. У меня есть только воспоминания, этим и теперь живу.
На соседних скамьях продолжали тихо переговариваться молодые женщины, мужчины доигрывать шахматную партию. Старушка глубоко вздохнула и посмотрела на туфельки, сквозь которые так и «лопались» опухшие ноги.
- Вот эти туфли пятьдсят четыре года назад подарил перед свадьбой мой любимый. В день, когда была назначена свадьба, 22 июня 1941 года, началась война с фашистской Германией. Яннис ушел на фронт. Я ждала его всю войну. И он вернулся здоровым и невредимым.
Старик, с интересом:
- Он вернулся и вы поженились?
Старушка:
- Мы очень любили друг друга, но пожениться не успели. У его семьи появилась возможность выехать сюда, в Грецию. Мне же правительство не дало разрешение.
Старик:
- И вы расстались? Боже мой, как печально. Сердце могло разорваться. Старушка:
- Мы поклялись в верности на века. Я обещала приехать при первой же возможности. А в 1949 году по приказу Сталина нас выслали в  Казахстан. В голодные степи, объявив «врагами народа». Страшно и жутко. Мне казалось, что жизнь закончена навсегда...
Старик долго всматривается в лицо собеседницы, глаза его подозрительно блестят: то ли – от жары, то ли – от слез... Он и сам не может понять. Погладив старушку по руке, тихо спрашивает:
- За что вас объявили «врагами народа»? Ведь это так серьезно...
- Отец не был политиком. Он был рядовым строителем и хорошим семьянином.
Идиллию скверика нарушила шумная компания. Трое мужчин и две женщины появились на тенистой аллее. Одеты они были просто, но сразу почувствовалось, что это – греческие провинциалы.
Первый игрок:
- Ну, теперь гости не дадут покоя нашим женщинам.
Второй игрок:
- Тебя не разволновало? Что хотят, то пусть и делают.
Первый игрок:
- Жаль. Мы так хорошо все вместе сидим.
Второй игрок расхохотался:
- Ты так рассуждаешь, как будто мы – одна компания.
Первый игрок:
- Представь себе, мне так показалось. Хорошие люди сегодны вокруг нас. Даже наш незнакомец меня уже не раздражает.
Новая компания с разгона направилась к девушкам. Веселый, разбитной мужчина – «первый парень на селе» - буквально плюхнулся рядом с брюнеткой. Брюнетка недовольно пожала плечами. Остальные «гости» обступили скамью. Веселый мужчина:
- Откуда приехали, девушки?
Брюнетка:
- Из Сухуми.
Рыжая (по-русски):
- Что ты с ним разговариваешь. Наглый тип. Он мне противен.
Брюнетка засмеялась:
- Не нервничай, Анна, видишь, человеку поговорить, хочется. Пусть почешет языком, а мы эллинскому поучимся.
Веселый мужчина:
- Вы так хорошо улыбаетесь, а как вас зовут?
Брюнетка:
- Улыбаюсь потому, что делать больше нечего. Вообще то меня Марией зовут, а подругу Анной.
Веселый мужчина:
- Мария – красивое имя. Да вы и сами красавица. Благодарить за комплимент не надо. Это у вас, у русских, привычка такая: за все благодарить. Неужели так хорошо воспитаны? А, что, Сухуми? Говорят – камня на камне не осталось! Вы, наверное, все потеряли? Или приехали сюда до войны?
Брюнетка:
- Мы приехали во время войны. Наш пароход обстреляли. Вот мы остались в том, в чем остались.
Веселый мужчина:
- А где вы сейчас работаете и кем вы работали на родине?
Брюнетка:
- Где же мы можем работать: дома убираем, да чужую грязь чистим... Анна, как сейчас называется наша родина? Может ты знаешь? Я лично никогда не найду ответа на этот вопрос.
Рыжая:
- Эх, чего вы лезете в душу! Хотите знать, что нужно закончить, чтобы чистить ваши туалеты? Пожалуйста:  я – инженер, самолеты конструировала. А теперь, конструирую, с какой стороны и каким «азаксом» лучше вымыть окна. Мария – хорошая, даже очень хорошая адвокат... Вот такие дела, дорогой человек. Сухуми разбит, как разбиты наши сердца. Страну потеряли, друзей потеряли, родных потеряли. Только надежда осталась, ею и живем.
Веселый мужчина:
- Мы подошли к вам, чтобы предложить работу. Со мной мои друзья. Мы работаем в Патре, хотим, чтобы вы тоже заработали. Будете распространять билеты, по которым разыгрываются автомобили – 10 тысяч драхм в день. Житье бесплатное в хорошей гостинице, с условием – иногда развлекать наших гостей. Подсчитайте, это же хорошие деньги!
Брюнетка:
- Если вам так нужны женщины для работы – вон, целая группа стоит, они все безработные.
Веселый мужчина:
- Вот и отдайте им свою тяжелую работу, а вы, улыбающиеся и красивые, поедете с нами, - и, обняв брюнетку за плечи, добавил – Правильно я говорю, друзья?
- Правильно, правильно, - закричала честная компания, - вы нам очень подходите!
Брюнетка резко вскочила с места:
- Зато вы нам не подходите. Сердца у вас нет. Вы ведь так ничего и не поняли. Мы вам душу открыли, а вы нам – гостиницу и десять хиляриков за ночь... Пойдем отсюда, Анна, они мне тоже не нравятся.
Несет от них, как от общественной уборной.
Медленно покидая скверик, женщины подошли к старушке. Брюнетка протянула руку пожилой женщине, крепко сжала ее ладонь и сказала ее ладонь и сказала:
- Мы немного слышали ваш рассказ, очень жаль, что помешали. В одном я уверена – Сухуми отстроят заново. И мы еще поедем туда, чтобы отыскать, что-то свое, родное, которое не выбросишь отсюда, - и женщина постучала себя по груди.
- Не огорчайтесь, может быть мы с вами и счастливее многих. Ведь, как оно получается, у нас теперь две родины. Говорили, так не бывает. А жизнь показала, что и так бывает.
Девушки поклонились старушке и покинули парк. За ними, о чем-то шепчась и смеясь во все горло, вышла и веселая компаия. С грустью провожая взглядом уходящих молодых женщин, старушка прошептала:
- Эх, милые мои, может быть вы еще побываете в новом Сухуми, я – никогда.
Первый игрок:
- Я же говорил, что испортят всю игру. Пойдемте по домам, завтра доиграем эту партию.
И, обращаясь к незнакомцу с улыбкой, проговорил:
- Вы тоже приходите, хочу сыграть с вами и поставить вам – шах и мат.
Незнакомец счастлив:
- Обязательно приду, вовремя...
В сквере остаются только пожилые люди.
Старик:
- Ваша история тронула меня до глубины души. Мне очень хочется узнать, что было дальше.
Старушка:
- Конец невеселый. В Казахстан мы приехали больные, разутые и раздетые. Мужчины моей семьи покоряли голодные степи, строили города, разводили сады и парки. А я жила одной мечтой о Греции, о Яннисе. А Сухуми вспоминала только тогда, когда мне снилось первое свидание с моим любимым. От Янниса я получила всего одно письмо, оно было из Салоник. В этом письме он умолял скорее приехать... Я ему ответила. Написала, что туфли его до сих пор не надела. Что надену их в первый день нашей встречи в Салониках.
Старик улыбнулся, и глаза его вновь подозрительно заблестели:
- Значит вы встретились с Яннисом? Ведь туфли на вас!
Смахнув слезу, собеседница покачала головой:
- Нет, мой дорогой друг, сегодня 22 июня 1994 года, ровно 54 года прошло со дня несостоявшейся свадьбы. 42 года тому назад я приехала в Грецию, в Салоники.
До вчерашнего дня я его искала. А сегодня утром узнала, что погиб Сухуми. Со смертью моего города умерла надежда встретить когда-нибудь своего любимого.
Старик:
- И вы решили надеть туфли в память о вашей любви? Я правильно вас понял?
Старушка неожиданно весело улыбнулась и резво встала со скамьи:
- Что-то я разболталась!
Старик:
- Ну, это же прекрасно! Прекрасно, что сегодня такое магическое солнце и чистое небо, что мы с вами встретились. Прекрасно, что меня тоже зовут Яннис. Прекрасно, что туфли вам жмут, значит, время их давно ушло. Сохраните их как воспоминание о первой любви, о родном городе и о родине, которая воспитала в вашей груди такое преданное сердце. – Старик весело размахивал руками, а старушка с трепетом искала в его лице знакомые черты.
Старик:
- Я приглашаю вас на чашечку кофе.
Старушка:
- Нет, лучше пойдемте ко мне домой, я угощу вас настоящими русскими пельменями.
Твердой, моложавой походкой они покидали гостеприимный парк, а вслед за ними, откуда ни возмись, понеслись звуки старинного русского романса.