Почти мемуары с рассуждениями

Я родился 13 июля 1969 года в городе Баку, столице Азербайджанской Советской Социалистической Республики в обычной советской семье. Гораздо позже я узнаю о том, что Советский Азербайджан – это часть Ирана, которая перешла под управление Российской Империи согласно Гюлистанскому мирному договору, подписанному 12 октября 1813 года между Россией и Персией. Согласно тому же договору Российской Империи перешёл и Карабах, тот самый, который не поделили армяне с азербайджанцами. Впрочем, до 30-х годов ХХ века такой нации, как азербайджанцы, не существовало в природе. А Карабах это - тот самый край, который до персидского владычества был частью Великой Армении, её 9-ой провинцией под названием Арцах.
     Но вернёмся в 1969 год. На следующий день после моего рождения, 14 июля, руководитель КГБ АзССР Гейдар Алиевич Алиев был избран первым секретарём ЦК Компартии Азербайджана. Понятно, каким образом избран, просто, назначен Москвой. Только спустя годы я узнаю о том, что Алиев по национальности был курдом. А также о его тёмном пути к власти, которая продолжится даже после распада СССР. Именно с этого момента начался обратный отчёт пребывания армян в городе Баку, основанном армянским князем Бакуром Аршакуни в 162 году нашей эры, и названном в его честь Бакуракертом. Город упоминается ещё в VIII веке, в книге "История Халифов" Варпет Гевонда, в связи с уничтожением там армянских священников. Правда, в советские времени бакинские армяне об этом даже и догадывались. Впрочем, многие армяне, считающие себя неплохо образованными, не знают об этом и сегодня.
     Детский сад имени 8 марта, неподалёку от моего дома, в котором я провёл два года, напоминал мне концлагерь для будущих октябрят и пионеров. 
     Позже я узнаю о том, что Международный день 8 марта – это замаскированный еврейский праздник Пурим, впрочем, об этом позже. Прекрасно помню, как, несмотря на строгий режим в «концлагере», играл с одной девочкой, которая мне очень нравилась, потом все десять лет мы учились с ней в одном классе. И только в 42 года, случайно найдя её в «Одноклассниках» я написал ей о том, как она мне нравилась, но она, по её словам, об этом даже не догадывалась. Зато, я прекрасно помню о том, что мы спали на кроватках, расположенных вместе, впритык друг к другу. Почти супружеская ложа, шучу... Я всегда очень ждал «тихого часа», чтобы сжать её ладонь в своей руке и уснуть. Помню, как однажды нас разлучили, и мы устроили настоящий бунт. Это был, наверное, первый бунт в моей жизни. В конце концов, нас снова воссоединили.
     Однажды, на Новый год, я хотел нарядиться в костюм серого волка, а воспитатели меня решили «упаковать» в зайца-беляка. Я, просто, не пошёл на праздничный утренник в детсад, и всё только для того, чтобы не быть зайцем. Дома я устроил целое показательное выступление, типа, не пойду в детский сад, и всё это без объяснения истинных причин. Кстати, своё уважение к волкам я пронёс через большую часть своей жизни, по сей день.
      Ещё в детском саду я очень любил играть в революцию и гражданскую... Заметьте, не, просто, в войну, а в гражданскую войну. Мне нравилось быть Лениным. Меня слушались, воспитатели давились со смеху, но не препятствовали мне в «Лениниане». Фильм «Ленин в октябре» я знал почти наизусть, это помогало мне копировать различные сюжеты для игры.
      Вот, сейчас смотрю на свою детсадовскую фотографию: Нас тридцать человек, из которых всего 7 азербайджанцев (у некоторых матери - армянки), 7 армян (у многих матери – русские и украинки), а остальные русские, украинцы и евреи. Впрочем, тогда все евреи для меня были русскими. Сегодня на месте нашего детского сада располагается офис одной из нефтяных компаний. Но даже если бы там остался детсад, думаю, что на сегодняшней фотографии из тридцати человек уже не было бы ни 7 армян, ни 16 русских и евреев. Но и об этом позже. Вспоминать о детском саде имени 8 марта можно многое, думаю, что этого вполне достаточно.
     Впрочем, есть ещё один немаловажный эпизод из детсадовской жизни. Наша семья жила в частном доме, а во дворе у нас жила собака, сучка, по имени Джуля. Помню, идём мы с отцом домой из детского сада, держась за руки и ведя интересный разговор. И вдруг, я вижу как в пятидесяти метрах от нашей калитки Джуля сношается с каким-то кобелем. В общем, буду краток, чтобы не быть многословным. Первое, что я сделал, отпустил руку отца, взял камень и побежал к собачьей парочке, чтобы стукнуть любимую собаку от всей своей детской души. Помню, промахнулся, но они всё равно разбежались. Потом Джуля с печальными глазами долго просилась, чтобы её впустили во двор, но я настоял перед родителями, что она позорит нашу фамилию, семью, дом и каждого по отдельности. Никогда не забуду, как я доказывал родителям и старшей сестре, что Джулю нельзя после «хулиганских вещей», как я тогда это назвал, пускать в наш двор. Помню, после моих многочисленных «истерик» родители были вынуждены с этим согласиться. Больше своей любимой собаки я не видел, лишь её сын – Бутуз, которого отец отвёз к своим родителям в Карабах, и которого я спустя годы видел каждое лето, когда гостил у дедушки с бабушкой, напоминал мне о Джуле. Кстати, Бутуз очень любил моего отца и, просто, ненавидел меня. Возможно, природная интуиция подсказывала ему, как я поступил с его матерью…
      В том раннем возрасте, как и сейчас, я терпеть не мог сказки и очень любил рассказы с политической окраской. Отец рассказывал мне, шестилетнему ребёнку, про Ленина, Сталина, 26 бакинских комиссаров и многое, многое другое. Мне тогда очень нравились его рассказы. Возможно, именно это и повлияло на мои последующие жизненные взгляды.
      Ещё до поступления в школу я разговаривал на трёх языках: русском, армянском и азербайджанском. Помните, фильм «Семнадцать мгновений весны»? Когда радистка Кэт должна была рожать, Штирлиц предупреждал её о том, что при родах она будет кричать по-русски, даже, возможно, материться, с диалектом той местности, где родилась. Знаете, вроде бы все мои знакомые и друзья утверждают, что я разговариваю на русском языке без какого-либо акцента, но стоит мне как-то возбудиться, у меня сразу появляется диалект той местности, где я родился. Более того, ругаться матом в этот момент мне хочется исключительно на азербайджанском языке. Вот такая лингвистика. Если ненадолго  вернуться к Отто фон Штирлицу, отмечу, что закурил я именно потому, что курил мой кумир – Штирлиц. Это я к тому, что рассуждения общественности о роли сигарет, спиртного, оружия, насилия и прочего в художественных фильмах совершенно не беспочвенны. Мы пытаемся подражать тем, на кого хотим быть похожими, даже если этого совсем не замечаем.
     О десяти годах, которые я провёл в школе № 58 города Баку, можно рассказывать очень долго. Главное, хотел бы рассказать следующее:
     В начальных классах я считал, что Учитель – это Сверхчеловек. Затем, стал понимать, что моим педагогам-преподавателям очень далеко до Сверхлюдей. Ещё позже до меня дошло, что большинство из них – это те, кто не нашёл себе в жизни другого применения. Некуда идти? Поступай в педагогический институт, будешь морочить головы детям, и выглядеть самым умным на фоне тех, кого учишь! И, к сожалению, сегодняшний мой жизненный опыт подтверждает это. На мой взгляд, девять из десяти педагогов не имеют морального и интеллектуального права учить других чему бы ни было. Более того, сегодня я чётко понимаю, что Учителем может называться лишь Всевышний, учащий нас на наших собственных ошибках уму разуму. А все остальные – это, просто, педагоги и преподаватели. Есть, конечно же, и Учителя, но их единицы на весь мир. Тему о барышах современных педагогов оставлю на потом.
      Меня всегда мутило от формальной, фальшивой общественной жизни. Плановый сбор макулатуры или металлома, когда, просто, имитировалась бурная деятельность, приписывались лишние килограммы от одного класса другому, от одной школы другой, походы в ТЮЗ или цирк на совершенно неинтересные представления, никчёмные экскурсии по музеям. В десять лет, после посещения Музея Ленина, больше всего я не мог понять, почему пальто Владимира Ильича Ленина с дырками от пуль Фаины Каплан висит не в Москве, а в Баку? Позже отец объяснил мне, что в каждом музее Ленина висят подобные пальто. Мне это было крайне неприятно. Меня считали за идиота, рассказывая о том, что пальто настоящее и показывая отверстия от пуль…  С 5 класса, в определённые периоды учёбы, я с радостью, проводил перед первым уроком пятиминутную «политинформацию», за что девчонки называли меня «Политиком», пытаясь всячески унизить этим. Подготавливать темы не составляло для меня особого труда, потому что с семи лет я каждый вечер слушал новости и любил читать газету «Правда».
     Человеческий фактор имеет в жизни огромное значение – это я понял ещё лет в семь. Помню, после уроков купил я в школьном буфете коржик, и принёс его домой. Корж мне попал очень обгорелый. Мой отец в этот момент был дома. Увидев этот корж, он тут же вместе со мной отправился в школу. По дороге я долго просил его никого не ругать, однако… Видели бы вы перекошенное лицо буфетчицы, когда её за этот обгорелый корж отчитывал мой папа. Все оставшиеся десять лет, пока я учился в школе, буфетчица, увидев меня в очереди, расталкивала через прилавок детей, приглашая меня пройти вперёд. Самые свежие коржи, бутерброды с докторской колбасой, какао с молоком и прочее после этого предназначались, в том числе, и мне. Мне даже продавался бутерброд или коржик, когда прилавок был уже пустым. Вот такая она, правда жизни.
     Вначале я был отличником, затем хорошистом. Позже скатился на тройки по некоторым предметам, а в десятом классе практически не посещал школу. Я, вообще,  не интересовался химией, физикой, алгеброй, геометрией, черчением и иностранным (французским) языком. Мне это было совершенно не интересно. При этом без особой подготовки я легко справлялся с литературой, русским языком, историей, географией, биологией, основами права и рисованием. И, действительно, сегодня я занимаюсь именно тем, что давалось мне в школе легко. Зачем же нужно было пичкать меня ненужными цифрами и формулами? Поэтому, если честно, то я согласен с тем, что базовые школьные знания по тем или иным предметам не всегда могут пригодиться в жизни.
     В школе я совершенно не любил читать художественную литературу. Чтение книг заменяли мне просмотры одноимённых фильмов, которые я смотрел очень внимательно, а позже досконально пересказывал на уроках. Когда меня спрашивали о том, почему я не читаю, мой ответ был таковым: ЧТОБЫ НЕ ПЕРЕГРУЖАТЬ СВОЮ ПАМЯТЬ НЕНУЖНЫМ. Как я радовался, когда услышал те же самые слова из уст моего любимого киноперсонажа Шерлока Холмса. Кстати, в моей школьной характеристике написано: ОЧЕНЬ НАЧИТАН. То же самое потом напишут во всем моих последующих характеристиках. Меня это очень веселит, ведь первую свою книгу из художественной литературы я прочитал, когда мне было уже двадцать восемь лет, а название этой книги – «Мастер и Маргарита». Тогда, я прочёл её в два захода, залпами…
     Помню, когда я учился в седьмом классе, в школе проводился конкурс, посвященный неделе физики. Узнав, что одним из видов конкурса является  создание рисунка на «физическую» тему, я решил испробовать элемент политагитации в физике и рисовании одновременно. Взяв ватман, я изобразил следующее: Слева – крейсер «Аврора», справа – подводная лодка. Слева – паровоз со звездой впереди, справа – локомотив. Слева – старинный автомобиль, справа – современный. Слева – аэроплан, справа – реактивный истребитель. А главное, надпись: «1917-1983, 67 лет Советской власти!». Естественно, первое место по рисованию было моё, несмотря на многочисленных нарисованных космонавтов, ракеты и прочее. И хотя, меня наградили книжной всего за 70 копеек, я её перечитывал много раз, потому что она называлась «Физика в рисунках», и была, действительно, очень интересной и познавательной.
      Мне очень неприятно вспоминать каждый февраль в школе, когда все классы готовились к смотру, посвященному Дню Советской армии и Военно-морского флота. Каждый день, после уроков, маршировать в дебильных белых пилотках с красными бубенчиками, сшитых нашими мамами, по широкому и длинному паркетному полу школьного коридора с речёвкой, которая содержала такие слова: «Кто вам силу дал такую? Волю выковал стальную? Силу - нам даёт народ, волю - партия куёт!». И при этом, все мы, от классного руководителя до последнего двоечника, понимали, что лицемерим, рассказывая друг другу пошлые и политические анекдоты о Ленине, Брежневе, и коммунизме, в целом. Конечно же, именно это лицемерие и сгубило СССР. Сейчас у нас, то же самое лицемерие. Место партии-монополиста безуспешно пытается занять церковь, рассказывая нам о Праведности и легко уходя от реальных людских проблем, типа мы отделены от государства. Чиновники лицемерят и делают вид, что заботятся о нас, растаскивая всё, что можно, а мы лицемерим, и пытаемся создать иллюзию, что мы честно платим налоги государству, и верны Родине. Так что, взаимное лицемерие продолжается, и к чему оно может привести, мы уже знаем…
     Помню, как в классе восьмом, наша классная руководительница усиленно объясняла нам о том, как хорошо мы скоро все заживём, когда наступит коммунизм. Я стал доказывать перед всем классом, что коммунизма не будет никогда, и вот чем аргументировал. «Главный принцип коммунизма – с каждого по способностям, каждому по потребностям, - говорил я, - вот, пойдёт мой друг, сидящий рядом со мной, работать шахтёром, а я пойду работать карусельщиком. Он будет пахать под землей, а я буду музыку слушать, смотреть на красивых женщин, пить пиво и нажимать на кнопочки. А получать мы с ним будем одинаково, по потребностям»,  помню, мой друг тогда выкрикнул: «Я в шахту не пойду!». «Конечно же, не пойдёт,- продолжал я, - его родители готовят на юридический факультет, хотят, чтобы он стал прокурором». Весь класс катался по полу, а классная «рукамиводительница» кричала, что с такими, как я, коммунизма не построишь. На что я ответил, что таких, как я, большинство, показал на класс, и все дружно поддержали меня.
     Кстати, мой школьный друг, который не хотел быть шахтёром, и у которого был очень влиятельный папа – азербайджанец по национальности, прокурором так и не стал. Его мать – армянка, испортила ему карьеру в Баку своей национальной принадлежностью. Её, в 1988 году, во время погрома влиятельные люди вывозили из города в багажнике легкового автомобиля. Об этих событиях я расскажу позже. Сегодня отец моего школьного друга лежит в могиле в Израиле, его мать живёт где-то в Армении, а он сам живёт и работает на каком-то заводе в Германии, в Мюнхене. В общем, гастарбайтер, как он сам о себе говорит. Вот вам, и коммунизм…
     Город Баку дал миру много известных людей. Не буду пока их перечислять, но одного известного бакинца упомяну сейчас. Это – Муслим Магомаев. Сегодня, 17 августа 2012 года - День семидесятилетия Муслима Магометовича. В семидесятые годы он был кумиром миллионов не только в СССР. Естественно, Азербайджанское телевидение уделяло творчеству Магомаева особое, повышенное, внимание. Так, что под его песни я просыпался, ел, играл, думал, мечтал…
     Мог ли я тогда предполагать, что спустя три десятка лет благодаря Интернету, о появлении которого тогда и не предполагал, познакомлюсь с Муслимом Магометовичем, попрошу его прослушать свои собственные песни, размещённые на моём сайте, и получу ответ, который приведёт к последующему приятному общению между нами? Конечно же, не мог!
     Для меня он, именно, Учитель, один из тех, которых единицы на весь мир, и о которых я упоминал ранее. Вот наш первый диалог с сайта Муслима Магомаева:

[13:14 — 22 Июня 2008 года] Альберт Грубиян:

Добрый день, Муслим Магометович!
Простите за беспокойство, ещё раз. Вы послушали мои песни на сайте?
Ещё раз прошу Вас обратить внимание на следующие песни:
— ОДА КОСТЮМУ;
— ПРО КОРМУШКУ;
— НОЧЬ…
Хотелось бы услышать Ваш ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ СОВЕТ после прослушивания. Очень важно.

[13:51 — 22 Июня 2008 года] Муслим Магомаев:

АЛЬБЕРТ:-) Вы талантливы как МЕЛОДИСТ. Много, неожиданно возникают приятные обороты в теме песен.
Но, УВЫ….Я не понимаю такой манеры пения. Несколько песен Вы поёте СВОИМ ПРОСТЫМ (от рождения) ГОЛОСОМ…- ЭТО ДРУГОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ:-)
Желаю Вам УДАЧИ:-)

      После подобной оценки, я  стал петь только обычным голосом, не рыча, ведь я  уважаю мнение Мэтра. Конечно же, до этого многие уважаемые мною люди говорили мне о том, чтобы я прекратил рычать, но я никого не слушал, мне это нравилось…

      Кстати, совсем не многие знают о том, что дед Муслима Магометовича - основоположник азербайджанской национальной оперы, композитор Магомаев Абдул Муслим Магометович (1885 - 1937) был по национальности чеченцем.
      Абдул Муслим Магометович Магомаев вырос в семье кузнеца-оружейника, где любили музыку. Муслим Магомаев-старший рано начал играть на восточной гармони, во время учебы в Грозненской городской школе освоил скрипку. Свое образование продолжил в Закавказской учительской семинарии в городе Гори. Впоследствии Магомаев-старший создал оркестр из своих учеников, хор, организовывал концерты, где исполнялись народные песни, произведения популярных жанров и его собственные сочинения, часто выступал как солист-скрипач. С 1911 года, сдав экстерном экзамен в Тифлисском учительском институте, Магомаев с семьей поселился в Баку. Тогда музыка стала главным делом его жизни. Муслим Магомаев-старший дебютировал как дирижер, оперный композитор, написал две оперы - "Шах Исмаил" и "Наргиз" и стал основоположником азербайджанской классической музыки. С 11 августа 1937 года его имя носит  Бакинская филармония.
      Представляете, к чему обязывало Муслима-младшего подобного родство? Нелегко быть внуком и полным тёзкой такого человека. Честно говоря, в то время я думал, что филармония названа в честь Магомаева-младшего, чему сильно удивлялся, пока не узнал истину.
     Отмечу что, Дом Общественного собрания, она же Бакинская Филармония строилась с 1910 по 1914 год. Автором проекта является армянский архитектор Гавриил Михайлович Тер-Микелов (Тер-Микаэлян). Как видите, армяне изменяли свои фамилии на русский лад ещё с дореволюционных времён. Хотя  армянская приставка «Тер», говорящая о том, что Гавриил Михайлович происходит из рода армянских священнослужителей, в данном случае сохранена.
      Кроме филармонии, Гавриил Михайлович является автором проекта следующих бакинских зданий:

1. Особняк Юзбашянов (1900-01);
2. Доходные дома братьев Адамян (1908-09);
3. Доходные дома братьев Тагиевых (1909-11);
4. Доходные дома братьев Садыховых (1909-12);
5. Здание Бакинского отделения Тбилисского Коммерческого Банка (1901);
6. Бакинское торговое училище (1904);
7. Жилой дом работников ГосБанка (1926);
8. Комплекс зданий Физотерапевтического института (1937).

      Возвращаясь к творчеству Великого певца и композитора, отмечу, что слухов о Магомаеве ходило в Баку много. Главное – это то, что большая часть из них подтверждалась, это подстёгивало людей распространять всё новые и новые слухи о нём. Если его недолюбливали, то только за то, что он был сильно обласкан властью. И, в первую очередь, Гейдаром Алиевым, который был не очень популярен среди большинства жителей Баку. Весь Баку обсуждал его лицемерие во время докладов о дорогом Леониде Ильиче…
      Помните, вначале своего повествования я указал, что именно с прихода Алиева к власти начался обратный отчёт пребывания армян в городе Баку, основанном армянским князем Бакуром Аршакуни в 162 году нашей эры, и названном в его честь Бакуракертом. Дело в том, что до 1969 года большинство руководителей предприятий, учреждений и различных государственных структур были русские, армяне, евреи и представители других национальностей. В основном, конечно же, это были армяне. Гейдар Алиевич начал тотальную перекадровку. Его кадровая политика заключалась в том, чтобы на все руководящие должности назначать азербайджанцев (желательно, своих земляков из Нахичевани), а бывших руководителей, знающих своё дело, назначать заместителями новых национальных кадров.
      Ещё с дошкольного возраста я помню застольные беседы своей многочисленной родни, в которых обсуждались очередные алиевские назначения и перетрубации. Бакинские армяне крайне негативно оценивают плоды деятельности Гейдара Алиева. Именно он начал системно стирать армянский след в современной истории Баку. Его дружба с Муслимом Магомаевым негативно повлияла на отношение определённой части бакинских армян к Магомаеву. Но, заметьте, не как к певцу, а как обласканному другу КГБшника Алиева – врага армянского народа. Сработал старый жизненный принцип: Друг моего врага – ВРАГ!
     О Гейдаре Алиевиче Алиеве можно рассказывать много. Я уже упоминал о том, что Алиев по национальности был курдом, но естественно, для всех своих «поданных» он был азербайджанцем. Бакинские армяне прекрасно знают о том, что, погромы в Баку и Сумгаите в 1988 году, к которым мы ещё вернёмся, были организованы руководством КГБ СССР. Но именно Гейдар Алиев на протяжении двадцати лет осуществлял подготовку к  этому действу, приведшему  впоследствии к развалу СССР, проводя свою идеологическую и кадровую политику.
      Вот историческая справка: Гейдар Алиевич Алиев - председатель КГБ при Совете Министров Азербайджанской ССР (1966—1969), 1-й секретарь ЦК КП Азербайджанской ССР (1969—1982), член Политбюро ЦК КПСС (с 1982 года), первый заместитель председателя Совета Министров СССР, генерал-майор. В 1987 году ушёл в отставку с занимаемой должности. Вернувшись в Азербайджан в июле 1990 года, он сначала был избран депутатом Верховного Совета Азербайджанской ССР, председателем Верховного Меджлиса Нахичеванской Автономной Республики (1991—1993), затем президент Азербайджана (1993—2003).
      Как верно пишет известный армянский публицист и политолог Левон Мелик-Шахназарян, вся жизнь этого человека покрыта мраком не таинственности, как иногда стыдливо ее именуют, а фальши, лжи и убийств. Начиная от национальной принадлежности: Гейдар Алиев родился в курдской юрте, что не помешало ему позиционировать себя «азербайджанцем», то есть закавказским турком, и даже заявить на заседании парламента «Я горжусь тем, что я – азербайджанец!». В его обильно издаваемой и цитируемой биографии сфальсифицированы даже дата рождения и дата смерти. И если дата рождения была изменена с помощью высокопоставленного чиновника, брата отца, Гасана, с целью избежать призыва в воюющую против фашизма Красную Армию, то дата смерти Гейдара Алиева четыре месяца скрывалась от общественности с целью возвести в кресло президента Азербайджана его сына – Ильхама Алиева.

Я позволю себе в этой части своего повествования использовать аналитические труды Левона Мелик-Шахназаряна, который точно охарактеризовал всю деятельность этого человека.

      Летом 1939 года Гейдар Алиев поступил на архитектурный факультет Азербайджанского индустриального института. А 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Успевший закончить всего два курса института, Гейдар – 18-летний юнец без специального образования, тут же назначается заведующим отделом НКВД и Совнаркома Нахиджеванской автономной республики. Это были должности, обеспечивающие броню от призыва в армию (дядя Гасан постарался). Интересно, что больше никому из его сокурсников бронь не была предоставлена. Здесь необходимо отметить, что до начала войны в документах Гейдара было указано, что родился он в 1922 году, в Сисианском районе Армении, во время перекочевки его родного племени Джалали в Нахиджеван, что означало, что он должен был быть призван в армию еще в 1940 году. Новые документы Гейдара «свидетельствовали» уже о том, что он родился в самом Нахиджеване. Между тем, документальных записей о рождении Гейдара, как и метрики, не смогла найти даже проводящее расследование деятельности Г. Алиева комиссия Комитета партийного контроля ЦК КПСС.
      В 1948 году Гейдара женили. Невесту подобрали соответственно возлагавшимся на него надеждам – Зульфию, дочку первого секретаря Дагестанского обкома Аббаса Алиева. Она слыла первой красавицей Дагестана. Ее красота, горделивая осанка кавказской женщины, природный ум (она имела ученую степень доктора наук, что вовсе не обязательно для жены на Востоке), такт и обаяние производили впечатление на всех, кто в 80-е годы видел ее на официальных приемах в Москве.
      Номенклатурный брак даже с такой красавицей, видимо, не принес счастья Гейдару, через полгода после свадьбы он изменил молодой жене. Любовница была «товарищем по работе». Известно, что она родом с Украины, во время войны путалась с немецкими офицерами. С одним из них пыталась бежать в Германию в 1944 году. Их поймали, немца отправили в лагерь, а ее завербовала госбезопасность. В качестве агента Лубянки она и появилась в Баку.
      В распоряжении Алиева было несколько конспиративных квартир. Там и встречались любовники. Их роман не удалось скрыть от завистливых сотрудников, недовольных быстрой карьерой молодого выдвиженца. На стол начальству лег скандальный рапорт. Дело дошло до Москвы. По служебной линии меры были крутые: Гейдара разжаловали в младшие лейтенанты и перевели на самую низкую должность в оперативной работе. Любовницу просто выгнали «из рядов».
      По нормам того времени Алиеву грозило исключение из партии, но вмешался всемогущий дядя Гасан, и партсобрание КГБ вынесло решение: строгий выговор с занесением в учетную карточку. Потом райком снизил наказание до простого выговора и учетная карточка осталась чистой. После этого он сделался примерным семьянином. Зульфия родила ему дочку Севиль и сына Ильхама.
      Г.Алиеву трудно отказать в природном уме и смекалке, однако столь же сложно утверждать, что эти свои качества он использовал во благо кого бы то, или чего бы то ни было. В конце шестидесятых, начале семидесятых годов прошлого века, выполняя задание КГБ СССР, он стал одним из организаторов Курдской рабочей партии и курдского повстанческого движения в Турции. Много лет спустя, уже, будучи президентом Азербайджанской республики, он «поделился» имеющимися у него документами с «дорогим братом», президентом Турции Сулейманом Демирелем, подставив под ятаган тысячи своих зарубежных соплеменников, в том числе и Аширета Шикаки, к которому принадлежало его племя. Одновременно, начиная с 1993 года, Гейдар Алиев переселял в Азербайджан гонимых в Турции курдов, создавая для себя и сына этносоциальную базу в ожидаемом противостоянии с закавказскими турками.
      Будучи руководителем советского Азербайджана, Алиев придумал прием «адаптации к обстоятельствам», которым часто пользовался, и которым поныне пользуется его сынок. Началось все с победных рапортов по выполнению плана сбора хлопка. Тогда Алиев заставил подчиненных написать липовые отчеты по количеству собранного урожая хлопка. В результате собранный урожай был «увеличен» более чем в два раза и «нарисовалась» итоговая цифра: два миллиона тонн. Когда в Москве Алиеву указали на неправдоподобность этой цифры и намекнули на возможную проверку источника приписок, он тут же приказал арестовать шестерых руководителей районов. В тюрьму загремели люди, выполнявшие приказ Гейдара Алиева, а сам он удостоился похвалы за принципиальность в деле борьбы с приписками и махинациями.
      В дальнейшем Алиев не раз использовал этот прием. Например, будучи уже президентом Азербайджана, он никогда не отказывал себе в удовольствии бросить в тюремные застенки оппозиционеров и инакомыслящих. А после многократных требований различных международных структур он выпускал из тюрьмы одного-двух арестантов, как правило, уже надломленных. Вследствие подобных «демократичных» шагов Азербайджан удостаивался похвалы как президент государства, в котором имеют место «положительные сдвиги в области прав человека». Столь нехитрым, но действенным способом Алиев умело манипулировал мнением международных структур об Азербайджане не только в области прав человека, естественно.
      Алиев является главным и, пожалуй, единственным кукловодом трагических событий в пригороде города Агдам (ныне Акна), приведшим к убийству боевиками Народного фронта Азербайджана сотен жителей карабахской деревни Ходжалу. «Кровь нам нужна», — таким был его ответ на просьбу оказать помощь в предотвращении массового убийства. Вскоре выяснилось, что кровь ему была нужна для ослабления позиций Народного фронта и возвращения к власти в Азербайджане. Летом 1993 года Алиев организовал в республике военный переворот, и вместе с мятежниками прибыл в Баку. Его «друг» и однофамилец, президент Азербайджана Абульфас Алиев (Эльчибей), с которым он горячо целовался всего несколько месяцев назад, бежал из Баку. А день возвращения Гейдара Алиевича в столицу республики,15 июня, впоследствии стали праздновать как «День национального спасения». (А.Г.:  По моим данным, Абульфас Эльчибей - двоюродный брат Гейдара Алиева).
      Знаменательно, что вооруженный мятеж отрядов полковника Суррета Гусейнова начался 4 июня, в день, когда Эльчибей должен был подписать «контракт века» с крупнейшими нефтяными компаниями мира. Контракт будет подписан спустя год, уже Гейдаром Алиевым, которому и достались лавры человека, обеспечившего «экономическое процветание» Азербайджана. «Спаситель нации» оказался обыкновенным вором и мошенником, укравшим подготовленную к подписанию заслугу Эльчибея.
      Обеспечив себе должность президента Азербайджана, Алиев организовал несколько «попыток переворота», в результате «подавления» которых ему удалось избавиться от вознесшего его к власти в республике Суррета Гусейнова, а также командира ОПОНА Ровшана Джавадова. До этих «переворотов» Гейдар организует разгром Талыш-Муганской республики, организует убийство лидера аварцев Али Анцухского, а после них избавится от председателя Милли меджлиса (парламента) Расула Гулиева…
      Преступления этого человека можно перечислять долго, но, пожалуй, к наиболее тяжелым последствиям для граждан Азербайджана, а также Республики Арцах и Армении привели его кровавые авантюры в Карабахе. Захватив власть в Азербайджане, Гейдар Алиев попытался продолжить агрессивную политику своих предшественников – Муталибова и Эльчибея – и, в нарушение договоренностей о перемирии, возобновил военную агрессию против НКР. Результатом этой июльской авантюры 1993 года стал предсказуемый крах наступления, и потеря до этого времени контролировавшегося Азербайджаном города Акна (бывший Агдам). Урок Алиеву впрок не пошел, и в конце лета начале осени того же года он еще несколько раз пробовал захватить Арцах военным путем.
      Новые авантюры Алиева привели к гибели тысяч молодых людей и потере еще четырех районов, до того контролировавшихся азербайджанской стороной. Но это не повлияло на планы Алиева. После очередного соглашения о перемирии он приступил к массовой мобилизации мужчин в Азербайджане. Людей хватали на улицах, в кинотеатрах, в метро, на автобусных остановках, вытаскивали из супружеских постелей… и, неподготовленных, отправляли прямиком в Карабах. А чтобы они не дезертировали, были созданы карательно-заградительные отряды, составленные из тысяч афганских моджахедов. Здесь стоит отметить, что афганские наемники, числом более трех тысяч «моджахедов», оказались никудышными солдатами, раз за разом терпящими поражения от армянских бойцов, вследствие чего Г.Алиев решил использовать их в роли «заградительных» отрядов.
      21 декабря 1993 года началось последнее крупномасштабное наступление Азербайджана, продолжавшееся примерно до середины марта 1994 года. Только за этот период и только убитыми Азербайджан потерял свыше 22 тысяч аскеров. Таким образом, Алиев является истинным виновником гибели примерно 30 тысяч молодых жителей Азербайджана, ещё 7 тысяч азербайджанских аскеров были уничтожены до прихода Алиева к власти, и около трех тысяч армянских бойцов.
      Надо сказать, что Алиев, опасавшийся бунта и протестов в Азербайджане, предусмотрительно скрывал азербайджанские жертвы от общественности республики. С этой целью он запретил привозить большую часть трупов из Арцаха в Азербайджан, и распорядился хоронить погибших аскеров в «братских» могилах в Карабахе, для чего к фронту были пригнаны сотни экскаваторов. И сегодня тысячи и тысячи молодых азербайджанских ребят лежат вповалку в многочисленных подобных «могилах» на чужой для них земле. Армянская сторона неоднократно сообщала об этих могилах, предлагала официальному Баку забрать трупы своих граждан, предать их земле согласно исламским обрядам, однако будущему «общенациональному вождю» Азербайджана, а затем и его сыну, Ильхаму Алиеву, выгоднее стонать о без вести погибших, чем признаться в собственных преступлениях. Гейдару Алиеву были глубоко безразличны чувства матерей, детей и жен погибших, ему было важнее добиться укрепления своей власти в республике.
      Преступная и черная как смерть жизнь Гейдара Алиева закончилась 1 августа 2003 года, однако его смерть скрывали от населения Азербайджана до 12 декабря того же года. За это время мертвый Гейдар успел «назначить» своего сына Ильхама исполняющим обязанности президента Азербайджана, организовать выборы, на которых «победил» Ильхам, «дождаться» инаугурации сына, и лишь после всего этого торжественно, в золоченом гробу, вернуться в Баку. Так закончилась земная жизнь политического афериста, дезертира и патологического убийцы.
     Но смерть Гейдара Алиева, проклинаемого родителями тысяч и тысяч «без вести» пропавших азербайджанских солдат, продолжается. И, судя по заявлениям Ильхама Алиева, такая же судьба ожидает и его сына – нынешнего президента Азербайджана…
     Теперь перейдём к главному плоду алиевской политики в Азербайджане – армяно-азербайджанскому конфликту. Мой дед по линии отца –  дважды Георгиевский кавалер, Гаямян Григорий Айрапетович, живший в селе Ашан Нагорного Карабаха, на девятом десятке своей жизни в начале 80-х годов, неоднократно предупреждал меня и других своих внуков о приближающемся армяно-азербайджанском конфликте. При этом он не был связан ни с ЦРУ, ни с КГБ, ни с какими-то другими спецслужбами или правительствами.
      Просто, он был мудрым человеком, прошедшим четыре войны, коллективизацию, десталинизацию и прочее. Человек вспоминал прошлые события, наблюдал за деятельностью Гейдара Алиева и его окружения, и трезво анализировал ситуацию в целом. Дедушка умер 9 декабря 1985 года. Через 21 день после его смерти, 30 декабря 1985 года, умер его сын – мой отец, Гаямян Александр Григорьевич, которого похоронили не в Баку, а в Карабахе, рядом со своим отцом. Я вспоминаю об этом потому, что клан Алиевых после распада СССР уничтожал армянские кладбища на территории Азербайджана, и, в первую очередь, в Баку. Могилы предков многих моих земляков давно разрушены. Этот факт вызывает у меня презрение к Гейдару и Ильхаму Алиевым и всем их приспешникам.
      В феврале 1988 года, как любил поговаривать главный виновник развала Советского Союза Михаил Горбачёв, процесс пошёл. Начался первый масштабный межнациональный конфликт на территории Советского Союза. В ноябре 1987 года я был призван в ряды Вооруженных Сил СССР. Служил в Германии, позже расскажу об этом подробнее. Так вот, прослужив чуть более трёх месяцев, узнав о том, что происходит в  Азербайджане, я понял, что возвращаться мне некуда, так как вместе с остальными бакинскими армянами стал «разменной фигурой» в большой международной игре.
      После службы в армии, в декабре 1989 года, я, Гвардии старшина запаса Альберт Александрович Гаямян, исполнивший свой Священный долг перед Родиной направился не в Баку, в родной дом, построенный моим отцом, а в Краснодар, где к тому времени находилась моя мать.
     Рассказы матери о пережитом, произвели на меня сильное впечатление. Затем я слушал всё это вновь и вновь от сотен своих бывших земляков. Мне было трудно поверить во всё произошедшее, так как я не видел этого своими собственными глазами. Но факты говорили сами за себя. Сотни тысяч беженцев с обеих сторон конфликта, сотни тысяч переломанных судеб. Массовое переселение народов бывшего Советского Союза, спланированное международным сионизмом, которое сегодня мы наблюдаем, началось именно с того момента. Я ещё не раз вернусь к этой теме.
      Карабахский конфликт был вызван тем, что воспользовавшись ослаблением центральной власти в СССР, руководство АзССР приступило к более жесткой политике выдавливания армянского населения из Нагорно-Карабахской Автономной Области (НКАО) и прилегающих территорий. Руководством Азербайджана проводилась последовательная политика по изменению этнического состава Нагорного Карабаха, автономной области в составе республики, уменьшения количества армян и увеличения числа азербайджанцев. В НКАО переселяли азербайджанцев из других районов АзССР, одновременно армянское население вынуждали покидать регион.
      Во время развязывания конфликта лишь единицы понимали, что в нём были, как минимум, заинтересованы четыре стороны: армянская и азербайджанская стороны, Кремль и ЦРУ. И у каждой стороны были свои интересы…
     Провозглашенный руководством СССР курс на демократизацию общества, дал карабахским армянам, сопротивлявшимся политике выдавливая из региона, надежду на справедливое решение Карабахского вопроса. В начале лета 1987 года карабахские армяне стали собирать подписи под петицией к властям СССР с просьбой передать НКАО под юрисдикцию Армении. В августе 1987 года это обращение, под которым уже подписались более 75 тысяч карабахских армян, было направленно властям СССР. Общеизвестно, что сбор подписей осуществлялся не без поддержки армян, прибывших из Соединённых Штатов в Армению, и, соответственно, не без помощи армян из Армении в Карабахе.
     Армяне, проживающие в США, всячески помогали своим соплеменникам в Армении и Карабахе добиваться независимости НКАО от АзССР. Возможно, они, даже, и не предполагали, что являются активными исполнителями спецоперации ЦРУ на территории СССР. Известно, что в 1987 году, во время визита Михаила Горбачёва с супругой в США, представители армянского лобби в Америке подарили жене руководителя Советского Союза Раисе Горбачевой необычайно крупный и редкий по красоте бриллиант. Михаил Сергеевич пообещал дарителям всяческую поддержку в решении карабахского вопроса, люди по команде активистов вышли на улицы, но Горбачёв своего слова не сдержал. Вспоминаю фотографию, уведенную мною в 90-е годы, на которой изображены армяне с транспарантом «Рая, верни бриллиант!». 
     Ответ Азербайджана на желание населения автономной области был таким. 27-29 февраля 1988 года был организован и проведён погром армян в азербайджанском городе Сумгаите. Беспорядки на этнической почве сопровождались массовым насилием в отношении армянского населения, грабежами, убийствами, поджогами и уничтожением имущества. Погром явился знаковым событием и поворотным пунктом в обострении межнационального конфликта в СССР, вызвавшим первые потоки армянских беженцев из Сумгаита в Нагорный Карабах и Армению.
     По официальным данным Генпрокуратуры СССР, в ходе беспорядков погибло 26 граждан армянской и 6 граждан азербайджанской национальности, более ста человек было ранено. Однако, истинное количество жертв многократно превышает официальную статистику. Кстати, по свидетельствам очевидцев, двухсот пятидесяти тысячный город Сумгаит три дня находился в руках уголовников. КГБ, милиция и войска вошли в город после свершения кровопролития. В руках у преступников находились адреса и данные всех восемнадцати тысяч армян, проживавших в городе. То, что акция была организована советскими спецслужбами, говорят факты. Три дня люди звонили и бежали в милицию и КГБ, где никого не было…
      Говоря о Карабахской проблеме, нельзя не упомянуть, что с 1813 года по 1917 год земля принадлежала Российской Империи, ибо тогда не было никакого независимого Азербайджана, я уже рассказывал о том, что Азербайджан – это часть Персии, захваченная Россией во время войны 1804-1813 годов. Для примера, Армения добровольно вошла в состав Империи задолго до этого. После Октябрьской революции и гражданской войны, 5 июля 1921 года, молодое советское правительство передало Арцах (Карабах) Азербайджану, но об этом сегодня в Баку вспоминать не любят. А в 1924 году под давлением армян-большевиков регион стал автономной областью в составе Азербайджана.
     После событий в Сумгаите зажиточные бакинские армяне, жившие в Баку, незамедлительно покинули город. Большая часть армян осталась в Азербайджане, считая, что в Сумгаите живут малообразованные ограниченные люди, а в Баку живут интеллигентные азербайджанцы. И, значит,  им подобное не грозит. Бедняги тогда совсем не понимали, что неоднократные погромы пройдут и в самом Баку, и в других городах и населённых пунктах Азербайджана. Ведь дома, квартиры и прочее имущество армян станут приманкой для многих азербайджанцев, решивших бессовестно обогатиться.
     Армянский вопрос в Баку решался тем же путем, что и в Сумгаите. И если в Сумгаите Советские войска «опоздали» на 3 дня, в Баку они «опоздали» на целую неделю и вошли в город лишь тогда, когда там практически не осталось армян, они были убиты, замучены, ограблены и изгнаны. Этому преступлению, одному из самых масштабных в истории армянского вопроса, до сих пор не дана ни политическая, ни правовая, ни нравственная оценка. Азербайджан состоит в ООН, Юнеско, других международных организациях, и «главный мировой жандарм по правам человека» качает бакинскую нефть и совершенно не вспоминает о зверствах, происходивших там не так уж давно.
     Главный погром армян произошёл с 13 по 20 января 1990 года. Как получилось, что целую неделю в городе не было Советской власти, если помимо местных органов власти и правоохранителей, ещё с 1988 года туда были подтянуты силы КГБ, МВД и Советской армии? Ответ таков: Власть в городе принадлежала Народному фронту Азербайджана, который к тому времени вытеснил официальные структуры власти, спецслужбы,  правоохранительные органы и армию.
     Говоря о январских событиях, нельзя не сказать, что период с февраля 1988 по январь 1990 года был тоже не простым. Почти два года в городе, из которого ежедневно уезжали армяне, русские, евреи и представители других национальностей, распродавая за бесценок своё имущество, продавая или обменивая своё жильё, лилась кровь невинных людей, пойманных толпами бесчинствующих мерзавцев. Многих армян убивали по наводке соседей. Это был неплохой способ завладеть квартирой убитых.
      Начавшись в 1988 году, погромы достигли второго пика в августе 1989 года, а в январе 1990 года, как уже говорилось, был нанесен последний и окончательный удар по многотысячному бакинскому армянству. Многие армяне упорно отказывались даже допустить возможность повторения сумгаитских событий в городе, который по праву считали своим, родным, где родились, жили, трудились и умерли их предки.
      Отмечу ещё раз, что Баку, основан армянским князем Бакуром Аршакуни в 162 году нашей эры, и назван в его честь Бакуракертом. С годами название города сократилось до четырёх букв. Бакуракерт упоминается ещё в VIII веке, в книге "История Халифов" Варпет Гевонда, в связи с уничтожением там армянских священников. Но тогда, в советские времена, армяне об этом даже не догадывались, ведь об этом не рассказывали ни в школе, ни по телевизору. Советская цензура не пропускала подобную информацию ни в книгах, ни в газетах. Историю всегда писали победители, а, значит, все искажения не в пользу проигравшего…
     Проигравшей стороной после установления Советской власти в Закавказье была Армения: большая часть земель вместе с армянской Святыней – горой Арарат, безвозвратно отдана Турции, Арцах (Карабах) и Нахичевань переданы Азербайджану.
     Впервые топоним Нахичевань упоминается в «Географии Птолемея» под именем Наксуана. Топоним Нахичевань происходит от армянского собственного имени «;a;i;» и слова «avan» — местечко. Как отмечает видный немецкий филолог Генрих Хюбшман, топоним Нахичевань происходит от армянского префикса «нах» и слова «иджеван», и означает «место первой высадки». Иудейский историк Иосиф Флавий, живший в I веке, в качестве места высадки Ноева ковчега упоминает топоним «Апобатерион», грамматический буквальный перевод армянского Нахиджевань означает «место высадки» и идентифицируется с Нахичеванью. Флавий сообщает также об этническом составе края. Он писал: «Через семь дней Ной выпустил с тою же целью голубя. Принеся затем жертву Господу Богу, он вместе с сородичами своими устроил жертвенный пир. Это место армяне называют «местом высадки», и до сих пор ещё туземцы показывают там остатки, сохранившиеся от ковчега».
      Но вернёмся к событиям в Баку. Я уже упоминал о том, что мать моего школьного друга, армянку по национальности вышедшую замуж за азербайджанца, во время погрома влиятельные люди вывозили из города в багажнике легкового автомобиля. Кстати, у неё было огромное количество драгоценностей, которое вывозили близкие ей люди. Насколько мне известно, тогда пропали и люди, и драгоценности. Мне ничего неизвестно об их дальнейшей судьбе. Возможно, они давно уже в мире ином, возможно, живут и здравствуют. А, возможно, мучаются от болезней и напастей за свои грехи. Кстати, подобных ситуаций, когда люди забывали обо всём святом, было немало. Мне не хочется вспоминать о том, как поступили мои родственники, с большинством из которых я до сих пор не общаюсь.
      Но было и другое… Жил рядом с нами русский мужик лет сорока пяти – Лобанов Славик. Он был водителем громадного трубовоза. Вспоминая его, не могу не отметить, что почти каждый день он был либо пьяный, либо обкуренный, и в таком состоянии он водил машину, не редко совершая ДТП. Вся округа стонала от него. Если он был «под мухой», все, и дети, и взрослые, разбегались только при одном его виде. Иногда с громадной финкой он бегал за кем-то с криком «Убью, сука!». Участковый приезжал за ним только с группой захвата, и человек пять, вместе с его женой килограммов под двести, «упаковали» его в милицейский «УАЗик». Через несколько дней он появлялся снова в слегка «помятом» виде, и безобразие продолжалось. Почему ему всё сходило с рук, не совсем было понятно.
     Однажды, за пару лет до бакинских событий, когда мне было шестнадцать лет, он попытался меня обидеть словами и оскорбить, но пообщавшись со мной, передумал. После этого мы периодически общались с ним о смысле жизни. По его словам, только я один понимал, что твориться в его тёмной душе. Так вот, когда я служил в армии, и в моей округе ожидался погром, трезвый и вооружённый пистолетом «ТТ» и гранатой, Славик со своими друзьями сидел у нас во дворе и охранял мою мать. Об этом я узнал, когда вернулся из армии. По её словам, к нам не сунулись только потому, что знали о неуправляемости Лобанова. Как я могу забыть такое?
     А потом, спустя многие годы, я узнал, что Славик Лобанов воевал в Карабахе на стороне Азербайджана против Армении. И знаете почему? Потому что у него был сын – Андрей, на пару лет младше меня. И если бы спаситель моей матери отказался бы идти добровольцем на фронт, то его сына отправили бы туда в обязательном порядке. Вот такая горькая правда жизни…
     Народный фронт Азербайджана (НФА), о котором уже упоминалось, был создан в августе 1988 года, его отделения вскоре появились во многих городах республики. Новая организация быстро получила повсеместную поддержку во всём Азербайджане. Одним из лидеров Народного фронта был ранее упомянутый мною Абульфас Эльчибей, двоюродный брат Гейдара Алиева, который действовал при его полной поддержке, но без афиширования этого факта.
     Критикуя руководство республики за неспособность радикально разрешить проблему Нагорного Карабаха, лидеры НФА призывали народ к активным действиям и, организовав блокаду Армении, быстро завоевали необыкновенный авторитет. Реальная власть в Азербайджане постепенно начала переходить к ним.
      В Баку начались антиправительственные митинги, в районах формировались вооруженные отряды НФА, а кое-где, например, в Ленкорани, произошли акты захвата власти. В конце декабря 1989 года начались уничтожения пограничных сооружений на границе с Ираном, в начале на территории Нахичеванской автономной республики, а затем и повсеместно. Пограничные заграждения были снесены на протяжении свыше семисот километров, начались переходы границы группами в несколько тысяч человек. При этом были и рейды за оружием, хотя, в общем, эти акции больше носили политический характер. Одновременно началось вытеснение подразделений советских воинских частей из республики.
     В самом Баку к началу января 1990 года власть безраздельно принадлежала НФА. К тому времени в городе систематически совершались нападения на армянские квартиры, убийства, насилия и грабежи. По свидетельствам многих очевидцев, в городе были зафиксированы неоднократные факты каннибализма, сожжения людей заживо, групповые изнасилования. Такое казалось невозможным в регионе, где исторически отсутствовало явление каннибализма.
     Под главный удар боевиков Народного фронта в январе 1990 года попали те, армяне, которые не могли либо не хотели покинуть Баку в связи со своим возрастом, либо тем, что их дети были рождены в браке с азербайджанцами. Кстати, среди жертв главного погрома оказался тринадцатый чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров, армянин по матери, и еврей по отцу, который и сейчас с гордостью заявляет, что по национальности он – бакинец. Хорошо, что не шахматинец. Боевикам Народного фронта такая нация была не по душе, Каспарову и его близким также была уготовлена смерть.
     Руководитель отдела управления "З" КГБ СССР Владимир Луценко и начальник отделения Валерий Хмелев пишут: «Семью Каспарова: Гарри, его жену, маму и бабушку наши ребята сначала тайно вывезли в санаторий КГБ, а потом со всеми мерами предосторожности, привезлив аэропорт и спецрейсом на ТУ-134 отправили в Москву».
     Сегодня представители Азербайджана льют слёзы по Карабаху и территориям, оккупированным Армией Обороны Нагорного Карабаха вне НКАО, рассказывая всему миру о зверствах армян. Но может им стоит вспомнить о том, как они «запустили этот бумеранг» в Сумгаите, Баку, Кировабаде и других городах и населённых пунктах Азербайджана? 
     Я уже собрался начать рассказ о своей службе в армии, но решил вернуться к своим школьным годам для того, чтобы упомянуть своих родителей, которым обязан всем тем, к чему пришёл в свои 43 года жизни. Конечно же, у меня тёплые воспоминания и об отце и о матери, но в этой части повествования мне всё же хочется уделить особое внимание отцу – Гаямяну Александру Григорьевичу, которого не стало, когда мне было шестнадцать с половиной лет.
     Я всегда был папенькиным сынком и гордился этим. С ранних дошкольных лет мой отец с радостью повторял мне: «Мы говорим - Ленин, подразумевает - партия, говорим – партия, подразумеваем – Ленин. Говорим – папа, подразумеваем – Альберт, говорим – Альберт, подразумеваем – папа!».
     И, действительно, я везде был как папин «хвостик». В компаниях с взрослыми, на прогулках по городу, у него на работе, во время прочтения газет и так далее. Он учил меня всему, что знал и умел в свои годы сам. Кстати, я был поздним ребёнком. Когда я родился, ему уже было почти сорок лет. Я с радостью помогал ему штукатурить стены, красить полы, чинить мебель, наклеивать обои, проводить электричество, обрабатывать огород, нести покупки с рынка, вспоминать наш совместный труд можно очень долго. Главное, что всё то, чему он учил меня, не раз потом пригодилось мне в жизни.
     Я уже вспоминал о том, как мой отец отчитал школьную буфетчицу за обгорелый коржик, проданный мне, после чего я стал для неё покупателем номер один. Все родительские собрания в школе посещал только мой папа, мама даже не знала многих педагогов в лицо. Отец знал всё обо всём. Кстати, я на родительских собраниях у своего сына, пятиклассника, был всего два раза, и то, вынужденно, по определённым причинам.
     Он никогда не заставлял меня учиться, никогда не поднимал на меня руку, ему было достаточно только посмотреть на меня серьёзным взглядом, и я понимал его без слов.  Больше всего мне нравились наши совместные воскресные походы по магазинам, после которых мы любили перекусить в сосисочной в центре города.
     Я всегда был уверен в своём отце на сто процентов. Помню, однажды, когда я учился в первом классе, меня и других детей по дороге со школы домой доставал местный алкаш. Взрослые делали ему замечания, а он их посылал на три буквы. Как-то мы всей семьёй собрались в гости. Отец останавливал такси, мы стояли рядом, и, вдруг, я увидел своего обидчика. Помню, как вкратце объяснил отцу ситуацию, он взял меня за руку и подошёл к толпе людей, среди которых был этот человек. Через мгновение тот уже лежал на земле с окровавленным лицом и выбитыми зубами. После этого я долго не встречал этого великовозрастного мерзавца. Потом он появился снова, но стоило ему хоть трезвому, хоть пьяному, увидеть меня, как он, тут же, быстро исчезал.
    Мой отец и сейчас является для меня тем Человеком-Эталоном, на которого я всегда стремлюсь быть похожим. Любой свой поступок я сверяю с поступками отца. Для меня очень важно то, как поступил бы мой отец, будь он на моём месте. Скажу прямо, по отношению к своему двенадцатилетнему сыну, я - одна десятая часть моего отца по отношению ко мне.
     Никогда я не видел своего отца пьяным. Помню, как почти во всех компаниях он был тамадой. Всегда в строгом костюме и белой рубашке с галстуком. Сегодня я одеваюсь так же, как и он, думаю, так же, как и он, имею те же нравственные ориентиры…
     Пить спиртные напитки учил меня тоже отец. Сколько себя помню, на любом мероприятии он всегда сажал меня рядом с собой, даже если дети более старшего возраста сидели за детским столом. Когда мне было лет одиннадцать, отец сам наливал мне спиртное в умеренном количестве и говорил мне тихонько на ухо: «Пей, сколько хочешь, но учти, тебе придётся говорить за себя и за меня тост, и ты должен хорошенько закусывать. А если встанешь из-за стола и пошатнёшься, скажешь кому-то лишнее слово или ещё хуже вырвешь, то ты – не мой сын, домой я тебя не пущу. Гаямян не может быть пьяным!». Я кивал головой и полностью контролировал всё происходящее. Сегодня я очень благодарен своему отцу за подобное воспитание, потому что пью крайне редко, и меня тоже никто не видел пьяным.
     После службы в армии (а отец служил срочником четыре года), он хотел учиться в Ленинградском военном зенитно-артиллерийском училище, но его отец сказал ему – нет, и на этом всё закончилось. Затем мой отец стал столяром-краснодеревщиком,  мастером мебельного цеха, позже овладел другими рабочими специальностями. Но всегда и везде он был бригадиром, мастером, а где-то и секретарём партийной организации. Отец состоял в КПСС более тридцати шести лет.
     Кстати, вспомнив о своём дедушке, не могу упомянуть ещё кое о чём. Когда началась Великая Отечественная война и деда мобилизовали на фронт, мой отец в свои 12 лет остался старшим ребёнком в семье, и поэтому был вынужден оставить учёбу в школе и начать работать в колхозе, став кормильцем шести человек. Когда дедушка вернулся с фронта, он не мог поверить своим глазам, продовольственных запасов и всего остального было больше, чем до войны. «Этот мальчишка в войну держал семью лучше меня», - любил постоянно рассказывать мне дедушка.
     Отец после возвращения деда с фронта продолжил учёбу в школе, окончив её с хорошими оценками. Родственники часто рассказывали мне о том, как папа любил играть в школьном театральном кружке. Интересно, но моему сыну это тоже нравится с первого класса.
     Ещё до моего рождения, отец должен был лететь самолётом из Баку в Ашхабад. Во время регистрации на рейс он передумал отправляться в полёт, удивив многих близких. Через некоторое время они узнали о том, что самолёт ТУ-134 рухнут в Каспийское море, и все пассажиры погибли. Также ещё до моего рождения, отец с родственниками вёз тело покойного двоюродного брата в Карабах, в своё село. В автобусе «Кубань» он сидел справа от водителя. Один из родственников попросил отца уступить ему своё место, чтобы пообщаться с водителем, с которым был давно знаком. Через некоторое время произошло ДТП, и человек, сидевший на месте моего отца погиб от черепно-мозговой травмы. Думаю, что, просто, спустя годы Всевышним было запланировано моё рождение…

      Болезнь и смерть отца я переживал очень серьёзно. Он родился 7 октября 1929 года – в День Конституции СССР, а умер 30 декабря 1985 года – в день создания СССР. С той поры я не никогда не праздную Новый год. Пару раз после этого, также как в 1985-м, я готовился к встрече Нового года и у меня случались серьёзные неприятности и потери. Именно поэтому теперь я не отмечаю этот день.
     Несколько месяцев после его смерти я не мог, вообще, уснуть. Потом спал всего по несколько часов в неделю. Именно тогда я начал писать свои первые стихи. За свою жизнь я несколько раз нарушал отцовские заветы, и потом сильно стыдился этого. Много раз я думал о том, что готов многое отдать за то, чтобы сегодня рассказать ему и матери о своей жизни, и просить у них прощение за всё то, что сделано мною не так, как надо. Но на этом Свете это, увы, невозможно. Впрочем, доказательств тому, что это возможно на том Свете – тоже нет…
     Для того, чтобы перейти к повествованию о моей армейской жизни, необходимо упомянуть и то, что у меня было несколько законных возможностей уклониться от воинской службы. Однако все мои мысли были о том, чтобы служить водителем в Группе Советских войск в Германии, и увидеть своими глазами немецкий уклад жизни.
     За несколько месяцев до моего призыва, знающий человек в военкомате, изучив моё личное дело, сказал мне: «По идее, ты должен попасть в Германию и без моей помощи. Если получишь до двадцатого июля повестку, значит, на сто процентов – это команда 20 А, Германия. Если не получишь повестку, придёшь ко мне и я помогу».
    Седьмого июля перед нашей калиткой появился плохо одетый, малограмотный человек, плохо говорящий на русском языке, с повесткой в руке. Жаль, что я не смогу в точности поведать о том, как я орал от радости и тянул его за руку в дом. Человек не мог понять, в чём дело. Моя мать тут же накрыла стол, мы познакомились с ним, выпили по рюмке водки, и гость на азербайджанском языке сказал: «Клянусь Аллахом, сколько лет разношу повестки, но никогда меня так хорошо не встречали. Ругать – ругали, проклинать - проклинали, но чтобы, пригласили в дом и водку налили, такое у меня впервые». Я, конечно же, объяснил ему всю ситуацию, и он меня понял.
     9 ноября 1987 года, после шумных проводов в армию, я, впервые в своей жизни обритый наголо, как бильярдный шар, покинул Отчий дом, не пустив свою мать даже выйти за пределы нашего двора, не то, что проводить меня до военкомата. Я был, просто, уверен в том, материнские слёзы и долгие прощания ни к чему, и, всячески, настоял на своём.
     Из районного военкомата нас, призывников, на автобусах для городских перевозок «Икарус» привезли в республиканский призывной пункт. Там, нас построили, и какой-то пузатый полковник предложил всем добровольно сдать запрещённые предметы. Я первым вышел из строя и отдал в руки офицера раскладной нож. Меня поставили всем в пример и попросили отойти в сторонку. Всех остальных шмонали по полной программе, под вопли и крики забирая у них ножи, зажигалки, дорогие сигареты и прочее. Я же спокойно курил, наблюдая за происходящим. В кармане у меня лежал отличный нож, а сдал я другой, никчёмный, который специально прихватил для такого финта. Нож мне потом пригождался много раз…
     Поздно вечером нас на автобусах отвезли на пересыльный пункт, находящийся далеко от города, где мы должны были переодеться в военную форму и дожидаться самолёта на Германию. В полной темноте мы, друг за другом, заходили в небольшой склад, где горела керосиновая лампа (электричества, почему-то не было), и где на холоде мы раздевались догола. На голову каждого из нас какой-то прапорщик-азербайджанец лил по пол кружке холодной воды и торопил, чтобы мы скорее переодевались. Каждый второй кричал «А где трусы?». Ну, не знали мы тогда о том, что трусы под кальсонами Уставом не предусмотрены.
     Одежда всем доставалась не по размеру, но прапорщики и офицеры кричали, что, всё равно, в Германии нам выдадут новое обмундирование. Соврали, сволочи! Представляете, что такое сапоги, шапка, шинель и прочее – не по размеру. Это мрак! Естественно, нас никто не собирался кормить. Ели свои запасы, кто - что и кто - где...
     Кстати, шинель, которая мне тогда попалась, была необычного тёмно-серого цвета. Такой шинели я не видел больше ни на ком за два года своей службы. Забегу немного вперёд, и отмечу, что десятки раз старослужащие пытались выменять её у меня, но я сберёг  её до последнего дня своей службы. Никогда не забуду дату выпуска шинели – 1946 год. Представляете? У всех шинели были новые, и цветом неказистые, а у меня старая, необычная, цветом почти как офицерская. 
     Ночью мы спали в огромных брезентовых палатках, в каждой человек по четыреста. Написав, спали, я, конечно же, соврал. Холод, ветер, отсутствие освещения, между зубами морской песок, ужасные запахи от присутствующих и деревянные нары в два яруса, которые кишмя кишат. Всю ночь практически никто не спал, стоял сумасшедший гогот и крик. Кто-то ел, кто-то что-то рассказывал, кто-то курил анашу, которую всю ночь, под прикрытием офицеров, продавали спекулянты. Временами возникали небольшие стычки между соседями по нарам.
      Всю ночь местные коммивояжеры с сильнейшим акцентом кричали сигареты «Пальма», сигарета «Пальма». Я не мог понять, что это за сигареты. Позже выяснилось, что они продавали  сигареты Pall Mall по цене десять рублей за пачку. Был ещё люля-кябаб в лаваше, неизвестно из чего сделанный, по десять рублей за штуку и напиток «Тархун» по три рубля за полулитровую бутылку. Бизнес был, ну, очень прибыльным. Судите сами, десять рублей по тем временам были серьёзными деньгами.
     Утром следующего дня нас повели в столовую. Увидев, на столах грязную посуду от предыдущей группы новобранцев, в которую нам стали наливать какую-то муть, мы, все, дружно, на радость офицерам и прапорщикам, отказались от приёма пищи. Думаю, что пока я буду в здравом уме, дух этого пересыльного пункта я не забуду никогда.

       Одних увозили, других привозили, электричества так и не починили, в принципах приёма пищи ничего не изменили. В такой обстановке наша группа провела там более двух суток. Поздней ночью нас повезли в аэропорт. Самолёт ТУ-154 с призывниками на борту взмыл в небо под утро. Можно было хоть немного поспать…
      Рано утром мы приземлились в Харькове. Полусонных, нас выгнали из самолёта на вспаханное поле рядом со взлёткой. Несмотря на минусовую температуру, чернозём лип к сапогам, как пластилин. До самого вечера мы голодные стояли у взлётной полосы и ждали вылета. Только вечером нас запустили в тот же самолёт. Как будто нельзя было сделать это раньше? Заправка топливом длилась не так уж долго.
      Тогда же, в самолёте, я впервые в жизни, с голодухи, попробовал галеты. Такая туфта, скажу я вам! Около полуночи самолёт, под песню Софии Ротару «Луна, луна…» совершил посадку на одной из военных баз Группы Советских войск в Германии. Заграница встретила нас противным дождём и криками дембелей «Вешайшесь, духи!». Мы стояли перед самолётом и провожали взглядами своих предшественников, которые спешили на посадку в тот же самолёт, на котором прилетели мы...
     До какого психологического состояния были доведены стюардессы некоторыми полудикими призывниками – это отдельная история…
     На очередной пересылке в Германии, неподалёку от города Франкфурт-на-Одере, где приземлился наш самолёт, царила почти такая же атмосфера дискомфорта и голодухи, как и под Баку, но слегка с европейским, а не азиатским оттенком. А так, всё, то же самое. Одним словом – бардак!
     Среди многочисленных групп новобранцев разгуливали, так называемые, «покупатели» – офицеры и прапорщики, которые приехали за различными специалистами. Я быстро нашёл общий с одним прапорщиком-азербайджанцем, который предложил мне стать водителем на генеральской чёрной «Волге» в штабе Группы войск, но, к сожалению, тогда я имел право водить только грузовики. «Эх, знал бы, что будет такое предложение, отучился бы на вторую категорию», - думал я тогда.
      «Кто хочет получить категорию «Е», чтобы водить фуры с прицепами по маршруту Берлин-Москва», - громко спросил солидный подполковник. Толпа водителей из различных уголков Союза ринулась к нему. Я был одним из первых, чуть не сшибив его с ног. Наверное, больше всех вопросы тогда задавал я. Мы построились, нас всех записали. Спустя несколько часов, опять под вечер, получив наши личные дела, подполковник с ещё несколькими офицерами и прапорщиками повёл за собой около двухсот человек, в числе который был и я.
      Ночью, голодные и измученные мы сели в комфортабельные железнодорожные вагоны типа «купе», но без спальных мест (по Германии ходили только такие поезда), с мягкими кожаными сидениями. Немки-проводницы помогали офицерам усаживать нас в вагоны. Многие вели себя по-свински, но это уже были не только азиаты, а представители разных уголков страны. «Вот она, Германия! Всё только начинается», - наверняка, тогда думал каждый из нас. Проспав в вагоне, по утро, в темноте мы услышали команду «Выходи, строится!». На вокзале, где стоял поезд, было написано: «Бранденбург». Я сразу же вспомнил про Бранденбургские вороты, про Берлин и всё такое.
      На перроне было крайне сыро и холодно, сильно пахло горелым углём и выхлопом дизтоплива. Уголь – это главное немецкое топливо для отопления жилищ, дизтопливо - наше из выхлопных труб военных «КАМАЗов», горбатых «КАМАЗов», как их называли военные.
     Через каждые двадцать минут три «КАМАЗа» увозили очередные партии пополнения. Я был среди третей партии пассажиров. Глядя из кузова грузовика на ночную Германию, я поражался узкими, мощенными булыжником, улочками, и той скорости, на которой несся грузовик. Мы подпрыгивали, как дрова. Новые запахи, новые цвета, новые предметы, новые люди…
     Светлело. Нас построили перед штабом части. Подполковник представился Увыхминым, заместителем командира части по строевой подготовке. Он показал на кирпичную кладку в форме треугольника в вверху здания, которая явно отличалась от остального кирпича и сказал: «До нашей Победы там был орёл со свастикой. Здесь была немецкая воинская часть. И здесь служил Адольф Гитлер». Это было единственное, что мы услышали об этой части. Куда мы попали, нам никто не объяснял. «Ведите в баню!», - скомандовал Увыхмин и нас повели туда тамошние сержанты.
      Перед баней стояли человек десять кавказцев, в основном это были азербайджанцы. Они искали своих земляков. Во-первых, что мы узнали от них, что нам всем кирдык, потому что мы попали в учебку. Полгода назад они тоже в это вляпались, но, теперь, уезжают в войска. Отмучались. Во-вторых, мы узнали, что большинство из нас никогда не сядут в армии за руль, потому что станут водителями тягачей-ракетовозов и БТРов либо ремонтниками. В- третьих, что единственный шанс остаться водителем,  это попасть в четвёртую роту,  так как там учат на командиров автомобильных отделений, и есть ещё шанс попасть в войсках за руль. В-четвёртых, что надо срочно устраивать «залёт», то есть совершить какой-то беспредельный поступок, типа грандиозной драки и не слушаться командиров, чтобы как дебила отправили в войска. И, главное, в-пятых, надо всё ценное отдать им, чтобы другие старожилы не шмонали вещи в раздевалке, пока мы будем купаться. Спасибо им, помогли. Действительно, пока мы купались, все наши вещи перевернули вверх дном. Большинство новобранцев лишились часов, документов, денег и всякого разного…
      На пятый день голодухи после родного дома, а было это 13 ноября 1987 года, завтрак в солдатской столовой показался мне почти визитом в ресторан. После приёма пищи нас повели в клуб, где собралась комиссия для нашего распределения. Подполковник Увыхмин задавал вопросы выборочно лишь тем, у кого на лице был написан маломальский интеллект. В основном он только смотрел на новобранца и говорил: «Пятая рота или третья, первая или вторая…». В сержантскую роту кавказцев практически не брали. Я понял, что нужно блеснуть умом…
      Услышав свою фамилию, я подошёл к столу, за которым сидел Увихмин и чётко поставленным голосом представился: «Курсант Гаямян». «Уже курсант», - спросил подполковник с улыбкой. «Так точно, не отправите же Вы меня в войска» - продолжил я. Вспомнив меня по пересылке, и про то, как я доставал его вопросами о категории «Е», улыбаясь, он спросил меня: «Ну, и кем бы ты хотел стать, водителем трала-длиномера?». «Никак нет, товарищ подполковник, сержантом. Служить, так служить», - отчеканил я и услышал в ответ: «Четвёртая рота». Я очень радовался удаче. «Пусть, хоть через полгода, но, всё-таки, буду водителем. А может и «залёт» получится», - думал тогда я.
      Меня в числе других счастливчиков повели к казарме четвёртой роты. Перед входом стоял огромный полковник - командир части со своей свитой. «Здравствуйте, курсанты. Вы – будущие сержанты Советской Армии. А знаете ли вы, что именно в этой казарме служил Адольф Гитлер. Все зашептали «Гитлер, Гитлер…». Складывалось такое впечатление, что Адольф Гитлер был Героем Советского Союза и лучшим другом товарища Сталина.
      Когда нас завели вовнутрь, командир части остановился перед дверью одного из спальных помещений и сказал: «Вот здесь жил Гитлер!». Я был определён во второй взвод. Первый взвод уже занял другое спальное помещение, значит, теперь была наша очередь. Я вошёл в помещение одним из первых и положил свой вещмешок на одну из кроватей у стены. «Как фамилия, курсант? Это я Вас, там у стену», - обратился ко мне командир части. Я ответил: «Гаямян». «Гаямян, вы будете спать на месте, где стояла кровать Адольфа Гитлера. До прихода Советских войск здесь был музей фюрера. Рассказы об этом месте передаётся из уст в уста», - промолвил он и удалился. Кто-то сразу попросил меня поменяться с ним на место у окна, но я категорически отказался. Меня переполняли чувства. Скорее бы написать письмо домой думал я, и понимал, что про Гитлера писать нельзя, письмо не дойдёт… 
     Первые дни в армии мне показались полным дурдомом. Я даже пожалел о том, что стремился служить. «Был бы сейчас дома, гулял бы, где хотел, слушал любимую музыку, вкусно ел, сладко спал, общался с друзьями, учился бы или работал, встречался бы с девушками. А оказался в этой дурдоме. На хрена мне это было нужно» - думал тогда я. Но начну по порядку…
     И так, подъём в 6.00. У входа в туалет стоят сержанты, которые никого не пропускают справить естественные нужды. Сами они вставали раньше, успевали и в туалет сходить, и привести себя в порядок. Мы же, с полными мочевыми пузырями (а в казарме ночью было прохладно, значит, в туалет хотелось ещё сильней), строились на улице с голым торсом, как правило, под дождём, ведь Германия – страна дождей, ****ей и велосипедов, об этом мы слышали каждый день от сержантов и офицеров. Промокнув в течении нескольких минут и ещё больше желая справить нужду, по команде мы бежали на автомобильный полигон, находящийся рядом с частью, на пятикилометровую утреннюю пробежку.
     Представьте себе, темно, сыро, хочется в туалет, и ты бежишь в числе почти двух тысяч человек в сапогах не по размеру. Потом метров двести гусиным шагом, и в конце мучений – подтягивания на турнике. Все эти издевательства длились около часа. Представьте, что творилось потом в туалете, рассчитанном всего на шесть человек, в который рвалось около двухсот человек одновременно.
     Такая же картина была потом в комнате для умывания. На шесть умывальников очередь из тех же, двухсот человек, которым одновременно надо было умыться, помыть ноги, почистить зубы и побриться, не говоря уже о том, что потом нужно было сделать окантовку волос, подшить подворотничок, заправить постель, почистить бляху ремня и сапоги. И на всё это было всего 35-40 минут с учётом живой очереди.
      Кстати, десять сержантов нашей четвёртой роты, по два человека на взвод, совершенно не суетились. Вставали они раньше, как я уже отмечал. Кроме того, у них была своя комната для умывания с шестью умывальниками на десять человек. Вообще, обе комнаты были рассчитаны на всю роту, но во вторую умывальню сержанты никого из курсантов не пускали. Кто-то из курсантов чистил им сапоги и бляхи, подшивал им подворотнички, заправлял их постели. Им самим было нужно только справлять естественные нужды, есть, пить, бриться и чистить зубы, всё это поручить делать другим не получится. Остальное делали за них духи.
      Драк поначалу хватало, и между курсантами за место под солнцем и между сержантами и курсантами за посягательство на привилегии. Точнее, во втором случае это были не драки, а избиения молодых.
     Завтрак. Роты поочерёдно в количестве двухсот человек приходили в один из шести залов солдатской столовой. Столы были уже накрыты. Сладковатый чай, который имел дрянной вкус, находился в алюминиевом чайнике. Каша слипалась в алюминиевой кастрюле. Кружки металлические, ложки и тарелки тоже были алюминиевыми. Вся посуда была тёмно-серой, окислившейся, и имела очень страшный вид. Пока все рассаживались, стоял дикий шум. «Приступить к приёму пищи», - командовал кто-то из сержантов и начинался алюминиевый звон. Те, кто сидели рядом с кастрюлями, должны были накладывать остальным пищу. Те, кто сидели рядом с чайниками, разливали чай. «Отставить. Встать. Сесть», - это были самые популярные сержантские команды. «Окончить приём пищи», - звучало как всегда неожиданно.
      Кто-то, кому, уже, досталась каша, успевал положить пару ложек еды в рот.  Кто-то даже не видел каши в своей тарелке. Полкуска белого хлеба съедался сразу. Кусок чёрного хлеба каждый старался засунуть в карман, чтобы съесть потом, и быстро пить чай. Сержанты бегали по рядам и били курсантов по голове и в грудь, чтобы те не ели после окончания приёма пищи, который даже и не начинался.  Особенно сержанты любили лить на головы жующим различные жидкости: чай, кисель, суп. При этом сами сержанты сидели за двумя столами в углу зала и спокойно ели, пока один из них мешал есть нам.
     Такая же картина была и на обед и на ужин. Сумасшедшая физическая нагрузка: утренняя зарядка, строевая подготовка, занятия в учебных классах, уборка территории, вождение и мойка автомобилей, и всё это на голодный желудок, только сплошное курево.
     Я и ещё троё кавказцев (лезгин, азербайджанец и армянин), которые вслед за мной попали в нашу роту, ночью устроили грандиозную драку с сержантами из-за того, что нам несколько дней не давали есть по нормальному. После выяснения отношений мы пришли с ними к договорённости, что вчетвером будем сидеть за вторым сержантским столом и вместе с ними спокойно есть, пока остальных «дрессируют». Мы поняли, что это нормальный вариант, потому что остальные боялись вместе с нами бороться за свои права. После этого мы спокойно ели и пили, не взирая ни на что. Все встают и садятся, встают и садятся. А мы спокойно едим…
      Подобные издевательские приёмы пищи продолжались около трёх месяцев. Иногда курсанты жаловались командованию части. Спустя пару месяцев дежурный по части и замполит полка контролировали процесс приёма пищи, но стоило офицерам пройти в другой зал, сержанты снова делали своё дело.
      Баки для остатков пищи, находящиеся рядом со столовой, были переполнены едой, которую не доедали девяносто процентов из почти двух тысяч человек. Зато свиньи у нас в учебке были такими, каких я никогда не видел ни до того, ни после. Гиганты, великаны, коровы, а не свиньи! Помню, как однажды видел такую картину: Вечер, темно. Два курсанта-украинца с какой-то роты спрятались за баками с пищевыми отходами. Достают из баков чёрный хлеб, макают в жижу из другого бака и очень быстро едят. Жутко вспоминать подобное. Чем не концлагерь? А увидел бы их патруль, они бы ещё и взыскание получили.
      В этой проклятой учебке нужно было отдавать честь даже ефрейторам, не то что, сержантам, прапорщикам и офицерам. Большую часть дня правая рука тянулась к голове. Пить воду из кранов было, категорически, запрещено, потому что она была  насыщена железом. Пьёшь и чувствуешь на вкус ржавчину. За питьё воды из крана давали наряд вне очереди. Я без воды никак не мог. Впоследствии это отразилось на моих зубах. Через полгода после учебки мои зубы крошились как таблетки анальгина. Из-за германской воды в раннем возрасте я потерял несколько зубов. И это несмотря на то, что в нашем роду у всех крепкие зубы. У моего деда в 92 года не хватало всего четыре зуба. Отец мой, в возрасте около пятидесяти лет, удалил всего один зуб.
      Во взводе я дружил с одним узбеком, Касымовым. Не помню, как его звали, потому, что я назвал его «Касым, пойдём посым», и вся рота повторяла это за мной. Даже сержанты называли его так во время вечерней поверки. Отец Касыма был начальником милиции города Самарканда, его мать была украинка. Он прекрасно говорил и на русском, и на узбекском. Наши кровати стояли рядом. Иногда Гасыма называли Геббельсом, потому что его кровать находилась рядом с моей, ну, то есть рядом с «гитлеровской».
      Чтобы не умирать на зарядке, мы с Касымовым по утрам частенько в темноте выбегали из строя и прятались в тёплой кочегарке, из окна выглядывая, не бегут ли наши назад, чтобы присоединиться к ним на обратном пути метров за двести до нашей казармы. В кочегарке можно было и нужду справить и согреться. Однажды мы по ошибке, в темноте, присоединились к другой роте, их сержанты не могли нас узнать, потом мы изворачивались, придумывали разные небылицы, чтобы попасть к своим.
      У меня лет с четырнадцати была серьёзная травма ноги. Мне были противопоказаны любые нагрузки, пришлось даже обманным путём пройти медкомиссию в военкомате. Из-за больших нагрузок во время утренней зарядки ночью у меня были сильные судороги ноги, чтобы не орать от боли, я кусал одеяло и стонал со слезами на глазах. Касым всё это знал, у него тоже была проблема с печенью, и поэтому он придумал спасительное решение для нас обоих – кочегарка. Правда, потом за нами побежали и другие. Мы были разоблачены. Утренние пытки продолжились…
      Однажды, я решил пойти в санчасть, чтобы получить официальное освобождение от тяжелых нагрузок. Начальник санчасти, подполковник по званию, внимательно выслушал меня, и предложил мне лечь в госпиталь на операцию с последующей комиссованием  домой. Я отказался от операции и сказал, что буду терпеть, правда, не знал, как мне терпеть такую резкую боль, ведь от моих криков во сне просыпалось половину сослуживцев.
     Потом я решил пойти к командиру учебной роты и всё ему объяснить, к сожалению, не помню его фамилии. Помню, что по званию он был капитаном. Выслушав меня, он вызвал замстаршину роты и приказал ему, чтобы я был освобождён от изнурительного бега и гусиного шага. Это меня и спасло. Я неоднократно благодарил его за подобное решение вопроса. Кстати, спустя полтора года я поступил также гуманно по отношению к одному белорусу, когда сам был замстаршиной роты, но об этом позже.
      Рассказывая о первых днях службы нельзя не упомянуть о двадцати километровом марш-броске с полной выкладкой: в шинелях, с вещмешками и автоматами. Спустя несколько дней после прибытия в часть, всех курсантов подняли по учебной тревоге в четыре часа утра и построили перед казармами. Кто-то был, вообще, без портянок, кто-то, просто, запихал портянки в сапоги и сунул туда свои ноги. После того, как нас в таком виде заставили бежать в близлежащий от города лес, многие курсанты с кровавыми мозолями потом долго не вылазили из санчасти.  Несмотря на то, что наматывать портянки меня учил ещё отец, тогда и я навсегда погубил свои ноги. Кровяные мозоли долго давали знать о себе… 
      Спустя некоторое время большинство новобранцев приноровились к суровым армейским условиям, отягченным сержантским составом. Например, чтобы не бегать по утрам с полным мочевым пузырём, многие вставали незадолго до подъёма и будили других, чтобы спокойно сходить в туалет.
      Всевышний избавил меня от различных унижений и оскорблений на протяжении всей службы в армии, но побывать в различных нарядах я успел, в том числе, и в учебке. В первые дни службы я был назначен в наряд по столовой, там, ночью, я ел прямо из большой жаровни кусочки моркови, которая жарилась в комбижире. Несмотря на то, что я ел сырую морковь, которая была сверху, пары жира попали в мой организм. Помню, пропаренной моркови я съел так много, что мне было очень плохо, несколько дней после этого я приходил в себя. Потом на протяжении нескольких лет я, вообще, не ел морковь.
      Дважды, я был в наряде по автодрому, где находился навес, под которым были расположены различные грузовые автомобили. Мы с Касымом, как и все остальные дневальные, почти всю ночь спали в холодных железных кабинах. Проснёшься, покуришь и опять спать. Руки и ноги немели от неподвижности при низкой температуре воздуха, но в кабине было, всё равно, лучше, чем на улице.
      В наряде по роте грязные работы миновали меня, но за своё упорство перед командиром взвода, страшим лейтенантом Владимиром Неумержидским, однажды пришлось простоять дневальным на тумбе трое суток подряд с небольшими перерывами на отдых. Тогда прямо с наряда я прибежал на плац, принял Присягу, и снова побежал в роту. Помню, я засыпал прямо на ногах с открытыми глазами и на тумбе в роте, и даже на плацу, во время принятия Присяги.
      Больше всего мне нравилось, когда наш взвод раз в неделю по утрам во время утренней зарядки направлялся в офицерский городок убирать мусор. Там можно было запросто сфилонить, спрятаться в укромном местечке и покурить. Ранним утром из одной квартиры постоянно разносился эмигрантский блатняк в исполнении Вили Токарева, Любови Успенской и Михаила Шуфутинского. Я стоял под моросящим дождём, курил, слушал песни и думал, как КГБ не пресекает подобное в войсках. Эта мысль тогда постоянно преследовала меня.
     Кстати, курящие солдаты, служившие за границей получали по восемнадцать пачек дрянных сигарет, «Гуцульских» и Охотничьих», которые курить было очень неприятно. А некурящие получали сахар, по одному килограмму рафинада в коробках. У нас во взводе некурящих было двадцать два человека. После первой же выдачи сигарет и сахара, я умудрился пересыпать сахар из двадцати двух коробок в верхние части, а нижние части использовать для изготовления игральных карт. Спустя сутки в наших руках с Касымом находилось половину взводного сахара и сигарет. Сначала у них выиграли, а потом их же и угощали…
       Я упустил тот момент, что на пересылке во Франкуфте-на-Одере старослужащие меняли советские деньги  на немецкие. Учитывая тот факт, что немецких денег никто никогда не видел, большинство немецких марок, полученных от старослужащих, были из детской игры, они были примитивно напечатаны на простой бумажке лишь с одной стороны. Мне удалось поменяться на настоящие деньги по более-менее выгодному курсу.
      Ещё в первый же день пребывания в учебке я с несколькими курсантами направился в солдатскую чайную. Видели бы вы, с какими лицами мы ели булочки с изюмом, запивая Колой и фруктовым кефиром. Наверное, эти вкусы я не забуду никогда. В Союзе такой вкуснятины не было. Потом посещения чайной стали для нас затруднительными. Во-первых, до неё нужно было пройти мимо патруля, который докапывался до всех, так как никого никуда не выпускали, а во-вторых, в чайной была очередь, порой, до четырёхсот человек, одновременно получивших солдатские крохи.
      Больше всего я не любил вождение автомобилей по полигону. Три минуты катания заканчивались тремя часами мытья измазюканной машины под проливным дождём с ведром грязной воды их бассейна и тряпкой. Не раз приходилось хитрить, чтобы избежать этой участи.
      Сидеть на занятиях и слушать бестолковые лекции командира взвода о двигателях внутреннего сгорания, правилах дорожного движения, боевой и тактической подготовке, различных Уставах и Инструкциях, просто, убивало меня. Обо всём этом мне сначала рассказывали в школе, а потом и в автошколе ДОССАФ. Спасало рисование всяко разного и мысли о жизни, мои полупустые тетради для занятий с разными рисунками не раз приводили в ярость моих командиров.
      Но самое отвратительное – это были 100, 250 и 500 километровые автомобильные марши в колонне, не говоря уже о ночном марше. Представьте себе, автомобиль «Урал», который назывался «Гробом» из-за своей неуправляемости, жрущий почти сто литров высококачественного бензина Аи-93 на сто километров. Скорость первой машины равнялась сорока километрам в час, а скорость последних машин в колонне достигала ста километров в час. При этом на узких немецких улочках со скользким булыжником машина, вообще, становилась неуправляемой. Редко, когда марши обходились без серьёзных ДТП. На пятисоткилометровом марше, я как опытный водитель, был направлен в конец колонны. Вспоминаю, как я нёсся на почти неуправляемом грузовике с жуткими пневмогидравлическими тормозами, которые при лёгком нажатии стопорили машину в дорогу, как вкопанную.
      Отдельная тема – мои «залёты». Многих моих земляков из других учебных подразделений за «залёты» отправляли в войска, они радовались этому, а я всё оставался в учебке. Делали всё вместе, как под копирку. Их в войска, меня к замполиту полка. Как однажды он мне выразился: «Ты, дурака, как эти, не валяй, не выйдет, будешь здесь мучиться до последнего дня и уйдёшь в войска младшим сержантом».
      Малый дембиль, то есть окончание учебки, был в мае 1988 года. Я не хотел лепить лычки младшего сержанта на свои плечи и с чистыми погонами поехал в войска в составе одной из партий. Впереди снова был вокзал, поезда, «КАМАЗы» и очередная пересылка…
      Первые полгода службы в армии – это была рутина, каторга, безумие. А вот дальше начиналась совершенно другая жизнь, полная положительных эмоций и приключений…
     И, так, май восемьдесят восьмого. Германия цвела, а вместе с ней цвёл и я. «На улице прекрасная погода, осенние и зимние дожди со снегопадом позади, впереди – лето, новое место службы и дорога…», - думал тогда я.
     Нас, вчерашних курсантов, привезли на пересыльный пункт. Там собрались тысячи поваров, связистов, танкистов, шоферов, артиллеристов, зенитчиков и многих, многих других. В первую же ночь на пересыльном пункте, в палатке, когда я уснул, меня неожиданно разбудили. Открыв глаза, я увидел вокруг себя десятки узбеков, один из них спросил меня о том, кто я по национальности. «Армянин», - ответил я, и увидел в его руке лезвие ножа. Вдруг, проснувшись и почуяв неладное, Серёга из Ферганы, с нашей учебки, из первого взвода, с которым я лишь изредка общался, закричал: «Пацаны, подъём! Наших бьют». Завязалась небольшая потасовка, я ушёл от удара ножом. Азиаты ретировались…
      На следующее утро я случайно познакомился с младшим сержантом Греником Хачатуряном. Он был из поварской учебки. Оказалось, что родом он из Степанакерта (Нагорный Карабах), а его корни из нашего села – Ашан. Мы даже оказались с ним дальними родственниками.
      Позже выяснилось, почему узбеки ночью искали армян. Оказалось, что Греник и чеченец Мага были двумя кавказцами на всю Военную школу поваров в Эберсвальде. Основная часть курсантов были узбеки. Как рассказал мне тогда Греник, вдвоём с Магой, они всячески издевались над азиатами, отнимали у них деньги, били, заставляли выполнять грязную работу. Вот те и решили отыграться на первом же армянине, который им попадётся. Им оказался я. Так, что благодаря Серёге из Ферганы, возможно, я спасся от удара ножом.
      Пока мы беседовали с Греником в палатке, снаружи слышались страшные крики. Мы вышли и увидели такую картину: один кавказец, с солдатским ремнём в одной руке и ножом в другой, гонял по округе свору узбеков численностью около ста пятидесяти человек. Со стороны это было похоже на сюжет из «Маугли», когда удав Као гонял бандерлогов. При этом, среднеазиатские смельчаки делали попытки напасть на него, а он бил их либо ножом по рукам и ногам, либо бляхой ремня по головам. Все орали, визжали, падали с ног, кто-то истекал кровью. Это продолжалось долго, в конце концов,  узбеки поняли, что даже толпой боятся своего обидчика и разбежались в разные стороны.
      Греник стоял и смеялся. «Смотри, - говорил он, - это и есть Мага», показывая на того кавказца. «Так, пойдём же, поможем ему», - говорил я, а тот улыбался и отвечал «Да, не надо ему мешать, он сам со всеми разберётся». И, действительно, разобрался. Это была моя вторая встреча с чеченским характером. Первый раз я столкнулся с чеченским духом ещё в Баку, когда работал водителем на 102-ом военном заводе по капитальному ремонту автомобилей. Там я познакомился с двумя солдатами, они были чеченцами, братьями-близнецами. Тогда они искали чеченку, которая в Баку занималась непристойным делом. Найти её и убить – была их главная цель, чтобы та не позорила их Род. Я тогда очень восхищался этими парнями. Вторая встреча с чеченцем тоже оставила немалый след в моей памяти.
      Меня определили в двадцатую дивизию Первой гвардейской танковой армии. Туда же определили и Греника. В числе группы солдат и сержантов, состоящей из двухсот человек, мы на поезде прибыли в город Гримма. А оттуда нас определили в Первый гвардейский танковый полк. Сначала назвали мою фамилию, мы с Греником обнялись, и услышали, как назвали и его фамилию. Так, мы, в числе сорока человек, попали с ним в один полк. Поезд вёз нас по живописнейшим местам в предгорье южной Германии, Саксонии. Помню, одна станция называлась «Америка». Там было очень красиво, горные леса, туннели, пещеры, замки. Вспоминаю и, просто, получаю удовольствие от своих воспоминаний.
      В городе Глаухау, где располагался легендарный полк, мы вышли из поезда и пешком проследовали в воинскую часть. Построившись перед штабом, все ждали распределения по подразделениям.
      Подходят два армянина – прапорщика, спрашивают на армянском: «Армяне есть?». Ну, мы отвечаем, мол, да, мы. Узнав, что я водитель, один из них предложил мне идти к нему ремонтную роту замкомвзводом и замстаршиной роты. «Жить, - говорил он,- будешь, как у Христа за пазухой, давай, не раздумывай». А я ему: «Нет, не хочу, мне в роту материального обеспечения надо, чтобы стать водителем взвода транспортных машин, и каждый день выезжать из части».
      «Не вздумай, - сказали они оба, - там сумасшедший командир роты, всех избивает как собак, к нему нельзя». Ну, и описали его внешность, мол, капитан, два метра двадцать пять сантиметров ростом, сапоги сорок седьмого размера, спокойно разговаривать не может, всегда орёт, а называют его «капитаном Гроссом», что в переводе с немецкого означает «Большой капитан».
      Только мои земляки отошли, как появляется капитан, похожий по описанию, вырывает у одного из офицеров из рук списки вновь прибывших и говорит: «Где тут армян, младший сержант Гаямян?». Ну, я ему радостно отвечаю. А он так на меня пронзительно посмотрел и спрашивает: «Какой ты армянин? Рязанская морда! А где сержантские погоны?». Я ему: «Водителем хочу быть», то, да сё, а он мне в ответ: «Бери вещмешок и за мной. Будешь у меня замкомвзвода транспортного взвода и замстаршиной роты». Знали бы вы, что произошло со мной, когда я услышал словосочетание «транспортный взвод». Ему говорят офицеры, мол, пока нельзя забирать новичков, ждём командира полка, а он меня по плечу хлопает и говорит «Пошли, я сказал».
      Позже я узнал, что наш ротный – капитан Иван Иванович Зиновьев, чемпион ГСВГ по классической борьбе, прошёл Афганистан, был исключён из партии за избиение своего начальника и поэтому никак не мог стать майором. Солдаты нашей роты не знали, что такое гауптвахта или дисциплинарный батальон. Один  его удар, и всё – санчасть или госпиталь обеспечены. Об этот в части знали все, от свинаря до командира части.
      По дороге до казармы он рассказывал мне, что после Афганистана, принципиально, берёт на эту должность армян. «У меня, армян осенью уходит на гражданку, ты его заменишь», сказал он. А я ему, мол, ездить хочу, не буду сержантом. Он же мне в ответ: «Я уже всё сказал!».
     Арсен Гарибджанян – рослый парень из Еревана, был любимчиком ротного. Дисциплина в роте была конкретная. Арсен учил меня тому, как надо управлять людьми. Это в корне отличалось от того, чему нас учили в учебке. Главное, это суметь обуздать дембелей, уметь прилюдно оскорблять их, при необходимости стукнуть от души, чтобы унизить перед молодыми, которые потом, вслед за униженными старослужащими, будут беспрекословно подчиняться. За короткий срок Арсену удалось объяснить мне многое. По приказу командира роты, моим автомобилем стала водовозка, которая выезжала только на учения раз в несколько месяцев, это меня совершенно не устраивало, но по сравнению с учебкой, я был уже в раю и, просто, ожидал счастливого случая.
      В столовой была система раздачи пищи как на гражданке. Повара накладывая блюда, действовали по системе «Свой-чужой». Одним давали подливу с варенным салом, вместо мяса, по полкуска белого хлеба и два чёрных, другим - по куску белого хлеба и кашу с мясом без сала, а третьим – полную тарелку мяса без каши и хлеба белого сколько хочешь. В первый же день, я дал в нос зажравшемуся повару прямо на его рабочем месте в присутствии всей роты за то, что он отказался дать мне белого хлеба после моей вежливой просьбы, и моё место было сразу же среди элитных посетителей столовой.
     День за днём я постигал совершенно другое учение, отличное от той муры, которой учили целых шесть месяцев. На моё счастье, я дважды за  месяц съездил на водовозке на батальонные учения танкистов. Я был там чужаком в подразделениях танкистов, но отношения со всеми у меня были ровными, хотя иногда из-за использования большого количества стратегического груза – воды, я иногда устраивал разборки своим новым знакомым. Представляете, кто-то не закрыл кран, пока меня не было, и из-за этого - вперёд за водой по Магдебургскому танковому полигону, застревая в песке, как на пляже, вместо того, чтобы заниматься чем-то другим, например, кушать, ведь я был прикреплён к столовой. А личный повар командира полка, наблюдавшего за учениями, кормил меня прямо из командирской кастрюли.
      Спустя месяц после моего прибытия из учебки в часть, водитель новёхонького грузовика «Зил-130» с низкими бортами Серёга Чебан был избит ротным, как собака, за очень серьёзный «залёт», о котором я расскажу позже. Он, в основном, ездил с заместителем командира полка по тылу, подполковником Доценко, который был родом из Армавира. Я только вернулся из командировки с полигона, и ротный отправил меня в Лейпциг на машине Чебана. Двигатель – как часы, никакого лишнего шума, скорость как на «Жигулях», ведь это была не старая, раздолбанная, водовозка, а новая машина.
      То, что Сергею больше машины не видать, Доценко прекрасно понимал. «Хочешь быть водителем на этой машине», - спросил он меня. «Да», - выпалил я и всю оставшуюся дорогу просил его, чтобы он поговорил с неприступным капитаном «Гроссом».
      Командир роты разрешил мне ездить на этой машине, но при одном условии - до дембеля Арсена, потом я должен был весь оставшийся срок своей службы быть надзирателем в роте. Я согласился, понимая, что к этому времени что-нибудь придумаю.
      Решение Ивана Ивановича очень раздражало Арсена, ведь он тоже хотел ездить на этом авто, но ему опять надо было весь день заниматься наведением порядка в роте, а я, только появившись в части, сел за руль самой престижной машины роты материального обеспечения.
      По вечерам старший сержант Гарибджанян отыгрывался на мне тем, что взваливал на мои плечи поход роты в столовую, вечерний отдых солдат и подготовку к завтрашнему дню, вечернюю прогулку и поверку, отбой, после которого начиналась ночная жизнь для нескольких избранных с жаренной картошкой, шнапсом и просмотром телевизора в Ленинской комнате. Мне повезло, я сразу же попал в эту компанию. По воскресеньям я заменял Арсена весь день. Меня всё устраивало, ради путешествий по Германии я готов был и к ночной работе с личным составом. Впрочем, об этом чуть позже…
      Забегу немного вперёд.  Греник Хачатурян числился в нашей роте, работал в столовой, затем, остался прапорщиком на сверхсрочную службу. И только в 2012 году я узнал от одного из своих сослуживцев, что Греник погиб в автокатастрофе 1 августа 1990 года. Он летел рейсом Ереван-Степанакерт, оставив купленную в Германии автомашину «Волга» в Ереване у одного из сослуживцев, потому что в Степанакерт тогда на машине доехать было невозможно. Самолёт был сбит с азербайджанскими террористами, несмотря на то, что тогда ещё существовал СССР, а самолёт летел по своему маршруту. Интересен, тот факт, что у Греника была мечта – купить «Волгу». Он её купил, но она ему не пригодилась. Всевышний распорядился иначе…
     На чём же погорел мой предшественник по машине? Дело в том, что водители транспортного взвода систематически продавали немцам бензин. Кто по пятьдесят литров ежедневно, кто по триста, а кто, вообще, по крупному…
      Заведующий складом ГСМ прапорщик Науменко вместе с тремя солдатами из нашей роты, среди которых были два армянина и Серёга Чебан вывезли летним субботним днём через танкодром, воспользовавшись запасными воротами автопарка, автозаправщик «Краз» с двенадцатью тоннами бензина Аи-93. Семь тонн бензина они продали, а пять не смогли. На обратном пути машина застряла в танковой колее, все были пьяны. Бросив машину, они пошли в часть за буксиром. Сергей избил караульного из танкового батальона и забрал его автомат. Караульный побежал докладывать начальнику караула.  Брали пьяного Чебана, когда он, обнявшись с автоматом, сидя спал на земле. Прапорщика Науменко уволили, троим солдатам не хило досталось от ротного.
      Главным «праздником» в полку было ДТП с участием кого-то из наших солдат. Офицеры подразделения, в котором служил виновный, танцевали от счастья, потому что после этого несколько месяцев десятки солдат трудились на немцев, чтобы компенсировать материальный и моральный вред после произошедшего. В основном ЧП случались в нашей роте. Воины работали на овощной базе, пивзаводе, мясокомбинате и так далее. Каждый вечер наш ротный получал от солдат полные вещмешки с продуктами. Кто плохо приносил долю, на следующий день к немцам уже не ехал.
      Зарплату мы получали каждое 13 число месяца. Ротный строил всех в коридоре. Все, по очереди, заходили в канцелярию, получали удар от ротного в грудь за какое-либо нарушение Устава или его приказа за истекший месяц и пять, десять или пятнадцать марок из двадцати пяти, в зависимости от проступка. При этом оставшиеся деньги нужно было потратить не на развлечения и вкусности, а на подшиву для подворотничков, зубную пасту, обувной крем и прочие предметы личной гигиены. Ни разу ротный не лишал меня денег, сначала я получал сорок, а затем шестьдесят марок в полном объёме.
      Заработная плата капитана Зиновьева составляла около трехсот пятидесяти марок. С солдатских денег он ежемесячно имел около одной тысячи марок в месяц, то есть почти в три раза больше официальной оплаты своего труда. Весь полк знал о  том, что происходит в роте материального обеспечения, но всех всё устраивало…
      Когда Арсен Гарибджанян демобилизовался, ротный сообщил мне, что я должен забыть про выезды из части. Я очень просил его оставить меня на машине, и мы договорились, что я буду всё успевать. В первый же день моего главенства в роте, приехав из рейса, я поспешил к капитану Зиновьеву, который отправил за мной дневального по роте. «Почему у этого мудака не свежий подворотничок, почему кровати плохо заправлены, почему хоздвор грязный», - замучил меня вопросами он. «Откуда я знаю, товарищ капитан, я же только из рейса», - отвечал я с недоумением. «Вот, видишь, я прав, тебя надо сидеть в роте, как Гарибджаняну. Ещё одно замечание, и ты остаешься без машины», - это были главные слова той беседы.
      Весь вечер после ужина, и даже после отбоя наша рота маршировала по полковому плацу. Дежурный по части вызвал ротного из дома, тот прибежал в спортивном костюме, узнав о том, что я взялся за дисциплину, он довольный пошёл домой. Где-то к полуночи недовольные сослуживцы начали задавать мне вопросы о том, что произошло. Я объяснил им, что если меня лишат моей мечты ездить по Германии, и я останусь в роте, буду ежедневно устраивать им подобные строевые занятия, уборки территорий и занятия по физподготовке. Мы договорились о соблюдении той же дисциплины, что была при Арсене. Каждый из дембелей стал ответственным за тот или иной участок: хоздвор, автопарк, столовая, склады и так далее.
      Каждый вечер я приезжал в часть со шнапсом, закусью, сигаретами и хорошим настроением. Ответственные радостно встречали меня, мы слегка выпивали, закусывали, и они рассказывали мне обо всём, что произошло  в моё отсутствие.
     Не раз мне приходилось действовать неуставными методами, доходило до серьёзных моментов, когда мне грозило наказание за нарушение Устава, кто-то бежал жаловаться в штаб, но командир роты держал своё слово о том, что главное – это порядок в роте, и для этого он меня всячески прикроет. Своё слово он сдерживал всегда.
      Часто по ночам я играл в карты с прапорщиками и офицерами. Один из замов командира полка проигрывал за ночь все свои деньги. Утром он давал мне задание: Прибыть на склад ГСМ, грузить двухсотлитровую бочку с бензином в кузов и с одним из прапорщиков поехать и продать топливо. На складе я говорил о двух бочках, а грузил три бочки. Деньги с одной бочки шли офицеру, со второй мне и прапорщику, с третьей -  мне, прапорщику и начальнику склада ГСМ.
      Продавали всё, что можно было продать: советские электродрели, золото, часы, бензин, алюминиевые ложки из столовой, новые сухозаряженные танковые и автомобильные аккумуляторы, раздолбанные об бетон, потому что немцы брали только как б/у или брак. Каждый вновь прибывший молодой лейтенант ходил за мной, как за своим начальником со словами: «Надо контейнер привести из Карл-Маркс-Штата или, наоборот, офицеры со стажем: «Надо контейнер отвести на станцию в Карл-Маркс-Штат». В общем, был нужным человеком…
      Солдаты ели старыми почерневшими ложками, а новые ложки уходили немцам на цветмет. Я специально по приказу начальника продовольственной службы опаздывал на мясокомбинат за свежей свининой или на дивизионный склад за солёной рыбой, и в ход шли консервы с полкового склада. Шесть коробок со склада в столовую, две из них в солдатский котёл, а четыре коробки на следующее утро в мою машину и к немцам – на продажу. Воровал с офицерами, прапорщиками и сверхсрочниками по страшному. Отрезали стволы танков и везли на оружейный завод к немцам, менять на новые ружья для командира полка. Так я лично участвовал в развале Вооруженных Сил СССР. Не судите меня строго, всё осознал и покаялся в грехах своих. Даже, думаю, что своими последующими поступками на благо Родины всё своё неправильное перекрыл.
      Я, и некоторые другие «деловые солдаты» никогда не стирали своё обмундирование. Испачкалась одежда – поменял на новое, учебка вспоминалась, как страшный сон. Теперь можно было позволить себе, что угодно, и даже женщин. И немки подворачивались, и офицерские жёны долго не думали о целомудрии. Треть офицерских жен систематически ****овала. Об этом знали даже их мужья. Все обо всём знали, и все делали вид, что никто ничего не понимает. У всех на уме было одно – побольше увести с собой домой!
      Из Глаухау в Лепциг мы ездили с начальником квартирно-эксплуатационной части полка только для того, чтобы попить свежего пива и поесть жареных сосисок, как будто они были только там. Гражданская одежда всегда была в моей машине для того, чтобы не обращать на себя внимания в гаштетах (ресторанчиках). Кроме того, в машине был целый набор липовых номерных знаков для подъезда к границе с ФРГ. А наш полковой КГБшник, начальник особого отдела, майор, фамилию не помню, вечно ходил с шевелюрой по плечи и постоянно пьяный. Так, сука, Родину и просрали…
      Отдельная тема – старшина роты материального обеспечения старший прапорщик Жубер, вор и мошенник, как «голубой воришка» из «12 стульев», тащил всё подряд. Армянам он рассказывал, что его отец был Жуберян, грузинам – Жуберидзе, азербайджанцам – Жуберзаде. Он был очень большим приколистом, но, одновременно, подлым. Гадости делал всем подряд.
      Осенью восемьдесят восьмого, прослужив год, я стал сержантом, на первое мая 1989 года стал старшим сержантом, а на девятое мая старшиной. Начальник автослужбы армии генерал-майор Кожевников увидел мою фотографию на доске почёта и спросил обо мне. Ему сказали, что я дембель, хотя до дембеля мне было ещё полгода. Он тут же приказал присвоить мне звание старшины, хотя в танковом полку шоферам этого звания не давали. Учитывая тот факт, что я всё ещё ходил с погонами младшего сержанта, все меня увидели сразу старшиной, не понимая, как я перескочил сразу три звания. За успехи в службе меня неоднократно представляли к краткосрочному отпуску, но мне некуда было ехать. Мать переехала из Баку в Краснодар. В Краснодаре мне было нечего делать, расстраиваться не хотелось, и я решил дождаться дембеля. В сентябре восемьдесят девятого года, за два месяца до демобилизации, я согласился на отпуск, чтобы «заболеть», встретить дембельский приказ на гражданке и не возвращаться назад.
     В отпуск ехал на поезде. Союз поразил меня происходящими в нём событиями. В Бресте, после частичного обретения немецкой культуры, я снова стал плеваться на асфальт и бросать окурки не в урны, ситуация заставляла быть таким, как все. В Киеве я впервые столкнулся с гомосексуалистом, который предложил моему товарищу свои услуги, я чуть не убил его в мужском туалете вокзала.
      Краснодар был тогда чужим для меня городом. Таксист-армянин привёз меня с вокзала на Гидрострой за бешеные деньги. Рассказы матери о бакинских событиях шокировали меня. Тогда же я впервые в жизни услышал по радио песни Аркаши Северного, на которых рос, и очень сильно удивился тому, что эти песни звучат в эфире. Везде гремел «Ласковый май», о нём я слышал ещё в Германии от тех, кто приезжал из Союза. Я передумал «болеть» и решил вернуться назад. Вернувшись в Германию, я снова сел за руль своей машины. За полмесяца моего отсутствия её слегка ухайдохали, пришлось слегка повозиться.
      В мае 1989 года наша часть стала мотопехотной (процесс развала армии пошёл), но тем, кто отслужил больше года, разрешали оставаться с чёрными танковыми погонами. Последние полгода своей службы я очень сдружился с Радиком Алавердяном, которого перевели в нашу часть из другого полка. Он был моего призыва.
      29 ноября 1989 года я и Радик, естественно, с помощью ротного, в числе первой группы дембелей покинули часть. Жубер, у которого произошёл конфликт с моим другом, пытался всячески сорвать ему скорый дембель. Автобус, который вёз нас на вокзал, несколько досматривался дежурным по части, так как Жубер оклеветал Алавердяна, мол, тот кого-то обворовал. Кстати, я об этом совсем забыл. Это напомнил мне Радик из Еревана по скайпу, когда недавно мы общались с ним. Кстати, о гибели Греника мне рассказал тоже он.
     На пересыльном пункте моя шинель, за которую я воевал со старослужащими, и вся остальная моя одежда со значками полетела в пропасть, почти при минусовой температуре, ночью, под уличным освещением я переоделся в гражданку. Сотни дембелей завистливо наблюдали за мной и подбирали мою одежду. На пересыльном пункте в гражданке я был единственным человеком. Офицеры из нашей части, которые были командированы на пересылку, обещали мне самолёт до любого уголка России на выбор. Я попросил для  себя и Радика рейс до Ростова-на-Дону. Ближе к Краснодару и  к Еревану не было. Мы договорились между собой, что сначала заедем в Краснодар, а потом я с ним полечу в Армению, чтобы навестить свою сестру, которая попала после Баку в город Севан.
     Утром мы узнали, что из-за смерти новобранца из Армении, гроб погибшего будет отправлен напрямую в Ереван спецрейсом. Радик уговорил меня поехать сначала в Армению. Так, из-за смерти неизвестного мне парня, резко изменилась и моя последующая жизнь, но об этом позже. А пока самолёт, изменивший мою судьбу, взмыл в воздух…

Август 2012 года.