Б. О. Г

    Я до такой степени переполнен прошедшими днями, что походка стала медленной, скупо-расчётливой. Калейдоскоп лиц, запутанный временем и пространством, крутится в подсознании, не в силах обрести контрастность и реальность. Я брожу по руинам мечты, по её разбросанным в беспорядке и покрытым сухой пылью камням, пытаясь придать им яркие краски сновидений, но тщетно. Я пытаюсь возродить в себе пылкую сладость ожидания чуда, щемящую радость щенка, которого вот-вот погладят по шерсти. Я хочу вспомнить предвкушение торжественного вдохновения за минуту до обладания, эту минуту пылкого и возвышенного возбуждения, когда сердце часто стучит, спускаясь ниже пояса и раскачивая маятник желания:  вверх -- вниз, вверх -- вниз. Когда слово "люблю" оборачивается реальными движениями в чреве на тот момент самой желанной женщины, а её тепло изменяет климат всего мира. А хрипы и стоны последующего оргазма сотрясают Вселенную, вызывая падения звёзд и рождения новых галактик.
    Я стараюсь воскресить запахи праздников, шорох ёлочной хвои на паркете, чавканье мокрого снега под подошвами остроносых кожаных туфель, блеск разноцветных лампочек-гирлянд. Обрывки каких-то событий без начала и конца крутятся в гигантской воронке смерча, смерча памяти одинокого существа. Зябкость под тонкой курсантской шинелью зимней ночью и страшное желание спать, несмотря на холод. Изумрудные бронзовки, ползающие по цветущему чертополоху. Ленивые водовороты прозрачной реки, где старая толстая ива, растущая у самой кромки, изогнула ствол над водой. Бурые камни, выжженные солнцем и временем, безжизненные, иррациональные. Гроза, пережидаемая в орешнике нагишом. Смешно висящая одежда на ветках. Голоса, иногда шепчущие несвязные слова и неизвестно кому принадлежащие.
    Много лоскутков, разрозненных обрывков-картинок из прошлого наслаиваются друг на друга, плетут хоровод. Лента Мёбиуса, это вывернутое через себя пространство. Я гляжу в него отрешённо, взглядом стороннего наблюдателя, пассажиром скоростного поезда, зная, что мне уже никогда не восстановить нить событий. Я вынужден бродить в груде фотографических кадров, в этих многокилометровых лабиринтах холодного, скользкого целлулоида, разрезанных и склеенных умалишённым монтажёром.
    У меня не осталось опыта, потому что я не могу опереться на прошлое -- запутанное и непонятное даже мне. У меня нет интереса к настоящему, так как завтра оно станет вчерашним, а значит упадёт в ту же корзину перепутанных клубков. У меня нет желания гадать о будущем. Отсутствие опыта и фактов не даёт надежды на правильные прогнозы, а беспочвенные мечтания юнцов мне давно недоступны.
    Иногда из этой пучины бессвязных картинок всплывают совсем уж странные, явно не принадлежащие мне, знакомые по... рассказам? книгам? фильмам? Принадлежащие... женщинам? животным? деревьям? иным нациям, расам, цивилизациям? другим временам? Ребёнок, тянущий губы к моему соску, на котором повисла капля молока. Дрожание меча в руке, разрубившего чью-то плоть, ещё окутанного лёгкой красной парящей дымкой. Толща морской воды, её плотность на каждом миллиметре тела. Холод далёкого космоса, и редкие звёзды -- вкраплениями на чёрном бархате, и треск элементарных частиц. И много другого разного, столь же абсурдного, чтобы быть частью моей жизни.
    Иногда я забавляюсь, пытаясь уложить изображения в какое-то подобие системы. Я представляю громадное панно мозаики и заполняю его, доверяя интуиции -- всему, что у меня осталось. Но эта грандиозная картина не складывается по моему велению, она живёт по своим никому неведомым законам порядка. Звенья выстроенного сюжета начинают произвольно меняться местами, исчезают, появляются новые, претендующие на место в общей картине. И мне остаётся беспомощно разводить руками, вновь погружаясь в хаос переплетений, зигзагов и ломанных линий одиночества. Одиночество -- это свобода? Давным-давно что-то сломалось во мне.
    И сейчас я всего лишь
                Больной
                Одинокий
                Гуманоид.