Скоморох

      События, о которых пойдёт речь в нашем рассказе, произошли в одном большом селе. Его жители были народом особенным: русские, белорусы, украинцы – все они говорили на том удивительном языке, который до конца понимали только они сами. Цветистая смесь их речи была схожа с пёстрым лугом, где всякому цветку нашлось своё место, и никакой из них не казался лишним. А песни? Это особая категория: о них можно говорить бесконечно долго, спорить, соглашаться или нет, но, однажды их услышав, влюбляешься в этот народ на всю жизнь. Жили всяко: дружили и бранились, любили и ненавидели, сходились и разлучались, - словом, люди как люди и ничто людское, как говорится, им было не чуждо.

  Об одной из семей, проживающей в этом селе, и пойдёт наш рассказ.
Старожилы помнят, как лет где - то пятнадцать тому назад случилось в этой семье большое горе, погиб глава семьи и единственный кормилец. Был, теперь уже покойный,  Иван Мовчун лесорубом, много деревьев пало от его топора, а на тот раз оплошал лесоруб: очередная, срубленная им берёза, стала для него последней. Домой привезли уже бездыханного, вроде и не виноват никто в его смерти, но горя от этого меньше не стало. В одночасье осталась Мария, жена лесоруба, вдовой, а трое его сыновей – сиротами. Все трое мал, мала меньше, один другого подпирает: двое – Никита и Олесь, - погодки, а младший, Марко, моложе их на пять годков. Сорванцы, мальчишки, им отцовская рука ох, как была нужна! Как пришлось Марии подымать сыновей кормить, одевать, воспитывать, знает только Господь Бог да она сама. Отца детям она заменить не могла,  нового  им отца, а себе мужа  не искала, считала, что такого, как Иван, она не найдёт, значит, зачем себя неволить и людей смешить. Вот так и осталась один на один со своей незаживающей раной: время притупило боль, но рану, до конца, так и не залечило.
    Дети выросли, стали видными парубками, старшие Никита и Олесь вскоре обзавелись семьями. Старший из братьев Никита стал кузнецом. Кузнец на селе человек необходимый и уважаемый, сын растёт, жена – всё, как у людей. За старшего сына сердце Марии спокойно: в отца пошёл, такой же статный и сильный: и семье, и ей, матери, стал  во всём надёжной опорой. Второй из братьев, Олесь, выучился плотницкому делу, да не то, чтобы лавки да табуретки мастерить: стал Олесь краснодеревщиком, дорогие вещи ему заказывают и за хорошую плату. И у среднего всё в жизни ладится, а матери, что ещё нужно? Мать сыновья не забывали, не обделяли вниманием, одно плохо: оба, как и отец, были молчунами, видно и фамилию под стать тому носили. Марии нравилось, что соседи хвалили её сыновей, случалось, что и благодарили, на сердце матери в такие минуты теплело, и её собственные переживания уже не казались такими тяжёлыми.
 
     Но где же младший сын Марии - Марко? Это отдельная история. Марко - младший и самый любимый сын Марии, принёс своей матери немало огорчения, боли и смятения в её любящее сердце. Ласковый и добрый «подлизунчик», как прозвали его старшие братья, Марко вдруг, в одно время стал несговорчивым и упрямым, как молодой бычок, который почуял прибывающую силу, а что с нею делать он ещё не решил. Причина его превращения из добряка в упрямца была не нова, о ней знали не только в их семье, но и во всей округе   судачили об этом.
     Однажды, на сельской ярмарке Марко увидел передвижной цирк, он был очарован всем тем, что там происходило, особенно понравились ему клоуны. Дома, он решительно заявил, что, как только подрастёт, то обязательно пойдёт учиться в цирк, станет циркачом, и не просто артистом, а именно клоуном. Тогда над ним все посмеялись, а за Марком прочно закрепилась кличка – «скоморох», которая, как ни странно совсем не обижала его.
Уже через два года после этого события, окончив семь классов, Марко собрал свои пожитки, поцеловал мать, объяснил ей, что уходит поступать в цирк, и, невзирая на уговоры и слёзы, упрямо шагнул в новую жизнь. Цирк тот оказался  передвижной, кочующий из города в город. Марко пошел работать вначале простым рабочим, а там, как себя зарекомендует. Редко приходили от него скупые весточки, что работает и одновременно учится, работой доволен, как только появится возможность, то заедет проведать мать и братьев. Просил мать не беспокоиться за него, писал, что скучает особенно за ней, родной мамой.  Вот уж скоро год, как  Мария не получала о сыне никаких вестей. Со своим любимым  Марко, вдова мечтала дожить до своей кончины. Не случилось. Не получая вестей от Марка, Мария мучилась, не могла спать ночами, но вида не подавала. И соседи, будто чуя эту боль, о Марко речи не заводили, как могли, берегли материнское сердце.

   Сегодня суббота, Мария, как и всегда, проснулась рано: сказывалась многолетняя привычка. Но сегодняшнему пробуждению была и другая причина, странный сон приснился Марии. Уже под утро приснился ей Марко.  Будто протягивает он к ней руки, а руки – то у него связаны, смотрит на неё так ласково и говорит ей просительно: «Мамо, та развяжите же мне руки, так мне тяжко со связанными руками жить!»
Кинулась Мария на кухню, схватила нож и проснулась. Проснулась от собственного крика, будто из омута вынырнула, сердце под горлом бьётся, выскочить норовит! Тревожно стало ей, испугалась. Едва пришла в себя, а тревога не отпускает: нет, не зряшный это сон,  не пустой, видно знать  он ей даёт, что  у Марка что – то не ладно: «Ах, Марко, Марко, где же ты, кровинка моя, дорогая! Далось тебе скоморохом стать, жил бы себе, как все люди живут, вон, хотя бы, как твои братья! А то стыдно о тебе и людям сказать».
    Мария встала, занялась неотложными делами, которых в субботний день было много, к тому же за делами меньше думы одолевают, и время скорее движется. В сердце не возвращался привычный мир: может, произойдёт что сегодня?
Воскресенье – это праздник, значит нужно к нему подготовиться. Она причесала волосы, умылась, привела себя в порядок, поставила на плиту чайник. Но едва она села пить чай, как пришёл Никита, поздоровался с матерью, молча, поставил у плиты новый совок (старый совок уже пришёл в негодность). 
Мария, улыбнувшись, поблагодарила сына за заботу и пригласила его позавтракать с ней.  От завтрака Никита отказался:
-Олесь кабана резать надумал, помочь ему нужно, - объяснил он матери причину своего отказа, - одному ему не справиться, кабан годовалый, просто так не сдастся. Ну, мамо, ладно, я пошёл, ждите к обеду принесём мяса.
«И вот так всегда: два - три слова и пошёл! Кабан не подождёт? За полчаса  похудеет!?  Нет- нет, Никита хороший сын, заботливый и всё же, поговорить бы, словом обмолвиться. Сон бы ему рассказала. А то всё одна!»
Есть одной, совсем расхотелось.
   Мария испекла хлеб, привела в порядок и без того чистый домик, подмела крыльцо, двор.
К обеду, как и обещал Никита, пришёл Олесь: принёс матери кусок свежего мяса: «Вот, - подумала Мария,- расскажу Олесю про сон, да попрошу его, как будет завтра в городе, узнать, может, кто знает что про Марка.  Где сейчас тот цирк? Когда он в город вернётся? Олесь ведь всё равно с мясом в город поедет. Принимая из рук сына мясо, упрекнула:
- Сынок, куда мне столько мяса, кому его есть? - спохватившись, поблагодарила, - ну, спасибо, спасибо! Что это я раскудахталась, как старая курица? Проходи, сынок, за стол, пообедаешь со мной, я тебе сон расскажу, про Марка.  Сон мне сегодня как раз под утро приснился.  Под утро, говорят,  скорые сны снятся.
-Нет, мама, в другой раз!  Некогда сейчас: жара на дворе, мухота кружит, того и гляди мясо попортят. Пойду, работы много.
Попрощавшись с матерью,  Олесь  ушёл.
«Да и то правда, - оправдала  сына Мария, - с мясом работы   непочатый край». Обедать в одиночестве не захотелось, она наскоро выпила стакан чая, прибрала мясо и вышла во двор. Встала у палисада, полюбовалась на красивые мальвы, сорвала цветок чернобривца, понюхала: «Марко их любил…»
Ухо уловило отдаленный шум: «Что там за сборище по улице идёт? Может свадьба у кого? Нет, про то она бы знала».
Мария вышла за калитку, чтобы лучше разглядеть идущих по дороге людей. По улице шла стайка сельской ребятни, человек пятнадцать, а перед ними какой - то человек. Мария не сразу поняла, что двигался этот человек спиной вперёд, а лицом к идущей за ним ребятне. Так мало того, что шёл наоборот, он в это же самое время ещё  умудрялся что - то рассказывать им, Мария, сама это видела, как то и дело взлетали руки незнакомца, порхали над его головой и смех, задорный смех опережал эту процессию. Вот эта орава ребятишек во главе со взрослым  приблизилась к дому Марии. Человек идущий спиной вперёд, оглянулся, Марии показалось, что она закричала, что есть мочи:
-Марко! Сынку мой, родной!
Но, из перехваченного волнением горла, послышался слабый шёпот:
-Марко, любый мой сыну, ты вернулся! 
   А уже через минуту сильные руки сына обхватили вздрагивающие плечи матери. Марко целовал заплаканные глаза, мокрые от слёз щеки матери, вытирая тыльной стороной ладони, бегущие по щекам слёзы. Он видел, как постарела мать, и, чуя свою вину, отстранялся, вглядывался в родное лицо, и снова целовал руки, лоб и  ровный пробор седых волос.
-Мамо, мамуся моя милая! Как я стосковался по вам. Простите меня, мамо, за всё, что  сделал не так,  простите, что бродяжил долго, страдать вас заставил!
На дороге всё ещё стояла и глазела на них сельская ребятня: им было не понятно, от чего это плачет такой весёлый дядька, который только что заставлял их «помирать» от смеха?
Мария, придя в себя, махнула ребятишкам рукой:
-Идите, не до вас сейчас! - и добавила, - завтра приходите. – А про себя подумала, - сейчас он мой, только мой!
И, обращаясь к сыну, сказала:
-Входи во двор, Марко, сейчас всё село будет знать, что ты приехал, набегут, побыть нам вместе не дадут. Поговорить бы нам…   
Пока Мария жарила свежее  мясо для сына, собирала на стол, Марко прошёл по комнатам в доме,  обошёл подворье, садик, взял сорванный матерью чернобривец, и так же, как она, с удовольствием понюхал его. Цветок пахнул детством и, почему – то, радостью.
Когда он снова вошёл в дом то про себя отметил, что там всё было по- прежнему: каждая вещь стояла на своём месте. Если бы отбросить время, проведённое вне дома, кажется, что и не уходил вовсе. Вон, герань цветет на подоконнике, как и тогда…
Марко вздохнул, ибо знал, как тяжело далось матери его своеволие.  Но знает ли мать, сколько радости приносит ему то, что он для себя выбрал? Когда он стал доставать из сумки привезённые гостинцы, мать замахала руками: зачем нужно деньги тратить на баловство. Но, когда сын развернул и набросил на её плечи тёмно – вишнёвый, кашемировый полушалок, по кайме расшитый гарусом, губы Марии дрогнули в улыбке, а на глаза навернулись слёзы: «Не забыл, сынок, порадовал!»
Она подошла к небольшому зеркалу, висевшему на стене, молодо повела плечами, любуясь обновкой. Сын с радостью увидел, как оживилась мать, будто засветилась:
-Мамо, да вы у нас ещё и молодицам не уступите! – восхищённо произнёс Марко.
Мария, смутившись, отмахнулась:
-Что придумал! Скажешь тоже! - мать счастливо засмеялась: первый раз после его отъезда.
   За обедом Марко рассказывал матери о своём житье-бытье, о том, где он побывал и что видел. Время летело незаметно, Мария, как зачарованная, слушала сына и никак не могла поверить, что всё это происходит на самом деле. Слушая сына, Мария смеялась так, как давно уже не смеялась: она, любовалась своим ненаглядным Марком, не могла насытиться  и, вытирая слёзы счастья, смеясь, говорила:
-Да ну, тебя, Марко, уморил совсем! Будет тебе уже!
На душе у матери стало спокойно и радостно: Марко сумел представить матери  жизнь, проведённую вне родных стен, благополучной и успешной, и оставить все невзгоды и испытания за порогом: «Что про них говорить? Прошли одни – пройдут и другие», - решил Марко.
Он чувствовал свою вину перед матерью.  Вместе с тем, ему очень бы  хотелось, чтобы мать одобряла то, что он больше всего любит и ценит. Цирк стал частью его самого!  Как же примирить это всё? Какие слова найти для убеждения?
   А на следующий день, двор Марии был полон народу: пришли соседи с детьми, пришли и братья с семьями. Они поздоровались с Марко очень сдержанно, будто боялись: «Не отчебучил бы чего?»
А он взял, да и отчебучил!  Вскоре пришедшие плотным кольцом окружили Марко: фокусы сменялись, байками, а те - шутками. Сельчане смеялись искренне, до слёз, и, по - свойски, просили:
-Марко, а покажи деда Игната! А бабку Акулину!
Марко не отказывал – на глазах у всех превращался в сморщенного, как печёное яблоко, деда Игната, или принимал постно-ханжеское обличье бабки Акулины. Дед Игнат только крутил  лысой головой и повторял:
-Ну, скажи-ка, чего энтот паршивец вытворяет! Ведь точно я! Только энто я в молодости!

Закончилось импровизированное представление общим пированьем. Несли во двор Марии, кто что мог: кто лавку, кто стол, а уж о съестном и говорить не приходилось, от угощения столы ломились!
Всё смолкло только поздно вечером. Соседи, прощаясь с Марией, благодарили её за сына, признавались, что такого веселья они не испытывали уже давно. Перед сном Мария осторожно спросила сына: не думает ли он завести семью и начать жить, как все люди? Глаза Марко на мгновение погрустнели, но он, пересилив себя, шутливо ответил:
-Нет, мама, скоморошиха моя ещё где - то подрастает.
А через два дня Мария опять провожала своего любимого Марко. На вопрос матери: «Скоро ли она его увидит?»  Марко только неопределённо пожал плечами:
-Не знаю, мама, как дела сложатся.
Но, увидев, как мать, едва сдерживая подступившие слёзы, тщетно пытается скрыть отчаяние, охватившее её, уже мягче добавил:
-Я обещаю, что постараюсь, мамуся, очень постараюсь, чтобы видеться с вами чаще!
   Когда Марко, простившись, вышел со двора, Марии показалось, что вслед за уходящим сыном тянется из окон дома свет, тот самый, которым Марко сумел наполнить их дом. 
Мария, вспомнив, спохватилась: «А как же сон? Что же я не расспросила Марко, что у него неладно?»
 Мария  принялась укорять себя за забывчивость.  Она остановилась, поражённая, возникшей  догадкой, что развязать сыну руки она может в любую минуту. Сама может, если  согласится с его выбором, если сумеет принять то, что он любит, одобрит то, к чему он стремится. Если сможет не отговаривать сына избрать для себя иную дорогу, а поможет ему пройти тот путь жизни, который ему определён. А она что? Не об этом ли самом  пытался сказать ей Марко, чудача перед сельчанами? О нужности того, чем он занимается! Он ведь приглашал её, мать, поверить в него!
Мария  повернулась в ту сторону, в которую только что ушёл Марко и решительно произнесла: «Отпускаю, сынок, и благословляю!» Её рука перекрестила воображаемого сына и благословила его…