Не стреляйте в Мадонну!

   Весенняя распутица 1943. Непривычно яркое солнце заливает раскисшую влажную землю, исходящую теплым паром. В группе солдат вермахта, угрюмо бредущих за грузовиком с пушкой на прицепе, устало шагает высокий, нескладный юноша. Гюнтер выглядел моложе своих лет, напоминая неуклюжего подростка с вызывающе выпирающим кадыком. Казалось, человек этот и его шинель встретились совершенно случайно, лишь потому, что обоим было по пути. Неловко топорщился воротник, передернутый в сторону футляра противогаза и патронных подсумков на левом бедре, на худых плечах удрученно сморщились погоны, намокшие полы шинели недовольно хлестали по маршевым сапогам с короткими голенищами.  Старомодные, с круглыми стеклами, очки, пытались, словно с горки, скатиться с его крупного, с горбинкой, носа.
   
   Гюнтер не замечал неудобств. Он, даже, вопреки себе, не делал на ходу зарисовки. Наметанным глазом художника солдат хмуро рассматривал разбитые немецкие танки и бронетранспортеры, вросшие в жирную грязь на обочинах. Земля, словно, пыталась поглотить почерневшие остовы стальных монстров, которые еще недавно извергали смерть. Навстречу натужно ползли, переполненные ранеными, тупоносые военные грузовики и обычные подводы. А ведь совсем недавно эти люди браво печатали шаг под знаменами с черной свастикой.
   
   У молодого художника возникло ощущение, что он, невольно, стал участником ожившей военной панорамы, выстроенной на огромном пространстве одержимым, гениальным живописцем. Только, похоже, что этим мрачным гением, работающим с красками, замешанными на человеческой крови, был сам Дьявол.
   
   Перед мысленным взором Гюнтера пронеслась безмятежная и бурная студенческая жизнь в академии живописи, расцвеченная вечеринками, хмельными застольями и яростными спорами с друзьями. Это было время блаженного неведения, телячьего восторга и охрипшего счастья.
   
   Потом пальму первенства у alma mater перехватила солнечная Италия. Гюнтер сутками не выпускал кисть из руки, пытаясь постигнуть гениального Леонардо да Винчи, восхитительного Микеланджело, виртуозного Рафаэля, мятежного Ван Гога и других мастеров. В сиянии этих заоблачных вершин он только стремился приблизиться к непостижимой границе человеческого мастерства, когда на холодных холстах оживают и дышат краски.
   
   Второй его страстью было живописное оформление храмов. Особенно полюбились ему резные деревянные иконостасы с изображением Божьей Матери с младенцем на руках. Она излучала столько гармонии, совершенства, света и любви, что не хотелось уходить. Мать рассказывала, что, однажды, трехлетнего Гюнтера пришлось уводить из храма силой. Он не мог расстаться с чудесной, кроткой Мадонной, рядом с которой было так спокойно и благостно.
   
   Молодой художник вернулся в Германию, преисполненный планов и надежд. Уже не за горами была первая персональная выставка, но тут разразилась война с большевистской Россией. Гюнтер политикой не интересовался, она существовала сама по себе, в каком-то параллельном измерении. Он жил, словно, летучая мышь, в определенном ультразвуковом диапазоне. Все, что существовало вне его, выпадало из поля зрения. Даже то обстоятельство, когда отец его, директор гимназии, удрученно качал головой, наблюдая публичное сожжение книг известных авторов, не насторожило его.
   
   Он вовсе не горел желанием идти в армию, хотя его сверстники уже торжественно маршировали в черных колоннах. В конце сорок первого его нашла повестка.
-  Мой мальчик, - обратился к нему отец, - это выглядит не патриотично, но мне ужасно не хочется, чтобы ты поменял кисть художника на автомат. Дело в том, - поморщился он, - что оружие имеет обыкновение убивать.
-  Хорошо замечено, - улыбнулся сын.
-  Вот и договорились. Солдатскую форму, конечно, придется одеть. А дальше тебя ожидает служба в усадьбе влиятельного аристократа, генерала Эриха фон Геттингейм. Он владелец обширного собрания картин, некоторые из которых нуждаются в реставрации. О тебе ему известно.
-  Спасибо, отец, поблагодарил Гюнтер. - Алая краска и кровь – это совершенно разные вещи.
   
   Вельможа оказался простым, любезным и очень эрудированным человеком. В его запасниках оказались даже картины XV - XVI веков, правда, далеко не в лучшем состоянии, так что молодой художник мог бы провести там всю оставшуюся жизнь.
   
   Благодаря внезапности, блестящей подготовке и оснащенности, немецкая армия  быстро продвигалась вглубь России, не испытывая особенного сопротивления. В прессе постоянно звучали победные реляции, среди населения царило необыкновенное воодушевление и эйфория. Уже замаячила на горизонте возможность блицкрига, но время шло, а война продолжалась. Огромный русский медведь, получив сокрушительные удары, не рухнул на колени, а стал выпрямляться. В Германию звездным дождем полетели похоронки. Наступило время резервистов. Несмотря на связи его высокопоставленного покровителя, Гюнтер был призван на восточный фронт.
   
   Откровенно сказать, генералу было не до него. Он пребывал в трауре. Недавно пришло сообщение о гибели его старшего сына, блестящего летчика-аса. В кабинете отца висело его фото. Молодой офицер с Рыцарским крестом на шее стоит у «мессершмита», в носовой части которого изображена клыкастая пасть акулы.
   
   Глухая канонада известила о приближении линии фронта. Несколько рот остановились в большом украинском селе. Наплывающие сумерки не могли скрыть белоснежные хаты-мазанки с соломенными крышами, вокруг которых полыхали белым пламенем цветущие сады. Природа жила по своим канонам и не признавала войны.
   
   Гюнтера вместе с двумя солдатами определили на постой в небольшой дом, обстановка которого поражала своей убогостью. Хозяева не перечили, молчали и прятали глаза.
-  Ну, что, мужики, считайте, нам повезло! - с видом знатока взглянул на сослуживцев коренастый солдат лет за тридцать. - Говорят, на этом участке фронта спокойно. Кстати, меня зовут Вальтер.
-  Гюнтер, Фридрих, - представились его соседи.
-  Ты раньше чем занимался? – насмешливо фыркнул Фридрих, снимая потрепанную пилотку с двойным отворотом. На форме его можно было различить знаки старшего стрелка и нашивки о ранениях. Кроме того, у него была медаль за участие в боях зимой 1941 года, которую солдаты окрестили «медалью мороженого мяса».
-  Пеку хлеб пятнадцать лет, - словоохотливо отозвался Вальтер. – Пришлось сменить амплуа, намнем бока русским! Я читал недавно, что, даже, подросток-валлонец, уничтоживший в один день четырнадцать советских танков в боях южнее Ладожского озера, награжден Рыцарским крестом!
-  А я, вот, снова из госпиталя. В свои двадцать два три раза ранен. Жив по недоразумению. Весь мой взвод полег. Здесь стреляет каждое дерево.
-  Ты говоришь так, как будто мы обречены, - заметил Гюнтер. – Выбор всегда имеется.
-  Конечно, - усмехнулся Фридрих, - что предпочитаете, сударь? Пулю или штык?
-  Лично я предпочел бы почить от старости, - вступил в беседу Вальтер. - Но только после обильной трапезы, - добавил он, любовно водружая на стол банку тушенки.
 
  Ранним утром роту Гюнтера выстроили на окраине села. Солдаты поеживались от утренней прохлады. Занимался рассвет. Величественное зарево расползлось по небосклону, живописно подсвечивая облака, похожие на стаи розовых фламинго. Вспыхнула колдовским сиянием, вскипевшая на солнце, роса, все вокруг заиграло и заискрилось красками.

   Вдоль строя неторопливо расхаживал молодцеватый обер-лейтенант.
-  Солдаты! - остановился он, вскидывая голову. - Нам выпала большая честь разгромить большевиков. Наша доблестная армия успешно наступает по всем фронтам. Еще несколько ударов и враг будет сокрушен. Чем раньше мы это сделаем, тем раньше вернемся в свои дома, к своим семьям! - патетично закончил он.
   Офицер молча прошелся вдоль притихших солдат. 
-  Но, прежде, нужно выполнить одну почетную работу. Зондеркоманда задержалась в соседних селах. Речь идет ликвидации подлых врагов, подстерегающих нас в тылу: партизанах и евреях. Позвольте, господа, дать вам один совет, - криво усмехнулся он. - Не думайте, выполняя приказ. За вас уже все продумали.
-  Scheisse! – тихо выругался Фридрих, стоящий во втором ряду.
   
   Стояло весеннее лучезарное утро. Чудный свет струился с неба, воздух был пронизан жизнерадостным птичьим щебетом, каждая травинка жадно вбирала животворный солнечный дождь. У глубокого оврага огненными языками полыхали заросли сирени, словно в ее душистых гроздьях трепетала радость пробудившейся земли. Весь воздух был пропитан ее дурманящим благоуханием.
   
   На краю оврага стояли люди. Несколько крепких мужчин-партизан, но большинство составляли женщины, дети и старики. Им не повезло родиться арийцами.
   Гюнтер тщетно пытался проснуться от чудовищного сна. Руки его неприятно холодило хищное тело тяжелой винтовки. Рядом, в ровной шеренге, неподвижно застыли другие солдаты. Они не смотрели друг на друга.
   «Позвольте, господа, дать вам один совет. Не думайте, выполняя приказ. За вас уже все продумали», - всплыл в памяти голос обер-лейтенанта.
   
   Винтовки в руках солдат беззвучно вздрогнули. Люди, выстроенные на краю оврага, стали неловко падать. Гюнтер ничего не слышал, словно кто-то отключил ему слух. Происходило какое-то кощунственное недоразумение, разум его отказывался понимать происходящее. Почему на празднике жизни, когда все возрождалось, взрываясь тугими бутонами и кружевной пеной цветущих садов, правила бал смерть!?
   
   Молодой художник видел сотни картин с изображением военных баталий. Там была не только кровь, но и храбрость, отвага, готовность пожертвовать собой. Армия противостояла другой армии, солдаты привычно сражались друг с другом. Но не было уничтожения стариков, женщин и детей в промышленных масштабах!
   
   Грубый толчок в плечо привел Гюнтера в себя. Перед ним маячил рослый гаупт-фельдфебель с искаженным от ярости лицом.
-  Ты почему не стреляешь, идиот?! – прорычал он. – Под суд захотел?
   По его знаку солдаты поставили, метрах в пяти от провинившегося стрелка, молодую мать с плачущим младенцем на руках. Даже в горе она была прекрасна. В больших лучистых глазах дрожали слезы. Она нежно покачивала ребенка и что-то ласково шептала ему, стараясь успокоить. Руки ее, словно крылья, обхватили крошечное тельце, пытаясь прикрыть от пуль.
   Под порывом воздуха головной платок мягко сполз на женские плечи. Солнечные лучи, запутавшиеся в густых прядях, образовали сияющий ореол вокруг ее головы.
-  Стреляй же, придурок! - надрывался гаупт-фельдфебель. – Кому говорят! Маменькин сынок! – презрительно сплюнул он.
   
   Гюнтер перевел взгляд на женщину и изумленно ахнул. Напротив него стояла настоящая Мадонна с Младенцем на руках, беспечно играющим ее золотистыми локонами. Она с жалостью и сочувствием смотрела на своего палача. Теплый ветер лениво перебирал многочисленные складки ее одежд. Точно такая же скульптура Божьей Матери стояла в католическом храме его родного города. Только здесь она была живая.
   
   Удар тяжелого кулака пришелся в переносицу. От страшной боли свет померк в глазах, из носа заструилась кровь. Палец Гюнтера, лежащий на спусковом крючке, судорожно дрогнул. Раздался выстрел. Мадонна, кротко улыбаясь, словно не чувствуя боли, медленно осела. Над столпившимися солдатами запульсировало странное, набухшее кровью, небо.
    
   Дальнейшее помнилось плохо. Несколько дней Гюнтер пролежал в бреду. Он не узнавал окружающих, его бесконечно знобило и трясло.
-  Я не хотел, не хотел! – исступленно шептал он, приподымаясь в постели, словно рассматривая кого-то перед собой. На третий день полегчало. Но что-то жгло ему грудь. Расстегнув рубаху, он увидел на месте нательного серебряного креста его отпечаток на коже, словно тут приложили каленое железо.
   
   Не прав был Вальтер. Этот участок фронта оказался беспокойным. Его ежедневно обрабатывала артиллерия противника, бомбила авиация, кроме того, были предприняты несколько танковых атак.
   
   К Гюнтеру, особенно, никто не приставал. Он перестал чувствовать холод,               отказывался от еды, беседовал сам с собой, а вовремя артиллерийских обстрелов, когда под сатанинский грохот вставала на дыбы земля, весело смеялся.
   
   С недавних пор немецким солдатам не давал покоя прилежный русский снайпер. Передвигались короткими перебежками, как куропатки, низко пригнувшись к земле. Лишь Гюнтер невозмутимо барражировал прогулочным шагом. Первый раз, когда он оказался в центре прицела, у снайпера случилось несколько досадных осечек. Второй раз под русским стрелком случайно подломилась ветка, и он свалился с дерева, изрядно намяв себе бока, в третий раз Гюнтер нечаянно споткнулся, когда пуля была в полете. Русский охотник из Сибири, будучи немного суеверным, решил больше не испытывать судьбу. Само провидение хранило этого странного долговязого немца в очках, который ходил, размахивая руками. То, что произошло впоследствии, подтвердило его опасения.
   
   Из-за повреждения телефонного кабеля батальон потерял связь с полковым командным пунктом, что грозило сокрушительным разгромом. Трое связистов, посланных ночью один за другим, обратно не вернулись. Территория была отлично пристреляна.
   Унтер-фельдфебель, построив взвод, спросил, желает ли, кто-либо, добровольно отправиться на восстановление кабеля.
-  Позвольте мне! – вышел из строя Гюнтер.
   Его сослуживцы, среди которых были Вальтер и Фридрих, переглянулись и облегченно перевели дух.
-  Хорошо, - пристально взглянул на него начальник, - попытайся. А про себя прикинул, что, если этот «блаженный» не вернется, то потеря будет невелика. Все равно пользы от него никакой, ходит, размахивая руками, словно мельница и бубнит себе что-то под нос.
   
   В небо взмыли осветительные ракеты. Гюнтер, не таясь, пошел по полю  в полный рост, безошибочно обходя минные заграждения. На взрывы нескольких снарядов и пулеметный огонь он, почти, не обращал внимания, если не считать, что приветливо помахал обескураженному противнику рукой. Осколки и пули визжали рядом, но не причиняли ему вреда. Художник, спокойно насвистывая, починил кабель, и без единой царапины вернулся обратно.
-  Да, парень, - почесал в затылке унтер-фельдфебель, - хотел бы я быть таким сумасшедшим.
   
   Генерал Эрих фон Геттингейм не забыл о своем подопечном. Наведя справки, он узнал о странном поведении талантливого живописца, которого сослуживцы считали тронувшегося разумом. Организовав психиатрическую экспертизу, именитый аристократ добился отправки Гюнтера домой.

   Почти три года больной  провел в клинике для душевнобольных. Он выглядел обычным человеком, только не шутил и не смеялся. Бывший солдат не мыслил себе жизни без живописи, но писал, исключительно, лишь цветы, пейзажи и животных. Как будто изображать человека, способного на чудовищные зверства, ему казалось постыдным. В каждом из людей скрыта частичка Творца и лишить жизни ее носителя все-равно, что убить Бога. Так сколько же раз ему приходиться умирать на Голгофе!?
 
   Еще бывшему фронтовику нравились малыши. Быть может, потому, что души их были так непорочны и чисты, как снег ослепительной белизны на вершинах Альп. Они недавно пришли на грешную Землю оттуда, где нет места ни смерти, ни страданиям, ни ненависти, ни зависти. И эти крошечные существа, которые еще дышали воздухом первозданной вечности, отвечали грешнику взаимностью.
    
   Гюнтер не любил молиться, ибо все, тогда, происходило наоборот. Однажды отец уговорил его посетить, отреставрированный после войны, католический храм. В нем необходимо было украсить стены фресками. Художник вошел внутрь и застыл перед великолепным, филигранной работы, резным иконостасом, в центре которого царила кроткая Мадонна с Младенцем на руках. Звучала тихая органная музыка.
   
   Гюнтер в испуге попятился. Мадонна, ожившая на его глаза, превратилась в прелестную молодую женщину, которая нежно прижимала к себе плачущего ребенка и что-то ласково шептала ему. Лишь на мгновение подняла она заплаканные глаза, полные немого укора. Он узнал ее, это была молодая мать из далекого украинского села. Послышался сухой винтовочный выстрел. На женщине и ребенке стали расползаться алые пятна. Вновь запульсировало, набухшее кровью, небо.
   
   Художника бросило оземь и стало судорожно колотить. Он потерял сознание, закатил глаза, на губах выступила красноватая пена.
-  Что  с ним? – встревоженно спросил пастор, быстро расстегивая Гюнтеру ворот рубахи и прижимая ложкой язык во рту. - Эпилепсия? Был контужен на войне?
-  Не знаю, - развел руками его отец. – Он ничего не рассказывает.
-  Вынесем его на свежий воздух, - предложил священник.
   
   Во дворе больной пришел в себя и, посидев немного на лавке, отправился, в сопровождении отца, домой. Больше он не посещал храмы, испытывая панический страх вновь встретить взгляд Мадонны. Он превратился в неуверенное человеческое существо, стыдящееся смотреть на себя в зеркало и живущее на автопилоте. Только во время работы он преображался, погружаясь в чудесный мир света и красок, и поникшая душа его вновь расправляла слежавшиеся крылья.
   
   Как художник, он оказался востребованным. Его картинами интересовались крупные картинные галереи, престижные издательства заключали договора на иллюстрации книг и журналов, с успехом прошло несколько персональных выставок.
   
   Сотни раз он прокручивал в памяти далекие весенние события в забытом Богом украинском селе. Но изменить что-либо было, уже, не дано. Поезд ушел, скрывшись в дымке времени.
   
   Теплым летним вечером художник устало брел по улице. По своему обыкновению он не смотрел на прохожих, одинаковых, опрятных и предсказуемых. Достаточно было видеть непрямым зрением их силуэты, чтобы удачно разминуться. Таким образом, он, словно,проявлял свою неприязнь и недоверие к человеку.
-  Гюнтер! – окликнул его кто-то.
   Тот вздрогнул, выходя из задумчивости. Сбоку, на тротуаре, стояла инвалидная коляска, в которой восседал плотный мужчина лет тридцати. Без ног. Широко распахнутые глаза его радостно сверкали.
-  Ты что, дружище, не узнаешь приятелей?
-  Неужели Фридрих?! – опешил художник. - Какими судьбами?
-  Да, вот, случайно занесло в ваш городишко, - весело усмехнулся бывший сослуживец.
-  В сорок третьем? – кивнул Гюнтер на культяпки ног.
-  Годом позже зацепило. На сей раз основательно, но могло быть хуже. Ты помнишь Вальтера?
-  Как можно его забыть? Он так трепетно относился к еде! Вокруг рвутся снаряды, а у него обед по расписанию.
-  Погиб он, - хмуро обронил Фридрих. - Нечаянно наступил на мину, - сделал он паузу. - А гаупт-фельдфебеля, который заехал тебе кулаком в лицо, помнишь?
-  Такое не забывается, - проворчал собеседник.
-  Погиб. От снайперской пули в день своего рождения. Странно все это. На тебе, например, ни царапины, хотя мог погибнуть дюжину раз. Помнишь историю с телефонным кабелем?
-  Просто повезло. А знаешь, - вдруг сказал художник, - мне, иногда, кажется, что я навсегда остался в сорок третьем.
-  Что ты имеешь в виду? – удивился Фридрих.
-  Возвращаюсь туда каждый день, хожу в этот год, как на работу. Сейчас ты видишь перед собой просто тело преуспевающего художника. А настоящий Гюнтер остался там, в глубоком овраге, с трупами расстрелянных женщин и детей.
   Приятель взглянул на него влажными глазами.
-  Понимаю, дружище. Если бы сам это не пережил, принял бы тебя за сумасшедшего. Хотя, настоящие сумасшедшие – это нормальные, равнодушные к таким событиям, люди. Кстати, я сначала подумал, что ты искусно косишь от службы, но у тебя, на самом деле, крыша поехала. Нервы подвели. Не ошибусь, если предположу, что ты лежал в доме для душевнобольных.
-  Ты ясновидец, - улыбнулся собеседник.
   У тротуара, взвизгнув тормозами, остановился легковой автомобиль. 
-  Мне пора, - протянул руку Фридрих. – Искренне рад встрече. Звони, нам есть о чем поговорить.
   
   Гюнтер продолжил путь. Впервые за последние годы на душе полегчало, словно на дне ее прорвался зловонный гнойник. Неужели на него так благотворно подействовала встреча с безногим Фридрихом?
   
   На пути его лежал большой мост, искусно подвешенный через широкую реку на стальных тросах, как будто тут виртуозно потрудился гигантский паук. Дойдя до середины моста, Гюнтер неожиданно увидел поникшую серую фигуру, стоящую спиной к нему. Поправив очки, он разглядел в ней молодую женщину с ребенком на руках. Она стояла у перил и молча смотрела на мощное размеренное течение величественной реки. Но вот молодая мать наклонилась и в ужасе замерла над бездной. Сомнений не оставалось, она задумала непоправимое.
-  Простите, - окликнул ее Гюнтер. - Скажите, пожалуйста, как пройти к автовокзалу?
-  Что? – машинально обернулась она.
   
   Мысли ее блуждали далеко, на лице лежала печать горя и отрешенности. Художник недоверчиво замер. Юная мать была точной копией молодой еврейской женщины с ребенком из того украинского села в марте 1943. Та же изящная фигура, те же роскошные золотистые локоны, те же огромные лучистые глаза и, даже, родинка на левой щеке! Такого совпадения просто не могло быть!
   
   Он протер стекла очков и неторопливо повторил вопрос.
-  А, к автовокзалу? – сообразила женщина. – Это недалеко. Пройдете мост, свернете налево, увидите автобусную остановку. Автобус доставит вас к вокзалу.
-  Благодарю, - поклонился Гюнтер. – У вас чудесный ребенок. Сколько ему?
-  Семь дней, - улыбнулась молодая мама, нежно прижимая сверток с малышом. В глазах ее мелькнуло страдание. - Нас только сегодня выписали.
-  Может быть, вас проводить домой?
-  У нас нет дома, - задрожал голос женщины. - Мой парень бросил меня, потому что я отказалась сделать аборт. Мои родители погибли во время войны. Мне некуда идти.
-  Странно, в раздумье произнес Гюнтер, - на планете этой миллиарды людей, а вы так одиноки. Но ваше горе поправимо.
-  Вы полагаете? – воспрянула духом юная мама. Глаза ее засияли, как две жемчужины.
-  Разумеется. В городе имеется два женских монастыря, где нуждающимся женщинам предоставляют кров и помощь. Одним из них руководит сестра моей матери тетушка Урсула, которая выпекает самые вкусные в мире плюшки. Кстати, меня зовут Гюнтер.
-  А меня Полина. Так вы местный?
-  Конечно.
-  А почему, тогда, спросили про автовокзал?
-  Мне показалось, что вы терпите крушение, и я постарался отвлечь Вас первым вопросом, который пришел на ум.
-  Действительно, я полагала, что выхода нет и благодарна Богу, что он послал мне Вас.
-  Это еще большой вопрос, кто кому помог, - грустно улыбнулся Гюнтер. - Если позволите, Полина, я провожу вас к монастырю и познакомлю с тетушкой. Вы, очевидно, устали. Разрешите мне взять ваше сокровище на руки. Какой очаровательный мальчик!
-  Хорошо. Только осторожно, не уроните, - счастливо улыбнулась молодая мать.
   
   Художник бережно принял теплый сверток с безмятежно посапывающим малышом.
-  У меня к вам просьба, - покраснел он. 
   Во рту его пересохло, мысли путались, сердце радостно колотилось. Неужели влюбился? Это он-то, человек, душа которого осталась в сорок третьем.
-  Какая же? – удивленно взглянула на него Полина.
-  Позвольте мне вас навещать?
   Круг замкнулся. Провидение молча взглянуло на них и полетело дальше.


Рецензии
Александр, я расплакалась. До мурашек. Я не могу смотреть фильмы о войне.Почему-то, сдавливает грудь, не хватает воздуха. Не могу смотреть, когда дерутся. Раньше, лезла разнимать.
Безумно-впечатляющий рассказ!
С поклоном. Елена.

Елена Ляхова   17.04.2020 10:48     Заявить о нарушении
Здравствуйте,дорогая Елена! Очень рад встретить Вас на бескрайних просторах Интернета! Знаете, я тоже писал этот рассказ со слезами на глазах. Какое оправдание может быть людям, зверски уничтожающих себе подобных? В то время, как в каждом из нас живет божественная частица. Убийство человека - это убийство Бога! Сколько раз ему пришлось умирать на Голгофе!? Тема бесконечна.

С пожеланиями здоровья и удачи
А. Грэй

Александр Грэй   14.05.2020 22:39   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 22 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.