История Белого брата

(16+)
ПЕРВЫЕ мои воспоминания связаны с долгим ожиданием. Я помню, что прочно застрял на каком-то складе. Он являлся настоящей перевалочной базой. Там собралось много таких же, как я, и все мы хотели поскорее найти свое место в жизни. На складе мы просто ждали шанса. Впереди лежала дорога в неизвестность.
Периодически за нами приезжали люди и увозили маленькими группами на специализированные биржи труда, которые назывались магазинами. Там мы снова ждали своей очереди на трудоустройство. Надеялись, что кто-нибудь из нас приглянется потенциальным работодателям. И те согласятся взять к себе.
Лично я мечтал жить и работать в небольшой благополучной семье. Жить так, чтобы меня любили, чтобы заботились обо мне. Я  не раз представлял, как моя хозяйка бережно прикрывает меня  пластмассовой крышечкой. А еще она чистит мое гладкое блестящее белоснежное тело нежным, ласкающим эмаль гелем и освежает благовониями из баллончиков.
Я желал иметь все необходимое для комфортной жизни, даже мягкое сиденье. Хозяин, правда, иногда бы забывал его поднимать, и капли попадали на поверхность. Потом высыхали, оставляя пятна. Но я запросто бы стерпел такие мелочи. Главное, чтобы люди попались хорошие. Чтобы относились ко мне как к члену семьи, как к другу. Чтобы доверяли мне – и поручали хранить в моем сливном бачке семейные сбережения. А я бы в свою очередь их не подвел: служил бы верой и правдой. Такой была моя заветная мечта! 
Пока я находился в плену грез, на нашу биржу заглянула семейная пара. Я никогда не страдал заниженной самооценкой и рассчитывал, что они сразу же выберут меня, поскольку я сверкал белизной, привлекая внимание. Но они направились к противоположной витрине, где стояли мои коричневые собратья.
«Возьмем его», – сказал мужчина, указывая на одного из «темных». – «На нем грязи не видно», – пояснил он.
А я так и остался стоять. Для меня это стало ударом ниже ватерлинии. До этого случая я не знал, что такое расизм, но в тот момент я проклял цвет своей эмали. Они не взяли меня только из-за того, что я белый! Во мне взыграли гены моих далеких (как я считал) немецких предков. И я возненавидел черных! Лишь одно меня утешало – эти люди на вид показались не очень чистоплотными, и, попав к ним, я  наверняка не стал бы счастливым.
Но оказалось, что самые главные разочарования в жизни ждали меня впереди.
Вскоре меня и еще несколько таких же ватерклозетов взяли на работу в одно крупное учреждение. Мое рабочее место показалось мне сущим раем. Просторный, светлый, с белоснежными стенами офис. Нас было чуть больше десятка. Поэтому работы на каждого приходилось немного. И все мы работали исключительно с женщинами. Каждый из нас получил бесплатно удобную капроновую крышечку с твердым пластиковым сиденьем и по рулону мягкой бумаги.
Конечно, в состоятельной семье мне могли предоставить и возможности пошире, но я вполне был рад и этому. И самое главное: у каждого был отдельный кабинет. Нам создали все условия для успешной работы. И я сполна оправдывал возложенное на меня доверие.
По натуре я уродился творческим созданием. И никогда не выполнял свою работу без научного подхода. Понос ли был у моих клиентов или запор, метеоризм или несварение, я всегда внимательно относился к их проблемам. Воспринимал их как свои собственные. Творческий подход позволял мне помогать клиенткам. Я разработал теорию о влиянии звука сливного бачка на работу желудочно-кишечного тракта. Низкие частоты способствовали облегчению при многодневном запоре. Высокие, наоборот, ослабляли перистальтику кишок. Я чувствовал полезность для общества. И только по ночам меня посещали сладкие грезы о профессии семейного унитаза.
В свободное от работы время я сочинял неплохие музыкальные композиции и с удовольствием исполнял их на своих бронзовых трубах. В такие минуты я чувствовал себя как минимум органом перед прихожанами. 
Со временем у меня появилась постоянная клиентка – ухоженная блондинка. Она всегда приходила именно в мой кабинет. Я определенно ей нравился.
На крышке моего сливного бачка красовалась нечто похожее на родимое пятно, что придавало мне особую индивидуальность и шарм. Не знаю, откуда оно взялось. Но родимое пятно проявилось вскоре после моего появления в этой фирме. Видимо, кто-то из обслуги случайно капнул на мой бачок цветной химикат, пока я спал. Пятнышко оказалось красивым. Наверно, оно и привлекло мою клиентку.
Поначалу дама заглядывала нерегулярно. Но однажды, зайдя в кабинку, она обратила внимание на мою цветную отметину. Молодая леди с интересом рассматривала ее, а затем прикоснулась тонкими пальчиками. По моему телу пробежала легкая дрожь. В тот момент зазвучала мелодия ее мобильного телефона. Оказалось, что этого звонка дама, пришедшая ко мне, ждала очень давно. После разговора ее лицо излучало счастье.
Она сказала, обращаясь ко мне: «О, малыш, ты приносишь удачу!» И потрогала пятно на бачке еще раз. С той поры она стала постоянной клиенткой. Ей доставляло удовольствие дотрагиваться до цветной метки на моем керамическом теле. Для нее это стало ритуалом, потому что мое родимое пятно, как талисман, приносило ей удачу.
А я постепенно начал сходить по ней с ума! Еще бы! Такая роскошная женщина! Белокурая красавица с безупречной фигурой. Ее длинные лакированные ногти блестели лучше, чем моя эмаль. Суперледи носила яркое красное обтягивающее платье и туфли на шпильке. От нее пахло дорогими духами. Я улетал на седьмое небо от аромата. Ему в подметки не годились самые лучшие аэрозоли с благовониями! Я мог променять все освежители воздуха мира на запах любимой женщины. Да! Я полюбил ее! И когда она садилась на меня – я переполнялся блаженством.
А трусики, какие у нее были трусики! Когда она спускала их, чтобы присесть ко мне, я пускался в эротические фантазии. Я испытывал чувство сладострастия. Мне казалось: я знал все ее сокровенные тайны. Мне было известно: в кружевном она сегодня белье или, наоборот, перетянута, как бандероль, веревочками «танга», пользуется ли прокладками или, наоборот, тампонами. Я выучил наизусть ее менструальный цикл. 
Еще я знал то, о чем не догадывался, наверное, никто: изредка она заходила ко мне по особым делам. Приходила, чтобы неспешно предаться самоудовлетворению. И мое присутствие ее нисколько не смущало. В такие моменты я чувствовал себя полноценным половым партнером для своей леди. Мне казалось, что мы вдвоем занимаемся с ней сексом! Единственным видом секса, который возможен между нами. 
В остальное время я был чем-то вроде молчаливого друга, на которого всегда можно опереться, доверить свои секреты. Она любила разговаривать по телефону, подолгу сидя у меня в кабинете, еще глубже посвящая меня в мир своих тайн. 
Но однажды она стала отрывать бумагу из рулона, прижимая одной рукой к уху телефонную трубку. Вышло так неловко, что с ее запястья соскользнул браслет. Украшение упало мне внутрь. И, к несчастью, я сделал инстинктивное глотательное движение. Будь проклята та секунда, когда, сам того не желая, я проглотил браслет! Моя любимая сначала сама безуспешно пыталась достать его из моего чрева. Но тщетно! Тогда она позвала на помощь обслугу. Те долго искали браслет, но так ничего и не нашли.
С моей леди случилась истерика. Такой разгневанной я никогда ее не видел. Она осыпала меня грязными ругательствами и проклятиями, а под конец пнула ногой. Мне было стыдно. Я понимал, что ужасно виноват перед ней. Но поделать ничего не мог. Я проклинал все на свете, а прежде себя – за то, что не мог вернуть ей браслет. Я боялся: а вдруг она больше не захочет иметь со мной дел и я больше никогда ее не увижу? От таких мыслей меня лихорадило. Ведь я любил ее больше жизни!
К несчастью, мрачные прогнозы сбылись!
С тех пор она больше ко мне не приходила. За год мой кабинет посетило много женщин: блондинок, брюнеток, рыженьких, но такой безупречной красавицы среди них не было. Женщины приходили и уходили, но ни одна меня не интересовала. После  того как я потерял свою любовь, горе поглотило меня. Я чувствовал себя самым  одиноким существом на свете.
Теперь я выполнял свою работу механически, без всякого энтузиазма. Я стал больше задумываться о смысле жизни. И как-то меня осенило! На меня снизошло озарение, которое японцы
называют сатори. Я понял, что наши кабинеты никакие не кабинеты  вовсе, а камеры. Самые настоящие тюремные камеры. А мы не работники крупной компании, а простые заключенные, узники, к которым люди приходят изредка на свидания. Это правда! Я и мои коллеги практически не виделись друг с другом. Нас разделяли глухие стены наших одиночных казематов. Только тюремным языком звуков мы обменивались между собой новостями.
Я совсем приуныл, впал в солдатскую депрессию. Работа больше не доставляла удовольствия. За год службы я так изучил анатомию и физиологию женских органов, что мог свободно идти работать в гинекологическую клинику. Я разбирался в тампонах и прокладках не хуже любой дамы детородного возраста. Я обладал познаниями по всем интимным вопросам женщин. Но к чему все это, если у тебя нет цели в жизни?
Такая жизнь надоедала. Хотелось разнообразия. Теперь я страстно желал увидеть хоть одного мужчину. Но тщетно. Они сюда не заходили. Однажды в девятую кабинку, вернее в камеру, вошла размалеванная помадой женщина, спустила трусики и… О боже! Ниже пояса она была мужчиной! Трансвестит. Настоящий. Я много слышал о них, но увидеть… Для всех унитазов, изголодавшихся за год по мужчинам, такое зрелище стало самой сокровенной мечтой. Белый брат из девятой кабинки был доволен. Он радостно мурлыкал полным бачком. Я завидовал девятому до глубины всех своих канализационных труб. Как бы я хотел оказаться на его месте!
А вскоре произошел один случай, который еще сильнее расстроил меня. В пятую камеру, что располагалась через стенку от моей, украдкой пришла парочка: женщина с мужчиной. Они уселись на молчаливого обитателя кабинки и долго занимались сексом, выделывая такие фортеля, что мог позавидовать любой сценарист порнофильмов. Я слышал их пыхтение. Досада переполняла мой бачок. Ну почему, почему они зашли именно в соседнюю камеру? Они промахнулись ровно на метр, чтобы попасть ко мне. Я больше других коллег нуждался в острых ощущениях, чтобы вылезти из хандры. Но увы. Я не смог простить этого судьбе, погрязнув в самокопании. В итоге от постоянного стресса и неудовлетворенности жизнью начал хворать.
Другие соседи тоже урчали, посапывали клапанами и недовольно гудели трубами, но держались. Я же совсем расклеился. От хандры у меня начал подтекать сливной бачок. Ко мне приходил сантехник. Он пытался вылечить меня. Но после его ухода все начиналось сызнова. В конце концов он плюнул на меня, заявив, что дальнейшее лечение бесперспективно. И выставил мне грозный  диагноз. Оказывается, у меня с рождения имелись нарушения в главном клапане. Врожденный порок! Услышав это, я стал готовиться к худшему, но….
 Неожиданно наш офис, или тюрьму (как я ее называл), реорганизовали. К нам в помещение прикомандировали несколько писсуаров. Я настороженно относился к этим ребятам. Уж очень они смахивали на физически неполноценных, недоносков и уродцев для кунсткамеры. Но парни быстро переломили отношение в лучшую сторону. Особенно когда выяснилось, что родом они из Сингапура – того места на свете, где находится наш центральный офис, штаб-квартира ВТО – всемирной туалетной организации. Там, по их рассказам, стоял Главный унитаз мира (наверное, из чистого золота), на котором время от времени восседал Президент всех «толчков» земного шара.
Еще писсуары предложили нам создать профсоюз и каждый год 19 ноября отмечать профессиональный праздник – Всемирный день туалетов.
«Вам, унитазам, нужно держаться вместе! – говорили они. – Ваше название произошло от испанского слова «унитас», что означает «единство»!» Эта информация стала откровением. Мы почему-то считали, что наша родословная тянется из Германии. «Может, у ваших жалких бачков и немецкое происхождение, – заявили сингапурцы, – но вы-то, унитазы, испанских кровей!»
Писсуары рассказали нам много интересного, что подвигло меня к переосмыслению жизни. К тому же с их появлением нашими клиентами стали мужчины. Я сразу вышел из затяжной депрессии и рьяно принялся за работу. Увлекшись новыми клиентами, я не заметил, как врожденный порок клапана прошел. Болезнь отступила сама собой.
Мужчины смогли сделать для нас то, что не смогли сделать женщины. Они сбили с петель ставшие ненавистными двери, освободив нас из глухих застенков. Они никогда не заставляли глотать нас раскисшие прокладки, пропитанные  кровью. Они постоянно рассказывали в нашем присутствии смешные анекдоты, поднимая настроение на весь день. Они покрыли стены замечательными произведениями искусства, именуемыми граффити, стараясь приобщить нас к прекрасному. Бывало, они отламывали нам ручки, но делали это не со зла, а от избытка силы. И мы прощали им непредумышленные телесные повреждения и переломы.
В свободное от работы время мы с сослуживцами рассуждали о жизни, о любви и прочих вещах. Иногда ребята устраивали интересные споры о моральной стороне работы в платных туалетах. Большинство, включая меня, склонялись к мнению, что безнравственно, если хозяева используют нас, взимая деньги с людей за каждую дефекацию. Это настоящая проституция, когда сутенеры сдают наших собратьев за деньги. И даже чистота в таких заведениях не оправдывает сутенеров. Они играют на основных потребностях человека в мочеиспускании и опорожнении кишок. Брать за это деньги  – низко!
Разговоры отвлекали меня от грустных мыслей о потерянной любви. Я ни на минуту не забывал свою Прекрасную Даму, часто задумываясь вопросом: «Где она теперь?» Но что толку бередить себе душу воспоминаниями? Приходилось мириться с неизбежным.
Так я прожил еще год. Но все хорошее рано или поздно заканчивается. Неожиданно к нам в офис привезли иностранного сотрудника. Это был японец. После каждой дефекации он говорил клиенту «спасибо» и «пожалуйста», а также окроплял его промежность струйкой теплой водицы. Я и другие возненавидели чертова самурайского подхалима. Но не в наших силах было противостоять иностранной интервенции. В результате кто-то наверху решил заменить всех на японцев. В один прекрасный день меня и моих друзей убрали из этой фирмы и распределили по разным местам.
Не знаю, как и у кого сложилась судьба, а лично меня направили на работу в городскую больницу. Втайне я надеялся, что окажусь в специальной комнате с надписью «Для медперсонала». Но чтобы туда попасть, нужно иметь высочайший блат и протекцию «волосатых рук».
Больше всего я боялся оказаться в гнойно-хирургическом отделении. Уж очень отпугивающее у него название! Но моя судьба сложилась еще хуже – я попал в инфекционное отделение. Меня определили в комнату с омерзительным запахом, и  даже леденящий сквозняк из выбитого окна не выветривал зловония из помещения. Работа в больнице стала для меня сущим адом. Это не терапевтическое отделение, где самый тяжелый случай  – жидкий стул после легкой очистительной клизмы. Вкалывать мне приходилось круглыми сутками. Бывало к ночи, устав от непрекращающихся поносов посетителей, я начинал дремать, но тут заскакивал какой-нибудь полоумный чревоугодник с гастроэнтеритом и начинал дристать и блевать зловонной мешаниной из слизи, желчи и крови.
Порой пациент больницы и сесть-то нормально на меня не успевал, обдавая желто-коричневой струей, а заодно и весь пол рядом. А иногда клиент не слезал с меня часами. В благодарность больные щедро осыпали меня разноцветными таблетками. Но «колеса» меня мало интересовали.
В первое мое утро в больнице пришла пожилая алкоголичка в белом халате – местная санитарка. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего, но я все-таки обрадовался вниманию, проявленному со стороны медицинских работников. Я подумал, что она аккуратно вымоет меня и протрет мягкой тряпочкой. Но вместо этого она сыпанула целый ворох злейшей отравы (как я позже узнал, хлорки). От нее у меня перехватило дыхание. Химический порошок медленно разъедал и выжигал все мои внутренности.   
«Не надо!» – кричал я в исступлении, чувствуя полную беспомощность, но никто меня слышать не хотел. Я подумал, что за какие-то преступления меня приговорили к пожизненной каторге. Только за что? Зачем мне эти пытки? Почему так со мной обошлась судьба? Уж не за тот ли браслет, который я так и не смог вернуть моей любимой, я расплачивался?
Каждое утро меня ждала жесточайшая средневековая пытка отравляющими веществами. Эта ведьма-санитарка, наверно, и не знала, что в мире существуют другие, более гуманные дезинфицирующие средства. Лишь недавно я понял, что она была права. В то время я превратился в идеальное биологическое оружие. И представлял собой настоящий рассадник всякой заразы – бацилл, спирохет и вибрионов. И кроме чистой хлорки, их больше ничего не брало. В меня ведь без конца гадили больные дизентерией, непрерывно испражнялись коричневой пеной больные брюшным тифом, по сорок раз в день облегчались жидким вонючим поносом зараженные сальмонеллезом и просто исходили на дерьмо и слизь больные холерой. А после всенародных праздников наступал период массовых отравлений, и я просто захлебывался от жидкого стула.
Прибавьте к этому, что в меня харкались желто-зелеными сгустками бомжеватые типы с открытой формой туберкулеза и мочились странной жидкостью цвета темного пива больные гепатитом – необходимость хлорки появится сама собой. Этой мыслью я постоянно успокаивал себя. И даже попытался возлюбить свою санитарку как  избавительницу от ужасной заразы. Это плохо получалось. Возможно, если б я задержался на этой работе чуть дольше, я бы смог полюбить эту женщину, но… Видимо, наверху услышали мои мольбы о помощи.
Больница закрывалась на капремонт. Скоро в моем помещении появились рабочие и сняли меня с ответственного поста. Как же я был им благодарен! Радости не было предела. Некоторое время мне пришлось побыть на улице безработным. Но однажды вечером ко мне подкрался пожилой тип, от которого за версту разило перегаром. Он взвалил меня на закорки и потащил в неизвестном направлении. Я понял, что меня попросту похитили. Я стал жертвой унитазнеппинга!
Похитивший меня бомж (а это был именно он) даже не представлял, какую заразу он может подцепить, якшаясь со мной. Но его это совершенно не пугало и ни капли не волновало. Он вонял прелой мочой не хуже меня. А уж заразы в его организме накопилось столько, что я сам опасался подцепить от него какую-нибудь гадость типа проказы.
Бомж притащил меня на речку и долго мыл в холодной проточной воде песком вместо мыла. Такой «уход» и «чистка» мне особого удовольствия не доставляли. Это портило мою внешнюю оболочку. Но я стерпел. Потом бомж приволок меня в свой воняющий сыростью и прорвавшей канализацией, затхлый подвал. Там жили его бородатые дружки.
Они долго спорили: расчленить меня на составные части или толкнуть целиком. Я не понимал, что означает «толкнуть». Но хорошо усвоил, что прежние места работы назывались толчками. Поэтому решил, что «толкнуть» всего лишь означает устроить в толчок. Речь шла о моем новом трудоустройстве. Расчленять меня бомжи передумали. Поэтому я перестал волноваться и немного расслабился.
Действительно, вскоре нашелся работодатель, которому и «толкнули» меня бомжи. Это был немолодой, усатый, с сильно загорелым лицом мужик, постоянно смоливший папиросы. Так я оказался в новом туалете.
К моему восторгу, меня взяла на работу обычная городская семья. Я ликовал! Наконец моя мечта начала сбываться. Я  – настоящий семейный унитаз! К счастью, о моем неблаговидном прошлом никто не знал и не догадывался. Я надеялся, что вся инфекция из моего тела улетучилась за время, пока я был безработным.
Теперь я занимал  личные апартаменты не в каком-то совмещенном санузле вместе с неповоротливой ванной, а в отдельном домашнем туалете. Я прошел неплохую школу жизни, поработал с различными клиентами и рассчитывал, что с таким опытом запросто справлюсь с работой индивидуального ватерклозета. После больницы работа на дому казалась для меня оазисом среди пустыни. Но так продолжалось недолго.
Постепенно я стал замечать, что семья, в которую попал, не такая уж и благополучная. И как я не разглядел сразу? Резкий переход из адских условий больницы затуманил мне глаза. Теперь я видел перед собой семью полных пофигистов и нерях. Я слышал их постоянные скандалы. Хозяева оказались злыми, беспечными, некультурными и пьющими людьми. Свое зло они вымещали на мне!
А однажды хозяин чуть не сделал меня соучастником своего самоубийства. Он привязал петлю к потолку санузла, встал на меня как на стул и спрыгнул. Веревка разорвалась. Хозяин сильно расшиб о меня голову, но остался жив. Если бы ему удалось повеситься – на мне повис бы тяжкий грех. И до конца дней я бы не смог жить спокойно, зная, что меня использовали как орудие смерти.
Мои хозяева постоянно пропивали кучу денег. По этой причине они не делали ремонт в квартире, наверно, добрую сотню лет. В санузле трубы покрылись вековым слоем ржавчины и плесени. Они сгнили от сырости и постоянно прорывались, оставляя меня без воды. Я простаивал по нескольку дней без живительной влаги, испытывая великую жажду, страдая от обезвоживания. Из слова «ватерклозет» стоило бы убрать приставку «ватер», потому что я функционировал уже как тюремная параша. Даже когда накапливался полный унитаз несмытого дерьма, члены чертовой семейки все равно регулярно опорожняли свои кишки и мочевые пузыри. Они в прямом и переносном смыслах наложили на меня семь куч. За мной никто не ухаживал, меня никто не чистил и не мыл. А в том, что я грязный и загаженный, меня еще и обвиняли. В семье все меня ненавидели, считая лишь источником неприятного запаха. На самом же деле они сами были с душком – он исходил от их лени и пьянства.
Члены сумасшедшего семейства даже не подозревали о существовании туалетной бумаги. Они вытирали задницы исключительно кусками газет. Облегчившись, они не опускали их в специальную урну, презрительно швыряя мне. Наверно, считали, что дают мне возможность ежедневно знакомиться с прессой. Тоже мне, благодетели! Знали бы, что своей идиотской «услугой» они заставляли меня молча давиться. Я с трудом проглатывал грубую газетную бумагу. Разве о такой семейной жизни я мечтал?
Временами от накатившегося на меня отчаяния я выл. Да что там! Я просто ревел своими пересохшими трубами. Но никто не обращал никакого внимания. 
Один только старший сын относился ко мне с нескрываемой симпатией. Он часто приходил среди ночи, нежно обнимал меня и тихо что-то бормотал. Не знаю почему, но, видимо, от переизбытка чувств его всегда начинало рвать. Мне было жаль парнишку. Он так сильно ко мне привязался, что даже оставался спать рядом со мной. 
К тому времени я стал страдать жесточайшим отложением солей – очень серьезным заболеванием. Если вовремя не начать лечение, оно приводит к инвалидности и потере трудоспособности. Но бессердечные люди не стали тратиться на дорогие лекарства типа «Комет-гель», а раздобыли у каких-то барыг соляную кислоту. Я мысленно просил, умолял господа избавить меня от страшных мучений. Но тщетно. Они хладнокровно залили в меня адскую смесь. Даже вся вместе взятая хлорка, что сыпала в меня каждый день спившаяся санитарка, не принесла бы такого мучения. Я сгорал живьем. Эти звери сделали мне операцию, не применив никакой анестезии.
Несколько дней я приходил в себя от шока. Правда, отложение солей прошло полностью (шоковая терапия, несмотря на свою садистскую сущность, иногда помогает), и мне полегчало. Но кислота обожгла мои внешние покровы, мою гордость – блестящую эмаль. Нет, она сохранились, но ее слой стал тоньше. Эмаль начала тускнеть, понемногу трескаться и шелушиться. Я превратился в шершавого, покрытого глубокими, незаживающими язвами и уродливыми пятнами полуинвалида. Меня мучили приступы неудержимой чесотки.
Болезнь перешла в хроническое русло, и я стал понемногу угасать. К тому же гнусный мальчишка из семьи любил забавляться, бросая в меня куриные кости, яблочные огрызки, очистки и прочий мусор, путая меня с помойным ведром. Я давился неудобоваримыми предметами, с трудом проглатывая их. Ибо знал: если у меня начнется непроходимость труб, я обречен.
Однажды несносный гаденыш зашвырнул мне во чрево крышку от банки. Я пытался отрыгнуть ее обратно, но не хватило напора внутренней жидкости. Бачок давно страдал ржавчиной, прохудился и подтекал, а в трубах «кровоточащих» свищей и аневризм было больше, чем на теле прокаженного. Злополучная крышка встала поперек кишечного тракта, закупорив жизненно важные органы, и я понял: мне действительно пришла крышка!   
Вначале я как мог боролся с инородным телом. Но силы уже были не те, как в молодости. В конце концов произошло то, чего я так боялся: наступила непроходимость. Но хозяева – люди недалекие, не забили тревогу на ранних стадиях моего заболевания. И лишь когда неукротимая рвота полилась фонтаном воды (меня выворотило наизнанку), они изволили обратиться за помощью. Сантехники, которые пришли ко мне, оказались непрофессионалами, пьяницами, не владеющими азами унитазной хирургии. Они долго пытали меня различными зондами и присосками,  запихивали мне в нутро различные инструменты. Без толку. Я задыхался. Истязания сопровождались заливанием внутрь соляной кислоты. И когда все закончилось, я был близок к агонии.
…Трудно поверить, но я оклемался и после той экзекуции. Теперь я не представлял, чего еще ожидать от моей семейки. Какой будет их очередная пакость? Тревожные ожидания терзали и грызли меня. Я сходил с ума!
Но скоро пошли слухи, что меня переводят на общественную работу в муниципалитет. Оказывается, мой хозяин-работодатель приметил юного новичка, направленного на городскую службу, и надумал взять его в квартиру вместо меня. Меня он решил отправить (не совсем законно, конечно) на предписанное новичку место. Я мысленно представил своего преемника и расхохотался.
«Молодой, чистый, не обстрелянный хозяйскими поносами унитаз. Он тоже, небось, надеется найти тепленькое местечко в семейном сортире, как я когда-то! Знал бы парень, куда идет! Что ему здесь предстоит испытать!»
Через день все было решено. Новый унитаз занял мое место в санузле. А меня повезли на другое место работы. 
«Вот и хорошо, – подумал я, – раз моя мечта стать членом  семьи оказалась не такой уж замечательной (и даже ошибочной), так посвящу же остаток жизни общественной деятельности в мэрии!»
Как же я ошибался!   
Муниципальная служба на деле оказалась работой в городском общественном туалете. В мерзкой, темной, полузатопленной тухлой мочой, вонючей клоаке, в атмосфере которой дохли даже крысы.
Работать приходилось стоя по колено в холодной жиже. Основными посетителями оказались работяги с соседней стройки. Они не садились, а становились на меня грязнущими сапогами, пачкали глиной, гудроном и цементом, норовили затушить о меня окурок, мазали пеплом и швыряли в меня «бычки». Таким грязным и закопченным я еще не был. Здесь не было признаков хлорки. Ее заменяла табачная дымовая завеса, которая стояла непроницаемым облаком.
Приличные люди обходили это место десятой дорогой. А если какой-нибудь бедолага случайно забредал сюда, то тотчас же выскакивал, как ошпаренный, потому что накопившийся в воздухе аммиак выжигал глаза.
Частенько сюда наведывались наркоманы и, зависая надо мной, ширялись, кидая внутрь окровавленные шприцы. Но страшней всего были приходящие вандалы. Они били моих коллег, отчего на их теле оставались выбоины, трещины и глубочайшие ссадины. Иногда озлобленные подонки ради развлечения убивали кого-нибудь из нас. Я чувствовал, что мой конец близок, и ждал развязки. Мне стало безразлично. Жизнь в этом концлагере не имела смысла, а возможности покончить с собой я был лишен. Я стал мечтать, что какой-нибудь выродок раскроит мой керамический черепок, одним ударом поставив точку мучениям. Я приготовился к гибели. 
И тут… В помещение, в это смрадное место, вошла Она. Моя любимая дама! Я узнал ее по походке. Она за годы не потеряла ни капли красоты! Сквозь какофонию омерзительных запахов, сквозь несусветную вонь, перемешанную со смогом из табачного дыма, я каким-то чудом уловил, почувствовал запах ее дорогих духов. И воспрял духом! 
Леди пришла не одна, с ней был крошечный малыш, такой же симпатичный, как и его мама. Я страстно пожелал, чтобы она подошла именно ко мне. И она, словно уловив ход моих мыслей, пристально поглядела на меня. Мне стало ужасно стыдно, что я предстал перед ней в таком отвратительном, жалком виде, чумазый, источающий зловонный запах и заразу. Я стыдился, что предстал перед женщиной моей мечты, которую я любил больше жизни, в этой чудовищной грязной богадельне, в этом проклятом богами лепрозории, где ни мне, ни ей не место.
Она не узнала меня. Но я и не хотел быть узнанным. Не желал, чтобы она увидела степень моего падения. Она приблизилась вплотную, немного запачкав лакированные туфли. Мне хотелось закричать: «Стойте, не подходите сюда! Это опасно». Я страшно испугался за них: она или ее малыш могли подцепить здесь смертельную инфекцию.  «Давай, солнышко, пописай вот сюда», – сказала она сынишке, указав на меня, и расстегнула маленькую ширинку на его малюсеньких брючках. Малыш вынул свою крохотную пипиську и поморосил тонкой струйкой. Я испытал забытое наслаждение. Ведь ребенок был частью нее. Нет! Я даже не мог надеяться, что она сможет сесть на меня и окропить, как раньше, теплой мочой. Это за нее сделал ребенок. И сейчас я снова чувствовал близость между нами. Для меня он и она были единым целым.
Мальчик тем временем пописал, мама помогла застегнуть ему штанишки. Они повернулись и пошли прочь. Если бы у меня было сердце, то оно непременно разорвалось, как надувной шарик. Я безмолвно проводил их взглядом. И вдруг… Она повернулась. Посмотрела на меня. Она узнала меня по цветному родимому пятну, кое-как проступавшему на заросшем грязью бачке. Она вернулась, подошла ко мне и дотронулась до пятнышка, к которому раньше так часто прикасалась, сидя в моей кабинке.
«Что они с тобой сделали?» – произнесла Она.
Я молчал. Она провела нежной рукой по поверхности моего почерневшего бачка. В ее глазах были слезы.
«Не надо, прошу, не надо», – сказал я и почувствовал, что она понимает мои слова. Они отражались у нее на лице.
«Уходи, пожалуйста, уходи, тебе здесь не место», – снова обратился к ней я. «Почему?» – спросила она.
Я понимал: если мне не прогнать ее сейчас, то она и ее ребенок заболеют. Вы не представляете, как больно было это говорить, но я нашел в себе силы и сказал:
«Я не хочу вас видеть, вы причинили мне много мучений, убирайтесь отсюда и больше никогда не возвращайтесь, я вас ненавижу, слышите: НЕ-НА-ВИ-ЖУ!»
Она побледнела, из глаз ее покатились слезы. Она взяла мальчика за ручку и направилась к выходу. Я ловил каждое ее движение, пока она не скрылась из виду. А что я мог сделать? Она не хотела уходить, а нахождение здесь было смертельно опасным. Я понимал, что совершил непоправимое, но иначе я поступить не мог. Здоровье любимой и ее малыша для меня важнее собственных чувств.
«Только бы они не забыли вымыть руки», – с надеждой подумал я.
Она ушла! Я остался один, среди непролазной грязи, среди ядовитого воздуха, среди обреченных товарищей по несчастью, искалеченных варварами. Один, в четырех стенах, где нет ни единого просвета. Одинокий и беззащитный. Готовый стоя принять горькую участь. Я вспомнил про свою юношескую мечту о благополучной семье. И сейчас почему-то подумал о тех собратьях, которые всю свою сознательную жизнь прозябали в квартирных сортирах и рассыпались в прах от старости. Что они видели в жизни? Геморроидальные шишки, пахнущие ихтиоловой мазью и необъятного размера зернистые ягодицы достопочтенных господ хозяев? Или, может, использованные презервативы, которые супруги бросали дважды в неделю после исполнения супружеских обязанностей? А может быть, дорогие розовые салфетки для подтирания? Или свору дохлых глистов наутро после принятого лекарства? Или же мерзкого вида камнеобразные пробки, вышедшие из вялого стариковского кишечника под действием слабительного?
Плевать! Я многое повидал на свете. Возможно, большую часть жизни мне пришлось страдать и мучиться. Но в моей жизни была великая любовь. И ради здоровья любимой я пожертвовал всем. Время мое сочтено! Единственная просьба: мне бы очень не хотелось, чтобы меня прикончил какой-нибудь подонок, из тех вандалов, что истязают моих несчастных товарищей. Я совершенно не желаю, чтобы моя смерть доставила им удовольствие. Справа от входа строители оставили большую кувалду. Смело возьмите ее в руки и разнесите меня вдребезги!