Очень Долгая Суббота

Очень Долгая Суббота началась холодным утром в восемь тридцать, но продолжилась уже в восемь сорок, потому что какую бы мантру ты не читал ночью, на утро будильник и себя не убедить в необходимости досыпания на абстрактное "еще пять минут". Мысли в голове были о сне, кажется, про космос, который вылетал со скоростью пять миллионов галактик в долю секунды, а потому разум становился все более размытым. В секунду, когда мы просыпаемся, голова работает яснее всего, и она способна за минимальное количество времени продумать пять-шесть оправданий для того, чтобы проспать, однако он же вопит о том, что это уже не в первый раз. Тело, еще не отошедшее от сна, подчинялось слабо, оттого приходилось передвигать ноги, ноющие после вчерашней тренировки, руками. Прыгать со второго этажа кровати, опять игнорируя существование лестницы, было привычно и даже почти не больно, но ступня ощутила холод поверхности стола, являвшейся промежуточным звеном в пространственном перемещении "койка-пол", отчего тело хоть немного, но проснулось. Привычные утренние процедуры, проведенные с закрытыми глазами, судорожный поиск штанов, рубашки и подтяжек, в итоге нашедшихся свисающими с юбки, не надеваемой с октября, укладка волос и все прочее слилось в единый механизм, где каждая шестеренка должна стоять на своем месте, однако утро Очень Долгой Субботы немного отличалось тем, что ничего не было забыто дома и не проклято, правда, зарядка телефона, которая загорелась красным как только был включен на полную громкость "Мистер Шок", говорила об обратном. Дорога до автобусной остановки, поездка на нем, дорога до школы - все это было настолько привычным и въевшимся под кожу, что прошло без внимания, это как моргать - мы ведь делаем это без каких либо мыслей, рефлекторно, вот и день Очень Долгой Субботы был почти такой же. Все дело было в этом "почти".

- Привет, - сказал лучший друг, ожидавший в буфете, Итан. Я кивнула и посмотрела время на телефоне, взглядом вновь зацепив надпись "Зарядка 10%", которая заставляла нервничать. Урок истории должен был начаться через десять минут, и мы оба знали, что он не начнется через десять минут.
- Ставлю на двадцать, - сказал Итан через пять минут ругательств и препирательств. Это была наша традиция - ругаться друг с другом и спорить на любые темы. Иногда я думала, что, перестань мы собачиться, мы стали бы другими, и это пугало, хоть иногда и хотелось закончить эту дружбу, которую можно было описать только фразой: "очень странные взаимоотношения". Это из раздела "как могут дружить гомофоб и гей/лесбиянка", так вот, у нас все буквально.
- Бери выше. Его рекорд - час сорок, - я оглянулась, ища знакомые лица, но кроме Итана никого не было. Он начал мельтешить, ходить туда-сюда (он так всегда делал, когда нервничал и веселился одновременно) и говорить очень много слов с очень большой скоростью, и никто его кроме меня не понял бы его, однако у меня был прокачан скилл, отчего я кое-как, но разобрала сказанное. Смысл его тирады был в том, что если собрать всех учеников, у которых репетитором был наш историк, то мы поймем, что его рекорд гораздо больше, чем час сорок.
- Полтора месяца. Может быть. Я преуменьшаю. Он может. Да. Или нет. Даже больше. Как-то он уехал в середине года куда-то. А в начале этого учебного года - в Корею, ты помнишь. Полтора месяца. Представь! - и тут у него лицо сделалось такой красное (так всегда было, когда он чувствовал, что должен сказать очень много слов, но слишком мало времени и воздуха). - Приходит он такой, видит кого-то и говорит: "Ты на занятие идешь?", а ему в ответ: "Родион Георгиевич, он полтора месяца назад был, вы не пришли".
И начинает смеяться. Громко, задыхаясь, с надрывом. И я тоже смеюсь, потому что мне неловко стоять рядом с человеком, который смеется, и при этом не смеяться самой. Я хвалю его за хорошую шутку и начинаю нести всякую разную околесицу, он подключается, и в итоге мы изобретаем новую шутку про то, насколько сильно может опаздывать историк, и эта шутка через час ожидания становится бородатой. Родион Георгиевич заявляется через полтора часа, два звонка и сотни прожженных нервных клеток. Быстро опрашивает по пройденной теме и дает тесты. Потом еще раз опрашивает. А потом пишет огромную таблицу с договорами, которую надо знать наизусть. Иногда, изучая историю, я думаю, что когда-то люди жили как-то интересней, они были бедны и несчастны, зато их все время захватывали и отвоевывали, они поднимали мятежи, платили очень много налогов - малджахат, бахра, калан, гезит, харадж, ушр, хумс, зякат, нал-бахасы, шараб-бахасы, серкелле, гопчур, дастакерт, хостак, джизья, тамга -, работали постоянно, но у них был хоть какой-то дух, хоть что-то. Мы сидим в душной комнате, когда как за окном ветер с моря бьет людям в спину, и изучаем людей того времени, их восстания - 1707, 1709, 1711, 1720-1721, 1743 - думаем о причинах, целях, ходе и последствиях, обсуждаем их мысли и ни черта в этом не понимаем. История вообще забавная вещь - она создана для того, чтобы не совершать ошибок прошлого, но в итоге выливается просто в то, что повторяется раз за разом, просто у власти другие имена - Исмаил, Тахмасиб, Сефи, Аббас, Сулейман, Хусейн, Худабенде, еще один Тахмасиб, Надир, Зенд, Каджар, Фатали -, и действие охватывает другое время. Same software, different case.

После истории всегда хочется есть, правда, это вообще явление постоянное, однако после истории оно как-то ощутимее. Мы с Итаном заходим в излюбленную пекарню рядом со школой и смотрим, что же такого взять на этот раз. Я замираю на месте, закрываю глаза и вслушиваюсь в мелодию, льющуюся из динамиков.
- Sum41? - спрашиваю я с поднятым вверх пальцем.
- Razorlight. Моя любимая группа, - улыбнулся парень. Я нервно передернула плечами:
- Ах. Ничего не могу с собой поделать. Всегда путаю их. Точно также, как и Coldplay и McFly.
- Но они же совсем не похожи, - сказал он в замешательстве. Такое лицо бывает у тех, кто разрывается между желанием продолжить дискуссию и мыслями на тему того, насколько это будет правильно. - Coldplay - это целая жизнь за один трек. McFly - это больше альтернатива.
- А черт этих британцев разберет, - я передернула плечами и широко улыбнулась.
- С каких пор McFly британцы? Они же из США, - интонация, с которой эта фраза была произнесена, обрубала все концы, звучала как идиома, заставляя засомневаться не только в своем знании, но и вообще в мироздании самом. В голове всплыли картинки спец-выпуска британской телепередачи с Девидом Теннантом, говорящим про Coldplay и McFly, а потом - с ним же, упоминающим фразу "Turn your erection in my direction", а после - грозящим кулаком Джону Барроумену, которого даже не было в студии. "В этом весь смысл Британии" - подумала я, но вслух ничего не сказала, ибо пришлось бы объяснять шутки про британскую коммуналку, да и я вдруг стала не уверена в своих знаниях о знаменитостях туманного Альбиона.
- И иже с ними, - через минуту молчания изрек он, чему я была несказанно рада. Он начал говорить что-то про брит-поп и свои любимые группы, про то, как они на него влияют, и как он их чувствует, я в ответ говорила о своих, о том, что мой плейлист - публичным дом, где после "Hit the road Jack" может идти "Hatefuck", а еще немного после - Реквием (версия скрипка и пиано). Говорить о музыке вообще довольно сложно, потому что ты вмиг забываешь все прослушанные песни и группы, забываешь все те невыносимо сильные моменты, когда после чьей-то фразы о "плохом и грустном человеке" вспоминаешь песню The Who и начинаешь реветь в три ручья, потому что не-вы-но-си-мо, черт возьми. Парень подключил к динамикам свой телефон и включил какую-то мелодию. Кажется, он назвал команду "Грамматик", но я не расслышала. Музыка оказалась интересной, и я сказала ему, что это напоминает боп сороковых годов в новой интерпретации. "Старые записи на новую пленку" - сказала я ему, хотя не знаю, почему. На тот момент это сравнение казалось единственно-верным. Я хотела включить свою музыку, поделиться ею, но красный уровень зарядки вернул мне осознание того, что каждая минута с зажженным экраном дорога, и я передумала делиться. Вот так вот просто. Из-за такой ерунды. Мы еще немного поговорили на тему бопа, инди и перешли к Бобу Марли и религии (даже не спрашивайте), после чего он признался, что тот еще пацифист.
- All you need is love*, - сказала я то ли вопросительным, то ли утвердительным тоном, сама не знаю. Как-то оно иногда так выходит. Голос сам распоряжается, где ему ломаться, где повышаться, где ставить вопросительный, где - восклицательный. Парень кивнул и улыбнулся.
- Я, пожалуй, возьму сендвич с курицей, - сказал Итан, и мы все вместе рассмеялись. Да, он умел портить моменты, но это надо было сделать. Мы забрали свои сендвичи, поели, оделись и ушли, а продавец обязался принести мне диски с живыми выступлениями своих групп. Его лицо обрело забавное выражение, когда я сказала, что практически никого из музыкальных коллективов не знаю в лицо, и не смотрю живые выступления. Да, определенно выражение его лица в тот момент можно было определить как "забавное".
Ехать домой в одиночестве с садившейся зарядкой было не так весело, однако ее мне хватило ровно до моей двери. На тот момент оставалось три процента. Я поставила его на зарядку и подумала о том, что как же забавно получается - мы ужасно волнуемся о такой ерунде, как зарядка, боимся, что закончится в любой момент, а зарядить его так просто. Шнур - в телефон, вилку - в розетку. И все. Вот и проблема. Что же мы за мелочные существа...

Когда ждешь, время не движется, это факт, про который говорили все, кому не лень. Иногда бывает, что чувство времени живет в тебе на генном уровне, иногда я чувствую, как сердце отбивает ритм, и сколько секунд проходит каждый раз. Я не считаю, я чувствую. Время течет по моим жилам, и это так же естественно, как и кровь, которая делает то же. Я чувствую секунды и минуты, переливающиеся из ручья в реку, а оттуда - в море и океан. Ничего не могу с собой поделать, это просто есть. К примеру, давно, в детстве, я заметила, что могу отмерить минуту, не ошибившись ни на секунду. Сначала я делала это мерным счетом, позже топала ногой, что переросло, в свою очередь, в раскачивания из стороны в сторону в такт времени, а после прекратилось и это. Теперь я просто знаю, что уже как двадцать семь минут пишу это, и мне не нужны часы. Это просто Время, и оно во мне. Будь у меня второе сердце, сомнений не было бы, но его у меня нет. Или человеческие приборы не могут показать. Правда, иногда оно бьется в других местах одновременно ритмичным четырехтактным стуком, отдаваясь в голове барабанным эхом, впрочем, шум в голове на той или иной громкости есть всегда, однако временами он усиливается, и я чувствую, что еще минута - из ушей потечет кровь. Но проходит шестьдесят четыре секунды - альфа, бета, гамма, дельта, эпсилон, дзета, эта, тета, йота, каппа, лямбда, мю, ню, кси, омикрон, пи, ро, сигма, тау, ипсилон, фи, хи, пси, омега -, и ничего не происходит. Голова не взрывается, крови нет. Тишь да гладь, благодать. Скорее всего, на свете много людей подобных мне, с этим встроенным в карту памяти и в биодату по умолчанию чувством времени. И, верно, им не лучше, а мне - не легче. Это ведь ужасный груз - всегда знать, какое время. Пару раз в жизни я теряла счет времени, и это были самые прекрасные минуты, потому что никто не отбивал глухой ритм по всей башке раз за разом, от одного до шестидесяти и заново. В те мгновения было спокойно, и я была счастлива. Забытьё - лучшее лекарство. От Времени все равно не сбежишь, но можно спрятаться. На пару секунд, не больше, но если суметь это сделать - секунды станут вечностью. И за эти вечности можно прожить чертовски много, поверьте.
Через один час и сорок семь минут после того, как я оказалась дома, я зашнуровала ботинки, распутала наушники, включила музыку и вышла из дома, направляясь в метро. В Очень Долгую Субботу, как и все остальные, менее долгие субботы, в четыре часа я должна была быть в здании управления внутренним городом, который был под охраной ЮНЕСКО на правах культурного достояния. Забавным является тот факт, что внутри культурного достояния до сих пор живут люди, и по этим маленьким улочкам бегают чумазые дети, хотя если бы эти семьи продали свои жилища тут, могли бы купить, как минимум, четырехкомнатную квартиру в центре города и с видом на море. Однако же они так не делали, и продолжали тут жить. Вряд ли очень богато, зато как-то. Видно, им нравилось это место, что я понимаю - я бы сама ни за какие деньги не продала дом здесь, будь он у меня.
В четыре часа на четвертом этаже здания управления внутренним городом должна была начать небезызвестная игра с тремя вопросами в названии, проводимая еженедельно среди юниоров, к которым ваш покорный слуга все еще относится.
От метро до здания УВГ можно было дойти пешком за шестнадцать минут, если не бежать, и я не бежала, однако же мне пришлось подождать Итана, который опять опаздывал. Он уже пятый раз ходил со мной на игру и все никак не мог запомнить дороги, хотя ничего сложного в ней не было. Топографический кретинизм среди моих друзей и знакомых вообще был явлением довольно популярным, однако у него он был доведен до максимума (примерно до уровня небезызвестного зеленовласого мечника из популярной манги про пиратов*). Миновав площадь перед метро, фонтан и половину парка, мы прошли во внутренний город через небольшую решетчатую дверь, на которой, конечно, был изображен герб: два льва, охранявшие быка. Бык символизировал сам город, собственно, львы - два ряда оборонительных стен, защищавших его. О существовании герба я узнала от уже упомянутого Родиона Георгиевича. Он вообще был мужик умный и с кладом самой разношерстной информации, но сейчас не об этом.
В зале проведения игры мы появились с опозданием в четыре минуты, впрочем, это никого не волновало, ибо ведущий безбожно опаздывал также. В комнате было много знакомых лиц, и надо было обменяться рукопожатием/обняться/поцеловаться с каждым, ибо этого требовали этикет и совесть, в обычное время дремавшие. С опозданием на двадцать две минуты, когда все команды были названы, их столы - зарегистрированы, а все энергетики - выпиты, началась игра. Пакет на два тура, каждый тур - двенадцать вопросов. На вопрос уходит около трех минут: одна минута на прочтение, одна на то, чтобы найти ответ, и одна на озвучивание правильного ответа и сбор баллов. Между турами десять минут, который мы провели, как всегда, на улице, у маленькой лавки, покупая, в основном, воду, энергетики или чипсы. Вообще в это время суток остро хотелось гробить здоровье, а потому через три шага желавшие курили. В игре участвовали, в основном, от двенадцати и до семнадцати (тут уж смотря на возраст абитуриента), но сегодня были и малыши-десятилетки. В магазин во время перерыва ходили старшаки, и это было уже давно сложившейся традицией. Каждый раз они опаздывали на тринадцатый вопрос, но никто и помыслить не мог о варианте того, чтобы не тратить время на улице. Это было святое - пронизывающий ветер, особенно сильный в узких улочках внутреннего города, дым сигарет, идущий, в основном, от одиннадцатиклассников и десятиклассников, которые курили довольно много, и шуршание пачек чипсов.
Почти не опоздав на второй тур, мы все равно не смогли ответить на вопрос, а потому решили похрустеть бисквитами, приобретенными там же. Вообще, запивать бисквиты дешевым энергетиком "Hell" было не очень хорошей идеей, но получившийся вкус мне понравился. Когда мы входили в зал, мамаши, пришедшие с самыми младшими, таращились на нас с презрением, ибо от нас всех несло сигаретами. Не важно, кто курил, а кто нет - запах никотина окутал каждого, кто стоял на улице, и это было забавно. Он объединял нас. Связывал одним запахом. Запах ставил клеймо: "ПОТЕРЯННЫЙ". Разрушенный. Пустой. И это было сущей правдой. Какими бы умными мы ни были, на сколько вопросов ни смогли бы ответить, мы все равно оставались теми же самыми порождениями потерянного поколения. Дети, потерявшиеся в супермаркете. Выродки. Недоноски. Читающие стихи пустые существа, которые не знают, что делать со своими жизнями. Улыбающиеся и грустящие одновременно. Гребаные пересмешники, хоть многие со мной и не согласны.
Песня, игравшая в наушниках сегодня в метро, и о существовании в моем плейлисте которой я не знала до Очень Долгой Субботы, вспомнилась сама собой:
- В этом мире я гость непрошеный, отовсюду здесь веет холодом. Не потерянный, но заброшенный, я один на один с городом*, - прочла я вслух, подражая интонации Бродского, и Аллен, находившийся рядом, усмехнулся. Он вообще был молчун, хотя если его переполняли идеи, говорил без остановок. За пять лет общения с ним я уяснила пару вещей:
- не перебивай;
- слушай внимательно;
- обнимай, когда его глаза слишком грустные;
- ни за что не дай замкнуться в себе.
Это были заповеди, без понимания которых нельзя было с ним ужиться, по крайней мере, для меня уж точно. Аллен любил поэзию, и в этом мы были похожи, хотя он всегда был искреннее меня. Возможно, это связано с тем, что биологически я все же женщина, а женщины всегда притворялись лучше и больше. Наверно, это уже на генном уровне заложено во мне - отсутствие полной искренности и полного доверия. И я не считаю это неправильным. Аллен был тем, про кого никогда не хочется говорить. Он просто живет в тебе и где-то на свете - и этого всегда было достаточно. Я любила наши выходящие за рамки логики разговоры, полные абсурдных идей и предложений, всегда принимающихся на "ура". С ним можно было обсуждать то, что стихи Бродского имеет право читать только старый лысеющий еврей, бесконечно хвалить Маркуса Мамфорда и Ко, выяснять плюсы и минусы постмодернизма в авторском стиле Мураками и проч и проч. А еще с ним можно было слушать Пятницу или Сплин, с наркоманским видом петь: "Ямайка, я, наверно, родился в майке", безбожно фальшивя и слишком удлиняя гласные, но это было частью наших взаимоотношений, и нельзя было просто взять и перестать это делать. Да никто и не стремился. Сегодня мы говорили о грусти и поэтах, точнее, он говорил, а я слушала, и это было правильно. Аллен положил руку мне на плечо и сказал: "Я хочу понести ***ню", я ответила, мол, пожалуйста.
- Понимаешь, всякий поэт, он очень грустный. Нельзя быть поэтом, не чувствуя эту бесконечную тоску, потому что так будет неправильно, - вещал он, и я напомнила ему цитату из "Убей своих любимых"*, на что он резко возразил:
- Нет, не так, все не так, грустные люди не обязательно поэты, а вот поэты всегда грустные. Одно множество не является другим по умолчанию, хоть то и входит в это.
И все дальше в этом роде. Я слушала и кивала.
После того, как объявили пятерку команд-победителей, попросили привести игровые столы в порядок и выбросить весь мусор - банка из-под Hell-а, две пустые упаковки от шоколадных бисквитов, пять листов бумаги формата A4, исписанных вдоль и поперек, бутылка воды, упаковка от плитки шоколада с фундуком - в урны, а ручки, взятые со стола ведущего, вернуть на место, я и мои верные товарищи покинули зал игры, а после и самое здание УВГ.
- Если что, игра закончилась в восемь, - услышала я от Жанет, которая разговаривала со своими подругами. Я обернулась и увидела, что она улыбается мне. Такая улыбка говорила только об одном единственном - предложении. Я не могла отказать и кивнула.
- Аллен, - позвала я. Через три раза упоминания его имени и четыре выкрикивания, он удостоил меня взглядом, но ничего не произнес. - Идешь с нами?
Он кивнул и вернулся к прерванному занятию (он прощался с комрадами). Через три минуты суматохи я поняла, что с нами идет еще и Фрей, чему несказанно обрадовалась. Вообще, Фрей и Аллен были теми, кому я доверяла больше, чем кому бы то ни было, исключая, конечно, Лию - сестру Аллена и мою лучшую подругу. Чаще всего мы ошивались именно с таким составом - Я, Фрей, Лия, Аллен и Итан, правда, в разной комбинации. У всех были свои заскоки и странности, но все это было уже привычно. Не будь у кого-то из нас своих родных тараканов, мы были бы уже не теми людьми. Не будь Итан гомофобом и хейтером, Аллен - грустноватым писателем, Фрей - девочкой-тинейджером с заскоком на анорексию, Лия - всепонимающим Развязывателем Узлов... Не будь всего этого, мы были бы кем-то еще. Кем угодно, но не собой. Это уже было аксиомой. Это было правильно.

Полчаса мы блуждали по внутреннему городу, в течение которых во мне проснулось Спонтанное Желание Читать Стихи. Я шла в обнимку с Дани и вещала негромко, чтобы слышала только она:
- На самом деле, мне нравилась только ты, мой идеал и мое мерило*, - слова, которые, конечно, были не про нее, но в конкретно тот момент - для нее. Для меня самой эти строки тоже были про другую девушку, однако воспоминания о ней грозились вылиться во что-то плохое, из-за чего я быстро перескочила на "Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером"*, и это было правильно. Дани улыбалась и говорила, что скучала по мне, я отвечала то же и целовала ее руки, вспоминая безумный летний день, проведенный с ней и с Нилом - еще одним моим прекрасным знакомым из поколения Пересмешников, который нынче был в Малазийи, где официально учился, а по факту - бухал с семи утра до десяти вечера, в перерывах записывая каверы на глупые и смешные песни и выкладывая их в сети. Отношения этих двоих были запутанными, но всякий знал, что друг без друга они жить не могут. Вот и встречаться они начали только после того, как Нил уехал. Фраза: "А я же говорила", сказанная моим голосом, повисла в воздухе.
Ноги, которые еще с пятницы дико болели, за время блужданий грозились отвалиться, но я не позволяла им это сделать, а потому, в качестве поддержки для себя, начала фальшивить известную песенку:
- I would go 500 miles, I would go 500 more*
Дани улыбнулась и немного подпела, стало веселей. Через некоторое время я переметнулась к Аллену, мы говорили о чем-то важном и неважном одновременно (это было во всяких наших разговорах), а потом он начал напевать, путаясь в словах:
- Не важно все, что будет с нами... Или нет. Неважно все, что с нами будет... Ла-ла-ла. Че-то там, рифмами убиваясь в хлам...
- Это какая?
- Не помню... "Пока у нас есть джаз"?
- Не, ты что, не похожа. Так, у меня есть, - пролистывая список песен конкретного автора и очень-быстро - "Пиши", "Слова", "Кот", "Шизофрения", "Медведь", "Недотрога", "Ты все, что у меня есть", НАШЛА!
Негромкого звука моих динамиков нам было предостаточно, все равно слышно было только наше пение:
- Не важно все, что с нами будет, Не важно все что было с нами, - громче, - ТАМ. Все время посвятим раздумьям, словами и рифмами упиваясь, - громче, - в ХЛАМ. И вдруг проснулся среди ночи, на мокром месте глаза, лала...
- Я знаю что ты, - пауза, и громче, - здесь, мой внутренний мир, - пауза, громче, - весь, настолько прост, что его можно прочесть,
- Это место не пой! - сказал Аллен, и я замолчала:
- Ты все, что у меня есть!*
- Ты все, что у меня е~есть, - пропели мы уже вместе.
- И это тоже нельзя было петь, - заметил Аллен с ноткой сожаления в глазах, но был все равно доволен.
- На второй раз сдержаться нереально, - я дернула плечами, а он улыбнулся. Знала же, что согласен.
После мы каким-то неведомым образом мы оказались в кофейне, название которой было за время ходьбы произнесено по меньшей мере раз двенадцать, однако я все равно его не запомнила. Теория чердака так распорядилась, а я не была против. Мы расположились на самом большом диване, который у них был, ибо компания у нас набралась нехилая (нас было восьмеро). Одна из девочек достала зажигалку Zippo, а Майл, которого мы встретили по дороге рядом с KFC, передал ей наполнитель. Искусным образом она наполнила зажигалку, и язычок пламени, зажегшийся с первого раза, был огромным и ярко-оранжевым, и в моей голове всплыли кадры кинохроники, повествующей о "Плане Барбаросса" и о коктейлях Молотова.
- Knock-knock-knockin' on heaven's door... Knock-knock-knockin' on heaven's door* - донеслось из динамиков в момент, когда я сняла перчатки и отложила верхнюю одежду в сторону, и тогда я поняла, что уже люблю это место. Только что вскрытая пачка Malboro в момент опустела на семь штук, ибо я все же решила держаться до последнего. Разговоры в большой компании были преимущественно ни о чем, беседы вели по двое-трое или все разом, соскальзывая с одной темы на другую, не углубляясь в смысл, ибо его, верно, не было. Под сигаретный дым было чертовски легко болтать про общих знакомых и родную ерунду, соскакивая внезапно на, к примеру, излюбленную тему: "Какие сигареты лучше". Соблазн был слишком велик, и я, как существо в высшей степени слабое, не смогла удержаться - попросила у Дани одну затяжку. Затянулась и разразилась чертовски нездоровым кашлем, невольно вспоминая: "Когда-то ему сказали, что он умрет от первой же затяжки, с тех пор он практикуется каждый день и ворчит, что его надули"*. Конечно, большой практики у меня не было, только одна затяжка в семь лет, и сейчас это было довольно странно и неприятно, горло жгло. Скорее всего, это было подростковое желание насолить своему организму и просто попробовать запретное, лелея мысль о том, что какая-та жалкая сигарета поможет забыться. Правда была в том, что курение никогда не помогает, и это знают все. Помогает сама мысль о курении, а не непосредственно действие. "Стиль полемики важнее объекта полемики", как сказал Померанц, или же знаменитое: "Вещи вообще холопы мысли"* Бродского. Какое я имею право не соглашаться с гениальными и слегка сумасбродными евреями?

Затягиваясь в очередной раз, я с ужасом заметила, что на большом пальце правой руки не хватает кольца, того самого, которое я ношу уже второй год не снимая. Мысль о том, что именно сегодня я сняла его дома да так и забыла, пугала до невозможности и заставляла верить в судьбу. Это кольцо было чем-то вроде обещания, данного самому себе. "Оставайся собой", - как я когда-то сказала отражению в зеркале и напялила кольцо, найденное в недрах квартиры - старое, серебристое, ржавеющее, из-за которого большой палец всегда был зеленовато-серым. И вот именно сегодня, когда я затянулась впервые за столько лет, когда, фактически, предала саму себя, кольца не было. Как уж тут не поверить в судьбу и в то, что проруха любит иронизировать?
Я положила голову на плечо Аллена (из всего сказанного им я помнила только одно слово: "Мерзко"), вдыхая дым и изредка затягиваясь чужой сигаретой. Не то, чтобы стало приятнее (я так и не научилась это правильно делать), просто хотелось. Мы зачастую не можем объяснить себе, почему делаем то-то и это-то, даже если это приносит вред. Нам просто хочется - в этом и есть человек. Человека ведет не разум, какой бы век не царил в мире, человека ведут инстинкты и желания, импульсы. И мы поддаемся им. Задыхаясь в клубах дыма, отдаваться пустоте легче.

Я болтала. Много-много болтала, не знаю, о чем, да и к лучшему. Просто рот развязался, и я вылила из себя пару кувшинов слов, потому что надо было. А потом молчала, слушая других, таких же бессмысленных, таких же потерянных, таких же пустых. Люди наполняли кратеры своих мертвых вулканов дымом за неимением чего-то другого. И самое ужасно, самое мерзкое, самое отвратительное было в том, что так было правильно.
- "Когда в сомнений и страхов тине ты заползаешь на свой квартирник, а люди - дивные, как с картины, и в мыслях только - "читай", "живи"."*, - шепнула я Аллену, но он дернулся, помотал головой и пробормотал еле-понятное "нет".
- Знаю. Просто вспомнила, - сказала я без всякой нужды, но если брать по степени нужности, этого дня не должно было быть вовсе. Он просто одна большая ненужность. И вместе с тем - острейшая необходимость. Я же говорю, люди живут инстинктами.

Время внутри меня перестало стучать по башке равномерным ритмом, стрелки остановились, стало легче дышать. Очки, которые я положила на стол, привлекли мое внимание. Зрение у меня давно уже достаточно слабое, но за последний год дела еще более ухудшились, на днях я поменяла диоптрии, и теперь мир через очки стал намного четче. HD, как это мы называли в шутку. Видеть мир в деталях было, конечно, приятно, однако от непривычки глаза болели сильно, потому их приходилось часто снимать. Вот и сейчас я взяла их в руки и надела, и помещение вдруг обрело краски, детали, выпуклости, отражающие поверхности, люди - морщины, черные дыры в глазах, почти ощутимую чушь в разговорах, и это пугало. Я едва не выкинула очки к чертовой матери, но одумалась и просто осторожно сняла их, с радостью окунаясь в размытый, но такой родной мир. Никогда в жизни я не была так рада не видеть деталей.
Разглядывая очки в руках, я понимала, что, надевая их, становлюсь другим человеком, тем, кому важны детали, кто ищет смысл в мелочах, кто разглядывает и расследует скрупулезно, и сейчас я не хотела быть этим человеком. Хотела оставаться этой старой-новой собой - без очков, сидящей в размытом и нечетком помещении, вечно щурящимся существом, потому что так было легче и привычнее. Потеряться окончательно - вот чего хотелось на самом деле.
Из-за того, что чувство времени затерялось, все вокруг тоже стало неважно - люди, которые пришли после, с которыми я обнималась, улыбалась и шутила, слова, который я говорила кому-либо. Ничего не было важно, и мне это нравилось. Через какое-то время я настояла на том, что пора уходить, Аллен и Фрей поднялись тоже. Мы попрощались и покинули кофейню, почти дойдя до метро вспомнили, что не расплатились, позвонили ребятам и минут десять ждали, пока не прибежали Дани и Жанет. Мы расплатились, и за минут пять Жанет просветила меня, что если стучать по выпирающим плиткам на стене здания театра, то получается очень даже музыкальный звук. Некоторое время мы стучали по плиткам, импровизируя с мелодиями, и много смеялись. Прохожие оборачивались и иногда кидали какие-то колкости, но нам было все равно.
Я опаздывала домой, позвонила и сказала, что буду через полчала, но Алленом было решено, что Фрей надо проводить до дома, и что я иду вместе с ними. Не сказать, что я была очень против. Дорога была приличной, но прелесть поездов в это время суток заключалась в том, что было малолюдно, а потому мы сидели в полупустом вагоне, Аллен и Фрей, сидящий по разные стороны от меня, наклонились и перешептывались друг с другом, пока я игралась с их волосами. Это тоже было успокаивающе, хоть и не так, как в кофейне, но по-другому, и, верно, лучше. В особенно спокойные и счастливые моменты мир сужается, и для меня в вагоне не было чужих людей, а в мире не было мира. Были просто мы, такие безрассудные, такие странные и такие, черт возьми, живые. "И оглядел он свои владения, и понял, что это хорошо*", - подумала я и едва удержалась от безумного смеха, сжирающего все внутри. Да, проруха явно всегда любила иронию.
Проводив Фрей до дома, мы с Алленом поспешно вернулись в метро, ибо оба безбожно опаздывали домой, а мне уже звонил разъяренный отец. Уже в вагоне Аллен достал телефон и наушники.
- Если включаешь, давай на двоих, - сказала я, на что он показал мне один палец. Вытащив в кармана пальто весь мусор, я кое-как выудила оттуда свои наушники и протянула Аллену. Я уже не помню, что он включал, только помню, что наушники мы не сняли вплоть до того момента, как оказались у моей двери. Было много музыки, но много лучше было ощущать, что ты делишь эту музыку с кем-то. В нашем кругу всегда было особое отношение к музыке, плейлист каждого - его дебри, его душа, его чувства, а делиться им означает полное доверие, потому что нужно знать, что тот, кому ты даешь послушать песню, под которую ты, возможно, рыдала в первый раз, не скажет, что это ерунда. Близость ощущается в мелочах, и только это было важно. Когда мы проходили через арку (которая означала условные шесть минут до моего дома), в ушах заиграла давно забытая и вновь полюбившаяся песня, которая подводила итог всей Очень Долгой Субботе:
- Тебе знакомо это ощущение вращения,
Как будто ты весь мир обидел, и нет прощения.
Как будто кто-то вывернул все клетки наизнанку
И гениальный доктор не поможет исцелению. *

"Пусть все реки вытекают до последнего ручья, я тебя не понимаю, потому что ты родная", - звучало у меня в голове, я знала, что там другое слово, но мне было плевать, потому что именно в таком искалеченном виде и было правильно. И было все равно, что поется о другом, плевать на то, что дома отчитали по всей строгости закона, и что ноги болели нещадно. Все это было до смешного мелочно.

Просто Очень Долгая Суббота кончалась, и только это было важно. А еще голос Лии на проводе, без умолку говорившей о своих отношениях, которые можно было назвать разве что "странными". Просто потому, что это было правильно.

В Очень Долгую Субботу впервые за долгое время я была абсолютно, безобразно и неприлично счастлива.

Примечания:

* одноименная песня The Beatles
* имеется в виду Зоро из One Piece
* Николай Носков - "Это Здорово"
* "Как и все грустные люди, я поэт"(с)
* "На самом деле", Быков
* "Дорогая, я вышел сегодня из дому", Бродский
* «I’m gonna be (500 miles)» - The Proclaimers
* "Ты все что у меня есть" - Сергей Бабкин
* Bob Dylan - "Knockin' on heaven's door"
* "Дом, в котором", Мариам Петросян
* "Новая жизнь", Бродский
* The Last Day of Summer - Джек-с-Фонарем (Сергей Лачинов)
* "О сотворении мира" (история о том, как я люблю каверкать Библию)
* Pianoбой - "Родина"