Поэт 67-го года

Косой луч изредка пробивался сквозь густую пелену облаков, как бы напоминая, что крещенские морозы остались позади. Еще чуть-чуть, и весна вступит в свои права, оттеснив молчаливый холод в самый конец годового цикла. Идущие мимо все чаще и чаще улыбаются и открывают рты в поисках собеседника - слова больше не замерзают у них на языке. Дети радостно срывают с кучерявых голов шапки, чтобы снова надеть их перед дверью своего дома. Греются в выхлопных газах румяные парикмахеры, выкуривая сигарету за сигаретой. Продавцы "Обновки" щебечут на ступеньках, радуясь долгожданной свободе после многомесячной магазинной духоты. Проснулись мухи и, как одуревшие, носятся над людьми, словно крохотные ангелы. Стекла витрин такие чистые, что мухи тычутся в них, как полуслепые младенцы - в утробу матери. Даже древний орех хитро поскрипывает, обещая обрушить нам на головы высохшие сучья лишь в марте, никак не раньше.

Дорожный шум и рыночный гвалт делают твои и без того небольшие шансы на уединение со своими мыслями совершенно мизерными. Сидящая на орехе ворона ошарашенно крутит головой, не понимая, откуда и зачем столько суеты. Давно привыкшая к этому кошка облизывается возле "дешевой" аптеки в ожидании молока. Старшеклассники на остановке яростно и с матерком обсуждают возможность шашлыков на выходных. Вон там, неподалеку, куплен первый после холодов пломбир. А на той стороне улицы, ставшую бесполезной, дубленку несут, изящно перебросив через руку.

Казалось, только он один не улыбался и не думал о грядущей весне. Он размышлял о прошлом. О прожитых им веснах и зимах. О том, как впервые закричал его внук. О том, что пломбир когда-то стоил 20 копеек. О том, что дубленку раньше называли тулупом. О том, что тогда было лучше, чем сейчас. Автомобили были такие же блестящие, но не такие дорогие. А слова "хлеб" и "молоко" являлись рекламой.
Потертый полушубок свисал с его худосочных, изорванных жизнью, плеч. Захватанная сотнями рук шапка сползла на левое ухо. Брюки и ботинки находились в процессе распада. Руки в карманах, чтобы не выдать болезненную дрожь. Возможно, его кто-то ждал дома. Но он продолжал упрямо стоять, в надежде окидывая взглядом каждого прохожего.

Книги лежали прямо на земле. Картона в этот раз он найти не смог. Некоторые из них стояли под углом, прислоненные к плинтусу цветочного магазина. У каждой была своя история, свой возраст. Но вот сейчас, жизнь привела их сюда, на эту улицу. Интересно, сколько хозяев им пришлось поменять. Сколько рук гладили эти страницы, сколько слюны осталось на их уголках? Сборище разных авторов, издательств и жанров на этом куске тротуара. Англичане, чехи, немцы лежат на русской земле в ожидании покупателя. Когда-то они стоили целое состояние, теперь - копейки. Сорок лет назад ими восхищались советские школьники, а ныне топчут "дети айфонов и планшетов", брезгливо морщась при виде этого небольшого "развала". Людям стало стыдно делать с книгами то, для чего они, собственно, и созданы - открывать и читать их. Пряча глаза, они проходят мимо.

А вот... кто-то остановился. Все внимание книг переключилось на потенциального хозяина. Старик, с трудом нагибаясь, принялся нахваливать товар: сначала неспешно, как бы разгоняясь и разрабатывая язык после длительного молчания, затем - веселее и многословнее. Немолодая уже женщина протянула руку. Томик Чехова был рад размять затекшие корешок и страницы. Смахнули пыль, заскрипел мозолистый переплет. Вкусно прошелестел "Вишневый сад". Несколько секунд изучается оглавление, а после - все то же самое. Захлопнули со словами "у нас все это есть". И знания вновь под замком. Книга устало вздохнула и привычно опустилась на холодный асфальт.

Старик окинул печальным взглядом своих питомцев, как бы извиняясь. Они все понимали и прощали. Его седые усы неровно вздрагивали. Истосковавшиеся по куреву губы бормотали нечто бессвязное. Может быть, молитву или чье-то имя. На изрезанное морщинами лицо легла еще одна борозда. Кривая колея глубоко невыразимой грусти, сколько их уже таких было. И еще будут, несмотря на усердие. Несмотря на детей, внуков, солнце и весну.

Налетел ветер, потрепав старика и разогнав скуку. Игриво смеясь, этот весенний порыв хлестнул Ремарка, раскрыв того где-то на середине. Влюбленные Робби и Памела с упоением пили коньяк, наслаждаясь друг другом, Кестер ремонтировал машину, а Ленц бежал на баррикады. "Эх, - подумал старик, закрывая книгу и наткнувшись на немецкую живопись прозы, - А жизнь-то кипит там, внутри этих книг. Они переживают много всего интересного, а мы просто стоим на ветру. Как же скучно было бы Им читать однообразный ход нашего унылого бытия".

Внезапно он заметил молодого человека. И сразу понял, что "этот" мимо не пройдет. Он раскусывал их издалека, по живому огню в глазах. Дух приключений окутывал их, словно эфир, перенося в дивные сады и темные леса, в бескрайние пустыни и скалистые ущелья в поисках сокровищ, любви, друзей и опасных авантюр. Его прыгающая походка говорила о желании пуститься в путь немедленно. Беспокойное сердце пело, а неровные зубы выстукивали озорной ритм. Взлохмаченные волосы он на ходу приглаживал рукой.

Увидев книги, замедлил ход. Поравнявшись со стариком, он и вовсе остановился. Оба улыбнулись. Спустя пару секунд они уже были старыми товарищами. Не внешне, - внутренне. Более старший из них не стал ничего расхваливать, а просто сказал:
- Возьмите, что нравится.
Парень с интересом осмотрел все. Затем по второму кругу. Выделил для себя двухтомник Гашека. Полистал и вопросительно глянул на старика.
- По двадцать пять за том, - чуть виновато сказал тот и добавил: - Чуть подклеить, и еще сто лет прослужат.
- Хорошо. Я сейчас схожу в магазин, тут недалеко, и вернусь. Отложите их тогда, ладно?
- Так возьми их сразу, а деньги занесешь на обратном пути. У меня склероз, я забуду. Серьезно.

Парень неопределенно махнул рукой в одном ему известном направлении:
- Говорю же, через десять минут вернусь. Тут близко.
"Не вернется" - подумал старик, глядя в удаляющуюся спину. "Вернусь, - подумал молодой человек. - Обязательно вернусь".

И вернулся. Ему понадобилось чуть больше, чем десять минут, но он вернулся. Старший товарищ обрадовался, увидев младшего, и бережно подал тому книги.
- Хоть сигарет теперь куплю, - улыбнулся старик, пряча деньги во внутренний карман изношенного полушубка. - А то с утра стою, и никого. А тебя как зовут?
- Денис. Вы тут каждый день стоите?
- Когда как. Знаешь, у меня внук - тоже Денис, - он разговорился, понимая, что не зря вышел на улицу. - Когда дочь легла в роддом, я так и знал, что будет либо Денис, либо Андрей. Я им так и сказал. А я, вообще-то, поэт.

Парень с еще большим интересом взглянул на старика, но тот, приняв удивление за недоверие, поспешно добавил:
- Да-да. Ты не думай. Я стихи с 67-го года пишу. Фамилия моя - Драчёв, Вячеслав Викторович. Дети мои стихи даже в интернете выкладывают. Ты не пользуешься интернетом?
- Бывает. Значит, вас там можно найти, да?
Вячеслав Викторович начал рыться по карманам, приговаривая:
- Сейчас, сейчас. Я тебе запишу. Эх, ну была же где-то бумага. Прочти "Странную сказку". Непременно прочти. Да где же бумага?!
- Ничего, я запомню. У меня хорошая память, - сказал Денис и тут же прикусил язык, вспомнив о склерозе старика.

Тот с восхищением смотрел на парня, благодаря судьбу за встречу, Дениса за покупку, а себя - за проницательность. Неловкий намек на склероз он даже и не заметил. А может, просто тут же забыл.
- Можно, я тебя обниму? - и, не дожидаясь ответа, сгреб молодого человека в охапку.

Мимо шли люди. Удивлялись, сомневались. Качали головой. Думали об этом и вновь возвращались к своим мыслям. Проносились автомобили. Шумел рынок. Приближалась весна с ее капелью и пением котов. И прямо посреди всего этого один человек обнимал другого. В знак доброты и признательности.
28.01.- 03.02.2013г.