КормИлицын - еврейская баллада

               
           КормИлицын
         (еврейская  баллада)               
   

    Все  бабы – стервы,  известно  с  добиблейских  времён. Известно-то  известно,  но  когда  сам в  этом  убеждаешься,  будто  обухом  по  голове, словно  не  было  древнейших  пророчеств  и  аксиом из  области  межполового  общения.  И  большинство  мужского  населения  считает,  что  данная  истина  не  про  него,  не  про  его  любовь-морковь,  а  про чьи-то  другие,  абстрактные,  из  анекдотов, из  «декамеронов»  интимные  отношения. Мужичкам  не  в  жизнь  не  понять,  не  разобраться  в  бантиках  и финтифлюшках  женской  психологии.  Мужики  просто  устают  разбираться  и  анализировать  эту  неразгадку  и,  махнув  рукой,  успокаиваются: а  там  посмотрим,  что  получится. 
         Вот  женщины -  те  сами  про  себя  всё  знают,  тайна  их  объединяет,  общая  бабья  тайна.  Для  мужчин  женщина -  напарник  в  боевой  операции  по  захвату  жизненного  пространства. Для  женщин  мужчина  -  более-менее  приятное  существо  в  домашнем  хозяйстве  с  мозгами  сторожевой  собаки  или  морской  свинки.


            Ребятёнок  опять  захныкал, а  потом  просяще  запищал  на  одной  ноте,  точно  чувствовал,  что  нет  рядом  его  мамки,  и  он  звал  её,  просил  жалобно  вернуться. А,  может  быть,  всего  на  всего  разболелся  животик  от  порошковых  молочных  смесей  у  крошечного,  трёхмесячного,  беспомощного  существа. И  в  это время  затрезвонил  длинной трелью «под  соловья»  дверной  звонок.  Саша  Берман  раздражённо  перекосил  бородатое  лицо, тихонько  уложил  ребятёнка  в  кроватку,  накрыл  пелёнкой,  погладил  по  спинке  и  пошёл  открывать  дверь.             

         За  дверью  стоял,  придерживаясь за  косяк,  сосед  Санька.  Худое  лицо  соседа  было  искажено   застывшей гримасой  долгих  мучений,  умственных  и  физических.  К  потному  лбу  прилипли  светлые  волосёнки, глаза  смотрели  слепым  взглядом,  Хриплый  голос  произнёс,  как  с  автоответчика:

      -  Тёзка,  сосед…  Сам  понимаешь… Ради  спасения  человеческой  жизни.. Сам  понимаешь, без  отдачи…

      - Ну,  проходи, -  вздохнув,  сказал  Берман.

      Ребятёнок  на  этот  момент  вдруг  перестал  хныкать. Берман  подошёл  к  кроватке  -  ребятёнок  сладко  посапывал,  уронив  на  подушку  слюнявую пустышку.

       -  Дам,  дам, -  сказал  Саша  Берман  соседу. -  Проходи  на  кухню.  И  прошу -  не  кури,  ребёнку  вредно.
       -  Я  в  форточку.
       -  Всё  равно,  нельзя.  Вредно  для  детского  организма.  Его  и так  второй  день  поносит.

       Сосед  вытянул  по-собачьи  язык  и  притушил  об  язык  уже  зажжённую сигарету.
      -  Удивительно, -  хмыкнул  Берман, -  как ты  успокоительно  на  ребёнка  действуешь. Он  сразу  и  уснул.
        -  Да,  я  такой,  -   кивнул  сосед. -  Всех  успокаиваю,  а  себя  самого  никак  успокоить  не  могу. -  Он  плюхнулся  расслабленно  на  кухонную  табуретку  и  обхватил ладонями  череп. -  На  работе  сказали,  если  через  два  дня  в  себя  не  приду,  выгонят  из  газеты  с  компроментирующими  подробностями.  Так  вот…  А  где  мне  в  нашем  городишке  заработок             подыскать? Так  что  в  предвкушении  финансового  коллапса  долг  вернуть в  обозримом  будущем  не  обещаю…  А  всё  же  надо  выползать  из  запоя  цивилизованным  путём…

        Саша  Берман  достал  из  шкафчика  на  стене  деньги,  протянул  соседу-тёзке.
       -  Столько  хватит  на  цивилизованный  путь?
       -  Хватит, -  не  пересчитывая,  сказал  сосед. -  А  одеколону  нет?
       -  Спирту  есть  чуть-чуть. -  Берман  с  улыбкой  покачал  головой. -  Соседка  из  шестой  квартиры  приносила  для  медицинских  целей.
      -  Вот  мне  как раз  для  медицинских  и  нужно…  Может,  пять  минут  жизни  осталось…-  Раз-бавив  водой  из-под  крана  спирт  в  стакане,  сосед  выпил  половину.  Через  секунду,  помягчев лицом,  продекламировал  с  поэтическим  пафосом: -   Полулёжа-полустоя,  выхожу  я  из  запоя. Полустоя-полулёжа,  выхожу  с  запоя  тоже.

       Берман,  приподняв  соседа  за  плечи,  подвёл  его  к  двери.  Добрая  душа  не  позволяла  выпулить   пинком этого  алкаша  из  квартиры.  Будет  он  ещё  тут  нагружать  своими  проблемами,  когда  от  проблем  собственных  ходишь,  как  оглушённый.  Сосед  с  пьяным  подхиханьем  расшаркался,  обещая  как  высшую  степень  благодарности  больше  в  долг  не  просить.  Закрыв  дверь,  Берман  направился  в  ванную. Нужно  было  прокипятить,  отстирать,  отгладить  целую  кучу  пелёнок-распашонок.

       Две  недели  прошло. Две  недели  как  исчезла  его  супружница  Маринка,  мать  родившегося  три  месяца  назад  их  общего  сыночка. Объясняют  люди  ситуацию таким  словесным  оборотом, что,  мол,  жена  ушла,  жена  бросила,  а, фактически,  действительно  ис-че-зла.  Оставила   записку «Я не вернусь. Ты не понимаешь, что такое любовь с большой  буквы».
 С  какой  такой  «большой  буквы» -  Саша  Берман  никак  не  мог  врубиться, какая  такая шлея  попала  под  хвост  Маринке?

 
        Марина  уже  побывала  замужем  за  одним  пареньком,  милицейским  сержантом. Жили  они  скромно  даже  по  уровню  того  районного  городка,  куда  Саша  Берман  заезжал  с  нефтяной  вахтовки  в  гости  к родителям. Сашкин  северный  кураж  смущал  и  путал  систему  ценностей  райцентровских  обывателей.  И  это  было  ещё  в  те  времена,  когда  «черное  золото  принадлежало  родине», а не  отдельным  сынам  отчизны,  оседлавшим  «трубу».  Холостой  Сашка  с  купеческой  залихватостью  разбрасывался  деньгами  по  всем  вариантам  существовавшего  тогда  «культурного  отдыха».
   И  когда  утром  яркая  брюнетка  с  влекуще-выраженными  выпуклостями и  окружностями  теребила  его  жёсткую  кудрявость  на  груди  и шептала  в  домике  на  турбазе: « Я  теперь  понимаю, что  такое  любовь  с  большой  буквы» - и  тогда  Сашка  не врубался,  какой  смысл в этих  красивых  словах.

         Он  искал  этот  потаённый  смысл  и  в те  первые дни  на  руках  с заходившимся  в  плаче  сыном,  держа  его  в охапку,  сам  одуревший,  обессиленный,  беспомощный  что-либо  предпринять,  прижимая  ладонями  себе  подмышку  крохотное, нежное,  точно  из  паутинки,  тельце  малышки… Тот  отыскал  губёшками  в  густой  кудрявости,  которую  любила  ласкать  его  мамаша,  грудной  сосок,  обхватил  его  беззубыми  дёснами, зачмокал,  всхлипывая  всё  реже  и  реже -  и затих.  И  такое  чувство  сошедшей  благодати  нахлынуло  на Сашку,  что  он,  держа  пушинку  тельца  на  своей  ладони,  сам  захлюпал  носом.


         Со  страстной  в  любви  супружницей  Мариной  прожили  семейно  почти  два  года. За  это  время,  получив  квартиру  в  бывшем  барачном,  а  теперь  сверкающем,  как  олимпийское  Сочи, северном  городе  Нижневартовске,  Саша  Берман  покончил  с  вахтовками,  изматывающими  своими  перелётами  через  часовые  пояса, и обустроился    уютненько  в  однокомнатном  гнёздышке. Хватало  и  рублей  и  валюты,  чтобы  жить  уютненько. По  крайней  мере -  удовлетворить  те  желания,  которые  возникали у Марины,  у Бермана  хватало  и  денег  и здоровья. Нефтяники  и  газовики  в  надменной  гордости  провозгласили  себя  кормильцами  народа,  вывесили  на  крышах  своих  офисов  феодальные  знамёна  и  уверенно  сидели  на «трубах»,  как  на  тушах  подстреленных  на  сафари  бегемотов.

     И  Марина  была счастлива  во  всю  полноту  удовлетворения  всех  женских  потребностей. Особенно,  сравнивая  с прошлой  семейной  жизнью  на  зарплату  «честного  мента».  И  захотелось  ей  со  временем  тоже  формировать  семейный  бюджет,  устроилась на  работу – аж страховым  агентом. Не  с её же маникюром, хотя и  при  отсутствии образования,  подъезды  мыть.
    А  любовь  у  неё  тогда  была  с  Сашкой,  наверное,  «с большой буквы». Она  шептала,  точно  мурлыкая,  при  возвращении  Бермана  из  тундровой  командировки: «С  первым  мужем я совсем-совсем  дурой  была. В этом  смысле…  А теперь – будто  тюльпанчик  распустился. И пахнет, благоухает… Восхитительно».

       Она  ещё  в  соседний  Сургут  принялась  наезжать.  Говорила,  что  там  клиентура  для  страхования  совсем  непуганая. Всё  чаще  стала  ездить.  Говорила,  что  у  неё  там  свой  рынок  услуг.  Потом  Марина  какой-то  задумчивой  сделалась.  Стоит  у  окна  и  смотрит в небо, будто  там  какое-нибудь  НЛО  порхает. Суп  на  плите  кипит,  аж  крышка  подпрыгивает -  а  она  всё  в  окно  пялится.
                Не  заметить  такое,  разумеется,  невозможно,  но  Берман  так рассуждал,  что  женская  психология  зависит  от  физиологии,  которая,  в  свою  очередь  зависит  от  лунных  фаз.            
  Или – наоборот. В  любом  случае – непонятно. И  разбираться  бесполезно. Само  пройдёт, как  насморк, с  изменением  лунных  фаз.


           Ребятёнок  опять  захныкал. Саша  Берман  покачал  кроватку-качалку,  за  которой  летал  аж  в  Тюмень,  выбирал  самую  дорогую  и  красивую.  Радовался  до  придурковатости,  когда  родился  сын,  целовал  Маринку  в  живот, даже  в  пятку, а  она,  стеснительно  улыбаясь,  отстранялась  от  поцелуев.
           Укачивание  не помогало,  и  ребятёнок  всё  хныкал,  сначала  чуть-чуть -  а  потом  перешёл  в  зовущий  к  себе  писк. Берман  взял  его на  руки,  прижал  к  себе,  забаюкал,  засюсюкал,  приговаривая «Кузечка,Кузечка…». Малышка  кричал,  что-то  требуя. Личико  у  его  покраснело,  сморщилось,  потом  начало  синеть…  Берман  расстегнул  свою  рубашку,  нежненько приложил  крохотулю  себе  под  левую  подмышку. Кузечка  похлюпал-похлюпал  носом,  почмокал  губёшками,  затих  и  засопел  в  отключке  младенческого  провального  сна. «Вот  как  привык, засрашечка… И  мамки  ему  не нужно…».Боль  от  левого  соска  отдавалась  прямо  под  левую  лопатку.

          Под  вечер  робко  поскреблись  в  дверь,  специально  чтобы  не  разбудить  младенца. Берману  было  понятно,  что  это  пришла  соседка  из  квартиры  напротив,  Клавдия. Клавдия – женщина  ушлая,  первой  определила  Сашкину  ситуацию-распупенцию. А  оно  и  понятно:  фельдшерица  на  «скорой»,  одинокая,  перед  пенсией, усики  на  верхней  губе. Очень  ей  Сашка  был  благодарен  -  чтобы  он  делал  в  первые  дни  своего  «брошенства» с  Кузькой  на  руках.

       
          - Спит? – шёпотом спросила  она,  гордо  держа  голову  с бигудями  в  волосах. – Я  тут  ещё  кое-что  принесла. -  Она  прошла  на  кухню,  выложила  на  стол  кипу  марли,  тампончики,  пузырёчки,  памперсы. -  Для  этого  возраста главное  -  гигиена,  -  категорически  сказала Клавдия,  точно  вывешивая  лозунг на  стене  кухни. -  Понос  ещё  не  закончился?
         - Не  закончился, - морщась,  сказал  Берман  и  пощупал  у  себя подмышку.
         - Что  такое? -  Прямым  взглядом  соседка  уставилась  на  рубашку Бермана. – Сердце  прихватило? Куда  отдаёт?
         - Не сердце… Так что-то  тянет…

        Берман  опустил  руку, а Клавдия,  приблизив  глаза к  Сашкиной  рубашке,  изумлённо  покачала  головой.

       - Ба-а… Феномен! Мужское  молозиво…
       - Чего? -  сам  испугался  Берман.

       Клавдия,  раздвинув  на  его  груди  рубашку,  осмотрела  его  грудную  волосатость  и  опять  изумлённо  покачала  головой.

        -  Чудеса… или  просто  ужас. Бедненький, о-о, господи… Бог  покарает эту  сучку. Чтобы  ей  утробу выжгло  ненасытную…  Я  бы  ей…  прямо  скальпелем  оттуда -  и  до  самого  пупка. Кесарево  бы  заделала… Дитя бросить!..

       Клавдия  так  размахалась  руками,  притоптывая  при  этом  тапочками  и  тряся  бугудями,  что  Берману  сделалось  жутко,  будто  он  наблюдал  эпилепсический  припадок. Подобрав  упавшие  бигудёшки  и  вытирая  кулаком  слёзы,  Клавдия  удалилась  в  свою  квартиру.

      


    «Карьера   тебя  любит,  -  говорил  Берману  начальник  кадрового  управления. -  Прёшь,  как  электрический.  После  технаря  в  дизелисты,  потом  в  помбуры,  в  мастера,  теперь - руководитель  экспериментального  проекта.  Слишком  всё  гладко.  Смотри  не  сковырнись». Из-за  хлопот  по  внедрению  проекта  горизонтального  бурения  Берман  безвылазно  проторчал  в  командировке  почти  четыре  месяца.  Ничего  не ладилось: бурильная  «торпеда»  зарывалась  в  глубину,  а обратно  не  возвращалась.  Приехал  домой  усталый  и  расстроенный.  Марина  держалась   молчаливо  и  замкнуто,  всё  время  поворачивалась  к мужу  спиной.  Раздражённо  объясняла,  что  ей  нездоровится – и  спать  легли  раздельно. На  следующий  день  она  повернулась  к  мужу  лицом  и  объявила, что  беременна. Берман  увидел  её живот -  а  через  два  месяца  родился  Кузька. Вот  выходит  «парабола»: чем  сюрприз  неожиданней,  тем  он  сюрпризней.

        С  первых  дней  после  роддома  Марина  исполняла  материнские  обязанности  с  какой-то  опасливой  осторожностью, точно  Снегурочка,  разродившаяся  после  прыжка  через  костёр. А  сам  супруг этой «Снегурочки»,  правильно  говорили  бабки  у  подъезда,  ходил  телок-телком, чуть  ли  слюни  не  пускал  от  радости. Имя  придумал  сыну  кондовое -  Кузьма.  Кузьма  Берман!
Звучит  вызывающе, по-большевистски,  как «пролетарии  всех  стран,  соединяйтесь», или  даже экзотично,  как  «Илья  Муромец  Буонаротти».
 
         А  потом  эта  записка  «о  любви  с  большой  буквы». А  как  унять  ребятёнка? Сашка был  готов  и  кровь  свою  скачать  ему  по  капельки -  лишь  бы  сынулька  не  плакал… Предвидя все  объективные  обстоятельства  сложившейся  ситуации,  кормящий  отец  уволился  с  работы,  связанной  с  отлучками. Передал  своё  заявление   об  увольнении  по  телефону, не  воспринимая  возражений  кадровиков.  Свою  подпись  под  устным  заявлением  зафиксировал  короткой  фразой: «А  идите  вы все  на  хрен».


        В  первый  день  вступления  на  должность  кормящего  отца  Саша  Берман  под  влиянием  истеричного  сочувствия  Саньки-соседа  пил  водку. Они  сидели  перед  кроваткой  Кузьки,  смотрели  на  него спящего,  изучали  инструкцию  на  коробке  детского  питания,  лили  пьяные  слёзы и  пили  водку  без  закуски.  Потом  сосед  Санька,  перечитав  пятый раз  записку  «о  любви  с  большой  буквы»,  пятый  раз  бил  по  ней  кулаком и  вещал,  как  библейский  пророк:
      -  А  все  бабы  стервы… Любовь,  понимаешь,  с  большой  буквы!.. Им  большой  огурец  для  своей  мохнатки  нужен -  вот  и  вся любовь… Я  как  поэт  в  бабах  разбираюсь…

       В  тот  вечер  чуть  не  задохнувшийся  от  крика  младенец  был  спасён  Клавдией  из  шестой  квартиры.  Она  чем-то  накормила  уже  начинавшего  синеть  ребятёнка,  как-то  успокоила. Потом  всю  ночь  ставила  капельницу  начинающему  кормящему  отцу,  внушала  ему,  мятущемуся  в  сумбуре  чувств,  о  родительском  долге,  о  зове  крови, о  родимом  дитёныше,  который  подаст  последний  в  жизни  стакан  воды.
        Берман  всё  понял  и  осознал  чётко,  ясно  и  категорично:  Кузьма  для  него -  его  долг,  его  счастье,  его  жизнь  на  всю  её  продолжительность. Жизнь,  она,  вообще,  чревата  неожиданностями, жизнь -  такая  штука,  что  гадостей  в  ней  следует  ожидать  гораздо  больше,  чем  удовольствий. Жизнь,  она  так  устроена  парадоксально,  что  сама  является  первопричиной  смерти.  Это также  железобетонно  верно,  как  и  то,  что  все  бабы -  стервы.

          Когда  у  Клавдии  выпадала  возможность,  она  присматривала  за  ребятёнком. Берман  убегал  со  списком  по  аптекам  и магазинам,  а  подходя  к  своему  подъезду,  чутко  настораживал  ухо,  не  доносится  ли  писк  его  базмамашинного  дитёнка. Он  пристроился  электриков  в  ближайшую  жилконтору,  и  на  работу  выходил,  когда  была  свободна  Клавдия. За  здоровье  соседки из  шестой  квартиры  он  атеистически  возносил  молитвы,  благодарил  бездетную  судьбу  Клавдии  и  её  нерастраченный  материнский  инстинкт.

      -  А  ну-ка,  покажи  свою  титьку, -  как-то  сказала  Клавдия,  сидя  вместе  с  Сашкой  перед  кроваткой  Кузи. Она  спросила  это  внезапно,  вся  находясь  в  глубине  своих  мыслей.  Она  сама  распахнула  рубашку  на  Сашкиной  груди.  Тот  смущённо  повёл  плечом,  но  не  сопротивлялся. – Конечно, так,  скорей  всего… Это  для  ребёнка  обманка,  пустышка  та  же.  Действует  сосательный  рефлекс -  и  никакого  чуда  тут  нет… -  Она  говорила  это  так  убеждающе,  точно  сама  себе  хотела  что-то  доказать.  А  Берман  пожимал  плечами  и  ни в  чём  Клавдии  не  возражал.
            

         Слухи  всегда,  рано  или  поздно,  доходят  до  предназначенного  им уха. И  не  бабульки  у  подъезда  узнали  об  этом  первыми  -  а  Клавдия. Благодаря  своей  должности  на  «скорой  помощи»  и  природной  коммуникабельности.  Она  эмоционально  поведала  раздобытую  информацию  Берману,  смахивая  капельки  пота  с  усиков  на  верхней  губе. У  Бермана что-то  поначалу  трепыхнулось  в  сердце. Трепыхнулось – и затихло. Ну  и что,  что  его  беглая  супружница  замужем  за  прокурором  города  Сургута. Каким  образом  она  его  так  «застраховала» от  всех  жизненных  неприятностей,  что  тот влёт  бросил  жену  и  трёх  дочерей. И  уже  и  развод  со  всех  сторон  оформили,  и  брак  совместный  заключили.  А  ему  какое  дело,
          что  тот  прокурор  просто  бредил,  как  сына  хотел… Ну,  не  каждому  дано  сына  иметь… И  вообще,  тут  вот  проблема:  почему  у  Кузьки  зелёные  какашки  образуются… А то,  что  все  бабы – стервы,  следует  признать  как  математическую  аксиому  и  не  нервировать  нервы  перед  законом  природы.

        -  О-ох, - глубоко  вздохнула  Клавдия и  посмотрела  на  Бермана  долгим  взглядом. – А  у  меня  с  чего-то  предчувствие  нехорошее. Какое-то  нехорошее  предчувствие…



        Рано  утром  в  дверь  позвонили  давно  забытым длинным  прерывистым  звонком.  На  пороге  стояла  Марина,  нагримированная,  как  оперная  певица  в  начале  спектакля.

       -  Я  приехала  за  своим  сыном,  -  наигранно-надменным  голосом  произнесла  она, глядя  вдаль  мимо  Бермана.
        - Пш-шла  вон,  -  тихо  и  специально  шипя,  выражая  шипеньем  крайнее  презренье,  сказал  Сашка  и  захлопнул  дверь.
         Опять  длительно  и  требовательно  затрезвонил  звонок.  По  дверной  филёнке  ударили ногой, затарабанили  кулаком. Берман  психованным  движением  распахнул  дверь.
        -  Ребёнка  разбудишь,  ш-шалава, -  опять  шипяще  выговорил  он.   
        - Отдай  моего  сына!..
        - А  хрен  тебе!
        - Отдай! Гадина,  уродина!..

            Берман  размахнулся,  чтобы  влепить бывшей  супружнице  ладонью  в  лоб.  Но  навстречу  ему,  точно  голова  кобры,  выбросилась  пятерня  с наманикюренными  ногтями. Изогнувшись,  он  вскинул  ногу  и  с  подворотом  вдарил  изменщицу  в  живот,  вкладывая  в  этот пируэт  всё  своё  презрение  к  непонятной  «любви  с  большой  буквы».  Сам  еле  удержался  на  месте,  вцепившись  в  косяк.  Маринка  отлетела  на  другую  сторону  лестничной  площадки  и  ударилась  спиной  об  дверь  шестой  квартиры.  Ещё  не  успев  подняться,  она  опять  распласталась  навзничь,  оттого,  что  дверь  своей  квартиры  резко  открыла  Клавдия  с  бигудями  в  волосах. Рот  Клавдии  был  широко  раскрыт,  как  и  её  широко  распахнутая  дверь.

      Берман,  закрываясь,  так  в  сердцах  хлопнул  своей  дверью,  что  со  стен  и  потолка  посыпалась  штукатурка.  Двери  на  лестничной  площадке  хлопали,  будто  исполняя  какую-то  зловещую  мелодию,  предвещающую  кровавое  побоище.
                Сашка  подошёл  на  цыпочках  к  кроватке  сына.  Тот  спал,  спокойно  почмокивая  губёшками.  Берман  пристроил  на  место  выпавшую  соску  и  сел  рядом  на  диван,  прислушиваясь  настороженно  к  доносившимся  с  лестничной  площадки  звукам. А  там,  точно  черти  в преисподней,  орали  женские  голоса. Потом  сделалось  тихо и, подождав  немного,  Сашка  подкрался  к  дверям,  за  которыми  слышались  уже  разнотонные  всхлипы.
          Медленно  приоткрыв  дверь,  Берман  заглянул  в  неширокую щель.  На  лестничной  площадке  полусидящая  на  полу  Клавдия  прижимала  к  своей  груди  полулежащую  Маринку  с  растрёпанными  до  невозможности  волосами. По  щекам  Маринки  прочертились   чёрные  полосы  косметики, и  слёзы  всё  текли  и  текли. Сцена напоминала  классическое  полотно  про  Ивана  Грозного,  жалеющего  своего  собственноручно  покалеченного  сына. Оба  персонажа  не  наигранно,  поочерёдно  всхлипывали.
      
      -  Дуры  мы  бабы, -  шмыгая  носом, причитающим голосом  говорила Клавдия  и  гладила  по  растрёпанной  прическе Марины. -  Какие  мы  дуры.  Своего  главного  женского  счастья  не  понимаем… Ой-ёй-ёй…  Дуры,  дуры…

       Клавдия,  заметив  в  приоткрывшейся  щели  бородатое  лицо  Бермана,  закончила  причитания  и  произнесла  трагически  голосом  телевизионного  диктора:

       - Саша… Саша,  да  простит  Марину  господь бог… Да  прости  ты её,  грешницу… Кузя – не  твой  сын… Вот. Они  с  Сергей  Сергеичем,  прокурором то бишь,  без  тебя  его  заделали. Генетическая  экспертиза  пуповинной  крови показала… А  ты  крепись, Саша… Саша!.. -  закричала  Клавдия,  уставившись  в  лицо Бермана,  и  вскочила  с пола.

         Берман  хотел  спокойно  выговорить «сволочи» -  но  его  губы вдруг  скривила  судорога, потом  будто  сдвинуло  вбок  челюсть,  помутнело  в  глазах. И  он  медленно  начал  сползать  вниз,  обдирая  бородатую  щёку  о  зазубренный  дверной  торец.


         Конечно, к счастью  что  Клавдия -  фельдшер  «скорой  помощи"  и  она  сама  вколола  нужный  укол  до  приезда  бригады  её  коллег. Коллеги  сказали  спокойно, без эмоций,  как  последняя  инстанция,  решения  которой  не  обжалуют:
       -  Пустяки,  микроинсульт. Сейчас  таких -  каждый  третий. Что ж  жизнь  такая  инсультная  и инфарктная,  сволочная  и  стервозная. Чепуха,  оклемается.

       А  Саша  Берман,  когда  оклемался  через  несколько  дней,  опекаемый  заботливой  соседкой,  поившей  его  какао  и  таблеточными  коктейлями,  всё  отводил  свой  взгляд  пустующей  детской  качалки,  точно  боялся  услышать призывный писк  малыша  и  нужно  будет   
  встать  и  идти  кормить  сынульку.

     В  кроватке  было  пусто, и она покачивалась  тихо  от  сквозняка  с  форточки.  Но  во  сне  Берману  всё  равно  слышалось  детское  всхлипыванье, и  по  рефлексу  набухал  сосок  на  левой  половине  волосатой  груди,  и  ныла  мышца  под  левой  лопаткой.
        Чуть  позже,  когда  уже  можно  было  переставлять  ватные  ноги,  Берман  с  трудом  поднялся  по  ступенькам  через  два  лестничных  пролёта  в  гости  к  соседу  Саньке. Просто  хотелось  кому-нибудь  сказать-рассказать  о  случившемся  и  проткнуть  чужим  сочувствием  гнойный  пузырь  боли  в  своей душе.
         Санька-сосед  сидел  за  письменным  столом,  стоявшим  посередине  почти  пустой  комнаты. Санька  обернулся  на  шаркающие  шаги  вошедшего,  не  поздоровавшись,  угрюмо  буркнул:

        -  Я  же  предупреждал,  что  без  отдачи.
       -  Саня, не  за  тем я.  Кузю у  меня  забрали,  сволочи. Сын-то  не  мой,  оказывается. Кузька,  оказывается,  не  мой  совсем…

        -  Подумаешь,  проблема -  громко  хмыкнул  сосед. -  Он  выдвинул  ящик  стола  слева,  потом – ящик  справа. -  У  меня  вот -  проблема.  С  работы  пихнули.  Полный  капут. -  Он  посмотрел  поочередно  в  оба  ящика,  как  будто  в  одном  лежала  намыленная  веревка,  а  в другом –лезвие  бритвы,  и  он  выбирал,  какой  способ  суицида  предпочесть. Потом  сказал  с  интонацией  зависти:
     - У  тебя -  ликвидация  проблемы, ты  теперь  свободен. Иди  зарабатывай  эти  поганые  деньги… А  у меня  долгов,  как уставной  капитал  «Юкоса». А  когда  человек  никому  не  должен – это  самое  идеальное  состояние  жизни. -  И  Санька посмотрел  на  потолок  комнаты, не  отпечатались  ли  там  эти  слова  огненными  буквами.
             
      Потолок  оставался  обыденно  серым,  по  углам затянутым  паутиной. Берман  сказал больным слабым  голосом:

        - Нет, у  меня,  не  знаю  даже,  какая-то  пустота  образовалась.  Какой-то  смысл  потерялся…
        -  Это  у  тебя  сейчас  рубеж  в  сознании,  так  сказать,  перестройка  мироощущения.  Начинается  новый  этап. Хаос  стремится  к  порядку,  а  сложное  -  к  простому. Это  всеобщий  закон  гармонии,  который  дикие  люди  называли  богом.
          -  Не  про  то  я  тебе  говорю,  -  уныло  ответил  Берман,  глядя  в  пол. -  Как  жить  дальше, не  знаю… Ох,  пойду я,  наверное,  к  себе…

          - Стоп,  Зоя, -  повеселевший  вдруг  Санька  за  плечо  придержал  поднявшегося  с  табуретки Бермана. – Зачем  давала  стоя  начальнику  конвоя?.. Твои  деньги -  мои  ноги. Сбегаю  куплю  чего-нибудь  обезболивающего  и  успокаивающего  в  одном  в  одном  флаконе. А?

          - Не-е,  мне  нельзя  пока.  Ещё  в  башке  не  всё  в  порядке. Потом  как-нибудь.

      
       Саша  Берман  целыми  днями  расхаживал  кругами  по  своей  квартире  или  лежал,  прислушиваясь  к  тишине. Мысли  его  уносились  к  Кузьке  -  как  он  там,  в  чужой  обстановке,  с  чужими  людьми.  Кровать-качалка  по - прежнему  стояла  у  окна,  и  у  Бермана   рука  не  поднималась, сердце  не  разрешало  разобрать  её  и  куда-нибудь  отнести  или  кому-нибудь  отдать. Когда  дул  сильный  ветер  в  форточку,  кроватка  покачивалась  и,  казалось,  в  ней шевелится ребятёнок. 


         Понимая,  что  с этой  разлагающей  организм  меланхолией  надо  как-то  бороться,  Берман  начал  выходить  на  работу  в  свою  жилищную  контору.  Брал  поначалу  несложные  наряды,  накачивал  повседневными  заботами  своё  выкаченное  до  вакуума  состояние  души. Потом  стал  хвататься  за  любую  работу,  шёл  по  заявкам  электрика  и  сантехника,  а  когда  совсем  нечего  было  делать,  брал  метлу  с  лопатой  и  уходил  прибираться  на  бесхозный  дворовый участок.

      -  От  этого  люди  с  ума  сходят,  -  говорила  дежурная  диспетчерша  сидящим  в  дежурке  дворничихам. -  Совсем  малахольный  стал.
      - Ой,  верно,  совсем  чокнутый  сделался.
      - Он,  как будто  все  угодить  хочет. Будто  грех  какой  замаливает,  али  в  жертву  какую  себя  принёс…



       -  Слушай,  тёзка,  еврей  ты  нетипичный,  а  у  меня  праздник,  -  провозгласил  сосед-Санька, нахально  без  звонка и  стука  входя  в  квартиру  Бермана.  Он  действительно  триумфально  сиял начищенным  самоваром.  В левой  руке  держал  объёмистый  пакет,  а  в  правой -  крутил,  точно  шулер  колоду  карт,  две  бутылки  коньяка.
   
        Берман  хмыкнул  и  натужливо  улыбнулся,  точно  человек,  только  недавно освоивший  это  мимическое  движение. Он  поднялся  и  пошёл  на  кухню  за  посудой  и  по  пути  сам  понял,  что  ему  самому  хочется  крепко  напиться.  Из  комнаты  Санька-сосед  возбуждённо  кричал:

         -  А  умный  индивиду-у-ум  всегда  окажется  сверху  над  тупым  быдлом. Вот  раздам  долги -  я  им  всем  покажу… Вот  поиздеваюсь… Знаешь, что  у  меня  случилось?.. Не  знаешь  и  не  догадываешься…
   
    - Пригласили  в передачу  «Поле  чудес»  и  ты  там  угадал  все  буквы? -  спросил  Берман,  возвращаясь  из  кухни.

     -  Хлеще. Вчера, исключительно  по  закону сочетания  случайностей  и  закономерностей,  познакомился  с  двумя  мужиками  из  Баку. Инженеры,  у них  тут  трёхлетний  контракт  с  нашим  главным  хозяином. Они  тоже  тут  по  нефти  шустрят  и  им  позарез  нужна  своя  квартира  в  нашем  городке. Усекаешь? -  Санька  принялся  откупоривать  сразу  обе  бутылки  коньяк  и  разливать  нетерпеливо  по  чашкам. -  Так  вот,  им  нужна  квартира,  и  я  сразу подумал  о  тебе  и  о себе.  Подумал,  вот  по  какому  вектору…  Я  тебе  сейчас  буду объяснять,  только  ты  не  перебивай,  пожалуйста.  Я  с  этими  бакинцами  уже  сегодня  прошлёпал  нотариальный  договор  о  покупке  у  меня  в  лизинг  моей  квартиры.  Аванс  получил. -  Санька  показал  пальцем  на  уставленный  закуской  стол.  -  Дальше  будем  жить  с  тобою  вместе… Ты  не  перебивай,  а  слушай  внимательно  мудрость  моих  мыслей.  Бремя  бытовых  расходов  несём  солидарно… Ну,  это  чепуха и  не надолго.  Далее  события  развиваются  таким  образом…  Ты,  тёзка,  вообще-то  удачно  выбрал  себе  специальность. Тьфу ты,  национальность. Но  и специальность  тоже.  В Израиле  эта  специальность  ценится… Да  не  перебивай  ты!..  И  не  кромсай  этот  лимон,  я  его  и  так  откушу…


         Полбутылки  коньяка  уже  было  выпито  -  и  Санька  продолжал  оформлять  свои  мысли  в логически  неуязвимые  фразы.
 В  самое  ближайшее  время Саша  Берман  уезжает  на  свою  историческую  родину.  Там  ему,  разумеется,  самый  радушный  приём  в знак  уважения  к  его  профессии  буровика.  На  древней  земле  Израиля  постоянно  требуется  что-то  бурить.  Нефть,  воду,  всякие  археологические  артефакты. Бурение  там  в  самой  моде.  Бурильщики  у  них  зарабатывают  побольше,  чем  дантисты  со  своими бормашинами.  Там,  на  исторической родине  Саша  для  успокоения  своих  душевных  травм  выберет девственницу  Сару  из  приличной и  небедной  семьи,  а  потом  по  древним  канонам  пейсатые  жрецы  коллегиально составят  акт  с  красной  печатью  на  шелковом  шнуре  о  благополучной  дефлорации  невесты. И  детишки  у  них  пойдут  страсть  какие  умные,  с  перспективой  политической  карьеры  в  мировом  масштабе.

     -  Ну,  как? -  с  самодовольной  улыбочкой  вопросил  Санька.  Он  пересел  с  табуретки  на  тахту  и  расслабленно  потянулся.

      -  Чушь  какую-то  несёшь,  -  равнодушно  отмахнулся  Берман. – Никуда  я уезжать  не  собираюсь.
      -  Ну да,  ещё  один  момент.  Чтобы  деньги  у  тебя  были  на  отъезд  твою  квартиру…
      -  Не  будет  никакого  отъезда! -  Саша  Берман,  не  чокнувшись,  отпил  коньяк из  своей  чашки.
       -  Твою  квартиру  мы  тоже по  лизингу  продадим  мне.  Я буду  выплачивать деньги  частями…
       -  Никуда  не  поеду.  Мне  и в России  уютно,  даже  на  этом  севере.

       -  Ясненько, -   спокойно произнёс Санька,  блаженно  потягиваясь  на  тахте. -  Тогда  другой  вариант,  если  ты  такой  российский  патриот… С  момента  акта  о  благополучной  дефлорации  ты  не  производишь  действий,  необходимых  для  рождения  потомства. Живёте  мирно -  но  бездетно.  По  всем  канонам израильского  права  приданое  невесты  переходит  в твою  собственность. Ты, конечно,  можешь  благополучно  пропить  приданое,  а  можешь  и  перегнать  энную сумму через  каких-нибудь  посредников  в Россию,  купить  домик  на  северном  побережье  Чёрного  моря,  жениться  на  смуглянке-хуторянке  из  приличной  и  не бедной  семьи.  Правда,  дети  от этого брака  не будут иметь  перспективы  на  политическую  карьеру  в  мировом   масштабе…
      

     Первая  бутылка  закончилась, начали  вторую.  Болтовня  соседа  раздражала,  но,  видимо, этим  и  отвлекала  Бермана  от  его занозы  в  сердце. Пусть  хоть  так  гуляют  мысли.
   
     -  … Ты  вот,  Россия,  Россия. -  Санька  полулежал  на  тахте  в  позе  султана,  с  чашкой  коньяка  в  приподнятой  руке.  -  А у  тебя нет  русской  генетики  в  крови.  Русские -  нация   молодая,  ещё  дикая,  малоцивилизованная. Евреи -  нация  старая,  она  уже  устала жить.  А  русские  как  молодая  нация  ведут  себя  примерно,  как  подростки  в  обществе  взрослых  людей. Не знают как  надо  себя  вести, то  стеснительно  молчат,  набычившись, то  начинают  паясничать,  дерзить  и хулиганить.  А  евреи -  нация  не  просто  взрослая, она -  древняя,  у  неё  психология  стариковская: за  кем-то  заботиться,  ухаживать…

   Берману  после  этой  возвышенной  тирады  показалось,  что  в  Санькиных   самолюбовательских  глупостях  есть  какая-то  доля  истины,  отчасти  приложимая  к  самому  себе.

      - Давай  по  последней – и  спать. - сказал  Берман,  разливая  по  чашкам  остатки  коньяка. – За  евреев!

      -  Причём  тут  евреи? За  синичек!

      - А  причём  тут  синички?

      - Слушай,  объясню.  Очень  глубокомысленный  вывод  можно  сделать, полезный  для  жизни.

  Голос  Саньки  уже  по  пьяному  осип,  язык  заплетался, и Берман  знал  по  опыту, что  сосед  сейчас  отрубится  окончательно,  свалится  на  пол  и  уснёт  в  позе  зародыша.

 -  Американские  учёные провели  эк-с-сперимент. Взяли  двух  синичек  аналогичных,  то  есть  с-совсем  одинаковых  синичек.  Одну  с-синичку  с  Аляски,  другую -  из  Флориды.  Насыпали  им  зерна,  накрыли  зерно  стёклышками. Та  с-синичка,  что  с  Аляски  фр-рык лапкой  стёклышки  и  склевала  зёрнышки. А  синичка из  благодатной  Флориды  так  и клевала  тюк-тюк  стёклышки пока  с голода  не  померла.  За  с-синичек…

      Как  и  ожидалось, Санька,  выпив последнюю,  свалился  с тахты и  свернулся на  полу  по-кошачьи  в  клубочек.


       Среди  ночи  через  незапертую  дверь  квартиры  вбежала  запыхавшаяся  диспетчерша  из  жилконторы  и  закричала  в  ухо  спавшему  Берману:
     - Вставай,  караул!  Тревога! Бродячий  кот  залез  в распределительный  щит  и  всё  электричество  вырубило. Быстрей  вставай!
       Берман с  трудом,  кряхтя,  поднялся,  растёр  ладонями  свои  характерные  уши и,  не умываясь,  пошёл  за  диспетчершей. Та,  на  ходу  оглядываясь  на  Бермана,  одобрительно  спрашивала:
     -  Наклюкался  вчера, смотрю? Ну  и  правильно. По-мужицки. А  то ходит,  сопли  распустив,  как  малахольный…


      Когда  Берман  вернулся,  сосед  ещё  спал  на  расстеленном  на  полу  овчинном  полушубке. Пока  сам  хозяин  квартиры  прибирался  в  комнате,  сносил  на  кухню  посуду с  остатками  вчерашней  закуски,  Санька  делал  попытки  привстать  с  полушубка. Лицо  у  него  перекосило, глаза  гноились. Он  хрипло  спросил:

      - Похмелиться  есть?
      -  Откуда?  Разве  ты  когда  о  завтрашнем  дне  думал?
      - Ну,  сходи,  купи… Очень  прошу, тёзка.

 Голос  соседа звучал  жалобно-просяще,  почти  также,  как  хныканье  у проснувшегося Кузьки.
      
Берман  молча  оделся  и отправился  в  магазин. Когда  вернулся,  увидел Саньку  сидящего  за  подоконником и  что-то  писавшего  на  мятом листке  бумаги.
 
      - Вот  слушай, -  сказал тот  грустно, -  во  сне  приснился  стих… Во  сне  похмельном  вдохновенье  всю  ночь  преследует  меня. Как  будто мчусь  в одно  мгновенье по  бездорожью, без  руля… А дальше  пока не досочинял. Давай  похмелимся,  что ли…
      - Умойся  сначала, хотя  бы, -  сказал  Берман  по-матерински  заботливо и, одновременно, укоряюще. -  Закусывать будешь?
     -  Потом,  потом, -  отозвался  Санька,  торопливо  наливая  себе в  чашку  водки.

     Берман  поставил  перед  ним  на  подоконник  остатки  вчерашней  еды. Потом  принёс  из  ванной  мокрое  полотенце.
      -  Физиономию-то  оботри… А  стихи,  ничего,  с  чувством. Мне  ещё  у  тебя  понравилось вот это: «И бродил  я  по  парку  Сокольники…»
     - По  круглым  аллеям  прошаркивал, -  уныло  продолжил  Санька. -  По  ночам  мне  снились  покойники  и  табачную  жижу  отхаркивал... - Дальше он, входя в раж, заголосил, как вдова над гробом мужа: - И как курица, что отрубили башку, на аллеях лелеял свою я тоску...
     - Хватит, что ли, - поморщился  Берман. - От излишков твоей поэзии у меня изжога начинается... Я вот всё  хочу  спросить,  ты  чего  вдруг  с  Москвы уехал?


    После  второй  похмельной  дозы  лицо  Саньки  распрямилось. Он  вытащил  сигарету, закурил  со  смачным  удовольствием, но  настороженно  взглянув  на  стоявшую  в  углу  детскую  кроватку.
     - Чего уехал,  чего  уехал… Задолбали  все  этим  вопросом.  Придурком  считают. Да  что Москва – синтетика  там  одна, души  нет… И  стихи там синтетические, без  души, а  со  всякими   вкусовыми  добавками. Чтобы  в  мозги  лезли, а не в  душу. Понты  и  растопырки  от  ожирения  мозгов  и от  жизни  в  замкнутом  пространстве…

           Пока  разговорившийся  Санька  повествовал  о  своём  переезде  из  Москвы  в  Нижневартовск,  в  ведомственную  многотиражку  одного  нефтяного  феодала,  Берман  ещё  подтащил  закуски  и  подставил  к  подоконнику  свою  табуретку.

        - Ладно,  про  меня  хватит, -  сказал  Санька,  вытирая  кулаком  губы  после  шпротины. – Что  с тобой  делать будем? С  твоей  меланхолией,  черт  её  побрал. Ты  почему  кроватку  до  сих  пор  не  выкинул?  На  что-то  надеешься,  да?
 
         Лицо  Бермана  после  этих  вопросов  погрустнело,  и  он  молча  пожал  плечами.

       -  Я  тебе  вчера  про синичек  рассказывал?
       -  Рассказывал, -  вспомнил  Берман  вчерашний  длинный  и  последний  тост  Саньки.
       - Смысл  понял?
       - А  что ж  не  понять. Чем  труднее жить – тем  мозги  лучше  работают.
       -  Вот-вот, - Санька  значительно  поднял  палец  вверх. Наливая  себе в  чашку,  он  продолжил: -  Когда  я  учился  на  журфаке,  нам  столько  вдалбливали  из  учений  марксизма-ленинизма  всякого-разного  материализма. А  одна  из  составных  частей  материализма – это  диалектика  Гегеля. На  Западе  диалектику  игнорируют,  предпочитают  примитивную  логику.  А  диалектика  учит,  как  к  жизни  относится.  Проживающим  свою  жизнь  в  России весьма  нужная  наука,  потому  что  главный  закон  диалектики -  что бог  ни  делает,  всё  к  лучшему… Ты  меня  понял?
         
 
      -  Пытаюсь, -  задумчиво  ответил  Берман,  а  потом  спросил:

      -  А  ты  можешь  по  своим  связям  узнать… адрес  того  сургутского  прокурора?  У  которого  мой  Кузька  живёт?
 
     -  Здрасте,  я  ваша  тётя! -  всплеснул  руками  Санька. -  Проведём  мы  викторину  во  Франции  и  Польше. Кого  выберет  Марина? У  кого  хрен  больше?
    -  Стихи  из  тебя  прут,  как  протухшее  пиво  из  бутылки,  -  обиженно  буркнул  Саша  Берман.



            Пока  Санька  пропивал  свой  аванс  за  квартиру,  он  продолжал  спать  на  овчинном  полушубке.  Когда  пропил  аванс  окончательно,  ещё  пару  дней  опохмелялся  на  деньги  Бермана,  а  потом  перетащил  к  нему  своё  немногочисленное  имущество. «Эх,  -  говорил  он,  встряхивая  в  своей  голове  остатки  сивушных  масел, -  по  пьянке  такие  стихи  пёрли, да  лень  записывать  было, а сейчас  не  помню. Ну, да  ладно,  в  следующий  раз  запишу. Они  при  запое  прут,  как  червяки  в  дождливую  погоду». Он  разузнал  по  своим  журналистским  каналам  адрес  сургутского  прокурора  и  спросил  недоумевающе  у  Бермана: «Зачем  тебе  это  нужно? Поедешь  ему  морду  бить?  Прокурору?».


          Городишко  Сургут  у  жителей  Нижневартовска  считался  вроде  как  старым  пригородом,  а Нижневартовск  у  жителей  Сургута -  отдалённым  новым  микрорайоном. Потому  что  Сургут  ближе  к  цивилизации почти  на  сто  километров. Эти  населённые  пункты  разделяли каких-то  полтора  часа  езды  по  железной  дороге. Рельсы  железной  дороги  категорически  заканчивались  за  территорией  вокзала  Нижневартовска,  и  возникало  такое  чувство,  что  дальше  находится  конец  суши,  и  планета  всё-таки  плоская.
         
     Под  вечер,  на  товарняке  с  нефтяными  цистернами,  Берман  доехал  до  Сургута.  Нашёл  ту  улицу,  нашёл  тот  дом.  Присел  на  лавочке  недалеко  от  дворовой  детской  площадки  и  чего-то ждал.  Время  было  как  раз  для  выгула  малышей.
   Среди  копошившихся  в  песочнице  мелкотных  человечков  он  пытался  опознать  своего,  потом  дошло,  что  его  Кузька  ещё  не  в  таком  самостоятельном  возрасте.  Уже  в  сумерках  из  подъезда  выкатили   коляску.  Коляска  была  вычурная,  импортная,  явно  дорогущая. За  коляской  такая  же  вычурная,  с розовым шарфиком  через  плечо,  выступала,  виляя  попой,  изменщица  Маринка. Еле  сдержавшись,  чтобы  не  подойти, Берман  мысленным  взглядом  будто  заглядывал  внутрь  коляски,  пытаясь  рассмотреть  милое  сонное  личико. Представил  себе,  что  вот так  лет  через  десять  подойти  к Кузьке  и  спросить «помнишь  меня?»… «Кого  меня?» -  мелькнуло  в  сознании. «Чужого  дядю,  просто  свою  кормилицу?»… Заперхал  комок  в  горле, Берман  почувствовал,  что  готов  вот-вот  разрыдаться,  поднялся  с  лавочки  и поплёлся  медленно  в  сторону  вокзала.

        Вернувшись  домой,  Берман  сам  предложил  своему  сожителю  Саньке  крепко  напиться.

     -  Хороший  ты  мужик  тёзка,  -  воодушевлённо  отозвался  сожитель.  -  Одного  только  еврея  знаю  из  нетипичных. Простой  работяга,  на  железной  дороге  работает. Фамилия – Шлагбаум.

      Берман  на  кухне  жарил  яичницу, а  Санька  живчиком  крутился  у  него  под ногами, болтал  без  умолку,  вспоминая  свои  стихи,  забытые  в  период  алкогольной  интоксикации.  Когда  сели  за  стол,  Санька,  взяв  в  щепоть  чашку,  замолчал,  вглядываясь  в  грустное  лицо  Бермана,  потом  сказал  серьёзно:

      -  Тёзка,  даже  не  знаю,  чем  тебе  помочь. Предлагал  израильский  вариант -  тебя  не  устраивает. А  что-то  предпринимать надо.  У тебя  сейчас  рубеж  жизненный  и  как-то  надо  этот  рубеж  перешагнуть.  Как  Юлий  Цезарь  Рубикон. Тогда  начнётся  другая  жизнь.

      Саша  Берман  поскрёб  бороду  и  задумчиво-размышляюще  спросил:
               
     - Может  фамилию  сменить?.. Я  где-то  читал, что  у  каких-то  там  древних  племён,  если  у  человека череда  несчастий  и  неприятностей, ему колдуны  имя  меняли.   И  у  него  начиналась другая  жизнь.
 
       - А, да-а, -  протянул  соглашающе  Санька. – Что-то  такое  слышал. Что-то  в  этом  есть  мистическое,  подсознательное,  пока  необъяснимое. Потому что  мы  искалечены  материализмом.  А  я  верю  в  мистику… Вот  взять  мою  фамилию – Мышаткин.  Разве  с такой  фамилией  бывают  великие  поэты?  Другое  дело,  Дельвиг, Бальмонт, Северянин…   Тут -  одно  имя,  и  уже  поэма.

      -  Возьми этот,  как  его…  псевдоним, -  предложил  серьёзно  Берман.
      -  Думаю  над  этим. Подбираю  подходящий.  Чтобы  и  оригинально,  и  не  очень  выпендрёжно.
        -  О-о, ты  и  мне  придумай.
        -  Тебе  псевдоним  не  поможет. Тебе  надо  фамилию  сменить.  Подобрать такую… Такую  чтобы  чувствовался  рубеж.

         Сожители  посидели  в  задумчивости  с  минуту, даже  не  пили  в  тишине  размышлений. Потом  своим  вопросом  тишину  нарушил  Санька:

       -  Вот  какое  у  тебя  в  то  роковое  время  было  главное  занятие?
       -  Какое? -  задумался  Берман. -  Хм, ребятёнка  кормить,  мыть  его,  стирать, гладить  там  всякое  барахлишко. Ох,  покоя  не  знал…
       - Вот! Первый глагол какой? Кормить!.. Фамилия  у  тебя  будет -  Кормилица… Давай  выпьем  за  твою  новую  фамилию. -  И  Санька  полез  чокаться.
      

     -  Погоди,  -  Берман  отстранил  свою  чашку.  -  Какая-то  женская  фамилия. Мне  она  не  нравиться. Ты  мне  тут  наколдуешь,  того  гляди.  Потом  совсем,  не  знаю,  во  что  превратишься.
     - Ща-а,  придумаю.  Давай  выпьем… Во-о! Придумал! Кормилидзе!..  Звучит?
    - Нет, - Берман  решительно  замотал  головой. -  Какая-то  грузинская  фамилия…
    - А  сейчас  у  тебя,  что  ли,  русская? -  взъерепенился  Санька. – Будешь  грузинский  еврей  и  нацию менять  не  нужно…
     -  Другую  какую-нибудь  придумай.
     -  Ладно.  Ща-а  придумаю. Давай  выпьем.

    Яичницу  съели.  Санька  подтёр  горбушкой  сковородку  и  спросил  неуверенно:

    -  А  если Кормилицын?..  Не  КормилЕцын -  а КормИлицын. Красивая,  чисто  русская  фамилия.  Какой-то  от  неё  стариной  веет. А-а?
     -  Надо  подумать… Давай  выпьем.

    Поразмыслив  минут  пять  со  всей  еврейской  основательностью,  Берман  согласился  на  эту  фамилию.  За  неё  провозгласили  тост,  после  которого  Санька   упал  с  табуретки  и  уснул  в  своей любимой  позе  зародыша.



           Санька опять  ушёл  в  запой.  Берман  работал – Санька  клянчил  деньги.  Возвращаясь  с  работы, Берман  выговаривал  сожителю,  взывал  к  его  совести  и  благоразумию.  Квартира  пропахла  табачищем,  грязными  носками,  на  полу  валялась  стеклотара,  окурки,  разорванные в  лохмотья  книжки-брошюрки  современных  поэтов. Как-то заявившись с расквашенной сопаткой Санёк  орал, утирая рукавом сопли  и  кровь, о несправендливой судьбе русского народа  и  упрекал хозяина квартиры, почему, мол, когда еврея какого-нибудь побьют - сразу крику в международной общественности "угнетение самосознания, геноцид, туд-её-мать". А как русского человека унизят физическим путём - никакой реакции у прогрессивного человечества, будто собаку бездомную на дороге переехали.
       Неоднократно  приходилось  выдворять  из  квартиры  кодлу  нахально-настойчивых  северных  бичей.  Из  ёмкостей  для  употребления  жидкостей  в  живых  осталась  только  солдатская  железная  кружка.  Прибираясь  вечером  в  квартире, Берман  ворчал:

      -  Не  работаешь,  так  хоть  бы  стихи  свои  сочинял…
      -  Сочиняю…  сочиняю… Не бубни, -  раздраженно  откликался  Санька, лёжа  на  матрасе  среди  скомканных простыней  и одеял. -  До  хрена  уже  насочинял. Записывать  некогда.  Не  хочу  поток  вдохновенья  тормозить  всякой  там  орфографией…
        -  Деньги  за  квартиру  когда  получишь? Получил  бы и ехал  бы  в  Москву…
        -  Скоро  получу,  не  дёргайся. Я  им,  бакинским  инженерам  чётко  сказал:  ещё  два  дня -  и  нанимаю  киллера.  Есть  у  меня  в  корешах  один  подходящий,  Чапаев -  кличка.  Он  за  литр  водяры  американского  президента  кирпичом  замочит. Между  прочим,  большой  эрудит, мы  с  ним  полчаса  можем одними  цитатами  разговаривать…  А с  тобой и  двух  минут  не  получится.
         -  Э-эх, -  вздыхал  Берман, с  веником  в  руках. -  Все,  что  ли,  москвичи  такие  беспардонные?
         -  О-о,  столица… Да  я  из  них -  самый  деликатный…  А ты  не  бубни  над  раненой  душой,  иди,  лучше,  фамилию  свою  меняй.  Жизнь  и  изменится  к  лучшему.
       -  Сходил  уже,  подал  заявление. Там,  оказывается,  такая  морока,  столько  анкет  заполнять -  рука  отсохнет.
        -  А  ты  как  думал. Фамилию  сменить -  не  хухры-мухры. Это  целая  древнеегипетская  мистерия…
       


               
       После  утреннего  инструктажа  у  начальника  две  паспортистки,  одна  старшая, другая – просто  паспортистка,  прихлёбывали  из  больших  кружек   чай  с  запахом  жасмина  и  с  привкусом  полученного  с  утра  нагоняя  от  начальства.

       -  Как  это  понимать, -  фыркала  старшая, - лишать  премиальных  за  одну  буковку.  Испортили,  понимаешь,  бланк  строгой  отчётности. В  чём,  в  сущности,  наша  вина. Ну  захотел  этот  еврей  сменить  фамилию… Ну,  пошли  навстречу,  законом  не  запрещается.
       -  Именно,  именно, - поддакнула  просто  паспортистка, - Из-за  одной  буковки.
      -  Ему-то  самому  этому  Берману  не всё ли  равно, буква «е»  там  или «и». Какая  с  точки  зрения  русского  языка  разница… А  раздухарился,разругался. Важно,  вишь, это  для  него…
       - Именно,  совершенно  никакой  разницы. Лишь  бы  скандал  устроить. Ему,  что  ли,  не  всё  равно  под  какой  фамилией  маскироваться. Раньше  у  евреев  мода  была  на  Ивановых-  Петровых- Сидоровых.  Самые  ходовые  еврейские  фамилии  были.
        -  А  сейчас  по  конституции  вообще  нации  отменили…
        - Это  он  неспроста -  себе  такую  фамилию  придумал.  Со  смыслом  каким-то,  наверное  намекает, что  они,  евреи -  кормильцы  русского  народа.
        -  Намекает,  намекает… Горделива  нация,  -  покачала  осуждающе  головой  старшая  паспортистка. -  Вот,  к  примеру, мои  предки  из  древнего  мордовского  рода,  были  такие  бояре, основатели  племени  мокши. Но  я же  не выпячиваюсь  из-за  каждой  буквы.
       - Именно,  именно, -  согласилась  просто  паспортистка. – Я  тоже  не  выпячиваюсь,  хотя  мои  там  пра-пра-прапредки  тоже  были  древние,  то  ли  князья  марийские,  то  ли  султаны  какие-то. Мы  же  не  говорим,  что  мы  кормильцы…
       
      Просто  паспортистка  так  в  сердцах  размахалась  руками,  что  сбила  неосторожным движением  стоявшую  на  её  столе  стопку  паспортных  бланков.  Стопка  медленно  покосилась,  как  пизанская башня,  потом  переломилась  пополам и -  шмяк,  рухнула  на  стол  старшей  паспортистки,  сбив  в  момент  падения  пузырёк  со  спецчернилами.  Обе  паспортистки  ахнули  в  унисон  и  взмахнули  руками.  Чёрная  лужа  разлилась  по  крышке  стола  в  направлении  паспортных  бланков.  Паспортистки  посмотрели  друг  на  друга  тяжёлыми  взглядами.

      -  Да-а, -  протяжно  произнесла  старшая  паспортистка  и  положила  свой  носовой  платок  на  поверхность  чернильной  лужи. -  Теперь  тебя  на  целый  год  премии  лишат.  Уж  точно.
      -  Почему меня-то? ..
      -  А  кто  сшиб  бланки?
     -  А  на  чьём  столе  чернила  разлились?
     -  А  причём  тут  чернила  на  моём  столе?
     -  А  отчего ж бланки  запачкались?

     Паспортистки  посидели,  помолчали,  тяжело  вздыхая.  Потом  старшая  паспортистка  молвила,  точно  вспоминая  забытую  истину:

     -  Это  всё  тот  еврей  виноват.  Из-за  него  понервничали. Он  и  виноват.
     -  Именно,  именно.  Из-за  евреев  вечно   всякие  неприятности  происходят…




          Саша Берман,  войдя   в  квартиру,  сразу  же  поморщился  от  тошнотно - кислого  запаха,  стоящего  в  воздухе. Быстрым  шагом  прошёл  в  комнату -  а  там,  рядом  с  Санькой  на  матрасе  валялась  грандиозная,  с  обширной,  как  у  бегемотихи,  задницей  бабища,  с  растрепанными,  свалявшимися  ярко-рыжими  волосами. Мощной  рукой  «бегемотиха»  обнимала  тщедушное  тело  спящего  Саньки,  а  за  её  спиной  растекалась  большая  жёлтая  лужа  блевотины.

         Берман  громко  заматерился,  кинул  на  вешалку  куртку, засучил  рукава  свитера и  пошёл  в  ванную за  ведром  и  тряпкой.

 2014 г.                ------------------------   «   « -----------------------------