1. Тай и Эш

Дети уходят из города к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Дана Сидерос




- Как долетел? – не успев войти в кабинет, Эштон уже успел пожалеть о решении навестить психолога после длительной отлучки из Города. Оглядевшись, он понял, что за месяц здесь не изменилось ровным счетом ничего, разве что ваза с цветами теперь была не ровно посередине журнального столика, а чуть сбоку. Мельком глянув на стоявшего у человека с тростью в руке, Эштон подошел к креслу для клиентов и разлегся на нем, с наслаждением прикрыв глаза. Большое удобное кресло с в меру мягкой обивкой было самым главным достоинством этого кабинета, Эштон даже думал о том, что если контора закроется, а мебель выставят на торги, кресло он возьмет себе, ибо пока хозяин кабинета ничего продавать не собирался и на компромиссы не шел.
- Чудесно! Продрых весь полет, давно так не высыпался. Все было бы идеально, если б я догадался купить более яркий кейс.
- Опять полчаса высматривал на конвейере? – психолог понимающе взглянул на Эштона и, доковыляв до своего кресла, сел в него. Оно было, несомненно, не настолько идеальным, как первое, но тоже очень даже ничего.
- Не опять, а снова, Тай, - Эштон улыбнулся, исподлобья наблюдая за всеми действиями собеседника. – И вообще, у тебя как дела? Много клиентов? Сильно устаешь? Нашел себе кого-нибудь? Как в Городе, пожары, ограбления, убийства? Может, кризис, может, инфляция?
- Господи, Эш! Тебя не было месяц, а не год. И вообще, мне показалось, или последнее ты спросил с надеждой? – Тай вопросительно изогнул бровь, недоверчиво глядя на Эштона. Что-то в нем казалось ему подозрительным, впрочем, Эштон всегда был подозрительным.
- Очень надо оно мне, - фыркнул тот обиженно и нарочито громко.
- Ну, зная тебя…
- Эх, Тай, не доверяешь ты брату своему, как не стыдно, - Эштон цокнул языком для того, чтобы показать, как сильно Тай его огорчил и вообще все сделал неправильно.
- Умеешь ты в удобный момент вспоминать кровное родство, - хмыкнул Тай, откинув назад белобрысую челку, спадающую на лицо.
- На то ведь и нужны младшие братья - для того, чтобы, когда им сложно, вешаться на шею старшим с горючими слезами, чтобы доставлять проблемы и хлопоты, чтобы потом говорить: «Я самостоятельный!», бычиться и делать все неправильно, нет? – Эштон говорил размеренно, будто смакуя каждое слово, едко и чуть ли не выплевывал слова. Когда брат посмотрел на него, тот все еще безумно улыбался.
- Ты утрируешь. Еще одно качество младших братьев, кстати, - Тай как ни в чем не бывало продолжал делать одному ему понятные записи в блокноте, который грозил развалиться в любую минуту, впрочем, грозил уже третий год.
- Знаешь, Тай, во время отъезда я кое-что понял, - судя по загадочному выражению лица Эштона, ничего хорошего ждать от этого заявления не приходилось.
- Понял-таки, что «и все-таки она вертится»? Зря Галилея сожгли?
- Во-первых, Галилея не сожгли, он умер в глубокой старости в своей постели, а во-вторых, эту фразу он тоже не говорил, ее придумал какой-то второсортный журналистик, чтобы подлить масла в огонь в неспокойное время, - Эштон зло посмотрел на брата, давая понять, что шутка не оценена. Успокоившись, надменно продолжил:
- Понимаешь ли, мой дорогой брат, проведя целый месяц в режиме отшельника, скитаясь по горам Востока от монастыря к монастырю, я понял одну очень важную вещь: мы, жители городов, слишком много времени тратим на бессмысленные вещи, слишком много волнуемся о мелочах и слишком мало времени уделяем действительно важным аспектам нашей жизни. В нас живет вирус городов: мы всегда торопимся, думаем только о том, что будет завтра или через месяц, ждем пятницы, для того чтобы отметить конец рабочей недели, и прочее. Мы тратим на это слишком много драгоценного времени, которого у нас почти не осталось. Что-то в последнее время мы стали слишком… зациклены на вещах, что ли. Наша зона комфорта растянулась широко, и теперь для того, чтобы жить, нам смертельно необходимы телевизоры в каждой комнате, компьютеры, ноутбуки, планшеты, сотовые и домашние телефоны, стиральные машинки, сушилки, посудомойки, дорогие ковры, богатые люстры, громадные кровати, диваны и кресла и все прочее в этом стиле. Вот, например, я сейчас лежу на этом замечательном кресле и думаю о том, как бы заполучить его, и это вместо того, чтобы расслабиться, для чего кресло, собственно, и предназначено. Это ведь безумие, тебе не кажется? – Эштон перешел в наступление так неожиданно, что Тай немного затормозил, но через полминуты, подумав, дал ответ:
- Нет, не кажется. Вещи созданы для людей, все, что ты перечислил, придумано, разработано и выпущено для того, чтобы всем этим пользовались. Соответственно, с появлением вещей, упрощающих жизнь, люди стали стремиться к тому, чтобы приобрести эти вещи. К примеру, кто сейчас согласится стирать вручную? На это ведь уходит уйма времени и сил. Не вижу ничего странного в том, что людям это не нравится, - по взгляду Эштона Тай мог понять, что его размеренная речь раздражала его, по крайней мере, об этом свидетельствовал зубовный скрежет.
- А что насчет песочных часов? – нетерпеливо поинтересовался Эштон, зло глядя на брата, глядя так, будто тот был виноват во всех его бедах и убеждениях. Тай не понял вопроса, переспросил, из-за чего младший брат картинно закатил глаза и пустился в объяснения:
- Ну, эти декоративные песочные часы, разноцветные такие, зеленые, синие, розовые, иногда жидкие, эти ужасные песочные часы стоят в каждом чертовом доме, в каждом чертовом офисе, каждом чертовом кабинете! Ты не замечал? Нет? – отрицательный кивок. – А я вот замечал! И они ужасны! Хочется собрать все песочные часы в центре Города и торжественно разбивать их, можно даже чисто за символическую плату продавать билеты специально для этого мероприятия, а потом можно собрать осколки и разбить там пляж. Пляж посреди площади – необычно! И доходно, наверное. Моря нет, но есть Город – под, над и вообще везде вокруг. А что, для нас идеальный вариант!
- Ты психуешь, - констатировал Тай. Ему совершенно не нравилась неустойчивая психика младшего брата, ведь Эштон мог из-за любой мелочи начать ругаться и ненавидеть ее, обычно при этом приговаривая, что он тратит на весь этот бред слишком много времени. Он будто был Белым Кроликом, вырванным из сказки, который постоянно опаздывал, но при этом Эштон еще и умудрялся презирать себя за суетность и торопливость, ибо, судя по всему, был приверженцем учения о самопознании и самосовершенствовании, а оно, в свою очередь, говорило: «Будь спокоен». Миллионы невидимых лиц шептали Эштону правила: «Отрекись от внешнего мира», «Усмири свое нутро», «Забудь о суете мира», и он честно старался следовать им, но был по натуре другим: быстрым, горячим человеком, которому нужно быть всюду одновременно, везде и всегда, которому обязательно надо знать все, что известно, читать все книги, слушать всю музыку, смотреть все фильмы, которому мало этого мира, и он должен окунаться в другие, он должен находить себе каждый раз другие увлечения… Он действительно будто был из другой вселенной: слишком умный, слишком начитанный, слишком подвижный, слишком энергичный, слишком любопытный, слишком талантливый, слишком искренний – слишком живой, чтобы оказаться человеком. Человек-«слишком», потому что ко всему положительному еще и слишком злой, слишком раздражительный, слишком саркастичный, слишком одинокий. Человек, который не знал про середины и полутона, в котором было всего не по капле, а чересчур, через край, все до пределов и ни граммом меньше, чтобы все играло и кипело, выливаясь из любой чаши. Эштон абсолютно не умел тормозить, не умел льстить, делать комплименты, врать, недоговаривать, не умел молчать, потому бывал частенько бит – люди не любят таких. А еще Эштон был какой-то слишком рыжий, слишком веснушчатый, слишком курносый и слишком тощий, он даже внешне умел выставлять все внутреннее напоказ, сам того не замечая. Эштон был безумен, и в безумии была его сила, в нем он черпал энергию, вопросы и ответы. Другая же его абсолютно невыносимая сторона заключалась в том, что Эштон не имел ни совести, ни принципов. Человека аморальнее собственного брата Тай в жизни не встречал, хотя и не шибко хотел - одного было достаточно. Когда они вот так разговаривали у него в кабинете, Тай как нигде ощущал эту пропасть между ними. Он любил Эштона, буквально вырастил его сам и готов был жизнь за него отдать, но ощущение, что он сам Эштону чужой, не покидало Тая с тех пор, как брату исполнилось тринадцать, – именно в этом возрасте начали всплывать наружу и показывать свои рога его демоны, и именно тогда братья, нерушимый союз, начали отдаляться друг от друга. Эштон все больше зарывался в книги, все больше времени тратил на воображаемые миры и все меньше – на реальный. На каком-то этапе это грозило ему помутнением рассудка, но, к счастью, все обошлось, однако пропасть между ними никуда не исчезла. Тай искренне радовался тому, что хотя бы умения «читать» брата он не лишился, а потому знал о нем достаточно, но былая крепкая связь разрушилась. Сейчас Эштону было за двадцать, он горел идеей жить правильно, хотя он один понимал, что означает это пресловутое «правильно», он был одержим идеей стать лучше.

      А Таю скоро тридцать. Когда он смотрел на горящего святым огнем брата, четко осознавал, насколько сер рядом с ним. Ведь в жизни Тая не было ничего яркого, никаких экстремальных путешествий по монастырям, никаких безумных выходок и экстраординарных идей - абсолютно ничего, на что общество смотрело бы с придыханием. Он просто хирург, бросивший любимое дело из-за одной истории, кончившейся плохо, который стал психологом, только и всего. Даже внешность и то была такой же, как у многих северян: белобрысые, тонкие, редкие волосы и белесые, чуть голубоватые глаза, будто покрытые мутной пленкой. Единственное, что отличало Тая от сотен других нормальных, обычных, среднестатистических людей, – хромая нога и трость, хотя это ни разу не повод для гордости. Тай то ли в шутку, то ли вправду называл себя «хромоногим псом», а на самом деле, хоть и казался равнодушным, ненавидел особенность, которая делала его калекой. Это сильно мешало жить: ходить без трости было довольно трудно и утомительно, ходьба сама по себе быстро изматывала организм, о пробежках речь и не шла вовсе. А еще это мешало завести семью, хотя Тай вовсе не был уверен, что хочет ее заводить. С одной стороны, он дико устал быть таким одиноким, а с другой, как писал Паланик: «Мы – поколение мужчин, воспитанных женщинами, сможет ли нас спасти другая женщина?» - хотя во всем остальном Тай был не согласен с писателем, однако это уже мелочи.

- Тай! – он даже подпрыгнул на месте от неожиданности: Эштон слишком громко и внезапно позвал его.
- Извини, задумался, - оправдался он, принимая сидячее положение в кресле, ибо слишком соскользнул.
- Так вот, Тай, ты замечал, что весь мир вокруг сейчас – сплошь бренды? – Тай удивленно уставился на брата, который нес очередную философскую ахинею с совершенно непробиваемым лицом, и отрицательно покачал головой. – Ну как же! Стоит только выйти в город, тут и там – везде! – брендовые магазины: одежда, обувь, сумки, аксессуары, посуда, парфюмерия; от украшений до сантехники, от косметики до мебели – одни бренды! Мир стал каким-то брендовым. Люди покупают вещи даже не потому, что это красиво, удобно или еще чего, покупают только для того, чтобы завтра похвастаться перед другом: мол, смотри какой фирмы я вещь купил! Дело дошло до того, что сейчас даже музыка, кино и, главное, книги стали особыми, брендовыми. «Бестселлеры захватывают мир!» - такое уже пора вывешивать на всех книжных, ибо люди сейчас читают только то, что модно и положено читать. Заходишь в книжный, Тай, - не поверишь, горстка подростков стоят перед стеллажом с абсолютно унылым романом с заскоком на философии и, корча рожи, чтобы умнее выглядеть, гордо и надменно говорят о том, какой этот автор гений слова, мастер мысли и вообще превзошел Шекспира, аж тошно становится.
- Ты же не любишь Шекспира, - чисто на автомате напомнил Тай, разрисовывая блокнот завитушками.
- Не люблю, но это не значит, что я не признаю его несомненный талант. Ты же знаешь, для меня величие человека прямо пропорционально количеству людей, а лучше поколений, которые его знают и почитают, а в этом смысле Шекспир велик.
- Твой эквивалент несколько неточен, как по мне. К примеру, ты станешь отрицать величие и талант Рембо, Малларме, Бодлера, Корбьера и других «проклятых»? Они не так уж известны, - Тай ужасно хотел понять, по какому принципу варит котелок вместо головы его брата, но эта цель была из серии «миссия невыполнима», потому сейчас Таю хотелось просто хотя бы на немного подкосить слепую уверенность Эштона в собственной гениальности и неподражаемости, а также найти слабые стороны его очередной аморальной теории.
- Но ты их помнишь. И я помню. И всегда будут те, кто будут читать их стихи с придыханием, любить, обожать. Таких будет немного, хотя бы маленькая горсточка, но будет. Так что пусть они не Шекспир, но тоже в общем и целом крутые чуваки, - Эштон был непреклонен. Его непоколебимую веру в свою теорию нельзя было разрушить и арматурой, судя по всему. Тай предпринял еще одну попытку:
- А тот автор унылого, по твоим словам, романа? Его ведь эти подростки чуть ли не боготворят, значит, они, наверное, его тоже будут помнить, и потом будут подростки, которые станут это читать.
- Не станут, - сказал как отрезал. – Не станут в будущем подростки это читать, потому что это выйдет из моды, и на замену этому унылому автору придет другой унылый автор, их же на свете, как собак нерезаных, с каждым днем все больше. Вспышка славы может прийти неожиданно, но потом она будет меркнуть, и в конце просто все закончится, и тебя забудут, будто и не любили никогда. А эти подростки нашего времени через некоторое время переключатся на что-то другое и просто не вспомнят об этой книге. Это же подростки, импульсивность и мгновенность - наше всё.
- Ты вот, когда подростком был, любил и читал взахлеб Керуака, Гинзберга, Берроуза, Миллера и прочих битников, и что-то я не вижу, чтобы ты сейчас о них забыл, - иронически заметил Тай, продолжая топить лист блокнота в завитушках. Эштон хрустнул пальцами, отчего Тай поморщился – он дико не любил, когда брат так делал, а делал он так постоянно и всеми частями тела.
- Тоже мне, нашел с кем и с чем сравнить. Ты ведь знаешь, я всегда был другим. А они глупые.
- Самонадеянно, - Тай даже улыбнулся словам Эштона. – А ведь на самом деле все глупы.
- Конечно, - Эштон пожал плечами, принимая сидячее положение. Это могло означать только то, что он выговорился. – Из глупостей состоит наша жизнь, и мы все глупые создания. Ну а я менее глупый, потому что признаю свою глупость.

      Тай кивнул, и Эштон, попрощавшись с братом, вышел из кабинета. В помещении сделалось слишком тихо – будто Эштон забрал с собой ветер, жужжание кондиционера, скрип двери, вообще все звуки. Ураган пришел, вылил душу и смылся в неизвестном направлении, оставляя Комнате только одинокого старшего брата, «хромоногого пса», на пару со своей ненавистной тростью.

      На Город опускались сумерки. Пора было ехать домой.