Самара. Сахалинская повесть, часть 1

Иван Сергеевич вышел из магазина, что располагался в торце жилого дома, с пакетом: «кирпич» белого хлеба, молоко, замороженные пельмени, два банана. С тех пор, как заболела жена и готовить в доме стало некому, Иван Сергеевич практически полностью перешёл на «фаст-фуд», как он его называл: перепробовал все виды китайской и корейской лапши, которую нужно заливать кипятком, регулярно покупал продукты «глубокой заморозки» – пельмени, блинчики, котлеты. От иностранной лапши, хоть и была та недорогой и даже вкусной – остренькой, как любил Иван Сергеевич, у него частенько бывало несварение и изжога, всяческие котлеты и фаршированные блинчики были пенсионеру, в общем, не по карману, а вот пельмени да вареники – самое «оно»: и не очень дорого, и сытно, и вкусно. Правда, сейчас на дворе стоял сентябрь – в магазинах и на базарчиках продавалось много поспевших за короткое сахалинское лето овощей – местных, а потому недорогих, в отличие от привозных с материка, поэтому можно было и суп какой сварганить, но сегодня Ивану Сергеевичу хотелось именно пельменей. Да и готовил он супец (щи, если точнее) недели полторы назад – без мяса, но заправленные жареным салом. Капусту немного переварил, а так – ничего, вполне съедобно было. Жена только есть не стала – улыбнулась, сказала «спасибо», хлебнула пару ложек, да отставила, поморщившись – вряд ли из-за вкуса супа, просто проклятая болезнь давала себя знать.

Дорога от магазина до дома была пройдена пенсионером почти «на автомате»: по протоптанной в неухоженном газоне тропинке, потом свернуть налево, спуститься между двумя дощатыми бараками по крутой и неасфальтированной улице метров пятьдесят, а там направо, к морю – к одной из трёх облезлых пятиэтажек, стоявших почти на самом берегу, где они с Валентиной Тимофеевной и жили.

Это было не первое их жилище на острове. Молодой сварщик прибыл из города Куйбышева, как тогда называлась Самара, на Сахалин ещё в 60-е, чтобы трудиться в одном из многочисленных шахтёрских посёлков на западном берегу острова. Поселили его в дощатый барак, такой же, как и те два, мимо которых он теперь чуть не каждый день ходил в магазин. Там, в этом посёлке, Иван Сергеевич встретил свою будущую жену, Валентину Тимофеевну, и молодую семью поселили в барак поприличнее и площадью попросторнее.

Жизнь их в ту пору, конечно, нельзя было назвать обустроенной, но тогда казалось, что всё окупается высокими сахалинскими зарплатами, почти двухмесячным отпуском, возможностью чуть не круглый год (а не только по праздникам, как в остальной стране) есть икру и красную рыбу. Да и не собирался Иван Сергеевич надолго на Сахалине задерживаться – сначала планировал лет десять здесь пожить, потом, когда родилась дочь Наташка – до её окончания школы, потом – пока институт не закончит, надо же помогать дитяти… Так, в общем, незаметно получилось, что прожил он на Сахалине практически всю жизнь. Хотелось, конечно, иногда бросить всё и вернуться домой, в Самару – Иван Сергеевич никогда не любил советское название города, потому что, как и все горожане, считал, что Валериан Владимирович Куйбышев, в основном, в городе не жил и не работал, а лишь сбегал из него – то от царского режима, то от белочехов. Так вот, в Самару-Куйбышев, конечно, хотелось вернуться – Ивану Сергеевичу частенько снились бескрайние волжские дали, Жигулёвские горы, круто ведущие вверх улочки центра города, в которых прошло детство, рыбалка на Волге. Но что-то держало его на Сахалине – то ли лень, то ли те самые «дальневосточные блага»: зарплата, отпуск, икра. Да и не была в советские годы жизнь в Куйбышеве лучше жизни сахалинской – когда Иван Сергеевич приезжал к родственникам, ему даже было в чём-то жаль их: ничего-то у них нету в магазинах, и начальство дураки, и зарплаты так себе. В родной для Вали, Валентины Тимофеевны, Вологде, конечно, жизнь была ещё хуже, прямо убогая какая-то жизнь, но туда Иван Сергеевич и не собирался никогда переезжать.

Может, и уехал бы в свою Самару Иван Сергеевич в 90-е, когда их шахтёрский посёлок был признан неперспективным – шахта закрылась, котельную и прочие объекты инфраструктуры содержать стало невыгодно. Всё тогда на Сахалине рушилось буквально на глазах, и с острова уезжали многие. Да власти областные засуетились и стали переселять таких вот бедолаг в более крупные посёлки и городки. Ивану Сергеевичу, которому до пенсии оставалось лет пять, можно сказать, тогда крупно повезло – их с женой переселили в райцентр, да ещё и в благоустроенную пятиэтажку, практически у самого берега моря. Квартира, конечно, была не новая – досталась после сбежавших на материк учителей, но всё равно – в сравнении с их бараком у шахты казалась просто двухкомнатным дворцом с горячим водоснабжением и раздельным санузлом! Из таких хором уезжать ни в какую Самару не хотелось.

Живя в райцентре, Ивану Сергеевичу было удобнее «колымить» на путине: наниматься за приличные деньги на сезонный лов горбуши и кеты, уходя в отпуск по основному месту работы, из местного ЖЭКа, благо мизерная зарплата позволяла «дефицитному» работяге диктовать условия своему начальству. В общем, жизнь, несмотря на все тяготы 90-х, даже пошла в гору. В длиннющие отпуска, как при советской власти (а в те времена обычно успевали и в Куйбышеве родню навестить, и в Вологде, и даже куда-нибудь на тёплое море сгонять – в Пицунду или Евпаторию), конечно, уже не ездили, но, в целом, жить было можно.

Беспокоила тогда Ивана Сергеевича и его супругу только неустроенная жизнь дочери, Натальи. Та, закончив еще в конце 80-х Хабаровский пединститут, осталась на материке и вышла замуж за какого-то охламона. А этот охламон бросил её с годовалым ребёнком всего через пару лет после свадьбы. Хорошо хоть однокомнатную квартиру удалось отстоять в судебных битвах со вчерашней «любовью до гроба». Так и жила теперь Наталья на окраине Хабаровска со взрослеющим сыном Алёшкой и работала учительницей английского языка в одной из школ недалеко от дома. У Ивана Сергеевича и Валентины Тимофеевны душа болела за дочь. Они понимали, что шансов у сорокалетней Натальи вновь выйти замуж немного, что возможности сколько-нибудь улучшить жилищные условия у неё тоже практически нет, и что единственное, что сможет дать она Алёшке – это доброе слово и неплохое знание английского в факультативе.

 Судьба дочери было единственным, что заботило стариков до тех пор, пока не случилась эта болезнь Валентины Тимофеевны. Эскулапы местной ЦРБ год лечили её то от гастрита, то от панкреатита, пока, наконец, не отправили на обследование  в областной центр, в Южно-Сахалинск. Там-то всё и выяснилось. Потом было лечение в той же ЦРБ, несколько курсов химиотерапии в онкодиспансере в Южном, и, наконец – выписка домой с правом на льготное получение морфина. С тех пор, с весны этого года, Валентина Тимофеевна находилась дома – практически не вставала с кровати и почти ничего не ела, потому что, во-первых, ей есть особо не хотелось, а, во-вторых, почти любая еда сразу отзывалась болью и дурнотой. Бананы вот только, организм её принимал – собственно для неё, жены своей, их и покупал Иван Сергеевич, хоть и накладно это было для пенсионерского кармана.

Во дворе, перед тем, как подняться на свой третий этаж, Иван Сергеевич сел перевести дух на вкопанную в землю автомобильную покрышку, приспособленную под «детский снаряд».

«Так, – подумал Иван Сергеевич. – Сейчас Валю бананами накормить, самому поставить пельмешки вариться, а потом можно будет и какое-нибудь «Поле чудес» по телеку глянуть». Сложно сказать, для чего он составлял этот план в голове, ведь каждый его день был, в принципе, таким же, как и предыдущий – в зависимости от дня недели отличались только названия телепередач, которые привык смотреть. В пятницу – «Поле чудес», в понедельник – «Человек и закон»…

Несмотря на отсутствие такого пункта в составленном Иваном Сергеевичем плане, первым делом пенсионер направился к Татьяне, соседке-фельдшеру. Та хоть и была моложе лет на десять, но тоже уже вышла на пенсию, а потому сидела целыми днями дома, лишь изредка выезжая на дачу. Татьяна делала Валентине Тимофеевне уколы – сам Иван Сергеевич за всю жизнь так и не освоил эту науку.

– Таня, здравствуй! – поздоровался с соседкой Иван Сергеевич, едва открылась дверь. – Пойдём бабушке укольчик сделаем?

Хоть и проходила эта процедура регулярно, два раза в день – утром и ближе к вечеру, и не противилась Татьяна этой своей помощи соседям, Иван Сергеевич считал своим долгом каждый раз спускаться на этаж ниже и приглашать фельдшерицу лично.

– Здрасьте, дядя Вань! – Татьяна, казалось, была уже готова, потому как быстро сбросила свои домашние тапки и обулась в те, в которых обычно выходила во двор или к соседям в подъезд. – Как там сегодня тётя Валя?

– Нормально, Таня, нормально, – ответил Иван Сергеевич и попытался сострить: – Знаешь, когда не лучше и не хуже, то говорят, что это «стабильность». Вот и у нас так же – стабильно всё.

– Ну, стабильно, дядь Вань, это уже хорошо, в нашем-то положении! – так же попыталась отшутиться Татьяна.

Иван Сергеевич не любил смотреть на то, как Таня делала укол. В такие мгновения лицо Валентины Тимофеевны сначала расправлялось от почти постоянного теперь напряжения – боль отступала, а потом на нём появлялось выражение какого-то наслаждения и эйфории, ведь кололи ей всё-таки морфин. И вот этого-то выражения лица Иван Сергеевич и не любил, и пугался. За почти пятьдесят лет совместной жизни он видел свою Валентину разной: расстроенной, счастливой, сердитой, взволнованной, но никогда не видел он на её лице такого благодушного умиротворения, вызванного, и это понимал Иван Сергеевич, действием наркотика.

Почти сразу после укола Валентина Тимофеевна засыпала – на полчасика-час. Это было время, которое Иван Сергеевич старался использовать максимально эффективно – чтобы ничто не отвлекало его от каких-нибудь хозяйственных забот. Вот и сегодня, едва закрыв дверь за соседкой и взглянув на забывшуюся коротким и почти счастливым сном супругу, Иван Сергеевич отправился на кухню готовить себе ужин. К приготовлению пельменей с некоторых пор он стал подходить с несвойственной его характеру обстоятельностью и каким-то гедонистическим удовольствием. В кастрюлю он ещё до закипания воды положил листик лаврушки, соль бросил только в кипящую воду, ненадолго успокоив её клокотание, а замороженные пельмешки клал в кипяток аккуратно – по одному-два, стараясь посчитать их общее количество. Обычно ему на ужин хватало 20-25 штук. Засыпав пельмени, он тут же аккуратно перемешал их шумовкой, чтобы, не дай Бог, не слиплись и не пристали ко дну кастрюли. Обычно только после этого их можно было на какую-то минуту-две оставить без присмотра. А потом – снова перемешать, а потом – вновь, пока не всплывут. А там уже засекай 10 минут и лови своих дымящихся красавцев…

Сегодня от варки пельменей пенсионера отвлёк телефонный звонок. Он бросил всё и побежал в зал, к серванту, в котором ещё с советских времён пылилась их настоящая семейная гордость, чешский хрусталь. В тех квартирах, где жили Иван Сергеевич с Валентиной Тимофеевной, никогда не было домашнего телефона, лишь с появлением мобильников дочь купила родителям «Нокию» с крупными кнопками. Телефон этот был у них один на двоих, и им никогда не пользовались по назначению, то есть, как телефоном мобильным. Наоборот, чтобы не потерять его случайно дома – зрение-то уже было не то, – Валентина Тимофеевна привязала его красивым шнурочком к стенке серванта. Так и висел он сбоку от серванта и недалеко от розетки – чтобы удобно было заряжать.

Звонила Наталья из Хабаровска.

– Пап, привет! Как вы там? – поздоровалась она.

– Привет, Наташа, нормально мы, – отец старался никогда не тревожить дочь лишними волнениями и переживаниями.

– Как мама?

– Отдыхает после укола, – ответил Иван Сергеевич давно придуманной фразой, которой, он считал, можно наиболее нейтрально передать теперешнее состояние супруги.

– Вам так и делает уколы соседка? – зачем-то спросила Наталья.

– Да, Татьяна с 8-й квартиры.

– Вы ей что-нибудь платите? – вновь спросила дочь, и Иван Сергеевич немного поморщился. Это был больной для него вопрос. В принципе, Татьяна делала эти уколы по-соседски, ничего не требуя, но Иван Сергеевич этой её помощью немного тяготился, он считал, что должен что-то предложить в ответ, но вот что? На путину он уже давно не ездил, а потому доступа к бесплатной или хотя бы дешёвой рыбе и икре не имел, пенсия у них с женой была небольшая, почти вся она уходила на лекарства – он тоже был уже не самый здоровый человек, да на еду с коммуналкой. Пытался разок всучить Татьяне пару тысячных бумажек – вроде как к празднику, к Первомаю, но та на него так посмотрела, что охота выражать свою благодарность материально отпала у Ивана Сергеевича надолго.

– Да нет, отказывается она, говорит, что просто по-соседски помогает нам, – ответил на вопрос дочери Иван Сергеевич.

– Ох, не люблю я это «просто по-соседски»! – сказала Наталья, и Иван Сергеевич снова поморщился: что-то такое было и у него в голове, только он старался не думать на эту тему.

– Да ладно, что всё про нас, – наконец, сменил тему Иван Сергеевич, – Как у вас? Как твоя работа? Как Алёшка?

– Алёшка чуть не рыдал нынче, не хотел в школу возвращаться после каникул, а я ничего – часов столько же в этом году, обещают ставку учителям повысить с декабря.

– Ну и, слава Богу! – заключил отец, почти не вслушиваясь в ответ дочери.

Закончив разговор с Натальей, Иван Сергеевич бегом рванул на кухню, где без присмотра оставались вариться пельмени. Так и есть – пока он болтал, часть из них слиплась, а парочка даже пристала ко дну кастрюли. Пенсионер аккуратно поддел последние шумовкой, стараясь не повредить тесто, а потом попробовал разделить слипшийся кусок – так же, шумовкой.

– Ну, ничего, голубчики, я вот вас маслицем сейчас сливочным смажу, и вы у меня живо разлепитесь! – сказал зачем-то вслух Иван Сергеевич и направился к буфету за тарелкой – ужин уже был готов.

Тарелку с дымящимися пельмешками пенсионер водрузил в центр стола. Развернулся к холодильнику за маслом, потом снова сходил к буфету – достал оттуда нож для масла, уксус и черный перец. Отколол от бруска масла солидный кусок и начал водить им по горячим пельмешкам, стараясь особенно тщательно измазать кусок из четырёх-пяти слипшихся пельменей. По всей кухне витал приятный аромат, и Иван Сергеевич уже совсем было собрался усесться за стол, однако в этот момент из спальни его позвала жена. Иван Сергеевич машинально взглянул на часы и подсчитал, сколько времени проспала Валентина Тимофеевна – получалось что-то около сорока минут.

– Мало поспала, – вздохнул Иван Сергеевич и направился в спальню.

Валентина Тимофеевна выглядела отдохнувшей и даже как будто бодрой. Сейчас на её лице не было обычного для этих последних месяцев выражения страдания – по всей видимости, обезболивающее продолжало действовать. На табуретке рядом с кроватью лежал пластиковый шприц с закрытой колпачком иглой, который не убрала за собой Татьяна, и два принесённых Иваном Сергеевичем банана. Один был целый, а второй – съеден примерно наполовину.

– Ваня, сядь, пожалуйста, рядом, – серьёзно сказала Валентина Тимофеевна. – Я хочу с тобой немного поговорить.

Сердце у Ивана Сергеевича начало колотиться быстрее – он почему-то был уверен, что этот разговор будет непростым и очень важным. Он поискал глазами, на что бы сесть, и не найдя ничего, уселся на краешек кровати жены. Та в ответ попробовала сдвинуться ближе к стене, и болезненная гримаса вновь проскользнула по её лицу – видимо, это перемещение вызвало новую волну неприятных ощущений.

– Ваня, скажи, почему мы не уехали с Сахалина, как планировали? – вдруг спросила Валентина Сергеевна, и Иван Сергеевич от неожиданности растерялся.

– Не знаю, Валь, вроде, жили себе и жили… – невпопад начал отвечать он, и вдруг заметил на глазах жены слёзы.

– Ваня, зачем мы остались на этом проклятом острове? – всхлипнула Валентина Тимофеевна и отвернула голову к стене.

В комнате повисла неловкая пауза. Валентина Тимофеевна взяла себя в руки и продолжила спокойным голосом.

– Ваня, я хочу попросить тебя о двух вещах. Первое – когда я умру, обязательно переезжай к Наташе в Хабаровск. Постарайся продать тут всё и езжай с Богом. А если не продашь, бросай всё, и так просто езжай на материк. Ты тут запьёшь опять. Мне тяжело будет думать, что я тебя алкашом тут оставила.

Иван Сергеевич кивнул головой, но промолчал. В комнате вновь повисла тишина. Валентина Тимофеевна долго собиралась с мыслями, она вдруг тяжело задышала, и на её глазах вновь появились слёзы. Иван Сергеевич уже даже решил что-то предпринимать: он дёрнулся с кровати, но жена остановила его рукой. Она вновь собралась и продолжила:

– А второе, Ваня… Обещай мне, что похоронишь меня на материке. Мне страшно от того, что вы меня в это болото закопаете!

Валентина Тимофеевна разрыдалась, и Иван Сергеевич всё-таки пошёл на кухню за водой. Когда он вернулся, жена продолжала громко всхлипывать. Она отпила пару глотков из кружки и вновь сморщилась в плаче:

– Ваня, я не хочу в этом болоте сахалинском лежать, мне будет страшно там!

Иван Сергеевич стоял рядом с кроватью и молчал, совершенно не понимая, как отвечать и что делать. Когда, наконец, Валентина Тимофеевна успокоилась и разрешила ему идти, он вернулся на кухню и с тяжёлым вздохом уселся за стол. Пельмени уже остыли, он привычным жестом побрызгал их уксусом и от души посыпал чёрным перцем, но в горло они ему не полезли. И телевизор сегодня Иван Сергеевич тоже не включал.