Колея

Изумительное   это  место  -  железная    колея!  Время   здесь   меняет   свой   размеренный  бег.   Путь  от  школы   до   Оли   можно   растянуть   на   два   часа,  провожая   девочек,  а   можно  было,  возвращаясь   домой,  пробежать  его   и   за   двадцать   минут. 
О  чём  мы  только  не  говорили  во  время  этого  пути!   Все  более-менее   значимые   ситуации  в  классе,  все  прикольные   случаи,  всё,  что  тревожило  или  радовало  -  всё  было  разобрано  нами   на  мельчайшие  детали.  Это,  кстати,  очень  помогало  понять   и  себя,  и  девочек,  и  то,  о  чём  говорилось. 
Я  с  удовольствием   замечал,  как   часто   мы  с  Амандой   оказываемся   на  одной   волне.  Бывало,  она  подхватывала   моё  оборванное  на  полуслове   предложение  -  а  дальше   я  как  будто  слушал  себя   со  стороны.  Я  убедился  в  том,  что  она  много  читает.  Рассказывала  прочитанное  изумительно.   Некоторые   книги  я  так  и  узнал  -  из  её  уст.  Впоследствии,  перечитывая,  я  убеждался  в  том,  что  она  запоминала  мельчайшие  детали.  Но  иногда  её  фантазия  смягчала   жёсткие   обороты   сюжета.  В  пересказе  было   куда  меньше   боли,  страданий,  нежели  в  оригинале. 
Узкие  длинные  ленты   рельсов,  маслянисто  блестящих   под   солнцем…  Мы   соревновались  -  кто  больше  пройдёт,  ступая  по  ним   без  поддержки.  Я  нёс   ранцы,   а  девочки,  вытянувшись   стрункой,  словно   балерины,  легко-легко   шагали   по  этих   лентах.  Это  было  очень  красиво.  Они  не  знали,  что  порой  от  этой  красоты  у  меня  почему-то  перехватывало  дыхание  и   сжимался  живот.  Та,  ножка   которой   соскальзывала,  с  досадой   спрыгивала   и  смеялась   заливисто.  Я  иногда  подшучивал,  а  иногда  предлагал   руку.   Помощь   принимала   лишь   сестра.  Аманда   говорила,  что  подстраховка   расслабит  её.
 Я  проходил  гораздо   больше,  чем  они,  и  мне  говорили: «Ну  конечно…  Ты  посмотри,  какая  у  тебя  лапа  против  наших… Да  и  шагаешь   ты   так,  словно  вдавливаешь   себя   в  рельсы.  Они  под  тобой  прогибаются.  Ботинки   тебе  помогают  -  подошва  рифлёная.  А   наши  туфельки   гладкие,  соскальзывают». 
Однажды  я  в  ответ   на  это   разулся  и  пошёл  по  раскалённым   рельсам  босиком.  Металл  жёг   кожу,  и  это  оказалось  неожиданно приятно.  Как-то  волнующе   приятно.  Заставляло  идти  быстрее,  не  задумываясь,  как  поставить  ногу.  В  результате  я  прошёл  расстояние  гораздо   большее,  чем  обычно.  С  тех  пор  такое  развлечение  зашло  у  нас  в  привычку.  Я  наслаждался  видом   босых  ножек  своих   девочек,  летящих  по  раскалённому  металлу.  Нёс  их  туфельки,  а  когда  хотели  обуться,  шуточно  требовал  поцелуй.  От  Оленьки  частенько  его  получал  -  ей  статус  сестры  позволял  целовать  меня  когда  угодно. 
Поезда   по  той  колее   ходили  редко.  Ещё  издали   мы  ловили   дрожание   рельсов.  Если  приложить   ухо,   можно   было   услышать   гул    минут  за  двадцать   до    появления  в  поле  зрения  самого  поезда.  А  когда  он  появлялся,  начиналась  очередная  забава.  Острая   забава. 
Надо  было   стать   на  обочине,  в  каких-то  метрах  полтора   от  рельсов,  замереть  и  не  двигаться,  когда   дышащая   огнём   махина  проносится  возле  тебя.  Расстояние  до  вагонов   столь   мало,  что  если  протянуть  руку,  можно   дотронуться  до  них.  Это  было  очень  трудно -  не  отступить,  преодолев  страх.   К  тому  же  машинист,  заметив   нас,  ещё  издали   начинал  сигналить.  Гудок  этот  рвал   перепонки,  взрывал  мозг   тревогой,  угрозой,  требованием  немедленно   убраться   с  пути.  Пролетая  мимо,  мужчина  в  форме   тряс   руками,  кричал…  и  хоть   слов  не  было  слышно,  жесты   его  недвусмысленно   показывая,  куда  он   меня   отсылал. 
Я  очень  хорошо  помню  это  ощущение  неотвратимости   приближающегося   испытания.  За  спиной  -  спасительный   склон.  Так  легко   сбежать  по  нему!   Там  безопасно.  И  никто  меня  не  обвинит  в  трусости  -  Оленька   лишь  пару  раз,  зажмурив  глаза  и  прижавшись  ко  мне,  выдержала  эту  пытку.   Да  и  отшутился  бы  я.  Но  от  себя-то  не  отшутишься.   Я  бы  сам  посчитал  себя  трусом,  если  бы  поддался  этому   страху.  А  потому…  Сердце  колотится,  к  горлу  подступает  жар,  а  я  дышу   глубоко,  сжимая   зубы  и  считая  до   двадцати.  Как  правило,  на  двадцатке   оглушительный  шум   самого  поезда   и  перекошенное  от  злости  лицо  машиниста   оказывались   рядом  со  мной.  В  эти  минуты  я  часто  зажмуривался.  Теперь  главным  было   не  дрогнуть.  Не  сделать  ни  шага  назад.  И  улыбаться.  А  потом  летели  вагоны.  Они  уже  не  были  такими   страшными.  Первый,  второй,  третий…  десятый…  двадцатый…  Больше  двадцати   не  было.  Чаще  всего  -  десять.  И  всё.  Я  был  свободен.  Можно   было  вздохнуть   глубоко,  рассмеяться.   Тело   становилось   лёгким,  сильным…  Я  преодолел   себя!
Со  временем  ощущение  страха  ушло,  и  тогда  я  усложнил  задачу.  Я  запретил  себе   закрывать   глаза.  Надо  было  смотреть  в  лицо  приближающейся  опасности. 
Очень  ярко  запомнился   мне   тот  миг,  когда  однажды   рядом  без  какого-либо   вызова  оказалась  Аманда.  До  этого   момента   она  сбегала   вниз   вместе  с  Оленькой,  а  после  того,  как  пролетал  поезд,  я  звал   их  наверх.  Они  поднимались,  восторгаясь   моей  смелостью  и  строя  предположения,  что  бы  сделал  тот  дядька,  бешено  сверкающий   глазами,  если  бы  добрался  до  меня.  Сестра  уморительно  его  копировала.  Мы  смеялись   весело,  беззаботно…  Гудели  рельсы,  рассказывая  о  том,  что  поезд   несётся  вдаль,  по  очень   важным  делам,  и,  конечно  же,  уже  забыл   о  каком-то  пацанёнке,  смотрящем  ему  в  глаза.  Ничего!  Я  напомню  ему  опять. 
А  в  тот  раз   Оля  сбежала  одна.  Аманда  как  будто  застыла.  Стояла,  вытянувшись,  словно  струнка,  и  смотрела  перед  собой.  Огнедышащий   дракон  заревел  угрожающе,  надвигаясь   на  неё,   а  она  лишь  зажмурилась   да  сжала  кулачки.  Я  видел,  как   вонзаются  ногти  в  ладошки.  Я  прекрасно  знал,  что  она  испытывает  в  эти  минуты. 
Поезд  пролетел.  Она   выдохнула.  Открыла  глаза.  Расслабилась.  Оля  вылетала   к  нам:  «Ну  вы  даёте,  ребята!  Ни   в  жизни  я  бы  так  не  сделала.  Олег,  ты  мне   подругу  своим  сумасбродством  заразил!   Аманда,  очень  страшно  было?»  -  «Очень…»  -  с  улыбкой,  просто  ответила  Аманда. 
Эта  картина  часто  снилась  мне  потом  долгие  годы.  Я  понял  в  те  секунды,  насколько  же  смела  эта  девочка  с  серыми  глазами.  А  ещё  я  понял,  что  хочу  быть  рядом   в  минуты,  когда  ей  угрожает  опасность. 
Наша  колея  была  очень  щедра  на  сюрпризы.  И  каждая  пора  года  баловала  нас  своими  дарами. 
Зима  -  снежным   покрывалом,  в  которое  проваливаешься  по  колено,   замерзшей  по  окраинам  рекой,  переливами  нетронутой  человеком  белой-белой   пустыни…  Можно  было  вообразить  себя  в  Арктике.  Мы  -  отважная  экспедиция.  Где-то  там  наши  товарищи  нуждаются  в  помощи.  Мы  скоро  придём.  Держитесь!
Весна   заливала  все  берега   мать-и-мачехой.  Это  было  моё  любимое  зрелище.  Котики  вербы,  золотистые  цветы,  голубое  небо…  И  ожидание  лета.  А  когда  цвели  яблони….  Это  было  нечто. 
Лето  было  щедрее  всех  остальных.  Первая  земляника,  пёстрая  россыпь  полевых  цветов  в  высоких  травах,  манящая  прохладой  река…  Я  никогда  не  мог  дождаться  официального  разрешения  купаться.  Как  только  солнце  пригревало  спину,  а  в  воду  можно  было  зайти  по  колено,  не  задохнувшись  от  холода,  я  тут  же  раздевался  и  окунался  с  головой.  Глубоких  мест,  где  можно  было  бы  поплавать  по-настоящему,  по  дороге  к  девочкам  почти  не  было,  и  я  довольствовался  тем,  что  удерживал  тело  в  горизонтальном  положении,  полностью  под  водой,  принимая  удары  быстрого  течения.  А  Оля  с  Амандой  только  бродили  вдоль  берега,  заходя  в  воду  максимум  чуть  выше  колена.  При  этом  они  поднимали  подол  формы…  Красивая  была  картина.  Улыбаюсь,  вспоминая  её. 
Ну,  а  осень -  это  яблоки  и  груши.  Они   поспевали  в  каждом  огороде,  и  я  легко  набирал  их  там,  где  дерево  было  ближе  к  забору.  Я  не  считал  это  за  кражу.  Наоборот,  было  прикольно,  посматривая,  нет  ли  хозяев,  перемахнуть  через  рабицу  и  деловито  набросать  в  пазуху  плодов  получше,  поспелее.  Примечательно,  но  меня  никогда   не  ловили   на  этом.  Возможно,  потому,  что  впереди  деревьев  гордо  шумела  листвой   густая  кукуруза  да  ряды  переплетённой  меж  собой  фасоли,  поднятой  на  опору.  Прямо-таки  джунгли,  надёжно  скрывающие  тылы. 
Вот  такая  у  меня  в  детстве  была  колея…  А  сейчас  она  заброшена.  Но  то  совсем  другая  история.