Коснись моих листьев

Здравствуйте, меня зовут Ноэль. Представляться в те годы было обязательно. Неотъемлемой частью знакомства являлось разоблачение самой скудной информации о себе – имя, возраст, пол.

 Когда-то я был таким же, как и они – таким же человеком. Но обо всём по порядку. Произошло это в далёком тысяча девятьсот сорок шестом году, осенью. В тот сезон, когда деревья осыпались листьями, раскидывая свои больные слёзы по тротуарам, полям и лугам. Они падали на головы прохожих, словно дождь колотил по асфальту. Одни оставляли, забывали эти сухие капли, а другие, наоборот, с чрезвычайной агрессией скидывали их с головы, разрывали руками, бросали на ветер. Но никто не мог остановить эту прихоть природы - ни человек, ни его технологии.
Знаете, а мне нравится осень. Особенно, когда Клэр была жива. Помнится, ходили с ней по Парижу, держались за руки. Днём не гуляли, ибо серые пейзажи угнетали. А вот с наступлением вечера всё приобретало безумные фиолетовые оттенки.  Тёмные фонари еле освещали ночные улицы, и мы спотыкались на каждом углу. Клэр находилась на грани падения буквально каждую нашу прогулку, но я всегда успевал поймать. Идём, слышу звук скольжения и чувствую, что на мгновение она сильнее сжимает мою руку, и рефлексы моего бренного тела дают о себе знать. Обнимет меня сразу и слегка засмеётся. Затем, как ни в чём не бывало,  продолжаем свой путь от дома до дома. Мы доходили до последнего здания, где дорога разветвлялась и наступала самая тяжёлая часть встречи – прощание. Она так робко целовала меня в щёку, что мне не хотелось её отпускать. До сих пор чувствую эти тёплые губы, до сих пор.
Эту весну мы ждали больше, чем прошлую осень. Поехали в лес, неподалёку от крайних границ. Аргонский, точно Аргонский. Не знаю, как сейчас, но тогда мы точно видели лис. Удивительно, но целое семейство. Клэр воспарила от радости. Всю неделю мне твердила, что когда настанет мирное время – мы поженимся и заведём лису. Я и сам хотел переехать подальше из центра. К периферии, скажем так. В небольшой домик на берегу реки. Может, посёлок, но тоже рядом с водоёмом.
В апреле, когда всё подтаяло, мы выходили рано утром в лес, чтобы застать только оправившихся от зимовки птиц за их серенадами. Клэр одевала своё любимое платье. Избранным оно было потому, что имело свойства, как лёгкости, так и изящности с красотой.
Если пройти чуть дальше, в глубь лесного массива, то можно увидеть огромный дуб – статный и повидавший слишком многое за свою долгую жизнь – тот, под которым я отдал своё сердце, навсегда. Моя сердечно-сосудистая система всецело принадлежала ей. И свидетелями этого события стали дерево и ветер. Ветер шептал дереву, а дуб отвечал шелестом листьев.
Месяц подходил к концу.
В мае сорокового объявили конечный сбор отрядов. Нас расформировали в разные дивизии. Мы только собирались пожениться, но война, начавшаяся девять месяцев назад, дала о себе знать. Люди, воющие для мира – что может быть лучше? На мой взгляд, на войне мы теряем не только близких людей, но и самих себя. Каждый, однажды попавший в центр событий, возвращается домой совсем другим, будто часть чего-то большего, чем нога или рука, была потеряна на поле боя – будто его внутренний человек был убит, и осталась всего лишь оболочка.
Я не видел Клэр порядка нескольких недель или месяца. Время, хоть и проведённое не просто так, шло очень медленно и болезненно.  Тринадцатого Мая я попал в гущу боевых действий, происходивших на французско-бельгийской границе, возможно, что даже на территории самой Бельгии. В этот же день нашим войскам пришлось отступить – иронично, не правда ли? Так вот, за такие короткие сроки я успел получить контузию. Граната взорвалась неподалёку и сильно оглушила меня. Не помню ни одного события до белого потолка сверху и жёлтых стен по бокам.
Я очнулся в стенах неизвестного госпиталя. Рядом стояли кровати с такими же людьми, получившими контузию. Перемотанные непонятной, пропитанной кровью, тканью головы, стоны и непонятные возгласы – всё это было последствием этого тяжёлого испытания. Моя попытка встать была очень опрометчивым шагом. Голова раскалывалась, всё кружилось, но мне нужен был адекватный человек – врач, например. Я вышел в коридор, словно наощупь. Шарил руками по стенам и использовал обшарпанные границы комнат, как опору, чтобы не упасть. Коридор, тёмный от недостатка света, заканчивался развилкой – вправо и влево. Я выбрал правый путь, словно от этого могло что-то измениться – оказалось, что они имеют один единственный конец, выводивший людей в главный зал. Видимо, госпиталь не вмещал всех раненных и зал был укомплектован, как большая палата – матрасы, больные, суетящийся медперсонал. Я почувствовал тошноту и огромный ком, подходивший к горлу. Голова закружилась в самый неподходящий момент. Слабый, словно уже не жилец, я скатился по стене. Сидел на полу, ожидая нормализации состояния. Но вместе с нормализацией пришло потрясение хуже контузии – с центрального входа, на носилках, несли Клэр. У неё была повреждена правая ключица, в результате чего осколки разорвали подключичную артерию – пуля на вылет. Меня буквально скрутило - ком, отошедший минуту назад, снова подкатил. Первые минуты я пытался убедить себя, что это всё сон, что так быть не может, но из глаз самопроизвольно шли слёзы. Они стекали по бледным щекам, и я чувствовал солёный привкус во рту. Полз, пытался кричать, но ничего, толком, не выходило – лишь метр в минуту и хриплые, едва уловимые, стоны. Они оставили её на носилках – холодную, но до сих пор мою любимую и единственную. Через несколько минут я был рядом с ней – взял холодную руку и взглянул в голубые, как небо над головой, глаза. Обессиливший, неспособный даже сидеть я уткнулся лицом в её живот. Кричу “не умирай, пожалуйста, останься со мной”, но слова неразборчивы. С закрытыми глазами мир похож на поезд, едущий по кругу – всё плывет и кажется, что уже где-то это видел. Внутри всё рухнуло, когда пришло настоящее осознание действительности – осознание, наряду со смирением. Я не помню, что было дальше, но в голове до сих пор отчётливо слышатся слова – “я вернусь к тебе ветром”.
Следующее пробуждение пришлось на двадцать второе Июня – день, когда пала Франция. Врач, заходивший поутру, сказал мне об этом. А ещё добавил, что контузия даст о себе знать, когда-нибудь. Я никак не воспринял его новости – ни первую, ни вторую – в голове до сих пор, отчётливой картиной, лицо Клэр. Она улыбается и смеётся – не знает, что я давно в курсе.

 
Прошло пять лет. Лето сорок пятого. Франция глубоко вдохнула запах свободы и гари в свои пробитые лёгкие.
Я купил дом неподалёку от реки, как мы мечтали. И до сих пор на столе, который находится рядом с моей кроватью, лежит её чёрно-белая фотография – Клэр держит мою руку и смотрит в мои глаза.
Каждый день я просыпаюсь с мыслью о том, что она вот-вот постучится в дверь, а я открою и скажу: - “проходи, я так давно тебя ждал”. Но ничего не меняется, совсем ничего. Ровно в два часа дня я выхожу на прогулку – оставляю запасные ключи в щели у входной двери, иду через холм, прохожу по истоптанной лесной тропинке, дохожу до обрыва, сижу там и возвращаюсь домой, боясь, что она могла меня заждаться.
Осенью, когда деревья уже начали плакать, а река ещё не покрылась льдом, я стал чувствовать недомогание – то голова закружится, то температура, то тошнота. С каждым днём боли усиливались. Сначала, будто иглой, мне прокалывали каждый нерв, а затем нещадно и медленно пилили череп. Но вдали от дома, там, на обрыве, я забывал о боли, отдаваясь лишь душевным потокам воспоминаний. Откидывался на холодную землю, не чувствуя физической слабости, и переживал войну в своей голове.
В октябре пошёл первый снег. Очень рано, на самом-то деле. Мне казалось, что он шёл только над этим небольшим клочком моего спокойствия. Как всегда, балансируя на грани сна и реальности, направился к пропасти. Лёг на землю и услышал её голос. Клэр сказала лишь пару слов: - “я вернусь к тебе ветром, обещаю”. Всё те же слова, подумал я, но, чёрт возьми, это была она - не иначе, как Клэр. Сердце замедлило ход и в висках уже не стучали барабанные партии. В голове, вместо торнадо, обосновался лёгкий бриз. И все мысли, будто испарились – раз и всё, ничего не осталось. Сердце остановилось.
Я так и остался лежать там, обдуваемый потоками ветра и покрытый снегом.
Летом сорок шестого было очень жарко, и моя оболочка начала, мягко говоря, изменяться. Рёбра оголились, и можно было видеть, как чёрное сердце неаккуратно лежит между лёгкими. Глаза выгорели, а левую ногу унесли вороны. Так я лежал ровно до августа, пока в раскрытую от некоторых факторов аорту не попал потрёпанный жёлудь. Через несколько месяцев он дал росток. Осень сорок шестого дала мне вторую жизнь.


Прошло порядка семидесяти лет - сбился со счёту. На моих “руках” сидели птицы, на моих “ногах” играли лисы. Лето сменялось Осенью, как Зима сменялась Весной. Я стоял у обрыва и смотрел вниз, роняя редкие сухие слёзы. С улыбкой встречал дождь, со смехом приветствовал снег, говорил с солнцем и засыпал у ветра на руках.
Этой ночью мне не спалось.
А на утро до моего слуха донесся такой знакомый шёпот:
- Я вернулась к тебе ветром.