Петрович

МЫ с другом Костей, коренным одесситом, после праздничной демонстрации в честь Дня Победы, девятого по счету, оказались в парке Шевченко... Куда пришли, чтобы скоротать время до обеда. Праздничного обеда.

Мы — курсанты "средней мореходки", как в то время называли наше училище. Много специалистов вышло из его стен... Но самый известный из них, ставший легендой, — Александр Иванович Маринеско... Ас-подводник, герой войны, мастер торпедных атак, воевавший на Балтике. Теперь его знает весь мир, а в годы нашего обучения даже мы ничего не знали о нем, как и о многом другом...

Мы лежали на одной, из лужаек парка, раздетые по пояс, попивая красное вино прямо из горлышка, подставляя свой тела солнцу. А вокруг—то тут, то там собирались компании веселых и шумных одесситов с гитарами, аккордеонами и патефонами... Но что удивительно после этих "маевок" никогда не оставался мусор... Это можно объяснить только лишь трепетной любовью одесситов к своему городу, ''жемчужине у моря".

Парк Шевченко — потрясающее место в Одессе!

Помимо того, что он сам по себе оригинален, из него открывается великолепная панорама одесского залива... с его жемчужными пляжами. Вид на порт и просто на море, простирающееся за горизонт, за которым исчезают уходящие суда и корабли: мечта юношей Одессы.

В Одессе ходит легенда, что будто бы в давние времена, проплывая эти места, кардинал Ришелье воскликнул: "Ассе до! — много воды!" Что, как гласит легенда, и дало в дальнейшем название городу, если прочесть эту фразу наоборот. Прошло время, и от благодарных жителей Одессы на Приморском бульваре, над легендарной Потемкинской лестницей, возник памятник: "Чистейшему человеку, из чистой бронзы, Дюку Ришелье", ставший неотъемлемой частью города.

День выдался чудесным: море солнца! Яркого, ослепительного и ласкового, уже начавшего припекать. Высоко в небе медленно перемещались редкие небольшие кучевые облака, все время изменяющие свою форму. А небо — беспредельно! И, конечно, море... В рамках берегов залива — яркое от света, переходящее в отдалении в цвет стали и все больше темных тонов — к дальним берегам. А днем — белые паруса яхт... Огромное множество! Что ненавязчиво очаровывает и неутомительно для взора.

— Знаешь, Павел, — обратился ко мне Константин, посерьезнев, — все хочу рассказать один случай... Из прошлого, начала войны... В такой праздник, как сегодня, на меня накатывают странной волной воспоминания, как вода на берег, от которых, видимо, надо просто отделаться...

И он стал рассказывать: — Июль 1941 года... В том месяце фашисты особенно яростно бомбили город. Одесса им была, как кость в горле, на пути за обладание Черным морем... Вот и рвались к ней. Раньше, до июля, налеты совершали только ночью, а тут — днем.

Я с мамой был в центре города, на Преображенской... Вдруг — налет! Сигнал воздушной тревоги запоздал, а мгновенный гул множества тяжело нагруженных самолетов заполнил воздушное пространство и все вокруг... Потом пошли разрывы бомб, заработали наши зенитки, крупнокалиберные пулеметы от порта... Все это усилило неразбериху и страх... Мама со мной метнулась в убежище, в подвал трехэтажного дома — и тут же завалило взрывом вход... Сразу стало темно, так как от взрывной волны лопнула электрическая лампочка, чуть мерцавшая под потолком. Пыль, гарь, стало трудно дышать...

— Нам кранты! Мы все здесь погибнем! — истошно выкрикнул мужской низкий голос.

Раздался женский плачь, визг детей... А тут еще последовала череда бомбовых разрывов наверху, где-то рядом, так что все ходило ходуном и все слилось в сплошной гул... Мама дрожала, прижимая меня к себе. Меня тоже трясло.

Вдруг среди этого хаоса послышался голос, тихий, но уверенный, и твердо произнес:

—Я командир подводной лодки... Успокойтесь, товарищи... Всем оставаться на своих местах... Прошу вас...

Многие замолчали, видимо, стали прислушиваться.

Затем голос зазвучал вновь:

— В случае опасности главное — успокоиться... Верьте... Мне не раз в жизни приходилось с этим сталкиваться... еще в мирное время, — голос его то утихал, то вновь звучал не громко, но спокойно. — Все зло в нас самих... В нашей плоти: слабой и трусливой. Надо воспитывать себя. Верьте мне, моим советам. Война — жестокая штука, но и ее переживем, вместе будем учиться этому... — Он снова замолчал и остальные — тоже.

Стало очень тихо.

— Возьмитесь за руки, обнимите детей, станьте одним целым и думайте о хорошем... В нашем положении остается одно — ждать. В городе созданы спасательные отряды. Они обязательно придут на помощь. Верьте.

Голос снова замолчал. В подвале наступила абсолютная тишина. Бомбежка прекратилась, только казалось, что слышно лишь дыхание людей.

— Кто знает молитвы, помолитесь, — вновь тихо зазвучал голос. — О нас знают, и это уже хорошо, а оказание помощи — это только дело времени... Верьте.

И люди, очевидно, вняли командиру... Паники не наблюдалось, хотя было трудно дышать и было жарко. Но появилась вера в себя, в людей, в спасателей, в командира, внушающего надежду на спасение.

—Да что вы все уши развесили? Мы все здесь подохнем. Нашелся мне "командир", — вновь напомнил о себе мужской низкий голос.

На него зашикали. Он замолчал, только слышалось его шумное сопение.

Попавшие в беду люди обнадежились тем, что у них появился могучий друг—командир подводной лодки, знаток экстремальных ситуаций. Они поверили ему...

И тут послышался какой-то тихий стук... Все прислушались, удары; слабые, плохо различимые, а затем все сильнее и сильнее и совсем громко послышались от входа...

— Слышите? К нам идет помощь. Только без паники... Оставайтесь на своих местах. Нас всех спасут, — очень слабо донесся голос командира и... Тишина.

И помощь пришла: спасатели освободили снаружи вход в убежище от завала. Хлынул удивительно яркий свет, и мы двинулись к выходу. Мордастый мужик, суетливо торопившийся к выходу, старался пробиться вперед, но его осадил коренастый спасатель в тельняшке:

— Стоп! Табань! В сторону, я говорю!

Пряча лицо, тот трусливо отступил, пропуская вперед женщин и детей.
Вдруг впереди женский голос воскликнул:

— Смотрите! Это же Иван Петрович! Парикмахер из нашего дома... Ой! Бедняжка... Ему придавило обе руки...

Я увидел худенького человека,
лежащего на боку. Бывшая, наверное, рыжей бородка на фоне белого, как бумага, лица была серой от пыли. Рядом — очки. Без стекол.

— Последний! Принимай! Он очень плох, — услышал я, уже выбравшись наверх, вслед за мамой.

Командир покидает тонущий корабль последним...

После недолгого молчания Константин произнес:

— Знаешь, Павел, если произойдет беда, какой бы трагичной она ни была, я выполню свой долг до конца... Верь мне!

Состояние искренности момента передалось и мне. И я пожал другу руку крепко, по-мужски.