У нас в НИИ. Лучше никогда

    Алексей Георгиевич, как коренной ленинградец, всю жизнь (с перерывами) проживший в великом городе, считал  для себя минусом тот факт, что он ни разу не прошелся в гуще демонстрантов по площади им. Урицкого.

       Площадь Урицкого в представлении  маленького Лешеньки была какм-то очень важным местом. Туда в параздники, шло наверное, пол города. Зачем на площадь двигались люди Лешенька не знал, но думал, что они стремились туда  за чем-то нужным, важным потому, что  папа тоже шел.

      Папа работал на Монетном дворе. Праздничная колонна монетчиков, осененная флагами, транспорантами, портретами вождей, сдедовала от Петропавлоской крепости до площади Льва Толстого, где сворачивала на Большой.  Вот здесь-то в толпе зевак Лешенька и мама встречали папу.

      Мальчик был в празничном убранстве.  В петлице пальто пылала крупная искусственная гвоздика, над головой плыл воздушный шарик, привязанный ниточкой к пуговице, левая рука была занята раскидаем, пальцы правой сжимали вафельные кружочки вкусного мороженного «Маня-Ваня».

     Папа шел в колонне веселый, радостнй. И все были радостными. Пели, кричали «ура», махали флажками и бумажными цветами. Гремел оркестр, надрывались баянисты, девушки пританцовывали. Папа, увидев своих,  еще радостне и энеричнее замахал рукой.

    Лешеньке жутко хотелось быть с папой, чтобы дойти до загадочной площади Урицкого, но папа его с собой не брал. Он говорил: «Ты еще маленький, тебе не дойти. До Зимнего путь длинный. Ведь мы по всему Большому пойдем, да еще и по Васильевскому острову. Вот подрастешь, тогда сам будешь ходить на демонстрации».   

     Лешенька подрос и даже перерос, превратившись в Алексея Георгиевача, но пройти в строю демонстрантов по площади Урицкого так и не сподобился.

     Правда, однажды он такую попытку предпринял. В очередной Первомай на площади перед центральной проходной «Линотипа»  скапливались трудящиеся, чтобы демонстрацией отметить  междунородный праздник. Началось формирование  колонны.  Токари тринадцатого цеха дружно образовали шеренгу. Лешка оказался правофланговым.

     Грянул оркестр, а он действително грянул, поскольку капельмейстер к празднику усилил группу ударных дополнительными тарелками и   малыми барабанами.    Колонна тронулась.
   
    На Большом было холодно и ветренно. Заморосил дождик.  Хорошо, что вдоль проспекта на каждой боковой улице стояли тележки за которыми высились тетки в белых халатах. Они наливали желающим в бумажные стаканчики «московскую» и на закуску предлагали  бутерброды. Шеренга токарей регулярно припадала к этим оазисам.

     Несмотря на припадания, парни все-таки замерзли. Да и ноги промокли. Не доходя до Тучкова  моста, кто-то предложил: «Тут на Ропшинской есть пивнушка приличная. Айда погреемся». И все, и площадь Урицкого осталась за бортом, да и не Урицкого вовсе, а  Дворцовая площадь.   
 
     И вот уже в преклонном возрасте, трудясь во ВНИИгормаше, Барсуков решил ликвилировать пробел и все-таки совершить ритуальный проход по главной площади.   

     Это было в период заката социализма, то есть, тогда, когда ни одно общественное мероприятие без выпивки не проходило. Хотя в разгар антиалкогольной кампании добывать спиртное становилось все трудее и труднее,  да и употреблять его нужно было с опаской, чтобы не застукали, но народ изворачивался

        Вот и в этот раз мужики скинулись по пятерке. Можно было бы и по трешке, но путь-то   очень длинный.  Аж от  моста Александра Невского, и дальше через весь Невский.

          Да и событие было значимым.  Как-никак  -- семидесятая годовщина Великой Октябрьской Социалискической революции. Такое дело следовало знатно отметить.

       Только гормашевские кадры собрались у моста, чтобы начать демонстрацию , как сразу же продвинутые мужчины, преодолев ограду Никольского кладбища,   устроились на могилке какого-то флигель-адъютанта.   Виночерпий разлил лишь половину запаса, заявив, что если выпиь все, то до площади  не дойти. Вторая половина, якобы, будет выдана на Марсовом поле после прохождения Дворцовой площади.  Народ поворчал, но смирился.

      По Старо-Невскому двигались как-то сумбурно. То стояли, то бежали. Ряды перепутались. Народ выбегал по нужде. Часть демонстрантов отсеялась. Барсукова тоже тянуло покинуть это скопище, но он такие поползновения однозначно пресекал заклинанием: «Я должен пройти по Дворцовой площади!».

     На Восстания долго стояли. Под давленем общественности виночерпий обнес жаждущих стогораммовым стаканчиком.

    В те времена водка уже была неправильной. От неё голова тупела, а радости никакой. Поэтому Невский прошли как в нирване – ничего не видя, ничего не слыша, на все положив. Было такое впечатление, что и в соседних колоннах царствовало полное безразличие к происходящему. Там видно тоже хлебнули перестроечной водяры.

 Однако не весе были пассивными, как бы пыльным мешком ударенные. Перед самым входом на площадь в колонну втиснулась энергичная группа людей с синими и белыми флажками в руках. Они тут же развернули синий же плакат и начали что-то выкрикивать. Около них крутились люди с фотоаппаратами и камерами. Очевидно корресподнеты западных изданий.

    Но пройти перед трибунами «синим» не удалось. В их ряды ворвались крепкие мужички, которые стали вырывать у них флажки и отнимать синий плакат. Некотрых «синих» брали под белы рученьки и куда-то уводили.

       «Да здравствует нерушимая дружба народов СССР!  Ура-а-а!!!», --  надрывались репродукторы.

     «Ура», -- вяло реагировала площадь, как бы предчувствуя скорые националистические выступления в Алма-Ате, Тбилиси, Баку и в республиках Прибалтики.

      Колонны были уже не очень стройные. Они как бы по инерции тащились по площади и навернное совсем бы перепутались, не будь на Дворцовой курсантов. Их четкие шеренги тянулись через всю площадь, организуя  движение колонн. 

      Никакого энтузиазма. Женщины с безразличием тащили (за пару отгулов) портреты Горбачева и Карла Маркса. Знамена и флаги как-то устало повисли. Трибуны были сами по себе, народ – сам по себе.
        На насторй масс явно влияла непонятность ускорения, перестройки, гласности.  А тут еше Чернобыль, московские  кульбиты Ельцина, ну и истошные вопли либералов.

     Дотащившись до Марсова поля, Алексей Георгиевич на стал ждать милостей гормашевского виночерпия, а заглянул на Садовой в ресторан «Баку». Под коньяк и люля-кебаб, анализируя свое участие в праздничной демонстрции,  он пришел к выводу, что поговорка «Лучше поздно, чем никогда» -- не универсальна.