Колокольчик

     Ее смех, искренний и открытый как у ребенка,  каждый раз напоминал мне что-то, но понимание ускользало. Понял, когда, уезжая в очередной раз, она подарила мне хрустальный  колокольчик.
     - Позвени, когда взгрустнется. Я заговорила его, - сказала, улыбнувшись, и протянула на ладони  изящную вещицу, сработанную где-то в Богемии.
     То ли колокольчик был так хорош, то ли моя маленькая колдунья, действительно, заговорила его? Но каждый раз, когда я брал его в руки и легонько раскачивал, тихий перезвон действовал безотказно: дурную хмарь сносило с меня моментально.
     И вот... На на полу лишь осколки. Она неловко махнула рукой в порыве нашей ссоры, возникшей вдруг из ничего, и… Он ударился о паркет, весело звякнув в последний раз, и его останки поблескивают в лучах летнего солнца.


     ***               
     Она сидела за столиком у окна маленького кафе. Одна. Рассеянный, но спокойный взгляд ее блуждал по чугунному парапету набережной, припаркованным у тротуара машинам, прохожим.      
     А я шел по узкому тротуару, ничего не замечая вокруг, раздосадованный неудачными переговорами. Где-то в двух кварталах отсюда стояла брошенная мной в чужом дворе машина. Дойти, распахнуть дверцу и плюхнувшись в кожаное кресло, повернуть ключ зажигания… Скорее туда, где мне будут искренне рады, чтобы уже забыть приторно притворную улыбку на физиономии этого типа.
     Что же заставило меня посмотреть в окно?
     Встретился с ней взглядом. И что? И все…

     Я даже не понял, она хорошенькая или нет. Не потому, что не смог определиться, а потому что, встретившись с ней взглядом, ничего уже больше не замечал - только глаза.
     Кажется, у Шекспира?.. Да, точно. «Ее глаза на звезды не похожи…» А почему должны быть похожи? Почему, вообще, принято сравнивать глаза со звездами? Не знаю… В то июльское солнечное утро мне даже в голову не пришло такое сравнение. Так к чему здесь Шекспир? Совершенно ни к чему. Просто, запутавшись в суматошно мельтешащих в голове мыслях, схватил за хвост не ту.
     Попытка номер два. Ее глаза… Цвет… Да, меня поразил их ярко-зеленый цвет. Подумалось, что в природе такого не бывает. Линзы? Ну, подумалось и подумалось. Иди себе дальше… Но я стоял и смотрел. А она… Она  даже не пыталась отвести взгляд, в котором не было и тени смущения.
     Но вот она взяла с соседнего стула сумку, встала и ушла. А я, не двигаясь с места, все смотрел на опустевший столик. Почему я не ушел тут же? Задумался? О чем? Не знаю, не помню…

     - Привет.
     Я оглянулся.
     Невысокого роста, она едва доставала мне до плеча. Смешной хвостик светлых волос на макушке. Открытый взгляд. Кажется, она улыбалась. Но я, как и прежде, ничего не видел, кроме ее глаз в пушистых темных ресницах. 
     - Вы не похожи на человека, который куда-то спешит. Вы ведь никуда не торопитесь?
     - Нет, - ответил я, скорее машинально, не задумываясь. Но тут же понял, что это сущая правда: все дела на сегодня для меня неожиданно закончились неудачными переговорами; и улыбнулся. – До пятницы я совершенно свободен.
     Она рассмеялась.
     - А начиная с пятницы, у Пятачка случится цепь очень важных дел?
     - Ну да, на Пятачка я как-то не очень…
     - Вы и на Пуха не очень как-то… 
     - Увы…
     - Не огорчайтесь. Это поправимо. Хотя… - она прищурила левый глаз и, окинув меня изучающим взглядом, вздохнула.
     - Что-то не так?
     - Вы такой…
     - Какой?
     - Светский... Шикарный костюм, галстук… И ботинки прям светятся от чистоты…
     - Спасибо, что не сказали гламурный.
     - Шарм, обаяние…
     - Что? – не понял я.
     - Гламур – это очарование. А сейчас это слово стало почти синонимом вульгарности, - снова вздохнула она. – А вам… Вам бы больше подошла роль Кролика, она уверенно кивнула, подтверждая свои слова. – Но он такой зануда…
     «Зануда и есть. Старый, скучный зануда», - промелькнуло у меня голове.
     А она почему-то смутилась и, потупившись, принялась выводить мыском туфли какие-то иероглифы на асфальте.
     «Странно, - думал я, разглядывая аккуратную бежевую туфельку на ее ноге. – При таком-то росточке могла бы надеть туфли на каблуке повыше. А еще лучше – на платформе. Жуткие копытца, конечно, но…»
     Мысль  оборвалась на полуфразе, когда я заметил  девицу преклонных лет, как выражалась моя малолетняя племянница, если речь заходила о дамах около тридцати.  Всклоченная по моде копна иссиня черных волос, ярко-алая помада на губах… И ноги, ноги, ноги… Бесконечно длинные, заканчивающиеся теми самыми «копытцами». Высокие брюнетки – мой тип, но сосредоточенная решимость, с которой она на нас надвигалась, не привлекала, а настораживала. Казалось, что она сметет нас со своего пути, и, даже не заметив этого,  проследует как маневровый локомотив дальше. В самый последний момент девица чуть отклонилась в сторону и прошла мимо.
     «Что ж, - подумал я, вернувшись взглядом к своей незнакомке, - в маленьких девушках определенно есть свое очарование, и ножка в изящной туфельке… Кто сказал, что это плохо?»
     Пользуясь тем, что она все еще  упорно разглядывала что-то под ногами, я, наконец,  разглядел ее. 
     От ног, скрытых почти полностью длинным широким подолом легкого платья, взгляд мой поднимался выше. В отличие от юбки, вуалирующей некоторые интересные подробности фигуры, облегающий верх платья не скрывал в меру объемные округлости в области груди, а глубокий вырез открывал нежную красивую шею. Пропорциональные, правильные черты лица, четкие и яркие от природы. Мне, по крайней мере, не удалось разглядеть следов косметики.
     Да, она была очень хорошенькая. Можно даже сказать – красивая. Но мне почему-то не хотелось давать ей такого определения. Красота для меня подразумевает некоторую статичность, холодноватую сдержанность, что всегда вызывало во мне отстраненность, что ли? Восхищенный взгляд со стороны, но подойти близко, дотронуться… Нет, такого желания у меня никогда не возникало. Впрочем, я не особо афишировал эту свою странность, и друзья не могли понять, почему, оценив по достоинству красоту женщины, я спокойно проходил мимо.
     Оторвавшись, наконец, от начертания иероглифов, она посмотрела на меня. Не глаза – глазищи… Я снова утонул в них. Банально? Наверное. Но что бы сейчас не произнес про себя или вслух, все уже кем-то однажды было сказано и множество раз повторено, а, стало быть, прозвучало бы не менее банально.
     - Вы не уходите, значит, не рассердились на мою бесцеремонность, да?
     – У вас цветные линзы? - вместо ответа, спросил, удивляясь самому себе, ведь уже понял, что никаких линз не было и в помине.
     - Линзы?.. – она удивленно приподняла брови, но быстро сообразив, о чем идет речь, рассмеялась.
     - Часто об этом спрашивают?
     - Нет, вы - первый… Знаете, из вас может выйти вполне себе Винни-Пух. Ага.
     - У меня есть задатки?
     Она кивнула.
     - А, может,в таком случае куда-нибудь отправимся, а? Не откажитесь на сегодня стать моим Пятачком?
     - Поросенком? - она сморщила и почесала нос. - Нет, не откажусь. У меня впереди целый день и я, честно говоря, не знала, на что его употребить.
     - Так куда пойдем мы с Пятачком?
     - Пятачок следует, он не выбирает.
     - Вот так, значит? Хорошо, я принимаю правила игры. И мы отправимся…
     Я огляделся по сторонам. Людской поток по тротуару, поток машин по проезжей дороге… Серый асфальт, жмущиеся друг к другу дома… Почему раньше этот привычный антураж не казался мне таким скучным? Пыльно и душно… Перевел взгляд на отливающую сталью узкую полосу канала, и сразу отчетливо понял, где мне хочется сейчас оказаться.
     - Знаю, куда мы отправимся.
     - Куда?
     - Пятачок следует, не задавая вопросов, нет?
     Она весело кивнула и протянула мне руку. Я легонько сжал ее маленькую ладошку в своей ладони, и что-то изменилось. Что? Понять не смог, да и не хотел. Просто в одночасье избавился от груза прожитых лет, превративших меня в холодного прагматика. И?.. Легкость и беззаботность двадцатилетнего шалопая, каким я был двадцать с лишним лет назад? Да! И мне это нравилось!

     На Дворцовой набережной мы сели на маленький теплоходик, который помчал нас на своих подводных крыльях вдоль набережных к Финскому заливу.

     Что было дальше?
     Полюбовавшись на каскад со сверкающим на солнце золотом Самсоном, мы бродили по паркам Петергофа. Сколько же лет я здесь не был? Даже растерялся - многое здесь изменилось. Смешно, но не я, а она уверенно водила меня среди фонтанов и цветов, попутно толково рассказывая о местных достопримечательностях. Не подозревая до сих пор, что меня может заинтересовать рассказ об архитектурных стилях и прочей историко-искусствоведческой ерунде,  слушал я ее внимательно. Правильная неторопливая речь, не перенасыщенная датами и цифрами, которыми всегда грешат экскурсоводы, привлекла праздношатающихся туристов. Постепенно мы обрастали  толпой зевак, следовавшей за нами по пятам. Сначала я не  обращал на это внимания, но освоившийся и осмелевший народ стал задавать вопросы, и это уже начинало раздражать. Тогда-то, наверное, я и осознал впервые, что не хочу ее ни с кем делить. Пока я обдумывал план, как нам от них оторваться, она решила эту проблему очень просто.
     - Все, - сказала она, остановившись, - я устала. И хочу есть.
     - Угу, - кивнул я. – Давно ждал, когда ты это скажешь.
     - Пустое вы сердечным ты, она, обмолвясь, заменила…
     - Пред ней задумчиво стою; свести очей с нее нет силы…
     Она в удивлении приподняла брови.
     - Да, еще что-то помню, - усмехнулся, чтобы скрыть смущение, но продолжил. – И говорю ей: «Как вы милы!» И мыслю: «Как тебя…»
     Она покачала головой и прикрыла мне рот ладошкой.
     - Довольно поэзии. Здесь полно всяческих пунктов питания, но хотелось бы где-нибудь на свежем воздухе. Ты как?
     - Мне показалось, или Пятачок, действительно, стал проявлять не присущую ему инициативу?
     - Ой, - только и произнесла она, потупилась, изображая смущение, и принялась мыском туфли снова рисовать иероглифы, но уже не на асфальте тротуара, а на посыпанной мелким гравием дорожке.

     Я совершенно не замечал времени, а день, тем не менее, давно сменился вечером. 
     Мы стояли, облокотившись на белую балюстраду набережной, и смотрели на залив. Жара спала, от воды тянуло прохладой. Усилился ветер, играя ее волосами, стянутыми в хвостик, который уже не казался мне смешным – он был трогательным. И вся она в легком платье без рукавов… Нестерпимо хотелось обнять ее, прижав к себе, согреть.
     - Ты не замерзла?
     - Нет, - покачала она головой. – Хорошо!..
     - Что хорошо?
     - Здесь хорошо. Спасибо, что привез меня сюда.
     - Тебе спасибо…
     Если бы она сейчас спросила: «За что?», я бы, наверное, расстроился. Не знаю почему. Она не спросила. Просто посмотрела на меня. Глаза ее уже не были прозрачно-светлыми, но темная, густая зелень их завораживала еще больше. И я смотрел, смотрел… Она не отводила взгляда. Продлись это еще хоть немного, я бы не выдержал и поцеловал ее. Но она вдруг нахмурилась и, отвернувшись в сторону, озабоченно спросила:
     - Который час?
     Я взглянул на часы.
     - Одиннадцатый…
     - А точнее?
     - Четверть одиннадцатого.
     - Много… - вздохнула она.
     - Мама строгая? – глупо пошутил я.
     - В половине двенадцатого мне нужно быть на Московском вокзале.
     - Ты?..
     У меня перехватило дыхание. Не фигурально, а буквально. Что же это?  Взрослый дядька и вдруг…
     - Да, - кивнула она. - Я уезжаю. Поезд в двадцать три пятьдесят пять.

     Отчего в такси между нами появилась неловкость? Таксист? Но он только раз оглянулся назад; поинтересовался, не мешает ли музыка? Она посмотрела на меня - я это чувствовал - но, не повернувшись в ее строну, ответил, что музыка не мешает. Я злился? Да нет, это была не злость, а скорее досада. Досада, что веду себя как глупый мальчишка, ожидания которого обманули. Но ведь никакого обмана не было. Ну, не сказала она, что уезжает, так что? С какой стати она должна была об этом предупреждать? А если бы сказала? Что бы изменилось? Все или ничего? Я не знал ответа на этот вопрос. И это меня начинало бесить. Раздражение мое, видимо, было столь очевидно, что она отвернулась к окну.

     Такси остановилось у вокзала. Она дотронулась до моей руки.
     - Не выходи. Совсем не обязательно меня провожать.
     Если бы она этого не сказала, то я бы так и поступил: остался в машине и поехал дальше. Но она сказала, и я вышел вместе с ней. Назло. Только вот кому?
 
     До отправления поезда оставалось чуть больше пяти минут. Мы стояли на перроне возле ее вагона, она что-то тихо говорила, но я не слышал. Я думал о том, что сейчас она сядет в вагон, поезд тронется, и я больше никогда ее не увижу. Это звучало у меня в голове, повторяясь и повторяясь: «Я больше ее не увижу. Я больше никогда ее не увижу. Никогда. Не увижу. Больше никогда». Усилием воли включил рассудок: «И что? Завтра уже обо всем забуду. Хорошо, не забуду сразу. Буду вспоминать как милое приключение. Какое-то время. Потом все сотрется из памяти. Или заляжет где-то глубоко-глубоко в подсознании, не тревожа, не вызывая ненужных воспоминаний. Так будет. Сколько раз уже было».
     - Это хорошо… - расслышал, наконец, ее слова.
     - Что хорошо? – переспросил, выплывая из внутреннего тумана мыслей в реальность.
     - Хорошо, что все так заканчивается. Правда? Воспоминание будет приятным, без горчинки. Ну, я пойду, да?
     Она отвернулась и пошла к двери вагона.
     - Подожди!
     Она оглянулась. Я подошел к ней и увидел в ее глазах слезы.
     - Утром глаза у тебя были светло-зелеными, вечером темно-зелеными, а теперь…
     - А теперь? - совсем невесело улыбнулась она.
     - Теперь они мокрые…
     - Нелепо, да?
     Я отрицательно покачал головой.
     - Так грустно отчего-то… А я… Я такая плакса.
     Она моргнула, и вниз пробежали две капельки, оставив мокрые дорожки на ее щеках. Выпендриваться и дальше, сохраняя независимый вид, было глупо, и я обнял ее, прижав к себе.
     - Спасибо тебе за все, Винни.
     - Вообще-то меня зовут Саша, Александр.
     - Правда?
     Она подняла голову и посмотрела мне в лицо.
     - Да. Что тебя так удивило? Самое, между прочим, распространенное мужское имя во всем мире.
     - Оно не только мужское…
     - Ну, да… И что?
     - А то, что меня тоже зовут Саша.
     - Серьезно?
     Она кивнула и рассмеялась.
     - У тебя удивительный смех… Потрясающий, волшебный… А плакать не надо. Ты ведь не будешь больше плакать?
     - Я очень постараюсь.

     - Отъезжающая, проходите в вагон, поезд отправляется, - сказала проводница, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

     Саша приподнялась на мысочки и, поцеловав меня в щеку, хотела отстраниться, но я не выпустил, обняв еще крепче, поцеловал в губы, которые открылись навстречу моим, и поцелуй получился долгим и столь чувственным, что естество мое откликнулось сладостным напряжением.

     - Девушка! - сурово окликнула ее проводница.

     Саша вошла в вагон, и за ней тут же захлопнули дверь.
     Через мгновение я увидел ее у окна. Она улыбалась. В последний момент я успел протянуть в открытое окно свою визитку. Поезд тронулся, она помахала мне рукой, в которой держала белый картонный прямоугольничек.


     ***
     - И о чем мы мечтаем?
     Она стояла передо мной с веником в одной руке и совком в другой.
     - И чему так радуемся?
     - Колокольчик жалко.
     - Ага, поэтому и улыбка до ушей! - она кивнула и принялась сметать осколки.
     - Дай, я... Ты ж такая ловкая, что непременно обрежешься.
     Без малейшего сопротивления она передала мне бытовые орудия. Я смел то, что еще недавно было волшебным колокольчиком, и пошел на кухню.
     Когда  вернулся, она стояла ко мне спиной у окна и смотрела на сыпавшиеся с неба крупные капли, сверкающие на солнце.
     - Дождь… - сказала она, оглянувшись на мои шаги, и тут же снова отвернулась к окну. - После такого дождя на небе непременно должна появиться радуга…
     Я подошел, обняв, скрестил руки у нее на груди и, наклонившись, прижался губами к ее уху.
     - Пятачок…
     - Да, Винни? - отозвалась она также тихо.
     - Зачем мы ссоримся?
     Она пожала плечами.
     - Давай не будем больше ссориться.
     Она повернулась ко мне лицом, поднявшись на мысочки, обняла меня за шею, и я  приподнял ее над полом.
     - Никогда-никогда, да?
     - Никогда-никогда…
     - Ты так давно не называл меня Пятачком…
     - Это я зря. Ты же самый настоящий Пятачок.
     - Да?
     - Да. Нежная, трепетная и такая маленькая… А я неуклюжий медведь. Старый и нудный.
     - Нет, ты не такой. Нет.
     - А какой?
     - Сильный, большой и мудрый. Знаешь, как я люблю тебя?
     - Как?
     - Вот так! – она широко развела руки. – Это значит - много-много, - и снова крепко обняла меня. – Это значит - сильно-сильно.
     - Никогда ты не повзрослеешь, чудо мое чудное.
     - Это плохо?
     - Это замечательно!