Кармен

Мы с ним встретились через пятнадцать лет.

Я приехал в командировку в Ленинград с Дальнего Востока, где работал на судоремонтном заводе в Приморском крае, занимаясь ремонтом и модернизацией атомных субмарин. Он, кореш моей юности, Володька Б., вернулся из загранплавания тоже в град Петра. Он «морячил» механиком на сухогрузе. Порт приписки его судна – Одесса. Город нашей юности.

Ленинград бросил нас в объятия друг друга… Обрадованные встречей мы «продефилировали», как выражались в молодости, в пивной бар «Три гусара»…

– Как я? – он грустно улыбнулся. – Более пяти лет прошло, как нет в живых Бэлы – «Кармен». Помнишь? Ту овечку из Одессы, из– за которой меня вышибли из мореходки, ту из– за которой я долго болел, страдал, голодал… Да и сейчас она у меня здесь, – он указал пальцем на левую часть груди…

– Так что пока не женат. А ты–то как? Женат? Есть дети?

– У меня все нормально… Женат, имею дочь. Работаю на хорошей работе, которая мне нравиться. А Одесса, море, мореходка… Все в прошлом.

У моего дружка с самых юных лет была одна все побеждающая страсть – женщины… И он в них, зачастую, был неразборчив. И то, что в начале жизни временное безденежье часто посещало его, никак не оправдывало такое положение вещей.

– А я вот люблю их, опасных красавиц, и не стыжусь в этом признаться… Обожаю «подвижниц Радости», – заявлял он еще тогда.

А сейчас, сидя в баре и потягивая пиво, он сказал:

– Так вот, расскажу я тебе, если хочешь, вещи поразительные, именно потому и поразительные, что все это чистая правда. Но позволь, я тебе намурлычу одну идиллию, где и я сыграл свою роль…

Здесь я прерву своего кореша, и не мудрствуя лукаво, перескажу его повесть от третьего лица, поскольку в его изложении она показалась бы вам чересчур уж выспренной…

С ней он встречался целый год… Этот год для него был и счастьем первой женщины, и … мученьем. Она стала называть его «Вадиком» вместо имени, данного при рождении – Владимир… И ему это нравилось.

В тот год Б. так запустил учебу в училище, что ему пришлось оставить его. Я ушел из училища в то же время несколько по другой причине и покинул Одессу.

А было Володе тогда всего восемнадцать лет, а Кармен шел двадцать первый…

Отчисленный из училища, мой друг устроился кочегаром в одну из котельных порта. Зарплата была мизерная, но с голода не умрешь. В течении двух месяцев он не видел Кармен, но по поводу этой шлюшки его стало одолевать множество мыслей. О сердце человеческое! Получив деньги и купив что надо, пошел на ее поиски… Обнаружил сразу, зайдя к подпольной сводне, старой еврейке тете Иде… У нее он с Кармен бывал не раз и раньше, даже ночевали несколько раз. Для этого у тети Иды была «волшебная» комната: без окон и одной только дверью, да еще тусклое бра над диваном, скрипучим и старым. Да еще – табурет, служивший и гардеробом, и столиком.

Кармен была с партнером…

Произошла нервная сцена… Мой приятель, будучи от природы вспыльчив, здорово разошелся перед своей подружкой – ни дать, ни взять петух! Врезал малому принесенной бутылкой, а на нее – нервно вытряхнул закуску и в срочном порядке покинул квартиру, оставив позади себя шум, гам и визг…

Наступила пауза в пять лет.

Вскоре он восстановился в училище, окончил его и стал плавать механиком, повышая плавательский ценз и набираясь разума. Из Одессы он не уехал…

Вернувшись как– то из рейса, зашел к тете Иде. Они с тех пор стали друзьями.

 У него были деньги, у нее – комната. Они поладили. И он стал жить у нее в комнате, только не в «волшебной». Судно поставили на текущий ремонт на два месяца.

Затем он заболел. Судно ушло без него в море. Вскоре он быстро пошел на поправку… И стала вдруг преследовать его мысль о ней, его Бэлочке… А ведь ничего особенного – только волосы чудесного темно– каштанового тона, густые и вьющиеся от природы. Ее лицо, оттененное копной волос, было не лишено приятности, несмотря на короткий нос и веснушки, яркий румянец – признак привычки пить кофе с коньяком, но ресницы были густые и длинные, как крылья бабочки.

Тетя Ида сообщила, что встретила «случайно» Кармен и та напрашивается к нему в гости… «Она  – такая Прелесть!»

Семя упало в плодородную почву. Он засуетился, хотя он еще был на больничном.

Он тут же велел хозяйке прибрать у себя хорошенько и сменить постельное белье. И ей же сказал, чтобы к шести часам она приготовила добрый ужин на двоих – словом устроил таким образом, чтобы принцессе было приятно.

Владимир лежал в белейшей постели. Волосы его, густые и жесткие, были зачесаны назад и пахли брильянтином. Тончайшая шелковая белая рубашка облегала его тело, несколько исхудавшее, но крепкое, что угадывалось и под рубашкой… Дерзкая искра играла в его глазах.

Постучали.

– Войдите!

Дама вошла. Черное платье, на шее огненно– алый шарф. Завязался разговор:

– Добрый вечер «господин Вадик».

– Добрый, добрый.., «мадемуазель Кармен». Ну, как вы поживаете с тех пор, как мы не виделись?

– Это вас надо спросить, как вы поживаете, но я рада, что вы прекрасно выглядите.

– Да, оклемался. Думаю, что теперь все пойдет хорошо…

– И я так полагаю… А что вы все еще сердитесь на меня?

–  Я?!

–  Да, вы!

–  Нисколько

–  Вот и прелестно, я тоже больше не сержусь.

–  В таком случае –  не поужинать ли нам?

Ужинали за маленьким столиком, накрытым заранее хозяйкой. Бэла подвинула его к постели, чтобы Владимиру было удобно дотянуться до тарелок. Когда с едой покончили, Бэла сняла алый шарф и задвинула столик в угол.

–  Уф, жарко! –  сказала она. –  Только вот ноги зябнут. –  И сняла ботинки, всем видом показывая, как ей теперь тепло.

–  Кармен, подойдите– ка ко мне, я хочу вам кое– что сказать…

–  Ну вот я. В чем дело?

–  Нет, на ушко…

Ушко подставили. Владимир поцеловал краешек. А рука его между тем окружила талию Кармен и все, что к ней поближе, другая расстегнула сзади платье и … лифчик. Защищалась Бэла плохо. Неожиданно она сама сбросила платье и лифчик, стянула нейлоновые чулки, тогда, в середине пятидесятых, входившие в моду, подошла к двери проверить, заперта ли она, вернулась к Б., откинула на половину покрывало, оперлась коленом о постель и сказала:
–  До чего же я продрогла… А ну– ка разжигай костер!

Владимир повиновался…

После «сеанса» они лежали расслабленные и умиротворенные…

Затем ловким движение Бэла возвысилась над ним, опираясь на постель коленями вокруг его тела, обвивая рукам его шею, а он смотрел ей прямо в лицо. Скорее смазливое, чем хорошенькое, оно предстало ему, окруженное неясно мерцающим нимбом. И на этом фоне лучились ее волосы –  каштановое золото, да и только, в сказочном отливе, меняющем гамму оттенков от малейших движений головы при тусклом свете бра… Кармен носила волосы распущенными с длинной стрижкой: она приближалась к тридцатилетию и, конечно, опасалась, как бы ее сокровище не потускнело прежде, чем по ее ребяческому выражению, она не разменяет его «на золотую денежку». Ее округлые плечи, упругие груди с неотразимыми темными завершениями, полные, атласные бедра –  о, что за роскошь! –  источающие дурманных дух, и все это текло и трепетало в объятиях ненасытного Б. Что за блаженная истома после головокружительной развязки, когда Кармен, перекинув ножку через мужскую ногу –  поистине поэтический момент! –  перекатилась через него и притупилась у стены. Владимир проспал до утра, окруженный свежестью ее прекрасных, обнаженных рук, зарывшись лицом в эти волосы феи, волосы ангела.

Пробудясь, Кармен первым делом снова «побеседовала» с Б., что доконало его в конец, затем бодро выскочила из постели… О, что за тело! Эта млечная белизна от шеи до пальчиков ног, белизна, разлитая по розовому мрамору, каждый миг готовому затрепетать это здоровая но броская упругость плоти, эта приятная полнота, как раз достаточная для того, чтобы украситься ямочками именно там, где нужно… При этом ничего лишнего, всего в меру: гармония форм, объединяющая груди, живот, бедра! Благодаря особой милости всевышнего ноги у Кармен были длинные, и поэтому оборотная сторона ее тела не имела ничего карикатурного.

Владимир повидал женщин не мало и во всевозможных позициях. Но подобной красоты тела не встречал никогда. А лицо, как я уже упоминал, довольно заурядное. Хоть оно сильно выигрывало благодаря необыкновенным волосам… В их блистательном ореоле оно казалось, прекрасным, будучи всего лишь привлекательным. Он не выдержал, встал, силой привлек к себе, и самые безумные ласки еще долго удерживали их в постели.

–  Хорошенького понемножку, –  сказала она, высвобождаясь из его объятий, –  уже восемь и мне хочется покушать да и тебе тоже. Ну дай же мне привести себя в порядок и я соображу чего– нибудь поесть! –  и взяв одежду и свою сумочку, убежала в ванную…

Завтра был легким с белым вином.

Покончив с завтраком, она влажной тряпкой подтерла пол и тщательно прибрала комнату, ненадолго открыла окно.

–  Теперь я пойду к себе, а вернусь уже после полудня

–  Иди и ни о чем не беспокойся…

–  Ты, мой хороший котяра. До скорого!

Владимир уснул, но прошло какое– то, как ему показалось, время, как в дверь заскреблись.
–  Войдите! –  закричал он не слишком– то любезно.

Громкий хохот раскатился по комнате –  и Кармен уже тут как тут со своим чемоданом и расстегивает его.

–  Что не ждал меня так скоро? Или, не дай бог, я уже опоздала? Я ведь ух какая ревнивая, ты меня еще узнаешь! Ладно, спи– усни, дорогуша, а я покуда переоденусь здесь, у тебя. Я вам не помешала, мой господин? Не дума, я вовсе не из– за тебя пришла сюда переодеваться, а потому, что у тебя есть огонек.

И при слове «огонек» она прильнула к нему, опершись о его бедро, звучно поцеловала его раз двадцать.

Восхищенный Б. улыбался. Все чудесно –  особенно эта «ночевка», естественным образом перешедшая в сожительство с прекраснейшей –  какие тут сомнения! –  женщиной в мире, да к тому же, видимо, такой славной!

Затем она снова занялась своим туалетом. На сей раз она надела, сорочку, отделанную мелкой вышивкой вокруг шеи, на плечах и по подолу. Свежестью и французскими духами веяло от нее. Б. непременно должен был обновить ей эту сорочку, на что он и отважился без особой досады, хотя труд довольно таки утомительный для выздоравливающего.

Одевшись, девица сказала.

–  А теперь спи. Я разбужу тебя к обеду, –  Она взяла себе книгу и тут же, сидя, уснула почти одновременно с лежащим в постеле Б.

Пробило полдень

–  Малыш, –  закричала Кармен, –  а ну вставай! Погоди, сейчас я помогу тебе.
И она помогла ему одеться.

Они походили немного по комнатам. Пообедали и Б. выразил желание прилечь.

–  Хорошо, спи и ни о чем не беспокойся.

Когда Б. снова открыл глаза, было полседьмого. Кармен сидела у изголовья и стерегла его сон.

–  Давно ты здесь?

–  Минут двадцать. Но теперь я прощусь с тобой. Скоро семь. А мне необходимо выйти. Понимаешь?

–  А– а– а…

Но не успела она договорить, а он уже понял, каков будет ответ. Разумеется, имелось ввиду, что ей надо «работать». На миг им овладело отвращение, и он с трудом сглотил набегавшую слюну. Но, поразмыслив, пришел к определенному решению и сказал себе: «Да чего уж там!»

–  Еда на столике. Я уже поела. Да ты лежи! Вернусь в одиннадцать.

И она ушла. До одиннадцати.

Потом –  повторились картины прошлой ночи. Но на этот раз «антракты» проходили в разговорах…

Она ему призналась, что недурно «поработала» в этот вечер, но на вопрос: «Сколько их было?» - вопрос примирительный и даже, по-своему, вежливый… «Это мое дело». Ответ достойный, свидетельствующий о ее деликатности, так как она, несомненно, очень ценила Б., хотя по правде говоря, не слишком-то уважала. Затем она выразила твердое желание, что с завтрашнего дня она будет платить за еду и за квартиру за себя и за него и нечего ему обижаться по этому поводу… Когда у нее случится нужда в деньгах, она не постесняется сам у него попросить. Пусть она и такая, и сякая, но у нее тоже есть своя гордость, правда, гнусное это ремесло - «пойдем со мной», но как-никак это ее ремесло, не хуже любого другого, и, занимаясь им, можно при этом оставаться честной, а можно и нет. Ну та вот - она-то уже как раз из честных.

Заметив, что Кармен слегка опьянела, он приласкал ее, и вскоре они уснули. Пробудясь, она снова разговорилась и даже пустилась в воспоминания.

Родом она из Николаева…Самый не престижный район - «Ялты». Это местное название овражных самозастроек. Там она жила в хибарке с непутевой матерью, а отец их оставил давно. Молоденький курсант общевойскового училища, приехав на каникулы, соблазнил ее, пятнадцатилетнюю, и почти сразу бросил. Затем, пройдя через многие руки, она приехала в Одессу, где у нее жила тетка, уже в возрасте, на Слободке… Но дела у нее пошли плохо, та как государство формально пресекало занятия древней профессей. Нужны были знакомства, связи… А потом дело пошло.

- Ах да! Совсем забыла.., я еще не говорила тебе про Эмиля.

- Нет. А кто такой Эмиль?

- Мой любовник.

- А-а-а…

Эмиль Ройтман работает помощником машиниста на паровом кране в погрузо-разгрузочной конторе на станции Одесса-товарная…  Костлявый, очень худой, рыжий парень. «Мужчина, а совсем не пьет! А у нее вот беда-то! – есть такая привычка.»  Эмиль или «Миля» терпеть не мог, когда она напивалась вдрызг. А однажды выгнал ее вон из комнатки в коммунальной квартире… Она все еще любит его, «дура несчастная»! Он ведь когда-то выхаживал ее в течении долгой болезни… Заботился о ней… А она..?

 - Ну, хватит о нем. Тебя я тоже люблю! Не будем думать ни о ком, только о нас с тобой!

Постепенно Б. из нее вытянул, что Эмиль вполне примирился с ее «грязным» ремеслом, хотя и не бил ее, если она возвращалась без единой копейки, не поджидал и не выслеживал ее на улице, не свистел под окном, если она слишком долго оставалась с несолидным клиентом. Б. поддакивал, высказывал вялое сочувствие ее любовным передрягам, брал ее маленькие руки, похлопывал, поглаживал ладонью каштановый каскад, пропуская сквозь пальцы дивные пряди.

Тянулось это полгода. Владимир Б. выздоровел, прошел медицинскую комиссию. признавшую его годным для работы на флоте, и стал ожидать подходящего рейса.

И все это время Кармен попеременно бывала то очаровательной, то омерзительной. Впрочем, чаще очаровательной. Портило ее только пьянство. Да, тогда уж в ней не оставалось ровно ничего забавного.  Порой и на другой день не могла оправиться после пьянки накануне, не говоря уже о связанных с этим неприятностях. Правда, надо сказать, что Б. она ни разу не оскорбила, но она впадала в истерику по самым нелепым поводам. Она его ревновала – и как чудовищно выражала свою ревность, несправедливую и неуместную.

А что она говорила!

Но стоило ей прийти в себя – и она снова становилась добрейшим созданием, раскаивалась в том, что ее связь с Эмилем оборвалась грубой ссорой, сожалела, что своим пьянством вывела из терпения любимого человека, она провозглашала его образцом благородства, и сама в это искренне верила, после чего торжественно объявила счастливому Б., что она к нему Б., страстно привязана – как преданная сестра, как верная любовница, да что там – ну прямо как законная жена.

Да, счастливцу!

Ведь несмотря на всю пошлость, почти низость своей «победы», он никогда в жизни не встречал такой самоотверженной доброты, какой одаряла его эта девка, да и сам он никогда, видит Бог, не испытывал такой нежности. благодарности, отчасти даже уважения и преклонения, да что говорить – он просто благоговел перед ее телом, совершеннейшим орудием наслаждения!
Прежде всего – конечно, он был благодарен. Кармен ухаживала за ним во время болезни самоотверженно, деликатно и нежно.

Когда он выздоровел, с Кармен произошла перемена – теперь она обходилась с ним как со взрослым, не как с больным ребенком. Даже, может быть, как с любовником – но не возлюбленным… И лишь в те часы, когда они возвращались к прежнему, на родную почву, где все – любовь… или если вернее – чувственность.

Пришла повестка из пароходства, уведомляющая о немедленном прибытии…

Он ей обрадовался, так как Кармен выводила из себя Б. своим поведением, да и засиделся он. Надо было зарабатывать деньги.

Она пришла ночью в зеленом берете с зеленым помпоном. Он миниатюрной Кармен шел чертовски. Ее черное пальто доходило до шикарнейших ботинок, а по руке, затянутой в теплую перчатку, качалась сумочка с вычурным замком.

На приподнятые брови Б., она ответила вежливо, но важно:

Я встретила одного мужчину. Порядочного. Нет, он совсем не то, что ты. Он мне ровня.
Эмиль, что ль?

Да, он. А ты знаешь ли, слишком роскошный для меня.

Не то чтобы слишком богатый, не больно много-то у тебя добра, почитай и нет ничего - голь перекатная. Не твоя это вина, да я тебя и не попрекаю, правда, ты ведь очень славный! Только ты, я думаю, важная птица. Стоит тебе покрепче стать на ноги, и ты, чего доброго, будешь стыдиться меня. Не спорь. Чихала я на твое «уверяю тебя», катись они… Так-то вот. Все я знаю. Но я не сержусь. А чтобы знал, что я говорю правду, я буду часто навещать тебя по ночам… Да-да! Именно по ночам, после того, как немножечко поработаю. А что?! Да, я работаю! Что удивляешься? Говорю же я, что ты – не моего поля ягода! Видишь ли, Вадик, бедняжечка ты мой, шлюхой я была, шлюхой и останусь. Тут ты прав, ничего не поделаешь… Ничего не попишешь – что есть, то есть. Не я ли это тебе все время втолковываю?

И она взяла чемодан, набросала в него вещи, затем поцеловала Б. – но и только, напрасно протягивал он к ней руки с мольбой.

 - Ну что еще? – она задержалась…

- А я ухожу в рейс и, наверно, надолго.

- А когда?

- Скорей после завтра.

Она расплакалась… Б. представил себе, что и с Эмилем она, вероятно, ведет себя так же.

Утерев слезы, она поцеловала его, сказав:

- Завтра в полдень я зайду выпить кофейку. Спокойной ночи!

Назавтра он побывал в пароходстве, его определили на судно, уход которого намечен через два дня…

После обеда пришла Кармен, Б. ее ждал. Они перекусили с белым вином и попрощались в постели… Она как всегда, была великолепна.

- Ну, милая, не поминай лихом!

- Я буду помнить тебя, мой дорогой Вадик.., - сказала она задумчиво.

Эти слова она как будто проворковала, горделиво выгнув стан и вздымая пышную грудь в сладостном потягивании, с грациозным вывертом крошечных ладоней.

Владимир Б. ушел в море.

Прошло еще три года…

Отвыкнув от Бэлы – Кармен, Б. почти не вспоминал о ней, однако сохранил слабость к женщинам такого пошиба и перебирал их десятками, всех статей и мастей, хохотушек и злючек, и роскошных, и всяких прочих. Они забавляли его, хотя такой, как Кармен, он больше не встречал. Но, случайно увидев ее в ресторане, где она одиноко обедала, он вспомнил все, что было между ними. Он подсел к ней за столик, и она ему поведала, что рассталась со своим Эмилем и снова вышла на панель, и дела у нее теперь пошли хорошо - правда - правда, очень даже неплохо. Она предложили Б. пойти с ней и они отправились в гостиницу, а потом, после всяких разговоров, она попросила дать ей немного денег - разумеется, по дружбе, а не как плату с клиента, ни боже мой, да она ни за что!..

Б. протянул ей кошелек, где была и валюта. Она выхватила его и взяла под руку Б. - просто и нагло, как ни в чем не бывало. Она была заметно под хмельком. В тот день ее наряд, яркий и легкий, пламенел вызывающе и странно - право слово, никогда еще не была она так прекрасна. Она цеплялась за него, тянулась во весь свой маленький рост, льнула к его фигуре, а он был скован чувством оскорбленного: во-первых, его коробила ее навязчивость, во-вторых, она была ему неприятна, и наконец - его разъярило, что эта особа, будь она прекрасна и соблазнительна, смеет приблизиться к нему и хвататься за него после всего, что было!

И вот вам, пожалуйста, - снова он в неподобающем обществе, снова околдован ее голубиным воркованием, опутан силками сияющих, пламенных волос над ярко-розовым личиком, обращенным к нему с тревожной улыбкой.

- Ты что, никак злишься на мня за давешнее? Да брось дуться! Забудь все это, и снова будем друзьями!.. Пойдем со мной. Ах, вот оно что! Тебе, верно, втемяшился в голову тот случай… Но сознайся, ведь я тогда «хорошо» поступила!

Надо думать, что она его убедила, но … жизнь рассудила по-своему: через неделю ее нашли мертвой в одном из дворов на Молдаванке с заточкой в сердце. При ней был его кошелек из крокодиловой кожи, но пуст…