2. Сид и Френки

The city's aflood
And our love turns to rust
We're beaten and blown by the wind
Trampled in dust
I'll show you a place
High on a desert plain
Where the streets have no name.
U2. Where the streets have no name



      Крыши Города были невысокими, но манили Сида к себе неимоверно, манили так, как никакие другие. Сид любил высотные дома за прекрасный вид оттуда, сверху, ему нравилось ощущать этот дикий ветер, продувающий насквозь, нравилось наблюдать за птицами, облетавшими его на бешеной скорости, нравилось ощущать эту грань между воздухом и землей, нравилось понимать, что один шаг в ту, запретную сторону может лишить жизни, переиграть всё: все его решения, все его планы, все его мечты. Высотными домами он искушал себя и в какой-то степени самоутверждался: «Я могу заступить за грань, но не буду, потому что сильный», - а летать иногда хотелось просто до зубного скрежета, до ломоты, до хрипоты, до дрожи, однако он стоял. Стоял на самом краю, удерживая равновесие, разглядывая крохотные машины и крохотных людей, стоял, наполненный до самых краев адреналином, диким животным страхом и восторгом, не поддающимся описаниям или логическому объяснению, но ничего из этого и не было нужно: чувства не покидают и не возвращаются - независимо от того, насколько точно мы их когда-то передали. Чувства не ценят слова – это Сид понял довольно давно, потому перестал размениваться на абзацы полной чуши, марать бумагу ему не нравилось - зачем нужны впечатления, отложенные на потом? Сид не любил записывать, не любил растягивать удовольствие, не любил фотографировать. Если уж что-то чувствовать, то до дна, до последней капли, сразу, целиком и полностью, не растрачиваясь впустую.
      И сейчас, неспешно прогуливаясь по крышам Города на высоте примерно двадцати метров, Сид думал о том, что крыши даже невысоких зданий могут приносить ему искреннее счастье, и радовался, что Гленн, у которого он спросил совета насчет того, где провести лето, ответил: «Отправляйся в место, где никто не будет знать твоего имени, твоего возраста. Там ты будешь настоящим, новым, будешь чист, как младенец, у тебя там не будет прошлого. Иди в место, где у улиц нет названий, там ты станешь счастлив». Он был безумен, этот Гленн, но много путешествовал и немало видел. Сид доверился его словам, выбрал Город и пока не пожалел о своем решении ни разу, впрочем, прибыл он только вчера.
      Раздумывая о словах друга, Сид дошел до края крыши дома, стоявшего на перекрестке. Перекресток был очень оживленным: сотни машин каждую минуту пересекали его, направляясь туда, куда спешили, люди терпеливо дожидались, пока светофор покажет им зеленый, освобождая дорогу. Сид залюбовался, и вдруг его будто бы осенило:

- «Туда, где у улиц нет названий»! Старина Гленн, ты чокнутый, но ты прав! В Городе у улиц нет названий! Это место живет своей жизнью, это место - никогде! Я понял!
- Совсем с катушек слетел - так орать?

      Незнакомый голос застал Сида врасплох – он не думал, что тут может быть кто-то, кроме него. И кричал-то он для себя, потому что если вслух, значит, навсегда.

- Хочу и ору, - нарочито нахально заявил Сид и развернулся лицом к нежданному человеку, который оказался девушкой.
- К слову сказать, - незнакомка подошла к краю крыши и села на нее, свесив ноги, – в Городе у улиц есть названия. К твоему сведению.
- Мне все равно, - Сид примостился рядом. – Ты просто не понимаешь смысла.
- Так поведай мне его, о великий гений, - голос был переполнен сарказма, а едкая ухмылка нисколько не украшала лицо девушки, но, судя по всему, ей было все равно.
- Дело в том, что для меня улицы Города не будут иметь названий, потому что я так хочу. Я буду запоминать переулки, перекрестки, мосты, улицы, площади, но никогда – их названия. Я хочу оставить этот Город у себя в памяти в образах, в этих зданиях, в каналах и их мостах, но ни за что на свете – в тупых и серых названиях улиц. Адреса опошляют места, ты в курсе?
- Не задумывалась как-то. Однако я знаю одно: без названий все будет слишком зыбким, словно мираж в песках. Названия были придуманы для того, чтобы легче было при поисках, а ты своей жаждой запомнить безымянное крушишь всю систему резкими ударами массивной кувалды.
- Ну и прекрасно, - Сид ослепительно и совершенно искренне улыбнулся. Он был абсолютно не согласен с незнакомкой, но ее пространное объяснение Сиду понравилось, особенно сравнения. Она, видимо, любила сравнивать. – Сид, кстати.
- Френки, - потерла вспотевший нос, забавно поморщившись, и откинула от лица мешавшие темные прядки, открывая вид на веснушки, на миллионы веснушек по всему лицу, они были просто везде и всюду. Сида осенило: а ведь и руки, и ноги Френки были полностью покрыты веснушками. Ему показалось, что солнце выжгло на ее коже дыры, она была человеком с дырявой кожей, с ожогами-веснушками размером с орех, эдакий человек в красную крапинку, в красный горошек.
- Френки, вот посмотри под ноги. Что делается на перекрестке?
- Жизнь делается, сэр, - шутливо отрапортовала девушка. Хотя друг для друга они были незнакомцами, разговор шел легко - люди крыш не могли иначе отнестись друг к другу. – Люди идут, машины ездят, ветер дует, солнце светит. На асфальте при такой жаре можно яичницу жарить.
- Так почему же не жарят?
- Грязно, сэр, - Френки улыбнулась. Ей нравился этот по большому счету бессмысленный разговор, она вообще была убеждена в том, что жизнь сама по себе бессмысленна, все зависит от масштаба, в котором задается вопрос. Имеет ли наша жизнь смысл для тех, кто нас любит? Конечно! Имеет ли она смысл для Земли, для галактики, для Вселенной? Отнюдь! В жизни все очень просто, если правильно расставить масштабы и приоритеты. Люди крыш знают.
- Ты когда-нибудь замечала, сколько на свете людей-предметов? Вот, смотри, там парень дорогу переходит, типичный человек-плейер, - Сид размашисто показал куда-то в неопределенную сторону, будто Френки каким-то экстрасенсорным способом должна была догадаться, кого из сотни парней, переходящих дорогу, он имеет в виду.
- Вот человек-телефон, - девушка указала на очередного прохожего, заходящего в подземку. – Человек-сигарета стоит у светофора, человек-мотоцикл только что промчался, человек-скейт чуть не попал под авто. Их много.
- Молодец, - похвалил Сид Френки, неожиданно оказавшуюся его ученицей по философской части. Он чувствовал, что нашел что-то родное, близкое, но пока точно не мог охарактеризовать свое отношение к Человеку-в-крапинку.
- Однако гораздо интереснее другие аспекты жизни перекрестка. Например, куда спешит та мамаша с ребенком? Кого ждет у скамейки девушка, оглядывающаяся по сторонам? С кем разговаривает по телефону тот мужчина, переходящий дорогу? О чем горланит парень с листовками? – Сид ощущал, что проваливается в пучину своих вопросов, которые возникали у него в голове с интервалом в пару секунд, чаще он даже не успевал озвучить все. Он любил вкапываться в детали, любил подмечать мелочи, для того чтобы собрать общую картину, любил жизнь не саму по себе, а в составляющих, в ее маленьких частичках, любил собирать их, словно пазлы. Для Сида мир был одной большой головоломкой, и он его искренне любил именно таким: со всеми сложностями и невыполнимыми задачами, со всеми лабиринтами и кривыми зеркалами, со всеми чуланами, подсобками и чердаками. Мир для Сида был домом: большим, красивым, со вкусом отделанным, манящим. А составляющие мира были деталями этого дома. При визуализации мира как дома восприятие последнего значительно упрощалось, этот образ делал жизнь легче, чем и нравился Сиду. И непременно понравится Френки, он ведь обязательно ей все потом расскажет. Потом. Сид вообще чувствовал, что ему надо много ей рассказать. И, кажется, ей тоже. Им есть о чем поговорить.
- Вопросы, вопросы, - уныло протянула девушка, закатив глаза. – И ни одного ответа. Где же им взяться?
- Ответы, ответы, да кому они вообще нужны? Ответы созданы лишь для того, чтобы придумывать к ним вопросы, на большее они не годятся, - фыркнул Сид в ответ, поднялся с насиженного места и подал руку Френки.
- Но ведь ты же мне отвечаешь, - схватив протянутую руку, девушка рывком приняла вертикальное положение. Сид, не ожидавший такого напора, слегка пошатнулся, чем вызвал хитрую улыбку у собеседницы.

***

      В кафе было на удивление безлюдно, занято было всего несколько столиков. Из динамиков лился приглушенный ритмичный фолк-рок, обволакивающий со всех сторон, а с кухни раздавался чудесный запах свежей выпечки. Место оказалось очень уютным, атмосфера располагала к беседе.

- Тишь да гладь, благодать, - заметил Сид, окинув взглядом полупустое помещение.
- Да не та, увы, не божья, - Френки чисто на автомате продолжила известные строки. – Что ж поделать, у подножья…
- … Алтаря мне места нет. Только свет! – Сид замолчал и восхищенно уставился на девушку, все еще не веря в случившееся. – Ты Мавроди знаешь?!
- Довелось как-то прочесть его стишки, запомнилось, - Френки пожала плечами, она даже слегка смутилась от пожирающего взгляда собеседника напротив. – Ритм-то детский. Но я не фанат, если честно.
- Да я тоже, - Сид только и успел ответить, как к их столику подошел официант, дежурно улыбаясь. Сид заказал кофе с булочками, после чего продолжил:
- Просто интересно мне читать стихи и прозу авторства людей, которые по профессии не являются литераторами. Вот сколько ты таких знаешь? - Сид выжидающе посмотрел на девушку, которая, судя по всему, начала усердно вспоминать имена и фамилии.
- Ален де Бенуа, Вуди Аллен, Чуприков, Крис Джерико, Джон Барроумэн, Майкл Макклюр, Рыбинский, - перечислять было сложно, имена в голове смешивались друг с другом, мешали вспоминать список дальше.
- Молодец. Можно еще добавить Крейга Фергюссона, Стивена Фрая, наверное, и Синтаро Исихару, - Сид задумался о теме разговора и понял, что беседа скатилась до имен, а это было плохим знаком. Надо было исправлять ситуацию. – А ты сама стихи пишешь?
- Ну, я больше по прозе, но иногда в эту степь тоже заносит, - Френки поблагодарила официанта, принесшего заказ, и взяла в руки чашку с горячим напитком.
- Прочитаешь что-нибудь? – девушка аж поперхнулась от такой просьбы: обычно, кроме Бенни, ее записками никто не интересовался. – Ну пожалуйста!

      Френки кивнула и отодвинула чашку в сторону. Порывшись немного в рюкзаке, она выудила из его недр толстый блокнот в твердом переплете и раскрыла примерно посередине. Листы блокнота были желтыми, без линий, абсолютно чистые, посему можно было догадаться, что перед Френки лежал не блокнот, а скетчбук. И действительно, на страницах книжки, кроме текста мелким шрифтом, расплывались различные рисунки с огромным количеством тонко проработанных деталей. Сид в этот скетчбук просто влюбился. Негромким голосом девушка начала читать:

- «На самом деле пересмешники не имеют ничего против смерти - они сами с размаху впечатываются в стены по весне, да так сильно, что отдирание занимает добрых минут десять. Кажется, они взяли пример с чаек, которые оголтело мчатся в чертях разума - в самых его дебрях - туда-сюда, кажется, готовятся к перелету в Нутро, где они имеют вид акул и где им не надо ждать подачек моряков. Хоть Джонатан Ливингстон и авторитет среди чаек, но жизни они научиться у него не смогли, ибо тот проповедовал Совершенство, тогда как достаточно и акульей пасти для полного счастья», - и хоть на первый взгляд все это звучало как полнейшая ахинея, Сиду нравилось. Ему почему-то показалось, что этот отрывок – просто вольная мысль ни о чем, желание описать несущественное и нереальное, написать это так, будто оно является фактом. У Френки получилось.
- Еще.
- «Мы поколение, у которого нет героев, только кумиры. Мы те, кто, только выбравшись из пеленок, не верим в сказки. Мы не мечтаем о крыльях, принце / принцессе, драконе и прочем - мы живем в своих футлярах днем и ночью, пишем в Сеть и грустим многоточиями. Мы не гуляем под дождем - боимся промочить ноги - и не прыгаем по лужам по той же причине. Мы все скептики, отвергаем любовь и верим лишь в выгоду, мы говорим: «Только я...?», - когда прекрасно знаем, что не только. Мы осуждаем, орем, доказываем, гнобим, унижаем, оскорбляем, но мы не умеем слушать. Мы то верим в Бога, то не верим и сами не понимаем, в чем дело. Мы критикуем и завидуем одновременно. Мы боимся, ненавидим и не признаем слабостей. Мы черствые, непробиваемые. Мы - листы из стали, безупречная броня. Мы не можем жить без своих масок, слишком привыкли. Мы прячемся от солнца. Мы подражаем, создавая себя из других. Мы живучие, умеем приспосабливаться, но при этом совершенно инфантильны. Мы - поколение пересмешников. И я один из», - Френки прочла этот отрывок на одном вздохе. Сид сразу ощутил резонанс тем, стилей, проблем двух отрывков, их писал будто не один человек, а двое. Один из них – беспечный фигляр-словоблуд и бумагомаратель, второй – беспокойный и страшно больной, усталый человек с душой философа.
- Еще, - потребовал Сид в последний раз. Френки вздохнула и перевернула страницу.
- «Слова могут доставить кайф хлеще марихуаны, конопли, опиума, героина и всей прочей дряни, вместе взятых. Слова, слова - они плавно парят в твоей голове, каждый раз находя ту самую точку G и давя на нее снова, и снова, и снова. Заставляют чувствовать себя тем, кем хотел бы быть, - пророком, ангелом, богом, заставляют забыться в своих фантазиях, всего-то надо отдаться этим словам и включить музыку на среднюю громкость, чтобы не сбивала, но позже - часы блаженного счастья и слова, слова, слова...»

      Сид молчал и думал. Ему однозначно нравилось то, что написала Френки, но только сейчас он четко понял, что в ней ему понравилось с самого начала. Сид почувствовал, что она необычная, и это было правдой. Как и во многих писателях, во Френки жила не одна личность и даже не две - в ней жили целые миры и, судя по всему, вечно вели войны друг с другом. Потому что другого объяснения у Сида не было, а если честно, другого объяснения он и не хотел.

- Давай я приглашу тебя на свидание, и ты согласишься, ладно? – полувопросительно сказал Сид, на что Френки залилась хохотом. Он-то и был ему ответом на все вопросы, которые Сид так любил.