Виновата ли я?

     1966г. 26 апреля. В Ташкенте произошло землетрясение. Ещё продолжались афтершоки, когда меня отправили в командировку, с одной стороны - ознакомиться с последствиями этого воздействия, с другой, и это была основная задача – выяснить: какие ЭВМ уже есть в Ташкентских проектных институтах, какие программы используют для расчётов зданий в сейсмических районах. Мы уже научились определять сейсмические силы, которые будут воздействовать на здание, распределять их между конструктивными элементами, ну и прочее. Только расчёты выполнялись тоже на ЭВМ, но только это были электрические, а не электронные, вычислительные машины, своего рода электрические арифмометры. Поэтому расчёты выполнялись долго, кропотливо, ну и с определённой долей погрешности. Примитив, одним словом.

  Техника стала развиваться так стремительно, что не успели, как следует освоить электрические машины, а уж в центральных институтах во всю применяют электронные. Наш институт закупил одну из них: «Наири». Маленькая примитивная машина, которая занимала между тем целую комнату. Только программ, нужных нам, не было. Прилагались программы по расчёту отдельных элементов: перемычек, балок, рам и тому подобное. Ташкент – город, как теперь бы сказали, более продвинутый, нежели наш молодой Душанбе. В Ташкенте много проектных институтов, большой зональный научно-исследовательский институт, то есть там можно кое-чему поучиться.

   Хоть Ташкент находится в восьмибалльной зоне, а Душанбе в девятибалльной, тем не менее, возможно, удастся что-то позаимствовать. Вот с этой целью меня туда и командировали. Место в гостинице забронировать не удалось, и наш начальник отдела Григорий Юрьевич Айзикович дал мне телефон своей первой супруги на случай, если в гостиницу не смогу устроиться. Вообще-то он предлагал сразу позвонить им, передать дочери и остальным большой привет. «Они добрые, приветливые люди, гостеприимные. С моей дочерью познакомитесь. Она у меня умница, красавица. И жена будет рада новому знакомству. И тёща – отличный человек. Не стесняйтесь, Лариса. Вам будут очень рады, уверяю вас» - убеждал он меня. Я взяла телефон, но от адреса отказалась: в случае чего они мне ведь скажут, где живут.

  Итак, я в Ташкенте. Ткнулась в одну гостиницу, в другую – всё напрасно. Дело к
вечеру. Я уже стала пытаться договориться, чтоб разрешили переночевать в вестибюле в кресле. Может завтра с утра где-нибудь найдётся местечко. Но администратор гостиницы сказала, что, скорее всего, это – «дохлый номер». Надежды нет, т.к. приехало много народу помогать восстанавливать город. Потом сжалилась и посоветовала поехать в гостиницу для спортсменов при одном из стадионов. Сказала название гостиницы, соответствующее  названию какой-то футбольной команды, объяснила, как добраться и пожелала удачи.


 Я отправилась. С трудом нашла гостиницу недалеко от вокзала. Но, когда ты с чемоданом, голодная, уставшая, то это расстояние кажется весьма значительным. Ну, наконец, добралась. Не сразу, но достаточно быстро нашла какую-то женщину: то ли директора, то ли начальницу этого приюта. Женщины, у которых я спрашивала, где можно найти хозяйку, в один голос стали отговаривать меня селиться здесь.
 - Что вы! Вы здесь не выдержите! Вы не представляете себе, какие здесь ужасные условия! – говорили они наперебой.
 - Да мне только две ночи перебиться. Днём я буду на работе. Я в любых условиях могу существовать: не избалована.
 - Ой, девонька, как бы на улице не пришлось ночевать: время-то уж позднее – сказала та, что постарше. Ну, вот, пришла змея подколодная. Думай, девонька.
  А что думать? Надо оформляться, да располагаться, да поискать, где б перекусить. Начальница посмотрела паспорт, командировочное удостоверение. Окинула меня  оценивающим взглядом.         
 - Вас предупредили, что у нас особых удобств нет?
  И, получив утвердительный ответ, сказала: - Деньги вперёд за трое суток – и назвала цену. - Но мне только на двое суток.
 - А сегодняшняя ночь?
 « Ой, да ладно, - подумала я.- Гостиница дешёвая». Отдала ей деньги, паспорт. Женщина повеселела, вернее, стала приветливей.
  - Ну, идите. Второй этаж. Женщины покажут вам свободное место. Я пойду, оформлю вас в журнал и принесу чистую постель. Я тут одна: и за бухгалтера, и за кастеляншу – пояснила она и удалилась.
   Я пошла к зданию, почувствовала ужасный запах пищи, сырости, грязного белья вперемежку с запахом людского пота, курева, алкоголя, медикаментов и многого другого необъяснимого. Мой нос, обладающий очень острым обонянием, просто заломил. Поднялась на второй этаж. Меня почему-то никто не замечал, даже те женщины, с которыми я только что разговаривала, как будто меня не видят. Все заняты своим делом. А я? Я стояла остолбенелая. То, что я увидела, повергло меня в шок. Странно, но в памяти как-то очень отчётливо всплыли воспоминания о самом раннем моём детстве: периоде репрессий 1937года, когда я находилась в тюремном детприёмнике. Однако вскоре я поняла, что только огромная, переполненная людьми  комната, ассоциировалась с тогдашней детской спальней. На этом общность кончалась. Тогда помещение, где спали дети, было светлым, чистым, а негативные, тяжёлые воспоминания были вызваны поведением злющей воспитательницы.

   Здесь же, при таких же огромных габаритах помещения, заполненного огромным количеством людей, царил какой-то смрад. Воздух был настолько тяжёлым, что я еле держалась на ногах, боясь потерять сознание. К горлу подступала тошнота. Постояв немного, я стала вроде бы осознавать ситуацию. В помещении располагалось безумное количество кроватей, стоящих спарено, т.е. по две вплотную одна к другой. Между ними в узком проходе были втиснуты тумбочки.
      
  Скорее всего, это в далёком прошлом была гостиница для спортсменов. Но теперь на новых стадионах все обслуживающие помещения располагаются под трибунами. Здесь, видимо, убрали перегородки, разделяющие это помещение на отдельные комнаты, где и отдыхали различные команды, где были массажные, буфеты и прочее. А сейчас на кроватях лежали, сидели, спали, ели люди. На некоторых кроватях расположились целые семьи: родители с детьми, расстелив на кроватях газеты и тряпки, весело ужинали.
      
  Где-то слышались стоны больного человека, где-то -  азартные возгласы играющих в карты, где-то - плачь ребёнка. Всё это не поддаётся соответствующему описанию. Как красочно не описывай, всё равно картина не получится столь впечатляющей.

  Потихоньку я стала что-то и кого-то различать. Смотрю, мне женщина машет рукой, приглашая к себе. Я подошла.

  - Ну, вот ваша кровать, если сможете на неё хотя бы сесть. Наверно, это на сегодня единственная свободная кровать – сказала она, указывая на кровать, стоящую против своей. Но, Боже! Что это?! Простыня цвета ржавой глины. Бывшее когда-то шерстяным, одеяло теперь даже не сгибается, колом торчит. А наволочка! Наволочка лежит на подушке. Половая тряпка, видавшая виды, будет выглядеть приличнее. Я растерялась, но потом успокоилась несколько, вспомнив обещание хозяйки.

   - Хозяйка сказала, что принесёт сейчас свежее бельё – говорю я моей будущей соседке.
   - Врёт она – услышала я в ответ. – Вы её уже нигде не найдёте. Ушла. Придёт завтра часам к одиннадцати, послушает обречённо ваши жалобы, посочувствует, извинится и пообещает к вечеру всё исправить. Скажет, что не оказалось в запасе сменного белья, но уже постирано и к вечеру будет отглажено. Только это всё – будет тоже ложь.

  - На этой постели уже несколько поколений несчастных женщин вынуждены были ночевать, - начала женщина. - У нас тоже уже три месяца бельё не меняли, но мы хоть на своей грязи спим. Детям мамы в тазике как-то прополаскивают простынки. В общем, кошмар, да и только. Женщина, что лежала здесь до вас, перед отъездом сняла наволочку, обтёрла ею свои туфли, прошлась по полу и положила на подушку.
  - Ну, уж теперь точно на эту кровать никто не ляжет: уж теперь ей придётся хоть на этой кровати постель заменить, - сказала она.
 Фиг, вам! Она и не заходила к нам, хоть женщины её поставили в известность. Так что она сейчас отлично знала, на что вас обрекает, и всё-таки сделала это, сволочь.
         

  Женщины поддакивали. Рассказали, что приехали они из разных городов Сибири, чтоб помочь узбекским братьям быстрее отстроить город. Откликнулись на призыв. Поначалу они смирились легко  с трудностями быта, надеясь на улучшение условий по мере строительства. А народ всё приезжал. Приезжали семьями, с детьми, считая, что быстро не получится поднять город. В гостиницах мест не было: там жили проектировщики.

 Сначала и этим условиям были рады. У нас какой народ? Всё вытерпит: надо, значит надо. Теперь вот уплотнили до предела. Куда податься не знают. Назад не уехать: договора заключили, да и совесть не позволяет. Так вот и мучаются. На первом этаже живут мужья. Придут с работы выпивши, к жене под бочок хочется: молодые ведь. Так, приходится терпеть и это по ночам. Сначала испытывали неловкость – теперь привыкли. Только ведь и дети здесь.

  Так рассказывали мне люди про свою беду. А я вспомнила военные года, когда беженцев и эвакуированных в Среднюю Азию людей селили временно в бараки и тоже по нескольку семей в одном помещении, но там, всё-таки, была какая-то возможность людям отгородиться, пусть даже матерчатыми, занавесками. Я удивлялась терпению и инертности наших людей. Уверена, что в данном случае многого можно было бы  добиться, прояви они, хоть самую малую, активность.

  Мужчинам сплотиться и, уж заставить хозяйку соблюдать санитарно-гигиенические нормы, было точно не сложно. Это я теперь так рассуждаю, а тогда я была просто потрясена и полна сочувствия к их безысходной ситуации. Поверив женщинам, что хозяйку ждать бесполезно, я завернула в газету наволочку, сунула её в сумочку, попросила женщин присмотреть за моим чемоданчиком, сказала, что я пошла в санэпидстанцию, а потом в ОБХСС. Идя к вокзалу, я сообразила, что время уже позднее – около девяти часов вечера, рабочий день давно закончен, и я уж никого не найду. От обиды и безысходности я заплакала. 

  Города я не знаю, и поэтому по проторённой дорожке я добралась, наконец, до той гостиницы, где мне дали столь «замечательный» совет. Мне захотелось пристыдить эту женщину, дающую возможность так нагло зарабатывать на людской доверчивости и доброте. Люди приехали помочь её городу, а она? Конечно – сволочь. Рассуждая так, я приехала в гостиницу, рассказала про её «протэжэ», показала наволочку. К тому же я теперь без паспорта: так, что вообще некуда податься. Женщина была в ужасе и, чувствуя себя неловко, смилостивилась, предложив потерпеть до двенадцати, погулять. «Потом мы сдвинем два кресла, и можно будет как-то перекантоваться ночь» - успокоила она.

  Я согласилась. Очень хотелось есть: в ресторан уже не пускают – время приближается к одиннадцати. Прохладно. Плащ - то остался в чемоданчике. Стою на крыльце. Вдруг подходит подвыпивший мужчина и начинает «приставать», приглашая куда-то. Да нагло так. Я быстро вернулась в вестибюль. Сердце колотилось, навернулись слёзы. И тут я решилась позвонить Айзиковичам, как бы с чистой совестью: ведь я всё испробовала. Поздновато, конечно. Кто-то из женщин взял трубку. Я, извинившись, объяснила ситуацию. «Подождите секунду» -  попросила женщина. И я, услышав какие-то споры, насторожилась.

  Оказывается, они спорили, как мне лучше к ним добраться. Встретили меня на остановке сразу как давнюю знакомую. Наташа – первая жена и Верочка – их дочь расспрашивали о Григории Юрьевиче, его жене Людмиле Витальевне и Мишке с неподдельным интересом, очень тепло, отзываясь об обоих, сожалея, что редко приходится встречаться. Меня это удивило, и я неуверенно поинтересовалась причиной их расставания.

 - Да, по молодости, по глупости - сказала Наташа. – Но вообще так и должно было быть. Мы с Григорием не сошлись по темпераменту. Он спокойный, даже флегматичный, тихий, скромный. Не верилось, что он сможет пробиться по службе, т.к. не может отстаивать своё мнение и, вообще, постоять за себя.
 Мы все рады за него: теперь вот главный архитектор института. А я - человек шумный, романтик, непоседа. Мне с ним было скучно. Встретила геолога, под стать себе, влюбилась, сообщила об этом Грише. Он, человек интеллигентный, дал развод и уехал в Душанбе. А через два года мой геолог в экспедиции погиб. Гриша с Людой очень меня тогда поддержали, за что я им до сих пор благодарна.

 Так, за разговорами, мы успешно преодолели довольно длинный путь по каким-то улочкам и переулочкам. Мама Наташи (бывшая тёща Г. Ю.) уже собрала на стол.

 Я рассказала про гостиницу, показала наволочку, чем вызвала страшное негодование у  всех женщин. Наташа загорелась завтра же найти координаты нужных мне заведений, а пока мне предоставили широкую кровать в спальне, дали ночнушку и предупредили, чтоб я, при начинающихся подземных толчках, не рисковала и быстро выпрыгивала в окно. Сами они расположились на раскладушках в коридоре у входной двери.
 Пережив первые страшные толчки, они уже не могли спать в комнатах, опасаясь, что при последующих толчках в любой момент может начать рушиться дом, так что надо было быть на чеку.

 Я же после всех треволнений спала как убитая. Были толчки, но с нашей точки зрения, не очень опасные, ибо у себя в Душанбе мы привыкли к более сильным воздействиям.
  Утром мы прошлись по территории их района. Зрелище было не радостное: много домов было разрушено, некоторые еле держались: куски стен между громадными  трещинами как-то ещё стояли, а где-то просто валялись груды строительного мусора.

 Это был практически район эпицентра землетрясения. Старый Ташкент. Дома, в основном малоэтажные кирпичные, некоторые из сырцового кирпича. Мне рассказали, что после основного толчка, когда люди чуть-чуть оправились от шока, довольно быстро восстановилась работа всех учреждений. Все спали на улице у своих разваленных, полуразваленных домов. Кругом куски клеёнки, прикрывающие вещи, кровати, и прочую утварь. Весна! Май месяц. Нередки дожди. Плёнок теперешних не было, поэтому: клеёнки, клеёнки всюду. Днём работали, вечерами разбирали завалы, отбирая сохранившиеся вещи.

   Сначала было страшно оставлять вещи без присмотра: начали действовать мародёры – любители поживиться чужим добром. Но Генсек республики (президентов ещё не было) издал указ: людей, роющихся в чужом добре, расстреливать на месте без суда и следствия. Уж не знаю, расстреляли ли кого, но мародёрство мгновенно прекратилось, и люди продолжали работать, оставляя всё нажитое практически без присмотра. Моё мнение: скорее всего пара-тройка негодяев получила своё, а молва расходится быстро, и результат не замедлил сказаться.
 
   К концу рабочего дня поехала я в свою гостиницу: надо было забрать паспорт и чемодан. Никакую санэпидстанцию я, естественно, не искала. Благие намерения таковыми и остались. Досада ушла, ведь я хорошо устроилась; да и времени жалко (детей уже не жалко?)  Вот! Типичные черты нашего народа: отходчивость и инертность. Итак, подхожу это я к гостинице и вижу кругом массу верёвок с болтающимся бельём.

  Даже пройти трудно, ныряя под простынями, пододеяльниками и т. д. Что такое? Неужели Наташа дозвонилась до какого-нибудь ОБХСС, и те уже отреагировали? Ну и ну! Подхожу к зданию, навстречу бегут женщины с раскинутыми руками. Объятия, поцелуи, слёзы, смех! Снова объятия. Наконец, я поняла: меня благодарят, благодарят от своей большой души, от большого сердца. Смеются и плачут от радости: ИМ ПОМЕНЯЛИ БЕЛЬЁ! Помыли полы и окна. Пустили воду по трубе с краниками, где умывались спортсмены. Теперь не надо стоять в очереди к двум рукомойникам. Ну, и ещё там какие-то преобразования.

  Открыли какую-то комнатку  со столом и несколькими стульями: теперь не надо кушать на кроватях. «Счастье-то какое!» Господи, как мало нужно нашим людям для счастья! А я? Мне-то, каково было? Я плакала вместе с ними. Но я не могла вместе с ними смеяться, не могла даже за них порадоваться: меня сжигал, да, сжигал жуткий стыд. Но признаться, что я ничего для них не сделала – не хватало духу. И, слава Богу. Хоть тут я поступила правильно.

Оказывается, Наташа тоже никуда не звонила: «замоталась». Хорошо, что я этого ещё не знала. Потом я взяла себя в руки. Совесть маленько притупилась. Я даже почувствовала себя немного причастной к случившемуся.

 - Вот видите, а вы бездействуете, бороться за себя надо, особенно за детей.
  Слава Богу, что не спросили, куда им в дальнейшем обращаться. А! Вот и хозяюшка идёт. Сама любезность.
  - Что ж это вы ушли от нас? Я же сказала, что сейчас принесу бельё, - защебетала она.

  Но я уже вошла в роль, отступать же нельзя.
 - Мне предоставили ТАМ (!) лучшее жильё. Паспорт, пожалуйста, мой верните, - с достоинством говорю я.
Она подаёт мне паспорт, виляя всем телом. Смотрю, в паспорте моя десятка лежит. Я забираю паспорт, возвращаю ей деньги.
 - Это вам за сутки простоя моей кровати. Да! Остальные - за вашу замечательную наволочку. Она произвела буквально фурор. Они её оставили у себя в качестве наглядного пособия.

  Она не берёт деньги, суетится. 
 - Извините, - говорю я. – Мне нужно чемодан забрать. Я тороплюсь, а вы (пауза) ждите гостей. На днях.
  Женщины вынесли мне чемодан и долго шли: кто - со мной, кто  - за мной. И всё благодарили, благодарили свою «благодетельницу». При прощании меня расцеловали как самого близкого человека. Кто-то даже порывался целовать мне руки, кто-то сунул яблочко в карман.
 
   Сидя в транспорте, я всё больше и больше корила себя за лень, за невыполненное обещание, за ложь. Что теперь будет с этими несчастными? Ведь, через несколько дней, не дождавшись комиссии, хозяйка догадается, что её обманули, и не будет ли моим бабонькам хуже?
   Меня ждал праздничный ужин, и знакомство с гостем – женихом Веры. Наташа сказала, что она обзвонила все институты и выяснила, что ни в одном из них, кроме того, где работала сама Наташа, ЭВМ ещё не было. В её институте, Промпроекте, куда она меня утром и привела, я со всеми, нужными мне людьми переговорила. Выяснила, что у них
 «Проминь» - другая ЭВМ, не такая как у нас, да и программа для расчётов только  промышленных зданий. Я договорилась с начальством, что, если наши программисты – математики, решат, что можно эту программу как-то использовать, то мы пришлём им запрос.

    Ну и всё. Следующий день у меня свободен. Наташа составила мне программу: утром я еду смотреть строящиеся микрорайоны с экскурсоводом, а на вечер она возьмёт мне билет в оперный театр им Навои. Замечательно! Театр мне очень понравился. От землетрясения он пострадал незначительно: добротно построен. В очень национальном стиле. А двери? Где-то я их видела? Вспомнила: это двери из картины Верещагина В.В. «Двери Тимура (Тамерлана)». Ну, вот. Теперь я их вижу воочию. Могу потрогать: тяжёлые, резные, впечатляющие. Вот только вместо лучников, охраняющих вход, стоит женщина – контролёр.
               
  Новые дома возводились, в основном, по типовым проектам разных городов и республик. Это – естественно. Когда же разрабатывать новые, индивидуальные, проекты. Строили свои рабочие и из своих материалов. Мне понравились дома ленинградцев и киевлян. Киевские дома были особенно приятные: какие-то светленькие, чистенькие, я бы сказала «ласковые», не похожие на типовые коробки. Зато дома, построенные моей дорогой республикой, отличались в обратную сторону. Мало того, что это устаревшая 464 –ая серия, так качество строительства – ужасное. Из бракованных панелей, что ли? Экскурсовод говорит: «А это наши ближайшие братья-таджики построили. Конечно, дарёному коню в зубы не смотрят, но как-то обидно, неприятно. Ну, может потом затрут, побелят, будут приличнее». Ох! Как «за державу обидно», как стыдно за свою республику! Ну, не от нас же зависит.

P.S.
Прошло более 45ти лет, но меня периодически посещают муки совести. Почему я не помогла людям. Конечно: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». И всё же. После такого душевного выражения благодарности я, как мне кажется, должна была попытаться им помочь.