19 из 62. Маузер

          Лёшка вёз Любочку на санках. Было темно. Снежинки, пролетая сквозь свет фонарей, сверкали, будто рыбья чешуя. Сестра держала на коленях плюшевого мишку и бойко рассказывала о том, что было сегодня в детском садике. Лёшка её не слушал. Он думал о маузере, как выпилит он из доски пистолет, как отсечёт топором лишнее… Лишь бы доска не раскололась раньше времени. А к маузеру ещё бы будёновку! Тут требуется толстое сукно. У отца как раз пальто из сукна. Всё равно не носит и даже не заметит, если отрезать кусочек полы. Гениально! Лёшка исполнился гордостью за свой ум.
— Боюсь! — закричала Любочка. — Беги скорей! 
Её всегда пугала водокачка, унизанная гигантскими сосульками, похожая на сказочного великана с усами и бородой, к которому на поклон шли люди с бидонами, вёдрами, флягами.
— Беги, Лёшка! — крикнула Любочка, отворачиваясь и заслоняясь рукой.
Лёшка припустил по Северной. На перекрёстке поднял ногу, чтобы шагнуть на дорогу, как вдруг его окликнули. Он обернулся. Но звали не его, а какого-то другого Лёшку. Ошибочка! Он стал завершать шаг, и вдруг мимо проскочила водовозка, которую не было видно за сугробом. Лёшка отпрянул, повалился на сестру, та захныкала.
— Дурак! Больно!
— Не ной! Видела водовозку? Чуть не задавили…

Сестра поджала губы. Впереди был мостик через овраг. Лёшка медленно спускался по склону, однако, ноги сами побежали под горку. Да так шибко!
— Стой! — кричала Любочка. — Мне страшно!
Лёшка попытался остановиться. Правая нога подвернулась, он упал, выпустив из рук верёвочку от санок. Санки понесли Любочку и со всего маху врезались в перила моста. Лёшка зажмурился, а когда открыл глаза, то сестра лежала на снегу.
— Любочка! — вскричал Лёшка, испугавшись её неподвижности. — Любочка!
Сестра перевернулась. Жива! Лёшка кубарем скатился к ней.
— Дурак! Всё маме расскажу.

Лёшка усадил сестру в санки и взялся за верёвочку. На душе было тошно. Сестра была, конечно, ябеда и заслуживала тумака, но он её любил.
Приехали домой. Любочка убежала на горшок, Лёшка прошёл на кухню. Химическим карандашом он нарисовал на просохшей доске маузер и выпилил его. Любочка выгуливала мишку. Заглянув на кухню она спросила:
— А можно мне посмотреть?
— Ябедничать будешь?
Любочка отрицательно помотала головой.
— Можно. Только ничего не трогай.
Лёшка раскалил в печке кочергу и приложил её к заготовке, чтобы выжечь дырку для курка. Деревяшка запищала тонко, жалостно и занялась огнём. Потушив пламя, Лёшка и снова приложил кочергу. Любочка не сводила с него своих огромных глаз и крепко притиснула мишку к груди.
— Смотри! — хвастливо сказал Лёшка, просовывая палец в готовую дырку. — Пиу! Пиу! — воскликнул он, подражая выстрелам.

Оставалась последнее — выстрогать маузеру ствол. Лёшка пальцем потрогал лезвие топора. Острое! «Моим топором можно бриться!» — самодовольно говорил отец. Свой инструмент он запрещал брать. Лёшка поставил заготовку на поп;, замахнулся топором, а деревяшка упала. Он ставил, она падала. И так несколько раз.
— Подержи-ка, — сказал Лёшка сестре.
— Боюсь.
— Да ну! Тюкну разик.
Сестра сжала пальцами деревяшку. Брат нацелился и опустил топор. Замах был сильный. Топор прошёл глубже, чем надо. Лёшка похолодел от ужаса. Быстро отнял топор и увидел три разруба на пальцах сестры. Оба — и Любочка, и Лёшка — оцепенели. Они смотрели, как из нежно-розовых ран медленно выступает кровь. Любочка раскрывала рот, чтобы закричать, и нитки слюны растягивались от верхних зубов к нижним. Лицо её исказилось от боли. 
— Ма-а-а-а-ма, — взвыла сестра. Брызнули слёзы. Держа руку на весу, она кричала всё выше и выше:
— А-а-а-а-а!
Кровь капала на пол, Лёшка неотрывно смотрел на раны. Как хотелось ему отмотать время назад! Бедная, Любочка! Ему стало дурно. Живот свело. «Бедная, Любочка!» — повторил он про себя и зарыдал.
К счастью, пальцы у Любочки срослись, но шрамы остались.