Порок сердца, порок воли

I
Девушки у Вити Киселева не было. Не то чтобы он был какой-то дефективный, но вот не случалось  построить серьезные отношения. Не встретил он еще ту одну-единственную, которая была бы для него самой-самой лучшей. Сейчас какие девки? Только пиво пить с сигаретками, да по подъездам ссать. Так объясняла Витькина мать соседкам, несущим вечернюю вахту у подъезда. Да и сам Витька постепенно  всерьез поверил, что  здесь, в этом городе, нет достойной его девушки. На самом деле он уже целый год как был влюблен в Ольгу Росу, красивую девушку из сериала, который так любили смотреть его мать, а потом и сам Витька пристрастился.
«Любовь сквозь ненастья» - так романтично назывался  многосерийный клубок хитросплетений и интриг, затеянный против милой девушки, приехавшей из провинции в Москву, и сохранившей, несмотря ни на какие испытанная,  чистоту своей души. И когда играла музыка в начале фильма, и шли титры с именами актеров, Витек с замиранием сердца представлял себе, как вместо имени Ольга  Роса,  было бы написано Ольга Киселева. И от этого в его груди сладко щемило, и он, опьяненный своей мечтой, предлагал матери вынести мусорное ведро – идти надо было к соседнему дому. И пока он собирался и  шел, он все представлял себе в воображении – они с Каролиной, героиней сериала, выходят на работу  вместе утром из дома. Витька держит ее за руку, чувствует тепло ее ладошки, он провожает Каролину до остановки, а сам идет уже в обратном направлении – совсем недалеко, в соседнем квартале, находится  завод, на котором они с матерью работают. Обратный маршрут от  мусорных баков совпадал с возвращением с работы Витьки и его звездной супруги. Воображение на этот раз подготовило ему встречу с супругой   возле подъезда - разница между актрисой Ольгой Роса и ее героиней  Каролиной Витьку особо не интересовала.
Нет, у него были не только воображаемые подруги – Ольга – это мечта, такая далекая, но достижимая  мечта. А среди настоящих была  Светка – полноватая,  прыщавая, скучная  - сериалы не любила, любила пиво пить. Он как-то попробовал вместе с ней пару серий посмотреть, но она дальше начала первой  не потянула. И Витька разочарованно сказал ей: - Ну ты совсем искусством не интересуешься. И вообще, на его Каролину она совсем не была похожа.
В свои двадцать восемь лет Витек никаких сильных  чувств особо не переживал. Нет, у него было чувство радости, когда, после года отложений со своей скромной получки он приобрел подержанный комп, но это было совсем другое. А вот так, чтобы постоянно думать о человеке, все время представлять его в воображении – это впервые.
Мать воспитывала Витька одна. Родила поздно, почти в сорок лет, как раз в самом начале перестройки. Жить было тяжело - на одну зарплату инженера не очень-то разгуляешься, поэтому жили бедно, а из принципов у Витька сложилось пренебрежительно – осторожное отношение к деньгам. Не имея возможности ими владеть, он научился ими пренебрегать. Учиться он не особо хотел – способности были, но все как-то было лень. Поэтому школу часто пропускал – мать сутками была на работах,   следить за его успеваемостью и посещением было некому. Когда встал вопрос о том, что делать после школы – пошел работать охранником на завод. Встречал у вертушки и провожал  начальство, проверял документы –  был при деле, слава Богу. По характеру спокойный, неконфликтный, как говорила мать, он очень ровно относился к тому, что многие его ровесники   уже достигли чего-то. Не то, чтобы его это не цепляло – просто он об это никогда не задумывался. Его не привлекала блестящая карьера, дорогая жизнь – все, что в этом возрасте так будоражит умы молодых людей.  Выросший в бедности, и не знавший ничего другого, он искренне полагал, что деньги – развращают, и  если работа нравится, то надо работать и за маленькие деньги – главное, получать удовольствие. И если бы позволяла жизнь,   то на любимой работе  он бы работал бесплатно.
Беда пришла откуда не ждали. Новость о неожиданном сокращении сообщила ему мать – он был на сутках, и ничего такого вроде бы не наблюдалось – разговоры никакие не шли, однако матери позвонила ее кума, Витькина крестная, которая работала в отделе кадров: необходимо была оптимизировать штат охранников, из двух  кандидатур выбрали  Витька, потому что второй охранник, Жора, от которого вечно разило перегаром,   был женат, имел двоих детей, и еще двум, от первого брака,  выплачивал алименты.
Вечером пришла тетя Аня, Витькина крестная. Глядя на подавленного крестника, она успокаивала его: - Ничего, вот я Сережке позвоню, он тебе поможет. С ним и встретишься. Сережка, сын тети Ани, был в Москве человеком пристроенным – он таксовал, имел уже свою машину марки «девятка», жил с женщиной – коренной москвичкой,  разведенной, у которой был   ребенок. – И тебе помогут устроиться. Не облезут,  – говорила крестная.
Через несколько дней, с сумкой марки  а ля «челнок», в которой было несколько пар носков, туалетное мыло, бритвенные принадлежности и полотенце, а из продуктов  - хлеб, лапша быстрого приготовления, именуемая в народе «бичкой», и кусок сырокопченой колбасы «браунгшвейской» - гостинец крестной, Витек стоял на вокзале. Провожали его мать да крестная.
– Приедешь в Москву, сразу позвони Сережке. Телефон его я тебе дала. А потом и нам отзвонись – так, мол, и так. Все нормально, жив-здоров. Времени оставалось мало, проводник нервно поглядывал на горе-пассажира и его провожающих, и мать, которая в институте была редактором атеистической стенгазеты, перекрестила Витька в дорогу – он вошел в вагон.  Постепенно, незаметно набирая скорость, Витька поплыл в одну сторону, вперед, а его мать и крестная – остались сзади.



II

Если в детстве  у Ольги Росы спрашивали, кем она хочет быть, то она отвечала, не задумываясь: артисткой!  Такой же ответ она давала, и будучи  выпускницей одиннадцатого класса – к поступлению готовилась серьезно, занималась на совесть, - за время экзаменов она похудела на 8 килограмм. Что при ее росте – метр шестьдесят, было довольно ощутимо. И первого сентября в аудиторию среди прочих студенток вошла необыкновенная девушка – ростом – чуть ниже среднего, огромные глаза, на правой щеке ямочка,  светло-русые волосы, и немного смуглая кожа – чтобы уехать в Москву, до самого сентября шабашили с матерью, вот и подзагорела.
Учиться нравилось, а денег не было, и потому порой приходилось  совсем туго. Мать не помогала - все  болела. Чем именно болела ее мать, Оля не говорила никому, кроме своего парня – он учился курсом старше, на режиссерском отделении. Тоже бедствовал, хотя старался всячески поддержать Олю, как только появлялась такая возможность. И сам мог не поесть, а Ольге покупал что-нибудь – то шоколадку, то сок. А как только смог зарабатывать, на третьем курсе, то стал уже настоящие, роскошные подарки делать.  Как Ольге мать сказала, настоящий мужик. А Александр и был настоящим мужиком. Отслужил в армии, домой, в Северодвинск, не вернулся, перебрался  в Москву – служил в Подмосковье. Как ни странно, во ВГИК поступил с первого раза. И бесплатно. Когда увидел на капустнике, первокурсницу Ольгу, его как пот прошиб – понял, что эта девочка - его, на всю жизнь.  Подошел, поздоровался, и больше уже от нее ни на шаг не отошел. И не подпускал никого.
Много всего хорошего было – и капустники, и штырки – это значит, подработки – тамадой, клоуном, кем только Ольга не была, а рядом неизменно Сашка – или с камерой -  для портфолио материал, или тоже в какое-нибудь чучело влезет – ржунемогу! И даже отдыхали во  многих местах – и в  Таиланд летали, и на Алтай ездили, и где только не были – но это уже тогда, когда Сашка работать стал, на четвертом, пятом курсе. Потом был его выпускной, все ужасно напились, и Сашка, полу-шутя, полу-серьезно,   стал всем объяснять, что вот, завтра, когда он проспится, то сделает одно очень интересное  предложение Ольге Росе, от которого, как он самонадеется, та не сможет отказаться. Все смеялись, понимая, о чем идет речь, и Оля смеялась, потому что накануне у них был разговор, и завтра они собирались идти в ЗАГС подавать заявление. Учиться Ольге оставался последний год.
В жизни есть такие моменты, которые не хочешь помнить. Ты знаешь, что они были, что они есть в твоей жизни, но сознательно отторгаешь их. И от этого становится не легче, а наоборот, как-то тяжелее. Все время кажется, что за тобой кто-то наблюдает, кто-то знает о твоих грехах и есть опасность, что когда-нибудь этот кто-то, пусть даже невидимый, пусть даже, находящийся внутри тебя, раскроет перед всеми твою страшную боль, твою ошибку, пусть, пусть даже этот кто-то - всего лишь навсего твоя совесть.
В ЗАГС они тогда не попали – ее пригласил на прослушивание главный, причем было это еще на выпускном капустнике, он подошел в Ольге, непринужденно поздоровался: - Привет. И она ошалела от такого демократичного общения, и почти весь остаток вечера – немного, правда, провела, беседуя со Стасом (он так просил называть) и его друзьями. И даже Сашка сказал, что если бы это был не главный, то он бы даже разыграл сцену ревности. Пошутил, конечно.
Следующий день – субботу, Оля весь день провела со Стасом. Сначала они репетировали одну сцену из  пьесы его друга, молодого драматурга – пьеса, как сказал Стас, в стиле постмодернизм – здесь надо не бояться проявить себя, почувствовать форму, цвет слов, которые имеют свою магию, как и цифры.  И Оля старательно произносила русские скороговорки, написанные задом наперед, а потом, громко, по - французски, где-то из-за кулис, густой мужской голос произносил: - Франция! Сцена заканчивалась долгим поцелуем. Поскольку партнеров, кроме Стаса, не предвиделось – репетировали они в малом зале, утром, то Стас подавал те немногие реплики, которые были в сцене, и, уж конечно, не упустил возможности принять непосредственное участие в финале сцены – поцелуй репетировал один раз, но на совесть, от души. Он обращался к Оле на «вы»,  при этом не заигрывал, не улыбался сладенько, и это вселяло доверие, и позволяло думать, что гений - режиссер ищет новые формы, чтобы писать  историю нового театра, доселе никому не знакомого и неизведанного.
Задержались надолго – потом поехали ужинать, и Оля вдруг вспомнила о том, что впервые за все годы, проведенные вместе с Сашкой, она так ему за весь день и не набрала, не позвонила ему, и на его звонки не отвечала, а он, конечно же, звонил, но в телефоне, как назло, села батарейка.
– Ой, извините, мне надо позвонить. Так неудобно вышло. Мой парень, наверное, уже потерял меня, вот только телефон мой сел. – Да-да, конечно, можете воспользоваться моим. Вы его номер наизусть помните? – Конечно, -  улыбнулась Оля, столько времени вместе. Сашка не кричал, не отчитывал ее, а только спросил: - Ты где? – Я в Арарат. Но ты не беспокойся, все в порядке. Ничего страшного. Извини, так получилось…
Впервые Оле было как-то неудобно говорить - общие, дежурные фразы;  она тогда  поняла: что-то в ней стало не то,  изменилось, заставило  соврать, искривить душой по отношению к любимому, близкому человеку. – Я сейчас приеду. Будь на месте и никуда не уходи.  Сашка положил трубку. – Ну вот, сейчас мой парень сюда приедет. Расстроился, наверное. – Ну что за пустяки, Оленька, мы же свободные люди, мы – люди искусства, нам надо доверять, в нас надо верить! А когда вы будете репетировать с настоящим партнером? А он, я вам скажу, прямо - таки знойный мачо, тогда что, от роли отказываться? Дичь какая-то, ведь Саша – сам режиссер, пусть начинающий, но он должен понимать, что и где уместно. Вы еще не поженились, а уже – необоснованная ревность, а дальше он, что, вам будет запрещать играть, сниматься?  - Да, - сказала растерянная Оля. – В какой-то степени вы правы. Я поговорю с ним…

III
Сентябрь выдался дождливый, холодный – мокрый, мерзкий сентябришко, как сказал Стас. Он удивительным образом мог придумывать новые слова, вообще он был талантливым человеком.
Оля уже ночевала у Стаса, и даже собиралась переезжать к нему жить. Как-то на удивление быстро развивались эти отношения, уничтожавшие прежние, разъедавшие их словно ржавчина. На Сашку в это время нельзя было без боли смотреть. Они с Ольгой договорились, что пока она поживет в общаге, не будет сразу все так резко менять. А  Сашка в это будет жить у друзей – он еще на что-то надеялся.
 На самом деле, ни у каких друзей он не жил, а уговорил тетю Валю, вахтершу, и та дала ему ключ от кладовки, где хранились ведра,  метлы, лопаты для уборки снега, и Сашка поздно вечером приходил в общагу, пробирался в затхлую кладовку, и, лежа на прохладном от влаги топчане, думал о том, что сегодня, по сведениям тети Вали,  Ольга пришла рано, и никуда не собирается, и боль его  слегка притуплялась, и он даже забывался на некоторое время.
Общительный от природы, обаятельный, подающий большие надежды, молодой режиссер Александр Баргузин, мог, конечно же, переночевать у кого угодно – друзей было море, и девушек, которым он откровенно нравился, но  дело в том, что он не мог никого видеть -  лица его знакомых, друзей, бывших однокурсников, доставляли ему поистине  физическую боль. Все это время -  после того как Ольга рассказала ему о своем романе со Стасом Авдеевым, Сашка словно и не жил. Ему все казалось, что это – кошмар, и что он сейчас проснется, и все будет как раньше. Он просыпался, а кошмар не проходил, и от этого ему казалось, что у него умер кто-то очень близкий и родной, тот, кого  любишь больше жизни, и за кого не жалко ее  отдать – такую, оказывается,  никчемную,  никому ненужную. И становилось больно так, что хотелось выть волком, лезть на стены, чтобы притупить эту адскую, нарывающую боль, как гангрена, пожирающую постепенно весь организм – сначала мозг, потом душу, а после – тело. Пить пробовал – не помогало, только раздражения больше, и ненависти. Казалось, что хуже уже быть не может. А все-таки могло.
Когда позвонила Ольга – не сразу поверил. Взял трубку, сказал: - Привет, девочка, я так рад твоему звонку. – Саша, ты извини за беспокойство, но мне тебе надо кое-что сказать, - Оля говорила немного деловым тоном, наверное, для того, чтобы прикрыть свою неуверенность. - Да, моя хорошая. – Саша, - Оля оборвала его на полуслове. – В общем, я переезжаю. К Стасу. Ну действительно, хватит продлевать эту акцию милосердия, мы уже давно не вместе, и зачем обманывать самих себя, или кого-то. Я вещи пока не все собрала, только самое необходимое, а ты возвращайся в общагу, хватит по друзьям ходить. Извини за беспокойство. До свидания.