Пролог

Всё моё поколение — одиночки, мы глухи друг к другу, словно птица нырок; занятые своим делом, ничего не слышим вокруг; укрывшись в спокойных браках, грезим о той единственной, присужденные к одинокой тарелке и обеду в безмолвии; мы видели города, а не людей в них.
Милорад Павич. «Пейзаж, нарисованный чаем»


      Лента выдачи багажа ночного рейса в единственном в Городе аэропорту выглядела уныло: прямоугольные и одинаково обмотанные целлофаном ящики ехали по конвейеру, до тех пор пока очередной пассажир, то и дело потирающий глаза с залегшими под ними темными мешками, не забирал свой чемодан, тщательно сверяя номер на нем с биркой, выданной при вылете, потому что ошибиться было слишком легко. Эштон следил за лентой: багажная карусель прошла уже пятый круг, а он все никак не мог понять, где его вещи, и запоздало подумал, что надо бы купить новый чемодан или нанести знаки отличия на старый, хотя вряд ли сквозь полупрозрачный целлофан ему удастся что-то разглядеть в нужный момент. Впрочем, после восьмичасового перелета о замене чемодана ему хотелось думать меньше всего. Эштон глубоко вздохнул и, заприметив приближающийся черный кейс, протянул руку, чтобы схватить его, когда тот будет проезжать мимо, но его опередил стоящий перед ним высокий блондин. Не желая оставаться ни с чем, Эштон подошел к незнакомцу, который в это время сверял бирку у себя в руке с той, что была на чемодане, и хмурился.

- Прошу прощения, а это точно ваш чемодан? – негромко, но уверенно поинтересовался Эштон, лучезарно улыбаясь. Он знал, что даже если вопрос будет звучать некорректно, улыбка сгладит все углы. Так уж повелось, что люди не могли грубить ему, видя ямочки на его щеках и смеющиеся глаза, это подкупало, и Эштон своим преимуществом бессовестно пользовался - в тандеме с его харизмой это был беспроигрышный вариант.
- Боюсь, что нет, он просто оказался похожим, - незнакомец повернул голову к Эштону и улыбнулся в ответ, чуть потупив взгляд. Возможно, он просто не хотел устанавливать зрительный контакт, и понятно почему: стоявший перед Эштоном человек оказался альбиносом. Эштон никогда не встречал таких людей прежде, но слышал про них немало, и многие источники утверждали, что те в большинстве своем стыдятся своей внешности, а в странах Африки на них чуть ли не объявлена охота. Он про себя порадовался за незнакомца. – Это ваш?
- Надеюсь на то, - Эштон достал свою бирку и сверил ее. – Ну слава богу, нашелся.
- Честер, можно просто Чет, - уже не незнакомец протянул руку парню, нашедшему свой чемодан, тот ее незамедлительно пожал и даже слегка тряхнул, вновь разулыбавшись.
- Эштон, можно просто Эш, - в тон собеседнику ответил он, на что Честер улыбнулся одними губами. Эштон заметил еще один обмотанный целлофаном кейс на ленте, приближавшийся к ним, и взял его.
- А это, случаем, не ваш?
- Мой! – Честер искренне обрадовался тому, что наконец нашел свой багаж, и предложил Эштону выпить кофе в честь того, что самолет не разбился, не развалился в воздухе на кусочки, не попал в параллельное измерение и прочее, – у альбиноса была богатая фантазия. Эштон согласился, а после знакомства еще долго вспоминал Чета и его потерявшийся кейс.

      Багровый кейс.

***


      Когда Бенни нашел свой многострадальный рюкзак и наконец присоединился к Френки, битый час ожидавшей его в кафе при аэропорте, та всем своим видом показывала, насколько она ненавидит перелеты, ожидание и Бенни. На злой взгляд подруги он обезоруживающе улыбнулся.

- Еще немного, и бактерии в радиусе двух метров будут погибать в страшных муках от твоей зловещей ауры, - заметил Бенни, разглядывая меню.
- И какого черта ты там со своим чудо-рюкзаком час возился? – проигнорировав выпад в свой адрес, поинтересовалась девушка.
- Да они совсем обнаглели! – наигранно возмутился провинившийся, на что Френки скептически вздернула бровь: насколько ей было известно, рюкзак Бенни, а по совместительству и вся его жизнь всегда очень сильно интересовали таможенную службу любого аэропорта или вокзала. – Распотрошили все, вывернули наизнанку, а потом это еще и собирать пришлось!
- И что в этом сложного? Книги в алфавитном порядке разложить много времени заняло?
- Ты жестока, - парень поник, на что Френки искренне засмеялась. Сколько бы она ни ругалась, ей даже нравилось все это безобразие, потому что у Бенни был талант каждый раз влипать во всякие нелепые ситуации. Следовало признать, что это все-таки было весело.
- Кстати, о книгах, - встрепенулся Бенни через некоторое время. – Что-то успела написать за полет или до полета?
- Не шибко много, но какие-то каракули есть, накропала в перерывах между тошнотворными позывами, - Френки хмыкнула, открывая один из блокнотов, которыми ее рюкзак был занят на четверть. - «Накопитель напоминает чистилище и звучит так же. Стоит людям услышать, как женский голос из динамиков вскользь упоминает их рейс, они тянутся к стойке посадки, как светлячки или мошкара к светильникам, какие висят на дачах у всяких там примерных семьянинов с достатком чуть выше среднего».

      Бенни поинтересовался, почему светлячки, на что девушка демонстративно пожала плечами.

- «Над уровнем облаков, наверное, должно быть здорово, но я сижу у прохода, иллюминатор слишком далеко, чтобы можно было насладиться высотой, а живот скручивают спазмы, то ли от голода, то ли от давления, не знаю. В четырех рядах от моего сидения плачет младенец; плачет, плачет, делает это, кажется, уже вечность, потому что я не помню момента, когда в ушах не стоял бы этот звон».
- Френ, а о существовании наушников не слышала?

      Девушка метнула на него злой взгляд, и если бы взглядом можно было прожигать насквозь, то у Бенни в области груди дымилась бы дыра.

- К твоему сведению, в режиме набора высоты к электронным приборам ни-ни, - последовавшее неловкое молчание Френки возмутило. – Только не говори, что ты не знал!
- Ну, ничего же не случилось! – Бенни в свое оправдание мог сказать только это, потому что все остальные оправдания он уже использовал. Парень подумал, что если бы это была игра, то получилось бы, что он истратил все свои жизни и теперь балансировал на канате над бездной, каждую секунду рискуя провалиться в нее. Бездной был гнев Френки - уж она умела злиться.
- И что ты смотрел? – Френки уже поняла, что с Бенни ничего сделать нельзя, а потому ей оставалось только горько вздохнуть и принять все как факт.
- «Доктора», - Бенни виновато улыбнулся. Девушка пригубила кофе из своей чашки, отчего Бенни не смог увидеть ее добродушной улыбки.

      Что ж, друзей не выбирают.

***


      Пол под ногами показался Элеоноре жидким, что было неудивительно, есть учесть то, как она переносила полеты. Тело ослабело, а в голове стоял звон, из-за чего девушка огляделась в поисках ближайшего места, куда можно было бы сесть, – упасть в обморок на этот грязный и холодный пол ей хотелось меньше всего. Радовало только то, что вся бумажная волокита и поиски чемодана остались позади, теперь можно было отдохнуть перед отъездом. Картинка перед глазами была мутной, под стать погоде за окном – Город встретил Элеонору ливнем, который, судя по прогнозам, должен был длиться до ночи. Радовало только отсутствие ветра - в северных широтах погоду определяет именно он.

- Чудесное начало лета, - фыркнула девушка и запила таблетку от головной боли кофе из автомата, морщась от отвратительного вкуса напитка. Перед глазами маячили люди: одни очень спешили на свой рейс («Какие полеты при такой погоде?»), другие переминались с ноги на ногу, видимо, устав ждать прилетевших, которых пока не выпустили, таксисты стояли среди встречавших и предлагали свои услуги всем, даже тем, кто случайно проходил мимо, – словом, аэропорт жил своей обычной жизнью. У Элеоноры от этой суеты еще сильнее разболелась голова, а таблетка пока не подействовала.

      Каждый в этом месте был занят своими делами, своими проблемами, своими разговорами, своей жизнью. Вот худосочный рыжий парень в нелепом костюме идет с черным кейсом в руках («Все-таки нашел!»), вот подростки-путешественники фриковатого вида сидят в кафе напротив, вот работница аэропорта тетешкает младенца, который проплакал половину перелета; тучный мужчина рядом громко ругается по телефону, молодой человек с тюльпанами стоит, опираясь на стену, пинает воздух ногами, женщина быстро идет за убежавшим ребенком, который вот-вот упадет... Сотни и сотни людей, спешащих на выход или на вход, пытающихся добраться из пункта А в пункт Б в кратчайшие сроки. Элеонора подумала, что если бы она упала в обморок, то ее бы просто никто не заметил. Люди суетились, спешили, опаздывали, но никто не хотел на минуту остановиться, успокоиться, вдохнуть глубже и осознать – теперь они на границе Города, а он принимает не всех. Впрочем, Элеонора не была поэтом, чтобы писать об этом.

***


      Ренди не нравилось то, что на нее так откровенно пялились, именно пялились, потому что даже слово «разглядывали» не подходило к ситуации. Эти взгляды, жадные или завистливые, восхищенные или небрежные, равнодушные или высокомерные, мерзкие, ужасно мерзкие взгляды выводили Ренди из себя. Взгляды, изучающие ярко-красные дреды на голове, татуировки на икрах и запястьях, выглядывающие из-под одежды, многократно проколотые уши и все прочее. Ренди почти привыкла, но все-таки это было слишком – сотни взглядов, осуждающих ее, осуждающих так, как будто их обладатели имели на то право.
      Люди не могут судить, но Город может. А кто он такой, этот Город?
      Город - это люди, в нем живущие; это крысы, обитающие в канализации; это чайки, парящие над морем и даже над жилыми кварталами, близкими к воде, живущие на помойках; это вороны, питающиеся падалью; это деревья, растущие еще с тех самых пор, когда не было здесь Города; это волны, с интервалом в пару секунд ударяющиеся свирепо о берега; это земля под Городом, это небо и облака над ним, это ветра, которые продувают Город насквозь; это дожди, льющие здесь с завидным постоянством, а зимой оборачивающиеся снегом и льдом, это сосульки под балконами зданий и под вывесками магазинов - упав, они могут убить; это машины и их выхлопные газы; это теплоходы, скользящие по водной глади внутри Города; это книги, оставленные у мусорных контейнеров для бомжей. Город – живое существо, он дышит, растет, развивается, спит и просыпается, чистит улицы свои дождем и снегом, как люди – зубы. Город цветет и благоухает, после долгой зимы он выращивает траву-щетину. Город дышит глубоко, утробно, ровно, говорит и поет голосами птиц, зверей, ветров, волн, ураганов, дождей. Город горит в пожарах жаркого влажного лета, когда улицы его плавятся под лучами палящего солнца.
      Город принимающий или отторгающий, дающий кров или лишающий его, согревающий или выставляющий на мороз, любящий или ненавидящий, но никогда – равнодушный. Город живее нас всех.
      Докажет ли лето обратное?