в петрозаводском СИЗО продолжение

Самое страшное - переступить порог камеры.
Они меня запустили к малолеткам. Это самый страшный тюремный ужас.
Дверь захлопнулась с лязгом.
Я на пороге чудовищной камеры. Видели в фильмах? Эта  в сто тысяч раз страшней.
В меня,  с двухэтажных нар, уперлись пять пар глаз, ухмыляющихся рож, готовых к развлечению.
Я, как голая, из зала суда, прямо из Университета, даже кружки, обычного тюремного атрибута, нет.

Шесть шконок. Там малявки, дряни. Убийцы и воровки.
Говорю: Здравствуйте.
Молчание.
Повторяю с нажимом: "Здравствуйте!"
Спускаются со шконок, рассматривают.
- Здрассьте...
- Знаете, кто я?
- Знаем, Учительница.
Видимо, Университет. Ассоциации. Учителка, так учителка. Пускай.
Глупый вопрос: в тюрьме слух о тебе впереди бежит.

Охранник смотрит в глазок, ждет, сука, как они мне прописку
будут устраивать. Не дождался.
 
- Где мое место?- спрашиваю глухо, устало.
Удивительно, уступают самое престижное, левое, нижнее, самое блатное,
наидальнейшее от параши. Уважуха!

Они как-то сразу почувствовали себя со мной не по-тюремному, никакого "тыканья", на Вы, 
хотя я и не напрашивалась.
Пока молчу. А там посмотрим. Не до них. Сейчас спать, а потом надо писать аппеляцию.
 
Малолетки - это страшно. Это дети, которых не любили.
Пусть им по 18 или чуть больше, но они дети. Страшные, жестокие, но дети.
С мальчишками всегда мне было легче и приятнее.
Девок не люблю по жизни. Ну, что делать. Попробуем.
Ночью с ними ухо востро держи. На всякую пакость горазды.
Готовлюсь.
Молча ложусь на шконку и терплю.
Молчу. Камера ждет.
Нетерпение нарастает. Им интересно. Мне - нет.
Начинают гоношиться.
Кто-то бросает в стенку шленку (миску, по-русски), нарочно громко
ботают по "фене".
Никакой реакции с моей стороны.
Встаю, пью воду из крана. С ладоней. И всё. Снова на шконку.
Страшная, чудовищная усталость. Наплевать на всё. Спать.


С самого начала в этой чудовищной компании этих малолетних убийц,мошенниц,
воровок я как-то невзначай молча взяла верх. Хотя мне это и не надо.
Нигде верх держать. Отдельно, в углу, читать, писать и ни с кем
НЕ ОБЩАТЬСЯ. Просто ко мне не лезьте. В глаз, конечно, заеду легко, если что.


Потом допишу. Там ой, как тяжко и горько.

Утром сразу же, после завтрака, заказала книги из библиотеки. Притащили Распутина, Астафьева, по моему заказу,  еще каких-то деревенщиков. Читаю. Девки между собой матерятся, но, вижу, интересуются. Начали спрашивать. Отвечаю хмуро. Ко мне не подступишься.

Интересуются. Что читаете? На Вы. Попробуй мне тыкнуть. Охранник попробовал. Осекся.
Отдаю читать прочитанное. Молча. Камера читает. Охранник смотрит в глазок: читают.  Через день: читают. Даже гулять не хотим. Читаем. А по вечерам я им рассказываю сказки. И эти девочки, малолетки, убийцы, двойные убийцы, слушают Толстого, Джанни Родари, Свифта, Стивенсона - что помню -  и плачут. Спрашивают и спрашивают меня о жизни. Они ничего о ней не знают. Бедные дети. Научились убивать.
А потом слух прошел, что в СИЗО сидит архитектор - это они так считали - и понеслось. СИЗО, тюрьма т.е., не ремонтировалась со времен Елизаветы, которая её и учредила, второе здание в городе, вот меня и потащили по всем казематам  насчет ремонта. Ох, насмотрелась! Директор тюрьмы на Вы со мной, никаких рук за спину, тем более, наручников. Да он и знал, что Верховный скоро меня освободит. А тут я, типа, похудею.
Меня перевели из общей камеры - девчонки дико сожалели - в двухместку, нянькой свежерожденному младенцу. Его мамаша, Юлька, двойная убийца, родила ребенка в тюрьме, чтоб ей сократили срок. Вот меня к ней нянькой и засунули.
 
Юля отбывает огромный срок за двойное убийство.

Сережа получил меня, худую, провонявшую тюрьмой, в зале суда. И мы сразу же поехали в Университет. Я никогда не забуду их письма, от наших, Вова, наш технадзор,  даже стоял в скорбной очереди с передачей, словами поддержки. Я читала, укрывшись на параше, скрывая слезы. Показать слабость было нельзя. Затопчут.

Меня восстановили, я стала работать там же где и работала. Но знак остался, хоть и судимость сняли.