Балалайка

СЕГОДНЯ Андрей по прозвищу Боцман и Колька Глухой не пошли в школу. У них была причина: собирались "загнать" балалайку.

— Коль... Слышь?

Николай молчал. Он плохо слышал из-за контузии. Результат одной из бомбежек. Это случилось еще в войну.

— Николай! — Андрей дотронулся до него рукой, повысив голос.

Что? Что ты? — тот встрепенулся.

Сразу пойдем в дом, о котором говорил Кривой, или на "балочку" завернем?
— Не-не знаю... Решай сам.

— Добро. Тогда айда в тот дом!

Встречный ветер, не ослабевая, упруго давил на мальчиков, заставляя сгибаться.

Недавно закончилась война, она породила нищету, голод, беспризорных, сирот. Воров и проходимцев разных мастей. Калек — физических и душевных. Война уже в прошлом, но ее последствия ощущаются во всем. Большая часть населения недоедает, да и скверно одета. Нужда. И это на Ставрополье — в благодатном крае!

Пышно расцвели всякого рода рынки, базары, "толкучки", где шла торговля всем, что только можно представить. Надо было жить.

До центра уже совсем близко. Они хорошо знали, в какой дом им надо. Петька Кривой туда уже отнес кларнет, заявив Боцману, что там музыкальные инструменты требуются в "неограниченном количестве". "Там еще буквы... на фасаде, большие такие: Д-Х-В-Д", — пояснил он.

Отыскав нужный дом, ребята открыли массивную дверь и в полумраке стали подниматься на второй этаж по широкой старинной лестнице из мрамора. Шаги гулко отдавались в тишине. Полумрак, тишина и эта лестница с причудливыми перилами вызывали робость и нерешительность.

— Боцман, на, — Глухой остановился и протянул балалайку. — Возьми.

— Нет, лучше — ты. Ты — хозяин.

— Не-е. Я не смогу, — голос Николая прерывался, словно что-то мешало говорить.

Ребята стояли перед второй дверью, огромной и неприступной, точно крепость.

— Эх ты, квашня! — Боцман выдернул у Глухого балалайку и потянул на себя дверь. Она поддалась и легко открылась. Перед ними — большая комната. В ней никого не было, но было что-то такое... У Боцмана глаза загорелись, когда он увидел картину, изображающую бой парусных кораблей. "Бриг "Меркурии" ведет бой с двумя турецкими кораблями", — прочел ее название.

— Нечестно это. Двое на одного. Нечестно! — Андрей последнее слово произнес громко.

— Что "нечестно"?

Боцман вздрогнул и повернулся. Сзади стоял мужчина со шрамом на лице.

— Так что "нечестно"? — повторил вошедший.

— Да вот, — мальчик указал на картину.

— Вообще-то верно, — согласился незнакомец, — но этот русский корабль вышел победителем в том бою. Да-да — победителем!

— Неужели? — с сомнением произнес Андрей.

— Да, все — правда. Умение и мастерство, помноженные на смелость и любовь к Отечеству, сделали свое дело. Отрадно отметить, ребята, — это во все времена было свойственно русским людям. А великий художник запечатлел подвиг наших моряков и оставил нам, потомкам, свое произведение в назидание. Ведь и в эту войну мы не посрамили наших предков?

— Конечно! Наши здорово наподдавали фрицам! — взахлеб выкрикнул Боцман.

— Да, здорово... Будем знакомиться?

— Будем...

—Я Родион Никандрович, учитель рисования, а вы?

— Колька, Андрей!

Не сразу... Ты—Андрей? — Родион Никандрович дотронулся до Боцмана. — А ты, естественно, Николай, — вторая рука легла на плечо Глухого, который переминался с ноги на ногу и молчал, только лицо покрылось алыми пятнами, видимо, от волнения и тепла в комнате.

— Возвращаясь к картине, скажу: эту копию выполнил мой ученик. Еще до войны. Нравится?

— Очень! — опередил Глухого Боцман, который мечтал стать моряком.

— Но его уже нет в живых, — задумчиво продолжал Родион Никандрович. — Война...
После некоторого молчания учитель произнес:

— Но здесь есть и другие кружки. Лепки, например. Пройдемте вон к тем стеклянным ящикам.

Ребята увидели мир сказок, детский мир... Здесь были звери, люди, птицы. Все выполнено со знанием предмета, умело разукрашено. Глаза разбегались, как говорится.

— Все это сделано руками детей, таких, как вы, — сообщил новый знакомый. — Правда, мало ребят пока к нам ходит, к сожалению.

Андрей и Николай были поражены увиденным, волшебством застывшего мирка. Они на фоне всего этого смотрелись нелепо в своем старье. Но их лица разгладились, освободились от напряжения повседневной жизни и стали по-детски любознательными и счастливыми. Вот их мир! Мир созидания, мир прекрасного. Это понимал Родион Никандрович и не понимали они, дети войны.

Когда учитель предложил им записаться в один из кружков, дети смутились. Они не были готовы и молчали. Слишком много впечатлений!

Прежде чем уйти, Андрей спросил у Родиона Никандровича:

—Что означают буквы: Д-Х-В-Д?

— Дом художественного воспитания детей. Так что приходите, будем рады, — добавил учитель.

Глаза ребят горели, они не находили слов, чтобы выразить то, что творилось внутри. Да они и не знали этих слов. Разговор о продаже балалайки отпал сам собой. Ребята спешно попрощались и вышли.

СТРЕМГЛАВ пролетев два марша лестницы, мальчики очутились на проспекте, в глаза бросились мрачные, озабоченные лица и блеклая одежда спешащих прохожих. Сказочный мир улетучился... Ребята как-то сразу посуровели и, словно по команде, твердой походкой отправились на рынок.

Андрей и Николай ускорили шаг, почти бежали, чтобы согреться, ветер забирался под ветхую одежду.

И вот он — рынок, базар, "балочка", "бондарь"! Здесь другие понятия, другие, неписаные законы.

У входа, на площади, сгрудилась толпа, стоял громкий хохот.

— Вот стервец дает! Вот наяривает! — выделился мужской голос.

— Лихо! — поддержал бас.

Юный голос с цыганским акцентом выкрикивал куплеты под взрывы смеха.

Боцман и Глухой сунулись сквозь толпу ближе.

В кругу извивался цыганенок лет двенадцати. Двое, помладше, стояли и улыбались, показывая белые зубы, прихлопывали в такт.

Затем мальчик вскакивал и вихрем носился по кругу, выделывая замысловатые коленца. Цыганенок был худ, кудряв, быстр, одежда на нем висела клочьями.

Толпа развеселилась: хлопала и гоготала, пританцовывая.

Танцор черным волчком пронесся последний раз и остановился, тяжело дыша.

— Дор-р-рогие, хор-рошие! Подайте бедным цыганским детям, — мальчик протянул, как это делают нищие, полуголую тонкую руку и пошел по кругу.

Улыбки вмиг исчезли с лиц зрителей, все потихоньку стали расходится.

Его черные большие глазищи блестели, он все еще не мог справиться с дыханием. Сколько было мольбы во взоре!

Никто ничего ему не дал.

— Вот гады! Спекулянтские рожи! — со злостью выкрикнул одноногий инвалид, сиротливо оставшийся в одиночестве. — Иди сюда, парень! — и он протянул ему пятерку.

Цыганенок словно расцвел, благодарно взвизгнул, схватил за руки младших и удалился.

Инвалид кашлял и ругался, дымя самокруткой.

На рынке все гудело и жужжало, как в улье. Что только здесь не продавалось! Продавали дрова, распиленные и расколотые, кучками, уголь — тоже кучками, махорку — стаканами, одежду... А там, дальше, шли крытые ряды, где торговали съестным. Справа, в углу, старик точил ножи на деревянном станке с ножным приводом. Он улыбался и сыпал шутками и прибаутками. Около него толпились зеваки, лузгая семечки, и весело вспыхивали искры при каждом касании лезвием ножа абразивного круга. Тут и там грудились игроки в наперстки и карты. Вездесущие беспризорники ватагами сновали по рынку, наводя ужас на торговок.

Ребята пробрались туда, где торговали музыкальными инструментами.

— Что продаем? Балалайку? А ну-ка дай, — развязный парень протянул руку.

— Не цапай! — вклинился Боцман.

— Какие мы грозные! Ха-ха-ха! Что хотите?

— Пятьдесят.

Парень еще громче рассмеялся. Подошли двое, посолиднее:

— Хотите двадцать пять?

— Нет! — отрезал Боцман. Он начинал злиться.

— Сбавляй, Андрюша, сбавляй, — шептал Коля.

Андрей упорствовал. Балалайка ходила по рукам. Ее вертели, осматривали, пробовали играть — и она, как бумеранг, возвращалась к ребятам.

Первый пыл прошел.

К ним уже никто не подходил и не обращался.

Продающих было слишком много, но не было покупателей.

Боцману надоело бессмысленное топтание на месте, и он, передав "товар" Глухому, пошел по рынку. Николай остался один среди торгующей толпы.

АНДРЕЙ вышел к торговому ряду, где продавали колбасу. У него защекотало в носу, запах свежей колбасы, притягивал, он лишь успевал сглатывать слюну. Колбаса румяная, домашняя... Ее привозят из деревень. В колхозах денег на трудодни не давали, так что приходилось многое продавать, в том числе даже самое необходимое. Такова суровость жизни.

Боцман смотрел на то, как бодро идет торговля колбасой. Круги появляются, круги исчезают. Это тебе не балалайка. Вокруг этих рядов больше всего толпилось людей: покупателей, зеваки воришек.

Андрей стоит, глазеет, вздыхает. Зачем он здесь? Денег нет, и холод собачий, сидел бы в классе, так нет же... Скоро закончился последний урок, после которого в школе кормят. Не ахти как, но все же. Организовали шефы. При этих воспоминаниях у него заныло в желудке: "Эх, перекусить бы чего-нибудь". Словно вспышка света, его обожгли глаза. Глаза женщины в большом клетчатом платке. В тот миг, когда продавец нагнулся под прилавок за новой порцией, женщина лихо смахнула полстопки кругов с прилавка под платок, спускавшийся с плеч, и резко повернула голову. Перехватила взгляд Андрея. Наклонив голову, она по-воровски кивнула мальчику и спокойно отошла от прилавка. Все произошло так быстро! Никто, кроме Боцмана, не обратил на это внимания... Мужик продолжал накладывать колбасу на прилавок.

Таинственная особа, нагнув голову, шла прочь от прилавка, ускоряя шаг. Боцман — за ней. Она вышла с рынка и свернула за угол ближайшего дома. Он — туда же. Андрей, подобно гончей, выслеживающей дичь, преследовал ее, соблюдая дистанцию. Женщина остановилась и осмотрелась. Боцман задержался шагах в трех от нее. Их глаза встретились. На ее бледных худых щеках проступил румянец. Незнакомка, быстро сунув руку под платок, извлекла оттуда круг колбасы:

— На!

Боцман схватил его и отскочил, а когда поднял голову, женщины уже не было. Она исчезла, словно испарилась. Андрей поспешил к Николаю.

Глухой стоял одиноко, сгорбившись, в глазах тоска. Балалайки при нем не было. Он ее не продал, ее украли.

Подбежав, Боцман спросил:

— Ну?..

Глухой молча опустил голову.

— шляпа! — Андрей хотел еще что-то сказать, но, махнув рукой, подхватил товарища под руку, и они пошли с рынка. Коля тихо плакал, размазывая слезы, и покорно шагал рядом с товарищем.

Они шли быстро. Ветер подгонял в спину. Дойдя до места, где улица, идущая от рынка до железной дороги, обрывается, они остановились. Там, ниже, проходит железная дорога, и еще ниже, за железной дорогой, обозревается окраина города, их район. Отсюда, с возвышения, он как на ладони.

Андрей достал из-за пазухи ворованную колбасу, разломил круг на две части и подал одну Николаю.

Они стояли, такие маленькие на огромном ветру, и жевали...

Вдруг Андрей вновь представил русский парусник, ведущий бой с неприятелем, вспомнился Родион Никандрович, его розовый шрам через щеку, очки и — его приглашение.

— Ничего, друг Колька! — Андрей хлопнул товарища по плечу, — не дрейфь! Все образуется. Вот увидишь!

На исходе была осень 1946 года.