***

ИНТЕРВЬЮ С СОБОЙ

Было пасмурное утро. За окном, несмотря на лето, творилось что-то противное: дождь не дождь, а нечто серое, тягучее, сырое. Поэтому и настроение было подстать погоде. Ничего не хотелось делать. Никого не хотелось видеть. Мысли тоже гуляли где-то, по неизвестным мне адресам. Даже выть и то не хотелось. Ну, бывает так, случается.
Незаметно, словно под действием наркоза, проползли несколько часов безделья и нудьги. Мне внезапно почудилось, что кто-то скребётся. Внимательно присмотревшись, я увидел, точнее, почувствовал, что тихой, невзрачной, серенькой мышкой царапается... мысль, словно просит простить её за не запланированную отлучку. Пришлось простить. Но не просто так: она должна была заняться своим обычным делом — о чём-то подумать, что-то проанализировать, наконец, придумать, что же мне делать дальше. Не век же сидеть в иди¬отской прострации и пялиться в пустоту.
А мысль, почесавшись, как дворовая псина, посмотрела мне в глаза и не¬смело предложила:
        –Извини - возможно, скажу глупость. Ты выслушай и не ругайся сразу, хотя то, что я предложу, может показаться бредом, абсурдом. Но ведь ты сам меня заставлял что-нибудь придумать. Вот я и....
Я насторожился. Давно мысль не вела себя так робко. Обычно она, явля¬лась источником всех моих дел, проделок и неимоверной глупости. А тут, ви¬дите ли, этакая скромница, девочка-недотрога...
А она продолжала:
        –Честно ответь мне, как ты оцениваешь себя? Как ты к себе относишься? Уверен ли ты в правильности того, чем занимаешься? Привлёк ли ты к своим вдающимся деяниям внимание людей, тебя окружающих?
Пришлось задуматься. Кажется, ничего плохого я пока не делаю - всё путём. На невнимание окружающих тоже обижаться грех. То есть уважают. Сам я себя тоже, кажется, люблю и даже очень уважаю. Нормально.
Тогда мысль, чуток поворчавшись, поскрипев, мне предложила:
       –А не взять ли тебе у самого себя интервью? Чтобы себе доказать, что ты можешь честно ответить на любой, пусть даже самый дурацкий или хамский вопрос. Ну что, кекс (она, мысль, употребила это словечко, не так давно вошедшее в моду), слабо?
Я возмутился: это мне-то слабо! Это я-то слабак? Да, как ты мо... Извините, гражданочка!
        – Ну, давай, родимец, решайся, начинай себя пытать. - пробормотала мысль, ехидненько улыбаясь. –  Посмотрим, что из тебя вылезет на белый свет. И без своих деревенских шуточек: честно, как на исповеди. А то привык других осуждать да критиковать, Белинский хренов! Идёт? Итак, как говорят в Лондоне, квесчен намбер ван. Да, к слову, вопросы выделяй жирно, чтобы самому не запутаться. Начали?

Уважаемый, Владимир Григорьевич! Насколько нам известно, вы по своей профессии технарь (мысль, как вполне культурный журналист, решила обращаться ко мне только на «Вы»). Всю свою жизнь Вы отдали техническому прогрессу в области горного дела. Как же Вас угораздило свалиться в поэзию, залезть в область, в которой Вы ни уха, ни рыла? Извините за остро поставленный вопрос.

Если честно, то и сам не знаю. Вероятно, нечто поэтическое во мне теплилось ещё с далёких детских времён, со школы. Мы жили в глубокой Сибири, в глухом посёлке, где, кроме книг и наших детских забав, развлечений не было. Нет, был, конечно, клуб, где крутили по полгода один и тот же фильм, но наша глухомань, была типичной захолустной российской дырой.
Я рано научился читать, фактически самостоятельно, и очень пристрастился к этому занятию. Вот какой я был умный мальчик! Обожал Пушкина с первого прочтения его сказок, многие из которых помню и по сей день. Потом мне попался потрясающий «Конёк-горбунок» Петра Ершова. От восторга я его выучил наизусть. Если хотите, то я и сейчас могу прочесть некоторые главы. (Мысль отрицательно покачала головой.) Не хотите? Как хотите!
Литературу вообще, естественно, в первую очередь классику в школьном объёме, я обожал - до других, более современных, произведений я тогда ещё не дорос. Восторг, кроме сказок Александра Сергеевича (я ещё не столкнулся со школьной программой, так как не вышел из начальных  классов), вызывали Лермонтов, Некрасов и другие поэты. И такая пылкая любовь сопровождала меня до тех пор, пока мы не стали проходить, уже в старших классах «Евгения Онегина», «Мцыри», «Кому на Руси...» и другие. И здесь произошёл крупный слом - во мне одномоментно убили любовь к литературе и, в первую очередь, к поэзии. Убили директивно, по-чиновьичьи…
Мы должны были написать домашнее сочинение по «Евгению Онегину». изложить свой прогрессивный взгляд на один из предложенных персонажей. Таким образом, были сделаны попытки привлечь нашего брата-школьника к творческой, писательской деятельности. Я, простите, как мужчина, как потенциальный будущий бабник, восторгался Татьяной Лариной, её неиспорченным, чертовски наивным внутренним миром и всем остальным, чем располагает девственная натура. Ничтоже  сумняшись, взялся за анализ её образа. Отец прочёл мой опус, кое-что поправил и сказал, что полный порядок. И я успокоился - отец был для меня авторитетом во многих житейских вопросах.
Когда я узнал, что за столь блистательное сочинение мне поставили всего лишь «Удовлетворительно» (тогда ещё цифровых отметок не было) да ещё с натяжкой, то впал в шоковое состояние. Училка на мои вопросы «За что?» и «Почему?» членораздельно не ответила. Об этом я с тоскливым выражением лица доложил родителям. Возмущённый папа хотел закатить скандал (тоже мне правдолюб!), но потом, глубоко вздохнув, передумал. Почему я получил «тройку», я узнал позже, случайно. Одна из учительниц нашей школы была маминой подругой. Она и разобъяснила, что существует метод, указание свыше с рекомендуемыми текстами программных сочинений, стандартными, трафаретными. И если ты не вписываешься в этот стандарт - неуд! Я не вписался. Уяснив, что моим фантазиям места впредь не будет, я с тех пор как-то остыл к литературе вообще и к поэзии в частности. Нет, читать я любил по-прежнему и отдавал этому занятию много времени, даже в ущерб урокам. Но сочинения стал писать только на «свободные», мало контролируемые разными директивами, темы. В них можно было разгуляться, если не забыть отметить роль руководящей и направляющей, а также её любимого отпрыска - ВЛКСМ.
Но это не ответ на заданный вопрос. С поэзией получилось чуток по- другому.
Какой-то поэтический червячок, вероятно, во мне жил. Не развивался, а просто затаился где-то в нутре, словно скрытая болезнь, ожидая, может и напрасно, своего часа. Когда судьбина забрасывала меня к чёрту на кулички или случалось какое-нибудь необычное событие, во мне просыпалось желание написать что-нибудь этакое, и написать  складно. Проза пока не получалась, и я писал поздравлялки и другую графоманскую чешуйню. Этим занимались и занимаются очень многие. Но такие события случались крайне редко, с большими интервалами. Поэтому тяга к стихотворчеству всё ещё продолжала прятаться внутри сознания.
А «трагедия», давшая толчок моему поэтическому словоблудию, произошла значительно позже, когда я вышел на пенсию. Сама смена жизненного статута меня не убивала: возраст есть возраст. Меня подсекло то, что, проснувшись утром, оказалось, что спешить некуда. Хошь смейся, хошь брейся. Аут! Это притом, что в башке, в этом естественном компьютере, полки со знаниями, накопленные за длительный период моей выдающейся научной и общественной деятельности, ещё пылью не покрылись. Но я оказался невостребованным: куда бы ни тыкался, куда бы ни совался. Научный багаж, все мои монографии, статьи и прочая научная продукция оказались элементарным мусором. Во мне проснулась ярость. Я возненавидел всё: состояние страны, время и самого себя. И вдруг (эврика!) сами по себе, без каких-то усилий, пошли стихи, где гражданское возмущение, изложенное хореями, ямбами и прочими амфибрахиями прекрасно переплелось с добротным матом. Стихи потекли из меня. Не было плотины, которая могла бы остановить этот поток. Каждый день, а я всегда датировал все свои «перлы», мой возбуждённый ум рожал два-три стихотворения. Я не говорю хорошие или плохие. Просто стихотворения, среди которых превалировало графоманство. Но стихи шли из меня, и я не в силах был остановиться, хотя понимал, что читать их опасно с точки зрения критики. Но писал и складывал в стопочку. И так каждый божий день. В итоге появился сборник стихов «Взгляд с обочины», несовершенный, неотредактированный опытной рукой, сырой. Понимал всю его неуклюжесть, косолапие, но мне не бы¬ло стыдно. Утешало то, что близкие мне люди смогли прочесть и оценить мою реакцию на нашу действительность, понять то, чем я заболел. Они понимали моё состояние, и, прочтя мои «пёрлы»,  соболезновали, потому как сами находились в аналогичном положении.
А потом постепенно, постепенно всё стабилизировалось. Постепенно, по¬степенно я свыкся с тем, что две трети жизни я вбросил в мусорную корзину: мои научные труды - монографии, каталоги, обзоры, статьи и авторские свиде¬тельства, никому оказались не нужны. Я окунулся в новую для меня науку - стихосложение, стал почитывать литературу, то есть постепенно образовываться, матереть, более серьёзно, вдумчиво и спокойно. Стал показывать свои так называемые произведения сведущим людям. Появились критики, которые мне помогли, подсказывая на неточности написанного, полируя выбоины. В итоге стихи стали более лаконичны, более собраны, более образны. Меня стали, пока ещё не часто, печатать. И вот, по прошествии нескольких лет на борту своего литературного самолёта я смог   могу поставить восемь звёздочек по количеству вышедших авторских сборников стизов. Это уже было кое-что.

Ну, сборники - это, конечно, хорошо. А сами-то вы, что чувствуете, как оцениваете качество написанного? Не обзывали ли Вас графоманом?

Может быть, и называли. За глаза. Вслух подобного я не слышал, хотя от критиков мне перепадало…
Что касается качества. У меня выработалась тенденция: написал, отложи, опробуй на другом поэте. Если ему понравилось, значит, что-то удалось. А за замечания только спасибо. Что могу, исправляю сразу. В  случае сомнений возвращаюсь к написанному через неделю-другую, но уже как читатель и критик. Глупости  и ошибки видны сразу, они, как мухоморы на лесной поляне, лезут в глаза. Приходится перерабатывать. Хотя замечания поперву воспринимал болезненно, ошибочно считая себя пусть не гением, но талантом. Переборол это чувство. Ну, и, конечно, практика. Так постепенно появился профессионализм. Теперь и сам невооруженным глазом вижу сучочки-пенёчки в своих виршах, особенно в старых.

И всё-таки, что сейчас для Вас поэзия?

Сказать, что это всё, чем я живу, - покривил бы душой. Кроме неё у меня есть и другие увлечения. Но поэзия - это не увлечение. Она стала моим alter ego. То есть, для меня она - главное, что спасло душу от деградации. В смутное время умирания Советского Союза сломалось столько людей, и физически, и морально. Причём людей с именами, достижениями, характерами. Они не смогли пережить невостребованность, не смогли перенести того, что те области, в которых они добились больших успехов, вдруг оказались стране не нужны, стёрлись, словно их и не было. Они не нашли своё место в новом, далеко не самом лучшем, скорее в сильно деградирующем обществе. Они не смогли пережить гибель семидесятилетней идеологии, пусть во многом лживой, неправильной, искаженной, но идеологии. Они не смогли перенести того, что взамен человеческим ценностям, духовности, соборности, в Красном углу вместо иконы, появился зелёный идол: «мани, мани, мани». Эти люди всё ещё жили «Взвейтесь кострами синие ночи...» и т.п. И особенно страшно, что деградация появилась в искусстве, будь то театр, кино или литература.
Я сегодня с ужасом ожидаю приход праздников, когда на экранах телевизоров вновь зароятся, запестрят, замелькают одновременно на всех программах всевозможные дубовицкинские «Аншлаги» или петросяновское «Кривое зеркало» с одними и теми же винокурами, новыми русскими бабками, дроботенками, лучинскими и прочими, так называемыми юмористами, когда безголосые алсу или началовы гонят под фанеру так называемые песни, когда у нашей, ставшей знаменитой, поэтессы-песенницы Ларисы Рубальской появляются поэтические шедевры типа «...в расплавленных свечах мерцают зеркала». Слава Богу, от всего этого меня спасла поэзия Симонова и Твардовского, Рубцова и Глазкова, спасли меня товарищи, знакомые и незнакомые, настоящие поэты, не раскрученные, как «народный поэт России» Илья Резник, но выдающие шедевры стихотворчества: Кирилл Ковальджи, Римма Казакова, Наум Коржавин, Лазарь Шерешевский, Валерий Краско и многие другие.

Согласны ли Вы с утверждением, что поэзия умерла?

Нет, нет и ещё раз нет. Да, сегодня прямых любителей поэтического слова найти трудно - они не собираются «под Маяковским», как в шестидесятых. Да, сегодня поэзия мало востребована, хотя на книжных развалах полно поэтов- классиков и замечательных поэтов советской эпохи. Да, поэзию покупают очень мало, не то, что марининых, устиновых, дашковых, пелевиных и иже с ними. Но во многих округах столицы успешно и не один год работают литературные объединения, где собираются интересные поэты разного возраста и направлений, творчеству которых могут позавидовать и многие нынешние корифеи. Я уже не говорю о периферии. Я знаком с поэтическими объединениями Химок, Мытищ, Щёлкова, Видного, Клина, Смоленска, Красногорска и других городов. И там полно талантов, о чём говорят поэтические конкурсы и фестивали, проводимые ими. Залы при таких мероприятиях полны любителями поэзии. Я с огромным удовольствием читаю литературные сборники и поэтические альманахи, выпускаемые многочисленными ЛИТО…
Сегодня печатать свои опусы стало трудно. Главным образом, только за свой счёт. Правда и раньше было не очень просто: «Совпис» публиковал только своих. Сегодня, несмотря на массу издателей, конкуренция между ними низка. Круговая порука. Цены на печатную продукцию практически везде одинаковы, растут, как бензин на бензоколонках разных фирм, и бывают просто потолочными: одна страничка танцует от пятисот рублей и до тысячи. Солидно, правда? И, тем не менее, находятся меценаты, с помощью которых произведения как поэзии, так и прозы выходят в свет. Есть местные власти, есть имущие люди (что очень важно) и предприятия, которые финансируют выпуск новой литературной продукции, в том числе и стихотворной.

Я знаю, что Вы увлечены авторской песней, что Вами написано более ста песен. Ваше мнение об этом направлении, потому что сегодня многие поэты и не поэты сами пишут и сами исполняют свои произведения.

Действительно, есть такое и у меня. Правда, я не считаю себя бардом или менестрелем (не люблю эти слова). Просто появляются стихотворения, которые хочется запеть. И я начинаю напевать их на магнитофон. Я песнями «разжижаю» свои поэтические вечера, чтобы не было монотонности. У меня написано довольно много песен, и даже после одного моего авторского концерта мне помогли записать собственный диск. Бесплатно, подчеркиваю! Публичное исполнение показало, что аудитория вполне доброжелательно их воспринимает. И это меня радует.
Теперь, что касается авторской песни. Я бывал во многих бардовских клубах. Действительно, есть хорошие поэты, которые используют музыку, как сопровождение к стихам. И у них это хорошо получается, особенно если исполнитель обладает умением подать себя и передать смысл исполняемого произведения. Но это не всегда получается, так как концертирование требует профессиональной подготовки. Есть чистые барды, произведения которых мне порой не очень нравятся: чувствуется их слабая поэтическая основа (я не говорю об исполнении). Есть певцы, использующие свою музыку и чьи-нибудь стихотворения. Здесь более удачно...
Я считаю, возможно, ошибочно, что основа авторской песни - это, прежде всего, стихотворение - красивое, умное, грамотное. Оно само запоёт. Мелодия сама проявится. Правда, случается и наоборот. В авторской песне такая гармония, то есть слияние слова, музыки и исполнения, случается не очень часто. Это означает, что автор где-то недоработал, что-то недодумал, или наоборот пошел в ногу со временем - стал гнать самую заурядную, самую низкопробную «попсу» типа «Тома, Тома! Не ходи из дома!». Поэтому он должен, набрав определённую высоту, достигнув хорошего уровня, не опускать планку, а, наоборот, всеми силами своего таланта поддерживать её.
За примерами ходить не буду - они налицо. Впервые услышав Александра Розенбаума, я, как и многие, был очарован его «Вальсом-бостоном» и другими  ранними замечательными песнями. Но по мере возрастания популярности, по мере окружения почётом, получения званий и т.п., он снизил требования к себе, что сразу бросилось мне в глаза. Стал проявляться принцип, которым сегодня пользуются многие знаменитости; «раз я раскручен, раз я имею маломальскую известность, вы схаваете всё, что я вам подам!». То же я могу сказать об Олеге Газманове и о многих других исполнителях авторской песни. Зачастую они просто перестают расти…
Я не собираюсь проводить аналогии между вчера и сегодня. Но разве я могу сравнить то, что сегодня поют наши барды, в том числе и ансамбли, где члены группы (их можно косвенно, с натяжкой,  причислить к бардам - собственные стихи, мелодия и исполнение) сами сочиняют для себя слова и музыку, например, «Братья Гримм»: «...Хлопай ресницами и взлетай...», - с тем, что и как пели Галич, Окуджава, Высоцкий, Городницкий, Кукин и многие другие певцы - поэты пяти - ...шестидесятых годов прошлого века? Разве я могу сравнить их с ранней «Машиной времени» или с «ДДТ» Шевчука? Да, ни в жисть. Сегодня всех подчинила, нет, подмяла попса, которая, располагая слабыми текстами и мелодией, но при мощной финансовой раскрутке, прочно завоевала эстраду. Её и двигают, потому что созданная на потребу не очень эстетически воспитанной молодёжи, она приносит уже упомянутые «мани, мани, мани». Слабые мелодии, словеса типа «Ты меня тики, тики...» или «Ксюша - юбочка из плюша...» Когда мяукающие «Блестящие» или нечто подобное полураздетое, полуразмытое, кривляется под «фанеру» на подмостках, о каком эстетическом восприятии можно говорить.
Я не «написал» ни одной попсовой песни. Не хочу, хотя могу. У меня только эстрадная лирика. Женская и мужская. Она сегодня необходима, потому что люди душевно устали. Кроме того, в душе ещё живы мастера исполнения, истинные шансонье, вкладывающие в любую песню, в том числе и в свою собственную, душу: Ножкин, Дольский, Вероника Долина, Новелла Матеева, Ваенга... Они являются для меня пусть не эталоном, но хоршим примером, которому следует подражать, потому что всё идёт от сердца. И когда в процессе своего авторского концерта я исполняю под гитару (традиционно бардовский инструмент) лирику, то чувствую, с каким удовольствием зал её воспринимает. Потому что она тоже идёт от сердца. Многие, даже не зная слов, начинают мне подпевать. И это радует.

Вы, наверное, завидуете многим бардам, которым предоставляют подмостки больших концертных залов (например, Митяеву и др.)?

Нет, не завидую. Во-первых, они действительно талантливы. Хорошо ли, плохо ли, но создали себе имя. Честь им и хвала - это тяжелый труд. Значит, нравятся они мне или нет, у них есть свои слушатели и своя среда обитания. Молодцы. Во-вторых, мне уже поздно раскручиваться, мой возраст - это вериги на ногах. Но, как и те, о ком я сказал, я тоже имею своего слушателя, людей, которые хотели бы приобрести кассеты с моими музыкальными опусами. То есть, каждый сверчок должен знать свой шесток. Они, наши великие барды, мне совсем не мешают.

Может, поговорим о планах?

Какие могут быть планы, когда для их исполнения у меня, как и у моих товарищах по перу, нет самого главного - денег. Поэтому, вместо планов есть только мечты и надежда, что они сбудутся. Что из того, что у меня лежат и пылятся несколько подборок стихотворных произведений? Готовые сборники прозы, которой я увлёкся в последние годы. Что из того, что у меня ожидают удачного момента появиться «на люди» новый сборник юмора и сатиры, сборник стихов «Многоцветье» и сборник рассказов и очерков с рабочим названием «Люди и звери»? Всё упирается в одно: нужен меценат. А где его найти? Обратить на себя внимание эпатажем? Не получится. Писать кассовую литературу - любовные романы или детективы- не умею. Все наши многочисленные Союзы писателей финансовой мощью не располагают - сами нищи. К кому обращаться за помощью? Выйти на площадь и орать на весь город «Помогите!»? Засмеют. Вот и прозябают многие таланты, многие интересные писатели, драматурги и очеркисты в неизвестности. Увы!
Вот и я, как старик из известной сказки, выхожу на берег житейского моря, забрасываю свой невод и жду: не попадётся ли золотая рыбка. Но это сказка. А может, я зря так говорю? А может всё-таки повезёт? Дай-то Бог!..

Мысль тяжело вздохнула в унисон со мной, закрыла блокнот, сунула ручку в боковой карман и задумалась. «Вот, взяла я интервью. А кто его напечатает? Может быть, надо заплатить газете или какому-нибудь журналу?». И тогда?