На книжных полях - между Блоком и Розановым

Снова Серебряный век:
Между Блоком и Розановым.

Хуже неполноты и краткости этих заметок о книгах, наверное, только их фрагментарность и разрозненность. Но – таково моё чтение.

Дневник (СС, Т.7)
А.А.Блок

Читал том  в 9-м  Собрании Сочинений.  Даже мне, дилетанту, видны неполнота и ущербность этого издания. Но, тем не менее…
Дневник начинается с первого десятилетия века, потом возобновляется со второго (с 11-го года) после возвращения из-за границы. Бытовая, суета, люди, письма, дёсны, книги-газеты. Гения за этим не различишь. А между тем он БЫЛ. Красной нитью проходит отчаяние от отношений с женой. Как не повезло Блоку с женщиной, хотя, не нам, конечно, судить. Но все же, что вырисовывается: заурядная дамочка и любительская актриса сверх меры занята собой: изменяет, уезжает, куда-то постоянно бегает. А Поэту так нужны были внимание и забота, и любовь. Конечно, он и сам «хорош»: опьянившись соловьевщиной, перепутал идеал «вечной женственности» с практикой  «вечной девственности», устроил этот цирковой «треугольник» с сумасшедшим Бугаевым. Или женился бы заново, что ли…  Хотя Л. была с ним до конца.
Читал записи, играя мысленно с тезисов о «слабости у Блока личностного начала» (и проявление через него Начала космического) и даже о его «фашизме». Жизнь, конечно, изломанная. Жена откровенно бляует, уезжает в Житомир, где-то постоянно пропадает, а он только «постельку крестит» (пустую): «милая, Господь с тобой»! Ну, конечно, сам виноват, что женился на «вечной женственности», но, сколько же можно?
Страшное время описывается, и год от года все страшнее. Дневник 11-12 гг. довольно однообразен: «Господь с тобой, милая». Интереснее и трагичнее становится с мая 17 года. Комиссия, допросы деятелей старого режима, душное лето, встречал Дельмас. Гибель приближается. Измена с большевиками не пройдет даром.
А вот и 18-й:  ощущение, что автор уже в безумии, исступление какое-то – отсюда вырастают «Скифы». Потом: «сегодня я гений». Понял, что мечты об обновлении были обманкой и развитие пойдет в «другую сторону». И – путь к гибели.
Охватывает острая жалость к поэту: какая трагичная, изломанная, короткая жизнь!
Однако стоит иметь в виду, что дневниковые записи Блока, это часто, в общем-то, пена дней. Подлинный Дневник Поэта – это его стихи, которые в блоковском варианте аккуратно датируются. Например, 6 января 1912 г.:
Ветр налетит, завоет снег,
И в памяти на миг возникнет
Тот край, тот отдаленный брег…
Но цвет увял, под снегом никнет…
И шелестят травой сухой
Мои старинные болезни…
И ночь. И в ночь — тропой глухой
Иду к прикрытой снегом бездне…
Ночь, лес и снег. И я несу
Постылый груз воспоминаний…
Вдруг — малый домик на поляне,
И девочка поет в лесу.

6 января 1912
 «Шар раскаленный, золотой…»

Борису Садовскому
Шар раскаленный, золотой
Пошлет в пространство луч огромный,
И длинный конус тени темной
В пространство бросит шар другой.
Таков наш безначальный мир.
Сей конус — наша ночь земная.
За ней — опять, опять эфир
Планета плавит золотая…
И мне страшны, любовь моя,
Твои сияющие очи:
Ужасней дня, страшнее ночи
Сияние небытия.

6 января 1912
(Однажды, на какие-то полчаса, поэтическая часть души попала в резонанс с этим).
А что же дневниковой «прозой»? Всего лишь:
«6 января
Тихий день. Отправляю (и дописываю) стихи (Миролюбову для «Знания» и другие). После обеда пришел Гущин, которого не приняли. Ванна, кинематограф, маленькая дома весь день».

Письма 1898-1921
А.А.Блок (том Собрания сочинений, том 8)

Блоковские статьи и очерки не очень интересны. В стихах он выражает нечто Высшее, а в очерках пишет «от себя». Всего лишь. Однако письма – это драгоценные свидетельства.
А прилично ли читать дневники и письма других людей, пусть и давно умерших? (Задал я себе вопрос ночью, читая 8 том собрания сочинений А.А.Блока). Но всё, что касается этого Поэта, не знаю, почему.
Письма из Шахматова, письма из-за заграницы – отвращение к Западу, к буржуазному лицемерию Европы, беременной войной.  Письма о работе в следственной комиссии при Временном правительстве читать неприятно, но познавательно. И еще: как же хорошо эти письма написаны (в литературном отношении)!
Удивительные пересечения. Подумал, что школьница может принять и понять Блока лучше, чем литературовед, и через день, прослушивая архивные записи,  услышал примерно то же самое, у К.Чуковского.

«Александр Блок»
Константин Мочульский

Никак не найдешь хорошей биографии Блока. Совковое «блоковедение» так все извратило. Опять приходится перечитывать книгу Мочульского из его «трилогии» о символистах. Да. Мне нравится. Хотя эмигрантский автор наверняка страдал от неполноты материалов. Ну, и болезнь и пребывание в оккупированном немцами Париже – это не лучшие условия для творчества. Тем не менее, получилось на порядок лучше, чем у советских.
Но порой не хватает критичности и прояснения многих моментов в творчестве и биографии поэта. Мочульский слишком в «соловьевском» русле. Хотя, по-моему, написано очень хорошо,  с огромной любовью к поэту.

СНЕЖНАЯ МАСКА
А.Блок
«Ты в дольний мир вошла, как в ложу…» Да, уж. Стихи мастерские, но отчего-то не слишком задевают. Возможно оттого, что никогда не влюблялся в актрис и само актерское ремесло представляется малоприятным делом. Блок же, мечтавший стать актером императорских театров, здесь еще слишком в «Балаганчике», хотя  и начинает продуваться, проветриваться снежными вьюгами.

ВОЗМЕЗДИЕ
А.Блок

В этом подборе избегаю любимого и беру то, что «дистанцирует». В незаконченной поэме есть гениальные и знаменитые строфы с характеристиками столетий (все эти «совиные крыла», «перемены» и «мятежи»), но сама по себе вещь не кажется убедительной. Варшавские похороны отца и пр. – понятно, но «концепция» как-то не складывается. Потом видишь и авторские трудности с ямбами. Пушкин не вызывает таких ощущений, а здесь уже через силу. Слабеет русский поэтический гений. Серебро – не золото. Хотя драгоценное еще есть. Потом не будет:
Двадцатый век… Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил не превозмочь),
И неустанный рев машины,
Кующей гибель день и ночь,
Сознанье страшное обмана
Всех прежних малых дум и вер,
И первый взлет аэроплана
В пустыню неизвестных сфер…
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне…
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
Что; ж человек? — За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?
О чем — машин немолчный скрежет?
Зачем — пропеллер, воя, режет
Туман холодный — и пустой?
*
Из книги: «Бывшее и несбывшееся»
Глава 7. Москва перед 1914 г.
Ф.А.Степун

Глава 7. Москва накануне 1914 года.

Между делом, решил почитать о предвоенных годах у Степуна. Аккуратный «немчик» (пронизан германством) немного скучен, но порой интересен. «Степун тебе на язык», ну, пусть его.
Особенно привлекают страницы, где описаны Заседания РФО в особняке Морозовой. Вкус в интерьерах, полет мысли. Какие люди. Задумался о судьбе Маргариты Кирилловны Морозовой.  Замечательная личность. Прожила долгую жизнь, а фактически – две. В первой жизни была известной меценаткой и вдохновительницей талантов Серебряного века, «культурным менеджером» если угодно. Во второй жизни все почти отобрали «трудящиеся», загнали в подвал собственного дома, хорошо еще, что не убили.
Степун неплохо пристроился в эмиграции, хотя, конечно, потерять свою страну для всех нелегко. Возвращаясь мыслью к Блоку, подумал, что могла бы представлять его «вторая жизнь». Если бы он не погиб в Петрограде, а спася в эмиграции, можно ли его представить в парижском салоне скучной Гиппиус? Да и Европу поэт, мягко говоря, не любил. А останься он, о чем писать: воспевать колхозные трактора? В одном из гениальных стихов цикла «Пляски смерти», поэт загадывал:
Живи ещё хоть четверть века…
Четверть века» - это аккурат 1937 год – пик репрессий. Быть может. жизнь ушла «вовремя». Хотя стихи «закончились» еще раньше. «Счета» оплачивались без меры. Всем.
Но вернемся в предвоенную Москву. Дом М.К.Морозовой, дизайн Врубеля, бесноватый Бугаев (в «мемуарах оклеветал ту же Морозову), споры философов, «пир духа». Может, не о том спорили?
Наши «логосы» не были ли просто подражанием соответствующей неметчине? (Хотя ученичество было, разумеется, необходимо. Но опять – тому ли учились? У тех ли? /А в установлении тоталитаризма, кто у кого учился?/
Или, может быть, купчиха НЕ ТЕХ принимала? Не то издавала?

Опять Блок (его письмо, как мостик к Розанову)
В. В. Розанову. 17 февраля 1909. <Петербург>

Глубокоуважаемый Василий Васильевич.

Прочитал я обе заметки Ваши в «Новом времени», в которых Вы говорите обо мне. Хочу написать Вам сейчас только так — несколько слов, потому что надеюсь ответить подробно на все в печати, если дадут место в «Речи». Мне очень легко возразить Вам по каждому пункту, но, пожалуй, не могу сговориться с Вами в одном: т. е. точно так же, как Вы останетесь совершенно собою, так я останусь в этом одном — представителем разряда людей, Вам непонятных и даже враждебных, представителем именно интеллигенции (так как Вы говорите обо мне, в сущности, как о представителе группы, а упоминая о «декадентстве», «индивидуализме» и т. д. метите мимо меня). Я очень рад именно тому, что я имею право возразить Вам именно как представитель группы лиц; и потому возражать я буду меньше всего — глубокому мистику и замечательному писателю Розанову, больше всего — «нововременцу» В. В. Розанову. Великая тайна, и для меня очень страшная, — то, что во многих русских писателях (и в Вас теперь) сплетаются такие непримиримые противоречия, как дух глубины и пытливости и дух… «Нового времени».

Ведь я, Василий Васильевич, с молоком матери впитал в себя дух русского «гуманизма». Дед мой — А. Н. Бекетов, ректор СПб. университета, и я по происхождению и по крови «гуманист», т. е., как говорят теперь, — «интеллигент». Это значит, что я могу сколько угодно мучиться одинокими сомнениями как отдельная личность, но как часть целого я принадлежу к известной группе, которая ни на какой компромисс с враждебной ей группой не пойдет. Чем более пробуждается во мне сознание себя как части этого родного целого, как «гражданина своей родины», тем громче говорит во мне кровь. Я не отрицаю, что я повинен в декадентстве, но кто теперь в нем не повинен, кроме мертвецов? Думаю, что и Вы его не избегли, потому что оно — очень глубокое и разностороннее явление.

Так вот, не мальчишество, не ребячливость, не декадентский демонизм, но моя кровь говорит мне, что смертная казнь и всякое уничтожение и унижение личности — дело страшное, и потому я (это — непосредственный вывод, заметьте, тут ни одной посылки для меня не пропущено) не желаю встречаться с Пуришкевичем или Меньшиковым, мне неловко говорить и нечего делать со сколько-нибудь важным чиновником или военным, я не пойду к пасхальной заутрене к Исакию, потому что не могу различить, что блестит: солдатская каска или икона, что болтается — жандармская епитрахиль или поповская ногайка. Все это мне по крови отвратительно. Что старому мужику это мило — я не спорю, потому что он — уже давно раб, а вот молодым, я думаю, всем это страшно, и тут — что народ, что интеллигенция — вскоре (как я чаю и многие чают) будет одно.

Очень заговорился, хотел бы еще много сказать Вам, но лучше оставлю до статьи. Только вот еще: Вы неверно меня цитируете в обоих случаях; кроме того, знаю я эту любовь к мелочам быта, люблю ее в Вас лично ужасно и боюсь ее в Вас как писателе. Позвольте мне, в числе многих других и как бы уже не от своего лица, сказать Вам, что этой любовью, этой прелестью и нежностью невольно прикрываются самые страшные ямы — сентиментальность и жестокость — родные сестры. Уж лучше, я думаю, быть «бесчувственным».
Искренно Вас уважающий Александр Блок.
В. В. Розанову. 20 февраля 1909. <Петербург>

Спасибо Вам за письмо, дорогой Василий Васильевич. Не могу я судить о Ваших личных отношениях с Мережковскими и не хочу знать о мотивах Вашего взаимного расхождения: просто — не интересуюсь, и не могу интересоваться тем, во что не имею возможности проникнуть: ведь эти отношения — страшно глубокие и давнишние, основание их — идейное, следовательно, и оценит их будущий историк литературы. Я просто не хочу оценивать сейчас, очень ценя лично как Вас, так и Дмитрия Сергеевича и Зинаиду Николаевну.

А я хочу сейчас только сказать Вам в ответ свои соображения по важнейшему для меня пункту Вашего письма: о терроре. Страшно глубоко то, что Вы пишете о древнем «дай полизать крови». Но вот:

Сам я не «террорист» уже по тому одному, что «литератор». Как человек, я содрогнусь при известии об убийстве любого из вреднейших государственных животных, будь то Плеве, Трепов или Игнатьев. И, однако, так сильно озлобление (коллективное) и так чудовищно неравенство положений — что я действительно не осужу террора сейчас. Ведь именно «литератор» есть человек той породы, которой суждено всегда от рожденья до смерти волноваться, ярко отпечатлевать в своей душе и в своих книгах все острые углы и бросаемые ими тени. Для писателя — мир должен быть обнажен и бесстыдно ярок. Таков он для Толстого и для Достоевского. Оттого — нет ни минуты покоя, вечно на первом плане — «раздражительная способность жить высшими интересами» (слова Ап. Григорьева). Ничего «утомительнее» писательской жизни и быть не может. Теперь: как осужу я террор, когда вижу ясно, как при свете огромного тропического солнца, что: 1) революционеры, о которых стоит говорить (а таких — десятки), убивают, как истинные герои, с сияньем мученической правды на лице (прочтите, например, 7-ю книжку «Былого», недавно вышедшую за границей, — о Каляеве), без малейшей корысти, без малейшей надежды на спасение от пыток, каторги и казни, 2) что правительство, старчески позевывая, равнодушным манием жирных пальцев, чавкая азефовскими губами, посылает своих несчастных агентов, ни в чем не повинных и падающих в обморок офицериков, не могущих, как нервная барышня… из Медицинского института, видеть крови, бледнеющих солдат и геморроидальных «чинов гражданского ведомства» — посылает «расстрелять», «повесить», «присутствовать при исполнении смертного приговора».

Ведь правда всегда на стороне «юности», что красноречиво подтверждали и Вы своими сочинениями всегда. Современная русская государственная машина есть, конечно, гнусная, слюнявая, вонючая старость, семидесятилетний сифилитик, который пожатием руки заражает здоровую юношескую руку. Революция русская в ее лучших представителях — юность с нимбом вокруг лица. Пускай даже она не созрела, пускай часто отрочески не мудра, — завтра возмужает. Ведь это ясно, как божий день.

Нам завещана в фрагментах русской литературы от Пушкина и Гоголя до Толстого, во вздохах измученных русских общественных деятелей XIX века, в светлых и неподкупных, лишь временно помутившихся взорах русских мужиков — огромная (только не схваченная еще железным кольцом мысли) концепция живой, могучей и юной России. Если где эти заветы хранятся, то, конечно уж, не в сердцах «реальных политиков» (хотя бы реальнейших из них и живейших — кадет), не в столыпинском, не в романовском, — но только в тех сердцах, которые тревожно открыты, в мыслях, которые вбирают в себя эту концепцию, как свежий воздух.

Если есть чем жить, то только этим. И если где такая Россия «мужает», то, уж конечно, — только в сердце русской революции в самом широком смысле, включая сюда русскую литературу, науку и философию, молодого мужика, сдержанно раздумывающего думу «все об одном», и юного революционера с сияющим правдой лицом, и все вообще непокладливое, сдержанное, грозовое, пресыщенное электричеством. С этой грозой никакой громоотвод не сладит.

Преданный Вам Ал. Блок.
*
(Кажется, что это писал глупец)
*
«Опавшие листья» (Уединенное, Опавшие листья, Апокалипсис нашего времени, изд 1992 г.)
Василий Розанов

23 года не открывал «Опавшие листья», изданные и купленные в страшном 1992 году. Конечно, раздражает предисловие малокультурного малоросса (которые прорвались в московскую философятню с соответствующими  для нее последствиями, о коих в свое время отписал Галк-й). Но читать основной текст, еще «высокой печати» необычайно сейчас интересно.
«Боль жизни гораздо  могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию».
Ну, собственно, цитировать можно без счета.


«Розанов»
Александр Николюкин, ЖЗЛ, 2001.

Неожиданно очень интересная биография и автор не скучный. Можно было бы «завести», но в томе живо и  свободно подаются не только факты (стиля) жизни трагического философа-литератора, но, самое главное, содержательно описана «идейная атмосфера», которая его окружала. Неплохи и постоянные экскурсы: в обстоятельства розановской эпохи, в биографии его современников, рассказы о творчестве его вдохновителей. Хорошо написано.
Примечательно, что о роли Суворина, которые «отогрел» героя, пишется как-то с извинениями, а «Новое время» упоминается как единственная чисто русская газета. И это – еще в «исторической России»! Чего было ждать после этого?!
Да, Розанову приходилось «ползать», как «ужу». А каков ужас последних его годов!
Говорят, Блок интересовался выпусками «Апокалипсиса».

Черный огонь
В.В.Розанов

Статьи написанные «левой рукой» Порой с критикой правительства и христианства. Страна втягивалась в страшное «веселое время». Как сейчас.

«Люди лунного света» (Метафизика христианства)»
В.Рожанов (характерная опечатка)

Для некоторых может предствлять историческийц интерес. Пожалуй, раздражает. Здесь автор действительно неприятен. Неприятно именно сочетание ингредиентов и жанров. С одной стороны это похоже на брошюру по половому просвещению, с другой, какая-то попытка комментариев к описанию исторических фактов и всяческих перверсий, с третьей «метафизика» с религией, которые только мешают.
«Философ пола» лучше высказывался в другом месте:
««Выдача замуж дев - на обязанности священника. И за каждого холостого мужчину священники будут отвечать Богу»

В.В.Розанов: Pro et Contra. Личность и творчество Василия Розанова в оценках отечественных мыслителей и исследователей. В 2-х книгах. СПб, РХГИ, 1995

Добрался до двухтомника двадцатилетней давности. Розанов сейчас остро интересует. Проблемы все те же. Воспоминания интереснее критики. Последняя же часто бываетпошла. Что им было непонятно? Когда Розанова читает образованный и думающий русский человек – ему все понятно. Хотя далеко не всё приятно.
Ну, и сам Розанов… Вот приходит он к Ремизову и давай они «хоботы» рисовать. И это – взрослые, женатые мужчины. Подростковое какое-то сознание. Не успели русская мысль вырасти средь гимназистов, повзрослеть и окрепнуть. А без своей голову – как же можно сопротивляться чужому «зловещему интеллектуальному превосходству»!

В примечаниях к «проэтконтровскому» сборнику розановских материалов упоминается некий японский мальчик: сирота, воспитанный в России в православном духе. Даже какая-то книжка об этом появилась. Но сана священника джап так и не принял, а во время русско-японской войны перешел к своим.
Заметим, что в дореволюционной России идентичность основной части населения строилась на основе «православия», а не «русскости».
Сам В.Розанов же сомневался часто в своей вере, но в своей национальной принадлежности  – никогда. Хотя и постоянно критиковал своих. За дурость.


Бесконечный тупик
Д.Галковский
Откуда эта форма гипертекста? Из увлечения словарями? Брокгаузом и Ефроном?
         После интенсивной розановской вспашки схватился, конечно, перечитывать «Бесконечный тупик» Д.Е.Галковского. (3-е издание его же издательства). Как он все-таки талантлив, хотя и признает себе «шизоидом». Но – умище! Разъяснил  те вопросы, над которым глупые и инфантильные интеллигенты все еще «бьются», и будут и дальше биться («как рыбина об лед»), ибо без ума  как же решить? А «вопросы» эти «проклятые», «русские»: безумие гениального маньяка калмыко-еврея, страшные сказки «космизма»,  глупость соловьевщины и бердяемасонывщины, террор против патриотов России, подозрительный Чехов, пошлость и предательство Антона Павловича, раса и расизм, излишне много Набокова, Розанов как подлинно русский ум, прозрения Достоевского, заблуждения Толстого, фрагмент о Солженицыне, масоны и декабристы, их изуверская бесчеловечность, «тайные пружины», нацизм и протестантизм, платоновский !Федон» и критика Гегеля, магия и иррациональность, «жалость» Горбатого, Хрущев как продолжение Ленина, украинцы, дело Бейлиса как тест,  преступное сознание изуверов «багрицких», азиаты и бэлый жэнщин, мешанина кровей и закат Европы, русская глупость и русский ум, гениальность Пушкина и своеобразие Гоголя, человек человеку – осьминог… Ну, и так далее. Цитировать не перецитировать. Неприятно только когда лирический герой (Одиноков) бьет на жалость: пьяный отец, издевательства со стороны пролетарских деток, советская социализация. Но что ожидать от страны «уткоречи».
Удивительно, что с прошлого чтения я мало что помню, а ведь читал с карандашом в руках, о чём свидетельствуют давние пометы и закладки. Быть может «заложил в подкорку» и высказывал «как свое». Иногда  - было. Но и параллельно,  и, главное,  раньше писал аналогичные вещи. Это может свидетельствовать о том, что русское мысле-чувствование каким-то чудом восстанавливается после всех «казней египетских» и сходно в основных моментах. Только вот его носителей может просто количественно, физически НЕ хватить,  и тогда, просто «наше всё» угаснет, останется только «некроз тканей».  Да, не оптимист.
       Помимо «энциклопедического словаря» и гипертекста, он «пишет цитатами»: берёт какую-то ключевую фразу и строит вокруг нее очередной фрагмент, пользуясь гиперссылками. Такая метода, кроме всего прочего, позволяет обойти «проклятье Козьмы Пруткова» (Нельзя объять необъятное).
     Берется набор ключевых имен: Ленин, Розанов, Соловьев, Чехов, Одиноков, Бердяев, Бабель, Багрицкий, Достоевский, Набоков и др. Вокруг их слов и поступков и строится сюжет философского романа.
          А что сделал Галковский? О, многое! Он блестяще деконструировал, во-первых, (псевдо)русских пустобрёхов /Соловьева, Бердяева и орду их эпигонов/, вытащил главное, отделив от второстепенного и отжившего в русской мысли. Во-вторых, была «проявлена пленка» «новиопской» русофобии, до поры до времени удачно маскирующейся и чувствующей себя «хозяйкой дискурса».
        В детсве я читал какой-то фантастический рассказ, о разуме, рассредоточенном в мозгах маленьких зверьков. Одного убивают и мозг не может проснуться, не хватает «критической массы». А для «русского ума» есть ли достаточное количество тех, кто может его поддерживать?
Проблема остается в том, будет ли (физически) кому эти вещи развивать, остались ли еще русские интеллектуалы, которые смогут это сделать. А то, что им этого «давать работать не будут», и козе понятно. Про «осьминогов» у ДЕГа очень хорошо.

Дневник А.С.Суворина

Интереснейшая личность. «Новое время» - гигантский и интереснейший проект. Связь веков и попытка отстоять русское дело в проигрышной ситуации. И все-таки он держался долго, до своего физического конца. Записи о вырождении правящего слоя империи горьки, но это несомненный факт. Но ведь обновление шло, и надежды были, но немного не хватило времени. Интересны записи о заграничных поездках: Вена, Венеция, Париж… Пожил!
Много и афоризмов,  как там: если бы Бог не допускал, Сибири бы не было.
Очень обидно, что издание 1923 года испорчено. Суворинские страницы попали в чужие вражеские лапы и были грубо искажены. Чего еще было ждать от ненавистников и палачей России, и можно ли хоть в малейшей степени доверять введениям-комментариям  врагов. Нельзя.
Но даже в таком виде Дневник представляет ценность. Про Ходынку, про Чехова, да мало ли.
Только вот оправдан ли энтузиазм «идеализаторов» (исторической России) если НВ была «единственной, чисто русской газетой». Чего было ожидать при таких обстоятельствах?

ЭПИЛОГ
Изнанка мира (Поэма в прозе)
Даниил Андреев

Этот мистик продолжает меня привлекать. Может быть, это последний истинно русский поэт, не в смысле «великий поэт» (как Блок, хотя у того уже не было тех сил, коими обладали Пушкин  или даже Некрасов), а последний поэт-жрец, в храме умирающей русской Души.
Он познал запредельное Зло на себе, но видел и его за-предельные истоки. Вот «Русские боги» - первый том, вышедшего в страшном и решающем 1993 году Собрания сочинений. Возможно, вышло оно рано,  но тянуть далее было уже нельзя.
Противомир где-то под Уральскими горами. Внутренние луны, чудовища, ад. Существа, с глазами красными, как у мух, нечеловеческая культура, полное отсутствие свободы, смена уицраоров, полчища игв, рабы, ограниченные магнитными полями,  двигают глыбы базальта. Изнанка.
Встречал сожаления, что русские недооценили силы зла, не разработали подробной дьяволологии и т.д. Вот, Д.Андреев разрабатывал. Но меры предпринимать для его эпохи было уже поздно.
А Блоку в Розе Мира» посвящены одни из самых вдохновенных страниц. Андреев сетует/, что поэт путает источники своего вдохновения, Светлую деву с Темной. Так ли?
Фото: Н.Н.Волохова - одна из Муз (время «Снежной маски»)