Иллюзия. ru. Часть II. Глава IV

                Глава 4

      Два дня Бадалян отлеживался, вечером третьего дня он был первым посетителем «Лагуны». Он нервничал, было еще слишком рано, народу немного, оркестранты настраивали свои инструменты, но певицы еще не было.

     Время шло, но в ресторане почти ничего не менялось – Бадалян не догадался спросить о Ванессе, его разочарованию не было предела, когда к микрофону вышел тощий  Колек.

     Александру на миг показалось, что  этот месяц с новой певицей был его пьяным бредом или сном, настолько реально выглядела картинка – это было много раз, это уже было. Ему представилось, спроси он сейчас о новой диве, его сочтут за сумасшедшего – не было, не было, не было никакой новой певицы. Всегда был тощий, облезлый Колек, поющий пропитым тенорком песенки полу тюремного репертуара:
                А ты знаешь, какие у нас
                Северные ветры?
                А ты знаешь, какие у нас
                Снегокилометры?

   Чувствуя прилив тошноты, Бадалян вышел на открытую веранду. Дважды подходил официант, Александр заказал сначала кофе, потом коктейль, объяснив обслуге, что ждет гостью. Через сорок минут он вышел на оживленную магистраль и, поймав такси, уехал домой.

       Отпуск подходил к концу, и было необходимо как-то разрешить проблему, нависшую над головой – администрация пароходства намеревалась  снять его с должности.
        По большому счету Бадалян и сам понимал справедливость предъявляемых претензий, до вчерашнего дня он беспечно махал рукой – снимут, так и черт с ними. Сегодня он не хотел, чтобы его снимали, не хотел, чтобы эта женщина считала его… не капитаном.

      Дочка оказалась дома.
- Ты извиняться ездил? – с порога спросила она.
-  Вот еще! С чего бы это?
Было неприятно оттого, что девчонка  как бы прочитала его мысли.
-  Ты сам знаешь с чего! Ты ей деньги должен!
-  Я ее не просил меня на такси катать! А ты чего так на ее сторону встала? – ухмыльнулся капитан. – Понравилась что ли?
-  Нормальная тетка! – Санюра  отвернулась от отца.
- Нормальные тетки в первый же вечер к мужикам в постель не прыгают!

Только после того, как фраза прозвучала, капитан сообразил, что не подобает отцу обсуждать своих женщин с двадцатилетней дочерью, но было поздно.

         Санюра презрительно прищурила глаза и, дернув плечом, ушла в свою комнату. Отец слышал, как щеколда с характерным звуком вошла в паз.
-  Ты в любом случае должна быть на стороне отца! Даже если он не прав! – зачем-то громко выпалил Бадалян в сторону запертой двери.

- Если ты перед ней не извинишься, я с тобой разговаривать не стану! – послышалось из спальни.
-  Ой, беда-то какая! Не разговаривай! – усмехнулся отец. – А мы ужинать сегодня будем?
-  Приготовишь – будем! А что, в ресторане плохо покормили? – Санюра видимо стояла у двери.

         Бадалян улыбался – в мать удалась девка – не может выносить состояние конфликта, уже готова на примирение, если позвать, выйдет сразу.
- Дочка, выходи, давай вместе ужин приготовим. Я ведь скоро в море уйду, не поговоришь!
- Не уйдешь! Тебя с работы увольняют, весь порт знает! – Санюра стояла в дверном проеме.
-  Я попробую утрясти! Я уже завязал! – самым честным голосом произнес капитан.

-  Пап, это из-за нее? – Санюра внимательно посмотрела в лицо отца.
-  Причем здесь эта…?
-  Ее Ванесса зовут! – перебила дочь.
- Ну, да! – скривился капитан. – Я так и думал - Изабелла, Инесса, Анжелика, оказалась Ванесса! Как ты думаешь, ее по-простому, дома, как зовут? Несси, как Лохнесское чудовище?

-  Не знаю! Может, Ваня? – улыбнулась Санюра.
-  Она о себе рассказывала? – нерешительно произнес капитан.
-  Немного. Ты это все знаешь. Приехали с маленькой дочкой отдыхать, да с деньгами не рассчитали, вот она и подрабатывает.
- Она хорошо поет, - улыбнулся отец.
-   Еще бы! Она -  солистка филармонии.

-  И дочка хорошо поет. Дал же бог такой талант. Знаешь с кем девочка встречается? С Темкой Малютой! Они вчера в ресторане эту Ванессу с днем рождения поздравляли…. У нее вчера день рож…, - неожиданно вспомнил капитан.
-  А ты вместо подарка – «воровка»! – съязвила дочка. – Хорош кавалер!
-  Я извиниться хотел, а ее сегодня не будет! – признался папаша.
При этом он мельком взглянул на дочку – не осуждает ли, но лицо молодой женщины было невозмутимо.

         Этим прохладным вечером ее грела только одна мысль – у отца намечается, наконец, роман. Ей очень хотелось, чтобы он перестал маниакально, минута за минутой, возвращаться к мысли о гибели жены, чтобы, наконец, можно было  и ей забыть об этом.

     Кощунственно звучит сама мысль – дочка пытается забыть о матери? Не торопитесь осуждать бедного ребенка. Она хотела не мать забыть, а забыть о ее смерти. По большому счету – вещи это принципиально разные.
               
         У Александры Александровны Бадалян были веские причины желать скорейшего избавления от воспоминаний, связанных с гибелью матери.
     Одной из таких причин было то, что Надежда погибла на глазах у собственной дочери.

      Об этом факте не знал никто:  ни полиция, ни отец, ни самая близкая подруга. Александра скрыла этот факт  ото  всех не потому, что испугалась или не хотела дополнительных хлопот, она была в сильнейшем шоке от развития событий.

    То, что мама изменяет отцу, она узнала совершенно случайно, несколько раз пыталась поговорить, но мама делала удивленное лицо и говорила, что не желает обсуждать досужие сплетни. И только застав маму с мужчиной в квартире, Санюра добилась более или менее вразумительных объяснений.

      Не очень и хочется повторять банальности, которыми мама оправдывала свое поведение: женщине нужно внимание, папы подолгу не бывает дома, Алик – хороший человек.  Санюра слушала этот бред молча, упершись немигающим взглядом в этого дядю Алика, почему-то представила его своим отчимом.

Суммируя свой семейный опыт, она была уверена, что отец без скандала и ругани уйдет, уйдет к дяде Саше, к своей двоюродной сестре Нинке, просто в общагу, а ее, любимую доченьку, даже не позовет. И останется Санюра с этим чернявым Аликом, который в переводе на русский может оказаться Альбертом, Адамом, А…., вариантов множество.

- Ты не переживай, доченька, мы папе говорить не будем! Все будет по-старому! –  услышала Санюра.
     И только тут до нее дошел смысл маминого монолога: она не собиралась расходиться с папой, и ей нужно только Сашино обещание не рассказывать отцу о любовнике.

       Александра хлопнула дверью, в сердцах пообещав никогда не возвращаться домой. В тот момент это казалось ей единственно правильным решением и, самое главное, легко выполнимым.

       Двое суток она не приходила домой, на третьи сутки легкой тенью проскользнула в свою спальню. Сердце гулко стучало в груди, в голове тонко били по наковальне звонкие молоточки.

        Она была счастлива от одного запаха своего дома, своей постели,  и было тоскливо и стыдно, что не сдержала своего слова и вернулась. Вернулась – значит, согласна обманывать отца вместе с мамой и ее Аликом.

     Немного успокоившись, она стала прислушиваться к шорохам в доме. Звукоизоляция квартиры была очень хорошей, и Саше было досадно, что она вообще ничего не слышит. Девушка подошла и немного приоткрыла дверь своей спальни – ничего.  Нет, конечно, в квартиру через открытые форточки  долетали уличные звуки, в подъезде коротко взлаяла соседская Лорри, но в квартире ничто не выдавало присутствия посторонних людей.

       Санюра на цыпочках вышла в коридор, осторожно прокралась к двери родительской спальни. Через пару минут, убедившись, что в квартире никого нет, она облегченно вздохнула. Саша включила в коридоре и кухне свет и  вдохнула затхлый воздух – неприятно пахло из кухни. На столе стояли две тарелки с едой  и лежала записка. «Доченька, мы с Аликом решили не стеснять тебя – поживем у него. Деньги на  карточке. Не волнуйся, все будет в порядке. Не забудь, что ты дала мне слово!»

     Саша с тоской смотрела на листок – умеет же мама представить дело так, что ты становишься заложником своей нерешительности. Вот и сейчас она, Саша, в сговоре с мамой, хотя никакого обещания не давала. Молчание – знак согласия. Промолчала, не возразила, значит -  соучастница.

        Дни побежали чередой, злость на маму была уже не столь яркая, как-то поблекла и поистерлась. Мама бывала дома редко, зато каждый день звонила, справлялась о здоровье, словно Санюра тяжело больна. Саша, конечно, понимала, о чем хочет спросить мама, но все беседы об Алике и его родне не поддерживала и сразу переводила разговор на другую тему. Времени было вполне достаточно, папа возвращался из командировки через два месяца.

       Саша стоит на пешеходном переходе на одной из самых оживленных магистралей города. Светофор барахлит, и зеленого сигнала долго нет. Пешеходов скопилось человек по тридцать с той и другой стороны. Санюра видит на противоположной стороне маму, машет ей рукой. Мама тоже машет рукой, но смотрит куда-то значительнее левее Санюры. Саша пробирается влево и едва не сталкивается с маминым любовником. Тот стоит на бордюре и машет Наденьке букетом роз.

     Желтый свет светофора меняется на зеленый…, нет опять на красный, не на зеленый, но мама уже сделала два шага на дорожное полотно. Завизжали тормоза,  ударом маму, как куклу, отбросило в сторону.

      Саша много раз во сне видела этот момент – маму отбрасывает на обочину и она ударяется головой о бордюр. Саша поворачивает голову к дяде Алику и видит, как он быстро удаляется с перехода, бросая купленные для мамы цветы в подвернувшуюся  урну. Вот так и стоит в ее глазах эта сцена, стоит, как нарисованная на  прозрачной пленке размытыми красками, Саша рассматривает жизнь как бы через эту картинку маминой смерти.

     Она подходит к месту гибели мамы, не может пробиться сквозь  толпу, видит, как приезжает скорая, как маму увозят в больницу.  Саша идет домой, собирает мамины вещи и документы и долго сидит в приемном покое больницы. На нее никто не обращает внимания, как на мебель или цветочный горшок.

      В час ночи к ней выходит усталый врач и сообщает, что мама скончалась. Он говорит еще какие-то банальности о том, что врачи сделали все от них зависящее, что мама мало следила за своим здоровьем, что сердце у нее было слабое, о…. Саша не слушала. Она пришла домой, среди ночи позвонила  дяде Саше Малюте и легла спать.

      Похороны организовало пароходство. Сидя у гроба  мамы, Саша молила бога, чтобы этот кошмар побыстрее закончился, а через два дня после похорон сожалела о своих мыслях – ей стало не хватать мамы, ее заботы, ее тепла. И этот чертов дядя Алик ушел в никуда, словно его и не было. Она и мир воспринимала так, словно этого чернявого Алика никогда не было, что все это бред и чушь, не стоящая ни ее внимания, ни ее сожаления, ни тем более каких-либо разговоров. Это была не волевая установка, а состояние души, не принявшей всерьез маминой измены, ее любви, привязанности, ее несемейного интереса.

     Отец вернулся домой, когда Саша уже пришла в себя и примирилась с мыслью о невозвратности потери. По ее разумению отец должен был принять известие более или менее мужественно, как подобает мужчине, прожившему в браке двадцать лет. Саша даже опасалась, что отец почувствует долгожданную свободу и не сумеет скрыть от нее и друзей своей радости. Она планировала, как ей себя вести, ежели получится именно так, и капитан Бадалян примет известие о смерти жены формально. Были и другие варианты, к каждому из которых Саша была готова.

    Единственный вариант, который не предусмотрела Саша – длительные поминки жены, которые растянулись на два месяца отпуска и два месяца вынужденного простоя.

    Такие дикие поминки вынули из девушки всю душу, капитан требовал внимания к своему горю, требовал  бесконечных разговоров и видел в лице дочери благодарного слушателя и товарища по несчастью. Саша устала от такого давления  и стала реже появляться дома, тогда отец зачастил в рестораны, где искал сочувствия и напивался до полусмерти.

     Именно поэтому интерес отца к певичке  не вызвал в Саше приступа ревности, а скорее обрадовал, она столь явственно выказала свой интерес к завязывающемуся роману, что Бадалян  насторожился.