Про Ивана Хвата, русского солдата-4

   
   (На картинке: иллюстрация к данной книге художника Виктора Служаева)


   И что за странная картина ему вдруг открылася! Труба печная продолжалась какой-то другою трубою, состоявшей не из кирпичей, а из смерчей взвихрённых. Полетел по трубе этой Иван со скоростью умопомрачительной и оказался вскорости в стране некоей удивительной. Краски того мира играли мрачными тенями, а прямо по курсу движения высилась в сказочном пространстве... огромная горбатая гора!
   И видит вояка наш невидимый, что он не один на гору ту летит. Вокруг него мчалось на мётлах да на кочергах, а то и просто так само, несметное множество нарядных господ и дам. Весело они все смеялись, а их роскошные одеяния и длинные власа на ветру шумно полоскались. Принялся Иван царевну в этой толпе высматривать, но это ему не удалось поначалу, поскольку та в толпище великой полностью затерялась.
   Приземлился несметный человечий рой на горбатую эту гору, а там площадь громадная выложена была гладкими камнями. Разбилися господа и дамы по парам и под музыку бодрящую стали они выкаблучисто танцевать. Пригляделся получше Иван, а у всех у них без исключения короны на головах красовались золотые да венцы зело драгоценные. И видит он такую ещё штуку загадочную: у каждого на груди была нарисована какая-нибудь карта. Тут, глядишь, выплясывал пиковый король, там – крестовая королева, здесь бубновый валет сапожками шаркал, а тама – червовая вертелась дева...
   О, поразился увиденному солдат – да тут же элита ведь на любую масть!
   Принялся он вкруговую похаживать и потерянную Марью зорко высматривать, и наконец-таки её обнаружил. Видит он – она в червовую даму превратилась, и какой-то изящный валет её в танце кружит...
   И в ту же самую минуту музыка там переменилась вдруг. Заиграл торжественный какой-то марш, после чего господа и дамы перестроились быстро рядами и почтительно стали кланяться. Смотрит Ваня – что за ерунда? – появляются посреди площади двенадцать горбунов преотвратных с нарисованными на груди тузами. Шеи у сих тварей росли не из плеч, как у нас с вами, а из груди, и головы их казалися гигантскими какими-то огурцами. Макушки же головные были у них острыми и плешивыми, ухи словно лопухи, нос огромный загибался аж до колен, а глаза оказалися незрячими, с белыми бельмами. Одеты же они были все до одного в чёрные и просторные весьма балахоны.
   Построились горбуны кольцом и потопали, согнувшись, противосолонь, песню притом затянув гнусавыми голосами:
 
                Раз, два, три, четыре, пять,
                Шесть, семь, восемь, де-е-вять!
                Нам дана земная власть,
                Но мы  – люди-те-е-ни!
 
                Дзинь-дзинь! Звяк-звяк!
                Нам послушен всяк дурак.
                Дзинь-дзинь! Звяк-звяк!
                Нам дурак послушен всяк.

                Ла;жей лжи мы сплошь облиты:
                Лево ложим, лево лжём,
                Потому-то мы, злови;ты
                Даже бога оболжём!
 
                Дзинь-дзинь! Звяк-звяк!
                Нам послушен всяк дурак.
                Дзинь-дзинь! Звяк-звяк!
                Нам дурак послушен всяк!

   «Вот же паразиты! – глядя на горбунов-зловитов, воин  православный наш злится. – Да неужто такие христопродавцы власть земную ухватили?!»
   А горбуны мраковод уже свой прекратили и стали появившимися невесть откуда монетами ловко жонглировать. Тех монет становилось всё больше и больше, больше и больше и – странное дело! – ни одна монетина на землю не падала. Ну и хваткими были у зловитов этих пальцы! Особо проворные из них ещё и ногу дополнительно вверх задирали, и тою ногою жонглировать себе вовсю помогали.
   Смотрит Ваня и аж глаза от удивления вылупляет, ибо у энтих уродов заместо ног руки снизу торчали. Это, смекает Ваня, наверное, для дополнительной хваткости у них так. Вот же, думает он, и гады!..
   Наконец, определили странные горбуны, кто из них наиболее хваток, и принялись с подобострастием ему поклоняться. А тот морду важно наквасил и стал тама гордо прохаживаться. А потом вдруг к королям и дамам он подскакивает да и давай их по согнутым спинам плёткою что было сил лупцевать. И бил он там всех кого попало, не разбирая даже их масти.
   «Не иначе, как это тузяра козырная, – решает про себя Ваня. – Ишь разошёлся-то как, горбун проклятый!»
   А после своего предводителя и прочие горбуны начали дам да королей бить безо всякой жалости, а те и не сопротивлялись истязанию сему нимало. Ну а после экзекуции такой показательной достали зловиты откуда-то дудки золотые и начали играть дурацкую какую-то мелодию. Господа же те побитые вмиг спины свои распрямили и опять стали скакать, как козлы.
  «О! – опять Ивана изумление-то взяло. – Это, выходит, получается, что короли и дамы под дудку этих тузов мерзопакостных пляшут! Ну, погодите вы у меня – сейчас и вы у меня здесь попляшете!..»
   Вытаскивает он из кармана дудочку карлика Мазара, да и давай мелодийку раздолбайскую на ней наяривать.
   О, чё тут было! И не передать. Как стали эти горбатые зловиты плясать разухабисто да затейливые разные коленца выкидывать азартно, что Иван едва смех-то удерживал, на эту дискотеку глядя. Те орут все благим матом, перепугалися страсть прямо как, а уняться никак не могут. Аж на сажень некоторые из сих уродов сигали-то в раже!
   С полчаса где-то Иван над толпою этой подлой куражился, а потом и сам-то играть устал. Бросил он тогда дудеть, дудку эту выбросил к такой фене, а горбуны от великого перенапрягу с ног долой все попадали.
   Ну, а Ваня времени даром не теряет: подскакивает он живо к обессиленной Марье и на ухо ей шепчет:
   – Давай, отсюдова полетели, покуда эти злыдни-тузы не очухались. Полетели, ну! Кому говорю!
   А та и не думает сопротивляться. Головою лишь покорно кивает. Разыскали они свои кочерги, на них уселись, и прочь полетели. Да в скором времени очутились на месте их прежнем, в спаленке то бишь Марьиной.
   А уж начало и светать.
   – Ах, дура я, дура! – принялась царевна причитать да скулить. – Да не просто дура, а дура набитая1 Что же я наделала, несчастная, что я, глупая, натворила! Почему не дала тебе ночку со мною скоротать! Теперь я пропала... Утаскивает меня сила злая в неведомую даль. Прости меня, Иванушка! И прощай навсегда!
   И видит Иван, что на месте девушки, видом милой, туманный контур её тела вдруг появился. Покачался контур теневидный, в воздухе призрачно вися, а потом полоскою он вытянулся, в трубу печную втянулся, да словно там и растаял.
   «Ох, беда, беда! – принялся солдат сокрушаться. – Пропала Марья-краса! А виноват в этом я. Я! Не углядел я, дубовая голова – как надо было, не догадался!»
   Снял он с башки шапку-невидимку и в сторону её откинул ко всем чертям. Да и стал служителей царских дожидаться.
   Не проходит и получаса, как сам царь с охраною туда заявляется. Заходит он в спальню, повыпятив грудь, головою туда-сюда круть – а царевны-то и нету. Как говорится, тю-тю!
   – Где Марья, а? – взорвался во гневе царь. – Ты куда, колдун наглый, её подевал? А ну-ка, царю отвечать!
   А Ивану и сказать нечего. Голову он понурил и руками разводит печально. Не ведаю, отвечает, царь-батюшка, где Марья – невесть куда ваша дочка пропала.
   – Взя-а-а-а-ть!!! – не своим голосом император заорал. – В кандалы этого негодяя! В каземат! В подвал пытальный! Шкуру с него снять, а дознаться, куда он царевну девал!
   Налетели гвардейцы тут бравые и в один миг скрутили Ивана. Да и поволокли его, колотя нещадно, к такой-сякой бабушке.
   «Вот тебе и царская милость! – сокрушается про себя воин недобитый, – Вот тебе и министр!.. У энтих царей шажок лишь от любви до гнева. Нет бы, выспросить меня, чего да как, а он – сразу в каземат, в пытальню... Эх, царь, царь – неладно ты здесь, выходит, правишь!»
   Приволакивают его в скором времени в крепость холодную и заковывают в цепи руки его и ноги. А потом волокут в мрачный и затхлый подвал, где пред очи какого-то чинодрала бросают на пол без всякой жалости. Тут заместо солдат появляются два палача, харями неприятных. Один из них толстый был и жирный, а у другого морда была прямо лошадиная, а глаза косые.
   А этот вельможа, за столом посиживая, велит писцу перья вострить да надменным голосом Ивану и говорит:
   – А ну, отвечай, вор и тать, кто научил тебя колдовать? Когда ты продал душу свою дьяволу? А?!!
   Позвенел Иван тяжёлыми кандалами, сплюнул на пол слюною кровавой да таково пытальщику и отвечает:
   – С меня колдун, как с кота бодун! Ни разу в жизни я не колдовал и божью свою душу чёрту не продавал. А вот ты, твоя немилость, и впрямь-то изрядный колдун, и я это вскоре тебе докажу.
   – Молча-а-ть! – заорал бешено вельможа, – Отвечай, нахал, куда царевну спровадил, покуда я сильнее не осерчал! Говори, поганый знахарь!
   – Ладно, – усмехнулся Ваня, колечко медное большим пальцем потирая, – так и быть, отвечу вам всю правду... Доложите царю-батюшке, что царевну Марью я в блоху превратил, и она сейчас на заднице у его величества обретается. Ха-ха! Коли желаете её споймать, то идите сей же час и амператора обезштаньте, да обыщите, как следует, его задницу. Ежели блоху там поймаете, значит, царевна у вас будет в руках, а ежели её там не окажется, то, значит, она ускакала. Ха-ха-ха-ха!
   У чинуши важного ажно гневные миазмы рожу испоганили. Подскакивает он споро на ножки и к пытаемому Ване в ярости подлетает. А с ним и два этих мастера дел заплечных. Ну, визжит сановный садист, сейчас ты пожалеешь, что на свет народился!
   А Иван тут губу скривил, да ка-ак свистнет что было сил пронзительно. У палаческой компании от свиста сего разбойного чуть было не лопнули в ушах перепонки. Остановилися они, будто молнией поражённые, на Ваню уставились и молчат.
   А он им:
   – Ну что, треклятые муколюбители, сейчас я вас колдовать буду учить. Вместях волшебство окаянное творить станем. А за последствия оного дела общинно будем отвечать!
   У обоих палачей после сего Иванова обещания страх на харях проступил и даже отчаянье. У толстого злыдня губа книзу оттопырилась, и струйка слюны вонючей по бороде его побежала. А у второго, с лошадиной-то мордой который, глаза во все стороны завращалися, а потом и вовсе скосилися к самому носу. Один лишь главный мытарник не поддался на сей гипноз, и аж затрясся от ярости.
   А Иван стишок волшебный начал сказывать:

                Лети филин, лети ворон,
                Лети, пой сорокопут;
                Принесите вы мне волю
                Ото всех на свете…

   И он пытливо на палачей уставился.
   – Пут, – выдохнули те хором непроизвольно.
   Чик! Закованного в железо Ивана в помещении подвальном как не бывало, а ручные его кандалы в воздухе висеть не стали и со звоном и гулом на пол брякнулись.
   Что произошло там далее, мы не знаем. Можем лишь о том  догадываться. Только смею утверждать я наверняка, что всей этой не бравой троице не поздоровилось очень, ага.
   А Иван-солдат в чистом поле-полюшке вдруг оказался. Стоял он на просёлочной дороге и даль открывшуюся тупо весьма созерцал. Ничего-то у него более с собою не было, даже походного ранца. Эх, где же кони мои огневые, подумал он про упряжку купцову? Где одёжа роскошная? Где деньги, от слуги Митяя да от царя полученные? Всё было пусто...
   Да, подумал Иван, не даром-то говорят, что полученное обманом счастия не приносит. Как пришло ахом – так и ушло прахом! Да и ну его всё к ляду!
   «А где же царевна Марья? – озаботился он непритворно. – Кем же это душенька её была уворована?.. Эх, была бы у меня возможность – ничего бы не пожалел, чтобы её сыскать, всё на свете бы за неё отдал!»
   Повздыхал Ваня, попечалился, да куда глаза глядят и потопал. Шёл он, шёл, с дороги на тропку сошёл и забрёл через время неизвестное в такие дебри, что ни в сказке сказать, ни пером описать. В неописуемом прямо лесе солдат наш оказался. Ели там были такие большие и толстые, что скрывали они само солнце, и не обхватить их было и вдвоём. А кругом-то мох мягкий стлался ковром, и даже птицы тама не пели и звери не бегали.
   Не дюже много времени Иван по лесу этому волшебному шествовал, как вдруг смотрит – никак полянка впереди завиднелася? Пригляделся он получше – так и есть: открывается перед ним поляна светлая. А на той полянке – господи-боже! – избушка стоит бревенчатая на курьих чешуйчатых ножках. Да стоит-то прямо как в сказке – к лесу, конечно, передом, а к Ивану, выходит, задом.
   Остановился солдатик озадаченный, затылок себе почесал, заклинание сказочное вспоминая, а потом как гаркнет:
   – А ну-ка, избушка загадочная, стань ко мне передом, а к лесу треклятому задом!
   И, смотри ты – та и поворачивается, поскрипывая, как было сказано!
   Глядит Ваня и ещё пуще удивляется, потому как лесенка деревянная сама собою от двери спускается. «Это, наверное, меня внутрь зайти приглашают, – догадался мгновенно солдат. – Ну, коли так, то зайду, от меня-то чай не убудет!»
   Взбегает он по лесенке хлипкой на площадочку невеликую, двери резные распахивает, да в избу и зашагивает. И зрит он такую картину: в хатке чисто весьма, прибрано, всё белым-бело выскоблено, а посреди избы старушка за столиком сидит-посиживает. С виду была она благообразная, ликом весёлая да радостная, а одёжа на ней была яркая и цветастая.
   – Здорово живёшь, бабушка-лесовичка! – приветствует старушку служивый. – Не найдётся ли у тебя водицы для меня испить?
   А та улыбается ему широко и радушно рукою поводит.
   – Милости, – говорит, – прошу к моему шалашу! Дело ли доброе ты, солдат, пытаешь али от неча делать по свету лытаешь? Присаживайся к столу и давай рассказывай!
   Хотел было Иван перекреститься на образа, глядь – а и нету их тама. А вырезаны были на стенах с превеликим мастерством всяческие птицы, да звери, да цветы, да солнца...
  Присел Иван на стульчик у столика, на старушку глянул ясным соколом и довольно-таки нахально у неё и спрашивает:
   – А скажи-ка, бабуся, как к тебе обращаться прикажешь? Уж не баба ли ты яга, а?
   А та как рассмеётся.
   – Ага, – ему она отвечает, – почти угадал... Я её сестра родная. С бабой-ягою, Иван Хват, ты в лесу колдовском повстречался. Она ещё в козла тебя превратить намеревалася. Сестра моя баба злая, а я не такая. Звать же меня можешь так: бабушка Яга или баба Ягуся. Угу!
  – Тогда я тебя бабушкой Я;гушкой буду называть, – Ваня ей лыбу дарит, – не возражаешь?
   Бабушка Ягушка такому своему имечку обрадовалась, и стали они с Ванькой лясы точить да языки чесать тама. Поговорили о том да о сём, о пятом-десятом, о чепуховине всякой, а потом Иван новую знакомую и спрашивает:
   – А не знаешь ли ты часом, бабушка, как мне сыскать царевну Марью? Хочу я её, понимаешь, спасти, коли то в моих будет силах.
   Посурьёзнела Ягуся чуток, глянула на солдата весьма пристально, да ему и говорит:
   – Ох, не ведаю я, служивенький, можно ли душеньку Марьину спасти! Ведь она нынче не где-нибудь, а в плену у самого-то Кащея!
   У Ивана от таковского известия даже брови на лоб полезли.
   – Как? – он вопрошает. – У того что ли самого, из сказки?
   – У него, у него, родименький, – бабушка Ягушка подтвердила,  – у Кащея Бессмертного, у главного земного злодея...
   – А он и вправду бессмертный, али люди врут? – спрашивает Иван Ягу. – Помнится, в сказке смерть его в иголке была спрятана, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц в сундуке висел на великом дубе.
   – Э-э, какое там! – махнула бабка рукою. – Это ж для образности так говорено, иносказательно. А вообще-то Кащей этот в душах людских обретается, ага. Ну, вот что, по-твоему, этот заяц из себя представляет? Какие олицетворяет он черты характера?
   – Трусость, страх! – с ходу выпалил Ванька. – Ведь, правда?
   – Правильно, Ваня, – похвалила Яга Ваню за догадливость. – А ещё?
   Тот же сразу не нашёлся, лицо сморщил, и затылок заскрёб, размышляя.
   – М-м-м... это, как его... ну-у... может быть, слабость?
   – В точку попал! – воскликнула бабуля, Ивану по плечу вмазав. – Ну и догадливый ты, Ванюха! А как ты думаешь, сколько людей на свете знают о том, что заяц слаб и труслив?
   – Хм. Да все почитай знают!
   – А почему же вы тогда не догадываетесь, что тот, кто убьёт в себе страх да слабость, наполовину Кащея в себе ослабит?
   – А  это, наверное, потому, что люди в Кащея-то не верят и сказку про его смерть вымыслом простым почитают.
   – Да-да, Ваня, – кивнула Ягуся головою, – ты прав. Именно так... А скажи-ка, чем таким особенным утка сказочная отличается?
   Тут уж Иван с ответом не спешил. Сызнова он волосы на башке поворошил, а затем вслух эдак-то размышляет:
   – Утка прожорлива, а значит жадна. Это раз. А во-вторых, утка глупа. Не зря же так говорят что, мол, глупа, как утка. Ага? Ну-у... вот и всё, пожалуй...
   Согласилася с ним старушка и далее Ивана выспрашивать принялась, про яйцо, значит, и про иголку, в яйце спрятанную. Про яйцо Иван верно угадал, что страх, слабость, глупость и жадность по наследству всем новорожденным передаются. Но на иголке он запнулся, и загадку сию решить у него не получалось.
   – Ну, думай, думай, Иван! – шурупить мозгами старая Ваню побуждала. – Иголка, ну! Иго-лка. А?
   – Иго что ли? – кинул ей Иван не дюже решительно.
   – Да-а!!! – Яга так заорала, что Иван чуть со стула не упал. – Иго! Правильно! Если какой-либо человек победит в себе страх да жадность и станет сильным и разумным, то над ним иго Кащея довлеть перестаёт. Он Кащея в самом себе побеждает. Понял, Иван?
   Ну что, тот вестимо понял, как тут не понять. Побалакали они ещё малость, а затем бабушка Ягушка вытаскивает откуда-то клубочек махонький, Ване его передаёт, и такой наказ ему даёт:
   – Это, Иван Хват, русский солдат, тебе от меня подарок. Возьми клубочек сей заветный, на землю его кинь и за ним следуй. Коли с собой совладаешь да не испугаешься, то приведёт клубочек тебя к Кащеевым палатам. Ну, а дальше уж сам, сам – всё будет зависеть только лишь от тебя!
   Поблагодарил Иван бабусю Ягусю за подарок путеводный, поклонился ей в пояс, а затем на землю клубочек бросил и за ним пошёл.
   И вот идёт он по лесу тому, бредёт – что, думает, за чёрт? Нужели, смекает, и вправду такое бывает? И то ли кажется ему, то ли грезится, то ль головушка его бесится, а только изменилася вдруг округа кардинально. Ну, будто бы не на этот свет Иван наш попал! Сумрак зловещий на землю там пал, громы раскатистые над главою его загрохотали, и музыка невесёлая пиликать стала сама собою.
   Испугался слегка наш герой, но ничё, идёт да виду не подаёт. Русскому ведь солдату в обрат-то бежать неладно – его душеньке путь вперёд лишь  приятен.
   И в это самое времечко – шасть! – образина некая безобразная сбоку на Ваню выскакивает. «Только бы не бояться! Только бы не смотреть!» – приказывает он себе властно и в клубочек катящийся глазами аж впивается. А эта нежить хищная буквально над ним уже нависла. Распахнула она пастищу свою жуткую, и оттуда дух тошнотворный на Ваньку пахнул. Едва-то-едва он сдержался, чтобы не взглянуть на этого монстыря да к нему не обернуться.
   Себя всё же пересилил он кое-как да зашагал себе далее. А эта зверюга невероятная порычала себе плотоядно, да помаленьку от него и отстала.
   Сколько по тому беспутью солдат бравый передвигался, того хрен даже, наверное, не знает. Ужасы пережил он там всякоразные. Долго ему казалося, что шагает он по кишащим в великом количестве змеям, паукам и скорпионам, да и по прочей-то живности демонической. А ещё летели на него чудовищные орлы и грифоны, камни лавиной на него валилися с крутых склонов, и брёвна катилися огромные с высоких гор...
   Под конец же мо;рока того неуёмного выбрался он на берег большого моря, а те воды тёмные отступили вдруг за горизонт и вот – валище ужасный на вояку нашего наступает, с версту, наверное, высотою! Собрал Иван в кулак крепкую свою волю, а сам-то за клубочком волшебным едва-то в бессилье идёт. А этот вал массивный всё ближе подвигается и ближе, ближе и ближе… И такой страшный слышится оттуда грохот, что чуть было Ваня не оглох. Жуть давящая сжала ему горло. С невероятным усилием переставлял Иван вперёд ноги. И в этот миг непередаваемый вал чудовищный прямо в него ударил!
   И... всё наваждение необычайное вдруг как пропало.
   Стоит Иван, ноги-руки у него дрожат, и пот обильный с чела он утирает. И видит вдруг в некотором от себя отдалении дворец собою великолепный.
   Этот дворец был странным. Он был сделан не из дерева или камня, а из какого-то металла, золото по виду напоминавшего, только блиставшего куда как ярче. Форма дворца оказалась сложной и вычурной, и напоминала нагромождение хаотическое фигур геометрических.
   Ну и дивеса, Ванюха удивляется! Не иначе, смекает, как сам Кащей здесь обретается...
   Поглазел воин смелый на чудо архитектуры демонской, дух мал-мало перевёл да по направлению к нему и потопал. Приближается он вскоре к воротам, зело блестящим, а те ворота сами собою пред ним и распахиваются. Словно бы внутрь его, значится, приглашают. Ну что же – заходит Ванька в палаты за;мковые да возле входа и останавливается, потому что зрит вот что: пред ним залище был преогромный, а в том зале неисчислимое количество всевозможных часов висело и стояло. Ну, куда только ни кинь взгляд, часы изумительные в глаза бросалися. И до того все они были разными, что нельзя их даже описать – слов просто не хватит.
   Посредине же зала стол стоял громадный и гладкий, по виду золотой, за ним трон возвышался, сделанный из того же металла, а на троне сидел человек вроде, или кто-то, имевший человекоподобие.
   В тот же миг стали бить башенные часы, и их удары, могучие и мерные, эхом отразились там неимоверным. Прочие же часы запели и загудели каждые на свой лад.
   Ну а когда бой и тиликанье часовые наконец прекратились, то странный хозяин вдруг  заговорил с Ванею голосом гортанным:
   – Ну, здравствуй, Иван Хват! Уж кого-кого, а русского солдата увидеть я здесь не чаял. Что ж, проходи, садись, гостем будешь. Присаживайся вон на ближайший стул.
   – Здорово живёшь, царь Кащей! – гаркнул Ванюха в ответ. – Многая лета я тебе не желаю, да не буду тебя и хаять. Я ж как-никак гость у тебя, а ты хозяин, а ругать-то хозяев нельзя.
   Промаршировал он, прихрамывая, до места, ему указанного, на стульчик зад свой усадил и на Кащея во все глаза воззрился. А и было чему ему удивляться, ей-богу ведь было!
   Кащей оказался довольно собою великим – метра три в высоту, наверное. Тело его поразительное не из плоти состояло, как у нас с вами, а из какого-то блестящего материала, опять же на золото смахивавшего. Грудь он имел бочке огромной подобную, свитую спиралевидно из трубообразных ободьев. Внутри груди была пустота, и лишь стержень толстый торчал посерёдке, от квадратного таза до самой глотки. Ну а руки и ноги царя злодеев тонкими были, как золотые верви, и гнулися безсуставно по его, видать, желанию. Пальцев на руках было по шести, и те пальцы венчали острющие когти.
   Наконец, его голова. О, она была ужасна! Но череп, как Ваня ожидал, вовсе собою не напоминала. Кожа на лице была словно из жидкого некоего металла: она двигалась, морщилась, текла и переливалась...
   Имел царь Кащей и носяру крючковатую, и громадные уши. Балда же его была лысой, а глазищи огромными, неправильной формы, и горели они жутким огнём.
   Ощерил Кащей пасть широко и захохотал безо всякого чувства, словно был он не живым существом, а бездушным каким-то механизмом. Зубы же в оскаленной его пасти напоминали по форме тигриные.
   – Ты зачем припёрся сюда, дурак? – отсмеявшись, обратился Кащей к Ивану. – Нешто не знаешь, куда ты попал, а? – и он добавил угрожающе, – Нет тебе ходу теперь обратно!
   У Ивана даже сердце в груди ёкнуло.
   Да только тушеваться он воли себе не даёт, прокашливается не спеша, усы разглаживает и к этому роботу обращается весьма смело:
   – Раз пришёл, твоё злодейство, значит по делу. А коли вход сюда я разыскал, то, значит, и выход найти сумею... А вот дозволь спросить тебя, царь Кащей, – сделалось ему интересно, – я гляжу, сердца-то у тебя нету! Выходит, ты того... бессердечный получается, ага?
   – Ха! ха! ха! – сызнова золотой истукан расхохотался, и его хохот мертвенный эхом от сводов далёких возвертался. А потом добавил презрительным тоном: А зачем оно мне, сердце это ваше  бесполезное? Я живу не сердцем, а умом...
   И для пущей убедительности, видно, он постучал кулаком себе по лбу. Раздался протяжный и звонкий гул.
   – А ради чего живёшь-то тогда? – пытает демона Ванька. – Ради какого-то блага али так само?
   – Хм, – тот в ответ усмехается, – не просто для блага, а для высшего блага. Для себя!.. Я заимел великую силу и добыл великую власть!
   Покачал головою Иван, поусмехался малость...
   – Любопытно, – затем он говорит, – и что тебе эти приобретения дали? Какую такую сласть?
   – Что ты в этом можешь понимать! – скривил губы злодей. – Я – силач несравненный! А ты... ты... – и он смерил Ваню уничтожающим взглядом, – ты козявка жалкая! А ну-ка – сдвинь с места вот этот шарик.
   А на столе у него различные геометрические фигуры были навалены: пирамиды, кубы, цилиндры, шары, палки… Среди них и серебристый шарик лежал величиною с большое яблоко. Поглядел на шарик страшный хозяин приказывающее, и он по столу медленно покатился, по направлению к Ване. А затем и остановился, будто магнитом притянутый.
   – Ладно, – сказал Иван и попытался рукою шарик поднять. Только что это?! Не только приподнять ему его не удалось, но даже и сдвинуть ну ни на волос! Ваня уже и двумя руками его тащил да толкал, да вот толку от его усилий меньше было, чем кот наплакал. Не слушался колдовской шар его ни в какую!
   Усмехнулся Кащей тогда криво и тягу эту великую пальцем к себе поманил. Взял он шарик подкатившийся да и сплющил его руками в блин, а потом на стол его положил и металлическим цилиндром гладко его раскатал. Затем положил он посередь блина сверкающего палку и свернул его в аккуратную трубочку. Вытащил палку мастер-блинопёк и дырочек понаделал в трубке острым своим когтем. Ну а после всех этих непонятных операций к губам он трубку поднёс и на ней заиграл. И до того печальную и саднящую мелодию исторг он из инструмента сего странного, что даже Ванька чуть было там не заплакал.
   Поиграл Кащей-музыкант, словно был он где-нибудь на похоронах, а потом душу травить перестал и дудку за спину бросил. Лицо же его страшное мрачным сделалось прямо до невозможности.
   – Э-эх, твоё злодейство, твоё злодейство! – воскликнул тогда Ваня, грусть-тоску с себя стряхивая. – Да на черта нам такая сила, коя душу бы в печаль заносила! – и к Кащею просительно обращается: А вот не имеется ли у тебя какой-нибудь балалайки, а? Показал бы я тебе тогда, что моя сила радость приносит, а не печаль!
   И в тот же самый миг – швись! – балалайка у него в руках появилась.
   Взял её Ваня поудобнее, тронул пальцами струны звенящие и, оставшись звучанием вполне доволен, Кащею улыбчиво заявляет:
   – Ты, царь Кащей, только не обижайся, а я тебе песенку шутейную сбацаю. Для смеху... Не принимай слова близко к сердцу... тьфу! – к чему там у тебя... что ли, к уму? За качество виршей, правда, не ручаюсь, потому как я по ходу выдумывать их буду. Ну что, господин дударь – так я спою?
   Поглядел на него Кащей удивлённо и головою кивнул.
   А Ванька улыбнулся и голосом задорным куплетики шутейные затянул:

                Тощий немощный Кащей
                Захотел однажды щей,
                И с базара он надсадно
                Тащит ящик овощей.

   На губах у мрачного хозяина усмешечка зазмеилась нежданная.
   А Ванька далее чушь свою забренчал:

                Наш Кащей забился в щель,
                Схоронился наш Кащей,
                И теперь его ваще
                Не найдёт и пёс-ищей!

   Рот у слушателя-Кащея раздвинулся до самых ушей.
   А Ваня следующий уже куплет вколбасивал меж тем ему в ухи.

                Наш Кащеюшка-бирюк
                Тут сидит ну как паук;
                Он рехнулся от потуг,
                Как нам сделать больше мук.

   Кащей ажно хохотнул. А Ваня далее трындеть не преминул.

                У железного Кащея
                В голове не видно вшей,
                Но зато страстей на шее
                Волокёт ярём Кащей.

                Раз Кащей пустился в пляс
                И весь день костями тряс,
                Ну а души разбежались:
                Их наш ухарь не упас.

                Царь Кащей живёт один,
                Он бездушный господин,
                Потому он в скушной тине
                Потонул с макушкой, блин!..

   И ещё немало в таком же духе порол солдатик наш чепуху. А когда он играть, наконец, закончил и балалаечку свою прочь отставил, то Кащей по столу кулаком вдарил и громко весьма расхохотался. И в его хохоте, как Ивану показалось, нотки живые даже начали проскальзывать.
   – Ай да Иван! Ай да хват! – принялся царь злодеев Ваню нахваливать. – Повеселил ты меня на славу. В жизни я так не смеялся! А и впрямь-то получается, что твоя хилая сила всю мою мощь пересилила! Насильно, оказывается, радоваться не заставишь!.. А ну – говори, чего желаешь. Всё сполню, не сумлевайся!
   А солдату только того и надо было. Поглядел он на Кащея хитро, да и говорит браво:
   – Что ж, я рад, что тебя порадовал, хозяин ада. Коли так, то отпусти ты на волю душу царевны Марьи. Большей от тебя награды мне не надобно.
   Нахмурился враз Кащей.
   – Э-э, – говорит он Ивану, – царевна Марья моя по праву. Не было ещё случая, чтобы я кого-либо на волю отпускал!
   А Ваня ему:
   – Ну, не было, так будет. Царевна ведь не твоя – душа у неё божья.
   – А я в бога не верую, – кисло усмехнулся Кащей, – я верю лишь в себя и в то, что добуду когда-нибудь вечное блаженство.
   – Для одного себя? – переспросил его Иван.
   – Да!
   – Нет, твоё одиночество, – покачал головою солдат, – это дело вовсе невозможное. Так не бывает. Вечное блаженство для одного – это пустота. А вечное блаженство для всех – это полнота. Получается, что пустое ты глаголешь, и твою цель достичь невозможно.
   – Ишь ты! – взбеленился Кащей. – Ты что ли мудростью со мною собрался мериться? Да ты же дурак, солдатик, и ума у тебя вовек не бывало!
   – Ну, ума возможно и не бывало, – не уступает гордецу Иван, – а зато разума крошки имеются. Ум это просто котёл: он и добрую еду варит и гнилую похлёбку. Ему всё едино, чего только в него не закинь. А зато разум добро и зло различает чётко, и к злу он не склонен нисколечко.
   Задумался Кащей, понасупился малость, а потом глазищи свои он вылупляет и вот чего Ивану предлагает:
   – А давай так! Скажи мне, что такое вечность в твоём понимании – и царевна Марья твоя. Только учти – я над этой проблемою бессчётное количество лет голову ломал, а так и не разгадал сей загадки.
   – Хорошо, подходяще! – согласился солдат не раздумывая. – Ты, царь гордый, работал умом, а я разумом рассудить попробую. Итак... для каждой вселенской твари жизнь ведь проходит одинаково, хоть сколько бы кто ни жил. Каждая же из них свой век проживает, и меряется любая жизнь одной мерою – веком. Согласен?
   – М-м-м, – задумался мудрец несусветный. – Интересная постановка вопроса... Я до такого не додумался. Хотя... логически всё верно, не придерёшься. Век равен именно веку, как пуд пуду.
   – Тогда я дальше рассуждение поведу, – кивает Иван башкою кучерявою. – Получается, что одному кому-либо вечности не достигнуть. Это лишь Богу по силам, поскольку он вселенную в Единое скрепляет. Вселенная ведь едина, Кащей?
   – Да, едина, – согласился тот, – ежели бы она не была единой, то всё бы уже распалося и пропало.
   – Значит, – Ванюха продолжал, – вечность составляет всю сумму веков, отдельными существами проживаемую. А если ты к вечности стремишься, то получается, ты должен жить жизнью всех прочих существ, сочувствовать обязан им и соболезновать. А так живёт Бог. Выходит, кто стремится жить по-божески, тот к вечности и приближается. А гордецу вечность никогда не дастся, факт!
   Кащей молчал и ничего Ивану не отвечал. Потом он закрыл глаза и – Ваня очам своим даже не поверил! – у него слезинка невеликая выкатилась из-под века и скатилася по роже его надменной.
    Распахнул затем Кащей глазищи свои огневые да таково Ивану и говорит:
   – Ты победил, Иван! На свою Марью! Бери её!
   Открыл он рот округло и громко выдохнул. И в ту же самую минуту огненный шарик выскочил у него изо рта. Расплылся шарик светлым туманом и вот – стоит пред Иваном живая царевна Марья!
   Увидала она Ивана, с места живо вскочившего, а потом на шею ему – прыг.
   – Ванечка мой дорогой! – воскликнула она голосом восторженным. – Как я рада, что ты пришёл! Никогда я с тобою не расстанусь!
   И тот, вестимо, рад прямо невероятно. Плачет он, и слёзы рукою утирает. Не может даже чего и ответить. А в это время и Кащей с места поднялся и выпрямился во все три своих метра. Подул он на стол огневым духом, и тама драгоценностей появилася великая груда. Чего только там не было: и злато, и серебро и каменья всякие самоцветные!..
   – Забирайте всё это барахло с собою! – сказал Кащей непреклонным тоном. – Это мой тебе, Иван, подарок.
   Да только не согласился с Кащеем солдат. Нет, говорит, твоё величество – я-де человек простой и мне богатства поганые не надобны. Жив-здоров, мол, отселя уйду – и то ладно.
   А Кащей почему-то обрадовался.
   – Ну что же! – прогрохотал он раскатисто. – Поздравляю тебя, русский солдат! Преодолел ты последнее моё искушение. А теперь я награжу тебя по-настоящему. Положи руку на эти часы.
   Смотрит Иван – на столе часы круглые появилися в виде солнца с золотыми лучами. Положил он на них руку правую.
   – А теперь скажи вот что! – Кащей его поучает. – Раз, два, три, четыре пять – пусть мне будет двадцать пять!
   Сказал Иван в волнении сильном считалочку эту невразумительную и смотрит – а стрелки-то часовые назад побежали со скоростью невероятною. И чует Ванька – стал он изменяться...
   Себя-то он со стороны не видел, а если бы чуда такого он сподобился, то узрел бы процесс омоложения собственного. И чем дольше часики волшебные там крутилися, тем моложе и моложе солдатик наш становился...
   Наконец остановились стрелки бегучие, и превратился ветеран изувеченный почти что в юношу.
   – А теперь ступайте, – пробурчал Кащей, на них глядя. – Победил ты меня, Иван. Преодолел ты отважно страх да жадность, и силу с разумом мне воочию показал... Идите, идите, а то ещё передумаю! Возвращайтесь к себе на белый ваш свет и отныне ни царю, ни барам над вами воли нет!
   И перенеслись Иван да Марья мгновенно в Расею-мать. Смотрят – а там не осень холодная стоит, а лето жаркое. Обнялись они тогда крепко и пошли по полюшку по ромашковому в светлую-пресветлую даль.
    И ни грусть их более не посещала, ни тягостная печаль.

                Как-то я пошёл на свадьбу
                И там лихо пировал:
                Я с невестой наплясался,
                Жениха ж намордовал.

                Я откушал дюже много
                Из корыта из свиного,
                И ещё – ну вот нахал!
                Воду из ведра лакал.

                Пил я брагу, пил я вина,
                По усам они текли,
                И на пузо мне обильно
                Мимо пасти протекли.

                Эту сказку кто послушал,
                Тот уж верно молодец:
                Он набил брехнёю уши,
                Ну а сказочке...

                Конец.


Список малоупотребительных, специальных, жаргонных и устаревших слов и выражений.

Ажник, ажно, – аж, даже
Аки – как
Акромя – кроме
Балакать – разговаривать
Блукать – блуждать
Брательник – брат
Божница – церковь, храм
Булькотеть – булькать
Буркалы – большие глаза
Бухтеть – бормотать
Весьма – очень
Ввечеру; – вечером
Вместя;х – вместе
Восвояси – прочь
В ответки – в ответ
Во фрунт – во фронт, смирно
Враз – сразу
В умат – сильно пьяный, умотавшийся 
Вынать – вынимать
Выпростать – освободить
Выя – шея
Глаголить – говорить
Горазд – способен
«Губа» – гауптвахта, арестантская камера   
Дабы – чтобы
Дерябнуться – удариться 
Длань – рука, ладонь
До;лу – вниз
Допетрить – догадаться
Допре;ж – прежде
Дреколье – колы, рогатины
Жадоимец, жмот – жадина
Зарок – клятва
Заповедь – запрещение
Зачуханный – неряшливый, жалкий
Зело – очень
Зырить – смотреть
Ить – ведь
Ихний – их
Кавалергарды – отборная царская стража
Карга – ведьма
Кумпол – темя, голова
Каюк – конец 
Коли – если
Контрибуция – дань
Кремень и кресало – предметы для высекания огня
Кранты – конец
Куражиться – веселиться
Леси;на – дерево
Лыба – улыбка 
Лытать – убегать
Лиходей, лихоманец – злой человек
Лихоимец – страдалец, обездоленный человек
Ляд – что-то плохое, неладное
Мабуть – может быть
Малёхи, малость – немного, чуть-чуть
Маклыга – голова, башка
Могёт – может
Мура – чепуха
Метаморфозия – метаморфоза, превращение
Навный – потусторонний, мёртвый
Надысь, намедни – недавно
Нетути – нету
Нонеча – нынче, сейчас
Облучок – сидение для возницы повозки
Оброк – крестьянская повинность деньгами или продукцией
Отбояриться – отбиться
Оскоромиться – поесть мяса в пост или после поста
Ояренный – преисполненный яростью
Отселева, отсюдова – отсюда
Ошиваться – вертеться возле
Передислоцироваться – перейти, перебраться
Подлявая – подлая
Подначивать – задевать, подкалывать
Подрядиться – наняться
Пользительно – полезно
Почать – начать
Пошамать – поесть 
Пошто – почто, почему
Притулиться – прислониться, прижиться
Промеж – между   
Просадить – проиграть, пропить
Прохиндей – пройдоха, плут
Радивый – неленивый
Раскашлатить – растрепать 
Реготать – громко смеяться, хохотать
Робить – делать
Ротный – армейский командир роты
Рупь – рубль
Сбацать – сыграть на чём-либо
Сверебить – чесаться, зудеть
Сей – этот
Скобородие – благородие
Скоморох – хохмач, весёлый человек
Скарб – немудрящее имущество
Скаредный – прижимистый, жадный
Скроба – зависть
Скундёбиться – сжаться, согнуться
Снедь – еда
Справа – добротное имущество
Спроворить – организовать, провернуть
Стрёмный – беспокойный
Сызнова – снова
Сымать – снимать
Супостат – враг, противник
Супротив – против, напротив
Такенный – такой 
Таким макаром – таким образом
Такоже – также
Тать – вор, разбойник
Тож – тоже 
Трындеть – нудно говорить
Турпехлый – гнилой, истлевший
Учинить – сделать, причинить
Упырша – вампирша, кровопийца
Утекать – убегать
Ухайдакать – убить ударом
Фантасмагория – фантазия, неправда
Фарт – удача
Фланировать – медленно, неспешно передвигаться
Финтифлюшка – ерунда, никчёмная вещь
Хаживать – ходить
Харчи – еда, продукты
Хаять – ругать
Хвороба – болезнь
Чегось – чего 
Чо – что
Шкандыбать – хромать, идти с трудом
Шкода – проказа, забава
Шобла – толпа
Шукать – искать
Экзерциция – воинское упражнение
Энтот – этот