Фантомная иллюзия Глава 9-10

                ГЛАВА 9               

 Он так давно не заходил сюда...
 
 Белые стены, длинный шкаф и стол, накрытый тонким стеклом. Его исцарапанные пальцы аккуратно коснулись разбросанных по всему кабинету конвертов, которые несколько дней назад валялись в грязной серой луже. Высокие парни в камуфляжных костюмах опасливо вручили эти письма ему лично в руки, а он, протянув ладони вперед, ухмыльнулся им, выполняя очередное поручение своего отца. Ему давно следовало выйти из тени папаши, но из-за страха, может нерешительности, он продолжал отсиживаться в тишине, а по ночам, когда лампы потухали, он сидел на пустой кровати, всматриваясь в потолок. Он знал, что в скором времени станет с этим миром.
 Только в такие моменты парень был самим собой и ужасался отражению своей скрытной, избитой души в разбитом зеркале, пока где-то поблизости, за бетонными стенами бункера, очередная женщина рыдала и звала на помощь.
 Он стоял. Ждал, пока крики стихнут. А затем, включив воду, смывал с себя всю вину и горечь ледяной водой. И надевая очередную безразличную маску, он снова становился парнем, которого никто никогда не узнает.

 Но совсем недавно, когда девушка с голубыми глазами и приятным запахом соснового леса, дотронулась ладонью до стекла и чуть не расплакалась, увидев свое отражение в зеркале, на кусочки разлетевшимся по асфальту, а прямо перед ней, в нескольких метрах от магазина, спрятавшись за бетонными ступеньками, промелькнула слабая тень мужчины с черным кожаным блокнотом, ему не пришлось притворяться.
 И он сказал то, что сейчас каждый день терзает его.
 Он сказал: « В первую очередь нужно быть своим собственным героем».
 Она услышала, нахмурилась и стала им.
 
 А через час после того, как зазвучали сирены и послышался шум выстрелов, он уже сидел в пустом холодном помещении с множеством стульев и маленькой сценой. Позади него, распахнув дверь, по ступенькам спустился старый мужчина в белом халате.
 Он прошел мимо парня и уставился на него своими черными глазами.
 — Жалость делает нас слабыми, — слов нет, только эхо. — Она не включена в твою программу.
 Парень взглянул на него, и ему вдруг захотелось рассмеяться. Но он понимал, что одним неверным словом может погубить все, что у него есть. Ее, знакомых и себя самого. Говорить было слишком рискованно, и темноволосый просто молчал.
 Он коснулся синяков, скрытых от посторонних глаз, длинными рукавами рубашки. Парень знал, что нельзя показывать свою слабость, нельзя позволять ему забираться в свою голову и промывать себе мозги. Каким бы ни было давление, нельзя убивать человека  внутри себя, как бы сильно старик не старался этого сделать.

 — В этом есть и твоя вина! — В порыве ярости заорал мужчина, — Ты причастен к этому побегу!!! — Старик размахнулся и ударил сморщенной ладонью ему по лицу. — Кучка недоделков!
 — Нет... — Герой. — Неправда... — Она мой герой.
 — Хватит оправдываться! — Он засмеялся, как злодей из фильма ужасов, — У тебя есть задание.

 Но парень, даже не дослушал его речь. Он развернулся, и плюнув ему под ноги, вышел из зала. От напряжения по его лбу стекал пот. Темноволосый отрицал все сказанное мужчиной в белом халате, но все, о чем он говорил, оказалось правдой. Парень уже не понимал в кого он превратился и на чьей он стороне. Ведь в его сердце поселилась надежда. Он не такой, не жаждит власти, крови и страданий, но это - ложь, ведь для некоторых он и был человеком с черным блокнотом.

***

 Этот мальчик родился девятнадцать лет назад.
 Этот мальчик был сломлен и подавлен.
 Он был одинок, ведь у него не было ни мамочки, ни папочки.
 Когда он был совсем маленьким, в дверях серой комнаты появился мужчина в черном пиджаке с легкой щетиной.
 Он был его спасителем. Спас его и уничтожил.
 Тогда мужчина озарил малыша своей улыбкой, и сжав его маленькую хилую ручку, вышел из дома.
 Он посадил его в машину и сказал, что все будет хорошо.
 А мальчик ответил:

 — Нет, не будет.

***

 Прошло много лет с тех пор, как желтое потрепанное такси со свистом ветра проехавшись по трассе, разделило жизнь малыша на до и после.
 До, его бархатистое милое детское личико, словно кожура персика, было чистым и безупречным.
 После, на лице малыша с большими кукольными глазами начали появляться синяки и порезы.
 Он отдалился ото всех, часами запирался в своей комнате, но мужчина в пиджаке каждый раз находил его.

 — Арчи, ты хочешь поиграть в прятки? — Ласково спрашивал он, но за лаской скрывалась лживая и уродливая действительность.
 Мальчик сжался в комок, спрятавшись под кроватью.
 
 — Раз...два... три...четыре... пять...кто не спрятался...

 Заскрипели половики. Малыш задержал дыхание.

 — Я не виноват...

 Колени затряслись. Он вцепился ладонями в железные перила изголовья кровати, но мужчина, схватив его за ноги, с каждым рывком все ближе и ближе, притягивал Арчи к себе.
 — Игра окончена, — грубо сказал он, и паренек погрузился в темноту.

***

 Он проснулся лишь спустя много лет. Темная сонная пучина страха и отчаянья поглотила его, и как бы он ни старался, не мог разглядеть ни одну частичку света в этом мире тьмы. Но проснувшись рано утром, отперев дверь, находящуюся без всякого надзора, он вышел на улицу. Свет ударил в глаза, и мир превратился в огромную серую лужицу в которой плавали останки домов и разрушенных цивилизаций.
 Парень уверенно ступал по давно охладевшей земле, он знал, что ему предстояло сделать. Вчера вечером Брэд сказал ему: «У тебя личное задание, если не справишься, они выбьют из тебя все дерьмо», и махнул головой в сторону молодых парней, напяливших темно-серую форму. Арчи не посмел даже пошевелить головой в их сторону, и лишь кивнув, поплелся к себе в номер.
 Там скинул ботинки, стянул футболку и лег на кровать. В комнате было невыносимо холодно, но он неподвижно лежал на тонком одеяле, рассматривая трещинки на потолке и гадая о том, что произойдет после выполнения его задания.

 Но все оказалось гораздо труднее, чем он предполагал.

 Ведь на закате, под заволоченным черными тучами солнцем, он увидел два глаза. Нос, аккуратные губы, темные волосы со стекающими по прядям каплями крови. Она вышла из-за поворота. Испуганная; та, каждый миллиметр чьего тела покрывали либо синяки, либо ожоги; девушка,которая должна была стать его следующим заданием.

 Поначалу он думал, что все это слишком просто. Задание выполнимо. Он не сомневался в этом. Но день ото дня, с каждым часом, ее теплота и забота раскалывала его пустое сердце пополам. И именно тогда он понял, что влюбился в свою же жертву.
 И эта девушка не была дерзкой, какой показалась ему в их первую встречу, или слабой. Девушка, пережившая землетрясения. Скрывавшаяся в лесу, нашедшая путь в город, продолжавшая идти вперед, когда все остальные сдались. Теперь он знал о ней все и даже больше. Она его задание. Ее жизнь - часть их плана.

 Ему нравилось наблюдать за ней, ожидая момента, когда он увидит слезинку на ее вечно грустном, исцарапанном острыми сучьями лице. Но она не плакала. Она рыдала. Если слезы появлялись на глазах, а к ее горлу походил липкий, тяжелый ком, она бежала ото всех на свете и рыдала взахлеб, оплакивая себя и свое прошлое.

 Плакать — удел слабых.

 Арчи же никогда не плакал и не рыдал. У него не было прошлого. Настоящего и будущего.

 Он всего лишь заведенный механизм, сердце которого никак не могут настроить на нужную волну.

 — С этого дня ты больше не человек.

Нет, неправда.

 — Ты — бездушная, безжалостная машина с красной кнопкой запуска.
Не верю.
 — Ты убьешь всех и каждого, кто встанет на твоем пути.

Я не такой.

 — О да, Арчер, посмотри в мои глаза, кого ты там видишь?

 —  Человека.

 — Так почему же я вижу монстра?

***

 Он вглядывается в глубокие голубые зрачки, в тлеющие угли костра, снова в зрачки. По щеке скатывается незаметная слезинка, и девятый круг его личного ада снова замыкается.

 Когда никого нет рядом, ему было легче справляться с собой и со своими делами. Он часами мог сидеть в закрытом кабинете, перебирая серые папки с именами. Арчер рассматривал разноцветные фотографии мужчин и женщин, ни раз встречавшихся ему в бункере. Но каждый раз за этим занятием его прерывала светловолосая девушка лет девятнадцати (Лана?), она открывала дверь, замечала его, сидящего в кожаном кресле. Поправляла автомат, висящий на ее груди, и Арчер, подняв руки вверх, послушно выходил из комнаты.

 Это продолжалось в течение нескольких дней.
 Сон, подъем, завтрак, город, слежка, папки, Профессор, Брэд, сон.
 Пока не пришли они.

 Два дня в бункере, полная обреченность.
 Побег и смертный приговор.
 Признаться, как только Арчер узнал о побеге, он немного разочаровался в их компании. Но винить Юми во всем этом было так же глупо, как и винить в этом Саймона. Ведь он пытался спасти ее, увы теперь уже подвергнув девушку еще большему риску.

 Этот мир сошел с ума.
 Ради спасения приходится идти на большие жертвы.
 Единственная загвоздка в том, что спасения не существует.

 — Сопротивляться бесполезно, противиться - значит умереть. Единственный выход — сдаться.

 Сдаваться — не выход. Ведь только они выжили, прошли через многое, хотя и не в силах перешагнуть через самих себя. Перебороть страх и быть полностью независимыми. Они прожили сотни жизней, но не могли прожить свою. Они встретились в разных местах и в разное время, ожидали смерти и встретили ее, словно давно забытого друга.

 Саймон умер в детстве, всплыв на воду вместе с матерью.
 Его закопали в пустом гробу под пенье птиц.
 Он выкуривал одну сигарету за другой и погиб от передозировки наркотиков.

 Юми сгорела во время пожара.
 Она была сброшена на обочину во время землетрясения.
 Она увидела в черном дуле пистолета маленькую птичку.

 Арчера задушил его отец, когда они вместе играли в прятки.
 Темноволосый исчез, встретив Юми на улице.
 Парень пропал вместе с его настоящими родителями.

 И уже поздно вспоминать прошлое или скрываться от реальности. Часы уже заведены.   Лишь оглянись — увидишь часовода.

 Часовод давно ворвался в комнату Элисон. Ударился локтем о перилла, взбегая вверх по лестнице за рыжеволосой.
 Вошел в комнату Саймона и изобразил удивление.
 — Где они? — Спросила Элисон.
 — Я не знаю. — Знает. Снова врет. Немного лгун, немного суицидник, немного глуп и немного гений. Потерян, найден и забыт.


 Круг снова замыкается.


 Костер источал тепло. Глаза слезились.
 «Здесь слишком жарко».
 Он снял куртку, отошел подальше от лагеря, кинул ее на землю и сел сверху, облокачиваясь головой на кору засохшего дерева.
 Костер погас, Арчер услышал крики, принадлежавшие Юми, но даже не двинулся с места, притворившись спящим. Его здесь не было. Никто не придет на помощь.
 Парень лег на землю, сжался, зажал уши руками, но все еще слышал ее рыдания, а  когда все успокоилось, он надавил пальцами на глазные яблоки и вздохнул.

 Каждую секунду вздрагивая от перешептываний в своей голове, он бежал отсюда, но оставался на месте. Тепло от сгоревшей травы волнами расползалось по воздуху, серебряный дым был почти не виден в темноте, но и здесь он смог разглядеть его отвратительное лицо.

 «Ты не сможешь спасти их всех, Арчер», — Повторял он.
 А после этого он вспоминал слова своего психотерапевта: «Я понимаю, как тебе больно, попробуй представить, что этого никогда и не было».
 Арчер закрывал глаза и представлял:

 «Скажи мне, что ты видишь?»
 «Темноту. Деревья. Костер только что погас. Мне немного страшно. Я слышу, как плачет Юми... как она кричит? Вижу ворона. Пита, Элисон. Слышу, как все затихает. Юми уходит вместе с Элисон, я иду за ними. Они оборачиваются, слышат шум и убегают. Передо мной пробегают мужчины, они касаются двумя пальцами своих лбов и кидают их в мою сторону. Они бегут за девушками...»
 «Расскажи мне об этих солдатах, Арчи».
 «Я следил за ними пару дней у Портленда. Именно я привел их в бункер, а Брэд назначил их солдатами «ближнего округа».
 «И что это значит?»
 «Они львы, пытающиеся откусить головы непослушным зайцам».
 «Ты мог бы их остановить?»
 «Я не знаю... Я не хочу этого...»
 «Ты хочешь спасти тех девушек? Испытываешь ли ты к ним жалость?»
 «Нет. Жалость делает нас слабыми».
 «Тогда в чем же заключается твоя задача? Ты перестал чувствовать жалость, что дальше?»
 «Они должны меня возненавидеть. Я убийца. На Элисон и прочих мне плевать, но я не хочу причинять боль своим поведением хотя бы Юми. Она должна убежать от Саймона и от меня. Возненавидеть обоих. Просто пройти через все это. Бросить всех и начать заботиться только о себе. Когда я смотрю на нее, внутри все сжимается. Она слишком... просто слишком... милая, заботливая, улыбчивая, ей не место среди всей этой грязи. Люди просто напросто растопчут ее чувства».

                __________________________________

               
 Арчер достает блокнот из кармана, подходит к девушке, валяющейся на земле. Из ее ноги торчит дротик, руки согнуты, щека прислонена к земле. Она дышит; ее ладони начинают трястись. Юми в последний раз поднимает голову. Девушка разбила нос, и теперь вся ее шея покрыта бордовой коркой засохшей крови. Сквозь спутанные волосы, она пытается разглядеть человека, стоящего в метре от нее, держащего в руках черный блокнот, и на секунду, вспоминает что где-то это уже видела. Но люди вдруг поменялись лицами. Девушка смотрит на Арчера, записывающего что-то на бумаге, всхлипывает. Юми плачет, ее глаза закатываются, и она засыпает.

 Арчи стоит напротив ее. Молчит. Закрывает блокнот и с размаху кидает его в ноги охраннику. Он потирает покрасневшие щеки, распухшие глаза. Арчер говорит девушке то, что она никогда не услышит, а он не повторит. Исповедь человека, который ничего не чувствует.

 С семи лет он перестал плакать, но сейчас просто не мог сдерживать слез.
 Жалось делает нас слабыми.
 Чувства делают нас слабыми.
 
 Он поднимает взгляд. Рассматривает окровавленные темные пряди волос, покрывающие серое плечо мужчины. Красную шею, подранные руки, разорванную, клочьями свисающую с нее одежду.

 Арчер отворачивается.
 Звучат неслышимые сирены.
 Яркое розовое облако в виде гриба взрывается внутри человека, разнося его на куски.
 По лесу разбросаны останки самообладания и человечности.
 
 Как понять что началась война? Без окопов, взрывов и пожаров. Это когда помощь оборачивается во вред. Доброта скрыта под маской. Тогда люди выставляют напоказ свое чистое тело и грязную душу. Детские кости лежат разбросанные по асфальту.  Идут бесконечные дожди, неспособные потушить душевный пожар.
 Земля высохнет, вода смоет пятна крови с земли и травы. Солнце высушит зеленые луга, вскоре они покроются сиреневыми цветами. Ветер завоет на пустых дорогах, распустятся почки. Город опустеет, а под землей будет кипеть жизнь.

 «Выживших мало, нам важен каждый».
 Но несколько «непослушных» человек — ничто, когда речь может идти о десятках. Они всего лишь дети, подающие остальным дурной пример.
 Такие мятежники им ни к чему. Людям уже не нужно делать что-то еще, чтобы вновь почувствовать себя человеком. Они убили свое самообладание. Потеряли собственное мнение и смысл.
 За одну секунду все стали заведенными машинами с красными кнопками.
Надави, они взорвутся.

 Кнопку Арчера держит в руках Брэд. Кнопку Брэда профессор.
 Арчер держит кнопку Юми, а Юми держит кнопку Саймона.

 Зависимость от других — самая ужасная зависимость.
 Когда-нибудь смерть станет их освобождением.

 Брэд освобождает его. Жмет кнопку. Уничтожает все механизмы. И прежний человек разваливается, обмякает, растекаясь по земле. Новый Арчер держит в руках еще один пусковой механизм. И он вот-вот готов его нажать. Но перед этим он освобождает свою душу для единственного человека, висящего на плече какого-то мужчины, медленно уплывающего за горизонт.

 «Я монстр. Во мне не осталось ничего человеческого. Беги от меня, прячься, потому что однажды, я разрушу твои кирпичные стены и голыми руками вырву сердце из твоей груди. Мой мир был таким хрупким, что даже просто держав его в ладонях, я умудрился разбить все, что у меня когда-то было. Я разобью и тебя. Не позволяй мне подкрадываться слишком близко, не открывай мне свою душу, не залечивай мои раны. Я делаю плохие вещи, но даже не старайся узнать что меня сломило и через что мне пришлось пройти. Помни, что я невыносим, от меня не дождешься сочувствия, ко мне не подступиться. Ты море, которое бьется о неотесанные скалы. Я сломаю тебя и разрушу, часть за частью забирая все самое хорошее из твоей жизни.  Ненавидь меня, как я ненавижу тех, кто со мной это сделал. Беги от меня, Юми, прячься, потому что игра уже началась».

 Все меркнет.
 Ему больше никогда не вырваться из заточения.



                ГЛАВА 10               


Погрузившись с головой, я тону в море снотворных. Темное покрывало отдаленных слов давит на грудь, уволакивая меня на самое дно. В место, где время идет задом наперед, а люди ходят в обратном направлении.
 
 С каждым новым вздохом становится все тяжелее. Суммы всех обещаний, несказанных слов и горечи становятся моим балластом. Последний вздох, я мечусь из стороны в сторону, пока тело, потяжелев, само не несет меня прямиком вниз. 

 Там нет линий старта и нет финиша. Никто не доходит до этой точки, и никто не возвращается обратно. Окунувшись в вечный холод и мрак, столкнувшись лицом к лицу с серым коралловым рифом, я наконец-таки смогу отоспаться. Больше никто не сможет причинить мне боль или вторгаться в мои сны. 

 Еще никогда не было так больно и так хорошо. Отекшие руки ноют, но даже эта боль пропадает. Другую уже ничто не сможет приглушить. 
 Гром раскатывается надо мной, дождь замораживает тепло, источающееся моим телом. Он смывает все, что когда-либо было и когда-то будет. Размывает тропинки, уничтожает дома и стирает в пыль каменные глыбы. Все что мы построили превратится в пыль. Все, кого любили, белыми хлопьями укроют наши плечи. То, ради чего мы боролись, больше ничего не значит.

 Нет правды, нет лжи, нет эмоций, нет горечи, нет раскаяния, нет жизни, нет смерти, лишь давящая пустота и голос:
 — «Все будет хорошо». 
 Слез тоже нет, но картинки прошлого так и наровятся всплыть на поверхность.
 Рука, нежно поглаживающая мою щеку, два зеленых зрачка и покрытые тоненькой коркой губы. 
 — «Это было что-то новенькое».

 Слова вылетают быстро, но проходят несколько лет, прежде чем одно мгновение заменяется другим.
 
 — «Ты это о чем?»
 — «Ну... раньше у меня с девушками всё было по-другому».
 — «В смысле ?»
 — «В коромысле. — Он засмеялся и шепнул. — Если честно это в первый раз. Если не считать искусственного дыхания тебе».
 — «Ты в первый раз поцеловался?»
 — «Ну... было ещё пару раз. Но не прям так. В щёчку с Эммой».
 — «А ты?»
 — «Первый раз».
 — «Да ладно? Я думал у тебя уже тысячи парней позади».
 — «Ты слишком много думаешь. Я, например, считала, что каждая встречная вешается на тебя».
 Он прыснул. 
 — «В детдоме были некоторые, но... они были все какие-то одинаковые».
 — «Да ладно? Я тебе не верю».
 Затем я приблизилась и поцеловала его; и на мгновенье боль отступила. Лишь на секунды мы забыли о том, кто мы такие, к чему идем и откуда пришли. Мы были неизвестными пятнами в биографии Земли.

 Картинки исчезают, их заполняет темнота. Я карабкаюсь по черным невидимым стенам, цепляюсь за них ногтями, разбиваю кисти, но отсюда уже не выбраться. 
 Дверь клетки захлопнулась. 
 Я оступилась. 
 Ниточка, за которую я держалась каждый день, надорвалась. 

 Меня опускают на самое дно этого мира и позволяют беспомощности и отчаянью ворваться в мои владения. Кругом царит хаос, борьба, во мне рыдают десятки тысяч лет эволюции. И я рыдаю вместе с ними, пока холодная ладонь, мягко закрывает мне глаза.
 
 И я шепчу в небытие:
 «Все будет хорошо. Я отпускаю. Я всех вас отпускаю».


***

Когда стоишь на пороге смерти редко задумываешься о повседневной жизни.
О том, каким теплым было солнце в тот февральский зимний день. Как запах елей и сосен свежестью наполнял твои легкие, медленно растекаясь по крови. Ты не вспоминаешь, когда в последний раз держал в руках бабочку. Серую с желтыми крылышками. Как она села на твои ладони, и распахнув крылья взметнула к облакам.

 Ты думаешь о том, как все начиналось. Ведь перед тем, как сомнуть стальные зубья капканов они дали нам маленькую фору, но не отпустили окончательно, ведь мы оказались слишком дороги для того, чтобы нас упускать из виду.
 Они - остатки общества, которые беспомощны без нас. Люди, которые снуют куда-сюда пот тысячами футов земли и не видят дневного света месяцами.
 И мир давно перестал крутиться вокруг солнца. Настала темнота, и все погрузились в отчаянье. Теперь у нас нет права выбора или свободы слова. Нет правильных или неправильных ответов. Этому нас никогда не учили в школе и нигде не рассказали. Лишь остатки нашего трезвого мировоззрения пронзительно кричали об этом уже тысячи лет.
 Человек беспомощен без общества, а общество беспомощно без человека.
 Мы безпомощны без бункера, а бункер беспомощен без нас.
 Я кручу эти слова в своем сознании, огромными буквами прилепливая их на белоснежный потолок, пока мое тело вдавливается в железную кушетку, а ребра дробятся, и вместе с внутренностями превращаются в кашу. Пытаюсь открыть рот, чтобы что-нибудь сказать, но жалкий крик и без того сильно разрывает мое горло.
 Несильный удар по ребрам, и я замолкаю, пытаясь свернуться калачиком. Я больше не вижу людей в комуфляжах, окруживших меня со всех сторон, но они не исчезли. Я прячу свое лицо в окровавленной футболке, но они все еще видят меня. 

 Я в домике.
 Игра окончена.
 Нет, говорят они. Все только начинается.

 «Они ненастоящие, они ненастоящие, ненастоящие...» — шепчу я, пока несколько людей ледяными руками касаются моей кожи. Грубые мужские руки поднимают меня с кушетки, опуская на пол. Берут меня за кисти и начинают тащить вдоль по коридору.
 — Стоп, — отхаркиваю я липкую багровую жидкость, которая стекая по моим губам и подбородку багровым пятном въедается в кожу. — Хватит. — Кричу я, но они не слышат. Кусаю их за руки, отбиваюсь, но все равно падая на колени, продолжаю истерить. — Просто позволь мне уйти, — они останавливаются. Схватка ослабевает. Бросок. И я лечу по океану потресканного кафеля.

 Меня больше нет, потому что я прячусь в темноте. Падаю вниз, разбивая грязные плиты. Мои мышцы сокращаются, а пульс нарастает. Кажется, я могу на вкус попробовать сладковатый привкус собственной крови, которая стекает по голове, образовывая вокруг меня небольшую красную лужицу. Я упираюсь в нее раздробленными ладонями, пытаясь перекатиться в сторону, но потеряв равновесие, падаю на пол. Сворачиваюсь клубочком, хватаюсь за кровоточащую голову и перестаю дышать.

 Минута, как целая вечность.
 Минута, за которую я вижу всю свою историю, словно фильм. Его нет на самом деле, но он существует. Это как закрыть глаза на секунду и посмотреть на зажженую лампу. Тоже самое, что выключить монитор компьютера и увидеть, как пара разноцветных точек мелькают перед глазами, складываясь в картинку.
 В моих же глазах все просто пылает, разъедая изображения.
 Реальность, укрытая теплым одеялом насмехается надо мной, тесно переплетаясь со сном.
 Последний рывок, и тяжелое погружение.
 Я все-еще слышу их голоса за дверью, и прижав голову к коленям тихо плачу. Мне жаль. Жаль. Жаль. Я хочу, чтобы все это знали. Я кричу так, как никогда не кричала. Ору во все горло, захлебываясь слезами, вычерчивая пальцем на кровавом полу маленькое солнышко.
«Такое же холодное, как и в нашу последнюю встречу».
 Голос теряется в коридорах бункера, но эхо продолжает повторять мой крик. Девушки, которая никогда не была слишком сильной. Той, которая редко прислушивалась к чужим советам.
 Тысячи голосов перемешиваются в моей голове, превращаясь в бесконечный тяжелый писк, разрывающий барабанные перепонки. Я не могу терпеть все это так же само, как не могу ничему противостоять.
 Остается лишь лежать на полу, под давлением растекаясь в лужицу, и молиться, чтобы это произошло, как можно быстрее. Но я уверена, что эти секунды будут растягиваться до бесконечности. Я буду валяться здесь, пока кто-нибудь не положит мою голову к себе на колени и не скажет: «Все будет хорошо». 
 Я хочу услышать это, вздохнуть и попрощаться.


 Секунда.


 И ничего из этого больше никогда не исполниться.


______________________________________________________


 


 Иногда мне хочется спрятаться где-нибудь. Переждать это время, переждать этот век. Снять комнату в океане надежды и больше не прятаться, жить как прежде. Без страха, боли, потерь и ужаса, но я каждый раз задаю себе один и тот же вопрос: Возможно ли это? Мы сами выбрали свой путь и свою жизнь, сами виноваты в том, что стали добычей или даже победным трофеем. 

 Белые стены отражали мой крик отчаянья. Это место никогда не станет моим пристанищем. Здесь пахло хлоркой и кровью. 

 Мне часто снился бункер с его потресканными потолками, в темноте леса, под накрытыми туманом лужами и кустарниками, появлялись очертания белых стен и пустых комнат, желтых ламп, битых зеркал и железных односпальных кроватей. Круглые столы, конфорки, жидкие каши. 

 Миллионы раз мы врывались в эти стены, проходи путь до конца и возвращались к самому началу. 

 Бегите сколько хотите, но вам не сбежать. 
 Кричите, но вас никто не услышит. 
 Сопротивляйтесь, и будьте готовы умереть. 

 Сердце разрывается, партия не окончена. Последний ход все равно останется за мной.
 Я поднимаюсь вверх, тянусь прямиком к потемневшему солнцу, но что-то все время опускает меня вниз. Оно, обвив мои руки железными обручами, обнуляет все мои шансы. 
 Ноль. Ноль. И нам вновь объявляют дебют.
 Пол подо мной был хорошо вымыт, к потолку прикреплены холодные лампы. Блики света сверкали на кафеле и отражались в рыжих волосах, разбросанных по плечам девушки. Она сидела напротив меня. Ее руки, прикреплённые наручниками к спинке железного стула, пожелтели. Голова склонилась вниз. 
 — Кто здесь? — Промямлила я, всматриваясь в растекающийся образ. 
 Волосы на ее голове взметнулись. Она зашевелилась. 
 — Юми! Что с тобой?! Ты как? 
 Голос звоном стал в ушах. От него начала раскалываться голова. 
 — Мне... мне плохо, — ответила я, пытаясь пошевелить затекшей кистью, но наручники, обвившие мои кисти, не дают мне этого сделать. 
 Сил на борьбу больше нет. 
 — Я почти ничего не помню, где мы?
 Голос Элисон стал тоньше, больше походит на писк. Он еле различим и почти неслышен. Страх и дикая усталость дают знать о себе.
 Мне хочется снова заснуть, потеряться в мирах, состоящих из бесконечных запертых дверей. Увидеть хотя бы во сне что-то хорошее, вообразить невообразимо прекрасную реальность и сбежать в нее, как последний трус. Вновь затеряться следи лесных полян, вновь вспомнить о том, кто я есть и что из себя представляю.
 Я забываю, вспоминаю, засыпаю, просыпаюсь, говорю. Реальности больше нет. Я потерялась в своих снах и иллюзиях. Девушка, лежащая на дне всемирного океана. Та, на которой каждый прохожий теперь рисует картины своими красками. 
 Элисон смотрит на меня из другого конца комнаты. Она как бы говорит: «Ты в порядке? Я вижу, что ты не в порядке. Хватит лгать».
 И я выплевываю одно слово, отвечая на ее вопрос.
 — Снотворное.
 А за ним следуют сотни других, плохих слов, вылетающих из моего рта вперемешку с темно-красной слюной. 
 Рыжеволосая не брезгует, она игнорирует. Типичное действие, которое прокатывало на уроках геометрии. Только сделай занятой вид, будто бы тебя здесь нет. Но сейчас не тот случай. Нас записывают камеры, на нас смотрят два глаза, сквозь длинную дырку в двери. 
 Мы попали в ловушку. 
 Элисон не видит его, но я вижу. 
 Серые волосы мимолетом проносятся в специальной прорези в железной двери для глаз, всместе с вечно усталыми отекшими красными глазами. 
 Он наблюдает за нами издалека уже несколько дней. Когда же решится подойти поближе?
 — Стоп... Но если мы..., то где...? — Говорит Элисон, все еще не замечающая красное пятно передо мной. 
 Пожимаю плечами:
 — Бункер. Нас явно привели обратно в бункер. — Язык снова онемел. — Наверняка еще и комнату микрофонами и камерами напичкали. 
 Элисон ухмыльнулась, сдула волосы с лица, и пыталась пошевелить рукой, в которую впились железки.
 — Я уже руки не чувствую, — шепчет она. 
 — Расслабь ее, а то хуже сделаешь, — посоветовала я, хотя сама прилагала немыслимые силы, пытаясь освободиться. 
 — Ладно, но мне страшно. 
 Смеюсь:
 — Нам всем страшно.


***

 Он сидит напротив меня. У него жесткие потресканные ладони и до жути ухоженные ногти. Две ямочки на подбородке, который покрывает жесткая белая щетина. 
 Вблизи он кажется намного моложе, пусть и походит на обтянутый кожей скелет.  Особенно его пальцы. Он постукивал ими по микрофону, а динамики издавали ужасный скрежет. 
 Здесь он выглядит намного спокойнее. Расширенные зрачки, коричневые глаза, как и у Брэда. Они увеличиваются, становятся шире нашей комнаты. Нам слишком тесно. 
 — Я просто хочу с вами поговорить. 
 Ласковый голос. Он напоминает мне моего отца. Человека с карими, шоколадными глазами. Папа всегда пах сливками и парным молоком. 
 Отец умер, запахи испарились. От всех наших любимых остались только скелеты, запертые в старых деревянных шкафах, так похожих на наши души. 
 У Профессора же нет души. У него есть одежда, ухоженное идеальное лицо, чистые руки, но внутри ничего. Красивая оболочка, а внутри сплошная бездонная пустота. 
 Но он улыбается, как мой отец. Он даже пахнет, как он.
 Я врезаюсь кожей в железки и прошу:
 — Хватит! Убирайся отсюда, пожалуйста!
 Мужчина резко сдает назад, словно я вот-вот вырвусь и задушу его голыми руками.
 — Зачем вы все это устроили? Зачем?
 Последние буквы я не успеваю договорить; большая грубая ладонь с размаху врезается в мою челюсть, стирая в пыль кости и зубы. 
 — Здесь я задаю вопросы! — Воскликнул он, прежде чем замахнулся. 
 Он ударил меня по щеке, оставив на ней жгучий отпечаток своей ладони. Комната потемнела, наливаясь черным. Стены гнили, пропитываясь пятнами, по потолку проходили волны ярких искр. Но как только я наклонила голову вниз, слезы, смывая темноту, стекали по щеке и падали на пол. 
 За спиной, сквозь дикий скрежет, потом крик Элисон:
 — СТОЙ! — Зазвенели железки, послышался громкий хлопок. Стул опрокинулся, и девушка, прикованная наручниками к нему, лежала на кафеле, прислонившись горячей щекой к ледяному полу. Рыжее покрывало густых волос полностью накрыло ее лицо; она сбрасывала их, брыкалась, ерзала по полу, выкрикивая оскорбления и брызжа слюной в сторону мужчины. 
 Профессор не реагировал, стоял в дверях, позади него сидел охранник. Ему лет шестнадцать от силы. В ладонях он держал блокнот, из-за уха торчал наточенный карандаш. С шеи мальчика свисал потертый железный крестик. Он вертел его между пальцами, рассматривая потертое изображение Иисуса, ухмылялся. Смотрел на меня; та же глупая ухмылка. 
 Мужчина толкнул парня вбок, зашел в нашу комнату. Входная дверь захлопнулась, и мы остались одни. 
 Я — зеркало всего произошедшего. 
 Он — отражение моих худших кошмаров. 
 И я думаю: «Тварь».
 Профессор словно читая мои мысли, вопросительно поднимает бровь, а я повторяю: — Тварь. 
 Мужчина хмурится, потом смеется, но смех прекращается, когда кафель начинает трескаться и покрываться царапинами. Элисон, перевернувшись набок, принимается прыжками ползти по полу. Я слышу ее сердцебиение издалека. Нечеткое, постоянно увеличивающееся. Сердце бьется, и как в одну из проведенных нами в лагере ночей замирает. Девушка издает вопль; он ударяет ее ногой. 
 Элисон кричит; он тихо смотрит на нее. 
 Безжалостное противостояние и безмолвная борьба. 
 Профессор следит за тем, как она корячится на полу, как по разбитым розовым губам стекают струи крови. Просто стоит, смотрит и молчит. А я уже не уверена, что человек может скатиться до такого. Я не могу представить Профессора без его впалых круглых глаз, выступающих синих вен и прокуренных временем пожелтевших зубов. Его халат, такой же, как стены в комнате, белый, без единого дефекта. Хотя по полу все еще растекается красная лужа. Наверняка, завтра, нас уже не будет в бункере, может вообще на этом свете; лужу сотрут, но въевшееся пятно останется, как напоминание того, что происходило здесь этим днем.
 Элисон не сдается, хотя я на ее месте не стала брыкаться. Но я не она. Элисон уже давно не маленькая девочка, ей пора самой включать голову. На что она надеется? Кричит, ругается, причиняет вред только себе. 
 Профессор поднимает ее с пола, она кусает его за руку. Мужчина снова замахивается. Я поворачиваюсь к ним, и насильно выдавливая слезы, пытаюсь скорчить самую жалостливую рожицу в мире. 
 — Зачем бить беременную девушку! — Проговариваю я как можно быстрее, сама веря в свою же ложь. От такого громкого хриплого крика, паренек с крестиком на шее забегает в комнату. Он останавливается за моей спиной, пока меня одолевал сухой кашель и охрипшее горло. 
 Профессор подходит к пареньку, не тронув Элисон. В карих звериных глазах был виден неподдельный испуг.
 — Что? Как такое вообще возможно?  — Говорит Профессор, смотря на меня, а стараюсь не смотреть в его сторону.
 — Что? Как это возможно? — Наигранно повторяю я, стараясь не запинаться.
 — Мне...мне нужно... — Мямлит мужчина и удаляется из комнаты вместе с парнем. 
  Он снова уходит. Железная дверь закрывается.
  По стенам маячат два темных отражения. Озлобленная девушка, и я, удивленная своей актерской игрой. Врать легко, когда думаешь, что эта ложь для благих целей. 
 Но Элис так не думает. Она подвигается ко мне, и еле слышно говорит:
 — Ты что это вообще творишь? Они ведь бы по-любому нас не тронули! А теперь, когда они узнают, что ты им соврала, то нам не поздоровится! Обеим! 
 — А чего ты еще ожидала? Я же не могла стоять в стороне, теперь по крайней мере они тебя не тронут. — Отвечаю я, стараясь не повышать голос. 
 — Да ты просто... 
 Рыжеволосая резко замолкает; в дверном проеме появляется старик. 
— Глупая... — шепотом добавляет девушка, опустив голову вниз.
 Старик заходит в комнату и осматривает на нас обоих, скрестив руки на груди. 
 —  Вставайте, — приказал нам он, мы даже не думаем слушать его. — Ладно. 
 Профессор скрывается за выступами стен, а в комнату вбегают несколько охранников. Они снимают с наших рук наручники и выносят нас из камеры. Тащат по коридору, вцепившись в одежду руками. Я сразу же падаю на пол, мужчина хватает меня за локти. Я бью его, пытаюсь укусить, а он даже не находит момента, чтобы обернуться. 
 —  Отпусти! — Тащит дальше.
 Ворсистый красный ковер заканчивается; мы спускаемся по лестницам.  Лампочки, подвешенные к потолку, давно перегорели. Темные стены украшают глубокие трещины. Кажется, прошла целая вечность, за которую ступеньки покрылись пылью, стены почернели, покрылись грязными разводами.  Меня тащат вдоль одной из таких стен по голому полу, а на нем остаются влажные следы пота. 
  Я долго думала о том, что будет, если я снова попаду сюда. Наверняка мне бы выдали комплект постельного белья, щетку и полотенце. Саймон сидел бы на соседней кровати и рассказывал мне о своих мечтах. Мы бы ели разваренную кашу, иногда выходили на поверхность. Затем медленно перебрались в свои дома. Начали отстраивать развалившиеся постройки, красить фасады коттеджей. Мы должны были дать нам самим второй шанс. Отодвинуть свои принципы и гордость. Простить себя и остальных, уверенно посмотреть вперед. 
 Нет ничего, но никому не удастся сломить меня. Надавить на больное или заставить пожалеть о содеянном. Все несет последствия, рано или поздно придется расплатиться. Один вопрос: как ты воспримешь?
 Меня заталкивают в другую комнату. Элисон сразу же садится на скамейку, крепко привинченную к одной из стен камеры. В левом углу, напротив двери, висит маленькая камера. 
 — Нужно что-то тяжелое, — говорю я, начиная осматривать комнату. 
 — Может просто закрыть чем-нибудь объектив и попытаться открыть дверь? — Предлагает она. И я, недолго думав, соглашаюсь. Лезу на скамейку, пытаясь допрыгнуть до камеры.
 Я никогда не отличалась высоким ростом и хорошим телосложением. У Элисон нормальная фигура, по ней даже не поймешь, что эта девушка голодает уже несколько дней. Чего не сказать обо мне. Кожа рук немного пожелтела, щеки впали. Кости стали чуть выпирать. Одежда мне велика. Бежав, я придерживаю джинсы руками, чтобы они не сползли с бедер. Рубашка, словно огромный балахон висит на мне. 
 Она летит в камеру, и зацепившись за крючок, заслоняет черный глаз. 
 Слышатся шаги, но мы не зацикливаемся на них. Другого шанса не будет. Элисон ковыряется в замках, я останавливаюсь позади нее у двери. 
 — Ну, давай, — говорит девушка, — давай...
 Дверь распахивается, чуть не сбивая Элисон с ног. За серой полосой, отделяющей нас от узкого значения свободы, стоят несколько человек. 
 Они запирают нас в камерах, бьют и унижают. Сломленные ничтожные люди, пытаются самоутвердиться за счет других. Странно. Я думала их вид давно вымер. 
 Но человек, дышащий мне в лоб теперь вовсе не Профессор. Это тот мужчина, встретившийся мне в темную зимнюю ночь. Вместе с ним нас съедала тишина, путешествующая по лестницам бункера. Он открыл дверь в нашу комнату и захлопнул клетку. 
  Брэд. 
 — Куда собрались девочки? — Иронично спрашивает он.
 Мне приходится задирать голову наверх, чтобы получше рассмотреть его лицо. Он чем-то напоминает мне Арчера. Ухмылкой? Его лицо кажется настолько идеальным, что хочется въехать ему по носу пару раз кулаком. Думаю, он этого тоже хочет. Брэд, чьи волосы цвета грязи, а глаза, словно серое мутное озеро, двигается вперед, и получает удар между ребер. Один из охранников хватает меня и поднимает в воздух, за что получает удары по лицу и множество красных болячек. Охранник сжимает меня в руках, словно мячик, но все тщетно. Меня уже не усмирить. 
 Элисон вырывается, она пытается поговорить с Брэдом, лицо которого сильно побелело. Мужчина явно не ожидал удара. 
 Они шепчутся; я ничего не слышу. Брэд задумавшись, проходится вдоль коридора, а когда возвращается, окидывает нас холодным взглядом. 
 — Поцелуй меня, и я вас отпущу. — Говорит он мне. Я в недоумении вытираю пот с лица ладонью, и вырвавшись из рук охранника, показываю ему средний палец.
 Свет, тени, удар, все смешивается в кашу. Меня больше нет, потому что я прячусь в темноте. Где нет ничего, и есть все одновременно. Столько правды, и миллионы противоречий. Здесь мне не понадобятся слова и звуки. Музыку, звучавшую в моей душе не передать ничем. Она исходит из ниоткуда. Ее просто не существует, как нас самих. Мы рождаемся. Стареем. Умираем. Личности, созданные не из чего, уходят в никуда. Никто не знает, что нас ждет впереди. Сегодня мы есть, а завтра нет.   Песчинки, плавающие в огромном океане времени. 

 Я верила, что за темнотой нет ничего.
 Я ошибалась. 
 Там одиночество и холод. Хочется либо сбежать, либо быстрее заснуть. Непонимание и маленькие огоньки. Как будто бы ты попал в открытый космос и можешь руками коснутся звезд. Да, там не будет ничего, но перед этим промелькнет, целя жизнь. 


***
 Под головой твердый пол. Передо мной железная дверь и чьи-то ноги. Несколько разных голосов. Один женский, другой мужской. Они чередуются. Темп медленный, но взволнованный. 
 Снова ничего не видно. Страшно. Понимание приходит не сразу. Оказывается, я просто закрыла глаза. 
 Медленно, но четко слух восстанавливается, хотя я постоянно слышу какой-то дикий шум и писк. Среди него приходится разжёвывать каждую фразу по отдельности, чтобы что-то понять. 
 «Ребят, можете распрощаться со мной».
 Минута на обдумывание. Еще одна на разжевывание. 
 Приходится взять себя в руки, подняться и посмотреть туда, откуда исходили эти слова. 
 Сквозь дикое жжение в мышцах, я поднимаюсь на миллиметр над полом. Присматриваюсь. Серые стены пляшут, а вместе с ними разлетается на кусочки образ парня. Он садится на корточки, осматривая меня. Слабо касается пальцами моего лица. 
 Его руки такие холодные; от неожиданности я отдергиваюсь назад. 
 Не понимаю, что происходит, надеюсь, никогда и не пойму. Все идет слишком быстро, словно перемотка дико длинного фильма с гадким наложенным закадровым звуком. 
 — Юми, перед тем, как они найдут нас... — замолкает, — мне нужно знать. Ты меня любишь?
 Он приземляется на пол около меня. Мы лежим в комнате под землей, а на самом деле оба тонем в океане, хватаясь друг за друга, пока над нами сгущаются тучи. Нет больше таких мгновений, как сейчас. Ничто не происходит дважды. 
«Попрощайтесь со мной, Профессор мертв, я убил его».
«Попрощайтесь со мной, они будут меня искать».
«Хотя можете и не прощаться».

 Саймон говорит и говорит, но я не успеваю переваривать информацию.
 — Они думают я убью кого-то ещё, поэтому лучше устранить меня.
 Кладу руку ему на щеку и ничего не произношу.

 — Ладно, — вздыхает он, — я в принципе уже готов к гибели. 
 Саймон встает с пола, но не успевает поднять меня с ковра, как кто-то врывается в комнату почти снося дверь, и взваливает мое тело себе на плечо плечо. Ухватившись за дверную ручку и влажную руку парня, я пытаюсь продержаться еще немного. Но Саймон неожиданно для нас обоих отпускает мою ладонь. 
 По телу сразу же пробегает дрожь. Ледяные руки, державшие меня, ослабли. Тело мужчины в военной форме упало вниз, и снова ударившись головой обо что-то, я ощутила соленый привкус крови на губах, стекающей по глазу и щеке. 
 Но кровь быстро размазалась о черную кожаную куртку, в которую через секунду уже упиралось мое лицо. И я ничего не делала. Просто заснула. 

***

 Каждое утро я просыпалась в разных местах. Каждое утро Саймон несколько раз повторял мое имя, накрыв своей рукой мою спину. 
 — Не спи, — шептал он, — у тебя сотрясение. 
 Спать и не хотелось. Я следила за его движениями, каплями воды, покрывающими мой лоб. 
 Я лежала в черной комнате, на сломанной и продавленной кровати. Не могла пошевелить ногами или поднять голову. Не было сил даже жевать. 
 На рассвете Саймон закрывал двери и заколачивал окна, а ровно в полдень возвращался и садился на стул, стоящий возле кровати. Он доставал ложку, банку консервов, найденную в холодильнике, и пытался насильно накормить меня.
 Половина еды просто вытекала изо рта. Я ревела от мерзости к себе. 
 Саймон спрашивал: — Что случилось?
 А я не отвечала. Он думал, что я не могу говорить. На самом деле я просто не хотела. 
 Ночью, ближе к утру, мы перебирались в новое место. В другой дом, на другую улицу. Там все было иначе, но оставалось прежним. 
 Разбросанные вещи, запах горелой проводки. Сгоревшие двери, угольный пол. 
 Парень клал меня на диван, ложился рядом и прижимался грудью к моей спине. 
 День за днем за забитыми деревянными досками окнами, стоял туман. 
 Мы лежали на диване, а сверху на нас сыпалась белая штукатурка. 
 Саймон уходил, я оставалась. Я уходила, он оставался. Больше нет разницы, потому что в один день, собрав старый рюкзак, мы оба вышли из дома и направились туда, откуда пришли.