немеркнущий свет

                САМАРЯНОВ Владимир Анатольевич










               
               


                Немеркнущий свет
                (воспоминания с иллюстрациями)





















               


                Москва  2014

                Аннотация

Содержание воспоминаний автора под заголовком «Немеркнущий свет», фактически, является продолжением оных, начатых в книге «Прерванное детство». Упомянутые факты и события охватывают период с конца 1944 года до начала 60-тых годов прошлого столетия, во время которых проходят школьные и студенческие годы жизни автора, а также годы начала его трудовой деятельности.


 
               










Памяти товарищей и друзей
школьных, студенческих и первых трудовых лет
посвящаю.























                Содержание


Вступление …………………………………………………………………...4
Мы обретаем жильё в Москве ………………………………………………4
Мои первые друзья …………………………………………………………. 7
День Победы ………………………………………………………………..11
Первое послевоенное путешествие ……………………………………….13
Москве – 800 лет! …………………………………………………………..18
Центральный стадион «Динамо» ………………………………………….20
Школа ……………………………………………………………………….32
Наши педагоги …………………………………………………………….. 37
Наш школьный досуг ………………………………………………………42
  Художественная самодеятельность ……………………………………………………42
  Наш школьный спорт …………………………………………………………………...46
Пионерлагеря ……………………………………………………………….50
  Клязьма ………………………………………………………………………………….51
  Катуар ……………………………………………………………………………………56
Кино нашей юности ………………………………………………………..64
Театры ………………………………………………………………………72
О праздничных вечерах и вечеринках ……………………………………80
Праздничные демонстрации ………………………………………………84
Учёба в МВТУ ……………………………………………………………...90
  После вступительных экзаменов ………………………………………………………91
  Учебный процесс ……………………………………………………………………….93
  Об истории МВТУ .……………………………………………………………………...94
  Группа ГМ ……………………………………………………………………………….95
  Производственные практики ………………………………………………………….108
  На новое местожительство ……………………………………………………………117
  Военные лагеря ………………………………………………………………………...119
  Похороны Сталина …………………………………………………………………….121
  ВСХВ …………………………………………………………………………………   122
Начало трудового пути ……………………………………………………125
  Вступление …………………………………………………………………………….125
  В Москве, в отдалённом районе ……………………………………………………...134
  Наш спорт ……………………………………………………………………………...135
  Художественная самодеятельность …………………………………………………..140
  Кое-что об общественной работе …………………………………………………….142
  Фестиваль молодёжи и студентов ……………………………………………………143
  Один день в Лужниках ………………………………………………………………..148
  Дворец Спорта ………………………………………………………………………...151
  Кое-что о посланцах далёких широт ………………………………………………...152
  Немного об отпусках ………………………………………………………………….153
  12 апреля 1961 года …………………………………………………………………...158
  Ещё раз о друзьях ……………………………………………………………………..158
Всё ещё было впереди ……………………………………………………165
   

                Вступление

Вот уже 70 лет прошло с тех пор, как я, вместе с мамой, покинул город Николаев и, распростившись с добрыми людьми, окружавшими и приютившими нас в тяжёлые дни  уходящей на Запад войны, стал москвичом. За это время прошло много событий. И в моей личной жизни. И в жизни страны. Об этом подробно и, по возможности, объективно хотелось бы рассказать детям, внукам (а теперь уже и правнуку!) и их сверстникам. Но, к сожалению, годы и сопутствующие им недуги уже не позволяют в полной мере на это рассчитывать. Тем не менее, кое-какой «вклад» в этом направлении мне уже удалось сделать. Я имею ввиду мои воспоминания под заголовком «Прерванное детство». А потому рискну продолжить.
В процессе моего повествования я намерен в первую очередь коснуться тех событий и фактов, которые оставили в моей памяти светлые воспоминания. Ибо такой мне запомнилась наша жизнь, наступившая после перенесённых нами тяжёлых лет немецкой оккупации, которая продолжалась с ноября 1941 года по апрель 1944-го. Об этом, в частности, а также о предшествующей тяжёлым годам войны нашей довоенной жизни, достаточно подробно написано в упомянутом «Прерванном детстве».

       Мы обретаем жильё в Москве

В сентябре 1944 года, после того, как из приёмной М.И.Калинина, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, пришло письмо с разрешением на нашу прописку в Москве, мы с мамой покинули дачу наших гостеприимных родственников в «Заветах Ильича» и переехали в Останкино, где на 2-ой или 3-ей Останкинской улице родители сняли комнатушку в квартире балерины Большого театра. Квартира, в которой балерина (уже немолодая) жила со своей престарелой матерью, занимала половину одноэтажного деревянного дома (тоже, кстати, немолодого, а возможно, ещё дореволюционной постройки). Вторую его половину занимали соседи, из которых я запомнил только одного субъекта, на глаз - моего сверстника или чуть помоложе. Запомнил, наверное, потому, что он при первой же нашей с ним встрече дал мне понять, кто во дворе хозяин.
Но я этого не понял. Да и двора, как такового, не было, так как выходные двери обеих квартир были обращены прямо на улицу. Не рискнув, видимо, самостоятельно убедить меня  в законности своих притязаний, мой «визави» призвал на помощь своих корешей, которые однажды  меня «подловили» на деревянном мосту через речку Копытовку (ныне текущую по  трубопроводу под Звёздным бульваром). Помнится, я тогда возвращался пешком домой из школы, намереваясь по дороге зайти в клуб имени Калинина, чтобы купить билеты на демонстрировавшийся в нём кинофильм.
Сцена на мосту, до смешного, напомнила мне ту, что произошла в Керчи в 1942 году   после того, как немцы спалили наш дом и мы с мамой поселились у Молибог. Только вместо Лапиных «пацанов» в Останкине меня окружила ватага «огольцов» с не запомнившимся мне предводителем. Но развязка этой не обрадовавшей меня встречи была такой же, как и в Керчи. Узнав о том, что я во «владении» местных обитателей поселения обосновался надолго, предводитель ватаги милостиво отпустил меня и даже пожурил моего соседа за проявленную им негостеприимность.

К слову сказать, клуб имени  М.И.Калинина представлял собой деревянное строение и размещался на том месте, на котором с начала космической эры был возведён скромный, по нынешним меркам, особняк Сергея Павловича Королева, а впоследствии - его музей. Справа клуб, а также расположенные слева от него деревянные домики, протянувшиеся вдоль Останкинских улиц в направлении нынешнего телецентра, огибала трамвайная линия, которая шла от Ярославского шоссе (ныне - проспекта Мира) и заканчивалась, как и теперь, кольцом перед входом в Останкинский парк, тогда - парк культуры и отдыха имени Ф.Э.Дзержинского.  В  районе   нынешнего   кинотеатра   «Космос»   останкинская   ветка трамвайной линии смыкалась с той, что вела к трамвайному депо имени Н.Э.Баумана, действующему по сей день. В развилке этих трамвайных путей, в низине, начинался пустырь, простиравшийся, практически, до асфальтированной площади, на которой стояла скульптура Веры Мухиной «Рабочий и Крестьянка» с сооружённым перед ней фонтанирующим бассейном. За скульптурой виднелись дугообразные арки Северного, тогда главного входа на ВСХВ (Всесоюзную Сельскохозяйственную Выставку), впоследствии - Выставку Достижений Народного Хозяйства, ВДНХ.
На стыке трамвайные пути, тянувшиеся из Останкина и от трамвайного депо, соединялись в одну линию, проходившую вдоль Ярославского шоссе до Ржевскогоо (Рижского) вокзала. Далее трамвайный путь вновь разветвлялся: вправо по Трифоновской  улице к Белорусскому вокзалу, влево, в районе нынешней станции метро «Проспект Мира» - через Комсомольскую площадь, к Сокольникам, а прямо, через Трубную площадь - в центр города.
Помню номера маршрутов трамваев. Тот, что шёл от Останкина до Сокольников - №39. Который ходил до Белорусского вокзала - №5. Трамваи, начинавшие свой путь от депо имени Баумана и двигавшиеся в центр города имели номера 17 и 25. Последний заканчивал  свой путь на Трубной площади, а 17-тый доходил аж до станции метро «Кропоткинская» (тогда - «Дворец Советов»). При этом по ходу своего движения, после Трубной площади, он пересекал улицу Горького в районе Пушкинской площади, площадь у Никитских ворот и Арбатскую.
Чтобы не оставлять «на потом», сразу отмечу, что районы Останкина и находившегося по другую сторону от Ярославского шоссе Ростокина, а также расположенного в их промежутке «села» Алексеевского (от которого к тому времени оставались разве что два-три домика), благодаря ВСХВ, были отлично связаны с центром Москвы не только указанными трамвайными маршрутами. В центр ходили несколько троллейбусов: №9 - от Останкина до Охотного ряда; №2 - от ВСХВ до Трубной площади; №42 - от Ржевского вокзала до Киевского; №14 - от Ростокина до Сокольников.

Вернусь, однако, к повествованию о начальном периоде нашей жизни в Москве.
В самом конце 1944 года, точнее, недели за две до наступления нового, 1945-го, наша семья переехала на новое местожительство, а именно, в здание полиграфического комбината имени В.М.Молотова, впоследствии - Гознака, в котором, по недостоверным сведениям, печатались географические карты и бумаги государственного значения (по «клятвенным» заверениям моих новых друзей - деньги). Наш переезд в новое жильё произошёл после того, как были закончены строительные работы, связанные с переоборудованием огромных цехов комбината в жилые помещения, предназначенные для проживания в них сотрудников Гипромеза (Государственного института по проектированию металлургических заводов) и их семей. Все они располагались в правом крыле Гознака, если смотреть на его здание со стороны Ярославского шоссе. Сам институт занимал выделенный ему 5-ый этаж средней части этого монументального сооружения эпохи индустриализации страны.
Образовавшиеся, после переоборудования цехов, квартиры для гипромезовцев занимали 4 этажа выделенной под них части здания, со 2-го по 5-тый. Нам досталась одна из двух смежных комнат на 5-том этаже. Обе комнаты были объединены одной прихожей, в которой располагалась общая для двух семей кухня, оборудованная розетками электросети  и 4-х конфорочной газовой плитой! Правда, к газу её подсоединили, спустя некоторое время после въезда всех гипромезовцев  в  выделенные им квартиры. А этому предшествовала их искусственная просушка, т. к.  поздняя дождливая осень и наступление зимы замедляли этот процесс.
Я был свидетелем того, как протекала «сушка» нашей комнаты. В центре её разжигали круглую,  диаметром около метра, железную печь, предварительно наполненную коксом.  Как
затаскивали эту печь в нашу комнату, сейчас уже плохо помню. Кажется, через окно, размер которого был таков, что в наземном его положении в него наверняка могла проехать полуторатонная грузовая машина. Полагаю, что, с помощью лебёдки и закреплённого в слуховом окне здания Гознака кронштейна со шкивом, операцию по подъёму и заведению в   наше окно такой печи вполне можно было бы осуществить. Как инженер-механик со специальностью «Подъёмно-транспортные машины» могу это подтвердить.
Однако, думаю, что такие подробности подготовки к нашему переезду в выделенную нам комнату, как, впрочем, и самого переезда не столь уж важны. Гораздо важнее было то, что Новый, 1945 год мы уже встречали в своей «обители»! И хотя наш мебельный «гарнитур» составляли только стол, несколько табуреток, две железные кровати и раскладушка, настроение у всех нас, как, впрочем, и у наших соседей было великолепное!
Соседями у нас оказалась интеллигентная и доброжелательная семья Лифшиц, муж и жена, Марк Александрович и Цецилия Васильевна, и две их дочери, старшая Лиля и  младшая Ира. Родители их, как и мои (к тому времени и мама), работали в Гипромезе. Девушки учились. Лиля - уже в вузе, Ира, моя сверстница, - в школе.

Кстати, наши школы №287, в которую приняли меня, и №284, где училась Ира (тогда девочки и мальчики учились раздельно), тоже как и Гознак, были построены еще до войны. Также как и Гознак, они одиноко возвышались почти до Крестовского путепровода по правой стороне Ярославского шоссе, если двигаться в сторону центра Москвы. Почти, потому что между школой №284 и началом путепровода стояли еще два дома: четырёхэтажный, целиком жилой, и такой же, но с промтоварным магазином на первом этаже. Впоследствии оба они были «поглощены» новостройками во времена образования проспекта Мира и появления магазина одежды «Богатырь».
Если обратить свой взор на противоположную сторону и начать движение в обратном направлении, начиная от скрытой в глубине церкви Пятницкого кладбища, то на правой стороне Ярославского шоссе из предвоенных «высотных» построек также выделялись лишь несколько зданий. Первым из них было здание закрытого предприятия за высокой каменной стеной. Далее, на месте нынешней управы Алексеевского района, в  двухэтажном здании располагалась детская поликлиника. Еще дальше, сразу за вестибюлем  станции «Алексеевская» тогда еще не построенной линии метро - 8-ми этажное серое (без облицовки) здание жилого корпуса. Правда, теперь оно уже преобразовано под стать примыкающим к нему с обеих сторон корпусами постройки конца 50-х - начала 60-х годов прошлого столетия. И, наконец, минуя Ярославский рынок, сразу от угла Маломосковской улицы и до угла нынешней улицы Кибальчича – слитные, но с разным числом этажей  корпуса «Серого дома».
В промежутках перечисленных домов по обе стороны улицы «Ярославское шоссе», а  также перед обеими школами ютились, остававшиеся на тот момент, одно- и двухэтажные (с кирпичным, но побелённым первым этажом) деревянные домики. И такая картина практически, если не считать промежуточные пустыри, простиралась вдоль «Ярославки» вплоть до Ростокина. Её оживляли с правой стороны лишь школа на Церковной горке (тогда тоже девичья), церковь Тихвинской Божьей Матери, а также расположенные поодаль, как и сейчас, акведук водопровода времён Екатерины Второй и несколько домов студенческого городка,  в обиходе кратко именовавшегося Студгородком.
По левую сторону улицы-шоссе, сразу же за Гознаком, на спуске к Копытовке и в непосредственной близости проходящей параллельно шоссе трамвайной линии стояло на сваях, невзрачное на вид, одноэтажное здание. В нем размещалась знаменитая, едва ли не на весь Советский Союз, фабрика смычковых инструментов! Не поручусь, что в ней     изготавливались скрипки, подстать произведениям Амати и Страдивари, но то, что её продукция имела спрос, это факт! Факт, подтверждённый знакомыми мне в ту пору начинающими музыкантами-вундеркиндами.
 Прежде, чем продолжу свое мысленное продвижение по левой стороне Ярославского шоссе в направлении Главного входа на ВСХВ, позволю себе задержаться на упоминании тех объектов, которые размещались по обе стороны Копытовки. На высоком ее берегу, у «истоков» Копытовки, уже в те времена выдавал свою продукцию хлебозавод. На противоположном, пологом берегу речки, недалеко от того места, где теперь стоит кинотеатр «Космос», в пределах не более 50-ти соток, «простирались» поля совхоза, выращивавшего витаминные овощи и «зелень». В частности, свеклу, морковь, лук, чеснок, салат,  редис, петрушку и т. п. Над этими полями, поодаль, возвышалось здание школы, в которой теперь размещаются какие-то «офисы».
 В «устье» своём, т. е. перед шоссе, Копытовка загонялась в подземный «канал», и на Божий свет, как мы (гипромезовские дети) полагали, появлялась только при впадении в Яузу. И, видимо, не случайно, ибо по своей загрязненности и не очень приятному запаху, сопровождавшему её на всем протяжении, она больше соответствовала своему второму названию, Чернушка. А в процессе её прохождения по подземному лабиринту она, полагаю, просачивалась через очистные сооружения.
За участком пересечения трамвайных линий, идущих из Останкина и Ростокина, т.е. приблизительно на месте нынешней аллеи Космонавтов, а тогда, как я уже упоминал выше,   начала пустыря, находилось стрельбище, на котором проходили соревнования и тренировки спортивных стрелков и охотников. Но это - по слухам. Сам я туда не забредал и потому их не видел.
Ну а дальше по левой стороне Ярославского шоссе, но еще до площади со скульптурой Мухиной, стояла ещё одна школа. В ней, опять же по слухам, учились дети с ограниченным развитием. Уже за скульптурой, сразу за поворотом трамвайной линии, ведущей  в депо, было ещё одно «высотное» здание не известного мне предприятия, которое стоит по сей день. Это здание, вместе с прилегающей к нему заводской территорией, охранявшейся высоким каменным забором, а также следующие за ней трамвайное депо и территория киностудии имени А.М.Горького ограничивали площадь перед главным входом на ВСХВ с правой его стороны. О том, что «за углом» киностудии уже в то время существовал ВГИК (Всесоюзный государственный институт кинематографии) теперь я могу только предполагать на основании того, что вскоре после войны его закончили многие известные артисты и режиссёры кино.
 
                Мои первые друзья

Естественно, что моё общение не ограничивалось только сестрами Лифшиц. Не сразу, но постепенно я вошёл в круг отпрысков работников института, связь между которыми для большинства из них исчислялась годами. У некоторых даже с довоенного времени. Дело в том, что  до войны центральный Гипромез (а у него в разных городах были ещё и филиалы) находился в Ленинграде. А когда началась война и фронт приблизился к городу, Гипромез целиком, вместе с семьями работников, был эвакуирован в Свердловск. Там то и  сформировалась «братия» гипромезовских детей, с которыми я встретился и познакомился после нашего переезда в Гипромез. А поскольку Правительством СССР было принято решение оставить Гипромез в Москве, наше знакомство, переросшее впоследствии в тёплые добрососедские отношения, а кое с кем и в дружеские, сохранилось на всю оставшуюся жизнь!
Поскольку основная масса гипромезовцев с семьями разместилась в выделенном для проживания правом крыле Гознака, вся ватага их детей, от мала до велика, оказалась в условиях, практически, постоянного контакта друг с другом. По сути, это была маленькая колония (в добром смысле этого слова) малышей, подростков и субъектов уже юношеского возраста мужского и женского пола. Первыми, с кем я подружился, были мои ровесники Боря Морозов и Женя Степанский. В самом начале нашей дружбе способствовало то, что мы втроём оказались не только в одной школе, но и в одном классе!

 
Справа налево: Боря Морозов, Женя Степанский и я, Володя Самарянов, по дороге в школу (здесь – уже девятиклассники). Слева – один из деревянных домиков, заполнявших пейзаж Ярославского шоссе по обе его стороны. Вдали за нами: слева – Гознак, справа – Серый дом.

Впоследствии выяснилось, что в той же школе (напомню, №287) учился ещё ряд гипромезовских ребят, с которыми меня на разных этапах жизни связывали товарищеские и дружеские отношения, несмотря на то, что мы учились в разных по возрасту классах. Ближе всех из них ко мне оказался Миша (тогда ещё Моня, как звала его мама) Позин, который, несмотря  на то, что мы были с ним одногодками, на класс опережал меня (полагаю, по понятной причине). Наша взаимная привязанность друг к другу сохранилась до конца (увы!) его жизни. Это печальное событие случилось в канун Нового, 2011 года, в котором он должен был отметить своё восьмидесятилетие...

В ограниченных временем воспоминаниях (эти строки пишу, когда мне уже стукнуло 83!) трудно описать всё то, что нас связывало с Мишей. Ему я обязан, в наибольшей степени, тем, что располагаю обширным фото-архивом, в котором запечатлена наша жизнь в школьные и студенческие годы. Ему же обязан и тем, что он расширил круг моих друзей, с двумя из которых, в компании наших жён, я до сих пор стараюсь сохранить жизненный тонус. Сохранить и, по возможности, передать его нашим детям и внукам.

...Классом ниже учились еще трое из нашей «колонии»: Женя Вихрев, Шурик Козачков и Гена Павлов. Они были детьми высокопоставленных сотрудников Гипромеза.  А потому, когда, в начале 50-х годов, их родителям представилась возможность, они переехали на Сретенский бульвар в один из домов довоенной постройки. Помнится, что после их переезда этот дом гипромезовцы, в шутку, называли «дворянским гнездом». В нём, в зрелом школьном возрасте и в студенческие годы, мы нередко, под ненавязчивым покровительством их родителей, проводили свободное от занятий время,  сражаясь в шахматных баталиях и поигрывая в картишки. А также праздничные вечеринки с танцульками и, разумеется, с девочками. И здесь уже центром внимания становился Женя Вихрев, который, прекрасно играя на рояле, не раз «выручал» старенький патефон.
Помимо названых, не могу не вспомнить Ноя (Арнольда) Кирилова, который, хоть и был в школьном реестре на две ступени выше меня, но совсем не кичился этим. Да и по возрасту, он не на много был старше. К тому же меня с ним связывала любовь к легкой атлетике. Его как «профессионала», занимавшегося в спортсекции, а меня как «любителя».
А  в  общем,   всех  нас,   молодых   жителей   правого  крыла   гознаковского  строения, маленьких  и  больших,  дошкольников  и  учащихся  различных  классов и школ, объединяло замкнутое  пространство  среды  нашего  обитания.   В  ней,  помимо  длинных  коридоров  и просторных  вестибюлей с мраморными полами на всех этажах нашего общежития, нашему досугу предоставлялась часть двора, поделённого между Гознаком и Гипромезом. В нём, как правило, большая часть нашего братства, включая и девчонок, в погожую погоду играла в различные игры, преимущественно в волейбол и футбол. Последнему, естественно, отдавалось  предпочтение.  Кстати, в наших футбольных баталиях иногда принимали участие и некоторые наши девицы.
Футбольным полем нам служила широкая асфальтированная проезжая часть двора, растянувшаяся вдоль всего гипромезовского корпуса дома и ограниченная, с одной стороны, разделительным (с Гознаком) забором, а с другой - огромными железными воротами, предварявшими въезд во двор со стороны улицы. Эти ворота служили нам одним из двух футбольных атрибутов, без которых, понятно, футбольная игра теряет истинный её смысл. На противоположной стороне нашего «футбольного поля» ворота обычно обозначались двумя стопками портфелей (если игра проходила после тяжёлого учебного дня) или грудами курток, пальто и т. п. Ворота разыгрывались всегда по жребию, т. к. нападающей команде интереснее было бить мячом по железным. Во-первых, не надо было доказывать, что мяч попал в ворота, а не пролетел над «штангой», как это бывало у противоположных «ворот». А во-вторых, когда мяч после сильного удара попадал в нижнюю часть железных  ворот, сваренную из стальных листов, то раздавался громоподобный звук, вызывавший восторженный вопль  играющих, в том числе и игроков обороняющейся команды!
Понятно, что не все проживавшие в гипромезовском «общежитии», особенно те, окна квартир которых выходили во двор, были рады шумовому сопровождению наших игр. Не доставляли они особого удовольствия и вахтёру, который обычно дежурил в маленькой будке, находившейся в промежутке между воротами и калиткой. И когда однажды мяч, сильно пробитый каким-то «мазилой», вышиб стекло в маленьком окошке будки охранника, нервы его не выдержали и он бросился отнимать злосчастный мяч у оробевших на мгновение «футболистов». Однако коварное намерение разгневанного пострадавшего вмиг отрезвило застывших, было, ребят и вся ватага противоборствующих команд с хохотом и улюлюканьем принялась перебрасывать между собой футбольный мяч, который тщетно пытался поймать не искушённый в футбольных делах бедолага.
Помнится, что этот необычный футбольный матч был прерван неожиданно появившимся взрослым, который, пожурив не в меру расшалившихся ребят, пообещал запыхавшемуся вахтеру способствовать прекращению футбольных баталий на территории двора и вывести их за его пределы.
Мы, как послушные дети своих родителей, какое-то время пытались проводить свои футбольные матчи за пределами нашего двора, на небольшой лужайке, у края высокого берега Копытовки-Чернушки. Но через некоторое время, измотанные неоднократными падениями мяча в «благоухающую» речку, мы вновь вернулись на свой домашний «стадион». И в этом нас поддержал кто-то из родителей, обеспокоенных близостью нашего «не дворового» футбола к трамвайной линии.
Трудно сказать, сколь долго нам удалось бы продержаться на «своём» поле, если бы не произошедший однажды трагикомический случай, едва не приведший к травме одного из жильцов нашего дома. Мяч, сильно посланный кем-то из нас мимо железных ворот, угодил прямо в голову неожиданно появившегося в створе калитки чьего-то папы. И хотя «чей-то папа», слегка качнувшись, устоял на ногах и даже, после минутного колебания, со смущённой улыбкой и, не теряя ориентации, продолжил свой путь, нам всё же, после бурных дебатов жильцов нашего дома, пришлось искать другое место проведения наших футбольных баталий. И, спустя некоторое время, в этом нелёгком деле нам помогли ребята из «Серого дома», впоследствии - наши непримиримые соперники.
Справедливости ради, надо отметить, что наш досуг не исчерпывался только непрерывными развлечениями во дворе и за его пределами. К нашим услугам были предоставлены гипромезовская библиотека, находившаяся на одном из этажей нашего общежития, а также билеты в различные театры и музеи Москвы. Библиотекой заведовали  попеременно не работавшие мамы Милы Швецовой и Юры Тимянского, а приобретением и распространением театральных билетов - мама Лены Пашковой.
Имена указанных выше девочек я вспомнил не только из-за амплуа их мам. Своей внешностью и горделивым поведением обе они выделялись среди остальных. Конкуренцию им могли составить, пожалуй, лишь Ира Белявская и Лиля Халецкая. Здесь было бы уместно перечислить всю женскую половину нашего двора. Однако вспомнить всех гипромезовских девиц я, по понятным причинам, не могу. Тем более, что непосредственно я мало с кем из них общался. Исключение составляли лишь те, чьи родители чаще и ближе общались с моими. Такими, в частности, помимо Иры Лифшиц, были ещё две миловидные девушки, Марина Лактионова и Тома Бондаренко-Чабина. Обе они, слава Богу, еще живы. И если с Мариной (как, кстати и с Ирой Лифшиц) я только изредка встречаюсь и перезваниваюсь, то с Тамарой Чабиной мы уже много лет дружим семьями. И эта дружба, можно сказать, досталась нам по наследству от наших родителей!
Что касается Юры Тимянского, то он мне запомнился, главным образом, тем, что, во-первых, с нескрываемым уважением относился почему-то к моей персоне (хотя не уверен, заслуживал ли я его в полной мере в то время), а, во-вторых, потому, что после окончания института, по комсомольской путевке, он, внешне хрупкий, интеллигентный мальчик,  отправился на одну из важных строек страны на Север. Да, ещё, как и я, Юра Тимянский симпатизировал футбольной команде московского Динамо.
Еще одного Юру, Молодцова, хорошо помню потому, что нас с ним, помимо дружеских отношений, связывала любовь к рисованию. Он с детства имел склонность к этому виду творчества. Но, как и я, не отяготил себя специальными занятиями хотя бы в кружке изобразительного искусства при Доме пионеров. Правда, в отличие от меня, после школы Юра Молодцов поступил в инженерно-строительный институт имени Куйбышева на факультет «Промышленного и гражданского строительства», о коем мечтал и я, но не решился, не будучи уверенным в том, что на вступительном экзамене по рисованию смогу получить, также как и он, хорошую оценку.

               
                Юра Молодцов. Мой рисунок с натуры.                Я с мамой (пионерлагерь, 1945 г.)
               
Ещё с Юрой Молодцовым нас связывала большая любовь к футболу. И хотя, в смысле проявления симпатий, мы с ним были непримиримыми противниками (он «болел» за Спартак), в нашей дворовой и лагерной гипромезовской команде мы оба были едва ли не лучшими игроками.
Впоследствии, когда наша семья и Юра со своей мамой  переселились в отстроенные для Гипромеза жилые дома (недалеко от калибровских), мы часто общались с ним и с другими нашими товарищами в нашем общем, с калибровской молодёжью, дворе и за его пределами. Кстати, в конце нашей учёбы в ВУЗах Юра женился на одной калибровской девушке по имени Лида. На их свадьбе гулял и я! Но вскоре наши пути разошлись. «На память» мне о себе Юра оставил своего школьного друга, Володю Савицкого, который, как и сам Юра, в отличие от большинства нашей гипромезовской братии, учился в 270-той (или 277-ой?) школе.
Володя Савицкий, в отличие от своего вспыльчивого друга, был спокойным, уравновешенным парнем. Симпатичный, скромный, интеллигентный, он с охотой был принят в нашу компанию и неоднократно принимал участие в наших праздничных вечеринках. Мне Володя запомнился ещё и потому, что, после школы, как и я, он поступил в МВТУ имени Н.Э.Баумана, где мы с ним частенько встречались в промежутках между занятиями.   
Из остальных обитателей нашего гипромезовско-гознаковского двора … 
Впрочем, полагаю, нет необходимости перечислять все имена и фамилии запомнившихся мне с тех времен гипромезовских девочек и мальчиков. Вряд ли это кого-либо заинтересует из числа потенциальных читателей моих воспоминаний. Для тех же, кто об этом всё же захочет узнать, отмечу, что они, практически, все перечислены в подписях под фотографиями в одном из наших семейных альбомов, на которых запечатлена вся наша братия на отдыхе в пионерлагере. Одну из таких фотографий я намерен воспроизвести ниже.
Однако, прежде, чем перейти к воспоминаниям о моей «лагерной» жизни и о  параллельных с ней школьных годах, я хочу вспомнить о тех волнующих событиях, которые, как я отметил в преамбуле, оставили в моей памяти немеркнущий свет. Их в нашей московской жизни было немало. Но сначала о тех, которые в канун окончания войны и в первые послевоенные годы принесли и нам с родителями, и другим людям ни с чем не сравнимую радость и ощущение наступающей полноценной жизни. И первым из них, после нашего с мамой освобождения из оккупации, было известие о долгожданной, но наконец наступившей нашей Победе над фашистской Германией!

                День Победы

Рано утром, в предрассветном сумраке только зарождающегося дня 9-го мая 1945-го года, когда мы с родителями ещё спали, по всем четырём этажам заселённого гипромезовцами корпуса Гознака, нарастающим шумом захлопали двери. Первой на этот шум отреагировала мама. Она, на ходу прикрываясь халатом, выбежала из нашей комнаты и в дверях, ведущих в общий коридор, столкнулась с Цецилией Васильевной, которая, глядя в испуганные мамины глаза, весело воскликнула: «Мария Викторовна! Включайте радио! Левитан! Победа!!!»
Её слова уже слышали и мы с папой. Спросонья и от суеты мы не могли быстро одеться. А когда это всё же удалось, папа кинулся включать репродуктор, а я выскочил в наш общий длинный коридор. Добежав до расположенной в другом его конце просторной залы с общей туалетной комнатой, я, не задерживаясь, выскочил на лестничную площадку и прыжками, через 3-4 ступеньки широченной лестницы, понёсся вниз, увлекаемый раздававшимся где-то внизу криком ребячьих голосов. В зале второго этажа я увидел всех тех, кто его источал. Не дав мне опомниться, ребята набросились на меня и наперебой громко старались мне рассказать то, что по радио говорил Левитан. Кто-то из старших предложил всем идти на Красную площадь.
После наскоро проглоченного завтрака я, предупредив родителей и не услыхав от них особого возражения, двинулся вместе с несколькими моими товарищами по классу, встретившими меня у школы, в сторону Кремля. Большую часть пути мы прошли пешком, встречая периодически небольшие группы взволнованных радостным известием людей. В основном, это были учащиеся школ, техникумов и ремесленных училищ. Но попадались и взрослые, видимо те, кто был свободен от работы. Ведь день то был рабочий! Кое-кто составил нам компанию, так что, по мере нашего приближения к центру, все мы представляли уже внушительную группу, которая походила на маленькую демонстрацию, двигавшуюся по тротуару, захватывая края проезжей части 1-ой Мещанской, Сретенки и улицы Дзержинского.
Вступив через час нашего похода на Красную площадь, мы обнаружили, что на ней уже много людей, причём, не только молодёжи. Люди кучками, не спеша, перемещались по ней, шумно выражая свою радость. И как только в поле их зрения попадался кто-либо в военной форме, с криками «Ура!» бросались к нему с поздравлениями, которые в каждом случае заканчивалось троекратным подбрасыванием военного.
И всё же чувствовалось, что день хоть, по сути, и праздничный, но для большинства он ещё и рабочий. Ибо Красная площадь и на четверть не была заполнена. Не трудно было предположить, что основное народное ликование произойдёт на ней вечером. Поняв это, мы вскоре покинули её и уже с помощью транспорта направились домой, чтобы отдохнуть и подготовиться к вечернему празднованию. Сев на 42-й троллейбус, который после пересечения  Манежной площади, делал остановку в начале площади Революции, напротив музея В.И.Ленина, мы уже через полчаса были на Ржевском вокзале.
Вечером, опять же на транспорте, я, уже в компании с родителями, вновь устремился в центр Москвы. К моменту нашего там появления, как мы и предполагали, на Красную площадь, практически, было уже не возможно пробиться. Более того, и Манежная, и Пушкинская площади, а также связывающая их улица Горького были заполнены ликующим народом. Так что нам удалось добраться только до Манежной.
Но, когда в потемневшее небо громыхнул салют, мы не очень сокрушались, что не смогли попасть на Красную площадь, т. к. небесное пространство, которое мы могли созерцать, стоя на Манежной, открывало нам, практически, всю феерическую панораму, повисшую над центром столицы. Вслед за разноцветными брызгами фейерверка в небо взметнулись лучи прожекторов, которые с разных точек осветили висящие на невидимых аэростатах  полотнища с портретами Ленина и Сталина, а также Красное знамя с серпом и молотом, символизировавшее одновременно и государственный флаг Советского Союза, и Знамя Победы!
Парившие в небе транспаранты, а также всенародное ликование на улицах и площадях столицы быстро вытеснили из моей головы недоумение, вызванное Приказом Верховного Главнокомандующего по поводу освобождения Красной Армией от немецких захватчиков столицы Чехословакии, города Праги 9-го мая 1945-го года?!. Этот Приказ, зачитанный Левитаном и обязывающий произвести салют в честь этого события, мы услышали, стоя в дверях, вечером, перед самым нашим выездом в центр. «Как же так? - думал я. - Ведь акт о капитуляции Германии подписан вечером 8-го мая, а нам сообщают о взятии Праги 9-го!»...

Позднее, я узнал о том, что некоторые соединения немецких войск, в основном, эсэсовские, какое-то, непродолжительное, время ещё оказывали сопротивление нашим войскам, отказываясь подчиняться Кейтелю, возложившему на себя, после смерти Гитлера, функции временно командующего германскими войсками. Часть таких соединений впоследствии сдалась нашим западным союзникам, рассчитывая не только избежать заслуженной кары, но и на благосклонность их руководства. Как оказалось, их расчёты не были безосновательными. Милитаристские силы Великобритании и США, особенно после начатой Черчилем и Труменом холодной войны против Советского Союза, не исключали её перехода в прямую военную фазу, в которой могли быть задействованы и войска поверженной Германии.
События свидетельствуют, что на помощь Запада рассчитывали и сотрудничавшие с гитлеровцами в годы войны приспешники «самостийной» («нэзалэжной») Украины, а в понимании наших людей, бандеровцы. Их малочисленные вооруженные группы, скрывавшиеся, в частности, в лесах Закарпатья, вели свои скрытные военные действия, а в моём понимании, бандитские вылазки, с конца войны до начала 1950-тых годов, когда силами советских внутренних войск они были фактически уничтожены. О схватках с бандеровцами мне лично рассказывал впоследствии непосредственный их участник и мой сослуживец Борис Васильевич Тихонов.

...Теперь, вспоминая об этом, я думаю о том, на какое рискованное путешествие я и мои родители решились, когда, не подозревая о поджидавшей нас потенциальной опасности, летом 1946 года мы отправились в Закарпатье. Там, в Ужгороде после окончания войны обосновались наши близкие родственники, с которыми вместе и порознь нам довелось испытать все тяготы войны, в том числе и немецкой оккупации.

                Первое послевоенное путешествие

В первый же год нашего обоснования в Москве мои родители стали налаживать связи с нашими ближайшими родственниками, с которыми мы вместе до войны жили в Керчи. Не стану утруждать себя и моих потенциальных читателей повторением описания нашей довоенной жизни, в том числе и наших родственных связей. Всё это присутствует в уже упомянутом мною «Прерванном детстве». А к услугам детей и внуков - ещё и альбомы с фотографиями. Отмечу только то, что две из наиболее близких нам семей, по разным причинам, осели в Челябинске и в Ужгороде.
С челябинцами (правда, вначале только с тётей и двоюродным братом) мы впервые  встретились ещё в конце 1944-го года, когда они проездом через Москву навестили нас. А потому первый послевоенный вояж мы совершили, как я упомянул выше, в Ужгород.
Помнится, до Львова мы доехали поездом без особых проблем. Правда, пришлось совершить несколько пересадок. Однако дальше мы добирались с приключениями. Поезд изо Львова довёз нас только до станции со смешным, как мне тогда показалось, названием Свалява. Дальше поезда не ходили, т. к. тоннель под отрогами Карпат, через который проходила железнодорожная ветка, связывавшая Львов с Закарпатьем, был разрушен. Сейчас не могу утверждать, что явилось причиной тому. Было ли это следствием боевых действий во время проходивших боёв в предместьях Карпат? Или результатом орудовавших уже тогда в тех краях бандеровцев? Так или иначе, но нам, в первую очередь родителям, естественно, пришлось решать непростую задачу по преодолению непредвиденного препятствия.
По совету местных жителей, мы и ещё десятка полтора таких же путешественников решили обратиться к услугам одного из местных шофёров, которые через перевал, по серпантину карпатских дорог занимались перевозкой разных грузов. Кажется, сделать это не сразу удалось. Но всё же, после продолжительных торгов о размере и месте оплаты проезда,                одного из них удалось уговорить.
Перед отъездом прошёл слух о том, что по пути нашего следования случаются бандитские налеты и падения машин в пропасть. Но, несмотря на такие, мягко говоря, предостережения, большинство согласилось продолжить свой путь. Среди них были и мы.
Все отъезжающие разместились в открытом кузове грузовой машины. Надо отметить, что кузов этого грузовика в отличие от известных тогда мне наших полуторок и трёхтонок был длиннее и шире, однако имел невысокие борта. При этом в нём отсутствовали дощатые скамейки, которые, как я помню, обычно крепились с помощью скоб к бортам. Так что все мы, каждый по-своему, на корточках, на вещах или просто на ягодицах, сидели на днище кузова, придерживаясь друг за друга и за края бортов. Дополнительные трудности у нас вызывал, естественно, и рельеф просёлочной дороги, учитывая то, что до начала подъёма шофёр гнал машину на довольно приличной скорости, не задумываясь, видимо, о том, как чувствуют себя его пассажиры.
Но всё это нам показалось ерундой после того, как машина стала подниматься в горы.  То, что мы ощутили, когда машина поползла вверх по узкой, «одноколейной», выражаясь железнодорожным термином, дороге, ширину которой слева ограничивала пологая стена, а справа - крутой спуск в едва различимую узкую долину, не внушало нам оптимизма. Кажется, он совсем иссяк, когда, спустя час или более с начала нашей поездки, мы увидели перевёрнутую машину, лежавшую метрах в пятидесяти от нас на правом склоне горы.
Спустя ещё полчаса, когда мы миновали первый перевал, шофёр вдруг остановил машину и потребовал расплатиться с ним, мотивируя своё требование тем, что в конце пути мы можем отказаться это сделать. Кто-то пытался ему возразить, намекая на то, что он может оставить после этого всех нас в горах. Но шофёр настаивал на своём. Его даже не смутило то, что среди его пассажиров находились трое военных сержантского состава. После недолгого колебания, все были вынуждены ему уступить, и он повёз нас дальше в тревожную неизвестность.
Миновав ещё пару перевалов, машина, наконец, выехала в предгорье, где у маленького поселения из трех-четырех домов шофёр нас высадил, ссылаясь на то, что ему надо возвращаться обратно. Поначалу, увидав железнодорожное полотно и будку обходчика, мы не очень огорчились, полагая, что с этого места отправимся дальше, по меньшей мере, на каком-нибудь рабочем поезде. Как нам показалось, от места, куда мы прибыли, велись встречные работы по восстановлению тоннеля. Однако всех нас поджидало разочарование после того, как немногочисленные рабочие сообщили нам, что их поезд прибудет не раньше, чем через три-четыре дня. На наше намерение продолжить свой путь пешком, рабочие ответили, что поезда до Ужгорода ходят только от Мукачева, а до Мукачева - километров десять-пятнадцать. К тому же, по дороге к нему придётся преодолеть ещё пару небольших горных перевалов, с лесными массивами и маленькими поселениями, в которых, по слухам, не всё спокойно. Говорили, что были случаи убийств. «Правда, - успокаивали они нас, - в основном, председателей местных советов».
Поскольку оставаться на продолжительный срок ожидания оказии никому не хотелось,
решили дальше идти пешком, тем более, что с одним из местных жителей удалось договориться о транспортировке наших вещей на его подводе. Тревожило только сомнение, удастся ли нам добраться до Мукачева засветло.
Как оказалось, наши опасения были не напрасны. Во-первых, дорога, особенно на перевалах, была бугристой, что в первую очередь сказывалось на скорости перемещения нашего «обоза». Во-вторых, многие из нас, видимо, переоценили свои силы. А в-третьих, вероятность встречи с «неприветливыми» обитателями местных лесов (тогда мы ещё не знали, что ими и были бандеровцы) вынуждали нас проявлять осторожность, что также не способствовало быстрому нашему продвижению. Наши военные, чтобы не привлекать своей формой внимание скрывающихся в лесах злоумышленников, старались идти только опушкой леса, обоснованно полагая, что именно они являются главным объектом нападения.
Сумерки застали нашу немногочисленную колонну в одном горном, малолюдном, как нам казалось, селении. Как мы и предполагали, никто из местных жителей не выразил желания взять нас на ночь к себе на постой. Нашёлся лишь один сердобольный селянин, который порекомендовал нам устроиться на ночлег в пустующем строении, похожем на большой сарай. При этом он порекомендовал нам перед сном забаррикадировать вход (окон в строении не было), если мы не хотим, чтобы ночью навестили нас гости из леса или их местные пособники.
Не помню, кто и когда говорил нам, что некоторые из селян действительно сотрудничали с «лесными братьями» (так, по крайней мере, в Прибалтике, называли тех, кто во время войны сотрудничал с гитлеровцами, а, оставшись на освобождённой Красной Армией территории, скрытно осуществлял диверсии против представителей Советской власти и тех, кто ей сочувствовал). Не могу утверждать, но допускаю, что среди тех, с кем и нам довелось встречаться во время нашего «путешествия» по Закарпатью, были и такие, кто  днём, не отличаясь своим приветливым поведением от других селян, по ночам действительно выходил с припрятанным оружием на выполнение задания, полученного от скрывающихся в лесу.
Откликнувшись на совет селянина, мы все разместились (в тесноте, да не в обиде!) в не очень просторном наземном «ковчеге», после чего наши сержанты втащили, не весть, откуда взятый, срубленный войной телеграфный столб и припёрли им открывающиеся во внутрь двери единственного входа...

   
                Прикарпатская Русь. На окраине одного из селений.                Селяне. Бедняк и середняк.

Теперь, вспоминая это наше давнее путешествие и методы жестокой расправы гитлеровцев с мирными жителями, я думаю, а что было бы с нами, если бы «лесные братья» или их местные пособники узнали о нашем самовольном заточении? Тем более, что и тогда мы не были уверены в искренности нашего доброжелателя (?).
В связи с этим, я вспоминаю разговор одного из наших спутников с одним из селян, состоявшийся на одном из привалов во время нашего «перехода» через отроги Карпат. Глядя на скромное одеяние и лапотную обувь собеседника, который держал в своих руках только что купленные в сельпо новенькие ботинки, наш спутник спросил его: «Ну что, теперь жизнь получше стала?». Он имел ввиду то, что вскоре после освобождения Закарпатья от немецко-фашистской войск по указанию Советского правительства туда, вместе с продовольствием, было направлено много различных товаров хозяйственного назначения, а также одежды и обуви. Делалось это по вполне понятным соображениям: способствовать скорейшему становлению Советской власти в этом регионе и добиться её поддержки со стороны основной массы его населения. Тем более, что значительная часть населения Закарпатья, особенно русины, напрямую обращались к И.В.Сталину с просьбой скорейшего их включения в состав Советского Союза, точнее - в состав Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР). Эта просьба, как известно, вскоре была удовлетворена, правда, наполовину, т. к. Закарпатье стало частью Украинской ССР.
В письмах моего дяди, П.П.Молибоги, освобождавшего Закарпатье, которые я опубликовал в своих воспоминаниях «Прерванное детство», а также в некоторых газетах постсоветского периода, в частности, в «Советской России», подтверждается факт такого прошения, а также указывается, что русины по своим корням гораздо ближе к русским, нежели к украинцам. Правда, в том памятном мне разговоре собеседника нашего товарища «по переходу» преобладал украинский акцент. Возможно, поэтому, а скорее всего боясь, что его ответ станет достоянием пособников «лесных братьев», он ответил: «Це правда. Тильки при пане теж було добре».
Завершая свое очередное отступление, отмечу, что в общей массе народов, населявших тогда Закарпатье, преобладали, помимо русинов, также венгры (мадьяры, как их там называли) и чехи. Хотя в целом этот район населяли и народы многих других национальностей, в частности, и цыгане тоже. В этом мы убедились во время нашего пребывания в Ужгороде.
...После тревожной и неудобной ночёвки в сарае мы все «на своих двоих» и с вещами на плечах (с повозкой и ее хозяином пришлось также накануне расстаться) поспешили продолжить свой путь. Благо, он оказался уже намного короче пройденного. И уже к полудню мы были в Мукачеве, откуда на местном поезде вскоре добрались до Ужгорода. На перроне небольшого вокзала, к нашему удивлению, мы увидели дядя Петю и Лиду. Как выяснилось, после нашей телеграммы из Москвы, они в течение трёх дней выходили нас встречать, т. к. догадывались о причине нашей задержки.
Дома нас уже встречала тётя Варя. С надрывными восклицаниями «Толя! Вовочка! Маруся!» она всех по очереди крепко расцеловала, завершив свой душевный порыв обоюдными с мамой слезами радости. Да иначе и не могло быть после всех испытаний, выпавших за годы войны каждому из присутствующих! Нам четверым (маме, тёте Варе, мне и Лиде), испытавшим тяжесть гитлеровской оккупации на протяжении, без малого, двух с половиной лет! Дяде Пете (Петру Петровичу Молибога), прошедшему, практически, всю войну; освобождавшему Керчь и не обнаружившему в ней никого из нас, кроме расстрелянного отступающими немцами дедушки Виктора; освобождавшему Прагу в тот памятный для всех нас день 9-го мая 1945 года, когда уже вся страна праздновала Победу! И, наконец, папе (Анатолию Николаевичу Самарянову), участвовавшему в эвакуации и сопровождении оборудования Керченского металлургического завода на Урал и, в силу сложившихся тяжёлых обстоятельств, расставшемуся, как и дядя Петя, со своей семьёй, т. е. со мной и мамой, на долгие годы войны.
По случаю нашего прибытия во дворе дома, в котором помимо Молибог проживало ещё несколько семей, был накрыт праздничный стол. К нему были приглашены все обитатели двора, в том числе и проживавшие в нём ещё с довоенной (!) поры. Теперь мне уже трудно вспомнить, были ли это русинские или мадьярские семьи. Но то, что в числе приглашенных была семья из вновь приезжих, помню, как и их фамилию - Хазитархановы. Им, видимо, как и нашим Молибогам, не хотелось возвращаться в разрушенные войной дома, коим, к тому же, сопутствовали тяжёлые воспоминания о погибших родных и близких.
Не стану загружать и без того затянувшиеся мои воспоминания подробностями описания гостеприимного застолья. Отмечу лишь обилие яств, из которых моё внимание больше всего привлекал любимый мною с детства виноград, несколькими горками возвышавшийся на блюдах вдоль стола. Моё усердие в его потреблении не осталось без внимания тети Вари, которая на протяжении всего нашего пребывания в Ужгороде обильно услаждала меня (и, конечно, моих родителей) этим изысканным фруктом.
С первых же дней нашего пребывания в Ужгороде дядя Петя знакомил нас с достопримечательностями   уютного  и  не   привычного   для   нашего   глаза   города.   Наше
 
               
                Ужгород. С картины местного художник               
внимание привлекали разнообразные по архитектуре дома с крошечными вокруг них земельными участками и с аккуратно причёсанными на них клумбочками, кустами и деревцами. В центре города выделялся своими двумя колокольнями костёл.
Но больше всего моё внимание привлекали небольшие частные магазины. И не столько своим интерьером и товарами на прилавках, сколько необычным обхождением с покупателем, которое демонстрировали их владельцы. Как только мы входили в тот или иной магазинчик, нам навстречу устремлялся его хозяин с непременными любезными приглашениями, как правило, на венгерском языке, из которых мне запомнилось одно: «Чоколом  кёзе!»  (Целую ручки!).  Относилось  ли  оно  только  к женщинам,  в частности, к
маме или сопровождавшей нас Лиде? Или ко всем входившим? Теперь не помню. Но то, что объектом их главного внимания всегда был «пан Майор», т. е. дядя Петя, это факт неоспоримый. В этом я окончательно убедился, когда на следующий день, точнее вечер, он пригласил нас с папой в небольшой местный ресторан, так сказать, на мальчишник (ведь мне тогда уже было пятнадцать!).
То, что я увидел во время нашего пребывания в этом ресторанчике, напоминало мне сцены из наших кинофильмов о дореволюционных или НЭПовских временах. Это и расшаркивания перед «паном Майором» и его спутниками, и суетливые хлопоты по обслуживанию нашего столика, и цыганский струнный оркестр с маэстро-скрипачом, не раз на протяжении вечера кружившим вокруг нашего стола, исполняя различные душераздирающие романсы из салонного репертуара. И все это на открытой веранде с видом на цветущие окрестности города (ресторанчик находился на небольшом возвышении)!
Думаю, нет необходимости описывать все мои впечатления, оставшиеся в моей памяти после первого в жизни посещения мною ресторана, да еще с оттенком «буржуазного» колорита. Отмечу только, что по настоянию дяди Пети («Ну что он не мужчина что ли?!») я был даже удостоен бокала местного сухого вина!
Однако вскоре эти впечатления сменились новыми после того, как обе наши семьи посетили городской бассейн под открытым небом. Вот это было, как теперь говорят, класс!  Бассейн, двадцатипятиметровый в длину, имел все необходимые атрибуты для спортивных соревнований: и стартовые тумбы, и двухуровневую вышку, и комфортабельные раздевалки, и душевые кабины, и даже небольшое кафе! Перед входом в приёмный павильон были предусмотрены десятка два ячеек из металлических прутьев для установки велосипедов. Я обратил внимание на то, что  стоявшие в них велосипеды ничем, ни какими замками и цепочками не были привязаны к ним.
Во время нашего посещения в бассейне плавало и загорало много горожан. Видимо, в силу не проводившихся ещё тогда спортивных соревнований или в свободные от них и тренировок спортсменов часы, бассейн был доступен для всех желающих. И это было понятно, т. к. протекавшая по окраине Ужгорода река Уж была, хотя и широкой, но слишком мелководной. А выступавшие над поверхностью быстро бегущей воды валуны делали её похожей на горный поток…
В понравившемся нам Ужгороде, к обоюдной радости наших семей, мы провели, почти, весь отпуск родителей. Мои каникулы своей продолжительностью, естественно, не ограничивали наш отдых. За это время был восстановлен тоннель и обратно в Москву мы проехали без приключений. Хотя, как я уже упоминал, война с «лесными братьями», бандеровцами, длилась до начала пятидесятых годов. Возможно поэтому, наша следующая поездка в Ужгород состоялся только в середине пятидесятых. Правда, за это время мы успели по разу навестить Михальково, родовое гнездо моего папы под Фурмановым, и всем нам дорогую Керчь, которая, в отличие от Ужгорода, сохраняла ещё большие следы прошедшей войны. Подробности поездок в Михальково и в Керчь отражены в уже упомянутых мною моих воспоминаниях «Прерванное детство». Хотя позднее, возможно, я ещё вернусь к ним вновь. А пока обращу своё внимание на знаменательный для москвичей праздник, 800-летие Москвы!

                Москве - 800 лет!    

Как известно, в 1947 году вся Москва праздновала 800-летие своего города. Торжества по этому поводу фактически явились продолжением празднования Дня Победы. Повсюду царил духовный подъём, с которым страна Советов налаживала разрушенную войной мирную жизнь. В моём сознании отложилось ощущение мощного эмоционального импульса, который подарила всем советским людям наша Победа. Его проявление ощущалось во всех сторонах жизни страны: в работах по восстановлению разрушенных войной городов и сел, промышленных и энергетических предприятий; в строительстве новых домов и школ, больниц и поликлиник, а также всей прочей инфраструктуры жизненного и культурного обеспечения.
       Естественно, что в том моём «полусознательном» возрасте всё это я, по большей части, ощущал, в первую очередь, по тому, что «краем уха» слышал по радио, или по тому, что строилось у меня на глазах, да по той медали «За восстановление металлургических предприятий Юга», коей был награждён мой папа.
Однако я не мог не улавливать тот эмоциональный настрой, который присутствовал у большинства окружавших меня людей. И в первую очередь, во время проведения близких мне по духу спортивных мероприятий, на которых собиралась вместе огромная масса людей. Помню, с какой неподдельной радостью москвичи восприняли успешное выступление футболистов московского «Динамо» в Англии в ноябре 1945 года. Кстати, именно после этой победы наш футбол был включён в ФИФА. Конечно же, успех «Динамо» воспринимался всеми не просто как спортивный триумф. В нём видели, прежде всего, подтверждение моральной стойкости советских людей, проявленной в годы Великой Отечественной войны. Он дал дополнительный стимул советским спортсменам продолжить начатый ещё до войны настрой только на победу! Не могу забыть, с каким вниманием и напряжением слушали мы, гипромезовские ребята, сгрудившиеся у редкого на то время радиоприёмника, репортажи из Англии, которые вёл непревзойдённый мастер этого дела Вадим Синявский...

К слову сказать, уже много лет спустя, из книги Петра Сажина «Севастопольская хроника» я узнал о том, что Вадим Святославович Синявский вёл репортажи из осажденного  немцами Севастополя. И только за две недели до того, как Севастополь в июле 1942 года был оставлен нашими войсками, получив тяжёлое ранение в голову и лишившись по этой причине глаза, он был эвакуирован на военном судне в один из госпиталей, базировавшихся в то время на Кавказе.

...Этот же эмоциональный подъем присутствовал и у многочисленных болельщиков, переполнявших во время футбольных матчей крупнейший по тому времени в стране стадион «Динамо». Естественно, спортивные эмоции преобладали в поведении присутствовавших на стадионе людей. Однако помимо них, в весёлых, жизнерадостных их лицах угадывалось и что-то ещё, о чём я тогда не задумывался и что теперь я мог бы назвать энтузиазмом людей, удовлетворенных своей причастностью к строительству и защите такой страны, как наша Родина.
Такое же настроение я ощущал и в день празднования 800-летия Москвы в толпах людей, заполнявших, как и 9-го мая, Красную и Манежную площади, чтобы полюбоваться салютом и стенами Кремля. Они тогда по всему их периметру, до последнего зубца-бойницы были обрамлены непрерывной гирляндой электрических лампочек, светившихся всю ночь...

Весной юбилейного для Москвы года, т. е. уже в 1947-ом  правительством СССР по всей стране были отменены карточки на продукты питания. В тяжёлые годы войны, когда одни из главнейших житниц страны, Украина и Кубань, длительное время находились под пятой гитлеровских войск, а основными хлеборобами на полях Зауралья и Сибири были женщины, карточная система была не просто необходима, она являлась гарантией обеспечения населения продовольствием. И хотя это осуществлялось тогда только в минимально допустимых пределах, но зато в доступных для людей ценах. Ведь не секрет, что на рынке, у спекулянтов и торгашей краденным даже этот минимальный набор продуктов питания можно было приобрести по баснословным ценам, либо в обмен на дорогостоящие вещи и ценности.
Предполагалось, что восстановление разрушенного войной народного хозяйства, в том числе агропромышленного комплекса, может занять весьма продолжительный период. Но, как отмечалось в газетах и по радио того времени, «на обращение Партии и Правительства народ откликнулся самоотверженным ударным трудом»! И потому празднование 800-летнего юбилея Москвы не оказалось для нас простой формальностью, а вылилось в проявление искренней радости за полученное вознаграждение.
Мне не хотелось бы, чтобы меня заподозрили в неискренности. Я вполне отдаю себе отчет в том, что мы, москвичи, и тем более жители других городов и районов страны, в то время ещё не могли, в полной мере, обеспечить себя всеми необходимыми продуктами из государственного магазина. Но то, что находилось тогда в ассортименте московских гастрономов, далеко не ограничивалось только консервами с крабами и шоколадными наборами «Бегущий олень» (как любят повторять в средствах информации некоторые современные «правдолюбы»).
Конечно, в первые два послевоенных года наша семья, как и большинство гипромезовцев, не преминула воспользоваться земельными угодьями, предоставленными в аренду Гипромезу в дальних районах Подмосковья. На них, всем желающим, были выделены огородные участки, на которых мы (и я в том числе!) изрядно потрудились, чтобы на зиму запастись парой мешков картошки. Надо отдать должное руководству института, которое выделило из приданного ему хозяйства полуторку и автобус для перевозки и людей, и мешков с картофелем. При этом, специально для хранения картофеля во дворе института было построено овощехранилище, которым, помнится, заведовал дедушка Шурика Казачкова, Павел Львович.
Выращенный собственными силами картофель был большим подспорьем к тем продуктам, которые мы получали по карточкам, т. к. он не входил в их ассортимент. По ним мы получали хлеб, сахар, сливочное и подсолнечное масло, мясные и рыбные консервы, крупы, вермишель и макароны, чай и какао. Хорошо помню, что иногда, вместо какао, нам предлагали развесной продукт со смешным названием «какавела», представлявший, как мне помнится, некую смесь какао и сахарного песка. Также в памяти осталось то, что большую долю мясных консервов составляли банки с американской свиной тушёнкой.
Помимо карточек на продукты работникам Гипромеза выдавали талоны на покупку по льготным ценам (или бесплатно) верхней одежды. Её служащие приобретали в том же специализированном магазине, где мы «отоваривались» (слово, которое было тогда в обиходе) и продуктами. Кстати, магазин этот находился, если не ошибаюсь, где-то в районе Астраханской улицы и Безбожного переулка, и был в ведении ОРСа Гипромеза (забыл точную расшифровку этого отдела). Для нашего семейства возможность приобрести одежду в таком магазине была, как говорится, находкой. Ибо за годы войны все мы изрядно поизносились. Помню, что в этом магазине папа получил теплую американскую куртку (подарок «Дяди Сэма» по «ленд лизу», а потому - бесплатно). Куртка была из материала, похожего на тонкий брезент ярко-лимонного цвета, с пристёгивающейся подкладкой из искусственного меха и с металлическими застёжками вместо пуговиц. Мне же, за небольшую цену, досталось зимнее пальто отечественного пошива. До этого я носил перешитую на меня шинель, кажется, приобретённую на «толкучке» (еще один термин военных лет).
Помнится, что после отмены карточек мы вскоре, к великой моей радости, отказались от огорода. Но «радость» моя была не столь уж продолжительной. В 1957 году папа, также от Гипромеза, получил восемь соток земли под садово-огородный участок. И тоже - «за тридевять земель»! К тому же, пришлось изрядно «попотеть» на работах по приведению полученного участка в состояние, пригодное для его эксплуатации. Это и выкорчёвывание пней, оставшихся от спиленных (по разрешению лесного хозяйства) ёлок. И  перетаскивание вёдрами торфа с окраины расположенного неподалёку озера для удобрения глинистой почвы. И выкапывание ям для посадки фруктовых деревьев и ягодных кустов с последующим их заполнением песком и, опять же, торфом. И перекапывание с удобрением земли под огород и клубнику. И прочее, и прочее, и прочее, вплоть до постройки небольшого домика из материала от разобранного старого гаража института! Уф-ф-ф! И всё это уже не только (и даже не столько) ради пополнения продуктового запаса, а, уже в большей степени, для решения вопроса активного отдыха в летний период. Но это уже другая история, которой я, возможно, коснусь в конце своих воспоминаний.   

...Однако я слишком отклонился от празднования юбилея Москвы. В выходной день (а им был тогда только воскресный), на который были отнесены все праздничные мероприятия, посвященные 800-летию Москвы, в разных местах города: на Манежной площади, на ВСХВ, в ЦПКО имени Горького, и во многих других парках столицы, - проводились народные гулянья и выступления артистов Мосгорконцерта. Но наиболее памятными для меня были, естественно, спортивные мероприятия. Самыми массовыми из них были физкультурный парад на стадионе Динамо, а также легкоатлетические эстафеты: от той, которая обычно проводилась по Садовому кольцу каждый год 2-го Мая с участием спортсменов ведущих спортивных обществ ЦДКА, Динамо, Спартака, Буревестника, Трудовых резервов, - до районных. В нашем районе, в частности, была проведена эстафета с участием команд входивших в него школ. В том числе и нашей, в составе которой оказался и я. Краткие подробности о ней позволю себе привезти ниже, в главе «Школа», а пока продолжу воспоминания о празднике 800-летия Москвы.
Весь праздничный день я с друзьями провел в попытках побывать везде. Но, как водится в таких случаях, толком ничего не увидел. Обиднее всего было то, что не смог попасть на физкультурный парад, который, по сути, повторял тот, который проводился в честь Дня Победы на Красной площади.
Но, если честно, то шансов попасть на стадион «Динамо» у нас не было, т. к. билеты на физкультурный парад распределялись по организациям и в ограниченном количестве на каждую. А их в Москве уже тогда было много. Так что лучшее, что мне пришлось увидеть (причём, уже вечером, вместе с родителями), это обрамленный ламповыми гирляндами Кремль и салют на Манежной площади. А сам физкультурный парад, как и тот, что проводился в честь дня Победы - только в кинохронике.
Упомянув в начале последнего абзаца о стадионе «Динамо», решил посвятить ему целую главу, т. к. с ним связана значительная часть моей жизни. Как, в прочем, и жизни многочисленных москвичей и гостей столицы, для которых стадион «Динамо» был не только местом отдыха и проявления футбольных страстей, но и ярким пропагандистом развития физической культуры в стране.

     «Динамо»               

          Не ошибусь, если скажу, что стадион «Динамо» является одной из главных достопримечательностей Москвы (теперь, наверное, правильно сказать «являлся», учитывая начатую в 2012 году и затянувшуюся его перестройку). А до постройки стадиона имени В.И.Ленина в Лужниках, стадион «Динамо», вместе со всеми спортивными сооружениями, объединёнными частью Петровского парка, был и центром проведения всех важнейших спортивных мероприятий, - городских, всесоюзных и международных, - проводившихся в Москве, начиная с футбольных чемпионатов и заканчивая соревнованиями городошников.
Помню, какое фантастическое впечатление на меня произвела чаша трехъярусных трибун, окружающих огромное футбольное поле и до отказа заполненных болельщиками, когда я впервые посетил стадион «Динамо» в начале сентября 1945-го года. Отлично помню,  что в тот день проводился футбольный матч на первенство Союза между московским Динамо и ленинградским Зенитом и что Динамо выиграло со счетом 5:0! Также помню, что этот результат сильно огорчил моих соседей по ряду, на котором сидели я и десятка полтора гипромезовцев, взрослых и их детей, тогда уже моих друзей. Напомню, что все они были довоенными ленинградцами и, естественно, «болели» за своих, рассчитывая на успех Зенита. И, в принципе, не без основания. Ведь именно Зенит осенью 1944 года выиграл Кубок СССР, причём, не у кого-нибудь, а у ЦДКА! Я же был несказанно рад, т. к., во-первых, воочию увидел команду, которой заочно отдал своё предпочтение, а во-вторых, не обманулся в своих ожиданиях!
К слову сказать, в конце 1945 года команда Динамо, не проиграв ни одной игры и только один раз завершив матч вничью, стала первым послевоенным чемпионом Страны!

               
                Команда футболистов московского Динамо конца сороковых годов.
На снимке, сделанном Мишей Позиным (!), слева направо: В.Трофимов, А.Малявкин, В.Карцев, К.Бесков, С.Соловьёв, Вс.Блинков, Петров, Е.Архангельский, Л.Соловьёв, А.Хомич (за кадром остался капитан команды М.Семичастный).

 Страничку из журнала «Физкультура и спорт» за 1945 год, на которой запечатлены футболисты команды чемпиона, я до сих пор храню в своём архиве. А фамилии и имена игроков-чемпионов помню наизусть, причем, с их амплуа: вратарь Алексей Хомич; защитники -  Всеволод Радикорский, Михаил Семичасный, Иван Станкевич; полузащитники - Всеволод Блинков и Леонид Соловьев; нападающие - Василий Трофимов, Василий Карцев, Константин Бесков, Александр Малявкин и Сергей Соловьев! Ну и конечно знаменитого их тренера, Михаила Иосифовича Якушина, в прошлом также популярного футболиста и хоккеиста.
Помню также всех футболистов ЦДКА, команду лейтенантов, как их называли, которые в чемпионате 1945 года заняли 2-е место, зато в трудном поединке за Кубок со счетом 2:1 обыграли чемпионов. Их имена, фамилии и фотографии размещены на той же страничке хранящегося в моём архиве журнала, что и динамовские. В их ряду не могу не вспомнить тех, кто вошёл в плеяду выдающихся спортсменов Советского Союза, а именно - Григория Федотова и Всеволода Боброва! О последнем можно было бы рассказывать долго, при этом, в возвышенных тонах восхищения его мастерством! И о том, что он помогал динамовским футболистам в том же 1945 году достойно сражаться в Англии с родоначальниками футбола. И о его одаренности, позволившей ему одинаково успешно играть и в футбол, и в хоккей. Причём, как в хоккей с мячом, так и в хоккей с шайбой. Защищая цвета сборной СССР, которая, впервые выступая на  чемпионате мира по хоккею с шайбой (кажется, в начале 50-тых годов), завоевала первое место, Бобров был признан лучшим его игроком! И оставался им, по моему глубокому убеждению, до конца своей спортивной карьеры. Как подтверждение моих слов, приведу реплику одного из футбольных комментаторов, услышанную мною недавно (!) во время трансляции футбольного матча по телевидению: «Бобров – это Шаляпин нашего футбола!». И я бы добавил: «И хоккея!»…

 
                Всеволод Бобров – в атаке во время игры динамовцев с командой «Челси»,
                в которой он за десять минут до конца матча забил в ворота англичан 3-й
                гол и, тем самым, помог команде Динамо уйти от поражения!

В этой связи вспоминается хоккейный матч, проходивший в Лужниках, во Дворце спорта в 1957 году, в котором сборная Советского Союза встречалась с чешской командой Спарта из Праги, выступавшей в нём в роли спарринг-партнера наших хоккеистов в период их подготовки к очередному чемпионату мира. Матч складывался для нашей команды тяжело. К началу третьего периода чехи выигрывали у сборной Союза с минимальным счетом 1:0 и предпринимали всё, чтобы удержать его до конца игры. И, несмотря на все попытки, наши хоккеисты никак не могли сломить сопротивление Спарты. В этот момент произошло нечто фантастическое! Сева (как любовно болельщики называли Боброва), перехватив шайбу у наших ворот и быстро объехав их, на большой скорости помчался к воротам соперников. Демонстрируя великолепный дриблинг и обыгрывая по ходу последовательно всех полевых игроков Спарты, он выскочил один на один с вратарём чехов. Имитируя бросок шайбы в ближний угол ворот и, тем самым, вынудив вратаря переместиться на его защиту, Бобров, не дав ему опомниться, на одном коньке прокатил за воротами и опережающим движением клюшки забросил шайбу в противоположный, незащищенный их угол!
В едином порыве все двадцать тысяч зрителей, заполнивших до отказа дворец (в том числе и я с пришедшим со мной папой), вскочили со своих мест! В течение минуты, если не больше, все, криком и аплодисментами, приветствовали кумира за его мастерство. А спустя несколько минут, когда эмоции слегка поутихли, какой-то сидевший перед нами мужчина повернулся к нам и с усмешкой сказал: «А еще что-то там говорят про культ личности!». Было понятно, на что он намекал. За год до этого прошёл ХХ-ый съезд КПСС, на котором Н.С.Хрущев выступил с докладом, осуждающим «культ личности Сталина». И, видимо, сидевший перед нами любитель хоккея своей репликой хотел подтвердить слова нашего выдающегося писателя, Михаила Александровича Шолохова, сказанные, якобы, им в сердцах в кулуарах съезда: «Да, был культ, но была и личность!».

…Кстати, ещё с довоенных времён многие футболисты ведущих команд страны зимой играли в хоккей. Сначала только в хоккей с мячом или, как его называли, в русский, в отличие от «бэнди», в который играли скандинавы. С него, с успехом, начинал и Бобров. А с

 
                Команда Динамо, чемпион страны по хоккею с мячом 1949 года.
                1-вый справа - Вс.Блинков, капитан команды с призом в руках,
                5-тый – С.Соловьёв, 3-й слева – В.Трофимов.

1950-го и с шайбой. В подтверждение этого, выше привожу фото, на котором запечатлены динамовские хоккеисты после вручения им кубка чемпионов СССР 1949 года по русскому хоккею. И в их числе – трое из числа основного состава футбольной команды Динамо.
Возвращаясь непосредственно к стадиону «Динамо», хочу отметить, что в первые послевоенные годы билеты на футбольные матчи, проводившиеся на нём, Гипромез приобретал по предварительной заявке, что называется, с доставкой «на дом». Более того, нас всех, гипромезовских болельщиков, возили на «Динамо» и, после матчей, домой на институтском автобусе. Понятно, что все мы были несказанно рады этому, учитывая перегруженность в дни футбольных матчей общественного наземного транспорта и метро.
Кстати, этот же автобус возил гипромезовцев, в т.ч. и нашу «братву», когда мы стали постарше, на праздничные вечера, которые проходили в абонируемых на этот случай театрах или концертных залах крупных предприятий Москвы. В зависимости от численности гипромезовцев, принимавших участие в таких вечерах, автобус делал два, а то и три рейса. Но об этом - несколько позднее. А пока продолжу о стадионе «Динамо».
До сих пор, когда я вспоминаю о нём, перед глазами возникает его внешний фасад, обращённый в сторону Ленинградского проспекта и  украшенный крупными буквами Д-И-Н-А-М-О, а также то необъяснимое волнение, которое я каждый раз испытывал при входе на стадион. Ощущение этого волнения, как мне кажется, прекрасно передано в одном из эпизодов замечательной советской кинокомедии «Первая перчатка», когда главный герой фильма, Никита Крутиков (актер И.Переверзев) появляется в створе центрального входа на Северную трибуну стадиона «Динамо». Перед глазами героя открывается яркая панорама огромной чаши стадиона, посреди которой, в разных секторах течёт своя спортивная жизнь.   Кстати, в кадрах фильма мелькают и фигурки динамовских игроков, тренирующихся на футбольном поле. Видимо, операторы специально, для полноты ощущения спортивного ритма, проводили съёмку этого эпизода в их присутствии. Я каждый раз с какой-то светлой грустью смотрю на эти кадры во время просмотра полюбившегося мне фильма.
Помню, какое возбуждённое состояние вызвала у моей малолетней дочери чаша стадиона, когда однажды мы с ней, во время нашей случайной прогулки по прилегающему к стадиону парку, вышли на одну из его трибун. В тот памятный, свободный от футбола и других соревнований день, на гаревой дорожке разминались и бегали немногочисленные спортсмены, негромко звучала приятная музыка и неназойливо на чистом небе светило солнышко. Ребёнок радостно прыгал и бегал по ступенькам лестниц и меж рядов длинных скамеек, ещё, видимо, неосознанно ощущая притягательную силу спорта и связанного с ним здорового образа жизни.
Но, рискуя навлечь на себя подозрения в графомании, постараюсь не отвлекаться на философские размышления, в коих, как и на поприще литературного мастерства, мягко выражаясь, не чувствую себя достаточно компетентным. А потому продолжу воспоминания о дорогом для меня стадионе и о связанных с ним спортивных событиях.
Большим достоинством стадиона «Динамо», помимо уже отмеченных, являлось его месторасположение и близость к одноимённой станции метро, что, естественно, облегчало быстрый проезд к нему любителей спорта, в том числе и нам, гипромезовцам, особенно  после того, как автобусная «лафа» с гипромезовским автобусом была для нас отменена. А близость Белорусского вокзала позволяла нам, дабы избежать толкотни при движении к метро после матча, не спеша, за полчаса пешком добраться до Лесной улицы, где в начале её   была конечная остановка трамвая №5, который подвозил нас прямо к дому.
Что касается спортивных событий, связанных со стадионом «Динамо», то, помимо, футбола в памяти моей осталось столько, что даже их простое перечисление отняло бы у меня много времени. И, тем не менее, я не могу не вспомнить несколько наиболее значимых и символичных из них, с упоминанием имён выдающихся спортсменов.
Первыми из них я должен назвать (нет, не футбольные баталии), легкоатлетические соревнования на первенства Москвы и Советского Союза, а также состязания с участием зарубежных легкоатлетов. На них я впервые услышал имена знаменитых динамовцев: супружеской четы спринтеров Николая Каракулова и Евгении Сеченовой, стайеров Владимира Казанцева и Александра Пугачевского, а также универсальной спортсменки Александры Чудиной. Последняя, обладая высоченным по тем временам ростом (кажется, около 190 см) неоднократно побеждала на соревнованиях по различным видам лёгкой атлетики: в беге на короткие дистанции, в прыжках в высоту и в длину, ну и конечно в многоборье. Кроме этого Чудина была ведущим игроком динамовской волейбольной команды, неоднократно побеждавшей в чемпионатах на первенство Союза.
В этой связи ходили слухи, что многие спортсмены других видов спорта опасались того, что Саша (так дружелюбно звали Чудину её товарищи) может и у них отнять «хлеб». А среди штангистов бытовала шутка: «Вот Чудина придёт к нам и отберёт у нас все рекорды!». Это, конечно, шутка. А вот то, что Чудина ещё играла и в русский хоккей, это факт. Как и то, что до войны в Советском Союзе, в Москве, по крайней мере, проводились соревнования между женскими хоккейными командами.
Следует отметить, что легкоатлетов-бегунов мы видели гораздо чаще, чем только во время проведения легкоатлетических соревнований. На «Динамо» была хорошая практика проводить забеги ведущих наших спринтеров и стайеров перед началом и в конце футбольных матчей, а также в перерывах между таймами. Так что в это время зрителям не приходилось скучать. И нередко они становились свидетелями установления рекордов. И даже мировых! И первым, кто установил мировой рекорд на «Динамо», был армейский стайер, великий Владимир Куц. Именно ему, советскому, российскому спортсмену (а не доминирующим ныне африканским спортсменам) в то время принадлежали рекорды мира в беге на 5 и 10 тысяч метров. И именно он впервые из советских спортсменов стал Олимпийским чемпионом на эти дистанции в Мельбурне, обыграв чехословацкого бегуна Эмиля Затопека, сильнейшего (до Куца!) в то время стайера мира!
Думаю, что проводившиеся на «Динамо» легкоатлетические соревнования, в том числе и во время футбольных матчей способствовали привлечению к этому виду спорта многих молодых людей.
Должен отметить, что стадион «Динамо» не пустовал и в зимнее время, когда футбольное поле и опоясывающие его беговые дорожки превращались в ледовую арену. На ней проводились матчи на первенство страны по русскому хоккею и соревнования конькобежцев. Правда, хоккейные матчи чаще проводились на малом стадионе «Динамо», а с момента начала культивирования в нашей стране канадского хоккея, площадка под него заливалась перед Восточной трибуной.
Зато на беговых дорожках происходили соревнования самого высокого ранга. В частности, до ввода в эксплуатацию стадиона в Лужниках, все проводившиеся после войны в Советском Союзе международные соревнования конькобежцев на первенства Мира и Европы (а их было несколько) проводились на ледовых дорожках стадиона «Динамо». Именно на нём   состоялись первые восхождения на золотой пьедестал троекратных чемпионов Мира и Европы Марии Исаковой и Олега Гончаренко. Там же прозвучали впервые и имена будущих мировых и европейских чемпионов Лидии Селиховой, Бориса Шилкова, Евгения Гришина, обладательницы 6-ти золотых Олимпийских медалей Лидии Скобликовой и многих других  прославленных советских спортсменов-конькобежцев.
Понимаю, что уже превысил запланированный объем главы о стадионе «Динамо», но всё же должен вспомнить ещё два заслуживающих внимания и связанных с ним события. Да, именно события, потому что по-другому их назвать нельзя.
«Виновниками» первого такого события, о котором я хочу рассказать, были уже упомянутый мною Владимир Куц и не очень тогда ещё известный широкому кругу людей чувашский учитель Ардальон Игнатьев. Оба они участвовали в легкоатлетическом матче команд СССР – Великобритания, проходившем на «Динамо» 11 сентября 1955 года. Зарождавшаяся в те времена практика проведения таких матчей привлекла к этому состязанию двух сильных, в то время, в этом виде спорта команд внимание многочисленных зрителей. Как в дни проведения интереснейших футбольных матчей, трибуны стадиона «Динамо» в тот день были заполнены зрителями до отказа!
Несмотря на то, что матч, длившийся около пяти часов, изобиловал многими интересными поединками, все с нетерпением ждали два из них: забег на 5 тысяч метров, в котором В.Куцу противостоял известный в мире стайер Гордон Пири, и заключительный вид соревнований, мужскую эстафету 4 х 400 метров, в которой принимал участие также упомянутый мною А.Игнатьев.
Как впоследствии писали газеты, Г.Пири просто жаждал обыграть олимпийского чемпиона. Ради этого он даже не пошёл в Большой театр, который накануне посетила вся команда приехавших в Москву английских спортсменов, т.к. не хотел нарушать свой режим и вовремя, т. е. рано лёг спать.
Но победить Куца Пири всё же так и не смог. С самого начала бега длинноногий, по сравнению с Куцом, английский стайер пристроился за спиной у нашего бегуна. Он, видимо, рассчитывал продержаться за ним до финишной прямой, а затем  выскочить вперёд и, размахивая  своими длинными ногами, первым добежать до финиша. Но Владимир сразу разгадал замысел своего соперника и, изматывая его периодической сменой ритма бега, сломал замысел Гордона. Еще за два или три круга Г.Пири стал отставать и пришел к финишу, уступив Куцу метров сто.
Заключительным видом легкоатлетического матча СССР – Великобритания была, как я упомянул, мужская эстафета 4х400, т. е. четыре этапа по четыреста метров с участием четырех спортсменов от каждой команды. В этом виде программы англичане были явными фаворитами, т. к. наши спортсмены в беге на 400 метров по своим индивидуальным результатам существенно уступали ведущим спортсменам мира, к которым относились и английские бегуны. Правда, с нашей стороны уступали все участвующие в этом забеге, за исключением  одного!  Им был  Ардальон Игнатьев.  Только он  мог  состязаться с каждым из
               
      Международный легкоатлетический матч между сборными командами СССР и Великобритании и
      Северной Ирландии. Программа соревнований. Финиш Владимира Куца.

гостей на равных, т. к. его время в беге на 400 метров было на уровне мировых показателей. Видимо, поэтому в нашей команде его поставили на последний этап, рассчитывая на то, что, если на предыдущих этапах наша команда проиграет соперникам не более пяти-шести метров, то Ардальон выручит. И хотя все мы, болельщики, знали нашу поговорку «один в поле не воин», где-то в закоулках души каждого из нас оставалась затаённая надежда на это. Только бы не отпустить англичан на много!
Однако сразу же после старта наши надежды постепенно начали угасать. Уже на первом этапе, как и ожидалось, англичанин вырвался быстро вперёд и при передаче эстафеты бегущему на втором этапе товарищу опережал нашего бегуна метров на пять. К сожалению, с каждым этапом разрыв между нашими бегунами и англичанами увеличивался. И к последнему, четвёртому этапу разрыв достигал уже метров двадцать и шансов на то, что наши смогут (нет, не победить) хотя бы закончить бег с не столь обескураживающим разрывом от соперников, уже не было.
Но соревнования по бегу - это не бокс, в котором при подавляющем преимуществе одного из боксеров бой прекращается. А потому Ардальону Игнатьеву ничего другого не оставалось, как продолжать бег. И тут произошло нечто фантастическое! Буквально с каждым шагом разрыв между ним и англичанином стал сокращаться! Зрители, почувствовав забрезжившую надежду, стали вскакивать со своих мест и кричать ободряющее «Давай»! По трибунам от одной к другой покатилась волна, подобная той, которую теперь нередко демонстрируют болельщики на крупных и многолюдных спортивных соревнованиях. Когда спортсмены выбежали на последнюю стометровку, стадион весь стоял на ногах, видя как Ардальон находится уже в каком-то шаге от англичанина! И когда оба спортсмена одновременно пересекли финишную ленточку, пределу нашего ликования не было конца! Англичанин, едва перешагнув финишную черту, тут же свалился без чувств. А Ардальон,  постепенно сбавляя скорость, ещё пробежал метров двадцать, как бы, показывая готовность бежать дальше.
После просмотра фотофиниша победу присудили все же англичанам. Да это уже и не имело большого значения: матч в целом выиграла наша команда. Зато весь стадион, стоя, ещё долго продолжал приветствовать Ардальона Игнатьева, выдающегося нашего спортсмена и скромного учителя!
Второе из предвосхищаемых мною выше спортивных событий, связанных с воспоминаниями о стадионе «Динамо», состоялось в те же годы, как и предыдущее,  где-то в интервале 1953 - 1956 годов, точно не помню. Хотя отлично помню, что его сотворила футбольная команда Динамо (Москва), т. е. мои кумиры. Тогда в гости к динамовцам с ответным, хотя и несколько запоздалым визитом приехала знаменитая английская команда Арсенал во главе с не менее знаменитым форвардом Томми Лаутоном. В ноябре 1945 года, во время триумфального турне динамовских футболистов по Великобритании, он, тогда еще совсем молодой, но быстро прогрессирующий игрок, выступавший в ту пору за лондонский Челси, немало попортил крови игрокам Динамо. В той игре, первой в турне, после того, как динамовцам удалось переломить ход игры, неудачно складывавшейся в начале, Томми Лаутон незадолго до окончания матча забил третий гол в динамовские ворота и тем самым вывел свою команду вперёд. И если бы не Бобров, игравший в этом турне, как я отмечал выше, за Динамо, быть бы нашей команде битой. За десять минут до финального свистка судьи он сквитал счёт и тем самым спас динамовцев от поражения. А уже во втором матче, с Арсеналом, который был пополнен четырьмя или пятью игроками из других клубов и представлял, по сути, вариант сборной Англии, динамовцы и вовсе выиграли, хотя и с перевесом в один мяч.
Надо ли говорить, что англичане, в том числе Т.Лаутон, намеревались «проучить» динамовцев, посягнувших на авторитет родоначальников футбола. Правда, если в составе Арсенала присутствовали несколько игроков из прежнего состава, то Динамо представляли уже совсем другие игроки. Поскольку по интонации моего повествования очевидно, что динамовцы опять победили, я назову лишь их состав. Тем более, что в указанном мною промежутке времени они стали чемпионами СССР.
Вот их имена: вратарь - наш легендарный Лев Яшин; защитники - Владимир Кесарев, Константин Крижевский, Борис Кузнецов; полузащитники - Евгений Байков, Алексей Соколов; нападающие - Владимир Шабров, Генрих Федосов, Алекпер Мамедов, Владимир Ильин и Владимир Рыжкин.
Когда матч закончился, вся английская команда выстроилась по обе стороны центрального входа Северной трибуны и аплодисментами провожала уходивших с поля динамовцев, отдавая дань показанному ими мастерству, под стать которому был и счет — 5:0!
Не стану писать о подробностях матча. Отмечу только, что англичане вовсе не выглядели мальчиками для битья. В отдельные моменты они даже переигрывали наших, а в целом игра проходила ровно, хотя и с большим накалом страстей. Томми Лаутен даже забил гол в ворота, защищаемые Яшиным. Судьи его, правда, не засчитали, усмотрев положение «вне игры», в котором находился именитый англичанин. Хотя, справедливости ради, скажу, что мне этого не показалось. Но динамовцы в тот день проявили максимум старания и мастерства! Ну и конечно Лев Яшин! В течение всего матча он неоднократно спасал нашу команду от «мёртвых» мячей, которые посылали в его ворота высокотехничные и с отлично поставленным ударом соперники.
Не буду повторяться в описании того восторга, которым сопровождала  ход матча и его завершение публика, заполнившая до отказа весь стадион. Помимо сидящих на своих, узаконенных билетами, местах, люди стояли в проходах и сидели на ступеньках  лестничных пролетов...
 
Здесь прервусь, чтобы немного развеселить своими воспоминаниями и себя, и тех, кто всё же отважится прочесть  мое «эссе». Как, каким образом безбилетникам удавалось проскальзывать на трибуны стадиона в дни, когда в кассах стадиона был полный аншлаг, я могу только догадываться. В первые послевоенные годы основным способом в этом деле были прорывы, которые, при ограниченной еще тогда численности контролёров и блюстителей порядка, устраивали скопившиеся у слабо охраняемого прохода толпы жаждущих болельщиков.
С течением времени, учитывая двойной кордон (проход на территорию парка, а затем уже на трибуны) и увеличение численности контролеров и милиции, вплоть до конной, такая затея становилась менее осуществимой. Но и тогда всё ещё удавалось, прибегнув к хитростям, попасть на игру хотя бы на второй, а если повезёт, то и на первый тайм. В частности, купив билет в кинотеатр, который располагался под Южной трибуной стадиона, попытаться в толпе идущих с билетами на матч протиснуться незамеченным контролёрами. Ну а если это всё же не удавалось, то можно было повторить этот манёвр во время перерыва между таймами, когда выходящие в буфет или в туалет, берут у контролера контрамарку.
Всё это проделывалось не потому, что билеты были слишком дорогими, как теперь. По сравнению с нынешними ценами они стоили, образно говоря, копейки. Нет, просто билетов, а точнее, мест на стадионе в дни проведения футбольных матчей, особенно с участием ведущих клубов страны и, тем более, зарубежных команд, не хватало на всех желающих. Нередко в преддверии их проведения наиболее отчаянные болельщики занимали очередь у касс стадиона с вечера. А к моменту их открытия очередь растягивалась до Беговой улицы и сворачивала за угол.
Естественно, что мне и моим товарищам, тогда уже студентам последних курсов вузов, трудно было решить проблему приобретения билетов на матч Динамо - Арсенал таким обычным способом. А шансов купить с рук «лишний билетик» были призрачными. На выручку нам пришёл наш друг Игорь Пальшинский, перворазрядник в беге на средние дистанции, который неоднократно принимал участие в забегах, проводившихся на стадионе «Динамо» во время футбольных игр.
К нашему счастью их не отменили и в день такого, из ряда вон выходящего, матча! И хотя Игорь не должен был бежать в этот день, пропуск ему всё же дали. На вид такой пропуск представлял собой по размеру и качеству бумаги нечто подобное почтовой открытке. Помимо пробелов для заполнения их данными, свидетельствующими принадлежность пропуска конкретному лицу, через всю его лицевую сторону, наискось проходила красная широкая полоса. Видимо, для того, чтобы контролёр мог удостовериться в подлинности пропуска на расстоянии вытянутой руки. Цвет, ширина и направления этой полосы каждый раз менялись, чтобы помешать «злоумышленникам» использовать его многократно. Вершила достоверность пропуска, как и положено, печать.
За несколько дней до матча Игорь собрал нас у себя на квартире, чтобы засвидетельствовать наличие у него такого пропуска и … нескольких экземпляров чистых бланков с печатями. Не хватало на них только соответствующей полосы. Как получить её на пустых бланках, Игорь, с помощью цветной туши и плакатных перьев, тут же показал нам на одном из его экземпляров. После этого он каждому из нас вручил по пустому бланку и мы принялись за дело. Помню, что я, учитывая мои художественные наклонности, справился с этим делом «на отлично». Но кое-кому пришлось помочь. После чего все разошлись, договорившись о месте встречи в день, точнее, вечер проведения матча.
В назначенное время мы, как и договаривались, с чемоданами, в которых якобы находились «шиповки» и спортивная форма, встретились перед Северной трибуной стадиона «Динамо». Пройдя довольно быстро через барьеры не очень дотошных контролёров первого поста и уверовав в силу наших «пропусков»,  мы гуськом двинулись в главный проход трибуны. Впереди нашей короткой процессии шёл отец Игоря, Андрей Кузьмич, тщедушный интеллигент, уже весьма преклонного возраста, однако возжелавший непременно посетить этот из ряда вон выходящий матч. По настоянию и наущению сына, тщетно пытавшегося отговорить своего папашу от участия в нашем рискованном предприятии, Андрей Кузьмич должен был изображать роль тренера и для подтверждения своего статуса имел оригинал пропуска.
Однако, очутившись в давно позабытой им обстановке, Андрей Кузьмич несколько оробел. И когда мы подошли ко вторым барьерам, он, вместо  заранее заготовленной сыном реплики «Мы - на забеги!» на случай, если нас остановят, не дожидаясь этого, возбуждённо крикнул: «Мы на бега! Мы на бега!», - чем чуть было не подверг провалу всю нашу затею. «Минуточку! - воскликнул, с сомнением в голосе, стоявший в нашем проходе контролёр. - На бега – это на ипподром!» - и стал внимательно рассматривать пропуск Андрея Кузьмича. «Да на забеги мы! – закричал Игорь. – Тренер шутит!». Тем не менее, контролёр, не выпуская из своих рук пропуск Андрея Кузьмича, упрямо вещал: «Ща посмотрим, на какие вы забеги!».  Но в этот момент, на наше счастье, толпа напиравших сзади людей стала торопить остановившего нас «цербера». И тот, убедившись в достоверности «мандата» Андрея Кузьмича и быстро пробежав глазами по нашим подделкам, которые все мы высоко держали над головами, пропустил нас через свой кордон. 
И мы прошли! Но вместо того, чтобы, как положено в таких случаях, свернуть в раздевалку, которая находилась под трибуной, мы, не оглядываясь, поспешили к своим «местам». После некоторых мытарств, «виновниками» коих были дежурившие на трибунах милиционеры, каждый из нас пристроился на своём чемодане в проходе или на ступеньке междуярусного перехода. Благо, таких как мы, на трибунах «Динамо», как я уже отмечал выше, набилось изрядное количество и постепенно милиция оставила нас в покое, т. к. сама с интересом поглядывала на поле.

...Теперь, спустя много лет по прошествии этого события (а победа над одной из ведущих команд Великобритании, да ещё с разгромным счётом 5:0, это действительно событие!), я склоняюсь к мысли, что футболисты Арсенала несколько недооценили возможности динамовцев и наоборот, переоценили свои. Англичане, приехавшие в Москву за несколько дней до назначенной встречи, присутствовали на матче, в котором московское Динамо, в рамках футбольного чемпионата страны, принимало одного из своих соперников. В этом матче динамовцы показали себя не с самой лучшей стороны, возможно, по причине того, чтобы не раскрывать все свои козыри перед глазами именитых гостей.
Не помню, с кем играли тогда динамовцы и как закончился их матч. Но зато отлично помню появление англичан на Северной трибуне, на которой присутствовал и я «со товарищи». Англичане, все как один, были в чёрных или тёмно-синих (игра проходила вечером) пиджаках и в белых брюках. Я ещё вспомнил и поведал своим друзьям, что до войны, в моей Керчи я видел в подобном одеянии морских офицеров (тогда - командиров), особенно эффектно выглядевших по вечерам, дефилирующих по бульвару под руки с девушками. И когда диктор объявил по стадиону о присутствии именитых гостей, а зрители  стали аплодировать, английские футболисты встали и элегантно раскланялись.
А после встречи с динамовцами англичане, как я уже отметил, аплодировали сами.
Позднее мне довелось присутствовать на стадионе «Динамо» ещё на одном матче с участием английской команды, Вэст Бромвич Альбион. Эта команда не числилась в элите футбольных клубов Великобритании. Однако то, что показали английские футболисты в матче с одним из наших лидеров, армейцами, тогда уже ЦДСА (Центральный Дом Советской Армии), меня весьма впечатлило. Размашистый, силовой футбол, с длинными и точными передачами мяча, с точными и сильными ударами по воротам, наконец с прекрасной игрой головой, и в прямом, и в переносном смысле слова! Особое впечатление на меня произвёл их центральный нападающий Дэрэк Кэвэн. Высокий, атлетического телосложения форвард, он буквально таранил оборону армейцев и переигрывал даже их вратаря, Бориса Разинского, в то время второго вратаря нашей сборной, в борьбе за верховые мячи. И, как следствие, забил в ворота ЦСКА два или три мяча! При этом, надо отдать должное, армейцы выглядели достойно, хотя и проиграли со счетом 2:4...

Вообще должен признаться в том, что я был большим поклонником английского футбола (естественно, после нашего!). Стенли Мэтьюз, Томми Лаутон, Бил Райт, Бобби Чарлтон - вот, как обычно пишут в таких случаях, далеко неполный список тех, кто принёс славу футболу Великобритании. Помнится, Бобби Чарлтону Елизавета Вторая, Королева Великобритании присвоила титул Сэра, после того, как команда Англии подряд стала  и чемпионом Европы, и чемпионом Мира.
Запомнилось ещё, что англичане (как, впрочем, и наши футболисты в ту пору) после забитого ими гола в ворота соперника никогда не бросались, как обезумевшие, друг другу в объятья, а, сдерживая радость в себе, достойно возвращались к центру поля, предоставляя сопернику право начать игру вновь.
Когда я смотрю на нынешнюю сборную команду Англии и вижу, как она «потемнела» за счет темнокожих футболистов, защищающих теперь её цвета в большем количестве, чем их бледнолицые братья, то невольно задаю себе вопрос: «А что, в Англии теперь не рождаются  Мэтьюзы, Лаутоны, Райты, Чарлтоны? Нет, я не расист, упаси Бог! И могу подтвердить, что среди темнокожих футболистов много талантливых спортсменов! Но вот английская сборная что-то перестала побеждать на престижных форумах (как, впрочем и наша!). А может причиной тому является все большее распространение однополых браков, кстати (точнее, не кстати), теперь узаконенных в Англии?
Правда, клубные команды Туманного Альбиона, кажется, нашли выход из создавшегося положения, приглашая к себе игроков со всего Света. И в этом деле наши клубы тоже поднаторели! А может и у нас … это,.. однополые!.. А?.. Ведь тоже повывелись Бесковы, Бобровы, Федотовы, Стрельцовы, Яшины...
Кстати (вот теперь кстати!), Лев Иванович Яшин, защищавший на протяжении долгих лет ворота московского Динамо и сборной Советского Союза, в составе которой выиграл вместе с товарищами первый Кубок Европы и стал чемпионом Олимпийских игр в Мельбурне, был признан лучшим вратарём в мире. Он был голкипером сборной Мира в матче, посвященном 100-летию английского футбола. Единственный из вратарей в мировом масштабе был удостоен приза «Золотой мяч», который по окончании сезона вручается лучшему в мире футболисту года! До него и после (пока, во всяком случае) этого приза удостаивались лишь полевые игроки и, в основном, нападающие. И еще. Лев Яшин, в семнадцать лет став игроком Динамо, до конца своей многолетней футбольной карьеры был предан своему родному клубу, хотя приглашений из других команд было немало.
Справедливости ради надо отметить, что в ту пору переход из одной команды в другую был большой редкостью. У игроков советских футбольных команд, особенно таких как Динамо, ЦДСА, Спартака, на первом месте всегда была честь команды и преданность клубу.  Как пример,  отмечу редкий, даже по тем временам, поступок второго динамовского

    
            Лев Иванович Яшин.                Встреча сборных футбольных команд ЧССР и СССР. Прага, 1958 г.
                Сборную страны защищает Владимир Беляев, второй вратарь
                Динамо (М)! На снимке он идёт за капитаном, В.Царёвым.
вратаря, Беляева, который, защищая, в основном, ворота дублирующего состава, до конца оставался в команде, не принимая приглашений из других клубов, хотя показывал такую игру, что один сезон его даже включали в состав сборной страны!..
               
...Завершая растянувшуюся главу о стадионе «Динамо», могу заверить моих читателей, что, как я уже упоминал, он много лет был одним из главных центров отдыха москвичей, а также, выражаясь в современном духе времени, рекламным щитом пропаганды физической культуры! Я особенно на этом настаиваю, глядя на то, что сейчас происходит и на трибунах стадионов, и на подступах к ним, заставленным обилием торговых палаток, и, наконец, на их полях, где спорт заменён бизнесом и торговлей спортсменами, затрудняющими рост и продвижение своих молодых воспитанников.

 
      На снимке – мои друзья-болельщики на фоне фасада Западной трибуны стадиона «Динамо», слева
      направо: Анатолий Балтаджи, его жена Наташа, Борис Ломберг – все тогда уже ведущие сотрудники
      ВИАМа. Между ними – Шурик Казачков, ведущий инженер одного из отделов Гипромеза.
               
 Однако мне не хотелось бы заканчивать эту тему на грустной ноте. Я все же оптимист и надеюсь на то, что и в судьбе одного из старейших стадионов нашей страны вновь наступят светлые дни. Подтверждением начала положительного сдвига в этом направлении может служить расчистка прилегающей к его главной арене территории от многочисленных торговых точек, понастроенных в период горбачевской «перестройки» и последовавшего за ней перехода на «рыночную» экономику. Надеюсь и на то, что давно начавшаяся реконструкция стадиона «Динамо» когда-нибудь все-таки завершится и знаменитый стадион вновь станет одним из главных центров притяжения для любителей спорта. Правда, это будет уже не тот стадион, который навсегда остался в моей памяти, в том числе, и на приведённом выше снимке, где запечатлены мои друзья на фоне фасада западной трибуны стадиона «Динамо» (конец 1970-тых годов)…

Но такова жизнь, которая не стоит на месте. «Всё течёт, все изменяется», - гласит народная мудрость. «И мы стареем» - добавил бы я. А потому поспешу к прерванным воспоминаниям о нашей «гипромезовской» жизни, включавшей мою учёбу в школе, отдых в пионерлагере и досуг.      
   

                Школа

В школу №287 я был принят, как полагаю, с сомнительной репутацией. Действительно, вместо положенного, документально оформленного свидетельства об окончании начальной школы (с первого по четвертый классы) я располагал неказистым  листком из тетрадки, на котором от руки перечислялись освоенные мною предметы и не очень убедительные по ним оценки. Все это, а также уведомление о переводе меня в пятый класс, скреплялось печатью и подписями одного учителя и директора николаевской средней школы, в которой я проучился всего несколько месяцев после освобождения нас нашими войсками от оккупантов.
После продолжительного и неприятного для меня собеседования с завучем школы, Галиной Яковлевной, высокой, на вид, довольно молодой, привлекательной, но строгой женщиной, маме было заявлено, что я принят в пятый класс с испытательным сроком.
Надо ли говорить, что я и мама чувствовали после этого разговора. Оба мы, каждый по-своему, ощутили волнующую нас ответственность. Мама - за уровень тех знаний, которые она, учитель начальных классов по образованию, несмотря на моральную и физическую тяжесть оккупационных лет, старалась передать мне и моей двоюродной сестре Лиде, дабы, насколько это было возможно, сократить наши потери в учебном процессе, обусловленные войной. Ибо она, как и все мы, фанатично верила в нашу победу, после которой вновь наступит мирное время и мы опять пойдём в школу.
Меня же волновала моя неуверенность в том, что я смогу достойно оправдать мамины надежды, как подтверждение полезности от заложенного в меня её труда. Особенно меня волновало то, что Галина Яковлевна, как я узнал потом, будет преподавать в нашем классе ботанику и зоологию, к которым я не испытывал большого интереса.
Забегая вперед, могу отметить, что в целом моя учёба не принесла больших волнений моим родителям. В итоге в моём аттестате значились только четвертки и пятерки, причем, в равном количестве. И в том же году я успешно сдал вступительные экзамены в престижный вуз, МВТУ имени Н.Э.Баумана.
Однако в процессе учёбы до 8-го класса включительно среди оценок за четверть в моём табеле появлялись и «троечки», иногда даже в большом количестве. И если в первые год-два их можно было объяснить пробелами в знаниях из-за больших перерывов в учебе в военный период времени (в 3-ем классе я вообще не учился, а в  4-м - только три месяца), то в последующем, надо честно признать, главными причинами моей посредственной учебы, в основном, было не надлежащее моё прилежание. В основном, потому, что я частенько, особенно зимой, ещё и прихварывал, чаще ангиной, от которой, к слову сказать, уже будучи студентом, я получил осложнение с диагнозом «инфекционный полиартрит». И даже ездил его лечить в Цхалтубо.
В пятом классе «А», в который я попал, меня встретили не очень приветливо. Вероятно, потому, что я, как и упомянутые уже мною Боря Морозов и Женя Степанский представляли интеллигенцию, а большинство класса составляли дети рабочих и служащих завода «Калибр». Из тех, кто по этому поводу подсмеивался надо мной, выделялся здоровый парень, явный переросток, с очень соответствующей его виду фамилией Ваньков. Звал он меня почему-то Сымочкой и постоянно напоминал всем, что я похож на Гуссейна Гуслея, персонажа популярной в те годы кинокомедии «Насретдин в Бухаре».
Я стойко переносил это «оскорбление» и своим поведением старался показывать, что не такой уж я интеллигент. В подтверждение этого в присутствии калибровских ребят и того же Ванькова я старался показать всё, на что я способен: мог сплюнуть тонкой струйкой сквозь расщелину в зубах или затянуться «самокруткой», если кто из «курящих» мне её предлагал, а при обращении к одноклассникам употреблял модное тогда слово «огольцы». Тем более, что обитатели, окружавших тогда наш школьный двор, деревянных домиков, из числа наших сверстников, ещё больше, чем одноклассники, не двусмысленно выказывали  нам, нашей гипромезовской троице «интеллигентов», свою антипатию.
Но вскоре наши «классовые» различия в среде одноклассников постепенно стали стираться. Тем более, что помимо нашей гипромезовской троицы в классе росла прослойка отпрысков инженеров и служащих не заводских учреждений. Да и культурный уровень учеников нашего класса, хоть и не зримо, поднимался по мере продвижения образовательного процесса. А когда после окончания 7-го класса несколько ребят, в основном калибровских, пошли учиться в техникум, стало даже немножко грустно. Мне особенно было жаль, что ушли Юра Кушнарёв и Слава Верёвкин. И не только потому, что вместе с ними я коротал досуг на футбольном поле. Просто своими духовными качествами, общительностью и внешним видом (оба были физически крепкими, рослыми) они располагали к себе и товарищей, и учителей. А Слава, к тому же, был ещё большим весельчаком, который мог развеселить сразу весь класс! Правда, иногда по этой причине ему доставалось от учителей.

               
           Боря Морозов, Женя Степанский и я, Володя Самарянов (крайний слева), в школьном дворе.

Из первого состава нашего класса, т. е. до его слияния с параллельным классом «Б», хорошо помню Натика (Натана) Лернера, также ушедшего после 7-го класса, но не в техникум, а в художественное училище. Натик был маленьким и довольно щупленьким, но зато прекрасно рисовал. Видимо по этой причине я его и запомнил, т. к., испытывая склонность к рисованию, ревниво относился к его успехам. Помню, что его мама уговаривала
меня и моих родителей пойти по стопам её сына. Но, как уже было не раз в моей биографии, я проявил нерешительность.
Конечно же, не могу не вспомнить тех, кто своей отменной успеваемостью составлял, как теперь говорят, элиту нашего класса. Это прежде всего наш круглый отличник Боря Рубанович. Под стать ему были Миша Лемберг и Дима (Владимир) Курт. Последний мне  памятен ещё и тем, что его дядя снимался в кинокомедии «Первая перчатка» в роли спортивного комментатора, а о самом Диме писала «Комсомольская правда». Писала после того, как он, вскоре после окончания вуза, защитил кандидатскую диссертацию, подготовленную за очень короткий срок. Статья в «Комсомолке» так и называлась - «Диссертация за девятнадцать дней». При нашей встрече с ним Дима, в ответ на наши поздравления, со смехом отверг это утверждение, указав истинную причину появления этой статьи: практический результат его диссертации, касающийся (если не ошибаюсь?) проблем рассеивания грозовых облаков, был реализован действительно за короткий срок.
В числе успешно учившихся не могу не отметить и нашего Борю Морозова, а также Сережу Тихонова, Гришу Исаева и Артура Властовского, с которым, в частности, связаны и наши общие с ним успехи в спортивном беге. Именно с ним мы, первые из нашего класса, преодолели норматив ГТО (Готов к Труду и Обороне) 2-ой ступени в беге на 3000 (!) метров. Но главное, мы с ним вдвоём входили в состав команды нашей школы, которая, как и команды всех школ нашего Дзержинского (или тогда ещё Ростокинского?) района, участвовала в эстафете, проводимой в честь 800-летия Москвы в 1947 году (о чём я уже упоминал выше). В этой эстафете команда нашей школы №287 заняла первое (!) место...

Не могу не вспомнить некоторые подробности успешной для нас эстафеты. В частности то, что основу нашей команды составляли, естественно, учащиеся старших классов. В их числе, кстати, был и Арнольд Кириллов. Из семиклассников взяли только Артура и меня. Старт эстафеты, проходившей по 1-ой Мещанской улице и далее по Ярославскому шоссе, был на Колхозной (теперь Сухаревской) площади. Финиш - аж у Главного входа на ВСХВ! Мой этап начинался от Маломосковской улицы и заканчивался у нынешнего перехода к Южному вестибюлю тогда ещё не построенной станции метро ВДНХ (ВСХВ). Эстафетную палочку я принимал от уже одиноко бегущего Арнольда (соперники далеко отстали). Так что мне предстояло, по крайней мере, только сохранить это преимущество. Но, возможно, (не стану скромничать) я его преумножил. Передав эстафетную палочку Беленькому (кажется, он был сыном наших учителей литературы, Геннадия Исаковича и Людмилы Александровны), я впопыхах, поверх спортивной формы, напялил на себя заранее отнесённую на конец моего этапа одежду и, сначала на трамвае, а потом пешком поспешил к финишу, где в невообразимой толпе с трудом отыскал кого-то из участников, поведавшего мне о нашей победе.
        Победу нашей команды в праздничной эстафете директор школы Булатов отметил специальным приказом, в котором перечислялись фамилии всех её участников, учащихся нашей школы. Каждому из них (и мне в том числе) на общем школьном собрании, на котором чествовали победителей, была вручена копия этого приказа. И хотя она была написана от руки на листке из тетрадки, заверяли её печать и подпись директора.
Я до поры, до времени бережно хранил эту копию вместе со всеми школьными документами: с аттестатом, с табелями и даже с ученическим билетом, дававшим право учащимся на льготный проезд (за одну копейку) на городском транспорте. Но по досадной причине (не стану её вспоминать), уже в зрелом моём возрасте, я однажды не нашёл эту, дорогую для меня, реликвию в своём архиве. И теперь, когда я предался своим воспоминаниям, с большим сожалением вспоминаю об этой утрате. Как, впрочем, и о многом другом, безвозвратно ушедшем из нашей жизни.

...Но не будем о грустном! И коль скоро я упомянул фамилию директора нашей школы, полагаю, уместно было бы вспомнить чуть подробней и о нём самом, и о других наших школьных учителях, отдавших много сил и здоровья, чтобы вывести всех нас на дорогу жизни. Однако прежде я хотел бы перечислить фамилии не упомянутых ещё мною моих одноклассников, которые по разным причинам также остались в моей памяти.
Мурат Рузин. Он запомнился мне прежде всего своими способностями выходить из трудных ситуаций, возникавших во время его ответов у доски. Многие из нас, и я в их числе, не раз оказывались перед учителем с плохо подготовленным уроком. Но если большинство при этом безропотно смирялись с неудовлетворительной или посредственной оценкой, то Мурату, путём подсказок, в том числе и самого учителя, а также с помощью различных ухищрений и заклинаний, как то «я знаю» или «спросите меня ещё», не раз удавалось уходить от ответственности, причём, с минимальной потерей баллов. Живой, общительный, музыкальный (он на слух мог воспроизвести любые популярные мелодии на фортепиано), неравнодушный к девушкам, с коими не раз видели его на танцевальной веранде в Останкинском парке, и при всем этом, способный быстро прийти на помощь, - таким я запомнил Мурата.
Петя Орлов. Не очень заметный в первые годы нашей совместной учёбы, он к моменту окончания школы вырос в буквальном и переносном смысле слова. Числясь вначале середнячком, он закончил школу почти круглым отличником. Будучи абитуриентами, мы на время, как и все, потерялись. Но в конце второго семестра мы неожиданно встретились с ним в МВТУ. Заканчивая учёбу в вузе, Петя поступил в аспирантуру и вскоре защитил кандидатскую диссертацию. Намного отстав от него в этом отношении, я случайно встретился с Петей вновь, когда он уже возглавлял кафедру (не помню, какую).
Из коренных учащихся нашего класса помню  Витю Зенкина, маленького крепыша, занимавшегося гимнастикой, Витю Гусева, тоже впоследствии «баумца», и Заварыкина. О нём я уже вспомнил, когда однажды обратил внимание на стоящий во дворе школы № 270  обелиск. (Теперь, правда, эта школа, разрушена и на её месте, под другим номером, построена новая современная школа, в которой учится мой внук). На нём  высечены фамилии учителя и учеников этой школы, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Среди них я прочитал и фамилию «Заварыкин». Прочитал и вспомнил: «Может это брат моего бывшего одноклассника?». Вспомнил, кстати, и о том, что на здании бывшей нашей школы №287 (впоследствии она перешла в ведение института НИИтеплоприбор) висит мемориальная мраморная доска, на которой написано, что в конце 1941 года в нём формировался стрелковый полк Ростокинского района из рабочих и служащих завода «Калибр». Это - к слову. Чтобы помнили!.
         В 1948 году наша школа пополнилась учащимися, перешедшими к нам из школы №270 (или вёсё той же 277-ой?). Назвать причину этого перевода я не могу. Не помню. Возможно, школа была семилетка. Но факт остается фактом и я поспешу перечислить имена тех, кто попал к нам в класс.
Борис Борисов, Вацлав Войтишек, Миша Кобелевский, Гена Свищёв, Витя Сенин, Витя Филиппов, Алик Филипповский и Гена Шкильный (последний, правда, из-за болезни пропустил год и доучивался уже в классе наших младших гипромезовских товарищей). Все, кроме Сенина, - со двора «Серого дома». Витя Сенин жил напротив Ржевского (Рижского) вокзала.
Первые трое, высокие, худощавые парни, как мне казалось, были дружны и происходили из интеллигентных семей. Они пополнили в нашем классе ряды весьма преуспевающих в учёбе, что, как я понимаю, позволило всем троим без особого труда поступить в престижные вузы.
Борис Борисов поступил в МВТУ, что позволило нам встречаться с ним после школы. По сравнению со своими товарищами он был более коммуникабельным. Весело и громко смеялся, в общем, был заметен в кругу учащихся нашего класса.

 
                Мы быстро подружились! 7-го ноября 1949 года. Слева направо: Боря Рубанович,
                Артур Властовский, Володя Самарянов (то бишь я), Борис Борисов, Витя Филиппов   
                в ожидании начала движения нашей колонны.
 
 Миша Кобелевский  и внешне, и по своим способностям явно тянул на математика. И не удивительно, что после школы он поступил то ли в МГУ на физико-математический факультет, то ли в физико-технический  институт. Точно не помню.
Вацлав Войтишек, в первую очередь, запомнился мне из-за своей фамилии. По слухам (спрашивать самого его я стеснялся) он был внуком чешского коммуниста, после Революции оставшегося в Советской России на партийной работе. Рыжеволосый, внешне медлительный, говорил он также не спеша. Но это не мешало ему получать хорошие отметки.
Витя Сенин и Гена Свищёв, хотя по росту особо не уступали троим вышеназванным, но не были столь успешны в учёбе. Насколько мне помнится, оба они, хотя и по-разному, были подвержены влиянию «внешнего мира». Витя (он был старше всех в классе) уже фактически имел невесту, которую несколько раз приводил к нам на вечера. А Гена, порой в ущерб занятиям в школе, увлекался игрой в футбол. И не только. Курил и, по слухам, общался во дворе своего дома с ребятами сомнительной репутации.
Тем не менее, оба, и Сенин, и Свищев, закончив школу, также поступили в вузы. Витя - даже в МВТУ! Однако после первого семестра, как и многие из числа поступавших в «бауманку», не выдержав испытания «на прочность», был отчислен. Куда потом он направил свои стопы, не помню. Как не помню и того, куда поступал Гена.
Алик Филиповский в отличие от вышеназванных ребят был невысокого роста, но спортивно развитым парнем. Более того, он, как и Гена Свищёв, тоже увлекался игрой в футбол. Но в отличии от Гены, на более высоком уровне и с большей ответственностью к учёбе. Уже учась в МАИ, куда он поступил после школы, он, без отрыва от занятий в институте, играл за клубную, точнее, вторую мужскую, команду Динамо (хотя был болельщиком ЦДКА). В составе этой команды участвовал в розыгрыше первенства Москвы и дружил с известным тогда футболистом Генрихом Федосовым, игроком команды мастеров «Динамо» и сборной Советского Союза.
Увлекшись опять любимой футбольной темой, чуть не забыл о Вите Филиппове. В сравнении со своими товарищами, «выходцами» из 270-той школы, этот Витя был богатырского сложения. Чуть ниже ростом, он обладал зато большой массой, причём, не за счёт полноты. К сожалению, у нашего богатыря, в результате полученной в детстве травмы, одна нога была чуть короче другой, что мешало ему в полной мере использовать свои достоинства на уроках физкультуры. Возможно, этот физический урон определил выбор его профессии. В отличие от друзей-технорей, Витя Филиппов поступил в медицинский институт (также, как, кстати, и Гриша Исаев). По окончании его Витя отправился на Север лечить оленеводов…
 
Последний раз Филиппова я увидел в начале горбачёвской перестройки. Случайно, в гастрономе, что размещался в правом крыле «Серого дома». Витя, возмужавший, что делало его похожим уже на борца-тяжеловеса, стремительно двигался к прилавку винного отдела, бесцеремонно разгребая стоявшую перед ним толпу обиженных М.С.Горбачёвым ярых и умеренных любителей спиртного. Его решительный вид вместе с винными парами, источаемыми его дыханием, не вызывали ни у кого намерения воспрепятствовать его продвижению. Я в этот момент отходил от кассы, в которой оплачивал нужные мне продукты, и хотел, было, окликнуть его. Но Витя прошел мимо, ненароком задев мое плечо, и даже не взглянул на меня. Я несколько секунд смотрел ему вслед, раздумывая, как мне поступить. Но в этот момент передо мной неожиданно вырос высоченный субъект и требовательным голосом спросил: «Почему, позвольте вас спросить, вы так посмотрели на моего друга?». Уловив в его дыхании также тянущий к закуске запах, я понял, что не время предаваться нашим школьным воспоминаниям с Витей, и, не удовлетворив любопытство его нового друга, стал пробираться к выходу. «Наверное, Витя отмечает своё возвращение из тундры» -   мысленно пошутил я и зашагал домой. Но в душе как-то стало не до смеха. Что-то ценное, невосполнимое оторвалось и ушло от нас опять. Опять, потому что нечто подобное я чувствовал после ХХ-го съезда КПСС.


                Наши педагоги   
   
Начну с директора, имя которого я уже упомянул выше. Признаюсь, на первых порах он вызывал у меня (как, наверное, у многих учащихся нашей школы) некое боязливое чувство. Во-первых, своим суровым видом и громоподобным голосом. Его появление в коридоре во время перемены только самим его видом сразу усмиряло шумливую толпу школьников всех возрастов. А уж когда он произносил в повышенных тонах упреждающее слово, думаю, становилось не по себе и учителям.
Второе, что испугало меня, было известие о том, что он будет преподавать у нас химию, предмет, к которому я, мягко выражаясь, не испытывал симпатии.
Правда, с того времени, как он начал проводить с нами занятия, моё волнение несколько улеглось. На уроках он предстал совсем не таким, каким казался на переменах. К тому же, я узнал, что в период гражданской войны он служил в Первой конной армии С.М.Будённого. В общем, ко времени получения аттестата я «вытянул» химию на четверочку.
Другой знаменитостью, уделившей много лет нашему классу, была учительница по математике, старейшина преподавательского состава, Мария Емельяновна Герасимова. За свою многолетнюю преподавательскую работу, которой отдала практически всю свою сознательную жизнь, она была награждена орденом Ленина! Думаю, что многие выпускники школ, в которых, полагаю, она преподавала до прихода в нашу школу, построенную незадолго перед войной, во многом обязаны ей своими успехами в научной и производственной деятельности.
Своей, как бы, ненавязчивой манерой ведение урока Мария Емельяновна могла привлечь внимание и заинтересовать предметом даже не очень расположенных к математике  учеников. К таковым поначалу я мог бы причислить и себя. Уже в восьмом или девятом классе своей непостоянной готовностью к ответам у доски  я вывел её однажды, обычно спокойную, из равновесия. «Ни в какой вуз ты не поступишь!» - с досадой сказала тогда она мне. И увидав на моем лице плохо скрываемые слёзы, тихо добавила: «С таким отношением к предмету».
Не могу утверждать, что именно эта её реплика послужила началом моих положительных сдвигов в учёбе. Вероятно, как и положено, я с возрастом постепенно становился умнее. Но то, что Мария Емельяновна переживает за меня, как, впрочем, и за других нерадивых, но неглупых своих учеников, я ясно почувствовал. И, видимо, это всё же явилось одной из главных причин в изменении моего отношения к алгебре, геометрии и тригонометрии. Как, впрочем, и к другим предметам и их преподавателям.
Чтобы порадовать Марию Емельяновну, я на первом же школьном вечере встречи после поступления в МВТУ сообщил ей, что на вступительных экзаменах по всем трём её предметам получил пятерки! При этом я скромно умолчал о том, что  на листках моих письменных работ по алгебре и геометрии с тригонометрией, помимо оценок, были сделаны пометки: «Работа сдана в числе первых». Умолчал и том, что при сдаче третьего, устного заключительного экзамена по математике я тоже получил пятерку. Я боялся, что мои слова Мария Емельяновна воспримет как бахвальство или того хуже, как дерзкий укор на её обидную реплику, сказанную ею однажды в мой адрес. Но в ответ Мария Емельяновна просто улыбнулась и сказала: «Так я же знала, что ты умный парень! Оттого и ворчала на тебя».
Запомнились ещё две реплики Марии Емельяновны.
Первую ту, которую она произнесла на первом уроке, после её награждения орденом Ленина. Весь наш класс встречал тогда Марию Емельяновну аплодисментами.    Поблагодарив нас во второй раз (вначале Марию Емельяновну чествовали на общем торжественном собрании в спортзале), она сказала: «Садитесь. Но не думайте, что после этого я стану добрее и буду ставить вам незаслуженные пятерки!» И, после нашего нарочито разочарованного мычания, сразу вызвала кого-то к доске.
Вторую запомнившуюся мне реплику, Мария Емельяновна произнесла во время трансляции репортажа Вадима Синявского о футбольном матче ЦДКА - Динамо! Матч был решающим в борьбе этих двух именитых команд за первое место. Он проходил в будни, а мы учились во вторую смену. И кто-то принёс на урок самодельный приёмник (многие тогда увлекались радио-конструированием). Смельчак держал звук на самом низком уровне, и  шепотом передавал основные сведения о ходе матча интересующимся. А таковых у нас в классе было большинство.
В какой-то момент Мария Емельяновна уловила волнение в нашей среде, а за ним и едва слышный голос Синявского. Вникнув в суть происходящего, она спросила: «А сколько до звонка осталось?» И, посмотрев на свои часы, произнесла: «Всего десять минут? Ну тогда, - уже обращаясь к владельцу приёмника, добавила, - сделай звук погромче. Я сама за ЦДКА болею». Мы все радостно загудели и ринулись, было, к его парте. «Только сидеть на местах!» - строго сказала она и, секунду подумав, спросила: «Какой счёт?»
Эта маленькая поблажка со стороны Марии Емельяновны сделала её еще ближе к нам. Но никто из нас после этого случая никогда не позволял себе даже намека на фамильярность во взаимоотношениях с ней, как, впрочем, и с другими нашими учителями. А среди тех, кто  из них придерживался, так сказать, неформального с нами отношения, было ещё несколько учителей. Пожалуй, их было большинство.
Первым из них я назову Аршака Артемьевича Сумбатова, который преподавал нам физику. Своим нестандартным подходом к предмету он помогал нам избавляться от весьма распространённого в мире учащихся отношения к урокам, которое я бы выразил словами «меня сегодня вызывали к доске, значит завтра не должны». Демонстрируя нам приборы различного назначения, предназначенные для подтверждения физических законов и возможностей их практического применения, он не препятствовал групповому выходу учащихся к его столу. А злоупотребления его доверием со стороны чрезмерных любителей потрогать всё своими руками у экспериментального стола обращал в шутку, но так, что «проказник» после этого смущенно убирался на своё место.
Наше общение с Аршаком Артемьевичем продолжалось и после того, как он заменил на посту завуча Галину Яковлевну, ушедшую в декретный отпуск, а на его место пришла Ирина Петровна Ольховская. Во-первых, он проводил у нас уроки, когда Ирина Петровна по каким-либо причинам отсутствовала в школе. А во-вторых, как мне кажется, Аршак Артемьевич испытывал симпатию к нашему классу. Возможно, потому, что в нашем классе было много пятерочников по его предмету. А может быть, по причине того, что в нашем классе подобрался хоть и разношёрстный, но дружный и живой коллектив, принимавший участие в различных школьных мероприятиях, в т.ч. и в художественной самодеятельности, в которой участвовал и сам Аршак Артемьевич. Помнится, он играл на мандолине.
Возможно, я несколько преувеличил симпатии к нашему классу со стороны М.Е.Герасимовой и А.А.Сумбатова, принимая за них доверительное отношение к своим ученикам, характерное для большинства педагогов. И в этом случае я не могу отрицать того, что все те, кого я ещё не упоминал из них, в той или иной степени относились к нам благожелательно. В их числе оказалась и И.П.Ольховская.
Первой, с кого я хотел бы продолжить краткое упоминание имён наших преподавателей, была учительница географии, а с 8-го класса до окончания нашей учебы - наш классный руководитель Эсфирь Соломоновна Штерн и, если не ошибаюсь, секретарь школьной парторганизации. На вид, маленькая худощавая женщина, она запомнилась мне строгим, волевым человеком, не дававшим никому поблажек и пресекавшим громким голосом, когда её вынуждали, проявления любого непослушания.
В то же время Эсфирь Соломоновна могла долго и терпеливо вести воспитательную работу с каждым из нас, добиваясь (нередко с помощью родителей) изменения как в нашем поведении, так и в учёбе, если того требовала складывавшаяся неблагоприятная ситуация. Причем, делала она это в корректной, ненавязчивой форме и со спокойной, доброжелательной интонацией. В этом я лично удостоверился, когда однажды, в период моей «нестабильной» учёбы, сам вынудил её прибегнуть к такому собеседованию.
Но однажды Эсфирь Соломоновна изменила своей принципиальности. Было это во время выпускного экзамена по литературе, точнее, во время работы над сочинениями, когда она вместе с учителем литературы, прогуливаясь по рядам, как бы удостоверяла нашу честность. Периодически останавливаясь у парты кого-либо из нас, она, видимо, быстро пробегала уже написанный текст и удовлетворённая тем, что мы не стоим на месте, медленно продолжала свой вояж. В том, что она успевала прочесть страницу за время своей короткой остановки возле той или иной парты, находившейся в подконтрольном ей ряду, я убедился, когда Эсфирь Соломоновна, проходя мимо меня вдруг, неожиданно быстро ткнула пальцем в то место, в котором я в одном из слов пропустил букву. Этот случай и это слово я запомнил на всю свою жизнь! 
Противоположностью её была учительница русского языка и, до 7-го класса включительно, наш классный руководитель Эсфирь Яковлевна Френкина. Тоже невысокая, но весьма объёмная. Она запомнилась мне ещё и тем, что разговаривала и преподавала постоянно кричащим и хрипловатым голосом, причём, не всегда сдерживая себя в выборе слов, когда кто-то её выводил из себя. На всех, увы, немногочисленных вечерах встречи в школе она со смехом постоянно напоминала мне, как однажды на мой неправильный ответ она крикнула от досады: «Дурак!». На что, якобы, я спокойно ответил ей: «Я не дурак». Я действительно не помнил этого случая. Но Эсвирь Яковлевна каждый раз напоминала мне о нём. И в этом, как бы шутливом, её признании я улавливал нечто подобное желанию попросить прощения за свою несдержанность и дать понять мне, что в её памяти я остаюсь в числе дорогих для неё учеников.
Как мне кажется, в том же числе я остался еще у двух наших педагогов. У нашего военрука Евгения Александровича и преподавательницы английского языка Таисии Павловны Рахмановой.
Евгений Александрович, ухе немолодой капитан в отставке, выражаясь его словами, восхищался моей военной выправкой. Об этом он вслух говорил, когда во дворе школы проводил с нами занятия по строевой подготовке, а также когда видел меня вальсирующим с девочкой во время проведения  совместных праздничных вечеров с женской школой №284. Признаться, его восхищения, открыто выражаемые в присутствии моих товарищей и учителей,  меня очень смущали.  Тем  более, что я искренне не считал себя «эталоном» и в том, и в другом случае, хотя в области танцевального класса с нами (гипромезовскими ребятами) немало поработала Эмма Аркадьевна Ширяева, супруга одного из ведущих работников Гипромеза и мама Сусаны, одной из наших сверстниц и завсегдатаев гипромезовского двора. (Кстати, обучение наше бальным и современным танцам - танго, фокстрот, румба - под руководством Эммы Аркадьевны, с согласия наших родителей и с разрешения администрации института проходило в его холле после завершения рабочего дня).
Хвалебные реплики Евгения Александровича в мой адрес и мои успехи на поприще бальных танцев, засвидетельствованные на одном из праздничных вечеров в школе, видимо, не остались без внимания и Таисии Павловны. На одном из этих вечеров, на котором ей была поручена роль ответственного за его проведение, она даже пригласила меня на тур вальса.
Должен сказать, что на вечерах, проводившихся в последние пару лет нашей учебы в школе, помимо «ответственных» педагогов, присутствовали иногда молодые учительницы, преподававшие в начальных классах. Их внимание, видимо, привлекали наши выпускники, среди которых были и такие, которые в последние месяцы войны принимали в ней участие. Во всяком случае, я помню одного такого по фамилии Жуков.
Естественно, что и мы, тогда уже семнадцати-восемнадцатилетние парни, не преминули заметить присутствие на наших вечерах молоденьких учительниц. К огорчению наших гостий из соседней школы, новоявленные педагоги женского пола пользовались повышенным нашим вниманием. Особенно - молодая учительница по имени Маргарита. Ни отчества, ни фамилии её я уже не помню. Но зато хорошо помню, что её красотой  восхищались, причем открыто, даже наши учителя. Вполне естественно, что учащиеся, особенно из старших классов, также не могли не констатировать этого факта. А потому те, кто был ростом повыше и похрабрее, старался в первую очередь пригласить на танец именно Маргариту.
Но Маргарита, надо отдать ей должное, держала себя, как подобает педагогу. А в тот памятный для меня вечер она, к тому же, была назначена помощником Таисии Павловны. Своим видом она стремилась подчеркнуть, что факт появления её на нашем балу следует воспринимать как стремление поддержать атмосферу общего для школьников и их учителей праздника. И, как бы в подтверждение этого, после нескольких тщетных наших попыток, она откликнулась на приглашение присутствовавшего также на вечере Евгения Александровича. Однако, после настойчивых его повторных приглашений (Е. А. был немного навеселе), Маргарита неожиданно подошла к группе, в которой стоял я, и сама пригласила меня на танец. Воодушевленный таким подарком, я, кажется, в конце танца расхрабрился и попросил у неё разрешения на повторный тур. Помню, что в ответ Маргарита весело рассмеялась. И все же, после того, как чести танцевать с ней был удостоен также мой гипромезовский друг, Боря Морозов, я все же вознамерился повторить Маргарите своё приглашение. Но в этот момент предо мной предстала Таисия Павловна.
Моя учительница английского языка была не намного старше своих более молодых коллег. Да и внешне Таисия Павловна выглядела весьма привлекательной. Высокая, стройная, с симпатичной головкой, увенчанной густыми, гладко причёсанными длинными светлыми волосами, связанными на затылке жгутом, она мне напоминала Соню Хенни, знаменитую норвежскую фигуристку, исполнявшую главную роль в кинофильме «Серенада Солнечной долины», которую к тому времени я уже успел посмотреть. Полагаю, Таисии Павловне было трудно выполнять роль только стороннего наблюдателя, когда одна из её молодых сослуживиц, да к тому же ещё и её помощница, пользовалась особым успехом у не вполне сформировавшихся молодых людей, не задумываясь при этом о реноме педагога.
Так ли думала на самом деле тогда Таисия Павловна или нет, я, естественно, не могу утверждать. Возможно, в ней просто взыграло женское самолюбие. Но, поручив функции  наблюдателя за порядком приунывшему, было, Евгению Александровичу, она неожиданно подошла ко мне с предложением «подарить и ей хоть один танец». Я, естественно, не посмел ей отказать. Во время нашего с ней вальсирования Таисия Павловна, шутя, пригрозила мне возможными последствиями в случае, если я ещё раз дерзну пригласить кого-либо из молодых её сослуживиц. «Парень ты видный, - поучала она меня. - Я бы и сама могла влюбиться в такого, будь я помоложе. Посмотри, как на тебя  девочки из 284-ой школы смотрят! К тому же, вы же их пригласили, а сами уделяете им так мало внимания», - заключила она уже после танца. Не осознав в полной мере сказанного Таисией Павловной, я всё же вынужден был признать то, что мы действительно ведём себя не очень гостеприимно. И тут же, при ней пригласил стоявшую рядом с нами девочку.
На уроках Таисии Павловны по английскому языку я почти всегда получал пятерки. Ребята даже подшучивали надо мной: «Вот, что значит танцевать с учительницей!». Но случайно подслушав эту реплику, Таисия Павловна ответила за меня остряку: «Не знаю, как по другим предметам, но по моему - у Самарянова большие способности! Так что танцы здесь не причём!» - и, вызвав смех в классе, щёлкнула моего «обидчика» пальцем по лбу...

Без лишней скромности, признаюсь, что способности к языкам, которые я унаследовал, видимо, от мамы, у меня действительно были. Об этом свидетельствует, в частности, запас знаний по немецкому языку, приобретённый ещё в дошкольном возрасте, в Керчи, где меня и нескольких моих друзей из нашего двора, обучала ему, по просьбе наших родителей, пожилая обрусевшая немка. Это же подтверждает и тот факт, что к моей помощи не раз прибегала преподавательница английского языка в вузе.
К сожалению, я не использовал дар Божий и не приложил достаточных усилий, чтобы развить свои способности в области английского языка (как, в прочем, и способности в рисовании, дарованные мне с ранних лет). Конечно, в этом вопросе не всё от меня самого зависело. Например, не хватало разговорной практики, которую я мог бы получить, работая в каком-нибудь специализированном учреждении, или в  длительной служебной командировке за рубежом. В этом я лично убедился, находясь в 1981 году в Женеве на  научно-технической конференции. В силу  весьма скромных денежных средств,  оргкомитет конференции для перевода докладов её участников пригласил студентов гуманитарных вузов, что нас, «технорей», вынуждало отказываться от их услуг. Переходя на «самообслуживание», я уже на второй-третий день в общих чертах понимал содержание выступлений на английском языке. А во время однодневной поездки в Берн на постоянно действующую техническую выставку я, в местах, где демонстрировались агрегаты по моей специальности, уже фактически выполнял функции гида в нашей небольшой советской делегации, переводя на русский пояснения, которые, в основном, на английском языке делали представители различных фирм, представлявших интересующее нас оборудование.
И все же, завершая своё отступление о неиспользованных мною способностях, в назидание потомству, должен признать, что в этом вопросе я, в первую очередь, виноват сам. Поступив в вуз, я, дабы не обременять себя, английский начал «с нуля». Вместо того, чтобы заниматься вместе с теми, кто изучал английский язык в школе, я оставался  на эти занятия в своей группе (жалко было расставаться с нею на два часа), в которой собрались лишь «немцы». Им я, под наблюдением преподавательницы, Валентины Михайловны, демонстрировал свои познания в грамматике английского языка, пока по накопленному запасу слов они догоняли и обгоняли меня. А затем я уже наравне с ними сдавал «тысячи», т. е. зачёты по переводу текстов из технических журналов. В конце концов, кое-кто из моих однокашников стал меня уже обходить в объеме сдаваемых «тыщь». Как результат - «четверка» в моем дипломе по этому предмету.
В дальнейшем, правда, я несколько повысил свой запас английских слов, занимаясь  переводами текстов из технических журналов и патентов на английском языке, внеурочно работая по договорам с отраслевыми институтами информации. Но, только со словарём!         

...Завершая свои воспоминания о Таисии Павловне, должен с печалью поведать о том, что покровительница моего английского страдала тяжёлым недугом, проявление которого произошло однажды у нас на глазах прямо в классе. Во время одного из её уроков у Таисии Павловны, сидевшей за своим столом, начался приступ эпилепсии. В течение нескольких минут мы, онемелые, не зная, что делать, сидели неподвижно за своими партами, взирая беспомощно на страдающую женщину. И только Мурат Рузин, видимо, знавший о её недуге, мгновенно бросился к Таисии Павловне и стал рядом с ней, чтобы предотвратить возможное её падение. Через несколько минут приступ прекратился и Таисия Павловна, ещё не пришедшая в себя полностью, сдавленным голосом произнесла: «Продолжим занятия».
К счастью, до конца нашей учёбы в школе приступы эпилепсии у Таисии Павловны не повторялись. По крайней мере, в нашем присутствии. И она успешно довела нас до выпускного экзамена. Но, видимо, её болезнь явилась причиной расторжения брака с супругом, Николаем Николаевичем Рахмановым, который во втором своём браке стал супругом … моей двоюродной сестры Лиды, Лидии Петровны Молибога. Н.Н.Рахманов, - участник последних месяцев Великой Отечественной войны, выпускник бронетанковой Академии, майор, заслуженный изобретатель Украинской ССР, - родился и жил до конца пятидесятых годов в Москве, в Останкине. В завершении своей служебной карьеры - полковник, главный инженер танкоремонтного завода во Львове, куда вместе с Лидой они переехали вскоре после того, как она закончила институт народного хозяйства им. Плеханова.
После окончания школы и поступления в МВТУ Таисию Павловну я видел в школе на одном или двух вечерах встречи, на которых я уже сам приглашал её на танцы. В то время моя сестра ещё не встречалась с Н.Н.Рахмановым и я не чувствовал себя скованным в общении с ней. Лишь спустя четырнадцать или пятнадцать лет, во время прогулки на лодке с малолетней дочкой Лерочкой я случайно увидел Таисию Павловну, одиноко бродившую вдоль берега Останкинского пруда. Я узнал её, хотя она была одета в черный ансамбль из жакета и юбки, а волосы её покрывала туго стянутая косынка, тоже чёрного цвета. Было ощущение, что она недавно вышла из больницы. Кажется, Таисия Павловна тоже увидела нас. Но, не подавая  вида, что узнала меня, она некоторое время сопровождала по берегу нашу лодку, изредка и скрытно поглядывая в нашу сторону. Казалось, что её больше интересовал не я сам, а моя дочка. Не знаю почему, я стал резко менять курс лодки, дабы исключить возможность нашей встречи на берегу. Видимо, Таисия Павловна поняла мой манёвр и вскоре скрылась в глубине парка.
 До сих пор испытываю некое угрызение совести и корю себя за нелепые свои оправдания, которыми я тогда прикрывал свое бегство...
Заканчивая свои воспоминания о наших учителях, не могу не помянуть добрым словом учителя истории Хромова, а также уже упомянутую мною выше чету Г.И. и Л.А. Беленьких, преподавателей литературы.
Пётр (не помню отчества) Хромов, невысокий, плотного телосложения, лет пятидесяти, запомнился мне не столько внешними данными, сколько своими глубокими познаниями и умением увязывать хронологические данные с социальными и политическими вопросами конкретных исторических событий. Являясь одновременно преподавателем в Высшей партийной школе, он нередко знакомил нас и учителей с международным положением, изобиловавшим в то время (время начала «холодной» войны между СССР и США) различными непредсказуемыми событиями в мире.
Людмила Александровна была основным в нашем классе преподавателем литературы. Ее супруг, Геннадий Исакович Беленький преподавал в классах, которые на год-два опережали нас. Однако, как я уже упоминал, подменял Людмилу Александровну во время её  болезни или по каким-либо другим причинам её отсутствия. Лекции, которые он, по сути, читал на уроках по учебной программе, отличавшиеся высоким качеством и глубоким своим содержанием, пользовались большим успехом у старшеклассников. Многие из его учеников подробно конспектировали их. И я однажды ими воспользовался, взяв их у Миши Позина, когда готовился наверстать пропущенный из-за болезни большой раздел по творчеству Владимира Маяковского. Помню, Людмила Александровна была весьма удивлена объёму моих знаний и вывела пятерку за четверть, несмотря на моё продолжительное отсутствие.
Чуть не забыл ещё одного нашего педагога, помощника Евгения Александровича по военной подготовке, который появился у нас в школе, когда мы уже заканчивали 9-тый класс. Я вспомнил о нём после того, как недавно посмотрел (в который раз!) фильм «Белое солнце пустыни». В нём я увидел, как мне кажется, его в роли одного из пособников Абдулы, который в заключительных кадрах кричит с баркаса: «Абдула! Таможня даёт «добро»!». Я узнал его по огромному горбатому носу, за который он получил у нас кличку «Горбонос». И хотя замвоенрук предстал перед нами в чине капитана ВВС, эта кличка оставалась за ним до самого его ухода из школы. И не столько за его нос, сколько за его заносчивое, а порой и просто грубое общение с учащимися. Через несколько месяцев он неожиданно исчез. Полагаю, по рекомендации учебного совета. Видимо, после этого он и подался в актёры, где, судя по его роли и прошедшему времени (фильм вышел в1969 году), также не преуспел. 

                Наш школьный досуг

Художественная самодеятельность. Наши школьные вечера составляли лишь малую долю нашего досуга, ибо проводились они не чаще 4-х - 5-ти раз в течение учебного года: в периоды осенних,  зимних и весенних каникул, а также в праздничные дни, во время которых нередко проходил и смотр наших достижений в художественной самодеятельности. Вот с неё то и начну своё дальнейшее повествование.
Не стану подробно перечислять все виды вокального, инструментального и драматического искусства, которые пытались изобразить на сцене спортивного зала нашей школы её учащиеся. В их числе оказалась небольшая группа из нашего класса, в которую входил и я. Выступления нашей группы начались с постановок юмористических сценок на школьные темы, сюжеты которых сочиняли мы сами. Однако ничего, кроме обиды и открытого недовольства со стороны высмеиваемых нами наших товарищей, упрекавших нас словами «а сами какие», мы не снискали на этом поприще. Не помог нам и Райкин Аркадий Исакович, чьи миниатюры мы, было, кинулись  исполнять, рассчитывая на то, что только немногим удавалось попасть на его концерты. Смех у наших зрителей вызывали только несвоевременные и сказанные невпопад реплики, которые мы допускали по причине плохо отрепетированных сцен, а главное, из-за отсутствия у нас достоверного текста и нелепой его компенсации собственными сочинениями.
Но упорное нежелание бесславно покинуть сцену подвигло нас, тех, кто не поддался пессимистическим настроениям оставивших нашу группу «ренегатов», на новую стезю, которая должна была принести нам если не славу, то, во всяком случае, признание зрительской аудитории. После ухода беглецов, нас оставалось только четверо. И мы решили заняться вокалом. Нашу «великолепную четверку» составляло вокальное трио и его аккомпаниатор. «Триом» были я, Боря Морозов и Женя Степанский, т. е. гипромезовцы. А нашим аккомпаниатором был Мурат Рузин.
Мурат, как я уже упоминал выше, прилично играл на пианино и на лету схватывал  любую мелодию на слух. Видимо, способность «схватывать на лету» была чертой его характера, что он успешно претворял и на уроках, о чем я также уже упоминал. Судя по всему, и у нашего вокального трио также было неплохо со слухом. А потому мы все быстро спелись в буквальном смысле этого слова ...
Собственно говоря, наше трио спелось уже тогда, когда в свободное от учёбы и футбола время, по вечерам, сидя на лавке в гипромезовском дворе, под аккомпанемент гитары, на которой бряцал тогда ещё не очень уверенно Женя, и мандолины, на которой довольно сносно играл Боря, мы распевали песни и романсы, услышанные по радио или с патефонных пластинок. Лейтмотивом для наших дворовых концертов, можно сказать, служила популярная ещё с довоенных лет эстрадная песенка, которую в шутливой манере исполняло мужское трио и в которой в припеве к каждому её куплету, повторялись слова «Мандолина, гитара и бас». Роль последнего, как не играющего ни на мандолине, ни на гитаре, приходилось выполнять мне. И хотя мой голос, тогда ещё не совсем устоявшийся, больше напоминал (только отдаленно) баритон или даже драматический тенор, приходилось подстраиваться под сюжет песни, который, как нам казалось, очень походил на нашу затею. А в сюжете песенки говорилось, что:
 
                «Каждый вечер, вернувшись с работы, 
                Трое милых, весёлых парней,
                Разложив в нашем садике ноты,
                Забавляли родных и друзей. 
                Слушать их собирались соседи,
                Прибегали мальчишки гурьбой.
                Даже дворник был гостем не редким
                Со своей многолюдной семьёй.
                Воробьи облепляли все ветки,
                Сколько мог поместить старый вяз.
                И поверьте, имели успех среди нас
                Мандолина, гитара и бас ...».
 
Справедливости ради, надо признать, что на работу мы тогда ещё не ходили. Так что в нашем случае следовало бы петь «вернувшись с учёбы». И то не каждый вечер. Но с тем, что нас было «трое милых, веселых парней», можно, пожалуй, вполне согласиться. А вот «садика» то у нас не было. Да и пели мы не по нотам, а на слух. Что касается того, что мы «забавляли родных и друзей», это факт. Причём, и в прямом, и в переносном смысле. Правда, не припомню, чтобы слушать нас собирались соседи. В лучшем случае, они слышали наше пение из окон, которые открывали, чтобы проветрить свои квартиры. И не уверен, что, услышав наш «джаз-бенд», не спешили их поскорее закрыть. Не помню, чтобы гурьбой валили к нам и мальчишки. Так, один-другой иногда подсаживались к нам, больше из любопытства: не собираемся ли мы на гастроли по стране. Вот «дворник», то бишь, вахтер, тот был всегда рядом с нами. Правда, без семьи, но каждый раз с одобрительными словами: «Вот это хорошо! Это культурно! А то всё футбол, да футбол!». Кажется, с ним солидарны были и воробьи, которые хоть и не «облепляли все ветки» старого вяза, которого у нас и в помине не было, но зато «подчирикивали» нам, хотя и невпопад.
Что же касается нашего успеха (читай, «среди масс»), то надежда на него зародилась у нас после того, как мне тоже купили гитару, благодаря которой, кстати,  я надеялся на то, что мне не придётся учиться игре на фортепиано, на чем настаивала мама (к этому времени у нас в квартире появился уже и рояль).   
…На школьный смотр, с прицелом на районный, по рекомендации Аршака Артемьевича, в ту пору уже завуча, слушавшего нас на репетиции, из всего нашего «репертуара» была отобрана песня «Грустные ивы», которую до нас, пели только Бунчиков и Нечаев, популярные в то время артисты Москонцерта. Мы, естественно, рассчитывали на то, что эта песня, озвученная ими по всесоюзному радио и нашедшая отклик у многих его слушателей, поможет и нам снискать тёплый приём не только в среде учащихся и педагогов нашей и женской школ, но и на районном смотре.
Но наши ожидания оправдались лишь наполовину, причём, только на первую. И то, исходя из принципа, выражаясь футбольным языком, «болеем за наших, как бы они не играли». В районной комиссии, занимавшейся отбором конкурсантов на следующий тур, т. е. на городской смотр, нас почему-то не оценили. Видимо, решили, что для исполнения «Грустных ив» достаточно дуэта Бунчикова и Нечаева, тем более, что к их услугам предоставлялось радио.
Но мы недолго унывали и к следующему школьному вечеру, вместо недооценённого нашего пения, «задумали сыграть квартет». Тем более, что, после нашего фиаско, в вокале нас потеснил наш одноклассник Саша Хохлов, до толе скрывавший свой талант тенора.
Случайно выяснилось, что Саша неплохо исполняет неаполитанские песни, которые часто передавали по радио в исполнении не менее в ту пору известного, чем выше упомянутый дуэт, заслуженного артиста, тенора Михаила Александровича. Правда, злопыхатели и большие эрудиты в области химии, видно из зависти, дразнили Сашу словосочетанием «сурьма летучая». Дело в том, что Саша исполнял неаполитанские песни, так сказать, в оригинале, на итальянском языке. И в тексте одной из них звучали слова «суль ма ле тучико» (или нечто подобное, поскольку я, как и сам Саша ловил их на слух).
Но вернусь к «квартету». Он, собственно говоря, возник для того, чтобы и меня, ещё только начинающего гитариста, не оставить не у дел (вот такие были мои друзья!), тем более, что у меня появилась гитара. А потому срочно, за неделю, меня «поднатаскали» так, чтобы на гитаре я смог воспроизвести хотя бы два-три аккорда. И в результате получился квартет в составе: Мурат - пианино, Борис - мандолина, Женя и я - гитары.
В отличие от исполнителя классических и народных произведений, небольшого струнного оркестра, который собрал из учеников младших классов Аршак Артемьевич, сам, как я отмечал, игравший на мандолине, наш квартет исполнял современные танцевальные мелодии: один вальс и одно танго. Танго лично мне удавалось хуже. Поэтому, когда нас вызывали «на бис» (помнится, один раз), мы всегда повторяли вальс. Всего же за время существования нашего квартета  мы выступили дважды: первый раз на школьном вечере, во второй - «на выезде», в Гипромезе, на концерте местной самодеятельности...
Хорошо помню, что к своему второму выступлению мы тщательно готовились, чтобы не ударить в грязь лицом. Ведь среди участников гипромезовской самодеятельности  были выступления на уровне профессиональных. Как пример, не могу не отметить (хотя об этом я уже писал в своем «Прерванном детстве»), что моя мама, принимавшая в ней участие, до войны, как один из победителей (по линии вокала) художественной самодеятельности металлургических предприятий Юга страны, даже выступала по крымскому радио с исполнением романсов П.И.Чайковского. Подстать ей были и некоторые другие участники художественной самодеятельности Гипромеза. В частности, соседка по коридору в нашем общежитии, Галина Васильевна Артюх, вместе с мамой дуэтом исполнявшая ряд классических и народных произведений, а также Григорий Молодцов, довольно приличный тенор и, несмотря на свой возраст (лет 40), спортсмен-лёгкоатлет.
«Ну, попали! - с ужасом в глазах шипел Мурат, глядя на наше «трио», когда услышал на репетиции голоса гипромезовских прим. - Нас же освистают и выгонят метлой когда,  после их выступлений, мы протренькаем наш вальсок!». Мы, как могли его успокаивали, говорили, что «их» только трое, а остальные - подстать нам и, в основном, чтецы и пародисты. Но Мурат стоял на своём, уговаривая нас отказаться от выступления. Только после того, как  конферансье, чертежник Саша, пообещал выпустить нас на «сцену» (концерт проходил в холле института) одними из первых, Мурат сдался и мы предстали перед нашими родителями и, естественно, остальными зрителями во всей нашей неповторимой красе. Неповторимой, поскольку после этого нашего выступления Мурат категорически отказался продолжить с нами «контракт». Последней каплей его терпения было то, что злополучный вальсок наше струнное трио исполняло на полтона ниже (или выше?), чем вёл свою партию на пианино Мурат. Хотя Женька Степанский уверял Мурата в том, что перед выступлением он по ноте «ля» на пианино выверял настройку наших гитар и мандолины.
Тем не менее, наше выступление в Гипромезе зрители, то ли по своей доброте, то ли по причине отсутствия у них тонкого слуха, приняли очень тепло. Но это не сказалось на  принятом решении нашего аккомпаниатора. Хотя главной причиной прекращения наших выступлений, как мне кажется, являлось приближение ответственных испытаний для нас, учащихся. Если не изменяет память, мы заканчивали девятый класс!

          
                «Грустные ивы склонились к пруду.                «ГТО мы нормы сдали, потому –
       Месяц плывёт над водой…»                на пьедестале!»

Закончить это моё отступление хочу добрыми словами в адрес моих музыкальных товарищей, продолживших самостоятельно совершенствование и расширение своих музыкальных способностей. Боря Морозов, помимо игры на гитаре и мандолине, освоил игру на пианино. Конечно не так, как Мурат, но в узком кругу довольно прилично мог аккомпанировать себе (и даже мне!) при исполнении наших любимых песен.
А Женя Степанский, с купленной ему родителями дорогостоящей гитарой, со временем даже вошёл в состав довольно известного инструментального квартета, вместе с которым выступал на концертах во время проходившего в 1957-ом году в Москве Всемирного фестиваля молодёжи и студентов. Причём, их выступление показывали даже на одном из каналов телевидения!
После успехов моих друзей на музыкальном поприще мне всё же пришлось уступить моей матушке, и я тоже начал занятия на пианино с преподавателем. Кстати, им оказалась Александра Юльевна Лившиц (не путать с нашими соседями Лифшицами), супруга одного из Главных инженеров Гипромеза и мама нашего товарища по общежитию, Серёжи. Но эти мои занятия остановились где-то на полпути начальной их стадии, не выдержав мои испытания временем.

Наш школьный спорт. Думаю, нет необходимости вспоминать наши занятия в физкультурном зале школы, т. к. они, в принципе, проходили в масштабе традиционных школьных уроков, характерных для всех школ в тот и, полагаю, последующие периоды времени. Отмечу только, что в нашем зале присутствовали все атрибуты, необходимые для силовых и игровых занятий, и что главной целью их была подготовка учащихся к последовательной сдаче норм ГТО ( Готов к Труду и Обороне), а именно ГТО-1 и ГТО-2.
Должен признаться, в силу тонкой костной основы моих рук, а с другой стороны - длинного роста моих нижних конечностей, я не очень жаловал упражнения, связанные с лазаньем по канату, хождением на руках и подтягиванием на перекладине. О кольцах и брусьях вообще не было речи! Правда, они и не входили в разряд обязательных предметов.  На них упражнялись те, кто серьёзно занимался гимнастикой, причём, параллельно со школьной программой и в спортивной секции при заводе «Калибр». Таких энтузиастов у нас в классе, помнится, было двое: Витя Зенкин и Слава Верёвкин, который, как я упоминал, после 7-го класса, к большому моему сожалению, ушёл в техникум. Однако верх мастерства в этом виде спорта демонстрировал учащийся параллельного с нами класса «Б» Мирон Блюменталь, имевший первый разряд в гимнастике!
Что касается моих пристрастий, то они, как очевидно из вышесказанного, были связаны с легкой атлетикой, хотя я и не посещал, как, например, Арнольд Кириллов, легкоатлетической секции. Уже на стадии сдачи норм ГТО-2 я показал неплохие результаты в прыжках в длину и высоту, в метании гранаты и, особенно, в беге, причем, на 100 и 3000 метров. Показанное мною на этих дистанциях время дало основание руководству школы включить меня в состав школьной команды, выступавшей на районных соревнованиях. Из нашего класса в неё, естественно, был включён и Артур Властовский. Оба мы выступили неплохо, показав на этих соревнованиях всё, на что мы были способны. Однако на призовые места мы, как мне помнится, не вытянули, они достались представителям других школ.
Правда, в последний день, когда мы с Артуром уже «упаковывали чемоданы», по настоянию руководства нашей команды, видимо, для получения зачётных очков в первом юношеском разряде, по которому мы выступали, меня заявили в забеги на 400 метров. И я вынужден был бежать эту самую длинную, а потому тяжелую, спринтерскую дистанцию, на которой до толе ни разу себя не пробовал. Естественно, что я пробежал её плохо, даже не разменял минуты. Однако, то ли по причине отсутствия достаточного количества желающих принять участие в соревновании на эту дистанцию, из-за чего проводился один единственный и сразу финальный забег по ней, то ли по причине того, что в нём, кроме победившего, участвовали такие же, вроде меня, слабаки, я занял второе, призовое, место и был удостоен наградного листа! И более того, был включен запасным на городские (!) соревнования...
Помнится, соревнования на первенство Москвы районных команд учащихся средних школ проходили на стадионе Метростроя (?), кажется, где-то в Измайлове. Как человек дисциплинированный, я прибыл к месту проведения соревнования в назначенный час, утешая себя тем, что буду свидетелем интересных соревнований, в которых примут участие и представители нашей школы, ученики старших классов, выступавшие тогда уже в верхней возрастной юношеской категории. Однако, как выяснилось, меня ожидал неприятный сюрприз: на стадион не явился победитель наших районных соревнований в беге на 400 метров. Причём, выяснилось это буквально за несколько минут до начала предварительных забегов! И меня спешно отправили на старт.
Наспех переодевшись, я выбежал на старт и, буквально тут же, раздалась команда: «Марш!». Хорошо помню, что первые метров 200 я бежал вровень с остальными. К третьей сотке я почувствовал, что мое дыхание затрудняется. А когда я выбежал на последние 100 метров, мне показалось, что в мой широко раскрытый рот роем и непрерывно стали залетать мухи! А ноги мои, как говорят, превратились в ватные. И когда я, на своих ватных ногах, топтался ещё в середине последней стометровки, победитель нашего забега был уже на финише.
И всё же я добрался до финиша! И был третьим! Правда, когда, спустя какое-то время, я, наконец, пришел в себя, то вспомнил, что в нашем забеге принимали участие всего-то только трое. Но я не очень огорчился тем, что не попал в финальный забег. Мысленно я представлял себе, на какой бы сотке мог ещё бежать в тот момент, когда победитель финального забега был бы уже на финише…
И все же, забегая вперед, отмечу, что, после зачисления меня в МВТУ, на соревнованиях, которые, ещё до начала учебных занятий, устраивала его спортивная кафедра для вновь поступивших (полагаю, с целью выявления перспективных спортсменов), я пробежал 100 метров за 12,2 секунды. Хочу отметить, что я едва не дотянул до 2-го спортивного разряда (11.8)! Зато на столько же перекрыл 3-ий, который сразу же был мне и присвоен. А когда на одном из занятий по физкультуре в беге на 1000 метров я едва, как говорят спортсмены, не «разменял» три минуты, меня пригласили в институтскую легкоатлетическую секцию, весьма авторитетную в спортивных кругах Москвы. И кто знает, может быть и достиг бы я каких-то высот на этом поприще, не получи в конце 1953 года, как 

 
                Мой «Классификационный билет спортсмена».

я уже упоминал, после ангины, серьёзного осложнения с диагнозом «инфекционный полиартрит», который, фактически, перекрыл мне дорогу к занятиям спортом на весьма продолжительное время. По этому поводу меня даже направляли на лечение целебными водами в Цхалтубо...
Возвращаясь в школьные годы, не могу не вспомнить о том, что в описываемый мною период я, вместе со своими гипромезовскими сверстниками Арнольдом Кирилловым, Митей Истоминым и Мишей Позиным участвовал также и в легкоатлетической спартакиаде Гипромеза, в которую, помимо сотрудников института, пригласили и нас как членов их семей. Должен отметить, что среди гипромезовцев было немало тех, кто имел спортивные разряды в этом виде спорта. Правда, в основном, в соревнованиях по бегу на различные дистанции. И, тем не менее, я и мои товарищи в целом выступили неплохо. А мне даже удалось завоевать первое место по прыжкам в высоту! И хотя покорённая мною «вершина» составляла всего 145 сантиметров, кроме меня одолеть её больше никому не удалось, хотя это был норматив ГТО-2. Сказались, видимо, возраст и сопутствующие ему жировые накопления участвовавших в этом виде соревнования сотрудников Гипромеза. Справедливости ради, надо заметить, что помимо меня, их было двое или трое…
Вспоминаю, что, во время сдачи норм ГТО, приземляясь после перелёта через планку, я  почти  одновременно  касался  песка  в  прыжковой  яме  ногой  и рукой.  За  это  судья  мне
 
                Я беру 145 !

сделала предупреждение, напоминая о том, что первое касание должно быть ногой. Сделать это было непросто, т.к. в отличие от моих товарищей, которые прыгали «ножницами», я прыгал «хоррейном», ну или почти им. Глядя на то, как современные спортсмены после прыжка приземляются спиной, я полагаю, что прежние требования были справедливыми. Ибо все спортивные соревнования должны соответствовать жизненной ситуации. И если бы кто-либо, перепрыгнув, к примеру, через забор, шмякнулся о землю спиной (а то и того хуже, головой), то вряд ли после этого он смог бы подняться.
…На этом, пожалуй, остановлюсь, т.к. дальнейшие рассуждения на эту тему могут коснуться и прыжков с фиберглассовыми (катапультирующими) шестами.

          
                Мои первые награды в спорте. Пояснения к грамотам выше (стр. 46 и 47) и ниже.


Помню, что награждение победителей спартакиады, как и проведение других торжественных мероприятий, проходило в холле института. И что грамоты и награды победителям вручал сам директор, тогда уже Виктор Борисович Хлебников. Когда очередь дошла до меня, Виктор Борисович, прочитав предварительно фамилию в грамоте и намеренно не называя имени, с улыбкой произнес: «Самарянов. За победу по прыжкам в высоту!». На мгновение, пока я не встал и не направился к столу президиума, в холле раздался весёлый гул, перемежаемый смехом. Видимо, непосвященное большинство из присутствующих ожидали увидеть моего папу, Самарянова Анатолия Николаевича, сорокалетнего, с животиком, начальника планово-производственного отдела. Но вышел я и гул окончательно перешел в смех, за которым последовали смутившие меня аплодисменты. Я, получив из рук директора института грамоту и награду, фибровый спортивный чемодан, быстро ретировался.
По результатам спартакиады института была отобрана легкоатлетическая команда на городские соревнования ДСО «Металлург», в которую включили и нас, выше названных. К сожалению, я на этих соревнованиях особо ничем не блеснул, хотя и участвовал в трех видах. А в прыжках в высоту просто осрамился. Посчитав, что 145 см  для меня – пройденный этап, я пропустил эту высоту, заявив себя на 150 ! И все три попытки завалил, получив «баранку», чем не на шутку разгневал Алексея Владимировича Александрова, зам.директора Гипромеза и капитана нашей команды, который вменял мне потом, что одолей я 145 см, то быть бы мне тогда, если и не победителем в своей возрастной категории, то, уж по крайней мере, вторым!
Полагаю, Алексей Владимирович был искушён в спортивных делах, ибо ещё до войны играл сам в русский хоккей и входил в состав сборной Свердловска…

 

Первенство ДСО «Металлург». Наша команда . Стоят: слева - А.В.Александров, третий - я (67-ой). Сидят за женщинами: А.Кириллов, его «утешает» Д.Истомин. Возвышается - В.Петров, наш пионервожатый (см. главу «Пионерлагеря»), крайний справа – Г.Молодцов, спринтер и … тенор. В центре – Гардасникова (№60), дискобол и мама нашего товарища по пионерлагерю. Справа от меня – Швецов, пред. месткома и папа Милы.
 
Однако вернусь опять в нашу школу. Приверженцев спорта в ней было немало. И среди них были и такие, что прославили не только наш район, но и Москву, и даже страну! В частности, Владимир Суров, который по прыжкам в высоту состязался с самим Валерием Брумелем, неоднократным чемпионом СССР и автором нескольких мировых рекордов. А его одноклассник, Герман Смольянинов в составе сборной Советского Союза  по волейболу завоевал титул чемпиона Мира! Кстати, оба учились вместе с нашими гипромезовцами: Женей Вихревым, Геной Павловым и Шуриком Казачковым, т. е. в следующем за нами по возрасту классе.
Однако основная масса учащихся нашей школы, в не классовых занятий по физкультуре, отдавала себя более доступным для простых смертных видам спорта. Осенью и ранней весной, понятное дело, футболу. Зимой, естественно, конькам и лыжам, а иногда -  всё тому же футболу.
В отличие от наших гипромезовских мытарств, наш школьный футбол имел доступ к футбольным полям завода «Калибр» и Останкина, на которых мы проводили соревнования между классами и, реже, на первенство района. Реже, потому что, на моей памяти, в районных соревнованиях наша школьная футбольная команда не снискала славы.
Наши зимние матчи мы, почему-то, проводили на футбольном поле, располагавшемся   буквально у каменной стены «220-го завода». Так, во всяком случае, называли его «калибровские» ребята. Со временем, как мне теперь кажется, и поле, и сам завод поглотил НИИТ (Научно-исследовательского института источников тока), в котором, спустя много лет работала моя супруга. Под каким именем существует теперь сам НИИТ, и существует ли, мне сие не известно. Возможно, как и Гипромез, после «перестройки» и последовавших «реформ», тлеет под другой вывеской?
Ну, это к слову. А по существу вопроса о нашем зимнем досуге в школьный период отмечу, что подавляющее количество времени мы проводили на катках. Их, только в нашем округе, было пять или шесть. В Останкине - два: один (до 1947 года) на пруду перед парком, другой - на ближнем пруду в парке. Еще два - на стадионах «Спартак», что за нынешней гостиницей «Космос», и «Труд» (ранее «Большевик», потом «Искра») в районе гостиничного комплекса «Турист». Еще один - в парке ЦДКА (Центрального Дома Красной Армии), а напротив - на стадионе «Буревестник», который, в последствии, как и часть парка ЦДКА, был поглощен Олимпийским комплексом. При этом, нередко, особенно в студенческую пору, мы навещали и каток в ЦПКО имени А.М.Горького, прельщавший огромной площадью своих ледовых просторов.
И всё же ближе и роднее для меня и большинства моих школьных и гипромезовских товарищей был внутренний каток Останкинского парка. На нём проводили мы все свободные от учёбы вечера, иногда, признаться, даже в ущерб домашней подготовке уроков. Яркое освещение, непрерывно льющаяся из репродукторов популярная музыка, знакомые и ещё не знакомые, но привлекающие внимание, девушки - всё это ностальгически отложилось в памяти вместе с самыми добрыми воспоминаниями о нашем старом добром парке. В нём, кстати, я также впервые, по причине моего южного «происхождения», стал на лыжи. Их тогда,  вместе с ботинками, как, в прочем, и ботинки с коньками, можно было получить в парке на прокат. Естественно, что вскоре, после приобретения определенного навыка в перемещении на коньках и лыжах я, как и все мои товарищи, обзавелся персональным комплектом этих атрибутов.
Позднее, когда каток в Останкине стал уже тесноват для нарастающей среды любителей катания на коньках, когда в их распоряжение были предоставлены обширные ледовые просторы соседствующей ВДНХ, я ещё долгие годы, по возможности, стремился в наш парк, влекомый желанием встретить на катке кого-либо из нашего класса или просто побродить вокруг него с необъяснимым намерением посмотреть на тех, кто пришёл нам  на смену.

                Пионерлагеря

Я не случайно поставил это слово во множественном числе. С 1945 года по 1947-ой Гипромез абонировал большой бревенчатый одноэтажный дом с лесистым участком приблизительно в 20 соток в посёлке Клязьма, где и оборудовал место для отдыха в летний период детей своих сотрудников. А в 1948 году, недалеко от станции Катуар по Савёловской железной дороге, укрепивший своё финансовое положение институт позволил себе построить расширенный вариант дома отдыха, включавший несколько кирпичных и деревянных домиков, часть из которых была отведена под пионерлагерь.

Клязьма. Участок, отведенный под пионерлагерь в Клязьме, находился недалеко от излучины одноименной реки по правую сторону от Ярославской ж.д., если ехать на электричке в направлении от Москвы, и на почтительном расстоянии от станции. Помимо бревенчатого дома, в котором находилось четыре или пять обширных комнат, предназначавшихся для размещения детей и персонала пионерлагеря, на территории участка находился хозблок с кухней и полуоткрытая, в большой палатке, столовая. Естественно, все удобства, в том числе ряды с умывальниками находились также во дворе. Для более серьёзных процедур гигиены к нашим услугам предоставлялись местные бани.
По установленному для всех пионерских лагерей порядку наш пионерлагерь за лето принимал три смены: в июне, в июле и в августе. Однако, в виду относительно небольшого числа детского населения Гипромеза в первые послевоенные годы (порядка 50 - 60  отпрысков пионерского и младшего комсомольского возраста), многие дети проводили в лагере две или даже все три смены. Что касается меня, то мне сразу были уготованы три смены, т. к. матушка моя, как бывший педагог, по настоятельной рекомендации руководства института, была привлечена к выполнению функций воспитателя в составе обслуживающего персонала нашего пионерлагеря на всё лето. Всего же в его (персонала) состав, как мне помнится, входили семь человек: директор, пионервожатая, педагог-воспитатель, а также медсестра, завхоз, повар и сторож. Правда, разделение обязанностей было чисто условным и, по мере необходимости, все входившие в этот состав помогали друг другу.

 
                Дом, в котором размещались палаты гипромезовского пионерлагеря в Клязьме.
             Рисовал его я во время пребывания в лагере в 1947 году.

Практически в каждой смене были ребята разного возраста: от первоклашек до учащихся старших классов. Но на традиционной утренней линейке перед поднятием флага все выстраивались строго по отрядам. Их было три: отряд октябрят, пионерский отряд и смешанный пионерско-комсомольский. Однако на линейку и в торжественных случаях все, кроме октябрят, выходили с красными галстуками.
Не стану описывать распорядок дня, он был традиционным для всех пионерлагерей Советского Союза. Главным в нём было - предоставить детям возможность хорошо отдохнуть и набраться сил перед школой. В принципе, мы не были стеснены строгим режимом. Каждый занимал себя тем, что для него представляло интерес. Естественно, в пределах территории лагеря и под ненавязчивым наблюдением ответственного за нас персонала. При этом, для удовлетворения наших интересов в наше распоряжение были предоставлены библиотека, настольные игры и атрибуты для рисования, лепки и прочих художественных занятий. Правда, всё это размещалось в одной комнате, т. к. в остальных едва умещались спальные места для нас, отдыхающих, и наших «надзирателей».
В обширном дворе нашего лагеря, среди живописных елей и кустарника, нашли место  три площадки, заботливо приготовленные для своих детей работниками Гипромеза, несколько раз выезжавших на воскресники по расчистке и подготовке его (лагеря) территории. Одна из них - для проведения линеек, другая - для занятий утренней зарядкой и для игр октябрят, а третья -  для волейбола! Кстати, на волейбольной площадке иногда играли в городки, еще реже - в крокет, ну и конечно - в футбол! Естественно, что из-за малых габаритов волейбольной площадки полноценным этот футбол нельзя было назвать. Скорее он соответствовал современному мини-футболу. Но нас это не останавливало. Да и должны же мы были где-то потренироваться перед выходом на «международную» арену!
Однако, несмотря на наши тренировки, первый наш футбольный выход оказался весьма неудачным. Мы «продули» со счетом 0:5 команде расположенного где-то недалеко от нас пионерлагеря «Интурист». Кстати, если не считать наши частые походы на Клязьму, где мы в жару с удовольствием барахтались в прохладной её воде, и еженедельные вояжи в баню, то футбольный матч с «Интуристом» был нашим первым выходом «в свет».

 
   Наш первый выход на «футбольное» поле. Слева направо: Я – капитан (увы, с «обрезанным» носом),
    Юра Молодцов, Боря Морозов, Арнольд Кириллов, Юлик Попов, Моня Позин, Женя Степанский,
    Алик Цветков, Толя Харитонов, Женя Вихрев и Витя Иппа.

Этот матч, как, впрочем, и все последующие, мы проводили на краю взлётно-посадочного поля небольшого аэродрома, который находился от нас, приблизительно, на таком же расстоянии, как и железнодорожная станция, но с противоположной, относительно нашего лагеря, стороны. С той, где проходило Ярославское шоссе. Обитателями этого аэродрома были два или три «кукурузника», двукрылые двухместные самолеты У-2, собратья которых прославили знаменитый женский Таманский авиаполк, доставивший много хлопот немецким оккупантам в годы Великой Отечественной войны. Кстати, своё мало почтительное прозвище «кукурузник» У-2 получили за то, что до и после войны они широко использовались в сельском хозяйстве. С их помощью производилось орошение колхозных полей химикатами, предназначаемыми для уничтожения насекомых-вредителей. Учитывая это, а также их разностороннюю помощь в других видах хозяйства страны, я бы слово «кукурузник» изменил на «труженик».
Однако не стану отвлекаться от начатой темы. Несмотря на сокрушительное поражение от «Интуриста», помнится, мы не испытывали злости к повергшему нас противнику и правильно восприняли преподанный нам урок. Он, хоть и не помог нам одолеть наших «учителей» в повторном матче-реванше, однако позволил проиграть его с более пристойным счётом 0:2.
Чтобы закончить тему о наших футбольных баталиях в Клязьме, коротко перечислю все футбольные матчи, которые мы провели в ней за три года нашего пребывания в этом пионерлагере. В 1945 году, помимо упомянутых встреч с «Интуристом» мы один раз сыграли   с командой пионерлагеря «Электрик», который размещался на территории местной школы прямо напротив нашего участка. Матч против «электриков» мы снова проиграли, хотя только со счётом 1:2 и, по нашему единодушному мнение, незаслуженно: игру судил их физкультурник, который «подсуживал» своим. В отместку за «это» мы откровенно «болели» за «Интурист», команда которого после нас встречалась с «электриками» на площадке перед школой, что позволяло нам через забор следить за ходом этой игры. Думаю, нет необходимости описывать то, как, в течение всей этой игры, мы проявляли свои «симпатии» и «антипатии». Они традиционны вне зависимости от места и уровня проведения футбольных матчей. Не обошлось и без нелестных выкриков и свиста в сторону наших обидчиков, особенно судьи, коим опять был физрук «электриков», не отличавшийся, по нашему единодушному мнению, и в этот раз объективным судейством. К великой нашей радости победила всё же команда «Интуриста». Провожая её, мы дружно скандировали «Ин-ту-рист! Ин-ту-рист!», за что в ответ нам раздавалось «Спа-си-бо, ре-бя-та! Спа-си-бо!».
В летнем сезоне 1946-го года основным нашим соперником оказалась команда пионерского лагеря министерства иностранных дел! Кажется, пионерлагерь МИДа занял участок «Интуриста», переехавшего в другой район. Футбольная команда «мидовцев», по слухам, дошедшим до нас, имела в своем составе одного или даже двоих юных воспитанников спортивного клуба «Локомотив», команда мастеров которого, к слову сказать, в те годы в чемпионатах СССР занимала не последние места! Но и мы к этому сезону поднаторели в футбольном мастерстве. А потому в первой же встрече с «МИДом», проходившей на том же травянистом поле аэродрома, мы забили им три безответных мяча!
 Правда, в повторном матче, из-за нашей самоуверенности и сомнительного решения судьи (опять физрука наших соперников!), мы позволили им, к великой их радости, закончить встречу вничью со счётом 3:3. Мяч, который в конце игры позволил «мидовцам» избежать поражения, был забит ими с пенальти, причем, после несправедливого, на наш взгляд, его назначения судьей и его же неправильного решения засчитать гол. Дело в том, что футбольные ворота в наших играх обозначались только боковыми стойками и не имели верхней перекладины. И по нашему мнению, мяч, пробитый, кстати, их «локомотивовским» воспитанником, пролетел выше «ворот».
В 1947 году наш футбольный сезон был отмечен лишь одним запомнившимся мне матчем. В след за «Интуристом» покинул Клязьму и пионерлагерь МИДа. А наш сосед, п.л. «Электрик», с футбольной командой которого в 1946 году мы не встречались по принципиальным соображениям, почему-то, после того, как мы сменили гнев на милость, отказывался отпускать своих ребят на футбольное поле аэродрома. И только после долгого поиска спаринг-партнёра нам удалось склонить к игре с нами местных мальчишек. Однако, после того, как мы их обыграли со счётом 7:0 (!), внеся в свой послужной список эту игру как «победа над сборной командой города Клязьмы», мы больше не нашли никого, кто бы захотел с нами играть.
Правда, теперь, когда прошло столько лет, весьма ограниченное число проведённых нами футбольных матчей за годы нашего пребывания в Клязьме следовало бы объяснить не столько отсутствием команд-соперников, сколько непродолжительным (одну или две смены за лето) пребыванием в лагере наших ведущих футболистов. Ведь большинству из нас было уже тогда по четырнадцать-пятнадцать лет и нас тянуло больше к городу, а то и в поездки с родителями в более комфортные места отдыха.
Понятное дело, что в пионерлагере мы развлекались не только футболом, но и, как я уже обозначил выше, другими видами спорта. В отсутствие физкультурного наставника, мы нередко, по собственной инициативе и вопреки врачебным рекомендациям, устраивали состязания в беге, в частности, кроссы «по пересечённой местности» вокруг территории нашего лагеря. А это, не много, не мало, составляло метров 500...600, что не каждому из ребят нашего лагеря было под силу.
Другим из наиболее распространенных в нашей среде видов спорта был волейбол. Правда, по сравнению с нашими футбольными достижениями, наш волейбол, образно говоря, не выходил тогда ещё за рамки детских игр с мячом, а потому - и за пределы территории нашего лагеря. Видимо, сказывалось отсутствие физрука, обязанности которого у нас в то время совмещала пионервожатая, молодая служащая Гипромеза, комсомолка, спортсменка (в пределах ГТО) Нина Алёхина. Коммуникабельный, жизнерадостный человек, она компенсировала недостаток методических знаний по физкультуре тем, что, вместе с приглашенным массовиком-затейником, организовывала массовые мероприятия, из которых вершиной спортивного мастерства считала популярные ещё с довоенных времён пирамиды. Их мы обязательно готовили вместе с другими номерами художественной самодеятельности, демонстрация которой являлась непременной частью родительского дня. В этом Нине помогала старшая вожатая Люда, фамилию которой, к сожалению, забыл.

 
        Пирамида. Слева направо: Женя Вихрев, Толя Харитонов, Женя Степанский, Вова Самарянов (я),
   Арнольд Кириллов, Витя Иппа (у нас на руках), Фима Бэйлин (перед нами), Моня Позин, Юлик Попов, Гардасников.
               
Родительский день, который проходил один раз в смену, по неписаному закону, превращался в, своего рода, мелкие пикники, разбросанные по всей территории лагеря. Поэтому концерты нашей художественной самодеятельности, включавшие и демонстрацию физкультурных пирамид, были безотказным способом собрать всех родителей и их чад в одном месте. Как правило, это была одна из спортивных площадок. Но при большом наплыве родителей подключали и вторую, смежную…
 Мне  вспомнился один эпизод из нашей лагерной жизни, когда, после очередного «родительского дня», оставившего  каждому из нас изысканные гостинцы, мы, «старики», решили устроить себе нечто вроде своего пикника. Удалившись во время «тихого часа» от малышни и воспитателей в дальний укромный уголок лагерного участка, мы разложили на прихваченной из палаты простыне всю нашу снедь и, поделив все на равные части, приступили к трапезе. Застолье наше не обошлось и без напитков. Самыми впечатляющими из них оказались две бутылки с фруктовой водой, которые, помимо красочных этикеток, у горлышек, как у «Шампанского», были плотно  обёрнуты в фольгу. Помнится, их привезла мне мама, купив в буфете во время проведения какого-то совещания на высоком уровне, где она присутствовала в качестве стенографистки (эту наука она постигла еще в молодости).
С трудом открыв первую из этих бутылок, мы не успели и рта раскрыть, как половина его содержимого с пеной выплеснулась наружу. Сказалась, как говорится, температура окружающей среды. Да и холодильника в пионерлагере тогда ещё, кажется, не было. Во всяком случае, в нашем распоряжении. Посетовав на нерасторопность отрывавшего бутылку и посмеявшись над ним, мы разлили оставшуюся часть напитка в прихваченные три кружки и дали выпить половине наших товарищей. Ко второй бутылке мы приступили с большой осторожностью. Решили, что  сразу после её откупоривания кто-то из нас должен мгновенно сунуть горлышко себе в рот, чем, по нашим понятиям, можно было избежать выброс с пеной основной массы напитка. Осуществить этот приём, помнится, взялся Женя Вихрев. На удивление ловко он откупорил бутылку и мгновенно сунул её горлышко себе в рот. И в этот момент пена прыснула, как мне и, видимо, другим ребятам показалось, изо рта, носа и ушей Жени! Дружный хохот повалил всех нас на землю. Потом все бросились к Жене, полагая, что он мог захлебнуться. Но он невозмутимо вытер лицо рукавом забрызганной рубашки и, не выпуская из рук бутылку, нам в отместку, допил всё, что в ней оставалось.   

 
Фотография на память. Слева направо. Стоят: Юра Молодцов, Витя Иппа, Женя Степанский, Фима
 Бэйлин, Вова Самарянов (опять я), Арнольд Кириллов, Марина Лактионова, Моня (Миша) Позин, Нина
 Алёхина (вожатая), Саша Шевелёв, Боря Морозов,..., Юра Красовицкий, Миша Шевелёв. Сидят: Шурик
 Казачков, Люда (ст. вожатая), Ира Лифшиц, массовик-затейник … , Наташа Кониц, … , Лора Каплунова,
Лида Берова. На коленках: Витя Даньшин, Миша Левин, …, Тома Бондаренко.
…Раз или два в смену нам показывали кино. У Гипромеза был свой кинопроектор для демонстрации фильмов. В течение осенне-зимнего периода их показывали в холле института.  А летом, когда кинопроектор привозили в лагерь, мы смотрели кинофильмы по вечерам на открытой площадке. Помнится, что именно в пионерлагере я впервые увидел популярные в то время английские кинокомедии «Тетка Чарлея» и «Джордж из Динки-джаза», о которых до этого мне с упоением рассказывали мои гипромезовские друзья, смотревшие их, кажется, ещё в Свердловске. Помню также, что в качестве киномеханика был наш старший товарищ, сын одного из ведущих специалистов института, уже упомянутый мною Митя Истомин, поднаторевший в этом деле под надзором специалиста за время показов фильмов в институте.
Ещё несколько раз за лето мы ходили в турпоходы, инициируемые всё той же Ниной Алёхиной. Ну и, как я уже упоминал, чуть ли не каждый день в жаркую погоду - на речку Клязьму. Хорошо помню, что в той излучине, где мы барахтались, плавали, загорали, Клязьма была хотя и неширокой, но весьма глубоководной и быстротечной. Так что старшим, к категории которых в этом случае, помимо сопровождавшей нас Нины, относились также я и мои сверстники, приходилось быть осторожными не только самим, но и бдительно опекать малолеток.
Дело в том, что пологий песочный спуск на дне реки в том месте, где мы все купались, простирался от берега всего на два-три метра, а затем, почти сразу, резко уходил в глубь. И тем, кто плохо умел плавать, потеряв ощущение дна, было трудно, без отталкивания от него, принять горизонтальное положение, позволявшее плыть. Именно по этой причине один из наших ребят, по фамилии Белосевич, однажды, во время нашего купания в Клязьме, оказался в таком затруднительном положении и стал просить о помощи. Хорошо, что в это время я оказался рядом и, поднырнув под него, подтолкнул его в сторону берега...
В этой связи, мне особенно запомнился один наш выход на купание, когда на наших глазах, по той же причине, едва не захлебнулись двое парнишек, как потом выяснилось, вызволенных в последний год войны из немецкого концентрационного лагеря! После того, как этих мальчиков вытащили на берег, я, перенесший немецкую оккупацию и видевший однажды, как отступавшие немцы угоняли с собой колонну мужчин, среди которых были подростки, долго ещё смотрел на этих ребят. Головы их были выбриты, а на руках виднелись вытатуированные номера…
 Не хотелось бы на этой невесёлой ноте заканчивать свои воспоминания о нашем клязьменском пионерлагере. Тем более, что в начале, так сказать, в преамбуле своего «эссе» я собирался упоминать лишь о том, что в моей памяти оставило «немеркнущий свет»! Однако поклясться в том, что дальнейшее моё повествовании будет проходить только в светлых тонах, я, естественно, не могу. Ибо не могу заранее предугадать, какие события ещё могут всплыть в моей престарелой памяти. События, в которых часто светлое неразрывно связано с  тёмным. Или грустным, как, например, в предыдущем разделе, где на фоне светлых тонов описания нашей школьной жизни, я не мог не упомянуть о печальном факте из жизни моей школьной учительницы английского языка, Таисии Павловне Рахмановой…
Пожалуй, к тому, что я вспомнил из нашей лагерной жизни в Клязьме, мне нечего добавить. По крайней мере, из числа заслуживающего внимания. Остальное, как, например, подробности нашего быта и режима дня, полагаю, - традиционно и общеизвестно. А потому позволю себе перевести свои воспоминания в район станции Катуар, что по Савёловской железной дороге, куда наш пионерлагерь переехал летом 1948-го года. Переехал после завершения длившегося около двух лет строительства всех объектов и коммуникаций, которые обеспечили нам, пионерам-переросткам, а также обслуживающему персоналу комфортное проживание.

Катуар. Собственно говоря, созданные условия на новом месте для размещения нашего пионерлагеря позволяли не только хорошо отдохнуть детям, но и взрослым. На его территории, помимо трёх (или четырёх?) блочно-деревянных домиков, предназначенных для размещения детей и их наставников, были построены еще столько же кирпичных коттеджей, в которых летом отдыхали после трудового дня и по выходным ведущие работники Гипромеза  с семьями, а зимой - посетители однодневного дома отдыха. Помню, что и мы, наша молодёжная гипромезовская компания, о которой я упоминал выше, также однажды, на ноябрьские праздники, воспользовались такой возможностью.
Помимо жилых домов на территории катуаровского лагеря были построены столовая, душевая и обслуживавшая все эти строения котельная. Не помню точно, но необходимое водоснабжение и котельной, и кухни со столовой, и душевой, как и других объектов общего пользования, как мне кажется, осуществлялось от водонапорной башни, наполняемой водой с помощью насосов из пробуренной скважины. Сие было приятным сюрпризом для нас, особей старшего возраста, т. к. в Клязьме нам нередко приходилось участвовать в доставке в лагерь воды в больших бидонах, которые от источника их наполнения привозили на «полуторке».  В общем, выражаясь современным молодёжным сленгом, на новом месте все было «клёво». В том числе и окружавшая лагерь природа. 
Основная территория, включавшая перечисленные постройки, находилась на некоем возвышении, которое с одной стороны смыкалось (естественно, через забор) с широкими полями, а с другой - с опушкой леса, постепенно ниспадавшего к поляне, ограниченной с противоположной стороны от леса излучиной неширокой речушки.
Не стану опять же обременять себя и потенциальных читателей моих воспоминаний подробностями нашей лагерной жизни. Отмечу только, что, за исключением общих для всех  положенных ритуалов, как то: подъем, зарядка, линейка, завтрак, обед, послеобеденный отдых, ужин, вечерняя линейка, отбой, - мы, великовозрастные особи, по сравнению с младшей возрастной категорией имели некоторые послабления в правилах поведения на территории лагеря. Напомню, что в 1948-1949 годах нам было уже по 16-18 лет (поздний, с 8-ми лет приём в школу и потери военного времени!) и мы заканчивали 8-е...9-е классы. 
Одним из таких послаблений было, в частности, то, что нам иногда разрешалось группой покидать территорию лагеря. Естественно, с предварительным уведомлением руководства и с предъявлением ему веских причин на то, с указанием нашего маршрута, конечного пункта его назначения, а также в пределах ближайших окрестностей и    оговоренного времени нашего отсутствия.

 
                В.Катаев. «Сын полка». Сцена его встречи с казачком. Исполнители:
                Юра Хлебников (казачок) и Витя Даньшин (ещё не сын полка).

Другим, не менее важным для нас, пионерских переростков, послаблением было разрешение продлить на час после отбоя наши вечерние развлечения. Для большинства из нас главным вечерним развлечением в этот час были танцы, которые, также с позволения администрации пионерлагеря, проходили на дощатой площадке открытой сцены. Сцена эта находилась в нижней части спускающейся к речке опушки леса. От неё, по склону вверх, стояли врытые в землю деревянные скамьи, в совокупности образующие некое подобие амфитеатра. В родительские дни этот амфитеатр заполняли взрослые и дети, которые, глядя на сцену, восторженно встречали доморощенных певцов, декламаторов, танцоров и музыкантов. С неподдельным участием, сопровождавшимся аплодисментами, а порой и еле сдерживаемым смехом, зрители воспринимали сценки из произведений известных авторов.
Ну, а в остальное время, как я уже упомянул, на этой сцене оттачивали свое мастерство любители танго и фокстротов, которым нас научила Эмма Аркадьевна Ширяева. Правда, она учила нас также и бальным танцам, но, кроме вальса, и то в исключительных случаях, в нашем «репертуаре» они почему-то не прижились. Видимо, потому, что их музыкальное сопровождение не подкреплялось текстом, как в тех фокстротах и танго, которые мы, почти всегда, сопровождали пением, причём, даже те из нас, кто не танцевал...
Как сейчас помню, Бэлла Черняк, одна из наших гипромезовских подруг, обладающая музыкальными способностями, на собственном аккордеоне играет мелодию раздирающего душу танго, видимо, навеянного предстоящим расставанием перед окончанием очередной лагерной смены. Это подтверждают слова первого куплета, который, после вступления, начинает петь сама Бэлла: «Мы с тобой случайно в жизни встретились - Потому так скоро разошлись - Мы простого счастья не заметили - И не знали, что такое жизнь. – Нет, любовь не просто ласка нежная, - Нет любовь не просто сердца зов. - Может быть люблю тебя по-прежнему, - Но не нахожу я прежних слов!» И в этот момент все мы, танцующие и сидящие на скамейках, хором подхватываем припев:

                «Не го-во-ри! Я знаю всё, что ты мне ска-а-а-жешь.
                Но я не в си-и-лах ни-чем по-мочь.
                Сло-ва люб-ви ты сердцу слушать не прика-а-а-жешь!
                Прой-дут страда-а-анья, как эта ночь...»

И снова вступает Бэла, а мы, танцующие, удерживая на почтительном расстоянии друг от друга своих партнерш и партнёров (кому не досталась партнерша), дружно и усердно, в такт  музыкальному ритму, штампуем своими ступнями половые доски сцены, отчего тем, кто не видит нас, наверное, кажется, что по деревянным мостовым идёт взвод солдат.
Следующий танец, популярный фокстрот, мы танцуем, сопровождая его словами, не известно, каким путем, проникшей в нашу подростковую среду песни (как, впрочем, и исполненного перед фокстротом танго). Обычно, такие песни, с завораживающими и интригующими словами, мы поём в пол голоса в те же вечерние часы, скрывшись от глаз наших воспитателей в дебрях прилегающего к лагерю лесочка. Но, здесь, на танцплощадке, воодушевляемые присутствием девочек и Бэлкиным аккордеоном, мы, мальчишки, уже не таясь, во всю орём: «В Кейптаунском порту - С какао на борту - «Жанетта» поправляла такелаж. - Но прежде, чем уйти - В далекие пути - На берег был отпущен экипаж». И, чуть понизив голоса, продолжаем: «Идут, сутулятся, - Врываясь в улицы. - И клёши новые ласкает бриз...». Потом те, кто не знает полностью текст песни, начинают путаться. И тут, как всегда, на выручку приходит эрудит и большой знаток уличного фольклора: «И кортики достав, - Забыв морской устав, - Они дрались, как тысяча чертей...».
Но в это время слышится голос старшего пионервожатого Виктора Петрова и наши «шансонье» на полуслове застенчиво замолкают, а Бэла почти без остановки начинает играть «Песенку военных корреспондентов» на стихи Константина Симонова. И все присутствующие с охотой поют:

«От Москвы до Бреста - Нет такого места, - Где бы не скитались мы в пыли.
  С «лейкой» и с блокнотом, - А то и с пулемётом - Сквозь огонь и воду мы прошли.
  От ветров и стужи - Петь мы стали хуже. - Но мы скажем тем, кто упрекнёт:
«С наше покочуйте, - С наше поночуйте, - С наше повоюйте хоть бы с год!»...
После «Песенки корреспондентов» мы, почти без остановки, начинаем петь «Песенку военных шофёров», сразу со второго куплета: «Путь для нас к Берлину, между прочим, - Был, друзья, не лёгок и не скор. - Шли мы дни и ночи. - Трудно было очень, - Но баранку не бросал шофёр!» И тут уже, все дружно и громко - припев:
«Эх, путь-дорожка, фронтовая, - Не страшна нам бомбёжка любая! - А помирать нам рановато, - Есть у нас ещё дома дела!..» И уже, забыв про танцы (возраст всё же ещё не тот!), сидя на краю сцены и в первых рядах «амфитеатра», мы, допев одну песню, принимаемся за другую, пока не добираемся до песенки английских лётчиков:
«...Мы летим, ковыляя во мгле, - Мы к родной подлетаем земле, - Бак пробит, хвост горит, но машина летит - На честном слове и на одном крыле...». Но в это время Виктор Петров, уже где-то рядом, но ещё скрытый сумерками, негромко, но чётко произносит: «Все, прилетели, пора спать. - И, сменив интонацию, добавляет: «Вас не остановишь, так вы до утра будете петь. Быстро - по палатам!..»
Возможно, я несколько преувеличил долю нашего песнопения во время вечерних танцев. Да и танцуя с партнершей, как-то неловко было кричать в лицо находящегося перед тобой миловидного существа. Разве что, тихо напевая слова, волнующие воображение  подарившей тебе танец девицы. Другое дело, когда, из-за нехватки лиц женского пола и в целях совершенствования мастерства, танцуешь с таким же горлопаном, как и ты сам. Вот тут то ты можешь отвести свою вокальную душу в стремлении перекричать своего визави.    
Но если серьёзно, то все-таки нечто похожее на то, что я описал в своём очередном отступлении все-таки было. Правда, как я уже отметил, во время танца пели мы не так часто. К тому же, нередко за нас это делали Леонид Утёсов или Георгий Виноградов, исполняя записанные на пластинках и пользовавшиеся успехом еще с довоенных лет музыкальные шедевры, как то «Сердце», «Тайна», «Счастье мое», «Вдыхая розы аромат...» и многие другие танцевальные мелодии со щемящими душу трогательными словами. Патефон вместе с пластинками, кем-то предусмотрительно доставленные в пионерлагерь, выручали жаждущих танцевать во время отдыха Бэлы или в дни её отсутствия.
Однако, почти всегда, даже когда с нами не было Бэлы или когда по каким-то причинам не проводились танцы, свой льготный вечерний час мы заканчивали коллективным песнопением. Наш хоровой репертуар, в основном, составляли песни военных лет, которые в те годы достаточно часто звучали на радио в исполнении наших ведущих артистов эстрады и кино. Последние мы, практически, схватывали прямо с экрана, пересматривая по нескольку раз полюбившиеся нам картины. «Два бойца» с песнями «Шаланды полные кефали...» и «Тёмная ночь...» в исполнении Марка Бернеса. «Концерт фронту» с участием Леонида Утёсова и Клавдии Шульженко и с их, выражаясь современным языком, хитами «Мишка-одессит» и «Синий платочек». «Небесный тихоход» с Николаем Крючковым, Василием Меркурьевым и  другими актерами, исполняющими в фильме полюбившиеся зрителям песни «Мы друзья-перелетные птицы...» и «Дождливым вечером...». И еще многие другие!
Однако, даже несмотря на наш «взрослый» возраст, в нашем репертуаре было и несколько пионерских песен, которые мы разучивали под руководством моей мамы к родительским дням ещё в Клязьме и которые мы пели без давления «сверху». Правда, чаще всего во время походов по окружающим наш лагерь местам. Мне почему-то запомнилась, больше остальных, песня о чибисе. «У дороги чибис, у дороги чибис. - Он кричит, волнуется, чудак. - «А скажите, чьи вы, а скажите, чьи вы? - И зачем, зачем идёте вы сюда?» - «Не кричи, крылатый, не тревожься зря ты...». Ну и так далее. Возможно, эта песня способствовала хорошему настроению и настраивала на сопутствующий ему темп похода...
Походы, которые мы совершали по окрестностям с целью ознакомления с местными достопримечательностями, честно говоря, не оставили в моей памяти сколь либо запоминающихся впечатлений. Исключением, пожалуй, был лишь тот поход, во время которого мы посетили Марфино, в котором, во дворце бывшего имения графини Паниной размещался санаторий Военно-воздушных сил. Чем была знаменита бывшая владелица имения, мы тогда особо не интересовались, отчего, видимо, в моей памяти не сохранилось что-либо из его истории. В памяти и на фотографиях, сделанных Мишей Позиным, остались лишь красивый фасад дворца, большой и, кажется, проточный пруд перед ним, и арочный мост с несколькими пролётами и его покровом, удерживаемым десятком колонн.
Зато я хорошо помню, что во время войны в помещениях замка размещался один из военных госпиталей, в котором лечился и привыкал к своим искусственным ногам наш знаменитый летчик, Герой Советского Союза Алексей Маресьев!
В Марфино мы ходили несколько раз за время пребывания в лагере в 1948 и 1949 годах. И уже немногочисленной мальчишеской группой. В основном, из-за игры в футбол с местными парнями. На территорию санатория мы попали только один или два раза, когда по чьей-то предварительной договоренности мы проводили волейбольный матч с отдыхающими. Да-да! Среди нас к тому времени были уже несколько рослых ребят (и я был в их числе с ростом 182 см!). А учитывая наш кое-какой опыт в этом виде спорта, который мы приобрели за время участия в спартакиаде Гипромеза и в школьном спортзале, и то, что в нашей команде играл наш пионерский вожак, Виктор, которому было лет 25, мы выглядели весьма внушительно. И могли оказать летчикам достойное сопротивление! Могли, но … не оказали, хотя проиграли с достойным счётом 1:2.
Но самое интересное, что сопровождавшие нас для нашей поддержки «малыши» (всего на два-три года моложе, но ниже нас ростом) узнали о пребывании в это время в доме отдыха Всеволода Боброва (он тогда уже играл за футбольную и хоккейную команды ВВС, опекаемые Василием Сталиным). И пока мы сражались с лётчиками у волейбольной сетки, они разыскали Всеволода Михайловича и принялись уговаривать его сыграть с нами в футбол. Подошедшие к нам после игры свидетели этого «уговора» со смехом рассказали, что, после длительного его упрашивания, Бобров пообещал нашим «малышам» (а это были Витя Даньшин и Юра Хлебников, сын директора Гипромеза), что постарается подобрать нам соперников из числа детей обслуживающего персонала. На это, по словам свидетелей, наши ребята с нескрываемым разочарованием заявили Всеволоду Михайловичу, что не собираются играть  «со всякой мелкотой»,  а если  он  сам  не  желает  «участвовать  в игре  против нашей

 
                Наша лагерная футбольная команда, в которой некоторых ушедших «ветеранов»
                сменила перспективная молодёжь (трое справа): Юра Хлебников, Миша Шевелёв
                и Витя Даньшин, все – не выше 1м 45см. Я (третий слева) – 1м 82см.

команды, то так бы и сказал». Все присутствующие на волейбольной площадке, и мы в том числе, долго и громко смеялись, пока к нам не подошли огорчённые «просители».
Справедливости ради, надо отметить, что в сезонах 1948 - 1949 годов, т. е. во время отдыха в Катуаре, в виду отсутствия в том районе других пионерлагерей, мы провели несколько встреч с футбольными командами деревень Ларёво и Марфино, за которые, помимо наших сверстников, играли и двадцатилетние парни. Команда Ларёво участвовала даже в играх, проводившихся на первенство Савёловской железной дороги. И мы эти команды обыгрывали. Более того, в нескольких матчах, видимо, в знак признания нашего мастерства, ларёвцы просили некоторых наших ребят, в том числе и меня, выступить в составе их команды в одной или двух встречах против участвовавших в этом первенстве их соперников. Мне запомнился один из них, в котором против ларёвцев выступала команда  какой-то военной лётной части. Матч тогда закончился вничью, 2:2. И я забил  один   гол.
Менее доброжелательными к нам оказались игроки команды Марфино. Проиграв нам  первую встречу, они потребовали матча-реванша. Но и вторую встречу мы, по сути, у них выиграли тоже, забив им один гол. Однако, судивший игру житель их деревни не давал свистка к окончанию встречи до тех пор, пока марфинцы не забили ответный мяч, хотя, по нашим расчетам, время матча было превышено минимум минут на 20. А, учитывая то, что игра началась с часовым опозданием (марфинцы долго не могли собрать команду), мы явно перебрали отпущенный нам лимит времени на походы за пределы лагеря. А главное - мы опаздывали к ужину. К нашему огорчению мы ещё и заблудились. В результате опоздали часа на два, если не больше.
Предвидя неминуемое наказание, мы уже на подходе к лагерю вдруг, не сговариваясь, дружно запели полюбившуюся нам песню из кинофильма «Центр нападения»:

                Футболисты! В наступленье!
                Мы, как буря, грозны в нападенье!
                А в защите - как стена!
                Так учила нас Страна!
                Дружбой молодость сильна-а-а!..

Сейчас трудно мне вспомнить, что побудило нас во все горло запеть у ворот лагеря. То ли отчаянная бравада, как бы говорящая, что нам не страшно никакое наказание. То ли радость оттого, что мы, наконец, вышли, после долгого блуждания, к нашему «дому». То ли предвкушение того, что нас, несмотря ни на что, сейчас накормят. То ли и то, и другое, и третье вместе.
Встретил нас с нахмуренными бровями Виктор. «Сейчас - быстро мыть руки и в столовую, - строго сказал он. - А после ужина, - продолжил он, - все на поляну! И там будете маршировать до тех пор, пока …». Он на секунду задумался, подбирая нужное слово, потом махнул рукой и, так и не найдя его, закончил: «Там видно будет». Мы, сдерживая смех, быстро побежали к столовой. Хороший человек был наш старший пионервожатый! Как, впрочем, и две его помощницы, две Вали: одна - Русина, другая - Мясина! Все они работали в Гипромезе и мы часто встречались с ними впоследствии (как, впрочем, и с Ниной Алёхиной), делясь, с улыбкой, своими воспоминаниями, а также новостями из нашей уже взрослой жизни.
Помимо танцев и песнопений, в вечерние часы мы иногда смотрели кино, а иногда просто «валяли дурака», напяливая на себя чужую одежду и скрывая чем-либо лицо, чтобы никто  не  узнал.   Этот  «маскарад»  подсказал  нам  и  нашим  наставникам  мысль  устроить
костюмированный карнавал. Первый такой карнавал мы устроили в конце третьей смены 1948-го года, а второй, уже заранее запланированный, в середине лета 1949 года, последнего для меня и моих ровесников отдыха в пионерлагере.
            Мне трудно уже вспомнить подробности проведения этих карнавалов. В основном, их содержанием были все те же танцы, но уже бальные, как то, вальс, краковяк и полька (до полонеза мы не дотянули наши занятия с Эммой Аркадьевной). А перед ними и после - хаотичное брожение по территории лагеря, дабы «себя показать и людей посмотреть». Определение лучшего костюма не проводилось, полагаю, чтобы никого не обидеть. Однако мое гусарское одеяние на карнавале 1948 года, как, впрочем, и ещё несколько нарядов, не осталось без внимания. Помню, что моим особенно восхищался, - причём, вслух и громко, - наш физрук, немолодой грузин, демобилизованный офицер (к сожалению, забыл его имя). И, думаю, не только потому, что я взял у него напрокат красную футболку и сапоги для моего гусарского наряда.
Помню, с каким энтузиазмом мы все трудились над приготовлением своих костюмов. Ведь, находясь вдалеке от Москвы, мы не могли рассчитывать на помощь каких-либо ателье
или театральных гардеробов. Да и тратить незапланированные средства на разовое развлечение было не экономно ни нашим родителям, ни Гипромезу. А потому - всё делали своими руками из картона, ватмана, спортивных и заимствованных у обслуживающего персонала вещей, скрепляемых клеем и нитками и украшаемых цветной бумагой, фольгой и имевшейся у девочек бижутерией. Как это у нас получилось, можно увидеть на примере нескольких фотографий, сделанных моим другом Мишей Позиным и хранящихся, как и многие другие его работы,  в моих фотоальбомах.
 
          
   Миша Позин – «паша» и я – «гусар».                Позирую.                Я, но теперь – «шляхтич».
                1948 год                1949 – й
Не могу не вспомнить и о том, что в день проведения карнавала, состоявшегося в 1949 году, случились два потрясших меня события, которые оставили в моей памяти ощущение легкого шока, поскольку произошли они практически в одно и то же время, точнее - минуту.      
Одно из них произошло по причине поспешности Миши Позина, которому не терпелось поскорее проявить плёнку и отпечатать с неё хотя бы несколько фотографий, на которых были запечатлены мы в наших карнавальных костюмах.  Самостоятельно занимаясь электропроводкой в тёмном уголке нашего домика, где собирался осуществить задуманное, он случайно схватился за оголённую часть электропровода, находившегося под напряжением в 220 вольт. И не окажись поблизости от него Женя Вихрев, который выдернул из Мишиной руки не изолированную часть провода, наш карнавал мог закончиться весьма печально.
Я, буквально за минуту до случившегося, вышел из нашего общего домика и в этот момент над моей головой что-то прошипело. Задрав голову, я увидел, как по небу, на высоте полёта самолёта (так мне тогда показалось), оставляя широкий и чрезвычайно яркий облачный след желтоватого цвета, в направлении станции стремительно движется его  «начало». Да, именно «начало», т. к. никакого самолёта, летящего на большой высоте и оставляющего, как обычно, за собой облачный след, я не увидел. Тем более, что никакой самолёт, на моей памяти, никогда не оставлял за собой такой яркий и широкий след и не летал с такой скоростью. Пролетев за какие-то доли секунды километра два (по моему наземному предположению) это «начало» мгновенно погасло где-то, как мне казалось, над станцией Катуар и я, секунду помешкав, бросился в наш домик, чтобы позвать ребят посмотреть на тлеющий над нами «след».
Заскочив в прихожую, я увидел лежащего на полу Мишу и находившегося возле него бледного Женю, который держал конец болтающегося электропровода за его изолированную часть. Не сразу поняв, что произошло, я кинулся к Мише, но Женька закричал: «Выключи электричество!». Не помню, каким образом, но сделав это, я вновь наклонился к Мише и, вместе с Женей, стал поднимать его. В это время Миша очнулся и стал говорить: «Я сам. Я сам». Но, несмотря на его протесты, мы с Женей, взяв его под руки, повели к выходу. Очутившись на свежем воздухе, вопреки логике, Миша опять потерял сознание. Но через минуту окончательно вышел из этого состояния.
Несмотря на наши с Женей уговоры, он категорически отказался идти в медпункт, мотивируя свой отказ возможными большими неприятностями и, в первую очередь, для администрации лагеря в случае обнародования того, что с ним произошло. Поняв, что Миша прав, мы вынуждены были с ним согласиться, тем более, что, как нам показалось, Миша окончательно пришёл в себя. Наскоро продезинфицировав и перевязав Мише ладонь, на которой образовалась поперечная рана от воздействия тока (благо, в нашей «избушке», как и положено, была аптечка с медсредствами первой необходимости), мы, как ни в чём не бывало, двинулись в столовую, в которой нас давно дожидался праздничный полдник.
После случившегося с Мишей я, кажется, совсем забыл о том, что увидел и услышал на небе. Возможно, я потом рассказал друзьям об этом. Не помню. Как и не помню того, что кто-либо ещё из находившихся тогда в лагере тоже был свидетелем такого редкого явления, как близкое к поверхности земли падение метеорита, да еще в дневное время. А то, что это был именно  метеорит, я, почерпнувший к тому времени из учебника по астрономии и журнала «Техника молодежи» сведения о Тунгусском пришельце и  метеоритных дождях, уже не сомневался, а потому вскоре о нём забыл...
 
Теперь, т. е. спустя много лет, я вспомнил о моём «видении», когда услышал о падении крупного метеорита в посёлке Чебаркуль челябинской области в феврале 2013 года. Вспомнил и решил через Интернет обратиться с вопросом, «зафиксировано ли где-либо падение метеорита в дневное время в районе поселка Катуар Московской области, произошедшее летом 1949 или 1948 года?» (теперь я уже точно не могу вспомнить, в каком именно из этих двух лет).
В ответ, к моему удивлению, я получил информацию о том, что в районе Катуара   предположительно находится космодром НЛО (!), т. к. в разные годы в этом районе якобы неоднократно фиксировались их появления. К этому были представлены ссылки на источники такой информации (газета «Подмосковье-Неделя», 21.08.2002, Москва, п32,стр.16, пометка «Феномен» с материалами исследовательской группы «Неман»). Там, в частности, указывается, что «фотограф Анатолий Тодоров во время праздника … на территории детского лагеря «Космос» (!) в поселке Сухарево (в районе станции Катуар - прим. моё)  11-го июня 1997 года в 23.00 сделал серию фотографий НЛО». Однако в конце этой пометки отмечается, что 24 июня 1290-го (!) года в районе Великого Устюга, по имеющимся сведениям (каким, не удосужился записать), зафиксировано падение крупного метеорита, о чем, якобы, свидетельствует обнаруженный камень огромных размеров неземного происхождения.
Оставляя без особого внимания эту информацию, как не соответствующую моему запросу, и слушая неоднократно выступления уфологов, в сообщениях которых, помимо форм, поведения и мест появления НЛО, описываются случаи похищения людей инопланетянами, я задумался: «А не было ли произошедшее с Мишей в тот злополучный день карнавала попыткой пролетавших в тот момент на НЛО инопланетян похитить его? И если не целиком, вместе с его телесной оболочкой, то, по крайней мере, его материализованное умственное содержание будущего инженера ХХ-го века? И только моё неожиданное появление в доспехах польского шляхтича начала ХУ111-го века, не повергло ли оно пролетавших в НЛО пришельцев в смятение (они же не знали, что доспехи картонные)? И от осознания того, что они сбились с вектора времени, не заставило ли оно их отказаться от своих антигуманных намерений? А может быть они просто сгорели от стыда вместе со своим НЛО, почувствовав мой пристальный взгляд и подумав, что я разгадал их коварный замысел?
Так это или нет, но, слава Богу, Миша остался с нами, живой и даже без сотрясения мозга. И более того, он прожил после случившегося с ним в тот день без малого 80 лет! И, между прочим, оставил о себе добрую память в семье, среди друзей и в среде тех, кто уже величал его Михаилом Соломоновичем Позиным и кто мог по достоинству оценить его знания и заслуги в области тонколистовой прокатки стали и сплавов, причём, не только в нашей стране, но и за рубежом!
Так может быть это будущее Миши, как и многих других, талантливых юных землян, уже тогда было известно инопланетянам? И потому они всё же действительно хотели похитить его, как похитили многих талантливых наших молодых специалистов и учёных в 90-тые годы прошлого столетия? Вот только инопланетяне ли?
 
…Оставляя на суд моих потенциальных читателей свои фантастические рассуждения и скрытый политический сарказм в последнем вопросе, по существу дела, клятвенно заверяю: то, что я видел полёт некоего космического тела в один из летних дней 1948 или 1949-го года, - истинная правда! И надеюсь, что однажды, вернувшись домой из «пенсионерлагеря», то бишь, из сада-огорода, в котором коротаю каждое лето свои последние годочки, я непременно продолжу свои поиски подтверждения мною увиденного!..
На этом позволю себе закончить повествование о нашей лагерной жизни и перейти к заключительным разделам из нашей гипромезовской жизни при Гознаке, т. е. до 1952 года. В них я хочу коснуться нашего приобщения к искусству, под которым в годы нашей ранней юности мы, в первую очередь, подразумевали театр и особенно кино. Вот с него то я и продолжу свои воспоминания.

                Кино нашей юности

Выше я уже несколько раз упоминал о некоторых кинофильмах, которые мне и моим гипромезовским друзьям в период нашего вросления довелось посмотреть в холле Гипромеза и на открытой площадке пионерлагеря. Но это была только малая часть по сравнению с тем, что за это время мы лицезрели в главных, по моему разумению, кинотеатрах Москвы. К таковым, в первую очередь, хочу отнести те, что находились в относительной близости от нашего местожительства. Это и «Перекоп», который тогда ещё находился в начале Грохольского переулка. И «Уран» на Сретенке, ныне, то ли замурованный, то ли просто  снесенный. И, наконец, «Форум», красовавшийся своим незаурядным фасадом (что от него только и осталось теперь) на левой стороне Садово-Кудринской улицы, если двигаться от Сухаревской к Самотечной площади.
Кстати, на углу Самотечной и Цветного бульвара был ещё один кинотеатр по имени «Экспресс», не очень видный на взгляд, но не уступавший по качеству показа фильмов вышеперечисленным. Со временем на Цветном бульваре, рядом с Цирком и Центральным рынком был построен кинотеатр «Мир», в котором на широком экране демонстрировались панорамные кинофильмы, первым из которых, если не изменяет память, был художественно-хроникальный кинофильм «Течёт Волга». В нём, если не изменяет память, впервые прозвучала растянувшаяся на поколения песня с запоминающимся припевом «Из далека долго течёт река Волга...»
Но позволю себе вернуться к «Форуму». Его внутренний интерьер, причём как фойе, так и зрительного зала, вызывал у кинозрителей чувство некоего благоговения, подобное тому, которое испытываешь при входе в драматический или даже оперный театр. Стены зрительного зала и фойе были окрашены в тёмно-бордовый цвет, с которым гармонировали  тёмно-вишневый бархатный занавес, закрывавший экран между сеансами, и гардины, висевшие на окнах в фойе. Между проемами окон были развешены картины с копиями произведений известных художников. И зрительный зал, и фойе украшала выкрашенная бронзовой краской лепнина, завершавшая у потолка имитацию колонн, а с потолков свисали люстры с висюльками из дорогого стекла.
Под фойе, предшествующему зрительному залу, находился малый зал с эстрадой и небольшим партером, за которым, в глубине его стояли столики, обслуживаемые официантами размещенного там же буфета. Так что, все находившиеся в малом зале зрители,  в том числе и сидевшие за столиками, в ожидании своего сеанса могли послушать  непродолжительный концерт.
Как правило, эти концерты проводились силами артистов Мосэстрады. В основном, в их программе доминировали певцы, которым аккомпанировали как солирующие пианисты или баянисты, так и малочисленные эстрадные оркестры. Из числа последних, по словам Жени Степанского, выделялся квинтет с участием мастера игры на ударных инструментах по имени Лаци Олах, творивший, якобы, чудеса, манипулируя палочками при игре на барабане. Как убеждал меня наш общий друг, подброшенные им палочки, падая на полотно барабана, отбивали три первых такта из популярного с довоенных времен фокстрота «Неудачное свидание».
Заинтригованные, мы однажды, после нескольких неудачных попыток, всё же попали на предваряющий кинофильм концерт с участием Лаци Олаха. Признаться, мастерство игры на барабане пресловутого маэстро на меня не произвело большого впечатления. А внешний вид популярного «лабуха» (так, кажется, на жаргоне называли тех, кто «лабал», т.е. играл на ударных инструментах), не в меру разбухшего, с одутловатым лицом, не вызывал к нему моего расположения. Но, чтобы не огорчать Женьку, я старался внешне не проявлять своего разочарования. Однако, как мне тогда показалось, Женя сам был несколько разочарован увиденным. И всё же, для поддержания реноме маэстро, он, после некоторой паузы, сказал: «Да, Лаци сегодня не в лучшей форме».   
Помимо артистов Мосэстрады в центральных кинотеатрах Москвы, к которым по праву относился и «Форум», не считали зазорным выступать перед киносеансом и артисты более высокого ранга. Такие как, например, Капитолина Лазаренко, солировавшая в оркестре Л.Утёсова, или Ружена Сикора, не раз выступавшая в концертах эстрадного оркестра Всесоюзного радио под управлением Кнушевицкого. В них также принимали участие поющий композитор Людмила Лядова и её партнёр Нина Пантелеева, Гелена Великанова и Нина Дорда. Последняя, кстати, впервые заявила о себе в джаз-оркестре Олега Лундстрема, вскоре после войны вернувшегося в СССР из Маньчжурии, где его застала Октябрьская революция.
Помимо певцов в кинотеатрах не раз солировали, т. е. выступали отдельно от своих оркестров, ведущие их музыканты. В частности, кларнетист Рывчун и саксофонист Котлярский из утесовского ансамбля. По настоянию того же Жени, в фойе кинотеатра (не помню уже какого) мы слушали с ним широко известный в те годы инструментальный квартет под управлением виртуозного аккордеониста и композитора Тихонова, автора очень популярных музыкальных миниатюр «Теплый май», «Под парусом» и подвластной только ему одному стремительной «Карусели», исполняемой им на аккордеоне. Я помню даже партнёров Тихонова: Кузнецова (гитара), Данилова (контрабас), Рыскова (кларнет-саксофон). С Кузнецова, точнее, с его рук, Женька не сводил глаз! При любой возможности, иногда даже в ущерб занятиям в школе, Женька стремился попасть на его сольные выступления. И, как оказалось, не зря...

Мне запомнился один наш поход в «Форум», когда мы, т.е. я, Миша Позин, Боря Морозов и Женя Степанский, спустившись перед киносеансом в малый зал, решили там послушать предварявший фильм концерт. Расположившись за одним из столиков у буфета  и заказав себе по пирожному, мы, вместо традиционного крюшона, решили запить их яблочным напитком с интригующим названием «Сидр». Официант, к которому мы обратились с соответствующей просьбой, через минуту принес нам нечто похожее на бутылку  «Шампанского». Признаться, эта схожесть нас несколько смутила. А после того, как официант откупорил бутылку и из неё показалась пена, мы настороженно переглянулись. Подождав, когда официант отойдет от нашего столика на почтительное расстояние, мы стали внимательно изучать этикетку, внешне также мало чем отличавшуюся от этикетки  «Шампанского». И лишь после того, как под словом «Сидр» мы прочитали написанные под ним слова «Яблочный игристый напиток», решили разлить его по стаканам.
Однако, попробовав этот напиток, мы окончательно решили, что попали впросак. Обменявшись взглядами и, без слов поняв, друг друга, все мы лихорадочно, но скрытно, стали подсчитывать наши ресурсы. Для шампанского (а в этом мы уже не сомневались) нам явно их не хватало! С ужасом и больше не притрагиваясь к напитку, мы стали ждать расплаты, обдумывая, кого и куда послать за деньгами, пока остальные будут ждать его, сидя за столом. О кино мы уже не думали! На руках у нас были всего 2 рубля 90 копеек, а только шампанское, по нашим понятиям, стоило не меньше 3-х рублей 70-ти копеек.
Когда прозвенел третий звонок, к нам подошёл официант и положил нам на стол счёт. На нём, в графе «напиток», значились - 1 рубль 70 копеек. Отдав официанту все нами собранные деньги, мы стремительно бросились к уже опустевшей лестнице, ведущей в фойе!

  …Естественно, бывали мы и в кинотеатрах, которые находились в Центре Москвы: в «Художественном» на Арбате, в «Центральном» на Пушкинской площади (был такой) и даже в «Ударнике»! Посещали и «Востоккино», кинотеатр, в котором демонстрировались первые советские стереоскопические кинофильмы «Машина 22-12», «Карандаш на льду», а также цветной стереофильм «Чёрный монах». Этот кинотеатр находился на углу площади Революции и Охотного ряда, напротив Дома Союзов и с тыльной стороны гостиницы «Москва».
Посещение нами этих кинотеатров обусловливалось, в первую очередь, тем, что в них проходили первые показы кинофильмов, выходивших на экраны кинотеатров столицы. И, поскольку выход очередного нового фильма был тогда нечастым явлением, нетерпеливая, изголодавшаяся за время войны публика, в отсутствие телевидения, стремилась поскорее удовлетворить свою «кинопотребность». И надо сказать, почти каждый фильм, выходивший в ту пору, вполне заслуживал такого внимания.
Не имея практической возможности (из-за дефицита времени) перечислить все наши фильмы, которые мы, молодёжь, просмотрели за описываемый мною период, назову лишь те, что произвели на меня в ту пору большое впечатление. Это и уже упомянутый мною фильм «Два бойца» с Марком Бернесом, Борисом Андреевым и прозвучавшей на всю страну песней «Тёмная ночь». И «Подвиг разведчика» с Павлом Кадочниковым. И «Воздушный извозчик» с Михаилом Жаровым и Людмилой Целиковской. И первый послевоенный цветной кинофильм «Иван Никулин, русский матрос», в котором одновременно снялись несколько известных с довоенной поры артистов: Иван Переверзев, Борис Чирков, Зоя Фёдорова, Эраст Гарин и даже Карандаш (артист М.Румянцев) в роли итальянского часового.
Последнему из вышеназванных фильмов позволю себе уделить чуть больше внимания, поскольку в нашем отношении к показанным в нём событиям наиболее ярко проявились те чувства, которые мы испытывали в ту пору к солдатам Великой Отечественной войны и, в первую очередь, к советским морякам. Тем, которые в трудный момент сошли с кораблей и, вместе с красноармейцами, защищали нашу родину…
 Сейчас мне уже трудно объяснить, чем руководствовались мы тогда в проявлении наших симпатий. Возможно тем, что к моменту выхода на экраны «Ивана Никулина…» мы уже успели посмотреть повторно показанный довоенный фильм «Мы из Кронштадта», где, по сюжету, балтийские моряки стойко сражались с врагами молодой Советской республики. А может быть мы, в первую очередь, я и Женя Степанский, посмотрев перед этим фильм «Малахов курган», особо прониклись уважением к морякам-черноморцам. Ведь и картина «Иван Никулин, русский матрос» именно о них. А я, керчанин, законно считал себя черноморцем: ведь воды Керченского пролива впадали именно в Чёрное море! Да и вообще, ещё до войны я успел побывать (правда, проездом) и в Феодосии, и в Ялте, и в Одессе, и даже в порту Севастополя. Правда, ночью.
Чем руководствовался Женька в определении своих симпатий, мне трудно сказать. Думаю, главным образом, чувственным восприятием песни, которую в фильме пел матрос Захар Фомичёв, роль которого исполнял Борис Чирков. А песня своим содержанием, действительно, брала за душу. Вот её точное (надеюсь) содержание:

«На ветвях израненного тополя –               Он шагал над бухтами унылыми,
Тёплое дыханье ветерка.                Где ему все камешки - братки.
На пустынном рейде Севастополя –          На кладбище старом, над могилами
Ни серпа луны, ни огонька.                Конвоиры вскинули штыки.

В эту ночь, кварталами спалёнными,        Он стоял. Тельняшка полосатая
Рассекая грудью мрак ночной,                От крови пятнами запеклась.
Шёл моряк, прощаясь с бастионами,        Он сказал: «Отродие проклятое!
Старой корабельной стороной.                Вашей чёрной крови пролил всласть!»

Фильм «Иван Никулин, русский матрос» мы со Степанским смотрели два или три раза подряд, чтобы запомнить и записать слова этой песни. А вскоре после этого Женька пришёл в школу в тельняшке, которая проглядывала через расстегнутый ворот его рубашки, вызывая  у меня скрытую зависть: достать тогда тельняшку было не просто.
Помимо уже упомянутых наших кинофильмов о Великой Отечественной войне, вышедших на экраны в период с конца 1944-го года по 1950-тые, хочу упомянуть ещё о нескольких. И первым из них - о таком замечательном фильме, как «Шесть часов вечера после войны». Этот  фильм, как мне помнится, с большим энтузиазмом был встречен зрителями. Во-первых, потому, что в нём участвовали уже полюбившиеся им актёры Марина Ладынина, Евгений Самойлов, Иван Любезнов. Во-вторых, потому, что в нём прозвучали песни, ставшие, по сути, народными. И самое главное, что фильм, выпущенный ещё в дни войны, предрекал её победное окончание и радостные послевоенные встречи!    
Следом за этим фильмом, с интервалами в полгода-год, вышли ещё несколько картин. В частности, военный детектив «Поединок» о безуспешной попытке немцев похитить главного конструктора «Катюши». «Сельская учительница» с участием Веры Марецкой - фильм, хоть и не имевший непосредственного отношения к войне, но созвучный эмоциональному настрою зрителей той поры. И, наконец, фильм «Повесть о настоящем человеке» с П.Кадочниковым в главной роли по одноименному рассказу Бориса Полевого. А в 1949 году вышли, почти одновременно, ещё три картины о Великой Отечественной войне: «Звезда» (с участием Н.Крючкова, В.Меркурьева, Л.Сухаревской), «Встреча на Эльбе» (с Л.Орловой и Вл.Давыдовым) и легендарная киноэпопея «Падение Берлина» (с М.Геловани в роли Сталина).
В этот же период были выпущены на экран и фильмы смешанного, военно-комедийного и военно-приключенческого жанров. В их числе – «Небесный тихоход» (с участием Н.Крючкова и В.Меркурьева), «Сказание о земле Сибирской» (с М.Ладыниной, Б.Андреевым, В.Зельдиным, В.Дружниковм и начинающей Верой Васильевой).
Но самый большой успех в 1950 году (лидер проката в год выпуска, 41,2 миллионов зрителей) пришёлся на военно-приключенческий кинофильм «Смелые люди» с Сергеем Гурзо в главной роли. Кстати, до этого С.Гурзо был отмечен уже в фильме С.Герасимова «Молодая гвардия», снятому по одноименному роману А.Фадеева, где ему была доверена роль Сергея Тюленина. Это был его дебют в кино, где вместе с ним и уже маститой Тамарой Макаровой впервые предстали перед зрителями будущие наши звёзды, Нона Мордюкова, Вячеслав Тихонов, Инна Макарова. Фильм «Молодая гвардия», естественно, оказался одним из главных в перечне просмотренных нами картин…
  В это же время на экраны столичных кинотеатров, помимо наших, вышли английские и американские кинофильмы. Из английских, в первую очередь, хочу упомянуть две кинокомедии: «Джорж из Динки-джаза» и «Тётка Чарлея», о которых я уже упоминал в главе «Пионерлагеря». «Тётку Чарлея» я смотрел не единожды и каждый раз во время её просмотра я хохотал до слёз, от смеха чуть ли не сползая со стула, на котором сидел в кинотеатре. Благо, сидевшие рядом со мной, да, думаю, и все находившиеся в зале пребывали в таком же состоянии. Помню также, что из английских кинофильмов большое впечатление произвела на меня картина «Леди Гамильтон» с участием знаменитых актёров Вивьен Ли и Лоуренса Оливье.
Что до американских кинофильмов, то тут, вне всякого сомнения, доминировала «Серенада Солнечной долины», в которой, естественно, «первую скрипку» играл оркестр под управлением Глена Миллера. Но особое внимание в своих воспоминаниях хочу уделить демонстрировавшемуся в то время американскому кинофильму «Сестра его дворецкого», в которой московскому зрителю во всём блеске своего таланта предстала тогда полюбившаяся москвичам Дина Дурбин. Во всяком случае, я отлично помню восторженную реакцию моих родителей и многих других гипромезовцев после того, как в кинотеатре «Художественный» для гипромезовцев был устроен коллективный просмотр этого фильма. В подтверждение своих слов ниже привожу мнение одного из поклонников Дины Дурбин, выраженное в небольшой заметке, которая  была опубликована в одной из московских газет в юбилейный год актрисы.
   
 

Хочу признаться, что я тоже в полной мере могу отнести себя к поклонникам её таланта и, пользуясь современными средствами, не отказываю себе в удовольствии периодически просматривать вновь фильмы с её участием, особенно такие, как «Сестра его дворецкого» и «Сто мужчин и одна девушка». При этом хочу несколько поправить автора заметки. В отличие от других названных в ней фильмов, оба отмеченных мною были официально приобретены у американских кинокомпаний. Причём, «Сто мужчин и одна девушка» -  ещё до войны! Как я упомянул в моём «Прерванном детстве», его, а также другой американский шедевр, «Большой вальс» с участием Милицы Корьюс, я смотрел на своей родине, в довоенной Керчи, на открытой площадке нашего заводского сада, сидя на коленях своего папы. Можно сказать, совсем, как в песенке «На вечернем сеансе, в небольшом городке…», которую я каждый раз с удовольствием слушаю в исполнении Эдуарда Хиля.
Что же касается других, из числа упомянутых В.Соловьёвым, фильмов с участием Дины Дурбин, то они действительно были из разряда трофейных, т.е. купленных Германией, но в конце войны оказавшихся у нас «в плену». И таких трофейных кинофильмов было довольно много. Причём, среди них попадались такие, которые вызывали большой интерес даже у наших взрослых зрителей, не говоря уже о нас, любителей кино подросткового и младшего юношеского возраста. В памяти моей из их числа остались такие фильмы, как «Сенатор», «Побег с каторги», «Восьмой раунд», «Принц и нищий», «Судьба солдата в Америке», «Познакомьтесь с Джоном Доу», «Знак Зоро» - все США. Особый интерес в этой категории фильмов вызывали музыкальные кинофильмы с участием американской актрисы Джанет Мак-Доналд: «Таинственный беглец», «Роз-Мари», «Двойная игра».
Все перечисленные трофейные кинофильмы американского происхождения, как правило, демонстрировались в заводских клубах или второразрядных кинотеатрах, находившихся вдали от центра Москвы, полагаю, чтобы не вызывать у бывших союзников, а точнее, у их кинокомпаний (Голливуда и др.) платёжных претензий за эксплуатацию их продукции. В нашем районе, на моей памяти, таких мест, где показывали трофейные американские фильмы, было четыре. Первое – в упомянутом мною, в самом начале моего повествования, клубе имени М.И.Калинина. Другое - в клубе ватной фабрики, находившейся на Ярославском шоссе, за углом монументального дома, построенного по проекту академика И.В.Жолтовского. Третье – в кинотеатре «Диск» (в народе – «Маргаловка»), который ютился в невзрачном двухэтажном доме, практически, на пересечении Большой Марьинской и Новоалексеевской улиц, рядом с существовавшими в те времена Алексеевскими банями. А четвёртое – в клубе завода «Калибр».
В числе «трофейных» были и кинофильмы, снимавшиеся в самой Германии, которые уже шли на больших экранах столицы. Видимо, они поставлялись по репарации наряду с культурными и производственными ценностями, как принадлежавшими самой Германии, так и ею награбленными за время оккупации чужих и, в первую очередь, наших территорий.
Из немецких кинофильмов с участием известной киноактрисы, кажется, шведки по происхождению, Цары Леандер остались в памяти «Восстание в пустыне», «Дорога на эшафот», «Где моя дочь?» или «Кто виноват?», а также «Хабанера».
Но самым впечатляющим было появление цветного, музыкального кино-ревю  «Девушка моей мечты» с участием любимой, по слухам, актрисы фюрера, Марики Рёкк! Правда, впоследствии появились сообщения, что фильм этот вовсе не немецкий, а австрийский. И что Марика не только не немка, и даже не австрийка, а мадьярка. Но, думаю, никого это особо не трогало. Гораздо важнее был тот эффект, который произвела  картина своей необычной для нас постановкой, а главное - сама актриса, поразившая редким сочетанием талантов певицы и особенно танцовщицы! После «Девушки моей мечты» вышли ещё несколько фильмов с её участием. Но им уже трудно было затмить «Девушку…».
Помню, что впечатления от красоты и талантов перечисленных выше иностранных актрис на какое-то время вскружили нам головы. Мы даже стали собирать их фотографии, которые производили и распространяли предприимчивые люди. Да и сами мы проявляли свои способности, фотографируя лики полюбившихся нам актрис, опубдикованных в журналах, в частности, в журнале «Америка» (Дина Дурбин), либо увеличенные кадры с обрывков кинолент, не помню уже, каким путём попадавшие нам в руки.
           Однако это наше «немужское» увлечение длилось у нас недолго. Спортивные страсти и сопутствующее им накопление футбольных календарей, справочников, брошюр и других материалов, раскрывающих анналы спортивной жизни, увлечение филателией, а главное – время на подготовку домашних уроков, перехлестнули наивные забавы. К тому же на экранах столицы всё чаще стали появляться отечественные кинофильмы, которые мы всегда ждали с большим нетерпением. Особенно фильмы весёлого и приключенческого жанра. Перебирая выход их на экраны кинотеатров в хронологическом порядке, я позволил себе назвать только те, что до сих пор вызывают желание вновь и вновь их посмотреть.
            «Сердца четырёх», «Небесный тихоход», «Близнецы», «Первая перчатка», «Весна», «Сказание о земле сибирской», «Золушка», «Кубанские казаки», «Садко», «Свадьба с приданым» - вот главные из тех, что вышли в период войны и в первые годы после неё. И в каждом из них присутствовали те или другие, но уже навсегда полюбившиеся наши актёры. Валентина Серова, Людмила Целиковская, Евгений Самойлов, Николай Крючков, Василий Меркурьев, Михаил Жаров, Владимир Володин, Иван Переверзев, Любовь Орлова, Фаина Раневская, Марина Ладынина, Владимир Зельдин, Борис Андреев, Вера Васильева, Эраст Гарин, Жаннина Жеймо, Клара Лучко, Владлен Давыдов, Сергей Столяров, Алла Ларионова, Виталий Доронин и многие другие, мною не названные, но уже также широко известные.
Помимо всех уже названных кинофильмов, в кинотеатрах шли ещё и те, которые были созданы в 1930-тые годы и которые, в силу нашего возраста, в полной мере мы могли воспринимать только в конце 40-вых и начале 50-тых. «Богатая невеста», «Трактористы», «Большая жизнь» и, конечно же, знаменитый «Чапаев»! Созданный в нём Народным артистом СССР Борисом Бабочкиным образ легендарного комдива так и остался в памяти зрителей как истинное лицо Героя. Кстати, та же участь, можно сказать, постигла и Народного артиста СССР Бориса Щукина, создавшего образ В.И.Ленина в фильмах «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», которые я смотрел и до войны, и в 50-тые.
С особым восторгом смотрели мы и кинокомедии Григория Александрова «Весёлые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», а также «Светлый путь» с участием в них Любови Орловой, Леонида Утёсова, Игоря Ильинского, Владимира Володина и других не менее известных артистов. Смотреть их мы ходили по нескольку раз! Ведь эти фильмы ещё в годы их выпуска произвели фурор во время их показа на Западе, не говоря уже об их успехе среди советских зрителей! А песни, возвышенные музыкой Исаака Дунаевского, являлись непременным атрибутом, практически, всех наших массовых мероприятий: от праздничных демонстраций до дружеских вечеринок!
Не могу не вспомнить и об отечественных кинофильмах производства конца 1920-х годов, извлечённых из киноархивов Госфильмофонда, в которых диалог их героев воспроизводился только титрами. «Великий немой», так, кажется, называли этот вид кинематографии, по крайней мере, фильмы Чарли Чаплина. Что же касается наших «немых», то, по крайней мере, несколько таких фильмов, на моей памяти, пользовались не меньшим успехом. Я помню, как мы хохотали во время просмотра картин «Праздник Святого Иоргена» и «Процесс о трёх миллионах» с участием в них Игоря Ильинского и Анатолия Кторова, в последствии - народных артистов СССР!
Кстати, одновременно с этими фильмами был выпущен на экраны столичных кинотеатров и австро-венгерский фильм «Петер», который также демонстрировался ещё в довоенные годы и который я тоже смотрел в те времена, сидя на коленях моего папаши. Однако до сих пор помню, какой большой успех выпал тогда на долю исполнительницы главной роли, Франчески Гааль и исполняемых ею по ходу фильма песен. 
Не могу сказать, что мы были настолько легкомысленными, что не воспринимали серьёзные кинофильмы, созданные, в частности, по произведениям русских классиков. Помню, какое большое впечатление произвёл на меня фильм «Без вины виноватые» (по Н.А.Островскому) с А.К.Тарасовой и дебютировавшим в нём молодым Владимиром Дружниковым.  То же могу сказать и о кинофильме «Воскресение» по одноименному роману Л.Н.Толстого, где главные роли исполняли Евгений Матвеев и молодая Тамара Сёмина.
Уже на середине 50-х…60-х годов вышли запомнившиеся мне фильмы о послевоенной жизни советских людей. Это - прежде всего «Большая семья», в которой из всего коллектива принимавших в нём участие артистов, выделялись Б.Андреев, С.Лукьянов, Сергеев и молодой А.Баталов, а также «Неоконченная повесть» с Э.Быстрицкой и С.Бондарчуком. Ну, и конечно же, «Карнавальная ночь» Эльдара Рязанова, в котором дебютировала Людмила Гурченко.
Но самое большое впечатление в этот период произвёл на меня (и, думаю, не только на меня) фильм «Дом, в котором я живу». Этот фильм потряс меня не только мастерством его создателей, но и своим сюжетом, по сути, схожим с только что пережитыми нами событиями. И принимавшие в нём участие актёры (Михаил Ульянов, Нинель Мышкова, Евгений Матвеев, Нина Телегина, Владимир Земляникин, Жанна Болотова, народная артистка СССР  К.Н. Еланская и иже с ними) прекрасно, на мой взгляд, всё это донесли до зрителей.
А на горизонте производства советских кинофильмов уже выступали, образно говоря, контуры «Тихого Дона» С.Герасимова, «Войны и Мира» С.Бондарчука и других эпохальных кинопроизведений отечественной кинематографии. Параллельно им в кинотеатрах Москвы продолжали своё интригующее шествие зарубежные фильмы старой и уже новой волны. «Тарзан» со знаменитым Тони Вейсмюллером в главной роли. «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли и Робертом Тейлором. «Возраст любви» с привлекательной и музыкальной Лолитой Торрес.  Но все они уже выходят за пределами того  временного периода, которым я ограничил себя  (во всяком случае, пока), помятуя о своих возрастных возможностях.      
Завершая свой экскурс в кино нашей юности, позволю себе выразить надежду на то, что умные и добрые руководители некоторых нынешних медиа-средств не случайно периодически включают перечисленные мною ретро-фильмы в программы телевидения, подтверждая этим их высокую профессиональную и духовную ценность.
Но перед тем как закончить эту главу, хочу всё же исправить свою оплошность и вспомнить о тех замечательных кинофильмах, которые в этот период предоставили нам итальянские и французские кинематографисты. Я позволю себе только перечислить несколько кинофильмов эпохи итальянского неореализма и французского романтизма, которые мне довелось увидеть, и назвать ведущих в них актёров, а, по возможности, и режиссеров.
«Похитители велосипедов» в постановке Витторио Де Сика, фильм, в котором, фактически, документальный материал был обращён в художественную трагедию и в котором, за исключением одного-двух профессиональных актёров, все роли исполняли статисты. Лично меня этот фильм глубоко потряс.
Впрочем, в таком же состоянии я пребывал и во время просмотров, практически, всех итальянских фильмов этого цикла. «Рим - открытый город» (реж. Р.Росселлини) с участием любимицы итальянцев Анны Маньяни, «Мечты на дорогах» с её и Массимо Джиротти участием, «Нет мира под оливами» с М.Джиротти, «Ночи Кабирии» (реж. Ф.Феллини) с Джульеттой Мазиной и Марчелло Мастрояни. И ещё несколько фильмов того же направления, поставленных, помимо указанных, такими режиссёрами как Л.Висконти, Дж. Де Сантис и др.
В той же тональности, но с присутствием большой доли юмора шёл у нас, с полным аншлагом, фильм «Два гроша надежды». В нём с большим профессионализмом сыграла свою роль, по сути, статистка Мария Фиора.
Не могу не отметить ряд кинокомедий совместного итало-французского производства. В них мы увидели незабываемых комиков Тото и Фернанделя. А затем во всём своём блеске, в фильме «Фанфан-Тюльпан» перед нами предстали Жерар Филипп и Джина Лолобриджида! Каждого из них мы видели ещё не раз. В частности, Джину – в фильме «Собор парижской Богоматери», а Жерара Филиппа – в «Пармской обители» вместе с французской киноактрисой Даниэль Дарье.
Французское кино мне, в первую очередь, запомнилось по фильмам, в которых присутствовал тогда тонкий французский юмор, ныне почему-то забытый и заменённый, якобы, смешными, трюками. «Папа, мама, служанка и я» с обаятельной Николь Курсель. «Господин такси» и ряд других  кинокомедий, в том числе с участием знаменитых Тото и Фернанделя. Ну, и, конечно, с Жаном Габеном, обладавшим исключительным талантом перевоплощения, сочетавшим в себе сдержанный юмор и способность драматического актёра. Достаточно вспомнить его роль Жана Вольжана в картине «Отверженные» по одноименному роману Виктора Гюго.
Особо хочу отметить и фильмы с участием Жана Марэ, которого я, лично, впервые увидел в первой цветной экранизации романа А.Дюма «Граф Монте-Кристо». Дальнейшее перечисление фильмов с его участием считаю бессмысленным, ибо даже те, которые мне удалось посмотреть в ту пору, все и не упомнишь.
Можно было бы продолжить мои умозаключения, но и здесь я, чувствую, выхожу за пределы обозначенного мною времени. Тем более, что я, как мне кажется, своими аналитическими впечатлениями явно выхожу за рамки того возраста, в котором смотрел все перечисленные фильмы, а главное - влезаю в сферу уже не моей компетенции, за что рискую быть наказанным нелестными для меня эпитетами.
 
В заключении не могу всё же не отметить, что зарубежное кино, и в первую очередь, так называемые, трофейные фильмы сыграли определённую положительную роль в послевоенный период. Во-первых, с их помощью были заполнены те значительные промежутки времени между выходом наших новых кинокартин, создававшихся в условиях разрухи и дефицита послевоенного времени. А, во-вторых, они расширили наш кругозор в сфере киноискусства, доставив одновременно и удовольствие от их просмотра.  При этом, ни в моральном, ни в политическом отношении, как мне кажется, наше юношеское самосознание нисколько не пострадало. Возможно, в этом помог пресловутый «железный занавес», который не пропускал в Советский Союз фильмы, подобные тем, что теперь в большом количестве захламляют экраны кинотеатров и телевидения и тем самым портят души молодых людей? Да и был ли он, «занавес»? Глядя даже на тот ограниченный перечень помянутых мною «трофейных» и других западных фильмов, пересекших границу нашего государства в период до 1954 года, - весьма сомнительно!   

                Театры

Моё первое посещение театров Москвы началось ... с Колонного зала Дома Союзов в 1947 году, где я присутствовал на празднике Новогодней ёлки. Весной того же года я вновь побывал в Доме Союзов, в котором на этот раз проводился День Книги. В первом случае, по окончании сказочного представления, несмотря на мой «престарелый» возраст, мне вручили, как водится, новогодний подарок: разукрашенный бумажный мешочек с конфетами и двумя мандаринами. Во втором - большого размера книгу с напечатанным в ней крупным шрифтом
романом  В.Каверина  «Два капитана».  Книга эта,  со временем,  была зачитана мною и теми,
кому я её давал почитать, до полного износа, так как роман этот, даже в том, адаптированном варианте, что называется, запал нам в душу (мне, во всяком случае, и на всю жизнь!). Зато билет на ёлку в Доме Союзов, с его затейливой раздвижной вкладкой и красочным оформлением, до сих пор хранится в моём архиве.
            Ну а первый фактический выход в театр я сделал вместе с мамой в том же году. И не просто в театр, а в самый, что ни на есть, Большой! Этому способствовала балерина Большого театра, в квартире которой (и её матушки), как я уже в начале упомянул, мы начали
своё житие в Москве. Прекрасно помню, что тогда в Большом в первом акте мы слушали оперу П.И.Чайковского «Иоланта», а во втором - смотрели балет «Штраусиана», естественно, под музыку Иогана Штрауса.
 Благодаря Екатерине Ивановне (так, кажется, звали балерину) в Большом театре мы также слушали «Евгения Онегина», ведущего в то время (и, как мне кажется, всегда) спектакля   из   общего   репертуара   театра.   К  тому же,  с  лучшими  силами  исполнителей
             
                Дорогой сувенир, билет на ёлку в Колонный зал Дома Союзов.

ведущих партий во главе с Лемешевым, Рейзеном, Кругликовой и другими, не менее знаменитыми солистами «Большого».
И, наконец, третий наш семейный выход в Большой театр в тот период увенчал балет «Лебединое озеро» (полагаю, не надо напоминать имя гениального творца написанной к нему музыки)! В этом спектакле впервые и, кажется, единственный раз в своей жизни я увидел великую нашу балерину, Народную артистку СССР Галину Уланову.
В общем, благодаря Екатерине Ивановне, мне и моим родителям (которые с её помощью ещё пару раз, но уже без меня, посещали Большой) посчастливилось в первые же годы нашей жизни в Москве попасть туда, где сотни москвичей и гостей столицы ежедневно, но не всегда успешно, осаждали кассы театра, в надежде купить снятый с брони билет или случайно приобрести его в толпе ищущих «лишний».
Правда, родителям и мне, в знак благодарности Екатерине Ивановне, нередко приходилось принимать её поздние визиты к нам после вечерних спектаклей, в которых она принимала участие в качестве одной из танцовщиц кордебалета. Визиты Е.И., как правило, затягивались за полночь. Учитывая то, что «салон» для приёма гостей и спальня находились у нас в пределах единственной нашей комнаты, то все мы, естественно, не высыпались. Но если родителям не составляло труда пройти шагов двадцать до места своей работы (мы жили на одном этаже с холлом института), то мне с утра приходилось преодолевать расстояние аж в две трамвайных остановки, чтобы добраться до школы. Мои заботливые родители, после нескольких таких визитов Е.И., убедили меня, чтобы я, извинившись, ложился спать в её присутствии, что я и сделал однажды. Тем более, что Е.И., помнится, ответила на мои извинения словами «Конечно, Вовочка, ложись! И не стесняйся, я отвернусь». А родителям предложила выключить верхний свет, оставив включенной только настольную лампу, и разговаривать в полголоса.
Не помню, сколько времени продолжались такие визиты Е.И. к нам, но, как мне кажется, они не очень благоприятно сказались на моей успеваемости. Во всяком случае, так я оправдывался перед родителями.
С другой стороны, можно было понять уже немолодую, незамужнюю женщину, возвращавшуюся после трудной работы домой к престарелой матери, когда та уже спит и когда не с кем переброситься словом. Так, во всяком случае, говорила нам наша сердобольная мама. «И надо помнить, - добавляла она, - что они приютили нас, когда нам негде было ещё жить в Москве». Полагаю, что мама была права, когда этими словами убеждала нас с папой быть снисходительными к проявлениям неадекватных нашему режиму привычек.
Позднее, когда в Гипромезе появилась возможность делать заказы в кассах различных театров Москвы, я ещё раз побывал в Большом, на балете «Красный мак» Глиэра. И уже один, без родителей, но в компании с Арнольдом Кирилловым. Тогда, кажется, подошла очередь его родителей получить долгожданные билеты в гипромезовской очереди, но его папа в это время был в командировке. Мама же его не захотела идти в театр одна, без мужа, и отдала оба билета сыну, предложив ему пригласить с собой кого-либо по своему усмотрению. Арнольд «усмотрел» меня.
Помню, что этот наш вояж в Большой театр состоялся в дни осенних каникул. На нашу беду была плохая погода. И хотя не было дождя, но стоял густой туман. Такой, что наш троллейбус, на котором мы отправились в театр, еле передвигался по шоссе. А на середине Крестовского путепровода мы вдруг остановились по причине того, что нашему троллейбусу перегородил дорогу другой, впереди идущий. Оказывается, из-за плохой видимости, его водитель вывел троллейбус на середину путепровода и токоведущие штанги сорвались с проводов. Пришлось водителям и пассажирам вручную толкать этот троллейбус в положение, где его штанги могли войти в соприкосновение с проводами. Дальнейшее движение троллейбусов проходило так: впереди каждого из них шёл либо помощник водителя, либо кто-то из пассажиров, показывая правильное направление. Так продолжалось до тех пор, пока мы не съехали с путепровода на площадь Ржевского вокзала, где видимость несколько улучшилась, полагаю, по причине выхода транспорта из более плотного слоя тумана. Но и дальнейшее движение нашего троллейбуса было очень медленным, из-за чего мы с Арнольдом едва успели к третьему звонку. И то потому, что вышли из дома загодя.
Благодаря предварительным заказам, которыми ведала, как я упоминал выше, мама Лены Пашковой, Надежда Петровна, мне и родителям, как, впрочем, и многим другим гипромезовцам, за несколько лет нашего проживания на территории Гознака удалось побывать, практически, во всех ведущих театрах столицы, в которых я прослушал и посмотрел много классических и современных спектаклей. В целях экономии времени, просто перечту их вместе с премьерами их репертуара и фамилиями запомнившихся мне тогда исполнителей одной из ведущих партий и ролей: снова Большой - «Кармен» Бизе (с Марией Максаковой или Давыдовой), филиал Большого - «Травиата» Верди (с Павлом Лисицианом), Станиславского и Немировича-Даньченко - «Риголето» Верди (с Елизаветой Шумской), Малый - «На всякого мудреца довольно простоты» и «Правда - хорошо, а счастье - лучше» Н.А.Островского (с Яблочковой и Игорем Ильинским), МХАТ - «Вишневый сад» А.П.Чехова (с Ольгой Леонардовной Книппер-Чеховой в роли Раневской), «Школа злословия» Р.Шеридана (с Ольгой Андровской и Михаилом Яншиным), «Пиквикский клуб»  по Ч.Диккенсу, Ермоловой - «Бешеные деньги» Н.А.Островского (с Леонидом Галлисом), Вахтангова - «Мадемуазель Нитуш» ( с Галиной Пашковой), ЦТКА - «Учитель танцев» Лопе-де-Вега и «Давным давно» Гусева (соответственно с Владимиром Зельдиным и Добржанской).
Центральный театр Красной армии, кстати, несмотря на отсутствие большого числа знаменитостей в его труппе, очень понравился мне. И своим интерьером, и просторным зрительным залом, в котором с любого места было хорошо видно и слышно всё, что демонстрировали и произносили актёры на сцене. Также привлекательны были его фойе, широкие лестничные пролёты, буфет и даже помещения с туалетами и комнатами для курящих. Особое впечатление на меня произвела роспись потолков, на которых доминировала военная и патриотическая тематика. В общем, чувствовалось, что театр был построен   незадолго   перед   войной  с  учётом   новейших   на   тот   период   достижений  в
строительстве и архитектуре, а также появившихся возможностей улучшения акустических и визуальных параметров.
Видимо, эти факторы сыграли решающую роль в том, что я после «Учителя танцев» и «Давным давно» посмотрел подряд еще несколько спектаклей в ЦТКА. Из них наиболее памятной  для  меня  осталась  пьеса  «На  той  стороне»  с  участием  тоже  тогда  известных
актеров, Майорова и Пастуховой (а вот имя автора, увы, забыл). Сюжет этой пьесы о том, как
 
                Эскиз фасада ЦТКА с театральной программки.

двое советских разведчиков, он и она, внедрившись в среду русских эмигрантов, обосновавшихся в Манчжурии, собирали сведения о готовящемся вторжении японских войск, с участием эмигрантских сил, на территорию молодой Советской Республики. Спектакль, помню, пользовался повышенным вниманием.
Чтобы не сложилось впечатление, что в те годы я сознательно посещал только те театры, в которых ставились спектакли, в основном, оперных и драматических классиков, -признаюсь, что в этом, в первую очередь, «повинны» мои родители, а точнее, мама, за что я, конечно же, ей чрезвычайно благодарен. Однако ко времени окончания школы я успел побывать на нескольких постановках и театра Оперетты. Но прежде, чем я подробней остановлюсь на этом полюбившемся мне виде искусства, позволю себе упомянуть ещё об одном моём посещении драматического театра, МХАТа, причем, вместе со всем нашим 9-тым «А» классом.
В те дни (а было это осенью 1949 года) в школьной программе мы завершали тему о творчестве Алексея Максимовича Горького и, вполне логично, наши учителя решили устроить нам культпоход для просмотра  его знаменитой пьесы «На дне». В спектакле, естественно, были заняты лучшие силы театра: Ершов - «Сатин», Грибов - «Лука», Качалов  - «Барон» и другие (ибо всех, кто играл в тот день, уже не помню). Зато отлично помню, какое огромное впечатление произвел на меня спектакль. Признаюсь, что до него я с трудом читал пьесы Горького (да, именно пьесы, в отличие от всей остальной его прозы). С трудом я ухватывал в них только то, что, как мне казалось, достаточно для ответа на уроке литературы. И как же потом, после того, что увидел и внял тогда во МХАТе,  я досадовал, что столь поверхностно отнёсся к их прочтению!
Уходил я из театра под большим впечатлением, хотя во время первого антракта всех находившихся в зрительном зале, конечно же, и меня в том числе, очень развеселило неожиданное поведение одной молодой зрительницы, возможно, тоже школьницы и даже нашей соседки из школы №284. Видимо, в самом начале антракта она вышла из своего ряда и направилась к оркестровой яме. Постояв возле неё пару минут, она повернулась и тут же, с криком «Хомич! Хомич!», побежала по центральному проходу к выходу в фойе.
Как потом выяснилось, на этом же спектакле присутствовала вся футбольная команда московского «Динамо», которую, полагаю, руководство клуба решило таким образом  приобщать к искусству, а заодно поощрить за успешное выступление в сезоне 1949 года. К слову сказать, и было за что! Динамовцы провели оба круга без значительных потерь очков, проиграв три матча, единожды сыграв вничью и забив за сезон 104 мяча (рекорд, который никто из наших команд до сих пор не побил)! В числе присутствующих футболистов, естественно, был и Алексей Хомич, вратарь команды, получивший, можно сказать, всенародное признание после успешной поездки динамовцев в ноябре 1945 года в Великобританию, о чём я уже упоминал. Восхищенные исключительной реакцией и прыгучестью Хомича, британские болельщики нарекли его тогда «Тигром». Своё высокое реноме замечательного вратаря Алексей Петрович долго держал и в нашей стране. Поэтому не удивительно, что одна из его молодых поклонниц, неожиданно увидав его в театре, выразила свой восторг, с которым поспешила поделиться со своими одноклассницами...

Предвижу, что кто-то меня упрекнет: мол, опять он про свой любимый футбол! На что я бы ответил, перефразировав фразу одного из героев прекрасного кинофильма Михаила Казакова «Покровские ворота»: «Заметьте! Не я кричал «Хомич! Хомич!» в театре!». А если говорить серьёзно, замечу, что футбол и в те годы, и теперь является одним из любимейших видов спорта (если не любимейшим!) у миллионов людей всего Мира. Только, по моему, в наше время он был не только соревнованием спортсменов, но и спортивным праздником для всех его любителей! Зато теперь он, в большей степени, становится похожим на сражение гладиаторов, на кону которого, в отличие от древних времён, стоит не жизнь, а непомерно большие деньги. И где, порой, как и в древние времена, обезумевшие и жаждущие «крови» зрители, - своими хоровыми «кричалками», неистовым шумом труб и барабанов, наконец, огнем  и дымом петард, - гонят на смертный бой футбольных «гладиаторов», не щадящих ни себя, ни соперников!

...Возвращаясь к воспоминаниям о моём отношении к оперетте, справедливости ради, хочу отметить, что первые рекомендации посетить спектакли московского театра Оперетты я получил всё же от мамы. Естественно, она в первую очередь рекомендовала посмотреть и послушать опять классику в этом виде музыкально-комического жанра, к которой безапелляционно относила «Сильву» композитора Имре Кальмана. Эту оперетту мама слушала ещё в довоенные годы и потому не преминула  воспользоваться возможностью обратиться к ней повторно и послушать её ещё раз, но уже в гораздо более высоком исполнении московских артистов.
Кстати, по репликам взрослых, я понял, что московская оперетта считалась тогда (а может быть и сейчас) одной из лучших в Союзе. Правда, некоторые и, в их числе, мой папа,  отдавали предпочтение свердловской, с участием артистов которой была осуществлена первая экранизация «Сильвы». Фильм этот, кстати, тоже, и с большим успехом в ту пору, демонстрировался на экранах московских кинотеатров. Успеху этому, в не малой степени, способствовало участие в этом фильме-оперетте известных артистов кино, и в первую очередь Сергея Мартинсона, исполнявшего роль Бонни. Роль и партию Сильвы исполняла заслуженная уже к тому времени артистка республики Смирнова-Немирович. Так что, посмотрев этот фильм, я шёл на театральную «Сильву», будучи весьма подготовленным и мог напеть несколько куплетов из её ведущих  музыкальных партий. В частности, «Красотки, красотки, красотки кабаре...» и «Без женщин жить нельзя на свете...». А наедине, когда меня никто не слышал, даже пытался исполнить их в полный голос.
Должен отметить, что главный музыкальный эпизод из этой оперетты, дуэт Сильвы и Эдвина «Помнишь ли ты…», весьма популярный у слушателей, в то время часто звучал на радио в исполнении ведущих артистов московского театра, Лебедевой и Качалова (естественно, однофамильца Народного артиста СССР, уже упомянутого мной Василия Ивановича Качалова). Я же впервые слушал его в их исполнении на первом праздничном вечере, который устраивал Гипромез с приглашением артистов Мосэстрады, в актовом зале Гознака, куда были допущены и мы, дети сотрудников института, но только старших по возрасту.
К слову сказать, на этом концерте, который вёл знаменитый тогда исполнитель сатирических фельетонов Ардова артист Владимир Хенкин, помимо Лебедевой и Качалова, выступала солистка театра Станиславского и Немировича-Данченко Гелена Великанова, исполнявшая арию Периколы («Какой обед нам подавали! Каким вином нас угощали!..») из одноименной оперы Оффенбаха, а также песню Пепиты («Да, я всегда была Пепита-Дьяволо...») из оперетты Исаака Дунаевского «Вольный ветер». Кроме названных, в том концерте принимали участие известные «степисты» (а проще - чечёточники) братья Гусаковы, запечатленные впоследствии в комедии Э.Рязанова «Карнавальная ночь», а также исполнительница оригинального жанра Марта Цифринович со своей «говорящей» куклой, за которую говорила, точнее, чревовещала сама артистка, не раскрывая, как казалось зрителям,  своего рта!
Возвращаясь к «Сильве», отмечу, что в том спектакле, который я смотрел и слушал, вместо Лебедевой и Качалова, ведущие партии исполняли молодые артисты, Вермель и Рубан. Но это нисколько не отразилось на моём восприятии знаменитой оперетты. Я получил большое удовольствие! Во-первых, голоса молодых исполнителей были, как мне казалось, ничуть не хуже голосов примадонн. А во-вторых, меня очень веселил исполнитель роли Бонни артист Аникеев. Высокий, худощавый и, в то же время, пластичный, он покорил меня  своими смешными репликами и чрезвычайно подвижными ногами, вытворявшими  немыслимые па!
После «Сильвы» я ещё несколько раз смотрел оперетты полюбившегося мне театра. В то время он находился на площади Маяковского, рядом с концертным залом имени П.И.Чайковского, в том здании, которое теперь занимает театр Сатиры. Конечно же, я посещал театр Оперетты не один. Чаще всего меня сопровождали мои друзья из Гипромеза. Иногда я был там вместе с родителями, а раза два я сопровождал на спектакли своих тётю Варю и дядю Петю, приезжавших к нам погостить из Ужгорода. С тётей Варей и в сопровождении мамы мы смотрели «Марицу», в которой, в роли Пенижека, выступал незабываемый Григорий Ярон, на всю жизнь покоривший сердце моей тётушки, да и не только её!
С дядей Петей я смотрел и слушал, причём, по его милости, дважды (сперва без него, потом с ним) оперетту Н.Стрельникова «Холопка», когда он один приезжал в Москву в командировку и очень хотел посетить этот театр  еще раз. А поскольку родители мои были чем-то заняты, а одному ему не хотелось идти, он уговорил меня. По той же причине и под тем же предлогом один раз он затащил меня и в театр «Ромэн». В нём мы смотрели «Живой труп», где дядю до слез растрогала песня «Ой, да не вечерняя...», которую, по просьбе Протасова, исполнял цыганский хор и которую, спустя много лет, с таким же волнением слушал я.
Однако за эти непредвиденные выходы в театры я не был на дядю в обиде. Даже мысленно был благодарен ему, т. к. после повторного просмотра «Холопки» я окончательно запомнил песню Никиты «Эй, гусар!..». Видимо, похвалы в мой адрес за мой гусарский карнавальный костюм в пионерлагере вскружили мне голову. И впоследствии, как-то на одной из наших вечеринок, в компании моих друзей-гипромезовцев я, после двух-трёх рюмок сухого вина, что придало мне смелости, изо всей мочи, мягко выражаясь, запел: «Эй, гусар! Эй гусар! Пей вино из полных чар! И-и пе-е-сню-ю по-о-о-ой!». Не помню, какое впечатление осталось тогда у моих друзей от моего пения, но мне самому понравилось. И вообще, как мне казалось, я был тогда «в голосе».
Но о вечеринках - потом. А пока ещё немного о «Холопке». В обоих случаях моего присутствия на этом спектакле ведущую вокальную партию (и роль, естественно) исполняла заслуженная актриса Регина Лазарева. Когда я поведал об этом маме, она с ужасом произнесла: «Как? Она ещё выступает? Ведь когда я была совсем ещё молодой, её фотография уже красовалась на нотах!». Я вспомнил, что Лазарева в спектаклях не слишком резво перемещалась по сцене, но голос у неё, как мне казалось тогда, звучал великолепно…

 Вообще, когда я теперь вспоминаю, в то время на сценах, практически, всех театров, в которых я тогда побывал, доминировали, весьма, возрастные актёры. Возможно, это были отголоски прошедшей войны, отнявшей много молодёжи. А, с другой стороны, как мне кажется, это извечная проблема смены поколений. Трудно, особенно прославившимся артистам, заставить себя, как говорится, вовремя уйти и уступить свои позиции молодёжи. И теперь мы видим, как крепко держатся за свой престиж премьеры и примадонны.

…Перед завершением воспоминаний о моих похождениях в театр Оперетты, хочу  назвать ещё два его спектакля, которые мне удалось посмотреть в школьные годы. Уже перед окончанием школы я смотрел и слушал, пожалуй, самую впечатляющую постановку театра Оперетты, «Летучая мышь»! И хотя исполнители главных ролей мне уже были хорошо известны, на авансцену передо мной впервые выступил балет театра, который, по признанию авторитетных для меня людей, был лучшим среди балетных трупп этого жанра. И конечно же - музыка Иогана Штрауса, которая с детских лет, можно сказать, запала в мою, тогда ещё не заполненную душу, после того, как я увидел и услышал «Большой вальс»!
В дополнение к сказанному не могу не вспомнить от души веселившего меня в третьем акте артиста В.Володина, исполнявшего в спектакле роль дежурного по тюрьме. Уже одно его имя, которое я прочитал в программке перед началом действия, вселило в меня надежду, что я не зря пришел на этот спектакль. Ведь Владимир Володин к тому времени был известен мне как комедийный актёр еще с довоенных лет, когда я от души хохотал над перипетиями героев кинокомедий «Волка - Волга» и «Светлый путь», в которых он снимался вместе с популярными уже в то время актерами, Любовью Орловой, Игорем Ильинским, Евгением Самойловым! К тому же, до моего похода на «Летучую мышь» я уже успел посмотреть и «Первую перчатку» с его участием в главной роли. А это, как я уже отмечал, - один из лучших фильмов нашего советского прошлого!
Правда, когда начался спектакль, я настолько увлёкся его впечатляющим ходом, что к третьему акту позабыл, что в нём принимает участие и Володин. Настолько меня захватили сюжет, игра и голоса актёров, а главное музыка, в которой я особенно выделял вступительный вальс ко второму акту и его канву, сопровождавшую весь спектакль. Как уже упоминал ранее, после этого я даже пытался разучить этот вальс на фортепиано во время занятий с  Александрой Юльевной. Но меня тогда хватило лишь на вступление.
Но в третьем акте «Летучей мыши» Володин всё же напомнил мне о себе, появившись в упомянутой выше роли. Он очень смешил меня, изображая подвыпившего, а потому сетующего на то, что каждый раз во время его дежурства заключенные «почему-то раскачивают тюрьму».
Второй спектакль из тех двух, которыми я решил завершить свой экскурс в оперетту, назывался «Морской узел». О нём я помню только то, что он - на военно-морскую тему и что в нём впервые прозвучал вальс «В парке старинном...», который потом неоднократно передавали по радио в исполнении Владимира Бунчикова, что позволило мне его хорошо запомнить и  включить в свой «репертуар».
Из моих хождений по театрам Москвы в конце 40-вых - начале 50-тых годов прошлого столетия хочу упомянуть и о театре Сатиры, который, кстати, тогда также находился на площади Маяковского, в скромном здании, где после его переезда в помещение театра Опереты, первоначально обосновался молодёжный «Современник» с Олегом Ефремовым во главе. В нём я смотрел спектакли «Вас вызывает Таймыр» и «Безумный день». Последний я смотрел вместе с Борей Морозовым и Мишей Позиным.
Пребывая после спектакля в весёлом настроении от развеселившей нас постановки с участием артиста Поля,  мы решили, как всегда, прогуляться по улице Горького. Улица Горького для нас, жителей периферии Москвы, и, в первую очередь, для молодёжи, была притягательным местом. На ней, как нам казалось, находилось самое лучшее кафе, около входа в которое по вечерам, почти, всегда толпись желающие попасть в него. Отстояв с полчасика, самые терпеливые затем сполна отводили душу. Сидя за круглыми столиками, они смаковали шарики крем-брюле, поданные в мельхиоровых пиалах, неторопливо запивая  их сельтерской.
Всё это мы сами, небольшой компанией, проделывали не раз, чаще всего в августе или в сентябре в начальный период учебного года завершающих школьных и начальных студенческих лет. Удовлетворённые, даже не столько самим мороженым, сколько процессом его смакования, мы позволяли себе затем пройтись по «Бродвею», как величали улицу Горького остряки. Показать себя и поглядеть на других. Посмеяться во время прогулки над малолетками, обычно шнырявшими в толпе дефилирующих взрослых, а иногда пристраивавшимися за спиной какой-либо колоритной особы мужского пола и растянувшейся змейкой шагавшими за ним до тех пор, пока особа не обнаружит за собой волочащийся необычный шлейф. Наконец, полюбоваться миловидными девушками, а при удобном случае, и познакомиться с ними…
Здесь позволю себе опять взять паузу, чтобы вспомнить один смешной эпизод, приключившийся с нами, а именно со мной, Мишей Позиным и Борей Морозовым, во время одной из наших таких прогулок. Это был именно тот случай, когда, увлечённые красотой и внешним благородством, как нам показалось, трёх девиц, мы, подавив в себе условности приличия, вознамерились познакомиться с представительницами прекрасного пола. Не помню, кто из нас тогда (кажется, это был Боря), остановив, с извинениями, девушек, деликатно сделал им это предложение. В ответ мы услышали вполне ожидаемое: «Мы не знакомимся на улице с неизвестными нам людьми». Повторив свои извинения, смущённые и несколько обескураженные, мы отступили, но всё же продолжали следовать за нашими «избранницами» на почтительном от них расстоянии.
          Спустя некоторое время мы пришли в себя и, поразмыслив (нам показалось, что во взгляде у девушек к нам не проглядывалось откровенного предубеждения), решили повторить нашу попытку, тем более, что на девушек стали обращать внимание не очень деликатные парни. Однако, пока мы продирались сквозь толпы идущих нам навстречу людей, девушки, неожиданно для нас, свернули в Козицкий переулок. Мы ускорили свой шаг и вскоре достигли угла переулка. Но, свернув в него, мы увидели, как нам показалось, что девушки заскочили в подъезд дома, находившегося в метрах ста от улицы Горького напротив бокового входа в Елисеевский магазин. Мы бросились бежать, не осознав ещё своих дальнейших действий. Но в этот момент Миша вскрикнул: «Ой, братцы, я, кажется, подвернул ногу!». Не мешкая, мы с Борей с двух сторон подхватили Мишу и потащили его к поглотившему девиц дому.
Добравшись до запеленгованного подъезда, мы решили посовещаться, что делать дальше. Решение, что нужно обойти хотя бы несколько квартир, нами было принято однозначно: расчёт был на то, что нам повезёт и дверь одной из квартир откроет кто-либо из «наших» девиц. Труднее было выбрать предлог, с которым мы должны были обращаться к жильцам в случае появления не тех, кого мы ищем. Испробовав на двух первых квартирах поочерёдно проверку работы телефона и газовых плит и не получив при этом согласия жильцов открыть дверь, мы с Борей (пострадавший Миша дожидался нас у входа в подъезд) решили действовать напрямую. Тем более что слово «Мосгаз», с которым мы обращались в одну из квартир, могло привести нас к печальным последствиям, ибо ходили слухи, что в Москве под этим «псевдонимом» орудовал один жестокий грабитель (правда, честно говоря, я не уверен, что именно в это же время).
Не изучив ещё основ «Теории вероятностей», мы с Борей подсознательно прибегли к одному из её методов, а именно, решили, после ответа жильцов на наш стук (или звонок) в дверь, просто спрашивать: «А Таня дома?». «Таня», потому что, по нашему разумению, это имя было наиболее распространённым. К нашему огорчению, из-за дверей нескольких квартир на наш вопрос следовал ответ, что «никакой Тани у нас нет». И лишь одну дверь нам открыла доброжелательная старушка. Поинтересовавшись, что нам от Тани нужно, и получив в ответ наше приглашение Тане выйти с нами на прогулку, старушка с усмешкой ответила: «Ну, я Таня, Татьяна Ивановна, - добавила она, уже улыбнувшись. – Что? Не подхожу? Ну, тогда погуляйте без меня». В ответ, мы с Борей, смущённо хихикнули и спустились «наутёк» вниз по лестнице. Внизу, с хохотом, нас встретил Миша, который слышал наш последний диалог. В ответ мы с Борей, подхватив его подмышки, потащили на ближайшую остановку 17-го трамвая, которая находилась на пересечении Пушкинской площади с улицей Горького.
В ожидании трамвая, мы, уже все вместе, с хохотом вспоминали подробности нашего променада. А когда подошёл трамвай, не переставая смеяться, ткнулись лбами в середину вагона, где находились двери, через которые обычно происходила посадка пассажиров. Но в подошедшем трамвае их не оказалось, точнее, они, видимо, после ремонта были заварены. От такого «сюрприза» мы разразились хохотом с новой силой и пока мы приходили в себя, вожатый закрыл передние и задние двери и наш трамвай уехал, оставив нас дожидаться следующего.       
…Смех вообще в том нашем возрасте был, понятно, не редкостью. И, примечая это, я невольно вспомнил о том, что в ту пору, с трудом, но нам всё же удалось побывать в кукольном театре Сергея Владимировича Образцова, где мы смотрели, пожалуй, лучшее его представление, «Необыкновенный концерт». Сподобились побывать и на одном из спектаклей Театра миниатюр, руководителем и исполнителем главных ролей которого был Аркадий Исакович Райкин! Полагаю, здесь комментарии излишни.
Последним, о чём хотелось бы упомянуть в разделе моих посещений театров Москвы, это концерт джаз-оркестра Леонида Осиповича Утёсова в ЦДКЖ (Центральном Доме Культуры Железнодорожников), в котором, практически, всегда он выступал, когда был проездом в Москве (в ту пору он, как и Райкин, жил в Ленинграде). Помню, что на этом концерте я был с Женей Степанским, мама которого и достала нам на него билеты. На нём я воочию увидел и услышал Утёсова, которого знал и слышал до этого лишь по довоенным пластинкам и, конечно же, в кинокомедии «Весёлые ребята».
Но в том концерте, на котором мы присутствовали, доминировали песни, связанные с недавно оконченной войной. «Память о друге», «Дунайские волны», «Шел старик из-за Дуная», «Мишка-одессит», «Случайный вальс», «Дорога на Запад», «Ласточка-касаточка» и другие, которые Утёсов все же разбавлял несколькими своими старыми и новыми шлягерами, как то «Теплоход», «Ах, Одесса моя...», «Песня старого извозчика». А в заключение, вместе со своей дочерью, Эдит Утёсовой, впервые в Москве исполнил прощальную песню «Дорогие мои, москвичи». В общем, мы с Женькой остались довольны. И, в первую очередь, оттого, что воочию увидели наших кумиров, легендарных мастеров оркестра Утёсова, примеченных нами еще в «Веселых ребятах»: саксофониста Аркадия Котлярского, кларнетиста Рывчуна, ударника Николая Самошникова и других...

          Мое приобщение к культуре в первые годы нашего пребывания в Москве логично было бы завершить воспоминаниями о музеях и многих других объектах культуры, которые мне удалось посетить за это время. Но, полагаю, тем, кто будет читать мои воспоминания, это покажется тривиальным. Ибо, вряд ли найдётся кто-либо из них, кто хоть раз, да не побывал, к примеру, в Третьяковке или в Пушкинском музее и не унёс бы оттуда те же впечатления, что и я. Хотя у меня, бывшего провинциала, их, наверное, было больше!
Последнее заключение, полагаю, даёт мне основание перейти к следующей теме.

                О праздничных вечерах и вечеринках

Должен отметить, что моё знакомство с театральным репертуаром за этот период совпало с проведением в театрах праздничных вечеров, которые, по договорам с их администраторами, устраивал Гипромез для своих сотрудников. В памяти остался один из них, который проходил в театре имени Ленинского Комсомола. В программу вечера входил просмотр спектакля «Так и будет» (если не изменяет память, по пьесе К.Симонова), после которого были буфет и танцы. Танцы весь вечер сопровождал небольшой джаз-оркестр, на подобие американского Дикси-Ленда, который  исполнял мелодии популярных в то время танго и фокстротов, а также блюзов и «шейков» из замечательного американского фильма-ревю «Серенада солнечной долины». Этот фильм, о котором я уже неоднократно упоминал выше, насыщен прекрасными произведениями джазовой музыки, исполняемой оркестром легендарного Глена Миллера. И поэтому, когда в фойе театра, отведенном под танцы, неожиданно зазвучали мелодии, как сказали бы теперь, таких хитов как «Мун лайт серенейд», «Ин де муд», «Чатаногу Чу-Чу», все танцующие, без исключения, зааплодировали.
Трудно передать, как все мы, «великовозрастные» дети служащих Гипромеза, особенно лица мужского пола, были счастливы оттого, что нам позволили присутствовать на том праздничном вечере, где мы, на равных со взрослыми, могли посидеть в буфете за столиком, выпить по бокалу «крюшона» и закусить бутербродом с паюсной икрой или пирожным на выбор. А после этого - ещё и потанцевать с какой-нибудь молоденькой сотрудницей института, ну или с кем-нибудь из наших присутствовавших на вечере гипромезовских подруг.
Помню, с каким возбужденным настроением  мы покидали театр и весёлой гурьбой, не дожидаясь гипромезовского автобуса (который, естественно, не мог вместить всех желающих поскорее добраться домой), шли аж до Трубной площади, где позволили себе сесть на трамвай.
В памяти остался еще один вечер, который устраивал Гипромез, но уже под вывеской «вечера отдыха». Он проходил в клубе Министерства машиностроения, размещавшегося на улице Кирова, недалеко от угла, на котором заканчивался Сретенский бульвар.  Организация  этого вечера также предусматривала два отделения.
В первом проходил концерт, который вёл, в качестве конферансье, артист Мосэстрады Геннадий Дудник, запомнившийся мне своими пародиями на многих известных тогда артистов кино. В концерте принимал участие и уже упоминавшийся мною вокальный дуэт Людмилы Лядовой и Нины Пантелеевой, исполнивших несколько своих (Лядовой) и других авторов популярные в то время песни. В числе обративших на себя внимание была и молодая певица Нина Дорда, которая исполнила две «запрещённые», как теперь говорят, песенки: «Черный кот» композитора Саульского и «Мой Вася» (автора не помню). В завершении первого отделения всех рассмешил один из известнейших наших артистов кино и театра Иван Любезнов, который, после прочтения двух басен Сергея Михалкова, изобразил комичную сценку «Случай в старой школе»!
Во втором отделении «вечера отдыха» всех ждал большой сюрприз, а именно показ фильма Чарли Чаплина «Золотая лихорадка»! Как раз незадолго до этого в журнале «Советский экран» было обнародовано решение авторитетного международного жюри о том, что этот фильм признан лучшим в мире за всю историю кинематографии! Кстати, вторым фильмом  этим же жюри был назван «Броненосец Потемкин» Сергея Эйзенштейна!
Понятно, что посещение праздничных вечеров и вечеров отдыха, организовываемых Гипромезом, не могло в полной мере удовлетворить нас, взрослеющих отпрысков.
С тех пор, как нам, тогда уже 16-ти...18-тилетним парням, разрешили посещать праздничные гипромезовские вечера, наши родители уже не возражали против наших молодежных вечеринок и употребления на них легких сухих вин, естественно, за предваряющим танцы столом и в ограниченном объёме. А поскольку эти вечеринки проходили в квартире одного из нас (как правило, это были квартиры «дворянского гнезда» на Сретенском бульваре), то и под ненавязчивым наблюдением одного из родителей хозяина квартиры.
Что касается «стола», то в насыщении его закуской, как правило, участвовали родители, доверяя нам самим только покупку в магазине традиционных продуктов и хлеба. Вино, разливное, мы покупали сами, в основном, в магазине молдавских вин, который ютился тогда на первом этаже двухэтажного домика, находившегося на противоположной от Ржевского вокзала стороне, на углу ведущего к церкви проезда, после которого начиналась  1-я Мещанская улица. Это вино продавец наливал нам в бидончик с крышкой или в обнаруженную в чьём-то хозяйстве большую бутылку, именуемую в народе «четвертью». В случае большого числа приглашенных на вечеринку молодых людей количество закупаемого вина удваивалось. И тогда проблема доставки его к столу, и без того не простая, усложнялась. Ведь везти разливное вино в троллейбусе, особенно тогда, когда оно «булькает» в бидоне, не так-то просто. Но нам каким-то образом это всегда удавалось...
 Однажды вместе с вином и частью продуктов мы везли ещё и патефон с пластинками, так как в тот раз у хозяина квартиры средств воспроизведения музыки не было. Помнится, это было в ноябрьские праздники. Было прохладно, темно и скользко. А поскольку вино мы, «гознаковские», должны были купить по дороге, то на помощь нам к Ржевской площади прибыли «сретенские». После «отоваривания» (термин военных лет) вином, мы всей компанией и с «багажом» в начале 1-ой Мещанской ввалились в троллейбус. Естественно, в преддверии вечеринки все находились в весёлом и возбуждённом состоянии. И кому-то пришло в голову завести по дороге патефон. Помню, тогда все мы сидели в самом конце салона троллейбуса и  уже немногочисленные к тому времени пассажиры не обратили на нас особого внимания. Но когда из наших «краев» зазвучала музыка, все, улыбаясь, стали оборачиваться в нашу сторону. Зато кондуктор пригрозила, что высадит нас, если мы не прекратим «хулиганить». Однако пассажиры стали защищать нас, увещевая кондуктора, что, мол, никакие «они (т.е. мы) не хулиганы, а просто весёлая молодежь» и «вообще сегодня праздник».
Правда, вскоре мы, по собственной инициативе, вынуждены были прекратить наше «музицирование», т. к. от тряски троллейбуса, ввиду образовавшихся на шоссе ледяных кочек, головка патефона стала подпрыгивать, что грозило порчей пластинок звукоснимающей иглой. Ехать нам, к тому времени, оставалось не долго. И когда троллейбус подъехал к остановке «Сретенские ворота», мы, поздравив всех остававшихся в нём пассажиров, а заодно и кондуктора, с праздником, вывалились гурьбой через входную, заднюю, дверь на улицу, чуть не забыв «дипломат» с пластинками.
К дому, где нас уже, видимо, заждались родители «хозяина» и приглашенные «дамы»,  мы шли по бульвару, на котором приличным слоем лежал рано выпавший снег. Шли, громко  перебивая друг друга песнями. И когда до дома оставалось уже несколько шагов, я вдруг запел одну из популярных тогда лирических песен. «Сядь со мною рядом, рассказать мне надо...» - так, помнится, начинался первый её куплет. Но на первой же фразе я вдруг поскользнулся и плюхнулся попой на снег, описав, при этом, дугу рукой, в которой, в авоське, я держал «четверть» с вином. На миг все мои товарищи застыли в немом ожидании чего-то ужасного. Я же, посидев несколько секунд без движения и поняв, что никто рядом со мной не собирается садиться, медленно потянул на себя авоську, в которой находилась … целёхонькая бутыль с драгоценным напитком. Хоть и не толстый, но всё же слой снега помог избежать мне суровой кары. Помню, что кто-то из ребят, наклонившись ко мне и отбирая у меня драгоценную ношу, серьёзным тоном сказал: «В следующий раз, когда будешь нести бутылку с вином, пожалуйста,  не пой эту песню!».
...После того, как все проживавшие в Гознаке в начале 1950-тых годов получили нормальные квартиры (сперва в двух домах по соседству с калибровскими, а в 1954 году - на Проспекте Мира), наши праздничные вечеринки, иногда даже вместе с родителями, проводились у всех по очереди. Но всё же чаще - на Сретенке. Думаю, главным образом, по причине более комфортных условий, в которых проживали обитатели «дворянского гнезда», что позволяло родителям находиться в изоляции от веселившихся отроков. Тем более, что с момента нашего переезда «на новые квартиры» и поступления в вузы расширился круг наших друзей и, что особенно важно, лиц прекрасного пола.
Последнее обстоятельство, помимо приятного общения, накладывало на нас, «кавалеров», ряд обязательств, из которых наиболее интригующими и, в то же время, сопряженными с определенными трудностями, были проводы «дам» после вечеринок. Особенно, если эти вечеринки затягивались допоздна, а «дамы» проживали на почтительном расстоянии от места их проведения. Естественно, что на проводы могли рассчитывать, в первую очередь, те «дамы», которые на праздничном вечере (или ещё до него) являлись предметом обожания их «кавалеров».
Помнится, таких проводов за всю мою холостяцкую жизнь накопилось не так уж много. И некоторые из них с моей стороны носили чисто джентльменский характер, когда я брал на себя обязанности (нередко по просьбе хозяина) проводить девушку, увы, не пользовавшуюся особым вниманием на вечере. Не пользовавшуюся, но остававшуюся до его окончания с надеждой на то, что кто-либо из присутствующих парней все-таки пригласит её на танец. И чаще всего таковым оказывался я, после чего мне, сердобольному интеллигенту, ничего другого не оставалось, как провожать её домой. 
             
               
   Мальчишник с «подкидным» на десерт. Слева направо:            На вечеринке с Жанной, Люсей и Ниной.
   Гена Павлов, Миша Позин, Женя Вихрев и я.                («Кого же сегодня провожать ?»)
               
 Как правило, для меня эти проводы не доставляли особых хлопот. В том смысле, что я успевал их осуществить до закрытия метро или до последнего троллейбуса. Но несколько раз, помнится, я этого вовремя сделать не смог. В этих случаях (особенно, когда у меня к провожаемой был повышенный интерес) приходилось прибегать к услугам такси, что студенту, а тем более старшекласснику, далеко не всегда было по карману. Несколько раз по этой причине мне приходилось, после проводов девицы, топать домой пешком по ночной, почти безлюдной Москве. И если в большинстве случаев мне удавалось это сделать приблизительно за час или чуть больше, то однажды пришлось затратить на свой ночной поход, причём, через всю Москву, часа два с половиной, а то и три...
Мне не очень запомнились подробности этого моего «променада». Тем не менее, помню, что его отправной точкой были окрестности станции метро «Автозаводская». Помню также, что с той вечеринки, проходившей на майские праздники, мы расходились в первом часу и я решил, как иногда бывало, щегольнуть перед понравившейся мне девушкой и отвезти её на такси. Я, естественно, рассчитывал на то, что после проводов её успею заскочить в метро до его закрытия. Однако, дом девушки (её звали Наза по настоянию её папы, бывшего главного инженера Нижегородского Автомобильного ЗАвода) находился на весьма отдаленном расстоянии от «Автозаводской», из-за чего я и оказался в поздний час перед закрытыми дверями вестибюля станции метро и, практически, без гроша в кармане. К тому же, я не обнаружил ни в одном своём кармане монетки, позволявшей мне воспользоваться телефоном-автоматом. В этом положении я больше всего переживал за маму, т. к. знал, что она не заснёт до моего возвращения.
К моему огорчению, я не смог, хоть немного, воспользоваться помощью троллейбусов, идущих в парк. Во-первых, они редко мне попадались, а во-вторых, даже те, немногие, которые я видел, шли в ненужную мне сторону. Помнится, я долго плутал, пока не вышел на Велозаводскую улицу. Пройдя по ней большое расстояние, а далее по Симоновскому валу и улице Большие Каменьщики, я очутился на Таганке. Оттуда, полагая, что по Садовому кольцу я сделаю большой круг, двинулся по улицам Радищевской и Солянке, через Лубянский проезд, к площади Дзержинского (ныне Лубянской). Перейдя её, я вышел на улицу Дзержинского (ныне Большая Лубянка), которая предшествовала уже ставшей мне почти родной Сретенке. Я уже прикидывал, за сколько минут, 40 или 50, я доберусь теперь до дома, как вдруг у рыбного магазина (был тогда такой напротив церкви Владимирской иконы Божьей Матери) из соседнего двора выскочили разом человек двадцать молодых парней в белых рубашках и сходу, без крика и ругани, попарно, стали мутузить друг друга кулаками. Я, прислонившись к стене магазина и не решаясь двинуться, робко взирал на это неожиданно возникшее передо мной побоище. Оно, как мне тогда показалось, длилось не более 2-х...3-х минут, после чего все дерущиеся, как по команде, прекратили драку и, не удостоив меня даже взглядом, также как появились, мгновенно скрылись в том же дворе. Я при этом не слышал никаких сигналов, которые бы могли разогнать дерущихся: ни окриков милиции, ни свистка дворника, ни традиционного в таких случаях крика «Атас!» товарищей по драке.
Для меня эта мимолётная схватка между местными «Монтекки и Капулетти» до сих пор осталась загадкой. Тем более, что за все мои «путешествия» по ночной Москве мне ни разу не приходилось встречаться не только с подобным, но даже с субъектами, представлявшими для меня какую-то угрозу. Возможно, мне повезло. А тогда, не задумываясь об этом, я быстро зашагал дальше, несколько раз озираясь назад.
 Добравшись до площади Ржевского (Рижского) вокзала, я вдруг увидел трамвай, с закреплённым на нём небольшим подъёмным краном. Трамвай тянул за собой вагон с открытой платформой, на которой, помимо лежащих на ней крупных деталей и инструмента, видимо, предназначенных для проведения ремонтных работ, сидели трое или четверо людей в рабочей робе. Трамвай с прицепом медленно двигался в сторону Крестовского путепровода и я, не мешкая, кинулся за ним. Догнав эту кавалькаду, я на ходу вскочил на подножку вагона, на котором сидели рабочие, и после этого спросил: «Не подвезёте?» В ответ, со смехом, ответила находившаяся в их числе женщина: «А! Студент! Долго же ты гулял! Ну, садись. Только костюмчик свой не испачкай».
На «Маломосковской» я, поблагодарив добрых людей, на ходу соскочил с подножки уходящего дальше трамвайного поезда и сразу увидел стоявшую у подъезда маму. Кажется, было уже более трёх часов ночи (или утра?).
Тогда я мысленно поклялся больше никогда так не травмировать маму, которая столько пережила за годы войны и, в частности, оккупации в стремлении сохранить мне жизнь. И, понимая её тревогу и мысль потерять сына, когда все тяжёлые годы остались позади, я старался в подобных случаях любым способом давать о себе знать. Даже тогда, когда, уже учась в институте, я выезжал на практику в другие города. Да и потом, когда уже работал и ездил в командировки. Ведь, по сути, она дважды подарила мне жизнь!
…Упомянув о праздничных вечерах и вечеринках, полагаю, хоть кратко, надо поведать о том, что в праздничные дни Первомая и Октября им предшествовало. Я имею ввиду - праздничные демонстрации.

                Праздничные демонстрации

В своих воспоминаниях «Прерванное детство» я довольно подробно описывал Первомайскую демонстрацию, на которой в возрасте 8-ми…9-ти лет я впервые в своей жизни принимал участие вместе со взрослыми в праздничном шествии. Это событие, как мне помнится, произвело на меня огромное впечатление, которое я сохранил на всю свою жизнь. Видимо, поэтому я всегда с радостью принимал приглашения на демонстрации. В них за мою жизнь, уже, в основном, послевоенную, я участвовал, практически во всех, которые проходили до, а спустя несколько лет, и после распада Советского Союза, вплоть до 7-го ноября 2012 года включительно.
В первые послевоенные годы, как я помню, демонстрации и 1-го Мая, и 7-го ноября проходили без временных ограничений. Уже в 11.45, сразу после военного парада, на Красную площадь вступали головные колонны демонстрантов 15-ти или 16-ти районов Москвы. В праздничных колоннах принимали участие представители, практически, всех предприятий, организаций и учебных заведений столицы. Поэтому шествие через Красную площадь праздничных колон завершалось только в 16…17 часов. А их построение, в зависимости от отдалённости той или иной организации, начиналось с 8-ми…9-ти часов утра. Если не ошибаюсь, колонна Гипромеза начинала своё движение в центр в 10 часов.
В конце сороковых я предпочитал ходить вместе с гипромезовцами, к тому же, в состав школьной колонны, наряду с учителями, приглашали только старшеклассников.  Позднее, учась уже в 9-том и 10-том классах, я стал подключаться к моим товарищам по школе (см. фото на стр.35). Ввиду малочисленности школьной группы, она примыкала к колонне завода «Калибр». В процессе движения общей колонны нашего района я навещал периодически гипромезовцев, стараясь не потерять связь с шедшим среди них папой. Но на подходе к Красной площади я уже не отрывался от него, т.к. обычно после демонстрации мы направлялись с ним на Арбат, к дяде Мише, где ждал нас праздничный обед вместе с его семейством и подоспевшей к ним ранее моей мамой...

Напомню, а для тех, кто не читал моих воспоминаний «Прерванное детство», поясню, что дядя Миша, Михал Михалыч Самарянов, двоюродный брат и преданный друг моего папы в дни их молодости, работал в ту пору начальником планово-производственного отдела завода «Серп и Молот». Тем не менее, он имел лишь одну комнату в коммунальной квартире, в которой располагался вместе с женой Зинаидой Михайловной, дочерью Леночкой и престарелой тёщей Настасьей Николаевной. На улучшение жилищных условий дядя Миша с семьёй не мог тогда претендовать ввиду владения большим многокомнатным бревенчатым домом, который располагался на участке в 20 соток, выделенном ему заводом в посёлке «Заветы Ильича» по Ярославской железной дороге в 33-х км от Москвы.

       
       На даче у М.М.Самарянова. После застолья.  Дядя Миша и тётя Зина в окружении своих родных и
      близких. В центре – головка Леночки, справа – моя мама, а перед ней – Настасья Николаевна.

И, тем не менее, несмотря на стеснённые условия проживания в Москве, дядя Миша и всё его семейство всегда после демонстраций (а нередко и по другому поводу) радушно встречали нас у себя. И это притом, что не он нам, а наше семейство ему и его семье было обязано тем, что, после освобождения из оккупации, меня и маму они приютили у себя на даче до момента нашей прописки в Москве.
Со временем, после того, как у всех нас улучшились жилищные условия (мы переехали в построенные для гипромезовцев дома, а семейство М.М.Самарянова приобрело кооперативную квартиру), наши семьи стали чаще встречаться, т.к. к праздничным дням добавились и наши семейные торжества. Их нередко мы проводили и в «Заветах».

…Смешанной колонной, в том числе и с шедшими за нами организациями (не стану додумывать  какими, ибо не помню) мы пересекали Крестовский путепровод и в начале 1-ой Мещанской улицы сливались с теми, кто возглавлял всю массу нашего района. С начала общего движения объединённой колонны вступал бравурным маршем сводный оркестр самодеятельных коллективов. А когда он периодически смолкал, из разных мест колонны неслись песни возбуждённых оркестром людей. Таким парадом мы двигались до Колхозной площади, на подходе к которой колонну встречали районные власти, представители которой располагались на невысокой трибуне, наскоро собранной у районного Дома пионеров. Они по очереди выкрикивали приветственные слова в адрес каждой, входившей в состав колонны, организации, неизменно заканчивая их традиционным возгласом «Ура!».

   
Гипромез: на построении 7 ноября (с флагом  - мой папа)       …и  на марше 1 мая. Начало 1950-тых.

После Колхозной площади голова колонны сворачивала влево, и мы шли по Садовому кольцу до поворота на улицу Кирова (ныне Мясницкую). Выйдя по ней на площадь Дзержинского, далее следовали по Театральному проезду и через площадь Революции, где на углу Манежной в промежутке между музеем В.И.Ленина, теперь филиалом Исторического музея, и самим Историческим вступали на Красную площадь.
По Красной площади мы шли в предпоследнем ряду от Мавзолея В.И.Ленина, на котором, вдоль верхнего его ряда стояли члены Правительства СССР и Политбюро ВКП(б). От ГУМа, вдоль которого мы, фактически, шли, из-за обилия различных транспарантов, букетов искусственных цветов и разноцветных шаров, нам трудно было разглядеть стоявших на Мавзолее и, в первую очередь, увидеть Сталина. Но мы всё равно снова и охотно отвечали дружным «Ура!» на приветственные призывы, которые выкрикивали через мощные репродукторы глашатаи звукового сопровождения демонстрации, в том числе и здравицы в честь нашего Вождя.
Сталин, как и все стоявшие рядом с ним на Мавзолее, изредка покидал своё место на время кратковременного отдыха. Это было естественно, т.к. простоять на трибуне непрерывно 6…7 часов, с учётом времени проведения военного парада, предшествовавшего демонстрации (он начинался в 10 часов утра, правда, только на майские праздники), было нелегко. Но мы, как полагаю, и все участвовавшие в демонстрации, надеялись на то, что к моменту выхода нашей колонны на Красную площадь, Сталин будет стоять на трибуне Мавзолея. Волнения наши были не напрасны, т.к. в процессе движения ещё по улице Кирова мы шли, выражаясь спортивным языком, «рванным» ритмом: то припускались чуть ли не бежать, а то еле продвигались, пропуская вклинивавшиеся в наши ряды колонны, которые, видимо, по плану распорядителей должны были вступать на Красную площадь впереди нас. А 1-го Мая после военного парада за ним следовал ещё и парад физкультурников. Так что нередко перед вступлением нашей колонны на Красную площадь нам приходилось минут 15…20 постоять. И всё же, как правило, Гипромез успевал пройти площадь в числе первых 2-х часов, так что, хоть и с трудом, но нам удавалось застать и увидеть Сталина.
После прохождения Красной площади, на Васильевском спуске, за  Храмом Василия Блаженного колонны всех рядов смешивались и все демонстранты расходились в разные стороны. Мы с папой спешили через Малый Москворецкий мост к Пятницкой улице, по которой добирались до «Новокузнецкой» и уже на метро ехали до Арбата.
Правда, иногда, когда папе доверяли нести какой-либо транспарант, нам приходилось задерживаться у Чугунного моста Водоотводного канала, где производился сбор всех праздничных атрибутов. Их загружали в ожидавший конца демонстрации транспорт, который развозил их по предприятиям. Там же находились автобус и полуторка Гипромеза, отвозившие наши транспаранты «домой» вместе с наиболее проворными гипромезовцами, умудрявшимися затесаться между ними.
К началу 50-х годов продолжительность праздничных демонстраций была ограничена. Но, видимо, чтобы не обижать организации и предприятия, это было сделано путём установления предела максимальной численности их колонн. Однако, несмотря на это, я всегда находил в них место: и будучи студентом МВТУ, и уже работая в НИИ, и даже после выхода на пенсию.
Чтобы не возвращаться к этой теме потом, позволю себе несколько строк о демонстрациях, в которых я участвовал в перечисленные выше периоды, в том числе и те, что выходят за пределы обозначенного мною временного рубежа. А для краткости проиллюстрирую их копиями фотографий.
В отличие от гипромезовской колонны, демонстрировавшей определённую сдержанность в проявлении своих праздничных эмоций, колонна МВТУ, в частности, нашего факультета, вела себя значительно оживлённей, что, конечно же, соответствовало её среднему
   
 
1 Мая 1952 года. Наша группа ГМ-22, которую потеснили шалуны из другой группы нашего факультета. Слева направо стоят: Инна Пучкова, Арик Патэрэкас, Ваня Пустовойтов, я со шляпой в руке, рядом со   мной - нос Лёни Смирнова, глаз Юры Крушинского, кепка Жени Леонова (всех заслонил «чужак» из гру-
ппы ДМ). Крайний справа – Валя Исачкин. Склонились:Зоя Подвойская, Рита Грумбин, Туся Уралова. Присела: Света Юрьева, староста группы, и др.

возрасту.  Особенно это было заметно во время периодических остановок, что иллюстрирует приведённый выше снимок. Новизной для меня было и то, что мы двигались к центру по малознакомым мне улицам: Бауманской, Спартаковской, Карла Маркса и далее.
Уже работая во ВНИТИприборе, на демонстрациях я не ощущал большой разницы в поведении своих сослуживцев на праздниках по сравнению с вузовским контингентом. Отличие заключалось лишь в том, что здесь роль педагогических наставников, шедших с нами в колонне МВТУ, уже выполняли административные работники и специалисты со стажем. Но молодёжи, молодых специалистов в рядах демонстрантов ВНИТИприбора было значительно больше. Во многом это объяснялось тем, что моё поступление на работу совпало с реорганизацией некоего Оргмашприбора, из состава которого выделился ВНИТИприбор, ставший головным институтом по технологиям производства приборов во вновь образованном Министерстве приборостроения СССР. В этой связи в различные предприятия и научные организации Минприбора, в том числе, во ВНИТИприбор, были направлены выпускники различных вузов Москвы.
В общем, наша праздничная колонна, в которой я принимал участие в праздничных демонстрациях  с момента моего поступления на работу,  во время своего движения излучала
не меньшее веселье, нежели вузовская. Песни, танцы в процессе движения, подкреплявшиеся звуками баяна, на котором искусно играл Сергей Иванович Бологов, технолог-сборщик, были непременным сопровождением нашей колоны. И только транспаранты, которые нёс каждый                второй из нас, несколько сдерживали наш пыл. Но лишь во время движения! А во время остановок мы на время передавали праздничные атрибуты в руки менее эмоциональных или старших по возрасту сослуживцев, которые с пониманием относились к всплеску наших эмоций. Правда, и среди «стариков» находились те, кто старался не отставать от молодых, и даже в танцах, которые, порой, переходили в пляски.
После того, как проходили Красную площадь, оставив транспаранты в месте их сбора, мы долго, по крайней мере, до «Новокузнецкой», шли вместе несколькими группами, всё ёщё распевая песни и пританцовывая в такт их ритма!

            
            
                Колонна ВНИТИприбора (фрагменты) не демонстрации: «Мы идём, мы поём!
                И Москва улыбается нам!..»
               
И так – ещё многие годы, до середины 1980-тых, когда обозначился поворот в жизни нашего государства, Союза Советских Социалистических Республик, и в нашей личной. А после 1993 года ритм и содержание демонстраций с моим участием существенно изменился. Но, несмотря на препятствия их проведению, чинимые, временами власть предержащими, и на мой погрустневший возраст, я позволяю себе, хоть изредка, когда не противится моё здоровье, пройтись по улице Горького, теперь Тверской, знакомым маршрутом и под знакомыми мне с детских лет знамёнами!

    1 Мая 1971 г. с женой Наташей,
дочерью Лерой и сослуживцами после прохождения Красной площади.
    50-летие Победы! С Наташей и с      
   транспарантом «Они отдали жизнь за СССР: Сталинград (дядя) и Ленинград (брат)».               
   7 ноября 2007 года с женой,
с родственником и другом, Борисом Морозовым!

Ну вот, с праздниками покончили (пока!), пора вновь браться за учёбу! Теперь уже – в высшем учебном заведении. И, хотя, по разным причинам, я уже касался ранее этой темы, в том числе, упоминал о том, что я поступил в МВТУ имени Н.Э.Баумана, мне есть ещё что вспомнить на эту тему.
                Учёба в МВТУ

Думаю, что подробные воспоминания на эту тему, как, впрочем, и на те, которые я ещё намереваюсь коснуться, не имеют смысла. Тем более что, мне, учитывая мои годы, следует поторапливаться. А потому буду придерживаться принципа повествования, которым я озаглавил свои воспоминания, т.е. вспоминать лишь отдельные, преимущественно, светлые и радостные моменты в моей личной жизни. В частности, и те, которыми была наполнена моя студенческая жизнь, несмотря на то, что процесс освоения новых знаний в вузе мне не всегда легко и успешно давался.
Но сначала мне хочется вспомнить наши метания, во время которого мы, будучи абитуриентами, посещали различные институты в дни их «открытых дверей», чтобы окончательно убедиться в правильности своего выбора будущей профессии. Как люди серьёзные (а именно такими мы тогда уже себя считали), круг наших интересов замыкался на 3-х вузах: Московском Инженерно-Строительном Институте (МИСИ) имени Куйбышева, Институте Стали и Сплавов (ИСИС) имени Сталина и Московском Высшем Техническом Училище (МВТУ) имени Баумана.
Помню, что мы с Борей Морозовым решили идти по стопам своих товарищей, а именно Миши Позина и Юры Молодцова, которые годом раньше поступили в МИСИ. Причём Юра - на факультет ПГС (Промышленного и Гражданского Строительства), т.е. на тот, о котором мы с Борей мечтали, несмотря на то, что оба не были уверены в своих художественных способностях.
В определённый день, встретившись в условленное время и в договорённом месте, мы с ним, не мешкая сели в 39-тый трамвай и, с небольшой пересадкой, добрались до того места на Спартаковской улице, где размещался главный корпус МИСИ, в котором для  абитуриентов и проводился «ДОД» (день открытых дверей»). Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь большое впечатление, которое произвело на нас всё увиденное и услышанное, что, естественно, укрепило нашу с Борей решимость немедленно, т.е. завтра же сдать свои вступительные документы в Строительный.
Довольные своим принятым решением, мы с Борей вознамерились отметить этот решительный шаг в любимом нами кафе на улице Горького. В середине дня, как мы и предполагали, у входа в кафе никого не было и мы поспешили в его просторный зал. Не мешкая, мы разместились за ближайшим к выходу круглым столиком, благо, за ним никто не сидел. Заказав по три (или даже четыре) шарика крем-брюле и по бокалу сухого вина, мы стали делиться своими впечатлениями от увиденного в МИСИ. Мы так вошли в раж, что не заметили, как к нам обратился высокий солидный мужчина с вопросом, не возражаем ли мы, если он присядет за наш столик вместе со своими девочками.
При упоминании о девочках, мы встрепенулись, но тут же успокоились, т.к. рядом с мужчиной стояли две белокурые девчушки, на вид, 4-х и 5-ти лет. Несколько разочарованные, мы утвердительно кивнули головами в ответ на вежливый вопрос папаши (так, во всяком случае, мы решили), давая этим понять, что мы не возражаем. Но после того, как, усадив девочек, сел и сам их папаша, мы неожиданно признали в нём знаменитого и всеми любимого артиста кино, Михаила Ивановича Жарова!
Какое-то время мы с Борей, смущённые и онемевшие, с глуповатыми (не исключаю) улыбками, не отрываясь, глядели на представшее перед нами чудо. Видимо, чтобы вывести нас из состояния оцепенения, Михаил Иванович, обращаясь к своим девочкам,  сказал что-то вроде «Вот, девочки, видите, как нам обрадовались мальчики!». Эта реплика, как мне кажется, окончательно смутила нас с Борей и мы, не найдя, что сказать в ответ, молча скребли ложечками свои пиалы. Минут через пять, доев свои шарики и пролепетав что-то маловразумительное нашему визави, мы быстро покинули кафе, на ходу рассчитавшись с официантом.
Впоследствии мы не раз сетовали на то, что так неумно вели себя, не поддержав начатый Михаилом Ивановичем разговор и, самое главное, не испросив в дар от Народного артиста СССР (!) его автографа, который всегда вызывал бы белую зависть наших друзей, а впоследствии мог стать одним из значимых сувениров в архиве каждого из нас!..
Дома мои родители по-разному встретили моё решение поступать в строительный институт. Папа, как можно было от него ожидать, рекомендовал всё же поступать в институт Стали. Мама, неожиданно для меня, настаивала на том, чтобы я поступал в Бауманский. И если папа намекал на то, что в будущем я мог бы устроиться на работу в Гипромез или в ЦНИИчермет, то для мамы важным было то, что «из бауманского не забирают в армию в процессе учёбы». Последнее мамино заверение, видимо, она получила от нашей соседки, Цецилии Васильевны, племянник которой учился в МВТУ и совсем «неожиданно» навестил её именно в тот день, когда мы с Борей приняли решение идти в МИСИ.
В принципе, я ничего не имел против Бауманского. Смущали меня только слухи о том, что «там», якобы, трудно (читай, тяжело) учиться и совсем не остаётся времени на досуг. Пугали, в этой связи, и вступительные экзамены, которые по количеству испытуемых предметов на один – два превышали оные в других вузах.
Но, оказавшийся в гостях у Лившицев в момент моего возвращения с «ДОД» в Строительном институте, племянник Цецилии Васильевны быстро успокоил меня по всем волнующим меня вопросам. Забегая вперёд, хочу подтвердить, что он меня не обманул. А все трудности, которые возникали у меня в процессе обучения в МВТУ, в основном – на моей совести.
Честно признаюсь, была ли у меня уважительная причина в тот вечер, по которой я не смог предупредить Борю о принятом мною новом решении или нет, не помню. Как, впрочем, не помню и того, по какой причине Боря также не смог известить меня о том же. Но то, что на следующий день мы оба встретились в приёмной комиссии МВТУ, это факт! Видимо, судьбе было угодно, чтобы мы с ним и в студенческие годы оставались рядом. В частности, в МВТУ, хоть и не в одной группе, но, во всяком случае, на одном, транспортном факультете «Т», и даже на одном потоке. Правда, по специальностям мы с ним существенно разнились: он – в  «тепловозах», я – в «горных машинах», хотя оба во вступительных заявлениях указывали нечто другое. Я, во всяком случае, мечтал попасть на приборостроительный факультет…
После вступительных экзаменов всех принятых в МВТУ приглашали на заседание приёмной комиссии, на котором рассматривались наши заявления. В процессе их рассмотрения члены комиссии, среди которых, как я понимаю, присутствовали представители различных факультетов, задавали вновь поступившим различные вопросы, в основном, касающиеся выбора специальности. Но были и неожиданные! Для меня, по крайней мере, когда один из членов комиссии спросил: «Как оказалось, что вы остались на оккупированной немецкими войсками территории?». Признаюсь, что меня этот вопрос  несколько обескуражил. Во-первых, в моей анкете, которую я, как и все поступавшие, сдавал вместе с аттестатом в приёмную комиссию, в соответствующей графе и прилагаемой автобиографии были кратко изложены все основные причины и обстоятельства, по которым мы с мамой не смогли своевременно покинуть Керчь и переправиться через пролив на Таманский полуостров. А, во-вторых, за всё пребывание в Москве, с момента нашей с мамой прописки, никто не задавал мне этот вопрос в такой предвзятой, как мне тогда показалось, форме. От волнения я не сразу нашёл необходимые слова для ответа. Но прежде, чем я успел это сделать, кто-то другой из комиссии, кажется, председатель, раздражённо заметил: «Но ведь об этом написано в его анкете! К тому же в то время Самарянову было десять – одиннадцать лет. Давайте – по существу».
А по существу мне было сказано о том, что на приборостроительный факультет – большой конкурс и набранных мною баллов недостаточно для того, чтобы его преодолеть. Поэтому мне было предложено выбрать одну из трёх рекомендованных мне специальностей: «горные машины», «доменные машины», «подъёмно-транспортные машины» и, если не ошибаюсь, опять же «тепловозы». Как было заявлено мне, «страна, в настоящий момент, испытывает недостаток в дипломированных инженерах такого профиля, чтобы наверстать упущенное и восстановить разрушенное за годы войны».
Несмотря на такую убедительную аргументацию, я не испытывал чувства  большого удовлетворения от сознания, что я принят в МВТУ. Обескураживший меня вопрос о моём пребывании в оккупации, как мне тогда казалось, явился главной причиной отказа зачислить меня на закрытый приборостроительный факультет. Не недобор мною необходимых баллов на вступительных экзаменах, а именно посеявший сомнение в моей лояльности вопрос «не по существу». Под этим впечатлением я с безразличием ответил председателю комиссии: «Горные машины». И, наверное, зря. Сделай я выбор в пользу «доменных машин», вполне возможно, что при распределении после окончания института я попал бы в Гипромез, что и произошло действительно с несколькими выпускниками из группы «ДМ» нашего транспортного факультета «Т».
Вскоре после начала занятий и быстро завязавшегося знакомства со студентами нашей группы «ГМ» я узнал, что минимум две трети из нашего численного состава в своих заявлениях не указывали «горные машины». И более того, большая их часть заявляла себя на специальности факультета «Приборостроения», причём, никто из них во время войны не только не находился в оккупации, но наоборот, вместе со своими родителями находился в глубоком тылу в эвакуации. Зато те немногие (человек пять – шесть), кто сознательно заявил себя на «Горные машины», все были из Донбасса, причём, двое или трое из них находились во время войны на территории, временно оккупированной немцами, в том числе и Ваня Пустовойтов, наш первый староста.
Количество дисциплин, по которым мы сдавали вступительные экзамены, формально было пять: математика, физика, химия, иностранный язык и сочинение, по которому оценивались наши знания в литературе и грамотность. Формально, потому что экзамен по математике, как я уже упоминал в главе «Школа», фактически состоял из трёх: письменного экзамена по геометрии и тригонометрии, письменного экзамена по алгебре и устного экзамена, включавшего вопросы по всем перечисленным предметам и две задачи. Так что фактически мы сдавали не пять, а семь экзаменов.
По обоим письменным и устному экзаменам по математике я получил «пятёрки». Причём, на экзаменационных листках письменных экзаменов, как я уже тоже отмечал выше, помимо оценки, были написаны сопроводительные пометки «Работа сдана в числе первых десяти»! А только на одном потоке в большой аудитории одновременно находилось порядка 150-ти…200-т экзаменуемых абитуриентов! Причём, работу по алгебре я закончил первым, но из-за небольшой помарки, решил переписать её заново. И всё равно сдал работу четвёртым или пятым. Надеюсь, за эти мои «признания» меня не сочтут нескромным.
Что касается остальных экзаменов, то по ним я получил следующие оценки: по физике – 5, по химии – 4, по английскому языку – 5, и лишь по сочинению – 3. Последнее меня, откровенно говоря, удивило, т.к. сочинение на избранную мною тему, из трёх предложенных на экзамене, я писал дважды в школе: в последней четверти и на выпускном экзамене. И оба раза получил по нему пятёрки!
К моему «утешению», из общего числа поступивших на наш факультет, две трети, если не три четверти, студентов, по неофициальным данным, на вступительных экзаменах по сочинению получили «трояки». И все они, как и я, остались в первом семестре без стипендии.
К слову сказать, в институте «Стали» платили и с «трояками». Вот бы послушаться мне папу! Но, видимо, справедливость была на стороне бухгалтерии МВТУ: зачем платить стипендию тем, кто пока ещё не подтвердил свою прилежность. И, как оказалось, в своей осторожности бухгалтерия была права. После экзаменов за первое полугодие было отчислено значительное количество провалившихся на них студентов. Причём, как с нашего, так и с других факультетов.
Возвращаясь к вступительным экзаменам, вспоминаю, что после них я позволил себе, в своё оправдание, пофилософствовать. А именно, если суммировать полученные мною оценки, можно констатировать, что по «формальному варианту» я набрал 22 балла из 25-ти. И в этом случае мои претензии можно считать необоснованными. Если же считать «фактически», то в этом случае я набирал бы 32 балла из 35-ти возможных или, если объединить два письменных экзамена по математике в один, - 27 из 30-ти. Другими словами, в этом случае я мог бы претендовать на больший выбор профессий по сравнению с предложенными мне только тремя.
Однако, теперь, вспоминая весь свой учебный процесс в МВТУ, должен признать, что оценки по различным предметам, полученные мною за все годы учёбы и отражённые в приложении к моему диплому, не дают мне особого основания роптать на якобы проявленную ко мне необъективность. Об этом свидетельствует и тот факт, что из 10-ти семестров только в 3-х или 4-х я получал стипендию. Другими словами, на экзаменах в конце 7-ми (или 6-ти) семестров я умудрялся получать удовлетворительную оценку, «уд», что, как я уже упоминал, не давало мне право получать, выражаясь современным языком, «материальное пособие».
Обидней всего то, что в «троечных» семестрах у меня было только  по одному «уду». И лишь один раз их у меня оказалось два. А пересдавать экзамен с «тройки», помнится,  разрешалось только в исключительных случаях. В частности, иногородним. И то, если их родители не имели возможности, в силу невысокой своей зарплаты, регулярно высылать деньги своим отрокам. Я же был москвичом и имел достаточно состоятельных, работающих родителей, и потому был лишён права на пересдачу экзамена с «уда»…
 Но всё же однажды я получил это право. Правда, не с «уда», а с «неуда», который я умудрился заработать по математике (по «матанализу»). Зато исправил я «неуд» на «хор» у самого Фролова, профессора, доктора технических наук, строгого, но объективного и за это уважаемого преподавателя, читавшего нам лекции. Помню, профессор долго задавал мне дополнительные вопросы, в том числе и по материалу, по которому я получил «неуд» (вот память!). Но в конце моих «испытаний», когда я не очень чётко сформулировал основополагающее математическое утверждение, он сказал: «Достаточно! Но для отличной оценки нужно точно формулировать главные постулаты в таком предмете, как математика!», - и поставил мне «хор»! Думаю, что выше он мне и не мог поставить, т.к. обычно при пересдаче с «неуда» ставили лишь «уды».   
Однако, хороший бал по математике, заработанный с таким трудом, я не смог удержать. В следующем семестре, когда мы осваивали дифференциальные уравнения, я опять схватил «уд», ставший для меня уже традиционным. Он и вошёл как общая оценка по математике в приложение к моему диплому.
Уже в самом конце нашего учебного процесса у меня всё же была возможность исправить одну «троечку». Причём, уже не по общеобразовательной дисциплине, а по спецкурсу «Строительная механика». При подготовке к экзамену по нему я, в основном, пользовался конспектами лекций, которые, как и по другим предметам, у меня не отличались высоким качеством ввиду того, что я часто не успевал одновременно следить за лекцией и делать необходимые записи. Но если в других случаях эти пробелы я старался компенсировать с помощью учебников, то, в этом случае, я ограничился лишь беглым его просмотром.
Зато курсовой проект по «Строительной механике» я защитил на «отлично». И когда принимавший его у меня профессор заносил эту оценку в мою зачётку, он, обнаружив «уд» по его предмету, страшно удивился. Не веря тому, что я такой неспособный, он потащил меня к своей ассистентке, которая принимала у меня экзамен, и убедил её ходатайствовать за меня перед деканатом, чтобы мне предоставили возможность его пересдать. Но я этим не воспользовался из-за боязни, что мне не хватит времени на подготовку к экзамену по другому предмету. В общем, поленился, и на дипломный проект ушёл опять без стипендии.
Кстати, забегая вперёд, отмечу, что дипломный проект на тему «Механизация нарезки лав с конструктивной разработкой скребкового конвейера, наращиваемого в процессе работы комбайна», я защитил с оценкой «хорошо». Но не «отлично», что больше огорчило моего научного руководителя, Самойлюка (к моему огорчению, не смог вспомнить его имя и отчество), Героя социалистического труда, начальника одного из отделов Гипроуглемаша, в котором я и проходил преддипломную практику… 
Полагаю, что этим «самобичеванием» можно ограничить воспоминания о процессе моей учёбы в МВТУ, тем более, что наиболее памятными для меня остались поездки на практику. Но перед тем, как я коснусь этого раздела, считаю себя обязанным «сказать несколько слов» об истории МВТУ и о своих впечатлениях, которые оставили у меня учебные корпуса нашей «альма-матер».
Старинное здание МВТУ, построенное ещё в Х1Х-ом веке, находилось в конце 2-ой Бауманской улицы, недалеко от здания ЦНИИчермета. При первом же моём его посещении оно произвело на меня двойственное впечатление. С одной стороны, огромные залы, в которых, во время лекций, за расположенными в виде амфитеатра длинными партами размещался одновременно один из двух потоков нашего факультета, численностью 150…200 студентов. С другой, относительно узкие переходы и небольшие, мало освещённые дневным светом аудитории, где, в основном, проходили наши семинарские занятия.
Зато большое впечатление оставил в моей памяти читальный зал. Огромный, с высокими и широкими, почти слитными окнами, он, на мой взгляд, также мог вместить не менее названного мною выше количества людей. Причём, не только студентов, но и аспирантов, и преподавателей одновременно.
В противоположном, левом крыле старого здания МВТУ, располагался большой конференц-зал, в котором, помимо мероприятий прямого его назначения, проходили выступления художественной самодеятельности и такое, запомнившееся мне, мероприятие, как «Устный журнал». Этот «журнал» у студентов и профессорско-преподавательского состава пользовался повышенным вниманием, т.к. в нём принимали участие многие известные в стране люди из разных сфер науки, литературы и искусства, от знаменитого нашего полярника, И.Д.Папанина до не менее известного циркового клоуна Карандаша (артиста Румянцева). И  потому попасть на «Устный журнал» было непросто.
В центральной части, прямо напротив парадных дверей, к которым с двух сторон вели широкие каменные лестницы, находился актовый зал, в котором, в студенческую пору, мне довелось побывать только раз, да и то уже на её исходе, в день нашего распределения. Зато спустя много лет я побывал в нём дважды: первый раз в период подготовки мною кандидатской диссертации на чествовании моего научного руководителя, профессора, доктора технических наук Владимира Сергеевича Корсакова, второй – увы, на его похоронах.
Актовый зал, как, кстати, и находившийся недалеко от него спортивный, не отличался особо большими размерами. Но внутреннее убранство и архитектура его впечатляли. Особенно обрамлявшие его по бокам колонны.
Запомнились также помещения в нижнем, полуподвальном этаже главного корпуса, где находились различные лаборатории и экспериментальные мастерские вуза. Согласно энциклопедическим данным,  в этих помещениях, ещё задолго до их переоборудования, размещались учебные классы созданного в 1830 году ремесленного училища, фундамента, с которого начиналась история МВТУ. В начале, в 1886 году, как московского механического училища, возведённого в ранг высшего учебного заведения, а с1917 года – и как Московского Высшего Технического Училища с присвоенным ему, чуть позднее, именем Николая Эрнестовича Баумана.
Имя выдающегося революционера стало нарицательным для МВТУ. Однако истинную славу ему принесли имена многих знаменитых русских, в том числе, советских учёных, внёсших своей научной и преподавательской деятельностью большой вклад в развитие отечественной и мировой науки. И среди их имён первое место принадлежит Николаю Егоровичу Жуковскому, основоположнику современной аэродинамики, автору трудов, причём, многочисленных, по различным разделам механики, астрономии, математики, гидродинамики и гидравлики. Занимаясь научной и преподавательской деятельностью в МВТУ, он приложил много усилий к организации ЦАГИ, Центрального Аэро- и Гидродинамического Института, став в 1918 году его первым руководителем.    
Вдоль правого крыла главного корпуса МВТУ были построены одноэтажные блоки, в которых находились участки металлообрабатывающего и литейного цехов. В первом, где нам прививали навыки работы на токарно-винторезных, строгальных и фрезерных станках, я помню, помимо отечественного оборудования, находилось несколько металлорежущих станков, поставленных по репарации из Германии.
На литейном участке, помнится, нас обучали процессу изготовления литейных форм и опок. Во время войны, как нам говорили, литейный цех МВТУ работал на нужды фронта. Доходила ли наша практика в литейном цеху до заливки в опоки расплавленного метала, не помню. Но то, что её нам демонстрировали, это факт.
В период нашей учёбы заканчивалось строительство первого, правого, если смотреть со стороны Яузы, крыла нового здания МВТУ. В окончании его строительства, а точнее, в его расчистке от строительного мусора, мы, т.е. наша группа, как и все остальные студенты-бауманцы, принимали активное участие. Спешили, чтобы успеть до окончания нашей учёбы провести в новом корпусе хоть часть наших занятий. И, кажется, семестра два (или даже четыре) в нём проводились наши практические семинары. В помещениях, в которых они проходили, было гораздо больше света и пространства, нежели в старом здании. В отдельных случаях для двух-трёх групп, т.е. для половины потока, в них даже читали нам лекции.
Правда, чтобы добраться из старого помещения, где, в основном, проходили чтения лекций, до аудиторий нового корпуса приходилось делать длинные переходы. Но мы, вопреки запретам, обычно пробирались к нему кратчайшим путём, перескакивая через препятствия, образованные всё теми же строительными отходами.  Тем самым мы сокращали не только расстояние, но и экономили время для того, чтобы перекусить в буфете или просто размять свои закостеневшие на лекциях тела.
При длительных перерывах можно было пообедать в столовой, что находилась в городском студенческом общежитии, расположенном почти напротив скверика и площади, предварявших вход в главный корпус МВТУ. Однако при входе в него необходимо было предъявить пропуск. Не тот, что ежедневно мы предъявляли в проходных, охранявших территорию института, а специальный, который выдавался только тем, кто жил в этом общежитии, а также в загородном общежитии, находившемся в «Ильинке» (ж.д. станция «Ильинская» Московско-Рязанского направления).
Иногда наши ребята, которые проживали в общежитии, предлагали воспользоваться своими пропусками. Но я лично отказывался. Боялся, нет, не за себя, а за то, что при входе пропуск, в который была вклеена фотокарточка владельца, могут отобрать. В таких случаях начиналась целая канитель, заканчивавшаяся иногда выговором доброжелателю. Так что я, в основном, пользовался услугами студенческого буфета, в котором под стакан купленного чая или какао поедал приготовленный мамой «ланч». Чаще всего это был огромный бутерброд, подобный тому, что ныне часто показывает по телевидению реклама колбасных изделий под нехитрую песенку «Папа может! Папа может!». Папа, приготовивший для своей малолетней дочки-школьницы бутерброд из целого нарезного батона и толстых колец колбасы, который, на глазах у изумлённой учительницы, пытается съесть её ученица.   
Правда, мне мама обычно делала бутерброд одновременно с колбасой и с сыром, к тому же, сдобренный несколькими слоями сливочного масла. Учитывая его размеры, я нередко делился им с кем-нибудь из студентов нашей группы. Чаще всего это был Арик  Патэрэкас, с которым я, вскоре после начала нашей учёбы, сдружился, чему в не малой степени способствовали наши совместные спортивные тренировки.

Группа ГМ. Здесь, пожалуй, будет уместно начать свои краткие воспоминания о моих друзьях-товарищах из нашей группы ГМ, о которых я уже частично упомянул в подписи под фотографией в предыдущей главе.
Прежде, чем я продолжу свои воспоминания об Арике (Аристотеле Дмитриевиче Патерекасе, увы, уже ушедшем, как и многие другие мои товарищи, из жизни), я хочу вспомнить несколько имён тех, кто, как и он, нашёл «общий язык» во взаимоотношениях  со мной. И первым из них, пожалуй, был Витя Владимиров. Высокий, худощавый блондин с чёрными бровями, он привлекал, как, спустя много лет, призналась мне Света Юрьева,   пристальное внимание наших девушек.
Сейчас мне уже трудно сказать, что меня связывало с Витей. Возможно, просто взаимные симпатии, общность взглядов, в том числе, и на девушек, которые мы украдкой бросали на них, а также наше свободное, после школы, отношение к занятиям, в которых отсутствовала необходимость ежедневного приготовления домашних уроков. Правда, в вузе их заменяли курсовые проекты,  подготовка которых велась,  в основном, тоже дома.
               
      
Признаки девичьего внимания. Слева направо,             Я и Боря Морозов в год поступления в МВТУ.
стоят: Зоя Подвойская, Туся Уралова, Света Юрьева.   «Осиротели. С кем петь будем? Без Женьки?»      
Сидят: я, Витя Владимиров, Юра Крушинский.               

Но это нас с ним не очень беспокоило, т.к. мы были уверены, что в нужный момент мы сконцентрируем свою энергию и вовремя решим поставленные перед нами задачи, то бишь, задания. И до поры, до времени нам это удавалось.
Однако, когда-нибудь постепенное отступление от сроков достигает критического значения и наступает час расплаты (это в назидание потомству!). И нам с Витюшей пришлось изрядно попотеть, чтобы вытащить себя из затруднительного положения. Но если мне, хоть и не без труда, это удалось всё же сделать, то Вите, оказывавшемся в подобной ситуации дважды, после первого и второго семестров, пришлось расстаться с МВТУ. Справедливости ради, надо отметить, что по той же причине нашу группу покинули ещё несколько человек.
В дни расставания мы с Витей обменялись фотографиями с дарственными надписями на их обороте, а также телефонами. Какое-то время мы перезванивались, из чего я узнал, что Витя был принят в другой вуз. Но в какой, я уже не помню. Вероятно потому, что постепенно мы потеряли друг друга, что обычно бывает при отсутствии постоянного контакта…

К слову сказать, по этой же причине мы с Борей Морозовым потеряли нашего общего друга и партнёра по  вокальному трио, Женю Степанского. Я даже не помню, в какой вуз после окончания школы он поступил. Едва ли не в последний раз я его видел по телевизору, когда его показывали в составе инструментального квартета, выступавшего на различных площадках в дни Московского фестиваля молодёжи и студентов. Об этом, кстати, я уже упоминал. Возможно, Женя нашёл себя на этом поприще. Дай Бог! Но я об этом ничего не слышал.       

…Арик Патэрэкас в те годы мне запомнился весёлым и общительным парнем. Помимо этих черт, он привлекал к себе внимание своей атлетической внешностью. Высокий, ростом 184 сантиметра, с пропорционально развитой мускулатурой на руках и ногах, он походил на греческого дискобола античных времён, скульптуру которого я помню ещё по иллюстрациям школьного учебника истории древнего мира. И не удивительно, что он не остался без внимания спортивных специалистов, разглядевших в нём дар разностороннего спортсмена и привлекших его к активным занятиям спортом. Результатом его занятий в школьный период одновременно в легкоатлетической секции и секции бокса явились завоевания им титулов чемпиона Москвы по старшему юношескому разряду в среднем весе по боксу и в лёгкоатлетическом десятиборье!
В то же время, несмотря на проявляемую в узком кругу товарищей общительность, Арик был очень застенчив, когда оказывался среди малознакомых ему людей, особенно старшего возраста. В этом я убедился, когда в дни подготовки к экзаменам мы совместно готовились к ним у нас дома, где, естественно, он встречался с моими родителями. Чаще всего это была мама, которая непременно старалась покормить нас обедом, что особенно смущало Арика.  Особенно,  потому что мама,  учитывая  колоритность  фигуры моего друга,
старалась наделять его большими порциями и добавками,  а Арик при этом,  сдерживая себя,
 
      
         Сверху вниз: Юра Куьмин,           Слева направо: Арик Патэрэкас, Ваня Пустовойтов, опять я
           я и Володя Файнштейн в               и Юра Крушинский на демонстрации 1 Мая 1952 года.
           фасадном дворе института.           (Ваня: «Арик! Ты в этой шляпе – неотразим!»)               

от них отказывался. И я знаю, чего это ему стоило. Бывая у него дома, я был свидетелем того, как Арик съедал двойную, по сравнению с моей, порцию обеда, которым нас уже потчевала его мама, Мария Алексеевна.
В силу своей застенчивости, проявлявшуюся у него не только во время обеда, Арик настаивал на том, чтобы мы чаще готовились к экзаменам в их квартире. Они тогда жили на улице, которая теперь вновь переименована на 2-ю Тверскую, в доме напротив конечной остановки 5-го трамвая, который гарантировал нам беспересадочный проезд друг к другу. Здесь он чувствовал себя раскрепощено и с традиционным своим добродушием развлекал меня во время перерывов между занятиями просмотром их семейного фотоальбома и прослушиванием уникальных пластинок, сохранившихся от его отца…

Помню, как Арик бережно достаёт из укромного места сохранившийся в прекрасном состоянии старенький патефон и, с не меньшей осторожностью, специальный секционный, в дерматиновом переплёте, чемоданчик, в котором хранятся пластинки. Осторожно накрутив ручку патефона и аккуратно поставив на вращающийся диск пластинку, он с не меньшими предосторожностями опускает на неё звукоснимающий адаптер с иглой и, с интригующей улыбкой смотрит на меня. И, к моему изумлению, из рупора патефона, вслед за знакомой мне с довоенных времён мелодией, звучит голос Леонида Утёсова, поющего полу-блатную песенку «С одесского кичмана…» из его репертуара 20-х годов. Мы оба с Ариком, со смехом, подпеваем пластинке, но, не зная полного текста песни, с улыбкой дослушиваем песню до конца. После остановки пластинки, я пытаюсь рассмотреть на её круглой этикетке дату выпуска, но, не обнаружив её, по каким-то другим признакам убеждаюсь что её изготовление относится к концу 20-х годов.
Удовлетворённый произведённым на меня эффектом, Арик ставит другую пластинку и я уже слышу голос Клавдии Шульженко, которая поёт популярную песню 30-х годов, «Синий платочек» с ещё не претерпевшим за годы войны изменениями в тексте.
Но, «делу время, потехе час» и мы опять садимся за конспекты и учебники.

…Из просмотренных альбомов, из скупых реплик самого Арика, а также из слов Марии Алексеевны, активно поддерживавшей со мной диалог за время моего пребывания у них,  я окончательно утвердился в том, что Арик по матери – русский, а по отцу – грек. Хотя, если говорить серьёзно, то для завязывавшейся у нас с ним дружбы это не имело никакого значения. Я с детских лет имел много друзей разной национальности. Среди них больше половины были евреи. Так что появление в этой компании грека внёсло новый колорит в этот букет. 
Не думал я и том, почему Арик никогда ничего не говорил мне о своём отце, кроме того, что его уже нет в живых. Правда, уже много позднее он как-то обмолвился, что его отец, по чьему-то доносу, был арестован, но не по политическим мотивам. Мне самому было дано догадываться, по каким: хозяйственным или торговым. Но я этого не делал.
Вскоре Арик познакомил меня со своей невестой, с которой он находился в таком «амплуа» до того уже несколько лет. Звали её Ветой и своей внешностью она походила то ли на грузинку, то ли на армянку, а может даже и на гречанку. Зато по своей комплекции она явно уступала Арику: тоненькая и не очень высокая.
Я был приглашён на их свадьбу и был посажен рядом с Ариком, который не отпускал меня до самого утра. После свадьбы мы изредка перезванивались с Ариком, а через несколько месяцев он сказал мне, что они с Веткой разошлись. Для меня это известие было действительно, «как гром среди ясного неба» и осталось неразгаданным до сих пор. Несколько лет встречаться, а, по сути, жить друг с другом, и через несколько месяцев после свадьбы разойтись? Арик со мной никогда не делился по этому поводу, а я, естественно, его об этом не спрашивал. Хотя позднее у него как-то проскользнула реплика, из которой я понял, что Вета всегда рвалась из дома на различные развлекательные мероприятия, пытаясь вытянуть на них и Арика. Но он неохотно на это соглашался. И я могу подтвердить, что Арик по складу своего характера был домоседом. Но прав ли он был, когда не откликался на устремления молодой жены, по возрасту, ещё юной девушки, не знаю.
Позднее, когда я уже женился и он, естественно, был на моей свадьбе, мы периодически встречались с ним, зазывая его с моей женой Наташей на праздничные или юбилейные вечера, на которых знакомили его с незамужними девицами. И, учитывая внешность Арика, они охотно шли на сближение с ним. Но через какое-то время как-то тихо, не объясняя причины, с ним расставались. Почему, я могу опять только гадать, но это не входит в мои планы, ибо в поставленную перед собой задачу я включил только изложение фактов.
Впоследствии Арик, выражаясь боксёрским термином, ушёл «в глухую защиту» и мы с ним только перезванивались. Точнее, первым всегда звонил я, в шутку напоминая ему, что «я ещё живой». Он весело смеялся и мы долго болтали с ним по телефону на разные, преимущественно, спортивные темы. Однако добиться от него подробностей о его личной жизни мне никак не удавалось. Он даже, чуть ли не под пыткой, признался мне, что работает начальником отдела в НПО «Молния» и защитил кандидатскую диссертацию. Но самое главное, на наши с Наташей неоднократные приглашения навестить нас, всегда отнекивался. Возможно, боясь, что мы будем спрашивать его о причинах расставания с нашими протеже. Правда, на юбилейные встречи нашей группы он приезжал регулярно. Но каждый раз один.
Последний раз группой мы собирались у меня на квартире на 30-летие со дня окончания нашей учёбы в МВТУ, в 1986 году. И Арик мне показался тогда несколько увядшим. Я его даже спросил, что с ним. Но он весело мне ответил, что «ничего», мол «всё нормально». После этой встречи я ему в течение года ещё несколько раз звонил. Потом не звонил долго, чтобы «проучить» его. Да и время было какое-то тревожное. Перестройка! Потом не выдержал, позвонил снова. В трубку мне ответил детский голос, который, на мой вопрос «А можно ли пригласить к телефону Аристотеля Дмитриевича?», в сторону позвал: «Мама!». Я понял, что «мама», это гражданская жена Арика, о которой он как-то мне всё же,  поведал, не посвящая меня в детали. Через минуту она (он даже не назвал мне её имени!) взяла трубку и, после моего представления, глухо сказала: «Он умер. Рак». После некоторого моего замешательства, я, не став её упрекать за то, что не оповестила меня о смерти Арика (хотя говорил ли он ей обо мне вообще?), спросил, где он похоронен. «На Бабушкинском кладбище», - ответила она и дала номер могилы. Вскоре мы с Наташей посетили её и обнаружили у её изголовья надгробный камень с фотографиями отца Арика и матери, Марии Алексеевны. А на самой могиле стояла скромная мраморная плиточка с надписью «Патэрэкас Аристотель Дмитриевич». Видимо, под ней была захоронена урна с его прахом.
Много позднее, в одно из наших посещений Бабушкинского кладбища, мы обнаружили на могиле родителей и сына Патерекас табличку с именем незнакомой мне женщины. Видимо, это была жена Арика. Кажется, у них остались двое детей, к тому времени, полагаю, уже взрослых.
На этой печальной ноте позволю себе остановить далеко зашедшие воспоминания и вернуться к тем светлым пятидесятым годам, в которых остались ещё не упомянутые мною имена всех остальных моих товарищей из группы ГМ.
Сперва - о нашем активе. Ваня Пустовойтов, который на правом снимке (стр. 97) шепчет Арику, судя по всему, восхищённые слова по поводу его шляпы, - наш первый староста, с которым я нашёл общий язык по причине нашего южного с ним происхождения: я из Крыма, он из Украины. Я из Керчи, он из Днепропетровска. И кроме того, он тоже, помнится, пережил оккупацию. То ли с матерью, то ли с бабушкой. Точно не помню.
Правда, Ваня недолго был нашим старостой. В конце 2-го или 3-го семестра он, как и многие из нас, не раз, выражаясь студенческой терминологией, «зашился» с курсовым проектом и сам попросил освободить его от обязанностей старосты. И тогда мы выбрали Свету Юрьеву. Вот поэтому, видимо, она так смеётся на фотографии, размещённой на следующей странице, а Ваня отвернулся в сторону, возмущаясь проявлением видимого подхалимажа с моей стороны по отношению к вновь заступившему старосте.
Логично мне было бы продолжить краткое знакомство со всеми остальными, присутствующими на этой фотографии. Тем более, что они составляли в ту пору часть «аборигенов» нашей группы, в которую влились впоследствии представители второй   группы  ГМ,  ГМ-2. Это   произошло   после  того,   как  они  и  мы  «потеряли»   часть наших
товарищей по уже упомянутой мною причине. Но я позволю себе соблюсти этикет в отношении наших руководящих кадров и назову вслед за нашими старостами фамилию нашего комсорга. Им был Володя Файнштейн, лик которого опубликован на левой фотографии страницы 97, прямо под моей физиономией.
Володя Файнштейн был на 4..5 лет старше среднего возраста нашей группы и, в отличие от многих из нас, имел студенческую практику, закончив перед поступлением в МВТУ   техникум,   причём,   с отличием.  Среднего   роста,  худощавый,  с красивым  лицом,
которое на фотографии он нарочито исказил сигаретой в мундштуке, Володя пользовался среди нас определённым авторитетом. Лёгкое заикание совсем не портило его реноме, а наоборот, добавляло ему некий шарм. Несмотря на серьёзность своего положения, Володя Ф. был общителен и не чурался весёлых компаний. Для поддержания хорошего настроения рассказывал различные смешные истории, приключавшиеся с ним или очевидцем которых он был. При этом, шутки ради, не стеснялся порой приукрасить свой рассказ сомнительными фактами.
Я несколько раз бывал у него дома.  Володя жил вместе с мамой, женой Наной и двумя
               
    1 Мая 1952 года. Слева направо: Ваня Пустовойтов, Юра                Два танкиста. Я и Ваня на
    Крушинский, я (за веточкой цветов), Света Юрьева, Коля                лагерных сборах. Сентябрь 1954 г.
    Михайленко, Зоя Подвойская, Лёша Ковылов, Женя Леонов.              Нарофоминск.
               
дочерьми в старом массивном здании, расположенном сразу за парком МВО (Московского военного округа), в самом начале Красноказарменной улицы. Мои визиты были связаны, в первую очередь, с оказанием мне помощи в деле навёрстывания упущенного времени при подготовке курсовых проектов, особенно их электротехнической части, в которой Володя довольно хорошо разбирался. В перерывах между занятиями Володя познакомил меня с некоторыми фактами из их семейной хроники, из которых я узнал, в частности, что отец его был видным военачальником. Глядя на его фотографию, которая в рамке висела на стене, я увидел несколько ромбов, которые были закреплены в петлицах на воротнике его форменной одежды. Как большой знаток, ещё с детских лет, знаков отличия военных Красной Армии я предположил, что отец Володи был комдивом или комбригом. О причинах его отсутствия в семье я не спрашивал, полагая, что Володя сам скажет об этом, если сочтёт нужным. Теперь не исключаю того, что он был репрессирован в 30-тые годы прошлого столетия.
Помимо фотографий Володиного отца и многих других, на стене висел довольно большого размера фотопортрет Народного артиста СССР М.М.Штрауха, дяди Наны (!), который, кстати, сыграл В.И.Ленина в нескольких кинофильмах и, в первую очередь, в популярной в 30-е годы картине «Человек с ружьём».
Нана в первый же день нашего знакомства поведала мне о том, как они познакомились с Володей. Произошло это на танцверанде в том же парке МВО (кстати, теперь парке «Лефортово»), где они часто встречались после учёбы. Их пара сразу обратила на себя внимание посетителей веранды и культмассовых работников парка. Оба изящные и подвижные, они искусно выполняли различные па, особенно при исполнении быстрых танцев: румбы, фокстрота, а позднее и рок-энд-рола. Интересно, что в начале 2000-тых годов, когда с экранов телевидения (кажется, по ТВЦ) было объявлено приглашение ветеранам танцевальных веранд для участия в ретро-конкурсе, супруги Файнштейны откликнулись на него и получили приз за исполнение фокстрота в характерном для 1950-х годов стиле. Володю и Нану, как призёров, даже удостоили показом по телевидению. К моему сожалению, мне не удалось их лицезреть на экране, и я узнал об этом, когда мы, я и моя супруга Наташа, были приглашены к ним в гости.
Наше взаимное общение с четой Файнштейнов, фактически, началось после десятилетнего перерыва со дня окончания МВТУ, когда юбилей по этому поводу мы отмечали почти всей группой в их квартире. Помню, что на этой встрече Нана удивила всех прекрасной игрой на  мини-аккордеоне, под аккомпанемент которого мы, в разгар веселья, пели песни. 
Спустя некоторое время Файнштейны пригласили нас к себе, чтобы отметить их переезд на новую квартиру., которую они получили аж на проспекте Маршала Жукова, т.е. на диаметрально противоположной стороне Москвы по сравнению с прежней. Во время нашего визита в новую квартиру мы познакомились с уже взрослыми дочерьми Володи и Наны, миловидными девушками Люсей и Олей. Тогда же мы, фактически, впервые услышали произведения знаменитых Битлов, которые, почти, полностью были записаны Володей на магнитофонные ленты, используемые на радио и телевидении.
 Помню, что перед тем, как познакомить нас с хитами Битлов, Володя предупредил, что их надо слушать на самой максимальной громкости. «Иначе пропадает впечатление от их исполнения», - убеждал нас Володя. Предвидя ожидавшее нас испытание децибелами, я спросил его, а как он согласует это со своими соседями. На что Володя ответил: «А у меня со всеми соседями по двору существует договорённость о том, что я устраиваю прослушивание Битлов только в один определённый день и в определённые часы. И те, кто не любит громкую музыку, куда-нибудь сматываются на это время». Однако нам с Наташей тогда повезло: мы приехали не в тот день. А потому Володя демонстрировал нам Битлов «в полголоса», хотя и этого оказалось достаточно, чтобы на обратном пути, домой, мы с Наташей, обмениваясь впечатлениями, почти, кричали друг другу в ухо. Но Битлы нам понравились, по крайней мере, отдельные их вещи.
Последний раз мы виделись с Володей, когда, вместе со Светой Юрьевой приехали навестить его после того, как он надорвался во время перетаскивания тяжелых цементных блоков на садовом участке, продолжая его благоустройство. Володя, видя наши настороженные лица, в шутливых тонах обрисовывал свои злоключения и с напускной суровостью клялся, что, после того, как поправится, он обязательно дотащит «эти упрямые блоки» до нужного места. Но осуществить это Володе не удалось. Вскоре после нашего визита Володя, Владимир Максович Файнштейн, скончался. На проводы его в последний путь мы вновь приехали вместе со Светой. Кажется, кроме нас, от нашей группы больше никого не было. К тому времени наши ряды уже значительно поредели…
Юра Кузьмин, который вершит нашу троицу на левой фотографии на 97-ой странице, фактически стал фотохроникёром нашей группы. Почти все снимки, которые я представляю в этой главе, сделаны им. Не могу утверждать, что я был с Юрой в таких же близких дружеских отношениях, как это было у меня с Ариком или даже с Володей. Однако вскоре после начала нашей совместной учёбы мы нашли с ним общий язык. Сделать это оказалось нетрудно, поскольку, во-первых, мы с ним, как и с Ариком были на одной высоте (182…184см). А во-вторых, выяснилось, что нас с Юрой связывает интерес к Закарпатью! Оказалось, что его родители проживают в Мукачево, откуда, собственно говоря, Юра и приехал учиться в Москву. Я же не преминул рассказать ему о нашем путешествии в Ужгород. А после того, как я упомянул ему о своей сестре Лиде и о том, что она тоже из Закарпатья и тоже приехала в Москву учиться, поступив в Институт народного хозяйства имени Плеханова, Юра воспылал желанием с нею встретиться. Я, в этой связи, пригласил Юру как-нибудь заехать к нам в гости, но, по разным причинам, его визит долго откладывался. А вскоре у Лиды появился ухажёр (да, да, тот майор, о котором я упоминал в главе «Школа») и встреча Юры с ней как-то стала не актуальной.
Однако наши взаимоотношения с Юрой Кузьминым после этого нисколько не испортились. Более того, Юра однажды даже согласился принять участие в праздничной вечеринке, которую мы (я и мои гипромезовские друзья) проводили в дачном коттедже, абонируемым семейством Павловых на территории пионерлагеря «Катуар», где мы не раз бывали по приглашению Гены. Об этом я, кажется, упоминал в главе «Пионерлагеря». 
Помимо Юры Кузьмина, на моё приглашение откликнулись ещё два студента группы ГМ, а именно Коля Михайленко и Дима Зайчиков. Это был тот редкий случай, когда я в день праздника был вместе с товарищами по институту. И то, к сожалению, только с тремя, согласившимися провести его в кругу моих друзей-гипромезовцев. Обычно, как я уже упоминал выше, в эти дни я веселился в их компании. Хотя, мог ли я поступать иначе, когда бок о бок жил с ними, практически, со дня моего приезда в Москву?   

               
 Катуар. В гостях у Гены Павлова летом и …                …7-8 ноября 1955 г. После вечеринки. Коля - с      
 Ласкаем котёнка: я, Тамара Кравченко, Гена                гитарой, Дима – с радиолой, я - с чемоданом,               
 и ещё одна девушка (?).                за Колей – Женя Вихрев (прячется: налегке). 
                Фотографирует, понятно, Юра.

Хорошо помню, что мои товарищи-эмветэушники остались довольны проведённым и временем, и моими друзьями. И им, в свою очередь, понравились гости. Особенно Коля Михайленко, который, в промежутках между праздничным столом и танцами под радиолу, веселил всех пением под гитару популярных в то время лирических и  студенческих песен. И это было очень кстати, т.к. в отсутствие пианино наш неизменный маэстро, Женя Вихрев, не мог заполнить наступавшие в процессе веселья паузы своим фортепианными пьесами, как это обычно он делал. Я, естественно, подпевал Коле, дожидаясь, когда дойдёт и мой черёд пригласить одну из присутствующих девушек на танец. А их, к сожалению, было вдвое меньше, чем нас, лиц мужского пола: две спутницы Жени и Гены Павлова, а также супруга нашего первого молодожёна, Володи Лотарева, Вера с подругой. Так что, надежды Юры Кузьмина (если, конечно, он их лелеял) познакомиться с какой-нибудь девушкой и в этот раз не увенчались успехом. И поделом! А что, у нас в группе их не было? Хотя, возможно, наши девушки воспринимали нас не более чем как товарищей по учёбе.
Помню, что на следующий день, после завтрака мы, мужская половина, добровольно уступив право убирать со стола и мыть посуду девушкам, пошли  играть в футбол. На поляне, где, будучи уже великовозрастными пионерами, я и мои гипромезовские друзья шлифовали своё мастерство перед встречами с командами Ларёво и Марфино, мы разделились на две команды по три человека : команду МВТУ и команду Гипромеза. Я играл за МВТУ. Силы оказались не равны, и команда Гипромеза проиграла с крупным счётом. Ведь я и Дима Зайчиков тогда уже были игроками сборной команды нашего факультета!  Коля же, Михайленко самоотверженно защищал наши ворота. Ну а Юра Кузьмин, как спортивный фотожурналист запечатлел несколько моментов игры и команду-победительницу  на фото. Однако проигравшие, в отместку, заставили нас нести до станции все тяжёлые аксессуары праздничной вечеринки: радиолу и чемодан с посудой, не говоря уже о Колиной гитаре!..
С момента окончания института мы с Юрой, как и со многими моими товарищами по группе, фактически, не виделись. Исключением были кратковременные встречи во время одного юбилейного сбора группы ГМ и одной его командировки в Москву. И это вполне объяснимо, т.к. Юра, возможно не сразу, но вскоре обосновался аж на Сахалине, точнее – в Южно-Сахалинске,  где через пару лет стал главным инженером ремонтно-механического завода объединения «Сахалинуголь». Узнав от Светы Юрьевой (!) его адрес, я послал ему письмо, после чего мы с ним обменялись парой писем. Однако, приступая к своим воспоминаниям,  Юриных писем, как, к сожалению, и многих других памятных материалов, я у себя не обнаружил. Видимо, они были утеряны во время наших переездов.

      
         Юрий Васильевич демонстрирует фрагмент угольного                Ю.Кузьмин за рулём на корме
           комбайна японским фотокорреспондентам.                яхты «Лидер».

Зато в моём архиве оказалось письмо Юры от 11.04.86, адресованное Володе Файнштейну. Из этого письма явствует, что в должности главного инженера Юра (нет, уже Юрий Васильевич) пребывает семнадцатый год. Женат. Воспитывает пятилетнюю дочь Марию. И при этом занимается парусным спортом! Это подтверждают вложенные в конверт фотографии и вырезка из местной газеты «Советский Сахалин» от 18 сентября 1985 года. В напечатанной в вырезке заметке «Под парусом» указывается, в частности, что «второй помощник (капитана), перворазрядник, главный инженер Южно-Сахалинского ремонтно-механического завода объединения «Сахалинуголь» Юрий Васильевич Кузьмин» … вместе с 7-ю членами экипажа, на крейсерско-гоночной яхте «Лидер» ходил в многодневный поход вокруг Сахалина и Курильских островов с заходом в Петропавловск-Камчатский!
Естественно, что я не мог не опубликовать хотя бы пару из присланных Юрой фотографий, доставшихся мне случайно, вероятно, после одной из наших юбилейных встреч. 
К сожалению, последовавшие в конце 1980-х – начале 1990-х годов события круто изменили нашу жизнь, что, в свою очередь, явилось причиной преждевременного прекращения нашего общение с Юрой, как, впрочем, и с большинством из нашей группы ГМ. Особенно с теми, кто оказался вдруг в «самостийных» государствах…
Но вернусь к нашей группе 1950-х годов. И, в первую очередь, к тем, кто остался ещё не удостоенным моего внимания на левой фотографии на 100-той странице. Это Юра Крушинский, Света Юрьева, Коля Михайленко, Зоя Подвойская и Женя Леонов.
К сожалению, я не могу представить свидетельства моих близких отношений с выше перечисленными моими однокашниками, подобных тем, которые я привёл в описании моего общения с Ариком, Володей и Юрой. Однако это вовсе не говорит о том, что к ним, а также к другим членам нашей группы, о которых далее постараюсь тоже упомянуть, я не испытывал чувства товарищества. Собственно говоря, это чувство подсознательно объединяло всех нас и в процессе учёбы, и спустя много лет, о чём свидетельствуют периодические наши сборы вплоть до 1986 года. Справедливости ради, должен отметить то, что ведущая роль в этом принадлежала нашему старосте Свете, Светлане Сергеевне Юрьевой. Именно она, в первую очередь, осуществляла почтовую и телефонную связь не только с уже упомянутыми Кузьминым, Пустовойтовым, Файнштейном, но, фактически, со всеми выпускниками нашей группы, в том числе и со мной.
Света Юрьева и Зоя Подвойская, а также Рита Грумбин, не попавшая почему-то в объектив фотоаппарата Юры Кузьмина (хотя считалась у нас самой красивой), после ухода со второго курса из МВТУ Инны Пучковой и Туси Ураловой, по сути, были единственными представительницами «слабого пола» в нашей группе. Правда, с момента слияния с группой ГМ-2 появилась ещё одна, а именно – Людмила Огарёва (Култашёва). Но она как-то не осталась в моей памяти. Света и Зоя, как мне помнится, несмотря на разный характер (Светка - взрывная, Зоя – спокойная) сразу сдружились и остались подругами на всю жизнь. Обе подруги и Рита довольно успешно учились, подавая пример некоторым не всегда радивым  однокашникам мужского пола.
О Свете я уже не раз упоминал и, думаю, до конца этой главы вспомню ещё не раз, также как и о Зое. Но уже здесь отмечу, что Зоя, к неожиданности многих, в том числе и своей ближайшей подруги, первой сочеталась браком с зачисленным в третьем семестре в нашу группу демобилизовавшимся из армии в чине старшины Леонидом Смирновым. Это произошло, кажется, на пятом курсе, т.е. незадолго до окончания нашей учёбы, а вскоре после защиты дипломного проекта Зоя родила своего первенца. Тем не мене, ей это не помешало, почти, сразу приступить к работе по месту своего распределения, кажется, в каком-то московском конструкторско-технологическом бюро.
О личной жизни Светы мне ничего не известно, хотя и спустя много лет мы с ней, хоть и не часто, но всё же перезванивались. Особенно - в периоды подготовки юбилейных встреч нашей группы. И не только (я имею ввиду проводы Володи Файнштейна). Зато я знаю, что она – одна из немногих наших выпускников работала по профилю нашей специализации, в частности, во ВНИИПТуглемаше, где поднялась в своей служебной карьере до уровня заведующего сектором.
Что касается Риты Грумбин, то о ней я долгое время ничего не слышал. Если не ошибаюсь, то изо всех наших групповых встреч она удостоила своим присутствием лишь последнюю, посвящённую тридцатилетию окончания нашей учёбы в МВТУ. И только на ней я узнал, что Рита уже не Грумбин, а Колодяжная Маргарита Феликсовна. И что работает она в Гипроуглемаше руководителем бригады. Кстати, там же работал и Валя Исачкин (см. фото на стр. 87), который ещё во время учёбы настойчиво, но безуспешно ухаживал за Ритой. Насколько мне известно, Валя работал главным конструктором проекта, но в другом, нежели Рита, отделе…
Интересно, что преддипломную практику в Гипроуглемаше, помимо меня, проходили ещё только Арик Патэрэкас и Дима Зайчиков. И, помнится, нас там заприметили. Во всяком случае, по достоверным источникам, руководство Гипроуглемаша в лице его директора Топчиева (не помню инициалы), брата вице-президента АН СССР А.В.Топчиева, послало на нас троих запрос в Комиссию по распределению оканчивающих МВТУ. Но, видимо, у комиссии были другие соображения и в Гипроуглемаш были распределены другие. Помимо уже мною названных, Колодяжной и Исачкина, туда из нашей группы попали ещё двое, Валерий Домбровский (из ГМ-2) и Леонид Смирнов, муж Зои Подвойской.
Забегая опять вперёд, уже сразу упомяну о «судьбе» нашей троицы, несостоявшихся гипроуглемашевцев. Не стану вдаваться в подробности наших мытарств, продлившихся едва ли не три месяца, за время которых соответствующие службы подыскивали нам работу. Отмечу лишь то, что от нас, из-за отсутствия вакансий, отказалось некое Донецкое КБ, куда, было, направили нас по распределению. Правда, должен признаться, что мы не очень расстраивались от постигшей тогда нас безработицы. И промежутки времени между периодическими посещениями ведомства, занимавшегося поиском нам работы, мы проводили в Серебряном Бору, где, купаясь в Москве-реке и загорая на солнышке, набирались сил перед началом длительного трудового пути.
И всё же, в начале июля нам вручили направления на работу: Арику и Диме - на приборостроительные предприятия Оборонпрома, в НПО «Молния» и на завод «Счётмаш» соответственно. Мне же – во ВНИТИприбор, головную технологическую организацию министерства приборостроение, незадолго до нашего распределения выделившегося в самостоятельное из министерства машиностроения. Все названные организации базировались в Москве!
…В этом месте позволю себе вновь выделить жирным шрифтом имя и фамилию того, кто смог стать первым, из нашего выпуска, доктором технических наук. Это уже упомянутый мною Дима (Владимир Васильевич) Зайчиков, со временем – начальник отдела в КБ завода «Счётмаш» (Димой почему-то его называла мама).
Продолжу, однако, краткие реплики о тех, кто изображён на левой фотографии на  странице 100.
Юра Крушинский запомнился мне как неотступный сопровождающий Вани Пустовойтова. Не помню, учились ли они в одной школе, но то, что они оба были из Днепропетровска, это факт. Как и то, что оба впоследствии работали в одном КБ «Южное», Ваня – начальником отдела, Юра – ведущим инженером. Однако в памяти моей осталась и  неуклюжая помощь, которую Юра, конечно же, из добрых побуждений, оказал мне во время экзамена по сопромату.
В экзаменационном билете по этой дисциплине, как и по другим предметам, помимо вопросов по теории, давались задачи на практическое их применение. В частности, построение эпюр переменной нагрузки на звенья ферм различной конфигурации. Та, что досталась мне, вызвала у меня неуверенность в том, что я смогу правильно построить эти эпюры. И я решил проконсультироваться с сидевшим рядом со мной Крушинским. Юра, мельком взглянув на мою ферму, быстро на черновике набросал своё решение. Такая его оперативность позволила мне считать Юру весьма уверенным в этих делах. И я быстро перенёс его набросок в свой экзаменационный лист, где до этого в письменном виде изложил свои ответы на поставленные в билете вопросы по теории.
Когда я сел рядом с экзаменовавшим нас молодым профессором Лаптевым и положил перед ним свой экзаменационный лист, я уже предвкушал, как он будет доволен, когда прочитает в нём точную формулировку изобретённого им правила расчёта систем нагрузки ферм сложной конфигурации. Однако профессор, быстро пробежав лист глазами, сказал: «Если не исправишь при мне эпюры нагрузки фермы, получишь неуд». От сознания, что мне придётся пересдавать экзамен, я на минуту скис. А потом взял и построил эпюры так, как я и намеревался их построить, сидя за подготовительным столом. Профессор, убедившись в том, что теперь всё правильно, взял мою зачётку и, не произнеся больше ни одного слова, поставил мне «уд».
Было обидно, т.к. это была оценка за второй экзамен по сопромату и она пошла в диплом. А в предыдущем семестре я получил «хор»! Но я недолго злился на Крушинского, а потом даже поблагодарил его за то, что он, не осознавая того, проучил меня за мою  уверенность в своих силах…
О Коле Михайленко, полагаю, я упомянул главное: он со своей гитарой был всегда душой любой компании. Кстати, его, после ноябрьской вечеринки в Катуаре, ещё не раз зазывали на праздники мои друзья-гипромезовцы. И, помнится, пару раз он откликался ещё на их приглашения, разумеется, при моём его сопровождении. Ну и, конечно, он не пропускал встреч нашей группы. Учился Коля на среднем уровне (как большинство из нас). Но свою служебную карьеру закончил на высоте: референтом в Управлении делами Совмина СССР! К сожалению, он один из первых покинул наш бренный мир. Но на последнем нашем сборе присутствовала его жена (точнее, вдова), которая и после этого поддерживала связь с нашей группой.
Последними в ряду фотографии на 100-ой странице стоят Лёша Ковылов и Женя Леонов. Общее, что их объединяло, это то, что они оба пришли в МВТУ, успешно закончив поселковые школы, откуда не часто попадают в престижные вузы! Отличались они друг от друга только тем (если не брать во внимание разницу в росте), что Лёша был тихоня, а Женя обладал зычным голосом, который иногда мог неожиданно прозвучать даже во время лекции. Это вовсе не было проявлением некой шалости. Женя был искренним и непосредственным человеком. Как подтверждение этому, он мог вдруг, без всякого худого умысла, вслух произнести слово, которое его удивляло своей новизной и необычным, на его взгляд, звучанием.  Естественно, за этим следовал общий смех многочисленной аудитории.
Однако это вовсе не характеризовало Женю как человека несведущего. Он успешно учился, весьма грамотно разбирался в различных сферах жизни, особенно в области политики. И не случайно он в нашей группе, как и Смирнов, был членом Коммунистической партии, тогда ещё - ВКП(б). Женя, как и я, и Ваня в отроческом возрасте перенёс длительную немецкую оккупацию во время войны. И вместе со своими близкими оказался в самом эпицентре боёв на Курской дуге, во время которых погибли два его младших брата, родной и двоюродный. И лишь по счастливой случайности он сам оказался жив.   
После защиты дипломного проекта, Женя четыре года проработал в одном из КБ Донецка. Затем переехал в город Дзержинский Московской области Люберецкого района, где продолжил свою трудовую деятельность конструктором химико-технологического оборудования в НИХТИ. В своей служебной карьере Евгений Александрович занимал должности руководителя группы и заместителя начальника лаборатории. На пенсию вышел (и то, по состоянию здоровья), когда ему исполнилось 80 лет!
О Лёше (Алексее Николаевиче) Ковылове мне известно только то, что он закончил свою трудовую деятельность в должности начальника СОКБ (?), расположенном в городе Жуковском. Был награждён орденом Трудового Красного знамени! А ведь казался таким скромным, почти, деревенским парнем. И когда однажды на Первомайской демонстрации Лёша появился в шляпе (см. приведённые выше фотографии), многие из нас, в шутку, над ним подтрунивали и, якобы из зависти, просили у него разрешения примерить её на себе. И Лёша никому не отказывал…
Из первого состава нашей группы ГМ я хотел бы помянуть добрым словом ещё четверых: Вадика Германова, Эдика Мурнэка, Серёжу Ищенко, Петю Филенкова и Жору Ягемана (Кузьмина).
Вадик (Вадим Евгеньевич) Германов остался в моей памяти сдержанным, собранным и обязательным товарищем. Эти качества он проявлял как в стенах института, так и на выезде, т.е. на практиках. К сожалению, подробности его жизни, как, впрочем, и жизни названных вместе с ним моих однокашников, не остались в моей памяти. Знаю только, что он работал главным конструктором проекта в ЦНИИПОДЗЕМмаше. Но в каком городе, мне не известно.
Те же эпитеты я, полагаю, могу употребить и по отношению к Эдику (Эдуарду Артуровичу) Мурнэку, при характеристике его в период нашей совместной учёбы, хотя внешне они с Германовым были совершенно не похожи друг на друга. Последним местом  работы Мурнэка, как зафиксировано в списке, составленном Светой Юрьевой по состоянию на 19.04.1986 г., был НИИРП, где Эдик выполнял обязанности начальника бригады.
Серёжа (Сергей Григорьевич) Ищенко был весёлым и шутливым парнем, точнее, хлопцем, ибо родился и жил до поступления в МВТУ на Украине. Внешне он выделялся ростом, под стать Арику, Юре Кузьмину, Вале Исачкину и мне, за что всех нас, не исключая себя,  называл  «гренадёрами».  Меня  Серёжа  нарёк  ещё и  «пивхохлёй»,  узнав о том,  что в
паспорте моей матушки, в графе «национальность» было написано «украинка». Однако, узнав о том, что не только я, но и моя мама, кроме нескольких общих фраз, украинской «мовой» не владеем, переменил моё прозвище на «ВАСа», используя аббревиатуру моих инициалов.
Но всё это к слову, как пример его «дурачества». А главное – это то, что наш шутник и балагур Серёжа Ищенко прекрасно учился, и при распределении мог рассчитывать на попадание в тот же Гипроуглемаш. Но, к удивлению многих, также как и Коля Михайленко, не стал конструктором, а пошёл по линии международной торговли, заняв одно из ведущих мест в Техмашэкспорте с выездами за рубеж.
Петя (Пётр Васильевич) Филенков являлся среди нас образцом интеллигентности и рассудительности. Во время наших поездок на практику он, можно сказать, незримо следил за нашим поведением и, в случаях нарушения, на его взгляд, кем-либо из нас «нравственных устоев» в общественных  местах,  деликатно  делал  замечания  не в меру расшалившимся, по
 
                «Гренадёры» во время овощеуборочной кампании. Слева направо:
                Юра Кузьмин, Володя Самарянов, Арик Патэрэкас, Валя Исачкин.
                А вот Серёжа Ищенко в кадр не попал: фотографирует. Вот досада!

его мнению, товарищам. После окончания МВТУ мы с Петей могли не раз встретиться уже в период наработки нашего трудового стажа, в частности, во время моих командировок в Омск, где Петя работал ведущим инженером на электро-механическом заводе. Но, увы, не встретились.
Последний раз с Петей Филенковым мы виделись 10-го апреля 1976 года на нашей общей встрече в Москве, которую мы отмечали в ресторане «София». Интересно, что во время этой встречи, после определённой «топливной заправки», мы решили, по старой отцовской традиции, коллективно спеть за столом. Естественно, первой, в нашем исполнении, прозвучала знаменитая песня Никиты Богословского «Спят курганы тёмные…», которую он написал к не менее известному кинофильму «Большая жизнь». Помнится, Петя очень волновался, убеждая нас в том, что петь в общественном заведении не прилично и что нас могут попросить удалиться. Но, услышав, что нас поддерживают за соседними столами, и, убедившись в том, что к нашему, в общем то, приличному песнопению вполне лояльно относится сам метрдотель, Петя несколько успокоился. И даже не сразу вник в то, чем, по его понятиям, чреваты последствия исполнения нашей другой песни, коей все мы вознамерились отдать дань уважения нашей второй профессии, «заместителя командира роты по технической части бронетанковых и механизированных войск». Но когда мы громко и слаженно запели припев её, заключительными строками которого были слова «когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведёт», Петя, оглядываясь по сторонам, испуганно «зашикал» на нас. И хотя встреча наша закончилась вполне благополучно, уже на улице Петя предупредил, что на следующую юбилейную встречу он приедет только в том случае, если поклянёмся, что проводить её мы будем в домашних условиях. Через 10 лет, в 1986 году, мы так и сделали. Но Петя на эту встречу уже не приехал…
Жора (Георгий Александрович) Ягеман-Кузьмин остался в моей памяти практичным, целеустремлённым и деловым человеком, не чуравшимся трудной и грязной работы, в чём я убедился, когда мы вместе с ним были на практике в Дружковке. Свою фамилию с Ягемана на Кузьмин он, к удивлению многих, изменил, когда мы уже учились на 5-том курсе, т.е. близко к завершению нашей учёбы. Мне не известна истинная причина этого его решения. Возможно, на то были важные семейные обстоятельства. Но ребята в шутку, в которой, возможно, присутствовала доля истины, задавали ему вопрос: «Жора, это для того, чтобы не быть последним в списке во время распределения?». На что Жора спокойно и с серьёзным видом отвечал: «Возможно». Из списка Светы следует, что Жора работал на заводе «Ковровец», в городе Коврове Владимирской области, и что на работу Жора ездил из самого Владимира, где он проживал. Полагаю, что Жора там и родился, о чём свидетельствовал его говорок с акцентированием на букве «О».
Помню, что на первом курсе вместе с нами ещё учился некто Сгоняйко (имя забыл), который по возрасту был ровесником Володе Файнштейну и Лёне Смирнову. Запомнил я его потому, что он, до поступления в МВТУ, был артистом Театра драмы и комедии в Ростове-на-Дону! Помню, как своими репликами из репертуара ставившихся в нём спектаклей он смешил нас до слёз. Не помню, чем руководствовался Сгоняйко при поступлении в МВТУ, тем более, на нашу специальность. Возможно, тем, чтобы совмещать свою основную профессию с работой инженера по осуществлению подъёма и транспортирования атрибутов сцены во время спектаклей. А может быть по их проектированию с целью усовершенствования. Так или иначе, но он спешил и со второго курса перешёл на курсы ускоренного обучения, на которых программа образования укладывалась в три с половиной или четыре года. При этом процесс обучения проходил непрерывно, кажется, даже без каникул.
И о печальном. О Пете Архипенкове, нашем товарище по ГМ-1, который из-за тяжёлой болезни скончался вскоре после окончания училища.
О тех, кто пополнил в 1954 году (если не ошибаюсь) нашу группу из параллельной ГМ-2, я мало, что могу вспомнить, т.к. не был с ними в таких же тесных и продолжительных отношениях, как с нашими «аборигенами». Исключение составляет, пожалуй, только Дима  Зайчиков, о котором я уже несколько раз упоминал. Однако из уважения к ним, назову хотя бы их имена. Это Агарёва (Култашова) Людмила, Амиантов Владислав, Домбровский Валерий, Колесников Эдуард, Пасынков Рафаил, Петерсен Виктор, Рылёв Юрий, Сахаров Эдуард, Техов Виктор, Цоглин Арон, Чернышов Анатолий.
Правда, прохождение совместно с многими из перечисленных производственной практики, а также лагерных военных сборов способствовало нашему взаимному сближению.

Производственные практики. Первая производственная практика нашей группы, в составе студентов из двух других групп нашего факультета, состоялась после окончания 2-го курса. Она проходила в Нижнем Тагиле на Уральском вагоностроительном заводе (УВСЗ). Помню, какое огромное впечатление произвёла на меня своим масштабом территория завода, соответствовавшая, на мой взгляд, площади целого города. Ещё большее впечатление произвели на меня размеры цеховых корпусов. Ну и совсем потрясло меня оборудование цехов, причём, как своими габаритами, так и его размещением. Особенно - двухъярусные портальные краны и металлообрабатывающие станки!..
В Нижний Тагил мы добирались с пересадкой в Свердловске. Благодаря ей мне удалось, предварительно списавшись, встретится со своим двоюродным братцем Юриком (так с детства и до степенного возраста звала его мама, а за ней и все мы, их ближайшие родственники). С ним, и вместе с нашими родителями, мы прожили короткую, но полную радостными событиями довоенную жизнь в Керчи, описанную в моих воспоминаниях «Прерванное детство». Пользуясь тем, что наш прицепной нижне-тагильский вагон застрял на полдня поодаль от перрона Свердловского вокзала в ожидании попутного поезда, мы с Юрой вначале отправились в Политехнический институт, в котором он тогда учился на первом курсе и который вознамерился показать мне. В институте, кстати, мы встретились с Таней Винокуровой, нашей сверстницей и землячкой, которая, также как и Юра, проживала до войны в одном с нами дворе и которая также как и он во время войны вместе с родителями эвакуировалась на Урал. Оба, и Юра, и Таня со смехом воспринимали мои воспоминания о них, тогда ещё пяти-шестилетних детках (ведь я был старше их на три-четыре года) и в ответ рассказывали о своей институтской жизни.
Перед расставанием мы с Юрой пообедали в привокзальном ресторане, позволив себе, по такому случаю, распить бутылочку сухого вина. Помню, помимо бутылочки, мы заказали с ним традиционный студенческий обед из трёх блюд, борща, шницеля и компота, дополнив их овощным салатом. И за всё это, помнится, мы заплатили около 10 рублей. Точнее, платил я, как старший и имевший, помимо командировочных (порядка 370 – 400 рублей), небольшой запасец от родителей (разумеется, от мамы), «на всякий случай».
…Многие из нас на практике работали за зарплату, хотя это формально практикантам не разрешалось. Мы с Ариком Патэрэкасом работали в цеху «мелкого литья», опять же, формально авто-транспортировщиками, а фактически – грузчиками. В наши обязанности входило проведение предварительной очистки от формовочной смеси отлитых деталей, загрузка их на автокары и разгрузка на участке обрубки облоев, остававшихся на отлитых деталях в местах разъёмов опок. Кстати, поначалу мы с Ариком вознамерились, было, поработать именно на этом участке. Уж очень заманчиво выглядели пневматические отбойные молотки, посредством которых эти облои удалялись. Но местные рабочие нам отсоветовали. «Во-первых, - говорили они нам – это очень тяжёлая работа, требующая большого навыка. А во-вторых, пока вы к ней приноровитесь, кончится время вашей практики и вы ничего не заработаете». Последний аргумент показался нам с Ариком наиболее весомым и мы дали согласие на предложенный нам неквалифицированный труд…
 «Мелкое литьё», которое мы загружали и разгружали на и с автокар, представляли собой чугунные корпуса букс подшипников колёсных пар товарных вагонов. Вес одного такого корпуса, подпадавшего под категорию «мелкого литья», составлял «всего» 62 кг. Однако мы с Ариком с честью справлялись с доверенной нам работой и за месяц заработали по 670 рублей, т.е. по вполне достойному, по тем временам, заработку. Правда, на руки мы получили по 470, но не по причине положенных удержаний, а потому, что нам, якобы, неправильно определили повышенный разряд. Мы с Ариком не стали спорить и вскоре распрощались с нашими «работодателями». Тем более, что в последнюю неделю мы перешли на работу в ночную смену. А это, как показала наша «практика», весьма непривлекательное дело. Особенно радовался завершению нашей работы Арик. Помню, когда мы с ним шли работать «в ночь», он по дороге постоянно канючил: «Все люди как люди, сейчас спят, а мы ночью (!) топаем на работу». Не могу сказать, что я не испытывал дискомфорта, но всё же как-то держался. Зато Арик при каждой свободной минуте закрывал глаза и задрёмывал. Даже стоя, прислонившись к стене!
…Несмотря на то, что мы и ещё несколько наших студентов работали непосредственно на рабочих местах, мы всё же старались основные задания по практике выполнять. В том числе и по линии экскурсионно-познавательных посещений известных в стране предприятий. Таковым, в частности, был соседствующий с «Вагонкой» (так любовно называли УВСЗ его рабочие) Нижне-Тагильский металлургический комбинат. В этой связи не могу не вспомнить опять же, какое потрясающее впечатление произвёл на меня его мартеновский цех. Он намного превосходил сталеплавильный участок Керченского металлургического завода, куда однажды привёл меня папа, работавший, как я упоминал, на нём до войны.
Но самое большое впечатление произвело на меня посещение цеха сборки танков, который находился в том же корпусе, где работали и мы с Ариком, но только на другой, смежной с нашим цехом, его половине. Эту «экскурсию» мы с Ариком совершили после обеденного перерыва, когда случайно забрели туда, возвращаясь из столовой. О производстве на «Вагонке» танков мы знали из неофициальных источников. Однако знали и то, что для нас, практикантов, и даже для рабочих завода, не имевших отношения к производству этого вида продукции, без специального допуска проход в этот цех был закрыт. Естественно, что нас с Ариком вскоре «обнаружили» и выставили за его пределы. Но мы с ним всё же успели рассмотреть  несколько собранных и полностью оснащённых танков. Причём, как потом мы узнали, танков Т-54, которые «пришли на смену» нашим прославленным Т-34 и на которых нам ещё предстояло «покататься» во время вторых, в процессе учёбы, лагерных сборов.
Вторую практику, после окончания 3-го курса, мы проходили в городе Снежное Донецкой (тогда ещё Сталинской) области на угледобывающей шахте треста «Снежнянантрацит». Во время её прохождения я также оформился на работу. И ни куда-нибудь, а в шахту! В этом деле меня поддержали ещё трое из нашей группы: Арик Патэрэкас конечно, а также Ваня Пустовойтов и Валя Исачкин. С последними двумя я трудился под землёй, организовав группу электромонтажников. Арик же отказался от работы в лаве, не объяснив этому причину. Он остался на поверхности, где ему поручили вести учёт доставляемых на поверхность вагонеток, наполненных углём.
В принципе, я мог понять Арика, учитывая уже известную мне его способность задрёмывать на рабочем месте. В этом я укрепился в своём предположении, после того, как, перед началом работы, с нами провели 4-хдневные занятия по технике безопасности, завершившиеся нашим «путешествием» по очистным забоям (лавам) различной толщины пластов угля.
Помню, как, уже полностью экипированные, в том числе и осветительными лампочками на касках, мы ползли вслед за мастером, проводившим с нами предпроизводственную «экскурсию», вдоль забоя с толщиной угольного пласта 60 см! В таком пространстве, фактически, можно было лежать только «на пузе» и при этом работать ещё отбойным пневмомолотком, если не было угольного комбайна, в то время ещё не очень распространённого. Признаюсь, ощущение было жутковатым. Казалось, где-нибудь трясанёт и каменная кровля, поддерживаемая всего лишь деревянными или стальными стойками забойной крепи «кровли», соприкоснётся с «полом», раздавив под собой и тебя, как червяка, и стойки, и конвейер, по которому вырубленный уголь транспортируется к откаточному штреку, и даже комбайн. И надо иметь мужество, чтобы каждый день выходить (а точнее, выползать) на такую работу и при этом, несмотря на принудительную вентиляцию, дышать угольной пылью, постепенно накапливая её в своих лёгких. И при этом ещё шутить, как тот забойщик, что неожиданно выполз нам навстречу: «А! Студенты! Не боись! А если придавит, то быстро, не успеешь почувствовать! Га-га-га!».
После такой «экскурсии» я вновь подумал об Арике, усомнившись в том, что в такой лаве он вряд ли смог передвигать свой могучий торс. В общем, я оправдал его решение не спускаться под землю.
…Однако нашей троице повезло, мы попали в лаву с высотой угольного пласта 120 см. Да и работа у нас была не шибко пыльная. Мы работали в третью, подготовительную смену, когда уголёк не «рубали». Нашей задачей было за смену произвести демонтаж и повторный монтаж электрокабеля, обеспечивающего питание электроприводов комбайна и скребкового конвейера, транспортирующего вырубленный уголь к откаточному штреку, где в рабочую смену происходила загрузка вагонеток, доставляемых после этого «на гора». Делать это, по правде, было не так уж и легко. Сперва нужно было развязать все шнуры, с помощью которых кабель подвешивался к верхней части каждой (через одну) стойки. А длина лавы (кстати, наклонной, градусов под 15…20), если не изменяет память, была метров 160! Затем стянуть его весь вниз, до источника питания и конца конвейера. За это время слесари-наладчики разбирали конвейер на составляющие его блоки (рештаки), которые, вместе с  тяговой цепью, последовательно, вслед за комбайном, перетаскивали, между стойками, к выработанному забою. После этого мы втроём начинали вновь тянуть многокилограммовый кабель, но уже вверх, до места его подключения к приводам конвейера и комбайна, предварительно заведя его за стойки с противоположной стороны. И снова начинали подвязывать кабель к стойкам, медленно и согнувшись «в три погибели», передвигаясь вниз.
В то время, пока мы и сборщики конвейера делали каждый своё дело, уже во всю работали «пальщики», которые, также продвигаясь вниз, бурили отверстия в «кровле» и закладывали в них взрывчатку. И когда мы ещё только находились на полпути, неожиданно раздавался их предупреждающий крик: «Па-а-ли-им!». Мы мгновенно плюхались на животы, инстинктивно закрывая головы руками. Секунд через десять громыхал взрыв и доносился шум обваливающейся породы. Быстро очухавшись, мы спешили продолжить свою работу, чтобы успеть сделать как можно больше подвязок до следующего локального взрыва. За нашу смену приходилось «выслушивать» их раз пять-шесть. Из кусков обрушиваемой породы «пальщики» делали «костры» (для непосвящённых – колонны), подпиравшие кровлю вместо выбитых на освободившейся от конвейера территории стоек.
После завершения своей работы мы спускались по наклонной лаве к откаточному штреку, где на узкоколейке дожидалась всех рабочих подготовительной смены вагонетка, доставлявшая нас к наклонной штольне с фуникулёром. Там же, у выхода из лавы, постоянно сидела девушка с керосиновой лампой в руках, обязанностью которой было постоянно следить за язычком пламени. В случае увеличения его размера, что свидетельствовало о превышении в лаве допустимого процента метана, девушка должна была срочно дать сигнал тревоги, по которому вся искрящая электроаппаратура немедленно отключалась. Как подтверждение необходимости ведения постоянного наблюдения за степенью концентрации взрывоопасной смеси, в конце нашей практики, по причине неожиданного выброса большого объёма метана, на одном из участков Западной части шахты произошёл локальный взрыв, кажется, приведший к гибели одного или двух шахтёров. Мы работали в Восточной. И как сказал нам один из работавших с нами слесарей: «Не трухайте! Студентам всегда везёт!».
Да! Не лёгок и опасен шахтёрский труд! И не зря им платили большие деньги!..
После смены фуникулёр поднимал нас на поверхность, где, после душа, мы спешили в столовую. Там, за облюбованным нами столом, с нетерпением уже дожидался нас изголодавшийся Арик, доедавший от постоянного чувства голода последние куски бесплатного хлеба. Мы быстро, самообслуживанием, доставляли на стол традиционные для нашего обеда  блюда: мясной суп с рожками или борщ, мясное  рагу и компот. Арик брал всё это в двойном размере, так что на столе не оставалось свободного места. «Да, - шутили мы, - тяжело работать учётчицей!». Но Арик не реагировал на наши издёвки, а насытившись, нам в тон отвечал: «А чего я такого съел? Два рогА и два супа с рОжками!». Но когда мы его слишком донимали «учётчицей», Арик в ответ обзывал нас «девицами лёгкого поведения», намекая на наши якобы подкрашенные глаза.
Действительно, несмотря на то, что мы работали в подготовительной смене, из шахты мы выходили с чёрными от угольной копоти лицами. Но если с лица эту копоть мы быстро смывали в душевой, то въевшиеся в наши веки мелкие частички угля обрамляли наши глаза ещё в течение трёх-четырёх дней после нашего отъезда.

 

…За работу на шахте треста «Снежнянантрацит» мы получили не только свидетельствующую об этом справку, но и неплохую зарплату. Естественно, не такую, как платили настоящим шахтёрам, но всё же! Мы даже позволили себе по окончании практики прокатиться на такси аж до Харцызска, чтобы избежать лишней пересадки на поезд, идущий  на  Краматорск,  откуда  уже  другие  поезда  развозили  нас  на  каникулы  по своим городам.
 
   
  Краматорск. На перроне вокзала.                Дружковка. После смены. Сидят, справа: бригадир
  Я с гитарой («Не подкинете на                (слесарь завода), Зоя Подвойская, однокашник из
  дорожку?»), Петя Филенков в                группы ПТМ, я, Арон Цоглин, Жора Ягеман (стоит).
  раздумье, Владик Амиантов в
   поисках оставшегося рубля.

Помню, что на одном из участков дороги, проходившей через степную полосу Донецкой области, мы ехали, не открывая окон в машине, т.к. степь буквально пылала жаром…
 
Третью практику (по окончании 4-го курса, летом 1954 года) я, вместе с половиной нашей группы, проходил на Торецком машиностроительном заводе в городе Дружковке, всё в том же Донбассе. Перед отъездом на эту практику нас опять же смешали с ребятами из других групп нашего факультета и, разделив пополам, вторую половину отправили в Горловку.
 Во время прохождения практики в Дружковке я также работал на производстве, но уже в другой компании и без Арика, хотя он тоже работал на заводе, но в другом цеху. В бригаду, которую возглавлял рабочий завода (не помню его имени), помимо меня, входили ещё трое из нашей группы: Зоя Подвойская (!), Арон Цоглин и Жора Ягеман, а также один студент из группы ПТМ (к сожалению, тоже не помню его имени).
Несмотря на то, что мы числились в метизном цеху, нам была поручена работа по сборке культиваторов картофельных полей. В советское время промышленным предприятиям нередко давались задания «Партии и Правительства СССР» по выпуску товаров различного хозяйственного назначения, в том числе товаров народного потребления (ТНП) и средств механизации сельского хозяйства.
С гордостью хочу отметить, что мы собрали за время нашей работы 20 культиваторов, предназначенных для рыхления почвы и окучивания картофельных кустов, за что получили благодарность и денежное вознаграждение от администрации и парткома завода!..
Дружковка, небольшой городок, расположенный недалеко от Краматорска, в отличие от Снежного и других шахтёрских городов, разительно отличался своим ландшафтом. Если первые окружали огромные холмистые степи и нагромождённые за десятилетия горы (терриконики) отваленной из под земли пустой породы, то город Дружковка и его окрестности, можно сказать, утопали в зелени. Я помню его довольно большой, протянувшийся вдоль мелкой речушки парк. В нём мы нередко проводили свободные вечера, дефилируя гурьбой по его аллеям и распевая под аккомпанемент Колиной (Михайленко) гитары песенки из студенческого фольклора, рассчитывая таким образом привлечь внимание местных девиц. В нашей группе была лишь одна Зоя Подвойская, да и то уже обручившаяся с Лёней Смирновым.
Помню небольшой, но уютный городской стадион, где мы играли между собой и с заводскими ребятами в футбол и волейбол. Гостеприимные хозяева нам даже разрешали посещать их небольшой, облицованный водоустойчивыми досками, бассейн, в котором мы плавали и прыгали с вышки, демонстрируя друг перед другом своё мастерство. А в выходные дни (на заводе работала большая часть нашей группы) мы барахтались в местной речке и загорали на мелком песочке небольшого пляжа. Благо, стояла прекрасная летняя погода. В общем, как большинство советских граждан, трудились и культурно, как нам казалось, развлекались в свободное от работы время…
 
Запомнилось, как однажды в парке нас встретил пожилой местный житель и отчитал нас за наше поведение в общественном месте, недостойное, по его словам, столичных студентов. «Что вы ходите, как босяки, шалманом? – упрекал он нас. – Не хватает, чтобы вы ещё блатные песни запели!». В ответ блюстителю нравственности мы, нарочито серьёзно, постарались убедить его, что не поём блатных песен. И тут же, в подтверждение своих слов, дружно спели ему два первых куплета из нашего студенческого «гимна»:

        «Мы золото, вольфрам, уран и руды,         «Работать!» - скажут, будем мы работать.
          Мы платину и нефть в стране найдём.    «Гулять!» - заставят, будим мы гулять!
          Урала сон разбудим,                Студент любит покушать,
          Сокровища добудем,                Пластиночки послушать,
          Мы Родину к прогрессу поведём!                С хорошенькой девчонкой погулять!..»

Но, видимо, наш «гимн» не очень убедил нашего собеседника. Мол, главное в том, что ваше шумное шествие группой шокирует отдыхающих в парке людей. «Так не должны вести себя москвичи», - заключил он. А на шутливые реплики иногородних наших товарищей, что мы, мол, не москвичи, а только учимся в Москве, наш настойчивый воспитатель категорически ответил: «Раз вы учитесь в Москве, значит сейчас вы москвичи и потому должны достойно представлять нашу столицу!». Вот так!
В своё оправдание, отмечу, что мы прислушались к замечанию старшего. Особенно, после того, как в том же духе нас потом проработал Петя Филенков.
После полученных нами нравоучений мы некоторое время не появлялись в парке. Видимо, чувства некоей пристыженности, а отчасти, уязвлённого самолюбия на время возобладали нами. В это время мы чаще стали проводить свой досуг на стадионе, а по вечерам – в кино. Но молодость берёт своё, к тому же в нашей компании появились девушки из Тульского политехнического института. И мы, осознавшие и поумневшие, вновь направили свои стопы в парк, в котором на пустовавшей до толе танцверанде вновь зазвучала музыка. Однако, посещая парк, мы бродили уже небольшими группами, преследовавшими, к тому же, каждая свой интерес, при этом на почтительном расстоянии друг от друга, а в репертуаре Колиной гитары появились прозвучавшие после войны лирические песни. Вспоминаю, как самозабвенно Коля пел полюбившуюся мне песню «Потайными стёжками,- статная да ладная, - в туфельках с застёжками, - шла ты ненаглядная», которую я впервые услышал на концерте в Колонном зале дома Союзов в исполнении  певца-фронтовика Ивана Шмелёва.
…Практика в Дружковке запомнилась мне ещё двумя событиями. Первым было солнечное затмение, которое произошло, как мне помнится, во второй половине или в конце июня. Как водится в таких случаях, мы все коптили стёкла, через которые и созерцали перемещение лунной тени по диску нашего дорогого светила.
Вторым событием, затмившим, на мой взгляд, даже первое, был приезд в Дружковку Вольфа Мессинга! Его выступление, проходившее в летнем театре, размещавшемся в уже  упомянутом мною парке, собрало, наверное, всё население небольшого городка. Поскольку Мессинг находился в Дружковке всего один день, причём, в середине рабочей недели, сеанс  демонстрации его необычайных способностей проходил вечером.

   
                Фрагменты из выступлений Вольфа Мессинга (копии фотографий из журналов).

Помню, что на одной стороне сцены, с которой выступал Мессинг, стоял стол, за которым вначале сеанса сидел он сам и его ассистентка. Именно она начала необычное для аудитории представление, произнеся вступительное слово, суть которого сводилась к тому, что в действиях этого необычайно одаренного психологическими способностями человека ничего сверхъестественного, магического нет и что все его действия вполне объяснимы с позиций материалистической науки. После этого ассистентка обратилась к зрителям с  предложением самим выбрать известных большинству людей в состав жюри, которое будет внимательно следить за действиями маэстро и участвующими в эксперименте зрителями. Дабы подтвердить правильность выполняемых маэстро заданий, они предварительно записывались на листке бумаги, служившем жюри основанием для контроля происходящего..
 Не стану описывать всё, что я и мои товарищи увидели и что нас поразило. Полагаю, что об этом много уже написано и показано средствами массовой информации. Зато отмечу, что сам Вольф Мессинг, в тот памятный для меня вечер, схватив меня за руку, вывел на сцену, где, перед всем честным народом, сначала причёсал чьей-то расчёской мою голову, а затем стал совать мне в рот позаимствованную у кого-то папиросу, завершив свои действия репликой: «А спичек у меня нет, так что прикуривай у кого-нибудь другого!». После того, как жюри подтвердило соответствие действий маэстро предварительно записанному заданию, Мессинг отпустил руку того, кто мысленно диктовал ему их и кто выбрал меня в качестве подопытного. Им был слесарь завода, который помогал нашей бригаде собирать культиваторы. На мои вопросы, почему он выбрал меня и не мог ли он придумать что-нибудь поумнее, чем куражиться надо мной, слесарь, улыбаясь, откровенно ответил: «Уж больно не типичная физиономия у тебя для нашего посёлка! И вообще, что я мог быстро придумать?»…
 Во время проведения своих сеансов, Вольф Мессинг выглядел очень возбуждённым и часто покрикивал на своих «поводырей»: «Не отвлекайтесь! Сосредоточьтесь! Внимание, внимание!..». Но больше всего меня поразила его способность выполнять кем-либо задуманное, не держа его за руку, т.е. на расстоянии и с закрытыми глазами!
 …За несколько дней до окончания практики мы, по настоянию нашего институтского руководителя, совершили экскурсию на Новокраматорский завод тяжёлого машиностроения. После пребывания на предприятиях Нижнего Тагила мне казалось, что после них меня вряд ли можно будет чем-нибудь удивить. Но то, что я увидел на Новокраматорском заводе, меня не только потрясло, но навело на мысль, вызвавшую у меня одновременно и восхищение, и растерянность. Восхищение тем, что предстало перед моими глазами. Во-первых, общая панорама завода, которую мы лицезрели с холма, прежде чем попасть на его территорию. Площадь завода, по моему глубокому убеждению, была равнозначна площади весьма крупного города. По крайней мере, такого, как моя родная Керчь. Во-вторых, размеры цехов и размещённого в них оборудования. Двух- или даже трёхъярусные мостовые краны с огромными пролётами и взаимно-пересекающимися направлениями их перемещения. Огромные токарные станки, предназначенные для обточки цилиндрических заготовок диаметром до 1-го метра. Такие же по размерам строгальные и фрезерные станки, а также карусельные с диаметром стола (планшайбы) от 6-ти метров и более. Ну и прочее, в том числе вспомогательное оборудование гигантских размеров…
В общем, уезжали мы из Донбасса по домам под большим впечатлением. Правда, я в этот раз ехал не домой, в Москву, а,  по заранее запланированному плану, в Керчь, погостить у дяди и повидаться с вернувшимися после эвакуации в родной город друзьями детства…

Однако в этом месте я должен сделать паузу, которую диктуют мне события, происходящие в настоящий момент в Донбассе. С тревожным ожиданием направления их развития я слушаю о том, что происходит в знакомых мне со студенческой поры городах, в которых прошло наше первое приобщение к общественно полезному труду и где теперь, по прихоти оголтелых недоумков, рушится животворящая инфраструктура и гибнут люди. В памяти невольно встают страшные картины зверств и разрушений, привнесённых в нашу страну гитлеровскими оккупантами и их приспешниками в первые годы Великой Отечественной войны. И в сознании возникает грустная мысль: неужели люди до сих пор не осознали главную причину, приведшую вначале к распаду Советского Союза, а затем ввергнувшую бывшие его республики, а ныне – государственные образования, в бесконечные внутренние и внешние распри? Распри, чередующиеся разноцветными «революциями» и «майданами», результатом которых является лживая «демократия», мнимая независимость и очередной передел собственности между ушлыми олигархами на фоне бедствий и страданий простых людей?.. 
   
…Не стану отнимать времени на подробности предпринятого мною после Дружковки вояжа в Крым. Ни у себя, ни, тем более, у тех, кто уже удосужился (или соблаговолит ещё) прочесть моё «Прерванное детство», в котором я, довольно подробно, описал его. Позволю себе в этом разделе лишь проиллюстрировать фотографиями своё путешествие в Керчь и последовавшую за ним прогулку по Южному берегу.
Кстати, туда мы уже двинулись вместе с моим челябинским братцем. Предварительно списавшись, мы встретились с ним в Керчи, после того как он сперва побывал у своей тётушки в Симферополе.
Снимая за 1 рубль в день койку на терраске небольшого домика приветливых хозяев в Симеизе,  я за неделю  посетил все основные достопримечательности  южного берега Крыма:
в Алупке, в Ливадии, в Ялте, в Гурзуфе, в Алуште, ну и конечно в самом Симеизе. В нём, как я выяснил, находился главный на всём побережье и известный в Союзе санаторий для больных туберкулёзом. Этому, как мне пояснили, способствовал местный микроклимат с чистым, сухим воздухом, а также озон от ветвистых сосен и полезные испарения моря. А разнообразная, живописная местность привлекала в Симеиз многих кинематографистов, снявших там немало известных советскому зрителю кинофильмов.
За время моих путешествий в Керчи и на юге Крыма я изрядно поистратил свою «казну», в которой до этого накопилась довольно большая сумма денег, основную часть которой составляло денежное вознаграждение за сборку культиваторов. Остался лишь неприкосновенный запас, предназначавшийся для оплаты проезда до Симферополя и покупки билета до Москвы.
До Симферополя я добирался на троллейбусе, отправной пункт которого находился в Алуште. Так что посещение этого городка я приурочил ко дню отъезда в столицу Крыма. По дороге  к  ней,  из окна троллейбуса  я любовался красотами гористой местности,  по которой
извивался  серпантин  дороги, и слушал  рассказ  осведомлённого  водителя  об исторических
местах, мимо которых следовал троллейбус.

               
     Керчь. Митридат. Я у Акрополя                Я и друзья моего детства на горе Митридат на фоне
      древней Пантикапеи, отмеченного                Керченской бухты.    
      следами жестоких боёв за Керчь.

               
         Я и Юрик в Симеизе на фоне скалы Дива.                Я в Алупке у входа в Воронцовский
                дворец.

В Симферополе я, естественно, заскочил на пару часов к родственникам, семейству тётушки Юрика, где меня перед отъездом накормили отменным обедом, а затем проводили ещё до вокзала, где провожали до самого отхода поезда.

На новое местожительство. В Москве, с вокзала я уже ехал на новое место жительства нашей семьи. Так случилось, что во время моих практик, в Нижнем Тагиле в 1952 году и в Дружковке в 1954-м, нашему семейству, как, впрочем, и многим другим гипромезовцам, предоставлялись квартиры во вновь отстроенных домах. Первый раз наше семейство переезжало из общежития, размещавшегося в правом крыле Гознака, в один из двух шестиэтажных домов, построенных в начале 1952 года за Гипромезом, внутри массива между проездом Ольминского и улицей Бочкова, по соседству с существовавшими тогда «калибровскими» домами. Второй раз – уже из шестиэтажного в одиннадцатиэтажный дом, строительство которого было завершено в начале 1954 года и который стоит ныне под номером 103 непосредственно на проспекте Мира.
Это переселение из нового дома в ещё более новый большинства гипромезовских семейств был обусловлено тем, что, как мне помнится, расширившееся, новое штатное расписание Гипромеза к указанному году позволило принять много новых сотрудников. Причём, большинство из них составляли москвичи, нуждавшиеся в улучшении жилищных условий. Их то и заселяли в освобождавшиеся коренными гипромезовцами квартиры в домах 1952 года постройки.
Кстати, наш новый дом, а также, схожий по архитектуре с нашим, новый жилой дом под номером 99, в купе с построенным между ними новым зданием Гипромеза (№101), были спроектированы по проекту, в котором принимали участие гипромезовские инженеры и архитекторы. И до завершения строительства дома №99 все эти здания находились в ведение Гипромеза. Однако, если не ошибаюсь, в 1956 году все они перешли в ведение Райисполкома.
Наверное, большинство переехавших в новый дом были рады случившемуся, поскольку новый дом был, во многих отношениях, более комфортабельным, чем прежние. К тому же, в нижнем этаже размещались продовольственные магазины: гастроном, булочная, рыбный

             
                Проспект Мира. 1954г. Строительство дома №99. Пред ним – старый домик на углу    
       улицы Бочкова. За – Гипромез, наш дом (103) и Гознак.

Наверное, большинство переехавших в новый дом были рады случившемуся, поскольку новый дом был, во многих отношениях, более комфортабельным, чем прежние. К тому же, в нижнем этаже размещались продовольственные магазины: гастроном, булочная, рыбный.
Но мы, молодёжь, в свободные часы часто наведывались в наш «старый» двор, где ещё оставалась часть наших гипромезовских друзей, а также друзей, из числа калибровских, с которыми мы успели подружиться. Вася Трусов, Валя Бехова, Галя Малюкович, Женя Платов (мой одноклассник) – вот неполный их список. В этом «старом» дворе, а также на окружавших дома небольших площадках мы играли в волейбол, организовывали танцы под патефонную музыку, в общем, весело проводили досуг. Там же у нас находилось место сбора (поскольку к нам приезжали даже сретенские) перед поездкой в летнее время на Левобережную, где вдоль берегов канала размещались прекрасные «дикие» пляжи…

      В моём архиве сохранились фотографии, которые, на мой взгляд, лаконично, но, в то же время, достаточно хорошо иллюстрируют нашу «дворовую», в хорошем смысле этого слова,  дружбу  и  привязанность   друг  к  другу.   При   этом   следует   отметить,   что  на представленных фотографиях запечатлены далеко не все, с кем мы на долгие годы сохраняли дружеские отношения.
Здесь хочу отметить, что эти фотографии – лишь часть имеющихся в моём архиве, за что благодарен ещё одному нашему фотохроникёру и другу, Олеське (Олегу Владимировичу) Воронову. Мы до сих пор, хотя и изредка, с ним перезваниваемся. И я надеюсь, что успею закончить и подарить ему эти свои воспоминания о счастливых днях, о первых годах нашей юности...

               
    В нашем дворе (1952г.) Слева направо: я,                Там же: Юра Молодцов, Лида (его будущая      
     Шурик (мой двоюродный брат из Киева),                жена, из калибровского дома), я и … мяч.
     Миша Позин и Марина Лактионова.         
               
               
  На Левобережной. Учим Мишу плавать. Слева         Те же, но вместо Миши (поплыл!) Олеська Воронов
  направо: Шурик, Женя Вихрев, я, Боря Морозов.      (справа). А я готовлюсь к прыжку с «катапульты».
  В центре на руках – Миша.               
      
…Опережая события, я чуть было не забыл упомянуть о нашей последней, преддипломной практике. Хотя вскользь, на страницах 93 и 104, я уже обмолвился о том, что она проходила в Гипроуглемаше, где вместе со мной «практиковались» Арик Патэрэкас и Дима Зайчиков. К вышеупомянутому могу лишь добавить, что во время этой практики лишь пару недель нас загружали деталировкой узлов разрабатываемого в Гипроуглемаше оборудования для угледобывающих шахт. А затем мы приступили к подбору и подготовке материала для наших дипломных проектов. О дальнейшем я уже написал выше…

Военные лагеря. После возвращения из Крыма и предшествующей ему практики в Дружковке мне не довелось особо понежиться в новой квартире. С конца августа и до двадцатых чисел сентября 1954 года мужской состав нашей группы, вместе со студентами всего курса нашего факультета был отправлен под Нарофоминск, в место дислокации Кантемировской танковой дивизии для прохождения другой, военной практики. Это были уже вторые военные лагерные сборы. Первые проходили там же, после окончания второго курса в 1952 году. Такие сборы, как и академические занятия, проводившиеся военной кафедрой Бауманского училища с первого семестра и до окончания 4-го курса, освобождали нас от непосредственной службы в армии. Их завершением был государственный экзамен, после которого нам присваивалось военное звание лейтенанта и должность заместителя командира роты по технической части БТ и МВ (бронетанковых и механизированных войск). Соответственно вместо приписного свидетельства нам выдавался военный билет с указанием присвоенных нам звания и должности.
Уже после окончания вуза, в период работы в разных учреждениях, нас несколько раз призывали на периодически повторяющиеся военные сборы, которые, для москвичей, чаще всего проходили в Академии бронетанковых войск. На них, кстати, доводилось встречаться с одним или двумя моими «однополчанами» из группы ГМ. Но некоторых из моих однокашников, в частности, служащих периферийных предприятий, для прохождения очередных сборов командировали в военные части. Возможно поэтому, до конца призывного возраста они успевали дослужиться до звания капитана. Мне же только однажды присвоили чин старшего лейтенанта. Но я не в обиде. Хотя понял, что генералом мне уже не стать. 
Следует отметить, что во время первых и вторых сборов содержание военной практики включало, помимо изучения материальной части и осуществления её ремонта в полевых условиях, также тактические занятия, строевую подготовку, учебные стрельбы из стрелкового оружия, а также вождение танка.
Во время первых сборов мы водили по пересечённой местности (приблизительно по полчаса каждый) наш прославленный в сражениях в период Великой Отечественной войны танк Т-34! Разумеется, танк такого типа. Признаюсь, во время его вождения испытывал определённые трудности. Конкретно, при переключении бортовых фрикционов, с помощью которых осуществляется поворот танка во время его движения. Приходилось прикладывать большие усилия руками для перевода рычагов, воздействующих на фрикционы, в нужное положение. Тем не менее, большинство из нас справилось с вождением танка Т-34 на «отлично», и я был в их числе.
В период вторых сборов, с которых я начал своё повествование о наших ратных делах, нам уже доверили вождение танка Т-54, сборку которых нам с Ариком удалось подглядеть, будучи на практике ещё в Нижнем Тагиле. Танк Т-54, естественно, имел значительные усовершенствования по сравнению с Т-34. Но, в основном, они касались повышения удобств для находящегося в нём экипажа во время движения танка и ведения боя. Для себя я, в первую очередь, отметил значительное облегчение управлением бортовыми фрикционами и возможность осуществления плавного, постепенного поворота танка во время его движения.
Танк Т-54 был оснащён приборами ночного видения. В нём уже был предусмотрен механизм стабилизации орудия, что позволяло сохранять наведение на цель его ствола во время движения танка независимо от рельефа пересекаемой местности. Также было предусмотрено автоматизированное перемещение зарядов к месту заряжающего.
Однако все эти преимущества мы могли констатировать только со слов тех, кто проводил с нами занятия. Ибо во время вождения танка Т-54 мы, как и во время эксплуатации Т-34, занимали место водителя. И время, отпущенное каждому из нас на вождение танка Т-54, также не превышало получаса. И, конечно, стрЕльбы из орудия нами не велись. Достаточно было того, что после стельбЫ из автомата мы не сразу восстанавливали свой слух полностью. А мой друг Арик, по его словам, даже частично оглох после того, как, из-за неудачной стрельбы, ему трижды пришлось являться на полигон, чтобы получить зачёт в этом упражнении. Правда, не исключаю того, что он хитрил, чтобы подольше пострелять?               
Хочу, однако, отметить, что эта затея, подольше пострелять, была чревата для нас и, тем более для Арика, тем, что после стрельб мы должны были чистить оружие, в частности, канал ствола, от внутренних налётов пороха. И тем, для кого наступал черёд проводить эту чистку, время обеда откладывалось до её окончания. А поскольку обед (как и завтрак, и ужин) проходил в две смены, в 14 и 16 часов, ввиду невозможности одновременно разместить в столовой все подразделения, то для группы «чистильщиков» он иногда откладывался   часов   до   17 - 18-ти!   И   это   при   том,   что   посменный   распорядок   дня

 
Нарофоминск. Сентябрь 1954 года. Наш взвод. Слева направо: стоят – Э.Колесников, Е.Леонов, П.Филенков, В.Самарянов, В.Файнштейн, наш взводный, Н.Михайленко, А.Патэрэкас, А.Цоглин, И.Пустовойтов, В.Исачкин, …, Э.Мурнэк, Э.Сахаров, В.Германов, В.Амиантов; сидят – П.Архипенков, Ю.Крушинский, В.Зайчиков, Г.Ягеман-Кузьмин, Л.Смирнов, В.Петерсен, С.Ищенко, Ю.Рылёв; лежат – В.Техов, А.Чернышов. Фото – Ю.Кузьмина.

предусматривал: завтрак – в 7.30 и в 8.00, ужин – в 20.00 и 20.30. А подъём и отбой были общими для всех, – в 7.00 и в 21.00 соответственно.
К этому следует добавить, что, в отличие от первых сборов 1952 года, во время которых мы все проживали в казармах, в сентябре 1954 года мы жили, точнее, ночевали в палатках, по 8-10 человек в каждой. При этом, из-за ограниченности внутреннего в них пространства, лежаки, на которых мы почивали, размещались вряд, в плотную друг к другу. Так что каждый из нас ложился на своё ложе с торца, дабы не побеспокоить или, часом, не придавить кого-либо из соседей.
Должен отметить, что сентябрь 1954 года выдался прохладным и дождливым. А поскольку мы большую часть времени проводили на открытом воздухе, то наши гимнастёрки и галифе вместе с нижним бельём изрядно промокали. Наши «шмотки» оставались влажными до самого сна. В них мы находились и в столовой, и клубе, где коротали время за шахматами или чтением книг, журналов и газет. В первые дни нашего пребывания в расположении всё той же Кантемировской дивизии, на ночь мы раздевались до трусов, развешивая, где удавалось, наши гимнастёрки, рубашки и штаны, и рассчитывая на то, что к утру они просохнут. Но из-за наступивших ранних заморозков, во время подъёма мы с трудом натягивали их на себя, ибо они были насквозь промёрзшими.
В дальнейшем, мы, ложась спать, предпочитали не раздеваться. И, как говориться в старом анекдоте, к утру просыхали. В дни особо интенсивных дождей, каждый из нас норовил первым лечь в середину нашей необычайно широкой постели. Оставляя без внимания шахматы и газеты, мы стремглав неслись к нашей обители, чтобы, опередив всех, осуществить это намерение. Труднее, в этом отношении, приходилось тем, кто задерживался в туалете или в столовой. В ней, понятно, чаще всего застревал Арик, который всегда требовал во время ужина добавки. При этом, когда с добавками было трудно, т.к. их просил не только он один, Арик не брезговал блюдами, которые, после их опробования, оставляли те, кто был неудовлетворён их качеством. Особенно этим страдал Петя Филенков…

Помню скривлённые губы Пети, когда на ужин вместе с кашей подавали не очень привлекательную отварную рыбу, а иногда и просто солёную  селёдку. При этом Арик, мгновенно сметавший свою порцию ужина, смотрел глазами удава на Петю. И если последний медлил, Арик во всеуслышанье говорил: «Да, что-то не очень сегодня ужин. С запашком». И как только Петя отодвигал от себя тарелку с почти нетронутой порцией, Арик мгновенно, под общий смех, хватал её, предотвращая попытку кого-либо другого сделать то же.

…Справедливости ради, должен заметить, что, в основном, нас кормили вполне доброкачественной пищей. Нам нередко варили мясные супы или борщ. Чаще мясо нередко присутствовало во вторых блюдах. И хотя меню было довольно однообразным, мы вполне были сыты. Но в те дни, когда интервал между завтраком и обедом был большим (распорядок дня раз в неделю менялся с целью обеспечения равных условий для всех взводов), мы ещё с вечера старались запастись кусками хлеба. Особенно в дни проведения стрельб и чистки оружия.
Несмотря на довольно суровый режим и плохую погоду никто из нас не заболел. А я, так наоборот, даже поправился. Вернувшись с Юга, я немного простыл и боялся, что в лагерях разболеюсь. Но, видимо, «спартанские» условия и свежий воздух поспособствовали моему быстрому выздоровлению. Так что, по завершению сборов мы отправлялись в Москву в приподнятом настроении. Шагая всем нашим многочисленным отрядом к вокзалу Нарофоминска, мы пели марш «Прощание славянки» с несколько изменённым текстом по сравнению с тем, который я не раз слышал в исполнении Краснознамённого хора имени Александрова. «Изменила нас форма и звание. – Мы сегодня не те, что вчера», - начинал запевала. А когда начинался припев, все хором подхватывали: «Прощай! Не горюй! – пели мы. – Напрасно слёз не лей! Лишь крепче поцелуй, когда вернусь из лагерей»…
Но слёзы лились. Я запомнил их на глазах у одной старушки, которая стояла на углу дома, мимо которого мы проходили. Возможно, также она роняла слёзы, когда в начале  недавно прошедшей войны уходил на фронт её сын. А может быть она, глядя на нас, думала о том, чтобы нам никогда больше не пришлось воевать, как довелось тем, кто защитил, ценою своей жизни, нашу Родину от фашистского порабощения.
Но мы шли, радостные и счастливые, не думая о том, что нас ждёт впереди, и не подозревая, что, спустя не так уж и много времени, уже не будет той  Родины, которую они защищали и защищать которую должны были бы мы.

Похороны Сталина. Выше я уже согласился с тем, что, несмотря на моё большое желание вспоминать только светлое, логика повествования вынуждает отмечать и печальные события в нашей жизни. Самоё печальное событие в период нашей учёбы в МВТУ (беру на себя смелость утверждать) для всех советских людей тогда произошло 5 марта 1953. В тот день ушёл из жизни человек, с именем которого связаны были все победы и достижения Советского народа. Не упомянуть об этом прискорбном событии, ссылаясь на публикации и озвучивание негативных суждений о личности Сталина, было бы, с моей стороны, проявлением малодушия. Тем более, что все мы, студенты и преподаватели нашего вуза, как, полагаю, и подавляющее большинство советских граждан тогда искренне скорбели и считали необходимым для себя отдать последний долг тому, кого считали своим Вождём.
Прощание со Сталиным проходило в течение нескольких дней, в течение которых неисчислимые колонны людей, в том числе из Подмосковья и многих других регионов Советского Союза, денно и нощно тянулись к Колонному залу Дома Союзов, где был установлен гроб с телом И.В.Сталина. В этих условиях, дабы избежать скопления масс и предотвращения возможных при этом трагических событий, силами милиции и войск МВД были предприняты меры рассредоточения этих масс в местах установки преград, в том числе из грузовых машин, защищавших подход к Дому Союзов одновременно с разных сторон.
Видимо, с той же целью, нашу колонну студентов и преподавателей МВТУ, а также примыкавших к ней, по ходу её движения, людей, в течение нескольких часов водили по разным улицам и пересекающим их проездам и переулкам, пока по Рождественскому бульвару мы не подошли к Трубной площади. На углу, с которого начиналась улица Рождественка, наш авангард был остановлен и уведомлен о временной приостановке допуска к Дому Союзов. Весь промежуток между началом улиц Рождественка и Неглинная был перегорожен грузовыми армейскими автомобилями. А вся Трубная площадь оставалась пустой, по крайней мере, до конца моего пребывания на ней…

Я, как, наверное, и многие мои соотечественники, уже не раз слышал, в том числе из уст знаменитого нашего поэта, Евгения Евтушенко, о якобы произошедшей в эти дни на Трубной площади давке людей, закончившейся для некоторых из них смертельным исходом. Видел и поставленный с его участием художественный кинофильм, в котором отражено это трагическое событие. Правда, мои попытки увидеть его в кинохронике оказались тщетными. Возможно, потому, что эти события, как скажут некоторые, запретили снимать кинохроникёрам соответствующие службы. Или их агенты засветили киноплёнки после того, как кому-то из кинорепортёров всё же удалось это сделать. А возможно…
Впрочем, у меня нет оснований опровергать или подтверждать то, что случилось не на моих глазах. Но во время нашего присутствия в те дни на Трубной площади этого не случилось.
…В томительном ожидании наша колонна, прижатая шеренгой солдат к длинной и высокой стене Богородице-Рождественского монастыря, долго ожидала, когда допуск к Дому Союзов будет открыт вновь. Разуверившись в том, что это случится вообще, люди постепенно стали расходиться. Я же, как и ещё несколько человек, решил попытаться самостоятельно добраться до Дома Союзов. Пробираясь дворами от Петровского бульвара, я, не помню, каким образом, вдруг оказался на Пушкинской улице (ныне Большая Дмитровка), по которой беспрепятственно дошёл до филиала Большого театра (теперь Оперетты). Но тут же уткнулся в очередную преграду из автомобилей и охранявших их солдат. С робкой надеждой, помню, просил я их пропустить меня дальше, но получил категорический отказ с предупреждением о том, что «находиться в этом районе могут только его жители, при этом, предъявив свой паспорт».
Потоптавшись ещё какое-то время, практически, на одном месте и вспомнив о том, что с собой у меня, кроме студенческого билета, никаких других документов нет, я решил не искушать судьбу и двинулся в обратную сторону. Так безуспешно закончилась моя попытка попрощаться с Вождём.

ВСХВ. Летом 1954 года возобновила свою работу, прерванную войной, Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. По сравнению с довоенным временем, как явствует из справочников, её площадь увеличилась со 140 га до 207 за счёт прилегающих к ней территорий Останкинского парка и, в большей степени, Ботанического сада. Значительно возросло количество различных строений (с 250-ти до 383-х), в том числе, павильонов. А главное – резко и качественно повысилось их наполнение экспонатами. 
Помню, какие толпы хлынули сразу же после открытия выставки. Больше всего народу толпилось у павильонов животноводства. Боюсь оказаться неправым, но, как мне кажется, большинство горожан не столько интересовали хозяйственно-экономические показатели, сколько сам животный мир. И не случайно многие приводили с собой детей. Был на выставке не раз и я с родителями, а также с приезжавшими в Москву родственниками, которых, уже в качестве экскурсовода, водил по различным павильонам и открытым площадкам.
Я, естественно, не в силах, даже лаконично, описать всего того, что демонстрировали на вставке представители передовых колхозов и совхозов. Но, как я уже отметил, наибольший интерес у её посетителей вызывали павильоны свиноводства, овцеводства, крупного рогатого скота и коневодства. Последние привлекали особое внимание, т.к. в определённые часы на расположенный между павильонами мини-ипподром выводили лошадок, запряженных в прогулочные коляски и «линейки», в которых за небольшую плату, а детей бесплатно, катали вокруг большого травянистого поля, на котором, в свою очередь, жокеи демонстрировали выездку на красавцах различных мастей.
Пожалуй, не меньший интерес вызывали павильоны и вольеры с пушными зверями. Возле них, кстати, располагались огороженные сетчатым забором участки, на которых бродили или сидели в клетках дикие звери и птицы, являя собой подобие зоосада. За «пушными» павильонами тянулись птицефермы, в которых выращивались куры, утки и гуси различных пород. А у шлюзов, регулирующих уровень воды в пруду, растянувшемся вплоть до конца Останкинского парка, находились павильоны рыбного хозяйства.
Всё перечисленное располагалось на большой территории, находившейся за огромным, с застеклённой крышей, павильоном сельскохозяйственных машин, и граничило непосредственно с Ботаническим садом. Здесь же, но по другую сторону относительно пруда, посреди которого возвышалась позолоченная колонна фонтана «Золотой Колос», фактически начиналась зона отдыха. В ней находились экзотические участки с характерными для разных республик атрибутами ведения хозяйств на приусадебных участках. Мне особенно запомнились «Грузинский дворик» и нечто подобное, рисующее сельский быт одной из республик Прибалтики. За ними, в сторону Останкинского парка, тянулись огромные поля цветов, демонстрировавшие достижения в области цветоводства. А ещё далее – огромные поля садовых культур, на которые взирал со своего гранитного постамента знаменитый советский селекционер Иван Владимирович Мичурин.
Ну, а в центре всей этой зоны, отдаленной от нового Главного входа на выставку,  возвышался ресторан «Золотой Колос», в котором подуставшие и проголодавшиеся посетители ВСХВ могли подкрепиться и слегка разгорячить свой утомлённый организм, а также послушать популярную музыку в исполнении восседавшего на верхнем этаже ресторана джаз-оркестра. Слева от ресторана, если смотреть на него со стороны пруда, находился «инкрустированный» различными цветными украшениями «Павильон дегустации». В нём,  за незначительную плату (или даже бесплатно), в небольших дозах можно было оценить качество и вкус различных вин, возделываемых из винограда различных сортов, которые выращивали на своих плантациях виноградари Кавказа, Крыма, Молдавии, Украины…       
 
Помню, как, перед моим отъездом в военные лагеря, я и двое моих друзей, Женя Вихрев и Люся Кривонос, стояли вечером на берегу пруда за одним из высоких столиков передвижного кафе и, не спеша, из высоких бокалов, пили рижское пиво, заедая его бутербродами с красной икрой. В памяти возникает картина уходящего дня, где на противоположном от нас берегу, на фоне тёмно-синего вечернего неба, в лучах прожекторов, светится бледно-жёлтым цветом длинное здание ресторана «Золотой колос». Разрезанное, в наших глазах, пополам позолоченным  остовом и водными струями одноименного фонтана, оно выглядит ещё эффектней. Играющий на верхней отрытой площадке джаз-оркестр доносит до нас мелодию знакомого блюза. И откликаясь на неё, чуть поодаль от нас, на краю широкого асфальтированного тротуара, медленно покачиваясь в такт музыки, возникают несколько танцующих пар. Глядя на них, Женя, с молчаливого моего согласия, приглашает Люсю. А я продолжаю смотреть всё на ту же картину и мне начинает казаться, что всё это я вижу во сне.
Потом мы медленно бредём в сторону Главного входа, испытывая некую грусть по уходящему дню. Но, выходя на площадь павильонов союзных республик, мы вдруг ощущаем себя героями сказки, неожиданно перенёсшей нас в страну грёз. Это ощущение возникает под впечатлением света и красок, которыми обильно покрываются прожекторами стены павильонов, а также от брызжущих в разные стороны струй подсвеченной воды знаменитых фонтанов «Каменный цветок» и «Дружба народов»!

 
                ВСХВ. На закате дня (фрагмент).

…Я не случайно в начале этого раздела, не стал останавливаться на павильонах союзных республик, придержав описание их внешнего вида на вечер. Именно в это время они производили наибольшее впечатление. В предшествующем отступлении я нарочито позволил себе проявление избыточного восторга при виде ночной иллюминации, украшавшей и без того впечатляющую архитектуру республиканских павильонов. Вполне допускаю, что мои «литературные» изощрения доморощенного графомана вызовут снисходительные улыбки даже простых читателей, не говоря уже о литераторах. Но до сих пор в моей памяти остаётся и павильон Украинской ССР, высвеченный светлым кремовым цветом и потому похожий на огромный киевский торт. И рядом стоящий с ним павильон Подмосковья, отмеченный фрагментами станции метро «Маяковская» и башней, похожей на кремлёвскую вместе с увенчивающей её рубиновой звездой. И павильон Узбекской ССР с ажурной лепниной и тонкими, собранными вместе, как стебли букета цветов, колоннами. И,  разукрашенные в присущие каждой республике тона, павильоны Азербайджана и Армении. А павильон Грузии, чайная подсветка которого, на фоне уже потемневшего, но всё ещё синего неба, стоит до сих пор в моих глазах, напоминая контрастные тона цветного художественного кинофильма «Багдадский вор», подаренного англичанами в дни войны советскому народу! Под стать перечисленным были и все другие, неназванные мною павильоны союзных республик, которые, хоть и в более сдержанных тонах, но также, в лучах подсветки, дополняли общее ощущение сказочной страны!
В 1958 Всесоюзная сельскохозяйственная выставка «вошла (как пишется в энциклопедическом словаре) в состав Выставки достижений народного хозяйства (ВДНХ) СССР».  Но и после связанной с этим модернизации, ВСХВ не потеряла свой облик и интерес посетителей, в том числе и к своей зоне отдыха. И мы (мои родители и друзья) ещё много лет не оставляли её без внимания. А летом 1962 на открытой площадке первого этажа ресторана «Золотой Колос» в узком семейном кругу даже отмечали защиту дипломной работы моей молодой супруги.


      
Фонтан «Каменный цветок» на фоне павильона                Павильон Узбекской ССР.
Подмосковья и входящих в него Московской,
Рязанской, Тульской, Калужской и Брянской областей.

Ещё позднее, когда на ВДНХ открылась экспозиция под рубрикой «Космос» и ежегодно стали проводиться общесоюзные и международные выставки, наш интерес как любознательных посетителей постепенно стал совпадать с профессиональным, в том числе и как непосредственных их участников.
Но я опять выхожу за рамки обозначенного предела, а потому приступлю к описанию начального периода своей трудовой деятельности.

                Начало трудового пути.

Вступление. Собственно, начало своей трудовой деятельности я уже обозначил выше. Однако моя работа во время производственных практик не была отмечена в моей трудовой книжке. Так что, формально я ступил на свой трудовой путь лишь после получения упомянутого мною направления во Всесоюзный научно-исследовательский технологический институт приборостроения (ВНИТИприбор), головную технологическую организацию Минприбора (Министерства приборостроения, средств автоматизации и систем управления) СССР.
25-го июля 1956 года я впервые переступил порог  ВНИТИприбора, в котором непрерывно проработал до августа 1993 года, т.е. свыше 37-ми лет. По взаимному согласию сторон, я был направлен в конструкторский отдел «Спецстанков» на должность инженера с окладом 1000 рублей. В течение трёх лет последовательно занимался деталировкой и конструированием мелких узлов проектируемого в отделе нестандартного оборудования (спецстанков) для механизации и автоматизации техпроцессов изготовления приборов на различных предприятиях отрасли. В 1959 году, занимаясь уже проектированием более сложных узлов и агрегатов, входивших в конструкции проектируемых станков и автоматизированных линий, был переведён на должность старшего инженера. А уже через два года, в должности ведущего конструктора, занимался самостоятельным проектированием автоматических и полуавтоматических станков для сборки узлов приборов.
Выходя опять за обозначенные мною пределы повествования, кратко упомяну этапы моего послужного списка. 1963 год – заместитель начальника отдела «Спецстанков» без отрыва, так сказать, от «производства», т.е. параллельно с возложенной на меня новой функцией я продолжал одновременно свою конструкторскую деятельность. В этой должности я пребывал до 1979 года, когда получил назначение в технологический отдел «Сборки», став его заведующим.
В 1986 году, после защиты кандидатской диссертации, я возглавил группу, организованную с целью освоения систем автоматизированного проектирования (САПРов) деталей узлов разрабатываемого в институте технологического оборудования. Одновременно на меня были возложены обязанности Главного конструктора вновь образованного научно-производственного объединения (НПО) «Темп», в которое вошли, помимо ВНИТИприбора, головной его организации, ещё опытный завод (на двух территориях в Москве), филиал нашего института в Пензе, пензенское специальное конструкторское бюро (СКБ), а также  технологическое СКТБ в Ташкенте…
Помню, как начальник отдела «Спецстанков», Виктор Иосифович Линьков, высокий, полноватый мужчина, внешне – флегматичный, с негромким, доброжелательным голосом,  сразу подключил меня к двум парням, которые занимались сборкой чертёжных станков, в обиходе именуемых «кульманами». Как выяснилось, парни, Лёня Лагодин и Володя Спиричев, собирали чертёжные станки для оборудования ими своих рабочих мест, т.к. только за день до моего появления также были приняты во ВНИТИприбор. Они охотно взяли меня в помощники, пообещав потом помочь и мне. Лёня и Володя объяснили мне, несведущему, по их мнению, «салаге», что сам кульман – это чертёжный прибор-пантограф, жёстко закрепляемый на верхнем торце чертёжной доски после того, как сама доска закреплялась на подвижной, вместе с противовесом, раме, удерживаемой на несущих осях станины станка. Благодаря пантографу, кульман обеспечивал фиксированное положение закреплённых на нём линеек и поворотного механизма в любой точке чертёжной доски.
 …Так появились у меня первые друзья в отделе, которые, хоть и были старше и уже проработали, до поступления во ВНИТИприбор, по нескольку лет  на производственных предприятиях, не чурались меня и, на первых порах, очень мне помогали в освоении конструкторской работы. С Лёней Лагодиным мы общались даже после того, как он уволился из института, мотивируя свой уход родственными связями с начальником отдела, уже упомянутым Виктором Иосифовичем Линьковым (он был племянником его жены), что в те времена не очень приветствовалось. К тому же, по этическим соображениям, Лёня не мог претендовать на быстрый должностной рост. А вот с Володей (Владимиром Васильевичем Спиричевым) мы оставались в добрых отношениях даже тогда, когда я стал заместителем начальника отдела.
Впрочем, я с благодарностью вспоминаю о таком же ко мне отношении со стороны, практически, всех моих сослуживцев и, в первую очередь, со стороны ведущих наших конструкторов, которыми они уже числились до моего появления в отделе! Надеюсь, что, в процессе описания моих «коллизий» на этапе формирования моей квалификации конструктора и продвижения по служебной лестнице, я смогу упомянуть имена моих сослуживцев. Однако заранее оговариваюсь, не всех. Ибо, по мере увеличения штатного расписания института, росла и численность нашего отдела, которая в разные годы достигала от 60-ти до 102-х человек!  Да и вряд ли кому из тех, кто прочтёт моё «эссе», заинтересуют имена моих бывших сослуживцев. И всё же…
Первым из тех, кого я обязан вспомнить, это главный конструктор проекта (г.к.п.) Марк Александрович Белкин, под непосредственным руководством которого я и начал свою конструкторскую деятельность. Не останавливаясь на подробностях нашего сотрудничества, отмечу, что в момент моего подключения к группе, которой он руководил, почти, весь отдел занимался проектированием оборудования, входящего в состав комплексного проекта по разработке прогрессивной технологии производства технического манометра МТ-60 на Казанском заводе «Теплоконтроль». Белкин руководил проектом автоматической линии сборки механизма манометра, которая включала агрегаты, последовательно осуществлявшие  ориентацию всех деталей механизма, подачу их в зону сборки и закрепление.
Мне было поручено спроектировать один из узлов агрегата предварительной ориентации и подачи в зону сборки механизма манометра деталей одного из его компонентов. После того, как я успешно (правда, не без подсказок моего руководителя)  справился с поставленной передо мной задачей, Марк Александрович, узнав о моих способностях к рисованию, поручил мне изобразить в изометрии структурную схему всей линии по чертежам уже разработанного проекта. Осуществление мною и этой непростой задачи создало мне реноме художника, способного читать чертежи. И, вскоре, на этой ниве я, совершенно неожиданно заработал аж 1800 рублей…
 Во время подготовки к совещанию, на котором должен был решаться вопрос о выделении ВНИТИприбору производственной базы, наше руководство решило представить коллегии министерства художественные макеты разрабатываемого оборудования. Для осуществления этого намерения был заключён договор с посторонним художником, который хорошо рисовал, но плохо разбирался в чертежах. Разузнав о моих способностях, художник обратился ко мне с предложением, за денежное вознаграждение из оплачиваемой ему по договору суммы, «поднять» по чертежам в изометрии эскизы станков, которые он должен был изобразить в стиле плакатов. Работой над эскизами станков я занимался в не рабочее время, по вечерам, засиживаясь, порой, до полуночи.
После того, как я сделал эскизы двух станков (один за 1000 рублей, другой за 800), наше сотрудничество с художником завершилось. Заниматься этой работой мне запретил Виктор Иосифович. «Платить «гроши» тебе за такую тяжёлую работу, заключив с институтом договор на огромную сумму – это свинство с его стороны! - негодовал начальник. – Я запрещаю тебе это делать, - продолжал он. – Тем более, ты приходишь на работу не выспавшимся. Да и в командировку пора готовиться».
Вспоминая об этом, не могу не вспомнить его реплики, которые красочно характеризовали Виктора Иосифовича как человека, наделённого своеобразным юмором, проявлявшемся, казалось бы, в самых серьёзных ситуациях. И главное – неожиданно, с помощью одного-двух слов, диссонировавших, на первый взгляд, друг с другом. Упрекая на собрании сотрудников отдела, особенно молодых, в нарушении производственной дисциплины, в частности, в продолжительном отсутствии их после обеденного перерыва на рабочих местах, он, например, говорил: «Целый час сижу! Ну хоть бы один кульман пошевелился! Один только Владимир Сергеевич сидит беспробудно на своём месте». Не укоряя открыто пожилого конструктора, нередко задрёмывавшего после обеда, Виктор Иосифович одновременно, как говорится, «убивал двух зайцев».
Однажды к нему зашёл сотрудник технологического отдела. Виктор Иосифович в это время что-то писал за своим столом. Технолог, не дождавшись, когда он оторвётся от своего занятия, стал что-то эмоционально доказывать Виктору Иосифовичу. Надо признаться, что наш начальник не очень жаловал технологов, считая, что те незаслуженно пользуются плодами работы конструкторского отдела, забывая об этом при распределении премии. Технолог непрерывно говорил, а Виктор Иосифович, не останавливаясь, продолжал писать. Наконец технолог не выдержал: «Виктор Иосифович! Вы сейчас заняты и не слушаете меня. Я пока уйду, а потом, когда вы закончите писать, я приду и мы с вами поговорим». - «Ну зачем, не надо», - ответствовал Виктор Иосифович. «Что – не надо?» - вопрошал технолог. «Не приходи, не приходи», - невозмутимо отвечал Виктор Иосифович.
Все, кто тогда сидел поблизости от Виктора Иосифовича и я, в их числе, пытаясь сдержать себя от хохота, дружно прыснули.    

…Пока министерством прорабатывался вопрос о предоставлении нашему институту производственной базы, изготовление спроектированного нашим отделом спецоборудования (в первые годы он был единственным конструкторским отделом во ВНИТИприборе) осуществлялось по договорам с различными машиностроительными предприятиями разных отраслей промышленности страны. В частности, оборудование, которое мы проектировали для Казанского завода  «Теплоконтроль», изготавливалось, по согласованию с Совнархозом Татарстана, на закрытом предприятии в городе Зеленодольске. Вот туда и отправился я, вместе со своим руководителем М.А.Белкиным, в свою первую командировку для оказания технической помощи при изготовлении нашей линии сборки механизма манометра.
Впрочем, в Зеленодольск приезжали и многие другие сотрудники нашего отдела, т.к. на заводе «Почтовый ящик №…» изготавливалось и много другого, спроектированного нашим отделом, оборудования. Так что, на оказание техпомощи при его изготовлении и последующей отладке, иногда съезжалась одновременно чуть ли не треть нашего отдела. В частности, конструктора из группы г.к.п. Степанова Алексея Сергеевича, спроектировавшая, под его руководством, 8-ми позиционный агрегатный полуавтомат роторного типа для механической обработки держателя механизма манометра. Именно там я ближе познакомился и сдружился как с самим Алексеем Сергеевичем, так и с его ребятами, ведущими и старшими конструкторами: Витей Андроновым, Димой Запесоцким, Юрой Гольдманом, Игорем Семёновым, Володей Афанасьевым. Они, кстати, впоследствии, вместе со своим г.к.п., сыграли немалую роль в решении моего личного вопроса.
Не стану описывать все перипетии, связанные с завершением работ по изготовлению и отладке автоматической линии сборки механизма манометра. По завершении приёмки её на п\я, она была доставлена на Казанский завод «Теплоконтроль», на котором, после её монтажа в сборочном цеху, начался трудный период её запуска в работу. Главной трудностью в этом деле оказалось невысокое качество изготовления деталей механизма манометра, что приводило к частому их застреванию в лотках, по которым эти детали поступали в зону их автоматического сопряжения и закрепления. Парадокс заключался в том, что качество деталей при ручной селективной сборке, практически, не сказывалось на работе механизма манометра.
После продолжительной, но безуспешной попытки наладить выпуск более качественных деталей (что требовало замены значительной части устаревшего оборудования в заготовительных цехах), руководством республики Татарстан было принято решение о передаче нашей лини на Чистопольский приборостроительный завод, который, ввиду его недавней организации, был оснащён новейшими образцами металлорежущих и штамповочных станков. И первое время линия автоматической сборки механизма манометра успешно работала там. Однако здесь подстерегала другая беда. Из-за своего особого географического положения, в осеннее время года и в дни весенней распутицы в Чистополь и из него можно было добраться только водным путём или на самолёте. Помню, что по этой причине я сам летал из Казани в Чистополь и обратно. В такой ситуации намерение осуществлять своевременную поставку собранных механизмов манометра в Казань, как планировалось по кооперации, оказалось весьма затруднительным и экономически мало эффективным.
Но, как показали дальнейшие события, нашу работу высоко оценили теоретики автоматизации производственных процессов, причём, не только в нашей стране. Спустя какое-то время, наша линия даже оказалась среди экспонатов Политехнического музея в Москве, где её демонстрировали посетителям. Видимо, благодаря этому, фотография линии и её техническое описание, со временем, попали на страницы одного из научно-технических журналов США. Правда, почему-то, там не напечатали фамилии разработчиков, даже М.А.Белкина.
Однако, большая часть разработок института, предусмотренных комплексным проектом, всё же была внедрена в различных цехах завода «Теплоконтроль». Ну а лично для меня частые и продолжительные командировки в Казань обернулись не только приобретением профессионального опыта, но и свершением важного события в моей жизни. На заводе «Теплоконтроль» я встретил девушку Наташу, работницу технического отдела, которая вскоре стала моей женой и с которой вот уже 53 года мы вместе!..

Хорошо помню, как после нашего знакомства, я встречал Наташу вечерами у дверей казанского химико-технологического института (КХТИ), где она, после работы, училась на вечернем факультете, и мы подолгу бродили по городу. Наташа знакомила меня с его достопримечательностями, а я, расхрабрившись, пел ей песни из накопленного нашим трио репертуара. А после того, как я познакомил Наташу с выследившими нас своими друзьями-сослуживцами, они, зная мою нерешительность, предприняли психологическое давление на меня, после которого я решился сделать Наташе предложение.  После того, как Наташа представила меня своей маме, сестре и взрослой племяннице, она ответила мне своим согласием.
Однако, мои друзья, видимо, не уверенные ещё в том, что я окончательно решил связать свою судьбу с Наташей (дураки, я влюбился в неё без памяти!), организовали в гостинице «Казань», где мы всегда останавливались, нашу помолвку. А перед отъездом в Москву, они, в тайне от меня, склонили Наташу к придуманному ими сюрпризу. И во время отъезда, на вокзале, под предлогом проводов, задержали её в вагоне до тех пор, пока поезд не тронулся. Я тогда ещё не знал, что в Москве проживал с супругой старший брат Наташи и что Наташа решила навестить его в дни ноябрьских праздников, а заодно представить ему своего наречённого. После того, как наш поезд проехал уже знакомый нам Зеленодольск, выяснилось, что организаторы «сюрприза», пообещав Наташе решить проблему с билетом, заблаговременно этого не сделали. И когда проводник вагона, как обычно, начал проверять билеты у пассажиров, один из моих друзей спрятался на время за чемоданами, там, где обычно хранятся постельные матрацы. Ночью, когда все пассажиры крепко спали, Дима Запесоцкий и Володя Афанасьев, разместившись «валетом» на одной из полок, в неспокойном сне поочерёдно перетягивали на себя одно одеяло.
В Москве я настоял на том, чтобы сначала мы заехали к нам, на проспект Мира. Дверь открыла нам мама и я сразу представил ей свою невесту. Наташа, в полуобморочном состоянии, в этот момент стояла бледная в углу у дверей. Но мама, со словами, «Я рада! Проходи, деточка!» поцеловала Наташу в щечку и повела в комнаты. Я понимал, что нашим неожиданным появлением я обидел и одновременно обрадовал маму, т.к. в ту пору мне было уже около тридцати и мама переживала, что я «до сих пор не женился». Видимо последнее, а также реакция и красота Наташи пересилила мамино потрясение и она простила меня за нанесённую ей обиду тем, что не предупредил родителей заранее о принятом мною решении и что не познакомил их с Наташей прежде, чем ввести её в дом.

 
                Наташа.                Наташа на целине. После того, как
                вспахала целых два гектара!

Побыв пару часов у нас и познакомив Наташу с обоими родителями, мы с ней отправились к её брату, который, вместе с супругой, проживал в однокомнатной квартире в районе Вешняков. По дороге к ним Наташа поведала мне о том, что брата зовут Изил и что этому имени он обязан их отцу, коммунисту с большим стажем, Никите Михайловичу Кузнецову, который «собрал» имя сына из начальных букв трёх слов: Исполним Заветы ИЛьича (такие обычаи были не редкостью в первые послереволюционные годы). Рассказала также, что Изил, несмотря на свой относительно молодой возраст, - инвалид Великой Отечественной войны, получил ранение во время первого же его боя на Курской дуге. И что, закончив после войны вуз, он работает ведущим конструктором на одном из московских машиностроительных предприятий, там же, где и его жена Рита. Наташа призналась, что хорошо знает Москву, т.к. уже не раз приезжала к ним погостить. Правда, несмотря на это, Наташа не сразу нашла дорогу к их дому. Естественно, что наше появление было также неожиданным для незнакомой мне четы. Но Изил и Рита быстро «сообразили на четверых» и я был окончательно принят в семью Кузнецовых.
Позднее, когда Наташа, рассказывая о своей семье, показывала мне семейный альбом, я обнаружил фотографию, на которой она стоит на гусенице трактора. На мой вопрос, Наташа скромно поведала мне о том, что была в Казахстане, куда, по партийной линии перед этим направили мужа её старшей сестры, и что сама принимала участие в работе по освоению целинных земель. «Работая на тракторе с прицепленным к нему плугом, -говорила она мне, - вспахала два гектара»!  А когда Наташа сказала мне, что родилась в Москве, и что в Казань их семья эвакуировалась во время войны, я понял, что, помимо счастливого разрешения моих длительных поисков будущей жены, восторжествовала и справедливость: Наташа вернулась на свою малую родину!

…В конце 1950-х годов в качестве стратегии технологии механизации и автоматизации сборочных работ на предприятиях Минприбора была принята, выражаясь современным языком, концепция дифференцированной сборки приборов. Для серийного и мелкосерийного приборостроительного производства создание автоматических агрегатов и линий оказалось  неэффективным, вследствие их низкого к.п.д. И потому в нашем институте перешли на создание поточных линий с автоматическим адресованием (доставкой) отдельных узлов и деталей по расположенным  вдоль конвейера рабочим местам сборщиков. При этом рабочие места оснащались переналаживаемыми средствами механизации и автоматизации сборки отдельных узлов или даже подузлов. В процессе работы линии детали и узлы собираемого изделия распределялись посредством многочисленной тары, находящейся в общем потоке конвейера, по нужным адресам (рабочим местам), на которых сборщики осуществляли присущие каждому месту свои операции. В результате, в конце потока, в зону готовой продукции поступали готовые изделия, в частности, как пример, механизмы манометра МТ-60.
Основными разработчиками конвейера с автоматическим адресованием узлов и деталей различных приборов по рабочим местам была группа, возглавлявшаяся г.к.п. Поздновым Игорем Николаевичем, в которую, в частности, входили ведущие конструктора Гуськов Александр Герасимович и Гречаниченко Владимир Ефимович.
Разработкой средств механизации и автоматизации технологических процессов (СМА ТП) в отделе занимались другие группы: группа г.к.п. Ростовцева Константина Николаевича (ручные винтозавёртывающие машины); группа г.к.п. Спиричева Владимира Васильевича (винто- и гайкозавёртывающие полуавтоматы); группа ведущего конструктора Разорёнова Эликса Алексеевича (прессовые малогабаритные станки).
Моё подключение к этой комплексной работе произошло позднее, когда на повестку дня встал вопрос о создании быстро переналаживаемых автоматизированных средств сборки узлов приборов, т.е., по сути, гибких производственных систем, позволяющих производить переналадку технологического оборудования, не прерывая производственного процесса. Мне удалось, в частности, спроектировать три вида многопредметных винтозавёртывающих полуавтоматов, переналадка которых с одного типоразмера винта на другой в близком диапазоне размера их резьбы производилась в процессе работы. Один из таких полуавтоматов, настраиваемый одновременно на три типоразмера винтов, был удостоен золотой медали ВДНХ! Правда, видимо, из стратегических соображений, золотую медаль получил директор института, а я, как главный конструктор этого полуавтомата, был удостоен серебряной.
Впрочем, помимо упомянутого выше оборудования для поточно-механизированных линий, отдел по-прежнему занимался проектированием спецстанков различного назначения, а также стендов для контроля параметров выпускаемых Минприбором измерительных приборов, в число которых, помимо манометров, входили электроприборы, терморегуляторы и т.п. Здесь не могу не упомянуть таких наших конструкторов, как Мурашова Екатерина Павловна, Коган Ирма Израилевна, Дугин Иван Михайлович, Глазова Елена Михайловна, Васильев Игорь Евгеньевич, Карева Надежда Николаевна, Чернис Натан Ефимович, Иванов Владимир Сергеевич, Якубович Владимир Иосифович. Следует отметить, что группа В.И.Якубовича, выделившаяся впоследствии в самостоятельную лабораторию, занималась проектированием вибрационных приводов, которые использовались при создании нестандартного технологического оборудования, включающего устройства автоматической подачи деталей в зону их сборки или обработки. Причём, не только в разработках ВНИТИприбора, но и других проектных организациях Минприбора.
К слову сказать, помимо ВНИТИприбора, в состав нашего министерства входили ещё четыре проектно-технологические организации, которые были объединены главком Союзтехноприбор и курировали отдельные направления, не охваченные технологическими отделами нашего института. Это – НИИтехноприбор (Смоленск), ЦПКБ МА (Рига), СКТБ (Вильнюс) и КТБ (Нальчик), которому, в частности, было поручено возглавить работы по созданию малогабаритных роботов, предназначаемых для оснащения ими СМА ТП. 
Не стану заниматься расшифровкой их аббревиатуры и перечислением закреплённых за ними направлений. Отмечу лучше те, которые числились за нашими технологическими отделами: отделом «Сборки», отделом «Механообработки», отделом «Литья и штамповки» и отделом «Пластмасс». Их, в структуре нашего института, «обслуживал» ещё один конструкторский отдел, начальником которого был мой однокашник из бауманского института, Виталий Павлович Леликов. Этот отдел под «оригинальной» вывеской «механизации и автоматизации» также выделился из нашего, когда наша численность перевалили за сто человек.
Несмотря на трудности становления (ВНИТИприбор образовался за месяц до моего появления в нём) и ошибки, допущенные при разработке и внедрении проектируемого в институте технологического оборудования, руководство Минприбора с пониманием отнеслось к тем условиям, в которых институт находился в первые годы своего существования. На коллегии министерства, специально посвящённой решению проблемы  отсутствия у нас собственной производственной базы, было принято постановление о выделении нам опытного завода. Хорошо помню (я присутствовал на заседании коллегии), как сам Министр, легендарная личность в когорте руководства нашей страны, Герой социалистического труда, кавалер шести орденов Ленина, Константин Николаевич Руднев, устраивал «разнос» руководству нашего главка за пассивное поведение в деле определения опытного завода для нашего института. Надо ли говорить, что после его эмоционального выступления этот вопрос был решён в кротчайшие сроки!
Первая площадка нашего Опытного завода появилась на проспекте Мира, можно сказать, рядом с моим домом, почти напротив скульптуры Веры Мухиной «Рабочий и Крестьянка», сразу за углом монументального жилого комплекса, созданного по проекту академика И.В.Жолтовского. Там отрабатывали мы на макетах и опытных образцах проектируемое нами технологическое оборудование, которое постепенно внедрялось на приборостроительных предприятиях Москвы, Московской области, Казани, Челябинска, Томска, Омска, Тюмени, Краснодара, Нальчика, Кировобада, Али-Байрамлы, Львова, Ивано-Франковска, Могилёва, Ленинграда, Тарту и других городов Союза. На многих из них, по крайней мере, тех, которые размещались в перечисленных мною городах, мне, за время работы во ВНИТИприборе, довелось побывать, либо, как конструктору, на отладке разработанного нашим отделом оборудования, либо, уже в качестве руководителя отдела «Сборки», в составе компетентной комиссии Минприбора в процессе организации технического перевооружения предприятий.
В 1969 году, за достигнутые результаты в оснащении предприятий Минприбора прогрессивными СМА ТП, нашему институту была поручена организация отраслевого раздела на Московской международной выставке «АВТОМАТИЗАЦИЯ – 69» в Сокольниках. На ней, помимо разработок организаций, входивших в состав Союзтехноприбора, были представлены экспозиции Союзчаспрома и Союзювелирпрома. Кстати, для ювелирных, предприятий нашим институтом были также разработаны ряд СМА техпроцессов, из которых наиболее значительной явилась конструкция полуавтомата для огранки алмазов в бриллианты (г.к.п. – Спиричев В.В.)…

  Разработки ВНИТИприбора на Международной выставке «АВТОМАТИЗАЦИЯ – 69».

       
Линия сборки узлов манометра МТ-60 с                Двухшпиндельный завёртывающий полу-
автоматическим адресованием деталей по рабочим              автомат и его конструктор В. Самарянов.
местам, на которых сборщицы завода «Теплоконтроль»
выполняют заводскую программу (на выставке).

               
    Директор ВНИТИприбора Литвиненко                Технолог Иванов демонстрирует своё изобретение,
    объясняет космонавту Береговому принцип                паяльник с дозированной подачей припоя.
    работы автомата сборки узла наручных часов.
               
    Техник-конструктор Миша Затуловский                Ведущий конструктор Коля Пронин и слесарь Коля
    демонстрирует работу ручной винто-                Сергеев в процессе наладки конвейера с автоматиче-
    завёртывающей машины с пневматической            ским адресованием деталей при сборке механизма
    подачей винтов из загрузочного устройства.            технического манометра МТ – 60.
 
В период подготовки наших экспонатов к международной выставке «Автоматизация – 69» мы, конструктора и наладчики, не раз засиживались допоздна в сборочном цеху нашего Опытного завода, шлифуя, так сказать работу отобранных к выставке СМА ТП. Однажды наше бдение едва не затянулось до полуночи. Помню, как мы с Колей Прониным и слесарем-наладчиком Колей Сергеевым долго возились с одним из винтозавёртывающих полуавтоматов, пытаясь полностью устранить периодические застревания винтов в механизме их подачи к завёртывающему инструменту. Учитывая то, что мы с Прониным жили неподалёку от завода, конкретно, в гипромезовских домах на проспекте Мира, а Коля Сергеев – в районе Серпуховского вала, мы решили его отпустить вскоре после окончания рабочего дня, рассчитывая на то, что вполне справимся без него.
Однако наши предположения оказались неверными и наша работа затянулась надолго. Мы оставались даже после того, как закончила свою вечернюю смену бригада станочников механического цеха. Помнится, что мы  с Колей (Прониным) уже были близки,
как нам казалось, к успешному завершению нелёгкой работы, как вдруг погас свет. Причём не  только  в  сборочном  цеху,   но  и  в  соседствующем  с  ним  механическом.   Неожиданно   
наступивший мрак на миг вызвал у нас с Колей весёлый смех. Но затем мы поняли, что выбраться нам из создавшегося положения будет весьма сложно. Общий пульт, как мы понимали, находился у вахтёра на проходной, а сама проходная находилась вне общезаводского помещения. К тому же нам не только было трудно добраться до ближайшего телефона, но, даже отыскав его на ощупь, мы не смогли бы дозвониться до проходной, т.к. не знали её номер  телефона.
После короткого совещания, мы с Колей, простирая руки, двинулись наугад сперва в механический цех, а затем – на поиски выходных дверей. Дойдя до них и обнаружив, что они заперты, мы изо всех сил стали, по очереди, тарабанить по ним, периодически выкрикивая слова, обозначавшие нечто вроде SOS. Наконец, минут через 10 – 12, послышались шаги вахтёра, который отперев двери, выразил нам своё удивление: «А я зашёл в механический, посмотрел, никого нет. И пошёл обратно. Подумал, чего по цехам слоняться, приду к себе и сразу везде вырублю свет».
…Поздние «засиживания» в сборочном цеху Опытного завода, как, впрочем, и во время командировок на заводы, на которых мы отлаживали спроектированное нами оборудование, были не редкостью в практике наших конструкторов. Но мы с Колей Прониным, кажется, установили общеинститутский рекорд!..
         
Со временем наш опытный завод получил дополнительные площади, как я упоминал, в районе станции метро «Тушинская», что позволило институту, тогда уже под эгидой НПО «Темп», выпускать малыми партиями и серийную продукцию, в частности, ручные винтозавёртывающие машины. А на повестку дня стал вопрос о разработке технологии и оборудования для производства электронных блоков на печатных платах.
Программа единой для промышленности СССР политики в области производства электронных ТЭЗов (типовых элементов замены), утверждённая ещё А.Н.Косыгиным, в первую очередь предусматривала межотраслевое сотрудничество предприятий, НИИ и КБ Минприбора с оборонными отраслями. В перспективе планировалось и сотрудничество со странами, входившими в Совет экономической взаимопомощи (СЭВ), в частности, с организациями Министерства электротехники и электроники Германской Демократической Республики (ГДР). В этом направлении даже были осуществлены первые шаги по обмену информацией об имевшихся наработках, для чего обе стороны обменялись поездками групп компетентных специалистов. С нашей стороны в них принимал участие и я. Но вскоре, как известно, последовали события, которые не только разорвали достигнутые  договорённости сторон, но и разрушили наши страны…
На этом, полагаю, пора закончить описание производственной сферы деятельности нашего института и вернуться в первые годы моего пребывания во ВНИТИприборе, сделав акцент на бытовой и культурно-массовой тематике. А она была довольно разнообразной. Думаю, что мои дальнейшие воспоминания и приведённые ниже копии фотографий смогут убедить моих читателей в справедливости моих слов.

В Москве, в отдалённом районе. Из-за отсутствия в Москве свободных площадей, ВНИТИприбор, не без вмешательства министерства, приютил у себя научно-исследовательский институт конструирования  измерительных приборов (НИИКИМП). Он находился по соседству со Свято-Даниловым монастырём, на территории которого в ту пору размещалась колония малолетних преступников. Интересно, что именно в нём в середине 30-х годов снимался знаменитый советский кинофильм «Путёвка в жизнь». В нём, как известно, была отражена работа органов советской милиции в первые послереволюционные годы по отторжению беспризорников от бандитской среды и приобщению их к общественно полезной деятельности.
Не стану описывать, к помощи каких транспортных средств я прибегал, чтобы вовремя добраться до места своей работы, тем более, что мне, учитывая учёбу в МВТУ, было не привыкать заниматься решением этой проблемы. Отмечу только, что на дорогу  приходилось тратить около часа. А если учесть, что рабочий день в институте начинался в 8.30 и заканчивался, с учётом обеденного перерыва, в 17.30, то не всегда удавалось выспаться. Зато после работы я успевал к началу вечерних футбольных матчей, будь то на «Динамо» или в Лужниках. А недостатки сна, когда уж было совсем невмоготу, компенсировал во время проезда на транспорте или в обеденный перерыв, уткнувшись в сложенные на рабочем столе руки.
Следует подчеркнуть, что в первые годы, вплоть до объявления субботы вторым выходным днём (кажется, в конце 50-х или в начале 60-х годов, точно не помню), мы не работали только в воскресенье, и лишь накануне его рабочий день заканчивался на два часа раньше. При этом, все производственные собрания, а, тем более, отчётно-выборные профсоюзные конференции проходили только по завершении рабочего дня. То же касалось и партийных собраний, которые я стал посещать с 1960-го года. И при всём при этом молодость брала своё. Мы активно занимались спортом, участвуя в районных спортивных мероприятиях. Как минимум, два дня в неделю, играли после работы в волейбол. В осенне-зимний период раз в неделю, а иногда и чаще, занимались репетициями в драмкружке. Благо, у НИКИМПА были спортзал и зал со сценой, в котором, помимо упомянутых общеинститутских собраний и конференций, в дни праздников проходили выступления художественной самодеятельности.

Наш спорт. Первым его проявлением являлась производственная гимнастика, которая регулярно проводилась два раза в день, в первой и во второй половинах дня. Каждый день по всесоюзному радио в эти минуты раздавался голос ведущего, который, под аккомпанемент музыки, давал разъяснения ко всем упражнениям и задавал им ритм по ходу их выполнения. В нашем отделе, для более чёткого их восприятия сотрудниками, эти упражнения, стоя на табуретке, повторял кто-либо из нас, по очереди, раз в неделю.

         
    Производственная гимнастика.    Старт лёгкоатлетической эстафеты команд заводов и организаций   
    слева - я, справа – Гольдман,         Мосворецкого района у станции метро «Добрынинская». На первом
    сзади – кульман, на табурете -       этапе от нашей команды бежит Эдик Райхман (слева в белой форме).
   Самохвалов (показывает                Во втором ряду – я (справа, в белой майке) готовлюсь ко второму               
   упражнения).                этапу.
   Здесь и далее - фотографии Д. Чичуги и Д. Коркина (работников фотолаборатории).

На стадионе «Труд», расположенном в конце Большой Тульской улицы, в весенний период и ранней осенью проводились, в рамках районных спартакиад, соревнования по лёгкой атлетике, волейболу и стрельбе, в которых участвовала и команда нашего института. На них, кстати, проводилась и сдача норм ГТО для тех, кто, по разным причинам, не сдавал их ранее. В праздничные дни, а также во Всесоюзный день физкультурника в Москворецком районе, по образу и подобию городских спортивных мероприятий, проводились легкоатлетические эстафеты, в которых участвовали команды расположенных в районе заводов, проектных организаций и других предприятий. В них не раз участвовала и команда нашего института, которая однажды даже стала победительницей, опередив, пожалуй, сильнейшую в районе дружину известного в Союзе электромеханического завода имени «Ильича».
Помнится, была попытка создать у нас свою футбольную команду, в составе которой и я провёл несколько матчей. Но ужасные поля, где доводилось нам играть, а также последствия моего полиартрита не вызвали у меня желания продолжать футбольную карьеру.
Признаться, наибольшее предпочтение наш молодёжный состав сотрудников института, к которому присоединялись и лица почтенного возраста, отдавал волейболу. Игры  проводились в спортзале НИКИМПа. Кстати, приверженность волейболу сохранили многие наши сотрудники, едва ли не до пенсионного возраста. Во всяком случае, я посещал спортзал даже в шестидесятилетнем возрасте, где, со своими сверстниками, ещё прыгал у сетки и не раз успешно «гасил» мяч на площадку соперников.
Вначале, когда число любителей волейбола в нашем институте не превышало 10-ти…12-ти человек мы, разделившись на равноценные по силам составы, без перерыва играли по вечерам, пока не начинали уставать или не прекращали игру те, кто жил далеко от института. Однако уже в конце 1956 года, т.е. спустя несколько месяцев после образования ВНИТИприбора и моего поступления в него, мы смогли составить сборную команду, которая, участвуя впервые в розыгрыше приза закрытия летнего сезона среди предприятий Москворецкого района, стала его победителем. Поэтому случаю мы: слесарь Бондарев Георгий, кадровик Грачёв Виктор, экономист Дорфман Герман, технолог Конюхов Николай, конструктора Райхман Эдуард, Самарянов Владимир и Самохвалов Юрий, - были награждены каждый грамотой комитета по физической культуре и спорту при Москворецком райисполкоме и удостоены благодарности в приказе директора ВНИТИприбора!

    
                Благодарность победителям.                Гера тянет «мёртвый» мяч!               

Справедливости ради следует отметить, что, несмотря на самоотверженность, проявленную в той памятной игре каждым игроком команды, наибольший вклад в нашу первую победу на районном уровне внёс наш капитан, Гера Дорфман, который к тому времени имел 2-ой спортивный разряд по волейболу. Несмотря на свой высокий рост, что, естественно, давало ему преимущество в атаке, он прекрасно играл и в защите.
По мере роста численности института расширялся и круг любителей волейбола. И уже  осенью следующего года мы смогли провести первые соревнования между отделами. А с 1958 года чемпионат института по волейболу стал постоянным, и мы уже могли формировать два равноценных состава сборной. Без ложной скромности могу отметить, что меня, почти всегда, включали в первый. И наша сборная команда продолжала успешно выступать в различных соревнованиях, хотя чаще всего, из-за редкого проведения таковых в районном масштабе, мы проводили товарищеские встречи. Ведь главным для нас было не удовлетворение личных амбиций, а спортивный досуг и поддержание физической формы.
В играх между командами института участвовали и несколько девушек, среди которых явно выделялась своей спортивной подготовкой сотрудница нашего отдела Нина Семигина. Это было вполне естественно, т.к. она, перворазрядница, входила в состав баскетбольной команды завода «Серп и Молот», которая под этим названием участвовала в играх на первенство Союза, а несколько её игроков входили даже в сборную команду СССР. Мне не довелось видеть Нину во время её выступления в составе именитой баскетбольной команды.
Но в наших волейбольных баталиях она выглядела не хуже многих наших ведущих игроков мужского пола. Поэтому во время проведения товарищеских матчей нашей сборной команды Нину Симигину нередко включали в её состав.

         
         Первенство института. Я бью (поверх                Журнал «Спортивные игры», 10, 1958, стр. 5
         блока!) с паса Нины Симигиной (12).                Нина – в центре, за №№ 9 и 4.
               
               
      Вырезки из сопроводительной к фотографии статьи «Шагай вперёд, комсомольское племя!»
   
 Как это ни странным может показаться, но среди работников НИКИМПа, хозяина всех территорий, в том числе и спортзала, не нашлось много любителей волейбола. Помнится, в наших играх от них принимали участие всего лишь 2 человека, при этом один из них был слесарем их опытного завода, находившегося на первом этаже общего строения. Вторым был служащий одной из его лабораторий.               
После укрупнения нашего района и переименования  его в Советский нам стало трудней добывать первые места на «международном» уровне, т.к. у нас появились новые и весьма сильные соперники. Но от этого мы не стали равнодушней к волейболу и играли в него, как я уже упомянул, до «преклонного» возраста!
Помимо волейбола и периодических районных соревнований по легкой атлетике, в первые годы существования ВНИТИприбора мы нередко организовывали турпоходы, инициатором которых было бюро нашей, совместно с НИКИМПом, комсомольской организации. Правда, доля никимповских комсомольцев в ней, также как и их волейболистов, была незначительной, 2 или 3 человека. Думаю, отклоняясь от темы, что именно по этой причине в коллективе НИКИМПа и сформировался такой, малообщительный тогда, субъект, как пресловутый Борис Березовский (мир его праху), тогда ещё младший научный сотрудник, который, по словам одного моего знакомого, тоже работника НИКИМПа, ничем особо не выделялся в ту пору из среды окружавших его сослуживцев. О факте длительного пребывания Березовского по соседству с нами я вообще узнал только после его стремительной карьеры на политической сцене в 90-х годах.
Но вернусь к походам. Из них мне больше всего запомнился первый, к Икшинскому водохранилищу…
               
 
                Турпоход к Икшинскому водохранилищу. Привал в лесу с обедом. Слева направо:
                Галя Тимашова, Нина Тарарухина, Лида Гарилова. Лежат: Люся Страхова, Нина
                Семигина, …, Витя Панюшкин, Толя Кондаков (полулёжа). В центре – Татьяна
                Смирнова. Справа, с ведром – я («Каша из ведра вкуснее и её много!»).

Помню, что, заранее подготовившись, мы в субботу, по окончании рабочего дня, отправились на Савёловский вокзал, откуда на электричке доехали до хорошо знакомой мне станции Катуар, от которой, уже пешком, «через леса, через поля» долго топали к намеченной цели. Несмотря на длинный летний световой день, к моменту нашего выхода к водохранилищу в лесу было уже достаточно темно. И, к великой радости комаров, мы решили в нём заночевать. Не имея под рукой современных средств защиты от этих назойливых существ, мы наскоро разбили палатки и развели костёр, с помощью которого временно отдалили от себя комариное стадо и вскипятили воду, набранную в ведро прямо из водохранилища. Чай и заранее заготовленные бутерброды взбодрили нас и мы стали петь песни. Однако на наше пение вскоре вышли двое,  представившиеся нам то ли лесниками, то ли служащими охраны водохранилища, которые потребовали погасить костёр. Мы не стали перечить и, выполнив их требование, быстро разбрелись по палаткам. Тем более, что было уже около полуночи.
Ночью, несмотря на наши старания как следует задраить все щели, до самого утра нам тоскливо «пели» свои песни всё те же комары. А утром нас ждало главное разочарование: мы, оказывается, вышли в запретную зону, где было запрещено не только купаться, но даже ловить рыбу. Полдня мы провели в надежде отыскать открытый доступ к воде, но, кажется, так и не нашли его. В отчаянии, мы в середине дня, где-то на опушке леса, предприняв меры предосторожности, развели вновь костёр, на котором, прямо в ведре сварили кашу и, не дав ей остыть, быстро разложили её по захваченным с собой алюминиевым тарелкам и съели вместе с остатками консервов. Подняв, таким образом, себе настроение, мы поспешили на поиски ближайшей железнодорожной станции, т.к. от Катуара, по нашим понятиям, ушли далеко.
Проплутав по лесу ещё часок, другой, мы вышли на отрытую местность, где встретившиеся нам местные жители подсказали, как пройти к ближайшей станции. Кажется, это была Луговая. На наше счастье нам не пришлось долго ждать поезда: было воскресенье и поезда ходили чаще. Ввалившись в вагон, мы, от радости, что едем домой, дружно запели знакомую нам с детских времён песенку: «Мы едем, едем, едем в далёкие края! – Хорошие соседи, весёлые друзья! – Нам весело живётся, мы песенку поём. – А в песенке поётся, про то, как мы живём. – Тра-та-та, тра-та-та! Мы везём с собой кота…» - ну и так далее. Кажется, пассажиры, сидевшие в вагоне, с пониманием отнеслись к нашему настроению. «Туристы!..» - кто-то произнёс из них. И этим, как, вероятно, он считал, было всё сказано тем, кто ещё не привык к такому эмоциональному проявлению своих чувств от  любителей турпоходов!
…Не в полной мере удавшееся нам первое путешествие, тем не менее, не отбило у нас желание совершать турпоходы по Подмосковью. Из тех походов, в которых я участвовал,  запомнились ещё два: по Ленинградской ж.д., в сторону Крюкова, и по Павелецкой – в район реки Пахры. Учитывая опыт нашего первого похода, перед тем, как отправиться по намеченным маршрутам, мы, по карте, проводили предварительную рекогносцировку местности и, по возможности, старались навести справки по всем интересующим нас вопросам.
Вскоре, однако, мне пришлось отказаться от участия в походах. После выделения папе упомянутого ранее садового участка, родители стали по выходным дням чаще привлекать меня к работам  по подготовке его  к посадке  фруктовых  деревьев  и ягодных  кустов. Своим

               
             На садово-огородном «воскреснике».           После трудов праведных. Я, мама, папа, Наташа. 1961 г.

отказом я, понятно, огорчил некоторых моих институтских друзей. Да и мне, признаться, больше по душе были пешеходные прогулки по полям и лесам, чем выкорчёвывание пней, рытьё ям и таскание торфа, песка и гравия, не говоря уже о перекопке целины. Я тогда ещё смутно представлял, что принесёт нам затея с садом-огородом. Но сыновний долг обязывал. А уж с момента появления в нашей семье Наташи, «отлынивать» от работы в саду-огороде стало ещё трудней. Жена наотрез отказалась от турпоходов в пользу «отдыха на даче».
Однако физическая перегрузка в выходные дни не снизила мой интерес к волейбольным баталиям, проводившимся по вечерам в дни рабочей недели. А вскоре в клубном зале НИКИМПа, находившемся по соседству со спортивным, начались репетиции художественной самодеятельности, в которой я решил «тряхнуть стариной».

Художественная самодеятельность. Признаться, я был несколько смущён, когда на первой репетиции увидел и услышал несколько претендентов на вокальные выступления, из которых резко выделялась своим профессиональным меццо-сопрано тридцатилетняя сотрудница отдела информации Миля Красовская. Помимо неё в этом амплуа, но уже классом пониже выступали ещё несколько человек, среди которых были и два наших   волейбольных  «асса»,   Коля   Конюхов  и  капитан   нашей   сборной   команды  Гера
 
       
                Хор молодых специалистов. Слева направо: Юра Селяков, Витя
                Лазарев, Вадик Левицкий, Вова Дебушевский и Вова Самарянов.

Дорфман. Последний, к тому же, неплохо аккомпанировал себе на рояле. Убедив себя в том, что   мне   не   следует    растворяться    в   общей   массе   вокалистов,   я   сосредоточился  на
драматическом искусстве, совмещая актёрскую и режиссерскую деятельность. И первая моя работа в этом направлении, «хор молодых специалистов», представленная малоискушённому в этих делах нашему институтскому зрителю, вызвала восторг и одновременно ропот у тех, кто не очень доверял молодёжи ответственные задания.
С этого выступления, по сути, началась работа нашего драмкружка, потребовавшая постоянных репетиций, особенно после того, как дирекция института, оценив наши способности, пригласила на работу с нами художественного руководителя. Естественно, что участникам самодеятельности и, в первую очередь, драмкружковцам, пришлось поступиться частью вечернего времени. Тяжелее всего пришлось тем, кто играл в волейбол. Особенно    после того, как наш новый руководитель стал репетировать с нами отрывки из популярных современных пьес известных авторов, которые мы показывали во время предпраздничных институтских вечеров. Нам, артистам-волейболистам, иногда, по этой причине, приходилось подключаться к волейбольным играм в разгар сражений и дожидаться, пока кто-то проиграет.
Фамилии авторов пьес, отрывки из которых ставил с нами наш руководитель, я, к сожалению и к стыду своему, плохо помню, но зато в памяти остались их названия. В двух из них («Безумный день» и «Вас вызывает Таймыр») мне были доверены разноплановые роли, после исполнения которых Витя Лазарев, не очень успешный конструктор из нашего отдела, стал настойчиво предлагать мне «напару» попытать счастья на поприще профессионального искусства. Однако, поблагодарив Витю за лестную оценку моих скромных способностей, я отказался. И, полагаю, поступил разумно,  хотя некоторый соблазн  в моей душе,  признаюсь,
какое-то время присутствовал. Особенно после того, как Витя всё-таки осуществил свою мечту и был принят в студию МХАТ!
Правда, по окончании её Витя Лазарев, однофамилец нескольких известных артистов, долго оставался в камерном театре при этой студии. Последнее его амплуа, о котором я знал, - директор детского театра (вот не помню, какого). Зато Витя снялся в четырёх (!) известнейших кинофильмах: «Девять дней одного года», «Путь в Сатурн», «Был месяц май» и «Женитьба Бальзаминова». И хотя в совокупности его лик в этих фильмах светился на экране не более 5-ти…7-ми минут, а количество произнесённых с него за всё это время слов не превысило 8-ми…10-ти, всё-таки это о-го-го!..

                Во время генеральной репетиции. На сцене …

      
                1                2                3                4
 слева направо: 1 – копировщица Нина Сухарева, отрывок из «Анны Карениной»,
                2 – конструктор В.Самарянов и редактор Э.Енгибарянц, сцена из пьесы
                «Безумный день» (кажется, Дыховичного и Слабодского),    
                3 – конструктор В.Лазарев, монолог Чацкого (пока по бумаге),
                4 – технолог Н.Конюхов, баритон. «Подмосковные вечера».

                … и в зрительном зале.

      
Авторитетная комиссия. Слева направо: член профкома Нина Щетинина, примадонна меццо-сопрано М.И.Красовская, секретарь бюро комсомола А.Кондаков, …, просто зритель Ю.Гольдман, певец и сам себе аккомпаниатор Г.Дорфман (и при том лучший волейболист, ждёт своего выхода) и др.

Кое-что об общественной работе. Чтобы не подумали, что мы, помимо своей основной работы, занимались только спортивными и театральными развлечениями, упомяну о нашей общественно-полезной деятельности. В частности, о нашей периодической работе на плодоовощных базах, а также на колхозно-совхозных полях, где мы помогали собирать урожаи картофеля, свёклы, моркови. Справедливости ради, следует отметить, что к этой работе нас, работников НИИ и КБ, стали привлекать лишь в конце 50-тых…начале 60-тых годов, когда, для удовлетворения потребностей в овощных продуктах постоянно растущего по численности населения Москвы, значительно увеличились посевные площади на полях совхозов Подмосковья. При этом, организация уборки урожая и хранения собранных овощей долгое время оставалась на прежнем уровне, что не обеспечивало осуществление этих работ только силами работников полей и овощехранилищ.
Что касается посещения плодоовощных баз, то этот вопрос решался таким же путём, как и выход на работу в институт. Прямо из дома, на общественном транспорте мы добирались самостоятельно до Павелецкого вокзала. От него ехали на электричке до станции Коломенское, откуда шли пешком до базы. Там, после того, как собиралась наша группа, местные распорядители направляли нас на работу в одно из овощехранилищ. В назначенный день мы, естественно, в институт не ходили, но на нашей зарплате это, естественно не отражалось. Зато на базе мы работали за «бесплатно».
На овощные поля, чаще, на уборку картофеля, мы, понятное дело, выезжали на целый день большой группой, в наш подшефный совхоз, который находился в Серебряно-Прудском районе, что далеко за Каширой. Вначале нас возили туда на автобусе. Но позднее, в целях экономии бензина, мы стали ездить на электричке до ближайшей к совхозу железнодорожной
станции, от которой, уже на совхозной машине, нас везли прямо на поле. На нём мы собирали картофель в мешки после вспашки картофельных кустов специальным, прицепленным к трактору, плугом. После того, как задаваемая норма нами выполнялась, на поле выезжала грузовая машина и мы, лица мужского пола, передвигаясь от одного наполненного мешка к другому, забрасывали их в кузов. После сдачи подсобного инвентаря, пустых вёдер и оставшихся мешков, мы, уже лица всех полов, выходили на обочину дороги и ждали, когда за нами придёт автобус.

   
                На картофельном поле одного из совхозов Серебряно-Прудского района.
                После успешной работы – фотография в стенгазету (просьбе главного редактора). 
                А я как раз тут! Второй слева, с ведром. 
На обратном пути в Москву, если до неё нас везли на автобусе, вся наша братия, как правило, дружно пела песни, несмотря на проделанную до того нелёгкую работу, зачастую проходившую под моросящим дождём и по щиколотку в грязи. В таких случаях, где-нибудь по дороге, в районе Каширы, несмотря на запрет, приобретали пару бутылочек спиртного и, на ходу закусив, продолжали петь, но уже с гораздо большим энтузиазмом!
Однажды нас, а также представителей других организаций, усадив в комфортабельные автобусы, типа «Икарус», стоявшие напротив Райкома, отвезли на них в совхоз на три дня. Для обеспечения нам ночлега и приличных бытовых условий, тогда же и в тот же район, в железнодорожный тупик загнали несколько пассажирских вагонов, в которых каждый из нас имел собственную «плацкарту». В последующем такая организация выезда на овощные поля повторялась ещё лишь один или два раза, хотя метод этот казался нам, инженерам, наиболее рациональным по времени и более экономичным, нежели разовые однодневные поездки.
Впрочем, обычно в период уборки урожая (полтора-два месяца) на наш институт приходилось не более трёх- четырёх массовых поездок.
Помимо массовых выездов, в этот период времени каждый отдел обязан был выделить одного - двух человек на постоянную работу в совхозе в течение 2-х недель. Справедливости ради надо заметить, что такой вариант вызывал большие трудности, т.к. уговорить человека на добровольное двухнедельное пребывание в некомфортных условиях было нелегко…
Что касается общественной работы в пределах института, то, не ради похвальбы, а с целью подтверждения своей причастности к таковой, упомяну о том, что, ко всему выше сказанному, я ещё являлся членом комсомольского бюро и входил в состав редколлегии стенной газеты. Но если в первом случае мои обязанности, в силу моего возраста, продолжались всего пару лет, то в редколлегии я оказался надолго. Впрочем, это общественное поручение на моём жизненном пути переходило за мной из одной организации в другую. Начинал ещё в школе, продолжил в МВТУ в факультетской газете, а затем и во ВНИТИприборе: сначала – художником, а затем и главным редактором. Последняя должность совпала с моим вступлением в КПСС, что, по канонам советского периода времени, было вполне логично.   
Заканчивая своё повествование о разносторонней деятельности нашей комсомольско-молодёжной организации вне производственной сферы, не могу не упомянуть и об активном её участии в общественно-политических мероприятиях, проводимых в Москве. Наиболее обширными и массово посещаемыми из них были общегородские праздничные демонстрации 1-го Мая и 7-го Ноября, о которых я упоминал и которые иллюстрировал в специально посвящённой им главе «Праздничные демонстрации». Но самым памятным для меня и, думаю, для всех моих молодых друзей-сослуживцев, в те времена был VI-ой Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, состоявшийся в Москве летом 1957 года!

Фестиваль молодёжи и студентов задолго привлёк к себе внимание, как различных общественных организаций Москвы, так и нашей комсомольской организации, в частности. Поскольку сроки его проведения ограничивались 28-м июля – 11-м августа, большинство из тех, кто планировал в это время проведение своих отпусков, отложил их на более поздний период. Это же сделал и я. За это «самоотверженное» решение всех нас похвалил наш районный комитет Комсомола, когда выдавал нам первое задание. Суть его заключалась в принятии участия нашей комсомольско-молодёжной группы в составе всей районной организации во встрече приезжающих в Москву иностранных делегатов…
Накануне дня прибытия первой, основной массы делегированных на фестиваль представителей молодёжи от разных стран, мы, т.е. все комсомольцы и беспартийная молодёжь Москворецкого района с вечера, последним поездом метро или вагона трамвая, съезжались к райкому, находившемуся недалеко от станции метро «Павелецкая». Напротив райкома, расположившись вдоль Новокузнецкой улицы, уже поджидала всех нас колонна автобусов, в которых, разместившись по своим группам, мы коротали время (а кое-кто досыпал) до утра. В пять или шесть часов, после всеобщей побудки и приведения себя в надлежащий вид и комфортное состояние, нас повезли к Белорусскому вокзалу. Там, на растянувшейся перед ним площади, нас вновь разбили по группам и конкретизировали определённые нам задания. Суть их заключалась в том, чтобы, по пришествии поезда, выйти на перрон и, встретив того или иного делегата, помочь ему добраться до места сосредоточения на площади всей его делегации.
Помню, как после остановки первого поезда и появления из вагонов иностранцев, их быстро расхватывали наиболее шустрые наши, выражаясь современным языком, волонтёры. По причине моей нерасторопности, мне достался молодой человек, который, своим внешним видом, до смешного, напоминал мне белого колониста, неоднократно  изображённого Херлуфом Бидструпом в своих небольших юмористических рассказах в рисунках. Невысокий, полноватый, в светло-бежевых шортах и гимнастёрке с короткими рукавами, а главное – в колониальной бамбуковой панаме!
После секундного замешательства, я представился нашему гостю и, как мог, по-английски, объяснил ему мои намерения. Он, также, не без смущения, и, не выпуская из рук свой небольшой саквояж, с улыбкой,  ответил мне своим согласием, после чего мы двинулись с ним к выходу. Однако после нескольких шагов к нам бросилась совсем  молоденькая девушка, которая стала совать мне в руки маленький букетик цветов. Я, поняв, что она меня приняла тоже за иностранца, тихо, почти шипя, несколько раз повторил ей: «Ему! Ему!». Но девушка, полагая, что мои слова на иностранном языке означают «спасибо», с улыбкой, но настойчиво продолжала совать свой букет мне. Я быстро взял у неё букет и тут же передал его моему подопечному, сказав, при этом, девушке «спасибо» на чистом, как мне казалось, русском языке. Однако девушка, видимо, убеждённая в своём, радостно ответила мне, нарочито коверкая слова: «Сыпасыбо! Карачо!». После чего, счастливая, быстро убежала.
После того, как я вывел нашего гостя на площадь и доставил его к месту сбора его соотечественников, я разыскал нескольких наших ребят, с которыми слушал начавшийся митинг. В нём, естественно, превалировали слова приветствия прибывшим к нам на фестиваль иностранным посланцам. После окончания короткого митинга я подошёл к небольшому автобусу, в котором сидели американские парни, и спросил по-английски, почему их так мало приехало. В ответ один из них ответил мне, что, якобы, основная их делегация ещё пока в пути. Видимо, мой разговор не остался без внимания ещё одной девушки, которая подошла ко мне  и, тыча мне в лицо открытую записную книжку и карандаш, вежливо, но, в то же время, настойчиво потребовала от меня: «Адрес! Адрес! Эдрэс!». И тут я допустил бестактность, ответив девушке: «Может пока телефончик?». Окружавшие меня ребята дружно хохотнули, чем окончательно смутили девушку, которая, резко отвернувшись от меня, поспешила отойти от нас. А мне стало стыдно и, признаюсь, чувство сожаления о допущенном мною проступке возникает до сих пор, когда я вспоминаю об этом…

Впоследствии я не раз мысленно возвращался к встрече на перроне, недоумевая, как можно было меня принять за иностранца, когда рядом со мной шёл субъект, который, выражаясь словами деда Щукаря, «всеми статьями шибался» на капиталиста и шёл рядом. Может быть, думал я, девушка смогла разглядеть на мне венгерский костюм, купленный  незадолго в Даниловском универмаге, и по нему, а также по моей физиономии, которая, по словам многих меня окружавших, больше смахивала на немецкую, сочла, что я тоже иностранец? А поскольку, как ей, по-видимому, показалось, я выглядел предпочтительней того, что шёл со мной рядом, она и решила вручить букет мне. А?

…Но оставлю пока свои домыслы и вернусь к фестивалю. После встречи на Белорусском вокзале (и, возможно, не одной) всех прибывших на фестиваль из-за рубежа разместили в лучших гостиницах Москвы. Там, возле них, по вечерам, за несколько дней до официального открытия фестиваля, собиралась наша и приезжая молодёжь. Естественно, между нами и ними завязывалась беседа, дружелюбной интонации которой не нарушали возникавшие  иногда  дискуссии.  Помню,  что  во время  инструктажа  в райкоме  по вопросу

            

организации встречи приезжающих посланцев иностранных государств затрагивался вопрос общения с ними в неформальной обстановке. Нам настоятельно рекомендовали принимать участие в таких встречах и не избегать разговоров на социальные и политические темы. Выражалась надежда на то, что мы, если понадобится, сможем защитить основные принципы политики Советского государства в решении внутренних социальных и международных вопросов…
Помню, как однажды я, в компании своих гипромезовских друзей, Гены Павлова и Жени Вихрева, встретившись после работы, отправились пообщаться с нашими зарубежными друзьями к одной из гостиниц ВСХВ. Помню, как вели там продолжительную беседу с одной молодой шведской парой, учащимися высшего учебного заведения в Стокгольме. Прилагая все свои лингвистические познания, мы, на английском языке, выпытывали у них о том, что они знают о нашей стране и что им нравится у нас. В ответ мы услышали много приятного для нашего слуха. В первую очередь, конечно, о том, как понравилась им наша столица, особенно Красная площадь, на которой они побывали в первый же день своего приезда. А когда разговор перешёл в социальную сферу, девушка разоткровенничалась (разговор больше поддерживала она) и, услышав от нас о том, сколько денег платят наши родители за квартиру и нашу учёбу, призналась, что на то и другое у них уходят две трети семейного дохода. А узнав о том, что у нас бесплатное медицинское обслуживание, девушка перевела разговор и спросила, что мы знаем о Швеции. Здесь, откровенно говоря, мы, малость, стушевались, ибо наши познания сводились, в основном, к тем сведениям, которые мы получили в школе, изучая физическую и политическую географию мира. Что-то вспомнив из истории Швеции, но деликатно обойдя битву Петра 1-го и Карла Х11-го под Полтавой, мы быстро перешли к достоинствам  шведской сборной по хоккею и  её лидера, Тумбы-Юхансона. В ответ на это шведская девушка улыбнулась и посетовала на то, что мы редко выезжаем за границу.
Расставались мы со шведскими друзьями по-доброму, пообещав им, при этом, что, как только у нас будет возможность, мы обязательно посетим их страну!
…Через пару дней, после приезда всех делегаций, на Центральной арене стадиона имени В.И.Ленина в Лужниках, состоялось торжественное открытие VI-го Всемирного фестиваля молодёжи и студентов всех участвовавших в его проведении стран. Основным его лозунгом был «Мир во всём мире!», а символом – Голубь Мира всемирно известного художника Пабло Пикассо. Для беспрепятственного проезда колон машин с делегациями к стадиону, на всём протяжении их следования от гостиниц ВСХВ до Колхозной площади, далее по Садовому кольцу до начала Большой Пироговской улицы, ведущей к Лужникам, на продолжительное время было перекрыто движение городского транспорта. А вдоль всего этого маршрута по обеим сторонам улиц, проспектов и площадей на тротуарах, на крышах, в окнах и на балконах домов, на строительных «лесах» и заборах стояли и сидели люди, которые шумно, размахивая транспарантами и просто руками, приветствовали проезжавших.

       
            Дружеская беседа у входа в метро.                Голубь Мира!

               
               Авангард колонны участников фестиваля на проспекте Мира ( у Маломосковской).

   
                «Мир и Дружба!». Взаимные приветствия гостей и встречающих.

В ответ им гости столицы отвечали тем же. И с обеих сторон неслось: «Мир! Дружба! Ура!».
Мне, естественно, не под силу описать всё, что происходило в дни фестиваля в Москве. Хотелось попасть на все мероприятия и от этого я многого не смог увидеть. Во время движения колон с участниками фестиваля, ехавшими на его открытие, я с Женей, помню, находились зачем-то в толпе у Самотёчной площади. И, если бы не мой папа, который, стоя рядом с нашим домом № 103, фотографировал всю эту процессию, я вряд ли смог бы показать на фото что-либо из событий молодёжного фестиваля.
В Лужники, на церемонию открытия фестиваля, я и, помнится, мои друзья, не попали. И лишь спустя несколько дней, мне довелось побывать на различных спортивных комплексах, в том числе и на Центральной спортивной арене, во время проведения на них в эти дни спортивных соревнований.
 Мне также довелось присутствовать на нескольких выступлениях зарубежных и наших самодеятельных коллективов, исполнявших на открытых эстрадах национальные песни и танцы, а также популярные современные произведения. Среди их участников был, как я упоминал выше, и наш Женя Степанский!
К сожалению, мне не удалось попасть в Лужники и на церемонию закрытия фестиваля. Её мы все смотрели в вышедшем после фестиваля хроникально-документальном фильме. Помню, с каким впечатляющим энтузиастом, показанным в заключительной части фильма, все  участники фестиваля  исполняли прозвучавшие на весь мир песню композитора В.И.Мурадели «Бухенвальский набат» и «Марш демократической молодёжи» композитора А.Г.Новикова. И по лицам певших, показанным крупным планом, было видно, насколько искренне молодёжь мира верила в свою силу преодолеть потуги тех, кто после только что, по сути, закончившейся страшной войны, пытается вновь втянуть мир в кровавую бойню!
Если не ошибаюсь, то в дни фестиваля мы впервые услышали и голос большого друга Советского Союза, активного борца за мир без войны и за права негров в Америке, Поля Робсона, который вместе со всеми также пел эти песни на Большой спортивной арене.
Но нам, мне, Жене Вихреву и Гене Павлову, благодаря стараниям последнего, всё же удалось присутствовать на заключительном мероприятии фестиваля! Я имею ввиду вечерний бал на территории Кремля, устроенный в честь отъезжающих наших гостей…
Помню, как после работы, мы встретились на выходе из станции метро «Дворец Советов» (тогда уже «Крапоткинская») и, располагая ещё запасом времени, решили перекусить у находившегося поблизости, на краю Гоголевского бульвара, киоска. Купив по одному пирожному и по стакану газированной воды с сиропом, мы, не спеша, приступили к нашей «трапезе». В этот момент к киоску подошёл полковник, как мне помнится, инженерных войск, видимо, с намерением утолить жажду (напомню, что было 11-е августа!). Но, прежде, чем обратиться к продавцу, он посмотрел на меня и, видимо, чтобы удостовериться в том, что продаваемая вода сможет утолить его жажду, спросил: «Холодная?». Я нерешительно пожал плечами, думая, как поточнее ответить полковнику, т.к. вода была и не холодная, и не тёплая. «Так себе», - хотел я ответить. Но полковник, видимо, по-своему воспринял мои пожатия плечами и, опережая меня, вдруг спросил: «Кальт?», что по-немецки означало «Холодная?». Я, чуть не поперхнувшись, с усмешкой и без задержки, ответил: «О, я, я!», - что на том же языке означало «О, да, да!». И тут мои оба друга прыснули так, что  оба их стакана ополовинились. Не знаю, что при этом подумал о нас полковник, но уже больше не обращаясь к нам, он попросил продавца дать ему стакан воды без сиропа. Минуту спустя, я, кажется, с извинениями, объяснил полковнику суть моего задержавшегося ответа. Однако теперь уже не помню, как отреагировал он на мои извинения. Возможно, он был раздосадован тем, что не смог распознать в нас своих соотечественников.
 Признаться, бал на территории Кремля не оставил у меня большого впечатления. Видимо, чтобы избежать обвинения в свой адрес в навязывании молодёжи, в первую очередь, иностранцам, тенденциозной программы с политическим уклоном, ответственные партийные органы нашей страны и, в первую очередь, ЦК комсомола, пустили на самотёк это мероприятие. А зря! Наверное, можно было бы придумать программу, с помощью которой удалось бы ненавязчиво, но организованно, а главное интереснее провести этот праздник.
Однако, возможно мои домыслы не справедливы. И организаторы фестиваля учли тот факт, что его участники, за достаточно длительный срок проведения всех массовых и локальных событий и встреч, изрядно поистратили свои силы? И потому решили предоставить всем им по-своему распорядиться заключительным праздником?
Проходя по обширной территории Кремля, мы видели, как в разных местах её раздавались песнопения и водились хороводы, как где-то выступали маленькие струнные оркестры, и как внедрённые в массы затейники пытались организовать какие-то игры и состязания. Мне, в частности, запомнилось одно из них, в котором победитель получал приз от самой Королевы бала. Но, чтобы получить его, претендовавший должен был добраться до неё, затратив значительные усилия. Ибо Королева, облачённая в пышный белый наряд, стоя напротив Большого Кремлёвского дворца, возвышалась на самом краю площадки, от которой вниз, в сторону Москвы-реки, простирался крутой травянистый склон до растянувшейся вдоль кремлёвской стены аллеи. Именно от неё и должны были принимать старт посягающие на приз храбрецы.
Помню, что мы, очутившись на этой аллее, задержались на некоторое время, чтобы понаблюдать за тем, как несколько таких храбрецов, поочерёдно, но каждый раз безуспешно, пытались преодолеть неподдающийся склон. И, судя по всему, Королева кремлёвского бала, в роли которой, кажется, выступала малоизвестная актриса Нина Иванова, снимавшаяся в фильме «Весна на Заречной улице», так и не дождалась того, кто сможет совершить этот подвиг.
В общем то, мы покидали Кремль, как мне помнится, с неплохим настроением. Ведь всё же нам удалось побывать на одном из праздников фестиваля. Причём, на самом его заключительном и массовом! А вспыхнувший в конце праздника салют над Кремлём окончательно поверг мои сомнения…

Один день в Лужниках. За год до Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, в Москве была проведена первая послевоенная Спартакиада народов СССР. Я не стану, да и не в силах даже вкратце, описывать всё,  что происходило  в течение десяти  (или более) дней
на Главной  спортивной  арене  нашей страны,  стадионе  имени  В.И.Ленина,  явившемся тогда сосредоточением основных спортивных соревнований, которые проводились по её программе. Остановлюсь лишь на одном дне, который я провёл в Лужниках с друзьями.
 Договорившись провести целый день на Спартакиаде, мы встретились у касс стадиона часов в 11 утра. Забегая вперёд, отмечу, что территорию стадиона мы покинули в тот день где-то часов в 19…19.30. И то, потому, что вечером мы ещё намеревались побывать в Зелёном театре ЦПКО имени Горького на концерте знаменитого трубача, Эдди Рознера. Понимая, что за отведённый самим себе промежуток времени нам вряд ли удастся посмотреть все намеченные на этот день соревнования, мы решили отдать предпочтения тем, которые проходили на открытых аренах.

             
    Спартакиада народов СССР. Лето 1956 г. У малой спортивной арены стадиона имени Ленина. Слева
    направо: я, Тома (ещё не Горскова), Ира и Миша Позины, Юра Сигалов, - после короткого дождика.
    Фотографировал нас шестой участник нашего похода Моисей Эскин.

Если не изменяет память, то первым мы посетили открытый бассейн, где застали окончание предварительных заплывов спортсменов на различные дистанции, а затем и один матч ватерполистов. После этого мы поспешили на Большую арену, на которой в тот день проходили лёгкоатлетические соревнования. Однако, к нашему появлению на трибуне, утренняя программа этих соревнований уже заканчивалась, и нам удалось посмотреть лишь несколько предварительных забегов на короткие дистанции, а также последние попытки  прыгунов в длину и метателей копья. Тоже, к сожалению, предварительные. Зато на зелёном поле вскоре появились футболисты сборных команд двух союзных республик (не помню уже, каких).
Посмотрев только первую половину игры, мы решили подкрепиться, что и осуществили в одном из буфетов, находившихся под трибунами. Затем, с полчасика отдохнув
на  скамеечке  в одном из  ближайших  скверов,  мы направились  к Малой спортивной арене.       
  И здесь нас ждал, можно сказать, весёлый спектакль. На его площадке проходил баскетбольный матч, в котором  встречались команды Латвии и Казахстана. Я, хоть и не постоянно, но всё же следил за чемпионатом страны по баскетболу и знал о силе баскетбольных команд прибалтийских республик, по крайней мере, Литвы и Латвии. А потому предложил моим спутникам поболеть за команду Казахстана. Обычно, болельщики в матчах, в которых не играла их любимая команда, оказывали свою поддержку более слабым.

 
                На Большой спортивной арене следим за ходом футбольного матча.

Но то, что происходило тогда на площадке, вовсе не свидетельствовало о том, что играют неравные по силе соперники. В противовес команде Латвии, укомплектованной равноценно сильными игроками, демонстрировавшими разностороннюю комбинационную игру, команда Казахстана сделала акцент на игре двух лидеров, которым, по возможности, помогали трое подыгрывающих. Лидерами команды Казахстана были уже известные к тому времени гигант (232 см роста!) Василий Ахтаев и маленький (172 см) очень подвижный, обладавший отличным дриблингом, Арменак Алачачан. Их игра приводила в восторг многочисленных зрителей, которые, со смехом, смотрели на то, как Алачачан лавировал с мячом по всей площадке, дожидаясь, пока медлительный и неуклюжий Ахтаев добирался под кольцо противников (тогда не было ещё правила 24-х секунд, до истечения которых нападающая команда обязана была бросить мяч по кольцу обороняющейся). В этот момент Алачачан отдавал мяч Ахтаеву, который, без прыжка, просто клал его в корзину команды латышей. И так продолжалось до тех пор, пока силы лидеров команды Казахстана не стали иссякать. А латыши, постепенно наращивая тем, в конце концов, переломили ход игры. Вася Ахтаев, после каждого заброшенного им мяча, не успевал вернуться под своё кольцо, под которым уже хозяйничали высокорослые и техничные игроки команды Латвии. Игра, как вначале и предполагалось, закончилась их победой. Но и побеждённые оставили неплохое впечатление, хотя, в основном, за счёт игры двух их лидеров…

Следует отметить что, со временем и в составе латышей появился свой гигант, Янис Круминьш (219см), который выступал за рижский Жальгирис. Вскоре и в ЦДСА появился высокорослый игрок. В частности, Жармухамедов, который, вместе с перешедшим туда же Алачачаном, образовал дуэт, похожий на уже упомянутый. Правда, после введения правила «24-х секунд», на смену малоподвижным «атлантам» пришли, хоть и не столь высокие, но зато мобильные игроки. Такие, например, как  Сергей Белов (ЦДСА) и его однофамилец Александр Белов (Спартак, Ленинград). Кстати, именно они вдвоём на ХХ-х Олимпийских играх в Мюнхене буквально вырвали победу из рук самих американцев в  последние 3 секунды финального матча!

…Не стану описывать все наши дальнейшие перемещения по территории стадиона. Тем более, что приближалось время начала концерта в Зелёном театре, до которого мы рассчитывали добраться по Москве-реке  на речном трамвае. По дороге к набережной, обрамлявшей дугой территорию стадиона с западной стороны, где, по нашему предположению, должен был находиться причал, мы решили ещё раз перекусить в одном из 4-х (или 5-ти) кафе, разместившихся друг за другом вдоль берега. Мы отдали должное юмору тех, кто присвоил названия этим кафе. Первое было под вывеской «Старт», а последнее – «Финиш». Во время «подкрепления» бутербродами и сладкими напитками мы, со смехом, фантазировали, какими увлекательными могли бы оказаться состязания любителей пива (которое в то время ещё продавали на территориях стадионов), если бы они последовательно проходили все «этапы», то бишь, кафе, начиная со «Старта» и заканчивая «Финишем».
Однако наше весёлое настроение быстро улетучилось, как только мы обнаружили, что на стороне Лужников причал не принимал в те дни речные трамваи. Они пришвартовывались лишь на противоположном берегу реки, у причала «Ленинские горы». Понятно, что вместе с хорошим настроением улетучились и наши надежды попасть на концерт Эдди Рознера. Мы, было, собрались в долгий путь, к станции метро «Спортивная» (станция «Университетская» также в дни больших спортивных соревнований была закрыта на вход). Но нашу погрустневшую компанию кто-то окликнул со стороны реки. Наступили сумерки и мы не сразу разглядели лодку, в которой сидел один гребец. Мы поняли, что он готов нам помочь, переправив всех нас на противоположный берег, к заветному причалу. Мы с радостью приняли его предложение, хотя с этим не сразу согласился Миша, напомнив нам, что он не умеет плавать. Но, заверив его в том, что, в случае чего, мы его обязательно спасём, быстро перебрались через невысокую ограду и спустились к краю пустовавшего причала, у которого уже дожидалась нас лодка предприимчивого «паромщика». Мы по очереди взошли на её борт и, аккуратно разместившись на корме и поперечных скамьях, отчалили.
Когда наш бот оказался уже в середине реки, за нашей спиной неожиданно прошуршал, быстро идущий в сторону Киевского вокзала, весь в огнях, речной трамвай. В наступившей сразу после него темноте, нам как-то стало не по себе. Это ощущение подкрепили и достигшие нас волны, которые он оставил за собой. Больше всех из нас, естественно, волновался Миша. С момента отчаливания, он, на пальцах, непрерывно определял  степень погружения нашей лодки в воду. При этом, демонстрируя свои познания, почерпанные им, видимо, из произведений А.С.Новикова-Прибоя, Миша периодически восклицал: «Ватерлиния – четыре пальца! Ватерлиния – три пальца!». А когда лодка качнулась несколько раз на волнах, наш «лоцман», с обречённостью в голосе, тихо сказал: «Ну вот. Теперь вода хлынет через борт и лодка пойдёт ко дну».
Встретив дружным смехом Мишины слова, мы с радостью констатировали, что, казавшийся нам с Лужниковского берега далёким, причал «Ленинские горы», весь в огнях, неумолимо приближался к нам. Достигнув его и расплатившись с нашим благодетелем «трёшником», мы вскарабкались на берег и поспешили в кассу причала. «Трамвай», к нашей радости, не заставил себя долго ждать и мы поплыли к заветному берегу Нескучного сада. И через каких-то минут десять наш корабль уже причаливал к пристани, находившейся буквально рядом с Зелёным театром.
Пробираясь сквозь толпу тех, кто спешил на посадку в «наш» трамвай, мы не заметили, как очутились в массе людей, толпившихся за пределами территории театра. Как оказалось, был антракт. Смешавшись с возвращавшимися на свои места зрителями и не откликаясь на призывы разобщённых толпой контролёров предъявить билеты, мы оказались в зоне зрительного «зала», над которым нависал покров уже окончательно потемневшего неба. Пристроившись, кто как сумел, мы, с чувством удовлетворения от нежданно свалившейся на нас удачи, внимали мастерству Трубача, имя которого, в те времена, было на слуху у каждого любителя джаза.
Сейчас мне уже трудно вспомнить, выступал ли Эдди Рознер со своим оркестром или под аккомпанемент оркестра Олега Лундстрема. Да это для нас тогда было и не суть важно. Главное было в том, что мы всё же попали на этот концерт, а перед ним провели  великолепный день, который, хоть и утомил нас слегка, но оставил много волнующих и  приятных впечатлений. Единственно, что нас огорчало, так это то, что нам не удалось оплатить своё присутствие на концерте…

Упомянув Лужники, Нескучный сад, Ленинские горы, я вспомнил впечатляющую картину, которую однажды мне довелось увидеть с борта самолёта, низко  пролетавшего вдоль Москвы-реки в вечерние часы осенней поры. Помнится, этим рейсом я возвращался из Томска (или Омска), где находился в служебной командировке. Я с восхищением разглядывал ярко иллюминированные площади и дворцы Кремля, Фрунзенскую набережную, территорию стадиона имени Ленина, его Большую спортивную арену, освещённую прожекторами, а также  Ленинские горы и распластавшийся за ними город-Университет!
То что, самолёт шёл на небольшой высоте, заходя, видимо, на  посадку в Домодедово или Шереметьего, обусловливалось ещё и низкой облачностью. Возможно, этим объяснялось нарушение его экипажем предписаний, запрещавших полёты над Москвой на небольшой высоте. Но я об этом тогда не думал. Всё моё внимание было приковано к неожиданно представшей передо мной панораме, казавшейся мне огромным макетом. Нечто подобное я ощущал, когда пролетал над хребтами Кавказских гор, когда однажды возвращался из Тбилиси.    

…Дворец спорта. Вспоминая наш однодневный поход в Лужники, не могу не посвятить несколько строк Дворцу спорта, второй, по значимости, спортивной арене из числа размещённых на территории стадиона имени В.И.Ленина. И не только потому, что в нём, в том же 1956 году состоялось открытие чемпионата Мира по хоккею с шайбой. И не потому, что в нём проходило большинство хоккейных матчей на первенство СССР и на международном уровне. А потому, что в нём также проходило большое количество, в том числе и оставшихся в моей памяти, спортивно-художественных и эстрадных представлений с участием многих известных тогда зарубежных коллективов и солировавших артистов.
В первую очередь вспоминаю балет на льду австрийского «Айс-Ревю», этого нового для нас, в ту пору, вида массового художественного катания профессиональных фигуристов. Изысканными костюмами непосредственных исполнителей, прекрасным световым и музыкальным сопровождениями, он, выражаясь высокопарным языком, производил огромное впечатление на зрителей, даже тех, кто, как и я, впервые увидели нечто подобное в кинофильмах «Девушка моей мечты» и «Серенада Солнечной долины»!
Думаю, не надо объяснять, каким шумным успехом пользовались у московских зрителей, тогда ещё не избалованных частыми выступлениями иностранных артистов, концерты уже известного москвичам киноактёра Ива Монтана, которые также проходили во дворце  спорта. Исполнявшиеся им, в необычной для нашего зрителя манере, песни, такие, как «Се си бон», «А Пари» и другие, с ходу подхватывались молодёжью, заучивавшей на слух, вместе с мелодией, и непонятные французские слова. И хотя стоимость билетов на его концерты была для нас тогда ещё необычно высокой, достать их было нелегко.
Правда, за это, после окончания гастролей Ива Монтана, в след ему полетел сочинённый в студенческой среде куплет на мелодию песни, которую Марк Бернес посвятил знаменитому шансонье. В нём пелось, что «когда поёт наш друг Монтан, - пустым становится студенческий карман. – И сокращаются расходы на питанье, - когда поёт наш друг Монтан»! Впрочем, не защищая Ива Монтана, отмечу, что и на «Айс-Ревю», и на все последовавшие за ними выступления иностранных артистов билеты были недешёвыми.
Другим, не менее впечатляющим, неожиданно стало выступление во Дворце спорта сводного духового оркестра студентов из Соединенных Штатов. Первой неожиданностью стала относительно низкая цена билетов на его выступления. Видимо, устроители этих выступлений опасались, что они будут не столь посещаемыми на фоне популярного во всём мире джаза. И ошиблись! Помню (и это стало второй и главной неожиданностью), какое ошеломляющее впечатление произвели на меня и моих друзей сотня (или чуть меньше) молодых парней своими исполнениями классической и популярной музыки с помощью многочисленных труб, трамбонов, габотов, кларнетов, флейт и прочего, недоступного мне, духового инструмента! Помню, как воодушевлённые неожиданным приёмом их выступления многочисленными слушателями (а во Дворце были заполнены не только трибуны, но и партер, размещённый на территории спортивной площадки), эти парни «на бис» исполнили ещё едва ли не с десяток произведений, завершив их, к неописуемому восторгу присутствующих, «Маршем энтузиастов» Исаака Осиповича Дунаевского!
Не отказались от выступлений во Дворце спорта и американские профессиональные спортсмены, перешедшие в разряд эстрадных артистов. Я имею ввиду шоу, с которым, в своё время, разъезжали по странам Европы, а под конец заехали и к нам, баскетболисты нашумевшего клуба «Гарлем Глоб Тротерс». Огромные, но очень подвижные негры, разделившиеся на две команды, демонстрировали нам различные трюки во время передвижения с мячом, а также фантастические по точности и исполнению броски по кольцу баскетбольной корзины. Помню, меня особенно поразило попадание мяча в корзину после его отскока от пола!..
Однако всё же самым притягательным из проводимых во Дворце спорта мероприятий был для нас хоккей. И уж тем более чемпионат Мира, о котором я уже упомянул в начале этого раздела. В день открытия его во Дворце спорта встречались сборные команды СССР и Японии. На нём я присутствовал опять вместе с Женей Вихревым и Геной Павловым. И этим, кстати, мы вновь были обязаны Гене. Вспоминаю, что мы сидели на отличных местах, почти в середине и довольно близко к ледовой площадке. Помню также, что буквально перед нами сидел, с супругой, сам Владимир Куц, наш знаменитый стайер, неоднократный рекордсмен Мира и обладатель трёх золотых олимпийских медалей, о чём я уже упоминал ранее. Естественно, что факт присутствия Куца на этом матче зафиксировали несколько фотокорреспондентов. Впоследствии, в журнале «Советский Союз» мы обнаружили снимок, где были запечатлены В.Куц с супругой, присутствующие во Дворце спорта во время проведения упомянутого матча, а также колени наших ног и нижние пуговицы наших пиджаков! Но самое обидное, что, несмотря на горячие наши заверения, мало кто из наших друзей признал нас (наши коленки) на этом снимке.

Кое-что о посланцах далёких широт. Поскольку я коснулся темы посещения нашей страны представителями зарубежной эстрады, не могу не назвать имена наиболее именитых их представителей, которые с конца 50-тых…начала 60-тых годов прошлого столетия, в след за уже названными, посетили нашу страну. Это, в первую очередь, Шарль Азнавур, Мэрей Матье, также «наши» (СЭВовские) Жоржи Марьянович, Дин Рид, Бисер Киров, Марыля Радович, Лили Иванова, Карел Гот, Хелена Вондрачкова и выдающийся Демись Русос. Другие имена я, по понятным причинам, уже подзабыл.
Не стану утверждать (но и не разубеждать тоже), что все они пользовались услугами Дворца спорта. Многие из них выступали и на эстраде того же Зелёного театра в Нескучном саду, и в летнем театре старинного сада «Эрмитаж», и, не исключаю, в других театральных заведениях Москвы, о чём я, вероятно, опять же забыл…
В этой связи запомнилось моё посещение с друзьями летнего театра «Эрмитаж», во время гастролей в Москве мексиканского трио «Лос-Панчос». Памятным мне оно осталось, в первую очередь, тем, что в театр мы попали, используя уже опробованный моими поводырями способ, подобный тому, который мы осуществили (правда, случайно) в Зелёном театре во время проходившего в нём концерта Эдди Рознера.
Помню, как мне, тогда ещё «салаге» в этом деле, на мой наивный вопрос «А как же без билетов», мои друзья уже второй, студенческой «волны», - Юра Сигалов, Моисей Эскин, Игорь Пальшинский, - наглядно продемонстрировали мне способ проникновения в зрительный зал с помощью входных билетов в сад. Правда, опять же, только на второе отделение концерта! Но, как убеждали меня друзья, этого достаточно, чтобы получить общее представление от программы. «Тем более, - как говорили они, – именно во втором отделении обычно показывают зрителю «гвоздь» всей программы. Однако, - продолжали они меня поучать, - уже после проникновения в зал, необходимо быстро найти свободное местечко, на котором можно было бы скрыться от всевидящего ока стоящих на входе контролёров. А то, сам понимаешь…». И далее они рассказали мне о том, как одного из их студенческой  группы товарища, по имени Савва, не успевшего, после удачно осуществлённой операции «проникновения», скрытно присесть, с шумом и с подоспевшим милиционером, выводили из зала всё те же коварные стражи всех входов и выходов. Юра Сигалов, вспоминая этот инцидент, со слезами на глазах, рассказывал мне, как ведомый под руки к выходу Савва, обращаясь к блюстителям порядка, с негодованием выкрикивал «Это возмутительно! Ведь надо разобраться!» и при этом показывал входной билет в сад, заявляя, что он приобрёл его в кассе, будучи уверенным, что именно этот билет даёт право присутствовать на спектакле! А выпроваживающие его контролёры в ответ безапелляционно увещевали Савву, что будто бы, он сам разыгрывает «спектакль», и, тем самым, отвлекает внимание зрителей от происходящего на сцене.   
…Заканчивая этот раздел, хочу вспомнить о приездах в Москву всемирно известных солистов и коллективов, последовавших за уже перечисленными выше. Это квартеты «АББА» и «БониЭм», актер и певец Адреано Челентано, композитор и исполнитель своих произведений Тото Кутунья, а также прекрасный итальянский дуэт исполнителей песен Т.Кутунья (имён представлявших его певцов, увы, уже не помню).
Кажется, последним, на моей памяти, был приезд Рэя Конифа, который, в содружестве с хором студентов МГУ и в своей аранжировке, записал на долгоиграющую пластинку в оригинальном исполнении ряд популярных произведений советских композиторов. Эту, а также ещё несколько долгоиграющих пластинок с записями популярных тогда «хитов» (как теперь говорят) и классических произведений в исполнении всемирно известных симфо-джазовых оркестров, в первую очередь, оркестра Поля Мориа, я приобрёл в, так называемые, застойные годы. И, кажется, не зря их хранил до нынешних времён. По крайней мере, их теперь периодически прослушивает мой внук Тимур, который специально для этого купил какую-то старую радиолу со стереофоническим звучанием проигрываемых мелодий…

 Немного об отпусках. Несмотря на то, что я не очень утомился за первый год своей работы во ВНИТИприборе, я не преминул воспользоваться предоставленными мне по закону отпусками. Правда, первый свой отпуск я вынужден был «потратить» на поездку в Цхалтубо, куда, ранней весной, по путёвке, направили меня врачи для лечения моего «инфекционного полиартрита». Нельзя сказать, что меня очень тяготила эта болезнь, хотя постоянное ощущение лёгкой тупой боли на кончиках локтевых костей и коленных суставов несколько омрачало моё настроение. Но на необходимости этой поездки настаивали врачи, которые пугали меня возможностью интенсивного отложения солей в суставах, что, как говорили они, может привести к «скрючиванию» моих конечностей и к болезни сердца.
По приезде в Цхалтубо я в санатории видел людей, у которых уже зримо проявлялись факты поражения этой болезнью на руках и на ногах. Некоторых из них я видел у стены процедурного павильона, находившегося на краю горной речушки, куда стекала использованная целебная вода. Почти обнажённые, они стояли под струями этой воды, пока не заканчивалось её истечение. Как мне объяснили потом лечащиеся пациенты, это были те, которых уже не мог вместить санаторий, или приезжавшие несколько лет подряд, но уже без путёвок. Напуганный увиденным, я поспешил принимать лечебные ванны, не делая пропусков в сеансах. Точно не помню, но, кажется, меня ещё мазали лечебной грязью. Тем не менее, я не ограничивал себя в движениях и по вечерам играл с ещё «нескрюченными» больными в волейбол на отличных площадках, расположенных на территории санатория.
Несмотря на рекомендации хорошо относившихся ко мне местных врачей повторить у них лечение на следующий год, я этого не сделал, хотя по утверждению проживавшего в моей палате больного одессита, симптомы, подтверждавшие присутствия в моём организме этой нехорошей болезни, у меня были. Главным из них было отсутствие внешних симптомов заболевания ангиной, что до этого со мной происходило, практически, каждую зиму. Тем не менее, вооружившись фотоаппаратом, следующий отпуск я провёл в Гаграх, где, кстати, встретился с отдыхавшим там же моим руководителем, Марком Белкиным. С ним, а также ещё с одним москвичом средних лет, мы устроились в одном частном доме, расположенном между старой и новой Гаграми. Хозяйки его, две пожилые сёстры Айдиновы, кормили нас завтраками и обедами, естественно, за дополнительную плату, а ужин предлагали искать нам самим, что, в общем то, было для нас удобно, т.к. не связывало нас временными обязательствами…
Вспоминаю наш первый обед, во время которого хозяйки кормили нас украинским борщом, а на второе – местными пельменями, именуемыми «хинкали», к которым, в виде приправы, подали ещё не знакомую нам пасту, «аджигу». Помню, как Марк, ещё не дожидаясь второго, намазал её толстым слоем на хлеб, после чего сунул сразу полкуска  себе в рот. Несколько секунд он сидел, не закрывая его, с вытаращенными глазами. Затем, видимо, чтобы охладить пылающий от «аджиги» рот, он спешно сунул в него ложку с борщом. Но борщ, только что поданный к столу и ещё не успевший остыть, видимо, ещё сильнее распалил огонь во рту Марка, т.к. он, с раскрытым ртом и мыча на ходу нечто невразумительное, кинулся к находившемуся в кухне крану холодной воды. Заливая её себе в рот прямо руками, он несколько минут стоял согнувшись перед мойкой. Затем, отдышавшись вернулся к столу, где, после наших сочувственных слов и причитаний хозяек, не спеша и дуя  подолгу на каждую ложку, стал есть борщ.
Но на этом процесс адаптации Марка к местной кухне не закончился. После того, как нам подали «хинкали», он, категорически отказавшись от «аджиги», даже в самой малой дозе её применения, согласился лишь на то, чтобы их слегка поперчить. Однако того, чем слегка он присыпал «хинкали» сверху, с большим избытком оказалось у них внутри. Пришлось хозяйкам отпаивать Марка компотом, которого он выпил 3 или 4 кружки.
Не могу сказать, что мне и нашему третьему товарищу не пришлось попотеть над острой пищей. Но всё же, видимо, мы оба, в какой-то степени, были подготовлены к тому, чем нас могут потчевать наши хозяйки. Впоследствии они сделали для нас исключение и внесли поправки в дозы насыщаемой пищу приправы. Ну а Марк, когда мы ужинали в закусочных, настоятельно просил поваров не сыпать на его порцию «хинкалей» перец (хотя и внутри них его было предостаточно).
Кстати, посещая закусочные, мы нередко, по наущению Марка, освежали свою гортань стаканом холодного сухого или полусухого вина. Там я, несмотря на рекомендации врачей не пить именно сухое вино, впервые вкусил такие прекрасные абхазские вина, как «Тетра», «Твиши», «Псоу». Интересно, что каждый раз после такого «вкушения» Марк, жестикулируя руками, доказывал нам, что «это вино совсем не пьянит»!
…Времяпрепровождение наше было традиционным для отдыхающих в этих краях. С утра  и  до  обеда – купание  и  загорание.  И  хотя  была  уже  осень (мой  отпуск  проходил  с
               
      Гагры. Утром на пляже.             Железнодорожный павильон недалеко от места нашего проживания.

середины сентября до числа десятого октября), солнышко в первой половине дня было ещё довольно горячим. Помнится, вдоль берега, почти каждый день, бродил пожилой человек в местном одеянии и с большим медным чайником, привлекая к себе внимание загорающих монотонным покрикиванием: «Маджяри! Маджяри!». Кто-то из завсегдатаев пляжа объяснял нам, что в чайнике он носил прохладное молодое вино, которое, за небольшую плату, предлагал тем, кто хотел утолить жажду.
Однако мы не нарушали своей негласной традиции изредка освежать свой ужин стаканом уже упомянутого мною вина, не подвергая себя никаким подобным соблазнам днём, тем более, находясь под солнцем и утоляя жажду волнами чёрного моря. Вечерами, наскоро перекусив, мы посещали кинозал, в котором нередко проходили и эстрадные концерты заезжих знаменитостей. А иногда просто бродили по ночному берегу, завершая, почти, каждую вечернюю прогулку купанием в море, по которому периодически скользили яркие лучи пограничных прожекторов…
Вспомнилось, что перед расставанием (Марк уезжал на неделю раньше) мы решили посетить знаменитый ресторан «Гагрипш», находившийся недалеко от места нашего проживания, возвышаясь на склоне горы в окружении густого лесного массива. Кажется, эффектный внешний вид ресторана попал в кадры одного из советских кинофильмов. Возможно, в «Весёлых ребятах», точно не помню. Разместившись за отдельным столиком, мы, точнее, мои старшие товарищи, стали изучать меню и, после короткого совещания, решили заказать по «цыплёнку-табака» и бутылочку, не менее знаменитого, «Букета Абхазии». Я встретил это решение с восторгом, т.к. в моём воображении возникал лежащий на большой тарелке распластанный, как двуглавый орёл, большой зажаренный цыплёнок, которым меня потчевали в ресторане «Арагви». Туда однажды пригласили меня ребята из группы А.С.Степанова для «обмывания» моей первой зарплаты. Думаю, что в воображении и моих старших товарищей «циплёнок-табака»  рисовался таким же, как и в моём. Но каково было наше удивление, когда на тарелках значительно меньшего размера официант принёс нам только по одному крылышку с небольшим кусочком тушки, думаю, не надо описывать. На наш немой вопрос, выраженный нашими разочарованными взглядами, очевидно ожидавший его, а потому задержавшийся на мгновение у нашего столика официант, не смущаясь, ответил: «Ти что, думаешь в «Арагви» прищёл кущать? Да?».
Отдав должное осведомлённости официанта, мы приступили к трапезе, жахнув, с горя, сразу по бокалу «букета». Помнится, по дороге в нашу опочивальню, мы зашли в «хинкальную»…

               
                Гагра. Ресторан «Гагрипш».                Рица. На фоне гор и одноименной гостиницы. 

Не очень  приветливое  обхождение  обслуживавшего нас официанта  напомнило  мне
поведение одного грузина, у которого я, перед отъездом из Цхалтубо, покупал пару бутылок «Хванчкары», выполняя заказ друзей к первомайскому празднику. Насупившийся торговец вином неожиданно спросил меня: «Москва?». На что я ответил утвердительно. «Уф!» - фыркнул грузин, но всё-таки вино мне продал. Наслышанный о гостеприимстве кавказцев и грузин, в частности, я, нисколько не сомневаясь в своём предположении, отнёс его выходку к обиде за Сталина. За год до моей первой отпускной поездки прошёл, как я уже отмечал, ХХ-ый съезд КПСС, на котором Н.С.Хрущёвым был развенчан «культ личности Сталина». И, несмотря на то, что в период правления Иосифа Виссарионовича в число репрессированных попали и грузины, в основной их массе царило резко отрицательное отношение к дискредитации личности Вождя. Что, впрочем, было характерно для огромной массы советских людей, и, в первую очередь, в среде русских. Впрочем, как это видно, и по сей день.
 
…После отъезда Марка Александровича, а вскоре и нашего третьего компаньона, я  совершил несколько экскурсионных поездок, в том числе к озеру Рица, а также на Пицунду. Уезжал домой я под большим впечатлением от всех этих мест и с непременным намерением посетить их вновь. Тем более, что к этому настойчиво призывали меня сёстры Айдиновы. А одна из них даже пообещала, что познакомит меня со своей дочерью Джульеттой. «Джуля (так называла дочь сама мама), - говорила она, - покажет тебе Тбилиси, где находится наша городская квартира. Ты увидишь, какой это красивый город!»…
В следующем году я опять не поехал в Цхалтубо, хотя местные врачи настоятельно рекомендовали мне делать это три года подряд (а потом, как шутил тот одессит, «каждый год и всю жизнь»). Зато я вновь направил свои стопы в Гагры. И уже не в «бархатный сезон», а летом. В Старой Гагре я, предварительно списавшись с Айдиновыми, естественно, остановился вновь у них. Там уже, действительно, дожидались меня симпатичная Джуля и её, не менее симпатичный, младший брат. Я, конечно же, не отказался посетить Тбилиси, а потому не заставил себя долго уговаривать.
В столицу Грузии мы, довольно быстро, доехали на электричке. Два дня сестра и брат водили меня по городу, знакомя с его достопримечательностями. Город мне очень понравился. И не только впечатлившим меня проспектом Руставели, но и, сочетавшимися с архитектурой центра города, специфическими строениями на окраинах, украшавшими разнообразный рельеф его территории. Ну и, конечно, Кура и возвышающийся над ней храм Метехи.

   
  Тбилиси.    Метехи.                На проспекте Руставели.             Стадион «Динамо».
                Арка у входа  на трибуны.

 За время моего двухдневного пребывания в Тбилиси Джуля познакомила меня, почти со всеми, культурными заведениями города, и даже сводила меня в консерваторию, где, если не изменяет память, она училась. Зато брат её, учившийся тогда, кажется, в девятом классе, узнав о моих пристрастиях, показал мне стадион «Динамо». Причём, во время тренировки команды мастеров, где я лицезрел в непосредственной близости самого Бориса Пайчадзе. Впоследствии, когда Джуля с братом приезжали в Москву, я постарался отблагодарить их таким же вниманием, отложив на это время весь свой досуг, в том числе и встречи с друзьями. Потом мы ещё долго переписывались. С Джулей, разумеется. Но…
После Тбилиси я, за время своего пребывания в Гаграх совершил ещё несколько экскурсий, последовательно посетив Новый Афон и Сухуми. В Новом Афоне я, к великой моей радости, неожиданно встретился со своими молодыми сослуживицами: Ниной Семигиной, Галей Тимашовой и Таней Дзагуровой, которые составили мне компанию при восхождении на Иверскую и Святую горы. В одной из них  (увы, опять не помню,  в которой)
мы посетили огромную пещеру, в которой обитала часть монахов Афонского монастыря. Признаться, было жутковато, когда святые отцы, в порядке ознакомления, водили нас внутри огромного подземелья по узким переходам, с одной стороны которых зияла огромная пропасть. При этом освещением служили большие свечи и редкие факелы, расставленные перед входом в углублённые в каменных стенах кельи.
К моему огорчению, наше совместное с девушками времяпрепровождение длилось только в течение нескольких часов, т.к. они были связаны режимом Новоафонского дома отдыха, куда они прибыли по путёвкам. А на мои просьбы приютить меня у себя, они ответили отказом, сославшись на строгий надзор за отдыхающими со стороны администрации. А также, как мне показалось, со стороны соседствующих отшельников.
В Сухуми я опять любовался красотами кавказской флоры, но не обошёл вниманием и фауну, которую представлял там знаменитый Сухумский обезьяний питомник. Последние дни я провёл на месте моего проживания, т.е. на даче у Айдиновых, посещая только пляж и занимаясь сбором сувениров. Кстати, в их числе оказались две бутылки «Киндзмараули» (по слухам, любимого Сталиным вина), которое мне из Тбилиси, перед моим отъездом, привёз
         
                Сухуми. Набережная.                Новый Афон. Вид с горы Сятой               
                на Иверскую (или наоборот?)

Джулин  брат.  Во  время  пребывания  в  Тбилиси,  я  пытался  сам  купить  это  вино.  Но  в
магазине, где я хотел это сделать, продавец на мою просьбу категорически ответил «Нэт!», хотя, как мне показалось, бутылки с «Киндзмараули» стояли на полках магазина. Но, видимо, в тот год обида за повергнутую память о Вожде у многих грузин ещё не прошла.
На этом мои кавказские путешествия закончились, а вместе с ними и период моих интенсивных лечений полиартрита, который постепенно перешёл в хронический тонзиллит.
 
12 апреля 1961 года. Полагаю, что нет необходимости напоминать, что означает эта дата. Помню огромные массы людей на уже традиционной для меня Манежной площади, где я, в компании нескольких моих сослуживцев, с огромным энтузиазмом, сродни тому, с которым я встречал известие о нашей Победе в Великой Отечественной войне, праздновал уже новую нашу победу, полёт гражданина СССР в Космос! Каждый год, несмотря на то, что прошло уже много лет, я, с нескрываемой гордостью, вспоминаю о том, что это великое событие произошло в день моего рождения, более того – в день моего 30-летия!..
Помню, как вечером 12 апреля 1961 года, собравшиеся на моём юбилее многочисленные друзья, слушая передачу телевидения, посвящённую полёту Юрия Алексеевича Гагарина, уговаривали меня позвонить в ТелеЦентр  на Шаболовку и передать через эфир, вместе со своими поздравлениями по этому случаю, благодарность Первому Космонавту и всем осуществившим этот полёт за неожиданный подарок, который сделали мне, фактическому ровеснику Ю.А.Гагарина, в день моего юбилея. Помню, что я всячески отнекивался, убеждая друзей в том, что в этот день наверняка празднуют свой юбилей многие граждане нашей страны. И хотя друзья ещё какое-то время продолжали уговаривать меня, мне всё же, в конце концов, удалось их усмирить. Однако, спустя небольшой промежуток времени, одна из ведущих этот праздничный вечер на ТелеЦентре неожиданно сказала о том, что, мол, только что к ним в судию позвонила гражданка такая-то и сказала, что в этот день ей исполнилось 47 лет и … Что со мной сделали после этого мои друзья, точно не помню. Но то, что мне достались от них несколько ощутимых тумаков, и даже была попытка затолкать меня под стол, это факт!
Ещё раз о друзьях! В период последних лет учебы в институте и начала моей трудовой деятельности я, не порывая со своими гипромезовскими и бауманскими друзьями, сблизился с теми, кто образовал круг друзей Миши Позина из института «Стали». Это уже упомянутые ранее Игорь Пальшинский и Юра Сигалов, а также Моисей Эскин и Миша Голосман...

   
     Юра Сигалов, Миша Позин и я в Лужниках        7 ноября 1967 г. Слева направо: Наташа, Ира Позина, 
     на Спартакиаде народов СССР, 1956 г.                Миша Голосман, Моисей Эскин с девушкой и сигаретой             

Помню, с последними двумя Миша Позин познакомил меня, когда я случайно встретился с ними около ЦУМа, в котором они, кажется, присматривали что-то себе из одежды. Как мне показалось, Позин уже рассказывал обо мне своим друзьям-однокашникам. Так что они встретили меня как закадычного друга, балагуря со мной на близкие мне темы. Особенно это получалось у Моисея (или Моси, как ласково называли его оба Миши), ибо свою речь он каждый раз сдабривал доброй порцией юмора, что вызывало искренний смех у его друзей. В том числе и у меня. По предложению того же Моисея, мы отправились в открытое кафе, находившееся в скверике на углу Петровки и Кузнецкого Моста, чтобы мороженным и бутылочкой вина скрепить нашу встречу.
Помню, как после кафе мы ещё долго сидели в скверике, перемежая разговор   песенками из утёсовского репертуара. Потом Миша Голосман и Моисей вдруг оба разом запели, было, популярную в те времена, особенно на танцверандах, «Фрейлехс». Однако с мотивчиком у них что-то не очень получалось. И я, в прошлом вокалист, имевший отношение к упомянутому ранее трио, пришёл на помощь незадачливым в этом деле друзьям. «Трам – та – та – та – та – та – та! Трам – та – та – та – та – та – та! Трам – та, та, та!  Та, та, та! Та, та, та! - Трам!» – неожиданно для них напел я. И тут же они подхватили за мной мелодию, под которую лихо и весело завсегдатаи танцверанд плясали фокстрот в манере того времени!
После того, как мы «протрамкали» один куплет, Мося, со вздохом облегчения, воскликнул: «Слава Богу! Нашёлся хоть один еврей, кто вспомнил «Фрейлехс»!». И мы все громко рассмеялись.

   
                На нашей свадьбе (28 января 1961 года, второй, молодёжный сбор).
 Нам сладко (я и Наташа), а они кричат…                …«горько»! Тут: Моисей Эскин, Галя 
 Здесь: Шурик Казачков, Витя Дашевский, Арик (полголовы).      Тимашёва, Юра Сигалов, Миша Позин.

…Так расширился круг моих друзей, с тремя из которых, хоть изредка, но пока ещё встречаемся до сих пор. По разным причинам, ближе всего для меня оказались Юра Сигалов и Моисей Эскин. Они же, вместе с Мишей Позиным, а также со всеми моими гипромезовскими (Женей Вихревым, Геной Павловым, Шуриком Казачковым, Томой Чабиной), студенческими (Ариком Патэрэкасом) и внитиприборовскими (Колей Прониным, Галей Тимашёвой) друзьями, гуляли на нашей с Наташей свадьбе…

Сейчас я просто физически не могу описать всё то, что нас связывало и связывает до сих пор. Достаточно отметить, что вся наша жизнь прошла неразрывно друг с другом. И было в ней много всего того, что доставляло нам радость общения. Это происходило и в дни футбольных матчей, и во время встреч в праздничные дни. И хотя и в том, и в другом случаях наши интересы иногда расходились, как поётся в одной из песен Раймонда Паулса в исполнении Аллы Пугачёвой, «тянула к музыке нас общая любовь». Под этим аллегорическим сравнением я подразумеваю, естественно, ту взаимную, бескорыстную тягу в отношениях между людьми, объяснить которую очень трудно, если возможно вообще.
 
Не могу не вспомнить, как в дни футбольных матчей, особенно когда играла команда московского Динамо, мы с Юрой Сигаловым, а также со многими другими нашими друзьями-«динамовцами», встречались после работы у касс Западной трибуны стадиона «Динамо». Нередко нас сопровождал и наш друг, но поклонник ЦДСА, Моисей. Во время матча, находясь в плотном кольце нашего, динамовского окружения, благодаря своим исключительным лингвистическим способностям, Мося, по ходу игры, почти непрерывно, отпускал колкости в адрес динамовских футболистов, особенно, когда они не показывали своей игры высокого класса. Однако его насмешки, в сопровождении присущего ему юмора, совсем не вызывали злобы, даже у самых заядлых болельщиков Динамо. Зато все мы с лихвой, но также без злорадства, отыгрывались на нём, когда в непосредственной встрече ЦДСА – Динамо побеждали наши кумиры. Хотя и в этом случае Мося умудрялся найти такие слова, которые ставили под сомнение заслуги динамовцев!
Со временем, нашего, динамовского, полку прибыло и в наших рядах появились женщины (тогда ещё на стадион, без всяких опасений, можно было приходить с девушками, с жёнами, с пожилыми родителями и даже с детьми). И первыми из них были моя Наташа и моя подруга с отроческих лет Тома Бондаренко-Чабина. С Томой, естественно, приходил  её муж, Боря Ломберг, а с ними нередко появлялась и их  маленькая дочка Леночка, которая, несмотря на свой 4-х…5-ти летний возраст, очень хорошо разбиралась в тонкостях футбольной игры. Вместе с Чабиными-Ломбергами на поддержку Динамо приходил и их друг, Радик Шалин, кстати, мой земляк-крымчанин, который приходил также с женой Мариной и сыном Вовой, ровестником Леночки, а в последствии – игроком дублирующего состава команды мастеров Динамо!..

Здесь я должен сделать паузу в описании футбольных пристрастий, чтобы отметить высоты в служебной карьере окружавших меня друзей. Моисей (Гдальевич) Эскин достиг уровня главного инженера одного из ведущих московских предприятий. Юра (Юрий Михайлович) Сигалов стал доктором технических наук (д.т.н.) и одним из ведущих специалистов ВИЛСа. Миша (Михаил Соломонович) Позин, как я уже упоминал выше, был ведущим специалистом в области тонколистовой прокатки металлов и за свои достижения в создании прокатных цехов на ряде предприятий страны и за рубежом (в частности, в Индии) был удостоен ордена Трудового Красного знамени. Боря (Борис Самуилович) Ломберг до сей поры ведущий специалист и заместитель директора ВИАМа (Всероссийского института авиационных металлов), д.т.н., лауреат государственной премии. А его друг, Радик (Радий Евгеньевич) Шалин окончил свою карьеру в должности Генерального директора ВИАМа!
Конечно, их всех я должен был бы величать по имени-отчеству. Но в своих воспоминаниях я всё ещё нахожусь в 50-тых…70-тых годах ХХ-го века, а потому, надеюсь, они простят мне мою фамильярность. Тем более, что в скобках я всё же это делаю.

…Заканчивая описание нашей встречи на трибунах стадиона «Динамо», не могу не вспомнить ещё одну пару, Наташу и Толю Балтаджи, тоже, кстати, «остепенённых» сотрудников ВИАМа (они оба, вместе с Шуриком Казачковым запечатлены на стр. 31). Причём, хочу отметить, что Наташа симпатизировала динамовцам, а Толя был страстным болельщиком ЦДСА (тогда уже ЦСКА), хотя отец Толи, Владимир Георгиевич, был директором всего комплекса стадиона «Динамо», расположенного в Петровском парке столицы.
Должен заметить, все они, а также ещё не названные мною Женя Качанов с женой Татьяной, также руководящие сотрудники ВИАМа, были завсегдатаями праздничных застолий у Томы и Бори, где мы с Наташей с ними со всеми и познакомились. Точнее, они с нами, т.к. наша дружба с Томой, а позднее и с Борей тянется, как я отмечал в главе «Мои первые друзья» явилась продолжением дружбы наших родителей.

               
                В гостях у Ломбергов. 1980-тые годы. Слева: Толя Балтаджи, Тома Чабина (хозяйка),
                Наташа и Лера (наша дочь).

  Может показаться, что я опять свернул на свою любимую тему, футбол. Но сделал это я для того, чтобы на этом фоне раскрыть до конца круг дорогих моей памяти знакомых и друзей, вместе с которыми я прожил большую и счастливую жизнь. И думаю, нет необходимости опровергать то, что тяга наша всех нас друг к другу, зиждилась только лишь на любви к футболу или к совместным праздничным вечеринкам.
 Особое место в кругу моих друзей занимает Олег Горсков, с которым я познакомился также благодаря Мише Позину. Он хоть и не учился с Мишей в МИСИСе, но зато со школьной скамьи дружил с Игорем Пальшинским. В отличие от упомянутых его друзей, Олег был очень сдержанным в проявлении своих эмоций. Тем не менее, на всех вечеринках, которые устраивались в одной из двух комнат, которыми располагала семья Горсковых в коммунальной квартире по Колобовскому переулку, присутствовало много народу. Там могли одновременно находиться и их, с Игорем, школьные друзья, и те, кого я уже назвал выше.
Не стану вдаваться в подробности проведения вечеров у Горсковых. Отмечу лишь радушие и общительность его интеллигентных родителей, Таисии Ивановны и Владимира Алексеевича,   предоставлявших   свободу   празднествам   молодёжи   и   прекрасный   набор

               
                Тома Бондаренко-Чабина.                Олег (Владимирович) Горсков за подписанием
                1950-е годы.                внешнеторгового соглашения.

пластинок, среди которых значительное место занимали произведения Вертинского. И, думаю, не случайно, т.к. на письменном столе у них стояла большая фотография Александра Николаевича с его дарственной надписью родителям Олега.
Справедливости ради, признаюсь, что мне, как, думаю, и другим его друзьям, он больше памятен в более поздние годы, когда, окончив вуз, он стал работником Внешторга и женился на Тамаре (той, что на фото на стр. 148). Именно в это время мы сдружились семьями. Правда, вскоре он с женой, а затем и с сыном Володей, стал надолго уезжать в длительные заграничные командировки. Но принципам своим Олег не изменял. И каждый раз по возвращении в Москву, уже на новой, кооперативной квартире, что на Украинском бульваре, устраивал большие приёмы для друзей, на которых, помимо «виски», угощал музыкальными творениями Хампердинга, Сенатры и других западных звёзд эстрады. Наша дружба продолжалась до последних дней сперва Тамары, а затем и самого Олега…

         
                Я и Коля Пронин на Большой спортивной арене стадиона им. В.И.Ленина
                во время митинга-встречи с Фиделем Кастро.

Особое место в моих воспоминаниях занимает мой бывший сослуживец и единомышленник Коля (Николай Алексеевич) Пронин. О нём я уже упомянул на странице 133, где приводил описание нашего трудового энтузиазма во время подготовки экспоната к международной выставке «Автоматизация – 69». В моей памяти он остался как принципиально честный, искренний и доброжелательный человек, преданный и своим идеалам, и нашей дружбе. Редко встречаясь с ним в быту в период нашей совместной работы (после присутствия на нашей свадьбе он всего лишь раз или два был у нас в гостях), мы компенсировали эти потери совместным пребыванием на массовых мероприятиях. В том числе и после трагедии девяностых годов, вплоть до его ухода в мир иной. 
Завершая главу о друзьях воспоминаниями конца 1980-х годов, полагаю уместно упомянуть и о последней встрече нашей студенческой группы ГМ, на последнем курсе переименованной в ПТМ (подъёмно-транспортные машины) ввиду ликвидации в МВТУ кафедры «Горные машины». Учитывая сведения, приведённые мною на страницах с 95-ой по 115-ю, приведу лишь фотографии, сделанные мною у меня дома, где фактически и состоялась эта встреча.

          Группа ГМ. 19.04.1986 г. Спустя 30 лет со дня окончания учёбы. Последняя встреча.
               
 
        Слева направо: Серёжа Ищенко, Лёша Ковылов, Зоя Смирнова (Подвойская), Эдик Колесников,   
        Эдик Мурнэк, Володя Самарянов, Света Юрьева, Рита Колодяжная (Грумбин).

 
            Слева направо: Эдик Сахаров, Лёня Смирнов, Витя Петерсен, Света Юрьева, Женя Леонов,
            Ваня Пустовойтов, Володя Файнштейн с женой Наной.
 
Слева направо: Валя Исачкин, Ваня Пустовойтов, Юра Крушинский, Юра Рылёв,
 Зоя Смирнова, Рита Колодяжная.
                На нижнем снимке: Арик Патэрэкас, Валера Домбровский, Рафа Пасынков ,..
               
                … Света Юрьева и Дима Зайчиков.

На снимках, сделанных мною во время нашей последней встречи, присутствует две трети некогда большой группы. По разным причинам не смогли прибыть Юра Кузьмин,  Вадим Германов, Владик Амиантов, Коля Михайленко, Людмила Агарёва, Петя Филенков, Жора Кузьмин (Ягеман), Толя Чернышёв, Витя Техов. За год до нашего последнего сбора не стало Арона Цоглина. Вскоре нас покинул и Коля Михайленко. Потом, как я упоминал выше, ушли в мир иной Володя Файнштейн, Арик Патэрэкас и наш староста, Света Юрьева, до последнего своего часа ведшая наш учёт и переписку. С этого момента я потерял связь, практически, со всеми своими однокашниками, за исключением троих: Зои Смирновой, Жени Леоновым и Риты Колодяжной. Но в прошлом году от нас ушла и Рита.
Теперь, как поётся в песне о «Безымянной высоте», «нас оста(ва)лось только трое»… Но мы стараемся, хоть изредка, «навещать» друг друга по телефону, а с Зоей (Григорьевной) даже по Интернету. Именно с его помощью Зоя знакомится с моими воспоминаниями: «Прерванное детство» уже прочла и теперь торопит меня с завершением «Немеркнущего света». Женя же (Евгений Александрович) Леонов ждёт моё «эссе» в переплёте. А потому – пора заканчивать! Ведь в нашем возрасте – каждый день на учёте!
Но чтобы не останавливаться в своих воспоминаниях на столь минорной ноте, позволю себе вернуться к концу 50-тых … началу 60-тых годов, которыми я и ограничил себя в преамбуле. А в те годы казалось нам, что всё светло и радужно. И что всё ещё впереди!
И действительно, впереди было, по крайней мере, ещё лет тридцать, в промежутке которых уместилось много интересных и важных событий, оставивших в моей памяти немеркнущий свет. Напоминанием о них, хотя бы короткими репликами и фотокадрами, я и намерен завершить своё повествование.

                Всё было ещё впереди!

Первым и главным событием для меня (и, естественно, для моей супруги Наташи) было рождение 23 февраля 1962 года нашей доченьки Лерочки! Это окрылило нас, а мне ещё придало импульс в продвижении служебной и научной карьеры.
На радостях я защитил кандидатскую диссертацию и стал главным конструктором МНПО «Темп».
 
                В подтверждение выше упомянутого.

Правда, до этого и после пришлось поездить по разным городам и странам, занимаясь внедрением на предприятиях наших разработок и представляя наше НПО в общесоюзных и зарубежных научно-технических конференциях. А также принять участие в организации и проведении отраслевой («Технология – 80») и Всесоюзной (на ВДНХ) выставок. К слову сказать, именно на ВДНХ разработанный мною многопредметный винтозавёртывающий полуавтомат ПА-286 был удостоен Золотой медали (о чём я упоминал выше).

               
      На выставке «Технология – 80» я демонстрирую достоинства полуавтомата ПА-286 Министру
      М.С.Шкабардне, а также его заму Журбенко и второму секретарю Обкома партии Борисову (справа).
      Мне помогает Главный инженер Главка «Союзтехноприбор» И.Д.Голото.
Естественно, что приоритетным для меня было внедрение наших разработок на заводах Минприбора. Понятно, что здесь я не могу все их представить и приложить к сему документы, свидетельствующие о местах и фактах их внедрения. Хотя выше, на стр. 131-132 я перечислил города, в которых находились приборостроительные предприятия и для которых мы разрабатывали технологическое оборудование.

               
                Ленинград. 1979.                Брно (ЧССР).1980.                Вильнюс.1983.

Что касается научно-технических конференций и командировок, связанных с налаживанием взаимного сотрудничества Минприбора с организациями и предприятиями стран СЭВ, то их подтверждением могут служить представленные копии титульных листов программ конференций и фотографии, свидетельствующие о моём пребывании в местах, наиболее из них памятных и значимых для меня.

 
Н-т. конференция по автоматизации сборочных процессов в машиностроении. Севастополь. 1984 год. 
Организаторы: филиал крымского НТО и севастопольский приборостроительный институт (СПИ).
Прогулка по городу. В центре: проф.                Экскурсия на Сапун-гору. 1-ый ряд, справа: Завалий (СПИ),
Волчкевич (МВТУ), проф. Гусев (МАИ),         за ним – Шрайбман (зав. сект. , МНПО «Темп»). Вверху – я.
Завалий (СПИ), я (Самарянов, МНПО               
«Темп»),  справа: Бурта-Гапанович (СКБ, Вильнюс, мой
бывший однокашник) и Шишмарёв (зав. сект. МНПО «Темп»).

      
      Семинар по автоматизации сборки в машиностроении. Женева, Швейцария, 22-25.09.81
      Я и нач. отд. Маш-ния ГКНТ Б.П.Лысков                Титульный лист моего доклада.
      на фоне 72-метрового Женевского фонтана.

Кроме упомянутых, были командировки в Гомель, 1975; Пермь, 1982; Болгарию (София, Пловдив, Габрово), 1985; Румынию, 1986; Минск, 1988; Севастополь, 28-30 сентября 1988; Одессу, 3-6 октября 1988; на предприятия Министерства Электротехники и Электроники ГДР в рамках сотрудничества по технологии производства электронных блоков на печатных платах (Берлин, Ляйпциг, Дрезден, Эрфурт, Ваймар, Майсен), 1983 и 1989 г.

Касаясь командировок в ГДР, хотелось бы вспомнить об исторических местах и достопримечательностях, которые я посетил и лицезрел во время поездок по городам республики. Однако, ввиду исчерпанного мною лимита времени и самоограничения повествования, упомяну лишь о моём посещении двух музеев: картинной галереи в Дрездене, размещённой в одном из расположенных квадратом помещений королевского дворца «Цвингер», и Пергамон-музея. В первом любовался произведениями старых мастеров, в частности, вновь, уже более осознанно, Сикстинской мадонной Рафаэля. Вновь, поскольку первый раз я видел её в Пушкинском музее в Москве в 1949 году, перед возвращением этой картины в Германию. Как известно,  в период  завершения  Великой Отечественной войны  эта  картина, как и многие другие произведения Дрезденской галереи, была спасена советскими войсками и, вместе с ценностями, подлежавшими репарации, вывезена в нашу страну. В Пергамон-музее я впервые увидел в большом количестве монументальные экспозиции, характеризующие культуру древнего Египта и Эллады.
Проявленный мною интерес к художественным ценностям ГДР не остался без внимания немецких коллег, которые подарили мне каталог картин, экспонируемых в Дрезденской галерее, альбом с их репродукциями и путеводитель по Пергамону.

               
         Берлин. На фоне Бранденбургских ворот.                Александер-плятц. У «Центрум»а (универмага).
                Часы, показывающие время в различных районах мира.

Признаюсь, помимо исторических мест, не мог не посетить упомянутый «Центрум». В 1989 году, в разгар нашей «перестройки», половину покупателей в нём разговаривали на русском и украинском языках. Мои земляки покупали одежду, предметы домашнего обихода и деликатесные продукты. Не удержался и я, купив в подарок своему семейству к 1-му Мая два ярко-жёлтых ворсистых пледа и два батона деликатесной колбасы…

На днях, в день 25-летия разрушения Берлинской стены, я с удивлением слушал комментарий одного из принимавших участие в телевизионном  шоу Владимира Соловьёва, который убеждал присутствовавших на нём и, соответственно, телезрителей в том, что причиной марша толпы в этот день из Восточного в Западный Берлин был царивший в ГДР голод. Не стану утомлять моих читателей подробностями питания членов нашей делегации в различных городах республики. Отмечу лишь то, что, стеснённые ограниченным временем в процессе передвижения по предприятиям и городам, мы пользовались услугами различных продовольственных магазинов, кафе и заведений типа «Мак-Доналдс», в которых не наблюдали дефицита продуктов.
В этой связи не могу не вспомнить и реплику одного из немецких инженеров, который вёз нас в своём автомобиле на заключительное заседание, посвящённое итогам совместной работы в технологии производства ТЭЗов на промежуточном этапе. Суть сказанного им по поводу нашей «перестройки» и её последствий для стран СЭВ я выражу лишь тремя словами: «Что вы делаете?!!».
Мне кажется, что большинство населения ГДР среднего и старшего возраста без особого энтузиазма встретило их слияние с ФРГ. Это подтверждают, во-первых, доводы упомянутого выше инженера, которые последовали за его эмоциональным вопросом. А во-вторых, высказывания по этому поводу  немецких и наших политологов, появляющиеся последнее время в наших  электронных СМИ, не говоря уже о публикациях в левых газетах.
Что же касается молодёжи ГДР, то в её рядах, видимо, созревало недовольство (?), нередко сопровождавшееся проявлением неадекватного поведения. Хотя из того, что я видел сам (и то, только раз, в день отъезда), это то, как несколько молодых людей молча стояли вокруг одной горящей свечки, установленной прямо на мостовой в районе Центрума.
Вспоминая наши забавы в школьном возрасте, могу признаться, что мы проделывали иногда то же самое ради привлечения внимания чрезмерно любознательных людей и просто зевак! А вот с какой целью делали это молодые берлинцы вечером 1989 года в канун 1-го Мая, могу только гадать. Возможно, у них были более веские причины. Хотя, как свидетельствуют факты истории и современные события, из продолжительного стояния или шествия чем-то недовольных людей, к которым всегда примазываются провокаторы, нередко происходят революции. От «цветных» до кровавых!
…Сдерживая себя от незапланированного соблазна продолжить свои политические умозаключения, отмечу только, что не люблю неправды, которую нередко используют недостаточно осведомлённые аналитики.      
Продолжая затянувшееся завершение моего повествования, отмечу, что в промежутке между упомянутыми поездками произошли ещё несколько памятных мне событий, из которых главным для нас было рождение внучки Дашеньки (24 ноября 1982 года). А забегая (опять!) вперёд – и внука Тимура (15 мая 1999 года). Правда, появление внука было уже в другом «мире». А в том, советском были ещё события, которые оставили в моей памяти светлые воспоминания. К ним, в первую очередь, отношу празднование 50-летие Великой Октябрьской социалистической революции в ноябре 1967 года и ХХ11-е Олимпийские игры в Москве летом 1980 года. В памяти моей остались праздничные мероприятия, которые проводились в Лужниках на Большой спортивной арене стадиона имени В.И.Ленина. В обоих случаях впечатляли «живые» панно, изображавшие различные тематические    картины, которые, с помощью разноцветных флажков, демонстрировали несколько тысяч физкультурников, занимавших, практически, всю Восточную трибуну.
Конечно, современные средства, с помощью электроники, лазеров и пиротехники, позволяют создавать великолепные шоу. Но мне лично по душе «живые». Да разве можно электроникой заменить «живого» Мишку, покидающего Лужники в день закрытия ХХ11-х Олимпийских игр в Москве, и при этом вызвать ни с чем не сравнимые эмоции у провожающих его людей, сидящих на трибунах стадиона и у экранов телевизоров! А? 
Я мог бы вспомнить ещё о многом, что хранит моя память о светлых моментах нашей жизни в отмеченный мною период с начала 1960-тых годов. И о наших семейных поездках в Крым, и о посещении городов «Золотого Кольца» России, и о нашем десятидневном речном путешествии на теплоходе вокруг Москвы. Свидетельства о них  в  многочисленных фотографиях и слайдах хранятся в моём архиве. Но …
 
   
Стадион имени В.И.Ленина. 7 ноября 1967 года.             Олимпиада. На легкоатлетических соревнованиях.
Спортивный праздник в честь 50-летия ВОСР.         Справа - Наташа, слева, в дали - Олимпийский огонь.

Коротко остановлюсь лишь ещё на трёх событиях. Первыми двумя были поездки в Пензу и в Ташкент, где проводились выездные заседания научно-технического совета (НТС) нашего МНПО «Темп». Не задерживаясь, по понятным причинам, на освещении содержания самих НТС, вскользь коснусь лишь путешествий по историческим и культурным местам, которые в свободные часы неизменно совершали я и другие любознательные члены нашего московского представительства как по собственной инициативе, так и при активном содействии принимавших нас хозяев.
В Пензе, прежде всего, мне запомнился «Музей одной картины» (по заверениям местных экскурсоводов - единственный в мире), где периодически экспонировались полотна известных художников. Во время сеансов ведущий искусствовед подробно знакомил посетителей музея с предысторией написания представляемого произведения, с основной идеей его содержания и, естественно, с основными моментами биографии его автора.
Учитывая то, что в этом, 2014 году мы отмечали 200-летие со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова, не могу не вспомнить также и о поездке в Тарханы, которую организовали нам сотрудники пензенского филиала ВНИТИприбора.
Пожалуй, ещё более интересным для нас оказалось пребывание в Ташкенте, где в перерывах между заседаниями НТС радушные хозяева из СКТБ познакомили нас с достопримечательностями города, разрушенного, было, во время постигшего его в 1966 году землетрясения и вновь возрождённого силами братских республик СССР. Но самой впечатляющей оказалась поездка в Самарканд, которую, после завершения НТС, организовало нам руководство СКТБ при поддержке соответствующего отдела ЦК КПСС Узбекистана. Помню, как во время этого путешествия, сидя в выделенном нам автобусе, я с удивлением взирал на просторы проносящейся мимо «Голодной степи», на которой простирались многокилометровые поля с произрастающим на них хлопком. Я воочию видел то, что когда-то узнавал из учебника по географии, и не понимал, почему её назвали голодной. С неподдельным вниманием я смотрел на растянувшийся вдоль этих полей, на высоте около  метра  от земли, цементный жёлоб, доставлявший воду Сырдарьи для их орошения. Всё это долго тянулось вдоль прекрасной бетонной, с широкой полосой, дороги, предназначенной не только для движения автотранспорта, но и (как нам «по секрету» поведали сопровождавшие нас работники СКТБ)  для посадки самолётов, - дороги, по которой мы за каких-то четыре часа долетели до Самарканда.
А в Самарканде мы, естественно, посетили в первую очередь обсерваторию Улугбека, в которой, несмотря на прошедшее время и постигшие её разрушения, сохранились основы трёхъярусного  её  здания,  а также  уникальный  40-метровый  мраморный секстант, большой
горизонтальный  круг  и  некоторые  вспомогательные  предметы.  Ну и конечно мы не могли
 
    
         Участники НТС МНПО «Темп» в Ташкенте. Я – второй слева           Тарханы. Я во дворе усадьбы,   
         в верхнем ряду. В центре первого ряда – директор СКТБ Карпов,       в которой прошли детские годы
         за ним справа -Генеральный директор МНПО Владимирский.                М.Ю.Лермонтова.

оставить  без внимания  находившийся  неподалёку  Регистан – прямоугольную  площадь,  по
краям которой расположены три медресе с богатейшим мозаичным и резным керамическим и мраморным декором…         
Последним событием советского периода, оставшимся в моей памяти, был 1-ый (и, увы, последний) Всесоюзный съезд технологов-машиностроителей, проходивший с 13 по 18 ноября 1989 года в Москве. Его пленарное  и заключительное заседания, которые проводил возглавлявший в то время Правительство И.С.Силаев, проходили в конференц-зале гостиничного комплекса «Космос», что позволило мне впервые увидеть его впечатляющий интерьер. И хотя профильные конференции, в том числе и по автоматизации сборочных процессов, проходили в различных павильонах ВДНХ, мне, как, естественно, и другим делегатам, удалось побывать в нескольких залах комплекса, в том числе в обширном ресторане «Звёздный», где, кстати, кормили нас обедом. А иногородних делегатов – ещё и завтраком, и ужином.

             
        Приглашение на съезд.                Без комментариев.

На память у меня остались талоны, по которым мы могли не только питаться, но и приобрести в выездных торговых прилавках, размещавшихся также в помещениях гостиницы, книги, ювелирные изделия, современную аудиотехнику и другие товары, вплоть до одежды, по льготным ценам.
В перерывах между заседаниями делегатам съезда, на выбор, предлагались различные культурные мероприятия, а также поездки по историческим местам Москвы.

               
Вечером в день закрытия съезда, в банкетном зале комплекса, для делегатов был устроен символический фуршет с «шведским» столом и с ограниченной дозой спиртного. 
А после фуршета, в конференц-зале проходил концерт с участием ведущих артистов московской эстрады. Пригласительный билет на этот концерт был на два лица, что позволило мне смотреть и слушать его вместе с Наташей…

С наступлением «новой эры» строительства нашей страны, Российской Федерации, я, по понятным причинам (ухода на пенсию из-за прекращения функционирования МНПО «Темп», как, впрочем, и многих других НПО, НИИ, КБ, предприятий и т.д.), оказался, как говорится, не у дел. А потому активно включился в работу одной партийной организации. Но возраст и сопутствующие ему недуги постепенно стали снижать мою долю участия и в этой сфере. В таком положении, как известно, рекомендуется уповать на Божью милость и на поддержку детей и внуков. И не столько материальную, сколь моральную! Ибо наши дети и внуки (а у нас с женой теперь уже и правнук), только своим существованием в этом мире помогают смотреть на жизнь с надеждой и оптимизмом. И в этом им содействуют и наши (увы, уже немногочисленные) друзья и бывшие однокашники.

               
                Ну вот, пока всё!
            В.А.Самарянов                Ноябрь 2014 года