Монникен женщины, идеал мужчины

«Пёрушки у птички, у Людки две косички,
Людка глупая у нас…»

   Такая была когда-то детская песенка, часто исполнявшаяся в «Пионерской зорьке». И глупая Людка прямо из этой песенки перекочевала в нашу дружную студенческую семейку. Ну…вообще-то в песенке была Ленка, но это не суть.

   Людка была самая из нас маленькая, первый курс. Кругленькая такая, мастью огненно рыжая, нос розовой пипочкой, веснушки во всю щеку. Характером уживчивая, ну… слегка капризуля. И с ней все время случались какие-нибудь казусы! То с неожиданным приездом ее папы и мышью Мотей, то с кремлевскими курсантами, то со стиркой зонтика в луже весенней ночью. А то еще с нашим ночным яичным завтраком в коридоре.

   Знаете чем отличается общажное студенчество от домашнего?
«Домашних» будят бабушки, кормят приготовленным витаминным завтраком, заботливо дают советы и денежку на дорогу, отправляют в «школу» и ждут обратно. Интересуются, выполнены ли вовремя уроки. Прогулять, конечно, можно, но за спиной всегда будет скрестись мысль по поводу отчета в лукавстве, если вдруг поймают – на слове или как-то там еще. А проболтаться – это запросто! При нашей-то любви приятно поболтать.

   Другое дело – общага. На какие занятия ходить, на какие нет – решаешь сама. Съешь, что Бог пошлет, иногда, бывает, и ничего не пошлет. Зато все московские премьеры – наши. Таганка и Сатира – это вообще наше поле. А уж с какой-нибудь проходной лекции можно просто сбежать через дорогу в кафешку «Марс», а если денежка завелась – то можно выбрать что и получше.

Но самое чудное времяпровождение – это ночные беседы, и не обязательно про любовь! Иногда и до рассвета. 

Вот и в этот раз, уже забравшись в постели, говорим и говорим. Прерываясь взрывами писка и смеха. Рыжая Людка смеется особенно звонко, ее колокольчик аж на том конце коридора слышен. На огонек иногда заглядывают самые разные личности – от желающих попросить три корочки хлеба, до свободно разгуливающих искателей приключений.

- Стук-стук! Можно к вам?
- Да-а-а-а! – кричит громогласная Женька

Общажная свобода имеет «свои счастливые права». Тут можно высунуть из-под одеяла головку с накрученными на нее папильотками, чтобы лучше слышать, что говорит забредший полуночный гость. Или открыть дверь, будучи в длинной рубашке с накинутым на нее легким халатиком. И никому не приходит в голову принять это за безнравственность. Мы тут все как бы братья-сестры во Христе.

В проеме двери показывается лохматая голова Рыжиного однокурсника.

- Эй, чего так смеетесь? Можно я у вас посижу, у вас как-то непечально
- Да заходи! А что это у тебя за бутыль?
- Это моя любимая девушка
- Это как?
- Мотя. Вот она

Однокурсник подносит зеленоватую бутылку к самому носу Рыжей Людки, она сует нос поближе, после чего раздается восторженно дикий визг.
Мотя оказывается серой мышкой с черненькими внимательными глазками, выловленной однокурсником.

От Людкиного визга, с удовольствием нами подхваченного, Мотя переворачивается кверху лапками, а обиженный однокурсник удаляется в неизвестном направлении, унося с собой бутылку с девушкой. Обернувшись, с укором говорит:

- А я еще вам хотел Мотю подарить! Делает паузу и добавляет:
- Отнесу и приду. Не думайте, что так просто от меня избавились.

И… захлопывает дверь. И правильно делает, потому что никому теперь вставать не надо, можно безмятежно заснуть.

Смех у нас не утихает еще минут десять, мы даже не слышим, что к нам стучатся снова. Рыжая, ворча, идет открывать, набрасывая халатик и крикнув погромче:

- Шурка, я сейчас!

Открывает… Исчезает…
Наступает полное безмолвие.

Мы переглядываемся. Что еще там такое могло случиться?
И тут в комнату впадает ошарашенная Людка и одними губами шелестит почти без звука:

- Папа…

Три секунды так же ошарашено мы молчим, потом начинаем давиться от подступающего смеха, лезем под подушки, сдерживаемся изо всех сил, но это невозможно… не-воз-мож-но!!!

И новый раскат хохота оглашает общежитские стены.

Людкина первоначальная бледность фиолетовеет, краснеет, зеленеет… Сама она начинает гнуться к полу, как-то тихо квохтать и крякать… И  присоединяется к нашему захлебывающемуся грохочущему оркестру.

А то вот еще эпизод.

Влетает в комнату взволнованная Рыжая, перебивая саму себя, рассказывает, как она познакомилась с кремлевскими курсантами, ну, это те, которые у мавзолея стоят. Отбирают их по росту и внешнему виду, тренируют в шагистике, а потом выпускают на дежурства. Тот, с которым она познакомилась, с самой женой Юрия Гагарина танцевал!!!

Ну…Людка! Ну, малышня!

Вот в один прекрасный вечер появляются в нашей студенческой общаге двое таких с погонами "КК" на плечах, поднимаются на четвертый этаж и двигаются в сторону нашей комнаты! Зрелище внушительное. Наверное, в 37-м году оно было бы еще и устрашающим.

И сидят эти двое лейб-гвардейских красавцев в нашей комнатке, ставшей в их присутствии в два раза меньше и ниже потолком, знакомятся с нами и беседуют с Рыжей. Рыжая вся тает и краснеет. Ребята немножко стесняются, торопятся, и уходят, уводя с собой нашу меньшую – Людку  и ее однокурсницу-подружку.

Вечером наступает восторженное описание гуляния, катания на лодках, бесед и признаний.   

Рыжая влюбилась сразу и навсегда. Мается, ждет следующего воскресенья и увольнительной кремлевских курсантов. Ну… мы, совет стаи, старшекурсники, в общем не против, поддерживаем.

Но в пятницу приходит от Рыжиного курсанта сногсшибательное письмо, в котором Людка получает столь же сногсшибательный отлуп.

Главная мысль письма такова: он, кремлевский курсант Дмитрий, составил себе «монникен женщины»: «монникен» Дмитрия не должен иметь высшего образования, которое Рыжая получает в нашем институте. Отягчающее обстоятельство – и все ее подруги притом - получают. Мы то есть. Стая то есть!
Он, Дмитрий, насмотрелся на неудачный брак своего старшего брата, женившегося на институтке, и сам повторить такой путь не хочет. То, что наша Людка недостаточно хороша собой, он, Дмитрий, согласен был бы простить, но, увы, только не блистание умом.

Письмо было подвергнуто сокрушительной критике на совете стаи, бедная Людка утешена, и жизнь пошла своим чередом. На кремлевском курсанте свет клином не сошелся!

Не удержусь чуть-чуть посмеяться над снобизмом. Совсем чуть-чуть! Раз уж зашла речь о «монникене» женщины, вспомню  заодно об  идеале мужчины.

Редко в геологической среде попадаются экземпляры типа Фердоты. Но попадаются. У нас в группе была такая. Попала она к нам на третий курс, будучи отчислена из какого-то очень технического и очень серьезного института. Может, МАИ, может,  МИФИ… Папа ее к нам устроил, что ли? Как-то попала – и  прямо на третий курс. Несколько месяцев побыла она у нас Фердотой, а потом папа сменил фамилию на Фердотов, дочка, конечно, за ним. 

И вот сразу не пришлась она нам по душе. Манерная такая, звуки протягивала и говорила с низким носовым прононсом. Ее землячкой была у нас Ниночка Новоселова, она как-то наивно потянулась к этой самой Фердоте (можно, я ее так и буду называть?). То, что я услышала, навек меня от Фердоты отвратило.

Выбирала она в собеседницы исключительно москвичек, вот и в этот раз беседовала с  Оленькой Олейниковой, не подозревавшей, что ее прописка в глазах новенькой имеет большую ценность.

- Вчера за одну ночь прочла «Ма-а-а-а-а-стера», парадоксально!
- Да, мне тоже нравится, - поддерживает разговор наивная Нина

Фердота меряет ее надменным взглядом и удостаивает ремарки:

- Ниночка, извини, но тебе до «Мастера» нужно дорасти, вряд ли ты что-нибудь там поняла, но это мое личное мнение

Оле неудобно, она опускает глаза. Я наоборот смотрю на наглую Фердоту в упор, тихо начиная закипать. Нина у нас самое безобидное существо на свете. Обидеть ее, что ребенка укусить. И вот…

Разговор в тупике, и Фердота начинает менять курс:

- О! Меня научила разбираться в литературе моя ба-а-а-а-а-ушка. Она с младенчества импровизировала нам с братом ска-а-а-а-зки. (Ага. В дальнейшем выяснилось, что импровизирующая бабушка до конца жизни произносила "кухвайка" и "Зебаржан").

И все это с тем самым противным прононсом «французского с нижегородским»

Меня трудно вывести из себя, но все больше начинаю выводиться. Прямо выскакивать из себя!
А глупая Фердота, не чувствуя грозящей ей опасности, продолжает:

- О! Я, наверное, никогда не выйду за-а-а-а-а-муж! Для меня идеал мужчины – мой брат Александр, он в вашем, извините, девушки, институте недостижим…

Ух! Задала же я ей трепку, что-что, а говорить я умею... А что я? Я ничего. Должна же быть в мире справедливость! 

Фердота потом бегала пересдавать почти все экзамены, я однажды видела, как секретарша факультета ее позорила:

- Бессовестная! Захребетница! Так и прокатаешься всю жизнь на трудягах!

Фердота сделала вид, что меня не знает. Ну, и я такой же вид изобразила тоже.

Но идеал мужчины мне все-таки удалось увидеть. Перед самым окончанием института муж Фердоты, какой-то мелкий партийный работник, пришел ко мне за ее профсоюзным билетом, ибо я исполняла обязанности профорга нашей группы.

Был он лет сорока, маленького роста, с розовой сияющей лысиной, вокруг которой мелким барашком вились реденькие черненькие кудряшки. Глазки неопределенного цвета, навыкат, круглые. Такое же круглое аккуратное брюшко, бодро выпяченное вперед. Голос подслащенный и умеренно льстивый.

Я так долго останавливаюсь на его портрете, потому что описываю как-никак найденный Фердотой идеал.