Кладбище забытых книг

Во времена моего детства в доме было совсем мало книг. Книги эти были случайные. «Разведение кроликов» валялось в одной куче с «Теорией шахматной игры». «Теорию шахмат» я иногда открывала, «Кроликов» - нет. Однажды под грудой хозяйственных пособий обнаружились «Маленькие трагедии» Пушкина. Сюжеты «маленьких трагедий» потрясли меня – это была Фантазия и История, Любовь и Тайна, Детектив и Драма  Дремавшая детская фантазия, которую никак не могла пробудить «Теория», заработала, как заведенные часы. Истории перечитывались без конца, нечаянно запоминались, и невиданные стихи без рифмы ложились прямо в душу.

Поэтому когда начали учить в школе «Унылая пора, очей очарованье», я была разочарована – это был не тот Пушкин.

Вся философская подкладка «маленьких трагедий» стала видна вооружённым глазом гораздо позже (вся ли?), но стихи пленили уже тогда: оказывается, можно было разговаривать между собой не простыми предложениями: «Какая сегодня погода?», «Дай хлеба» - а совсем иначе. Стихов, правда, даже под влиянием Пушкина я не начала писать, но на всю жизнь полюбила тех авторов, которые так писали.

Я училась в школе, когда, вслед за грянувшей перестройкой, в головы хлынул целый поток невиданных прежде книг: Айтматов, Солженицын, Набоков, Шаламов… Об этих книгах все говорили… иногда не читая. А я читала. Это был совсем другой мир, мир более интересный, противоречивый, сложный и – более похожий на настоящий. И все эти сложные, сильные, умные, порой резкие и бесцеремонные авторы ссылались на четыре краеугольных камня литературы: Пушкина, Гоголя, Толстого,  Достоевского. Именно они (не школа) вернули меня к классике.

Я уже была в том сознательном возрасте, когда книги хочется покупать, но уже настали те времена, когда книг – изобилие, а денег решительно не хватало. Поэтому я стала покупать старые книги. Магазин, где продавались старые книги, был похож на библиотеку, там был тот же запах и там так же бесконечно долго можно было ходить между полками и выбирать, только книгу можно было унести с собой насовсем и открыть её… может быть, через несколько лет. Никто ведь не торопил – сдавать.  И Пушкин, и Толстой,  и Чехов – все они из того магазина старых книг. Все – «в прекрасном состоянии». Ведь их так редко открывали, они были «пыльной и скучной» классикой. Впрочем, Достоевского даже там купить было нельзя – не баловали его советские издатели. Поэтому Достоевский в основном новый.

Глянцевый.

Было что-то неприличное в том, что книга Гоголя стоила 3 гривни, а рядом какая-то пустышка в глянцевой обложке – 20. В этом было что-то неприличное и в то же время – что-то очень правильное. Ведь я могла купить её – я, кому она была действительно необходима, а тот, кто мог потратить 20 гривен, тот получал прекрасную обложку, которая украшала полку годами.

Со временем я поняла, что книги как люди. Они тоже могут стареть, кряхтеть и роптать на молодёжь, устало ожидая своего конца – погребённые под завалом забвения и равнодушия на тесной полке. Но, в отличие от человека, книги рождаются сразу взрослыми, и, в отличие от человека, вернуть молодость книге очень легко – нужно просто открыть её.

Теперь я заходила в магазин старых книг не для того, чтобы покупать. Я смотрела на склады томов, которые не перемещались и не двигались годами, и убеждалась, что издания, которые раньше знатоки утянули бы домой за пять минут, лежат всё так же…Магазин постепенно превращался в кладбище… кладбище книг, и я приходила уже не в гости к живым авторам, а на безмолвное кладбище…

Как ни странно, магазин старых книг существует по сей день, его не перепрофилировали, не закрыли, но покупателей поубавилось. Началась эра Интернета. Иногда в магазин приходят за технической, юридической литературой или словарём, но художественная литература лежит невостребованной годами…

Погребены под тяжестью Нового времени истории, мысли, страдания, фундаментальные труды и короткие рассказы, чьё-то горе и счастье, образы, сюжеты, афоризмы и долгие описания… целый мир, похоронен, как при извержении Везувия, под толстым слоем пепла, мир, который, как древнюю Трою, захочет ли кто-нибудь раскапывать? Если рукописи и не горят, то, по крайней мере, они устаревают – стареют, как люди, сказавшие то, что должно было сказать, сделавшие своё дело и ушедшие на покой – не по своей воле, а по вине Времени.

Смерть иных была предсказуема, смерть других, по словам Марка Твена, - сильно преувеличена. И всё же мне хочется верить, что, когда книги умирают, умирает лишь их телесная оболочка. А Душа книги – вновь начинает скитаться по свету в паре с переменчивым ветром, ожидая своего  Таланта, чтобы воплотиться в новых образах и сюжетах…