Из дневниковых записей директора Малеевки

   Уникальный снимок: Николай Соколов ("Кукрыникс") и Виктор Некрасов в гостях у Бориса Овчукова-Суворова. Середина 50-х годов прошлого века. Фото Б. Овчукова-Суворова.               
   
      А.Т. ТВАРДОВСКИЙ и С.Я. МАРШАК. Из дневниковых записей моего отца.

    Эти заметки - отрывки из дневниковых записей моего отца, Бориса Овчукова-Суворова, в бытность его директором Дома творчества писателей им. Серафимовича, более известного, как «Малеевка» (пятидесятые годы прошлого века). Увы, записей немного, я сумел собрать «воедино» лишь две. Да и то, запись о Маршаке обрывается на весьма интересном месте («... Вернувшись из поездки в Шотландию, Маршак сказал мне: «Побывав в Шотландии, я понял…» Дальше –пробел… Видимо С. Я. понял «такое», что отец не решился доверить эту мысль бумаге – времена были строгие…). Беда в том, что отец, зная, безусловно, немало о «писательской братии», очевидно, планировал систематизировать свои знания по выходу на пенсию. Но умер в 51год… Если бы он прожил еще лет десять, в моем архиве могли бы быть записи посвященные Владимиру Солоухину, Виктору Некрасову, А. Безыменскому, Э. Асадову, Н.Соколову ("Кукрыниксы"), немало интересного смог бы рассказать о А. Покрышкине, они дружили с детства – это, так сказать, «ближний круг». А ведь было немало интересных людей, с которыми отец был «просто в хороших отношениях»… (Был и в непростых, с Борисом Заходером и Николаем Носовым, например. Любопытное наблюдение:  одни из самых талантливых детских писателей в обычной жизни прослыли, мягко говоря, несговорчивыми и "тяжелыми" в общении людьми - это случайность или "тенденция"?).
 
  Андрей Овчуков-Суворов.




                АЛЕКСАНДР ТРИФОНОВИЧ ТВАРДОВСКИЙ

      Сегодня, идя по коридору, я услышал чей-то мягкий голос:
    - А что, разве здесь богадельня? Почему нельзя разговаривать? 
    -Это мешает работать.
    -Ну, милый мой, если работать не умеешь – тишина не поможет!
     Навстречу мне шел высокого роста широкоплечий человек, с открытым лицом, слегка покрытым веснушками (в другой раз я видел его с лицом, сплошь покрытым веснушками).
Голубые вкрадчивые глаза и по-русски вздернутый нос.
 .   Это был создатель общелюбимого русского богатыря – героя Второй Отечественной войны – Василия Теркина, Александр Трифонович Твардовский.
   Мне понравилась простота его отношений с людьми, без тени недоступности своего положения, но он не из тех простаков, которые не знают себе цену. А.Т. – мужик себе на уме. Но без тени претензии и очень естественен. Резок, когда не согласен.
    Работал, как проклятый, 11 дней. Из всех «писательских требований», а мы к ним начинаем уже привыкать, А.Т. предъявил только одно: термос и крепкий горячий чай (он его пьет беспрестанно, когда работает).
    Но вот как-то приехал Смирнов В.А., побыл несколько часов, а когда собрался уезжать, Твардовский решил ехать с ним – «в баньке помыться». Вернулся он через три дня и началось…
     Работа кончилась…  То с утра он уходил в Дом творчества композиторов, а обратно привозил я его по просьбе их администрации, то звонили из Мокроусовки, чтобы я забрал «своего писателя», так как чайную надо закрывать и т.д.
   
                ***
   Как-то подходит ко мне Александр Трифонович и говорит: «Борис Яковлевич, я хочу зайти к тебе домой, посидеть и поговорить, но только без дураков и без культуры». Я не понял и спросил, как это понимать? Он ответил: « Один на один и без шпротов, но с капустой».
   
                ***

 Он очень нервничал, вспоминая обиду на счет 1930-го года. «Ведь отец-то был труженик, кузнец – а что с ним сделали, да еще мне это в вину ставят». Это было у него, как гвоздь в сапоге.

                ***

      Встретился с ним в Союзе писателей в октябре 1958-го года. Он, видно, не сразу узнал меня, вернее узнал, но забыл откуда меня знает, потому что на мое приветствие ответив, спросил: «Где же вы теперь?» Когда я сказал: «Там же», он долго смотрел на меня и только когда я сказал: «Мы вас ждем», он быстро заговорил: «Малеевка, Малеевка, да, да, приеду».

                ***

     В этот раз  я много гулял и разговаривал с А.Т. У него очень острое восприятие, крепкая память, глубокое суждение.
     Меня поразило то, как он заметил все изменения в Малеевке. Ему понравился пруд, теплица и зеленые насаждения, особенно он остался доволен выводом котельной из главного  корпуса, но по поводу строительства детского городка, он высказал тревогу, не очень ли «переуплотняемся», и все говорил: «Хватит благоустраиваться, поменьше дорожек, мостиков, асфальта». А когда я заговорил о мостике через овраг (через речку Рудинку), А.Т. сказал: « Ну, Б.Я., я не ожидал, что ты потеряешь вкус сибиряка и пойдешь на поводке у московских любителей природы в парке культуры и отдыха».

                ***

        Как-то мы гуляли с А.Т. и к нам примкнул С. Бабаевский. Я стал рассказывать об отношениях с литфондовским начальством, о последней статье по поводу излишеств в Литфонде в газете «Известия». Я сказал, что на мой взгляд, это все неправильно, что писатели сами разжигают эти страсти и рубят сук, на котором сидят. Вот, ведя бесконечные споры о нерентабельности Малеевки, дают повод для разговоров… И статьи в наших газетах, например Н. Носова в «Литература и жизнь»,  бьют писателей, как унтер-офицерскую вдову.
    А.Т. с жаром сказал: « И задает этот тон наш корифей с Дона, он живет в ус не дуя, и думает - все литераторы так же живут, вот и безраздумно глаголит: писатели ожирели… разбогатели… не работают, а что кое-кто из них перебивается с хлеба на воду ему не известно, хотя и поучает знать нужды народа…»
    -Ты вот, Семен, чего не пишешь?, - спросил он, резко повернувшись к Бабаевскому.
Бабаевский ответил: «Не выходит. Жму, а не получается».
   «Да, труд писателя не только старанье и усидчивость, тут еще кое-что надо. У него самого-то выходит не бог весть – но старая слава выручает. А многим литераторам хлеб – горек и солен. Так что, Б.Я., ты Малеевку блюди, она не раз в трудную минуту была палочкой-выручалочкой батраку-писателю. Да что греха таить, и богадельней она многим служит, и, если испишусь – не по зубам овес будет, прими меня в свою обитель…»

                ***
       Как-то мы с ним разговорились о Теркине. Я сказал, что по моему, Теркин был сибиряк. Я родился в Сибири, вырос, воевал в сибирской части и Теркин был в нашей части. А.Т. хитро улыбнулся и сказал: « Нет, Теркин – смоленский, я родился на смоленщине, вырос, и воевал вместе с земляками и Теркин был в нашей части. Я согласился, что автору видней. Но у нас тоже были Теркины. С этим согласился и А.Т.
        А.Т. сказал, что он работает над жизнью Теркина, что в свое время он немного поспешил и, как всегда бывает, неопубликованное произведение делает больше вреда, чем пользы, так как теперь всякую гадость и пошлость зарифмованную относят на счет Теркина.
     - А в Америке один перебежчик даже выпустил «Теркин после войны» (по мотивам Твардовского), вещь бездарная, пошлая, низкопробная. И теперь волей – неволей надо мне Теркину послевоенную жизнь давать.
      Я спросил, почему такой разрыв был между первыми главами Теркина в армейской газете и других газетах, а особенно между печатаньем в газете и выходом особой книжкой. А.Т. пристально на меня посмотрел и ответил: « А вы разве не знали,  что был приказ политуправления Теркина не популяризовать, и только вмешательство т. Сталина открыло дорогу Теркину, да и лауреата я получил благодаря его вмешательству».
        Я очень удивился сказанному. И, видно удивление мое было так искренне и глубоко, что А.Т. решил рассказать мне сокровенное.
     - Видите ли, как это не странно, но дорога была закрыта Теркину из-за культа личности. Вы не подумайте, что я очень умный или прозорливый, нет, я такой же, как все и стихи писал восхвалительные, порой подхалимские, правда я душой не кривил, я сам глубоко верил в то, о чем писал, но вот Теркин – прямой русский мужик, не мог говорить то, что не чувствовал, его, видно, жизнь воспитывала иначе, и в бой он шел с матерком, а не со славой Сталину, словом – «слава Сталину» в Теркине на стихи как-то не ложилась.
     Откровенно говоря, я об этом как-то не подумал и, придя домой, перечитав Теркина, был приятно поражен тем, что Теркин смог избежать такого большого греха, особенно тех лет – преклонения перед культом личности. Я думаю, А.Т. зря скромничает, говоря «я как все», нет, не согрешил Теркин благодаря тому, что автор не был «как все» и, отдавая дань культу в других стихах, своему любимому герою он не дал споткнуться там, где спотыкались почти все…

                ***

           28.12.59  я лежал больной. Мне позвонил Л.Б. (примеч.: Лев Борисович Ольховский, зам. директора «Малеевки», с отцом они были неразлучны с середины тридцатых годов прошлого века, вместе работали в "Артеке" и даже два года просидели в симферопольской тюрьме по обвинению в попытке убийства В.Молотова и изменению климата в Крыму путем подрыва крымских гор, к счастью были оправданы) и сообщил, что в комнату, где живет Твардовский, приехал украинский писатель Савва Головачевский с женой, а Твардовский получил продление на 3 дня, так как он уезжал на пленум ЦК КПСС. Вопрос о поездке его с делегацией  в Америку еще не решен и у него есть время, он оплатил пребывание в Доме творчества и попросил использовать пропущенные не по своей вине 3 дня (а девушки в Литфонде как всегда напутали; в наших условиях это тоже характерно – большинство черта с два упустят).
          Я сказал, чтобы Головачевских поместили в другую комнату, но Александр Трифонович, узнав о случившимся, пришел ко мне на квартиру встревоженный. Поздоровавшись со всей моей семьей, он обратился ко мне:
         - Б.Я., в комнату, где я живу, приехал украинский писатель, значит, я живу здесь незаконно? Может быть мне лучше уехать или перейти в другую комнату, а то ведь вот какая незадача, ведь и у вас может быть неприятность (у нас об этом заботятся очень редко).
        Я успокоил А.Т., сказал, что он живет в комнате законно, сравнил случай с ж.д. плацкартой, ошибочно выданной дважды на одно место. Твардовский успокоился и поблагодарил меня.

                ***

      В другой раз я зашел к нему в комнату. Он писал, в отличие от других писателей, не на бумаге и, тем более, не на машинке, а в записной книжечке, санитарки из его комнаты никогда не выносили порванных бумаг. Он очень живо рассказал мне о двух беседах с Н.С. Хрущевым, сказал, что Хрущев понял его травму в анкетных делах. С большим оживлением и удовольствием рассказывал, как секретарь Р.К. извещал его об изменении в учетной карточке графы «сын кулака» на «сын крестьянина-середняка». Видно, этот «гвоздь в сапоге» всю жизнь вынуждал его хромать. Он убежден, что одной «щечкой» клещей, которые вытащили этот «гвоздь» был Никита Сергеевич.
 
                ***

      А.Т. подарил мне свой двухтомник с надписью:
«Борису Яковлевичу Овчукову-Суворову автор этой книги желает всего самого доброго. А. Твардовский, 19.12.59 М.». Жалел, что это старое издание и обещал подарить новое.


               
                САМУИЛ ЯКОВЛЕВИЧ МАРШАК.

      Подарив мне книжку стихов и сказок, Самуил Яковлевич шутливо (этот тезис он отстаивает постоянно) написал:
                «У нас отчество одинаково,
                Оба с вами мы дети Якова!
                И дарю я вам с дружбой братскою
                Эту книжечку детиздатскую.
                Вы у нас пастух, ваши овцы мы
                Все суворовцы – овчуковцы мы!»

        Я не знаю, чем объяснить то, что все считают С. Я. человеком несговорчивым, капризным, словом тяжелым. Мы же, «малеевцы», всего этого не заметили. Либо нас ужас, как запугали, и мы ждали чего-то кошмарного, либо  уже привыкли к выкрутасам братьев-литераторов. Словом, когда в 1957-м году впервые приезжал С.Я. (в ком. № 5-4),  Литфонд нас предупредил: « Смотрите, едет Маршак, он человек капризный, требовательный, видал виды, ему даже Барвиха не во всем и не всегда нравится».
       Но вот он приехал… Привез свой кислородный аппарат и перед сном «кислородился»:  выкуривает 4 -5 сигарет, а затем «кислородится», ну, что с ним делать, не разъяснять же ему вред курения, да еще перед сном, да еще перед кислородом… Бог с ним!
                ***

      Как-то мне врач пожаловалась (Т.Н.): «Сегодня опять с Маршаком было плохо. Мучились всю ночь, и все из-за диеты. Он ее  не хочет соблюдать, вместо капустных котлет съел свиную отбивную, а советов и слушать не хочет».
       Я выбрал удобное время  и затеял разговор с С.Я. разговор о еде. Он заявил, что ему «малеевский» стол нравится. Я сказал: «Но, Самуил Яковлевич, зачем же вы свиные отбивные едите?» Он удивился и спросил: « Как зачем? Это же очень вкусно!»
    - Но вам же это запрещено врачами!
    - Но, знаете ли вы, миленький, что поэтому-то они особенно вкусны! Я очень люблю делать то, что запрещено, а то, что не запрещено – это не интересно!
               
                ***
      Однажды я пришел к С. Я. в комнату. Перед окном была большая клумба – цвели гладиолусы и каллы… С. Я. отложил в сторону книгу, которую читал и сказал:
   - Борис Яковлевич, у вас здесь очень хорошо, ну прямо как на курорте где-нибудь во Франции…
     Я тут же ответил:
   -Ну, а как же, так и должно быть, ведь стараемся, чтоб было не хуже, тем более, что кажется, из нас никто не был во Франции и мы не знаем даже, о чем вы говорите.
     С.Я. понравилась моя балагурная шутка, я замечаю, что мой шутливый и непринужденный тон ему нравится, ведь с ним все «стараются разговаривать», а я  говорю, как умею, и мне кажется, за это он мне и платит добрым отношением.
 
                ***
      Ездили с С.Я. в рощу за Глухово на пикник в честь дня рождения Н.В. Соколова (примеч.: Кукрыниксы). Было очень хорошо, весело и сердечно. Были Соколов с супругой, Сажины, Воронков, Крони и сестра С.Я. – Ильина.
  Самуил Яковлевич читал стихи и переводы. Особенно хороши миниатюры Бернса.
                ***
     С.Я. очень лестно отзывался о стихах молодой дальневосточной поэтессы Казаковой. (Надо почитать, я не слышал о ней ничего).
    


                Малеевка, ноябрь 1956г – декабрь 1960г.