Мидия

                … если вы любите, пусть у
                вашей любви будут такие
                желания:
                Растаять и стать как
                бегущий ручей, что поёт
                свою мелодию ночи.
                Познать боль чрезмерной
                нежности.
                Быть раненным собственным
                пониманием любви.
                И кровоточить охотно и
                с радостью.

                Халиль Джебран «Пророк»

                              

               


                Часть первая
                I


Почему я родилась? Кому я понадобилась? Природе, людям, миру? Но к чему мне мир, с которым я не умею общаться? Зачем я миру, который не слышит меня? Какая цель была у той силы, которая предопределила моё появление на свет? Знаю, чувствую – об этом мне постоянно твердит мой внутренний голос – я этого не хотела уже тогда, когда неизвестные мне мужчина и женщина, походя, по воле случая, ничего не испытывая  друг к другу, зачали меня; не хотела и тогда, когда какая-то женщина, словно смертельно раненное животное, страшно закричала и вытолкнула меня, безмолвную, из своего окровавленного чрева. И весь этот ужас сдавил мне горло и я, лишённая возможности сопротивляться, худая и синяя от страха, оказалась в чьих-то, равнодушных ко мне, руках. В моих жилах уже текла кровь той женщины, кровь – пропитанная отвращением и ненавистью ко мне, невинной, за все её неудачи, разочарования, потери, за боль и отчаяние, за страх и нищету. Я могла бы пожалеть её, если бы она пришла ко мне. Глядя ей в глаза – я бы всё, всё ей простила! И никто, никто кроме меня, не понимал бы её так, как я, и не было бы никого на свете, кто любил бы её сильней, чем я! А что ты думаешь о мужчине? – спрашивала она себя. Ничего. Я не знаю, осудить его или нет? Скорей всего он ушёл, не оглядываясь, застёгивая на ходу брюки, или подтягивая штаны на резинке, ушёл разбрасывать своё семя – не задумываясь, вероятно, даже не подозревая о возможности моего появления.
Эти мысли кружились в её голове: безжалостные и ядовитые, не имеющие выхода, они мстили за своё бесправие, но, тем не менее, отвлекали её от иных, более пугающих мыслей. Она чувствовала, что на свете много страшного, грозного и непонятного. Просыпалась она в одно и то же время – в три часа ночи, и её говорящий мозг, свободный от вторжения извне, взваливал на себя непосильную работу и ответственность за всё, что с ней происходило. Возникали вопросы: странные, неожиданные, обычные. Они тревожили душу и возбуждали разные чувства: агрессии, возмущения, бессилия, печали, отчаяния и недоумения. Всё скапливалось, густело, разливалось по всему телу, вторгалось в сердце и ранило его. Хочу кричать, хочу петь, хочу услышать свой голос! Какой он? Звонкий – это, как мелкие осколки разбитого стекла? Весёлый – это когда мне хорошо? Нежный – это, как моя пуховая шапочка, или как мои волосы? А раскатистый смех – это когда роняют на пол что-то круглое и оно катится? Жалобно заныл – это когда больно и хочется плакать?
Звали её Лидия Маруткина. Она спокойно относилась и к фамилии, и к имени. Но на всех тетрадях, учебниках, дневнике, с удовольствием выводила: Мидия Неизвестная. Она жила в квартире девятиэтажного дома, облицованного розовой плиткой, совместно с женщиной и мужчиной. Женщину она называла тетей, мужчину – дядей. Почему она называла этих чужих людей именно так – в том, что они чужие, сомнений не было – она не знала. Ей ни разу не захотелось узнать, как она оказалась в их квартире. Тётя, обиженно поджимая губы, кричала:
- Мы приняли тебя, синюшную, из рук в руки, а ты  занимаешься хернёй! Мидия Неизвестная! Ты – Лидка Маруткина! Поняла? Идиотка глухонемая!
Лида согласно кивала головой.
- Мы тебя считаем своей дочерью. Ступай с глаз долой!
Она не  любила смотреть на себя. Но иногда, когда никого не было, подходила к зеркалу и, с его поверхности, к ней устремлялись большие, изумрудно-сапфировые глаза, распахнутые от удивления и печали.  Глаза были странные, изменчивые, как море: то спокойные и прозрачные, то темные и глубокие. Это я, - кривя усмешкой чувственные, яркие губы – говорила она себе, с любопытством рассматривая бледное, узкое личико, высокий чистый лоб и небольшой красивый нос. Волос было очень много, но они были тонкие и такие светлые, что в замутнённом зеркале казались невидимыми.
Однажды тётя подвела Лиду к зеркалу, включила свет и, прикладывая к её щеке большой лист салата, с которого стекала вода, хохоча, воскликнула:
-  Посмотри, у тебя глаза точь-в-точь, как этот лист! Наверное, твою мамку трахнули на салатных грядках!
  Безропотно донашивая старые близкие вещи, Лида не комплексовала. От холода её спасали стоптанные ботинки, длинная коричневая юбка, такого же цвета вязаная кофта и куртка с капюшоном. Летом она носила длинные платья и шлёпки, а свои нежные волосы безжалостно стягивала резинкой. Она отлично владела языком жестов, но упорно не желала им пользоваться. Её раздражали бесконечные комбинации пальцев и мимика лица. Отвечая на вопрос, она выходила к доске и выписывала на ней ответ. Любила математику: мел, доска и никаких жестов. С одноклассниками вела себя обособленно, на переменах подходила к окну и, наблюдая за улицей, мечтала общаться с нормальными людьми, считая себя ненормальной. В транспорте она всегда присматривалась к тем, кто был рядом. Это вызывало интерес, и иногда с ней заговаривали. Не сводя взгляда с губ говорящего, она отвечала улыбкой или беззвучным смехом. Это производило странное впечатление, и разговор прекращался. Животных Лида любила до боли в сердце, особенно ей милы были кошки, так ненавистные тёте и дяде.
Она надеялась и верила: что-то должно произойти и разрушить это  невыносимое безмолвие! В ожидании перемен Лида владела одним, совершенно реальным сокровищем. Поляна, её поляна! Бескорыстный дар природы. И только ей, в чём она не сомневалась, было известно, что эта поляна существовала с незапамятных времен, и будет существовать всегда, даже тогда когда всё вокруг исчезнет. Поляна казалась огромной не от изобилия цветов, а от их разноцветья. Все цвета, присутствующие в природе, были представлены на этом удивительном, избранном клочке земли. Невообразимое сочетание оттенков, разнообразие форм и аромат – головокружительный, пьянящий! С трёх сторон поляну окружал лес. С одной стороны высились сосны – розовоствольные великолепные красавицы с яркой зеленью пушистых ветвей, украшенных блестящими  шишками. С другой – на золотисто-коричневом игольчатом ковре, вольно раскинув тяжелые, роскошные ветви, расположились таинственные и молчаливые ели. С третьей -  перешептываясь, весело шелестели высокие, стройные, ослепительно белые берёзы, без единой кудряшки. И наконец – открытая сторона поляны перетекала в зеленеющий луг, сбегающий к резвой, светлоглазой речушке. Недалеко от поляны пролегала дорога, и самое удивительное, что ветер, этот своевольный проказник, ревниво охранял подвластный ему уголок природы, и весь смог сносил в сторону несчастного, взъерошенного поля, захламлённого всяческой рухлядью. Посреди поляны, видимый только Лиде, возвышался замок с высокими цветными окнами: освещённые изнутри, окна ярко и призывно светились. Округлый замок, напоминающий маяк или смотровую обзорную башню, постепенно сужаясь, заканчивался открытой площадкой украшенной высоким стеклянным шпилем, по форме похожим на ёлочную игрушку, которой обычно украшают верхушку новогодней ёлки. Цвет замка зависел от освещения и смены времени года.
Наступала ночь и Лида приводила себя в большую круглую комнату с камином, за чугунной решеткой которого жарко, завораживающе пылали аккуратные белые чурочки. У камина стояли два мягких, глубоких кресла. Она приходила в длинном, голубом, воздушном платье, нежно прильнувшем к её телу, в голубых туфельках на серебряных каблучках. Волосы, освобожденные от резинки, серебристо-золотистыми локонами,  зачаровано замирали на плечах. Она садилась в кресло и ждала. Он входил, и ей хотелось зажмуриться, так ослепительна была его улыбка! Они сидели, смотрели на огонь и молчали. И никто, кроме них, не смог бы представить, что было в этом молчании. Это были минуты откровения и приобщения к счастью. Именно таким оно представлялось ей. Вот для чего я родилась! И тогда её охватывала благодарность к тем, кто был причастен к её появлению и, вздрагивая от волнения, она безмолвно восклицала. – Я люблю вас, спасибо вам! Чувство было таким  сильным, что ей казалось: сердце вырвется из груди, взлетит над поляной и, не в силах сдержать накала, разорвётся на мелкие кусочки, и  ветер разнесёт их на все четыре стороны. Потом, взявшись за руки, они поднимались по винтовой лестнице на самый верх, и им открывался изумительный мир. За сосновой рощей просматривалось озеро, иногда оно было почти чёрным, иногда темно-зелёным. Стаи птиц проносились над верхушками деревьев и, пикируя, в одно мгновение исчезали в зелёной массе. Подражая птицам, управляя распушенными оранжевыми хвостами, мелькали неугомонные белки. На деревьях темнели птичьи гнёзда. Нельзя сказать, что постоянно светило солнце. Иногда, с той стороны, куда оно скатывалось, вдруг налетал одиночный, мощный порыв ветра,  он кружил над подвластным ему пространством, заставляя деревья раскланиваться во все стороны. С неба опускались чёрные  непроницаемые тучи, и вдруг мгновенно всё затихало, и первые крупные, редкие капли дождя падали на их протянутые ладони. Дождь,  набирая силу, огромным водяным веером, обмывал, очищал всё вокруг и, так же внезапно, выполнив работу, отступал, стягивая с небес разлохмаченную, посеревшую завесу. И сразу всё вокруг – разгораясь под властью стремительных солнечных лучей – ослепляя, вспыхивало золотом и серебром. Мир был прекрасен и загадочен. Утомлённая восторгом и бурей чувств Лида засыпала, и не единый звук не вторгался в её счастливый, безмятежный сон.
Многое, а возможно и всё, изменилось с того момента, когда в школу пришла молодая, красивая, модно одетая учительница с веселыми глазами. Она вошла в класс, внимательно, задерживая взгляд на каждом лице, осмотрела всех, взяла мел и, красивым понятным почерком, написала на доске:
Здравствуйте! Я – Галина Николаевна, буду преподавать русский язык и литературу. Пожалуйста, записывайте за мной в свои тетради.
Вы – счастливые мальчики и девочки! Вы – зрячие! Вам дана способность созерцать всё многообразие материального и физического мира: природу, животных, людей, небо, звёзды, луну. Любоваться солнечными лучами, дождём, снегом, туманом, - видеть цвет, форму, объёмность всего, что окружает вас! Впитывая красоту, наслаждайтесь совершенством картин, цветов, вещей, предметов, строений! Вы можете заглянуть в глаза друга, увидеть улыбку на его лице. Представьте на мгновение – вы стоите перед зеркалом и… не видите себя. Подумайте о тех, кто лишен этой возможности! Не стесняйтесь думать об этом. Но самое драгоценное – вы можете читать. Вы понимаете, какое счастье выпало вам – просто видеть? А сколько преимуществ у вас? Знаете? Нет? Вы не слышите ужасных слов – злых, тупых, оскорбительных, непотребных. Да, они существуют, но они не оскверняют вашего слуха. А как же музыка, подумали вы? Музыка – в ваших душах, музыка – это ваш внутренний голос, ваши мысли, чувства. Ведь всё вокруг нас не только материально, но и чувственно. А кто, как не вы, способны чувствовать так ярко, так страстно, так бурно? Вы, только вы! Благодаря своему уникальному воображению, усиленному вашей необычностью, вы можете услышать, как поют птицы, шелестит листва, журчат ручьи, как стучат каблуки ваших туфель. У каждого из вас своё, собственное представление о звуках, и это прекрасный признак вашей индивидуальности – ваша защита от стереотипности и однообразия. У вас особое обоняние. Ваши носы воспринимают все запахи, все ароматы, а это – целый мир: яркий, осязаемый, эмоциональный, как музыка! У Бодлера, французского поэта есть такие строки:

                Как отголоски бурь порой объединятся
                В обширной, точно ночь, глубокой, точно сон,
                Гармонии, звуча, друг другу в унисон, -
                Так запах, цвет и звук сливаются, роднятся.


Ваш язык – средоточие вкусовых ощущений: это значительная, очень важная привилегия человеческого организма. Вкус – это настроение. Вам дано чувствовать, улавливать и видеть то, что ускользает от человека говорящего и слышащего. Он рассеян, раздёрган, он оглох от бесконечного пустословия, от настырного, нахального, повсеместного грохота, шума, лязга и скрежета. Иногда хочется зажать уши и убежать, спрятаться. Тишина становится роскошью, поверьте мне.
Вы талантливы необычайно! Любая профессия вам доступна. Ваши возможности неограниченны: гуманитарные, точные науки, искусство, любые ремёсла, любая сфера творчества. Вы – будущие художники, писатели, поэты, философы, учёные, программисты, изобретатели, строители, фермеры, переводчики, актёры, модельеры и дизайнеры, археологи. В век технического прогресса, вы – не отвлекаясь на всякие глупости – можете сосредоточиться, прислушаться к себе, открыть свои способности. Но главное условие вашей полноценной жизни – не лениться, не казнить себя, не считать себя неполноценным человеком, и … читать, читать! Читайте всё, к чему тянется ваша душа, но только настоящую литературу. Не читайте эти тупые ужастики, напичканные мерзостью, пошлостью, непристойностью, эту умственную порнографию – безграмотную и нечистоплотную. И ещё – приобщайтесь к настоящей поэзии, заучивайте на память стихи, читайте их себе. Поэзия спасительное чудо для души. Да, да – это действительно так!
У вас прекрасные сердца. Относитесь к друг другу с уважением, любите себя. И ваши дети будут гордиться вами. Не страшитесь жизни. Ваши ангелы всё слышат и всё видят. Они охраняют вас. Вы находитесь под защитой Бога. Я вас люблю и надеюсь на вашу взаимность, буду счастлива, если вы полюбите меня.
Лида записывала, спешила. Каждое слово, белеющее на чёрной доске, было той силой, которая возрождала и выбрасывала её в мир иной - прекрасный и, оказывается, вовсе не потерянный, а напротив - усиленный тем недостатком, который убивал её своей нелепой несправедливостью. И вдруг, среди полной тишины, прозвучал глухой стон. Лида плакала, слёзы стекали по её лицу, а она улыбалась. Несколько секунд Галина Николаевна смотрела на Лиду, затем, жестикулируя, сказала:
- Девочка моя, не плачь. Я попробую угадать твоё имя.
Она открыла журнал, пару раз пробежала взглядом по строчкам, подняла глаза, улыбнулась, и вывела на доске: Лидия Маруткина.
Все замерли, потом захлопали в ладоши, вскочили и, перебивая друг друга, заговорили их руки, глаза, губы. И только Лида оставалась неподвижной. Она смотрела на Галину Николаевну так, как никогда ни на кого не смотрела.
Лида читала запоем, исписывала целые тетради, доверяя им свои мысли и чувства, вела дневник, с которым делилась чем-то особенным, ярким. Она была потрясена открытиями. Книги, заглатывая одну за другой, брала у Галины Николаевны.
- Лида, передохни, нельзя так, всё сразу, надо осмыслить прочитанное, побыть в нём, иначе получится каша, - уговаривала её Галина Николаевна.
Лида качала головой и просила следующую. Тётя, то и дело заглядывая в комнату Лиды, восклицала:
- Что тебе эти чёртовы романы? Учи учебники, не забивай мозги дурью!
Но Лида была счастлива. Её тоскующая душа жаждала любви и участия. И вот появился человек, с которым можно было общаться, не превращаясь в обезьяну. Удивляя и радуя Галину Николаевну, она писала ей записки, в которых эмоционально, ёмко и просто высказывала своё отношение к прочитанному. Так, после романа «Анна Каренина», она написала.
«Нельзя, нельзя выходить замуж не любя! Это - преступно. Анну очень жаль, она страдала, но как же Серёжа?! Я не бросилась бы под поезд, если бы у меня был ребёнок. Вронский мне неприятен. Остальные персонажи измучены своими же собственными нравами, устоями, предрассудками и, по сути, тоже несчастны, каждый по-своему. Много чудесных страниц, но некоторые слишком растянуты и пространны».
О романе Шолохова Лида высказалась ещё более взволнованно.
«Читать легко и интересно. Я страдала и плакала. Я полюбила Аксинью и Мелехова. Они любили! Это была настоящая любовь! Последние страницы читать больно, сердце разрывается от безысходности и неопределенности. Что же ещё случится?»
Постепенно, помимо реакции на содержание, в её записях – категоричных и восторженных – появлялись ещё более краткие, обобщающие суждения, чётко выражающие её отношение к автору.
«Достоевский заставляет меня очень сильно сомневаться в том, что красота спасёт мир, и что жизнь – прекрасна. Слишком порочен и несовершенен его человек, слишком слаб перед обстоятельствами. И всегда находится причина, предоставляющая возможность совершить преступление, подлость, предательство. Слишком психологично, глубоко и тяжко. Мало света, воздуха, много боли и несуразностей. И язык какой-то взъерошенный, неудобный. Я думаю: как же тогда любить других и себя?
«Влюбилась в Гоголя! Какое же чудо его язык! Образно, ярко, весело и печально, смешно и страшно! Дух захватывает! Гоголь – гений во всём!»
«Чехов – совершенен и благороден. Точно, ясно, прозрачно, чисто. Тоже о слабостях человеческих, но его ирония добра, печаль светла, а безнадёжность не безнадёжна. Читать Антона Павловича – несравненное удовольствие!»
Ликующая душа Лиды рьяно и самозабвенно откликалась на всё прочитанное. В ней уживались почти все герои: страдающие, погибающие, счастливые, коварные, беспечные и во всех этих образах она искала себя. И, наконец, пришло ощущение своей женской сущности. Теперь я знаю, какая я, - говорила она себе и, всматриваясь в своё изображение, удивлённо спрашивала.  – Это ты, Лида? Да, это я! Она перестала сутулиться, стягивать волосы резинкой, сама кроила и шила себе одежду, используя застоявшуюся швейную машину. Каждая сшитая ею вещь, отличалась простотой и изяществом, и могла принадлежать только ей одной. Тётя обрадовалась её увлечению, и благодарная Лида сшила ей халат и такие нарядные фартуки, что та не могла нахвалиться:
- Лида наша такая мастерица, такая выдумщица!
- Да, - соглашались соседки, - она и сама выпрямилась, прямо красавицей стала!
Лида чувствовала, что Галина Николаевна выделяет её, питает к ней симпатию, относится внимательно, по-дружески, почти на равных. Тем не менее, на уроках Галина Николаевна вела себя безупречно, ровно, никого не выделяя. Лиде хотелось более явного предпочтения. Но тогда – не избежать бунта. Галину Николаевну любили все, и ревностно следили за равноправным распределением её благосклонности.
Лиде всегда хотелось познакомиться с нормальными парнями. Я никогда не смогу полюбить такого же, как я – никогда!  В классе её считали горячкой, злились, обижались, осуждали, тем не менее она нравилась мальчикам одноклассникам, но чувствуя её отстранённость, они остерегались проявлять знаки внимания. В её взгляде было что-то такое, что их отпугивало. Она была Мидия – чужая, недоступная. Только и знает, что пишет, не может поговорить по-человечески, - передавали они друг другу. Иногда, на улице, с ней заговаривали парни, но сообразив, что она Мидия, не стесняясь, смеясь и подтрунивая, бросали в лицо:
- Глухонемая? Было бы интересно заняться тобой, может, попробуем?

***
  Обычно, после занятий, Лида не торопилась и нарочно удлиняла свой путь к дому. Но в этот раз, свернув на укороченную диагональную дорожку, протоптанную между домами, она почувствовала за спиной шаги. Оборачиваться не стала. Двое парней зашагали рядом с ней, и когда они прижались к ней, она не оттолкнула их.
- Гуляешь? С нами не хочешь прогуляться? – спросил один из них.
Лида продолжала идти, не делая попытки вырваться, убежать.
- Чего молчишь? Онемела, что ли?
Лида утвердительно склонила голову.
- Да ладно тебе придуряться! Решила нас заинтриговать, но мы с Толиком и не таких, как ты, обламывали.
- Ладно, Лёша, оставь её, пошли, - отозвался другой.
- Нет, интересно даже, что она ещё придумает! Постой! – останавливаясь, и заглядывая Лиде в лицо, воскликнул парень. – Ты в самом деле немая?
Лида согласно кивнула головой.
- Вот видишь, Толик, она немая, только слышит плоховато, - сказал он и, забегая вперед, прокричал:
- Ты с парнями гуляешь?
Лида отрицательно качнула головой.
- Что ты орёшь на весь квартал? – осадил его Анатолий. – Она – глухонемая.
- А хочешь гулять? – не унимался Лёша.
Лида пожала плечами.
- Вот видишь? Она ещё не знает, чего ей хочется. Мы ей поможем. Ты нас не бойся, - обратился он к Лиде, - мы парни смирные, трахнем тебя по маленькой, у нас презервативы с собой. И тебе кайф и нам хорошо! А тебе, в твоём виде, надо жизнь познавать, понимаешь? Толя, ну что ты заглох?
Лида спокойно смотрела на Лёшу.
- Оставь девчонку в покое, пойдём куда шли. Ты что не видишь, она всё понимает.
- Ты хочешь с нами познакомиться? – проговорил Лёша, заглядывая ей в глаза.
Лида кивнула в знак согласия.
- Классная девчонка! – воскликнул Лёша.
Они подошли к торцу дома, окруженного деревьями и кустарником. Открыли ключом висячий замок на железных дверях, ведущих в подвальное помещение.
- Придержи дверь, - сказал Лёша, - я отыщу нашу люстру.
Через минуту подвал осветился, прикреплённой к стене, лампой. В углу стоял старый диван, прикрытый серым солдатским одеялом, у стены стол, сколоченный из досок, два облезлых стула и такое же кресло.
- Садись на диван, - сказал Лёша, - а мы – на стулья. Надо присмотреться, что за товар нам предлагают.
Лида укоризненно посмотрела на Алексея.
- Лёша, ты можешь понять что, не разговаривая, она всё улавливает. Перестань болтать глупости.
- Вот и хорошо, что улавливает, зато орать не будет. Хотя, знаешь, Олег говорил, когда они орут, это очень заводит.
Лида смотрела на Анатолия, и ей хотелось улыбаться. Было страшновато, но когда их взгляды встречались, её охватывало спокойствие и совершенно исчезало чувство опасности.
- Ну что сидишь, как истукан? Давай, показывай нам себя. Что у тебя там, под платьем? Знаешь, Толик, по-моему, она худоба – ни задницы, ни сисек.
Лида вскинула глаза, посмотрела на Алексея, потом на Анатолия.
- Кончай выражаться, ей не нравятся твои высказывания, - проговорил Анатолий.
- Да что ты заладил? – возмутился Алексей. – Слышит, не слышит, какая разница? Давай проверим. Ты хочешь, чтобы мы тебя трахнули, ахнули?
Лида отрицательно покачала головой.
- А за каким хреном ты припёрлась сюда?
Лида взглянула на Анатолия. Она чувствовала его отношение и, когда их взгляды встретились, она улыбнулась ему так открыто, так доверчиво и радостно, что смутила даже Алексея.
-  Подожди, Лёша, я сам спрошу. У тебя есть парень?
- Нет, - покачала Лида головой.
- Ты с кем-нибудь уже была?
- Нет.
- Ты девушка?
- Да.
- Ты всё понимаешь по губам?
- Да.
- Ладно тебе врать, по губам всего не узнаешь! – воскликнул Алексей. – А знаешь что? – обратился он к Анатолию. – Ты мне что-нибудь на ухо скажи, а потом передай ей одними губами, вот и проверим, так ли это? Да, но как мы узнаем ответ? Попробуй, расспроси её.
Анатолий не успел открыть рот, как Лида, сияя глазами, открыла свой заплечный рюкзак, постоянно напичканный письменными принадлежностями, вытащила тетрадь и ручку.
- Как тебя зовут?
- Лида, - написала она ясным, чистым почерком.
- У тебя красивые очень глаза, твои волосы светятся.
- Спасибо, - написала Лида, полностью передавая слова Анатолия.
Алексей завёлся.
- Здорово! Теперь я скажу, только ты меня не сбивай. Лида, я хочу тебя трахнуть, - прокричал он.
- Зачем?
- Просто интересно. Ты же целка.
- Я – девственница, другое слово придумано людьми циничными, грубыми и безграмотными.
- Лёша, неужели не надоело?
- Пусть спрашивает, я отвечу, - написала Лида.
- А вот интересно, чего ты хочешь, девственница по имени Лида?
- Хочу родить ребёнка.
- Ну, ты даёшь! От кого?
Лида задумалась, тень смущения пробежала по её лицу. Встряхнув головой, она подняла глаза. Откинувшись, свободно вытянув ноги, Анатолий сидел в кресле, смотрел на неё и… улыбался. Лида наклонилась и медленно, словно растягивая удовольствие, написала:
- От Анатолия.
Неожиданно Алексей вскочил, выхватил из рук Лиды тетрадь, ручку и, не скрывая возмущения, размашисто вывел.
- Почему от него, я что хуже?
- Не знаю. Но дело не в этом.
- А в чём, девочка Лида?
- Пока не знаю. Когда станет ясно, отвечу, если кто-то меня об этом спросит.
- Ещё не известно, захочет ли этот кто-то тебя спрашивать! Детей кормить надо, а ты, по прикиду, не из богатых. Сама ещё не жила, а уже о детях! Чудная ты всё-таки!
Не вмешиваясь, не меняя позы, продолжая улыбаться, Анатолий, с любопытством,  наблюдал их переписку.
Лида поднялась, протянула тетрадный лист.
- Спасибо вам за всё. Вы общались со мной на равных. Я рада нашему знакомству. Я была с вами искренна, так же, как вы со мной, а это самое лучшее в жизни. Я это уже знаю. В этом году я заканчиваю школу. Оставайтесь, не люблю, когда меня провожают. Вы хорошие парни, не старайтесь быть хуже.
После этой встречи, Лида вдруг обнаружила, что тот юноша, которого она ждала, сидя у камина, похож на Анатолия. Те же глаза, губы, такой же цвет волос! Но самое удивительное - та же улыбка, от которой хотелось зажмуриться, и взгляд, от которого сердце, застигнутое врасплох, сладко замирало, и всё вокруг волшебно преображалось.
Её состояние было столь вдохновенным, что никак не могло остаться незамеченным. В  манерах, походке, во взгляде ярких сияющих глаз, во всём её облике, появилась завершенность очаровательного юного существа.
- Лида, у тебя что-то изменилось? – не скрывая любопытства, спросила Галина Николаевна.
- Галина Николаевна, я просто счастлива.
Лида не хотела расставаться со своей тайной. Она считала, что тайны не прощают предательства тому, кто ими обладает. При передаче другому, они рассеиваются, теряют свою силу и значимость, да и вовсе исчезают, оставляя в душе опустошенность и печаль.
Лида по-прежнему приходила на поляну. Она навещала её в любое время года. Её очаровывала нежная, тихая грусть осенних дней, когда отяжелевшие рябиновые кисти, покачиваясь на оголённых ветвях, беззащитно съёживались от предчувствия ненастья. Она любила приходить на поляну, укрытую искристым белым снегом и подолгу, безмятежно любоваться теми же рябиновыми гроздьями, дремлющими под снежными шапочками. Весна. Всё неопределённо, неустойчиво, эфемерно. Весенняя поляна, полная неясных, щемящих душу обещаний, расслабляла, тревожила и обнадёживала. Прижавшись к прохладной, шёлковой кожице берёзы, Лида замирала. Всё будет прекрасно! – говорила она себе. И, наконец, лето. Несравненное и долгожданное! Дух и аромат зрелой, зелёной массы и необъяснимое состояние свободы, лени и полной умиротворённости. Зачем думать о чём-то несбыточном, когда всё вокруг так божественно прекрасно и гармонично!
В этот год тётя и дядя не раз взрывались криком, решая вопросы, касающиеся будущего Лиды. В таких случаях она уходила в свою комнату, закрывала дверь, но даже эта преграда не защищала её от тех разговоров, которые происходили, чаще всего, на кухне. Невидимые и неслышные слова, каким-то образом, проникая в сознание, заставляли её съёживаться и  вздрагивать, словно от удара. Неправда, - думала Лида, вспоминая уверения Галины Николаевны, - грубые, грязные слова имеют способность просачиваться сквозь кожу и, оскорбляя, ранить душу.
В этот субботний день Лида мыла послеобеденную посуду и, почувствовав назревающую беседу, подумала, - сейчас начнётся.
- Пусть пойдет учиться. Будет нам  подмога в старости.
- Подмога! – гаркнул дядя. – А не хочешь другого. Притащит в квартиру мужика, вот с такими причиндалами, наплодит таких же, как сама, глухонемых уродов, и что же ты тогда запоёшь?
- Читать надо, неуч чёртов! Дети родятся нормальные даже у дебилов! А она – умница, красавица, скромница, чистюля – помогает мне убираться, погладить, в магазин сбегать.
  - Как же, скромница! Это ещё как сказать. В тихом омуте черти водятся. Не мешало бы её проверить, - заржал дядя.
- Что несёшь? Побойся бога! Она же тебе дочь!
- Она мне не дочь! Она девка нагулянная, чужих кровей! Она баба,  а я мужик, ясно тебе, килька безмозглая! А насчёт уборок и магазинов – это твоя забота.
- Я-то не безмозглая. Выучила весь язык для глухонемых, мы с Лидой обо всём поговорить можем. А ты, за столько лет, ничего не осилил!
- Нашла чем хвалиться. Я вкалываю с утра до ночи, а ты, мало того, что языком чешешь, от твоего ора оглохнуть можно, так ещё, как мельница ручищами размахиваешь, и кривляешься, как макака! Тоже мне, бля, жонглёры хреновы, смотреть на вас тошно!
- Тебе тошно! Ты забыл что, благодаря ей, мы получили эту квартиру, а то так бы и гнили в трущобе! А то, что глухонемая, ты же сам согласный был. Пусть немая, глухая, зато молчаливая и послушная.
- Правильно я решал. А всё ты! Орала бы меньше, не пришлось бы брать немую.
- Я ору только по  делу. Она отличница по всем предметам. В школе сказали – девочка талантливая очень, во всём. Всё знает: литературу, язык, а математику и физику – вообще лучше не бывает, и английский знает. Ей учиться надо, ты это понимаешь?
- Английский, физика, ё твоё! Кто содержать будет? Я? С тебя толку – ни хрена! Была бы хоть родная, я бы поднатужился, а она – чужая мне.
- А зачем взял ребёнка? Заладил – чужая, чужая! Раньше не мог смекнуть?
- А всё ты, варежкой шлёпала. Возьмём, возьмём. Рожать надо было самой.
- Ах ты, сволота, ах ты гад ползучий! А  кто меня гонял на аборты? Кто?  Ты – скотина безрогая!
- Сейчас, как еблану тебя по башке, узнаешь, кто скотина! Ты баба, ты должна была соображать. Мало ли что скажет мужик? А у тебя, вместо головы, одна большая захватка, давай, давай…
После таких слов тётя теряла дар речи и, от обиды, беспомощности и ужасающей несправедливости, начинала нарастающе всхлипывать и причитать:
- Господи, что же это такое? Как же так можно? Что же мне делать, как дальше жить с этим…. Всю жизнь от него, кобеля, отбивалась, а он – меня же и позорит.
- Ну, всё, завелась, лахудрина бестолковая.

* * *
  Проходили дни, недели. Но надежда не покидала Лиду. Пересекая диагональную дорожку, замирая от страха и восторга, она мечтала встретить Анатолия. Только бы увидеть его, ведь большего я не прошу, - твердила она себе. Не однажды, украдкой, таясь, она подходила к торцу знакомого дома, но каждый раз её взгляд упирался в большой висячий замок. Зачем я ему такая? Но … он так смотрел на меня, так улыбался мне…. И, охваченная неимоверным волнением, она останавливалась, чувствуя, как слабеют ноги, и кружится голова. Ей хотелось опуститься на землю и, ощущая себя потерянной, несчастной, разрыдаться горько и отчаянно. Он просто хороший человек и ему тебя было жаль, - уговаривала она себя. Только и всего, а ты – глупая, возомнила, бог знает что.
Не соображая, что происходит, Лида открыла глаза. Задыхаясь от гнилостного, тошнотворного запаха нечищеной железной челюсти, смешанного с кислым, табачно-водочно-луково-чесночным перегаром, она почувствовала себя придавленной кем-то огромным, тяжелым и зловонным. И этот кто-то, одной рукой сжимая и больно тиская её грудь, другой – толкаясь между её ног, производил резкие, хаотичные манипуляции с какой-то частью своего тела. Ужас, охвативший её, был так мерзок, так смертельно опасен, что она, набрав в лёгкие воздух… закричала так пронзительно, так отчаянно, что соседи сверху, снизу, сбоку вскочили со своих постелей и включили свет. И в эту же минуту в комнате вспыхнул яркий свет. Лида увидела оскаленное, покрытое липким потом, красное лицо дяди, а в дверях – растрёпанную, с безумными глазами, тётю. Дядя, зажав в руках своё достоинство, соскочил с кровати, подобрал трусы, злобно оттолкнул тётю и скрылся в ванной.
Она натянула одеяло и, дрожа всем телом, уставилась в потолок. Бормоча и жестикулируя, тётя наклонилась над кроватью, погладила её по лицу.
- Деточка, Лидочка, не бойся, он больше не тронет тебя. Я убью его. Мы будем жить одни. Лида, Лидочка, он… он ничего тебе не сделал? Покажи, не стесняйся, я посмотрю.
Тётя откинула одеяло, подняла подол ночной рубашки, и облегчённо вздохнула.
- Слава богу, не успел, долго настраивался, скотина. И подмываться не надо. Только  вот измял сорочку. Одень чистую. Лида, это ты закричала так громко, так страшно? Ты помнишь, что ты закричала? Может быть, у тебя прорвался голос, попробуй, скажи что-нибудь. Говорят, что этот, как его – стресс или шок, всё может сотворить.
Лида поднялась.
- Проводи меня в ванную, - попросила она. – И не оставляй одну, пожалуйста.
- Конечно, как я могу тебя оставить! Заночую в твоей комнате, раздвину кресло. Да я и сама не смогу его видеть. Сейчас ночь, я не стану его убивать, шум будет, соседей стыдно, хотя в каком-то кино одного мужика долбанули чугунной сковородкой по голове, шума  никакого, а он – готов. Я убью его утром, когда ты будешь в школе, или днём, когда пойдёшь гулять, а то ведь могут свалить на тебя, беззащитную.
Лида улыбнулась, прикрыла глаза, и вдруг увидела на чёрном фоне белеющие фразы. Не поднимая взгляда, медленно жестикулируя, она сообщила:
- Не стоит, тётя. Он убьёт себя сам. Это случится скоро.
Удивлённая тётя, испуганно глядя на Лиду, быстро перекрестилась и прошептала:
- Господи, прости нас, грешных! Спаси нас и помилуй.
- Тётя, я крещённая?
- Конечно. Мы хотели прозвать тебя Оленькой, а как принесли в церковь – ты была такая тихая, смирная – батюшка глянул на тебя, окропил святой водицей, и тут же определил тебе имя: нарекаю младенца женского пола – Лидией. Мы так и записали.
  Тётя задумалась, вздохнула и спросила:
- Думаешь, Бог его сам накажет?
Лида не ответила.
Утром тётя сообщила:
- А его уже нет. Спальню нашу запер на ключ. Ушёл неслышно, как вор. Ты полежи, я завтрак тебе приготовлю.
Дядя приходил поздно, когда они уже спали. Уходил рано, до их пробуждения. Лида ни разу не столкнулась с ним. Тётя переселилась в так называемую общую комнату. Она сильно изменилась, была задумчивой, почти не разговаривала, что при её неумении молчать, казалось неестественным. Семья глухонемых, - иронизировала Лида. В одну из ночей она проснулась от боли в сердце. Она старалась забыть тот страшный случай, и это ей удавалось. Её душа не омрачилась, не разуверилась, не ожесточилась. В этом ей помогали – поляна, замок, улыбка и глаза Анатолия. Пока у меня есть всё это, я не могу думать о плохом, - говорила она себе. Но отчего сердце так ноет? Она включила ночник, открыла дверь в комнату тёти. Скрючившись, тётя сидела на кровати и, всхлипывая, рыдала. Лида присела рядом, освобождая её мокрое лицо от спутанных волос, поцеловала. Тело тёти сотрясалось от рыданий.
- Тётя, дорогая, - безмолвно шептала Лида, - успокойся, всё будет хорошо. Я виновата в том, что так сложилось твоя жизнь. Но всё уже случилось, изменить прошлое нельзя. Я буду работать, и никогда тебя не брошу.
И в это же время, сквозь всхлипывания, прорывались слова, произносимые тётей.
- Господи, для чего я живу? Жизнь прожила никчемушную, ни ребёнка своего, ни мужа путного. Одна, как перст. Никому не нужна, ни одной родной души. Что Лида? Сама неприкаянная душа. И помочь ей кроме меня некому, Господи, что же нам делать?
Голос тёти и безмолвные слова Лиды, переплетаясь, сливаясь, витали в пространстве небольшой комнаты, сближая и объединяя двух женщин. И вдруг тётя подняла голову, посмотрела на Лиду. Их взгляды встретились. Впервые так близко, так взволнованно они смотрели в глаза друг другу. Прошло столько лет! Что же мешало сделать это раньше?
- Лидочка, возьму ещё один дом под уборку, справлюсь. Дома рядом. А ты пойдёшь учиться в институт, ты же такая умненькая. Я так решила. Он, гад, думает что мы пропадём. Ничего, прорвёмся. Я понемногу откладывала.
Смятённая жалостью, любовью, благодарностью, Лида наклонилась и поцеловала, сложенные на коленях, руки тёти.
- Что ты, Лидочка! – смущённо воскликнула она.
Да и как было не смутиться, если никто никогда не целовал её рук.
Чувства переполняли сердце Лиды, и она рассмеялась от радости и ещё от чего-то такого, чему нет названия. Рассмеялась беззвучно, не стесняясь, широко открывая рот и обнажая ряд зубов.
- Лида, а у тебя зубки какие красивые – белые, ровные! – удивленно воскликнула тётя и тоже рассмеялась.
Несколько раз Галина Николаевна приглашала Лиду к себе в гости, но всегда случалось что-то более срочное, более важное и встреча откладывалась. На этот раз Галина Николаевна сделала Лиде официальное приглашение.
- Лида, я жду тебя к часу дня. Я познакомлю тебя со своими родителями, они у меня очень интересные люди, с младшей сестрой и её мужем. Буду ждать. Адрес ты знаешь.
Лида не пришла. Даже себе, она не могла объяснить причину. Что-то смутное, неосознанное противилось этому визиту. На большой перемене Галина Николаевна подошла к Лиде.
- Лида, мы так тебя ждали! Ты не пришла. Почему?
Лида виновато пожала плечами.
- Простите меня. Я не знаю, как-то не хотелось.
Несколько минут Галина Николаевна молчала, потом заговорила:
- Лида, я могу предположить причину. Обычно, чтобы понять другого, я – исходя из конкретной ситуации, ставлю себя на его место, хотя абсолютно уверена, что у каждого оно своё. Попытки воспротивиться этой данности, восстать – в лучшем случае напрасны, в худшем – трагичны. Есть такая пословица: Кесарю – кесарево, а богу – богово. Я понимаю, ты считаешь себя неполноценным человеком, не таким, как другие. Но это не совсем так. Не следует смотреть на других как на людей более достойных. Ты сама по себе – ценность. Ты умная, способная, красивая и необычайно женственная, у тебя доброе, чуткое сердце. Ты существо мыслящее, духовное.
- Это вы меня так воспринимаете. Для других я всего лишь глухонемая. Как я могу жить, не чувствуя себя равной с теми, кого люблю!
-Ты всеми любима, а  мальчишки просто влюблены в тебя! А ты обижаешь их своим безразличием, это жестоко, Лида! Присмотрись к ним, они достойны твоего внимания.
- Но они глухонемые, такие же, как я! Жалость и любовь, в данном случае, не на равных! А я хочу, чтобы меня любили те, другие! Понимаете?
Галина Николаевна растерялась от её вопля.
- Лида, я люблю тебя. Но ты даже мне не веришь. Как же так можно?
- Галина Николаевна, простите, вы – единственный человек, которого я по-настоящему люблю и которому верю безоговорочно. Но я боюсь слишком приближаться к любви, боюсь любить наяву.
- Совсем девчонка! У нас с тобой разница всего в девять лет, а я – рядом с тобой, чувствую себя старухой. Ты – сущее дитя!
- Галина Николаевна, вы самая моя любимая, хочу с вами поговорить.
И она рассказала ей про знакомство с Анатолием. Впервые она распахнула своё сердце с такой щедростью, с такой страстной обнажённостью, на которую способны только чистые, непорочные души. Она говорила о своих мечтах, о поляне, о замке, о своих снах, в которых витала её душа, жаждущая любви, о своих тревогах и надеждах.
- Галина Николаевна, теперь вы всё обо мне знаете, только вы, больше никто. Вам, одной, я доверила свои тайны.
Галина Николаевна задумалась, а потом вдруг спросила:
- А того парня, ты больше не встречала?
Лида покачала головой.
Доверительный разговор с Галиной Николаевной, странным образом, оставил в душе Лиды двойственное чувство: сожаления – зачем я ей всё рассказала, и  сомнения – в чём она хотела меня убедить? Лида отыскала в словаре разъяснения по поводу приведённой, Галиной Николаевной, пословицы. И перебирая всё сказанное ею, Лида задумалась. Мечтать – мечтай, но присматривайся к себе подобным. Жестоко? По отношению к кому? Любя меня, оценивая мои достоинства, одаривая комплиментами, она не одобрила, не поддержала моё стремление, мою тягу к тем, другим! Все её доводы свелись к одному: другие не для тебя, Лида! А для  кого? Для таких, как Галина Николаевна? Конечно, она же принадлежит к другим. Кесарю – кесарево! И ещё этот вопрос, заданный Галиной Николаевной напоследок. Разве это было главным?
Продолжая общаться с Галиной Николаевной, Лида не могла отделаться от еле уловимого, неприятного осадка. Почему? – спрашивала она себя.
Ответ на этот вопрос высветится спустя многие годы. А пока… пока надо было просто жить, и просто любить.
На выпускной бал Лида сама сшила себе платье из нежно-розового шифона. Деньги, и немалые, ей подарила тётя.
- Лидочка, пошей себе самое красивое платье, чтоб ни у кого такого не было. Не вздумай – белое, все заявятся невестами, в белом! Можно голубое или салатовое.
- Я сошью розовое, - сообщила Лида, а про себя подумала, - голубое у меня уже есть.

***
Лида спешила. До начала бала оставалось мало времени. На вешалке, под целлофаном,  она несла платье и пакет с розовыми босоножками на высоком каблучке. Она была спокойна, но внутри неё что-то вызревало. И это что-то, касаясь сердца, было тревожным и сладким. Какая же ты трусишка! – сказала она себе. – Пусть будет то, что должно быть. Положись на судьбу, доверься ей. Ты же знаешь, мечты непременно сбываются. Занятая мыслями, она не почувствовала шаги за спиной. Кто-то коснулся её руки, и она резко обернулась.
- Лида, не пугайся, это я. Ты меня помнишь?
Она кивнула головой.
- Вот ты забыла меня, а я тебя искал. Отчего ты не улыбаешься? У тебя такие красивые губы. Улыбнись, - и он дотронулся до её подбородка.
 - Искал? Когда? – возмущенно подумала Лида.
- Ты живёшь в розовом доме, - сказал Анатолий, старательно выговаривая слова. – Твой отец – экскаваторщик, мама -  уборщица. Я ждал тебя и у дома, и у школы, и не один раз.
- Зачем он врёт? – взорвалось внутри неё.  Лучше бы он был глухонемым! Там, в нашем замке, ты молчал, и  в твоём молчании было всё то, что делало меня счастливой. Но  этих слов он не услышал, ему были предназначены другие слова. Лида достала из сумочки ручку и блокнот.
- Анатолий, простите меня, но я опаздываю, - написала она.
Он прочитал и, состроив жалостливую гримасу, произнёс:
- Лида, возьми меня с собой. Я весь вечер буду танцевать с тобой. Пожалуйста, пожалей меня. Мы будем писать друг другу записки. Я никогда ни с кем не переписывался. Это так занимательно и интересно!
Он смотрел на неё и улыбался так же, как тогда в подвале – смущённо и нежно. В его взгляде было столько добра и искренности! Да нет же, - сказала она себе, - ты зря так категорична. Посмотри, какой он элегантный, красивый, как подстрижен, а как одет! И всё-таки он захотел меня увидеть. Вот ведь Алексей не пришёл, а он не забыл про мой бал!
- Пойдём!
И взявшись за руки, они понеслись к школе. Забежали в пустой класс.
- Отвернись, -  жестикулируя, приказала Лида, - я переоденусь, а ты придержи двери. Только отвернись!
Она моментально сбросила одежду, сложила всё в пакет, и когда была готова, отстучала каблучками несколько танцевальных па. Он смотрел на неё восторженными, влюблёнными глазами. Этот взгляд был  ей хорошо знаком. Медленно, растягивая удовольствие, он приближался к ней.
- Ты чудо-расчудесное! Ты золушка, я хочу тебя украсть. Можно я тебя поцелую? – и он потянулся к её губам.
Лида гордо вскинула голову и, улыбаясь, протянула ему руку для поцелуя. Он поцеловал её руку, потом обнял и они, смеясь и дурачась, закружились по классу. Он громко напевал какой-то мотив. Дверь открылась, и несколько девчонок уставились на них, а затем, перебивая друг друга, зажестикулировали:
- Лида, быстрей, начинается!
- Подожди, я сейчас! – взмахнула Лида руками.
Ветром пронеслась она по коридору, поднялась по лестнице, забежала в учительскую и, не обращая внимания на присутствующих, подбежала к большому зеркалу. Замерев от удовольствия и радости, она смотрела на своё отражение и видела перед собой тоненькую, хрупкую, похожую на старинную фарфоровую статуэтку девчонку, девушку, в розовом воздушном платье, с пылающими щеками, с сияющими счастливыми глазами, с золотисто-серебристыми локонами, обрамляющими стройную, нежную шейку. Я, наверное, больше никогда не буду такой красивой и такой счастливой, - подумала Лида. Она сделала шаг назад, приподняла подол платья и завертелась, любуясь каблучками розовых босоножек и стройностью ног. Убегая, она обернулась, и, посылая воздушный поцелуй своему отражению, рассмеялась.
В углу сцены возвышался музыкальный центр, звучала негромкая музыка, предназначенная тем, кто имел возможность слышать. Но в душе каждого из тех, кто не слышал, звучала своя музыка. В спортивном зале, на первом этаже, были накрыты столы: сладости, торта, фрукты, вода, соки, чайные принадлежности и цветы. Девушки, в основном, в белых платьях, юноши – в темных костюмах. Анатолий, в свободных светлых брюках, в шелковой рубашке, и в тон ей лёгких туфлях, заметно выделяясь на общем фоне, был неотразим. Девчонки, разглядывая Лиду и Анатолия, ожесточённо жестикулируя, задавали вопрос.
- Почему не знакомишь?
Лида подошла к ним и коротко сообщила.
- Потом!
Неужели они не понимают, что мне противно размахивать руками и строить рожицы! – возмущалась она.
Анатолий отвёл Лиду в сторону.
- Лида, Лидочка, радость моя, уйдём отсюда, уйдём!
Вспыхнув от такой возможности, она задумалась, затем покачала головой.
- Почему? Уйдём! Я хочу тебя целовать!
Лида достала небольшой блокнот и ручку.
- Не говори мне это, иначе я могу умереть, - написала она.
- Вот и хорошо, умрём вместе, - рассмеялся Анатолий.
- Толя, Толечка, я не могу обидеть Галину Николаевну!
- Кто эта Галина Николаевна?
- Учительница русского и литературы, наша классная.
- Ну и что?
- Она необыкновенная, она подарила мне веру в себя. Мы очень привязаны друг к другу. Она – единственная женщина, которую я, по-настоящему, люблю.
- Странно, её любишь, а меня – нет? – лукаво улыбаясь, спросил Анатолий.
  -Я познакомлю тебя с ней, и ты сам увидишь, какая она! Пойдём, посмотрим концерт, ребята так готовились, обидятся, если мы уйдём.
- Вас будут аттестовать?
- Нам уже вручили аттестаты. Я – отличница.
- Поздравляю! Вот это, мы с тобой отметим! – воскликнул Анатолий, целуя Лиду в щёку.
Они сидели во втором ряду. Представление пантомимы было так остроумно, выразительно и комично, что невозможно было не смеяться. Анатолий хохотал, радуя своим смехом Лиду и рядом сидевших. Подталкивая друг друга, они благодарно поглядывали на него. Потом танцевальная группа исполнила несколько танцев под музыку, и Анатолий опять был восхищён синхронностью и одухотворённой пластичностью танцующих. Азартно, со всей силы, все хлопали в ладоши и стучали ногами. И когда Анатолий зажал ладонями уши, Лида рассмеялась.
- У нас тоже есть преимущества, мы можем производить оглушительные децибелы, не подвергая себя опасности. Тебе понравилось?
- Очень талантливые ребята.
- Я горжусь ими, они это знают, поэтому прощают мне мою отстранённость. Пойдём в спортзал. Галина Николаевна должна быть там.
Анатолий шёл рядом, сжимая Лидину руку. Она остановилась, повернулась к
нему пылающим лицом.
- Не прижимайся ко мне, - объяснила она жестами.
- Почему?
- Я могу потерять сознание, - приложив руку к сердцу и опуская веки, изобразила Лида.
- Именно это я хочу, - прошептал он, ещё сильнее сжимая её пальцы и прижимаясь.
Глядя ему в глаза, Лида почувствовала, как пол качнулся под её ногами.
- Не бойся, радость моя, я с тобой! Лида, Лидочка, уходим, уходим!
Ничего не соображая, Лида рванулась в двери, распахнутые на улицу, и буквально столкнулась с Галиной Николаевной. Ей не хватило всего лишь одного мгновения, чтоб навсегда разминуться с этой женщиной!
- Лида, ты куда? Я так ждала тебя! – слишком громко воскликнула Галина Николаевна, переводя взгляд на Анатолия.
Анатолий остановился. А учительница, оказывается, говорящая, - пронеслось в его голове.
- Знакомьтесь, это Анатолий, - смущённо передала Лида.
- Галина Николаевна, - проговорила она, протягивая Анатолию руку. – Сегодня такой чудный вечер, можете называть меня Галиной и даже Галей, как вам угодно! – воскликнула она и рассмеялась.
Лида смотрела на Анатолия, не понимая, что вдруг её так встревожило? Выражение его лица. Только что, минуту назад, оно было другим, совсем другим! А сейчас она видела лицо незнакомого ей человека. Мальчишка, нежный, лукавый, смущённый, одержимый желанием и страстью исчез. Появился мужчина, взгляд которого был серьёзен и глубок. Откровенно, с интересом, не скрывая любопытства, Анатолий смотрел на Галину Николаевну.
- Пойдёмте в зал. Будем пить чай, попробуем торт, будем болтать и танцевать. Да, Лидочка? Как же ты хороша! Сегодня ты будешь принцессой бала, а платье, боже мой, какое платье! Я думаю, со мной все согласятся. А вы, Анатолий, согласны?
- Разумеется, - склонив голову, произнёс Анатолий и, не отрывая взгляда от лица Галины Николаевны, добавил. – Какие могут быть сомнения. Так ведь?
- Что, что он ей сказал? – вспыхнуло в голове у Лиды. Она почувствовала, что сейчас с ней произойдёт что-то совершенно невообразимое, жуткое. Сердце вырвется из груди и она – опустошённая упадёт. Анатолий, чувствуя её состояние, резко крутанулся и, приблизив губы к её лицу, прошептал:
- Радость моя, это из-за неё мы потеряли столько драгоценных минут? Попьём для вида чайку, станцуем пару танцев, сбежим и затеряемся в этом мире.
Лида смотрела на Анатолия и вдруг перед её мысленным взором высветилась фраза, белеющая на чёрной доске: Всё тоже продолженье балла, из света в сумрак переход. Кто это сказал? – встрепенулась она.
Пили чай, улыбались друг другу, жестикулируя, переговаривались. Потом были танцы.
- Посидим, посмотрим, как сейчас танцует молодёжь, - сказал Анатолий, по-прежнему сжимая руку Лиды.
Учителя, перебрасываясь репликами, продолжали сидеть за столом. 
- Они все говорящие? – спросил Анатолий, скосив глаза в их сторону.
Сдерживая себя от раздражения, Лида обмакнула палец в варенье и  вывела на салфетке:
- Не хочу об этом!
- Танцуем вальс, - объявила Галина Николаевна.
Чудная мелодия, щемя душу печалью, разливалась по залу. Несколько пар, слажено, попадая в такт звукам, кружились под музыку, которую не слышали, но каким-то невероятным чутьём ощущали.
- Что-то очень знакомое, - подумал Анатолий, - чёрт возьми, спросить некого! Ничего не объясняя, он отпустил руку Лиды, поднялся и подошёл к Галине Николаевне.
- Простите, не могу вспомнить, откуда я знаю этот вальс?
- Музыка Евгения Дога из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь». Вы смотрели этот фильм? – спросила она, глядя ему в глаза.
- Не могу припомнить.
- Ну, тогда эта мелодия знакома вам по передаче «Момент истины». Вы увлекаетесь подобными передачами? – рассмеялась Галина Николаевна.
- Спасибо, вы меня просветили, - ответил он и, сделав паузу, спросил. - Я могу пригласить вас на вальс?
Галина Николаевна улыбнулась и медленно, почти шёпотом, произнесла:
- Анатолий, пожалуйста, станцуйте этот вальс с Лидой.
- Как скажете, - усмехнулся он.
Лида смотрела на танцующих, заставляя себя не поворачиваться в сторону разговаривающих Галину Николаевну и Анатолия.
- Лида, - Анатолий дотронулся до её руки, - я спросил у Галины Николаевны, откуда эта музыка. Ты …
- Я знаю откуда, - перебивая его, написала Лида, - это из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь» по произведению Чехова «Драма на охоте», композитор Евгений Дога. И ещё я знаю, ты пригласил её на вальс, а она отказала тебе.
Смущённая улыбка и удивлённо взлетевшие брови Анатолия подтвердили её догадку. И сразу же, что-то тяжёлое и мрачное, причиняя незнакомую боль, всколыхнулось в глубинах её души.
- Ты обиделась? Всего лишь жест вежливости. Я по глазам понял, что она именно это ждёт от меня, и подумал: меня не убудет, если я окажу внимание твоей любимой учительнице. Верно? Лида, ты умница! Прости, прости! - воскликнул он, целуя её в щёку. - Галина Николаевна, - крикнул он на весь зал, обнимая Лиду за талию и притягивая к себе, - поставьте ещё раз этот вальс, - сделав паузу, добавил, - для нас!
Отстраняясь, Лида освободилась от его рук и, опуская одну ладонь на плечо Анатолия, а другую – вкладывая в его вытянутую руку, повернулась к Галине Николаевне и кивнула головой. Галина Николаевна нажала клавишу. Сопровождаемые взглядами присутствующих, они танцевали одни. На них смотрели, ими любовались. Но в этом любовании была какая-то затаённая то ли грусть, то ли зависть, то ли надежда. Лёгкая, грациозная, Лида скользила по залу под музыку своей души, представляя себя танцующей в своём замке с прекрасным влюблённым юношей. Танец окончился. Анатолий поклонился, поцеловал Лиде руку и торжественно подвёл к столу. Все захлопали в ладоши.
- Отойдём в сторону, - предложила Лида.
- Лида, ты знаешь, о чём этот фильм?
- Да.
- Так о чём?
- Посмотришь, узнаешь о чём, и вспомнишь меня.
- Лида, Лидочка, расслабься, у нас с тобой целая …
- У меня с тобой, - перебивая его, написала она, - только один вечер.
- Почему ты так решила?
Это не я решила. Это решили за меня те, кто считают меня недостойной счастья, - подумала Лида и написала:
- Сейчас начнутся танцы, посмотри, это будет интересно.
Галина Николаевна подала знак и все, переговариваясь жестами, вышли на середину зала. И вот взорвалась светомузыка, которую трудно было назвать музыкой, но это никому и не нужно было. Задача была в другом. Резкие звуки, в одной, бесконечной тональности, оглушая, создавали один и тот же ритм. Это было удобно и ни к чему не обязывало. Главное - двигайся, дёргайся, выплёскивай энергию, изображай из себя кого угодно, изобретай самые невероятные движения - ты свободен, ты один во всей вселенной, тебе никто не нужен. Музыка, вспыхивая всеми цветами, кружилась, металась по залу, рвалась к потолку. Мелькали лица, руки, ноги, волосы, платья, улыбки.
- Здорово, никогда не подумал бы, что они, ... что такое возможно. Будем танцевать?
Лида отрицательно качнула головой.
- Уйдём по-английски, прощаться не будем. Так?
Не отвечая, Лида направилась к выходу. Уже в дверях она оглянулась, и в синем свете высветилось застывшее, напряженное лицо Галины Николаевны. Пристальный, холодный взгляд её глаз Лида запомнила навсегда. И ещё она почувствовала, что этот взгляд был предназначен ей, только ей. Это была другая Галина Николаевна, совсем другая. Что ей нужно? - враждебно подумала Лида. Чего она хочет? - спрашивала она себя, уже не сомневаясь в ответе, от которого холодело её сердце.
- Лида, ты вся дрожишь! Замёрзла? На улице тепло, даже душно.
- Мне холодно, - поёживаясь, сообщила Лида.
- Я согрею тебя, радость моя, - сказал Анатолий и поцеловал её в шею.
Лида слабела от его прикосновений, её хотелось упасть, тело было безвольным, голова кружилась. Он пригласит меня домой, - думала она. ¬Укутает теплым пледом, будет целовать, расскажет о себе, о своей жизни. Я буду ощущать каждое его слово, а потом я растаю в его объятиях, растворюсь в его ласках. И он скажет мне, - Лида, будь моей женой. Очнувшись, она увидела торец дома, железную дверь и на ней большой висячий замок. Анатолий открыл двери темного, сырого подвала.
- Постой, я включу свет, - сказал он, - входи скорей, не стой!
Лида увидела всё тот же диван, только теперь на нём лежала подушка, простынь и коричневое пушистое одеяло. Над диваном висела большая лампа.
- Я всё заранее подготовил. Будет светло, мы должны друг друга видеть, да? Я не люблю в потёмках ...
Лида присела на краешек кровати. В её огромных глазах было что-то такое, что - при других обстоятельствах, могло испугать. Но Анатолий не видел её глаз, он спешил.
- Снимай платье, сюда - на стул, чтоб не измялось, - выговаривая и жестикулируя руками, он стал похож на глухонемого. - Ложись, я сейчас.
Она смотрела на него, подсознательно запоминая всё. Его красивое смуглое тело чётко вырисовывалось на фоне тёмных подвальных стен. Она вспомнила его на всю жизнь. Запомнила движение его губ, когда он что-то говорил, каждый жест, каждый вздох, запомнила его дыхание, запах его кожи, волос, запомнила своё беспамятство, своё пронзительное сладкое блаженство и свой безмолвный вскрик.
Потом они лежали под низким серым потолком.
- Так, ты всё-таки девственница, - задумчиво произнёс Анатолий, - я считал, что девственницы в наше время - анахронизм, и вообще даже боялся иметь с ними дело, но это оказалось легко, а тебе не было больно?
Не отвечая, она смотрела на него.
- Ты классная девчонка! Когда ты зашла с нами сюда, я подумал, что ты такая же, как все, но теперь я понимаю, ты и вправду другая, какая-то особенная. Скажи, тебе понравилось. Здорово было, да?
Лида улыбнулась.
- Знаешь, мы с тобой можем здесь встречаться. Алексей пошёл учиться в техникум, у него теперь другой контингент. Остальные ребята с нашего двора рассеялись, кто - куда.
Анатолий наклонился, поцеловал её долгим поцелуем в губы и прошептал:
- Я опять завелся. Ты не против? Вижу, вижу, ты не против, радость моя! Ты сладкая девочка, отдаёшься от души, если бы ты была говорящей, я, наверное, не расстался бы с тобой, - сказал он, но Лида не увидела этих слов.
Как только он произнёс, - если бы ... - она испугалась и закрыла глаза, чтоб не видеть на его губах продолжение этой фразы. Нет, нет, - возмущенно подумала она, так не может быть! Будут ещё другие ночи. Судьба не посмеет, из тысячи ночей, предоставить моей первой любви лишь одну, единственную ночь.
- Лида, можно я рассмотрю тебя?
Она согласно кивнула головой.
- Ложись на живот, сначала посмотрю сзади.
Лида перевернулась. Интересно, что он скажет после осмотра? ¬подумала она, стараясь представить себя.
          -  Красиво! Попка у тебя класс и спина прямая, гладкая. Беззадых я не люблю, но окорока мне тоже не нравятся. Алексей всё твердил: она фиолетовая, фиолетовая! Ты тоненькая, но тело у тебя, что надо, соблазнительное. Фигура, ножки, красивые. Только ты совсем беленькая, не загораешь?
- Нет, - покачала она головой.
- Можно я потрогаю твою грудь?
- Да, - кивнула Лида.
- Вообще эта часть тела меня не очень волнует, - произнёс Анатолий, проводя ладонью по груди, - но у тебя она такая наливная, нетронутая и кожа шёлковая.
Он наклонился и, сжимая пальцами розовые соски, поцеловал ложбинку, разделяющую грудь. Лида вздрогнула, порывисто дернулась, раскинула руки и, почти теряя сознание под натиском чувств, охвативших всё её существо, закрыла глаза.
- Да, - протянул Анатолий, блаженно улыбаясь, - ты опять меня завела! Чувствительная у тебя грудка, а сосочки прямо взрывные. Такого у меня ещё не было.
Подчиняясь его ласкам, его желанию, Лида сдерживала себя от ответных действий. Ей страстно хотелось стиснуть его в своих объятиях, смотреть на него, гладить, и целовать всё, всё, всё! Сейчас я принадлежу ему, а потом, когда мы опять встретимся, он станет моим.
Расстались они под утро.
- Я найду тебя, - сказал Анатолий, целуя её в шею.
Лето проходило. От приступов тоски Лиду спасала поляна. Она приходила, опускалась на траву, поднимала глаза к небу и, освобождённая от печали и неустанных мыслей, уносилась к облакам. Бархатистые бабочки и веселые, светящиеся стрекозы, сверкая разноцветными брюшками, кружились вокруг Лиды. Она любила ощущать их прикосновения, когда они, замерев на оголённых участках её тела, наслаждались теплом солнечных лучей. Перед сном, в постели, прикрыв глаза, она уводила себя в замок и, не задерживаясь у камина, поднималась наверх. И как только на тропинке вырисовывался силуэт, сбегала вниз, садилась в кресло, смотрела на огонь и ... засыпала.
* * *
Лида готовилась к поступлению в университет на физико-математический факультет. С того памятного бала она ни разу не встретилась с Галиной Николаевной. Кто-то из одноклассников сообщил, что она уехала на летние каникулы в Крым с каким-то любовником. Лида спрашивала себя. - Что она тебе сделала? Почему ты так к ней относишься? Не знаю, - резко отвечала она сама себе. Не спрашивай меня об этом. Никогда! В голове крутились уже знакомые слова. Всё тоже продолженье бала, из света в сумрак переход. Она знала - эти слова были предназначены ей, но кто их хозяин, кому они принадлежат? Уже в августе Лида поняла, что беременна. Она не испугалась, не запаниковала, не обрадовалась, и не удивилась такому открытию. Она уже знала, что жизнь - это целый ряд случайностей - непредсказуемых, неотвратимых, но всегда закономерных. Она помогала тёте убираться в домах, и не старалась скрывать увеличение живота. Однажды тётя попросила:
- Отнеси это в мусорный контейнер.
- Мне нельзя таскать тяжести, я беременна.
От неожиданности тётя выронила ведро себе на ноги и, не почувствовав боли, открыла рот и вытаращила глаза.
- Ты что, свихнулась? - выдавила она.
- И не собираюсь, - улыбнулась Лида. - Пойдём домой, там выскажешься.
Онемело, шагая рядом с Лидой, тётя потеряла способность кричать. Переступив порог квартиры, она взорвалась:
- Чёрт тебя задери! Дура, дура ты, глухонемая! Когда же ты, сучка, успела завалиться? Кто этот гад, который тебя обрюхатил? Кто он, говори! Я найду эту образину и заставлю его жениться! Кто тебя, идиотку, будет содержать? Я? Вот тебе! Будешь крутиться сама! Мало я на тебя потратилась, так теперь ешё чалить на другого глухонемого? Господи! За что мне такое наказание. Говори, от кого, кто он? Что улыбаешься?
Лида взяла лист бумаги и написала.
- Мидия - мягкотелая двустворчатая моллюска, распространена в прибрежных водах морей Северного полушария. Раковина чёрная, но я - необычная, я белая и снаружи, и внутри. В неволе мидии размножаются без половых контактов!
- Ты мне голову не морочь всякой ересью! Я и так обезумела от тебя, да ещё от этого своего идиота, который тоже превратился в глухонемого!
И вдруг тётя всплеснула руками, и её глаза расширились от ужаса.
- Боже милосердный, Лидка, так может быть это он?
Глаза Лиды сверкнули от отвращения.
- Если бы от него, то я уже давно должна была разродиться очередной тварью. У него, тётя, и тебе это известно, не стоит, - написала Лида. - Прости меня, тётя. Но прошу тебя, не будем говорить на эту тему. Никогда.
- Да, Лида, ты говоришь правду. Не будем о нём. Как же учёба?
- Возьму академический отпуск.
Лиду приняли на первый курс университета. Работы, которые она представила комиссии, её способности и убеждённость в том, что недостаток не только не помешает ей, но напротив, предоставляет уникальную возможность, не рассеиваясь, не отвлекаясь, мыслить творчески и талантливо. Аттестат с отличием сыграл не последнюю роль. Ввиду особого положения, ей сразу назначили стипендию.
В сентябре Лида столкнулась в магазине с одноклассницей Верой.
- Ты знаешь, - замахала она руками. - Галина Николаевна собирается замуж. Светка видела её, такая вся загорелая, счастливая и красивая. Выходит за какого-то Панина, моложе её на три года, ему двадцать три. Но что её эти три года! Никто не видел его, но говорят такой, ну весь из себя! Заведует лесопитомником, а хозяин питомника - его отец, так что Галочка не прогадала, нашла себе капиталиста крутого! Говорят - у них любовь. В эту субботу свадьба. Но ты знаешь, никого со школы не пригласила. Все учителя в обиде. Представляешь? Совсем никого. Ну, хоть бы тебя, ты же её любимицей была! Не пригласила?
- Нет.
- Вот чудная. Мы же её так любили. А как твой Толя, встречаешься?
- Нет.
- Как же так? Он так на тебя смотрел, был так влюблён. Ох, обалденный такой, девчонки прямо так завелись!
- Смотреть, не замуж брать. Вера, не засоряй речь: так, так! Панин, красиво звучит, а имя?
- Про имя не знаю. Кому нужна моя правильная речь? Что говорить, если даже наши глушаки немые норовят облапошить, то, чего ждать от говорящих! Ты поступила в институт?
- Да, на физмат, в университет.
- Ты же хотела как Галина - язык, литература.
- Теперь не хочу.
- Светка сказала, что ребята хотят собраться в школе, потрепаться, пообщаться. Ты не против?
- Конечно, нет. Буду рада со всеми встретиться, поговорить.
- Да ладно тебе! Ты не очень любила с нами беседовать.
- Беседы - не признак любви. Можно и общаться и беседовать, а потом предавать.
- Выглядишь ты классно, но как-то округлилась. Тебе это к лицу. Да и я вот ползу, как на дрожжах, мужиков только смущаю. Чего-то недостает в организме. Мама говорит, что мне не хватает любви и секса, Лида, забегай ко мне в гости.
В субботу Лида ушла из дома рано. Прогуливаясь вокруг здания, спрашивала себя. Зачем пришла? Что тебя привело? Любопытство или предчувствие? Сердце ныло и болело. Завидуешь Галине Николаевне? Нет, нет, я не завидую! Я даже не завидую тем, кто слышит и говорит. Я научилась любить себя и тех, кто причастен к моей жизни. Два человека могут сделать меня счастливой, нестерпимо счастливой! Галина Николаевна и Анатолий, но ... Почему но? Не знаю, не спрашивай! Я никогда не перестану их любить. Никогда! Сомнения мои не напрасны, наверное, быть очень счастливым никому не разрешается, тем более таким, как я. Но я довольна тем, что эти, дорогие мне люди, вошли в мою жизнь. Да, да, я благодарна судьбе и ... счастлива!
Машины, украшенные лентами, куклами, шарами, цветами прибывали одна за другой. У каждой свой назначенный час. Женихи, невесты, гости. Всё так торжественно-нескладно, взволнованно и суетливо. Где же ты, Галочка? Время к обеду, а тебя всё нет. Я знаю, опаздывать ты не любишь! Наверное, Светлана, как всегда, что-то напутала, - облегчённо подумала Лида, намереваясь выйти из своего укрытия, и сразу же увидела чёрную элегантную иномарку, щедро, сверх меры, украшенную массой роскошных цветов. Лида застыла, ей стало страшно. Зачем столько цветов? - тоскливо подумала она. Из передней двери вышел молодой мужчина в тёмном костюме, открыл заднюю дверь, наклонился. Показалось белая туфелька и сверкающий подол белоснежного платья. Мужчина протянул руку, и рядом с ним выпрямилась невеста. Это была Галина Николаевна. Сердце Лиды затрепетало от радости, на глазах выступили слёзы. Ей стало стыдно за себя. Как я могла её подозревать? Какая же я ... и в следующую секунду Лида поняла, что ошиблась. Мужчина, деловито осматривая Галину Николаевну, расправил платье, фату, улыбаясь, что-то сказал ей, и отошёл. Счастливая, сияющая, Галина Николаевна рассмеялась и повернулась в другую сторону. Теперь Лида видела её со спины. В чёрном костюме, с белой розой в петлице, к Галине Николаевне приближался жених. Лида видела его глаза. Он смотрел на невесту. Как он смотрел на неё! И улыбался так, как улыбался ей, Лиде!
Ничего не ощущая, не отрывая взгляда, она видела, как он откинул вуаль, наклонился, и его руки замерли на бёдрах невесты. Потом он взял её за руку и повёл к дверям загса. Цепочка нарядных, веселых участников свадебной церемонии потянулась за ними. Сознание Лиды помутилось. Меня нет, я исчезла, - пронеслось в её голове. В глубинах её существа рождался пронзительный, смертельный крик, готовый вырваться наружу. Лида не хотела быть услышанной. Обеими руками, со всей силы, она сжала себе горло.
Очнулась Лида в своей постели. Рядом сидела тётя.
- Отошла? Господи, что же с тобой случается? Привезли тебя на скорой. Подобрали на улице около загса, сказали, ты потеряла сознание. Кто ты, что ты - неизвестно. В сумке твоей нашли тетрадь, но что там было написано? Мидия Неизвестная! Понимаешь? Хорошо, что кто-то тебя узнал. Сделали тебе укол, сказали, что в твоём положении такое случается.
Лида схватилась за живот, просунула руку в трусы.
- Лида, там всё в порядке! Беременность два с половиной месяца. Ругались, почему не  значишься на учёте и не ходишь в женскую консультацию. Лида, ты давай ешь, питайся, а то неведомо кого выродишь.
- Спасибо, тётя, - сказала Лида, пожимая ей руку.
Через некоторое время тётя опять вошла в комнату.
- Вот, смотри! Дядя наш деньги оставил на кухне, выходит совесть не совсем потерял. За квартиру заплачу, и ещё останется на продукты. Но ты не переживай, тебе волноваться никак нельзя.

***
Однокурсники относились к Лиде по-разному: одни - жалостливо, другие - недоуменно, почему она с нами? Лида вела себя ровно, спокойно и доброжелательно. И когда обнаружились её незаурядные способности, отношение стало удивленно-уважительным. К ней обращались за помощью, и она помогала. Открытый взгляд её необыкновенных, задумчивых глаз завораживал и смущал. И весь её облик, слишком нежный и хрупкий, пленял своей целомудренностью и несвоевременностью. С нею знакомились, заговаривали. Это мешало и вызывало чувство вины. И Лида заказала значок с крупной надписью: Я - глухонемая. Она носила его в сумке или прикрепляла на оборотную сторону отворота верхней одежды, и при необходимости демонстрировала.
В обычный, будний день, если не считать, что в этот день, двадцатого декабря, ей исполнилось семнадцать лет, Лида вошла в аудиторию минут за пятнадцать до начала занятий. Почти все были уже на местах. Лида улыбнулась, кивнула головой, в знак приветствия, и все, как по команде, поднялись со своих мест. Лида оглянулась. На чёрной блестящей доске белели красиво выписанные строчки поздравления:
- Дорогая наша Лидочка! У нас сегодня праздник! Пьём шампанское в честь твоего семнадцатилетия. Поздравляем, желаем всего самого, самого! Любим! Подарки на столе.
На столе стоял букет цветов, праздничная коробка, перевязанная лентами и сверху конверт с надписью: не вскрывать, распечатать после появления нового человека! Лида прижала к груди конверт, окинула всех взглядом и расплакалась. Слёзы стекали по её щекам, но глаза смеялись. Она подошла к доске, взяла мелок.
- Моё спасибо вам, лишь крохотная часть моей благодарности. Я плачу от счастья. Мне никогда не дарили цветов, - написала она.
Лида по-прежнему приходила на поляну. Здесь она чувствовала себя легко и свободно. Прошлое, отягощённое мучительными воспоминаниями, отодвигалось, уходило в никуда. Образ Анатолия и Галины Николаевны, удаляясь, терялся, становился каким-то размытым и безжизненным. Теперь она испытывала к ним то же самое, что и к своим родителям, которые всегда существовали в другом, нереальном измерении, не соприкасаясь с её жизнью. На свете столько разных людей, о существовании которых я никогда не узнаю, ¬думала Лида. - Были, не были. Как сон, который вдруг взволнует, взбудоражит, увлечёт неясной надеждой, а потом и забудется. Было, не было! Какая то часть её сердца захлопнулась. Исчез замок, в котором она была так счастлива. И даже её богатое воображение не в силах было вернуть его на прежнее место.
Однажды ночью она проснулась мокрая от слёз. К чему этот ужасный сон? - встревожилась она, переворачивая подушку. Лида не хотела помнить этот сон, но он не давал ей уснуть, назойливо вползая в сознание. Ей приснилось, будто она тайком, из-за боязни кого-то спугнуть, пробирается к поляне. И вдруг её взору открывается ужасная картина. Поляна, окруженная со всех сторон огромными экскаваторами - замирающая, притихшая, будто живое существо, взирает на неё сотнями разноцветных глаз. Она видит, как все экскаваторы, разом, опускают ковши с острыми длинными зубьями, и вонзают их в тело поляны. Лида кричит, она бежит на помощь и вдруг замечает в кабине мужчину с оскаленным ртом, с железными зубами. Она узнаёт его злобные маленькие глазки. Это - дядя. И вот уже ковш вырывает громадный, кровоточащий кусок земли, поднимает его над её головой. Она смотрит на поникшие, мёртвые головки её любимых, прекрасных цветов и, в ужасе, отскакивает. И вся эта глыба умерщвлённой земли падает к её ногам. Она поднимает глаза и видит пустую кабину. Там никого нет. Но экскаваторы продолжают свою чёрную работу. Зачем он это сделал? - кричит она, убегая и рыдая. - Зачем?
Тревога, охватившая её, нарастала. После занятий, не заходя домой, Лида прибежала на поляну и обмерла. Вся поляна лежала погребённая под глыбами жёлтой земли. Вокруг громоздились спиленные деревья: ели, берёзы, сосны. Лида упала на колени и зарыдала. Она рыдала до тех пор, пока не иссяк запас слёз и сил. Я должна ожесточиться, я больше не могу истязать своё сердце. Не могу. Пусть будет то, что должно быть. Пусть будет, пусть будет, - твердила она. Я сама по себе, а всё и все вокруг меня - сами по себе. Какое мне дело до того, что творится в этом мире? Пусть безумствуют, пусть уничтожают, а я - наперекор всем и всему, буду жить, просто жить! И опять пришли слова, которые мучили её тайной своего происхождения. Всё тоже продолженье балла, из света в сумрак переход. Подходя к дому, Лида увидела у своего подъезда толпу старушек. Они молча кивнули ей и расступились. Ещё что-то? ¬- безмолвно спросила она, неизвестно к кому обращаясь.
- Лида, Лидочка, он умер, утонул, - запричитала, заплакала тётя,- вчера вечером перегонял экскаватор после работы, не справился с управлением, свалился вместе с машиной в болото. Выбраться не смог. Надо же, какую смерть принял!
- Не плачь, тётя, ведь ты давно его потеряла.
- Это так, но всё же жалко, человек же был! Пусть бы себе жил, кому мешал? Нас не трогал. Вкалывал всю жизнь, нам помогать стал. Как будем жить, где деньги брать? Мы с ним вместе на стройках работали, там и познакомились. Любовь у нас была. Господи, за что такое наказание? С работы приходили, сказали, помогут похоронить и помянуть. Завтра утром пойду в морг. Ой, Лида, страшно то как!
- Да, тётя, горько и страшно тебе. Но что поделаешь, всё уже случилось, изменить нельзя, - успокаивала она тётю, а про себя думала, - у каждого своё болото. Одни рвутся в него сами, других - заталкивают. Кому-то удаётся вырваться, выползти, кому-то не хватает веры в себя. У меня тоже есть болото, но я больше никому не позволю себя утопить. Никому.
Лида села рядом, обняла её, поцеловала. Тётя, всхлипывая, что-то говорила. Лиде было жаль её, но плакать она не могла. Там, на убитой поляне, она освободилась от всего, что мучило её. Безудержный поток слёз, горьких как отрава, выплеснул изуродованные, искривленные, осколки её мечты. Но душа Лиды не умела существовать без света, без озаряющих вспышек надежды. Что у меня - было, - подумала она, - и что у меня - есть? Я была счастлива, очень! И буду счастлива. Мой свет внутри меня, это мой растущий живот, в котором я вынашиваю сокровище. Я уверена, счастье должно быть малюсеньким. И если оно огромное, значит это не само счастье, а его раздутая, пустая оболочка. Я поняла, счастье не может быть большим в силу своей специфики, в силу своей трудно переносимой власти. Сконцентрированное в коротком промежутке времени, оно должно быть маленьким, но очень ёмким, значимым, одухотворённым сгустком энергии, способным, не убавляя накала, до смертельного часа освещать сумрак любой, даже самой опасной и недоступной дороги. Теперь я знаю - вбирая, впитывая эти насыщенные частицы счастья, не надо, не надо бояться и заранее оплакивать потерю источника. Свет, исходящий от них, живёт и после смерти их обладателя. Мир людей бурлит страстями. Рождаясь и умирая, они оставляют последующим поколениям физические и духовные доказательства своего существования. И чем нестерпимей были их страдания, чем ярче была их любовь и быстротечней мгновения счастья, тем прекраснее эти доказательства. И пока это происходит - жизнь на земле не иссякнет. Я была счастлива, и буду очень счастлива, когда появится моя звёздочка.
Тётя затихла. Лида, прикрыв веки, улыбалась.
Однажды Лида обратилась к тёте.
- Тётя, посмотри на меня, ты кого-нибудь знала или видела, похожего на меня?
Тётя, недоумевая, уставилась на Лиду.
- В нашем дворе ты одна такая. А по телеку или на картинах каких - не припоминаю. Не пойму, к чему ты это?
- Помнишь, ты говорила, что получила за меня это жилище?
- Ну и что из того? Зачем ворошить то, что давно сгинуло?
- Не ворошить, а знать. Пожалуйста, будь добра, расскажи, как всё было, поподробней, ладно?
Дело шло к осени. Ремонтировали родильный дом, частями. Я была бригадиром маляров. Работа ядовитая, тяжелая, глаза красные, горло - не продохнёшь, тошнит, вышла на крылечко - дышу. Выходит медсестра, такая пожилая уже, курит, разговорились, говорит. Как же мне жаль этого заморыша, выхаживаем, а для чего? Как для чего? Глухонемая она, не кричит, только глазёнки таращит да морщится. Нормальных не берут, а её кто возьмёт? Не знаю почему, но я разжалобилась, прямо до слёз. Верно потому, что только аборт сделала. И как-то вошло мне в голову: искупи свой грех, сделай доброе дело! Взяла халат, пришла, а ты - никакая, только ручонками размахиваешь, и мне почудилось, что ты улыбаешься. Ей-богу, не вру! В другой раз, уж ремонт заканчивали, опять подходит ко мне эта сестра и говорит. Чудеса, да и только! Главный врач сказал, - тому, кто возьмёт эту девчонку, обещана квартира. Я так и ахнула. - А мать её жива? А кто ж её видел? - говорит она мне. Ребёнка принесли посторонние люди, наверное, дома рожали. На следующий день я прибежала к главному. Хочу взять вашу глухонемую, она мне понравилась. Детей у меня нет, и не будет, вроде как наврала, а так и получилось, живём в вагончике, квартира, сами понимаете, не помешает. Хорошо, - говорит, - я посоветуюсь. Мой согласился, конечно, из-за квартиры, а потом, когда глянул на тебя, испугался даже, а что он видел, кроме своего экскаватора? Постепенно немного обвыкся. Вызывает меня главный, - согласие дали. Подписали мы бумагу, что никаких придирок ни к кому иметь не будем, что полностью усыновляем на себя, и обязуемся кормить, заботиться, воспитывать, обучать до полного совершеннолетия и ещё другое, всего не упомню.
На какое-то мгновение Лида ощутила себя тем самым заморышем, от которого отказались, и сердце её сжалось от боли и жалости, но не к себе, а к тому существу, из которого она образовалась.
- Тётя, а вам, они какую-нибудь бумагу предоставили?
- Квартиру предоставили сразу, просто на удивление, а бумагу - нет.
- А почему же за такого неполноценного ребёнка, такая щедрость?
- Да кто ж это знает?
- Ну а ты, сама, как думаешь?
- Сама думаю так: какой-то начальничек, не иначе как по строительству, а может, кто и повыше, согрешил с какой-нибудь молоденькой дурёхой, может даже приезжей, а потом - может из жалости, может из страха, шума боялся, ¬начальники-то ведь, все при жёнах, да при детях законных, - ну чтоб совесть не мучила, не выбросил дитя на помойку, а пристроил, чтоб прописка и жильё.
- Это было в нашем городе?
- Нет, этот город в другом конце области. Я и то удивилась, почему жильё дали в другом районе, так что пришлось нам бросать работу и переезжать? Мой - очень недовольствовал, прирос  к насиженному.
- Почему в другом городе?
- Почему, почему? Чтоб глаза не мозолились на свой грех. Городок-то небольшой был, и все друг на дружку натыкались.
- Какой город?
- Лида, оставь это дело, не тарань себя, на кой тебе всё это? Семнадцать лет уж прошло.
- Тётя, пожалуйста, какой город?
- Да уж осталось одно название, что город! Там теперь городище для крутоголовых ворюг, всё подгребли под себя, земля там была, ох какая красивая, а воды сколько! Простор и радость для души. А сейчас, что? Дачи, дачи, да эти ... котежи! Слёзы, да и только! Никакой управы нет на этих зеленоголовых!
- Коттеджи, - поправила Лида.
- Какая разница? - махнула рукой тётя.
- Тётя, а тебе вручали грамоты, награды, премии за хорошую работу?
- Было такое, ну и что из этого ты хочешь выудить?
- Вручают обычно начальники, может быть я похожа на какого-нибудь из них?
Тётя расхохоталась от души. Она долго смеялась, протирая мокрые глаза, потом, не переставая содрогаться от приступов смеха, пояснила:
- Вручала баба, такая староватая, вся из себя, но грузная со всех сторон. А смеюсь оттого, что думаю - может начальник не мужик, а какая то баба, и согрешила она с каким-нибудь штукатуром, у нас их много было, за мной тоже гонялся один, приблудный, еле отшила! Не обижайся, я шучу. Но ты, Лидочка, ни на кого из тех, кого я видела - непохожая! - воскликнула тётя, продолжая смеяться. - Ты благородная, умненькая, нежная! В том городе такие не водились.
Лида, глядя на тётю, не удержалась, и тоже захохотала.
Неужели никто, ни разу, не поинтересовался мной. А вдруг кто-то видел меня, знает обо мне? - подумала Лида, но спрашивать об этом не стала. Нет, лучше не ворошить прошлое. А если они умерли, погибли, что тогда? Это ещё страшней. Пусть всё останется так, как есть.
- Лидочка, не думай, не гадай! Я тебе всё сообщила, как на духу! Я знаю, ты мыслишь, что кто-то мог объявиться. Я и сама долгое время мнила - придут, спросят, деньжат подбросят или хоть поздравят с днём рождения. Нет, Лида, такого не было! Раз взяла тебя, четырёхгодовалую, села в электричку и поехала, хотела повидать знакомых. Побродили мы с тобой, но никто не полюбопытствовал. Роддом заколочен, земля вся вздыблена, как после бомбёжки. А потом дядя туда попал по работе, вернулся и рассказал, что всё уже другое. Что теперь думать зазря! И ещё скажу, не о себе тебе надо мыслить, а о ребёнке, чтоб свет божий увидел, да здоровеньким бы родился! Ты кого желаешь, мальчонку или себе подобную?
На этот вопрос Лида не ответила.

***
Нарядная тётя, с букетиком первых весенних цветов, взволнованно смотрела на Лиду.
- Поздравляю, Лидочка! Господи, ты прости меня за своеволие, но я от твоего имени, благословляю мать и её дитя, - сказала она, осеняя крестным знаменем Лиду и младенца.
Водитель открыл заднюю дверь. Ехали молча.
- Проходи, проходи в эту комнату! Теперь это будет детская, просторная, солнечная. Тебе нравится?
- Спасибо, тётя.
Кроватка, коляска - помогли люди, кой-кто из соседей. Ходила в управу, выпросила немного, хотя и сопротивлялись. Всё на какой-то закон ссылались, а про совесть и жалость - забыли. Ну, показывай своего куклёнка, ой ты, хорошая ты моя! Не в тебя, Лида! Смотри, бровки тёмные, волосёнки темные и кожа загорелая, а глазки то чёрные! Ну, вся в папаню пошла, чтоб его, … хотя ладно, пусть живёт, гадёныш подлый! Лида, Лида, она же кряхтит, да так громко, будет оручая, ты только посмотри, как она стонет!
Лида развернула свою крошку. Моя дочь. Какие маленькие ножки, ручки. Неужели это восхитительное создание произвела я?
- Лида, корми её! Она же плачет, ты слышишь? Она плачет! Куколка наша говорящая! Радость-то, какая!
- Конечно, слышу. Я теперь буду только её и слышать.
- Боже всемилостивый, какая благость наблюдать мать и дитя! Как
назовём нашу куколку?
- Любовь Георгиевна Полянская. Тётя скосила глаза, задумалась.
- Это кто ж такой Гришка Полянский, чей, откуда?
Лида рассмеялась.
- Тётя, не Гриша, а Георгий - красивое мужское имя, а Полянская - это поляна и мои мечты.
- Любашка, это хорошо, а остальное - всё твои выдумки. Гриша, Миша - ¬всё едино, проживём и без них, паразитов. Я тут, без тебя, подрядилась убираться у богатеньких. Разжалобила их, рассказала про тебя. Обещали хорошо платить, но чтоб в доме было чисто. У них - трое детёнышей, при них нянька - молодая, шустрая, как помело, тарахтит языком, не переставая. Без дяди я отвыкла от разговоров. Хозяева обрадовались твоим родам, будет кому сбрасывать ношеную одежду с детей, да и с них самих. Ты рада?
- У меня другая радость. Боюсь, ты будешь уставать, откажись от прежних уборок, пожалуйста.
- Спасибо, что жалеешь меня. Убираться в доме буду три раза в неделю, так что с остальным управлюсь и тебе успею помочь.
- Тётя, пока Любушка спит, я всё успею сама. В роддоме меня навестили однокурсники, предложили работу над курсовыми и зачётами, желающие уже есть, платят за это хорошо. Ребята стараются, подбирают мне клиентов. Но мне нужен компьютер новой формации. Ты не могла бы дать взаймы, заработаю, верну.
- Верну, мы одна семья! Но, с книжки, последнее снимать не стану, у нас ребёнок, мало ли что! Попрошу у новых хозяев, они вроде люди толковые, поймут, положение наше знают.
Лида прижалась к тёте, поцеловала.
- Какое счастье, что ты у меня есть, добрая моя тётя.
- Ладно, уж меня славить, - размягченно проговорила тётя, сдерживая от слёз повлажневшие глаза.
Любашка ухватила сосок и, причмокивая, сжала его дёснами. Насытившись, затихла, потом открыла глаза, вздохнула и, сморённая сном, разжала ротик. Сердце Лиды дрогнуло и зашлось от любви к этому дорогому существу. Я благодарю тебя, неизвестная мне женщина, и тебя - неизвестный мужчина, - мысленно произнесла она - за подаренную мне жизнь и через меня ¬- жизнь моей малышке. Я благодарю всех, кто любил меня хотя бы единый миг, кого любила я, кто помог мне остаться, выжить. Прошу у всех прощения и прощаю всех сама. Лида лежала с открытыми глазами, она боялась уснуть. Вдруг я не почувствую её плач? - подумала она, засыпая. Ей приснился сон. Ухватившись за стеклянный шпиль, она стоит на верхней площадке замка и видит себя, бегущей по заснеженной поляне босиком, в розовом платье. Куда она бежит? - обеспокоенно думает Лида и вдруг видит толпу незнакомых людей, они кричат, размахивают руками и смотрят наверх. Что им надо? - пугается Лида и оборачивается назад. Она видит Анатолия, он стоит на самом краю стены, смотрит на неё и улыбается ей так нежно, так доверчиво, так открыто! Ей страшно за него, но она плачет от избытка счастья. Лида проснулась, по её щекам стекали слёзы. В комнату вошла тётя.
- Лидочка, давай уложим ребёнка в кроватку. Ты поспи, я посижу, заплачет - разбужу тебя. Недосып и слёзы - дело плохое. Молоко будет или кислое, или горькое. Поняла?
- Спасибо, тётя, я уже выспалась. Иди, ложись, У тебя для отдыха - только ночь.
Несмотря на слёзы, воспоминание о сне не взволновала Лиду. Почему, - думала она, - столь яркое, отчётливое, эмоциональное сновидение, при попытке вернуть его, становится безжизненным, тусклым и размытым? И почему обольстительная улыбка, предназначенная всем, имеет такую силу, такое воздействие? Что за ней? Сиюминутный порыв или управляемая мимика лица, маска - лукавая и опасная.
Лида включила ночник, посмотрела на часы. Через три часа кормить, -подумала она, - склоняясь над кроваткой. Любушка, чуть приоткрыв крохотный розовый ротик, безмятежно спала. Спи моя радость, моя голубушка, а мне не уснуть. Вялые мысли, совершенно о разном, отрывочно, нестройно цеплялись друг за друга, утомляя и раздражая. Сердце, то толкаясь, то затихая, неприкаянно блуждало в груди. Надо отвлечься и упорядочить своё состояние, ¬решила Лида, выдвигая ящик стола, в котором хранила дневник - самого близкого своего друга, способного безоговорочно воспринимать и выдерживать весь накал её страстей, - и любимую «толстушку» - записную тетрадь. Странно, - думала она, листая страницы, - мало наивного и много взрослых, зрелых мыслей, мне только семнадцать, а я ощущаю тяжесть долгих, прожитых лет. Это свойство молодости, или результат моего недостатка? Во мне нет беспечности, легкомыслия и юного задора! Неправда, - возмутилась она своим мыслям. - Вспомни, какая ты была, когда существовала поляна, замок, Она и Он! Наверное, всё оборвалось тогда, у загса. А сейчас ты уже мать, и это иное, новое состояние твоей души. Понимаешь?
Внимание Лиды привлекла страница дневника, посвященная поэзии.
«Поэтические строки - воздух, дыши или задыхайся. Ты еще не знаешь, что это такое, даже не понимаешь о чём речь, но они вошли в тебя, изменили тебя и повергли в совершенно неизъяснимое, неописуемое волнение, сердце твоё дрогнуло, сдвинулось! Душа поэзии неуловима и чувствительна как мечта, она хрупка и зависима от времени года, суток, от окружения, от событий, происходящих вокруг, от настроя и чувствительности того, кто к ней прикасается. Лермонтов и Блок - осязаемая близость, переворачивающая душу. Хочется истощить своё сердце щемящей, сладкой грустью и горечью чистых слёз.
Мама крестила рукой усталой,
Никому не взглянула в глаза.
На закате полоской алой
Покатилась к земле слеза.
Пушкин - это восторг, радость, торжество жизни, надежда и блаженство! Есенин - сердце, оно ликует, плачет, тоскует и умирает от печали. Шекспир -поэтический Достоевский. Космическая мощь деяний людских, а мысли неземные, сверхчеловеческие. Люблю сонеты Шекспира, они уравновешивают его гений. О других - потом, надо осмыслить.»
Продолжая просматривать записи, Лида наткнулась на неотправленное послание. Сердце ёкнуло, повеяло далёким, потерянным, но всё ещё больным.
«Галина Николаевна, ваш подарок, событие в моей жизни. Словарь Ожегова. Какое же чудо русский язык! Разъяснений не читаю, заглатываю слова - обжигающие, захватывающие, ощущаю их физически - вкус, цвет, аромат! Вы правы, какое счастье иметь возможность читать! С ужасом думаю, а вдруг вы не появились бы в нашей школе? Нет, это невозможно! Сочиняю фразы для себя, для внутреннего пользования! Во мне бушуют страсти, готовые каждую секунду излиться словами, и какими! И как же тяжело, невыносимо тяжело, после такого богатства, изъясняться убогими коротышками, жестами ¬обрубками, похожими друг на друга. Надеюсь, кто-нибудь задумается над языком для глухонемых и изобретёт что-то более разнообразное. Сколько оттенков у любого, из существующих в природе, цвета? Множество. Столько же у самых обычных слов. Красивый - но это и очаровательный, и прелестный, восхитительный, пленительный, чудный, замечательный. А прекрасный? Это непревзойдённый, совершенный, гармоничный, божественный да и просто ¬умопомрачительный. Меня ужасно волнует слово: неизъяснимый, что это? Или - трогательный, блистательный. Тысячи слов, которыми я хотела бы пользоваться, и которые никак не могу передать способом, на который обречена. Слова - неуловимые, как воздух, слова - язвительные, хлёсткие - как пощёчина; фатальные, убийственные - как приговор; грубые, жестокие - как удар; нежные, таинственные - как любовь. Галина Николаевна, я хочу вам признаться ... нет, не сейчас, потом ...»
Почти до утра в комнате Лиды горел свет. Она перелистывала страницы, перечитывала записи, возвращая себе утраченные мечты, несбывшиеся надежды.
Любочку крестили в ближайшей местной церкви. Супружеская пара, с которыми тётя поддерживала соседские отношения, согласилась быть крёстными. Но, в назначенный день, соседка слегла с температурой, и тётя, не скрывая радости, объявила:
- Значит так Богу угодно, что б я стала крёстной матерью нашей Любочке. Помнишь, Лида, у роддома я осенила тебя и Любушку крёстным знаменем?
Тётя гордилась своей миссией.
- Вот, Лида, выходит, что на всё божья воля! Сашка, наш крёстный отец, хоть и приходится мне кумом, но по совести скажу: толку от него, как от козла молока! Ни внимания, ни гостинца, небось, уж забыл о своём назначении. А может это Надька козни строит да ревнует его к нам. Как думаешь?
В ответ Лида смеялась.
- Тётя, дорогая моя, ну зачем он нам нужен, подумай!
В один из вечеров раздался звонок. Тётя открыла дверь и увидела высокого парня лет двадцати, черноволосого, темноглазого, с чёрными усиками на продолговатом лице.
- Здравствуйте, мне сказали, что здесь живёт Лида ... - парень замялся, -глухонемая.
Тётя застыла. Молча, не моргая, тяжелым, неподвижным взглядом она уставилась на парня. И вдруг, обеими руками ухватила его за ворот куртки и, в следующую секунду, он оказался в прихожей, дверь которой захлопнулась. От неожиданности парень поперхнулся и, испуганно округлив глаза, заорал:
- Вы что, чокнулись? Что вам надо?
- Я тебе сейчас покажу, что мне надо! Глухонемая, да? Выродок, урод, паразит, какая только мать тебя, гадёныша, выродила! Сукин сын! - прокричала она и, распахнув одну из дверей, буквально втащила его в комнату. - Заходи, не упирайся, не пяться, я тебя просто пригрохаю, доброе дело сделаю!
Лида сидела на кровати и улыбалась. На её левой руке, под розовым соском белоснежной полной груди, лежала головка младенца. Снисходительно и иронично она смотрела на парня и на тётю, которая, тыча в него пальцем, сообщила:
- Лида, это он, он, не скрывай, скажи мне! Не бойся, я его прижму к стенке!
Лида рассмеялась.
- Тётя, - передала она губами, - оставь нас, пожалуйста. Это - не он.
Тётя, дрожа от возбуждения, нехотя вышла из комнаты, одаривая парня угрожающим взглядом.
Осторожно, бережно, Лида уложила в кроватку уснувшую дочь. И, сделав соответствующий жест, пригласила присесть. Потом взяла тетрадь, ручку и написала:
- Здравствуй, Алексей! Спасибо, что зашёл.
Алексей, взъерошенный, возмущённый, размашисто большими буквами вывел:
-Чей? Толика?
- Нет. Мой.
- Кто-нибудь из наших ребят?
- Нет, чужой, из другого города.
- Понятно. Залётный.
-Да.
- Девчонка? А вообще, как она ...
- Девчонка нормальная, - рассмеялась Лида.
- Мать у тебя, просто зверь! - всё ещё продолжая сердиться, сообщил
Алексей.
Лида улыбнулась.
- Не злись. Она теперь бабушка.
- Ну ладно, я пошёл. Пока … - он поднял голову, посмотрел на Лиду и, зардевшись, быстро дописал. - Ты  … вообще ... классно выглядишь!
Тётя стояла за дверью. Она была похожа на опавший осенний лист.
- Открывайте дверь, - буркнул Алексей, не глядя на тётю.
- Может, чайку попьём, откушайте у нас тортик, конфеты, печенье. Лидочка попьёт с вами, ей теперь жидкость требуется, - заискивающе затараторила тётя.
- Нет уж, спасибо! И вообще, пошла бы ты, знаешь куда?
Поникшая тётя, виновато блуждая глазами, вошла в комнату.
- Ты уж прости меня, Лидочка, чернявый такой, складный, подумала это он.
Она подошла к окну и, всплеснув руками, радостно сообщила:
- Лида, сидит на скамейке, не уходит, курит и поглядывает на наши окна! А Лида? Может ...
- Тётя, Я уже отлюбила не этого, а другого. Моя любовь теперь со мной и мне никто не нужен.
- Да, оно конечно так, но без мужика в доме не очень, чтобы очень, да и ты - молодая, разгорячённая, сама понимаешь, - вздохнула она и вышла из комнаты.
Через некоторое время она вновь появилась и, сияя лицом, удивленно сообщила:
- Парень всё сидит и сидит, будто прикованный! Лида, разрази меня гром, если я не то скажу! Он теперь не отступится. Надо будет разузнать чей, откуда, чем занимается? И не отговаривай! Пусть ходит. Погляди сама, ему будет приятно тебя заметить. Подойди к окошку, тебя не убудет.
Лида рассмеялась, обнажая ряд белоснежных зубов.


                Часть вторая
                II


Время, занятое заботой о дочери и домашними делами,  сворачивалось,  методично и неуклонно заглатывая дни, недели, месяцы. Со свойственной молодости энергией и азартом, Лида всё успевала – готовила, убирала, стирала, гуляла с дочерью, радостно и самозабвенно отдаваясь занятости, которая почти полностью освобождала её от бесконечных мыслей. Сваливаясь от усталости,  засыпала крепким, здоровым сном, но её реакция на дочь была безошибочной.
- Просыпаюсь, будто от прикосновения чьей-то  руки, - сообщала она тёте.
- Это твоё мысленное уведомление, - говорила тётя.
Тётя выполнила своё обещание. Лида выбрала компьютер и, с радостью, засела за первую, присланную работу. Тётя, обойдя все инстанции, поставила Любу на очередь в детсад, причём сад она выбрала сама.
- Не позволю, чтобы у такой матери, как моя дочка, упрятали ребёнка в какой-то зачуханный детский приют. Мать – отличница, учится в университете на «физмате», работает с компьютером. Внучка вся в неё, талантливая, как мать. Муж мой – стахановец, проработал на этой чёртовой железяке всю жизнь и геройски погиб при исполнении своей работы. Я – вдова. Дочь – обманутая безмужняя. У нас с ней вся надежда на внучку, нам нужно её обучить, вырастить, чтоб человеком была!
- Но этот сад, который вы выбрали, спонсорский, платный, можно сказать дорогой.
- Ну и что? Заплатим, только сделайте нам скидку.
- Повторяем вам: сад частный, элитный!
- Частный? – взорвалась тётя, - значит ворованный, а где будут  обретаться эти ваши элиты, меня не колышет! Значит, только крутые спонсоры будут учиться, а мы что, мы не люди,  отбросы? Дойду до правительства, до президента, но моя внучка будет ходить в этот сад, всех поставлю кверху задницей, но своего добьюсь!  Если мать глухонемая, значит и ребёнок должен существовать в дерьме, чтоб уж непременно сделаться не то что глухонемой, но и слепой! Кому от этого польза, какая выгода кому? Как, по-вашему?
- В этом саду детей готовят для поступления в гимназию, в которой будут
учиться одарённые дети. Понимаете?
- Я - то понимаю, потому и пришла к вам! А вот вы не соображаете, что не деньжата сделают вам авторитет, а вот такие, как моя внучка!
- Ваша уверенность может не оправдаться.
- Ваши слова против моей уверенности ничего не стоят. Разрази меня гром, если я не то скажу: вы ещё будите кланяться и благодарить нас за такого ребёнка. Она будет первой из первых!
- Спорить бесполезно. Условно запишем её, но  всё решит собеседование и тестирование. Программа у секретаря.
 Лида не переставала удивляться этой женщине, которую столько лет считала чужой. Милая, хорошая моя. Сколько же в тебе силы, ума, терпения и любви – бескорыстной и преданной.
- Выслушай меня, только не смущайся и не плачь, - однажды обратилась к ней Лида. - Ты, для меня, самый дорогой человек на свете. И хотя я зову тебя тётей - мне нравится это ласковое слово, и мы привыкли к нему - но никого на свете, кроме тебя, я не хотела бы называть мамой. Ты – моя единственная, настоящая мама.
- Слёзы, Лида, у нас уже были. Я тоже к тебе сердцем приросла, а через тебя и к Любочке. Вы мне родные. Живу только вами. А если что не так, так это от безграмотности и от грубости. Безграмотность – от нищеты, а грубость – от обид всяческих!
- Дорогая моя, ты самая мудрая и добрая женщина на свете! Я люблю тебя очень!
Несколько раз, возвращаясь с работы, тётя докладывала:
- Сидит на лавочке, как очумелый, здороваюсь – не отвечает. Просто зла не хватает. Боится, что ли? Эх, что ж это за мужики! Тьфу, на такого!
Наконец, пересилив то ли робость, то ли ещё что-то, Алексей решился на вторичный визит.
- Здравствуйте, я к Лиде.
- Да уж ясно, что не ко мне, - обрадовалась тётя, но для острастки напустила на себя строгость, - вернись, ботинки сними, не видишь, что чисто? И тапочки одевай. Ещё  неизвестно какие у тебя носки, - подумала она про себя.
  Лида сидела за компьютером, Люба, вольготно раскинувшись, спала на просторной кровати.
- Присаживайся, я сейчас, - прожестикулировала Лида, открывая блокнот.
Не сомневаясь, что Люба дочь Анатолия, Алексей глядел на спящего ребёнка с ощущением досады и зависти. Почему это очаровательное существо не от него, почему не он? Люба перевернулась на другой бок, потянулась.
- Будешь кормить?
- Ещё рано, пусть спит.
Любуется, - с гордостью подумала Лида. - Тебе нравится моя девочка?
- Да, но ты всё равно красивей её, а потом… - он замолчал.
 - Что потом?
Не отвечая, он уставился на Лиду и его долгий, настойчивый взгляд возмутил её. Разве я дала ему повод, так смотреть на меня? – подумала она, посылая ему ответный взгляд, исполненный удивлённого равнодушия. Алексей опустил глаза.
 - Ты когда выходишь на прогулку? Я могу помочь тебе и вообще.
- Спасибо, но я люблю гулять одна, в разное время, по настроению.
- Ну, тогда… я пошёл. Пока.
Алексей то появлялся, то исчезал. Разговора как-то не получалось. Сдерживая себя, он постоянно был напряжён. Что-то рвалось наружу, и это что-то витало в воздухе, выдавая его намерения. Лида всё понимала, но у неё не было желания выслушивать его откровения и тем более выступать в роли утешительницы. Пусть справляется с собой сам.
- Твой маньяк опять появился, - иронично сообщала тётя, чем вызывала у Лиды приступ смеха. – И впрямь смешно. Какой-то  недоделанный. И то сказать – приходит всегда с пустыми руками, ни тебе, ни ребёнку гостинцев, а денежки у него, чую – водятся. Ох, не люблю скупых мужиков. Мой, конечно был не подарок, но насчёт денег – не жадничал.
-  Алексей не скупой, просто стесняется. Его гнетёт обида, но он не хочет с ней расставаться. Мне жаль его, я думала он станет мне другом. Когда я с ним познакомилась, он был совсем другой – веселый, общительный, открытый и даже забавный, а сейчас всё молчит.
- У этих бродячих молчунов одно на уме, лишь бы где отрыгнуться! У меня такое тоже было.
- Но он же знает, что я его не люблю.
- А кто говорит о любви? Любовь и разврат – разное. Книжки читаешь, а про главное в жизни – не знаешь.
- Не волнуйся, тётя, я всё это знаю и по книжкам и так, чутьём.
 В прихожей, ещё при дяде, была установлена лампочка, которая ярко вспыхивала, когда кто-то звонил. Лида интуитивно предугадывала чьё-то присутствие за дверью. Но в этот день она была очень занята. Войдя в прихожую, она уловила запах раскалённой лампочки. Потянула носом, дотронулась рукой и чуть не обожглась. Обои вокруг лампы пожелтели. Кто-то звонил не переставая. Лида посмотрела в глазок, за дверью стоял Алексей. Не буду открывать, - решила она, надоел. Лампа вновь зажглась, но не погасла. Лида открыла двери и, сердито глядя на Алексея, губами и жестами передала:
- Не звони  так настырно, может случиться пожар, посмотри сюда. Это опасно. Понял?
- Извини, я не подумал. Можно войти?
- Заходи на кухню, - объяснила она.
Алексей достал из пакета коробку конфет и бутылку шампанского.
- Лида, давай посидим,  выпьем за встречу.
 - Мы уже встречались. Я не пью, - написала она на календарном листе.
- Алексей, если ты мне друг,  то приходи общаться с хорошим настроением, с радостью, а не с таким мрачным и унылым видом. Я запомнила тебя весёлым, озорным, а сейчас ты меня угнетаешь и, извини, даже раздражаешь.
- Хорошо, Лида. Я тебя понял, пожара не будет, - усмехнулся он. – Я пошёл, пока.
После этого он надолго исчез.
Тётя была внимательна и предусмотрительна. Она никогда не оставалась равнодушной к настроению Лиды, и всегда находила нужные слова, способные вывести её из любого состояния. Но делала это неназойливо, точно определяя уместность своего вторжения.
- Лида, мужиков к тебе тянет, ты, как сейчас говорят, сексуальная, и
вообще очень пригожа. У них на это дело – нюх собачий, значит, от тебя исходит такой дух. Алёшка, как котяра одурелый, думаю, девки его любят, а он, словно помешанный, глазами тебя ест. Лида, завела бы себе любовника на стороне. Как ты одна обходишься, да ещё после родов? Уж,  на что я в возрасте, а такое иногда приснится, что просто срам один! Тут вот, прошлой ночью, лежала меж двух мужиков, кто такие – не знаю, первый раз их увидела.  И они, вроде как подбираются ко мне, а я, как последняя… лежу себе и делаю вид что сплю, а сама, веришь, чего-то такого жду. Проснулась вся в поту, сердце тарахтит, как с цепи сорвалось. Тьфу ты, думаю, старая калоша, прости господи! И не  постесняюсь, скажу тебе – я и то иногда тоскую по дяде. Но это свой мужик, хотя последнее время, царство ему небесное, опустил свой причиндал, но всё же, бывало, потискает, пощупает, погладит и я уже довольна. Ты не думай, это я сейчас такая худая, а раньше в теле была и смазливая очень. Дядя был ухарь ещё тот, а вот выбрал меня, а не другую. Да и так, на стройках, были всякие поползновения ухватить то за зад, то за перёд. Господи, что несу, что несу, прости меня грешную!
- Тётя, ты не грешница, ты просто женщина. А какая женщина без греха!
Тётя открыла дверь. Алексей, нагруженный несколькими пакетами, затараторил:
- Ну, мать, привет! На, держи, там всё! Давай, давай, что стоишь? Пошли на кухню, всё что мог, унёс!
В этот раз от него пахло спиртным.
- Разгружай:  овощи, фрукты, всякие сласти, а мясо – свежачок, парное, у друга покупал, у него своя животина…
- Алёша, к чему столько всего? Нам за месяц не справиться с таким ворохом. Мы не жадные на еду. Лида вообще малоешка, а я тоже не увлекаюсь. А потом, у нас холодильник не пустует.
- Да ладно тебе, мать, я – от души. Садись, давай поговорим, а то я скоро онемею. В твоём возрасте к продуктам так не относятся.
- В любом возрасте, Алёша, надо уважать себя, а продукты здесь ни причём.
- Хочу поговорить с тобой, понимаешь? Лида зря его выбрала. Он просто
хотел получить удовольствие, а я запал на неё по-другому. До сих пор берегу её записку, перечитываю. Я уже тогда почувствовал, что она настоящая. Но почему она выбрала его?
- Ты меня спрашиваешь? Ты её спроси. А того, о ком ты говоришь, я в глаза не видела. А потом – сердцу не прикажешь. А тебе надо было вовремя действовать, соображать.
- Мы тогда решили вместе с ним пойти на выпускной. А он мне говорит, - будем втроём в молчанку играть? Я разведаю, как она вообще настроена, не волнуйся – не воспользуюсь, а потом и заявимся. Может быть, со второго захода, она тебя выберет. И я, как идиот, поверил ему!
- Алёша, где ты живёшь, чем занимаешься?
- Ох, мать, хитра ты! Всё хочешь разузнать обо мне. Вот возьмёшь меня в зятья, сразу узнаешь, где, что и как!
- Была бы моя воля, взяла. Вижу – парень ты хороший.
- А ты посоветуй ей, объясни.
- Ей советы без пользы, она решает всё сама. Сама дала, сама забеременела, сама родила, сама и замуж пойдёт, коли, кого выберет, или кто предложит.
- Я запал на неё смертельно. Пусть глухая, немая, но я уже на грани. Что делать, скажи? Ведь вам нужен в доме мужчина.
- Алексей, ты опять за своё. Разве мне решать этот вопрос? Мужчина нужен, но жить с ним ей, а не мне. Если она согласна, то и я – согласная. Только пьянства в доме не потерплю, так и знай!
- Да не пью я, как другие. Мать, я тебя расцелую, ты вообще – классная тётка. Девчонка ведь без отца растёт. Маруткина Люба, а отчество как?
- Её отец Полянский Георгий, значит она – Полянская Любовь Георгиевна.
Алексей захохотал, раскачиваясь во все стороны.
- Полянский Георгий!!! Я тебе битый час толкую, что отец Любы мой друг, которого я знаю ещё с детского сада. Понимаешь?
- Ну и что ты ржёшь? Ничего смешного! – рассердилась тётя.
- Да уж точно, ничего смешного. Её отец Панин Анатолий, муж Галины
Николаевны, любимой учительницы Лиды! Так что девчонка – Панина Любовь Анатольевна. Это так и есть. Но ты ей об этом не говори. Слышишь, мать?
Тётя оторопела.
- Что несёшь, какой муж Галины Николаевны? Лида на такую подлость не пошла бы, я и слушать не хочу!
- Да, мать, так повернулось фортуна. Анатолий, мой лучший друг, Галина – её подруга. Анатолий увёл у меня Лиду, а Галина увела у неё из-под носа Анатолия, да и женила на себе. Просекаешь?
- Господи, прости меня грешную! Что же  за б…….  такое? А? Да как же так можно, а?  Вот почему её тогда подобрали полумёртвую у загса, да ещё беременную. А я то дура, надо было вывести эту училку на чистую воду! Ах ты, сука, ах ты курва какая?
- Вот, мать, так и получается, сплошной бардак. Вот так и живём. А любовь настоящая – пропадает впустую. Слышишь, что говорю?
- Не глухая, слышу. Алексей, ты бы лучше уходил. Лида вернётся, ей это не понравится. Я заварю тебе чайку, попей и топай домой. Будь спокоен, наших разговоров не передам. К чему ворошить упущенное, да тревожить душу?
- А где Лида и девчонка?
- Гуляют, скоро заявятся.
Люба росла очень подвижной, весёлой и любознательной. Её пытливость была всеядной. А что, а как, почему, откуда, зачем? Задавая вопрос, она смотрела на Лиду, требуя немедленного ответа и, не дождавшись, сердито и громко кричала:
- Спрошу бабулю, она всё знает!
            Лиде пришлось пройти трудный путь сближения с дочерью. Долгое время Люба упорно не хотела понимать, почему ее мама, которую она так любит, не хочет с ней разговаривать, как другие мамы, а иногда и вовсе не слышит ее? Почему она только улыбается, шевелит губами и размахивает руками?
           - Мама, я хочу посмотреть, покажи мне, у тебя есть язычок? Видишь, язык у тебя есть, а ты молчишь.
Вначале молчание Лиды её пугало, а потом стало раздражать. Она кричала, топала  ногами и, убегая к тёте, зарывалась лицом в её подол и,
всхлипывая, говорила:
  - Почему моя мама не хочет со мной разговаривать? Я знаю, она не любит меня, не любит! И я не буду её любить!
- Любушка, голубушка, как можно такое говорить о родной маме? Кого же ей любить, как не тебя? Она очень печалится, её жалеть надо, а не ругать. Твоя мама глухонемая, она не слышит и не говорит. Понимаешь?
- Не хочу, не хочу это слушать, всё ты только путаешь. Я видела – у неё есть язык и уши!
Лида отчаивалась, страдала, иногда ей казалось, что она никогда не сможет преодолеть неприязнь дочери, что все её старания безнадёжны. Мысли – мучительные, тревожные, не давали покоя. Неужели моя дочь так жестока, так бездушна? Но самым невыносимым было другое. Неужели Люба, не только внешне, но и внутренне – копия того, кто пренебрёг ею и так безжалостно предал? И всё же она находила в себе силы, отбросив все домыслы, терпеливо, изо дня в день, с помощью специальных методических кассет, приучить дочь к чтению.  Но Люба продолжала упорствовать. Просматривая детские книжки, она поднимала глаза и, улыбаясь, говорила:
- Мамуля, вот здесь, я не могу понять, прочитай мне!
На помощь, как всегда, приходила тётя. С неутомимым упорством, прибегая к различным ухищрениям, она приучала Любу к жестам и мимике. Постепенно, несмотря на долгое сопротивление, дурачась и кривляясь, Люба освоила язык жестов. Однажды она прибежала и, по секрету, сообщила:
- Бабуля, ты знаешь кто у нас мама? Она дирижёр! Я видела по телевизору дядю, он размахивал руками и даже подскакивал, вот так, - и Люба подпрыгнула, - он на всех смотрел, ничего не говорил, и все его слушались, хотя он – глухонемой!
- Любушка, не включай зря этот чёртов телевизор, там ещё и не такое увидишь. Дирижёр твой может и немой, но уж точно не глухой, если командует музыкой. А мама твоя, хоть и глухонемая, но уважаемая женщина, учёная, занимается серьёзными головоломными науками. Ясно тебе?
- Тётя, дорогая, без тебя я не справилась бы с Любой, – вздыхала Лида.
- Справилась бы, только намыкалась бы побольше. На всё требуется время
и терпимость.
Люба обещала стать кокеткой и, уже с детства, осознавая свою неотразимость, строила глазки тем, кто ей нравился. Когда Лида привела её в фотоателье, она – четырёхлетняя девочка, поразила фотографа умением преподнести себя. Люба не просто позировала, она создавала разные образы, проявляя своеобразную фантазию. Фотограф, молодой мужчина, явно очарованный Любой, с удовольствием вертелся вокруг неё.
- Вы не волнуйтесь, - сказал он, заметив настороженность Лиды, - я отдам вам негативы, и вы отберёте более удачные снимки. А потом, у меня тоже есть дочь, маленькая попрыгунья.
Лида смущённо улыбнулась.
- Не извиняйтесь,  вы правы, сейчас всё продаётся и покупается. Я сделал несколько удачных снимков своей дочери и выставил их для рекламы, но после того, как некоторые двуногие уроды, очень заинтересовались этими снимками: - а нельзя ли познакомиться с этой милой девчушкой? – я не стал этого делать.
Однажды Лида зашла на выставку одной столичной знаменитости, и была шокирована тем вниманием, которое было оказано её дочери. Взрослые мужчины, вежливо поздоровавшись с Лидой, тут же затевали разговор с Любой по поводу созерцания картин. И что удивительно, Люба, нисколько не смущаясь высказывала мнение, прямо противоположное её собеседнику.
- Мне не нравится эта картина. Мама, пойдём, посмотрим вон ту! – восклицала она и, гордо подняв голову, уходила, держась за Лидину руку.

***
Вот и ещё один год остался позади. Лида успешно училась, подрабатывала. Тётя настолько пришлась по душе хозяевам, у которых работала, что они возвели её в ранг домоправительницы, повысили плату и ко всем праздникам и ко дню рождения преподносили подарки, и  даже предлагали совместный отдых. Люба пользовалась особым расположением воспитателей и преподавателей детсада, благодаря своей коммуникабельности и одарённости.
- Да, - говорили они тёте, - девочка у вас, просто чудо!
- Что чудо, нам это известно, но вы не перебарщивайте, не   выявляйте в
ней гордыню, строго, как со всеми, а то ведь так ребёнка можно и испортить.
В этот раз неожиданный приход Алексея обрадовал Лиду. Он возмужал, был серьёзен, подтянут, хорошо одет и Лида не удержалась от комплимента.
- Алёшка, ты повзрослел, такой красивый, сдержанный, - написала она и, улыбаясь, протянула ему листок.
Но Алексей не прореагировал на её искренний всплеск.
- Лида, я пришёл поговорить с тобой окончательно, - мрачно произнёс он, глядя ей в глаза.
- Говори.
- Лида, я устал.
- От чего?
 - Я устал думать о тебе, устал хотеть тебя, я весь извёлся. Понимаешь? Почему ты выбрала его? Почему? Он мой друг, я знаю его лучше, чем самого себя. Ты не должна была его выбрать. Меня ты считаешь - дураком и говоришь неправду. Я знаю – девчонка от него.
 - Опять он за своё, - досадливо подумала Лида, и тут же оказалась в его объятиях. Обжигая её короткими, хаотичными поцелуями, он продолжал что-то бормотать. Раскрасневшаяся, возмущённая Лида вырвалась из его рук.
- Алексей, - написала она, - опомнись, останься, пожалуйста, моим другом!
- Другом? – вывел он большими буквами. – Уступи мне,  что тебе стоит? У меня с собой презервативы. Я знаю, у тебя никого нет. Или может быть, ты онанизмом занимаешься?
Цинизм его слов потряс Лиду. Как он посмел? Как мог? Дрожа от ярости, она схватила ручку и, глядя ему в глаза, ткнула его в грудь, словно это было копьё.
- Ты, похотливый, тупой самец! Слизняк, ничтожный и жалкий! – писала она, презрительно выплёскивая, предназначенные ему слова – Не появляйся больше никогда! Я не хочу тебя видеть! Не хочу! Проваливай ко всем чертям, я навсегда закрою за тобой дверь. Ты не можешь быть другом ни мне, ни тому, кого ты числишь своим другом!
В одно мгновение, не задерживаясь, Алексей прочитал написанное, и на
его лице возникла злорадная ухмылка. Казалось, что оскорбительные ругательства освобождают его от сдержанности и дают право выхлестнуть то, что уже давно рвалось наружу. И, уже в следующую секунду, так же как Лида, торопливо и неистово он заработал ручкой и, под её напором, на привыкшей ко всему бумаге, стали проявляться слова, оставляя после себя вмятины и дырки.
- А ты числишь его своей любовью? Он всё мне рассказал, все подробности, как и сколько раз ты давала ему, какая ты страстная и податливая, и как ему было интересно попробовать не только целку, но ещё и глухонемую. Двойное удовольствие – это его слова. Он так расписал, что у меня всё встало дыбом, и я, с тех пор, из-за тебя не могу толком ни с кем, хочу тебя глухую и немую! Ты разрешила ему без презерватива. А он не подумал о тебе. Он трахается со всеми и изменяет твоей любимой училке вовсю. Что ему? У него денег чужих куча, он бездельник и хлыщ. Я рассказал ему, что у тебя девчонка от него. Знаешь, что он ответил?  «Почему от меня? Ей понравилось это дело, так что могла запросто другому подставить. Я уже тогда понял: после меня она долго не продержится, пойдет по рукам. А что ей ещё остаётся делать?» А я точно знаю, что ты одна, я верю тебе. Понимаешь?
Лида застыла. Кровь отлила от её лица. Несколько мгновений, судорожно сжимая губы, она смотрела на Алексея потемневшими от гнева глазами, затем, двумя руками, подняла со стола толстый словарь и со всей силы ударила его по лицу. Алексей, с окровавленным   носом, пытался отнять у неё книгу, но Лида, увертываясь, колотила его по спине, по голове, по плечам. Она гнала его из комнаты, пока не наткнулась на вошедшую тётю. Алексей, зажимая рукой нос, пулей вылетел в открытую дверь.
- Лида, господи, что же это такое? Лидочка, отдай, отдай мне книгу, успокойся.
Обессиленная Лида покорно отдала книгу, вернулась в комнату, упала на постель, закрыла глаза и до боли стиснула зубы. Почему это случилось именно со мной? Как мне быть?  Ненавижу, ненавижу всех, всех, ненавижу себя! Нет, это не я глухая и немая! Это вы – глухие, немые и слепые! Все, все! Это вы -  притворщики, предатели, ваши уши заткнуты ватой, ваши глаза – пустые глазницы, это вы – тупые, самовлюблённые, бесчувственные слепцы, это вы – уроды! И он, и она, и даже моя дочь! Вы все кроты, кроты, ненавижу, ненавижу! Как же можно с вами жить?
Иногда бывает достаточно одного мига, достаточно нескольких слов, чтобы убить доверчивость и непосредственность души. Один такой урок способен всё разрушить и уничтожить. И вот результат – любовь открытая, расточительная, радостная, самозабвенная, превращается в ненависть, глубокую как пропасть, из которой порой невозможно выбраться.
Мысли – беспощадные, въедливые, неотступно сверлили её мозг. Лида зажала голову руками. Она была сломлена жутким откровением Алексея. Её охватывало чувство гадливости и презрения  к своей единственной, ни в чём не повинной любви, которой она позволила так бездарно распуститься. Нельзя, нельзя любить! Никого, никогда!
Через некоторое время тётя ворвалась в комнату.
- Что случилось? Он напал на тебя? Он хотел…
- Нет, я захотела, а он отказался, - расхохоталась Лида.
- Перестань болтать глупости! Не сходи с ума, у тебя ребенок.
- Ребенок от любимого? Она похожа на него. Смотрит и улыбается
так же, как он. Ей не нужна моя любовь!  Я это чувствую. Она тоже когда – нибудь  предаст меня, слышишь?  Предаст!
Тётя села в кресло и зарыдала.
Лида подошла к ней, присела рядом и замерла. Ей хотелось зарыться в подол её платья, спрятать голову под её руками и забыться: ничего не помню, не знаю, не думаю. Тётя, продолжая плакать, гладила Лиду по голове и приговаривала:
- Глупая, глупая, уйми свою обиду. Отринь себя, подумай о дочери, да и обо мне не забывай, я же не железная, уже все нервы выдернуты.
- Я подумаю над твоими словами, подумаю, но не теперь, а потом, потом, - равнодушно сообщила Лида.
Нет, - решила тётя, - с ней надо по-другому, иначе она совсем западёт. Она встала, выпрямилась, отряхнула подол и жёстко, повелительно жестикулируя,  прокричала:
- Едри твою мать! Давай, топай в сад за ребёнком, а я буду варганить
жратву! Ясно? Действуй, Лидка Маруткина! Только о своей заднице заботишься! Осточертело! Брошу вас к чёртовой матери, кувыркайтесь сами, как хотите!
После этого срыва, её общение с тётей ограничивалось кивками. На все попытки сближения Лида отвечала однозначно – да, нет, некогда, не хочу. Ей казалось, что у неё внутри образовалась огромная, пустая дыра. Единственное, что её спасало – это работа и учёба. И как ни парадоксально, именно в таком состоянии она делала успехи.  Её работы были оценены так высоко, что в качестве поощрения её наградили денежной премией. Иронизируя, она думала, - интересно по чьей линии я получила в наследство свои мозги? По отцовской, по материнской, а может быть это моё личное достояние, так сказать, компенсация за уродство? Что-то должно произойти, что-то должно случиться. Так долго продолжаться не может, это просто невыносимо. – Эти и другие подобные мысли метались в голове Лиды.
Царящая в замкнутом пространстве угнетающая напряжённость, подобная предгрозовому состоянию - когда трудно дышать и сердце сжато от неясных предчувствий – имеет два исхода: или взрыв – освобождающий, очищающий, после которого воздух чист и прозрачен, солнце ласково, а небо безмятежно, - или бессильное угасание, опасное затишье, способное в любой подходящий момент явить себя с новой, ещё более разрушительной силой.
В этот день, после занятий, Лида зашла в сад за дочерью.
- Люба, зайдем на рынок.
- Хо-ро-шо. – согласилась Люба, но ты купи мне мороженое.
- Люба, у тебя воспалённое горло, потерпи.
- Откуда ты знаешь? Ты что, лазила ко мне в рот? – насмешливо воскликнула Люба.
Лида присела на корточки, заглянула дочери в глаза. Не отводя взгляд, улыбаясь, Люба смотрела на мать. И Лида почувствовала неприязнь к её улыбке и к её взгляду.
- Ты купишь мне мороженое? – продолжая улыбаться, спросила Люба.
- Нет.
Люба поджала губы, топнула ногой и посмотрела на неё так отчужденно,
так враждебно, что Лида похолодела. И было мгновение, в которое ей захотелось шлёпнуть дочь по губам, чтобы не видеть этой улыбки и этого взгляда. Ужаснувшись этому желанию, Лида взяла руку дочери, погладила её по голове, поцеловала в щёку и ещё раз объяснила, что нельзя есть мороженое, когда болит горло. Люба снисходительно выслушала, вскинула брови и, улыбаясь, чётко и медленно выговаривая слова, сказала:
- Ты плохая мама, - и выдернув руку, зашагала по дороге.
Лида шла позади.
После этого случая Лида поняла, что происходящие в ней изменения могут уничтожить её. Ей стало страшно. И однажды ночью она вскочила с постели и, сдерживая себя от истерики и панического приступа удушья, упала на колени перед маленькой иконой Казанской Божьей Матери, и страстно, отчаянно, стала молиться:
- Божья Матерь, помоги мне сохранить себя, помоги, спаси меня, спаси, не дай превратиться в ту, какой я не хочу быть, не хочу! В моей душе происходит ужасное, что-то враждебное, чуждое, злое, овладевает мной. Помоги мне превратить мою любовь в кротость, в смирение, уничтожь мою обиду, мою гордыню, преврати моё зло в прощение, озари меня светом добра, жалости, и чистых помыслов.
Безмолвные слова Лиды, омытые потоком горьких слёз, уносились в неведомое пространство. В эту ночь она, наконец, уснула крепким,  безмятежным сном.
Когда утром Лида вошла на кухню, где всё уже было приготовлено к завтраку, тётя перекрестилась:
- Господи, спасибо тебе, мои молитвы дошли до твоего слуха. Очнулась, ожила наша Лидочка.
- Доброе утро, мои дорогие, - поприветствовала Лида тётю и Любу.
Она подошла к дочери, поцеловала её и, глядя в глаза, протянула блокнотный листок.
- Доброе утро, моя милая, моя ненаглядная, мое солнышко ясное! Как спалось?
Люба прочла, подняла глаза,  и Лида увидела, как повлажнели глаза
дочери и задрожали губы. Она прижала Любу к себе и почувствовала биение ее сердца. Так могло биться только любящее сердце.
Однажды, в воскресный день, Люба прибежала со двора раскрасневшаяся и разъяренная.
- Ты что, Любушка, подралась?
- Да, долбанула по черепу эту Светку и её дружка, тупорылого Славку!
- Люба, что ж ты так выражаешься? Мама услышит, будет очень печалиться, что ты дерешься и употребляешь не книжные слова!
- Бабуля, мама не услышит.
- Она, Люба, тебя слышит даже через стены. За что долбанула по черепу?
- У тебя мать глухонемая, глухонемая.… Я им сказала: ещё раз услышу сама, или кто донесёт – замочу!
- Господи, что ж за слова такие?
- Простые, бабуля. Замочу – значит пригрохаю, а по книжному – убью.

***
Солнце, уставшее от борьбы с облаками, тучами, туманами, дождями, сумело, наконец, вырваться из-под власти враждебных сил и дать волю своим лучам. Было жарко, но не душно, что обнадёживало – дождя не будет, и облачность не сможет изменить намерения этого июньского дня. Лида уговаривала тётю:
- Давайте отправимся на природу.
- Лида - духота, автобус, электричка, метро – это не по мне и ребёнка тащить в сутолоку незачем. Спадёт жара, прогуляемся в наш лесок, посмотрим, что там на твоей поляне происходит. Ты помнишь свою поляну?
- Помню, поэтому и не хочу бередить душу. Там теперь дачники – удачники, сеют, пашут, вытаптывают последние ростки прежней жизни.
- Ну вот, кто-то звонит, разбудят ребёнка, ведь знают, что сегодня выходной, пойду, отворю.
Через несколько секунд она вернулась и, удивлённо округлив глаза, прожестикулировала:
- Лида, догадайся, кто? Алёшка пожаловал, стоит за дверью, запустить
или нет?
Лида рассмеялась.
- Запусти.
Алексей – загорелый, в джинсах, в модной рубашке, в светлых туфлях выглядел щеголевато и уверенно.
- Лида, я купил новую иномарку, прокатимся за город, искупаемся, тебе отдохнуть надо. Захвати купальник. Я отпрошу тебя у матери.
- Спасибо, Алексей, Люба ещё спит, проснётся – поговорю с тётей.
Алексей пожал плечами.
- Ладно, подожду в машине.
Странное чувство охватило Лиду при взгляде на Алексея. Он был на три года старше Лиды, а она испытывала к нему материнское чувство. А что если бы я родила мальчишку? – подумала она. – Смешные, однако, эти мужчины - самовлюбленные пожизненные мальчишки. Лида не изменила своего отношения к Алексею. Он существовал в её мыслях только потому, что был ниточкой, связывающей её с прошлым. Она простила его. Она почувствовала его боль. Он действительно был увлечён ею, но барахтаясь в своём чувстве,  не знал, как вести себя, как получить желаемое, как добиться её любви. Вспоминая его окровавленное лицо, Лида испытывала чувство жалости и раскаяния. Она не сомневалась в том, что всё сказанное им об Анатолии – правда. Алексей был честен и прямолинеен в своих поступках и словах. Несколько раз Лида находила в почтовом ящике открытки и записки, в которых он просил прощения, сожалея о содеянном, корил себя за грубость и хамство: «Я причинил тебе боль, прости Лида, я виноват». Я  знаю эту боль, - думала Лида, - она во мне. И теперь, когда Алексей вновь появился, она поверила в его добрые, дружеские намерения. Тётя, не знала об истинной причине её срыва. Зачем её тревожить? Зачем ей знать о моём позоре, о моей глупости, и о ничтожестве того, кто является отцом Любы? Тётя, в свою очередь, ни разу не обмолвилась о том, что ей известен настоящий отец Любы. Она щадила Лиду.
- Приглашает покупаться, машину новую купил, подожду когда проснётся Любушка.
- Лида, пусть ребёнок отсыпается. Поезжай одна, покатаетесь, поговорите,
может до чего и договоритесь, а с ребёнком как?
В лёгком, расклешённом, цветастом платье, с преобладанием нежно-голубых тонов, в голубых босоножках, Лида смотрелась девчонкой. Ветер, залетая, поигрывал прядями её волос, размётывал их во все стороны, образуя вокруг головы светящееся облако.  Глядя на неё, невозможно было представить, что в это юном, нежном, трогательном создании притаился вулкан страстей, чувств, мыслей, готовых в определённый миг выплеснуться,  обнаруживая силу, уверенность и здравый смысл, способный утихомирить разбушевавшуюся стихию.
Дорога была загружена потоком машин, окутанных пылью, смешанной с запахом бензина. Это лишало удовольствия. С непривычки Лиду клонило в сон и охватывало равнодушие. Всё вокруг казалось усталым, некрасивым, вялым и унылым.
Алексей остановил машину.
- Лида, зайдём в шашлычную, перекусим.
Она хотела отказаться, но вдруг вспомнила, что приглашение в  подобного рода заведение – первое в ее жизни. Это удивило и обрадовало ее, и она согласно улыбнулась. Алексей, не согласовываясь с ее желанием, заказал минералку, салат из овощей, шашлык, кофе, мороженое и бокал красного сладкого вина. С удовольствием, удивляясь возникшему аппетиту, она съела все, выпила кофе, а к вину не прикоснулась.
 - Почему не пьёшь, вино марочное.
- Спасибо, не хочу.
- Ну, хотя бы попробуй, вкусное.
Лида чуть пригубила, облизнула губы и отставила бокал в сторону.
- Вкусное, но я не хочу, - объяснила она жестами.
- Когда же ты захочешь? – усмехнулся Алексей.
Лида не уловила смысл его слов. Доверчиво глядя на Алексея, она улыбнулась.
Алексей выбрал укромное место, недалеко от воды. Не говоря ни слова, быстро разделся и с разбега нырнул. Лида присела на бревно, спиной к солнцу, она не любила загорать и, следуя советам косметологов бережно относилась к своей белоснежной коже. Алексей нырял, отфыркивался, делал заплывы. Наконец он вышел из воды, повернулся к Лиде лицом, снял трусы, выкрутил их, встряхнул, одел и лёг на живот, раскинув руки по песку. Всё произошло так стремительно, что Лида не успела удивиться и тем  более смутиться. Через некоторое время он поднялся.
- Искупайся, – пригласил он жестом, - поплаваем вдвоём.
Лида отрицательно покачала головой. Он подошёл к машине, вытащил подстилку, и лёг на спину. Лида чувствовала, что он недоволен и раздражён. Странно, однако, - думала она, - пригласил, а теперь злится. Решив прогуляться по берегу, она поднялась на пригорок, с которого открывался вид на всё водное пространство. Бескрайняя водная гладь вызывала у Лиды чувство тоски и страха. Откуда у меня такое ощущение? Может быть, кто-то из неизвестных мне родственников утонул? – подумала она и, чувствуя чьё-то присутствие, обернулась. Алексей стоял в нескольких шагах от неё.
- Вернёмся, пока никого нет, у тебя новая машина, -  прожестикулировала Лида и сразу же поняла, что Алексей, не реагируя на её жесты, смотрит на неё дикими глазами. Она почувствовала опасность, и обозлилась на себя. Какого чёрта согласилась? Вот тебе твои смешные мальчишки! Стремясь обойти Алексея, она шагнула в сторону, но он резким движением притянул её к себе и, жарко прерывисто дыша, стал целовать. Она вырывалась, колотила его кулаками по голове, по лицу, но на этот раз – жёсткая сила его рук была неодолима. Оказавшись на земле, Лида ощутила приступ такой ненависти, что будь у неё возможность, она убила бы его, не задумываясь ни на минуту. Лида чувствовала, чем отчаянней было её сопротивление, тем ожесточённей и злее было его желание овладеть ею. Борьба казалась безуспешной, но на помощь пришёл её  говорящий и всевидящий мозг. В одно мгновение он высветил перед нею однажды увиденную сцену из мира животных.
Большая ящерица в руках мужчины, извиваясь, яростно борется за свою жизнь и вдруг, отчаявшись вырваться, превращается в абсолютно мёртвое существо. Мужчина, демонстрируя её состояние, переворачивает ящерицу кверху брюхом, опускает вниз, вертит в руках, но она по-прежнему совершенно безжизненна. Наконец он опускает её на землю, несколько мгновений она ещё продолжает изображать мёртвую, а затем молниеносно скатывается с обрыва в воду.
Отпустив до предела сжатое тело, Лида откинула голову на бок, закрыла глаза и расслабила себя до такой степени, что ей показалось - она теряет сознание. И сразу же, незамедлительно, она почувствовала изменение в безжалостном натиске Алексея. Он замер, затем присел, повернул её голову, поднял руку - рука Лиды безвольно упала. Приподняв верхнюю часть ее тела, осторожно, а затем более резко похлопал по щекам и, продолжая зависать над ней, запричитал:
- Лида, очнись, что с тобой? Лида, девочка моя любимая, что же я наделал, урод! Лида, Лидочка… я сейчас, -  приговаривал он, поправляя подол её платья, - я сейчас…
И как только он поднял её и, прижимая к груди, понёс к машине, Лида выскользнула из его рук. Алексей оторопело уставился на неё. Размахнувшись, она залепила ему пощёчину и, не давая опомниться, толкнула его двумя руками с такой силой, что, пошатнувшись, он едва не упал.
- Сволочь, тупой недоделанный дебил, похотливый козёл, урод, предатель подлый! Тебе лечиться надо!
Бранные, беззвучные слова рвались из её груди. Не оглядываясь, Лида кинулась в сторону дороги, но Алексей догнал её, схватил за руку, кинул на переднее сиденье, захлопнул дверь и помчался по бездорожью. Совершенно разбитая, обессиленная от очередного  потрясения, она равнодушно смотрела на дорогу. Всё  мелькало, проносилось, как в ускоренном  кадре, и ее охватывало полное безразличие к тому, что еще могло произойти. И это ощущение было таким искренним, что Лида почувствовала облегчение и полную внутреннюю свободу, в которой не было ни страха, ни печали, ни сожаления. Сейчас как врежемся, как перевернемся, - отстранено думала она, - а потом все взорвется, вспыхнет, и уже ничего не будет. С бешеной скоростью они мчались по проселочным дорогам. Вдруг машина споткнулась, подпрыгнула и остановилась, дрожа всем корпусом от напряжения. Алексей схватил ее за плечи, повернул к себе.
- Тебе не страшно? Тебе легче сдохнуть, чем… чем побыть со мной? Я
тебе так противен? Чем я хуже его? Посмотри на меня по-другому, по-человечески! Я весь перед тобой, чёртова глухонемая кукла! Я разобью себя и тебя, мне всё равно жизни нет! А у тебя дочка! Как она будет без матери?
Лида усмехнулась и, вытаскивая из сумки свой вечный блокнот, чётко вывела:
- Тётя справится, глухонемую вырастила, а уж Любушку тем более вырастит. Давай, нажимай на педаль, не трусь, что сидишь, ты же храбрец!
Алексей опустил голову на руки, сложенные на руле, и затрясся от рыданий. Пусть выплачется, - устало подумала Лида. Алексей поднял мокрое лицо и, по-собачьи заглядывая ей в глаза, заговорил:
- Лида, прости меня, прости. Всё случилось само собой, против моего разума. Лида, я буду самым лучшим мужем на свете, я буду любить твою маму, твою дочку, я всё, всё для вас сделаю. Мы будем отдыхать на море, у меня квартира хорошая, деньги, я при деле. Если захочешь, родим с тобой малыша. Лида, подумай, я же красивый, умный, ласковый, попробуй меня, тебе понравится. Я хотел, мечтал доказать тебе, что я лучше его, сильнее его,  умелее его. Я думал, что через это сумею удержать тебя. Я захватил презерватив, но нарочно проколол его, чтобы ты залетела от меня, а тогда уж куда денешься.
Она опустила руку на его голову, погладила, и опять ей стало его жаль. Она чувствовала его муки, они были сродни её собственным, когда она изнывала от желания к другому. И стараясь его отвлечь, она написала:
- Ты же поспорил с ним и назвал меня фиолетовой и тощей. Забыл? Худоба – ни задницы, ни сисек!
Алексей воспрянул от этих слов.
- Так я нарочно так говорил, чтобы отвратить его от тебя, но тогда я ещё не осознавал, что произошло со мной. Я думал, что это просто зависть, соперничество, но такое случилось со мной впервые. Мы с ним запросто делили девчонок, без споров. И когда понял, что со мной творится, испугался – ты же не такая как все – не хотел этому верить. Думал, пройдёт. Но каждый раз, когда с кем-то бывал, представлял, что это с тобой.
- Алексей, ты завёлся от чужой страсти.
- Да, это тоже было, но когда пришёл в первый раз и увидел тебя кормя-
щую, увидел твою дочку, твою грудь, у меня внутри всё перекрутилось, и я окончательно понял: обратного хода нет, только ты мне нужна. Таких, как ты, нет и для меня уже ничего не изменится. Всегда будешь только ты.
Действительно, - думала Лида, - разве он виноват в том, что так случилось? Я, неопытная, глухонемая девчонка невольно задела его мужскую гордость, его самолюбие, а потом соблазнила зрелостью своего материнства. Я, не желая этого, пробудила в нём мужчину, жаждущего обладать и жаждущего стать отцом.
- Алёша, я бы хотела иметь тебя другом, или братом. Я знаю – ты хороший и настоящий.
Лида вытащила платок, обтёрла его  измученное, заплаканное лицо и сердце её сжалось от жалости. Прямо как ребенок. Господи, почему всё так происходит? – подумала она.
- Высморкайся, - прожестикулировала она, протягивая ему платок, - и не забудь одеться.
Алексей оделся, отряхнулся, откинул гордо голову и, стараясь быть спокойным – произнёс:
- Лида, я не могу быть тебе ни другом, ни братом. Я люблю тебя по-другому. Так уж получилось.
У подъезда, пожимая руку, сказал:
- Прощай, девочка, девственница Лида, прощай, - и его губы дрогнули, - но знай, любовь у меня к тебе вот здесь, - и он приложил руку к сердцу, - а не только там, где ты думаешь.
Перед нею стоял всё тот же мальчишка, из того самого подвала. Больше он не появлялся, и ничего о нём не было слышно. И несмотря ни на что, он оставался в её памяти дерзким, задиристым, самовлюблённым мальчишкой, которого она тоже любила, но по-другому. Так уж сложилось в том подвале.

* * *
Так называемая гимназия расположилась в центре города, в перестроенном здании бывшей детской музыкальной школы. Лиде нравилось это красивое русское слово: гимназия. Ее удивляло и вызывало недоумение изобилие нелепых сочетаний, уродливо и смехотворно пришлепанных друг к другу. Неужели мы такие нищие духом, оторванные от своего исконно русского, что так рабски, так глупо и подобострастно благоговеем перед чужими, пусть даже звучными названиями, обладая таким мощным, выразительным, таким упоительным языком? – думала она.
Тёте удалось, подключив хозяина, у которого она работала, добраться до главы города. Люба была зачислена в гимназию на льготных условиях. Тем более, что после тестирования, она превзошла всех. Ею был набран высший проходной балл.  Легко, свободно, просто и логично она ответила на все вопросы, проявив удивительную для своих лет сообразительность, ясность, живость ума и оригинальную творческую фантазию. К тому же Люба умело пользовалась своей очаровательной улыбкой. Лида и  радовалась, и пугалась, видя какое воздействие оказывает улыбка дочери, и как меняется выражение лица того, кому она предназначалась. Была ещё одна особенность, данная Любе от природы. Она любила целоваться, притом её поцелуи были настолько чувственны и умелы, что даже у тёти вызывали оторопь.
- Господи, кто ж её научил так целоваться? Ох, Лида, глаз да глаз за ней нужен будет. Вот ведь какая чаровница!
Лида не однажды испытывала на себе воздействие поцелуев дочери. Часто, ещё совсем крошечная, Люба просыпалась в своей кровати и, заливаясь слезами, просилась к Лиде в постель, и когда Лида уступала, Люба – в знак благодарности целовала её настоящим женским поцелуем и, умиротворённая,  засыпала рядом с ней, чуть приоткрыв яркие, полные губы. Это были самые счастливые, ни с чем не сравнимые, минуты в жизни Лиды. Она подолгу любовалась спящей дочерью, трепеща от любви и нежности. Какое счастье, что ты у меня есть, моя прекрасная малышка!
- Тётя, и в кого она такая поцелуйщица?
- В кого, в кого? Может статься в твоих родителей. Тебя нацеловали и она, того гляди, кого-нибудь нацелует, – смеялась тётя.
Лида следила за модой, но никогда не копировала её. Сшитые ею вещи отличались новизной и неповторимой элегантностью. Особенно ей удавалось одежда, предназначенная дочери. Оказывается, я одарена чутьём и вкусом, -
радовалась она.
- Мама, - сообщала ей Люба, - родители меня спрашивают: где вы купили такой красивый наряд? У моей мамы, - отвечаю им. Она портниха? Нет, она научный работник с высшим образованием и шьёт эксклюзивные наряды только мне, себе и бабушке!
Свойственные Лиде, и удачно согласованные, сдержанность и изящество, создавали то своеобразие, которое выделяет женщину из толпы. Борьба  с сутулостью дала превосходные результаты. Её стройность была безупречна, а походка – лёгкой и непринуждённой. Двадцать три года! Удивительная пора, сочетающая в себе прелесть цветущей молодости, ещё сохраняющей обаяние юности – и силу грядущей зрелости. Осознавая свою привлекательность, Лида жаждала внимания, и иногда позволяла себе кокетничать. И тому, кто проявлял настойчивость, улыбнувшись, показывала значок и быстро удалялась. Пусть думает, что я просто  чудачка, которая таким оригинальным способом избавляется от знакомства. Подобные шалости забавляли её, но оценивая их, она стыдилась и урезонивала себя. - Лида, ты отъявленная кокетка и когда-нибудь доиграешься. Веди  себя прилично.
Мать и дочь были так очаровательны, что не было никого, кто бы ни останавливал на них взгляд. И, как истинные женщины, они радовались и гордились таким вниманием.
Во дворе гимназии уже толпились родители и дети и с огромными букетами, у кого больше? Вся окружающая территория была заставлена иномарками, подтверждающими превосходство их владельцев.
- Доброе утро, - улыбаясь и окидывая всех взором, громко провозгласила Люба, оповещая своё появление.
Лида приветливо кивнула головой. Мальчишки, прижимаясь к материнским бёдрам, уставились на Любу, отцы заметно подтянулись, приободрились, заинтересованно поглядывая на мать и дочь. Пожалуй, - подумала Лида, - я несправедлива к Фёдору Михайловичу, красота моей дочери возможно и не спасёт мир, но может быть вдохновит и поднимет над обыденным и пошлым, хотя бы крохотную его часть. Люба – в белой короткой юбочке, в белых прозрачных чулках, в чёрных туфельках, в чёрной бархатной курточке и в белой кокетливой беретке на роскошных, чёрных  кудрях, с красной розой в руке – была неотразима. От красной беретки она отказалась.
- Мама, начнут дразнить красной шапочкой, придётся воевать. 
И вдруг Лида увидела Галину Николаевну. Они взглянули друг на друга. Сердце Лиды, охваченное радостью, рванулось навстречу этой женщине. Сколько лет я не видела её? – пронеслась мысль. И тут же, другое чувство – враждебное, безжалостное и … торжествующее, всколыхнулось в ней так рьяно, так властно! Не раздумывая, подчиняясь внутреннему порыву, она подошла к Галине Николаевне и, эмоционально жестикулируя, сообщила.
- Здравствуйте, Галина Николаевна, рада вас видеть. Почему вы одна? Где же ваш ученик или ученица?
Галина Николаевна стояла, не делая попытки изъясняться жестами. Испуганно и нерешительно она смотрела на Лиду, будто не узнавая её.
Лида рассмеялась.
- Галина Николаевна, вы забыли язык глухонемых? Что же вы молчите?
Растерянно, нехотя, Галина Николаевна вскинула руки и скороговоркой ответила:
- Здравствуй Лида, я тоже рада. Я – директор этой гимназии.
- Поздравляю вас с повышением! Неужели вы покинули своих любимых глухонемых детёнышей?
- Муж против моей работы в этой школе.
- Чем же вашему мужу так не понравилась школа глухонемых?
Галина Николаевна пожала плечами.
- Ведь в этой школе произошло столько значительных, важных событий в его и в вашей жизни: он увидел вас, вы познакомились. Напрасно вы не согласились станцевать с ним тот вальс. Своим отказом вы изменили мою жизнь. Да, да, не смотрите на меня так, будто не понимаете, о чём речь! Всего один тур вальса, и я бы пошла по другой дороге. Вы струсили, вы не посмели танцевать мой первый вальс с моим парнем, понимая, что так любимые вами глухие и немые, оглохли и онемели бы вторично от обиды и негодования! А  я, после вашего танца, ни за что, слышите, ни за что не ушла бы с ним! Удивлены? Глухой и немой не следует быть такой привередливой! Так ведь, Галина
Николаевна?
Бледнея, Галина Николаевна смотрела на Лиду.
- Что вы так смутились? Кстати, разве он не рассказал вам, что произошло после того чудесного выпускного бала? Мог бы похвастаться своей победой. После этого  удивительного бала он провёл всю ночь, до рассвета, в подвальном помещении одного из близлежащих домов. И в эту ночь, на старом диване, продырявленном многими телами, я зачала в его объятиях это прелестное дитя. Любушка, пожалуйста, подойди к нам, – обратилась Лида к дочери, - знакомься, это Галина Николаевна, моя любимая учительница. Кстати, она не глухонемая!
Люба склонила голову, сделала реверанс.
- Меня зовут Любовь Георгиевна Полянская.
Галина Николаевна вскинула руки.
- Но почему она…
- А вы хотели бы, чтобы она была Паниной?
 Галина Николаевна смотрела на Любу и её лицо, искажённое гримасой, было жалким и беспомощным. Лида не выдержала, взяла её руку, сжала в своих ладонях и отпустив, прожестикулировала:
- Галина, не мучай себя. Ты полюбила его так же, как и я когда-то. Я сама предала свою любовь,  свою тайну, и она завладела твоим сердцем. Я заразила тебя этой любовью. Но, несмотря на своё преимущество, ты не была уверена в победе. Мне не забыть твой последний взгляд, помимо вражды ко мне и холода, в нём было смятение и страх. Я уже давно, очень давно разлюбила его. И вы оба свободны от моей любви. Ты подарила мне веру в себя, я помню и люблю тебя ту, прежнюю. Только не вздумай ластиться к моей дочери, не вздумай! Этого я тебе, уж точно не позволю! Помни об этом. Приятно было увидеться. Прощай, Галя.
Однажды, вернувшись с занятий, Люба сообщила:
- Знаешь, мама, директор гимназии, с которой ты меня познакомила, любуется мной тайком, исподтишка. На переменах я чувствую, что она наблюдает за мной, а подойти почему-то не решается. Просто смешно.
- Ты ей нравишься, только не кокетничай чересчур.
- Да не в этом дело! Говорят, что я похожа на её мужа, но я же девочка.
Просто смешно.
- Ты видела этого мужа?
- Нет. Он поджидает её в машине.
 Уверенность в том, что он непременно появится, и она, после стольких лет, увидит того, кто был её мечтой, её страстью, её болью, не взволновала и не обрадовала. А может быть, любви и не было вовсе? Или сама любовь, по сути своей, так ненадёжна, так ветрена и обманчива? А говорят: время не властно над любовью. Странно всё это и печально, - думала Лида, предчувствуя встречу с Анатолием.
 - Здравствуй Лида, я зашёл поговорить, - сказал Анатолий, серьёзно, без улыбки, старательно выговаривая каждое слово.
- Входи, - улыбнулась Лида, сделав приглашающий жест, а про себя добавила, - но не проходи.
Чужой, незнакомый мужчина выжидательно и удивлённо смотрел на неё. Торопясь, смущаясь от её улыбки и холодного безразличного взгляда, он достал из кармана пальто сложенный лист бумаги и, протянув его, произнёс:
- Будь добра, прочитай.
«Лида, я помню тебя чуткой, интеллигентной девушкой, и тебе не к лицу было так себя вести. Ты поступила необдуманно и жестоко. Мне не понравился твой разговор с моей женой. Ты изменила собственным принципам. Помнишь, ты написала: не старайтесь быть хуже, чем вы есть. Что было, то было, но к чему козырять своим ребенком? Это просто неприлично. Я прошу тебя, не заводи впредь подобные беседы с моей женой. Не забывай, она теперь в другом положении. Это все, что я хотел сказать.»
Глядя на его уныло-сосредоточенное лицо, Лида весело прожестикулировала:
- Подожди, пожалуйста, я сейчас!
Возникающие слова, свободно, без усилий, превращаясь в фразы, легко и охотно ложились на бумагу.
- Я благодарна тебе за визит. Предвидя твоё появление и тему разговора, я не обнаружила в себе каких-либо чувств, ну хотя бы обычного интереса или примитивного любопытства. Своим визитом ты окончательно освободил меня от своего незримого, но очень неудобного и надоевшего присутствия. Да, дочь – от тебя, но она не твоя. Войди в класс, и ты узнаешь её, ошибиться невозможно. У неё твоя улыбка и твои глаза, но в её очаровательной улыбке и в её взгляде нет признаков умышленного предательства, лжи и корыстного лицемерия. В улыбке и в глазах моей дочери – душа, но не твоя. И это – главное. Козыряешь? Я не знаю, есть ли у тебя дети, скорей всего нет, иначе какому отцу придёт в голову употреблять подобное слово по отношению к ребёнку. Хотя, всякое бывает! Жестоко? Истина или правда, как хочешь назови, сама по себе, не жестока, не коварна и не мстительна. Такой она кажется тому, кто прячется от неё, кто боится её. Ах, не напоминайте мне, что я глухонемая! Это так жестоко! Ни черта подобного! Это факт, это то, что уже случилось, произошло и что изменить уже нельзя, это – реальность, существующая независимо от наших эмоций.
На языке близком и понятном нам, а мы – это любимая учительница и её любимая ученица, - я беседовала не с твоей женой, а со своей учительницей по имени Галина Николаевна. Что ещё? Ах, вот: принципы и положение! Это что, взаимоисключающие понятия? Принцип есть, положения нет, но уж если появилось положение, то принцип – просто ни к чему! Ни логики, ни смысла в твоих рассуждениях.
Сетуешь на изменения? Разумеется – изменения налицо. Ты потяжелел, обрюзг, твои губы, утратившие улыбку, сухи и черствы. Ах, какая улыбка была у тебя! Улыбка подвального дегустатора девчонок – слепых, глухих, немых, и в этом ты преуспел. Глаза твои поблекли, взгляд блуждающий, безрадостный, выражение лица унылое и потерянное и на нём признаки алкоголизма, пока ещё не последней стадии. Всё. Прощай.
Лида вышла в прихожую. Видя в её руке полностью исписанный тетрадный лист, Анатолий заметно оживился. Неужто ещё на что-то надеется? – подумала она.
- Прочту потом, - сказал Анатолий, складывая лист и пряча его в карман. – Прости за беспокойство.
Лида улыбнулась. Дверь открылась и на пороге возникла тётя с двумя сумками в руках.
- Здравствуйте, гости дорогие, - сказала она, опуская сумки.
- Тётя, - сразу же зажестикулировала Лида, - знакомься, Георгий Полянский.
Тётя осмотрела Анатолия.
- Говоришь, - громко произнесла она, - это Георгий Полянский, отец Любочки?
- Я не… - развёл руками Анатолий.
- Не суетись, милок. Сама вижу, куда тебе до Георгия Полянского. Ты – Толик, по фамилии Панин, так ведь? Ты сам по себе, мы сами по себе. Мужик ты видный, солидный, а чего-то не домыслил. Ну что стоять, проходите, коль зашли, попьём чайку или кофе.
- Благодарю, но у меня дела. До свидания, - жалко ощетинившись, проговорил Анатолий.
- До свидания, только смотря до какого!
Лида молча смотрела на тётю, затем взмахнула руками.
- Откуда ты его знаешь?
- От верблюда, какая разница, знаю и всё!
Лида побежала к тёте, обняла её и расцеловала.
- Ты самая моя дорогая и любимая умница!
- Да уж, умница! С тобой в дураках не походишь. Ты тоже хороша. Такого «прынца» упустила! Одни ботинки чего стоят, дорогущие, а пальто? Жила бы себе припеваючи. Разрази меня гром, если я опять не то скажу. Будет навещать тебя, не отвяжешься, а машина-то какая, видела?
- То же самое ты говорила и об Алексее, а он исчез.
- Исчез по твоей воле. Если правду сказать, Алёшка хоть и домогался, но по душе, а этот не то, не тот раскрас!
Лида торжествовала. Я расправилась с теми, кого любила. Я одержала победу, в которой, оказывается, нуждалась. Теперь я совсем свободна от любви, но отчего же мне так грустно, так печально, одиноко и больно? Я доказала себе, что я не глухая и не немая, что я справедливая, честная, сильная и умею постоять за себя. Но что я оставила для себя? Взамен любви – пустоту, которая ещё тягостней, ещё смертельней оттого, что в ней нет даже воспоминаний. Анатолий.… Какая жалость! В такой привлекательной оболочке такая бледная, мелкая душа, такая пустошь! Убитые воспоминания! Почему я позволила себе быть жестокой и злопамятной? Спасибо тёте, она, предвидя мои наклонности, не открыла мне тайну моего рождения. Боже мой, женщина, прожившая трудную, почти безрадостную жизнь, так добра, прозорлива, мудра и сердечна! Разве имею я право обвинять тех, кто подарил мне жизнь? В чём их вина? Они любили друг друга, но всё восстало против их любви, против их греха. А что Галина? Я светилась от счастья, от любви, и она позавидовала, загорелась от моего света, я заразила её любовью к тому, кого сама любила. Она полюбила так, как, наверное, я не смогла бы. Она взрослая, страстная женщина. Кто может ей запретить любить! Никто. А потом, ты забыла, что глуха и нема, и Анатолию не захотелось связывать себя с такой, как ты? Алёшку тоже жалко. Это вечное соперничество двух самцов, кто похитрее и поноровистей. Его мучило ущемлённое мужское самолюбие: а чем я хуже?
Через несколько дней, после визита Анатолия, тётя, раскрасневшаяся, довольная, подталкивая Любу, прямо с порога вручая Лиде большую коробку, воскликнула:
- Ты только погляди, какой соблазн, подарок Любочке!
Лида открыла коробку, в ней лежала красивая кукла.
- Раздевайтесь, умывайтесь, но сначала поговорим, потом уже спокойно будем ужинать. Тётя, я буду жестикулировать, а ты, пожалуйста, быстро переводи, ничего не добавляя.
Лида присела перед дочерью, поцеловала её, затем выпрямилась.
- Любочка, кто тебе подарил эту куклу?
Люба изогнула красивые бровки, округлила глаза и улыбаясь, сказала:
- Мужчина, который сказал, что он мой папа.
- И что ты ответила?
- Я спросила, как вас зовут и как ваша фамилия? Анатолий Панин, - ответил он. Вы не мой отец, вы перепутались, я Любовь Георгиевна Полянская, значит мой папа – Георгий Полянский.
- И что он?
- Он рассмеялся и сказал, что перепутание можно распутать, а пока прими от меня этот подарок, и поцеловал меня вот сюда, - она дотронулась пальцем до
правой щеки. – Мамочка, кукла просто классная!
- Люба, ты хочешь, чтобы я оставалась твоей мамой?
- Лида, ты что? – встрепенулась тётя.
- Не удивляйся, переводи точно, я слежу за твоими губами. Ясно?
- Да уж куда ясней, - буркнула тётя.
Люба остановила взгляд на матери.
- Мама, ты сегодня какая-то неудобная.
- Отвечай Люба.
- Но ты и так моя мама.
- Так вот, если ты не выполнишь мою просьбу, я перестану быть твоей мамой.
Глаза Любы наполнились слезами.
- Не плачь, это очень просто. Завтра утром ты поднимешься к вашей директрисе, Галине Николаевне, и очень вежливо попросишь передать коробку её мужу, Анатолию Панину.
- Лида, ты просто сдвинутая! Зачем заставляешь ребёнка заниматься какой-то ересью, прости меня господи!
- Подождите, - воскликнула Люба, - не ругайтесь, я придумала! Я скажу: Галина Николаевна, пожалуйста, передайте эту коробку вашему мужу. От чужих людей подарки не принимаю. Если захочу, мама и бабушка мне подарят точно такую же куклу.
- Умница, - рассмеялась Лида, целуя дочь.
- Господи, прости меня грешную, но какой же нескладухой занимаются люди, ни разума, ни толка!
На следующий день Люба сообщила.
- Мамочка, не волнуйся, куклу вернула Галине Николаевне, сделала так, как обещала. Она взяла коробку, ничего не сказала, только посмотрела на меня как-то непонятно. Мне стало её жалко, а почему, не знаю.
- У тебя, Любочка, доброе сердце, это хорошо.
- Да? Но мне не нравится жалость.
- Почему?
- Скучно и грустно. Мне по вкусу веселье.
Моя девочка совсем уже взрослая, - вздохнула про себя Лида. Я ведь тоже скучаю и грущу. Но что поделать?  Со временем не поспоришь. Неумолимо, быстротечно – всё сносит, всё отбирает.
               
***
Расставание с однокурсниками оказалось для Лиды болезненным и очень грустным. Она чувствовала себя одинокой, ненужной. Защита дипломной работы, торжества по этому поводу, прощание – теперь уже всё позади. Ах, если бы не мой недостаток и не мои ранние роды, чудная пора студенчества могла бы стать самым прекрасным воспоминанием в моей жизни! – подобные мысли возникали в её голове, но она тут же, сердясь и возмущаясь, стыдила себя. Тусовок захотела? У тебя, рождённая от любви, дочь, родная душа! Да счастливей тебя нет никого на свете!
Учёба Лиде давалась легко, но общение было затруднено из-за материнства. Иногда, поддаваясь уговорам, она соглашалась принять участие в совместных кратковременных вылазках, заранее оговоренных, но самыми интересными были спонтанные мероприятия, когда кто-то вдруг предлагал: ребята, давайте рванём или закатимся…- и вот этого Лида не могла себе позволить.
Прощаясь, все обменивались телефонными номерами с теми, у кого они были. Москвичей в группе было мало, в основном это были ребята из других городов России. Кто-то, на свой страх и риск, решался остаться в столице, надеясь найти работу, жильё и сносный заработок, кто-то уезжал в неизвестность, у каждого возникали проблемы с пропиской, и это вызывало чувство горечи и грусти. Ребята были заражены идеями и предстоящими научными открытиями, но иногда можно было услышать: Эх, дураки мы, надо было рвануть в гинекологи или в протезисты, в юристы, в финансисты – и деньги, и престиж, и социальная стабильность – своя клиника, свой банк, своя контора или фирма.  Придётся переквалифицироваться в управдомы.  Обмениваясь с Лидой адресами, говорили: Лидочка, пиши, будет очень не хватать твоих записок, твоих глаз. Но все понимали, переписка для многих была практически невозможна из-за жизненной круговерти и вечной нехватки времени. Для Лиды – это был вынужденный способ общения, который не только  восхищал, - всем было приятно получать записки, но представлял более реальную ценность, чем просто слова, которые забывались или, искажаясь, теряли первоначальный смысл. Лиду любили, оберегали и, конечно же, втайне жалели. Умение Лиды читать по губам, естественность, самодостаточность в общении, внешний облик, всё это способствовало постепенному привыканию к её недостатку, а иногда приводило и к забывчивости. Курьёзные случаи по этому поводу вызывали, включая и Лиду, дружный смех. – Лида, - возмущённо восклицал кто-нибудь из однокурсников, - кричу тебе, подожди, подожди, а ты всё топаешь! И даже если допустить, что забывчивость была преднамеренной, усомниться в её благожелательности нельзя было.
Но был ли кто-нибудь увлечён ею, как женщиной? Да. Один из поклонников, по имени Радий - долговязый юноша, получивший, прозвище Менделей, был к ней неравнодушен. От её взгляда он робел, протирал очки и, стараясь рассмешить её, строил рожицы, угощал мороженным, пирожками, чаем. Она ловила на себе его влюблённый взгляд. Иногда, коснувшись её руки, он испуганно замирал, а однажды, расхрабрившись, поцеловал в щёку. Он нравился ей своей  целомудренностью и какой-то незащищённостью, но она испытывала к нему материнское чувство. Другой – Эдуард, щёголь, остряк и заводила, писал ей записки, в которых полушутя, полусерьёзно объяснялся в дружеских чувствах, которые называл чувственной близостью и сексуальной совместимостью. «Лидочка, молодость скоротечна и тебе разве не хочется украсить её незабываемыми годами блаженства и радости!» Однажды, на праздновании очередного дня рождения, сидя рядом с Лидой, он положил руку на её колено и поцеловал в шею. Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась так, что этого оказалось достаточно, чтобы подобное не повторилось. Эдуард закрутил роман с первокурсницей, но продолжал присылать Лиде записки, вероятно, именно это и вдохновляло его на постоянный поиск совместимости в сфере чувственной близости. На иронический вопрос тёти:
- Что же, ваши учёные парни не интересуются женским родом?
Лида отвечала.
- Тётя, представь себе бедного, почти нищего студента – который сущест-
вует впроголодь за счёт таких же бедных родителей, и не имеет ни денег, ни жилья – с неопределённым будущим и рядом с ним глухонемую девушку с ребёнком на руках, да ещё  материально несостоятельную! Это как камень на шее, не добежишь, не доплывешь! Кому ж охота взваливать на себя такое?
В таких случаях тётя взрывалась гневным возмущением:
- Чёрт бы забрал этих думовских правителей! Никакой заботы о молодняке! Как хочешь, так и выживай! О чём раздумывают эти уроды? Видеть их не могу!
- А ты  не смотри – смеялась Лида, - не тревожь себя. К тому же, в Думе есть люди, желающие многое изменить, но им мешают.
- Вот, я так и думаю. Что толку смотреть? Сидя на заднице, на диване, ничего не изменишь. Они сами по-себе, а мы -  отдельно. От их бестолковых дел и переделок можно свихнуться. Пусть политики делают то, к чему их народ призвал, а мы должны своей жизнью заниматься. А если они дуркуют и воруют, мы что можем? Только если сдохнуть от сердца или на стены с кулаками кидаться.
Тётя любила смотреть передачи о животных и о природе.
- Мне - все эти людские разборки, перебранки, где чёрт знает что говорят, стыд и срам один, и все эти песенные пришлёпки, прихлопки,  ужимки и пересмешки - переодетых бабами мужиков - не по душе. Животные, бессловные твари, а сколько соображения и правильности!   Людям с них пример можно брать, вот ведь тигр – не сожрёт, не убьёт ради потехи, а чтобы насытиться и продолжить свой род. А эти все, которые хапают народное добро? Всё им мало, всего сверх головы надо, да ещё к тому ж – пустой. Зачем человеку эти миллиарды? Живи достойно, думай о людях, о стране, в которой живёшь. Я вот, когда вижу человека бедствующего, осиротевшего, больного, меня совесть начинает дергать – мне хорошо, а другому плохо, хотя я не ворую и всю жизнь работаю.
- Тётя, не могу с тобой согласиться. Преступления, в основном, совершают как раз от нищеты, неустроенности и социального неравноправия. Тигру гораздо проще решать проблему сытости и продолжения рода, а человек…
- Да? – взорвалась тётя, - и слушать не желаю! Глупости говоришь! У человека, да к тому же молодого, руки, ноги, голова! Работа на работе, все газеты призывают – иди, трудись, учись, осваивай ремесло, разрабатывай свои мозги! Так нет же, пьянствуют, колются – на какие шиши? Друг друга убивают по пьяни, по очумелости, живут в грязи, палец о палец не ударяют, чтоб хотя бы вокруг себя дерьмо огрести. Земли вон сколько! А эти, которые  оскверняют могилы солдат? Ни бога, ни совести, ни страха в душе. А родители – запойные лодыри несусветные, детей на помойку выбрасывают! Это как? А тигру и всем другим зверям как выживать, если люди себя не могут  урезонить и навести порядок в своей жизни? Бог человеку дал и разум, и совесть, и душу, и силу – для чего? Для – миротворения.
- Тётя, милая моя, давай возьмём маленького котёнка, а?
- Лида, все заняты, кто будет его воспитывать? Ему внимание нужно и забота. Вот перейду на твоё обеспечение, уйду с работы, и тогда заведём.
- Вот видишь, - рассмеялась Лида, - всегда находится причина.
Лида относилась к телепередачам выборочно, безошибочно улавливая и отличая подлинное от бездарного,  пошлого и банального. Люба была равнодушна к телеэкрану. Она любила читать, рисовать и созерцать репродукции картин в книгах по искусству. Лида приобретала диски с познавательными программами и с подлинно талантливыми  фильмами, не делая скидку ни на возраст дочери, ни на свой недостаток. Она понимала, что зрительное восприятие подлинного искусства необходимо для полноценного развития ребёнка.
Лида подошла к окну. У подъезда остановилась машина. Анатолий, опять, - вздохнула она.
- Как видишь, - жалко улыбаясь, произнёс он, - я опять пришёл, может я всё-таки пройду?
Лида почувствовала запах коньяка и неопределённо повела плечами.
- Ну, хорошо, побуду в прихожей. Я принёс тебе ответ, возьми, очень прошу, прочти сейчас, при мне.
Лида развернула лист, исписанный мелким почерком.
 «Лида! Я потрясён твоей запиской. Было бы глупо оспаривать твои вы-
сказывания. Они умны, логичны и беспощадны. Но всё было не так, не так! За все эти годы я так и не смог забыть или хотя бы приглушить образ той ночи. Всё остальное случилось скоропостижно. Смешно, но не было возможности подумать, переждать, помедлить. Это была агония  страсти, и я не устоял. Почему ты не захотела уйти сразу же после концерта, я же просил тебя? Но очень скоро я очнулся, отрезвел, и потом всё остальное было суетливой погоней за ощущениями, за чем-то желанным и недостижимым. Я  изменял и изменяю Галине. Она знает об этом. Наверное это страшно, когда любишь так, как любит она: просто любит, ничего не получая взамен. Я только сейчас приблизился, после встречи с тобой, к этому состоянию и уже страшусь. Сколько раз я приходил в этот подвал, на этот диван и потом, оставшись один, лежал и смотрел в потолок, и всё оживлялось в моей крови и в моём сердце. Воспоминания были так ярки, так горячи, так осязаемы, что я плакал и пускался в новые приключения. Я не знаю, что это такое. Я не лгу, поверь, это так и было.»
Лида прочла. Она смотрела на него и, в одно мгновение, в ней вспыхнула неприязнь ко всем его излияниям. Сластолюбивый самец! Я плакал, я страдал, продолжая трахаться со всеми. Я, я, я… решил возбудить меня, а вдруг? Ну что ж, попробуй! – усмехнулась про себя Лида.
Он приблизился к ней, облизал свои губы, притянул её к себе и поцеловал. Лида не дёрнулась, не вырвалась из его объятий. Она спокойно приняла его поцелуй. Её губы были холодны и тверды. И когда он заглянул в её глаза, то увидел в них полное безразличие, не напускное, а естественное. Трезво, безответно она смотрела ему в глаза. Он отшатнулся. Он мечтал, что она начнёт сопротивляться, её губы будут горячи, руки, упираясь в его грудь, будут податливы, а во взгляде, гневном и возбуждённом, будет всё -–любовь, страсть, ненависть. Но этот лёд, эта чёрствость и эти безвольно опущенные руки. Он сделал шаг назад и, споткнувшись об коврик, вышел из прихожей.
Надо же, оказывается, дверь была открытой, - удивилась Лида. И тут же другая мысль настигла её. – А как же кукла, почему промолчал. И вдруг Лида поняла, вернее, почувствовала, что произошло. – Боже мой, Галина Николаевна не вернула ему коробку, она оберегала его от огорчения.
Потом он опять приезжал, дарил Любе подарки, которые она возвращала Галине Николаевне. Писал записки, предлагал материальную помощь, стал появляться выпившим, небритым, жалким. И Лида не выдержала. Это было страшно и унизительно для всех. Она пришла к Галине.
- Галина Николаевна, я больше не могу выносить его приходы, принимать его подарки, которые вы ему не возвращаете. Я прошу вас, наберитесь мужества, воздействуйте на него. Спасайте его, пока ещё не поздно. Вы любите его и потому обязаны найти в себе силы. Я уверена, что вы догадываетесь, или даже знаете о его походах. Так в чём же дело? Вы жалеете и оберегаете его, а я? Почему вы не уходите из моей жизни? Я хочу, чтобы вы оставили в покое мою дочь и меня! Ваше вторжение в мою жизнь дурно пахнет. И если честно, мне неприятно видеть не только вашего мужа, но и лишний раз встречаться с вами, простите за откровенность.
Молча, не делая попытки возразить, Галина Николаевна смотрела на Лиду. Её  лицо было спокойным, руки неподвижно лежали на столе, а взгляд был безразличным и отстранённым, словно всё, о чём говорила Лида, не имела к ней никакого отношения. Несколько мгновений Лида стояла, ожидая ответной реакции, и когда поняла, что её не будет, вышла из кабинета. С нарастающим ощущением неловкости и беспокойства, она вышла на улицу. Что же это такое? – спрашивала она себя. – Отчего на сердце такая тяжесть? И вдруг в её памяти возникла фраза. – Мне стало  жалко её, а почему не знаю. Кто это сказал? Ответ на этот вопрос высветился сразу. – Это слова твоей дочери, сказанные в адрес Галины Николаевны. У Любы чуткое сердце. Лида замедлила шаги. Что же я делаю? Какое право я имею так обращаться с этой женщиной, не замечая её больных, измученных глаз и при этом считать себя умной и справедливой? Ты жестокая и злопамятная, ты думаешь только о себе. И Лида вспомнила молодую, красивую женщину, её веселые, лучистые глаза и те слова, написанные на чёрной доске. Вы счастливые мальчики и девочки! Вы – зрячие! Эти слова были обращены к тебе, и они всколыхнули твою душу. Лида прижала руки к груди, чувствуя, как к горлу подкатывается комок, готовый разразиться слезами. Ей захотелось упасть перед Галиной Николаевной на колени и просить у неё прощение. За что? За что? За всё что случилось, за своё бессердечие, которое
оказалось гораздо сильнее любви.
Сдерживая слёзы, Лида зашла в какой-то двор и, прислонившись к дереву, зарыдала. Она плакала от невыносимой печали и тоски. Выплаканные слёзы не смогли освободить, облегчить её сердце. Что делать? Лида, не отпускай от себя любовь, не отпускай! Люби всех, кто хоть однажды прикоснулся к  твоему сердцу, люби их такими, как они есть, не изгоняй любовь к ним, даже если они тебя предали, забыли и разлюбили. Пойми, любовь не умирает, она рассеивается по свету, и частицы твоей любви обязательно поселятся в сердцах незнакомых тебе людей, а те – раздарят их другим, и пока это будет происходить, жизнь на земле будет продолжаться, и энергия любви не иссякнет. Никогда.
Оживая от этих мыслей, Лида бесцельно шла по улице. Проходя мимо огромного торгового комплекса она вошла вовнутрь и сразу же увидела небольшое уютное кафе. Войдя в него, она осмотрелась. За одним из столиков сидели две девушки, оживлённо беседуя, они курили и пили кофе. За другим – мужчина, без особых примет, лениво развалившись на стуле, прихлёбывал пиво из высокого, запотевшего сосуда. И вдруг в ней возникло желание – хочу пить, хочу курить! Этот неожиданный импульс обрадовал её. Подойдя к стойке, она открыла меню и, почти не задумываясь, указала на один из коктейлей, под игривым названием «Подбодри меня», и на пачку сигарет. Девушка за стойкой, не проявляя какого-либо удивления по поводу её молчания, сказала:
- Возьмите лучше коктейль «Апельсиновый», он с шампанским, и вот эти сигареты, дамские.
- Какая мне разница? – подумала она. – Что я знаю о напитках, и тем боле о коктейлях? Ни-че-го! Хорошо это или плохо? Ни то, ни другое. Но знания дают право выбора. И вообще, что я знаю о жизни? Живу в своей глухой и немой скорлупе, питаюсь только собственными эмоциями и, барахтаясь в них, ничегошеньки не знаю ни о жизни, ни о людях. Эгоистичная, упрямая, консервативная, самолюбивая и недоразвитая – в широком смысле этого слова. Пришла пора задуматься и определиться!
Лида согласно кивнула головой, почувствовав симпатию к продавщице. Поблагодарив её улыбкой, она села за стол. Потягивая из трубочки содержимое высокого бокала, украшенного зонтиком и засахаренными дольками апельсина, Лида открыла пачку, достала сигарету и, повертев её в руках, беспомощно огляделась. Прикуривать спичками, наверное, не очень этично, придётся купить зажигалку, - подумала она и увидела мужчину, который направлялся к ней с зажигалкой в руке. Лида протянула ему сигарету, но потом, спохватившись, поднесла её ко рту, вдохнула и,  захлёбываясь от дыма, прикрыла рукой рот. Девушки фыркнули от смеха, а мужчина, продолжая прихлёбывать пиво, с любопытством наблюдал за ней. Затянувшись, ещё не успевшей погаснуть, сигаретой, она выпустила изо рта дым и, попивая коктейль, весело посматривала по сторонам. Покончив с этим, несвойственным ей занятием, она поднялась с ощущением лёгкого и приятного головокружения, махнула всем рукой и, войдя в супермаркет, направилась в косметический отдел. Выбрав самую яркую помаду, Лида подошла к зеркалу и покрасила толстым слоем губы. Она смотрела на себя, и ей хотелось закричать. - Вы только посмотрите, какая я красивая! Да, я действительно красавица! Какие глаза, брови, губы, носик, волосы, овал лица и всё остальное. Смотрите, смотрите на меня, любуйтесь мной, сходите с ума от любви ко мне, потом будет поздно! Я могу подурнеть без вашей любви, состариться раньше срока, да и просто умереть от тоски и печали! Ей хотелось плакать, хотелось смеяться, душа и тело требовали выхода. Нет, плакать, после такого коктейля, просто неприлично. Да, да, эту несправедливость природы я должна исправить! Лида гордо вскинула голову и, размахивая сумочкой, слегка покачиваясь на высоких каблуках, зашагала по дороге. Куда? Мне всё равно, лишь бы идти, лишь бы меня замечали, лишь бы смотрели и сходили с ума. Сегодня я сама намерена сойти с ума. Дерзайте!
Лиде всё вокруг нравилось: дорога, люди, машины. Как хорошо, как вольно! Почему я должна оставаться в одном и том же состоянии? Я хочу превратиться в другую, противоположную мне женщину, например, в дурочку. Интересней и своеобразней дурочек, нет никого. Откуда тебе это известно? Я это чувствую. Ты ошибаешься. Дурочки – интуитивные, прирождённые хищницы, сильные и хваткие. Ладно, тогда я превращусь в глухонемую шлюху.  И перед мысленным взором Лиды возникли кадры немого кино. Боже мой, ведь это прекрасный идеал для подражания! Почему я о них забыла? Женщины – красивые, капризные интриганки, наивные, смешные, страдающие, плачущие, импульсивные, но всегда желанные и любимые. Женщины – немые и глухие, живущие в мире собственных страстей. Эврика! Я попробую сыграть эту роль. А как тебе тот мужчина, с зажигалкой? Да так себе, ничего определённого и запоминающегося, но выглядит мужчиной. И в эту минуту кто-то коснулся её плеча. Лида обернулась. Ах, это вы! -  воскликнула она про себя. – Хотелось бы другого, но пусть будет этот – с зажигалкой. Ей стало весело и легко. Никаких комплексов. Он что-то говорил, она смотрела на его губы, заглядывала ему в глаза, улыбалась, смеялась, прислонялась головой к его плечу и без конца кивала, качала головой – да, нет, да, нет. И пока он говорил – ей было неинтересно присматриваться к его словам – Лида вела диалог с собой. Ах, вот почему Алексей так старался напоить меня вином! Всего один бокал, и я смогла бы осчастливить его. А Эдуард, красивый такой, за ним все девчонки  гонялись? Почему не согласилась? Не знаю, не хотела. Врёшь, врёшь, хотела, но что сдерживало? Ну, не знаю, правда! Ох, Лидка Маруткина, до чего же ты упряма и лицемерна! Я же знаю, как ты по ночам мечешься и просыпаясь от возбуждения, застаёшь свою руку между ног. А сны, сны свои помнишь? Помню, помню! А этот Радий, такой нежный, робкий, почему не захотела? Потому, что идиотка! Все твои комплексы от нереализованных желаний. Вот и отлично, отпущу себя на волю и начну реализовываться.
Мужчина был похож на человека, который нежданно попал в ситуацию странную и шокирующую. Его состояние можно было бы определить, как туповато-растерянное. Молчаливая энергия Лиды, завораживая и подчиняя, заставляла его идти к намеченной цели. Лиде казалось, что в каждую следующую минуту он развернётся и уйдёт, или даже убежит. И, продолжая изображать страстную, хмельную женщину, она усиливала игру. Взяв его под руку, она вздохнула и, одаривая долгим, умоляющим взглядом, прижалась к его плечу. Потом он что-то спросил, она кивнула в знак согласия, а затем отрицательно покачала головой. Это был завершающий момент их беседы, после которого он окончательно замолчал.
Оказавшись в квартире, Лида присела на широкий диван и сбросила туфли. Он откупорил бутылку шампанского, наполнил два бокала. Медленно, смакуя, облизывая губы, Лида выпила содержимое бокала, удивляясь и восхищаясь своей решимости. Вошла в роль, смотри Лида, не переигрывай! Ладно, больше не пью, но почему я не хмелею? Это обманчивое состояние, хмель коварен и непредсказуем.
От второго бокала Лида отказалась. Он дотронулся до её горла и она наконец-то увидела его вопрос:
- У тебя горло больное?
Лида радостно закивала.
- Ангина?
Она отрицательно качнула головой.
- Простуда? Совсем не можешь говорить?
 Лида кивнула.
- Значит, целоваться не будем. Ну что, разденешься сама, или помочь?
Лида встала, повернулась к нему спиной. Он расстегнул молнию на её платье. Она переступила через него, сбросила бюстгальтер, трусики и повернулась к нему лицом. Ну что, нравится? – мысленно спросила она. Несколько секунд он оторопело смотрел на неё, затем выскочил из комнаты и вернулся обнажённым и защищённым.
Когда всё, довольно быстро, закончилось, он сказал:
- Какая-то ты странная, вроде всё при тебе, да и красивая очень, а мне было как-то не по себе, я ожидал большего. Может, ты любишь что-то другое, ну… и он опустил руку вниз, но сразу же спохватился, - нет, я забыл, у тебя же горло больное. Лида вначале не поняла, что он имел ввиду, но когда догадалась, ей стало мерзко и смешно. Ну что, доигралась, Лидка Маруткина? Такого тебе ещё не предлагали. Она не разрешила себя провожать.
- У тебя муж есть? Боишься?
Лида завертела головой, ни да,  ни нет, догадайся сам.
- А тебе как, хорошо было? Я как-то не уловил.
- Когда-нибудь что-то уловишь, - усмехнулась про себя Лида и, глядя в глаза, восторженно улыбнувшись, опустила веки.
- Ещё встретимся? – спросил он, загораясь от её взгляда.
Лида смотрела на него и вдруг увидела слова, которыми никогда не пользовалась. – Перебьёшься, обойдёшься, перебьешься, обойдёшься… - и она
рассмеялась.
С этими словами она вошла в прихожую. Тётя, с обвисшим от удивления лицом, смотрела на неё, даже не пытаясь заговорить.
- Тётя, - сообщила Лида, - я курила, пила коктейль, шампанское и встречалась с одним типом по имени – «перебьёшься, обойдёшься». Но ничего, ни-че-го не произошло! Понимаешь? Совсем ничего. Мне смешно, а тебе?
- Лида, раздевайся, подмывайся, полощи рот, пей чай и спать, чтоб ребёнок тебя не видел.
- Тётечка, я тебя о-бо-жа-ю, но целоваться не будем, у меня горло больное, - рассмеялась Лида.
Тётя молча ушла к себе в комнату.
Утром она сказала Лиде:
- Ну, рассказывай, как обошлась с Галиной, и кто тот идиот, который увязался за тобой, дурёхой?
- Во-первых, я больше не буду тревожить Галину Николаевну. Я не имею на это право.  Не желаю быть злопамятной и жестокой. Во-вторых, я опробовала себя как женщину и раскрутила, как актрису. Я женщина красивая, эмоциональная, соблазнительная, женственная и глупая, совсем не знаю жизни. Ты когда-нибудь слышала о Вере Холодной, или видела в немых фильмах Чаплина, женщин? Так вот – у меня  артистический талант, можно сказать природный, не надо притворяться глухой и немой. Но главное в другом – после проведённого мной опыта с представителем мужского рода, я ещё раз убедилась, что без любви – я не женщина, не актриса и не шлюха. Я холодное, бесчувственное бревно, даже после допинга в виде шампанского. И я пришла к выводу, почти гениальному, тот путь, по которому я иду – мой, и всё правильно, и ничего не надо изобретать. Ты всё поняла?
- Может, чего не поняла, намолотила ты много, и про то, и про это. Про Галину верно, жалко бабу. А вот дала ты кому, или не дала – не пойму.
- Тётя, не дала, а – отдалась!
- Это в твоих романах – отдаются, а по жизни – дала, не дала.
Лида рассмеялась.
- Хочешь, анекдот расскажу? Будь внимательна. Поздним вечером позна-
комились двое. И как водится, выпили, покурили и завелись. Вошли в квартиру и, прямо с ходу – на диван. Через несколько секунд, мужчина лежит и думает. – Что-то я не уловил. Потом спрашивает. – Ты что какая-никакая? Женщина молчит. Он напрягает извилины и вдруг его осеняет. – Трусы что ли забыла скинуть? В ответ слышит. – Я не то чтобы трусы, я и пальто не успела скинуть, как ты уже всё! Он вскакивает, включает свет. Женщина лежит на спине в пальто, в сапогах, в шапке и вокруг шеи шарф.
Тётя взорвалась смехом. Потом  она ещё долго хохотала, вытирая слёзы.

* * *
Лида проснулась с ощущением прекрасного настроения. На отосланные, в разные фирмы и учреждения, резюме она  получила два приглашения на собеседование.
Красный Диплом, характеристики и знание английского языка в объеме технической и специальной литературы, - всё это, несмотря на физический недостаток, являлось важным фактором. До неё доходили сведения от однокурсников, что в некоторых, так называемых фирмах, специалисты не столько шевелят мозгами, сколько болтают, курят,  сплетничают, подсиживают друг друга и, добиваясь благосклонности начальства, занимаются доносительством. Значит глухой и немой специалист им просто необходим, - иронизировала Лида, выбирая одно из приглашений.
Она поднялась по лестнице на третий этаж небольшого пятиэтажного дома. Постучала, вошла. В комнате - не очень опрятной, за столом сидел мужчина лет тридцати – полнолицый и румяный, рядом с ним стоял другой – поджарый, длинноволосый, с бородкой, с узким разрезом глаз. Лида кивнула головой и положила на стол приглашение. Пока сидевший за столом читал приглашение, узкоглазый в упор рассматривал Лиду.
- Присаживайтесь, - сказал полнолицый и, переглянувшись с рядом стоявшим, уткнулся в стол и, не глядя на Лиду, стал задавать вопросы. Двигая жёваным ртом, он поднимал голову, вскидывал брови и выжидательно смотрел на Лиду.
Лида поднялась, подошла к компьютеру, стоявшему на отдельном столе у
стены, и быстро набрала:
- Господа! Вы что не читали моё резюме? Там, русским языком, написано – я глухонемая, - и увидев их, ещё более удивлённые, лица, добавила. – Вы пригласили меня, как я полагаю, работать, а не трепать языком. В следующий раз удосуживайтесь прочитывать внимательно характеристики, чтоб потом не строить удивлённо-глуповатые физиономии и не хмыкать в бороду. Гуд-бай, мальчики, пальчики!
Хлопнув дверью, Лида вышла из комнаты. Вот идиоты, ну что за порода такая? Фирма называется, чёрт бы вас забрал!
Отправляясь в очередное заведение, Лида готова ко всяким нелепостям новоиспечённых фирмачей. Но на этот раз произошло ещё более смехотворно-удручающее.
Мужчина, в кабинет которого она вошла, лет сорока-пяти, лысоватый, бесцветный, с брюшком, округлив и без того круглые глаза, встал ей навстречу, взял за руку и усадил в кресло. Улыбаясь,  растянутыми в ниточку губами, пробежал глазами приглашение, жестами спросил, что она желает: чай, кофе. Лида согласилась выпить чашку кофе. Посмотрю, что будет дальше. На вызов вошла совсем юная девчонка с подносом. Лида пила кофе, а он, откинувшись на спинку кресла, оценивающе, снисходительно улыбаясь, осматривал её. По его взгляду Лида поняла, что созерцание доставляет ему удовольствие. Написав что-то на листке, он протянул его Лиде.
- Вы ещё более красивая, чем на фотке. Да, я не ошибся, выбрав вас. Вы не смущайтесь, Лидочка, я вас вполне понимаю. Одна воспитываете дочку, вы малообеспеченная, вам трудно, так ведь? Такая красивая и… но как говорится, мир не без добрых людей, вы согласны?
Прочитав это послание, Лида поняла, что опять попала в идиотское положение.
- Я согласна, - написала она, - ответить на ваши вопросы и получить сведения, касающиеся моей работы: условия труда, оплата, объём работы, тема и многое другое. Вы должны меня протестировать, подходят ли вам мои знания.
Он прочитал, самодовольно рассмеялся и, дотронувшись до её руки, написал:
- Приходите завтра к 17.00, и мы с вами всё, всё обсудим и протестируем. Поверьте, условия труда и оплата, которую я вам предложу, уверен, вас обрадуют и удовлетворят. Я вас не обижу. Вы очень умны, красивы, диплом с отличием. Скажу вам, это не каждой болтливой скороспелке удается. Мне будет приятно проводить с вами время. Можете надеть что- нибудь эффектное, открытое, у вас такая нежная кожа!
Пока она читала, он, довольно улыбаясь, смотрел на неё. Сдерживая негодование, Лида написала:
- Тестирование в 17.00 будешь проводить в койке со своей женой или с какой-нибудь… тебе под стать. Прикажи у входа своей «фирмы» вывесить красный фонарь, чтоб зря не изливать свою похоть. И вообще, пошёл бы ты… козёл, белесый и брюхатый!
Лида продолжала получать приглашения, но теперь, имея опыт, она интуитивно отбрасывала дурно пахнущие, особенно подписанные мужчинами. Наконец она выбрала одно закрытое учреждение,  связанное с военно-промышленным комплексом и подписанное, как ни странно, женщиной. По-моему, глухонемая – это то, что им нужно, - обрадовалась Лида. Она не ошиблась. Её приняли очень достойно, серьёзно и вежливо. Протестировали, дали высокую оценку её знаниям и пообещали ответить на все интересующие её вопросы. Через неделю Лида получила уведомление о приёме на работу, с подробным описанием условий, требований, оплаты – с последующим её повышением, соответственно уровню и объёму работ - и перечень имеющихся у организации льгот, независимых от федерального бюджета.
Лида почувствовала себя такой счастливой и растроганной, что не смогла удержаться от слёз. Наконец я встретила людей занятых делом, а не зомбированных фирмачей с отклонениями.
Утро выдалось незадачливым – холодное, хмурое и какое-то безнадёжно- тоскливое. Дождь нудно, методично, орошал всё видимое пространство, беззащитное перед его плаксивым настроением. Весна, - вздохнула Лида, - вместо молнии и грома, вместо блещущего солнца и серебряных нитей кратковременных, веселых, задорных дождей, противная въедливая слякоть. Не хочется выходить на улицу, но надо. Как говорят англичане? Нет плохой погоды, есть скверное настроение и скверная одежда.  Интересно, что они имеют в виду, говоря о скверной одежде? Неудобная, унылая или несоответствующая погоде? Лида надела юбку, свитер, короткие белые сапожки на шпильке, светлый плащ,  обвила шею длинным легким голубым шарфом под цвет своего любимого зонта. Заколола волосы, открывая лоб, уши, шею, чуть подкрасила губы и подошла к зеркалу. Ох, ты, красавица, - рассмеялась она. И в кого я такая, вся красивая, но глухая и немая? Наверно в маму, которой соблазнился очень умный, очень важный и очень… - задумалась она в поисках подходящего слова, - очень трусливый и слабый духом мужчина.
До конца занятий оставалось полчаса. Лиде не хотелось заходить в здание гимназии. Она знала, минут через пятнадцать начнут подъезжать машины и весь вестибюль будет запружен родителями. Подожду Любушку на улице, - решила она. Прогуливаясь вдоль ограды, она увидела Алису Владимировну, пятидесятилетнюю преподавательницу английского языка, которая  явно симпатизировала Лиде и всегда очень доброжелательно и подробно рассказывала ей об успехах Любы.
- Ваша девочка, - говорила она, - прекрасный человек, мало того, что она  талантлива, она общительная, веселая и у неё доброе сердце. Она всегда так искренне сопереживает неудачи одноклассников и, с удовольствием, приходит им на помощь. У неё музыкальный слух и прекрасное произношение. Любит стихи, но не читает их, а напевает, абсолютно улавливая мелодию. Спрашиваю её: откуда тебе известна мелодия? Мне мама покупает специализированные музыкальные диски. Хочу рекомендовать её на общероссийский конкурс. Я очень рада за вас, Лидочка. Вы – молодчина.
Алиса Владимировна подошла к Лиде, поздоровалась и протянула конверт.
- Пожалуйста, прочитайте. Я это делаю ради вас и вашей дочери. До встречи, - сказала она и быстро удалилась.
Лида открыла конверт.
«Лида! Понимаю, что я неправомочна, вмешиваться в отношения других людей. Но после долгих раздумий, пришла к выводу – я должна вас предупредить. Вы мне глубоко симпатичны и близки, и мне будет больно, если будет нарушен ваш мир. Ваша дочь находится под постоянным покровительством, опекунством, под пристальным и очень активным вниманием Галины Николаевны и её супруга. Я не знаю ваших отношений с ними, слухи которые бродят в гимназии меня не интересуют. Галина Николаевна, неоднократно, с нарастающим учащением, отпрашивает Любу с моих и с других уроков, под предлогом каких-то мероприятий, объясняя это её сверхуспеваемостью: дескать, что зря просиживать время. В машине её мужа они уезжают и затем, к концу занятий, возвращаются. Люба, по моим наблюдениям, с удовольствием общается с ними. Простите меня, я причиняю вам боль. Я почему-то уверена, что вы не знаете об этом. Я буду счастлива, если вы сообщите мне, что вам это известно, вы ничего не имеете против и ничего дурного в этом не усматриваете. Но интуиция подсказывает, что это не так. Простите, простите меня, дорогая девочка! Наверное, благие намерения зачастую причиняют боль. Если сочтёте нужным и необходимым, можете сослаться на меня. Не беспокойтесь, мои знания востребованы. Ваша Алиса Владимировна».
То, что испытала Лида, нельзя было назвать потрясением. Ею овладел страх, она ощущала себя овцой, обречённой на заклание. Но ещё ужасней была мысль: Люба, моя дочь, почему скрыла, почему не рассказала? Боится, не доверяет, не хочет? Чужая, чужая я ей.… И, с этой страшной догадкой, растерянная, обессиленная Лида вошла в вестибюль и сразу же увидела Любу.
- Мама, подожди меня, я забегу к Галине Николаевне!
Через несколько минут Люба подбежала к Лиде с книгой в руках.
- Вот, смотри, «Зачарованный мир» на английском, у неё целая серия этих книг. Просто чудо!
Теперь она решила заняться моей дочерью, как когда-то занялась мной. Что ей нужно от меня, чего она хочет? Она хочет отобрать у тебя Любу. И от этой смертоносной, пронзительной мысли, - внятно и ощутимо, подобно кипящей лаве, поднималось другое чувство – жаркое, грозное, враждебное и беспощадное. Она в здании, ещё не ушла, поспеши, - пронеслось в голове Лиды.
- Люба, будь добра, погуляй, подожди меня на улице. Мне нужно подняться наверх.
- Мама, ты…
- Не волнуйся, я скоро, - улыбнулась Лида.
Лида постучала, вошла. Галина Николаевна сидела за столом, что-то записывая. Она кивнула головой и остановила на Лиде настороженно-холодный взгляд. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Не опуская взгляда, Лида зажестикулировала.
- Галина Николаевна, мне стало известно, что вы отпрашиваете с уроков мою дочь, увозите на машине вашего мужа, а затем возвращаетесь к концу занятий. Какое право вы имеете на подобные действия? Я вас предупредила, что не допущу подобных отношений с моей дочерью. Я запрещаю вам это делать? Слышите?
Галина Николаевна сжала губы и резко вскинула руки.
- В конце концов он имеет право общаться с дочерью. Он её отец. Ты, безумная, не понимаешь что теряешь. У него семья – отец академик, мать главврач частной клиники. А ты, вместо того, чтобы благодарить его за всё – за родословную, за представленный тебе случай переспать с таким мужчиной, ты портишь ему жизнь, унижаешь его и лезешь в его отношения с дочерью. Я тоже имею право на общение с его дочерью, я – его законная жена, не забывай об этом! И потом, ты сама потащилась в этот подвал и только потому, что ты ещё была девушкой, он оказал такую милость, подарил тебе ребёнка! Неужели ты рассчитывала на что-то серьёзное? Всяк сверчок, знай свой шесток!
У Лиды перехватило дыхание. И опять в глубинах её безмолвия, подкатываясь к горлу, зарождался крик. Усилием воли, сдерживая и заталкивая его обратно, она наткнулась взглядом на высокий хрустальный графин, наполненный водой и, в одно мгновение, обхватив его рукой за горлышко, занесла его над головой Галины Николаевны. И в следующую секунду, ударившись об край стола, графин разлетелся на множество осколков, и Лида увидела залитый водой стол и, будто вдавленное в стену,  побледневшее лицо Галины Николаевны.
Лида оторвала, ещё не успевший промокнуть блокнотный лист, взяла ручку и написала:
- Я убью тебя, тварь! Убью! Сгинь, нечистая сила!
Она подняла голову и увидела глаза Галины Николаевны. Молча, прижавшись к стене, она стояла и смотрела на Лиду, и было в её взгляде что-то такое, что заставило Лиду насторожиться. Почему она не выбежала, не закричала, не позвала кого-нибудь? Чего она выжидает? И вдруг, уже собираясь уйти, Лида уловила тревожный сигнал, посланный её говорящим мозгом.  И тогда, не торопясь, замедленно, она передала жестами содержание записи, добавляя следующее:
- Не торжествуй, гадина, я не оставлю против себя улику. Моя угроза остаётся в силе, но об этом будешь знать только ты! Свидетели нам ни к чему, так ведь?
И комкая в руках лист, Лида вышла из кабинета.
- Мама, что-то случилось? – испуганно спросила Люба, подбегая к Лиде.
- Нет, девочка моя, пока ещё не случилось, это будет зависеть не от меня.
- А от кого?
- От тех, кого я любила и люблю. Ответь мне, пожалуйста, только честно, без оглядки на моё к этому отношение. Тебе нравится Галина Николаевна?
- Да, она интересная, начитанная, весёлая и очень хорошо ко мне относится.
- А другие преподаватели и одноклассники относятся к тебе хуже?
- Почему хуже? Нормально, но может быть, завидуют и даже ревнуют.
- К кому?
- К Галине Николаевне.
- А почему ревнуют?
- Иногда она…, я знаю, тебе не понравится, отпрашивает меня с уроков.
Я несколько раз была у них дома, ездила в лесопитомник, там красиво и интересно. Я могла бы привезти тебе цветы, но подумала, что ты не примешь цветы от них. Знаешь, у них очень красивый дом.
- Все ясно, ты на особом привилегированном положении, да?
- Я так не считаю. Я уже сказала Галине Николаевне, что не хочу, чтобы она отпрашивала меня с уроков. Она обиделась и сказала: но в таком случае тебе придётся отпрашиваться у тех, кто приходит за тобой, а это гораздо сложнее и неудобнее.
- У тех, это я – твоя мать, и бабушка?
- Мама, и так ясно, кого она имела ввиду.
- Люба, тебе нравится муж Галины Николаевны?
- Да, он такой юморной, с ним легко и весело! – воскликнула Люба и, спохватившись, сказала, - мама, ты же знаешь, что бабушка и ты главнее всех на свете. И  что такого, если они хорошо ко мне относятся?
- Я согласна, хорошее отношение, это всегда прекрасно. И потому я не стану вмешиваться в эти хорошие отношения, только потому, что я бессильна перед обстоятельствами и не властна над твоими чувствами. Поступай так, как велит твоя душа. Я – отстраняюсь.
- Отстраняюсь, это что значит?
- Это слово означает: отодвинуться, уклониться, например, от удара, от участия в чём-то таком, что не под силу человеку. Всегда надо трезво оценивать свои возможности. Всяк сверчок, знай свой шесток.
- Мама! Очень сложно и непонятно.
- Любочка, давай забудем этот разговор.
- Мама, я же знаю тебя, ты не для того завела со мной этот разговор, чтобы я его забыла? Так ведь?
- Не знаю, Люба, я очень устала, я очень плохо себя чувствую. Пожалуйста, не вводи бабушку в наш разговор, ей и так всего хватает.
- Хорошо, мама.
На этот раз Лиде удалось взять себя в руки. Пусть будет так, как должно быть. Я уже не однажды уходила от того, что заставляло меня страдать. Всё прошло, сгладилось, отболело, отшелушилось, но… не забылось. Память, как скупой рыцарь, привередливо, настырно, ничего не теряя, любовно укладывала всё в этакий сундучок, запертый на замок. Но ключик от него, иногда, будто нечаянно, касался её груди и, тогда она отпирала сундучок, отбрасывала крышку и вытаскивала пожелтевшие листки воспоминаний. Возникали лица, слова, поступки, раннее осмысленные и прочувствованные иначе,  настолько иначе, что приходилось удивляться, заново открывая и сопереживая прожитое. Сейчас я бы так не поступила, не сказала, не подумала. Лида, ты взрослеешь, меняешься и это закономерный процесс развития. Радуйся, что всё так – консерватизм не всегда своевременен, а косность губительна для человека мыслящего и гуманного. Но подсознательно Лида чувствовала и подозревала, что сущность её убеждений не претерпит кардинальных изменений, и все её поступки, импульсивные или осознанные, будут в большей или меньшей мере, похожи на прежние. Её говорящий мозг однажды высветил кем-то, когда-то сказанное изречение: «характер человека – это его судьба». Неопровержимость этого афоризма подтверждалась её собственной жизнью.

***
Доброе утро! Спокойной ночи! А какой сегодня день? Среда? Но ведь только что был четверг! Зима. А я опять успела всего лишь дважды одеть своё любимое, летнее платье. Существует ли, в каком-нибудь неведомом нам измерении, живое пространство, в котором Время – постоянная величина? Анри Бергсон гениально просто определил, выраженную Платоном мысль об этой ускользающей, быстротечной, пугающей величине: «Бог, не имея возможности сделать мир вечным, дал ему Время – » подвижный образ вечности. Вечность не парит над временем, как некая абстракция, она растворяет его как реальность».
У Лиды существовало такое пространство, где растворённая реальность не отлетала в небытие, а, напротив – с годами усиливала ощущение остановленного времени. Это живое, чувственное пространство подпитывалось вещественным и осязаемым.  Она доставала пачку открыток, телеграмм, писем от однокурсников, и перечитывая, удивлялась свежести своего восприятия. Вот видишь, всё это – всегда с тобой! – радуясь, восклицала она. У неё были любимые послания, и некоторые из них она помнила наизусть.
«Лидочка! Привет. Поздравь меня, решил жениться, а что ещё делать бедному молодому специалисту? Девушка – разведёнка. Добрая, одинокая, приятная,  у неё есть собственная квартира, и всё необходимое для нормальной жизни! Лида, помнишь, я тебя поцеловал? Всегда хотел спросить, но не рискнул: что ты почувствовала при этом? Радий».
«Лида, это я! Живу жизнью прозаичной и подневольной. Верчусь по кругу, мотаюсь, ищу своё место в жизни: ау, отзовись! Ответа, не слышу. Хочу зацепиться, пока есть силы и способности, но натыкаюсь, чёрт знает на что! Хорошо бы уцелеть. Вспоминаю нашу волю-вольную. Пора любви, пора надежд и мечтаний. Физики всегда были непоправимыми лириками. Я – яркий представитель подобных идиотиков. Как ты оперилась в этой несносной реальности? Зря ты тогда пренебрегла, зря! Ох, Лида, упрямая ты девушка. Пиши. Целую. Эдуард, если захочешь – твой».
Но самым неожиданным  было письмо Сергея из Владивостока. Серёжка, – среднего роста, симпатичный парень со светлой чёлкой, ниспадающей на лоб, чем-то напоминающий Есенина. Он очень гордился этим сходством и, на совместных вылазках, читал на память его стихи. Лиде он нравился так же, как и все остальные ребята.
«Лида, здравствуй! Предполагаю, что моё послание тебя удивит и возможно рассмешит, но это хорошо. Да, к чему это я? Сегодня утром проснулся с ощущением тревоги и грусти. Стал разбираться. Сон – в нём было много мешанины, но запечатлелось твоё лицо и лицо кошки. Одно превращалось в другое. Этакое карусельное восприятие: то ты, то кошка. К чему это я? Да, вспомнил нашу группу. Было весело, было радостно, и пировали и нищенствовали, но это была жизнь, предполагаемый переход к чему-то такому, предчувствие чего-то этакого – совершенного. Девчонки в группе были ничего, но – с преобладанием стереотипности в интеллекте и  незавершённости во внешнем облике. Но ты была -  выдающаяся. Красивая и безмолвная. И в этом была гармония. К чему это я? Да, влюбился – решил я тогда, но потом понял, что моё представление о любви скудное и примитивное. Картина, на ней изображена прекрасная женщина. Что в её  глазах, в улыбке, в этой головке, под пышными прядями волос? Тайна. Можно влюбиться в тайну? Безусловно. Но как жить с тайной? Пить, есть, общаться, спать – как? А хочется и то, и это, и ещё многое другое. Как быть? Вот так, собственно, смотрел я на тебя. Да не один я, такой герой! Другие также воспринимали тебя. Так, к чему это я? А к тому, что встретил девушку, скорее всего, напоминающую тебя, куда ей до подлинника! Пока находился в состоянии, приближенном к эйфории, всё было, вернее, казалось стоящим. Ходили, бродили, молчали, вздыхали и тому подобное. Но вдруг она заговорила, да ещё как! Громко, настырно и, о ужас, она оказалась неукротимой, непробиваемой спорщицей по любому  ничтожному поводу. Да к тому же с запасом таких слов и выражений, что у меня скулы сводило от возмущения.
Какой Есенин, какой ещё Пушкин и все остальные? Да кто они «воще» такие? Отсюда вывод: не превращайте девушек, даже с ангельскими чертами, в своих молчаливых слушательниц. Предоставляйте им разнообразную возможность говорить. Не забывайте, что ротик этих прелестниц создан не только для поцелуя. Смешно, да? К чему это я? Да, к тому, что я ушёл, убежал, хорошо, что без последствий роковых, вовремя оказался сообразительным. Ну что ещё? Одиночество. Работа не та, место не то, ценности, на которые трачу себя – не те. Знаешь ли ты, Лида, Высоцкого? Это мой человек. Есть у него такое: эх, ребята, всё не так, всё не так, как надо. К чему это я? Да, к тому, Лида, что моё послание ни к чему тебя не обязывает, просто прочти. Но у меня есть надежда, что ты ответишь. Какие записочки ты всем раздаривала по доброте душевной! А у меня, дурака, ни одной. Это к тому, что я был единственным, кому ты не дарила записок. Почему? Тайна. Сергей. Владивосток»
Каждое, предназначенное ей слово, имело для неё необычайную ценность. Ни одно из посланий, не оставалось без ответа. Но последнее время, всё реже и реже, приходили только короткие поздравительные открытки. Жизнь сносила её друзей в другую реальность, где не оставалось места для подобных излияний. Но время, обозначенное именно этими откровениями, становилось фундаментом её настоящего и будущего. Да, прав Бергсон. Мы все вышли из детства и юности, в котором сочетание разных, ещё нераздельных личностей, заключало в себе столько возможностей. Но, по мере взросления и развития, эти личности становились несовместимыми. И наступал момент, когда надо было делать выбор. Беспрестанно выбирая, мы беспрестанно от чего-то отказывались. И потому «путь, пройденный нами во времени, усеян обломками всего, чем мы начинали быть и чем могли бы стать».
В этот вечер, после ужина, тётя, загадочно улыбаясь, сказала:
- Лида, ты не бунтуй, но тут опять приходил отец наш, сказал, что у него к тебе важное и… своевременное предложение с глазу на глаз, без… присутствия посторонних. Вот урод, пустоголовый, это я и Любашка – посторонние. Как только язык у него повернулся такое сказать!
- А ты заявляла, что он красавец, - усмехнулась Лида.
- Он урод - по душе, а не по наружности. Ну, так что, если опять придёт?
- Да ничего. Пусть приходит. Интересно, что ещё он придумает? Вот нарочно наряжусь, накрашусь и завлеку его. Вот смеху-то будет.
- Смех – не грех, да как бы промах не получился бы.
- Ой, без поговорок ты уже никак не обходишься! Какой может быть промах?
- Ладно, Лида. Тебе видней, что может приключиться. Голова есть, значит, не промахнёшься.
 В воскресенье, отправив тётю и Любу гулять, Лида тщательно подготовилась к визиту Анатолия. Пусть увидит, какая я. Она надела элегантное синее платье, туфли на шпильке и сделала высокую причёску из своих сверкающих волос. Подкрасила губы, припудрила только нос, чистая белая кожа не нуждалась в макияже, подкрасила тушью ресницы. Здравствуй, - сказала она, глядя на себя в зеркало. Ты прекрасна, спору нет! Загадочная, очаровательная и нежная. Пусть любуется, пусть влюбляется, пусть желает, а мне смешно – ни печали, ни сожаления.
- Проходи в комнату, присаживайся. Что приготовить, чай, кофе? – спросила она, грациозно жестикулируя и улыбаясь.
- Спасибо, кофе.
Лида видела, как он смущён, растерян и даже неловок. Не ожидал такого радушного приёма, - усмехнулась она. Её стало жаль его. Где же твоя самодостаточность, твоя гордая осанка, твоя надменная холёность? Проходя мимо зеркала, Лида подмигнула себе. Играй, Лида, играй! Жаль, тётя не сможет оценить мой успех. Лида принесла на подносе кофе, сахар, сливки, бисквит и джем. Кофе пили без попыток общения.
- Вкусно, - сказал Анатолий.
Лида протянула Анатолию тетрадь и  ручку.
- Лида, я любуюсь тобой, ты, как никто, неповторимо восхитительна! Смотреть на тебя – наслаждение. Схожу с ума, мне необходимо видеть тебя и дочь, иначе я пропаду. Пожалей меня, Лида!
- Ты ради этого пришёл? Будь любезен, не отвлекайся.
- Хорошо. Я прошу тебя изменить метрики Любы. Я хочу, чтобы моя дочь носила мою фамилию. С твоей стороны жестоко лишать её родства со мной и с остальными родственниками. Девочка умна и талантлива, ей нужна материальная база. Не забывай, я не беден. Мои родители очень хотят познакомиться поближе не только с ней, и если ты не против – с тобой. Моя мама плачет. К сожалению, у нас с Галиной нет детей, она лечится, но я не уверен в успехе. Мне невыносимо жить с чувством вины перед тобой, дочерью и перед Галиной. Я знаю, гнусно говорить о женщине, с которой связан брачными узами, но я, Лида, не люблю Галину, я давно разлюбил её. Если бы ты согласилась, я бы разрубил этот невыносимый узел! Лида, подумай, я согласен на любые условия, на любые уступки, короче – на всё. Всё в твоих руках, поверь.
- В моих руках моя жизнь и жизнь моей дочери. Я прожила без тебя целую жизнь. Твои жалобы и твоя жизнь – в твоих руках. Я не стану менять метрики. Почему? Не буду объяснять, догадайся сам. Я не мщу тебе, нет. Но, уступив тебе, я нарушу покой моей дочери, лишусь привилегий матери – одиночки и, страшно подумать, подачки и ласки твоей семьи могут изменить наши с ней отношения, а это убьет меня вторично. Первый раз я умерла, когда увидела твои глаза, твою улыбку, твои руки, откинувшие свадебную вуаль, а затем  замершие на бёдрах женщины, которой я верила и которую любила, возможно, не менее, чем тебя. Боль прошла, но во мне живёт благодарность Галине за подаренный мне мир и благодарность тебе, за дочь. Я вас давно простила. Не  унижайся, не проси. Ваши ухищрённые поездки с моей дочерью, мне известны. По этому поводу, у меня уже была беседа с твоей супругой.
- Лида, твои доводы справедливы и логичны, но они убивают меня. Разреши мне оказывать вам материальную помощь, считай, что это законные алименты. И хотя бы в день рождения – преподносить Любочке подарки. Я помню число нашей ночи, ты родила её день в день, я подсчитал. А ты помнишь, скажи мне, ты помнишь ту ночь? Лида, мы можем вернуть её, Лида! Я мечтаю только о тебе, это лучшее, что было в моей жизни!
- Мои воспоминания – это моя жизнь без твоего участия. Никакой материальной помощи, никаких визитов, никаких встреч с твоими родственниками, никаких подношений! Если я ещё раз узнаю об этом, пощады не будет. Я пойду на всё, даже на перемену местожительства, я заберу Любу из вашей гимназии! Запомни это, запомни! Отстаньте от меня, сгиньте!
- Лида! Я смотрю на тебя, читаю твои слова и думаю, а любила ли ты меня? Ты помнишь: хочу ребёнка. От кого? От Анатолия. Вот она твоя правда, твоя любовь! Ты лгала не только мне, но, прежде всего себе. Тебе нужен был не я, а нормальный говорящий ребёнок, чтоб было кому заботиться о тебе. Ты боялась, что никто больше не захочет произвести с тобой половой акт, акт воспроизводства. По всей видимости, желающие, так и не нашлись, если только этот убогий Алексей!
Лида почувствовала тошноту,  она стиснула зубы, сплела дрожащие руки и закрыла глаза. Только бы не видеть его, только бы не видеть его больше никогда! Никогда!
Она очнулась от прикосновения тётиной руки.
- Лида, дверь не заперта, ты сидишь, как мёртвая, да что это такое? Что опять?
- Где Люба?
- В ванной, умывается, будем обедать. Ну, что молчишь?
- Тётя, он подписал себе смертный приговор.
- Он подписал, или ты так решила? Пусть живёт, что тебе за дело до него? Что так убиваться, ты же его не любишь, а если что не так сказал, так это от бессильности своей, от неустроенности, а потом – не забывай, всё ж таки он отец Любочки.
- Если ты мне ещё хоть один раз напомнишь, кто он и кому он кем приходится, я заберу дочь и уйду, уеду, сниму комнату! Я больше не хочу, не хочу о нем слышать и тем более видеть его! Ясно тебе, тётя? Никогда!
Тётя поднялась и молча вышла из комнаты.
Наконец наступило затишье, ни визитов, ни подарков. Лида облегчённо вздохнула.
- Ну что угомонилась? Обмолотила «прынца», отца нашего? – рассмеялась тётя.
- Да, а ты что напророчила, помнишь?
- Помню, не безпамятливая пока. Божиться  не буду, но сказать скажу:
пройдёт время, и он ещё попрыскает слюнями, очень ядовитыми. Ох, Лида, к чему злобить паршивую собаку, да ещё на цепи!
- Что-то я не поняла, о чём это ты?
- Придёт время, поймёшь. Всему свой черед. Полегче, поаккуратней с ними, Лида!
- С ними? – вскипела Лида. – Предлагаешь дружить семьями? Встречать, попивать кофе, чай, любезничать, переписываться, а может быть и спать!
- Ну, спать – это уж верно ни к чему, а дерзить словами не стоит.
- Чёрт возьми,  да за кого ты меня принимаешь? За идиотку? Я что, завишу от них? Да кто они такие, чёрт их возьми! Да я…
- Не чертыхайся, Лида. Никто, потому и нужно остерегаться таких, как они.
- Не понимаю я твою гнилую дипломатию!
- А как ты думала? Без этой гнилой дипломатии можно было ужиться с мужиком моим, да ещё с тобой на руках? Президент наш, вон везде  дипломатию употребляет, а иначе что, война на войне была бы. Отсевки то, злобствуют всегда.
- Ну, хорошо, президента оставим в покое. Ты имеешь в виду их богатство? У нас же всё есть, мы работаем, хорошо получаем. Ты употребила новое словечко: отсевки? Это как?
- Нет, Лида, не о богатстве речь, а о подлости людской. Любушка наша будет и богата, и счастлива, и любима. А насчёт нового слова, загляни в свой любимый словник, - задумчиво произнесла тётя и замолчала.
Лида улыбнулась.
- А я? Обо мне что скажешь, предсказательница ты моя? Или я для тебя закрытая книга?
- Ты вся на виду, как цветок. Всё будет так, как сама решишь. Счастливой будешь, Лида, не без этого.
- А дальше что?
- Что дальше никто не знает. Одно скажу: твоя жизнь – в твоей натуре. Уймешь своё сердце, жить будешь. Разум твой и прокормит и одолеет всё, в нём твоя сила. Я так думаю: жизнь в конце всегда просветляется, назад обернёшься – всё, как на ладони, и впереди всё просматривается, и если уж что-то выбрала – иди, не сомневайся и не страшись. Любая дорога для всех заканчивается одним – божьим промыслом, другого нам не дано.
- Посмотрим, как исполнятся твои предсказки, моя дорогая. Я иногда боюсь твоих предсказаний, слова и мысли материализуются, ясно тебе?
- А ты не бойся, всё дурное прошмыгнёт, без него тоже нельзя.
Подобные беседы с тётей навсегда оставались в памяти Лиды. Они вынуждали её уходить от стереотипности своих убеждений, заставляли присматриваться к себе, прислушиваться и, отбрасывая сопротивление самолюбия, помогали более объективно оценивать свои поступки. Взгляд на себя со стороны предоставлял возможность обнаружить истинные побуждения, зачастую небеспристрастные, а иногда и неблаговидные. Лиде  удавалось заглянуть в себя, но только после долгих мучительных сомнений и раздумий. Всегда ведь присутствует желание оправдать себя, выискивая где угодно вину и виновных. Но на помощь приходила тётя, - неожиданно, логично и просто – расставляя всё по местам. Она делала это беззлобно, иронично, на равных, без снисхождения, без малейшего намёка на Лидин недостаток, что было самым важным и необходимым для Лиды. И только с тётей, с ней одной, Лида забывала о своей ущербности.



                Часть третья
                III


Существуют очень простые приметы, определяющие дух человеческого жилища. И всякий, входящий в него, интуитивно осязает его атмосферу. Жилище, которое с удовольствием посещаешь и неохотно покидаешь – гармонично, в нём уютно, тепло и вдохновенно. Именно такая согласованность царила в пространстве, освоенном тремя женщинами: всё было взаимосвязано -  мебель, предметы домашнего обихода, растения, безделушки, каждая из которых хранила памятные события и даты, значимые для его обитателей. Особенно притягательным был уют небольшой кухни, где всё сверкало чистотой, радовало обилием света и, в жару было прохладно, а в холод – тепло. И хотя, в будничные дни встречались  и общались только за ужином, но этого было достаточно, чтобы быть уверенной в прочности существующих отношений и чувствовать себя защищенной от житейских бурь. Лида была спокойна за свою территорию. У каждого были свои приоритеты и увлечения, но, несмотря на это, Лида периодически приобретала билеты на спектакли для себя и Любы. Тётя решительно отказывалась от этих мероприятий.
- Нет уж, увольте! У меня на работе театр, - трое детей, хозяева, няня, да ещё завели живность: собаку, кота и черепаху, хорошо не крокодила. Да и с вами случаются спектакли. К тому же, к театру прирастают смолоду, а сейчас – поздновато.
Но вскоре и Люба стала отказываться от совместных походов в театр.
- Мама, зачем тебе из-за меня мучиться?
- Почему мучиться? Даже не зная содержания пьесы, но, обладая воображением и фантазией, можно сполна насладиться игрой актёров, ощутить и пережить всё, что происходит на сцене, тем более, если это Чехов, Островский, Мольер, Моэм и другая классика.
- Мама, я знаю о твоих способностях, знаю, что ты начитана и могла бы назвать многих. Но, по настоящему, я чувствую только музыку и обожаю живопись.
- Одно другому не мешает. Литература, музыка, театр, живопись, всё целостно и необходимо для гармоничного развития.
- Да, это так.  Но лучше сразу  определиться,  сосредоточиться  на  своём
призвании, чтоб потом не шарахаться от одного к другому. Мама, - рассмеялась Люба, - не смотри на меня так! Тебе же нравятся простонародные словечки, которыми пользуется бабуля. А это очень заразительно!
Иногда между Любой и тётей происходили интересные разговоры.
- Бабуля, почему тебя так привлекают эти примитивные фильмы о революции, о войне? Ты не участвовала, не воевала, не погибала. Что тебе до всего этого?
- Зато за меня и участвовали, и воевали, и погибали! А смотрю я то, что душу мою так стиснет, так растревожит, потому что это своё, родное, кровное. И это должно быть в крови у каждого, кто живёт на нашей российской земле, душа должна находиться в родстве с теми, кто был до нас. Вот смотрю я этот фильм и радуюсь, и тоскую, и плачу, какие люди были! Какие парни, девчонки!
- Бабулечка, но это же актёры, другое поколение.
- Ну и что? Так они не себя изображают, а дух народа российского.
- Но на земле и другие народы живут, не менее интересные, чем мы.
- Мне чужая жизнь ни к чему. Пусть себе живут, только нас не трогают. Что мне чужаки, ненашенские, и вся эта бестолковка кровопролитная? Вместо того чтобы молодняку травить мозги скороспелыми картинками, показывали бы то, что гордость и любовь к своему народу порождает. Чужой раскрой на себя не натянешь.
Тётя тщательно следила за кинопрограммой, и если ей не удавалось, в который раз, просмотреть свой любимый фильм, она впадала в горестное состояние.
- Ну, как же я проворонила? – вздыхала она.
Лида решила сделать ей подарок. Это оказалось весьма затруднительным мероприятием, но благодаря усилиям Лиды, выполнимым.
- Девушка, вы прямо как старуха, - удивлялись продавцы, - ищите допотопные фильмы. Обращайтесь к коллекционерам, они или достанут, или запишут.
Получив желанное сокровище, тётя вначале обрадовалась, а потом заявила:
- Свои  фильмы хорошо, но мне больше по сердцу, когда по программе.
Ждёшь, тревожишься.
- Ну, честное слово, - возмутилась Лида, - на тебя не угодишь! Сплошной парадокс. Взяла, да посмотрела.
- Нет, по программе – завлекательней.
Однако, проходило время, и она просила:
- Любушка, включи-ка вот это. Уважь меня, посиди со мной. Потом скажешь своё последнее слово.
- Почему последнее?
- Когда всё пересмотрим, уведомишь – какой фильм тебе больше по душе. Ладно? Только сразу не объявляй.
- А если я забуду и вообще не захочу смотреть?
- Забудешь, значит прошло мимо.
И вот настало время, когда Люба торжественно объявила:
- Бабуля! Момент истины: первое место присуждается фильму «Служили два товарища». Запомнился, понравился. Актёры – классные. Правдиво и взволнованно.
- А кого жальче было?
 - Всех жалко. И красных, и белых, и коня. Трагедия. Возвышенно и печально. Меня захватил ритм марша, под такую музыку и умирать не страшно. Второе место «В бой идут одни старики». Красивые люди, актёр Быков -  очень человечен и притягателен. Исполнение «смуглянки» – классное. Ну и еще фильм «Дело было в Пенькове». Прочувствована только одна сцена, остальное всё враньё. В жизни было бы иначе. Такая страсть и вдруг – жена, сын, и вообще все. Глупости. Актёр Тихонов – слишком хорош для тракториста и для такой дурацкой деревни.
- А прочувствовано  где?
- В сарае, с железками. Героиня вялая, непонятная, уже не молодая. А вот глаза актёра, это настоящее. А вообще, бабулечка, мне нравятся фильмы веселые, музыкальные, чтоб все были красивыми, свободными, счастливыми, роскошные наряды, цветы, природа, солнце и много радости! Вот это жизнь. Всё остальное сплошная скука, серость и некрасивость.
Однажды, войдя в комнату Любы, Лида замерла. У неё перехватило дыхание от восторга. Дочь слушала музыку. Опущенные веки, лицо… Боже мой,  как прекрасно её лицо! Моя дочь. Спасибо тебе природа за проявленную справедливость, - благодарно подумала она и тихонько прикрыла дверь. Потом спросила:
- Любочка, что ты слушала?
- Мама, это было слишком хорошо, невыносимо хорошо. Это был Шуберт. Он прожил на свете всего лишь тридцать один год. А какая музыка! Я поняла, чтобы услышать собственное сердце, его нужно испытать музыкой.
В этот вечер Лида сделала запись в тетради.
«Музыка. Испытание музыкой. Не имея слуха, я, всеми клеточками своего существа, чувствую, что музыка есть высшая гармония человеческого духа. Она выше живописи, поэзии, выше разума. О, как бы я была счастлива, если бы всего лишь один звук, на одно мгновение, смог прорваться в моё безмолвие! Мне кажется, я бы сразу умерла от восторга, и это была бы прекрасная смерть. О, если бы, если бы… Моя дочь будет отдаляться от меня, я не могу быть её слушательницей. Другие будут ей близки, другие. У неё нет ни сестры, ни брата, ни отца. Я лишила её всего. Мне страшно».
Временами Лиду настигало мучительное беспокойство. Я совсем не знаю свою дочь, - говорила она себе, боясь упустить что-то важное, не заметить вовремя, ошибиться. Ей казалось, что дочь не по годам хладнокровна и сдержана. Лида замечала что она никогда не произносила, свойственное юным созданиям, слово люблю. Она употребляла другие выражения далёкие от этого слова: парень что надо, классный, прикольный, мне с ним удобно, я чувствую себя комфортно; нормально, нравится, вполне устраивает, это то, что надо и тому подобное.               
            Люба была практична, уверена и целеустремленна. Её заботили вопросы, не требующие эмоциональных затрат. И даже её потребность увлекать, ощущая себя в центре внимания, была весьма своеобразной. Хочу нравиться – спокойно, без властного, самодовольного высокомерия, объявляла она. Органичное, естественное для юной красивой девушки, стремление. Но оно было лишено восторженного  легкомыслия и заразительной чувственной энергии. Достигнув желаемого, она начисто теряла интерес к своим завоеваниям, не замечая ни своих потерь, ни чужих обид. И только музыке было дано проникать в её душевный мир, и только ей одной она открывала своё сердце, ощущая себя сво-
бодной и независимой от всех и всего окружающего.
Она отличалась аккуратностью и чистоплотностью. Свою комнату  убирала и обустраивала по своему усмотрению и вкусу. Не терпела когда что- то трогали или переставляли. Для реализации очередной идеи, если можно было приложить творческие усилия, она могла увлеченно и вдохновенно заниматься любым делом. Её чрезмерное стремление доводить всё до совершенства, тревожило Лиду. Она заставала дочь за неоднократным переписыванием одного и того же текста из-за несущественной шероховатости или, как говорила Люба, - некрасивости. Одежду свою она обычно переглаживала, чем очень огорчала тётю.
- Присмотрись, ни одной морщинки, что тебе всё мерещится!
- Бабуля, не сердись, видишь, вот здесь топорщится.
- Это у тебя в голове топорщится. Не угомонишься, наглаживать будешь сама.
- Упёртая! Характером, вся в тебя, в Лидку Маруткину! – возмущалась тётя.
- Любушка, - обращалась к дочери Лида, - не стоит себя истязать. Эта черта твоего характера прекрасна, но она должна развиваться постепенно, по мере взросления и приобретения опыта, иначе возможны психологические срывы. У тебя - музыка, английский, танцы, масса предметов. Любое занятие имеет определённый временной отрезок развития и, только пройдя путь ошибок и проб, можно приблизиться к совершенству.
- Мама, истязание, срывы – это не обо мне. Я занимаюсь только тем, что доставляет мне удовольствие.
Люба умела прислушиваться к сказанному тётей и матерью, что давало результаты, но иногда её сопротивление было упорным. Обычно она не спорила, не вступала в полемику. Или сразу же соглашалась, или, по истечении некоторого времени, кратко и логично объявляла о своём несогласии. И уже никакие рассуждения и доводы не могли её разубедить.
Натыкаясь на подобную категоричность, Лида спрашивала себя. Что это? Упрямство? Защита от общепринятых, но чуждых ей истин? Или это безоговорочная вера в себя, в своё право самостоятельно принимать решения, подчиняясь только собственным желаниям и побуждениям? А ведь она похожа на меня! – спохватывалась Лида. Да. Похожа. Ты тоже имела на всё своё мнение, была упряма и никого не любила. Неправда – сопротивлялась Лида. Я любила. Да, но это случилось не сразу, вспомни своё отношение к тёте и к своим безымянным родителям.  Но прошло время, и я полюбила их.
Лида задумалась, прикрыла веки и вдруг увидела мерцающие на темном фоне слова. Она полюбит,… полюбит… Чувствуя, как перевернулось и замерло сердце, распахнула глаза и, пугаясь, спросила. Кого? В ожидании ответа она всматривалась мысленным взором в тёмное пространство, по которому лишь вспыхивали и гасли разноцветные хаотические пятна.
С занятий Люба приходила поздно. Возбуждённая, радостная, быстро расправлялась с домашним заданиями и убегала к подруге Вере. Возвращалась к ужину, а иногда, отказавшись от него, ложилась спать.
- Ела, не ела? – волновалась тётя. – Пойду, спрошу. Испортит ведь желудок себе!
- Тётя, в такие годы еда не самое главное. Верочка без ужина не отпустит её. Ложись, не переживай.
Иногда, вечерами, в отсутствие дочери, Лида заходила в её комнату передохнуть от компьютера и просто посидеть в её любимом кресле. Вот и в этот вечер она вошла в комнату Любы и сразу же увидела статуэтку, изображающую балерину. Красивая вещь, - подумала Лида, - к томуже дорогая. Почему не похвалилась? Оглядев полки с книгами, она обнаружила за стёклами ещё несколько новых и дорогих безделушек. Поддаваясь интуиции, Лида принялась выдвигать ящики письменного стола. Никогда раньше она не позволяла себе такой бесцеремонности. Не усмотрев ничего необычного, успокоившись, отодвинула нижний ящик и заметила в его глубине серебристую, блестящую шкатулку. Она вытащила её, открыла крышку и увидела пачку, перевязанную золотистой ленточкой. Помертвев от предчувствия, развязала ленту. Это были письма, открытки и записки от Анатолия, пронумерованные ру-
кой Любы по датам.
«Дорогая, любимая моя девочка! Я так соскучился, давай встретимся на нашем месте. Целую тебя, моё сокровище».
«Роднулечка моя! Бабушка, дедушка, и дядя Витя умирают от печали, не 
видя тебя так долго - уже прошло четыре дня! Они  живут  твоими  визитами.
Найди время, придумай что-нибудь, обмани бдительность своих сторожей».
«Солнышко моё! Как жаль, что наша семья лишена возможности и, честно говоря, права преподносить тебе подарки, которые так задевают твою мать. А почему? Подумай! Знай, моя жизнь в твоих руках. Я всё сделаю для того, чтобы ты была счастлива, я компенсирую твоё прежнее, убогое существование. Я могу решиться на самые серьезные, кардинальные изменения в своей жизни. И сделаю это без оглядки. Разве такая девочка, как ты, недостойна самого лучшего обрамления? Твоя мать – красивая женщина, но куда ей до тебя, я  уж не говорю о её ущербности. Ей пора бы завести хоть какого-нибудь мужчину, чтоб как-то скрасить своё существование, и не препятствовать нашим с тобой отношениям. Она это делает, возможно, из мести, но я думаю, скорей всего из зависти. Такое случается и довольно часто, когда матери завидуют и ревнуют своих прекрасных дочерей. О, такие мамы способны на многое! Тому есть классические примеры. Целую, целую, только твой. До встречи!».
«Ты знаешь, моё милое создание, я мечтаю о нашем совместном будущем и, ради этого, готов горы свернуть! Представляешь – мы всегда будем вместе. От этой возможности я задыхаюсь от счастья и блаженства».
«Дорогая, любимая! Мне снился сон, удивительный, волшебный, я видел тебя у моря, ты купалась…. Нет, я расскажу тебе при встрече, мне важно будет видеть твои глаза. Я знаю – ты поймёшь мои чувства и не осудишь».
Прочитанное вызывало у Лиды смешанное чувство гадливости, отвращения и ужаса. Брось, не читай эту мерзость, -  говорила она себе, раскрывая очередное послание.
 «Любимая моя! Ради бога, храни нашу переписку в тайне ото всех, особенно от неё, твоей матери. Она, что не раз уже было, способна разрушить нашу любовь. Помнишь, я говорил тебе: ты для меня – всё! Помнишь? Когда ты рядом со мной, и я вижу твои глаза, вдыхаю запах твоих волос, я забываю обо всём на свете, и нет в мире женщины, которая смогла бы отвлечь меня от тебя. Нет никого, кроме тебя. Только ты, моё сокровище. Тебе понравился мой подарок? Целую стократно. До встречи».
Сияющая, с букетом белых роз, Люба влетела в комнату. Лида сидела в кресле с пачкой писем, а на столе серебрилась шкатулка с откинутой крышкой.
Люба побледнела, её глаза расширились от возмущения, а затем сузились,
пропуская поток вражды и неприязни.  И это было пострашнее того, ч то при –
таилось в исписанных листах бумаги.
- От кого цветы? – спокойно спросила Лида.
- Могла бы не спрашивать! Да, от моего папы.
- Люба, ты обратила внимание на смысл этих посланий? Я не имею в виду высказывания в мой адрес, меня это нисколько не волнует. Но ты, как ты могла прочитывать подобное?
- Я не виновна в том, что он имеет подобное мнение о тебе.
Лида была потрясена не столько словами дочери, сколько насмешливо-снисходительным выражением её лица.
- Хорошо, Люба, я согласна, опустим этот момент. Главное – в другом. Письма с таким подтекстом дочерям не пишут.
- Вот видишь, как ты к нему относишься! Что же, отцы не имеют право любить своих дочерей? По-твоему, это подозрительно?
- Люба, речь идёт не вообще об отношениях отцов и дочерей. Письма в таком тоне пишут мужчины малолетним девочкам. Неужто ты не обратила внимания на то, что он ни разу не назвал тебя дочерью? Девочка, создание…
- Ничего подобного! Он просто мой отец, все говорят ему, какая у вас красивая дочка. А разве к сыновьям не обращаются – мальчик мой? Да, он ласковый, щедрый и богатый, что в этом плохого?
- Да, действительно, больше хорошего. А кто говорит?
- Его мама, папа и брат, дядя Витя. А потом, ты сама виновата. Ты бросила его, а он хотел вернуться!
- Люба, он женился на другой при моей беременности в два с половиной месяца. И когда его лучший друг сообщил ему о твоём рождении, он отозвался обо мне гадко, гнусно и оскорбительно.
- Ну и что? Ты могла бы сама сообщить ему о моём появлении. Почему ты не сделала этого? Он готов был уйти от Галины, он сам мне об этом сказал. А потом, не обижайся мама, не каждому хочется молчать всю жизнь. А он так любит поболтать! Папа очень любит музыку и говорит, что у меня чудесный слух и чудесный голос. Да, чтоб не было сюрпризов, предупреждаю – мы собираемся в консерваторию, будет выступать известный австрийский пианист.
Лида  смотрела на  дочь,  на  её  разгоряченное лицо,  на радость в  глазах,
ощущая, как боль – когтистая,  свирепая овладевает её сердцем.  Она увлечена,
она гордится им. Она совсем не любит меня, и даже не питает ко мне обычной симпатии. Как же она безжалостна и категорична, как уверена в своём праве, судить меня. Почему такое произошло? Почему? Лиде хотелось разрыдаться, разметать и разрушить всё вокруг! Шлейф предательства и несправедливости уж сколько лет тянется за мной. Надо избавиться от этого навсегда, но как?
- Мама, - не ощущая её состояния, обратилась к ней Люба, - заведи себе любовника, это поможет тебе решить свои проблемы и сосредоточиться на себе.
- Люба, любовник – это привилегия замужних женщин, а я никогда не была замужем. Твой отец не муж мне.
- Выходи замуж, пока ещё не поздно.
- Вопрос о замужестве я решу сама.
- Я знаю, ты боишься, что твой мужчина может увлечься мною. Папа говорил, что ты ревнива очень и завистлива.
Грань, за которой мог произойти взрыв, была так тонка, так хрупка, что казалось невозможным сдерживать обвал эмоций – черных, мутных, сводящих с ума! Держись, - приказала она себе. Вопль, смертоносный по своей силе, подступал к её горлу. Задыхаясь, обхватив рукой горло, Лида взяла ручку и на оборотной стороне одного из писем, написала:
- Люба, однажды, я спросила тебя: хочешь ли ты, чтобы я была твоей матерью, имея в виду не родство, а ту близость, те отношения, которые объединяют двух существ – мать и дочь. Ты сказала – да. Теперь я говорю тебе: или он, или – я. Но на этот раз у тебя будет время на раздумье. Я приму от тебя любое решение. Как скажешь, так и будет. Даю слово, что никогда не упрекну и не стану вторгаться в твою жизнь. И, несмотря на то, что ты ещё недостаточно взрослая для того, чтобы принимать столь серьёзные решения, хотя, судя по тому, как умело и обоснованно ты защищаешь право на собственное мнение, я думаю, ты сделаешь свой выбор.
Люба прочла и вдруг, сверкнув глазами, прокричала:
- Мама, зачем, зачем ты залезла в мой стол? Это – неприлично!
Лида поднялась.
- Прости, Люба, это и в самом деле недостойное и неприличное занятие.
Обещаю, подобное не повторится. Прости меня.
Лида всё рассказала тёте, почти дословно передавая содержание писем.
- Тётя, дорогая, скажи, в кого она такая?
- Глупый вопрос. Да в кого хочешь! У неё родни, по твоей линии, неведомо сколько, а по отцу нашему – целый питомник. Он человек ломкий, несостоятельный для самого себя, пустоцвет, и не ведает, куда заведет его же собственная подлость. И, слава богу, что он женился на другой. А насчёт Любочки, скажу так – ты опять заставляешь её решать непосильную задачу. Она же ещё дитя. Смирись, Лида, обуздай себя. Ты сейчас в самом соку, не упускай время, подумай о себе. Не рви душу ни себе, ни дочери, да и обо мне подумай, я ведь вами живу, для вас кручусь. Разрази меня гром, если я опять не то скажу: очень скоро Любочка разберётся в своём папане, он не устоит, проявит свою гнусность. Потерпи чуток, Лидочка. А ещё не обессудь, скажу: он откинул тебя, ты – в отместку, всё выплеснула Галине, а она, в отместку – ворует твою дочь, ты отринешь Любочку, а она – перекинется к отцу. Вот так, пошло и поехало. Всё возвращается на круги своя. Зло – оно увертливое и памятливое. Подумай об этом. А ему напиши.
На следующий день Лида отправила Анатолию письмо.
«Господин Панин! Мне неприятно обращаться к вам, но вы, своими действиями, вынуждаете меня делать это. Я уже предупреждала вас: не увлекайте мою дочь. Вы никаким образом не причастны к её жизни. Не вторгайтесь в нашу семью. Я прочла ваши нечистые, скользкие, отвратительно пахнущие, излияния. Они порочны и вызывают чувство гадливости. Если вы не прекратите свои преступные домогательства, я передам эти письмена в суд и потребую расследования, обвинив вас в домогательстве к несовершеннолетней Любе Полянской. Как вы считаете, это повлияет на судьбу моей дочери и на репутацию вашей семьи? Подумайте. Мне кажется – вы больны. Вам надо обратиться к психиатру и к сексопатологу».

***
Люба продолжала общение с отцом. Мать и дочь вели себя ровно, сдержанно, но напряженность в их отношениях не исчезала, она лишь притаилась. Лида подозревала, что письмо, адресованное Анатолию, попало к Галине, а уж она, выжидая, непременно придержит его определённое время или вовсе уничтожит. Лида сдерживала себя от каких-либо действий. Она верила чутью тёти – надо потерпеть. Отчужденность становилась невыносимой, и однажды Лида вошла в комнату спящей дочери. Расположившись в кресле, она смотрела на дочь. Ей хотелось вернуть себя в то состояние, когда много лет подряд они спали в одной комнате, и Лида улавливала малейшие изменения в её состоянии. И когда Люба подросла и переселилась в отдельную комнату, Лида долго не могла смириться с этой переменой, продолжая свои ночные визиты. Она помнила как, не однажды, проснувшись, Люба протягивала руки и, улыбаясь, полусонно бормоча: мамулечка, это ты… прижималась к ней горячим тельцем и сладко засыпала. И не было в эту минуту человека, более счастливого, чем Лида. Мысль, что всё это уже в прошлом, словно лезвие бритвы, полоснуло по сердцу.
Сон Любы был беспокойным. Не просыпаясь, она крутилась, раскидывала руки, и Лиде чудилось, что она стонет. Перед уходом она подошла к кровати, наклонилась и, коснувшись губами её волос, вышла из комнаты.
- Лида, негоже так. Тревожишь себя и ребёнка, - уговаривала её тётя.
- Она спит.
- В спящего ребёнка всё входит. Ты уж, на что была глухой, а стоило мне подойти к тебе, ты тут же растопыривала глазёнки.
В один из дней, вернувшись с работы, Лида увидела на своём столе записку.
«Мама, любовь – это насилие? Если это не так, то почему ты вынуждаешь меня выбирать? Мне с отцом интересно общаться. Когда он говорит о тебе неуважительно, спорить и доказывать, что это несправедливо, не буду. Это  унизительно для тебя и для меня. Между прочим, если бабуля и делает замечание, то никогда не напрягает».
В этот вечер Люба ни разу не заглянула на кухню. Лида забеспокоилась. Постучавшись, вошла в комнату дочери. Люба сидела за столом, уткнувшись в книгу, приложив руку к левой щеке.
- Люба, пойдём ужинать.
- Попозже, сейчас не хочется.
- Люба, я прочла твою записку и хотела бы поговорить с тобой. Подними голову, некрасиво сидишь.
Люба выпрямилась. Её щека была пунцовой и припухшей.
- Что с тобой, зуб?
- Нет. Всё нормально.
Не считая инцидента, связанного с письмами Анатолия, Лида никогда не домогалась откровенности дочери. Она знала, по себе, что расспросы не располагают к доверительной беседе.
- Захочет, расскажет сама - не выспрашивай. Если что будет стоящее, сообщу тебе, - говорила тётя, – не обижайся, но Любушка любит со мной поболтать. Не забивай себе голову пустячными мыслями.
 В обращении с Любой, тётя вела себя удивительно деликатно и предусмотрительно, что радовало Лиду, но иногда она замечала:
- Со мной ты так не говорила, когда я была в её возрасте.
- Лидочка, что вспоминать, дура я была кромешная, без соображения, без понятия. Ты, милая моя, научила меня быть другой. Неужто не смекаешь, ты же учёная!
- Смекаю, но всё равно обидно. Если бы ты раньше…
- Если бы, да кабы, во рту выросли грибы, - смеясь, восклицала тётя, обнимая Лиду. – Глупая ты моя!
Поздно вечером Люба вошла к Лиде.
- Мама, я решила поговорить с тобой, но может быть лучше написать?
- Рассказывай, ты знаешь, я всё услышу, всё пойму.
- Я долго с ним не встречалась, не хотелось. Сегодня он появился, весь из
себя, такой модный. Хочу тебя проводить, не возражаешь? Проводи. Идёт и всё
болтает: ты такая раскрасавица, такая необыкновенная, я готов всю жизнь любоваться только тобой. А сам весь пружинит, и руки дрожат. Спрашиваю. От холода или от перепоя дрожишь? Он смеётся. Вот из-за таких, как ты, мужчины и дрожат, и спиваются. Мне стало противно и стыдно. Зачем ты мне всё время твердишь о моей внешности.  Мне неприятно это слышать. Я такая же, как все девчонки. Глупости, ты редкое создание и не слушай этих -  своих домочадцев! Что они понимают в женской прелести?  Только настоящие, тонко чувствующие мужчины, способны оценить красоту женщины. Меня охватило раздражение. Я – не женщина, а ты - не мужчина! Это почему же? А потому же, что ты отец, а я твоя дочь. По-твоему отец не мужчина? Ты знаешь, сколько мне лет? Не знаешь? Всего тридцать пять, я полон сил, энергии, я прекрасно выгляжу, посмотри на других отцов – оборванцев, нищих и алкоголиков. Ты гордиться мной должна, а ты… Дело не в этом. Отцы с дочками так не разговаривают. Что недозволенного в моих словах, что тебя пугает? Моя любовь? Запомни, любовь – исключительно во всех случаях, права. И тогда, когда насилуют и убивают? – спрашиваю его. Люби кого хочешь, а я сама разберусь в этой исключительной любви. Ясно тебе, господин Панин. Он замер и говорит. Она опять вторгается в мою жизнь. Она – это моя мама, - говорю ему. Он как-то неожиданно успокоился и спрашивает. Почему ты отказалась пойти со мной в филармонию? Тебе нужно развиваться, ты же не глухонемая, чтоб лишать себя удовольствия слушать и разбираться в настоящей музыке. Мама покупает мне коллекционные диски выдающихся музыкантов. Я, с ходу, отличу Бетховена от Моцарта, Шуберта – от Шопена, Прокофьева от Рахманинова, а Чайковский – у меня на слуху. Похвально, я думал, вы питаетесь музфанерой телепередач. Но твоя мать, что она может знать о музыке? Я страшно обозлилась. Ты лучше подумай о своей образованности. Ясно? Мама знает о музыке столько, что тебя это может не только удивить, но даже шокировать. Некоторое время он молчал, потом вытаскивает из барсетки небольшую бархатную коробку, не знаю, что в ней было, протягивает мне. Это, любовь моя, тебе подарок. Не возьму. Почему? Я однажды дала маме слово, потом нарушала его, теперь хочу исправить ошибку. Скажешь, от Галины Николаевны. С какой стати от неё? С той, что ты гордость её гимназии. Врать маме не стану. Люба, плюнь ты на эти условности! Знаешь, сколько раз тебе придётся врать, чтобы заполучить то, что хочется? Зачем ты учишь меня гадостям? Тут он завёлся. Гадости, это когда неудачники всех мастей, из зависти, ревности, злобства мешают людям любить друг друга, намеренно разрушая счастье людей, удачливых, благополучных и состоятельных. А потом, что ты заладила – мама, мама! А я кто, по -  твоему? И знаешь, у меня само собой вырвалось первое, что пришло в голову. Кто, кто? Ты – волк в пальто! И вдруг он размахнулся и со всей силы ударил меня по щеке. Ты не представляешь, какое ужасное, дикое выражение было на его лице! Мне было очень больно, слёзы брызнули из глаз, от неожиданности я могла бы упасть. Не знаю, как я удержалась, наверное, благодаря ярости и ненависти. Я просто вскипела от злости и закричала громко, мы как раз проходили мимо рынка, так громко, что все услышали мои слова.  Дядька,  не приставай ко мне!  Ты что  –
педофил?
Смятенная рассказом дочери, Лида молчала, но, осознавая её желание выговориться, спросила:
- Тебе знакомо это слово?
- Мама, но кто сейчас не знает это слово? Оно знакомо даже грудным детям.
Немного помолчав, Люба продолжила свой рассказ:
- Я тогда не поверила тебе, но потом стала внимательно прислушиваться к его болтовне. Однажды, ещё раньше, он сказал. Если бы я не был уверен, что ты моя дочь,  я бы попросил твоей руки, и мы могли бы обручиться. Я посмотрела на него, как на помешенного. Да ладно тебе так смотреть на меня, - рассмеялся он. Уж и пошутить нельзя. Отцы так не шутят, и меня – от твоих шуток, тошнит. А ты знаешь, - продолжает он, - очень часто маленькие девочки так влюбляются в своих отцов, что потом и мужей подыскивают похожих на папочек.
Он на всё способен, с ужасом подумала Лида.
- Люба, почему ты отказалась от нашего сопровождения.
- У меня реакция, как у кошки. А потом, я хожу на курсы по самообороне. Все девчонки так решили: наши мужчины всё только портят, были бы они нормальными, мы жили бы без страха. Сплошные маньяки, извращенцы, бандиты, сутенёры, алкоголики и наркоманы. Вот смотри, какой приём я освоила. Поворот, рука, взмах ногой и по одному месту со всей силы, чтоб взвыл от боли, или – по глазам.
- Да, приём хороший, но всё это страшно и печально, - улыбнулась Лида.
- А что делать? В такое время живём. Надо искать выход. Его письма я порвала и снесла на помойку. Подарки, может быть, передарить подругам?
- Любушка, решай сама.
- Вот ещё один примечательный разговор. Вообще, последнее время он болтал об одном и том же, как будто его запрограммировали. Меня убалтывал и задаривал, а тебя всё время цеплял и задирал. Несколько раз оговаривался, называл меня Лидой. Я делала вид, что не заметила его оговорки. Но однажды сказала: папа, ты только что назвал меня Лидой. Он встрепенулся, дёрнулся  и так сердито говорит: тебе показалось, близкое созвучие. Не показалось. Ты уже не раз называл меня именем мамы. И вдруг он взорвался. Я не мог, понимаешь, не мог назвать тебя её именем! Я забыл его! И вообще, прекрати этот дурацкий спор. Я развернулась и ушла. Потом он долго оправдывался и извинялся. Тебе говорили, что у тебя умопомрачительная улыбка? - спрашивает он меня. Ну, и что из этого? А то, что улыбкой нужно умело пользоваться. Это твоя визитная карточка, унаследованная от меня. Наши улыбки, дорогая моя, неотразимы. Ну и чего ты добился, папа? О, я многого добился. Я жил так, как хотел. Я всегда был свободен и счастлив. Меня любили, я любил, я получал от жизни удовольствие и никогда не вкалывал, как другие, и не упирался, изображая из себя трудягу. У меня есть ты, есть деньги, есть воспоминания, есть перспективы на будущее и впереди у меня целая жизнь! Эх, и заживём мы с тобой, девочка моя, на зависть всем, всем! И что они нам? Да, сокровище моё? Пусть грызут локти и бранятся, а мы будем недосягаемы потому, что любим друг друга. Ты согласна? Что я могла ему сказать? Я поняла, он не в себе, бесполезно с ним разговаривать. Почему у меня всё, не как у других? Я думала, что хоть отец у меня нормальный.
Сердце Лиды сжалось от отчаяния и боли за ту, которую любила больше жизни. Мысль – нестерпимая, жестокая, но точная в своей достоверности и реальности, не давала ей покоя. Почему у такого прекрасного, невинного существа - такие жуткие родители? Глухонемая мать и безумный отец. И опять перед Лидой высветился всё тот же вопрос, столько лет терзавший её. Зачем я родилась? Неужели для того, чтобы передать этот же вопрос своей дочери. И опять всё смешалось, спуталось и понеслось. Надо было уехать из этого города, надо было сойтись с Алексеем, надо было уступить Анатолию и Галине, и отдать им свою дочь. Почему она должна страдать из-за того, что я так несуразна. Лиде казалось, что ещё немного и с ней что-то произойдёт. Очнулась она от прикосновения руки.
- Мама, прости, я знаю какая ты, знаю, как ты ко мне относишься, но это не меняет моего положения, моего статуса, понимаешь?
Положение, статус, боже мой, о чём она говорит? Ей хотелось выплеснуть другие слова. Я люблю тебя, Люба, я люблю тебя, и это не положение и не статус! Если ты передашь ей эту мысль, то повторишь слова её отца. Она не увидит разницы. Для неё – понятие любви приобрело другой смысл – уродливый, граничащий с чем-то недозволенным и назойливым, - пронеслось в
голове Лиды, и она спросила:
- А если он продолжит свои приставания?
- Я повторю то, что уже не однажды говорила ему. Не подходи ко мне, никогда. Я не желаю тебя знать. Ты чужой, противный, нудный и свихнутый неудачник.
Люба помолчала, затем, оживляясь, продолжила свою исповедь.
- Несколько раз он возмущался. Чужую тётку ты называешь бабулей. Просто возмутительно, какая она тебе бабуля? Видел я вашу тётю – бабулю. Простая, грубая, невоспитанная баба. Сама без роду и без племени и такую же, себе под стать вырастила. Что у тебя с ними общего? У тебя есть своя родная, кровная бабушка и ты – её законная внучка. Я тогда страшно обозлилась, как никогда. Что же твоя породистая жена не нарожает твоей матери внуков? Ещё раз скажешь что-то подобное, я  плюну тебе в лицо. Ясно?
Сна не было. Вглядываясь в силуэты ночной комнаты, Лида мечтала очутиться где-нибудь далеко, далеко и, проснувшись, увидеть чистое яркое небо, почувствовать прикосновение первых солнечных лучей, ощутить свежесть мягкого раннего утра и ничего не помнить, ни о чём не думать. Я забыла, как выглядят живые деревья и птицы, как блестит роса на зеленой траве, как выпрямляются навстречу солнцу цветы, и как сверкает бегущий ручей. Я устала, очень устала.  Нужны перемены: я никогда не уносилась на поезде в неведомые мне края, не всматривалась в облака, громоздящиеся вокруг летящего самолёта. Я теряю вкус к жизни, меня настигают разочарования, в моей душе прижился страх, который уничтожает меня. У меня нет друзей. Подобных себе – я отторгла, нормальных – не смогла удержать. Да, я сама во всём виновата, сама…
Лида открыла глаза и сразу же столкнулась с мыслью, странной и болезненной, поджидающей её пробуждение. А ведь Люба, так подробно и увлеченно рассказывая об отношениях с отцом, получала удовольствие. Она будто гордилась своей властью над этим человеком. Я смотрела в её глаза и не чувствовала её причастности к себе. Я была всего лишь слушательницей, поглощающей и освобождающей её от всего тревожного и неудобного. Она страдает и негодует. Она нуждается в покровительстве мужчины – сильного, состоятельного и любящего, но только в качестве отца. Пожалуй, её разочарования пострашней моих.  Бедная, бедная моя дочурка!
- Вот ведь надо быть такому подлецу и идиоту! – возмущалась тётя, слушая пересказ Лиды. – Что вбил себе в голову, нечисть этакая! Родной отец, а?
Одно радует, что Любочка, как я предсказывала, разобралась в его подлости.
- Тётя, что делать? Это становится опасным.
На следующий день тётя объявила:
- Пойдём, Лидок, попьём чайку, и я опишу тебе своё посещение. Как говорится: час от часу не легче. Мне иногда думается, что здоровых на голову людей, теперь днём с огнём не сыщешь. Очумел народ, очумел. Вхожу в кабинет, за столом твоя Галина. Рассказала ей всё. Послушала мирно и говорит. Возможно, Любе всё это показалось, она же не росла с отцом, не знает, как ведут себя отцы, потому и судить об этом, дескать, не может. Говорю ей. Не Любочке показалось, а вашему муженьку что-то другое, нечестивое, всё мерещится. Вас Лида уже предупредила. Вы передали ему письмо от неё?  Если утаили, то себе же во вред. Ещё один такой выкидон, - это же надо, залепить ребёнку принародно пощёчину…свидетелей тьма, все готовы подтвердить, - и мы подаём заявление в милицию и в этот, как его, отдел по борьбе с нечестью поганной, что развращают малолеток, и заодно в прокуратуру, тем, кто повыше вас и ваших денег. Вам же самим будет щекотно. У нас в руках все его пакостные писульки. Анатолий Аркадьевич, - объясняет она, - пошутил, я поговорю с ним. Сама сидит, на ней лица нет, замученная, глаза лихорадочные, худющая, какая-то вся приплюснутая, даже жалко стало её. Думаю про себя, и на кой чёрт тебе мужик, от которого ты сама не своя! Вот бабы, дуры безоглядные. Говорю  ей. Так что, Галина Николаевна, принимайте меры, пока не поздно, с вашим шутником.  А она вдруг обхватила голову руками, опустила глаза, раскачивается в стороны и приговаривает. Он не может, не может избавиться от этого, он никак не может забыть её, никак… Кого забыть? Лиду Маруткину, да, да, не  удивляйтесь, именно так. Это его тайна, его болезнь, его рок.  Я должна, должна избавить его от этого наваждения. Господи! – закричала я, ну, это его забота, а Люба, ребёнок-то причём? Вы не понимаете, - бормочет она. - В ней её часть, её глаза, лицо. Так какого чёрта вы не рожаете ему детей, чтоб от безделья голову себе не забивал порочностью! Она так посмотрела на меня, что сердце, не вру, зашлось. Глаза у неё были помертвелые. А я – через жалость, подумала. Не надо было уводить ещё тёплого мужика из-под другой. Перетерпела бы, может всё и обернулось бы по-иному. Нет же, всё торопятся перехватить, затащить в постель. А все эти уводы чужих мужиков, до добра не доводят. Так всё обернёт -
ся, что не будешь знать в какую сторону свою задницу увернуть.
- Тётя, он мог бы и под другую попасть.
- Под другую и сам стал бы другим. Зря ничего не делается.
Больше никаких разговоров на эту тему не было. В наступившей тишине Лиде померещилось успокоение. Но как часто  успокоение является лишь передышкой на подступах к чему-то неожиданному и коварному. Не доверяйте успокоительным пилюлям! Пользуясь ими – будьте начеку! – рассмеялась Лида, вспомнив неожиданно пришедший на ум, один из газетных заголовков. Интересно, что они имели в виду?
Люба перешла в девятый класс. Она вытянулась, оформилась. И весь её облик приобрёл очаровательную, грациозную завершённость.
- Какая раскрасавица, - радуясь, восторгалась тётя, - фигурка, личико, глаза, зубки – всё твое, а вот волосы и улыбка  от него, лукавого. Прямо принцесса заморская! Но главное – умом в тебя, кругом отличница!
- Почему заморская? На улицах, в метро я вижу прекрасные лица, умные
глаза наших молодых людей, юношей и девушек, - возражала Лида. – Наш народ умеет возрождаться, я в это верю, тётя!
- Да, оно так, но думать об этой красоте некому.  Подмоги от тех, кто должен о них заботиться – нет. Родители не всегда разумны и удачливы. Вот и катят наши умники и красавицы кто куда.
Однажды, вернувшись с работы, тётя - прямо с порога, жестикулируя, воскликнула:
- Хотела бы я поглядеть на тот питомник, из которого вылупился наш отец! Там, верно, круглый год произрастают заокеанские плоды, только поспевай собирать!
- Что ты имеешь в виду? – рассмеялась Лида.
- Имею в виду зелененькие бумажки, из-за которых все так убиваются. Удивляешься? А я к тому, что твоя Галя и наш отец отчалили из России, и не с пустыми кошёлками, и туда же собираются драпануть остальные Панины, а питомник плодоносящий оставляют младшему сынку, нашему дяде Вите.
- Откуда такие сведения?
- Классную Любочки встретила, разговорились. В гимназию назначен но -
вый директор. А Галя твоя уже и письмо прислала, поспешила похвалиться. Дес-
кать, купили очень красивый особняк, а по нашему – дом, красивая природа, земля, вода, ждём родителей мужа. Радуется, что очень счастливы и довольны новой жизнью. Жалеют, что раньше не уехали. Тебе не завидно, Лида?
- Нет, не завидно.  Мы вздохнём, избавимся от страха. Пусть радуются, Галина выстрадала своё счастье.
- А я, Лида, не завидую чужим  неправедным деньгам, но как-то мне обидно и  погано на душе. А ведь ты могла его вернуть. И всё досталось бы Любочке нашей, а не ей!
Лида подошла к тёте, обняла её, поцеловала.
- Дорогая моя, золотая моя женщина, подумай, что ты говоришь. И тебе не стыдно? Ты то хорошо знаешь, что счастье в другом. Оно вот здесь – в груди, в мыслях, во всём теле. Догадайся, в чём счастье? Отвечай!
- Да знаю, знаю, яйцо курицу учит. Как же – в любви. Но зло всё равно
разбирает.
- Тётя, помолись, и всё с тебя слетит.

* * *
Лето ветреное, сумрачное, резко контрастное, раздражало своей неприветливостью, сыростью и ледяными порывами. Атлантика угрожающе меняла климат на всей планете, и в души её обитателей заползал страх, будущее виделось неопределённым и безрадостным. Жалобы на капризы погоды теряли свою новизну, у людей вырабатывалась привычка воспринимать погодные несуразицы как должное и заслуженное, но в каждый солнечный, тихий, тёплый день, - воскресая, обнадёживать себя: да ерунда всё это! Мало ли что наколдуют учёные! То солнце взорвётся или погаснет, то метеорит уничтожит планету, то потопы, то обледенение, то потепление, то появление чёрной дыры, олицетворяющей вселенское зло. Тётя, при каждом новом сообщении подобного рода, возмущалась. И что за напасти одолевают человечество. Слава богу, я как-то прожила свой век! Силы небесные, что вас бедных ждёт? Что ж, так мало отведено людям жить на земле? Ведь только что жили в пещерах, отвоевались, отбедствовали, обустроились и опять покоя нет. Ей казалось, что миллионы лет проскочили в промежуток её собственной жизни. Это ощущение возникало у неё от всяческих и разных информационных сообщений, хаотически проникающих в сознание. Надо ж, - удивлялась она, -  вот только что выбрали президента и, нате вам, опять надо выбирать. И к чему такая спешка! Лида смеялась, но иногда что-то похожее поражало и её воображение. Ощущение кратких, зыбких мгновений призрачного земного существования настигало Лиду и её охватывало беспокойство. Она смотрела на дочь, страстно желая ей и всем последующим поколениям долгой и счастливой жизни на этой  прекрасной изумительной  планете.
Этот день был так безмятежен, так хорош! Мягкий, тёплый, прозрачный, будто нарочно созданный для радостных и счастливых мгновений. Ничего не надо, только бы ощущать эту безбрежность. Прочь все тревоги, волнения, никаких забот, прикрой глаза и  наслаждайся! Именно в такой день, медленно и ласково перетекающий в чудный теплый вечер, Лида вскочила в переполненный автобус, протиснулась в середину и, взявшись за поручень, коснулась чьей-то руки. Она повернула голову и столкнулась с устремленным к ней взглядом. Надо же, какие глаза! Синие, синие, - с радостным  удивлением отметила Лида, и отвернулась. Ей хотелось еще раз заглянуть в эти глаза, но она не стала этого делать. Через  мгновение, она вновь ощутила прикосновение руки. Но на этот раз произошло неожиданное. Вспыхивая, Лида почувствовала как жарко, обжигающе запылали её лицо и шея. Она отодвинула руку и, не меняя положения, продолжала напряженно смотреть в окно.
Лида пробралась к задним дверям автобуса и, когда дверь открылась, увидела обладателя синих глаз. Он улыбался и протягивал ей руку. Соскочив со ступеней, она кивнула ему в знак благодарности. Продолжая идти рядом, он смеялся, и что-то оживлённо говорил. Искоса Лида поглядывала на него и, когда он, замедляя шаги, в ожидании её реплик смотрел на неё, она разгоралась, словно костёр от порыва ветра. Наконец он остановился перед ней, и она услышала его губы.
- Я смущён вашим молчаливым вниманием. Я вам ещё не надоел?
Лида улыбнулась, отрицательно качнув головой.
- Давайте присядем, - предложил он.
Они сидели друг против друга за доминошным дворовым столом, под густыми, зелёными кронами высоких деревьев. Стараясь казаться непринуж-денной, Лида улыбалась. Нет, нет, я не хочу, чтобы он узнал обо мне, это невозможно. Пусть его образ останется в моей памяти, не искорёженный, не ошеломлённый той правдой, которую я открою ему. Я больше не вынесу смертельного удара в сердце, которое опять предпринимает попытку отвлечь мой разум и ослабить мою волю. Вставай, уходи, - говорила она себе, но не было силы подняться. Ноги будто приросли к земле. Ей хотелось смотреть на его губы, на его руки, и видеть его глаза. Он улыбался, смеялся, жестикулировал и говорил, но она не слушала его. Пусть  думает обо мне что хочет, а я нахально налюбуюсь им и исчезну, заключив его в свои мечты. Единственное, что мне удаётся, это мечтать, только мечтать! Внезапно он замолчал, задумался и, глядя ей в глаза, медленно и печально произнёс:
- Мне грустно. Я понял, вам неинтересна моя болтовня, но я хотел увлечь
вас своей жуткой эрудицией и удивить изысканным красноречием.  Но вы так
смотрели на меня! У вас необычайно выразительное лицо. Меня вдохновляли ваши глаза, ваша улыбка. Ну, так скажите же мне что-нибудь! У вас должен быть чудный, нежный голос.
Лида похолодела, ей стала невыносимо больно, стыдно, неловко, и она решилась. Она достала из сумки значок, положила его на ладонь и протянула к нему руку. Он взял значок, прочитал надпись, вскинул брови, повертел его и вдруг, размахнувшись, швырнул в сторону. Лида, от удивления, открыла рот. А он расхохотался так заразительно, так задорно, что Лида не выдержала и тоже засмеялась. Отсмеявшись, они заглянули в глаза друг другу. И в эти несколько мгновений сердце Лиды захлебнулось от радости. Нет, нет, - воспротивилась она этому чувству, - я не хочу новых испытаний! Но сердце, не слушаясь разума, продолжало сладко занывать,  вовлекая ту часть плоти, которая подчиняет себе всё существо, имея  неоспоримую власть, данную ей самой природой. Лида вытащила блокнот и ручку.
- Говорите, но не очень быстро, я пойму вас, - написала она.
Смешливо улыбаясь, он коснулся пальцем её губ. Лиде показалось, что кровь в её жилах вскипела, и она порывисто откинула голову. Он покачал головой и, старательно выговаривая слова, сказал:
- Значит ты, глухонемая. Всего – навсего? Как я не догадался? Ты знаешь, мне кажется, что я тоже глухой и немой. Ты понимаешь меня по губам?
Лида кивнула головой.
- Это опасно! Ты смотришь на мои губы, а мне кажется, что ты хочешь меня поцеловать. Ну что ж, давай знакомиться, пока не поздно. Меня зовут Николай, а тебя?
- Мидия.
Он вопросительно смотрел на неё.
- Лидия, - написала она. – Мидия – это двустворчатая мягкотелая моллюска, распространенная в прибрежных водах морей  Северного полушария. Обычно она чёрного цвета, но я почему-то белая. Мидия – моё второе имя.
- Ах, вот что! Моллюска. Я повторю тебе то, чего ты не смогла услышать тогда, когда я был с тобой на вы. Я говорил вам, что вы прекрасны, лучезарны и
ваши глаза свели меня с ума.  Я говорил… Лида наклонила голову и быстро на -
писала:
- Не надо повторяться, пожалуйста!
- Ну, хорошо, начну другой разговор. Вас нельзя выпускать одну, вас могут украсть, и вы не сможете позвать на помощь. Вас это не пугает?
Лида задумалась. Что ответить этому странному мужчине, от взгляда которого я теряю голову? Я об этом не думала, но всегда завидовала тем, кого воруют.… Но вместо этого под её рукой возникали строки стиха, пришедшего на память.

                Распахни надо мною зонт,
                Защити от тоскливых дождей,
                Мой гримасой измученный рот
                Поцелуем горячим согрей.

                Подари мне диковинный сад,
                Где оранжево зреют плоды
                У чугунных изящных оград,
                У сверкающей синей воды.

                Напои меня сладким вином
                Из пропитанных соком кистей,
                Пригласи в свой загадочный дом
                Самых верных и лучших друзей.

                Утоли мою жажду любви –
                Зацелуй, заласкай, отогрей,
                А наутро друзьям объяви,
                Что я стала женою твоей.

Он читал, и его лицо менялось. У Лиды кружилась голова, и ей казалось, что она теряет сознание. Что я делаю? Что я делаю? - испуганно металась мысль в её голове. Его лицо стало серьёзным, губы дрогнули от нахлынувших чувств. Он поцеловал её руку и сказал:
- Я провожу  тебя до дверей, чтоб исключить всякую возможность кражи. Я буду тебя встречать и провожать.
Он взял её руки в свои ладони и произнёс ненавистные, пугающие слова, которым она не верила, слова, означающие для неё только одно: я ухожу.
- Я найду тебя.
 Ей хотелось закричать. Найди меня, умоляю, найди! Она смотрела на него, передавая взглядом свою мольбу. Нет, я больше этого не хочу, не хочу,       - протестовала она в отчаянии. Зачем я это написала? Он испугается, к чему ему такая обуза!
Когда Лида, бледная, растерянная, появилась в доме, тётя всплеснула руками.
- Что опять случилось, что? На тебе лица нет!
- Я боюсь, что опять повторяется тот ужас, через который я прошла. Я не выдержу.
Тётя грохнулась на стул, схватилась за сердце и, раскачиваясь во все стороны, закричала:
- Господи, когда же это кончится? Сколько же можно? Она – не выдержит! А я, по-твоему, выдержу? Я что каменная, у меня уже все нервы порваны до основания. Нет, дорогая моя, делай аборт, всё – никакой безотцовщины в своём доме я больше не потерплю! Ясно тебе?
- Тётя, ты забыла, - улыбнулась Лида, - добавить: ясно тебе, Лидка Маруткина?
- Ей смешно, а мне не смешно вовсе.
- Знаешь, тётя, ты типичный хамелеон. Сама ведь советовала завести любовника, чтоб по ночам не метаться от желания. Себя в пример приводила.
- Любовника на стороне, чтоб глаза мои не видели, но беременеть без толку, с кем попадя, это уже б…….!
- По-твоему я только этим и занимаюсь? Стыдно тебе так обо мне думать! В моей жизни была одна, единственная ночь! Алёшка домогался, в университете были желающие, и этот – отец наш, тоже ходил, весь набрякший от похоти, а ты…
- Прости меня, Лидочка, бестолковую! Испугалась я, подумала, ты опять залетела.
- С тобой залетишь.
- Господи, да я только рада буду, но чтоб от мужа, не иначе.
- От мужа. А где его взять?
- Мужик, что пупырь, вечером вскочил, а утром уж и след простыл, а заметка остаётся. Прыткий народец!
Любой разговор с тётей, как по волшебству, помогал Лиде восстанавли -
вать душевное равновесие. Её манера говорить, выражение лица, жесты – резкие,
эмоциональные, всё это являло энергию – яркую, щедрую, действенную, этакая целительная смесь истинного сочувствия, душевного участия и сочной иронии. Лиду восхищало своеобразие её языка, построение фразы и особенно слова, которые она употребляла. Иногда, не улавливая смысла того или иного выражения, Лида просила тётю написать его, а затем, отыскивая в словарях его значение, записывала себе в тетрадь. Лида любила новые слова и получала удовольствие от знакомства с ними.
- Упырь, - рассмеялась Лида,  - это вампир!
- Нет, Лида, пупырь – бугорок на ровном месте, вроде прыща!
- Чтобы я без тебя делала, дорогая моя, я люблю тебя!
- Да ладно тебе, - отзывалась тётя, всякий раз смущаясь от признаний в любви.
- Ах, тётечка, если бы приключилось! Скорей всего опять что-то переключилось во мне одной.
- Влюбилась, что ли? Не вздумай зря влюбляться, у тебя дочь и так уже
сирота!
В это утро Лида проснулась счастливой. Что может быть прекраснее этого
состояния, - подумала она, ощущая прилив безудержной радости. Ничего. Пусть это всего лишь мгновение – безрассудное и напрасное, но как это восхитительно! Нет, нет, нужно непременно влюбляться, это необходимо, иначе сердце зачерствеет. Оно должно быть постоянно влюблённым. Я же помню, как я была счастлива, когда во мне жила любовь!
Она прошлась по квартире. Пусто, все уже разошлись, а у меня сегодня свободный день. Отправлю выполненную работу и… пойду гулять! Дождь моросит, а я забыла взять зонт, - весело подумала она, выйдя на улицу. Ну и пусть, возвращаться не стану. Пройдя несколько метров, Лида увидела Николая. Он шёл ей навстречу. Лида замерла.
- Я знал, что ты непременно выйдешь на улицу под дождь, - сказал он, распахивая над нею большой синий зонт. – Послушай, - и он прикоснулся пальцем к её губам, - я прочту тебе на память стихотворение, которое ты мне по-
дарила.
И пока он читал, она смотрела ему в глаза,  ощущая, как ослабевает её тело, воля и разум.
- Ты погуляй, зонт тебе к лицу, а я отправлю твой пакет по указанному на нём адресу.
И когда он вручил ей квитанцию, Лида открыла кошелёк. Николай укоризненно покачал головой.
- Тебе не стыдно?
- Я привыкла сама расплачиваться, - жестами объяснила она.
- Отвыкай.
Лида нахмурилась. Что он имеет в виду?
- Лида, ты не то подумала. У тебя на лбу написано, что подобный вариант не для тебя. Но если ты находишься в обществе мужчины, и он позволил себе заплатить за тебя, пусть даже за проезд на автобусе, прими это как должное. Это привилегия настоящей женщины. Ты поняла меня?
Лида кивнула головой.
Они шли рядом, касаясь друг друга. Лиде было всё равно, куда идти, лишь бы это не кончалось. И пусть будет дождь, ветер, холод, жара и ещё бог знает
что, только бы это продолжалось, только бы…!
- Зайдём, перекусим, ресторан как раз открывается.
Лида в нерешительности остановилась.
- Ты никогда не была в ресторане?
- Нет, - покачала она головой.
Значит заходим.
Никого. Какое чудо! Пустой зал, только я и он, - пронеслось в её голове.
- Лида, какое вино ты любишь?
Лида неопределённо пожала плечами.
- Так, выберу на свой вкус.
- Я не умею пить, - объяснила она.
- Учись, хорошее вино очень полезно для здоровья.
Лида сделала пару глотков и послушно посмотрела на Николая.
- Молодец, - рассмеялся он, - ты храбрая.
Такое чувство, что я в лодке, которую сносит течением, но мне не страш-
но и я, почему-то счастлива, - подумала Лида. Её охватило страстное желание говорить. О, если бы я могла… я бы сказала ему…
- Покушай, очень вкусный салат, - сказал он, дотрагиваясь до её руки.
И эти обычные слова, не совпадая с её состоянием, были так вопиюще неуместны. Неужели он не чувствует, что происходит во мне? – возмутилась она, резко отодвигая от себя тарелку. Николай смотрел на неё, и ей казалось, что он изучает, присматривается к ней, как к какому-то странному, диковинному существу. Это заключение привело её в отчаяние и, ощущая себя жалкой, неловкой, несуразной, она решила уйти.
- Сядь, - властно произнёс Николай, предугадывая её действия. – Не торопись, Лида, не надо.
Он достал из кармана блокнот, ручку и, улыбнувшись, написал:
- Лида, твоё молчание слишком красноречиво. Всё, что ты хочешь сказать, в твоих глазах. В них – целый мир. Ты, как цветок, то распускаешься, то сворачиваешься. Да, цветы молчаливы, но желание любоваться ими никогда не исчезает. Ты цветок, нежный и пленительный, и я любуюсь тобой.
- Красивым словам больше веры, не так ли? – размашисто вывела Лида.
- А мне не надо верить. Я сказал это не для того, чтобы соблазнить тебя. Я
говорю эти слова для себя. И если ты не захочешь меня видеть, я смирюсь, но буду каждый день присылать телеграммы и письма, в которых стану говорить только о тебе. Не захочешь и этого, начну мысленно разговаривать с тобой обо всём, что взбредёт в голову и не только в голову, и ты всё равно будешь меня чувствовать. Ты доверяешь больше словам или чувству?
Лида задумалась. Бунтующее в ней смятение было сильным, ощутимым и реальным. Она перечитывала написанные им строки и опять не знала, что ответить. Она вспомнила оскорбительные, жестокие слова, сказанные однажды теми, кого она любила… и ужаснулась, а ведь и впрямь – именно эти слова убили, уничтожили моё чувство, превратив его в отвращение и даже в мстительную ненависть. Но были и другие слова, слова, выписанные на доске. Они так и остались в моей памяти незыблемыми откровениями, изменившими мое отношение к себе и к жизни. Вот видишь? Ты не решаешься ответить, ты сомневаешься. Чувство, к сожалению, может оказаться проходящим, изменчивым, но слова врезаются в память и потом, вспоминая их, заражаешься чувством, которое удалилось по разным причинам: отгорело, состарилось, поблекло, но ты помнишь слова и тебя охватывает волнение, радость и ты опять, пусть даже на мгновение, любишь, страдаешь, ненавидишь: ты живёшь.
- Для меня, - написала она, - лишённой слуха и речи, слова имеют огромную власть. Я выжила благодаря словам. Я верю чувству и словам, одно без другого – мертво. Да, чувство может казаться обманным, надуманным, а слова – лживыми. Убийственная способность слов мне хорошо известна. Но есть слова, которым поверишь и уже ничего нельзя изменить. Пожалуй, я не верю словам сладким, обольстительным, в которых таится обещание рая.
- Обещаниям не верь! Обещания капризны, вздорны, противоречивы по своей природе. У обещаний змеиный нрав. Истинное только то, что происходит сейчас, в эту минуту.
- Николай, вы опасный демагог! Столько всего наговорили и даже успели наобещать и тут же заявляете, - не верь ни мне, ни обещаниям моим. Так, где же она, эта истина?
Николай прочитал, убрал блокнот и ручку. Задумчиво  глядя на Лиду, сказал:
- Наш кофе остыл, я закажу другой.
Кофе пили молча.
Всё так странно и непонятно. Я совсем не знаю этого человека. Но почему моё сердце так рвётся к нему? И как мне справиться с этим? Ты так жаждала любви, так вот, принимай её такой, какая она есть.
Прощаясь, он сказал:
- Я найду тебя. Помни, я всегда рядом с тобой. Ты услышала меня, Лида?
Лида упрямо сжала губы, опустила глаза. Опять эти невыносимые слова! Только бы не зареветь, только бы…
- Нет, так не годится! – воскликнул Николай, - пойдём, присядем где-нибудь, я поговорю с тобой.
Доминошный стол, свидетель их вчерашней встречи, оказался свободным.
- Видишь, он ждёт нас, он верит, что мы вернёмся к нему. Почему же ты
не веришь? Послушай, Лида.  Я не люблю назначать дни и часы свиданий.  Это
скучно и примитивно. Встреча, это несказанная радость, счастливая случайность, неожиданный праздник! Ты согласна со мной?
Нет, я не согласна, - безмолвно ответила она сама себе. Случайные встречи, случайные слова! А что мне делать с твоими вчерашними словами: я буду тебя встречать и провожать? Забыть? Но может быть, для меня с них всё и началось?
- Лида, ты где? В детстве у меня был друг по имени Никанор. Но никто из ребят не хотел выговаривать это старомодное имя. Все называли его Ник. Это имя обязывало его быть уж если не первым, то хотя бы и не последним среди дворовых ребят.  А он всё время опаздывал, забывал, путал время и место наших сборов, всё у него получалось наперекос. Это вызывало раздражение и насмешки. Ну, Ник, ты вообще… Я защищал его, но не всегда. Ребята доставали и меня. Ну, как ты его терпишь? Потом, много лет спустя, я увидел его в метро и, неожиданно для себя, заорал на весь переход: Никанор, привет! Целые сутки мы сидели у меня за столом, пировали и не могли наговориться. Он плакал, обнимал меня и говорил: Колька, ты один из всех – настоящий! На всё метро гаркнул: Никанор! Я не хочу видеть тех, кто гнушался моим именем. Я – Никанор, и горжусь этим! И именно эта встреча осталась в нашей памяти счастливым воспоминанием. Она сблизила нас и вернула к самим себе. Можно каждый день встречаться. Привет! Привет! Как дела? Нормально. Ну а ты, как? Да ничего! Ну, давай, пока. Пока! Увидимся! Но для чего? На душе пусто, противно, хоть волком вой от одиночества.
Лида плакала. Слёзы стекали по её щекам. Всё смешалось и перепуталось
в её душе. В этих слезах были отголоски её детства – когда все звали её Лидка Маруткина, а она ощущала себя Мидией Неизвестной – и тех лет, когда первые, обращённые к ней слова: я встречу тебя, я найду тебя -  исковерканные безнадёжностью и отчаянием, безжалостно и больно вонзались в память её сердца. Слёзы не только облегчали, но и освобождали её от накопившегося хаоса эмоций, мыслей и чувств. Лида плакала о себе и для себя, и сидевший напротив мужчина не имел к этому отношения. Она поднялась, улыбаясь, припухшими от слёз губами, попрощалась и ушла. Николай не последовал за ней следом, но это
не удивило и не огорчило её.

***
Лида открыла двери. Никого. У тёти полный рабочий день, у Любы – дополнительные занятия музыкой. Уходящий день показался ей неимоверно долгим и далёким. Она приняла душ и взялась за приготовление ужина. Её кулинарные успехи зависели от желания и настроения, но поскольку только эти факторы были решающими, то все блюда, приготовленные ею, были изысканы и вкусны. Она никогда не готовила впрок. Всё только свежее и одноразовое. Она приготовила овощное рагу и суфле из говядины.
- Мама, привет! Бабуля, - воскликнула Люба, целуя её, - ты чувствуешь, какой аромат! Умираю от голода. Посуду мою я, не возражайте, пожалуйста.
Лида улыбнулась, но тётя, внимательно и въедливо присматриваясь к ней, задавать вопросы не стала. Её тактичность была интуитивной.
- Вы меня простите, но сегодня я пораньше лягу спать. Завтра у меня трудный день, - сообщила Лида, пожелав спокойный ночи.
Никаких вопросов, никаких размышлений, - приказала она себе. У неё был проверенный и наработанный способ уводить себя от ненужных мыслей: читать на память стихи и, через определённый промежуток времени, её мозг постепенно затихал, растворяя последние обрывки мыслей и слов, и она засыпала.
Утром, окинув очередь на маршрутку,  Лида поняла, что сможет уехать
только с третьего захода. Придётся опоздать, - огорчённо подумала она и обернулась.
- Доброе утро, - сказал Николай, беря её за руку, - у тебя есть визитка?
- Да, - кивнула она.
- Дай мне её.
Николай подвёл её к стоявшей на обочине машине, и, усаживая на сиденье, протянул водителю визитку и деньги. Всё произошло так неожиданно, - подумала Лида, - я не успела его поблагодарить. Она смотрела на дорогу и, не надеясь получить ответ, - настолько её состояние было заторможенным, - задавала себе один и тот же вопрос. Лида, ты рада? Ты рада?
Проект, над которым работала Лида, был близок к завершению, сроки не
поджимали, и можно было расслабиться. Но свойственная ей, при соприкосновении с работой, спасительная собранность, не допускала такой вольности. Голова её проветривалась, светлела, и состояние радостного вдохновения, увлекая, отбрасывало всё, что было до этого момента. Лида сама создавала схему, разрабатывала её до мельчайших подробностей, а затем скрупулёзно доводила всё до полного совершенства.  К тому же  ей доставляло удовольствие сдавать работу гораздо раньше назначенного срока. Лида не была безразлична к похвалам и к поощрениям - в виде денежных сумм и дополнительных выходных.
- Вы для нас просто находка, - говорил ей непосредственный руководитель, - никаких проволочек, отсрочек, нытья. Трудолюбие, творческий подход и профессионализм. Мы гордимся вами.
Любая денежная надбавка казалась ей царской, и она тут же тратила её на подарки Любе и тёте, что вызывало недовольство последней.
- Лида, прибереги денежки, сгодятся на учёбу и на приданое Любочке. Я вот, откладываю ребёнку. Такую красавицу пристало с роскошеством замуж выдавать!
Возвращаясь с работы, Лида остановилась у цветочного развала.  Задум -
чиво смотрела она на долговязые чужестранные  цветы. Красивые, стройные, но холодные, - подумала она. И вдруг сердце её дрогнуло, она заметила одинокую, солнечного цвета розу, печальную и нежную.
Свернув за угол дома, Лида увидела Николая. Он ждал её. Она подошла к
нему и, глядя в глаза, серьёзно, без улыбки протянула ему розу. Удивленно вскинув брови, Николай весело рассмеялся. Это рассердило Лиду. Сверкнув глазами, она стремительно повернулась и ушла. Прижимая к груди желтоглазую розу, Николай смотрел ей вслед.
Войдя в прихожую, она подошла к зеркалу. Лида ты… опять? Да, да, опять! Зачем спрашивать? Посмотри на своё озарённое лицо.
Это была уже другая жизнь, другое время, освещенное яркой, неубывающей радостью. Исчезли тревоги, страхи и всё, не имеющее отношение к этой радости, казалось несущественным, проходящим. Было только чувство – огромное, подвижное, глубокое и прекрасное, как море. Она и Николай. Разве можно было предположить, что этот мужчина захочет меня узнать. Странная, непостижимая, диковинная случайность, предназначенная именно мне. За что такая благосклонность?
Они заходили в кафе, заказывали какой-нибудь напиток, - Лида наотрез отказывалась от еды, и переписывались, что вызывало удивление у официантов.
- Чем ты занимаешься? – спросила Лида. – Если не хочешь, не отвечай.
- Хочу! В своё время я догадался взять взаймы приличную сумму у своего сводного брата, он банкир. Без криминальных ухищрений я выкупил несколько квартир и домов. В те годы люди уезжали за границу в большом количестве, не оглядываясь, навсегда. Я узаконил свои права на недвижимость, подкрепив их связями и взятками. Первое время сдавал в аренду, но очень скоро понял, что арендаторы, за малым исключением, народ бессовестный, наглый и опасный. Они способны не только уклоняться от оплаты и уродовать помещение, но, исчезая бесследно, сжигать его. Я освободился от этих хищников, привел всё в надлежащий вид, дождался выгодных сделок и потихоньку избавляюсь от излишек. На всякий случай оставил две квартиры и, лично для себя, прекрасный дом в живописном районе, который довожу до совершенства и собираюсь в нём поселиться.
- Это всё, что ты умеешь?
- Не всё, - рассмеялся Николай. – По специальности и по призванию – я телеоператор и, как утверждали коллеги, хороший. Когда наступила пора дележа, и начались на всех уровнях междоусобицы, вседозволенность, безвластие, жестокость , я плюнул и ушёл. Долгое время тосковал по работе, по той вдохновенной напряженности, что присуща этой профессии. Потом угомонился. Тоска по камере, как по возлюбленной, осталась. Иногда достаю её, поглажу, поговорю и успокаиваюсь. Она  у меня красивая и чуткая, как ты.
- Но у твоей возлюбленной неограниченные возможности, так ведь?
- Конечно, дорогая моя! Некоторые из моих коллег работают на заказчиков, кстати, конкуренция очень жесткая. Свадьбы, выставки, банкеты,   доморощенные концерты, похороны, пикники, сексуальные фантазии, соглядатайство и многое другое, не очень приглядное. За это платят хорошие деньги, особенно, если угодишь хозяину. Я попробовал, но нашёл в себе силы взглянуть на то, что я произвожу, со стороны - увиденное вызвало изжогу: показуха, глупость, амбициозная суета. Скучно и пошло. А если уж совсем, честно, то дело обстоит так. Крутить плёнку и лепить всяческую чушь – стыдно, да к тому же – преступно и подло.
- Коля, ты очень строг и взыскателен к себе.
- Если бы! К сожалению, это не так! Чтобы добиться высот в операторском деле нужно, забыв обо всём на свете, работать, работать до самозабвения, ограничивая себя во всём. А я слишком люблю жизнь и удовольствия. Талантливый оператор, это больше, чем художник, и от его работы полностью зависит успех любого действа. Он может обессмертить или загубить идею режиссерского замысла. Гениальные операторы – редкостное явление, но, тем не менее, они известны лишь узкому кругу киношников, в то время как режиссёры купаются в лучах славы. Тебе знакомы немые фильмы?
- Да, у меня есть несколько копий, но качество – ужасное.
- Правда? Лида, я преподнесу тебе подарок. У меня коллекция настоящих фильмов. Есть потрясающие ленты, например «Стрелочник». Смотрела?
- Нет.
- Я покажу тебе его.
- Да?
- Почему вопрос?
- Мало ли что может случиться между обещанным и осуществленным.
- Ты боишься случайностей?
- Я страшусь случайностей, но всегда готова к их возникновению.
- А я думаю, что случайности – это отправные точки наших усилий и
 стремлений. Проходят годы, казалось бы, затраченные впустую, и вдруг – является его величество случай, и ты понимаешь, ради чего всё было затеяно. Наша встреча – случайность, а иначе – судьба. Ты согласна со мной? – спросил Николай, прикрыв ладонями её руки.
Неопределённо пожав плечами, Лида усмехнулась.
- Ты счастливый человек, - написала она, - у тебя масса свободного времени. Расскажи ещё что-нибудь о себе.
- Понимаю, - рассмеялся Николай, - на что ты намекаешь! В управдомы я
не пошёл, но переквалифицировался. Я выкупил и запатентовал место в книжном торговом доме. Три раза в неделю торгую книгами по искусству. Остальные дни работает, нанятый мною продавец. Это не столько бизнес, сколько занятие по душе. Но от прибыли я не отказываюсь. К деньгам отношусь уважительно и не стыжусь этой привязанности. Каналы поставок у меня наработаны. Книги, альбомы заказываю не только в России.  Я получил возможность общаться с подлинным искусством. Это обогащает, одухотворяет и вытряхивает из меня задатки пошлости, грубости, слепоты, защищает от цивилизованного кошмара и пробуждает истинное, человеческое. Когда ты вошла в автобус, мне показалось, что ты сошла с полотен, которыми я восхищаюсь. Ты принадлежишь к тем женским образам, которые почти исчезают. Весь твой облик – чудо, которое я встретил впервые.
Твоё лицо мне так знакомо,
Как будто ты жила со мной.

                В гостях, на улице и дома
                Я вижу тонкий профиль твой.

                Твои шаги звенят за мною,
                Куда я не войду, ты там.
                Не ты ли легкою стопою
                За мною ходишь по ночам?

                Не ты ль проскальзываешь мимо,
                Едва лишь в двери загляну,
                Полувоздушна и незрима,
                Подобна виденному сну.

Ты не поверишь, но я ведь действительно обрадовался, когда прочитал надпись на твоём значке. Я уже говорил тебе и готов повторять: неземная тишина твоих глаз слишком красноречива, а безмолвный рот – слишком выразителен. Я сразу почувствовал, что ты необычайно духовна, начитана и умна. Ты задела мою душу, ты пробудила во мне столько нежности, робости и радости! А когда ты заглянула мне в глаза – я понял, теперь я пропал окончательно!
- Когда-то, ещё в школе, я назвала Блока своим поэтом, чьи стихи написаны для меня. Но я не верила совпадению и возможной близости общения. Я всегда знала, что мне предназначено иное.

                Привязанностей избегай на скорбной сей земле.
                Не будет истинно близка душа ничья тебе.
                Едва ли склонности твои с чужими совпадут,
                Ну, а фальшивые зачем нужны друзья тебе?
                А сыщешь друга по душе – разлука тут как тут, -
                Глоток её напомнит вкус небытия тебе.

Это так называемая кыт’а  поэта Джами. Он очень лиричен и искренен. Его называют великим завершителем золотой осени классической поэзии Востока. Поэты, писавшие на фарси, были вольнодумцами и бунтарями, поэтому они мне очень близки.
Прочитав написанное, Николай поднял руку Лиды и, прижимаясь губами к её ладони, поцеловал. Удивленно и радостно они смотрели друг на друга, растворяясь в том блаженстве, которое в этот момент их объединяло.
Однажды, при очередной встрече, Николай вскинул руки и, жестикулируя, сообщил:
- Я – глухонемой! Поздравь меня, я закончил курс обучения для глухонемых и даже приобрёл корочку. Оцени мои успехи, только, пожалуйста, без всякого снисхождения.
Лида была поражена.
- Пять с плюсом! – передала она и вдруг заплакала.
- Что ты, Лида!
- Не волнуйся, это слёзы радости. Я благодарна тебе, мой милый друг.
Впервые в жизни, исключая общение с тётей, она не стеснялась. Напротив, словно птица, выпущенная из клетки, расправив крылья, она заговорила на своём языке.
- Почему мне с тобой так легко и просто?  - смеясь, спрашивала она.
- Догадайся.
 - Отвечай!
- Я должен подумать, как построить и изобразить самую красивую комбинацию и, превратив её в произведение искусства, в торжественной обстановке передать тебе ответ.
- Я буду ждать, поспеши!


* * *
Николай был безупречно предупредителен и корректен. Обладая сильным,
волевым характером, он не ограничивал себя от проявления озорства и ребячливости.  Лиде нравились его искренность и естественность. Он был умён и ироничен. Что было в его глазах, когда склонив голову он смотрел на Лиду, открыто и радостно любуясь ею? В них были нежность и трогательное изумление. Но не было в них того огня, той страсти, которая предполагалась быть. Он смотрит на меня, как на несмышленого, необычного ребёнка. А я испытываю к нему нечто другое. – Я чувствую его каждой клеточкой своего тела, меня бросает то в жар, то в холод, а он сдержан и спокоен. У него, конечно же, есть жена, или ещё кто-то. А я? А ты думаешь совсем о другом. Не стыдно тебе, Лида? Встретила мужчину, который не пристает, и уже нервничаешь. Радуйся возможности общаться с ним. Но я, я люблю его, я не могу столько ждать! Всё, завтра спрошу его, как он ко мне относится. Но, встречаясь, Лида проваливалась в бездну, горячую, блаженную, из которой не хотелось выбираться. А вдруг он вообще не думает о близости? А я, своим вопросом, всё испорчу и уничтожу, и сама сгорю от стыда. Нет, мне с ним и так хорошо. Я счастлива.
Лиде не хотелось знать о существовании близких ему людей. Это пугало её. Она не допускала мыслей о будущем. Главным был сегодняшний день или вечер. Это было время, когда она могла быть беспечной и доверчивой. Уйдёт, ну и пусть! Останутся ничем не омрачённые воспоминания о чудных, полнокровных днях свободы и счастья. К тому же, мне предстоит прожить жизнь моей дочери и, если судьба позволит, часть жизни её детей. Разве этого мало?
Не желая одомашнивать отношения с Николаем, Лида не приглашала его в гости, не знакомила с тётей и дочерью. У себя дома она ни за что не могла бы позволить себе даже обычного поцелуя, не говоря о чём-то другом. Намёки Анатолия на её зависть и ревность, были несправедливы. Лида всегда была уверена, что имея дочь или сына, ни в коем случае нельзя приводить в дом мужчину, даже если это всего лишь дружеская связь. Это всегда дурно пахнет и может непоправимо нарушить отношения матери и ребёнка. Дом должен быть чистым. Но и замужество её не привлекало. Мне – муж, а Любочке – отчим. Для неё в этом слове таилась угроза, смешанная с воспоминанием о дяде. Тётя, зная о её знакомстве, не спешила с расспросами, а Люба вообще не проявляла никаких признаков любопытства. Лиде казалось, что дочь совершенно не интересуется её жизнью. Была ли это деликатность, или безразличие? Размышлять на эту тему Лиде не хотелось.
Однажды, нарушая нейтралитет, тётя спросила:
- Всё ещё гуляешь?
- Да, гуляю, как ты велела, - рассмеялась Лида.
- Может статься он, как в том анекдоте, никакой.
- Нам вместе хорошо. Мы – близкие души.
- Душа – это хорошо. Но у мужчины должен быть и другой интерес, а без него – он уже не мужик.
 - Ох, тётечка, я не подозревала, что ты такой знаток мужской психологии.
- У живого человека – одна психология. А я всегда была и живая и психическая.
Лида расхохоталась.
- Ну, спасибо, ты меня уморила!
- Смейся, смейся, веселись!
Николаю, с его чуткостью, несложно было догадаться, что его, слишком корректное, поведение настораживает и смущает Лиду. Он никогда ни о чём её не расспрашивал и не настаивал на знакомстве с её домочадцами.
- Нам хорошо вдвоём, - говорил он, - ты прости меня, но мне нравится наша свобода от всех и от всего. Только ты и я. Мечтаю подольше продлить это беззаботное существование и чувствую, что ты желаешь того же.
Но, несмотря на обоюдное согласие, временами Лида начинала нервничать и сомневаться. Для чего я нужна ему? Хладнокровие Николая задевало её самолюбие. Почему не приглашает к себе, не предлагает уединить -
ся? Не решается связываться со мной?
В один из вечеров, неожиданно для себя, Лида спросила:
- У тебя есть машина?
- Есть, - улыбнулся Николай.
Лида вспыхнула, смутилась, вскинула руки.
- Я спросила об этом просто так, сама не знаю почему.
- А я знаю, - рассмеялся Николай, - я живу рядом с тобой, вот там дом, видишь? Если хочешь, буду приезжать на свидание. Ну что скажешь?
Лида, стараясь казаться равнодушной, неопределённо пожала плечами. Николай сощурил глаза и, хитро улыбаясь, сказал:
- Зайдём ко мне? Только не юли, отвечай сразу – да или нет!
- Да! – храбро согласилась Лида.
Николай расхохотался и, притянув её к себе, поцеловал в щеку.
Просторная квартира, неназойливо и просто обставленная, показалась Лиде уютной, но она не почувствовала признаков присутствия женщины.
Николай включил магнитофон, нажал клавишу и, тут же спохватившись, повернулся к Лиде.
- Какой же я идиот!
Улыбаясь, Лида понимающе развела руками.
- Что поделаешь, дорогая моя! Привычка, подготавливая женщину к общению, подключать гармонию – въедлива!
Лида остановилась перед картиной,  изображающей опушку леса,  окру -
жённую кустарниками, усыпанными жёлтыми цветами - и редкими деревьями, за которыми просматривалось высокое, грустное строение с рвущимся в небо шпилем. Боже мой, как похоже! Это же мой замок! Волнение, - исподволь, небольшими дозами, наполняло её сердце. Как странно! В незнакомом доме я соприкасаюсь с чем-то забытым и сокровенным.
Ощутив за спиной дыхание, она замерла. Освобождая плечи и шею Лиды от волос, Николай собрал их и, откинув в сторону, прижался губами к её оголённому затылку. И когда он обнял её и стал целовать, слегка прикусывая мочки её ушей, Лида вздрогнула и обернулась к нему лицом. Она увидела его глаза и догадалась, что если он сейчас отпустит её из своих объятий, она не только потеряет сознание, но возможно даже умрёт. Она не помнила, как он раздел её, как разделся сам. Её тело дрожало, стонало от желания. Вздрагивая от его ласки, как от ожога, она безмолвно вскрикивала. Открывая глаза, смотрела на него вожделенным взглядом, умирающего от жажды, и всё повторялось.
- Как же ты могла ток долго себя сдерживать?
- Не знаю. Это моя вторая близость.
Глаза Николая расширились от удивления.
- Прости меня, но… и ничего промежуточного не было?
- Ты мне не веришь?
- Кому же ещё верить, если не тебе? – рассмеялся Николай. – Ты – вопиющая невинность, сгорающая от страсти.
- Без любви – не могу. Только если изнасилуют.
- И от одной встречи дочь?
Лида вскинула брови.
- Ты что…
- Не волнуйся, я предусмотрел. Но очень боялся, что тебя оскорбит моя предосторожность.
- По-твоему я опять должна забеременеть, - рассмеялась Лида.
- Должна, но для этого события мы выберем время.
С безудержным упоением, беспечно, самозабвенно наслаждаясь и доставляя наслаждение, Лида транжирила свою страсть, накопленную за долгие годы воздержания. Они встречались днём, вечером.  И, наконец настало время, когда она, с чувством гордости, могла оставить на кухне записку. «Дорогие мои, не волнуйтесь. Эту ночь я проведу вне дома. Целую вас».
Лида не позволяла выключать свет и занавешивать шторы. Её нужно было видеть его. Это радовало Николая. Он не любил общаться с женщинами, когда они, стесняясь какого-то недостатка, суетливо съёживались, что ещё больше настораживало и отрезвляло. Что у неё там такое? И, отдаваясь в потёмках, чуть свет, сломя голову убегали, боясь утреннего безжалостного разоблачения. Просыпаясь, Николай смотрел на спящую Лиду и его охватывала сладостная нежность. Умиротворённо,  соблазнительно раскинувшись, Лида была похожа на юную вакханку. Её матовое, чистое тело, безупречное по форме, было горячим и мягким, алый рот свеж и невинен. Гладкий, высокий лоб дышал безмятежностью. Золотисто-серебристые волосы, не знающие краски, обрамляли нежный, утончённый овал лица. Трудно было предположить, что это создание – обладательница бурных страстей, эмоциональных порывов, что при случае она способна быть волевой, жесткой, неукротимой и категоричной. Её внутренний мир, не оставляя отпечатков на внешнем облике, хранил свои тайны. Но это было преимущество молодости, когда природа щадит своё прекрасное творение, не разрушая его гармонии. И ему казалось, что вот- вот она откроет глаза, улыбнётся, приоткроет губы, созданные для поцелуев и нежных слов, и промолвит:
- Доброе утро, любимый.
Они сочиняли сценарии и разыгрывая их, поочерёдно снимали друг друга. Быстро и легко овладев кинокамерой, Лида мастерски производила съёмку, вызывая восхищение Николая.
- Надо же, у тебя дар, ты наделена чутьём и вкусом! Молодец! Ты – классный оператор.
Игра увлекла Лиду. Ещё при первом знакомстве Николай заметил и определил её артистичные способности. И каждый последующий просмотр отснятых эпизодов подтверждал это открытие. Со своеобразным милым лукавством, передавая различные оттенки настроения, она тонко и виртуозно использовала пластику достоверных жестов и движений. И делала это легко и изящно. Сдержанная мимика её одухотворённого лица была точной и выразительной. Всё было в глубине её глаз, во взгляде, в мимолётном изгибе бровей, в изменчивом выражении чувственного рта. Даже изображая сцены ревности, в которых было – рыдание, ярость, истерика, отчаяние и безумие, доведенное до абсурда, - она не переигрывала и не гримасничала. Крупные планы её лица завораживали Николая.
- Лида, - восклицал он, - ты восхитительная выдумщица и прекрасная лицедейка – пластичная, чувственная и глубокая.
Одна из сцен приводила Лиду в восторг. Николай, добиваясь её любви и благосклонности, забавно и комично изобретал всевозможные способы соблазна: дарил цветы, стоял на коленях, демонстрировал свою силу и привлекательность, пугал -  подвешивая себя на галстуке, танцевал, изображая повадки озабоченных самцов… и когда её высокомерие и неприступность становились невыносимыми, и он хватал со стола горшок с огромным кактусом,
намереваясь его разбить, Лида падала в обморок. Прокручивая эту сцену, они
хохотали от удовольствия.
Этот период их жизни был праздником. А праздники, как известно, эти
великие обманщики и притворщики, заканчиваются всегда внезапно, оставляя ощущение призрачности, растерянности и чувство сомнительной надежды. А будет ли ещё праздник? Год, насыщенный счастьем, обласканный любовью, промчался неожиданно быстро.
Люба уснула раньше обычного. Но Лиде не спалось. Ей нестерпимо захотелось увидеть Николая. Она представила, как он обрадуется её неожиданному визиту, и это вдохновило её.
- Тётя, - обратилась Лида, заглядывая в её комнату, - очень хочу к Николаю. Примчусь рано, не волнуйся.
- Ступай, ступай, грешница моя! Вся горишь, как маков цвет. Эх, молодость! Сама всколыхнулась бы, да только старость – старуха, словно продырявленная портянка непригодная для пользования.
Стремглав добежав до знакомого подъезда, Лида почувствовала, по какому-то неведомому сигналу, что кто-то открывает двери. Она отскочила в сторону, за угол. Зачем светиться в чужом доме по ночам? Пережду, - подумала она и, вглядываясь в спины удаляющейся пары, вдруг ощутила приступ удушья. Это был Николай и рядом с ним женщина. Они шли под руку. Николай нёс чемодан. Кто? – молнией пронеслось в голове. Родственница, знакомая, жена?
Лида вернулась домой.
- Господи, что опять случилось? – испуганно спросила тётя.
- Он уехал.
- А что такая угорелая?
- В туалет захотелось.
- Прошибло от расстройства?
- Да.
В эту ночь Лида так и не смогла уснуть. Зачем я позволила себе такую вольность? Дура, идиотка безмозглая, ты всё испортила своим нетерпением! Нельзя бездумно подчиняться чувству, научись сдерживать себя. Да?  А годы, да ещё какие, прожитые без любви, это ли не сдержанность? Ну, хорошо, ты права. Ну что тогда?  Не знать, не думать ни о чём. Да пусть у него хоть сто женщин было и ещё столько же будет, тебе что до них? Тебе никогда не было так радостно, так интересно, и никто не любил тебя так, как любит он. Чего же ещё? Ты права, ничего не стану предпринимать, оставлю всё так, как есть. И всё-таки, почему, когда я свободна и счастлива, меня настигает катастрофа, если не смертельная, то требующая перерождения? Да, нужны силы, и не каждому дано сохранить себя или хотя бы увернуться. И любовь, яркая как солнце, может превратить человека в развалину, в безразличное опустошённое существо. И перед мысленным взором Лиды возник товарный поезд, платформа и она – Анна, с красным мешочком на руке. «Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло её в голову и потащило за спину «Господи, прости мне всё!» – проговорила она, чувствуя невозможность борьбы». Бедная, бедная моя Анна, – вздохнула Лида, сдерживая подступающие рыдания. – Теперь я знаю, почему ты умертвила себя.
Эта ночь оказалась не самой худшей за время отсутствия Николая. Он никогда не крутился у её подъезда, не сидел, подобно Алексею, на лавочке. Он возникал внезапно и, назначая встречи, был пунктуален. Но в этот раз он не появился ни в назначенный час, ни в последующие дни недели. Лида спасала себя, от внутренней лихорадки и истерики, работой и домашними делами. Ей хватило выдержки не давать тёте повода для  беспокойства. Боже  мой, но разве это было возможно? Тётя молчала, но каждый её взгляд выдавал такую тревогу, такое участие, что Лиде еле-еле удавалось не взорваться от вопля. Она теряла голову от страха. Что произошло? С ним что-то случилось, иначе быть не может. Нельзя же думать только о себе. Надо пойти к нему. Ни записки, ни открытки. Неужели он забыл обо мне? Нет, нет, нет!
Лида поднялась на этаж, позвонила. Сердце стучало так, что пришлось сделать несколько усмиряющих вздохов. Дверь открыла миловидная женщина с грустными, усталыми глазами. Лида наклонила голову в знак приветствия. Молча, спокойно, женщина сделала приглашающий жест. Тоже немая, - усмехнулась про себя Лида. Она прошла в комнату, не дожидаясь приглашения, села за стол.
- Простите меня, - написала она на листке, - но я очень волнуюсь, не зная, что с Николаем? Я только хочу быть уверена, что он жив и здоров.
- Коля приедет вечером, но поздно, - медленно и внятно произнесла женщина.
 Ощущая неловкость, Лида поклонилась и, приложив руку к сердцу, улыбнулась. Эта женщина знает о моем существовании и о моем недостатке. Кто она ему?
Лида избегала употреблять таблетки, но в эту ночь ей пришлось принять снотворное.
На следующее утро, на площадке нижнего этажа она попала в объятия Николая. Он целовал её жадно, пылко и она не сопротивлялась, не отталкивала его, хотя каждую секунду кто-то мог оказаться рядом. Ей было всё равно.
- Лида, - говорил он, - соскучился смертельно, очень боялся, что ты надумаешь себе, бог знает что! Оказывается, я не могу находится в разлуке с тобой. Это – просто пытка, не видеть, не чувствовать тебя рядом. Понимаешь?
- Куда ты исчез? – отдышавшись от поцелуев, спросила она, - я испугалась и могла бы умереть.
- Я уехал неожиданно по неотложному делу.
- Мог бы сообщить.
- Я послал открытку,  не подумав,  что она дойдёт бог знает когда.  Теле -
граммой не захотел тебя тревожить.
- Когда ты ушёл из дома?
- В четверг, поздно вечером, когда ты уже спала.
После этого события Лида ещё раз убедила себя в том, что не стоит заглядывать и тем более ломиться в чужую жизнь. Повзрослев, она оценила мудрость и тактичность рассказа тёти по поводу своего происхождения. Теперь Лида была уверена, что тётя знала её родителей, но, следуя принципу – не навредить, она исключила всякую возможность узнать их и тем  самым, не позволила ей осудить их и возненавидеть. Лида всегда помнила её, постоянно употребляемую, фразу. Зачем тебе знать? Чем меньше знаешь, тем слаще спишь. Милая моя, ты лучше всех на свете, ты моя защита, моя оберегательница, моя мама и мой папа. Эти слова были для Лиды своего рода заклинанием. Повторяя их, она успокаивалась.
Лида отдавалась страсти, заражая своей жадностью и неистощимостью.
Николай был опьянен ею. Они встречались везде, где только можно было. Лида соглашалась на самые необычные и рискованные условия. И это только разжигало их влечение  друг к другу. У них была тайна, одна на двоих, и ни с кем не надо было ею делиться. Николай ни словом не обмолвился о её визите к нему. И Лида не хотела знать кто та женщина с грустными глазами. Её не мучил вопрос: догадывается ли Люба о её тайной, бурной жизни, и как она относится к подобной реальности? Не будь Лида так увлечена, она могла бы многое заметить, многое почувствовать и многое её насторожило бы. Но, в этот прекрасный промежуток своей жизни, она оставалась не только глухой и немой, но и слепой. Я живу, я люблю! И пусть всё горит синим пламенем!
В ней пробудилось женское коварство, естественная хитрость, - извечное, неистребимое желание удержать любимого, а уж если не получится, то хотя бы завладеть частью его самого. Лида помнила слова Алексея о его намеренной порче предохранительного средства. Тогда это вызвало у неё чувство негодования и отвращения. Но сейчас она была готова идти до конца в достижении желаемого. Теперь ты похожа на Галину, - говорила она себе. Ты склоняешься к обману, который смахивает на подлость. А если он женат? Не знаю. А ты спрашивала его об этом? Если он любит меня,  значит,  не любит же -
ну. Вот и весь ответ.
Но Лиде не пришлось прибегнуть к обману. Всё произошло само собой. Она заметила, что с некоторых пор, Николай стал особенно внимательно приглядываться к ней. Несколько раз, виновато улыбаясь, спрашивал:
- Лида, как чувствуешь себя?
- Я плохо выгляжу?
- Что ты! Прекрасней тебя нет! Просто я волнуюсь за тебя. Сложная работа, домашние нагрузки, отношения с дочерью, а тут ещё я пристаю.
Лида рассмеялась.
- Нагрузки, работа – моя жизнь, дочь не задаёт мне вопросов, а твои приставания – воздух, которым дышу и наслаждаюсь. Без всего этого – я умру.
Немного погодя Лида почувствовала знакомые симптомы. Изумляясь, радостно подумала. Неужели? Как же это произошло? И вдруг, вместо радости, её охватила паника. Что скажет Люба, тётя? Ведь всё изменится и неизвестно как. При воспоминании о тех трудностях, через которые ей пришлось пройти, воспитывая дочь, ей стало не по себе. Но  у тебя есть Николай, всё будет по-другому, ты же к этому стремилась, так что же ты смущаешься и боишься? Это будет твой… да, сын! Мысль, что она может родить мальчика, вернула ей радость, и Лида успокоилась. При очередной встрече она сообщила:
- Коля, прости меня, не знаю, как это случилось, но, по-моему, я беременна!
Николай опустился перед ней на колени. Он целовал её живот, ноги и что-то говорил. Лида смеялась.
В субботу сияющая, счастливая Лида вышла к завтраку.
- Тётечка и Любочка, я беременна.
Тётя выронила ложку прямо в чашку с кофе и молча уставилась на Лиду. Люба, как ни в чём не бывало, продолжала завтракать. Лида заметила, как изменилось выражение её лица, и не поверила её спокойствию. Ей стало не по себе, но, не желая отступать, она прожестикулировала:
- К вашей, как я вижу, большой радости и к своему величайшему удовольствию, говорю вам: я выхожу замуж за Николая. Он подал заявление на развод. Поздравьте меня, мои дорогие, мои любимые! Наконец я приобрету статус жены и матери. Готовьтесь, чтоб были неотразимы. Завтра, в семнадцать часов Николай придёт к вам просить моей руки. Не вздумайте вредничать. У вас есть время подумать. Есть хочу, умираю! Это свидетельство того, что у нас будет сын, а у вас – брат и внук. Не вижу радости на ваших лицах. Почему? Почему?
- Неотразимы, а он сам неотразим, чтоб нам так уж убиваться? -  замедленно произнесла тётя.
- Посмотрите.
Люба молча встала из-за стола и ушла к себе в комнату.
- Горе с ней, - вздохнула тётя, - последнее время она сама не своя. Что делать будем?
- Ничего не будем делать. Люба взрослая, умная, пусть решает, пусть выбирает. Насильно мил не будешь.
- Опять? К чему ты это? Как так выбирать? Что-то не пойму я тебя, Лида.
- Ох, как ты умеешь придуряться! Всё понимаешь, не верти хвостом. Ты думаешь, я не знаю, что у Любы налажена переписка с её отцом и не только с ним. Знаю, знаю, ты не хотела тревожить меня. Я всегда за всё тебя благодарю, всегда верю. Так вот непонятливым поясняю: у Любы есть ты, я, её отец и ещё
будет отчим, так что есть из чего выбирать.
- Я то не виляю хвостом, а вот что городишь ты, не пойму. Что за расклад такой?
 - Тётя, ты действительно не понимаешь или не хочешь понимать? Ты, я, Николай – один вариант, другой – Люба, её отец и та самая куча родственников из питомника. Вот и вся хитрость.
Лида чувствовала, что разговор с тётей, начинает не только раздражать, но и злить. Почему они не поддерживают меня? Почему? Или мне не позволено быть счастливой, любимой и вновь стать матерью?
- Ах ты, негодница! А если так – Люба, отец и я?
От этих слов Лида похолодела, но, сдерживая себя от срыва, спокойно передала:
- Это самое страшное для меня, но если на то будет ваша воля – я смирюсь. Дороже тебя у меня нет никого, и ты об этом знаешь.
Тётя с грохотом отбросила стул и принялась мыть посуду. Она яростно гремела, расплёскивала воду, кое-что роняла на пол, что-то разбилось, но Лида – каменея, продолжала сидеть за столом, доедая абсолютно безвкусный завтрак. Пусть перебесится, больше никаких уступок, никому, никому!
- Помочь? – предложила Лида.
- Управлюсь сама, - отмахнулась тётя.
Лида засела за компьютер, надо было подготовить текст резюме к уже готовому проекту. К обеду тётя зашла в её комнату.
- Лида, на улице такая благость, а Любушка сидит, уткнувшись в книгу, зайди к ней, ты – мать.
- Но она не желает меня видеть, перестала общаться со мной. И даже в такой момент дочь не удостоила меня ни вниманием, ни словом. В чём моя вина? В том, что я не такая, как все? Если судьба позволила мне быть счастливой, почему я должна отказываться, во имя чего? Я хочу быть женой любимого мужчины, хочу родить сына. Люба прекрасно всё понимает, но что её сдерживает?
- Дура ты, соревнуешься с собственной дочерью! Ты совсем свихнулась, Лидка Маруткина! Раскинь мозгами, потом будешь убиваться, как всегда запоздало.
- Как всегда – запоздало. И это говоришь мне ты? Ты, которая знает всю мою жизнь, как никто! О каком соревновании идёт речь? Или ты имеешь в виду её отца? Тебе не пристало так глупо и несправедливо рассуждать. Пришло моё время, и я буду счастливой, вопреки всем и всему. Я люблю этого мужчину, очень люблю! У кого есть право запретить мне это, чёрт возьми!
- Лида, Лидочка! Имеешь, ещё как имеешь! Я люблю тебя, как не любила бы своё дитя. Но надо же тебя встряхнуть. Зачем опять клубить клубок? Зайди к ней, она твоя кровинушка, ты же старшая. А насчёт переписки – каюсь. Не стала портить тебе настроение. Любочка сама мне доверилась. Приходят открытки всякие поздравительные, письма, но Люба не отвечает им. Пусть пишут, мне всё равно, - сказала она мне.
Лида вошла к дочери без стука. Люба сидела на кровати, подогнув под себя ноги. При виде матери она выпрямилась, подтянулась, будто готовясь к сопротивлению. Она была похожа на беспомощного, повзрослевшего котёнка, который ещё не знает, как вести себя при угрожающей ему опасности. Лида присела рядом, взяла руку дочери, поцеловала.
- Любушка, тебе помочь? Спроси меня о чём хочешь, я отвечу. Что тебя тревожит и мучает? Ты не знаешь, как принять это событие? Тебе нужно сделать выбор?
- Я знаю, мама, как мне быть.
- Ты сейчас ответишь, или потом?
- Потом, когда увижу твоего Николая, - проговорила Люба дрожащими губами.
Лида содрогнулась от подступающих к горлу слёз. Она обхватила руками дочь, прижала её голову к своей груди и дала волю слезам.
- Мама, а ты не разлюбишь меня, когда появится ещё кто-то?
И только потом, спустя годы, Лида, не единожды вспомнит, что именно в
этот день Люба впервые произнесла эти желанные, заветные слова: ты не разлюбишь меня? Но в тот миг, смятенная волнением, Лида не ощутила значимость этой фразы. Вероятно, это был один из редких моментов их сближения. Я упустила эту возможность. Я не услышала зов её сердца, я была слишком упоена своей любовью. Я ответила дочери высокопарной тирадой, подразумевая не её одну, а вообще всех:
- Доченька, моя родная, у меня накоплен такой запас невостребованной, нерастраченной любви, что её хватит на всех.
- Я ещё посмотрю, понравится ли этот человек мне, - поджав губы, сказала Люба.
- Любочка, я верю себе и ему. С ним я забываю о своей ущербности, не стесняюсь и ощущаю себя вольной и счастливой. Я не хочу упрекать твоего отца, он поступил так, как хотел. Но я никому не позволю разрушить мои отношения с Николаем.
К семнадцати часам все трое были готовы. Событие, столь значительное для Лиды, предполагало радостное оживление, взволнованную суматошность: Как я выгляжу? Мама, что мне одеть? Лидочка, принарядись! Всё произошло иначе. Молчаливая тётя казалась потерянной. Люба была напряженна и холодна.
Почему мои близкие, так ведут себя? Что означает эта показная отстраненность?  И в ответ, на заданные Лидой вопросы, неожиданно высветились знакомые слова. Эх ребята, всё не так, всё не так, как надо!
В назначенное время загорелась сигнальная лампочка. Двери открыла тётя. Ощущая, как ледяной озноб овладевает её телом, Лида смотрела на спину тёти и часть лица незнакомой женщины. Тётя повернулась, её застывшее лицо было похоже на маску. Вот … тебе, прошептала она и, приложив руки к груди, опустилась она стул, сон в руку. С утра сама не своя, сердце как-то всё дёргалось. Какая напасть случилась с человеком? – ни к кому не обращаясь, произнесла она.
Люба подошла к матери.
- Не волнуйся, мама. Всё нормально. Он вернётся. Таким словам надо верить, - сказала она, улыбаясь.


* * *
Николай пришёл через неделю. Хорошо, что никого нет, - подумала Лида, открывая двери. Она прошла в комнату, села на кровать. Николай опустился на колени, она погладила его по голове, но ничто не встрепенулось в её душе, все чувства были мертвы. Он смотрел ей в глаза, а она оставалась равнодушной и далёкой. Я превратилась в лёд. Вот и хорошо. Наконец то я избавлюсь от любви
ко всем на свете мужчинам. Она поднялась, села за стол и написала.
- Николай, роман наш окончился, и слава богу. Я благодарю вас за добро и радость, которыми вы меня одарили. Да, с вами я была чертовски счастлива! Но, тем не менее, расставаясь, я освобождаю себя от многих и многих проблем. Моя судьба предопределена, она закодирована на маленькое, недолгое счастье. Стоит  мне почувствовать себя птицей, готовой к полету, как всё обрывается, и я возвращаюсь в исходное положение. Но главное в другом, от таких резких и болезненных переходов, кровь в моих венах леденеет, охлажденное сердце меняет свой ритм, и я уже другая. Но свет в окошке есть! У меня моя дочь, будет мой сын, которого я буду любить так же, как дочь. Чего же еще желать в моём положении? Прощай Коля, Николай. Не плачь, мой отлюбленный.
- Лида, что собственно произошло? Ничего не изменилось. И вообще, к чему такой трагизм? Я виноват, но ведь всё объяснимо, а переходы и перемены, это всего лишь свойство жизни. Я люблю тебя. Подумай обо мне, подумай. Мне очень не понравились твои слова – мой сын! Он не только твой, не забывай об этом!
Последние слова Николая буквально взорвали её и, на какое-то мгновение, ослепили. В одну секунду она вскочила и отбросила его с такой силой, что он завалился навзничь, и это было так нелепо, что Лида расхохоталась.
- Да катись ты, к чертям собачьим! – прожестикулировала она. - Что произошло, что изменилось? Всё! Забудь! Состряпай с другой, если получится, собственного сына, а ко мне не суйся! То, что во мне, это уж точно моё, и ни одна тварь мужского рода не смеет претендовать на мою кровь и плоть! Ясно! Давай, выметайся к …такой матери!
Николай - ошарашенный её бешеной, яростной вспышкой, истеричным смехом, грубыми бранными словами, обращёнными к нему с лютой ненавистью - попятился и, как безумный, выскочил из комнаты.
Он не показывался, но каждый день Лида находила записки в почтовом
ящике. Почтовый роман, - иронизировала она, прочитывая его послания. Равнодушие к нему не проходило. И в её тетради появилась запись.
«Моё сердце захлопнулось. Надолго или навсегда? Кто ответит? Об этом не знают даже звёзды, далёкие и холодные, безучастные к страданиям тоскующих сердец, блуждающих в вечном и напрасном поиске любви и счастья. Почему я не плачу? Странно».
В воскресный полдень дверь открылась, и Лида увидела за спиной тёти Николая.
- Лида, не закипай, он ворвался за мной следом. Негоже мне, в мои годы, удерживать мужика, который рвётся к тебе. Лида, запомни, он большой нахал, а хорошо это или плохо – решай сама, - прожестикулировала тётя и, пропуская Николая, захлопнула за ним дверь.
- Лида, я решил себя реабилитировать не через послания, которые ты сбрасываешь в мусорник, а лично, физически и физиологически. Я, как мешок с дерьмом, завалился на спину. Ослаб я, ослаб! Ну и силища у тебя, такого парня подкосила! Ты была похожа на одичалую, взбесившуюся кошку. Но если бы ты видела себя. Более яркого, прекрасного зрелища мне не приходилось наблюдать. Вот когда я пожалел, что под рукой не было камеры. Незабываемая сцена!
- Нет желания и интереса выслушивать тебя, - прожестикулировала Лида и, предупреждая его приближение, выставила руку. – Не подходи, и вообще убирайся!
- Вот это уже лучше. Если ты всё ещё злишься, значит, у меня есть шанс переубедить тебя. Между прочим, я не собираюсь к тебе подходить, - спокойно проговорил Николай, и … одним махом он поднял её, положил на кровать и, прижав ноги и руки, склонился над её лицом.
- Знаю, знаю, как ты умеешь размахивать руками и беззвучно орать. Потерпи. Я же лежал на спине, теперь ты полежи и послушай мои губы. Не верти головой. Запомни, любимая, я люблю не только тебя, я люблю твою тётю, твою дочь, дом,  в котором ты живёшь, всё, что тебя окружает и всё, что любишь ты. Это объективная реальность. Поэтому я всегда рядом с тобой. Пока не выслушаешь меня – не отпущу, неизвестно, что опять ты выкинешь. Я не хотел омрачать наше сближение собственными проблемами. Но мне не удалось решить их окончательно, возникли осложнения. Главное в другом. Женщина, которую я разлюбил и оставил, отпустила меня, когда поняла, что уже ничего нельзя изменить, а ты отшвырнула меня с такой свирепостью. Она вытащила меня за уши из дерьма, в которое я однажды влип. Её отношение ко мне, при всех моих выкрутасах, всегда оставалось безупречным. Теперь  она в беде. На другом конце России умирает близкий ей человек, и она сама попадает в больницу с диагнозом, не очень обнадёживающим. К тому же, нужно утрясти массу дел, житейских и материальных. Ты ко всему этому непричастна, ни в коей мере. Ко времени нашей встречи я уже был абсолютно свободен, никаких привязанностей! Не представляю, как бы я прожил все эти дни и месяцы, если бы тогда, в автобусе, ты не заглянула в мои глаза. Страшно даже подумать. И тот, кого ты вынашиваешь, должен носить мою фамилию. Нужно, чтоб обязательно в инициалах присутствовали две одинаковые буквы. Так заведено в нашем роду. Моя бабушка, Валентина Сергеевна Васнецова, считает, что это правило следует соблюдать неукоснительно. Ну, например: Наталья Николаевна Васнецова или Василий Николаевич Васнецов. Лежи, не дёргайся. Я время зря не терял. Я проштудировал специальную литературу и выяснил, что беременные женщины – непредсказуемы, привередливы, агрессивны, раздражительны чрезвычайно, остро реагируют на запахи, звуки, слова, нетерпимы к самцам, не подпускают их на свою территорию и многое другое.
Лиду разбирал смех, и она плотно сжала губы.
- Тебе смешно, а мне – нет.
Догадываясь о его намерениях, Лида рванулась, но Николай ещё крепче прижал её.
- Да, ты очень догадлива. Сейчас проверим, так это или не так?
Уклоняясь, Лида вертела головой, а он целовал её до тех пор, пока она не затихла. Лида продолжала изображать неприязнь, но это противоречило её облику. Слишком красноречивы были её глаза и пылающие щёки.
- Хватит вылёживаться, у меня от твоих горячих губ пересохло во рту. Напои меня чаем, любимая!
- Я напою тебя чаем, но когда будет диковинный сад у сверкающей синей воды? Сладкое вино, верные друзья, загадочный дом и объявленная всем радостная весть?
- Всё будет, обещаю тебе. Это такая малость по сравнению с тем, что я готов тебе предложить! О да, оказывается, ты жуткая материалистка. А я то размечтался жить с тобой в шалаше, и у входа повесить нашу свадебную фотографию и копию твоего последнего послания ко мне. И пусть тебе будет стыдно за те выражения, которые ты мне посвятила, любимая.
- От сказанного я не отрекаюсь. А что ты хотел услышать, если без наркоза, да по живому.
- Прости Лида, я ведь ничего о тебе не знаю.
- Ладно. За грубость извини меня. Интересно, Коля, откуда ты почерпнул такие глубокие сведения о беременных особях?
- Из энциклопедии о животных. Раздел – хищники, а точнее, кошачьи. Тема – спаривание. Одичалые кошки нередко спариваются с мирными домашними котами.  Спаривание  сопровождается ожесточёнными  драками  и
ужасными визгами и воплями.
Лида расхохоталась.
- Отсмеялась? А теперь о главном. Следующее воскресенье подойдёт для знакомства?
- Николай, - перебила его Лида, - позволь мне сказать о главном. Улаживай свои дела. Не хочу быть причиной чужих страданий. Я сама прошла через подобный ад. Думаю, было бы лучше, если б ты сразу рассказал о своём положении. Хотя, если честно, я сама ничего не хотела знать.
- Упрекнуть меня можно. Почему не сообщил о существовании жены? Догадайся, ты же умная. Испугался, струсил, и правильно сделал. Ты бы бортанула меня похлеще, чем в предыдущий приход. Нельзя же сразу, при первых признаках влюбленности или увлёченности, отбрасывать тех, с кем прежде была связана жизнь. Нужно время, и у нас оно было. И только оно проверяет наши чувства и решает нашу судьбу. Отношения с Ольгой прекратились задолго до встречи с тобой, но дружеское участие – осталось. Пойми, я бы не смог бросить в беде любого из тех, с кем был близко знаком. Разве ты поступила бы иначе?
- Помня о причинённом мне зле, я не смогу быть доброй до конца, а это безнравственно.
- Ольга не причиняла мне зла.
- Коля, я не о тебе. Однозначного ответа у меня нет. Всё зависит от отношений с теми, кому собираешься помочь.
- Надо уметь забывать и прощать.
- Прощать я умею, но забыть – не могу.
- То ли зло стороной обходило меня, то ли я такой забывчивый, не знаю. Зато мне доподлинно известно, пока ты со мной, зло минует меня.
- Коленька, дорогой мой, какая я защитница? – растроганно прожестикулировала Лида.
- Лида, ты не откровенничаешь со мной - это хорошо, мне всегда нравились женщины загадочные и молчаливые. Я, не зная твоего прошлого, уверен: твоя нежность и твоя прелесть скрывают незаурядную волю и силу! И ты не можешь не осознавать этого.
- А если не осознаю? Что тогда?
- А что тогда? Заблуждение. Оно неизбежно. Мы воспринимаем и ощущаем себя и друг друга слишком субъективно, значит противоречиво.
- Так где же истина?
- Истина, как всегда, где-то посередине. В данном случае, Лидочка, ближе ко мне! Согласна?
- Почти! Жизнь проверит наши истины. Последнее слово за ней. Согласен?
Всё исчезло, улетучилось, осталось только то, от чего Лида никак не могла избавиться – любовь к этому мужчине. Любовь, всегда готовая разогреться при малейшем намёке, от одного единственного, удачного слова, от взгляда и прикосновения, при любой сумасбродной, невероятной искорке. Ссоры, обиды, отчаяние, самолюбие и даже ненависть, рожденная любовью, не исключают сумасшедшей возможности вернуться в первоначальное состояние.
Удивительное и прекрасное свойство человеческого сердца.
Лида объяснила причину, по которой откладывалось сватовство. Люба приняла новость спокойно, без комментарий. Тётя долго отмалчивалась, то ли не зная что сказать, то ли не решаясь.
- Ну что задумалась, моя дорогая, - ласково спросила Лида.
- Конечно, распинаться не стану, спору нет, он мужчина стоящий, серьёзный. Но всё так свелось, не знаешь, что и подумать. Бог даст, всё утрясётся, и напасти обойдут нас, - задумчиво проговорила она, и вдруг встрепенулась, - Лида, ты не горюй! Не забывай о ребёнке, побольше гуляй, не ешь что попадя, и со сношением повремени! Поняла?
Лида расхохоталась, и потом – вспоминая её предупреждение, она не могла удержаться от смеха.
Встречались только у Николая. Тётя терпеливо и вроде бы спокойно реагировала на частые отлучки Лиды, но вскоре, со свойственной ей иронией, спросила:
- Лида, будь добра, намекни, когда приданое будем снаряжать, чтоб врасплох перед женихом не попасть?
Лида удивленно вскинула брови.
- Что смотришь? Жених, как я вижу, не из богатых.
Лида развеселилась.
- Смеешься, а как думать, если ты приходишь от него, да и то не всегда, с цветком в руках? Ни подарков, ни обновки, какой современной, ни жемчуга, ни злата. Ну, уж если богатый, да скупой, так это ещё поганей! С нищим, и то будет легче.
Лида перестала смеяться и, глядя на взбудораженную тётю, задумалась.
- Ну, вот ты и сама всплеснулась!
- Я думаю о другом. Нужны ли мне подарки, и могут ли они повлиять на мою любовь к нему?
- Фу ты, господи! И так ясно, что у тебя одно на уме – любовь. А жить по-людски на какие шиши? Есть у меня приличный запас для Любочки. А ты засядешь в декрет, как тогда?
- Тётечк,а ты забыла. Он женится на мне, как только уладит свои дела.
- Дурёха ты, Лидка! Свои дела пусть сам распутывает. Спит с тобой, значит должен ублажать. А подарки не грешно принимать ни до мужа, ни от мужа, но и вовсе без него!
- Нет, ты явно хочешь меня развратить! Потрясающее сходство! Вы, оказывается близкие люди. Точно такую же мысль Коля преподнёс мне ещё при первом знакомстве.
- Он тебе ребёнка преподнёс, а не мысль.
- Ах, тётя, подумай что говоришь! Коля прекрасный человек, и чтобы не случилось, я всегда буду любить его и того, кто родится, и тебя, моя дорогая, и нашу Любушку! Если бы ты слышала, как он объяснялся в любви к тебе и к Любе. Вот увидишь, какой он. Сердце меня не обманывает, - заключила Лида, обнимая и целуя тётю.
Отношения с Николаем приобрели новый характер. Он был старше Лиды всего на два года, но она чувствовала себя маленькой девочкой, защищённой от всяческих неприятностей и неудобств. Ей казалось, что именно так мог бы относиться к ней отец, внимательный и любящий. Она поделилась этим открытием с Николаем.
- Да,  Лида.  Мужчина,  если он не сутенёр, не тунеядец,  и  не прохвост,
испытывает потребность опекать, оберегать от всего дурного любимую женщину, даже если она старше его. А потом, вас у меня двое!
- Значит твоя любовь не полностью моя?
- Твоя и того, кто в тебе.
И сразу же её говорящий мозг сформировал мысль, лёгкую и рассеянную, подобную облачку в ясный, солнечный день, но всё ж сумевшую замутить её настроение. Вдруг повторится то, что было с Любой? Да нет же, глупости! Как можно сравнивать Анатолия и Николая? Чушь полная! Оставь свои беспочвенные подозрения.
Николай был особенно заботлив и предусмотрителен, предугадывая любое её желание, любую прихоть. Чувствуя, что стремление угодить ей, доставляет ему удовольствие, Лида капризничала нарочно. Она не только соглашалась на длительные прогулки, но настойчиво предлагала совершать их в самую неподходящую погоду. И всё ей было в радость: ветер, слякоть, безнадёжное тусклое небо, изморозь, туманные дни и серые вечера! И опять, в который раз, лето выдалось раздёрганным и взбалмошным, по меткому определению тёти - раздраконенным. С утра солнце, к вечеру холод и наоборот. Проблемы с одеждой каждый решал в меру своей терпимости. Утром – плащ, куртка, свитер, к вечеру – оголённые плечи и пупки.
Влюблённой, трепещущей от избытка чувств женщине, всё видится иначе, не так, как обычному человеку, не обременённому этой чудесной напастью по имени любовь. Всё вокруг представляется ярким, разноцветным, заманчивым, и все люди кажутся радушными и привлекательными. Ощущение счастья не покидало Лиду. Мысль, что она станет женой Николая, и её жизнь, наконец-то, обретёт абсолютный смысл, была  необычайно обольстительной. Это будет блестящим завершением, оправдывающим моё появление на свет, - говорила она себе.
Николай больше прежнего любовался ею.
- Смотреть на тебя – удовольствие, - говорил он ей. – Моя милая, ты хорошеешь с каждым днём. Не знал, что беременные женщины так очаровательны!
- Кстати, - смеялась Лида, - ты тоже хорошеешь. Зубы у тебя не портятся,
пятна на лице не появляются, животик не выделяется. Не знаю как другие, но ты, в ожидании потомства, просто неотразим!
- Лида, ты мне напомнила строки моего тёзки.

                Как выражала ты живо
                Милые чувства свои!
                Помнишь, тебе особливо
                Нравились зубы мои;
                Как любовалась ты ими,
                Как целовала любя!
                Но и зубами моими
                Не удержал я тебя…

- Некрасов! – обрадовалась Лида. – Как просто, чисто и мелодично! Мне грустно оттого, что такой благородный и сострадающий поэт забыт.
- А кто не забыт? Забыты все. Народ, не помнящий своего духовного родства, превращается в пустопорожнюю обезличенную массу. У нас есть, чем гордиться и что помнить. Ученики нашлись бы, но нет учителей.
- Коля, а ты мог бы стать учителем?
- Если б не думал только о себе, смог бы, но как видишь, не стал. Я оправдываю своё существование тем, что отдаю некую часть своих доходов, пока они есть, на содержание детдомовских беспризорных ребят.
Охваченная чувством благодарности и гордости Лида расцеловала Николая.
- А какие эти ребята?
- Разные. У меня есть фильм о них и несколько разновремённых эпизодов из их жизни. Могу прокрутить. Хочешь?
- Хочу.
Просмотр фильма произвел на Лиду сильное впечатление. Кто их родители, почему они оказались на улице? – думала она, вглядываясь в глаза и лица ребят.
- Коля, эти дети сироты, или…
- Да, дорогая моя, в том то и дело, что или! Только у пятерых родители погибли, и нет родственников, остальные отказники из роддомов и те, чьи родители потеряли человеческий облик: алкоголики, нищие и бездомные. Лида, твои  глаза  полны печали и сострадания,  не западай,  тебе нельзя!  Зря я затеял
этот разговор. Надо было предвидеть твою реакцию на эту тему.
- Коля, я ведь не рассказывала тебе о своём происхождении.
- Любящее сердце прозорливо.
- Ты говорил, что любишь женщин молчаливых и загадочных. Значит, я для тебя недостаточно загадочна, - рассмеялась Лида.
- Если бы!
- Странно, в чём же секрет?
- В твоей прелестной головке. Ты принадлежишь к тем женщинам, чьи действия и поступки непредсказуемы и поразительно нелогичны.
- Это хорошо или плохо? – усмехнулась Лида.
- Это болезненно и разрушительно.
- Для кого? Для меня?
- Возможно.
- Коля, значит, ты не можешь мне простить мой последний неадекватный
выпад?
- Дело в другом, боязнь повтора создаёт напряжение.
- Коля, пожалуйста, не думай так обо мне. Пойми, твои слова возвращают меня в моё прежнее состояние, из которого я всегда хотела выкарабкаться! Я… я и так постоянно чего-то боялась, понимаешь? Ты помог мне избавиться от страхов и комплексов, твоя любовь, твоё доверие, понимаешь? – прожестикулировала Лида и вдруг горько заплакала.
- Лида, голубушка моя, ну что ты? – растерянно бормотал Николай, - прости, прости меня! Я законченный идиот, бесчувственный эгоист и просто болван, прости, прости…
Он целовал её, гладил по голове, а она никак не могла успокоиться. Потом, обнявшись, они лежали, смотрели друг на друга и молчали.
В этот пятничный вечер, элегантно одетый Николай встретил Лиду особенно торжественно. На изыскано сервированном столе красовались любимые ею лакомства. Горели свечи в подсвечнике, в круглой прозрачной вазе нежились высокие белоснежные лилии.
- Коля, ты сегодня пугающе красив. Что-то произошло? – с надеждой спросила Лида.
- Конечно, произошло, - загадочно улыбнулся Николай. – Присаживайся, вот сюда, я настрою камеру и фотообъектив.
Он положил перед Лидой маленькую коробочку и продолговатый футляр из синего бархата. Сердце её замерло.
- Открой. Это для тебя.
Изящное золотое колье с тремя сапфирами и такой же перстень, соблазнительно, с чувством собственной значимости, покоились на бархатном ложе.
Оторопело и восхищенно Лида смотрела на эту роскошь.
- Тебе нравится? – спросил Николай, заглядывая ей в глаза.
- Да. В честь чего такая щедрость?
- В честь тебя, в честь нашей любви.
Николай застегнул колье на шее Лиды, надел перстень на безымянный палец левой руки и подвёл её к зеркалу. Странное чувство охватило Лиду при взгляде на себя. Полная несовместимость. Украшение само по себе, а я сама  по себе, - подумала она, и тут же высветилась другая, неожиданная мысль: подарок до мужа и перстень на левой руке.
- Повернись, смотри сюда, вот так! – весело приговаривал Николай, делая снимки. – Ты не представляешь, как ты прекрасна! – восклицал он, любуясь ею.
Я опять что-то нарушаю. Я знаю, отчего это происходит. Я думала, что… да, именно об этом я думала. Ещё не всё улажено, потерпи, Лида, - уговаривала она себя, но чувство недовольства и ощущение раздвоенности не проходило.
- Ну что скажешь, душа моя? – спросил Николай, целуя её.
- Изумительное колье, а перстень – просто чудо. Я благодарна тебе, очень. Я всё-таки не привыкла к драгоценностям, мне кажется, что на мне они смотрятся как-то одиноко и разобщённо. Извини, Коля, я опять не то говорю. Спасибо тебе, милый, спасибо!
- Лида, Лидочка, дорогая моя, -  укоризненно произнёс Николай, покачивая головой. – Привыкай любить себя. У тебя будет время присмотреться к себе.
В субботу, после завтрака, предвкушая всплеск эмоций, Лида выложила перед тётей и Любой подарок Николая. Но, увы! Спокойно и слишком деловито они рассматривали содержимое коробок. Ну что же вы, мои дорогие, как заколдованные? – мысленно торопила их Лида, полагая, что молчаливое созерцание чересчур затянулось.
- Золотое? Настоящее? – строго спросила тётя, пытаясь скрыть чувство удовлетворения.
- И золото, и камешки – всё настоящее и дорогое, - уверенно произнесла Люба.
- А ты откуда знаешь? – подозрительно спросила тётя.
- Ой, бабуля, кого сейчас этим удивишь?
- Всё то ты знаешь! Лида, надень.
Лида улыбнулась и отрицательно качнула головой.
- Лида, это свадебный подарок?
- Нет, предсвадебный.
- Любушка, ну тогда ты надень!
- Бабуля, носить драгоценности днём – неприлично и опасно. К тому же, для этих вещей потребуется скромный джентльменский набор: вечернее платье от Валентино или от Лорана, золотые шпильки и сумочка, лимузин, личный водитель - красавец, сопровождающий друг во фрачной паре или в смокинге, и бомонд богатеньких и тупых коротышек.
- Ох, Люба, наговорила ты семь верст до небес, а мудрости никакой. Нехорошо огулом всех охаивать, я в автобусе езжу и вижу чистеньких, красивых и трезвых ребят.
- Эти чистенькие, красивенькие и трезвые – или голубые, или нищие.
- Лида, сама не будешь носить, Любушке перейдёт в наследство.
- Да уж конечно, - усмехнулась Люба, - на старческой лягушачьей шее это колье будет классно смотреться!
- Да ну вас, ей-богу! – махнула рукой тётя и удалилась в свою комнату.
  Вот и поговорили, - с горечью отметила Лида, - ни удивления, ни радости. Боже мой, как же мы умеем быть такими неблагодарными! Ей стало стыдно за себя и своих близких, и обидно за Николая.
Николай произвёл съемку и сделал несколько снимков. Потом, спустя годы, Лиду станет одолевать искушение – порвать их. Но благоразумие возьмёт верх. Снимки останутся, и будут сосуществовать с ней, то, тревожа, то возмущая. Пусть себе живут, какое мне дело до этой чужой и далёкой женщины, напоминающей холодное, мраморное изваяние? Она виновна передо мной. Я знаю, отрекаться от себя – невыносимо мучительно, но я прошла через это, и её спокойные, застывшие черты лица не трогают мою душу и не возбуждают во мне воспоминаний. Вот только глаза.… Но стоит ли в них заглядывать, если они противятся этому?
               
***
На торжественное открытие выпускного бала в гимназии, в качестве зрителей, были приглашены родители. Сам бал предназначался только для выпускников. Платье, обувь и всё остальное для этого события, Люба выбрала сама.
- Мама,  зачем вам мучить себя хождением по магазинам?  Я точно знаю,
что мне нужно. Не волнуйтесь, компанию мне составят подружки.
- Любушка, солнышко наше, я выхлопотала себе право самой всё оплатить, - торжественно объявила тётя, вручая Любе деньги. – А у мамы твоей найдется ещё много разных случаев потратить на тебя денежки.
Лида и тётя сидели в первом ряду. Такая привилегия была предоставлена родителям, чьи выпускники были аттестованы дипломом с отличием. Всё было строго, чинно, концерт был подготовлен не учащимися, а приглашенными артистами из местного городского театра. Лида не могла отделаться от мысли, что её глухонемой бал был во сто крат интересней, жизнерадостней и одухотворенней. Не было таких шикарных нарядов и убранства, но лица были веселыми, подвижными, а глаза сияли от предчувствия чего-то необъяснимо прекрасного и радостного. Нынешний бал – был другим. Девчонки, озабоченные и напряжённые от обязанности быть, так сказать, на уровне, соревновательно поглядывая друг на друга, постоянно одёргивали и поправляли свои длинные навороченные платья, к которым не успели привыкнуть. Мальчики, скучая, без волнения, обыденно смотрели на своих сверстниц, и не было в их глазах ни восторга, ни удивления, ни влюбленности. Странная молодежь! – с грустью думала Лида.
- Наряженные, а мордашки без озорства, - откомментировала тётя, - тянутся быть взрослыми, а не поймут того, что это ещё успеется. А Любушка наша, что ни говори, лучше всех, красавица просто упоительная, среди всех выделяется, и ведет себя вольно и ладно, без жеманности. Молодец девчонка! И платье то, проще простого, а как смотрится! А ведь на тебя она похожа, Лида, а?
Мне всё равно на кого она похожа, - думала Лида, - волнуясь и замирая от мысли, что эта прекрасная девушка – её дочь. Какое счастье быть матерью!
А потом был ещё один вечер по случаю окончания учебного года в музыкальной школе. На этом вечере царила беспокойная атмосфера творческого воодушевления. Строгие наряды, горящие глаза, румяные щёки – суматошное волнение участников показательного концерта. Лида смотрела на взлетающие руки дочери, на её гибкие, красивые пальцы, замирающие на клавишах, на вдохновенный профиль её лица, на осанку, на высокую причёску и её охватывало ощущение невесомости, ощущение полёта. Неведомая, неслышная музыка Прокофьева была соучастницей её безмолвия. Лида увидела свою поляну, разноцветно пылающую под яркими, солнечными лучами; восходящее над высоким лесом солнце; замок и себя - у камина, в голубом, воздушном платье. Видение было ясным, живым и красочным, но главное – совершенно неожиданным. Спасибо тебе, моя дорогая девочка, твои руки всколыхнули мою душу, и  вернули мне утраченную мечту, - мысленно поблагодарила она дочь.
Лида всегда готова была отменить любую встречу с Николаем, ради общения с Любой, но в последнее время это стало редким исключением. Помимо основных занятий в гимназии и в музыкальной школе, Люба увлекалась хореографией. Её появление в доме стало ещё более редким и кратким.
- Люба, далась тебе эта хореография, - сетовала тётя. – Похудела совсем, к чему загонять себя?
- Бабуля, ты не понимаешь, что внутреннее содержание обязывает и требует внешней огранки. На некоторых пианисток, даже талантливых, не хочется  смотреть. Горбятся, завешивают лицо прядями волос и руки, как палки. Прямая спина, откинутые плечи, грациозная осанка, стройная шея, подвижная голова, лёгкость рук, всё это требует физических усилий и потому занятие хореографией, а ещё лучше – балетом, необходимо.
Люба была  настойчива и независима, умела сосредотачиваться и добиваться желаемого. Кажущаяся лёгкость, с которой она одолевала многочисленные нагрузки, была плодом её упорства и трудолюбия. Неутомимое стремление к совершенству давало прекрасные результаты во всех её увлечениях и начинаниях. Она никогда не жаловалась на трудности, на усталость и на нехватку времени. Сильно развитое чувство собственного превосходства  исключало возможность разочарования или проявления слабости.
Отчаянно и страстно Лида желала общения с дочерью, общения близкого и глубокого. Её настигала острая потребность поделиться с ней своими мыслями, наблюдениями, открытиями, да и просто поболтать о чём-нибудь. Ей хотелось рассказать дочери о себе, познакомить её с девчонкой в розовом платье, танцующей на выпускном балу свой первый безмолвный вальс с прекрасным принцем, рассказать об однокурсниках, чьи письма она хранит, похвалиться их отношением к себе, рассказать о своих творческих успехах на работе, об Алексее, друге её отца, о том всепоглощающем чувстве, которое она испытывала, когда крохотные пальчики тискали её грудь, а маленький ротик, причмокивая, всасывал белое сладкое молоко. Она могла бы рассказать о своей поляне, подарившей Любе фамилию, о замке, о своих грёзах. Ей хотелось рассказать о Николае, о его отношении к ней, глухонемой женщине, о своей любви к нему и безмерной благодарности судьбе, ниспославшей ей этого мужчину. Многим, очень многим она могла бы поделиться. И ещё она мечтала услышать откровения дочери, желая искреннего и прямодушного раскрытия и сближения. Но каждый раз её намерения натыкались на скучающий, равнодушный взгляд дочери и почти нескрываемое нетерпение. Комок подкатывался к её горлу, но она находила в себе силы улыбнуться и опустить руки. Лиде часто снились сны, в которых она разговаривала с дочерью, не прибегая к жестам. Она просыпалась с бьющимся сердцем, с мокрыми от слёз лицом и, дрожа от волнения, долго успокаивала себя. Загнанные эмоции требовали выхода и, на листах её тетради, появлялись письма к дочери – нежные, трепетные, ироничные, умные, рассудительные и веселые. Лида никогда не перечитывала эти письма, делая вид, что они отправлены адресату. Эта наивная, ребяческая уловка, как ни странно, успокаивала её. У нас столько общего, мы так похожи, и эта схожесть – лучшая часть наших душ. Так почему же такая непреодолимая отчуждённость? Почему? Ты знаешь почему, не притворяйся, Лида Маруткина! Ты обманула и подвела её своей глухонемотой, ты лишила её отца. И вообще, о чём с тобой беседовать и откровенничать, если ты не слышишь музыку и не выговариваешь имя дочери?
  Однажды, в начале июля, Люба, сияя от радостного возбуждения, сообщила:
- Улетаю. В рамках культурного обмена, мне предоставлена возможность, участвовать в ежегодном музыкальном фестивале. Билеты уже заказаны. Начну собираться.
- Господи, - испуганно всполошилась тётя, - да что ж так спешно? Мы же вовсе не готовы к такому!
- Время торопит. Есть шанс, надо его использовать. О такой возможности я и мечтать не могла. Медлить нельзя, мне уже семнадцатый год.
- Когда ж ты вернёшься, Любушка? – горестно воскликнула тётя.
- Рассчитано на две недели, а там видно будет. Провожать меня не надо, за мной заедет машина.
- А деньги, что ж ты молчишь? Я в обменник сбегаю! – засуетилась тётя.
 - Не волнуйся, бабуля, всё оплачено, и даже выдана валюта на расходы. Вы поберегите свои запасы, понадобятся самим.
- Понадобятся, - нахмурилась тётя, - какая надобность у нас случится за две недели? Глупости говоришь. Что загодя не сообщила? А то, как обухом по голове!
- Не хотела волновать вас. Заранее не сообщают, можно сглазить.
- А поесть то, Люба!
- Накормят в самолёте.
- Господи, - вздохнула тётя, прикладывая руку к сердцу, - самолёты сейчас, как орехи с дерева, падают.
- Мой самолёт не упадёт, - рассмеялась Люба.
Лида, не вступая в разговор, молчала, отмечая несвойственное Любе поведение. Люба не терпела суеты и внезапности, и всегда заранее тщательно и рационально  обдумывала свои планы и действия. Чувствовалось, что она уже давно знала об этой поездке, но почему-то нашла нужным превратить свой отъезд в спешку. Что-то натянутое, беспокойное и двойственное проскальзывало в её жестах, движениях, во взгляде. Она ни разу не посмотрела Лиде в глаза, и даже разговаривая с тётей, отводила взгляд в сторону. Это было похоже на то, когда человек, заглядывая во все углы, что-то ищет и, озабоченный мыслями о потере, поддерживает разговор лишь для того, чтобы снять напряжение.
- Пойду собираться.
- Люба, - нарушила молчание Лида, - а как же консерватория, вступительные экзамены?
- Мама, свои проблемы я решу сама.
- Любушка, тебе помочь? – предложила тётя.
- Бабуля, ты же знаешь, я всё делаю сама.
Через несколько минут Люба вошла на кухню с небольшой спортивной сумкой в руках.
- Значит,… значит, это ненадолго, - радостно встрепенулась Лида. Но реакция тёти была иной.
- Что ж ты почти пустая, а как же форсить будешь? – сказала она, подозрительно присматриваясь.
- Чемодан я отправила к девчонкам заранее.
- Вот как? – нахмурилась тётя.
- Ну, всё, давайте прощаться, - заторопилась Люба.
Лида поднялась. Люба, поправляя пуговицы на блузке, подошла к ней, обняла, прижалась, быстро чмокнула в губы, и, не ожидая ответных действий, так же наспех обняла тётю, расцеловала в обе щеки и, как-то неловко, боком, прошла в дверь и, уже с порога, улыбнувшись, сказала:
- Пока, не скучайте, долечу, позвоню бабуле.
И тут только Лида поняла, что её так мучило всё это время! Я забыла спросить, - взметнулась в её голове, и она вскинула руки.
- Люба, в какую страну ты улетаешь?
- В Австрию.
- Австрия, значит всё-таки Австрия, - ужаснулась Лида.
Потом они долго сидели друг против друга и молчали.
- Надо же, - горестно произнесла тётя, - я даже забыла перекрестить нашу Любушку. – Лидочка, не гляди так на меня. Я сейчас плохо соображаю. Прояснится в голове, может, что и скажу. Пойду, полежу. Да и ты ступай, отдохни, почитай, отвлекись. Мы с тобой, Лидок, чего-то недопонимаем, мы чего-то недоглядели, упустили.
Лида зашла в комнату Любы и обомлела. Статуэтки, изображающей балерину, не было. Не оказалось и других безделушек. Лида открыла плательный шкаф, он был почти пуст, в нём не оказалось даже некоторых зимних вещей дочери. Из ящиков стола исчезло всё, что принадлежало Любе: косметичка, духи, музыкальные диски, опустели семейные альбомы. Люба увезла все документы: свидетельство о рождении, аттестаты и всё прочее.
Чувствуя, как холодеет сердце, и к горлу подкатывается дурнота, Лида опустилась в кресло. Боясь пошевельнуться, схватилась за низ живота. Господи, только не это, только не это, - взмолилась она. Лида, Лида, успокойся, подумай о другом. У тебя есть тётя, Коля и он, Васенька. Помни об этом. Возьми себя в руки, положись на судьбу, и ничего никому не рассказывай.
Утром тётя сообщила:
- Звонила Любочка, голос веселый, долетела. Так что, Лидочка, всё у нас с тобой в порядке. Чтоб не было беды, не забывай о своей ноше. Поняла? Улыбайся почаще, думай только о хорошем, всё передаётся в утробу матери. Кушай, набирайся сил, аппетит у тебя, слава богу, не противится этому.
Прошло три недели. Женщины держались, успокаивали друг друга, делая вид, что всё нормально.
- Лида, я так думаю, всякое случается на этих фестивалях. А вдруг ей кто-то приглянулся?
Лида согласно кивнула головой.
- Уехала она налегке, думаю, им там наряды предоставят. Я правильно мыслю?
- Правильно, - согласилась Лида.
И вот однажды пришло письмо из Австрии.
«Мама и бабуля! Получилось так, что на концерте, в котором я участвовала, вы не поверите, присутствовали папа и Галина. Это было так неожиданно! Не стану лицемерить, я очень обрадовалась. Папа так изменился, немного поблек и осунулся, мне стало жаль его, даже сердце дрогнуло. Я, не удивляйтесь, питаю искренние чувства к нему и к Галине. У меня появилась возможность совершенствовать своё дарование. Со мной будет заниматься очень милая и талантливая женщина – педагог, кстати, у неё русские корни. Так что проблем с языком не будет, хотя, вы знаете, я отлично владею английским. И ещё, самое важное – я решила взять фамилию отца. Согласитесь, глупо отказываться от тех материальных благ, которыми он владеет и ещё нелепее, носить неизвестно чьё отчество и вымышленную фамилию. Дедушка, Аркадий Вениаминович и бабушка – Екатерина Витальевна, несказанно рады такой возможности. Я у них – единственная внучка. И потом я чувствую близость с папой, мы с ним во многом так похожи, просто удивительно! Галина в восторге от нашей схожести. Я точно знаю, чего хочу. Я хочу стать известной и материально состоятельной, и думаю, в этом нет ничего дурного. По крайней мере, за бедного замуж не пойду. Это моё кредо. Меня прослушали и сказали – я талантлива. Но чтоб достичь признания, я должна много работать. Меня это устраивает. По трудолюбию и способностям я, мама, в тебя. Примите изменения в моей жизни с радостью. У меня всё будет хорошо. Обнимаю вас. Пока, пока».
В поисках опоры, Лида, вглядывалась в буквы, в строчки, читала и перечитывала письмо Любы. Не удивляясь, отметила про себя: снисходительно уравновешенное повествование о себе. Ни жалости, ни ощущения вины за хладнокровный, бессовестный обман и запланированную обдуманную ложь, ни слова о тёте, ни слова обо мне. Кто мы для неё? Отчего у моей дочери такое жестокое, чужеродное сердце? Сам собой пришедший ответ заставил Лиду вздрогнуть: возможно, это от тех, кто продал тебя, посмевшую родиться. И теперь, по сравнению с дочерью, даже Анатолий показался Лиде человечным и милосердным. Как же нам с этим жить?
Реакция тёти на письмо была пугающе необычной. Повертев в руках конверт, она вдруг вспомнила, что ей нужно срочно зайти в аптеку. Её не было более часа. Вернувшись, она сразу же принялась чистить картофель. Лида, ощущая её страх, предложила почаёвничать.
- Да, Лидок, давай попьём чайку, - согласилась она, растерянно улыбаясь.
Немного успокоившись, сказала:
- Никак не решусь, сердце ноет. Принеси очки.
К концу чтения лицо тёти изменилось. Оно стало строгим, взгляд отсутствующим. Она положила письмо на стол, сняла очки, выпрямилась.
- Не справилась я, главное упустила, по недоумению. Любовь ослепляет, делает сердце беззащитным и благодушным, - тихо проговорила она, и её лицо исказилось от сдерживаемых рыданий. – Ладно, Лидочка, поглядим, что будет дальше.
А дальше было другое письмо.
«Мама и бабуля! У меня всё хорошо, скучать некогда, всего так много, так интересно и разнообразно, что просто дух захватывает. Вы, наверное, скучаете, но если честно, меня страшит даже сама мысль о возвращении. Моя жизнь там мне кажется чужой, не моей. Я представляю ваши возмущенные лица, и мне делается не по себе. Папа говорит: не стоит расстраивать вас своим приездом. Зачем вскрывать старые раны? Ты приняла решение и все, хотят они этого или не хотят, должны с ним считаться! Он похорошел, ожил, а Галина такая жизнерадостная. Они исключительно относятся ко мне, готовы всё для меня сделать. По правде сказать, я испытываю неловкость, особенно когда вспоминаю о прежнем своём отношении к ним. Папа и Галина до сих пор удивляются, как вы могли заподозрить его в дурных намерениях по отношению ко мне. Родители всегда очень ревностно относятся к предпочтениям своих детей, это естественное чувство ревности и в нём нет ничего предосудительного. И теперь все ваши домыслы кажутся мне ужасными. Все мечтают о моём замужестве и даже, смешно подумать, о внуках. Мои выступления проходят с возрастающим успехом. Есть возможность работать в театре оперетты. У меня оказывается голос, я занимаюсь вокалом, у меня внешность и способность к языкам. Осваиваю, и очень успешно, французский, возьмусь за итальянский. Вот, пожалуй, всё. Обнимаю, Люба Панина. P.S.  Не удивляйтесь и не возмущайтесь отсутствием обратного адреса. Папа и Галина, памятуя о ваших прежних нападках, пока не решаются сообщить вам свой адрес, опасаясь эксцессов с вашей стороны».
Время для Лиды и тёти застряло между прошлым  и  будущим.  И  в  этом
промежуточном отрезке всё было подчинено ожиданию. Всю жизнь тётя заботилась о Лиде, оберегала её от самой себя, выводила из затруднительных ситуаций. Она подстроила свою жизнь под жизнь Лиды и её дочери, и делала это с удовольствием, радостно осознавая свою нужность. Живу только вами, - говорила она с гордостью. И теперь пришёл черед Лиды подчинить себя женщине, которая была для неё всем. Лида, как могла, отвлекала тётю: просиживала с ней у телевизора, подкладывала книги, журналы, затевала разговоры, обнимала, целовала, но тётя равнодушно и устало пожимала плечами.
- Лида, не напрягай себя, не надо. Я и так всё понимаю. Домашние дела оставь мне.
- Тётя милая, голубушка моя, сбрось с себя эту тяжесть! Люба жива, здорова, счастлива, разве не об этом мы с тобой мечтали? Она другая, она имеет право быть другой! Ну, скажи что-нибудь, это свое любимое: разрази меня гром,
если я опять не то скажу!
Тётя не плакала. В её глазах застыла такая тоска, что сердце Лиды содрогалось от боли. Она уходила к себе, садилась в кресло и, направив куда-то отсутствующий взгляд – молчала. Иногда Лида заставала её дремлющей, а однажды увидела таблетки нитроглицерина.
- Ты употребляешь эти таблетки?
- Иногда. Не волнуйся за меня. Не тарань свою душу. Положись на милость божью. Я – справлюсь. Я вот о тебе, Лидочка, горюю. Что ж твой Коля, пусть не медлит, он знает о Любочке?
 - Пока нет. Он уже несколько раз предлагал помощь, говорил, что тебе пора бросить работу, что будет счастлив, если ты согласишься жить с нами в его доме. Он надеется на твою помощь, когда родится Васенька, и очень хочет познакомить нас со своей любимой бабушкой и, вообще. со своей роднёй. Поверь тётя, он замечательный, необыкновенный. Как случилось, что он полюбил меня, не знаю!
- Дожить бы до твоего полного счастья, Лидочка! – улыбнулась тётя.
Её улыбка, наполнила сердце Лиды несказанной радостью. Господи, какое счастье, когда она улыбается, - подумала Лида.
Состояние Лиды не осталось незамеченным на работе, но никто не решался тревожить её вопросами. И она, не считая возможным держать сослуживцев в напряжении, однажды написала:
- От нас ушла моя дочь. Живёт в обеспеченной семье отца, в Австрии. Она очень разносторонне одарённая девочка. Её талант пианистки востребован. Возвращаться не собирается. Не скучает. За меня не волнуйтесь, я – сильная. Мужчина, которого я люблю, и от которого вынашиваю сына, возьмёт меня в жены, как только уладит свои семейные отношения. Спасибо за внимание. Вы очень чуткие и добрые люди. Я счастлива работать с вами.
В этот же день, вечером, Лида всё рассказала Николаю. Он был ошеломлён этим известием и возмущён настолько, что смешно сказать, Лиде пришлось его успокаивать и доказывать право дочери на выбор.
- Лида, пойми, никакое право не может быть оправдано, если оно бесчеловечно и убийственно несправедливо по отношению к другим.
- Коля, вся наша жизнь, все наши поступки каким-то образом, в разной мере заставляют нас, в какой-то критический момент, быть бессердечными и жестокими. Вспомни выброшенных детей и  тех, кто это сделал.  Я тоже много раз была категорична и жестокосердна, и кто знает, возможно, это плоды моих собственных убеждений в своём непогрешимом праве выбора. А твоя жена Оля?
- Лида, не путай одно с другим. Это касается любви.
- Правильно, любви. А моя дочь любит своего отца и его жену, понимаешь? Да, это очень больно, это невыносимо больно, но что делать, как уберечься от подобного? Ты знаешь, как?
- Надо жить и действовать по совести, не забывая тех, кого предал или оставил.
- Ну, и что это даст? Постоянный разлад с собой, и снедающее чувство вины? Я думаю так: если появилась опухоль, её нужно вырезать и продолжать жить так, будто её никогда и не было.
- Если получится избежать появления метастазов, - усмехнулся Николай.
- Знаешь, Коленька, не знаю, кто сказал, когда сказал, но есть такая притча или молитва: Боже, дай мне силы принять то, что нельзя изменить. Боже, дай мне мужества изменить то, что можно изменить. Боже, дай мне мудрости отли -
чить первое от второго.
Николай задумался, потом улыбнулся и, глядя на Лиду, произнёс:
- Ты умница моя и молодчина. А как тётя?
- Ей очень тяжело, она беззаветно была предана Любе, она гордилась и любовалась ею. Люба была её радостью и вдохновением. Видел бы ты, как она торжествовала, когда поняла, что девочка нормальная. Она называла её – наша говорящая куколка.
- А что, могло быть иначе? – спросил Николай, озадаченно глядя на Лиду.
- Я никогда не задумывалась над этим. Вот видишь, Коля, какую опасность представляет глухонемая женщина! Узнавай, пока ещё не совсем поздно.
- Лида, Лидочка, прости меня, прости! Я ничего не желаю знать, я люблю тебя так, что мне абсолютно всё равно, каким будет наш ребёнок. Я буду любить его так же безумно, как тебя, моя дорогая женщина! – воскликнул Николай, це -
луя руки Лиды, сложенные на коленях.
- Улыбаясь, он смотрел на неё умоляющим взглядом. Лида погладила его по голове и протянула губы для поцелуя.

***
Однажды, достаточно поздно, спасаясь от мыслей и бессонницы, Лида включила телевизор и наткнулась на начало какого-то фильма. Она увидела отдалённое изображение женщины, заключённое в рамку. Изображение приближалось, оживало. Яркие сочные краски одежды, с преобладанием глубокого красного цвета, завораживали. Женщина стояла неподвижно, её руки, прикрывая нижнюю часть лица, перемещали узкую полоску белого, тончайшего кружева, а глаза – огромные, тёмные смотрели на Лиду отрешенно и загадочно. И вдруг поползли титры, предупреждающие, что этот фильм не претендует на достоверную версию биографии известного классика армянской поэзии Саят – Нова. Это была удивительная картина гениального Сергея Параджанова.  Подобное  чудо не требовало слуха, не нуждалось в словесном сопровождении: видеть, смотреть широко распахнутым взглядом, впитывать кожей, всеми клеточками обнажённого сердца, всеми органами чувств. Забыв обо всём на свете, Лида просмотрела фильм до конца, и её охватила бурная радость неожиданного, необычного открытия. Это было волшебство – трагическое и печальное, прекрасное и возвышенное - божественное зрелище, именуемое жизнью.
Пожалуй, мне не удастся уснуть, - думала Лида, обуреваемая чувствами.  Мне нужно высказаться, поговорить, выплеснуть свои эмоции.
В эту ночь в её любимой тетради появилась новая запись.
«Сегодня, после фильмов Орбелиани, произошло ещё одно чудо: Параджанов и актриса по имени Софико Чиаурели, чьи глаза остановили и приковали меня к экрану. Эта картина сотворена для меня. Да, да, для меня! Ещё и ещё раз я убеждаюсь в том, что настоящее кино – зрелище, воспринимаемое всем нутром, данным человеку природой, нутром – которое слышит и разговаривает по своим законам и, чтобы убедиться в этом, - я должна была родиться глухой и немой. Я знаю, что подлинное искусство, воздействуя на сознание человека, заставляет его задуматься, осмотреться, заглянуть в себя. Приподнимая, возвышая, раздвигая границы его возможностей, оно способно возбудить в нём дух созидания – действенного и разумного, тем самым, обучая его осмысленному искусству жить, да, именно жить, а не существовать, но самое важное заключено в другом оно одаривает человека, кратковременным, похожим на озарение, - осознаванием бытия, пробуждая в его душе чувство благодарности, удивления и восторга! Я – живу! Видеть и ощущать. Жизнь, это проявление эмоций и чувствований – искренних, осязаемых и обоняемых. Праздный мозг, не отягощённый ни умственным, ни физическим трудом, начинает лукавить, сумасбродить, заносить человека то в одну, то в другую крайность, оправдывая это метание поисками химерической правды, но чьей правды? Мозг, словно губка, вбирает в себя весь хлам и мусор бесконечных, дешевых и крикливых разборок, посиделок, тусовок, перепалок – перетряхивая, замусоливая, перетирая в труху одно и тоже. Интеллектуальная пошлость не знает меры ни в чём! Одни и те же события, препарированные, неумело и цинично изнасилованные, превращаются в этакое лохматое, жуткое, изуродованное существо, устрашающе непонятное, но способное поколебать ум и сломить душу.  И человек,  обхватив голову руками,  затыкает уши,  закрывает
глаза и готовится к самоуничтожению.
  Самоуничтожение? Да, именно этим мы заняты. Тётя молчит, отдаляется от меня и, не в силах справится с трагедией – убивает себя. Николай измучен чувством вины и жалости к больной жене и тревогой обо мне, о малыше, о тёте. Он страдает от невозможности помочь мне изменить то, что случилось. Я локализовала боль утраты, но она продолжает быть во мне. Встречи с любимым стали короткими, поспешными, лишёнными прежней радости и прежнего восторженного общения.  И счастье, испытанное мной, когда я просыпалась в его объятиях, теперь кажется мне несбыточной грёзой. Оставлять тётю одну, на ночь, значит, извести бессонницей себя и его. Жить совместно? Но ещё тогда, после несостоявшегося сватовства, Николай сказал: - Дорогая, моё единственное желание всегда быть рядом с тобой! Я живу в ожидании того дня, когда все, кого ты любишь, соберутся в нашем прекрасном, просторном доме. Ты знаешь, какой это будет праздник? Нет! Ты даже представить не можешь, что это будет! Я стану членом вашей семьи после того, как получу согласие на твою руку. Моё неудачное сватовство, причинившее всем столько неприятностей, и горьких минут, вина перед вами и мои обстоятельства не позволяют поступить иначе. Тогда я спросила: - Почему только руку, а сердце? Наши сердца не нуждается в официальном подтверждении, – сказал Николай».
Лида остановилась, задумалась. О чём? О том, что молчаливого внимания, сведённого к уровню заботы о физическом состоянии друг друга, было мало – настолько мало, что просыпаясь среди ночи, от ощущения ужасного одиночества, она прикладывала руку к груди, проверяя биение сердца: оно казалось ей тяжелым и неповоротливым. О том, что образовавшаяся внутри неё пустота губительна, что её изголодавшийся по духовной пище мозг, не терпит вакуума, что её постоянная потребность в общении с бумагой, - а с кем ещё? -  эгоистична и зачастую несвоевременна, но именно в этом было её спасение. И ещё она подумала о том, что в последнее время не обращается к поэзии, и что давно уже не открывала Чехова. Ах, да, конечно! – воскликнула она, возвращая себя к тому, что беспокоило и возмущало не однажды.
Мысли, одна за другой, завертелись в её голове, и как всегда, всколыхнули пласт накопленных размышлений. Лида вспомнила свои случайные «открытия» в интернете, вспомнила сомнительные откровения,  прочитанные в периодике, рассчитанные на низменное любопытство полуграмотного обывателя. Многое, вызывая оскомину и даже омерзение, застревало в извилинах её мозга. Истинного, цельного, духовного было - ой, как мало!
И слова, подобно прорвавшейся лавине, возбуждённо ринулись на бумагу, жадно и азартно возобновляя начатую тему.
«Да и как же тут не сорваться, пошло выражаясь, с цепи, если тебя убеждают, что Чехов – пошляк, увлечённо воспевающий и смакующий так приглянувшуюся ему пошлость! Горький – непревзойдённый пример романтической пошлости, ничтожный и никудышный писатель, заражённый социализмом и ницшеанством! Всё не так, всё ложь! Достоевский – азартный игрок, сексуально озабоченный, то ли мазохист, то ли эпилептик, то ли садист, то ли идиот, влюблённый в Рогожина и в Раскольникова! Но это ещё ничего, по сравнению с утверждением, что Пушкин – подражатель и довольно успешный, Байрона! Ну что же, сдерживая пыл и гнев, стоит разобраться и ответить. Кому? Всем, кто скромно склонив голову на бочок, пытается ущипнуть аж самого Пушкина! До чего ж, однако, смелы те, которые – от литературы.
Два поэта от бога, наделённые гениальным поэтическим даром, жили – с разницей в одиннадцать лет – в век новых идей, в век, насыщенный трагедией борьбы и свободомыслия, оба впитали дух предшествующей поэзии, а как же иначе? Близость? Конечно. Родство волнующих исторических тем, жажда добра, красоты и гармонии, поиск смысла и ощущение своего предназначения. « Я царь, я раб, я бог, я – червь». Подражание? Чему? Искусству стихосложения? «Ритмы, ямбы и хореи, стопы, метры и слога!  Крыша съехала – зверею: гуси, гуси – га-га-га!» – написал один из тех, кто начитался и Байрона и Пушкина. Но, увы! Отчего же, из многих и многих – возник только Пушкин? «Поэзия не знает середины, здесь тот на дне, кто не достиг вершины, у всех в презреньи серенький поэт, у бога, у людей, и у газет» – сказал Байрон об этих многих. Схожесть и отличие? Оба гонимы, но один волен, как птица – вот тебе вся Европа, другого – не пущали, чуть-чуть того, сего… столицы, Одесса, Псковская, Петербургская губернии.… О, если б мог он посетить… На этом всё подражание заканчивается. А дальше – только Пушкин. Изумительная тональность стиха, божественная ладность звуков, их непревзойдённая чистота и высота, и музыкальность! А настрой, душа, а художественная правда, а язык! И всё в нём ясно, внятно, во всём восторг и глубина. Всё это и есть Пушкин. Живительная энергия его поэзии не подвластна времени. Пушкин – наше всё. Кто сказал, не помню. Но точно знаю, что это так. Байрон на всех языках – для всех, Пушкин – только для нас и без него мы – никто. И всё лучшее, что есть в нас – от него. Близость и родство с ним – осязаемы. И отрекаясь от Пушкина – мы уничтожаем всё наше: добро, красоту, благородство, любовь к отчизне, духовную нравственность,  радость жизни и эту удивительную потребность наших душ – любить, любить так, как умеем любить только мы! Без Байрона – я проживу. Без Александра Сергеевича – душа моя умрёт. Байрона – я просто читаю. Пушкин всегда со мной, чувствуя его и ощущая каждое его слово, я воскресаю всякий раз от любой его строки. Личность поэта, его жизнь, и его поэ-
зия – единое целое. Я люблю Пушкина.
Наш мудрый баснописец Крылов, современник Пушкина, оказывается всего лишь жалкая копия Лафонтена, чьи традиции он унаследовал! Бунин – самодовольный эстет, успевший удрать из новорождённой страны Советов. Набоков – заумный, барствующий, не знающий жизни, измученный то ли ностальгией,  то ли бессознательным сексуальным влечением. Есенин – ну этот, просто алкоголик, пошлый, сентиментальный, слезливый неудачник! Вот так, и не иначе! Блок – опять же пьяница, не умеющий закусывать вино ржавой селедкой, физически несостоятельный поклонник Прекрасной Дамы, случайно завербованный краснокожими комиссарами. Кто ещё там, замеченный пишущими и рассуждающими перевёртышами? Да, конечно, как можно упустить, такую глыбу! Лев Толстой – чудак, взваливший на себя миссию учителя, проповедника добра и хулителя зла, не признающий ни других, ни Бога. Великий старец, осыпанный – каким-то современным малёвщиком - куриным помётом!!!
Булгаков – всего-навсего незадачливый врач, трусливый наркоман, поглощающий энергию бедных, несчастных женщин, влюблённых в него! Ах, этот Гоголь – мало того, что малоросс, так он ещё и неблагодарный нахлебник, недоучка, противоречивый болезненный меланхолик, безумный страдалец, измученный упорной бессонницей и нечеловеческой тоской, а вот подишь ты – гений!
Ну а этого великана, громовержца, можно покувыркать с огромным наслаждением только за то, что достал из широких штанин молоткастую, серпастую паспортину.. - «Читайте, завидуйте, я – гражданин Советского Союза». И потом, к чему такая мощь, такая страсть, такая самоотдача и всего-то из-за женщины? – «Возьму сейчас и грохнусь навзничь и голову вымозжу каменным Невским!» – «Не поймать меня на дряни на прохожей паре чувств. Я ж навек любовью ранен – еле-еле волочусь». – «Иди сюда, иди на перекрёсток моих больших и неуклюжих рук». И вообще, что этот человечище хотел сказать, когда спрашивал: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?» Маяковский, вы за всё в ответе, не молчите, отвечайте!
Ну что дальше, господа? Что будем делать? Обойдёмся без всех этих пош-
лых и порочных гениев, пророков, учителей и мятежников, подаривших, прежде всего нам, а уж потом другим, русскую литературу и превративших русскую речь – в великий и могучий русский язык? Все они допустили одну, но совершенно непоправимую ошибку – их угораздило родиться не в то время! А сейчас как, плодоносные времена? Ау, ну где же вы? А что у вас в записных блокнотах? Ничего нового, ничего своего, а ведь было кому подражать. Впрочем, бог вам судья.
Нет, заграничных трогать не станем, не имеем права, а вот своих, этих можно повалять на потеху тем, кто в России проездом. Кстати, у Лермонтова припасено для вас и оправдание:
                Войдите в наше положенье!
                Читает нас и низший круг;
                Нагая резкость выраженья
                Не всякий оскорбляет слух;
                Приличье, вкус – всё так условно;
                А деньги все ведь платят ровно!
                и порицание:
                В чернилах ваших, господа,
                И желчи едкой даже нету –
                А просто грязная вода.

     Все наши пророки и гении жили не на небесах, а на земле. Они любили, страдали, отчаивались, разочаровывались, болели, грешили и каялись, восторгались прекрасным, изобличали гнусное и мерзкое, - и делали это самозабвенно и щедро. Их ликующие и кровоточащие души открывали мир, увиденный их глазами, доступный их воображению, их фантазии. Страстно, смело, неутомимо они доносили до всех желающих ту истину, ту реальность, которая открывалась только им. И эта истина, загадочная, хитро подмигивающая, скрывающая своё лицо под различными масками, оборачиваясь то комедией, то трагедией, то фарсом, - разоблачала всё многообразие совершенно разной действительности – жестокой и кровавой, ничтожной и возвышенной, уродливой и прекрасной.
Именно эти люди и многие другие, живущие в других странах, в других условиях,  по другим законам и обычаям – превратили меня в человека, в женщину, в мать – страдающую и любящую, злую и добрую, праведную и грешную, заземлённую и духовную. Они научили меня чувствовать и разуметь.
И если вы, обладая слухом и речью, способны поносить, изыскивая изъяны у тех, до кого вам не добраться, то  я имею полное право утверждать: они писали для меня – глухой и немой, презренной и неполноценной. И сейчас, когда подрастают новые поколения, которым эти пошляки нужны, как воздух, как глоток чистой, прозрачной воды, вы умничаете и разговариваете не о том, господа, вовсе не о том! Да, и на солнце есть пятна, ну так давайте откажемся от него, вопреки Александру Сергеевичу:
                Ты, солнце святое, гори!
                Как эта лампада бледнеет
                Пред ясным восходом зари,
                Так ложная мудрость мерцает и тлеет
                Пред солнцем бессмертным ума.
                Да здравствует солнце, да скроется тьма!

и будем жить в своих берлогах, - не разумея, не ощущая,  не сопереживая, не ликуя, не обливаясь слезами над вымыслом, не печалясь, не торжествуя! Не станем выползать из дерьма, в которое опять ввалились, не станем избавляться от тупости и беспросветного ничтожества глухого!»
Прочитав написанное, Лида облегчённо вздохнула и, будто сбрасывая  ядовитую зловонную ношу,  выпрямилась. Господи, - улыбнулась она, - а сколько ещё разобранных по косточкам, заболтанных всеми, кому не лень,  других, мною любимых – непонятых, одиноких, непризнанных, затерявшихся в лабиринтах времени!
На следующий день пришло письмо от Любы, на этот раз с обратным адресом; оно лежало на столе нераспечатанным. Не решаясь его вскрывать, Лида выжидающе смотрела на тётю, занятую приготовлением ужина.
- Читай, Лида, читай, - равнодушно произнесла тётя.
Опустив голову, Лида сидела, не зная, как вести себя, как скрыть то, что было в письме, как уберечь тётю от кошмара, заключенного в строчках очередного послания Любы. Лида потеряла способность удивляться, её мучило другое. Ни единого вопроса, касающегося нашей жизни, ни даже обычного: пишите, жду ответа, скучаю, целую. Кому адресованы эти письма? Кто мы для неё? За кого она нас принимает? Господи, господи, что произошло с моей девоч-
кой?
- Лида, Лидочка, - касаясь плеча, обратилась к ней тётя, - не в силах я видеть тебя такой. Давай эту писульку, не бойся, я прочитаю.
Волнуясь, Лида следила за выражением её лица: во всё время чтения оно оставалось спокойным и неподвижным. Молча, не глядя на Лиду, тётя положила письмо на стол и ушла в свою комнату.
«Мама, бабуля! Я вышла замуж. Поздравьте меня. Он родовит, богат, умен и очень обаятелен. Его мать – из бывших русских, отец швейцарец. Помолвка, венчание и свадьба – всё было ярким, красивым, многолюдным, присутствовали некоторые знаменитости. Папа и Галина были на высоте. Свадьбу и вообще всё – снимал оператор, кстати, тоже из русских, бывших. Классная работа! Я послала вам диск. Вы сможете всё увидеть и порадоваться за меня. Я хотела вас пригласить, но всё произошло так неожиданно, а потом – вы могли бы присутствовать только в качестве гостей. Папа не захотел афишировать наши семейные дела. Кто есть кто? Я подумала, что такое положение может вас обидеть, и вообще, решила не рисковать. Зачем подвергать себя и других опасности. Обнимаю. Люба Панина.
P.S. Да, забыла сообщить. Не удивляйтесь, что я - по-прежнему Панина. Регистрация брака будет позже, когда мне исполнится семнадцать. Виктор, так влюблён, что не пожелал ждать. Я согласилась с условием: прежде всего – учёба, концерты, успех, и лишь потом – через пять-шесть лет – дети. Галина сравнила меня с Еленой Прекрасной, которую похищали дважды: в двенадцать лет – Тисей, который заточил её в крепость, чтоб жениться; второй раз – уже жену Менелая, похитил прекрасный царевич Парис, и она согласилась удрать с ним. Оскорблённый Менелай затеял десятилетнюю троянскую войну и в итоге вернул Елену.  Галина, смешно сказать, говорит: твой Виктор – это Менелай, а красавец Парис, я полагаю, будет позже!»
Когда, через несколько дней, был получен  диск, тётя сказала:
- Лида, не вздумай это – включать при мне. На то моя воля. А ты, ты мать – тебе решать.
Лида отослала поздравительную телеграмму: поздравляем желаем счастья здоровья любви успехов удач Маруткины. Диск, не просматривая, Лида присоединила к трём письмам дочери. Ты хочешь посмотреть, только не лукавь? – спросила она себя, и, не задумываясь ни на минуту, ответила – нет. Это выстраданный ответ? Хуже,  это как неизбежная смерть, как болезнь с летальным исходом. Кричи, вопи, выворачивайся, моли небеса, надейся на чудо, требуй отмены приговора, но, увы… всё кончено и уже ничего нельзя изменить. Ничего.
После этого послания тётя будто застыла и онемела. Она не возмущалась, не кричала. Вяло передвигаясь по квартире, молчала, и это было невыносимо страшно. Присаживаясь  рядом, Лида обнимала её, целовала, стараясь разговорить. Не реагируя на её усилия, тётя поднимала глаза, в которых была сосредоточена такая боль и тоска, что Лиде приходилось сдерживать себя, чтоб не разрыдаться. Иногда, виновато улыбнувшись, она пожимала плечами и прикрывая веки, затихала. Что-то навсегда надломилось, переключилось в ней. Разговор о Любе был запрещен. Но однажды она сказала:
- Лида, не читай. Там нет, и не будет того, чего ты ждёшь. Из пустоты ничего не родится.
А потом, спустя несколько дней, задумчиво глядя на Лиду, спросила:
- Лида, как думаешь, Люба венчалась в православном храме?
- Думаю, что да.
- Это хорошо. Ты уж прости меня, хочу спросить вот о чём: фамилию и отчество можно менять по собственному усмотрению, без согласия матери?
- Наверное, какие-то данные о проживании Любы здесь были собраны, но как видно без нашего участия. А там, вероятно, понадобилось генетическое подтверждение отцовства, желание заявителя, свидетельские показания и масса различных ходов и усилий заинтересованных лиц, и в довершение всего – раннее замужество, окончательно узаконивающее эту процедуру.
- Понятно, деньги всему закон.
Лида страдала вдвойне. Она задыхалась от отчаяния, жалости и невозможной страшной обиды за тётю, и от страха за то существо, которое жило в ней. Я должна держать себя в узде, - уговаривала она себя. Ей хотелось плакать, но сердце оставалось сухим. Всё свободное время она читала, заглушая бесконечные раздумья и разговоры с собой. Но как остановить поток мыслей, сжигающих её сердце? Ни одного вопроса о самочувствии и здоровье тех, кому адресованы письма. Что это? Случайность, недомыслие или умышленная жажда причинить боль? Ведь не может быть, чтобы Люба ни понимала, ни чувствовала, что её письма не только ранят, но убивают. Следовательно, она нарочно выбрала такой стиль и тон своих посланий.
Николай, встревоженный состоянием Лиды, делал всё возможное, чтобы её отвлечь. Он предлагал массу вариантов, но Лида отказывалась, боясь оставлять тётю одну. Буквально через час, два – она убегала домой. Она была бесконечно благодарна ему за заботу, за участие, за любовь, но изменить существующее положение не могла.
- Лидочка, я куплю путёвки в любое место, поедем втроём, отдохнём! Нельзя так вести себя, подумай о своём положении. Поверь мне, я стал бояться, это опасно, Лида!
На все предложения тётя равнодушно отвечала:
- Лида, я прошу тебя, поезжай с Николаем, мне одной легче станет, ей-богу не вру. Приедете, а я  к этому времени оклемаюсь.

* * *
В этот тёплый, задумчивый вечер, как-то по - особому просветлённый, совпавший с её собственным настроением, Лида позвонила, но дверь не открылась. Наверное, ушла в магазин, - спокойно подумала Лида. Она прошла на кухню, всё было убрано, чисто, никаких следов приготовления ужина. Заглянула в комнату тёти – никого, комната выглядела торжественно и даже как-то празднично. Цепенея, Лида почувствовала – случилось непоправимое. Открывая дверь в комнату дочери, она уже знала, что ей придётся увидеть.
Тётя сидела в кресле, со склонённой к правому плечу головой, с приоткрытым ртом. Её руки, лежащие на согнутых коленях, сжимали рамку с фотографией Любы, сделанной на выпускном вечере. Лида опустилась на пол у  ног тёти, погладила её холодную руку. Где же твои морщинки, моя любимая, - думала она, вглядываясь в строгие, спокойные черты дорогого лица. Я больше никогда не увижу твоих глаз. Кто их прикрыл? Почему не я? Наверное, это сделал сам ангел. В этот последний свой час тётя выглядела прекрасно. Седые волосы были гладко причёсаны и собраны на затылке, на ней была её любимая, темно-зелёная блузка и черная юбка. Ты приготовилась к смерти, а как же я? Как я смогу жить без тебя? Это очень страшно и несправедливо. Я знаю, ты очень её любила, больше чем меня. Как радовалась ты её появлению. Я запомнила твой восхищённый возглас: Лида, ты только посмотри, она кряхтит, куколка наша говорящая! Твоё сердце не вынесло удара, не справилось с предательством, жестоким, преднамеренным и чудовищно несправедливым. Я видела, в твоих глазах метался вопрос: за что, что было не так? Тётя, тётя, моя золотая, я виновна, прости меня. Помню, как ты загадочно объявляла: а отец наш, всё ходит, бродит. Несмотря на высказывания в адрес Анатолия, ты надеялась и верила, что всё сойдется, всё образуется. Наверное, я могла бы изменить ход событий, но я не захотела это сделать. Я должна была выворотить своё сердце, освободиться от всего, что в нём застряло, сжилось, образовалось и, вернув его в исходное положение, начать всё с нуля. Но, дорогая моя, любимая моя, пойми, что это было для меня подобно смерти.
Лида задумалась. Почему я не плачу, не рыдаю, что со мной происходит? Господи, о чём я думаю, о чём рассуждаю! О себе, да, я пытаюсь оправдать себя. И вдруг её охватил ужас. Она вспомнила, что тело тёти может закостенеть, надо действовать. Лида поднялась с единственной мыслью – добраться до Николая. Ворох бумаг из почтового ящика лежал на полу, она подняла его и к её ногам упала открытка. «Лидочка, голубушка моя, улетаю по срочному неотложному делу, всего дней на шесть, в Самару. Не грустите, мои дорогие женщины, берегите себя, я вас очень люблю. Ваш Николай».
Странным, непостижимым образом открытка не только заменила присутствие Николая, но вывела Лиду из беспокойного состояния. Она открыла записную книжку тёти, и, на любимый телефон хозяина дома, в котором она работала, отправила срочное сообщение: Фёдор Никитич, Зинаида Гавриловна покинула нас, пожалуйста, помогите. Лида.
И в этот вечер она отправила дочери скупую телеграмму:  сегодня скончалась Зинаида Гавриловна.
Все хлопоты по захоронению взял на себя Фёдор Никитич. Лида впервые встретилась с ним. Это был крепкий мужчина, лет сорока пяти, с лицом, о кото-
ром говорят: образец воли и успешности.
- Я так и представлял вас, - сказал он, останавливая на Лиде несколько тяжеловатый, пристальный взгляд, - ваша мама точно передала ваш облик. Она всегда с такой гордостью и любовью отзывалась о вас и о внучке. Моя жена и дети обожали её и прислушивались к её мнению. В ней было столько добра, жизненной мудрости, а уж как она была трудолюбива! Жена отговаривала её от излишней щепетильности, но она упрямо доводила всё до совершенства и никогда не жаловалась на усталость. Ей нравилось быть сильной. Она так неожиданно ушла из жизни. Дети мои – в шоке. Едва ли мы найдём ей замену. Таких женщин, как Зинаида Гавриловна, - в России, особенно в наших краях, остаётся всё меньше, и это прискорбно. На таких женщинах держалась земля русская, и будет держаться, если сможем возродить наши национальные традиции, семейные и моральные устои, без которых не бывает крепкого, достойного государства. Простите, что говорю об этом в такой страшный час, но мы тем и отличаемся, что произносим хорошие слова чаще после смерти человека, забывая, или стесняясь делать это при жизни покойного.
Фёдор Никитич вдруг прервал разговор и,  несколько смущённо,  посмот -
рел на Лиду. Понимая причину, она взяла лист бумаги и написала:
- Фёдор Никитич, не беспокойтесь, я всё поняла, я хорошо читаю по губам, но мой сосредоточенный взгляд может смутить.
Лида приняла помощь Фёдора Никитича, но обмывать тело тёти не позволила. Я это сделаю сама, - заявила она. Тётю хоронили по высшему классу, что вызвало повальное удивление всего дома. Не верили, что все эти почести предоставлены именно ей. Был приглашён оркестр, гроб несли шестеро дюжих молодых парней; тётю провожала вся семья Фёдора Никитича и незнакомые Лиде мужчины и женщины. Несколько чёрных машин стояли у подъезда.
Не знаю, моя дорогая, - думала Лида, - понравилось ли тебе такое, как ты говорила – «пышество», но ты его заслужила. Лида по-прежнему не могла плакать. Застывшие слёзы скапливались внутри неё и, превратившись в острые осколки, кололи и ранили её сердце.
Дни, предшествующие погребению, были удручающие беспросветными – холодными и дождливыми. Но в день похорон произошло чудо – умытое, свежее, будто воскресшее утро, сияло под тёплыми, солнечными лучами, и это никак не сочеталось с тем горем, которое постигло Лиду. На голубом небе ни облачка. Ласковый, благостный день, утешая, уговаривал её не отчаиваться и не печалиться. Я знаю, дорогая моя, это ты успокаиваешь меня, - думала Лида, стоя у края могилы. Она наклонилась, подняла ком земли, сбросила его на крышку гроба и сразу же ощутила сильные толчки. Она выпрямилась, прижала руки к животу и, замирая, взмолилась: Боже всемилостивый, отведи от моего малыша всё мрачное и тягостное, не пугай его, защити от всего опасного и злого. И вдруг перед её мысленным взором пронеслись слова:  Испуганный малыш, рождённый в час заката…  Всё вокруг внезапно потемнело, у Лиды закружилась голова и она покачнулась. Кто-то обнял её за плечи, и она увидела склонённое к ней лицо. – Что с вами? Вам плохо? Пойдёмте к машине. Вам надо отдохнуть.
Фёдор Никитич организовал необычные поминки, собравшие окрестный народ. В центре двора, расположенного между четырьмя домами, на покрытых светлыми клеёнчатыми скатертями столах, в больших разноцветных мисках возвышались салаты, на подносах – сыр, колбаса, рыба, зелень, хлеб; в скороварках – горячие блюда и гарниры; по центру каждого стола – кутья. Стройными рядами выстроились бутылки воды, пива, водки, и стопки одноразовой посуды. Женщины в белых фартуках и кокетливых колпаках обслуживали всех желающих помянуть. Подвыпившие люди, в основном мужчины, быстро сообразив, кто, есть кто, забыв о поминках, принялись провозглашать тосты за здравие Фёдора Никитича и его молчаливых, не пьющих помощников.
Осмелев, громко, наперебой – они уговаривали Фёдора Никитича выставить свою кандидатуру на пост мэра, губернатора, президента, при этом клятвенно, хором, обещали проголосовать за него всем городом. Фёдор Никитич, улыбаясь, заверил всех, что выполнит их просьбу.
Буквально за несколько минут, после того, как все разошлись, опустевшие столы были разобраны, увезены, а двор убран. Разговор о поминках долгое время будоражил сердца и умы дворовых кумушек, детворы и любителей выпить. Выдвигались самые невероятные предположения, но в конце концов сошлись на том, что тётя – старшая, кровная сестра хозяина – Фёдора Никитича.
После поминок Фёдор Никитич зашёл к Лиде.
- Я оставлю вам визитку. Если потребуется любая помощь, обращайтесь ко мне или в администрацию города, меня знают и в любом случае – примут. Я должен вам вернуть месячный заработок Зинаиды Гавриловны, обсудить вопрос о памятнике и заодно, если вы не возражаете – почаёвничать, как говорила ваша мама.
Фёдор Никитич, - написала Лида, - я бесконечно благодарна вам, вы очень добры, я знаю, как вы относились к моей маме. Ваша помощь, ваше участие – неоценимо. Мне совестно, и я бы хотела возвратить затраченные вами средства. Памятник я закажу и тем более оплачу – сама.
- Лида, всё сделанное мною для вашей мамы – от души и по карману. Относительно памятника, я вас понимаю. Вертится вопрос, не очень тактичный, но я всё-таки спрошу. Почему вы одна?
Люба покинула нас. Взяла фамилию отца, живет в его семье, в Австрии. Уже успела выйти замуж. Чтоб не создавать проблем, на свадьбу нас не пригласила. Я получила запоздалую телеграмму соболезнования, запомнились два слова – прости, плачу. В день похорон у Любы было ответственное выступление. Николай, отец моего будущего ребенка, за день до смерти тёти, уехал на шесть дней по неотложным делам. Случившееся будет для него ударом по многим причинам. Я должна была сообщить ему об этой. Почему не сообщила? Объяснить не могу. Сработала интуиция и я обратилась к вам.
- Лида, пусть вас это не беспокоит. Во всех случаях я поступил бы так, а не иначе. А вот дочь … не ожидал, - задумчиво произнес Фёдор Никитич. – Теперь многое становится ясным. За последние месяцы Зинаида Гавриловна сильно изменилась. Мы были встревожены её настроением, приписывая это плохому самочувствию, но на вопрос о здоровье, она ответила: Я живучая, помирать не собираюсь, органы у меня здоровые, иногда сердце пошаливает, так это от погоды. Так что не волнуйтесь.
Тётя принимала нитроглицерин.
- Да вы что? Надо было сразу обратиться ко мне. Сейчас производят очень сложные операции на сердце. У меня врачи знакомые.
- Фёдор Никитич, пожалуйста, не корите себя, и не думайте, что я молчала
по этому поводу, Тётя не захотела жить дальше. С отъездом Любы у нее пропал интерес к жизни. К тому же она не смогла смириться с преднамеренным предательством моей дочери, которую любила больше жизни. Она и умерла с фотографией Любы в руках. Если бы решение, принятое Любой, зависело от случайности, от стечения обстоятельств, возможно тётя бы смирилась бы, но боль в её сердце не утихла бы никогда. Но самым убийственным оказались письма Любы: холодные и безжалостные. Вычёркивая нас из своей жизни, она продолжает писать, затем чтобы убедить в правоте своего выбора, но делает это с изощрённой мстительностью, что приводит меня к мысли: моя дочь страдает, даже не осознавая этого, и в этом весь ужас. Я признаю её право на выбор, но не таким жестоким способом.
- А как же вы, Лида? – прочитав написанное, спросил Федор Никитич, с таким искренним участием, что у Лиды перехватило дыхание.
- Бывает очень страшно, но у меня есть Николай. Я постараюсь справиться. Меня спасает огромное чувство собственной вины. Я часто забывала о том, кто я, что я? Я не имела права хотеть быть как все нормальные люди. Однажды мне сказали: всяк сверчок знай свой шесток, но я восстала, не признавая факта – бунтовала, требуя чтобы те, кого я любила, относились ко мне как к равной, забывая о моей ущербности.
Фёдор Никитич поднял глаза. Он смотрел на Лиду проникновенным, сосредоточенным взглядом человека, привыкшего размышлять. Он всё понимает и чувствует, с ним можно просто молчать, - подумала Лида, ощущая близость с незнакомым взрослым мужчиной. Он поцеловал руку Лиде и, не отпуская её, сказал:
          - Если бы вы были моей дочерью, я бы гордился вами, Лида.
         Волнение стеснило горло Лиды, ей захотелось выплакаться перед человеком,  тронувшим её душу, но, сдерживая проступающие слёзы – она лишь улыбнулась.
Неожиданная смерть тёти и собственное отсутствие, в столь трагический для Лиды момент – потрясли Николая настолько, что Лиде приходилось его успокаивать. Проходило время, и в нём опять нарастал комплекс вины.
- Коля, разве ты виноват в том, что всё так случилось? Не казни себя, по-
жалуйста.
- Чужие люди поддержали тебя, а не я. Взамен себя – открытка. А я даже не шелохнулся, где было моё сердце? Я должен поблагодарить Фёдора Никитича и вернуть ему затраченные средства.
- Коля, его семья любила тётю, их участие было  добровольным и искренним.
- Это так, но оказывать помощь и быть рядом с тобой должен был я, а не кто-то другой! Понимаешь, Лида? Простить себе не могу!

- Я могла бы сама оплатить расходы, но аргумент Фёдора Никитича был прост и логичен, и я почувствовала, что его желание помочь – бескорыстно. А открытка твоя, между прочим, выдернула меня из оцепенения. Коля, помнишь … дождь, почта, и твоё первое наставление мне: привыкай, учись принимать оказанные услуги как должное!
- Лида, - вспыхнул Николай – но он мужчина! И речь идёт о большой сумме!
- Вот как? Ты меня удивляешь. Значит, мне можно рассчитывать только на
трамвайный билет. Да?
- Лида, подумай, что говоришь, ты всё перевернула с ног на  голову! Я имел в виду близкого мужчину, а не просто любого мужика!
Глядя на его разгоряченное лицо, на сверкающие глаза, Лида рассмеялась.
- Ах, Коленька, ты ревнуешь! Ладно, я прощаю тебя и предоставляю, запомни – последнюю возможность искупления. Прекрати истязать себя, иначе я рассержусь, и … подари мне поездку на море. Можешь приблизиться и поцеловать меня.
- Ты не шутишь, Лида?
- Нет.
- Тогда я тоже ставлю условия. Памятником, оградой и устройством места захоронения заниматься буду я. Возражения – не принимаю. А поминки …
- Коля, - перебила Лида, - в этот день я хочу быть наедине с тётей. Сопровождать меня не надо. Ты можешь сходить в церковь. С Фёдором Никитичем я уже договорилась.
- Хорошо, пусть будет по-твоему.
С террасы уютного белоснежного коттеджа, окружённого диковинными цветущими растениями, открывался великолепный вид на море. Белая зигзагообразная лестница, с площадками для отдыха, устремлялась к морю.
- Никого, мы одни, тебе нравится? – спрашивал Николай.
- Да … - вздыхала Лида.
Она была покорена сказочной, фантастической красотой незнакомого ей мира. Знакомство с морем вызвало в её душе восторг, смешанный с удивлением и радостью перед завораживающей необъятностью водного пространства. Море тревожило её воображение. Она чувствовала себя ничтожной песчинкой и ужасалась смелости тех, кто рискнул связать свою жизнь с этой грозной, обманчивой, никому не подвластной стихией. Вспоминая фильмы, где люди, земля и всё вокруг, исчезало под пластами безжалостной воды, Лида поёживалась.
Просыпалась Лида рано, не впадая в полусонную ленность, подстёгиваемая восторженным настроением, сразу распахивала глаза, осторожно соскальзывала с постели и, легко, не ощущая тяжести своего тела,  сбегала навстречу ослепительной синеве, пронизанной расточительным светом щедрого солнца. С радостным наслаждением, ощущая ногами тёплую нежность белого песка, прогуливалась вдоль берега, боязливо посматривая на ласковую, манящую толщу воды.  Затем, сбросив халат, медленно затаив дыхание, переступала таинственную черту.
- Воды боишься, а плаваешь отлично, - заметил Николай.
- В детстве ходила на местную речушку в сопровождении таких же, как сама, но после того, как меня чуть не утопили, бросила это занятие.
- Вот откуда твой страх!
- Не совсем так. Я осязаю, чувствую биотоки воды, люблю её прикосновения, но я не знакома с повадками моря с жизнью его глубин. Если б я родилась и жила у моря, то научилась бы и слушать и понимать его лучше других.
- Ты хотела бы жить на таком острове со мной?
             Лида задумалась.
- С тобой. … Разве я могу быть одна, если есть ты?
Николай всплеснул руками.
- Лидочка, голубка моя, ну что за мысли в твоей прекрасной голове?
Здесь, на этом необыкновенном острове, удалённом от всего, что его мучило, Николай казался Лиде небожителем: одухотворённым, сияющим от счастья и любви. Боже, - молилась она, - благослови этого мужчину, пусть он будет всегда.
Оставшаяся неделя ноября радовала мягкой  устойчивой погодой. Дни стояли солнечные, не слишком жаркие, - вечера были обольстительно умиротворяющими: лаская тело, освобождая голову от воспоминаний, они вселяли в душу блаженство. И на земле есть рай, - думала Лида, удовлетворённо отмечая кроткую ясность и стройность своих мыслей.
Но в предпоследний вечер всё изменилось. Солнце – огромное, огненное, поспешно, как показалось Лиде, скатилось к морю, в считанные минуты исчезло, и сразу повеяло серой, неприятной прохладой. Сердце защемило от грусти и ей захотелось плакать.
- Не люблю закаты, - прожестикулировала она, запахивая халат.
- Почему, моя милая? Ты об этом мне не говорила.
- В часы заката я ощущаю себя очень одинокой и несчастной.
- Тогда зачем любоваться этим гадким закатом, - рассмеялся Николай, - зачем? – повторил он, обнимая и целуя её.
- Не знаю. Притяжение поневоле.
- Пойдём, моя дорогая, нас ждёт королевский ужин, ты и не представляешь, какие кушанья нам приготовили!
Ольга, жена Николая, умирала долго и мучительно. Он никогда не жаловался, но, видя его глаза, Лида – сожалея и сопереживая, понимала, как нелегко ему. После похорон и положенного траура Николай заговорил о подаче заявления в загс, но Лида категорически заявила:
-  Пусть всё уляжется, случилось слишком много всего, слишком! Потом, когда наши сердца отболеют, и память обо всех станет светлой, мы совершим этот обряд.
- Но когда, Лида?
- Родится наш сын, мы обратим на него нашу любовь, почувствуем себя счастливыми, и тогда, с богом! Когда? Мне всё равно, когда именно, лишь бы это случилось когда-нибудь! Ясно тебе, мой дорогой, мой ненаглядный!
- Лида, я так долго шёл к этому. Боюсь, что ты разочаруешься  и разуверишься во мне.
- Коля, я верю тебе больше, чем себе. Но нельзя сейчас, это недопустимо. Ты не знаешь, как я одержима желанием быть твоей женой! Я давно вынашиваю  мечту о замужестве и жажду этого праздника! Хочу, чтоб ничто не омрачало наш  счастливый день. А потом, посмотри на меня критически. Хотя, это не главная причина, но всё-таки, присмотрись!
- Критически не могу.
- Почему? – рассмеялась Лида.
- Потому, что я изголодавшийся самец, и вижу перед собой вожделенный объект, доступ к которому запрещён.
-Фу, как ты груб и примитивен! – притворно хмурясь, прожестикулировала Лида.
-  Тебе бы мои глаза! Твои наливные груди и ягодицы, твой белоснежный
атласный животик, вышибают мозги, а без них, какая критика?
- Да, Коля, ты очень плотоядный. Тебя надо опасаться.
- Ещё бы! Долго терпеть не стану, нападу и уволоку!
Утром, на кухонном столе, Николая ждала записка.
«Коленька, дорогой, любимый! Наверное, я обрадую тебя, а вдруг огорчу? Проснулась я ночью около двух часов, включила ночник. Ты спал лёжа на спине, и деликатно посапывал. Любуясь, я смотрела на твоё лицо, на твои губы, и мне захотелось разбудить тебя поцелуем – невинным и нежным, но стало жаль тебя будоражить. Ты был полунакрыт, я хотела поправить одеяло, но оно соскользнуло с тебя. Было такое чувство, что я  впервые вижу обнажённого спящего мужчину. Не знаю, что на меня нашло, но я оказалась в состоянии, никак не соответствующем моему положению. Я испугалась сама себя. Выключила ночник, накрыла тебя, дрожа от возбуждения, закуталась в своё одеяло, отвернулась к стене. Долго, очень долго меня лихорадило, тело горело, будто от ожога. Может быть, я заболела, и у меня поднялась температура? Напи-
ши, что это было? На часах – пять часов утра. Лида»
Проснувшись, Лида увидела на подушке Николая его ответное послание.
«Конечно, огорчила! Почему не поцеловала? Напиши, что это было! Вот, вот – ты оказалась в состоянии, из которого я почти не выхожу! Стыдно, стыдно, моя милая, разглядывать по ночам спящего, не способного к ответной реакции, безоружного мужика!!! Не ожидал от тебя! Вернусь, разберусь с тобой! Готовься. Целую тебя всю, я не скупой, я – щедрый! Твой мужчина».

* * *
С трудом, удерживая тяжёлые, набрякшие веки, Лида открыла глаза. Не испытывая особого интереса, скользнула полусонным взглядом по близлежащему пространству. Чужая лампа, чужое окно. Где я? Невнятные, разрозненные мысли, разлетаясь, не давали возможности определиться. Голова у меня каменная и всё вокруг мутное, пятнистое. Сморщившись от тупой боли, Лида повернула голову набок и увидела Николая. Присматриваясь, она никак не могла сосредоточиться на его лице. Оно расплывалось и удалялось. Как далеко он от меня, - вяло подумала она, опуская уставшие веки. Ей привиделось море – гладкое, тускло-серебристое, удивительно похожее на зеркало в прихожей. Она стоит на берегу позади Николая. Он поворачивается, и она видит его чёрные-чёрные глаза. Странно, почему у него чёрные глаза? – мучительно размышляет Лида. Не оглядываясь, не говоря ни слова, Николай заходит в  воду. Она смотрит, как стремительно и бесстрашно он уплывает всё дальше и дальше. Её охватывает страх. Зачем он это делает? Она хочет крикнуть, вернуть его, но не  успевает, он оборачивается и она видит, совершенно отчётливо и близко, незнакомое мальчишечье лицо, обрамлённое дугообразно высвеченными словами: испуганный малыш, рождённый в час заката …
Лида вздрагивает, поднимает голову, силится подняться, Николай держит её руку, склоняется над ней, она видит его губы.
- Лидочка, лежи, тебе ещё нельзя подниматься.
Лида хмурит брови. Почему я должна лежать? Она выдёргивает из его ладоней руку, проводит по животу, определяя своё состояние. Живот пустой, - удивлённо отмечает она. Что? Уже? Но почему же я не помню? Тошнотворный страх расползается по всему телу. Лида разом отрывает плечи от подушки. Где мой сын? – безмолвно спрашивает она, глядя на Николая, но он не хочет её слышать, тогда она вскидывает руки и требует:
- Дай мне бумагу и ручку!
- Дорогая моя, потом, тебе нельзя волноваться, - медленно выговаривает он.
Она видит его чёрные глаза, и это раздражает её.
- Дай!!! – выкрикивает она взглядом и жестом.
Получив желаемое, Лида успокаивается.
Где мой сын? Коля, почему я ничего не помню?
- Лидочка, голубушка моя, я тебе потом всё объясню, а сейчас тебе нужен покой.
Лида заискивающе смотрит в глаза Николаю. Она уверена, что он – единственный на свете мужчина способный предотвратить любую неприятность, и, когда он рядом, ничего страшного в её жизни не произойдёт.
- Коленька, не щади меня, не жалей, умоляю, не скрывай ничего. Он закричал? Он говорящий, мой мальчик? Да?
Он читает, она смотрит на его лицо, искривлённое болью, и в неё входит тяжелая, невыносимая мысль, её охватывает жалость к Николаю и она плачет. Слёзы стекают по её щекам.
- Мой сын немой. Прости, прости меня. Но почему? Это так несправедливо.
Николай не выдерживает, он закрывает ладонями лицо, и она видит как вздрагивают его плечи.
Коля, милый мой, - безмолвно шепчет она и гладит его по голове. Он опускает руки и смотрит на Лиду.
Какой он жалкий, – думает она, таким я его не знаю.
- Коля, не плачь, я справлюсь с этим сама. Пусть принесут моего сынулю, я хочу его видеть.
Николай молчит.
Сделав резкое движение, не чувствуя боли, она садится.
- Николай, - взмахивает она руками, - ты не имеешь права молчать! Отве-
чай мне!
- Лида, он родился мёртвым, - выговаривает дрожащими губами Николай
- Он. … Разве у него нет имени? Как назвали моего мальчика?
- Василий …
Васенька, – выводит Лида большими буквами и улыбается. – Я помню твой наказ: две одинаковые буквы – Васнецов Василий Николаевич. Нет, ты скажи мне – он глухонемой? Не бойся.
- Лида, наш малыш умер, он задохнулся.
Лида смотрит на Николая и улыбается.
- Где он сейчас? – жестикулирует Лида.
- Я похоронил его.
- Да? Ты поспешил. Ты видел его глаза? Они синие, как у тебя?
Николай кивает головой.
- Расскажи мне о нём. Головка у него тёмная или светлая?
- Тёмная.
- Я так и думала, на тебя похож. Коля, ты держал его на руках?
- Лида, перестань. … Это невыносимо, это безумие … перестань …
-    Не плачь, мой милый, не плачь. Тебе повезло, ты видел его, а я. … Как же так, почему не дождался? Почему!!!
- Лидочка, ты была без сознания, это длилось долго.
- Значит, я задушила его?
- Лида, надо было спасать тебя.
- Что? Кто так решил, кто? Ты? Почему меня не спросили?
- Лида, не сейчас, потом, я объясню тебе.
Лида откинулась на подушку, закрыла глаза. Объясню – какое бесправное, но главное бесполезное слово. Почему все против меня, в чём я провинилась, почему такая жестокость? Господи, вразуми мой мозг, освети причину…. Уснуть, уснуть навсегда, чтоб избежать вопросов, чтоб не знать ответов, ничего не помнить и не ощущать. Это ведь так просто и легко. Вдруг она опять вспомнила её, Анну, и обрадовалась возникшей мысли: Серёжа, сын, с которым её разлучили, вот настоящая причина её гибели! Я одна догадалась. Об этом не знал даже тот, кто создал тебя, бедная моя Анна. У тебя  отняли  сына,  у меня –
дочь. Ты потеряла девочку, я – мальчика.
Лида очнулась с ощущением душевного равновесия. Всматриваясь в тускло освещённое пространство, увидела Николая. Он дремал, сидя на стуле, у её ног. Она смотрела на него и мысли – странные, неуместные проносились в её говорящем мозгу. Он прекрасен, даже когда дремлет, опустив голову. Я люблю его очень, а как же я буду любить его сына … Внезапно, всё внутри неё оборвалось, и она задрожала. Николай выпрямился, улыбнулся.
- Проснулась, я тоже отключился.
-   Коля, - с надеждой глядя на него, прожестикулировала Лида, - разве я уже просыпалась?
- Да.
- Значит это не сон, Это правда?
- Да, Лида.
- Подай мне, пожалуйста, бумагу и ручку.
- Лида, потом, не надо.
-   Нет, Коля, именно сейчас. Я в здравом рассудке, и это единственное, что никогда меня не подводит.
- Коленька, дорогой, любимый мой, прости, прости! Скажи мне только одно, ты сможешь меня простить? Я причинила тебе непоправимое, ужасное зло, я убила твоего сына. Я не смогу жить, если ты не простишь. Но ты должен уйти, мне нельзя оставаться с тобой. Во мне отравленная кровь моих родителей, а возможно предков – кровь, пропитанная ненавистью друг к другу и ко мне. Я заражаю всех. Видишь, я приношу страдания и смерть тем,  кого люблю – тётя, Люба, ты, наш сын. Безмолвное зло. Но больше этого не будет. Быть рядом со мной – опасно.
Николай читал, и ему казалось, что строки, похожие на скошенную траву, написаны не Лидой: чужой почерк, чужие мысли. Она не сводила с него глаз, нетерпеливо и жадно ожидая ответа. Николай медлил, он искал нужные слова, способные отвратить её намерения и облегчить её боль. Он встал на колени, взял её руки и, медленно, стараясь донести до её сознания смысл каждого сказанного им слова, заговорил:
- Лида, отбрось эти зловредные, губительные мысли. Думай о нас. Друг без друга -  мы погибнем. Мы молоды, врачи сказали – у тебя нет никаких нарушений, у нас будут дети. Я буду рядом и всё  сделаю для того, чтобы вернуть тебе радость жизни. Зачем отказываться от будущего счастья, к чему такая жертва? Лида, опомнись!
- Коля, жертва не я. Жертва наш сын  и ты. Всё что произошло, никогда не покинет меня. Пойми, это ужасно больно. Коленька, родной мой, я не хочу портить лучшие годы твоей жизни,  я и так измучила тебя.
- Лидочка, девочка моя! Я люблю тебя, понимаешь, люблю! Успокойся, положись на меня, боль утихнет. Мы будем счастливы, будем! Почему ты отказываешься от меня? Почему?
               - Нет. Я не смогу сделать тебя счастливым, не смогу радоваться. Я слишком люблю тебя, и сознание, что ты несчастен со мною, лишит меня разума. Я знаю и верю, что ты любишь, и будешь делать всё возможное и невозможное, чтоб вернуть меня к себе прежней, но это будет тебе не под силу. Ты благородный человек, об этом свидетельствует твоё отношение к жене. Зачем тебе повторы?
- Это совершенно другое! Это ты и я! Только ты и я! Неужели ты так бес -
сердечна, и можешь быть такой жестокой? Ты же нежная, чуткая, разумная! Разве ты не видишь моих глаз? Загляни в них, загляни! Я всё тот же, и горе у нас тобой общее, никто ни в чём не виновен. Надо достойно пережить ниспосланное судьбой. Ты не имеешь права решать за меня. Я буду счастлив только рядом с тобой.
- Коля, милый, дорогой! Я вижу твои глаза, но я уже другая – трижды, четырежды другая! Мне не удастся возродить в себе ту женщину, которую ты полюбил. Это не самообман, это ясное ощущение себя. Прости, но мне слишком знакомо моё состояние. Я прошла через это с отцом Любы. Он сказал слова, смысл которых открывался мне постепенно: Я смотрю на тебя, Лида, и думаю – а любила ли ты меня так, как любил тебя я? Как всегда он лгал не мне, а самому себе. Истинный смысл этой фразы в другом: вернуть его, и даже без особых усилий, я могла, если бы не думала только о себе. И всё было бы иначе – и Люба была  бы  счастлива и тётя жива.  Видишь,  причины разные,  но исход один.  Во
мне бродит яд отторжения, и я бессильна с этим бороться. Пойми и прости.
- Лида, - глухо проговорил Николай, - ты осознаёшь свои слова, ты понимаешь, что написала мне? Лида …
- Коля, не мучай ни себя, ни меня! Мне необходимо самой преодолеть всё, что мне предназначено. Никто больше не должен страдать, никто! Я должна научиться выживать в одиночку. Сколько себя помню, я упорно и мучительно старалась избавиться от разногласий, терзающих моё сердце, я так хотела забыть о своём несчастье, но сам видишь – не удаётся. О, если бы наказывали меня, это было бы справедливо, но наказывают тех, кого я люблю больше дарованной мне жизни. Теперь, как никогда, я должна изменить отношение к себе, и опереться на что-то совершенно другое. Поверь, жизнь со мной превратиться для тебя в муку. Знаю, ты станешь жалеть и любить, но прошлого нам не вернуть, слишком много смертей и страдания. Сейчас ты противишься, но пройдёт время, и ты будешь благодарен мне за сохранённую память о нашей любви.
Придерживая пальцами лист, Николай слегка склонил голову. Казалось, он не читает, а просто смотрит в одну точку. Скосив глаза, Лида силилась определить его реакцию, но ни один мускул не дрогнул на его лице – он оставался невозмутимо спокойным и неподвижным. Почему-то это её огорчило. Наконец он поднял глаза и те мгновения, когда он настойчиво и выжидающе смотрел на неё в упор, показались ей невыносимо долгими. Не отводя тяжёлого, стылого взгляда, от которого сердце её сжалось в комок, сказал:
- Не могу. Ты слаба, больна, тебе нужна помощь. Если ты так уверена в своём решении, что ж, пусть будет по-твоему, но, по крайней мере, не сейчас, Лидочка!
Нет. Сейчас, только сейчас. Я уверена во всём, и особенно в том, что выживу, я живучая, не волнуйся обо мне. Я прошу тебя, Коля, очень прошу, прими моё решение именно в эти минуты. Оставь меня.
Лида поставила точку и, подчинясь возникшему беспокойству, задумалась. Что-то ещё, очень важное, я хотела сказать ему. Ах, вот что! – усмехнулась она, и дописала: - Лучше, если это решение будет моим, чем когда – нибудь  его примешь ты. Прости, Коля.
Николай поднялся, он хотел заглянуть в её глаза, надеясь увидеть в них
совсем другое, но она, упрямо сжав губы, смотрела куда-то в сторону.
- Это всё, Лида?  Все?
             Лида кивнула головой и отвернулась. И когда он повернулся к ней спиной и пошёл к дверям, она перехватила рукой горло, повторяя: не оборачивайся, только не оборачивайся, … уходи …
Лишь на третий день Лида поднялась. У неё ничего не болело и, как это ни ужасно – она  чувствовала себя здоровой. Но желание биться головой об стену не проходило. Она искала объяснение тому, что произошло. Кто решил освободить меня от тех, кого я люблю? Что это за сила? В  чём моя провинность, мой грех? Из хаоса мыслей высвечивалось: эта сила – ты сама, Лида Маруткина. Значит, принять всё как есть, и продолжать жить дальше? Попробуй, Лида. Хорошо. Но я должна точно знать, что произошло с моим малышом. И это намерение, останавливая поток мучительных мыслей, притупило боль.
Одна из медицинских сестёр – юная, жизнерадостная, по имени Анна, чьи карие глаза удивлённо, с детской непосредственностью смотрели на Лиду, - всякий раз, умело используя своеобразные жесты и мимику, старалась разговорить её, и это было так трогательно.
Анечка, - написала Лида, - вы можете говорить, только не слишком быс -
тро, я читаю по губам. У меня к вам просьба, пожалуйста, отправьте по указанному адресу телеграмму следующего содержания: дорогие коллеги мой малыш родился мёртвым, оправлюсь, выйду на работу, простите меня, пожалуйста.
- Конечно, отправлю, Лидия Михайловна, не беспокойтесь.
Лида благодарно улыбнулась.
- Хочу вам сказать, у вас такое красивое лицо, вы очень культурная и добрая!
- Молчаливая и глухая, - изобразила Лида.
- Что вы, я так не думаю. Если Бог чего-то лишает, то всегда заменяет другим. Знаете, я даже завидую вашей дочке.
Лида удивлённо вскинула брови.
- Да, я просмотрела вашу карточку, у вас дочь, ей семнадцать, на два года моложе меня.  Ранние первые роды,  без всяких осложнений. Вы – учёная. Муж -
чина ваш, не только я, все сказали – просто слов нет!
Лида вопросительно смотрела на Анну.
- Лидия Михайловна, так у вас же у всех разные фамилии. Почему дочка не приходит к вам?
Она живёт в семье отца, в другой стране, - написала Лида.
- Ой, Лидия Михайловна, простите, я поняла, не сердитесь на меня.
- Анечка, ты видела моего мальчика?
- Конечно нет, вы рожали ни в мою смену.
Анечка, будь добра, расспроси у тех, кто присутствовал, а потом расскажешь мне.
-   Хорошо, Лидия Михайловна, я узнаю, - проговорила Аня, и Лида увидела, как дрогнули её губы.
Аня, отчего он умер?
- Лидия Михайловна, вам нужно выздоравливать, выпишитесь, окрепните, успокоитесь и приедете к нам. Я устрою вам встречу с доктором, который принимал у вас роды. Богуслав Янович всё вам объяснит. Я сообщу вам день и время телеграммой на ваш адрес. Хорошо?
Анна ушла. Лида подошла к окну. Жалкие деревья, бездушные постройки, унылое небо, – думала она, разглядывая безлюдную заоконную территорию. Пусто внутри меня, пусто снаружи. Как и чем, я смогу оживить свою неприкаянную душу? И перед её мысленным взором возникло лицо Ани, её глаза, губы и эта милая, трогательная улыбка. Боже мой, как бы я могла полюбить эту чужую девочку. Почему с ней мне так легко? Она понимает меня, жалеет, а моя Любушка, моя кровная дочь чурается меня. Ах, Лида, - заглушая всяческие надежды, обратилась она к себе, - окажись Аня в той же ситуации что Люба, неизвестно, как бы она поступила, и как бы сложились ваши отношения.
Лида вернулась в опустелую, безжизненную квартиру и всё ей казалось совершенно другим – холодным и ненужным. Она бродила по комнатам, трогала знакомые предметы и не ощущала с ними связи. Остановилась перед зеркалом. Ты теперь одна, совсем одна. Ты ведь хотела этого. Нет, не хотела. Странно, тогда зачем  приняла такое решение? Так надо, иначе не получается. Откуда тебе знать, как надо! Действительно, откуда? Но я устала от бесполезной, постоянной борьбы с собой. Мне не удалось согласовать и уравновесить, возникающие во мне противоречия.
Февраль – таинственный союз воды и воздуха, месяц – коротышка, восприемник водолеев и рыб. Этот месяц нравился Лиде своей укороченностью и непредсказуемым своенравием. Месяц, когда январское солнце, набирая силу, устремляется во владения двух стихий. Пора предчувствий – неясных, тревожных. Пора обновления и взлёта, пора рождений и смертей.

Сегодня моему февральскому малышу исполнилось двадцать дней, и я наконец узнаю о нём всё возможное, - думала Лида, собираясь на назначенную встречу. Она привела в порядок руки, освежила маской лицо, уложила свои прекрасные волосы, - ей всегда удавалось изобрести оригинальную и изысканную причёску, - надела чёрный брючный костюм, подчёркивающий её изящную стройность и белизну кожи, короткие сапожки, короткую расклёшенную шубку и небольшую фетровую шляпку. Боже мой, - ужаснулась она, подойдя к зеркалу, - разве можно так выглядеть после того, что произошло? Чувствуя, как колотится сердце, она присела на стул. Но что же делать? – растерянно и виновато подумала она. Это мой стиль. Что я должна одеть, чтобы выглядеть иначе? Лида, успокойся. Разве одежда может изменить то, что уже случилось? Обезобразить себя, доказывая, что ты убита горем? Господи, какие глупости рождаются в моей голове. Через неделю я хочу появиться на работе, и как же мне одеться? И вдруг Лида вспомнила, как тщательно и аккуратно была одета и причёсана тётя в день своей смерти. Тётечка, моя милая, ты продолжаешь выводить меня из затруднений. И тут же, совсем уж неуместная мысль настигла её: а вдруг я встречу Николая? Не сходи с ума, Лида!
Лида поднялась на четвёртый этаж и сразу увидела летящую к ней Аню.
- Лидия Михайловна, - воскликнула она, обнимая и целуя её в щёку, - вы стали ещё красивее!
Охваченная чувством неловкости, Лида смущённо улыбнулась.
- Не переживайте, всё у вас будет! Как вы себя чувствуете?
- Хорошо, - изобразила жестом Лида.
- Богуслав Янович сейчас подойдёт. Лидия Михайловна, зачем вы оста-
вили мне конверт с деньгами? Если я кому-то симпатизирую, то всё делаю от души! Пока есть время, скажу: приходил ваш Васнецов, принёс нам целую кучу вкусностей. За что? – удивились мы. Я, видел, - сказал он, -  как вы работаете, за ваши руки и сердца. Не ревнуйте, но мы все влюбились в него. Он был какой-то заторможенный, глаза такие тоскливые. Он очень переживает. Почему вы пришли без него?
- Я хочу поговорить с доктором наедине, - объяснила Лида жестами.
- Да, Богуслав Янович сейчас подойдёт. Жаль, что с телефоном не получится,
но вы, пожалуйста, приходите или сюда или ко мне в гости. Вот возьмите, я записала вам свой адрес и свои смены. Буду очень рада вас видеть, - произнесла Аня, пожимая Лиде руку. – Всё, я побежала, до свидания, Лидия Михайловна.
Поддаваясь порыву, Лида слегка притянула Аню к себе, поцеловала в щёку - затем, не задумываясь, сдёрнула с пальца перстень и протянула его ей.
Глядя на перстень, Аня вспыхнула и, укоризненно покачав головой, сказала:
- Лидия Михайловна! Такая дорогая вещь! Я не возьму. Ну, что вы в са –
мом деле? И не думайте даже кому-нибудь его дарить. Оденьте, а то ведь потеряете, - и, улыбаясь, вдруг добавила, - дарёное нельзя передаривать. Плохая примета, это точно.
Врач - среднего роста, полный, голубоглазый, с улыбкой на добром лице, неторопливо шагая, подошёл к Лиде.
- Добрый день, Лидия Михайловна, пожалуйста проходите, - сказал он, распахивая двери кабинета. – Присаживайтесь.
Лида вытащила блокнот и ручку.
Богуслав Янович, я хочу знать причину гибели моего малыша. Я буду писать, но вы можете говорить, я пойму.
- Нет уж, голубушка моя, я тоже буду писать. Медицина требует точности, абсолютной и ясной. На слух и я порой не всё улавливаю, - написал он разборчивыми крупными буквами. – Вы хотите всю правду, да? Надо ли вам тревожить своё сердце? У вас будут рождаться нормальные, здоровые дети и это единственная правда, которую вам нужно знать! Вы мне верите?
- Да. Потому и хочу всё знать, мне это необходимо.
- По всем показателям вы абсолютно здоровы. Но вспомните. Были ли у вас проблемы с дыханием. Спазмы горла, потеря сознания? Если да – то когда. В связи с чем, и почему не предупредили нас?
- Об этом я не думала и поэтому не помнила. Ещё в юности, сильное эмоциональное перенапряжение вызывало у меня удушье - короткое, но ощутимое. При первой беременности, в два с половиной месяца, произошёл психологический шок, я сжала горло руками и потеряла сознание. Потом я научилась расправляться с подобными приступами, но сознание больше не теряла.
Как и чем расправлялись?
Яростью, гневом, злой досадой и не очень благовидными поступками. Например, ударами по голове и толчками в грудь.
Богуслав Янович поднял глаза и, глядя на Лиду, расхохотался так заразительно и с таким удовольствием, что ей поневоле пришлось рассмеяться.
Уж если такие деликатные девушки бьют по голове и толкают в грудь, то к другим и подходить страшно! Значит таким оригинальным способом вы расправляетесь с поклонниками. Правильно, так им и надо, нахалам! Что вас беспокоило в первую и во вторую беременность?
В первую – несмотря на личную драму, я радовалась появлению ребёнка и была счастлива. При второй – дочь удрала к отцу, и вскоре, не справившись с разлукой и обманом, умерла моя мама. Она была для меня всем. Уход дочери и смерть мамы нарушили мой мир. Всё стало не только другим, но и враждебным. Я заразилась вирусом страха, не за себя, - я боялась родить неполноценного ребёнка, - и чувством вины перед теми, кого любила и люблю.
Лидия Михайловна, я сожалею, что вам пришлось испытать и пережить такие потрясения. Но у вас есть будущее, и оно полностью зависит от вашей воли, цепкости и жизнелюбия. Запомните, страх самый опасный враг беременности. Он губителен не только для матери, но, прежде всего для ребёнка. Простите, возможно, вам покажется жёстким то, что я скажу, но я это сделаю для вашего будущего. У всех, принимавших роды, сложилось впечатление, что мальчонок не желал выхода. Пришлось применять кожно-головные щипцы по причине слабого продвижения головки плода, и в результате – внутриутробная асфиксия, то есть кислородное голодание плода, а точнее – недостаток кислорода в крови и тканях плода, закупорка дыхательных путей слизью, накопление углекислоты. Поясняю: асфиксия может возникнуть при беременности, во время родов и в послеродовом периоде у новорожденных. Вы, в самый ответственный момент, во время схваток, неожиданно потеряли сознание, пришлось спасать вас и сына. Мы оживляли мальчика всеми существующими методами: очистка рта и верхних дыхательных путей от слизи, дача кислорода, тепло, ванночки, медикаментозные средства, короче – всё возможное, включая оживление по методу академика Неговского, но нам не удалось спасти мальчишку. Мы пережили это, как личную трагедию.
Но почему, почему не сделали кесарево сечение!
Ваше состояние было катастрофическим, вы не дышали и ещё немного, процесс стал бы необратимым. Поясняю: кесарево сечение производят при установленной клинической несостоятельности и при отсутствии противопоказаний. В вашей медицинской карте нет даже намёка на проблемы с дыханием. Объяснение кажется простым,  на деле всё происходит гораздо слож -
нее и каждая секунда на счету.
Богуслав Янович, очень прошу, расскажите, как выглядел мой сыночек? Сколько весил, рост, цвет волос, глаз и ещё – он не был глухонемым?
Лидия Михайловна, на подобные вопросы я не отвечаю. Я могу дать вам рекомендации на будущее. Согласны?
Лида покорно кивнула, но про себя подумала. Разве у меня есть будущее?
Во время беременности – много гулять, но не перебарщивать, дышать чистым воздухом, не переедать, не увлекаться чем-то одним, не просиживать за компьютером и за телевизором, ничего не бояться, не комплексовать по поводу своей внешности, любая дурнушка при беременности расцветает и хорошеет, думать только о прекрасном, смеяться, любить всех, но главное – себя, читать сказки, стихи, чувствовать себя самой счастливой и, радуясь главному событию в своей жизни, разговаривать со своим животиком. Всё мрачное, унылое, тёмное – по-боку. Ну, что же, попьём чайку или кофе. Да?
Да, - согласилась Лида.
Он включил чайник, достал из шкафа посуду, конфеты, коробку зефира.
Вам рекомендую чай. Лидия Михайловна, моя переписка с вами окончилась, но если вы читаете по губам и вам интересно, можем поговорить. Согласны?
Лида утвердительно улыбнулась.
- Лидия Михайловна, хочу вам сказать – вы молоды, красивы, у вас прекрасный муж, от такого рожать, одно удовольствие. Он присутствовал при родах, признаться, я не ожидал такой выдержки. Я предложил ему уйти, но он сказал золотые слова: мне необходимо это видеть, чтобы соразмерять силу своей любви и ответственности с теми муками, которые выпали на долю любимой женщины. Он оставался до конца. И после всего пережитого ему хватило мужества самому заняться последним ритуалом. Это очень трудно.
Богуслав Янович, за рассказ о Николае, спасибо. Я никогда не была замужем.
- Ну, и что из того? Не упускайте своего Васнецова, не женится – в чём я сомневаюсь - бог с ним, лишь бы был с вами и вашими детьми! Он женат?
Был.
- Ну вот, а вы говорите! Не откладывайте, через два месяца приходите к нам, поставим вас на учёт, возьмём под особое наблюдение. Если хотите – пришлю на дом медсестру. Всё у вас получится. Да, по поводу замужества. Все заладили – замуж, муж, жена! А я говорю своим девчонкам – ищите мужчину, а не мужа. Хорошими мужьями становятся тёртые калачи. Юнец, только что оторванный от маминой юбки, не может стать настоящим мужем. Женившись скоропалительно, он превращает жену не в мать своих детей, не в возлюбленную, а просто в мать, в домработницу. Многие ради детей смиряются. Но это ещё не самый худший вариант. Для примера: одна из моих медсестёр, Марина – развитая, привлекательная, с отличными профессиональными навыками, но не бездушная, а это главное в нашем деле, - готовилась поступать в институт, - из таких сестричек произрастают достойные врачи-практики, и вдруг, в одночасье, выскочила замуж за смазливого студента. Пока он познавал науки, она работала по две смены, все завидовали: вышла замуж, счастливая такая! Приходил он несколько раз, мне хватило одного его взгляда, одной фразы, чтобы я забеспокоился. Муженёк-то, с червоточиной. Но разве можно вторгаться в душу влюблённой женщины! И вот после роскошного ресторанного банкета по поводу защиты диплома, - откуда такие деньги, удивлялись мы, - с бесстыдной, наглой поспешностью, он оказался в объятиях преподавательницы своего института, на десять лет старше себя, одной из тех, кто активно обирает и развращает будущих специалистов. Самым страшным оказался тот факт, что эти двое всё это время сожительствовали и даже успели обзавестись ребёнком. Марина хотела отравиться. Испортила себя и ушла от нас, не оставив адреса. Мы ищем её. Девочки мои, после этого знакомят меня со своими претендентами. Я, прежде чем жениться, выбрал женщину и как только почувствовал, что это моя любимая, сделал ей ребёнка, да посмотрел, какая она ему мать и что ей нужно в жизни, и чего она ждёт от меня. И когда уяснил, что ей нужна моя любовь и ребёнок от меня, - предоставил ей себя со всеми своими потрохами. И вот уже столько лет и любим, и живём, и детей растим с радостью.
Острая боль пронзила сердце Лиды. Ребёнок от любимого! Мне в этом отказано дважды, отказано безжалостно и жестоко! Разве я не хотела любви и счастья? Любовь меня не пощадила. Почему?
Не сводя глаз с губ Богуслава Яновича, Лида почувствовала, как исподволь, застревая на подступах к горлу, поднимается раздражение. Какой говорливый и правильный этот доктор! Чёрт возьми, хорошо бы продемонстрировать ему припадок моего удушья, тем более что под рукой и чайник, и стакан, – неприязненно подумала она, но тут же, устыдившись своих мыслей, осеклась. Лида, ты что? Человек уделяет тебе столько внимания, а ты …
Откинувшись на спинку стула, Богуслав Янович выжидательно смотрел на неё. Так что же ему сказать? Ощущая, как приливающая кровь, опаливая жаром скулы, поднимается к вискам, Лида склонилась над блокнотным листом и под её рукой, сами собой, возникали слова:
Богуслав Янович, простите, но мне показалось, что у того студента и у вас одинаковый подход к выбору жены. Может быть, я что-то не поняла?
Строгое выражение его лица и рассерженный, достаточно жёсткий, взгляд смутил Лиду.
- Лидия Михайловна, я женился один раз по любви, а не по материальным
и прочим соображениям. И как вы можете сравнивать меня с бесстыжим и наглым сутенёром! – возмущённо воскликнул Богуслав Янович. – Он угробил прекрасную, достойную двадцатилетнюю девочку и женился на сорокалетней бабе, старухе! Он не мужчина, он – слизняк.
Богуслав Янович, - в свою очередь удивилась Лида, - а сколько же лет этому студенту?
- Двадцать восемь, в наше время, за мзду, и в пятьдесят можно объявить себя студентом.
Простите, но если уж на чистоту, то мне уже тридцать четыре, но вы называете меня молодой, а сколько вам, если позволите?
- Сорок восемь.
- Так кто же тогда вы? Глубокий старик?
- Да, я старый, истасканный и всё ещё увлекающийся, самолюбивый осёл, - весело произнёс он. - Лидия Михайловна, не знаю почему, но меня приворожило ваше лицо, ваши глаза. Вы необычайно внимательная слушательница, и я расслабился, разболтался. Приходите к нам непременно, я буду вас ждать. Договорились? Кстати, у вас на редкость красивые и здоровые зубы. И ещё, общаясь с вами, я не ощутил ни малейшего неудобства, напротив – с вами легко и просто.
Согласно кивая головой, Лида подумала, - добрый дедушка Мороз, с мешком восхитительных подарков, откажешься от подарка, - рассердится, накажет и весь год будет неудачным.
- Богуслав Янович, вы очень интересный и обаятельный человек, у вас доброе открытое сердце. С вами хорошо пересмеиваться. Нет, нет, я не сомневаюсь в вашем мастерстве и компетентности. Я верю, что вы сделали всё возможное. Скажу честно – рожать не буду, но если … если, то не задумываясь, только к вам. Простите меня за дотошность и за излишние вопросы. Желаю здоровья, успехов и радости вам и вашей семье. Спасибо за всё. Лида.
Двери жёлтого автобуса то открывались, то закрывались, подбирая и высаживая пассажиров. Лида прикрыла глаза. Состояние благостного благодушия и отрешённости обволакивало её измученную, утомлённую душу. И словно сквозь туман -  отрывочно, размыто, - неспешно проступали мысли. Как странно, - думала Лида, - сердце моё не рвётся от горя, не содрогается от отчаяния, голова невесома и такое чувство, что ничего особенного не случилось, и всё произошедшее не имеет ко мне  прямого отношения. Как легко и безмятежно, когда никого не любишь, ни о ком не тоскуешь, и ни кого не жаль. Благостная пустыня, где ты один с собой и нет ни в ком нужды,  и даже близость смерти, не ужасая, вызывает лишь смутное ощущение любопытства, - а что там, за гранью? Избавление от вечного страха, потерять тех, кого любишь? Или избавление от тягостных мыслей, что, как ни крутись, умирать всё-таки придётся, что жизнь всегда кончается плохо, да – всегда, что смерть - такой же полноправный участник существования, как и сама жизнь? Так значит всё напрасно? Эти мысли скользили, переплетались, не волнуя, не удивляя и не возмущая … И вслед за ними потянулась кружевная цепочка нежных и печальных слов, сотканных из тончайших, сокровенных нитей человеческого сердца: «Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охвачённый, я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, сердце, тронутое холодком, и страна берёзового ситца не заманит шляться босиком …» На милые её душе строки, эхом откликнулось видение, - перед её мысленным взором возникла изумительная, чудная поляна, и она погрузилась в те давние ощущения свободы и одиночества, когда можно было, не размышляя, созерцать каждый лепесток, каждую травинку и, всматриваясь в проплывающие облака, фантазировать, воображать себя кем угодно, не тревожась, не страшась, доверчиво полагая, что жизнь милосердна, очаровательно благосклонна, мир вокруг незыблемо гармоничен и невероятно разумен.
Войдя в прихожую, Лида поняла, что любая точка опоры, которую она изберёт для передышки, станет её ложем на многие часы, поэтому прямо с порога она направилась к кровати. Сбросила одежду, легла на спину и мгновенно уснула.
Проснувшись, посмотрела на часы. Семь утра или вечера? Подошла к окну. Утро. Четырнадцать часов полноценного сна без сновидений. Очень хорошо, - подумала она, всё ещё находясь во власти вчерашнего настроения. После всех утренних процедур привела в порядок одежду и, разбирая сумку, наткнулась на записку Ани. Незамедлительно, минуя кухню, Лида вынула из ящика стола конверт, написала адрес, положила перед собой чистый лист бумаги и, глядя в окно, задумалась. К чему такая поспешность? Через неделю, месяц, возникнет иное настроение … Нет, никаких уступок. Пока моя ожившая душа свобода и независима, я должна поставить точки. Прижимая ребром руки безропотный лист, Лида заработала ручкой.
«Анечка! Благодарю вас за расположение ко мне. За чуткость и участие. Но я не имею права обременять вас какими бы то ни было отношениями с собой. Общение со мной тягостно и ни к чему хорошему не приводит. Я отреклась от подобных себе, но не сумела прижиться в среде других. Это моя проблема. Я разговариваю сама с собой. Мой говорящий мозг, замкнутый в безмолвном вакууме, упрям и беспощаден к моим заблуждениям, желаниям, эмоциям. Я давно поняла, что память – истинная, неотъемлемая ценность каждого человека. Отбрасывая всё дурное, злое, без конца совершенствуя прекрасный, ажурный замок наших воспоминаний, она живёт в нас и умирает только вместе с нами. Память – пища для разума и вдохновения для души. Анечка, вы навсегда останетесь в моей памяти. Вы непосредственны, но мудры, - наивны и загадочны. Вы сильная. Ваш отказ принять мой подарок, заставил меня очень сильно усомниться в собственной искренности. Как вы догадались, что перстень даренный? Проницательность и прямодушие – прекрасные качества, одно предостерегает, но другое – по себе знаю - при эмоциональной несдержанности, может навредить. Думаю, что при таком раскладе умение хитрить необходимо, но, увы, мне это не удалось!
Анечка, милая. Хочу, чтобы вы были счастливы, здоровы, любимы! Дай вам бог сохранить себя такой, какая вы есть. Обнимаю и целую вас в щёчку, и прошу прощения. Лидия Михайловна».


                Часть четвёртая
                IV

Лида сидела посреди комнаты с безвольно опущенными руками  Взгляд, направленный в одну точку, казался застывшим и безразличным. Проходили годы, но иногда, по привычке, словно страшась забвения, Лиду настигали всё те же знакомые мысли о ненужности и безнадёжности своего существования, о неприкаянности и одиночестве. Брось, Лида, ты уже давно ответила на все вопросы. Жизнь была к тебе предостаточно благосклонна, когда предлагала, и не однажды, возможность выбора – и ты выбирала! Эти усталые, запоздалые мысли, уже не угнетали, не возбуждали, и, разрешая им появляться, Лида защищала себя от других – смертоносных по своему накалу  - мыслей.
И вот опять, в этот безотрадный, грустный вечер, настырно зазмеились безжалостные мысли о том, что за три года она получила от дочери несколько, отправленных из разных городов, красочных открыток с рождественскими и пасхальными поздравлениями,  с уже готовыми текстами на … английском языке!? Текстовки всех открыток были весьма занимательны. Например, было такое пожелание. «Если вы думаете, что в мире существует что-то более удивительное, совершенное и неповторимое, чем Лас-Вегас, вы ошибаетесь! Ваше заблуждение рассеется, как дым, если вы встретите Рождество в этом сказочном городе, созданном только для вас!». Каждая открытка подтверждалась собственноручной подписью дочери: Любовь Панина-Ломбарди». Это было похоже на издевательский поединок с уже поверженным противником. Что она хочет доказать мне? Что? Один из множества вопросов способных свести с ума.
Но было ещё нечто другое, напоминающее азартную игру в рулетку, где проигрыш обязателен. Раз в неделю Лида вытаскивала из почтового ящика чёрно-красно-зелёную кипу бумажной массы и, отделяя одну газету от другой, лихорадочно повторяла одно и тоже заклинание: сейчас я увижу конверт или открытку с единственным, неповторимым почерком, и неважно какие там будут слова, лишь бы они были! Это была её забава – сладкая и мучительная, - ведь основой её зрительного и  чувственного мироощущения, конечно же, были слова. Одухотворяя, они связывали, обогащали и возбуждали её безмолвие. Каждое слово, сказанное или написанное Николаем, навсегда оставалось в её ненасытной памяти. Разве могла она забыть то, что вошло в неё, как клятва, как обещание непреходящего счастья. «Если ты не захочешь меня видеть, я смирюсь, но буду каждый день присылать телеграммы и письма, в которых стану говорить только о тебе». Не хитри, Лида, тогда было сказано и другое. «Ты доверяешь больше словам или чувству? – спросил он, и добавил, - обещаниям не верь!» Неужели забыла? Нет. Но сердце помнит другое.
Первоначальная, спасительная лёгкость, с которой она перенесла разлуку с Николаем, вызывала сомнение в собственном чувстве к нему. Никогда не спрашивай, - предупредила она себя, - считаю ли я его, в чём бы то ни было, виновным. О возможной встрече с Николаем, Лида ни только не мечтала, но сама мысль об этом приводила её в состояние, которое очень удачно характеризовалось любимым словом тёти – ошпаренная. Кровь в её жилах вскипала, голова пустела и безвольное тело, от макушки до кончиков пальцев, покрывалось горячей влагой. Если, вдруг увижу его, - думала она, - со мной произойдёт что-то невероятно жуткое и постыдное. Почему постыдное? Ответить даже себе не могла, хотя нутром догадывалась. Постепенно Лида успокоилась, понимая, что Николай никогда не появится, … но вдруг напишет?
Лида поднялась, вошла на кухню, включила чайник, подошла к зеркалу. Здравствуй, моя бедная Мидия. Сколько тебе лет? Тридцать семь. Да? Это не так уж много. Как выгляжу? Если сделать причёску, приподнять подбородок, гордо откинуть голову, слегка оживить краски лица, чуть-чуть поправиться, то будет очень и очень. Не хватает пышности в теле, бодрости в походке, в жестах, задора и вдохновения во взгляде.
Вернувшись на кухню, иронично спросила себя. Вам пакетик чая или ложку растворимого кофе? Не всё ли равно? – усмехнулась она. Ты помнишь, каким чаем тебя потчевала тётя? Конечно!
Разгорячённый крутым кипятком, пузатый фарфоровый чайник, с соблазнительными бело-розовыми глянцевыми боками и высокая, кокетливо изогнутая, порционная ложечка настоящего листового чая, определённое количество воды и времени настоя – ни минуты позже или раньше, утеплённый, ярко расшитый льняной колпак, и только потом чай, - одуряюще ароматный, терпкий, вкусный, - независимо от изначального состояния, поднимающий градус настроения до отметки: легко и весело! Чай, только свежезаваренный, чай с вареньем, но с каким! Клубничное – густое, пахучее, ягоды пышнотелые, целые, цвет – рубиновый! А грушевое? Золотисто-солнечное, медовое, с хрустящей корочкой и аромат – тонкий, неуловимый завораживающий! И ещё – нежное, душистое, светлое, прозрачное, яблочно – лимонное. Почему бы тебе ни воспользоваться опытом тёти? Лень? Нет. Мне не хочется варенья, сваренного мной. Оно будет безвкусным, пресным и блёклым.
Лида вошла в свою комнату, села за стол, открыла чистую страницу дневника. И сразу же, как всегда, - самопроизвольно преломляясь в сознании, - всё что накопилось, разрослось и созрело, выплеснулось на магический лист бумаги, образую тему и, создавая эмоциональный образ времени и настроения, образ видимый, слышимый, осязаемый, обоняемый и воспринимаемый на вкус. Это были реальные, истинные мгновения радости, мгновения, - когда она ощущала себя живой, полноценной, мыслящей и счастливой только оттого, что ей была предоставлена бесценная возможность, доверяя, сообщать бумаге своё, личное ощущение окружающей действительности.
«Чем запомнилось мне прошедшее время? Перебрасыванием из одного замкнутого пространства в другое. Как я прожила эти бездушные, непроглядные годы? Так же, как и многие другие,– успешные и невезучие, уродливые и красивые, злые и добрые, счастливые и несчастные, - в плотной толпе пешеходов, одолевающих длинные, унылые переходы, крутые, пропитанные пылью лестницы, под  зримо отражённый на лицах тех, кто слышит - грохот и завывание электричек, переполненных бесформенной массой людских тел, где начисто исчезают любые признаки индивидуальности каждого из тех, кто негодуя, или смиряясь – безмолвно затихает, чтобы на нужной остановке вырваться, вытолкнуться из этого скопища, расправить плечи, вдохнуть безкислородной смеси, или – сгорбившись, скособочившись вновь ринуться на зов очередного визга и скрежета, в предвкушении скорого, желанного, выброса на улицу. А что улица? Улицы разные, а ощущения тупиково–ограниченные: клочок серого, тёмного, лохматого от низких туч, неба, а уж если голубого, да обласканного солнцем, то это – конечно чудо! Но останавливаться нельзя, только вперёд - мимо разнокалиберных строений. Дома монстры: наглые, с диктаторскими замашками, вызывающе равноуродливые и кичливые – кто выше, кто массивней, кто круче. А рядом - дома нищенки,  ошарпанные, взъерошенные, с полуразрушенными балконами, жалкие, больные, старенькие, но всегда безропотные. Иначе нельзя. Услышат громилы-соседи, у которых огромные, невероятно разработанные, висячие уши,  необъятные рты и навыкате глаза- локаторы, - и сразу же: чуть что, снесём и уроем!
А дальше что? Лавирование между боками, носами и задницами, неприкасаемых, непромытых машин, с их непредсказуемо опасными хозяевами, чья неприязнь, резко переходящая в ярость, основана на абсолютной уверенности, что пешеход – существо крайне вредное, увёртливое, ехидное и завистливое.  Потому, при случае, его можно: припугнуть до состояния сердечной недостаточности; злорадно оскалившись, обдать вонючей бензиново–мазутной жижей; окутать, до полного исчезновения, добротной густой пылью, - благо, что всё это всегда присутствует под ногами; но зачастую возникает желание придавить его как надоедливого клопа. Конечно, придётся отвечать, но зато восторжествует справедливое возмездие. Ну что, допрыгался? Урод,  непонятливый!
Общение враждующих сторон происходит под жёстким контролем революционно-агрессивных светофоров: жёлтый - приготовиться, красный – стоять, зелёный – вперёд! После этакой шоково-стрессовой дрессировки -  рысью или галопом, если время поджимает, зигзагообразные закоулочно-переулочные перебежки: поворот, угол, налево, направо, и вот она – железобетонная дверь, - от себя, на себя, рывок, отдача в плечо, занятие не для изнеженных пальчиков, - и ты предстаёшь перед казённо-пренебрежительным взором охраны, для которой ты тоже не представляешь ценности. «Сидят в своих конторах, неизвестно чем занимаются, и вообще, кто они такие, чтоб их охранять, да ещё за такую малость, как две, три бумажки!» Пропуск, допуск, собственноручный автограф, и, поскольку натужно-перегруженный лифт артачится, скачками по ступенькам, и ты - на месте. Твой стол, серебристо-тусклый экран твоего личного вампира, пожирателя твоих нервных клеток, аккумулирующий твою энергию для подпитки своих интеллектуальных высот и … окно. Окно – это роскошь, а если ещё свет извне и нет решёток, и его можно приоткрыть, при условии что оно не пялится на сводящую с ума дорогу, в виде кольца, или на бесконечную конвейерную ленту разнообразных шоссе, - то можно считать, что твоё появление на свет произошло в рубашке. Но если за окном деревья, трава, и самое невообразимое – цветы, и всё это обнесено оградой, то тогда – ты небожитель! Искренне благодарный за всё, ты трудишься на благо огромной, хотя уже предостаточно урезанной страны, которую любишь всем сердцем - с неизлечимым, болезненно-тревожным чувством страха, гордости, жалости, удивления, возмущения … короче – ты страдаешь. Любовь к отчизне состояние загадочное и совершенно нелогичное, тем более что отчизной постоянно заправляют неизвестные особи мужского, засекреченного пола.
И вот, наконец-то,  приходит час обратной пробежки.
И ты уже, боже мой, в своей собственной или в несобственной, какой - никакой квартире: тесной, запущенной, пропылённой, с устойчивым тяжёлым запахом. Но, чёрт возьми, тебя поджидает туалет и ты, упираясь лбом в его дверь, надрываешься, решая непроходящие проблемы застойного организма, при этом, успевая пролистать, пробежать, убывающим зрением, жуткие новости, гадости, скверности, душераздирающие откровения и кошмарные предположения по поводу летального исхода многих и многого привычного. И за всё это – желанная награда. Позднющий, убийственный, для оставшихся живых клеток, ужин. И скачкообразный телепросмотр опустошительных, бездарных, пошлых, одуряющее тупых мистерий на современную тему, состряпанную очень далёкими от искусства умельцами, - и худоразвлекательных истерий, где одни, буквально раздирая рот от усилий заразить всех неимоверной радостью, скачут под фанеру, а другие, со вздёрнутыми кверху руками, маниакально раскачиваясь, - изображают нечеловеческое, повальное веселие, от которого, как от слабительного, так тоскливо, так противно подташнивает. И, в завершение - сон на измятых, несвежих простынях, непросушиваемых, утрамбованных матрацах, на сбитых в комок подушках.
Ну, и что из того! Это всего лишь привычные, банальные мелочи, подтверждающие, что так или иначе, именно бытиё определяет сознание. И в самом деле, когда тебе мечтать о шёлковых постелях, - в прямом и переносном смысле, - когда приглядываться к зачумлённой разными жирами сковороде, на которой взрывается пузырями утренняя яичница, к почерневшим вилкам и ложкам, с остатками прошлогодней пищи, -  если ты принадлежишь к массе плотно передвигающихся особей,  где почти стёрто различие между полами, удостоверенное внешними атрибутами: одежда, причёски, манеры, - где биохимический процесс скомканных человеческих тел вырабатывает сногсшибательные запахи, где взгляды обращены куда  угодно, но только не на подобных себе. Ты их не любишь, не переносишь, презираешь? Да нет же, все они тебе до лампочки! Какое ещё общение, если рты сжаты, ходуном дёргаются желваки, челюсти сдвинуты до ощущаемого хруста. Хорошо, если это всего лишь собственные зубы, а если пластмассовые или коронки, под которыми гниль и вонь?
Её волосы пахли солнцем и ветром, её золотистая кожа дурманила медовым ароматом разнотравья, её нежные, чувственные пальцы источали запах резеды, розмарина … яблок, её губы пьянили чем-то сладким и томным, и когда она прикасалась к нему взглядом, он замирал от неизъяснимого блаженства. Когда это было? Да и было ли вообще? Разве это достойно сожаления? Говорить о подобном, тем более писать – просто смешно и глупо. Кому это нужно? Ему? Ей? Никому. Следствие окончено, вердикт окончательный – забудьте!»
В прихожей беспрестанно мигала сигнальная лампочка. Наверное, собирают деньги за домофон, - подумала Лида и, не глядя в глазок, открыла дверь. На пороге, в светлом плаще, с закинутыми за спину руками, с выгоревшей шевелюрой, стоял высокий мужчина и на его, гладко выбритом, лице поигрывала незнакомая улыбка.
- Алексей! – взбудоражено ёкая, взметнулось сердце Лиды и, в унисон ему – недоумение. Почему без усов?
- Лида, не узнаёшь меня?
Лида улыбнулась. В ответ, на вспыхнувшую в её распахнутых, немигающих глазах радость, Алексей вскинул руку и, как по волшебству, перед нею возник букет белоснежных лилий. Розовея щеками, вопросительно и недоверчиво она смотрела на него.
Алексей сбросил плащ, по-хозяйски прошёл на кухню, освободил от содержимого принесённый пакет, быстро отыскал вазу, поставил в неё цветы. Взволнованно, не задумываясь, какое впечатление, после стольких лет, производят её растрёпанные волосы, затрапезная футболка и полинялые джинсы, Лида наблюдала за Алексеем, чувствуя, как в её, надломленном тоской и одиночеством, сердце боязливо проклёвывается расточек радости и надежды.
Алексей сел напротив Лиды, и протягивая к ней через весь стол распахнутые ладони рук, заговорил:
- Лида, девочка моя. Я знаю о тебе всё, ведь мы с тобой живём в одном городе. Да, я не стеснялся расспрашивать. Это стало частью моей жизни. Я болел за тебя душой, и это злило меня, но угомонить себя я не смог. Своего рода наркомания. Лида, ты хотела, чтобы я стал тебе другом. Да? Так ведь? Так вот, я пришёл к тебе, как друг. Я женат, у меня двое пацанов. Жена – нормальная, не въедливая, не трепливая, не приставучая, сама живёт, не суетясь, и меня не дёргает. Иначе, с моим характером, сбежал бы от неё. Но основа в другом – она толковая мать, за ребят я спокоен. Ну, ты что? Лида, Лидочка, девочка моя, твои глаза переворачивают мне душу! Разреши, я буду приходить к тебе по зову сердца, ты теперь одна, у тебя всё отняли, а это несправедливо, чёрт возьми! Несправедливо! Я всё думал, если бы сейчас были в моде дуэли, я вызвал бы его на поединок и грохнул, и рука не дрогнула бы, да заодно прихватил бы твою училку!
Недоумевая, Лида развела руки, дескать, а её за что?
- Её за что? За всё хорошее, особенно за дочку. Это ведь её работа.
Укоризненно глядя на Алексея, Лида приложила к груди ладонь.
- Что, сердце? Лидочка, прости, не буду больше об этом! Я отвезу тебя в лучшую платную поликлинику, там всё проверят и определят что и как.
Лида принесла блокнот и ручку. Боже мой, как давно я  никому не писала, - с горечью подумала она.
- Алёша, зачем тебе тратить на меня время и нервы? Я старая и почти
мёртвая. Не хочу, чтобы ты меня такую видел. Дальше будет ещё хуже. Одной мне легче.
- И слушать тебя не хочу! Я это делаю для себя …. Это мне нужно. Ты не старая и  не мёртвая. Для меня – ты девочка Лида, которую я полюбил раз и навсегда. Всё. Я не отстану от тебя. Будем пить чай, болтать и переписываться. Слушай, ты хоть раз была на море?
Отрицательно качнув головой, Лида удивилась. – Зачем соврала?
- Лида, - воскликнул Алексей, - это же здорово! Отвезу тебя на море. Лето впереди, покупай купальник и не один, чтоб в мокром не ходить, о нарядах не забудь. Деньги я дам.
- Деньги не нужны, - написала Лида.
- Да какие у тебя деньги, не смеши!
- Алексей. Деньги есть, я мало трачу.
- Всё. Назначай отпуск. За меня не тревожься, я всё время в командировках, дома привыкли. Старая, надо же так сказать! Тебе тридцать семь, мне – сорок, вторая молодость. Лида, даю тебе слово, честное мужское, приставать не буду. Считай меня своим братом, - сказал он, и вдруг расхохотался, - хотя, некоторые братья бывают такие блудливые, я говорю о названых, а не о кровных!
Алексей был счастлив. Свободно передвигаясь по кухне, он заваривал чай, готовил бутерброды и, продолжая развивать тему совместного отдыха, дурачился и подмигивал Лиде. Она смотрела на его весёлое, довольное лицо, разрешая обволакивать себя паутиной печальных мыслей. Ах, если бы моя дорогая, любимая тётя была жива! Сколько бы было радости сейчас, ведь Алексей был её любимцем. Вот разрази меня гром, - сказала бы она, - если я опять не то скажу ….  Милая моя, как же мне не хватает тебя, твоих слов, твоих глаз. Невыносимо грустно и скучно без тебя …

***
Всё было. Морские прогулки, экскурсии, солнце, цветы, коктейли, красивые купальники и внимание мужчин, что очень радовало Алексея.
- Лида, обрати внимание, вон там, видишь, гусь лапчатый? Косит в твою сторону, наверное, завидует мне, вот дурак! Иди, поплавай, может он решится приударить за тобой, хотя нет, вижу – трусоват! Подсматривать да слюни глотать – это они умеют, а чтоб подойти напрямую – кишка тонка!
-   Алеша, ну что ты за всеми следишь? Любуйся морем.
Но Алексей не унимался.
- Лида, посмотри, как тот субъект нахально пялится на тебя!
- Пусть пялится, меня это не волнует, - в который раз сообщала она, исписывая листы блокнота.
- Почему? Ну, хорошо, я тебе не по вкусу, хотя это не проверенный факт. Тебе нужно возбудить себя, оживить свой женский организм, без этого, – ну, оргазма, женщины заболевают, а некоторые, особо чувствительные – съезжают с ума.
- Алексей, ты еще не устал болтать? Вот ты, действительно свихнешься от своих  двусмысленностей!
- Не переживай, я этим оргазмом накачан досыта! – воскликнул Алексей, покатываясь со смеху.
После подобных выходок Лида прекращала общение и, как только Алексей открывал рот, она отворачивалась или опускала веки.
- Лидочка, я стараюсь уж если не развеселить тебя, то хотя бы рассердить. Все лучше, чем ничего. Имей снисхождение, я должен видеть твои глаза и мне очень нравится,  когда ты смотришь на мои говорящие губы.
- Алеша, о чём-то другом думать, ты способен?
- Конечно, дорогая моя девочка, ещё как способен! Как-нибудь я тебе это докажу, если захочешь!
- Похоже, что мои не слишком удачные реплики лишь провоцируют тебя. Что ж, я согласна полемизировать на эротическую тему. Ведь ты затем и привез меня, не так ли?
Посмеиваясь, Алексей перевернул лист и написал:
- Полемика на эротическую тему всегда приятно возбуждает, не так ли? Как думаешь? Что лучше – слушать музыку или рассуждать о ней?
- Алеша, спасибо за напоминание.
- Ну, ты даешь! – обиженно воскликнул Алексей, отбрасывая блокнот. – Хочешь, чтобы я помнил о том, что ты глухая? А я, черт подери, забыл и не помню об этом! Понимаешь?
Лида согласно кивнула головой. Нахохлившись, Алексей отвернулся. Лида слегка подтолкнула его плечом и, пытаясь заглянуть ему в глаза, провела рукой по макушке. Но когда он, не поддаваясь на ее заигрывания, повернулся к ней спиной, она вскочила и побежала к морю. Уплывая, обернулась. Алексея не было на месте. Несносный какой! Ну и пусть, одной спокойней, - подумала она, и вдруг почувствовала, что чьи-то руки стиснули ее бедра. Резко развернувшись, она столкнулась лицом к лицу с Алексеем. Он улыбнулся ей и поплыл дальше. Тоже мне, фокусник, - рассердилась Лида.
Две недели полного согласия воды, воздуха и солнца, близились к концу.
- Удивительно миролюбивое море, - заметила однажды Лида.
- Наше море, - отозвался Алексей, - ласковое и красивое.
- Алеша, ты в других местах бывал?
- Бывал. Не понравилось. Марафета много, а сердцу скучно, а уж вода – одна соль, густая, как рассол! А я люблю ласковых, красивых, - слегка подсоленных!
- Алеша, ты мне напоминаешь тетю, откуда только вытаскиваешь такие слова? А уж афоризмы твои – весьма своеобычны!
Алексей довольно рассмеялся.
- Надо же тебя хоть чем-нибудь завлечь! Другое ведь не вытащишь, а за словечки разные – вдруг полюбишь?
- Ох, Алешка, до чего же ты сообразительный! Как ловко ты используешь мои слова!
- Вот опять, - рассмеялся Алексей, - слова, что с них возьмешь, а вот тебя
использовать, это…
Лида закрыла глаза.
С каждым уходящим днем, Алексей мрачнел, замыкался и молчал. Не реагировать на его настроение  Лиде не удавалось, ощущение неуютности и дискомфорта нарастало. В этот вечер она отказалась от прогулки и от ужина.  Не обидишься? – написала она.
- Да нет, что ты! Так даже лучше, - улыбнулся Алексей.
Лида сидела на террасе. Она смотрела на темнеющую полоску моря, на позолоченные верхушки деревьев, на красно-багровые крыши домов, ровными рядами сбегающие к морю, на золотой шар солнца, царствующий на голубом незапятнанном небе, но все это великолепие не вызывало в ней первозданного восторга. Перебирая в памяти стихотворный запас, она хотела припомнить что-то сокровенное, близкое этому вечеру, но мысли, словно сговорившись, набегали друга на друга, мешая сосредоточиться.  Огорчаясь своей беспамятности, Лида прикрыла глаза и увидела строки:

                Еще томлюсь тоской желаний
                Еще стремлюсь к тебе душой –
                И в сумраке воспоминаний
                Еще ловлю я образ твой…

                Твой милый образ, незабвенный,
                Он предо мной, везде, всегда,
                Недостижимый, неизменный, -
                Как ночью на небе звезда…

Она повторяла их, а слезы лились и лились из ее глаз. Как долго я не могла плакать. Мне казалось, что там - на своей поляне, я израсходовала все слезы, предназначенные мне, но тогда это была воскрешающая сила гнева и отчаяния, а сейчас меня настигли покорные, прощальные слезы печали, - возразила она себе, впадая в легкую истому.
Лида открыла глаза, Алексей сидел в кресле, На столике перед нею лежали лиловые гроздья винограда и три лиловые гвоздики.
- Бог мой, - возмутилась она, - ненавижу лиловые цвета!
- Лида, - обратился к ней Алексей, - ты начитанная, ученая, напиши, объясни мне! Почему все хорошее быстро заканчивается, а какая нибудъ  дрянь, годами глаза мозолит?
- Кого ты имеешь в виду?
- Жизнь! Просишь одно, получаешь другое.
- Зная обо мне все, ты задаешь мне этот дурацкий вопрос? Алеша, просто скажи, что я испортила тебе отпуск!
- Лидочка, все было выше крыши! А если по словарю, которым ты меня однажды крепко приголубила, то все было упоительно, расчудесно и обалдено! Тебе самой, только честно, понравилось?
- Очень. Я благодарна тебе всем сердцем.
- Могла бы и чем-то другим, - улыбнулся Алексей.
- Ты же знаешь, просто так не могу.
- Просто так, это как? Не может бревно, а ты женщина, В таких случаях говорят – хочу, не хочу, остальное – лабуда.
- Лабуда? Что за слово такое?
- Не знаю, но думаю – трепотня. Загляни в словарь.
- Ты, оказывается, злопамятный. Знаешь что? Давай-ка, прекратим эту абсурдную, очередную затею, именуемую дружбой! Ты все твердишь, что ты мужчина, да еще настоящий, вот и оставайся им, а меня уволь. Ясно тебе?
- Нет уж, я действительно настоящий, и слово свое держу, не то, что твои прежние кобели, Так что, не брыкайся, подружка. Я – настырный и весь наружу. Куда уж яснее!
Алеша, ты так и остался мальчишкой! Сердиться на тебя невозможно. Но иногда, как говорила моя тётечка, ты перебарщиваешь.
- Все бы так перебарщивали, как я, - усмехнулся Алексей. – Тетя была
настоящая – простая и конкретная. Я уважал ее.
- Алексей, нам следует отдохнуть друг от друга. Мне надоело защищаться и оправдываться. Я понимаю тебя и поэтому не упрекаю, но ты иногда очень меня раздражаешь. Кстати, не хотела, но скажу. Я ненавижу лиловый цвет.
Одним махом Алексей сгреб виноград, гвоздики и швырнул вниз. Пред-
ставив, что все это может оказаться на чьей-то голове, Лида рассмеялась.
Два дня они были порознь. Неожиданно для себя, Лида оценила вкус полной свободы и независимости. Буду теперь не бояться ездить в отпуск, -  решила она. Утром она уходила на пляж, перекусывала, где придется, безбоязненно обхаживала окрестности, вечером прогуливалась по набережной, отпугивая взглядом любителей одноразовых знакомств. Ей нравилось наблюдать за отдыхающими. Несмотря на разноликость и разнокалиберность, все - в основном, представляли однообразную массу людей, объединенную схожими повадками, жестами и манерой общения не только друг с другом, но и с окружающей природой. Для себя Лида выделила молодую пару. Стройные, светловолосые – они были прекрасны. Их свободное, естественное самовыражение вызывало не первобытное любопытство, свойственное толпе, а восхищение. И компанию из троих мужчин и двух женщин. Они отличались стилем поведения, все у них получалось красиво и сдержанно. Они не плюхались, а заходили в море, не карабкались, а выходили из него; не раскорячиваясь, и не распластываясь по всему пляжу телесами, - загорали с таким изяществом, что возникало желание подражать им.
Как бы мне хотелось познакомиться и пообщаться с этими людьми, – думала Лида. Но когда один из этих мужчин, улыбаясь, остановил на ней спокойный, но выразительный взгляд, она испуганно отвела глаза. Ей стало жарко, душно, неловко. Позже, вспоминая этот взгляд, она начинала волноваться.
На следующий вечер она сделала запись в дневнике на тему: сущность отпуска. Лида никогда сразу не перечитывала свои прозаические выкладки, но каждая из них, освобождая мысли и душу, могла быть неожиданной, не имеющей ничего общего с ее подлинным настроением. Спустя время, она прочитывала их, и они оказывали на нее совершенно противоположное воздействие. Что-то казалось смешным, наивным, слишком серьезным, странным, путанным, но все было проникнуто взволнованным, чувственным мироощущением. Поиск себя, неуемная жажда любви, страстное желание самоутвердиться, вырваться из предназначенного замкнутого безмолвия, осмыслить, ощутить  окружающую действительность, разобраться в собственной сущности, - взбунтоваться, или примириться с тем, что преподносит ей жизнь – и все для того, чтобы окончательно определиться и, в конце концов, получить ответ на мучительный вопрос: зачем? почему?
Лида была уверена, что никто кроме нее самой не сможет ответить на этот вопрос, и что каждому человеку, – будь он глухой, немой, слепой, богатый, обласканный почестями и привилегиями, - обездоленный, лишенный всех благ, или озлобленный, отрицающий все и всех,- рано или поздно приходится самому ответить на все вопросы. Отвечать придется жизнью – ее итогом и финалом.
Сетовать на жизнь, дескать, она обделила, отвергла меня, лишила того и этого, предала, невзлюбила – значит  лукавить. Искать истину? А зачем? Истина покоится на поверхности самой жизни. И хотя путь к ней долог, труден и подчас опасен, она остаётся неизменно открытой, простой и ясной. Чем я озарила дарованную мне жизнь? Что сделала для того, чтобы возвысить и укрепить дух других – близких и далеких от меня людей? Полученный результат и есть истина – в чистом виде.
«Отпуск – вожделенная мечта всех, кто пять, а то и все шесть дней из семи возможных, обречен на тягостный, принудительный ранний подъем. В колючие бесснежные зимние  дни, и в стылые короткие, хлюпающие лужами  и простуженными носами, осенние вечера, - согревая душу, возбуждая и разжигая фантазии, маячат ожидаемые дни свободы и праздника. Но это выстраданное, заветное чудо, именуемое отпуском – буквально после нескольких беззаботных, одурманенных дней, когда на вопрос: а какое сегодня число, день? – никто не решается ответить, - имеет паршивую дрянную привычку, стремительно набирая обороты, ускоряться. Как, уже? – тоскливо холодеет под ложечкой. – Боже мой! Что же так быстро все кончилось? – растерянно вопрошает отпускник, невзирая не только на неуловимые погодные аномалии в виде снегопада, извержения вулкана, смерча, торнадо, цунами и тому подобного, - но и на привычные неожиданности типа: шовинизма, терроризма, падения  бензино-валютного, но чаще безвалютного, рынка, подтасованной смены вождей, и  оголтелых,  разношерстных грабительских революций, когда остается лишь одно – уносить ноги!
Что предшествует отпуску?  Человек подтянут – собран,  целеустремлен,
всегда к чему-то готов, недоедает, недосыпает, короче не транжирит себя попусту и потому, закален, жизнеспособен, умеет выживать в любых условиях.
Не мешало бы уяснить, что такое отпуск? Когда происходит примерно такой диалог:
- Как жизнь?
- Ой, великолепно! Устал смертельно, сил нет!
- Возьми отпуск.
- Смеешься? У меня каждый день сплошной отпуск! Встречи, приемы, презентации, пикники и рестораны, ну и все остальное!
- То начинаешь понимать, что отпуск, это нечто среднее между допингом и наркотиком, и - излишняя увлечённость им, чревата последствиями. Следовательно, отпуск – органическая вытяжка из предназначенных человеку лет, дней, часов, минут, - насыщенный эмоциональный сгусток его жизненной энергии. Если это так, то вопрос: сколько вам лет? – следует заменить: сколько раз вы были в отпуске? Нет, речь идет не о пяти, семи и даже не о десяти днях! Имеется в виду полнокровный месячный отпуск – беспрерывный, неотложный, притом, что ты запомнил его черты, его краски, ощутил его вкус, запах, и, при воспоминании о нем, у тебя, - начиная от сердца и кончая нижней частью живота, - сладко замирает вся внутренность. Голова кружится, глаза разгораются, щеки обжигаются румянцем, плечи распрямляются. И тебе нестерпимо хочется оттолкнуться от земли, разбежаться и взлететь! Миг безграничной свободы и радости, но каждый последующий – может оказаться последним. Сердце не выдержит накала, а если выдержит, то потребует повторения, а иначе – зачахнет от тоски. Так летать или не летать?
Продолжим эксперимент.
- Так сколько раз вы были в отпуске?
- Пятнадцать?
- Чудесно, у вас вся жизнь впереди.
- Но мне уже шестьдесят.
- Неужели? Как молодо вы выглядите!
- У меня интересная работа, во мне нуждаются: моя семья, друзья, коллеги. Круг моих увлечений – разнообразен.
- Ну, а вы сколько раз были в отпуске?
- Семьдесят.
- Так что же вы хотите? Вы перебрали. Энергия ваша на исходе. Вы прожили очень долгую жизнь. Об этом свидетельствует ваш облик. Безразличный, тусклый взгляд, усталая дряблая кожа, обвисший живот, сизоватый разбухший нос, вялая походка, безжизненный цвет волос …
- Да мне всего- то сорок пять лет!
- Да? Надо же! А чем вы занимались?
- Играл.
- Как?
- Я – артист в натуре. С семи лет до четырнадцати, в спектакле «Прерванный отпуск», играл пионера Сережу, захваченного американскими акулами капитализма. Потом, на лагерных подмостках, играл главную роль в трагедии «Отпуск на тот свет». На воле, друзья юности, меня не забыли. Как только вышел, сразу же включился в творческий процесс. Отыгрался в спектакле «Отъявленный отпускник», потом - в драме «На кону - отпуск». Не смотрели? Сильная вещь! Затем пошел сериал «Беглый отпускник» - лирическая мелодрама. Жаль, если пропустили. Не путайте с фильмом «Отпускники в дозоре». Смотреть не советую, так себе – баланда! Была комедия «Антиотпуск». Сплошная юморина, сплошной аншлаг! Народ просто надрывается. Сейчас доигрываю главную роль в спектакле «Отпуск киллеру заказан». Мощная вещь! 
- Да, очень интересно.…  Но сами, реально, в отпуске были?
- Так некогда! Верчусь, как белка в колесе! Туда, сюда, там, сям! Замотался!
- Но тогда почему семьдесят отпусков? Я насчитала всего семь спектаклей.
- Ну и что из этого? А сколько раз пришлось всех и все заново обрабаты-
вать и прокручивать! Я веду счет. Ровно семьдесят. Только вчера доиграл семидесятый.
- Простите, но что потом?
- Разыграю еще несколько раз последний спектакль, а там видно будет – что, как, и куда. Жизнь подскажет, - не зря же  я ее проворачивал!»
Лида поставила точку и, глядя на исписанный лист, подумала. Осталась какая-то недосказанность, недостает изюминки…. Как Алексей тогда сказал? …. Ах, вот – вспомнила, - рассмеялась она и дописала. «И вообще –этим отпуском я накачена досыта!»
Алексей вернулся утром. Распространяя запах спиртного, не раздеваясь, подкошенно свалился на диван и затих. Лида подошла к нему, наклонилась, сняла обувь, поправила подушку. Эти обычные незатейливые действия, производимые бесчисленным множеством женских рук, тронули сердце Лиды, пробуждая в нем нежность и сожаление. Наверное, это и есть женское счастье, когда есть кому поправить подушку, снять обувь и, склонившись, ощутить дыхание спящего близкого человека. Засыпая, подумала. Почему не Алексей?
Расстались они по-дружески, пожали руки, поблагодарили за приятное общение и разошлись.
Лида заметно посвежела, похорошела, что было отмечено сослуживцами и подкреплено их комплиментами. Алексей не приходил, но это не беспокоило Лиду. Ей казалось, что теперь она надолго сохранит согласованный покой души и тела. Но разве можно положиться на столь хрупкий союз, когда пребываешь в расцвете всего того, что заложено самой природой! Не там, так в другом месте что-нибудь да проявится. Как справиться с этим выпирающим проявлением? Способов много, но как избежать худшего? Через несколько дней Лиду стали одолевать короткие, отрывочные видения, связанные с Николаем. Он являлся ей во снах. Она наяву ощущала его прикосновения и ласки. Просыпаясь, вздрагивала, покрывалась мурашками. Уходила под душ, но издерганная потоком мыслей, не могла уснуть. Это повторялось, учащалось и, наконец, обернулось бессонницей. То, задыхаясь от приступов жара, то, дрожа от озноба, Лида металась по постели. Злилась, оставляла в тетради ругательные записи в свой адрес, стыдила, уговаривала себя. – Лида, не позволяй воспоминаниям овладевать тобою, они пробуждают чувства и превращают тебя в животное. Переключи себя, займись чем-нибудь! Ничего не помогало.
В ее чувственной агонии Алексею не было места, но зато возникал мужчина с пляжа. Вспоминая его взгляд, она загоралась, и уже он оказывался объектом ее желания. Надо было не отворачиваться, улыбнуться! А что потом? Николаю не помешало твое «потом»! Как ты можешь сравнивать его с другими мужчинами! Таких, как он - нет! Откуда мне знать? Разве у меня была возможность сравнивать? Да с моей внешностью, если бы не это проклятие, я могла бы иметь, черт знает, скольких мужчин! Лида, опомнись, что несешь! – пронеслись слова тети, отрезвляя и останавливая хаос ее мыслей.
Только работа избавляла ее от этого наваждения. Она приходила в отдел раньше всех и готова была не возвращаться домой. Ее говорящий мозг, уставший от безделья, рвался к работе, и, отбрасывая надоедливые эмоции, в которых не было ничего рационального, интеллектуального, творческого, - четко и логично высвечивал витавшие в голове идеи, что позволило ей завершить проект и приступить к разработке нового. Этот период оказался самым плодотворным. Потом, спустя годы, она будет находить в нем зачатки новых возможностей.
Однажды Лида зашла в аптеку. Список успокоительных средств ей был известен - но, прочитав аннотации – отказалась от этой затеи. Пройдет само собой решила она, и оказалась права. Однажды все оборвалось и стихло. Но это затишье оказалось куда более удручающим и разрушительным. К Лиде вернулась прежняя апатия. Она чувствовала себя выпотрошенной и очень усталой. Хотелось плакать, но слёз не было. Ко всему пропал интерес. Никаких желаний. Полное безразличие к пище. Состояние сонливости нарастало. Лида осунулась, побледнела. Сослуживцы, привыкшие к подобным перепадам, - деликатничали,  стараясь не замечать её состояния.
В этот период, в дневнике Лиды появилась короткая запись.
«Диагноз мне известен. Я чахну подобно растению, лишенному влаги. Без любви - сердце мое не умеет жить. Оно бьется медленно и вяло».
Алексей пришел через полтора месяца. Увидев Лиду, испуганно прошептал:
- Лида, что с тобой? Что-то случилось?
Лида безразлично пожала плечами. Пряча повлажневшие глаза, Алексей наклонил голову. Она удивленно смотрела на него, не понимая, что его так расстроило. Через несколько минут он выпрямился, и, глотая подступающие слезы, сказал:
- Лида, посмотри на меня, не отворачивайся! Я уезжал, работал. Раньше вырваться не смог. Выслушай меня. Все это время я думал только о тебе. Никак не мог избавиться от мыслей. Помнишь, ты подошла ко мне, сняла обувь, поправила подушку, наклонилась надо мной, смотрела на меня так, что сердце мое дернулось. Я вдруг понял, почуял, как ты страдаешь, как умеешь любить, и как ты обездолена женским и материнским счастьем. А я, как полный недоумок, мучил тебя сам того не желая. Прости меня, девочка моя.
Глаза Лиды расширились, ожили, и она заплакала - всхлипывая, морщась, будто от невыносимой боли, и раскачиваясь во все стороны. Алексей вытирал полотенцем ее щеки, шею, гладил по голове, но не уговаривал, зная по себе, что таким слезам надо излиться. Он напоил ее чаем, уложил на кровать и долго сидел, глядя, как она, вздрагивая всем телом, постепенно успокаивается. Он ушел после того, как  она уснула.
На следующий день, в воскресенье, Алексей приехал утром.
- Разбудил? – смутился он, глядя на полусонную Лиду.
- Нет, нет, проходи, - прожестикулировала она.
- Я на минуту забежал. Ну, как ты?
- Спасибо, Алеша. Ты, вытаскиваешь меня, - написала она, улыбнувшись, исправила, - нет, выводишь из того кошмара, в который я западаю. Ты вернул мне способность плакать... Спасибо!
Вечерами, ненадолго, Алексей заезжал к Лиде. Привозил что-нибудь вкусное, заглядывая в холодильник, выговаривал:
- Опять все на месте.
- Боишься, что стану фиолетовой? – шутила Лида.
- Да нет! Другие как-то нескладно худеют. Лицо необозримо, талию не обхватишь, а все нужные части обвисают. А ты – породистая! На лице одни глаза торчат, попка, грудь, ножки – наливные, а сама тоненькая. Лида, а я ведь
наблюдал за тобой, пока ты загуливала.
Лида вопросительно вскинула брови.
- Не удивляйся. Маньяков и недоумков слишком много развелось, а я за тебя в ответе. Ну, и было любопытно, как ведет себя птичка, выпущенная на волю.
- Я тебя не видела. Ты прятался?
- Зачем? Каждый видит только то, что хочет увидеть.
- Ну, и что же ты увидел?
- А то, как один, третий лишний, чуть шею себе не свернул, оглядывая тебя, особенно когда ты, покачивая бедрами, прохаживалась – то в море, то из него.
Лида сразу поняла о ком идет речь и, стараясь скрыть смущение, написала:
- Что за третий лишний?
Исподлобья, улыбчиво кося глазами, Алексей смотрел на Лиду.
- Разве ты не приметила выпендрежную команду, в которой один был явно не при деле? Думаю, еще денек, и он подкатил бы к тебе.
- Алексей, глупости говоришь! Во-первых, я не умею вилять бедрами – это вульгарно! Во-вторых, не знаю, кого ты имеешь в виду? Ясно тебе?
Алексей рассмеялся.
- Не переживай! Со стороны смотреть – сплошная гармония и очень прилично! Лида, а что ты так зарделась, а? Вижу, приметила, и он тебе приглянулся. Не верти головой! Ох, хитрунья! Вот за это я люблю тебя, девочка моя!
- Пей чай, остынет,- смущенно прожестикулировала Лида.
Попивая, Алексей смешливо поглядывал на Лиду, явно готовясь продолжить начатую тему.
- Не обижайся, но на правах друга, должен тебя предупредить. Такие мужчины, как этот – третий лишний, в постели - или импотенты, или извращенцы. Так что в другой раз – подумай. Поверь, я нашего брата хорошо знаю, не однажды слышал их откровения. Аппетитные женщины толкают их на подвиги, иногда такие, что и вспомнить будет зазорно.
Зачем мне знать об этом? – подумала Лида и написала:
- Я тебе верю. Мой сексуальный опыт весьма ограничен.
Алексей усмехнулся.
- Что можно сказать о чудаке, который хочет пить но, видя перед собой чистую питьевую воду, кидается к грязной луже?
- Алеша, ты гениальный демагог! Чистых опытов не бывает. Каждый опыт – это грязь, дым, вонь, опасность, то есть – постоянный риск. Хочешь, я тебе опишу один свой опыт, весьма незатейливый, неприятный, но зато поучительный. И сразу уточню, он помог мне познать себя, почти до конца. Кстати, это произошло после твоей попытки приобщить  меня к чистой воде. Мы с тобой помним, чем все закончилось.
Живо, образно, предельно кратко Лида описала мужчину с зажигалкой и эксперимент, проведенный с ним, завершив свой рассказ анекдотом, так рассмешившим тетю.
Сохраняя невозмутимое выражение лица, Алексей прочитал, удивленно, словно не узнавая, посмотрел на Лиду и,  откинувшись, затрясся от смеха.
- Насмешила та меня досыта! Анекдот ребятам передам. Да, ты девчонка рискованная! Насчет горла… не знал, что тебе это знакомо. Кто бы только подумал! А?
- Алексей, не передергивай! Знать – одно, знакомиться – другое! Кто-кто, а тебе не помешало бы переключиться на что-то, более достойное!
- Подскажи.
- Рассказал бы о себе - о родителях, о семье, о работе.
- Придет время и желание – расскажу. Николай все о себе сообщил?
- Все!
- Ну вот, а я – видишь, какой скромный? – рассмеялся Алексей.
Зря я об этом вспомнила, - упрекнула себя Лида. – Откровения не всегда уместны. Дала повод для его очередных фантазий.

* * *
Невзирая на сложности общения, Алексей не желал молчать. Подзадоривая, задавал неожиданные вопросы, похохатывая, веселясь, перечитывал Лидины ответы. Иногда это ее утомляло и даже раздражало. Но когда он молчал, и маска видимого удовольствия покидала его лицо, Лиду настигал его настойчивый сосредоточенный взгляд, - взгляд обозленного охотника, измученного неудачной охотой.
Сказать ему напрямую:  Алексей,  не обольщайся! – спрашивала она.  Но
тогда… нет, я не хочу его терять. Мы нужны друг другу, и хотя мотивы нашей привязанности различны, а намерения и вовсе противоположны, пусть все остается как прежде. А потом, вдруг… вдруг во мне что-то изменится?
Привыкая к его внезапным отъездам, Лида перестала нервничать. Она верила – он придет.
В субботу Алексей предложил:
- Жарко, душно, прокатимся на природу?
Не отвечая, выжидательно  улыбаясь, она смотрела на Алексея.
- Все понял! – рассмеялся он, - На рожон лезть, да по лбу получать, самому неохота!
Поездка оставила в памяти Лиды ясное, светлое воспоминание. Алексей оказался большим знатоком неисхоженных, незакупленных, пленительных уголков природы, еще не замученных, не изуродованных застройками и железобетонными оградами.
- Здесь? – спросил Алексей.
Лида радостно кивнула. Ее очаровала река. Широкая, полноводная, с подобающим для такой реки величием, плавно, неспешно она несла свои воды навстречу с другой – великой рекой России. Повсюду, на песчаных холмах, высились стройные, чистые, просветленные сосновые рощи, чередующиеся, с изумительными по красоте и очертанию полянами. Поодаль расположились небольшие, уцелевшие деревушки, сохранившие скромность и уют первозданного бытия. От них, к реке, бойко сбегали утоптанные дорожки и, утыкаясь в отмели, зарывались носами в золотисто-желтый песок. И над всем этим господствовал воздух – прозрачный, освежающий, терпкий -  напоенный ароматом хвои.
Они гуляли, сидели, очарованно любуясь увиденным, и … молчали.
Молчание действительно золото, вернее – золотой запас. Оно плодотвор-
но и искренне. Не надо слов, поз, жестов! Оно рождает мысли, сохраняя их первоначальный смысл и глубину; оно усиливает ощущения, настаивает их, а затем, подобно выдержанному вину, охмеляет. Всё-таки разговоры, даже самые задушевные, зачастую потрошат чувства, утомляют разум и опустошают душу.
Алексей,  видя сияющие от удовольствия глаза Лиды,  и чувствуя ее со -
стояние, был счастлив. И благодарное сердце Лиды полнилось ответным чувством, в котором не было напряженности, недоверия и скованности. Так можно ощущать себя рядом с отцом, братом, с близким и родным по крови человеком. Блаженное состояние близости и  родства! И нет ничего дороже этих минут, когда душа свободна и бесстрашна, а мысли безмятежны и легки. И когда Алексей брал ее за руку, помогая спуститься или подняться, она улыбалась ему доверчиво, радостно, как ребенок, находящийся под защитой сильного и надежного человека.
Дождь, словно заядлый проказник, налетал то с одной стороны, то с другой и, оросив все вокруг, также внезапно исчезал, оставляя после себя, сверкающие под лучами солнца, разноцветные следы.
Смеясь, Лида раскрывала зонт, и крупные, скорые капли дождя, спеша отбарабанить по тугой поверхности зонта, стекали с его купола струйками дождевой воды, веселя ее своей игривой, неугомонной прыткостью.
Сославшись на дела, Алексей отказался от предложенного Лидой вечернего чаепития, но это никак не отразилось на её настроении.
- Алёша, - написала она, - нет слов, способных выразить мою благодарность! Спасибо!
После трехнедельного отсутствия, Алексей заявился с букетом разных цветов и с необычайно красивой бутылкой темно-красного вина.
- Лида, обрати внимание, ни одного лилового цветочка, а вино – чилийское, в прямом смысле. Я, без переводчика, объяснил для кого вино. Они все поняли и сказали. Для вашей синьорины подходит только эта марка. Так что не отказывай. Давай бокалы. Посмакуем.
Лида поднесла бокал, покрутила, вдохнула, сделала глоток - наслаждаясь ароматом и послевкусьем, помедлила. Чудное вино, неописуемый вкус и запах! Такой напиток следует пить очень медленно, - сказала она себе, прикрывая гла-
за.
Алексей коснулся ее плеча.
- Лида, выслушай меня. Тетю не вернуть, малыша не вернуть, но разреши я отыщу Николая и дело с концом! Где он может быть? Хочу узнать, есть ли у него душа, если он не чувствует, как ты страдаешь.
- Алеша, если ты это сделаешь, я умру. Не надо, прошу тебя.
- Если так любишь, почему не удержала?
Лида не ответила.
- Чем он занимался?
- Профессиональный оператор, работал на телевидение, имел дело с недвижимостью, торговал редкими изданиями по искусству в «Доме книги», вдовец – детей нет.
Алексей замолчал, задумался. Охваченная внезапной грустью, Лида написала:
- Алеша, не молчи, пожалуйста. Расскажи о Чили. Красивая земля?
- Экзотика всегда поражает, но быстро приедается. Кое-что удалось увидеть. Народ красивый, приветливый. Лида, ты интересовалась, чем я занимаюсь? Да? Страна наша строится, и пока у власти нормальный, умный и порядочный правитель, надо поспешить и опередить новоявленных хапуг всех мастей. Нам нужно осваивать новые технологии, внедрять современное оборудование, нам нужны не только рабочие руки, но и специалисты, умеющие обращаться с техникой, а ее – то здесь, то там – необходимо испытывать. Так вот – моя бригада именно этим и занимается. Испытываем, даем характеристики, составляем акты. Работа должна быть чистой и профессиональной. Взяток не берем, на уговоры не поддаемся. А дальше уже другая бригада, погуще  и повыше – заключает договора, подписывает контракты. Ну, довольна?
Радушно улыбаясь, Лида качнула головой и написала:
- Спасибо, Алеша! Я горжусь тобой! А про Чили, еще что-нибудь расскажешь?
Алексей усмехнулся.
- Ребята сбегали в бордель, понравилось.
- А что же ты?
- Не хотелось, как-нибудь в другой раз! Тут, на днях, встретил Виктора, обменялись телефонами, дал мне адрес Анатолия. Поздравь, мол, друга с сорока трехлетием, ему приятно будет. Как думаешь, поздравить?
- Алеша, давай чаевничать, у меня очень вкусный торт!
И всё ж таки Алексей нарушил данное Лиде обещание не вмешиваться в
ее дела. Его действенная, кипучая натура не позволяла бездействовать.
На этот раз, заявившись с подарками и цветами, Алексей, как показалось Лиде, был излишне возбужден. Ну, что ты опять придумал, неугомонный мой друг, - подумала она.
- Лидочка, не ругайся, - произнес он, виновато кося глазами, - я был в доме, где жил Николай Васнецов. Надо же, такое совпадение – а я Скворцов! Квартира – продана, дали телефон. Звонил неделю, никто не подходит. Был на телевидении – там он не числится. В «Доме книги» сказали,- был такой, но сейчас на его участке другие люди. Короче, никто не знает. А я так думаю: махнул он за кордон, как твой Толик. Как же они мне осточертели! Уезжают с наворованным из России! Настоящие мужики не покидают свою землю, а вкалывают здесь.
- Алексей, - взорвалась Лида, - я же  просила, просила не делать этого! И еще, не смей так отзываться о человеке, которого не знаешь! Николай – не Анатолий. Он - не вор, он такой же болельщик и патриот, как ты! Ясно тебе?
- Повезло этому Васнецову. Защищаешь, любишь.
Лида покачала головой.
- Что, разве не так?
- Я разбила ему сердце, исковеркала его жизнь и нанесла ему смертельную рану. От такого везения, ты сбежал бы от меня раньше, чем он!
- Нет, Лидочка, я очень, очень терпеливый и настойчивый. И в том, что произошло, нет твоей вины.
- Я так не считаю. Если с теми, кого ты любишь, случается беда, то это твоя вина, только твоя!
- Ты чересчур беспощадна к себе. Так нельзя, угробишь себя.
В этот год Лида не получила от Любы очередной пасхальной открытки на английском. Это встревожило ее. Что-то случилось? Да нет, скорей всего ей наскучила эта игра, - успокоила она себя. И опять в ее тетради появилось еще одно неотправленное письмо дочери. Мысль, что ее письма будут препарированы теми, кто находится рядом с Любой – ужасала Лиду не потому, что она считала их виновниками, причиненного ей зла, а потому – что это будет происходить с подачи самой Любы. Но если бы Люба изъявила желание 
получать эти письма, то Лида, - без колебания, с великой радостью - отпустила бы навстречу дочери свои одухотворённые послания. Что было в этих посланиях? Разговоры обо всем и ответы на предполагаемые вопросы дочери: откровенные, тонкие, ироничные, чувственные, философские, способные взволновать, растревожить, увлечь и растопить даже самое черствое сердце! Каждое слово в них, каждая фраза была проникнута безграничной любовью и нежностью, но Люба не нуждалась в подобных излияниях. Каким-то непостижимым, дьявольским образом она была изначально отторгнута от той, которая подарила ей жизнь.
Кто сможет ответить на этот страшный вопрос? Почему родители отшвыривают, отлучают от себя своих детенышей, а дети отвергают, не признают своих родителей? Причин великое множество, но ни одна из них не имеет права быть использованной, и не может служить оправданием для подобного зла.
И вдруг – письмо, а на конверте почерк Любы. Лида прижала конверт к груди, волнуясь, дрожащими пальцами, чтоб только не испортить, вскрыла его. Но её радость оказалась преждевременной. Она была потрясена не столько содержанием и тоном письма, сколько непозволительной вольностью Алексея, породившей это оскорбительное послание. В который раз, возмущаясь и негодуя, думала она, - он заставляет меня испытывать подобные чувства! Как он смеет так вести себя! И когда Алексей появился, Лида – гневная, раскрасневшаяся, протянула ему письмо и свою записку.
- Ты что себе позволяешь? Кто тебя уполномочил вторгаться в мою жизнь? Ты совсем обнаглел! Вот, читай! Это твоих рук дело!
Алексей развернул лист.
«Мама! Извини, конечно, но я,  и не только я, возмущена твоим поведением. По-моему, и не только по- моему, ты совершенно опустилась и потеряла чувство собственного достоинства, если позволяешь какому-то проходимцу, своему очередному сожителю, присылать в нашу семью, такие хамские, безграмотные опусы. Это возмутительно! Папа и Галина Николаевна в шоке от твоей выходки. А мне стыдно за тебя. Я не удивлюсь, если получу известие, что ты спилась.
                Любовь Панина – Ломбарди». 
 
Лида видела, как менялось выражение его лица. Оно стало жестким и непримиримым. Он был взбешен. Она поняла, что его слова о дуэли – не просто бравада, он действительно смог бы привести их в исполнение. Сердце Лиды дрогнуло. Это уже не мальчишка, это мужчина, на которого можно опереться. Такой - не предаст, не струсит, не отступит от своей сущности. Она почувствовала к нему другое чувство, и это обрадовало ее.
- Лида, пойми меня правильно, - спокойно и серьезно произнес Алексей, - я не сожалею о своем поступке. Письмо твоей дочери еще раз убедило меня, что я прав. И все, что я им объявил – истинная правда. Понимаю, я опять причинил тебе боль, но лучше сразу вырвать, уничтожить эту боль, чем всю жизнь ее терпеть. Ты прости меня, прости.
- Алеша, что ты им написал?
Алексей посмотрел на Лиду и залился смехом.
- Что смешного? - вспыхнула Лида, чувствуя, как ее губы самопроизвольно растягиваются от желания смеяться. Алексей умел смеяться, и чем неожиданнее был повод, тем заразительнее был его смех.
- Лида, тебе же объяснили, что я написал. Опусы! Только вот не знаю, чем их запивают. А этот, через черточку, Ломбарди – что за тип?
Лида рассмеялась.
Вообще опус – это отдельное музыкальное произведение, но в ироничном смысле - научный, или литературный труд. Ломбарди – фамилия мужа Любы.
- Жаль, Ломбардии остался без опуса! Я написал каждому в отдельности, по опусу. Толику и его суженной я сообщил, что они выродки, сучьи дети, бессовестные, жестокие, бесстыжие твари и, несмотря на свой заграничный прикид – несчастные. Дочери, что она недостойна такой матери, как ты, и что сердце у нее червивое, такое же, как у ее отца. А ты, Толик, как был Толиком, так и остался – пижон и фуфло. А что ты имеешь, Галина Николаевна? Мужа, который тебя не любит, и от которого нет приплода? И ты, чтобы удержать его около себя, приманила, прельстила чужого, не тобой выношенного, не тобой рожденного ребенка. Отняла дочь, еще несмышленую, несознательную, и у кого? У той, которая тебя любила и доверяла. Ты – преступница, и нет тебе прощения, и не будет, покоя. Так и будешь с этим жить. Это я тебе говорю. Потом объявил всем сразу.  Вы все из лесопитомника, так и знайте, что у Лиды есть близкая душа и защитник. И не присылайте свои открыточки-прикрыточки от нечего делать! Вам никогда ее не понять, потому, что она выше вас всех. Её душа чистая, светлая и беспорочная. И все ваши таланты ничего не стоят против ее разума и человечности. И подписался – Алексей Скворцов. Они думают, что я сплю с тобой! И не могут понять своей трухлявой башкой, что любовь это что-то такое, что словами не расскажешь. Сопьешься! Лида, получается, что дочка тебя совсем не знает. Так?
- Знает, она умная и сообразительная девочка.
- Тогда что? Не понимаю!
- Ее отвратил мой недостаток. Немая и глухая мать, это оскорбительно и неуместно для нее. Тетя, поняла это гораздо раньше меня.
- Черт возьми! Я, общаясь с тобой, напрочь забываю об этом! Я полюбил тебя, когда ты смотрела на мои губы и писала записки, ведь это факт. Для меня,  твои глаза всему замена. Я, как только решил обзавестись семьей, одному было тошно, рассказал своей жене про тебя, и она – простая девчонка, поняла меня, и даже не ревнует, а если и ревнует, то хорошо соображает, что надо мной нет у нее власти. А она была с тобой рядом столько лет!
- Алеша, ты столько всего написал. Когда успел все обдумать?
- Лида, это они обдумывают, а я написал с ходу, от сердца. Потом только переписал, да ошибки исправил. Старший сын помогал, со словарем сличали слова, так что написано было грамотно. Если только эти чертовы запятые? Знай, что они такие, еще не то бы написал!
- Алеша, сколько лет твоей жене?
- Женился я в тридцать, ей было семнадцать, почти как тебе в том подвале. Молоденькая, вроде бы простушка, но себе на уме. Не придерешься.
Все как по маслу.
- Она была девственницей?
Алексей иронично хмыкнул.
- Я не разобрался в этом деле, но спрашивать не стал. И вообще, я думаю, что этот фиговый листок никого не волнует, не это главное в женщине.
- А что главное? Расскажи мне, какие они – эти женщины?
- Тебе интересно знать? Ты же сама женщина образованная – стихи, романы. Наверное, Фрейда читала?
- Фрейд, романы – это одно, а мне хочется знать твое мнение.
- Я не такой уж знаток и психолог, но кой-что понял. Я знал женщин взрослых, бывалых, а в постели – они девственницы, ни дать, ни взять. Есть еще такие – давалки, кто ни попросит, дают всем, не поймешь, что - ей, а что -  тебе. Бывают хитромудрые стервы – холодные как лед, но заведут, обуют и вовремя смотаются. Есть еще чокнутые – витают в облаках, романы, любовь, луна, а в постели – никакие. Встречаются и такие – брезгливые, стыдливые, непонятные – ни себе, ни другому. Иногда посмотришь, и добрая и ласковая, а кайфа – нет. Нашего брата притягивают развратные и охочие, но они не для жизни. Они пустотелые. Ну, и такие есть, которые показывают свой темперамент - только по любви, как ты. Редкие женщины.
Лида смотрела на губы Алексея распахнутыми от удовольствия и любопытства глазами. Надо же, какой профессионал по постелям!
- А какой у меня темперамент?  - лукаво улыбаясь, написала она.
- Лида, когда ты сегодня встретила меня – такая разъяренная, разгоревшаяся от злости, то напомнила мне тот момент, ну, когда ты прикинулась мертвой. Будешь смеяться, но я  опять, как бы возник. Ладно, ладно, я шучу, но очень сожалею, что тогда поверил твоей хитрости. Эх, дурак, дурак! Такой запал пропал! И никуда ты от меня потом бы не делась, точно говорю тебе, вся твоя любовь досталась бы мне. Иной раз насилие – вещь стоящая, если конечно, по любви и по душе, как у меня.
- Алексей, насилие – мерзость - гнусная, отвратительная и жуткая! Тот, кто проходит через него, остается травмированным на всю жизнь. Никакие побуждения, абсолютно никакие, не могут оправдать насилие. Как можно говорить о любви и о душе – подразумевая насилие! Желание власти и закомплексованность, вот что побуждает совершать это зло.
Алексей прочитал, нахмурился и вдруг вскипел:
- Да брось ты, Лида! Никого я не насиловал! Только с тобой тогда случилось такое затмение! Власть, закомплексованность! Все не то, не то!
- Алеша, ты нападал на меня дважды. Забыл?
- Нет во мне такого, понимаешь, нет! Это только с тобой на меня находит! Не терзай мою душу, Лида, я такой, какой есть, другим не стану, - прокричал Алексей, чуть не плача и, уже более спокойно, добавил, – самому тошно.
Алексей затих, замолчал, затем взял пульт музыкального центра, нажал кнопки, и на стеклянной поверхности удлиненного прямоугольника замелькали цифры, запрыгали разноцветные кубики. У него есть музыка, - подумала Лида, - а у меня что? Взрыв Алексея смутил ее, она почувствовала себя виновной. Причина твоих страданий во мне. Бедный, бедный мой друг. Ей захотелось приласкать его, обнять, поцеловать, но, памятуя о непредсказуемости его реакции, она воздержалась.
Лида задумалась. Надо поразмыслить, слишком искренними и прочувствованными были его слова. Что-то такое кроется во мне. И как всегда, в таких случаях, она вспомнила слова тети: Лида, мужиков к тебе тянет, у них на это дело собачий нюх, а от тебя исходит такой дух. И сразу же следом, высветился ночной визит  дяди. Но разве я в этом виновата? А твой первый приход в тот подвал? Рискованный, осмысленный. Это ведь подсознательное желание испытать насилие. А о чем ты мечтала в своем далеке? Нет, нет, об этом я не мечтала. Никогда. Но ты же что-то чувствовала, чего-то желала? Это было желание любви! И близости – не так ли? Тогда зачем ты потащилась после бала в тот подвал, с которого все и началось? Могла бы просто погулять, посмотреть на звезды. Не лукавь, Лида. А чего стоит твой поход в кафе и тот мужчина с зажигалкой?  А твои игры – завлекалочки со значком? А записочки Эдуарда, с явными предложениями? И те фирмачи, которые так отнеслись к тебе? Да, да, именно к тебе. Приди другая девушка, все было бы по-другому. А вспомни Николая. Забыла, как он пригвоздил тебя к кровати, и тебе ведь это понравилось, ты смеялась, тебя привели в восторг его слова о спаривании диких и домашних кошек. Следовательно, и Николай, зная твою сущность, поступил так, а не иначе. Вот так, Лидка Маруткина. Век живи, век познавай себя.
Лида была ошеломлена. Сама себя разоблачила и высекла, – усмехнулась она. Считала себя невинною овечкой, а во мне, как выяснилось, гнездится неосознанная жажда насилия.
И вдруг в памяти Лиды высветилось письмо Сергея. И всё же был в моей
жизни единственный человек, мужчина, увидевший во мне совершенство, образ – чистый, и прекрасный. Сережа, мой однокурсник, незамеченный мной мальчик, похожий на Есенина. Был. Так почему же я осталась равнодушной, именно к нему? Почему?
Лида посмотрела на Алексея, слушающего непонятную и недоступную ей музыку и, неожиданно для самой себя, расхохоталась. Она смеялась от души, сверкая белизной зубов. Алексей удивленно, сдерживая радость, наблюдал за ней, не понимая, чем вызван этот приступ смеха. Он был озадачен и смущен.
Нет, – веселясь, подумала Лида, – дело разоблачения, так удачно раскрученное, нужно довести  до логического конца.
- Алеша, – написала она, – ты должен был заставить меня выпить то прекрасное вино, помнишь там, в шашлычной? Это точно сработало бы, я об этом уже знаю, и все твои проблемы были бы решены, а возможно – и мои!
Алексей замер. Бледнея, он уставился на нее знакомым ей взглядом хищника, готового к прыжку. Лида, не расслабляйся, не переигрывай, по всей видимости, он не  отказался от своей затеи, будь аккуратней, не провоцируй.
- Нет, нет, – чиркнула она, – и не думай, я пошутила! Ты что, опять хочешь все испортить?
- Лучше бы ты не шутила об этом, Лида, - глядя на неё исподлобья, язвительно произнёс Алексей.
Потом он ушел. Три недели его отсутствия показались Лиде слишком долгими. Лида знала, он делает это нарочно, хочет напугать ее и дать ей почувствовать свое одиночество. И в самом деле, она грустила, не знала чем себя отвлечь, все было неинтересно и безрадостно. Ее опять настигла бессонница, она ходила по квартире и молила: Алеша, пожалуйста, приходи, не оставляй меня, мне с тобой так уютно, так спокойно, когда ты рядом, я обо всем забываю.
Пожалуйста, прошу тебя – приходи.

***
Алексей пришел в субботу – тихую, солнечную и прохладную, с приглашением пообедать в ресторане. Потом они гуляли по парку. Лида брала его под руку и прижималась к плечу. Ей было хорошо. Она была счастлива.         - Боже мой, какое удовольствие, вот так просто и спокойно идти рядом с близким и верным другом, - думала она.
Вечером он предложил зайти в другой ресторан, где можно послушать музыку и потанцевать. Лида удивленно вскинула брови. Он что, действительно, забылся настолько, что ничего не соображает! – удивилась она.
- Лида, я знаю, что ты подумала. На выпускном ты танцевала с ним. Он тогда сказал мне. Танцует она классно. Даже не верится, что она глухая!
- Алексей, то был отрепетированный вальс, где каждая позиция была известна. Да, мой первый вальс был слишком хорош! 
- Ладно, посидим, попьем кофе или вина, посмотрим на тех, кто танцует.
Лида остановилась. Это был тот зал, в котором она бывала с Николаем. Вот за тем столиком мы сидели. Как давно и как недавно это было! – мысленно воскликнула она, живо представляя себя и Николая. И сразу же сердце ее заныло, заметалось, затосковало.
Алексей почувствовал перемену в ее состоянии.
- Ты здесь была с Николаем? – спросил он, нахмурившись.
Она кивнула головой. Надо было соврать, зачем портить человеку настроение, - укорила она себя. Ему не соврешь, он не из тех, для кого любовь слепа. Его любовь – зрячая. Начну исправляться!
Просматривая меню, она увидела знакомое название – «Подбодри меня». Да, ведь это тот самый коктейль, от которого – тогда в кафе, меня отговорила буфетчица. Интересно, почему? Мне вот этот, - указала она.
- Молодец, Лидочка! – рассмеялся Алексей. Как раз для нас, для начала, а там – посмотрим!
Лида смотрела на Алексея, улыбалась ему, чутко улавливая изменения, происходящие в ней под воздействием напитка. – Странный коктейль, - подумала она, ощущая, как мягкая, светлая печаль заполняет ее грудь. – Пожалуй, буфетчица была права, реакция совершенно не соответствовала названию. Но отчего же мне так грустно? От того, что рядом со мной нет Николая. Да, это так. Чувство, которое она испытывала к Николаю, казалось навсегда потерянным, но упрямому, тоскующему сердцу Лиды, иногда на несколько мгновений, удавалось вернуть то состояние, в котором была безоглядная радость, блаженство  и безмятежная умиротворенность. И все вокруг воспринималось ею ярко, выпукло, обостренно. Запахи, образы, предметы, прикосновения, взгляды, улыбки – все было наполнено дыханием жизни - торжествующей, прекрасной и бесконечной. И благодарное сердце Лиды, трепетало от счастья. А что у меня есть сейчас?
- Лида, ты где? – спросил Алексей, прикрыв ладонью ее руку.
- Здесь, - улыбнулась Лида, - с тобой, - пояснила она жестом.
- Я потанцую? Отпустишь?
Лида кивнула головой.
Алексей танцевал самозабвенно, азартно, ни на кого не глядя, не вовлекаясь в общий ритм. Он оставался невозмутимым даже тогда, когда вокруг него закружился рой веселых девушек, неизвестно откуда появившихся. Танец одинокого мужчины. Он танцует для себя и, возможно, для меня, - думала Лида, любуясь им. Ишь, как все завертелись вокруг!
Алексей подошел к оркестру, солист что-то объявил. Танцевальная площадка опустела. Алексей сделал первое движение, второе, третье. Четкие пластичные движения рук, ног и головы, то стремительные, то сдержанные – завораживали. Танец страсти, танец любви – затаенный и резкий одновременно. Лида была очарована. Сопровождаемый аплодисментами, Алексей подошел к столу поцеловал ей руку, и опять все зааплодировали.
- Алексей, - написала Лида, - ты такой красивый, талантливый! Я любовалась тобой. Это был испанский танец?
- Не совсем, не было настоящей музыки. Одно время я занимался танцами. Бросил по - глупости.
- Я не знала об этом. Ты очень способный.
- А что ты обо мне знаешь, - усмехнулся Алексей.
Он прав, я совсем его не знаю, - не отвечая, подумала Лида.
Потом они пили вино, кофе, ели мороженое.
- Лида, ты ожила, - говорил Алексей, заглядывая ей в глаза.- А, уж, как я ожил,- рассмеялся он, - ты даже не представляешь! Когда я вижу твои глаза, со мной, черт знает что происходит! Если бы ты могла сама в них заглянуть.
- Сейчас вытащу зеркальце, посмотрю, - передала она жестами.
- В зеркальце - не то. Это может видеть только тот, кто смотрит на тебя. В данном случае - это я. Лида, можно я заночую у тебя? Ей богу, не буду приставать!
- Нет, Алеша, ты все испортишь. Я боюсь. А потом, как же жена?
- Лида, жена моя, а не твоя, и  я сам с ней разберусь. Думай о себе и обо мне. Думай. Время пока терпит.
Последние слова были произнесены невнятно, и Лида не увидела их. Она не разрешила Алексею остаться.
Потом, что было потом? Мука ожидания. Он пришел ровно через тридцать девять дней. Но уже без прежней радости – не шутил, не болтал, будто что-то надломилось в нем, таком сильном, стойком, таком неутомимом. Это была катастрофа. И Лида поняла – должно что-то произойти, иначе она потеряет его. Ей нужна была его привязанность, его любовь. Это был воздух, которым она дышала, к которому привыкла, и без которого могла задохнуться. Она скучала, томилась, она хотела его видеть. Да, ее по-прежнему настигала тоска по тете, по дочери, по Николаю, по своему мальчишке, которого она никогда не видела, но те ощущения, когда он был в ней, она запомнила на всю жизнь. И в этой тоске был сосредоточен весь ужас невосполнимых потерь. Теперь, в ее чувстве к Алексею, было сосредоточено все то, на что способно человеческое сердце, жаждущее любви и защиты.
Ожившее сердце Лиды вносило сумятицу в мысли. – Опять ты начинаешь, - обращалась она к нему. – Тебе мало того, что было? Тебе нужно меня мучить, ты хочешь любить, страдать. Да? И тут же возникала другая, пугающая мысль. – А как же его жена, сыновья? Разве есть у меня право лишать их мужа и отца? Это чудовищно, несправедливо, как все то, что произошло и в моей судьбе. Все не так, все неправильно и бесчеловечно! Как мне быть? Господи, - молилась она по ночам, - вразуми меня несчастную и неправедную. И однажды перед её взором высветилось одно слово: рискни.
В этот субботний день Лида одела самые красивые платье и туфли, уложила волосы, слегка подкрасилась. Подошла к зеркалу. Сколько раз я всматривалась в тебя, ожидая счастливых перемен! И столько же раз ошибалась! Молодая, стройная, прекрасная женщина, с огромными сине-зелеными глазами, в которых не было ни страсти, ни озорства, ни веселых искорок, спокойно и печально взирала на нее. Лида, с такими глазами нельзя отдаваться мужчине. Алексею не нужна твоя жертвенность, ему нужна твоя страсть, твоя любовь. Возможно, несколько глотков вина могли бы изменить выражение моих глаз. Лида, это оскорбит Алексея, он ведь догадливый. И потом, непристойно и вульгарно предлагать себя в состоянии опьянения. Или ты хочешь оправдать предположение своей дочери?
Алексей явился с горшком роскошно цветущей азалии.
- Лида, это тебе, чтоб поливала и помнила обо мне.
- Ты уезжаешь? – испуганно прожестикулировала она.
- Лида, у меня дела, их никто не отменял, - долг и обязанности перед теми, кого люблю…. Но где же те, которые мне должны? – усмехнулся он. – Недавно вспомнил твою маму, тетю. Классная была женщина! Помнишь, как она меня встретила? Я потом смеялся. Так вот ей, я был по душе. Эх, жалко, что нет ее на этом свете!
Не вступая в разговор, Лида выжидательно смотрела на Алексея. Она понимала, что ее намерения не совпадают с его настроением.
- Что-то его тревожит, - подумала она.
- Лида, в ресторане, в тот вечер, ты написала: я боюсь. Чего?
Да, я боюсь. И это сущая правда. Боюсь оказаться неловкой в постели с тобой, боюсь не оправдать твоих надежд. Все чересчур затянулось и потеряло остроту восприятия. Боюсь, что не смогу возбудить в себе женщину. И еще боюсь чего-то такого, о чем даже невозможно догадаться, - все это вихрем пронеслось в ее голове. Но ему она написала всего два слова:
- Не знаю.
- Ты боишься забеременеть? Так это же по согласию.
- Алексей, о какой беременности может идти речь? – возмутилась Лида.
- Я, например, очень хочу, чтобы ты родила мне девчонку. Давно мечтаю об этом.
- Алексей! Ты не заметил, как произнес жуткое, убийственное для меня слово: мне! Ты понимаешь, что ты сказал?
- Лида, я просто оговорился, я к тому, чтоб у нас с тобой был ребенок.
- Ты так закоснел в своем упрямстве, что потерял способность размышлять. Во-первых – говорить со мной о детях жестокосердно. Во-вторых – возраст. Но самое страшное для меня, опять пройти тот путь, те муки, когда невозможность нормального общения явилась причиной разрыва с дочерью. Но тогда была тетя, а сейчас, что я смогу – глухая и немая?
- Лида, найму любую тетю, желающих полно! Ты так рассуждаешь, а я по-другому. Ты еще молода, тебе жить надо, а рядом нет близкой души. Я о тебе думаю.
- Хорошо, Алексей, я благодарна тебе за заботу. Мы друг друга поняли. Закроем эту тему. Давай поговорим о чем-то другом. Ладно?
- Давай.
- Ты крещенный?
- Да. Меня крестили в пять лет. Я все запомнил.
- Ты веришь в бога?
- Когда как, по настроению.
- А какое у тебя должно быть настроение, когда ты веруешь?
- Отличное, когда уж очень хорошо на душе.
- Да? Странно. Ты можешь обосновывать такое отношение к Богу?
- А что тут обосновывать? Мне хорошо, у меня все в порядке, значит,  Бог видит меня, знает, что я существую и я ему небезразличен. А когда все кувырком, навыворот, противно, тошно – Бога нет. А иначе, почему я должен мучиться, страдать, когда нет моей вины? Работаю честно, семья, дети, люблю. Так за что меня наказывать?
- Алеша, мы каждый день совершаем деяния, которые никак не назовешь невинными, а наши мысли? Одни мысли чего стоят – сплошное грехопадение! Ведь это так, согласись!
- Грехопадение! – усмехнулся Алексей. – А у тебя, Лида, какие дела с верой в Бога? Только честно!
- Для меня Бог – это любовь, только любовь. Я глухая и немая, но создана для любви. Я теряю Бога, когда перестаю вынашивать в своем сердце любовь. И это очень страшно. Душа моя не может долго находиться в подобном состоянии. Это всего лишь кратковременные заблуждения, от которых я достаточно быстро избавляюсь, расплачиваясь болью и горькими слезами. Сколько себя помню, я всегда любила. Это были мои родители, которых я не знала, моя тетя, моя прекрасная поляна, одноклассники, Галина Николаевна. Анатолий. Потом – однокурсники, педагоги, Любочка, Николай, мой малыш и ты, Алеша. Это те немногие, кто был причастен к моей судьбе. Но вокруг меня был и другой мир, духовный, существенный, материальный, который помог мне состояться, вырваться из моего безмолвия. И было в этом мире много такого, что волновало, тревожило, заставляло и страдать, и радоваться. Но почему у меня всегда всё отнимают, не знаю. Думаю, что во мне, несмотря на всю мою любовь, укоренился какой-то необъяснимый возбудитель зла, неподвластный моему разуму. И потому чувство вины никогда не покидает меня.
 Внимательно, долго, Алексей перечитывал написанное Лидой. А когда он поднял голову и остановил на ней взгляд, она замерла, от того, что было в его глазах. Боже мой! Какие у него глаза! Сколько в них добра, участия, понимания! Охваченная восторгом, Лида подошла к дивану, села рядом с ним, обняла и поцеловала его долгим поцелуем, и этот поцелуй доставил ей самой удовольствие.  Алексей от неожиданности оцепенел. Он посмотрел на нее, как приговоренный к смерти. Лида рассмеялась, не разжимая объятий, стала целовать его шею, лицо, глаза. Разгораясь и не замечая его бездействия, она опрокинулась на спину, притянула его к себе и, чувствуя, что он замер, принялась тормошить. Внезапно, резко приподнявшись, Алексей обхватил голову руками и, покачиваясь, застонал.
Оторопело, ничего не соображая, она смотрела на склоненную голову Алексея. Что опять произошло? Что я натворила? Она чувствовала, как ее щеки разгораются от жгучего стыда, от невоздержанности, которую она себе позволила. Господи, срам какой!
Алексей молча встал, вышел из комнаты.
Ушел,- подумала Лида, не делая попытки подняться. Но он вернулся – бледный, понурый, с мокрыми  взъерошенными волосами.
- Прости меня, Лида, - хрипло произнес он, - у меня не получилось, я так испугался, сам не знаю чего. Такого со мной никогда не случалось. Меня словно парализовало. Стыд, какой! - крутанул он головой. С женой у меня все получается, да и вообще всегда все в норме. Лида, ты такая горячая, неожиданная, и я усомнился, вдруг не понравлюсь. Понимаешь? И все мое бахвальство – пустое. Ты теперь будешь меня презирать. Что же мне делать?
       Лида смотрела на губы Алексея, улавливая лишь отдельные слова. Она никак не могла сосредоточиться, но когда он произнес последнюю вопросительную фразу, она очнулась. Что мне делать? - Я знаю, что нам делать!
- Алексей, голубчик мой, спи со своей женой, а меня просто люби, как любил тогда, на море. Помнишь? Только останься, только не исчезай! Прости меня за мою выходку. Мне очень стыдно. Видишь, какая я дрянь. Пожалуйста, прости и забудь. Ты, самой судьбой предназначен быть моим другом. Презирать тебя? Да против тебя, все мужчины –  просто «фуфло»! – Написав это странное слово, Лида рассмеялась.
- Лида, не жалей меня. Тоже мне – герой! Надо же, так опозориться! Да, я здорово сфуфлил! Смейся, смейся надо мной! Я слышал о таком, рассказывали. Но чтоб самому так оконфузиться! – презрительно морщась, запальчиво восклицал Алексей.
- Алеша, ты мне веришь? Скажи, веришь, что я рада такому исходу?
- Да, Лидочка, я верю тебе больше, чем себе. Только одной тебе и верю с того дня, когда мы встретились. Я сразу понял, ты не такая, как все, ты, совсем другая.
- Ну, расскажи мне, расскажи, какая я?
- Ты, как цветок, как бабочка, или какая-нибудь диковинная птичка,  наблюдаешь, волнуешься, но ведь не станешь трахать!
- Алексей, ты с ума сошел! Произносишь прекрасные слова и вдруг такая похабщина!
- Извини, Лидок, но ведь это так и есть. Наслаждаешься, смотришь,
любуешься, но не лезешь, не хватаешь. А потом, я столько лет мечтал о тебе, был с другими, а представлял тебя….
- Алеша, прекрати болтать глупости. Мы же договорились. Или ты опять хочешь все испортить?
- Извини, но одно скажу тебе. Целуешься ты ой-ой-ой, когда успела научиться, с кем? И темперамент у тебя тоже ой-ой-ой!
Лида схватила подушку, намереваясь остановить его.
- Не торопись, еще скажу одно. Ты сегодня, как никогда, красивая! Смотрю на тебя, и дух перехватывает. Запомни это, Лида.
Запомню, запомню, - беззаботно подумала Лида, - как хорошо, что ничего другого не произошло! Господи, я так счастлива!
Потом они сидели, прижавшись, друг к другу, и смотрели какой-то несуразный фильм, о котором Алексей отозвался весьма иронично:
- Я хоть не глухой и не слепой, но не понял, что за кашу они заварили!
Пили чай, смеялись.
- Лида, может быть, я попробую остаться, а? - виновато произнес Алексей.
- Всё, ты уже напробовался. Ясно тебе?
- Да уж куда, яснее не бывает, - рассмеялся Алексей.
Прощание затянулось. Они молчали, и каждый ждал от другого каких-то очень нужных и очень важных слов, но …. Алексей поднялся, улыбнулся и, приблизившись вплотную, поцеловал Лиду в губы.
Домой он вернулся в радостном возбужденном состоянии и, сходу заключив жену в объятия, изумил ее настолько, что она, заглядывая ему в глаза, смеясь, воскликнула:
- Лёшка, ты сегодня… ну прямо, как с цепи сорвался! Что на тебя нашло? Прямо с порога к стенке припечатал, хорошо халат на мне плотный, да ребят нет дома!
Замерев на несколько мгновений, Алексей весело произнес:
- А ведь так оно и есть! Наконец-то я сорвался с цепи. Точно сказано. Ну что, голубушка  моя, повторить? Без оглядки.
- Ой, Лёша, я тут же подлечу, ты же знаешь.
- Вот и хорошо. Давно пора. У нас двое пацанов, а я очень хочу девчонку.
Поняла?
- Как не понять, - податливо прошептала она.
Когда, утром следующего дня, Лида – нарядная, с сияющими глазами, - появилась на работе, все поняли: она счастлива и не хочет этого скрывать. В обед к ней подошла коллега, с которой она иногда общалась с помощью компьютера.
- Лидочка, я очень рада видеть вас в прекрасном настроении. С чем вас поздравить?
- Я приобрела друга.
- Вышли замуж?
- Не вышла.
- Любовника?
- Нет, Света, нет! Я освободилась от сексуальной зависимости, и получила взамен истинного, настоящего друга!
- Он мужчина?
- Конечно мужчина! Он сильный, красивый, добрый, талантливый и очень веселый.
- Я рада за вас. Но разве нельзя назвать другом, женщину, мужа, любовника?
- Про мужа не знаю. У меня никогда не было мужа. Любовник? Нет, скорей всего, нет.
- Ну что ж, вы меня почти убедили. Поздравляю вас, Лида, от всей души. Настоящая дружба – большая редкость!
- Спасибо, Света.
Лида смотрела на запись диалога и, вдруг сердце ее болезненно сжалось. Тетя! Разве она не была самым лучшим на свете другом? Что-то нехорошее, пугающее поднималось в ее душе. Господи! Что опять с тобой приключилось, Лида? – спросила она себя словами тети. Когда я, наконец, успокоюсь? Лида стерла написанное, прикрыла веки и перед ее мысленным взором возникли слова – крупные, жирные: не придет никогда. Она открыла глаза. Экран был пуст. Она снова закрыла глаза, и все опять повторилось. Лиду охватил ужас.
К концу рабочего дня, Света, как обычно, подошла попрощаться, но при
взгляде на Лиду, застыла от испуга.
- Лида, что с вами произошло? Вам плохо?
- Мне хорошо, - улыбнулась Лида.
Домой Лида добралась в состоянии, напоминающем катание на качелях: вверх – вниз, и весело, и страшно, и дух захватывает. Пока принимала ванну, в голове крутилось, вертелось совершенно неуместное, неудобное слово: взаимоисключающие …, что исключающие? Взаимоисключающие характе-ристики, положения, поступки…. Надо разобраться с этим казенным дурацким словом, - устало думала она, прекрасно понимая, что слово, досаждающее ее мозг, всего лишь провокация, и разобраться придется в другом.
  Лида села за стол, достала дневник, постаревший и пожелтевший от одиночества и ожидания. – Здравствуй, дружок, соскучился? Давно не виделись? Прими очередную порцию горечи.
«Ну, что тебе сказать, Лида? Затеянный тобой разговор о Боге, проникновенный взгляд Алексея, его душевный настрой и твой бесстыдный, неуместный, физиологический порыв – вот это и есть то самое, взаимоисключающее положение! Ты, способная мыслить и анализировать, не напомнила себе, что Алексей привык сам добывать и брать. Что по природе своей он заядлый и азартный охотник. И женщина, которая заваливает на себя мужчину в самый взаимоисключающий момент, кто, по-твоему, она? Или идиотка, или нимфоманка! Что ты заладила: друг, друг! Ты же помнишь его слова: Лида, я не могу быть тебе ни другом, ни братом, я люблю тебя по-другому, так уж сложилось в том подвале. А если ты жаждала близости, то почему не разрешила Алексею остаться после ресторана тогда, когда все было так возможно! Это как раз и был единственный взаимосовпадающий случай! Своими оплошностями и неловкостями ты взаимоисключила всех, кого любила, кто был тебе дорог и близок. Так вот теперь, в тридцать семь лет, ты можешь ответить на вопрос, который хранится в твоем дневнике: зачем я родилась, для чего? Ты родилась для безмолвия, для одиночества, но ты не стала с этим мириться, ты восстала, ты пожелала быть, как все нормальные. Не получилось. Смирись, продолжай свою жизнь спокойно. Ты, как и полагалось, одинока и свободна. Успокойся и живи».
Лида надеялась, что испишется, изговорится сама с собой, и наступит облегчение. Всё закончится, и она избавится от тоски и отчаяния. Но при мысли, что она больше никогда не увидит Алексея, ее охватывала паника. Я не смогу без него! Нет, нет, пусть он придет! Господи, сделай так, чтоб он вернулся! Пожалуйста, мне страшно одной! Но воспоминание о его прощальном поцелуе лишало ее надежды. Его губы были холодны, равнодушны, в его поцелуе не было жизни. Он выздоровел, он избавился от меня. А может быть, это был всего лишь бред его уязвленного самолюбия, и он никогда не любил меня? Да нет же, все не так, - возмущалась она, - он любил меня, желал меня, как никто, но я все испортила, я сама не смогла его полюбить. А когда это произошло, было слишком поздно, он устал ждать, он измучился и охладел.
Безмолвие – тяжелое, темное, пугающее – сгущаясь, окружало Лиду со всех сторон. Утром она вставала, что-то пила, что-то ела, приходила на работу, где, забывая обо всем, включалась в созидательный процесс.
И все же она продолжала ждать. Вечерами, в воскресные дни, подолгу простаивая в прихожей, она глядела на темную холодную лампочку. - Вдруг она вспыхнет, а я не увижу! И тот, кто стоит за дверью, уйдет не дождавшись. Иногда она смотрела в глазок и, глядя в пустоту, говорила себе: - Никто не желает нарушить мое безмолвие. Это мучительно и очень несправедливо. Временами ей казалось, что лампочка перегорела, и чтоб убедиться в ее исправности, она выходила за порог и звонила. Затем, она заменила ее на более мощную. И вспоминая слова Алексея – не бойся, Лида, пожара не будет                – думала.  – Пусть будет пожар, потоп, пусть будет все!  Лишь бы он пришел!
Теряя силы и желание продолжать бессмысленное существование, она погружалась в своё одиночество. Дальше, будет еще хуже, - говорила она себе.
В юности Лида просмотрела, отснятый французским путешественником и режиссером, фамилию которого не запомнила, цикл передач под общим названием «Избранное», об уже исчезнувших и постепенно исчезающих племенах, затерянных в различных уголках планеты. Были и другие не менее чарующие передачи, но именно эта - поразила ее воображение и запомнилась. Ее мозг уловил их голоса и звуки их барабанов, ее телу был знаком ритм их телодвижений, она почувствовала первозданность их жизни. Я жила среди них, - заключила она. Потом ей снились яркие сны, в которых она танцевала, радостно ощущая родство и близость с этим потерянным миром».
И вот теперь, вглядываясь в очертания ночной комнаты, Лиде припомнились лица этих людей. Она подумала о том, что хотела бы очутиться рядом с ними, и ничего не помня о том, что было прежде, обнаружить вокруг себя другую жизнь. Им не нужны слова. Они разговаривают глазами, руками, танцами, установленными ритуалами, они чувствуют друг друга без всяких усилий. Их сердца наполнены любовью ко всему, что их окружает. Они относятся к существующему миру почтительно, бережно, милосердно – ничего не разрушая, не уничтожая. Они живут в мире солнца, воды, ветра, деревьев, множества растений, в мире других живых существ. Питаясь незатейливой пищей, они отстаивают свое право жить в этом прекрасном мире, не разрывая существующих связей и сохраняя единство. Они радуются каждому дню жизни, воспринимая естественные ее проявления, как непреложный и непреходящий закон природы.
В эту ночь Лиде приснился сон. Кто-то сильный поднял ее высоко, высоко. Задыхаясь, со съехавшим от страха сердцем, она поняла, что этот кто-то сбросит ее вниз, и она умрет. Сжимаясь от ужаса, предчувствуя  страшный удар, Лида зажмурилась и внезапно почувствовала, что ее медленно опускают на землю. Она увидела себя – лежащую на спине.  На смену страху пришло облегчение и удивление. Почему я не радуюсь? – пронеслась мысль, а вслед за нею – другая. Я должна проснуться и подняться, ведь это всего лишь сон. Но тело – тяжелое, свинцовое, скованное невероятной силой – не подчинялось. Наконец, с большим трудом, ей удалось разлепить веки. Сердце билось тревожно и учащённо.
Лида встала, включила свет, выпила стакан холодной воды, легла, но уснуть не смогла. Ее охватывало беспокойство. Чувство раздражения и раздерганности нарастало. В этом сне я вижу хорошее предзнаменование, - успокаивала она себя. – Но почему нет радости? Как я устала от вечных вопросов, терзающих мою душу!
 Лида вытащила тетрадь, села за стол. Надо излить свою смуту, - решила она.
«Зачем тебе радость? Спокойное, размеренное, без перепадов, существование гораздо благотворней, чем эйфория радости. Тебе хорошо известна ее оборотная сторона, ее порочная непоследовательность: самоуничтожаясь, оборачиваться мрачным, унылым, болезненным, превращая былые ощущения в осколки, в дым, в пыль, в холод! Человеку не дозволено жить в радости. Не положено, да и опасно. Он возомнит себя жителем рая.  А чем же тогда будет насыщаться ад? Обескровленный, без постоянного притока слишком самонадеянных, радостных, успешных, счастливых, всеми любимых обитателей, - он опустеет. Это – непорядок, противопоказанный природе человека. Все, все должны мучиться,  страдать, рыдать, страшиться, метаться и бесноваться, выхлестывая из своего нутра гниль, муть и грязь, -  выкашливая, выхаркивая свое сердце, печень, почки и все другие органы, необходимые для нормальной жизнедеятельности, - заодно убивая вкус к жизни, иссушая тело, кожу, – лишая слуха, зрения, искажая безумием мозг! – Ах, какой он был сильный, здоровый, веселый, красивый и талантливый! И после всех истязаний спросить: Ну, как ты? Тебе нравится жить? Ты не сожалеешь, что родился? Тебе нужна радость? Тебе нужно много радости, да?
Нет… - шелестят губы человека, а глаза умоляют о пощаде. - Ах, как прекрасны были его глаза! - Я так устал, я ни-че-го не хочу, сжальтесь, дайте умереть…. Он силится заплакать, но вместо слез – липкая, гнойная слизь. – Ах, какие у него были слезы – чистые, светлые!
Кто-то пожалеет этого несчастного, опустит его на землю, вниз лицом. И он, встав на четвереньки, поднимется. И будет жить. Да, жить - без чувств, без озарения, без радости.  Не волнуясь, не бранясь, не бунтуя.
А зачем бунтовать?  Бунт – это всего лишь безобразный выплеск накопившегося дерьма на поверхность живой благодатной земли. Итог всегда один и тот же. После бунта остается необъятная зловонная лужа и черная бездонная дыра. - А ведь раньше здесь была поразительно прекрасная земля! - И во всем этом будут барахтаться очумелые, ополоумевшие человеки. И тем -  кто выживет, придется, - ох, как долго! – ждать, когда испарятся зловония, зарастет дыра, усохнет, утрамбуется грязь и переработаются все экскременты. А потом подуют ветра и разнесут повсюду зараженную пыль, и осядет она на жилищах и головах людей, а солнце и жуткий холод -  чередуясь, примутся уничтожать ростки новой жизни.  И человек, как прокаженный, будет крутиться в этой мертвой зоне, стараясь изо всех сил выжить. – Мне бы только выжить…. А зачем?
Уже в другом конце, а это не так уж далеко, как ему хотелось, и как ему казалось – назревает очередной бунт тех, у кого, - в который раз! - отобрали ра -
дость, и опять заменили дерьмом новой формации.
И что в итоге? Что? Как всегда – смерть! Неминуемый, биологически необратимый конец. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Стоит ли вопрошать: быть или не быть? Неужели, еще не надоело трепыхаться? Ну, как говорят в таких случаях: бог с тобой, человек! Или ты с кем - то другим? Никак не определишься? Думай, думай! И все-таки, ищи дорогу в рай, ищи! С Богом».
Не задумываясь, не останавливаясь ни на секунду, Лида писала под чью-то диктовку. Когда прочла – удивилась. Это о ком?  У меня было много радости, добра, любви. Мне грех жаловаться. Тогда почему я?
«Ты – живая частица необъятной Вселенной, частица ее сущности, дописала она. - Бунтует она – бунтуешь ты. Это неизбежный процесс. Пробная капелька кислоты, попадая на незащищенную поверхность живого организма, разъедает ее до тех пор, пока не иссякнет запас кислоты. Отчего именно сейчас? Оттого, что у каждого свой час и свой предел прочности.
Теперь я свободна? Не совсем. Это очередная передышка перед следующей порцией кислоты. Скучно не будет».

***
Понимая, что ничто не сможет отвлечь её от мучительных, тяжких воспоминаний, пока вокруг будут присутствовать материальные признаки прежней жизни, - Лида решила продать квартиру. Столкнувшись с этой процедурой, она была потрясена тем, что её единоличное право на жильё подтверждалось двумя документами, оформленными тётей: завещанием и дарственной. Дорогая, голубушка моя, ты всё предусмотрела – взволнованно думала она, - спасибо тебе, моя милая оберегательница.
Лида купила однокомнатную квартиру в новом доме. Ничего  из той
жизни. Только – книги, фотографии, одежда, да и то не та, что была памятна, - несколько любимых вещей, дневники, тетради, записки, открытки, письма однокурсников и, конечно же – диски любимых фильмов. Новая мебель, посуда, цветы, ничего лишнего – рационально, удобно и свободно. Это одно из самых своевременных и разумных моих решений. Отвергнутые намерения всегда мстят за своё бесправие. Сделай я это раньше, всё было бы по-другому, - укоряла она себя. Тебе не дано знать, что таило это другое. Возможно, в нем была сокрыта ещё большая угроза, боль и страдание. Всё, Лида, к чему ворошить упущенное? – останавливала она себя словами тёти.
Лида не любила кладбища. Приходила редко, только ранним утром, чаще всего, выбирая ненастный, беспросветный день. Приносила цветы, торопливо, сдерживая мысли и чувства, освобождала землю от сорняков и спешила уйти. Ей казалось, что выпивать и закусывать на могилах – кощунственно.  Как можно пить, есть, улыбаться и говорить о посторонних вещах, находясь в городе мёртвых? Ей было больно и стыдно оттого, что она жива, а те, кого она любила, умерли. Её мучила совесть. Лида, но ты ещё молодая, - оправдывала она себя. Да? А тётя? Она не умела быть старой, она была моложе всех! А он, мой мальчишка, мой крохотный сын, он тоже был старым? Нет, нет, это несправедливо! Живые всегда должны чувствовать свою вину перед теми, кто умер. Всегда.
Тётя была похоронена рядом с мужем. Лида поставила ограду и – из искристого светло-серого гранита – надгробие, на котором были выгравированы имена: Михаил Антипович Маруткин и Зинаида Гавриловна Маруткина, - даты и надпись:  Мир праху вашему.
Сын был похоронен на соседнем участке. Долгое время, считая себя виновной в его смерти, Лида не осмеливалась приближаться к его могилке. Убийца не имеет на это право, - говорила она себе. Тоска по утраченному не унималась. Ужас пережитого настигал её. Она видела перед собой глаза Николая, - мёртвые от отчаяния и горя. Я не имела права отвлекаться. Вынашивая сына, я обязана была думать только о нём – невинном и беспомощном. Только о нём! Я повторила путь незнакомой мне женщины. Но она, вопреки всему, выпустила меня живой, а я убила  своего мальчика. Я –
преступница.
Внутренний мир Лиды был связан со снами. Ей снились удивительные видения, после которых всегда оставался привкус тревоги или радости. Уверенная в том, что сны – интуитивные предчувствия, Лида пыталась почувствовать, разгадать подсказку. Сновидения ускользали, распадались и исчезали. Иногда, благодаря упорству и сосредоточенности, Лиде удавалось зацепиться за что-то самое важное, и затем – по цепочке, соединяя разрозненные куски, восстановить картину сна.
В эту ночь ей приснился сон. Сгорая от нетерпения выглянуть,  она подходит к окну. С нарастающей злостью, чуть не плача, силится поднять щеколду. Ей больно, покрасневшие подушечки пальцев кровоточат, но затвор не поддаётся. Внезапно окно само собой распахнулось. За окном - кроме густого, тёмно-серого тумана, хлопья от которого, заполняя всё вокруг, хлынули в комнату, - ничего нет. Захватывая хлопья,  она выталкивает их наружу, но они опять вползают. Я знаю, - возмущается она, - день должен быть ясным и солнечным. Что же это такое? Сплошной обман. Намереваясь закрыть окно, она протягивает руку, и видит, как перед нею возникает чей-то тёмный силуэт. Борясь с гущиной ватных хлопьев, приподнимая руки, жестикулируя - он рвётся к ней. Она понимает, он хочет ей что-то сообщить. Но что? Лида высовывается из окна. Туман мгновенно исчезает, и яркий луч солнца ослепляет её. Она опускает веки и, когда приподнимает их, видит глаза и губы, которые что-то говорят. Коля! – кричит она, чувствуя, как сердце её готово разорваться от радости. Коля, это ты?
Лида проснулась. Сердце ныло и колотилось. К чему этот сон? Радоваться или огорчаться? Охваченная сильным возбуждением, похожим на смесь радости и тревожного сомнения, она взглянула на часы. Шесть утра. Неожиданно пришедшая мысль, - я должна посетить кладбище, - заставила её подняться.
Лида шла по дорожкам неимоверно разросшегося кладбища. Прилегающий к дороге кусок красивой земли, - на котором прежде раздольно цвели крупные, весёлые, желтоглазые ромашки, и стройные пурпурно-розовые соцветия Иван-чая, был огорожен и полностью занят захоронениями. Какое огромное поле мёртвых! – горестно вздохнула Лида, восстанавливая пришедшие
на память строки стиха:   

Но кто сказал, что мёртвые живут,
Они нас не покинут, не уйдут?
Всё ложь и ложь! Их нет, их нет!
Не будет глаз – погас их свет;
Не будет слов – замолкнет речь,
Шагов, походки и случайных встреч,
Не будет рук, волос, наклона головы,
Движенья губ и взгляда синевы;
Не будет чувств, рукопожатий,
Улыбок, радости, объятий.
Исчезнет тёплой нежности поток,
И стылым станет жаркий кровоток.
. . .

Слишком всё ухожено, вероятно, я заблудилась, думала она, приближаясь к участку. И вдруг, замирая, остановилась. Вобрав взглядом увиденное, приоткрыла рот от рвущегося наружу безмолвного возгласа. Преодолевая волнение, подошла ближе.
За свежевыкрашенной блестящей оградой полыхала разноцветием миниатюрная поляна. От калитки вела дорожка, вымощенная светлой искристой плиткой. По обе стороны надгробия, - выросшие, словно по волшебству - пушистые сосёночки. Вдоль ограды была установлена скамейка со спинкой. На промытой поверхности гранита сверкала обновлённая гравировка.
Боже мой, кто это сделал? – вихрем взметнулось в её голове. Люба! – захлебнувшись от радости, закричало всё её существо. Девочка моя! Как я счастлива! Услышь меня, моя голубушка. Наконец-то, блеснула долгожданная надежда! Растроганное сердце Лиды, измученное долгой, тягостной разлукой, наполнялось  благодарностью. Почему она не пришла ко мне, я же оставила на почте свой новый адрес? Как я посмотрю ей в глаза после всего, что я натворила? Только бы увидеть, или хотя бы украдкой взглянуть на тебя, моя дочурка! Вне всякого сомнения, я была плохой матерью и это надо признать. И не только тебе. Бедный мой малыш! Я так редко навещаю тебя.
Осмотрев все ближние захоронения, Лида не обнаружила то, что искала, и заволновалась. Но где же, где? Господи! Неужели … да нет, я же помню, что где-то здесь! Мысль о том, что она не увидит могилку сына, вызвала в ней панику. В отчаянии, озираясь по сторонам, Лида оглянулась назад и увидела высокую узкую стэлу из белого мрамора, со срезанным наискось верхом. Влекомая интуицией, торопливо, словно боясь опоздать, Лида пересекла дорогу. На стэле золотилось: Васнецов Василий Николаевич, и дата рождения. У подножья – небольшой венок из мелких бело-розовых розочек и серебристая лента с надписью: Моему любимому сыну Васеньке от отца. Большой участок был огорожен серебристой ажурной оградой. В углу высилась стройная юная берёзка. В пространстве между дорожками, посыпанными белым гравием, - изумрудная лужайка и на ней малюсенькие головки синих цветов.
Сражённая очередной – жестокой превратностью, Лида обессиленно прислонилась к ограде. Внутри стало холодно и пустынно. Только вот опять к горлу подкатился уже знакомый ком. Но Лида научилась справляться с ним. Нужно, всего-навсего набрать побольше воздуха, задержать дыхание, и потом – одним махом, со всей силы, загнать его вовнутрь, пусть себе барахтается там, где положено. Это ты Коля, Коленька… Так вот о чём ты хотел сообщить мне этой ночью. Ты не забыл сына. Ты всё изменил, всё преобразил. Синие цветы … цвет твоих и его глаз. Спасибо тебе, мой дорогой, спасибо за всё. Единственное моё желание, вымолить у тебя прощение, мой милый, мой любимый. Если возможно, прости меня за боль, за отступничество, нет – за предательство, за упрямство, за глупость. Подчиняясь мыслям, Лида достала блокнот, ручку, но тут же остановила своё намерение. Ты хочешь на могиле сына оставить Николаю записку? Нет, дорогая моя, оставь эту затею. Не смей тревожить его, не смей. У тебя нет права на это. Ты изуродовала его жизнь. Да и сама ты искалечена, и совершенно не годишься для той жизни, о которой мечтала.
И ей припомнился тот страшный сон, вызвавший бурю эмоций. Сон – в котором, несмотря на спасение, она не испытала чувство радости. Ты создана для другого. Используй себя в чём-то ином, оправдай своё появление на свет.
Ищи свою радость.
Лида пришла домой, достала все письма и открытки, присланные дочерью, перечитала, и не обнаружила ни единой фразы, ни единого слова, способного передать частицу любви, жалости, снисхождения, простого участия, или хотя бы намёка на раскаяние. Ничего. Она помнила слова тёти: «Не надо, Лида, не читай, не сообщай мне, не трави себе душу. Там нет того, чего ты ждёшь». Лида сложила всё в пакет и, опуская его в мусоропровод, усмехнулась. Ты была права, моя дорогая. Всё по кругу. Всем нам воздаётся по заслугам.
Лида перестала ощущать своё сердце. Оно съёжилось, забилось в самый дальний уголок и, отстранившись от всех и всего, затихло. Жизнь, лишённая чувствований, желаний и красок, казалась ненужной. Для чего жить? Но в этом вопросе уже не было прежнего накала страстей, и той взрывной энергии бунта, когда в самый трагический период её собственной жизни, перед нею возник образ Анны, и она – осознанно, всем нутром, признала её право уйти, считая, что это – единственно возможный выход. Но теперь мысль о самоуничтожении была ей противна по многим причинам. Самоубийство ужасно по своей нелепости и уродливости. Оно греховно и безнравственно, поскольку искушая живых, заражает их страхом и сомнением.
Зажатый немотой мозг Лиды, свободно ориентирующийся в пространственных формах и количественных отношениях действительного мира, способный решать сложнейшие задачи на уровне законов высшей математики и физики, производить функциональные анализы, составлять математические таблицы, умеющий разрабатывать новые идеи, умело оперирующий сложнейшими теориями, не позволял вовлекать себя в сферу чувственных страстей. Не желаю копаться в твоём бессознательном сумбуре, не хочу иметь ничего общего с твоей эмоциональной исступлённостью, разбирайся во всём сама! – категорично заявлял он. Однако он наблюдал за ней и, в особо сложных ситуациях, высвечивал подсказки: утверждающие, но чаще провокационные. Освобождённый от влияния сердца, он набирал силу, становясь всё более мощным и прозорливым.
Лиде стали сниться сны, связанные с её деятельностью. И однажды ночью, давно мелькающий неясный замысел вдруг высветился с такой неожиданной точностью и определенностью, что Лида соскочила с постели и, боясь что-то упустить, сделала запись. Радостно и вдохновенно она работала всё свободное время дня и ночи, и через месяц положила на стол руководителю отдела своё открытие. Время уходило, но как говорила тётя – ни слуху, ни духу. Лида не имела привычки задавать вопросы. Если молчат, стало быть, не нуждаются в этом открытии, или сомневаются в его нужности и целесообразности.
Как-то раз Лида спросила себя. Почему коллеги так добры ко мне, внимательны и уважительны? Из жалости? Ответ высветился сам собой. Тебя ценят за творческий профессионализм, за ум, за трудолюбие. А добры, потому что молчишь и не слышишь их разговоров и пересудов. Коллектив, как правило, обожает глухих и немых, словом тех, кто не создает проблем и не участвует в должностных баталиях, не флиртует, не заводит любовные шашни и не завидует. Уважают за тактичность, за бескорыстие и доброжелательность. Симпатизируют за женственность, за обаяние, за улыбку, за свет в глазах. Да уж, - рассмеялась Лида, - в самомнении тебе не откажешь! Прямо-таки образец идеальной женщины. Всё учтено, всё отлично. Ох, и любишь ты себя, Лидка Маруткина! А разве есть кто-то, на кого я могла бы обратить своё сердце, обескровленное отсутствием любви?
Этот ноябрьский день не показался Лиде безнадёжным и испорченным, напротив, ей всё в нём нравилось: лужицы, неровности дороги и даже напряжённые лица пассажиров. Всё было настоящим и не вызывало  ни раздражения, ни уныния. Самый обычный день ноября, которому положено быть колючим, холодным и хмурым. Привычное – успокаивает и расслабляет.
Деревья ещё удерживали безжизненные остатки былого одеяния. И вороны, по–хозяйски расположившись на ветках, деловито чистили перья и клювы, не забывая коситься на - пролетающие  с недозволенной скоростью - машины твердолобых граждан. Ритм городской жизни был ими изучен и мало что могло их всполошить. Всё как положено: крыши, антенны, на которых можно покрасоваться, мусорные баки, хаотично разбросанные - уродливые скорлупки для машин, а вокруг – погребённая бесчисленными автостоянками, окрестная территория, когда-то живой и прекрасной земли. Голодные бродячие собаки, теперь уже редкие кошки, на которых можно горласто покаркать. Этим несчастным животным не повезло. Железные двери, забитые подвалы, зарешечённые отдушины. Всё это делало их жизнь тревожной и невыносимой. А что люди? Они приобретали породистых апатичных кошек, элитных собак, превращая их в злобных, неуравновешенных тварей, а неугодных щенят и кошек выбрасывали на помойку, или попросту бросали в мусоропровод. Но кому до этого дело? Вороны знали эту жизнь изнутри. И на проблемы нижнего уровня смотрели свысока, тем более что сверху всё выглядело не так уж ужасно и трагично. Общение с низами опасно и чревато неприятными неожиданностями. Но что делать, если всё необходимое для сытой и долгой вороньей жизни находится только там, внизу? Всё очень просто. Слетел, схватил или урвал у голодной собаки кусок и … наверх! Во-первых – достань, во-вторых – опознай клюв обидчика, в-третьих – вороны – стайные птицы с круговой порукой.
Так вот, в этот заурядный ноябрьский день, Лиду не оставляло предчувствие перемен. И действительно, в это утро она была приглашена к начальнику отдела.
- Доброе утро, Лидия Михайловна, - произнёс он, поднимаясь ей навстречу, - вы, как всегда - пунктуальны. Присаживайтесь, прошу вас. Я хотел бы заручиться вашим согласием, и предложить вам приступить к разработке вашей идеи. Вам будет предоставлена лаборатория и всё необходимое. Помощников выберите сами. У нас практикуют будущие дипломированные специалисты, очень талантливые ребята. Сколько человек потребуется?
- Двое.
- Хорошо. Я пришлю вам пятерых, вы – по своему усмотрению, возьмёте троих. Идёт?
Лида не смогла удержаться от эмоций.
- Александр Данилович, я очень вам благодарна! Для меня это огромная радость. В такой день, как сегодня, я знала – чудесных неожиданностей мне не избежать.
- Да? Слякоть и промозглость – ваш день чудес? – рассмеялся Александр Данилович. – Должен вам сказать. Вашей идеей заинтересовалась одна уважаемая фирма. Фирма наша, российская, легальная, работает на благо России. Лидия Михайловна, по сути, вы сделали открытие, простое, как дважды два, и гениальное, как сама жизнь. Со всеми просьбами обращайтесь прямо ко мне.
Вернувшись в отдел, Лида застала троих юношей и двух девушек. Улыбаясь, девушки поздоровались, юноши почтительно поклонились. Лида кивнула головой, в знак приветствия, и села за компьютер.
- Давайте знакомиться. Меня зовут Лидия Михайловна. Как я поняла, вам
известно, что я глухонемая, так что прежде чем согласиться – подумайте.
- Лидия Михайловна, мы всё о вас знаем, и хотим с вами работать, - вымолвила за всех одна из девушек и, спохватившись, чётко выговаривая слова, продолжила, - мы наслышаны о ваших творческих способностях. У вас диплом с отличием, у вас хороший характер, вы добры и внимательны.
- Лидия Михайловна, вы нам очень понравились, - подключилась вторая девушка.
- Так сразу? – рассмеялась Лида, - интересно, чем я вам приглянулась?
- Вы красивая, молодая, и у вас глаза … как говорят, очень душевные и проникновенные.
- Душевные глаза. Никогда не встречала такое словосочетание, но я вам верю. Мне приятно с вами знакомиться. Ваши глаза прекрасны, в них жажда творчества. Но выбирать мне придётся не по глазам. Я приготовлю вопросы, и по вашим ответам вынуждена буду пригласить только троих. Вот критерий, по которому будет сделан отбор: собранность, ясность, обоснованность и последовательность, свой – независимый, индивидуальный взгляд на сущность вопроса, интерес к данной теме и желание работать. Думаю, вы согласитесь со мной, что основа любого творческого процесса – вдохновение и любознательность …, а что там за горизонтом! Время на ответы – неделя. Кто-то справится позже, кто-то раньше, но это не повлияет на выбор, так что не торопитесь, но сосредоточиться придётся.
Ещё одно, оговорю сразу. Если кому-то мой выбор покажется несправедливым, предвзятым, не молчите. Мы вместе обсудим ситуацию и во всём спокойно и аргументировано разберёмся. Не расстраивайтесь, у меня всем найдётся занятие.
Спасибо вам. Завтра утром я передам вам вопросы. До встречи.
Знакомство с ребятами изменило состояние Лиды. Словно предчувствуя возможность взлёта, её – почти разучившаяся летать душа – вдруг начала потихоньку расправлять крылышки.
Опять? Но всё это уже было, а я хочу начать новую жизнь, свободную от привязанностей и тем более от любви к этим мальчикам и девочкам. Для меня они дети, наше общение временно, и ограничено лишь участием в работе. Я не хочу вновь столкнуться с предательством, к тому же они чужие. Лида задумалась. Какое-то странное слово, - подумала она. – А тётя тоже была чужой? И в следующее мгновение перед нею высветились слова. Чужие не предают, предают свои.
Лида, у тебя появилась возможность работать и общаться с молодыми людьми. Разве не об этом ты мечтала? Воспринимай их такими, какие они есть, учись их понимать и чувствовать.
  Придя домой, не раздеваясь, Лида подошла к зеркалу. Вглядываясь в своё изображение, и вспоминая определение, данное её глазам – улыбнулась. А что видишь ты? – спросила она себя. Готовность любить. Это очень хорошо! Что за глаза, если в них не светится желание любви!
Лида выбрала двух юношей и одну девушку. Никто не запротестовал, все доброжелательно отнеслись к её выбору, понимая преимущества тех, кого она предпочла.
- Лидия Михайловна, вы не переживайте! Мы очень критично относимся к себе, и поэтому заранее знали, кого вы возьмёте. Мы всё равно будем помогать, это будет нашей добровольной практикой.
- Благодарю вас. Вы – чудные ребята. Я счастлива, что вы такие!
Работали увлечённо и слаженно. Когда что-то не получалось, Лида предлагала передохнуть и почаёвничать. Обедать в столовой, обслуживающей сотрудников фирмы, - несмотря на все уговоры и предложения, - ребята определённо отказывались. Тогда Лида повесила плакат – изображающий профиль, состоящий из огромного носа, - с надписью: Кто не ест, тот не работает! Все дружно похохотали, но продолжали упорствовать. Лида обратилась к Александру Даниловичу.
- У ребят нет денег. Пожалуйста, договоритесь с хозяевами столовой. И
объявите всем пятерым, что обеды для них бесплатные. В конце недели я буду расплачиваться по чекам.
- Лидия Михайловна, это обойдётся вам весьма недёшево. Может ограничить выбор?
- Ну что вы! Ни в коем случае!
- Хорошо. Я договорюсь и подумаю, как сократить ваши расходы. Кстати,
будучи студентом, увлечённым наукой, я постоянно испытывал чувство голода, и жил на одну стипендию. Но именно тогда я сделал своё первое открытие.
Лида улыбнулась.
- Глядя на вас, трудно догадаться, что вы голодали.
- Вот, видите, - рассмеялся Александр Данилович, - больше пользы, чем вреда! Творцы всегда жили впроголодь. Власть сытого желудка губительна для серого вещества. Так что смотрите, чтоб ваши подопечные не переедали!
- Спасибо. Я присмотрю, - рассмеялась Лида.
На следующее утро ей была оставлена запись.
- Лидия Михайловна, большое спасибо, мы догадались, что это ваша инициатива. Вот интересно, мы можем выбирать любое блюдо, без ограничений?
- Конечно! – подтвердила Лида.
- Спасибо, Лидия Михайловна. Мы поняли – любое и в любом количестве, а расплачиваться будете вы!
- Глупости какие-то, - рассердилась Лида. – Этот вопрос обсуждению не   подлежит. Ясно вам? Кто не обедает, тот что …? Правильно. Так что, дорогие мои, подключайтесь и к работе, и к – обеду!

***
В предпраздничную пятницу Лиде торжественно  преподнесли билет на совместное посещение цирка. Она обрадовалась как ребёнок, которого впервые выводят в свет. В цирке к ним присоединились две девушки и один юноша. Живая и непринуждённая атмосфера цирка очаровала и увлекла Лиду. Боже мой, - удивлялась она, - стыдно признаться, но ведь это моё первое знакомство с цирком! Всё её восхищало, и всё было внове: запах, присущий только цирку, праздничная толчея, весёлые, открытые лица публики, дети, самозабвенно хлопающие в ладошки, и - объединяющее всех - радостное, нетерпеливое ожидание волшебства.
Восторженно воспринимая каждое представление, Лида поражалась бесстрашию  и мастерству артистов. Хохотала над пантомимическими репризами клоунов. Замирая от избытка чувств, смотрела на выступление, поразительно красивых, белых лошадей. Боже мой, как они благородны и совершенны. А уж как они грациозны!
В антракте ребята шутили и дурачились. Лида, ощущая себя их ровесницей, без усилий, не смущаясь – на равных, принимала участие в общем веселье. Бутерброды с колбасой и с сыром были необыкновенно вкусными, а бутылка шампанского, на восьмерых – необычайно хмельной. Все, потешно жестикулируя, наперебой гримасничая - делились впечатлениями. Они хотели, во что бы тот ни стало,  рассмешить её, и когда им это удавалось, радовались, как дети, заслужившие благодарность и одобрение прекрасной феи.
Лида открыла глаза. Мерцающие, разрозненные слова, продолжая мелькать перед её мысленным взором, сложились во фразу. «Хорошо, что я не такая, как все …». Блеснув неожиданной гранью, они ослепили её своей абсурдностью, и привели к невероятному открытию. В самом деле, хорошо что я не вполне нормальна.
Мысли, толкаясь, настигали друг друга, образуя замкнутый круг. Надо их урезонить, иначе они не отпустят меня, - решила она, поднимаясь с постели. В эту ночь в её тетрадях появилась новая запись.
«Обвинять себя трудно, ещё труднее – оправдывать. Но для меня, это единственный путь к самопознанию. Мой  эгоизм, не что иное, как способ защиты от внешнего вторжения. Мои гордость и самолюбие обусловлены стремлением избавиться от комплексов. Общение с полноценными людьми раздвинуло границы моих возможностей, обогатило и закалило меня. Между тем, отвергнув себе подобных, я совершила ошибку. Что сделано, то сделано. Рано или поздно, в определённый день и час, приходишь к странному выводу: да, я не такая, как все! И то, что было до этого, вдруг покажется чуждым и даже враждебным. И признание: я прожила не свою жизнь, уже не приведёт к
отчаянию.
Однажды столкнувшись с самим собой, носом к носу, не каждому удаётся задёрнуть занавес, и отделить себя, хотя бы ненадолго, от собственного прошлого. Мне – удалось. Наперекор невосполнимым утратам, и полному отсутствию личной жизни, я спокойна и свободна. Ни прошлого, ни будущего. Зато у меня есть сегодняшний день. И он необъятен – целых двадцать четыре часа! Глядя в глаза наступившему утру, я чувствую – оно моё. И я говорю: да, несомненно, всегда существует опасность, способная разорвать целостность этих часов, но ты не думай об этом. Встречай каждое мгновение открыто и бесстрашно.
Душа моя полна любви. Мой мозг работает, его не разрушает агрессивный поток взаимоисключающего словесного водопада. Ведь язык так часто бывает невоздержан в гневе, сумасброден, самоуверен, глуп и циничен! Мои записи полны хаотичных, разноречивых, и даже сомнительных излияний, но весь этот раздрай существует для личного пользования. А если допустить, что всё это я, ежедневно, сбрасывала бы на тех, кто был рядом? Даже будучи глухонемой, я сумела причинить вред тем, кого любила. Ну, а имей я возможность слышать то, что говорят обо мне? О, тогда моя нелюбовь к людям была бы просто невыносима!
Иногда, чтобы помочь человеку избавиться от тяжёлых мыслей, от накопившихся сомнений и страхов, достаточно просто выслушать его. Не надо, доказывая ошибочность и несостоятельность его взглядов, спорить с ним, обвинять, разоблачать его и, более того – выговаривать и поучать. Не надо. Иначе душа его запутается, всё в ней перемешается, забродит и произойдёт сбой. Особенно рискованны и лицемерны советы. Они имеют подлую привычку задевать самые уязвимые  места. И что в итоге? Недоумение, разочарование, неприязнь и обида. О, обида! Обиды – это комья застарелой глины. Накапливаясь, они теснят грудь, и порой не хватает целой жизни, чтобы избавиться от их натиска. Обида – вот та стена, которая отдаляет меня от совершенства».
Душа Лиды, словно после тяжёлой, затяжной болезни, выздоравливала, и преграда – отделяющая её от мира тех, кого она считала полноценными и нормальными – исчезла. Она чувствовала себя уверенной, независимой и сильной. Происходящие перемены радовали. Это отражалось не только на настроении и на состоянии духа, но, и на внешнем облике. Лида подходила к зеркалу и, вглядываясь в своё отражение, - серьёзно, без пристрастия осмысливала увиденное. Это я. Ликовать и блаженствовать? Гармония совершенства слишком невозмутима. Это и отпугивает, и завораживает. Ну что ж, посмотрим, устоит ли эта согласованность и стройность под напором обстоятельств и времени. Я ведь – не картина, я – живая. Может быть, заключить эту данность на фото? Нет, нет, - испуганно возразила она себе. Кстати говоря, моё совершенство, запечатлённое Николаем, не принесло мне счастья.
Всё, прочь сомнения и самобичевание! Я хочу просто жить! Пусть будет то, что должно быть.
Признательностью за посещение цирка стала, организованная Лидой, двухдневная поездка в Суздаль и во Владимир. Потом была фотовыставка известных мастеров, и предновогодняя экскурсия по Москве. Как то раз, приглашая Лиду на просмотр нового отечественного фильма, ребята вознамерились пересказать ей его содержание. Спасибо за заботу! – рассмеялась Лида. – Содержание обсудим после просмотра. Идёт? И когда она изложила своё видение фильма, они были не только удивлены, но и смущены.
- Лидия Михайловна, - не сдержалась Аллочка, самая открытая и эмоциональная из девочек, - невероятно! Как вам это удалось? Я вот не во всём разобралась, что-то проскочило мимо моего внимания.
Лида села за компьютер.
- Невероятное – чаще всего оказывается простым и логичным. Если вам интересно, попробую объяснить, хотя с точки зрения науки, мои домыслы могут оказаться неверными и слишком упрощёнными. Я думаю, что у нормальных людей восприятие более поверхностное. Человек видит, слышит, к тому же ему нетерпится поделиться впечатлением с тем, кто рядом, и потому его мысленные усилия ослаблены. Но тот,  кто лишён слуха и речи, сосредотачивается, собирая воедино все свои ресурсы. Его зрительное внимание более глубокое. Одна пословица гласит: раскинь, пошевели мозгами, иначе говоря – размышляй, сопоставляй, предполагай! Другая предлагает – раскинь умом, то есть думай, думай, вникай, соображай, что к чему! Способность человека мыслить – основа сознательной, разумной жизни. Мой мозг слышит и говорит. Как это происходит – не знаю. Наверное, какие-то вибрации тончайших нервных отростков – волокон, связывающие мозг со всем организмом, - посылая эмоциональные и интеллектуальные толчки, импульсы, - побуждают моё сознание не просто, пассивно созерцая, воспринимать действительность, но усваивая – понимать её. Понятие, не что иное, как логически оформленная мысль, заключающая в себе итог увиденного. Но ведь мысль – это всего лишь слова, возникшие в моей голове. Вам известно выражение: множить в уме. Не записывая, не произнося – умножать многозначные числа! Если это под силу мозгу, то ему должно быть доступно многое другое, не  менее уникальное.
И, конечно же – интуиция! В моём случае – её роль неоценима. Непосредственное, бездоказательное постижение истины, проникновение в самую суть, способность мыслить образами, ощущать, чувствовать на уровне первородных инстинктов, умение обобщать полученный жизненный опыт, сопоставлять его с приобретёнными знаниями, - этого вполне достаточно, чтобы во многом разобраться. Ошибки – неизбежны. Но всё зависит от настроения, от собранности, и от интереса. Но главное – страсть, воля и желание.
Разумеется, у каждого своё видение, собственный критерий и свой уровень проникновения в действительность. Человеку просвещённому, духовно зрелому, высоко культурному - легче распознать реальную жизнь. Леность мыслей – это всегда тупик. Как некоторые говорят? Понятия не имею! Без понятия! Один восклицает – как она прекрасна! Другой ворчит – да она же уродина. Каждый видит и слышит то, что ему близко… и доступно. Мир следует воспринимать и сердцем и умом. Одно без другого – нереально и опасно».
- Лидия Михайловна, вы - природный педагог, мы гордимся вами! Большое спасибо! Вы изложили свой взгляд на теорию проникновения в объективную реальность, но как это произошло на практике, в конкретном случае?
- Да, вы правы! Меня занесло, увлеклась обобщением, и на вопрос не ответила! Постараюсь исправиться.
Значит так. Момент, когда герой фильма идёт по переходу, помните? Именно в этом куске просматривается идея фильма, то - ради чего всё затеяно. Я вижу его глаза, выражение лица, его походку – размах рук, шагов, осанку. Вижу его рот, губы. Вижу, как он остановился, как он достаёт пачку сигарет, ищет зажигалку, смотрит на часы, бросает исподлобья взгляд. И я начинаю чувствовать его внутреннее состояние, - оно подсказывает мне его намерения. Он – это я. Он внутри меня. Возникает ясное понимание его дальнейших поступков. Допустим, в жизни, я никогда не смогу совершить то, что  совершил он, но будучи им, я сделаю то, что сделал он. Главное – не противиться этому состоянию, не думать о себе, а просто быть им. Это вовсе не трудно. Но чаще всего, даже ощущая родство с тем или иным персонажем, мы отрекаемся от многих его поступков, особенно если они порочны. Нет, я не такая! Я другая, я лучше, я бы так никогда, ни за что …
Чтобы вы не возомнили, бог знает что, о моих способностях, поясню: из пустоты – ничего не произрастает. Мне посчастливилось получить в подарок коллекцию высоко художественных фильмов, включая шедевры немого кино. Всё, что удалось достать и прочитать о создателях и исполнителях этих лент – я прочла. Был такой кинотеатр «Иллюзион». Фильмы из его репертуара, которые я успела просмотреть, потрясли меня. Для меня кино, это зрелище – чувственное, глубокое, воспринимаемое на уровне подсознания, - это глаза актёров, а в них душа, это образы, где каждый предмет в кадре – живой и говорящий, это ракурс, жест, - и нет ничего лишнего, случайного! Бесплодное пустословие в фильме – это песочная пороша.
Странно, написала и поймала себя на мысли: имей я возможность говорить, то болтливей меня не было бы никого!»
- Лидия Михайловна, - не стирайте запись. Мы бы хотели сохранить её.
- Пожалуйста, - удивилась Лида, - но зачем? Это всего лишь разговор, не имеющий ценности.
- А нам понравилось. Мы сделаем распечатку. И вообще – нам повезло, и мы вам очень благодарны за всё!
Временами у Лиды возникало желание пригласить ребят в гости, но она тут же отрекалась от этого намерения. Меня будет одолевать тоска и я, как собака, буду искать в своём жилище следы и запахи тех, кто покинул меня. Нет, Лида! Остерегайся чрезмерного сближения. Оно редко выдерживает проверку на прочность. И тебе это известно.
Ребята разъезжались по домам. Приглашая в гости, уговаривали:
- Лидия Михайловна, вам у меня понравится, родители будут рады познакомиться с вами!
Лида благодарила. Отказываясь, поясняла:
- Мне нужно побыть одной.
- Значит, мы вам надоели?
- Вы же знаете, что это не так! Встретимся после праздников. Александр Данилович обещал изыскать возможность отблагодарить вас за проделанную работу. Так что, не пропадайте.
- Что вы, Лидия Михайловна! Мы будем скучать и будем навещать вас, если нам продлят допуск.
- Допуск будет. Завтра, в двенадцать, встречаемся в лаборатории. Прошу не опаздывать.
Лида организовала праздничный стол: чай, кофе, торта, апельсины, бутылка шампанского и, посередине – нарядная ёлочка и три зажженные свечи. Пришли все пятеро, с букетом цветов, с новогодними открытками, текст которых был напечатан. Это напомнило Лиде поздравительные открытки Любы, но на них была подпись, на этих - не было. Казалось, что никто не должен был заметить, как дрогнули её брови, и чуть скривились губы. Лида подняла голову, улыбнулась, и, встретив внимательный взгляд одного из юношей – Саши, поняла – он один уловил этот мимолётный нюанс в её настроении. И, в следующее мгновение, он подошёл к ней.
- Лидия Михайловна, - сказал он, протягивая сложенный лист бумаги, - я написал вам …, - смутившись, он замолчал, - короче, там всё, что я хотел сказать.
Лида смотрела на Сашу, сдерживая подступающие слёзы.
- Спасибо, Саша, - прошептала она губами.
И вдруг, Аллочка, как всегда, взмахнув руками, воскликнула:
- Значит так! Забираем свои открытки, расписываемся, нет - выписываем
полностью имя, фамилия и дату! Какие же мы тупые!
Все дружно рассмеялись. Лида подошла к компьютеру.
-  Вы чудные ребята! Разрешите поблагодарить вас за отличную работу, за радость общения. Поздравляю вас с наступающим Новым годом! Хочу вручить вам подарки и собственноручные поздравительные открытки.
К подаркам у Лиды сложилось особое, определённое отношение.
Истинный – трагический, гибельный смысл выражения: «бойтесь данайцев дары приносящих», - был слишком хорошо ей знаком. Но, выбирая подарки для ребят, она не могла предположить, что и её подношения могут воспринять подобным  образом. Её не интересовала их материальная ценность. Она выбирала то, что нравилось ей самой, но главным было другое. Она была убеждена, что подарок, даже самый практичный, должен доставлять удовольствие. Помимо этого – он должен быть вполне личным, созвучным с его обладателем, - с его внешностью, с его эстетическим вкусом. К тому же, Лида не любила обёрточную мишуру. Ей всегда было смешно наблюдать, когда получивший подарок, - нетерпеливо разрывает ленточки, рвёт бумагу, открывает коробку, - иногда это бывает весьма затруднительно, - и все присутствующие, с вытянутыми от любопытства лицами, замирают. Что же там такое? А если вдруг…, то, как скрыть разочарование тому, кто вскрыл, стыдливо закутанный, пакет? Поэтому Лида превратила вручение подарков в своеобразный, показательный ритуал.
Аллочке, она преподнесла открытую коробочку с золотым бирюзовым колечком, её подругам: одной - изящную золотую цепочку, другой – застегнула на шее гранённые, агатовые бусы. Саше – набросила на плечи красивый длинный шарф, его другу подарила модные кроссовки.
Словно не зная, что сказать, подарки рассматривали молча, со смешанным чувством восторга и неловкости. Что же они так смущены? – встревожилась Лида. И вдруг Аллочка заплакала.
Окинув всех строгим взглядом, Лида подошла к компьютеру.
- Да вы что? Что с вами? Не переживайте, я не разорилась!! Чёрт возьми, вы мои первые ученики и помощники! Понимаете, что это значит? Первые! Следующим – я буду дарить сувениры. Принимайте всё с чувством собственного достоинства. Вы – достойные люди. Дай вам бог всегда оставаться такими! Ясно вам? Всё, пьём шампанское! Теперь уже на шестерых, сопьёмся ведь! И празднуем радость, любовь и добро!
Распрощавшись с ребятами, Лида не стала грустить. Она помнила слова Николая. «Были бы учителя, а ученики найдутся». Работа была закончена. Оставались мелкие погрешности в теоретическом описании опытов, и требовалась более точная и ясная корректировка некоторых формулировок. Так что, будет чем заняться, - успокоила себя Лида.
Новый год. Но почему так грустно? Ни отклика в душе, ни яркого воспоминания. Странно. А ведь были ёлки, тосты, новогодние кушанья, но не было радости, ощущения праздника и счастливого волнения. Дядя напивался, тётя – усталая, издёрганная перебранкой – засыпала. Лида мыла полы, посуду, собирала окурки и плакала. Потом были нарядные ёлки, игрушки и подарки для Любочки. Но Любе было скучно, и она отпрашивалась к подругам. Там ей было весело и интересно. Несмотря на уговоры тёти, Лида отказывалась встречать Новый год вдали от тех, кого любила. А затем ночью - в постели, мечтая, представляла ярко освещённый, просторный зал. Вокруг высокой, роскошной ёлки кружится хоровод масок. Чьи-то руки подхватывают её, вовлекают в общий круг, и она танцует - легко и свободно. Партнёры меняются, ей передают записки с признаниями в любви. Она не знает кто их автор, но ей всё равно. Она счастлива оттого, что её любят.
Лиде запомнился тот год, когда она отправилась гулять … и заблудилась. В этот последний день уходящего года было очень много белого снега – мягкого и пушистого. Солнца тоже было много, и небо было чистое, синее. Лида не любила проторённых дорог. Её манило безлюдье и бездорожье. Проваливаясь по пояс в снег, она смеялась от удовольствия. Добравшись до леса, присела отдохнуть под сосной. Было жарко и легко. Охваченная приятной истомой, она уснула. Очнувшись, разлепила заснеженные веки, огляделась. Исчезло всё. Ни неба, ни солнца, ни леса. Засыпанная по шею снегом, завороженно смотрела, как беспрерывно падающие большие хлопья снега, торопливо укрывают всё видимое и невидимое пространство. Как спокойно и красиво, –думала она, радуясь пришедшим на память строчкам. «Нынче с высоты кто-то осыпает белые цветы».
Отбрасывая снег, поднялась. Куда идти? И когда все усилия отыскать дорогу к дому оказались напрасными, снегопад прекратился, стало проясниваться, и она увидела тускло мерцающие огни домов. Дорога назад оказалась длинной и трудной. Мокрая, с налипшими корками снега, с окоченевшими ногами,  закованными в  ледяные сапоги,  она появилась ровно  в
двенадцать часов. Скандал был невообразимый.
Но воспоминание о вольных и беспечных часах блуждания по заснеженному лесу, не раз возвращало её душе радость.
В другой предновогодний день, уже после гибели дяди, Лида ушла на лыжах, да так далеко, что оказалась в чужом городе. Стояла чудесная погода. Лёгкий ветерок холодил щёки. Ещё не успевший зачерстветь наст блестел под ласковыми лучами солнца. Накатанная лыжня увлекала и подзадоривала: давай, давай, вперёд! Охваченная азартом, она неслась всё дальше и дальше. Остановилась только тогда, когда лыжня упёрлась в шоссейную дорогу, по другую сторону которой раскинулся незнакомый город. Возвращалась, сопровождаемая огненным закатом и нарастающим морозцем. Сердце билось молодо и гулко. Останавливаясь, любовалась всем, что было вокруг. Это были минуты откровения, причащения к себе и к жизни. До дома добралась затемно, - с обгоревшим носом, с обветренным лицом, с сияющими счастливыми глазами. Были попрёки, обвинения, и полное безразличие к её настроению.
Уже тогда Лида поняла, что праздник – это интимное состояние души, и общих праздников не бывает, и что несовместимость сопереживаний, самый безжалостный враг праздников. Память Лиды, являясь её  единственным собеседником, постоянно пополнялась литературным запасом, подтверждающим то или иное открытие. Одно из рубаи Омара Хайяма было созвучно, сделанному ею заключению.
Душа, ты собери, что нужно в этом мире,
Пусть только радости лужайка будет шире.
    Садись росой на луг зелёный в вечеру,
А поутру вставай, всю ночь пробыв на пире.
Со стороны могло показаться, что жизнь Лиды слагается из равных долей однообразия, размеренной, разумной сдержанности и лёгкой грусти, притаившейся в её необыкновенных глазах. Всего понемногу. Всё, что должно было произойти – уже произошло. Но это внешнее впечатление никак не совпадало с её внутренним состоянием. Душа её жила и развивалась. По-прежнему страницы её тетрадей и дневников заполнялись обжигающим потоком мыслей, чувств, эмоций. Художественные выставки, фильмы, спектакли, но главным источником вдохновения – были книги.
Знакомство с творчеством Викентия Вересаева, и с записками психиатра Владимира Чижа, - во многом стало откровением. Не заболтанные, не искажённые – ожили те, кого любила: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Тургенев. Открывая неизвестных для себя авторов, она радовалась подобно узнику, которому вдруг распахнули заколоченные двери. Рыдала, оплакивая смерть пионерки Эдуарда Багрицкого. Далёкое – нежданно обернулось близким, и обнажило собственную скорбь и боль.
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата.
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щёк
Тлеет скарлатины
Смертный огонёк.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Воздух воспалённый,
Чёрная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?

Хохотала от удовольствия, наслаждаясь сочными, точными, насмешливо едкими, безупречно рифмованными строчками Франсуа Вийона.

        Вот доля женской красоты!
Согнулись плечи, грудь запала,
И руки скручены в жгуты,
И зад, и бедро – всё пропало!
И ляжки пышные бывало,
Как пара сморщенных колбас …
А сад любви? Там всё увяло.
Ничто не привлекает глаз.

Вот, вот! – думала она.- Красота – неверный друг. Предаст – не успеешь оглянуться.
Как-то Лида извлекла из почтового ящика заштемпелёванный конверт… с письмом от Эдуарда. Совпадение имён поэта и однокурсника показалось ей мистикой. Недоумевая, подумала, - впрямь случилось чудо! После двухмесячного скитания, побывавший во многих руках, меня находит потрёпанный конверт, с посланием от забытого мной мужчины.
«Здравствуй, здравствуй Лида, Лидочка, Лидия – Мидия! С наслаждением выписываю твои имена. И что удивительно. Были женщины, были разные имена, но твоё – не улетучилось, не ускользнуло. Был женат три раза, но не был счастлив ни разу. Интересно, почему? Ведь каждый раз выбирал лучшую из лучших. После всех мытарств, поверил в любовь, но не просто в любовь, а в – первую. Адрес твой написал по наитию, с полной уверенностью, что письмо доберётся до тебя. Ты не забыла, что я оптимист? Жизнь моя не совсем сложилась, не потому, что не сумел, а потому, что не было желания её складывать. Недавно наткнулся на поговорку: из ничего только один Бог свет создал! У меня этих ничего было слишком много, но я всего лишь человек, и не смог превратить их в нечто. Есть сын. Его воспитала тёща по своему вкусу. Мне не хватало времени. Результат получился просто восхитительный! Ничего близкого, ничего родственного. Вообще-то парень одарён, красив, короче говоря, – скромничать не буду– весь в меня! Я успел догадаться, что для решения проблемы воспитания, нужна такая малость, как терпение, понимание и любовь. Вот видишь, Лидочка опять же любовь! Без неё – ничего не происходит. Написал и подумал: из подающего надежды специалиста, я превратился в доморощенного философа.
Признаки моей одарённости зачахли из-за невостребованности и невозможности употребить себя на что-то стоящее. Работа? Есть. Крыша над головой – есть, деньги водятся и тут же разводятся. Периодически чувствую потребность отключиться. Способов предостаточно, но я выбрал наш, русский, традиционный – нализаться. Похмельем не страдаю, это радует и обнадёживает, – алкашом не стану.
Лида, Лидочка, ангел мой! Но почему ты не согласилась стать моей девушкой, женщиной, женой? Спроси себя. По-че-му??? Китайцы говорят: опасайтесь своей мечты. Но разве можно верить китайцам? Сталкиваясь с ними, убеждаюсь: китаец и мечта – понятия несовместимые. Опасность? Волков бояться – в лес не ходить. Мечта – это восходящая ступень к счастью. Ещё не поздно, ещё горит в окошке свет. Сорок лет – детский возраст. Не будь жестокой, напиши. Вопросов не задаю, хочу, чтоб сама всё рассказала о себе.
Встретимся,  закатимся в  какое-нибудь уютное местечко,  будем сидеть,
смотреть друг на друга и разговаривать сердцем и губами. О, эти мечты поручика Ромашова! Как ты относишься к этому предложению? Не томи Лида, не томи, мой ангел! Хотел вложить фото, но одолела суеверность – фото к разлуке. Сообщаю свой словесный портрет. Не потолстел, не облысел, не сморщился.
P.S. Когда так долго сам открываешь свои двери, превращаешься в древесину, и начинаешь дичать. Представь! Я звоню, дверь распахивается и на пороге – ты! А? Великолепная картина, аж мурашки по шкуре. Лидочка, попробуй услышать мой звонок. Всегда твой, Эдуард».
Ах, какое письмо! Сколько в нём всего, всего. Волнуясь, радуясь, Лида перечитывала это неожиданное послание, - искреннее, чувственное, ироничное. Почему я не стала просто женщиной, распахивающей дверь тому, кто звонит? Пусть позвонит – открою! Да, но что дальше? Дальше было непонятно, туманно и даже неудобно. Лида поёжилась. Друг? Это не для меня. Мужчина? Очередная ступенька к  счастью, - усмехнулась Лида. Милый, милый Эдуард! Знал бы ты, насколько близки к истине китайцы. Подтверждение тому – вся моя жизнь. Мои мечты, одна за одной, разбиваясь в дребезги, сталкивали меня в пропасть, - оставляя на память острые, колючие осколки счастья. Не буду разочаровывать тебя, мой друг! Ты, о котором я не мечтала, подарил мне прекрасные мгновения радости.
Лида задумалась и вспомнила слова тёти: «Лида, опомнись, что несёшь,

что молотишь? Поразмысли о себе со стороны».
Лида ответила. Благодарила за память о ней, за доставленную огромную радость. Уверяла, что никогда не забывала о прекрасных годах студенчества, что помнит и любит тех, с кем общалась. Посетовала на то, что письмо попало к ней после двухмесячного странствования, что адрес вопиюще неточен, что готова переписываться и дальше.
Письмо получилось тёплым, дружеским, не лишённым чувства юмора, но довольно уклончивым. Лиде пришлось сознаться в том, что она умеет мастерски притворяться, играть словами, и что женщина, написавшая это послание, - живёт припеваючи, счастлива, - судьба ей благоволит, и у неё есть всё, о чём она мечтала. Ничего себе, – возмутилась Лида, но переписывать письмо не стала. Собственный вопрос: почему? – натыкаясь на внутреннее сопротивление, постепенно зачах.
Испытание предательством, разлукой, одиночеством, отчаянием, болью потерь, тоской по утраченным иллюзиям, - способно изменить человека до неузнаваемости. Лиде казалось, что уже ничто не сможет взбаламутить её душевный лад и пробудить в ней чувственные желания. Но если раньше она спокойно выдерживала любой, даже самый настойчивый взгляд, то теперь, словно застигнутая врасплох за чем-то недозволенным - терялась, и, чувствуя как жаркая волна, поднимаясь к шее, горячит щёки, - смущённо отводила глаза. Ах, эти женские глаза! Только прикоснись, и они тут же отзовутся. Пусть не явно, всего лишь на одно мгновение, но непременно отзовутся!
Разбуженное женское естество Лиды требовало выхода. Она сердилась на себя, но была убеждена, что существующая во всём взаимосвязь, нередко подводит человека – мыслящего, ищущего ответы, - к крайне невообразимым и комичным ситуациям.
Утром она проснулась с ощущением иронии по отношению к себе. В голове роились отрывки знакомых строчек. Пока готовила завтрак, силилась связать отдельные слова. Надо лишь вспомнить начало, а потом всё сложится. И в самом деле, как только возникла первая строка, - остальные проявились сами собой.
Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви …
Приди в объятия мои …
О, милый, милый! Умираю …
Лида опустилась на стул и расхохоталась. Она смеялась от всей души. Замечательно! «Ах, витязь, то была Наина!...» Ах, Александр Сергеевич! Как я благодарна тебе! А я, и впрямь готова была отправить Эдуарду пригласительную телеграмму. Какая дурость! Лида, но Наине было уже семьдесят лет, а тебе всего сорок один год! Дело не только в этом. Совпала несуразность ситуации.
Весь этот день был посвящён упоительным поэмам Пушкина. Пленитель-
ная лёгкость его волшебных строк, - очищая, освобождала сердце Лиды от всего временного, неестественного и глупого, даруя взамен чувство глубокого удовлетворения и радости.
И вопреки своим годам, у Лиды возникло намерение уверить в своей привлекательности не только себя, но и  окружающих. Ощутив прилив фантазии и желание творить, она достала все свои  одежды. Просматривая их - поняла: пришла пора заняться гардеробом. Вот что сможет меня увлечь, - обрадовалась она, принимаясь за работу.
За две недели она не только преобразила прежние вещи, превратив их в бесподобные изделия, но, оставаясь верной классическим формам элегантности и вкуса, смоделировала костюм и чудесное платье из ранее приобретённых тканей. И когда она появилась на работе в новом костюме, никто не смог удержаться от восхитительных реплик, полагая, что вещь приобретена в одном из дорогих, фирменных бутиков. Узнав, что это не так, все искренне удивились.
- Лидия Михайловна, у вас талант! Надоест наука и компьютер, от клиентов отбоя не будет.
- Работа и увлечение подпитывают друг друга. При этом, в отличие от других, у меня много свободного времени. Но если честно – я этому не рада. Спасибо за внимание, - написала Лида, и вдруг почувствовала себя глубоко
несчастной.

***
Лида загадала. Если завтрашний день будет тёплым и солнечным, отправлюсь гулять. Утром она вышла на балкон. У магазина напротив выстроился ряд машин. Загрузившись пакетами, одни отъезжали, другие тут - же занимали их место. Не спится людям, - подумала Лида, - чуть свет запасаются хлебом насущным.
Утро, в отличие от людской суеты, неспешно и уверенно превращалось в ясный, солнечный день. Не раздумывая, без примерки, Лида надела чёрный плащ с бархатной оторочкой, чёрные замшевые сапожки, и небольшую кокетливую шляпку. Подошла к зеркалу, улыбнулась. Женщина в чёрном. И сразу же, непроизвольно, поплыли чудные строчки:

        Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
   
Вся комната напоена
Истомой – сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.

        Немного красного вина,
Немного солнечного мая –
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.

Шагая по пустынным аллеям парка, Лида радовалась безлюдью. Солнечные лучи, проскальзывая сквозь яркую листву деревьев, мягко касались её лица. Ещё не измятая, молодая трава, серебристо поблескивая, вызывала желание свернуть с дорожки. Лида присела, провела рукой по траве, и влажной, прохладной ладонью обмыла одну щёку, затем – другую. Свернув на боковую дорожку, увидела женщину. Неужели Алиса? – удивилась она, замедляя шаги, и – не ошиблась.
- Лидочка! Боже мой, сколько лет прошло! Думала о вас, мечтала увидеть! Вы вовсе не изменились, всё также молоды и прелестны! – восклицала Алиса, излучая радость.
Лида благодарно улыбалась.
- Лидочка, если у вас есть время и желание, зайдём в кафе, посидим, пообщаемся.
Лида согласно кивнула головой.
В кафе было уютно и светло. Лида достала блокнот и ручку.
- Алиса Владимировна, как хорошо, что мы встретились!
- Лидочка, позвольте мне угостить вас. Мороженое и кофе. Да?
Они пили кофе, растроганно обмениваясь взглядами.
- Алиса Владимировна, расскажите о себе. Как ваша работа, чем увлекаетесь. С удовольствие вас послушаю!
- Спасибо, Лидочка, за внимание. Работы много. Мне удалось заключить договор с одним западным издательством. Перевожу всё, что предлагают. Зачастую не нравится, что-то больше, что-то меньше. Но без компромиссов – не проживёшь. Я путешествую, благо есть на что. Деньги коплю на очередную поездку. Это та радость, ради которой конфликтую сама с собой. Мои переводы  хвалят. И где-то в будущем, дожить бы, годы поджимают, маячит надежда на настоящую работу. Появляются, очень робко, авторы, чьи герои - не автоматизированные сущности, а живые люди, умеющие чувствовать, любить и различать добро и зло. Главная беда в другом. Меня коробит, когда уродуют язык. Он мельчает и выхолащивается от узаконенного повального штампа и вопиющих вульгаризмов! Такое чувство, что авторы стесняются пользоваться высоким стилем, и избегают употреблять чистые, ясные, прекрасные слова. Это происходит не только с русским языком. Лидочка, я вас утомила!
- Нет, Алиса Владимировна, я разделяю ваше возмущение и ваше отношение к литературе. Без неё моя жизнь потеряла бы всякий смысл.
- О, как я понимаю вас! У меня к вам предложение. Давайте вместе путешествовать. Мы знаем английский, знаем друг друга. Нам будет интересно. Кстати, где вы любите проводить отпуск?
Вопрос застиг Лиду врасплох. А действительно, где я провожу отпуска? –
встрепенулась она и написала:
- Я успела дважды увидеть море – прекрасное и грозное.
- Конечно же, море чудо! Но океан – несравнимая красота!
Алиса задумалась, и немного помолчав, сказала:
- Должна признаться, я искала вас, но вы поменяли местожительство. Да?
Лида кивнула головой.
- Правильно. Перемены необходимы. Путешествуя, начинаешь понимать, что жизнь слишком коротка, и уже многое не успеть, и что наступит время, когда поездки станут непосильными. Лидочка, я говорю о себе. А вы ещё так молоды!
- Мне уже сорок один, - рассмеялась Лида.
- Сорок лет. Вы ещё не знаете, как это мало! Вам не покажется бестактным моё желание поделиться с вами? У меня есть некоторая свободная сумма, и я пользуюсь одной надёжной фирмой, где постоянному клиенту делают скидки.
- Алиса Владимировна, не беспокойтесь, мои возможности позволяют мне
путешествовать, даже без скидки, простите за уточнение. Я тоже готова предложить вам свою помощь.
- Спасибо, Лидочка! Если не возражаете, встретимся с вами в следующую субботу, в полдень, в этом кафе. Я принесу проспекты, и мы подумаем куда нам махнуть.
Они расстались с чувством удовлетворения и благодарности к  друг другу.
Весь вечер Лида фантазировала. Она видела себя на улицах Лондона – времён Диккенса и Конан Дойля, Парижа – времён Дюма и Мопассана, Рима, Венеции – эпохи Возрождения, Мадрида – времён Гойи. Она воображала себя путешествующей по живописным тропам и дорогам, по пустынным пескам, в которых затерялся след Экзюпери, видела караваны груженых верблюдов, ей были знакомы экзотические страны, озёра, горы, реки, впадающие в океан. Странное чувство, что она уже везде побывала, было настолько реальным, что вопрос: куда поехать? – лишался своей привлекательности.
Что ты хочешь увидеть? Поступающая со всех сторон информация не оставляет надежды на то, что мир меняется к лучшему. Под натиском всеобщей агрессии и алчности исчезает былое своеобразие и величие не только известных городов и целых стран, но и очень многих уголков природы. А вавилонская мешанина и чужеродное влияние? Уродуется, опошляется и уничтожается дух целых народов. Мир изменился. Вспомни свою прекрасную поляну. Что там теперь? Краснокожие монстры. Но есть где-то земля, чей дух ещё не развеян? Возможно – это Шотландия?
И перед мысленным взором Лиды возникли вековые замки, изумрудные округлые холмы, отвесные скалы, океан – величественный и загадочный, ветер и небо – далёкое и холодное. Узкие улицы, каменные дома, их запах и цвет. Люди – гордые, красивые и сильные. Вот земля, где можно созерцать, пить воздух и мечтать о храбрых и бескорыстных рыцарях любви! Страна, где празднично одетые мужчины – в клетчатых юбках – завораживающе танцуют. Пожалуй, я бы не отказалась от нескольких глотков настоящего виски, о котором столько рассказано. И вероятно, я смогла бы ощутить музыку, рождённую в моей душе.
В последнее время у Лиды пропал интерес к сновидениям, и она перестала изводить себя разгадками. Но, собираясь на встречу с Алисой, она не  могла отделаться от мутных, навязчивых обрывков сна. Хотелось восстановить в памяти что-то очень значимое и тревожное. Неймётся тебе, - рассерженно подумала она, и вдруг почувствовала, как болезненно сжалось сердце. Любочка? Да нет, там всё в порядке, - успокоила она себя.
Лида вошла в кафе, присела за столик и заказала два коктейля, кофе и мороженое. Ровно в полдень появилась улыбающаяся Алиса с букетом ландышей. Точность – вежливость королей, - отметила Лида. – Какая я, однако, недогадливая! Почему не купила для Алисы цветы? – укорила она себя.
- Лидочка, дорогая моя, добрый день, - вручая цветы, торжественно произнесла Алиса. – Разрешите вас поздравить с чудным, знаменательным событием вашей жизни! Что же вы молчали? Я даже завидую вам. Такая молодая и уже бабушка!
Ошеломлённая Лида смотрела на Алису. Бледнея, Алиса опустилась на стул.
- Лида, вы что, вы, … наверное …, - беспомощно проговорила она и замолчала.
Лида догадалась, что произошло. Ей стало жаль эту женщину, которая, - не зная об её отношениях с дочерью – невольно, в очередной раз, ранит ей душу.
- Алиса Владимировна, пожалуйста, не пугайтесь, - написала Лида, - а за ландыши, большое спасибо. Каюсь, что мне не пришла мысль сделать то же самое, в знак нашей встречи.
- Боже мой, Лидочка, я опять нарушила ваш покой. Что за напасть такая! Ей-богу, разве можно было предположить, что вам не сообщили об этом. Простите меня. Может быть, почта задержала? Хотя нет, слишком много времени прошло.
- Не корите себя. Если есть желание - расскажите, но сначала выпьем коктейль. Будем пировать по этому поводу. Хорошо?
- У Галины Николаевны осталась в школе приятельница, с которой она переписывается и перезванивается, не делая из этого секретов. У меня иногда возникает подозрение, что та открытость, с которой приятельница делает эти разговоры и переписку достоянием многих, в том числе и меня – одобрена самой Галиной. Знаю одно – о вас ни слова. После встречи с вами, я зашла в школу, и мне – с подробностями, сообщили. Ваша дочь родила сына – красивого, здорового малыша. Родила легко, без ущерба для себя и очень похорошела.  Все необычайно рады и счастливы. Отец вашей дочери подарил ей бриллиантовое колье и перстень. Было торжество по поводу крещения. Лидочка, все уверены, что мы с вами не контактируем. О нашей встрече я никому не сообщала.
- Когда родился малыш?
- В конце февраля.
Сердце Лиды рванулось. Февраль, … почему февраль?
- Как назвали? – написала она, внезапно ослабевшей рукой.
- Жорж. Фамилия двойная. Видимо, сейчас это модно.
- На кого похож?
- На отца вашей дочери. Лидочка, не надо так волноваться, всё ещё наладится, - проговорила Алиса, и заплакала.
- Почему так случилось? Это несправедливо по отношению к вам. Почему они не сообщили? Это чудовищно! – восклицала она, вытирая слёзы.
- Алиса, не надо плакать. В том, что происходит - моя вина. Вы же знаете,
каждому по его заслугам. Несправедливое отношение других – веское доказательство собственного несовершенства. А возможно – это кара за грехи и пороки предыдущих поколений.
- Лида, в таком случае ваша дочь будет наказана за жестокость по отношению к вам.
- Я этого не желаю. Я не считаю её виновной по отношению к себе. Но есть одно, что мучает меня. Безвременная смерть моей названной мамы. Она очень любила Любу, и умерла с её фотографией в руках. Что чувствовала она, всматриваясь в любимые черты, простила ли она Любу за предательство или не простила? Не знаю.
Так вот что предвещал неразгаданный мной сон, – с горечью думала Лида. Радостная весть обернулась для меня тоскливой неприкаянностью и непомерной обидой. Ах, Алиса, Алиса! Лучше бы мне не знать об этом.
Сохраняя на лице тягостно - сочувственное выражение, Алиса молчала. Стараясь вывести её из этого состояния, Лида улыбнулась. Внезапно пришедшая мысль всколыхнула её, и она написала:
- Алиса Владимировна, человек, которого я любила и люблю, тоже подарил мне колье … сапфировое и перстень. Странно, правда? Но я не оправдала его надежды, не справилась с возложенной на меня миссией матери. Мой малыш задохнулся, спасали не его, а меня! Это было самое невыносимое и ошибочное решение моего любимого. И мы – расстались.
- Лидочка, дорогая моя! Давайте всё отбросим! Не надо возвращаться в прошлое, не надо. Я давно уже не тревожу своё прошлое. Когда-нибудь я расскажу вам о себе. Я принесла вам проспекты.
- Алиса Владимировна, у меня много журналов и видеофильмов. Я сделала выбор – Шотландия. 
- Отлично. Это и моя мечта, но достаточно дорогая. Я осилю, а вы?
- У меня остались деньги тёти, предназначенные Любе на свадьбу. Люба отказалась от них. Я ни разу не воспользовалась ими. Пришло время их употребить.
Договорившись о встрече, они расстались. Но, нет ничего более непостоянного, чем условленная встреча и заранее намеченные планы. Нередко, какая-то неведомая сила вторгается, вползает в назначенный день и час – искажая, а то и вовсе разрушая задуманное. Махнёт мышка хвостиком, чирикнет птичка, грянет гром, блеснёт молния, прокукарекает петушок и стрелки часов наперегонки разбегутся по циферблату времени. Потом всё утрясётся, затихнет, но невидимая ниточка протянется между до и после.
Вернувшись домой, Лида достала черновик письма, отправленного год назад:
«Здравствуй, Любочка! Опять пишу тебе. Надежда не покидает меня. Не зная твоей реакции на мои предыдущие письма, я – снова и снова готова повторить. Главное для меня – твоё счастье, удача, здоровье, всё, всё! Только живи, радуйся каждому дню, улыбайся, люби кого хочешь, - мне, ей богу же, всё равно! Я понимаю тебя. Ты – и музыка, и я – для которой она не существует. Так уж случилось, Любушка! Это не мой выбор, не моя вина. Это ранит тебя и отдаляет нас друг от друга. Но сейчас, когда ты счастлива, и рядом с тобой близкие тебе люди, - верю, что любящие тебя, - иначе не может быть, мы могли бы найти способ общения посредством переписки. Доченька, дорогая моя! Конечно, мои возможности ограничены, но душа моя полна любви, чувства живые, искренние, и я могла бы стольким поделиться с тобой. Любушка, девочка моя, я буду ждать ответа. Как решишь, так и будет, только не молчи! Благословляю тебя, будь счастлива! Обнимаю, целую. Мама».
Остаток дня Лида провела в состоянии полной разобранности. Неуклюжие, безотрадные мысли об одном и том же, копошились, лишая покоя. Значит, Люба получила письмо, будучи в положении, но даже это не смягчило её сердце и не изменило отношения ко мне. У меня – внук. Жорж Ломбарди – Панин. Бессвязное сочетание. Похож на Анатолия, на дедушку. А я кто? Бабушка, которую он не будет знать? Тётечка, любимая моя, представляю, что было бы с тобой, столкнись ты с подобной жестокостью! Хорошо, что ты … Господи, прости меня за кощунственную мысль! Дай мне совет, защити от испепеляющих мыслей, помоги найти в себе силы, научи терпению, образумь меня!
На очередную встречу они пришли одновременно. Сердечно поздоровались, сели за стол и, улыбчиво глядя друг на друга, не почувствовали
притаившейся опасности.
- Лидочка, - восторженно выдохнула Алиса, - послушайте, уж эта новость вернёт вам радость! Ваша дочь с сыном, с мужем, с отцом и с Галиной – приедут осенью в гости к родственникам. В письме есть намёк – я сама его читала – на то, что Люба решила навестить вас. Галина пишет, что очень страшится этой встречи, но противиться не станет – желание Любы для неё превыше всего.
- Почему страшится? – написала Лида, чувствуя, как комок подбирается к её горлу.
- Дескать, это может травмировать психику Любочки – она ведь кормящая мать, - и нанести вред ей, и ребёнку. Её удручает неизвестность вашего отношения к дочери и возможность вашего неадекватного поведения.
Усилием воли, Лида загнала комок вовнутрь, набрала воздуху и …. написала, вернее прокричала.
- Алиса Владимировна! Вы – больше никогда, слышите – никогда, ни по каким соображениям, ни по какому случаю, - ничего, абсолютно ничего, не будете сообщать об этих людях! Никогда! Простите меня, но это моё условие наших с вами отношений и, тем более, совместных поездок. Я ни в чём вас не обвиняю. Я только прошу вас. Вы согласны со мной?
Алиса читала и её лицо заливала краска. Она подняла глаза, и, словно не узнавая, несколько мгновений смотрела на Лиду, а затем проговорила:
- Согласна, но мне понадобится время, чтобы переварить сказанное вами. Оказывается, я вас совсем не знаю, но я попробую принять вас такой, какая вы есть. Простите меня, Лида, за всё.
- Поймите, Алиса, мне не за что вас прощать. Это касается только меня. В любом случая, я не изменю своего отношения к вам. Мне понятны ваши побуждения, но для меня они разрушительны и невыносимо болезненны. Я догадываюсь, вам хотелось бы узнать подробности того, что произошло. Но, дорогая Алиса! В подробностях – вся моя жизнь, и мне пришлось бы исписать сотни страниц. Возможно, когда-нибудь, я опубликую свои дневники, если удастся, или напишу роман и вам захочется сделать перевод. А сейчас – нас ждёт Шотландия! Возьмите мою визитку и адрес.
Не успев сблизиться, они расстались.
Лето уходило, но Алиса не отзывалась. Лида не винила Алису, не испытывала к ней неприязни. Она была искренне рада возможности общаться с умной, интересной женщиной, казалось бы, питавшей к ней тёплые чувства. Неужели Алиса - начитанный, образованный педагог, так близорука, невнимательна и наивна, чтобы не понять, что Галина намеренно позволяет читать свои письма, и что цель её ясна: всё происходящее должно быть мне известно. Боже мой, она всё ещё мстит мне за Анатолия, который остался с ней, только благодаря моей дочери! Но, Алиса, как она может перечитывать непредназначенные ей письма? Неужели она не почувствовала что, сообщая мне все подробности, включая высказывания Галины, причиняет мне нестерпимую боль? Да уж, точно сказано: благими намерениями вымощена дорога в ад. А почему ты не высказала Алисе свои соображения? Да потому, что я не имею права выплёскивать свои предположения, которые могут оказаться ошибочными. Ах, Алиса, Алиса! Не приняла меня. Сколько же их, не признавших и не принявших меня? Немного, но почему же так много печали? Несомненно одно. Слова, произнесённые вслух, всегда можно смягчить тоном, интонацией и жестом, и они не будут так категоричны и враждебны, как запечатлённые на бумаге. Бумага придаёт им иную прочность. От написанного не отвертишься! Несдержанность и резкость моих выражений оттолкнула Алису.

* * *
Сбежав по ступенькам магазина, Лида остановилась. Хотя спешить было некуда, она решила пройти между рядами припаркованных машин. Вдруг передняя дверь одной из машин распахнулась, преградив ей дорогу. Слепой, что ли? – возмутилась Лида и, повернувшись назад, наткнулась на распахнутую заднюю дверь. Вот псих! – рассердилась она, и, чувствуя чьё-то прикосновение, обернулась. Это был Алексей.
- Садись, подвезу.
Смутившись, Лида покорно села в машину.
- Ну, здравствуй, Лида! – весело воскликнул Алексей, глядя ей в глаза. – Не ожидала? Да я и сам не думал, что встречу тебя. Куда доставить?
Лида вытащила блокнот, ручку.
- К дому.
Алексей поднял брови и, глядя на Лиду, усмехнулся. Проехав некоторое расстояние, остановил машину.
- Послушай меня, Лида. Как-то я захотел увидеть тебя. Купил гостинцы, цветы. Позвонил. Дверь открыла незнакомая девушка. Извинился, ушёл. Потом что-то меня дёрнуло, вернулся, захотелось увидеть знакомые стены. Объяснил всё. Вижу, она мне не верит. Потом, въедливо так, прошлась по мне, и согласилась впустить. Я отдал ей цветы. Квартира отремонтирована, деньги вложены немалые. Пригласила попить кофе. Свечи, конфеты, музыка. Она молчит, и я молчу. Разговор не клеился. Уже у порога говорит мне. Вы мне понравились, если вас опять настигнет ностальгия, заходите, буду рада. Дала мне свою визитку. Позвонил один раз, разговаривала она со мной сухо и торопливо. Но что-то опять потянуло меня к этому порогу. Заходил дважды. Так и не понял – одна она или с кем-то? Пили кофе, но что странно, не глухонемые, а разговаривая, я будто спотыкался обо что-то. Чувствовал – хочет со мной переспать. Девица красивая, но мне не захотелось её укладывать. Вот так. Ты одна?
Лида кивнула головой.
- Жену устроил администратором в одном заведении. С работой справляется классно, смекалистая женщина, - довольно расмеялся Алексей. – Мальчишки радуют, учатся – способные парни. Но главное, Лида, у меня подрастает доченька! Такая радость, такое умиление! День не вижу, и всё – скучаю до невозможности! Помнишь разговор о Боге? Так вот, Лида – Бог есть. Я поверил! Эх, Лида, как ты умеешь всё испортить себе – лично!
Лида открыла дверь и, не прощаясь, вышла из машины.
Ей казалось, что из неё снова вытащили какой-то очередной орган, и очень скоро она окончательно опустеет, станет лёгкой,  и разлетится по ветру, как пушок от одуванчика. Не приведи бог, ещё кого-нибудь встретить. Зачем села в машину? Не знаю. И всё у тебя, Лидка Маруткина, не как у людей! А кто сказал, что я принадлежу к числу людей? Я часто ощущаю себя кошкой, собакой, и хотела бы обернуться птицей, но только перелётной.
Обычно, на удивлённое сообщение Лиды:
- Ты знаешь, столько раз проходила мимо, не замечая, а сегодня вдруг увидела …
Тётя отвечала:
- Всякому видению назначен свой час. Ни с того, ни с сего ничего не случается!
- Кем назначен?
- Ну, уж ясно, что не нами. Мы ведь, Лида, не только что глухие и немые, мы к тому же ещё и слепые.
Облысевшая земля, кой - где затянутая хрупким, прозрачным льдом, одиноко и беспомощно темнела под скудным слоем выпавшего снега. Небо, затянутое монотонной серой пеленой, не обнадёживало, добросовестно обещая унылый день, лишённый тепла и солнца. Лида поёжилась, но возвращаться не стала. Быстрым шагом, обойдя знакомые места, вдруг остановилась у ограды, за которой, под голубым куполом, белела небольшая скромная церквушка, восстановленная на законном родовом месте. Говорили, что на этом возвышении у реки,  ныне почти загубленной,  высилась большая,  красивая церковь,  видная
отовсюду, и в праздники стекались к ней все окрестные жители.
 Лида вошла на подворье, поднялась по ступенькам, легко открыла дверь церкви и очутилась в светлом безлюдном помещении. Пахло ладаном, перед иконами в лампадках горели свечи, гнёзда больших высоких подсвечников были пусты. На стене, у входа, висела доска с распорядком церковной службы: крещения, венчания, праздничного богослужения, поминовения усопших, обрядов причащения и исповедования. Вот что мне нужно, - облегчённо подумала она, прочитав объявления, - но где же служители?
 Из незаметных дверей вышла высокая женщина, одетая во всё бежевое. Лида пошла ей навстречу, почтительно поклонившись, достала блокнот, ручку и написала:
-  Простите меня, я хочу исповедоваться, но я – глухонемая. Пожалуйста, вы можете ответить, я понимаю по губам.
- У нас запись загодя. Обратитесь к отцу Георгию, я приглашу его, - безучастно глядя на Лиду, произнесла женщина.
У неё даже глаза бежевые, - изумилась Лида, - Георгий, отец Георгий, -
такое приятное совпадение. Интересно, какой он? -  возбуждённо думала она, не отрывая взгляда от узкого проёма дверей.
Волнуясь, она смотрела на приближающихся, как ей казалось, очень высокого священника в чёрной рясе с крестом на груди, и в фиолетовой бархатной скуфье на голове. Когда он подошёл к ней, она увидела, что он не так уж и высок. Мой ровесник, - отметила она. Его длинные тёмные волосы были собраны сзади, но особенно примечательной была - густая, словно обожженная ярко-рыжими подпалинами, борода. Смутившись от спокойного, внимательного взгляда его распахнутых голубых глаз, Лида – в ожидании слов, - уставилась на его яркие, красиво очерченные губы.
- Обряд исповеди совершается в определённые дни и часы. Расписание на доске, у входа. Приходите завтра, запишитесь у дальнего окошка. Вы поняли?
Заглянув ему в глаза, Лида поклонилась и направилась к выходу. Уж если священнослужитель не в силах почувствовать состояние человека, то чего же ждать от других, - разочаровано подумала она. Кто-то коснулся её плеча. Она обернулась.
- Поймите, мне это необходимо сейчас, только сейчас. Потом будет по-другому, или вообще ничего не будет, - написала она, протягивая ему листок.
- Пойдёмте, - сказал отец Георгий, направляясь в уже знакомую дверь.
В небольшом пространстве с высокими, узкими окнами, с горящими свечами под небольшими иконами, было светло. Посередине стоял длинный самодельный стол, окружённый дощатыми скамьями, на столе – зелёная лампа, в кожаных переплётах книги, тетради, в хрустальном стакане живые сиреневые цветы, под ногами толстый самотканый коврик.
- Присаживайтесь, пожалуйста, - сказал отец Георгий, располагаясь напротив Лиды. Их разделял стол.
- Меня покинула дочь. Ей было шестнадцать. Восемь лет спустя, она приезжает, но не ко мне, и у неё появилось намерение встретиться со мной. Но я этого не хочу! Ужасно, но я не желаю этой встречи, никак не желаю.
- Дочь попросила тебя встретиться с ней?
- Нет. Обо всём я узнала совершенно случайно.
- Зачем ты пришла ко мне? Утвердиться в своём решении?
- Может быть и так. Я очень нуждаюсь в общении и мне нужно услышать другого человека, чтобы разобраться в своём упорстве.
- С кем ты близка?
- У меня был близкий, родной мне человек, который понимал все мои поступки, корил меня, наставлял, помогал найти нужное решение, жалел меня, любил …, но он покинул этот мир. Я – одна.
- Кто этот человек?
- Моя названная мама. Она взяла меня из роддома.
- В её сердце была любовь к тебе, а что в твоём сердце, дочь моя? Обида горькая, непримиримость, гордыня, а может быть ревность, зависть? Мстительность?
- Во мне много всего намешано, но только не зависть.
- Тогда почему не принимаешь свою кровную дочь?
- Я не верю в её искренние и добрые побуждения.
- Дочь моя, тебя страшит новое испытание, и ты, измышляя об истинных намерениях дочери, боишься натолкнуться на новые печали и огорчения.
- Да, вы правы, отец Георгий. Но чтобы допустить подобное измышление, мне пришлось пройти дорогу, длиною в целую жизнь. Её намерение встретиться – это не порыв страдающей и любящей души. Она желает утвердить меня в правильности всех своих поступков, и сделанного ею выбора, но главное – продемонстрировать превосходство своих жизненных приоритетов и, конечно же – любопытство: как я и что я?
- Яблоко от яблони далеко не падает.
- Верно. Поэтому я поняла свою дочь и признала безоговорочно её право на выбор. Во мне нет ненависти к тем, кого она предпочла. Дело в том, как она это сделала? Понимаете? Я как любила тех, с кем свела меня судьба, так и люблю. Во мне нет гнева и злобы. Но я оставляю за собой право не общаться с теми, кто не однажды рвал моё сердце, лгал, предавал и унижал меня.
- С кем живёт твоя дочь? Кого она предпочла тебе – матери своей?
- Она живёт в семье своего отца, любит его жену, его родню. Она талантливая пианистка, умна, красива. Замужем, у неё родился сын. Счастлива, любима, богата.
- Полная мирская чаша. И что ты сделала, дочь моя, для того, чтобы вернуть своё дитя?
- Писала ей письма, обливая их слезами, но отсылала не все.
- Что сдерживало тебя?
- Ни на одно из них она не ответила. Ни единого намёка, ни единого слова! Всю жизнь, живя чувствами, я исполосовала своё сердце. И теперь хочу жить, подчиняясь только разуму.
- Разум коварен, увёртлив и лукав. Жить полагается сердцем. Оно правдиво, как истина. Дитя рождается с доброй душой.
- Откуда же берутся злые и жестокие?
- От неправедных родителей. Дочь была при тебе, ты сама растила её?
- При мне. Но основным воспитателем была моя мама. Она была её крестницей. Чуткая, справедливая, мудрая – она любила Любу, и не смогла перенести её ложь и предательство. Сердце её не выдержало, она ушла безвременно - с фотографией Любы в руках.
- Дочь присутствовала на погребении?
- Нет, ссылаясь на занятость, она не приехала.
- Дочь моя, ты сама видишь причину поступков своей дочери?
- Причин много.
- В чём твой грех?
- В том, что я глухонемая.
- На всё воля божья, и в том нет твоей вины.
- Есть. Мой грех в той жизни, которую я прожила. Кто-то вёл меня по пути, непредназначенному мне, в силу моего появления на свет. Я родилась в грехе от неизвестных мне родителей. Они были щедрыми и жалостливыми людьми. Я была довеском к трёхкомнатной квартире. Хочешь квартиру? Удочеряй глухонемую девчонку. Я люблю их, и давно простила. Не зная обстоятельств, нельзя судить, можно только сожалеть. Я была обуреваема страстями и сомнениями, я хотела быть любимой и только в этом видела спасение и смысл своего существования. Бунт против собственного рождения, породил всё остальное. Отец Любы меня предал, а я предала другого – любимого мной. Я родила ему мёртвого сына. Ни один из них не стал мне мужем. Я грешила вне брака. Пришло время, и я хочу понять и принять причину моего бунта. Зная причину, я освобожусь от сомнений и боли. Я хочу стать свободной, но для этого я должна сбросить тяжесть прежней жизни, которая разрушает меня. Хочу прожить, положенный мне срок, с миром в душе.
Спокойно, беспристрастно, отец Георгий задавал вопросы, и также бесстрастно прочитывал написанное Лидой, но когда он устремлял на неё взгляд, она видела – в его глазах не было равнодушия. Помимо этого, Лида замечала, что после каждого вопроса отца Георгия, в помещении заметно светлело, словно кто-то зажигал ещё одну свечу.
Проникая в её безмолвное одиночество, он понимал, что она нуждается в очищении, и ей необходимо обнажить, вывернуть свою душу, вытрясти из неё весь мусор, хлам и только тогда наступит успокоение, примирение с собой, и  она избавиться от противоречий, раздирающих её неуёмное сердце.
Отец Георгий поднялся и вышел. Через некоторое время он вернулся, поставил на стол графин с водой, наполнил два стакана.
- Попьём, дочь моя, святой водицы.
Вода была холодной и вкусной.
- Понравилась?
Лида кивнула головой.
- В чём суть твоей жизни?
- Я занимаюсь наукой, в частности - физикой. Работу свою люблю. У меня были ученики, которым я передавала свои знания и опыт. Бог даст, возникнут новые идеи, и я буду работать с учениками. Ученики – это благо. Видя их глаза, я ощущаю свою нужность.
Отец Георгий смотрел ей в глаза и, в какое-то мгновение, Лида почувствовала, как её сердце дрогнуло и распрямилось, как будто бы внутри неё растопился кусок холодного, жёсткого льда. Она улыбнулась, и её глаза засияли от благодарности к этому человеку.
- Ты простила плоть от плоти своей, дочь моя?
- Да, да.
- Искренне?
- Да. Я ни в чём не обвиняю свою дочь. Всем сердцем я желаю ей добра,
любви, счастья, радости в детях, и в тех, кого она избрала. Поверьте, что это так, отец Георгий!
- Бог поверит, дочь моя. Бог милосерден и предоставляет каждому человеку свободу выбора. Бог не повелевает душами. Он помогает только тем, кто призывает его, кто обращается к нему за милостью, кто держит его в своём сердце.
- Спасибо вам, отец Георгий.
- Ты не умеешь смиряться. Ты надломлена собственным бунтом против себя. Смирись. Возлюби себя, открой своё сердце тем, кто в тебе нуждается. Решение принятое тобой, никто не в силах изменить. Это неподвластно даже Богу нашему. Поэтому я отпускаю твои грехи и благословляю тебя на избранный тобой путь. Ступай с Богом. Мира тебе  и согласия. Храни тебя Господь. Аминь.
Лида встала. Отец Георгий перекрестил её три раза.
- Спасибо вам, отец Георгий, - безмолвно прошептала  она губами и поклонилась.
- Благодари не меня, а Господа Бога нашего.
Провожая её, он вдруг остановился.
- Я вижу, ты крещёная, дочь моя. Как тебя нарекли? – спросил он.
- Лидия, - написала она.
- Знатное имя, - улыбнулся отец Георгий, - Лидия, если ты устанешь, разуверишься, усомнишься, дай мне знать. Я помогу тебе обрести умиротворение. Я посодействую тебе определиться в обитель, где душа твоя обретёт истинную жизнь, и ты познаешь святую истину любви.
- Но я глухонемая, какой во мне прок?
- В обитель принимают не по проку. В твоей душе  есть свет и добро. Ты не лукава. У тебя говорящий разум и чуткое сердце. Глаза твои чисты и зрячи. Образ твой светел и прекрасен. Тебе от рождения дана святость. Приходи, Лидия, в божью обитель.
Выйдя на порог церкви, Лида зажмурилась от неожиданно яркого  света. Открыла глаза, развела руками. Так вот откуда сияние! Всё взаимосвязано – ясное, ласковое небо, солнце, глаза отца Георгия, моя душа и радость совпадения! Легко, невесомо, она сбежала по ступеням. Ощущение того, что в следующую минуту она разбежится, приподнимется на кончики пальцев, оторвётся от земли и, сделав небольшое усилие, пролетит - низко-низко, видимое расстояние, - всего-то в несколько шагов, - но зато потом, едва коснувшись земли, оттолкнётся, взлетит, и …унесётся ввысь. Сознание такой возможности почему-то испугало Лиду, и она замедлила шаг.
Удаляясь, она ловила себя на том, что её одолевает желание оглянуться, и увидеть на пороге церкви отца Георгия. Не выдержав, она обернулась. Отца Георгия не было. Лёгкая грусть расставания коснулась её сердца, и она ускорила шаги. Интересно, что сказала бы тётечка моя, по этому поводу? – спросила она себя.
- Разрази меня гром, если я опять не то скажу. Душа твоя, Лида, склоняется к соблазнам, но ты опирайся на разум, в нём твоя сила.
Да, дорогая моя, вы оба права. У сердца одни соблазны, у разума – другие, но всё от лукавого, - рассмеялась Лида. У меня теперь есть человек, который никогда меня не предаст, и я смогу в трудную минуту обратиться к нему душой. Я буду помнить его до последних своих дней. Мы расстались в момент наивысшего сближения, в редкие минуты согласия и взаимопроникновения. Две души человеческие, соприкоснувшись, стали близкими на один лишь миг, но благо от этого остаётся навсегда. Возможно, это и есть самая высокая точка любви, спасающая и хранящая человека.
Лида видела перед собой лицо отца Георгия, и это видение вселяло в неё незыблемую уверенность в завтрашнем, и во всех последующих – разного качества - днях. Глаза этого человека не разрешали впадать в уныние, печалиться, плакать – они призывали её жить, просто жить, как бог даст.
«Утро, день, вечер, ночь … Смена суток, дней, недель и так – месяц за месяцем. Проснулась, ушла, вернулась, уснула … А что происходило между всем этим? Чем заполнялся промежуток? Завтраки, обеды, ужины, домашние дела. Книги, кино, театры, прогулки, телепередачи. И всё? А что  ещё, что? Ну, воспоминания … Зачем? Размышления … О чём? Не то, не то … Так что же тогда, что? Нет самого главного, самого необходимого! А что главное? Главное – это когда глаза в глаза, душа к душе. Но это всего лишь минуты! Да, да – всего
лишь, но без них можно окаменеть».
Лида поставила точку, закрыла дневник.
Состояние угрюмой подавленности и безнадёжности не проходило. Что опять во мне переключилось, - вяло думала она. Сдавленное тоской сердце билось нехотя. Новое ощущение под левой лопаткой не пугало, но отвлекало и мешало мыслить. Читать не хотелось. Всё опротивело, ничего не радовало, не занимало. Швейная машина казалась ненужным пережитком, и даже строки стихов путались и не вдохновляли. Мне нет места в этом мире, но я должна его найти. Я заблудилась, или, - как говорила тётечка, - я заплуталась. Да, моя славная – я, и в самом деле, заплуталась.
Это было начало того самого будущего, которое – периодически, так заманчиво и обещающе, подкрадываясь к человеку, подаёт ему неясные знаки в виде интуиции и предчувствия, тем самым, предлагая возможность остановиться, или помедлить, или – не раздумывая – ринуться в это неизвестное будущее.
 Душевные силы Лиды были на исходе. Усталый мозг отказывался перерабатывать бесконечный хаос мыслей. К работе появилось отвращение. Всё, что я делаю никому не нужно, - всё самообман и самообольщение. Беспощадное одиночество и безмолвие уничтожают меня. Дух и разум мой – слабеют. У меня есть дочь, у меня есть внук, есть зять, но почему я одна? Почему? Жестокость ниспосланного наказания – мне уже не под силу.
Просыпаясь среди ночи, Лида, с ужасом вспоминала о работе. Никого не хотелось видеть. Вечерами, в поисках чего-то светлого, нужного, вызывающего любовь к человечеству, и к самой жизни, механически переключала кнопки телепульта. Калейдоскоп лиц, открытых ртов – все говорят, кричат, поют, калечат, убивают друг друга, - глаза – сквозь прорезь чёрных масок , оружие, горящие машины, трупы, много трупов, постельные сцены, кровь, боль, ужас, жалость, - маньяки и грабители всех мастей и национальностей, манекенщицы, правительственные мужи. Всё это впивалось в мозг, в тело, в сердце, вызывая единственное желание спрятаться, убежать, но куда? И как ни странно, самым притягательным оказывались концертные залы. Глухонемая Лида завораживающе следила за взлетающими руками дирижёров, всматривалась в глаза оркестрантов, в руки скрипачей, в лица слушателей. Это была какая-то иная порода людей, близкая её душе. Она пыталась проникнуть в этот прекрасный и недоступный ей мир звуков. И перед её мысленным взором возникали яркие, необычайные образы цветов, растений, живых существ, пейзажей, - причудливых зданий и предметов, озаряемых разноцветными вспышками. Неведомыми путями, по каким-то признакам, Лида улавливала тональность безмолвных звуков, но ритм музыки она определяла по поведению дирижёра. При его быстрых, резких, эмоциональных жестах, - воображаемые ею образы сменяли друг друга, и, превращаясь в разноцветные мазки, - начинали прокручиваться, как в ускоренном кадре. При мягких, спокойных, плавных взмахах дирижёрской палочки, - видения, замирая на миг, медленно исчезали. Это было одно из любимых увлечений Лиды. Она знала всех известных,  знаменитых дирижёров по именам, и любая информация о них, прочитанная ею, оставалась в её памяти. У неё были любимые музыканты и дирижёры. Безвременный уход одного из них – Евгения Колобова, стал её личной трагедией. Она оплакивала его смерть до боли в сердце. Иногда её посещала мятежная мысль, - очевидно, кто-то убил во мне музыкальный талант, и этот же  кто-то, искупая вину передо мной, наградил музыкальным даром мою дочь. И если это был единственно возможный вариант, то я согласна мириться со своей глухонемотой.
Ребята навещали Лиду, приносили цветы, приглашали в кино и ждали новых проектов, но она ничего не могла им предложить. Ей было стыдно за свою бездарность, и она стала отдаляться от них. Это были уже не девочки и мальчики, а взрослые люди, занятые устройством своей жизни, и поисками своего места в ней. Она не хотела, чтобы они тратили своё драгоценное время на неё.
Иногда, спасаясь от тоски, Лида перечитывала послание Саши.
«Лидия Михайловна, не знаю, что говорят в тех случаях, когда чувствуют то, что чувствую я. Наверное, это смесь глубокого почтения к вам, и восхищения. Вы прекрасны и совершенны. Я мог бы сказать, что влюблён в вас, но думаю, это не совсем так. Скорее всего, я навсегда останусь вашим почитателем, влюблённым в вас, как в женщину. Уверен – я вас не забуду. Такое отношение к женщине – у меня впервые. Ваш образ будет вдохновлять меня в  той жизни, которая ждёт меня. Самое ценное, что есть у меня – ваша открытка и шарф. Я готов носить его в любую погоду, но хочу сохранить, и когда стану старичком, буду кутать свою худую шею и думать о вас. Саша».

***
В среду после обеда, Лиду пригласил к себе Александр Данилович.
- Добрый день, Лидия Михайловна, присаживайтесь. Речь пойдёт вот о чём. Ваши коллеги постановили вовлечь вас в жизнь коллектива. Они вас уважают, но обижаются на то, что вы ни разу не присутствовали ни на одном из дней рождений.
Погасив всплеск удивления, Лида улыбнулась.
- Я знаю, вы всегда преподносили цветы, дарили подарки, но участия не принимали. Сейчас как раз тот случай, когда можно исправить это положение. Я приглашаю вас на свой юбилей, а точнее – на шестидесятилетие. Прошу не опаздывать. Это моя личная просьба. Кроме сотрудников отдела, будут мои друзья. Заявляю вам, как мужчина: вам не следует стесняться. Вы способны украсить любое, даже самое изысканное общество. Кстати, моя жена и дочь давно хотят познакомиться с вами. Дочь у  меня литератор, к техническим  наукам не тяготеет, но однажды я дал ей почитать одну из ваших работ и она была восхищена чистотой и стилем вашего языка, и совершенной ясностью и точностью изложения. Вручаю вам официальное приглашение. Жду. Без вас – праздник не начнётся. Будем веселиться и танцевать.
- Александр Данилович, благодарю вас за приглашение. Я приду. Но, пожалуйста, не надо концентрировать на мне внимание. Меня это смущает и вызывает чувство неловкости.
- Лидия Михайловна, простите меня, я боялся, что вы откажетесь. Но вообще то, уверяю вас, вы напрасно так относитесь к себе. Совершенно напрасно!
Лида вернулась, и все выжидательно переглянулись. Разве я должна отчитываться перед всеми? – подумала она, принимаясь за работу. Лида, не придирайся, всем интересно, согласилась ли ты? Если спросят, я отвечу.
С некоторых пор Лида стала замечать, что отношение к ней коллег изменилось. Все по-прежнему были улыбчивы и доброжелательны, но в их улыбках и глазах мелькало что-то вроде недоверия и любопытства. У меня такое чувство, что меня в чём-то уличили. С чего бы это? Я вся на виду. Думаю, их стало раздражать моё  молчаливое присутствие, что-то наподобие бельма на глазу. Лида, ты становишься мнительной и подозрительной, - устыдила она себя.
Собираясь на юбилей, Лида точно знала что оденет. Не раздумывая, она выбрала облегающее, удлинённое, декольтированное платье из чёрного матового шёлка, с ниспадающими короткими рукавами. Чёрные бархатные туфельки на шпильках, украшенные красивым цветком, завершали её туалет.
Ровно в шестнадцать часов, Лида вошла в зал и увидела Александра Даниловича в окружении мужчин. Она подошла, грациозно поклонилась и, улыбаясь, и вручила ему букет из тёмно-красных гладиолусов и видеокамеру. Зардевшись от удовольствия, Александр Данилович поцеловал ей руку и представил своим друзьям. Все трое последовали его примеру. Господи, что за церемония! Зачем мне это? – пронеслось в её голове.
- Лидия Михайловна, пойдёмте, я познакомлю вас с женой и дочерью, - сказал Александр Данилович, беря её под руку. - Простите, но глядя на вас, я должен – нет, обязан вас уведомить: вы прекрасны! Боюсь, наши дамы пожалеют о своей инициативе! – рассмеявшись, воскликнул он.
 Знакомясь, Лида приветливо кивала головой. Состояние, в котором она находилась, было слишком напряжённым, и она - с радостью, согласилась задержаться у стола с напитками.
- Лидия Михайловна, простите, я оставлю вас одну. Через десять минут садимся за столы, я выберу вам место, - не понравится, переиграем!
Лида зашла в дамскую комнату, остановилась перед зеркалом. Блестящие, потемневшие от возбуждения глаза, были слишком выразительны на матово-белом лице. Высокая причёска была безукоризненно гладкой. Лида достала яркую помаду, накрасила губы и … решилась. Она открыла футляр, вытащила колье, примерила и, довольная увиденным, рассмеялась. Вот, Коленька, я впервые надеваю твой бесценный дар. Ты был прав, колье изумительное, и я в нём неотразима! Спасибо тебе, мой любимый. Обещаю, буду самой-самой красивой и весёлой. Пора, пора! Лиде было предназначено место между Светланой и одним из друзей Александра Даниловича. Стол был обилен и красочен. Выбранный тамада долго зачитывал послужной список юбиляра. Первый тост - мужчины пили стоя. Пригубив шампанское, Лида попросила бокал красного вина. Поздравления, тосты, разговоры, смех, покрасневшие лица, повеселевшие глаза. Жена и дочь Александра Даниловича - милые, симпатичные женщины - были очень деликатны и сдержанны. К Лиде обращались, что-то говорили, она отвечала взглядом, улыбкой, жестами. Смешно было смотреть, как кто-нибудь из мужчин затевал с ней разговоры о работе, о себе и вообще о жизни. Терпеливо выдерживая подобные излияния, она надеялась, что когда наступит время танцев, её оставят в покое. Но, увы! Каждый из мужчин считал своим долгом пригласить её на очередной танец. Лида вежливо отказывалась. Но когда один из них стал слишком настойчив и развязен, она написала:
- Ваша настырность переходит рамки приличия.
После этого к ней подошёл Александр Данилович.
- Лидия Михайловна, разрешите вас опекать, если не возражаете. Простите моего друга, он несколько перебрал. Вы знаете, почему-то всем кажется, что вы притворяетесь. Не верят! Чем недоступнее и загадочнее женщина, тем сильнее мужчин тянет к ней. Они хотят вас потрогать, или хотя бы прикоснуться.
-Разве я единственная женщина?
- Лидия Михайловна, - рассмеялся Александр Данилович, - здесь присутствуют женщины известные, знакомые, все друг друга знают, мы же не впервые встречаемся. Не судите строго. А впрочем, посмотрите на себя в зеркало!
Лида рассмеялась. И вдруг в ней что-то взорвалось, и она написала:
- Александр Данилович, когда все натанцуются, я попробую выразиться, только без музыки. Какой-никакой опыт есть. Я танцевала на выпускном балу, на университетском, и ещё я танцевала своему любимому. Ему нравилось.
Лида вышла на середину зала, улыбнулась всем, вскинула вверх руки, опустила глаза, и, покоряя необычайное волнение, немного скованно и напряжённо, словно раскручивая тугую пружину, сделала одно движение, другое, и … понеслась.
Чувства, собранные в одной точке, имеют бешеную энергию, способную взорваться самым непредсказуемым образом, и чтобы избежать этого шокирующего выброса, нужно обладать не только сильной волей и умением обуздывать эту энергию, но и талантом превращать её в нечто фантастически увлекательное. Это удаётся не каждому.
В пространстве, недоступном для других, Лида танцевала один на один со своими страстями. Освобождаясь от горечи одиночества, от затаённых страхов и желаний, она вырывалась из удушающего безмолвия, и, с каждым новым поворотом, кружением, её движения становились совершеннее. Весело, легко, изящно танцуя, она превратилась в безмятежную, беспечную девчонку, с сияющими глазами на юном, ничем не омрачённом лице.
Лида остановилась, окинула всех невидящим взглядом, поклонилась, подошла к столу, наполнила водой бокал, выпила и села на своё место. И всё-таки она успела заметить, что аплодисменты были весьма сдержанными, а взгляды – слишком трезвыми. Однако, странное впечатление я произвожу на публику, - насмешливо подумала она. Все, как будто чем-то озадаченны. Почему? Слишком обнажилась? Ну, да ладно, они ведь не глухонемые, - вздохнула Лида. И перед нею возникли поднятые руки её одноклассников, самозабвенно хлопающие в ладоши. Дорогие мои, где вы? Что стало с вами?
Нахлынувшие воспоминания растревожили сердце Лиды. Пойду, приведу себя в порядок, освежу лицо, - решила она, поднимаясь. В женской комнате она столкнулась с несколькими дамами. Изображая вежливость, кривя рот, они улыбались ей, но никто не попытался заговорить.
Реакция мужчин была иной. Их выразительные взгляды и явное желание приблизиться – насторожило Лиду. И когда к ней подошёл Александр Данилович, она попросила заказать ей такси.
- Лидия Михайловна, - отводя её в сторону, воскликнул он, - ну что вы, в самом деле! Только о вас разговоры! После такого успеха, и вы уходите. Это нелогично. Останьтесь! Всё только начинается!
 Укоризненно глядя на Александра Даниловича, Лида сложила руки на груди и покачала головой.
- Бог с вами! Только, пожалуйста, исчезайте незаметно! Хорошо?
Лида согласно кивнула головой, и рассмеялась.
В понедельник, в обеденный перерыв, к столу подошла Светлана.
- Можно? – спросила она.
Лида приветливо улыбнулась.
- Лидия Михайловна, должна вам сказать, что многие усомнились.
В чём? – пронеслось в голове Лиды.
- У многих закралась мысль, что вас кто-то опекает, и вы не так уж одиноки и … невинны.
Широко открытыми глазами Лида смотрела на Светлану.
- А что вы удивляетесь? Шикарный туалет, дорогущее колье, раскованность, слишком сексуальный танец. Что говорить о мужчинах, если даже женщины это почувствовали. Ясное дело – красота прельщает. Для тех, кто вас знает столько лет, это слишком непривычно.
Лида сдерживала себя от желания подняться и уйти. Пусть наконец-то выговорится. Ишь, как её распирает. Юбилей не оправдал её надежд. Интересно, на кого она рассчитывала?
- И ещё, не обижайтесь, Лидия Михайловна, дарить дорогостоящие подар-
ки начальнику – вызывающе неприлично. Это ставит в двусмысленное положение обе стороны.
Лида опустила руки под стол, сжала кулаки.
- Себя – вы ставите в привилегированное положение, а Александра Даниловича – в зависимое. Ещё бы, ничего себе сувенир! Раз уж этот разговор состоялся, скажу вам и о другом вашем поступке. Нас всех поразила ваша готовность оплачивать обеды практикантов, вы – добрая, а мы все – скупые! Но это что, по сравнению с вашими подношениями так называемым ученикам. Откуда, и к чему такая щедрость, такой выпендрёж! И всё без участия коллектива. Прямо-таки, тайная вечеря.
Что-то тяжёлое, тупое и враждебное вошло в Лиду, и, заполняя всё внутри, вызвало приступ тошноты. И сразу же видимое пространство, сначала – резко сдвинулось, а затем стремительно завертелось. Если я сейчас поднимусь, то непременно упаду, - подумала она, сдерживая головокружение, и  сосредоточиваясь на искажённом лице Светланы. Её тонкие губы - презрительно и возмущённо складываясь, выражали негодование. Господи, что произошло с этой женщиной? Отчего она так враждебна? В её глазах столько злорадства! Я всегда была так благодарна ей за любое общение и участие! Нет, эта женщина – мне незнакома. Почему я должна её выслушивать? Приступ отступил. Лида чувствовала, как по спине стекала влага. Охваченная небывалой слабостью, она не решалась встать. Чем я её обидела? И вдруг, молнией пронеслось другое. Откуда родом сведения о моей щедрости? Неужели ребята сами …, но если только похвастались? Конечно, по-другому быть не может!
- Не удивляйтесь, Лидия Михайловна, вы же знаете, всё тайное  - рано или поздно, становится явным. И вообще, в вашем возрасте, изображая девчонку, надо быть осмотрительней! Так, обед заканчивается. Я пойду, нужно ещё сбегать в туалет, - наклоняясь, заговорщицки прошептала Светлана, - компот вкусный, зря не пьёте!
Несколько минут Лида продолжала сидеть за столом. Вероятно, так чувствуют себя ужаленные ядовитой змеёй, - думала она, собираясь с мыслями.
Вернувшись домой, она подошла к зеркалу, и прожестикулировала своему отражению. Ты ещё не забыла язык глухонемых, Лида? Нет. Тогда поговорим. Что с тобой, Лида? Мне страшно. Ты не избавилась от страхов? Нет, все усилия оказались напрасными. Почему? Я всем чужая. Почему бы тебе не отыскать сообщество тебе подобных? Я слишком удалилась от них. Они не примут меня. Сближения не будет. Расстояние непомерно увеличено. Уж и руки не подать. Неужели ты не чувствуешь это? Чувствую, Лида, но ты не одна такая надломленная и неприкаянная. Таких много. Подобное состояние - удел всего человечества. Где же выход? Выход всегда существует, но у каждого он свой. Ищи, Лида, и ты найдёшь. Надо очень сильно захотеть разувериться.
В конце недели Лида была приглашена к Александру Даниловичу.
- Добрый день, Лидия Михайловна, рад вас видеть. Как настроение?
Лида улыбнулась.
- Стало быть, хорошее! Лидия Михайловна, мне не хотелось бы оказаться сводником в ваших глазах, но я должен, если позволите, сказать. Друг мой, Тимур Витальевич, он сидел напротив вас, вот уже  неделю, каждый день звонит и говорит только о вас. Он не просил меня, но я понял - он надеется, что я каким-то образом помогу ему. Он женат, но отношения с женой давно разлажены. Он моложе меня на четыре года. Я знаю его как человека порядочного, умного и
состоятельного. Вот, собственно и всё, остальное на ваше усмотрение.
Усмотрение. Что он имеет в виду под остальным? Она смотрела на губы Александра Даниловича, а в голове прокручивалось: стало быть, Светлана была права? Но, Александр Данилович всегда относился ко мне внимательно и бережно. Что же предосудительного в том, что он хочет познакомить меня со своим другом?
- Вы очень понравились моей жене и дочери. Они в восторге от вас. Внук заснял всё, что можно. Изображение превосходное! Знаете, мне показалось, что наши дамы остались недовольны. Всё было нормально, всего вдоволь, чем не угодил?
- Это из-за меня.
- Я того же мнения.
- Александр Данилович, вы выполнили их желание. Разве не так?
- Да, всё так и было. Но они не предвидели подобного. Их возмутил ваш успех у мужчин. Каждая на что-то рассчитывала. Ох, уж эти разведённые и незамужние бабы! После вашего ухода – мужчины сникли, исчезло вдохновение. Признаться, мне и моим женщинам тоже стало как-то грустно. Надо было вам остаться.
- Зачем? Я не женщина, я – картина.
Александр Данилович рассмеялся.
- Когда вы танцевали, не один я ощущал волнение в крови. Ничего себе картина!
Лида почувствовала, как кровь прилила к голове, ей стало жарко и душно.
- Вы что, делились своими ощущениями?
- Да нет, что вы! Я просто могу предположить это, - смутившись воскликнул Александр Данилович, - моя семья приглашает вас в гости, на воскресный обед. Они мечтают с вами пообщаться. Я был с вами откровенен, не с каждым это возможно.
Верно. Это возможно только со мной, - усмехнулась Лида.
- Лидия Михайловна, вам нездоровится?
Лида неопределённо повела плечами.
- Значит так, я отпускаю вас домой. Отдохнёте, отлежитесь. Возьмите
больничный. Вы и так работаете за двоих. Вообще я подумаю о повышении вам зарплаты, и о новой должности. Столько лет безупречной работы и никаких поощрений! Идите домой. Я сейчас позвоню в отдел, Светлане Васильевне. В воскресенье жду вас в гости. Вот вам адрес. До встречи, Лидия Михайловна.
Открывая двери отдела, Лида была готова к определённой реакции, но то что она увидела, превзошло её опасения. Все, как один, демонстративно повернули головы в её сторону, и она увидела на их лицах торжествующую усмешку: ну что, Лидия Михайловна, разве мы были неправы?
Лида опустилась на стул. Не поднимая головы, она просидела до конца рабочего дня. И когда к ней подошла Светлана, она отвернулась.
В пятницу Лида ушла с работы последней, оставив на столе два конверта. В записке, предназначенной для коллег, она благодарила всех за то, что были терпимы к ней, и желала всем успеха, здоровья и счастья. В конверте, для Александра Даниловича, было заявление об уходе по собственному желанию, и письмо, в котором она благодарила за добро и внимание, просила прощения за столь поспешное решение, объясняя это тем, что когда иссяк творческий потенциал и потерян интерес к работе, нет смысла занимать место. Причитающиеся ей деньги она просила использовать на нужды практикующихся студентов, а трудовую книжку переслать почтой до востребования.
Через неделю Лида получила открытку от коллег. Её уговаривали вернуться, советовали не делать глупостей, не усугублять ситуацию и не создавать для себя безвыходных положений. Позже пришло письмо от Александра Даниловича. Оно было коротким, но каким! Читая его, Лида расплакалась.
«Дорогая Лидия Михайловна! Я всегда относился к вам с глубоким уважением и восхищением. Для меня – вы были дочерью. Талантливой, доброй и прекрасной. Я долго размышлял, и, зная вас, пришёл к выводу. Поступок ваш очень серьёзный и, если вы так решили, значит - это единственно возможный для вас выход. Желаю вам сохранить себя, желаю счастья, радости и покоя. Знаю, вам сейчас очень трудно. Прошу вас, если понадобится помощь – напишите, и я, по мере своих возможностей, помогу. Мне будет тоскливо без ваших глаз. Моя семья любит вас. Знайте, мы всегда рады вас принять. С почте-
нием и любовью. Александр Данилович».
Каждое утро, в один и тот же час, Лиду охватывало чувство потерянности и подавленности. Странно и непривычно было осознавать, что спешить некуда и впереди у неё целый, необъятный день полной свободы и независимости. Проходило время, и ощущение неудовлетворённости усиливалось. Исчезающие дни оказывались пустыми и бестолковыми, и уже не казалось, что они так уж бесконечны, а свобода так уж радужна.
Освобождённый от творческого процесса, мозг Лиды, не выдерживая вакуума, старательно и услужливо, теребя память и подбрасывая самые неожиданные мысли, вовлекал её в размышления. «Привычка свыше нам дана, замена счастья она», - кружилось в голове, не давая покоя. Смешно, но ведь так оно и есть, - удивлённо отметила она. И тут же высветились слова другого гения. «Мы никак не привыкнем глядеть на жизнь, как на трын-траву … У нас на душе столько грустного и заунывного, что если позволять всему этому выходить наружу,  то  чёрт знает,  что такое будет.  Чем сильнее подходит к сердцу старая
печаль, тем шумнее должна быть новая весёлость…».
Лида задумалась. Интересно! А если объединить эти высказывания? Привычка быть весёлой – счастье. Эврика! Я вывела формулу счастья. Ну что ж, придётся подождать, пока моё новое положение не превратится в привычку. Как говорила тётечка. «Потерпи чуток, обвыкнешься. Терпение и труд всё перетрут». Ничего себе, - расхохоталась Лида. Совершенно дурацкая и несообразная поговорка! Всю жизнь терпеть и трудиться только для того, чтобы в конце-концов превратиться в труху. Заманчивое будущее. У таких как я, будущего нет. И хотя оно меня не волнует, взглянуть на него - практически, придётся. При моих скромных потребностях, денег – включая тётин вклад – хватит года на два, если опять не произойдёт очередной социальный коллапс. Следует подумать о работе. Итак, что я умею делать? Моделировать и шить одежду, но без страстного вдохновения – не смогу. Да и кому это нужно? Всё завалено готовыми изделиями. Богатые предпочитают фирменные вещи, наглядно доказывающие их привилегированное положение. Нищим – не до индивидуального пошива. Тогда может быть кассиром в супермаркете, или раскладчицей продуктов? Работа для глухонемых. Или уборщицей по подъездам, как тётя? Опыт у меня есть. Да, вот ещё одно элитное место – гардеробщица в театре, или в ресторане. Это всё,  что я умею, - вздохнула Лида. Впрочем, не так уж и плохо. Начни писать. О чём? О себе, о своей жизни. Господи, кому это интересно? А потом, столько телепередач, столько фильмов – и всё о жизни. Смотри себе, лёжа на диване! А читать – это ведь работа, требующая усилия и напряжения. К тому же, разве в моей жизни были какие-то сверхъестественные коллизии, единственные в своём роде? Да, Лида, у тебя была самая заурядная, обычная жизнь, похожая на жизнь других людей - ничего этакого, умопомрачительного. Любовь, смерть, обман, одиночество. Жила, была, умерла. Стоило так убиваться и страдать? Значит, всё было зря – безрассудно и безутешно. Выходит Николай Васильевич прав. Жизнь ни что иное, как трын-трава!
 Так чего же тебе не хватало, Лидка Маруткина? Глаз, которым можно довериться, которые не оттолкнут, не солгут. Чьих глаз? Мне всё равно. Мужских, женских, детских, старческих - лишь бы можно было, хотя бы иногда, на несколько мгновений, заглянуть в них, а потом прижаться,  почувствовать биение близкого сердца, положить голову на тёплое плечо другого человека и, прикрыв глаза, отдохнуть. Всего – навсего? Господи, это такая малость, по сравнению с глобальными проблемами, терзающими человечество! Да, малость, но без неё – я задыхаюсь. Но если бы каждому удалось обрести эту малость, то разве могли бы возникнуть губительные сложности, разрывающие взаимосвязь между людьми? Лида, тебе грех жаловаться. Тебя отвергали, но и ты отвергала, так ведь? Да. Я эгоистична, недоверчива и труслива. Ну вот и всё, поговорили по душам.
В эти смутные, безжизненные дни, в дневнике Лиды появились две краткие записи … оказавшиеся последними. Никаких комментарий, рассуждений, ничего от себя, полное безоговорочное согласие с написанным. Прощаться следует с чувством собственного достоинства – коротко и безупречно.
« … Смена столетий меняет всё – время – язык – землю – границы моря – звёзды небес, всё «вокруг, вверху и внизу» человека; только он сам остаётся тем, чем он всегда был и будет – несчастным негодяем. Бесконечное разнообразие жизней ведёт только к смерти; а бесконечные желания ведут к одному разочарованию …».
«… я не знаю, не является ли страх приятным ощущением; по крайней мере надежда приятна; а разве надежда бывает без страха? И если бы не было надежды, где бы находилось будущее? – в аду. Бесполезно говорить о том, где находится настоящее: это знает большинство из нас; что касается прошедшего, что главенствует в нашей памяти? – обманутая надежда. Итак, во всех делах человеческих – надежда – надежда – надежда …» Д.Г.Байрон. Январь-февраль 1821 года.
Ночью Лиде приснился сон. Бесцельно и равнодушно, не глядя под ноги, она бродила по мрачному, запущенному лесу, не испытывая ни страха, ни удивления. И вдруг, не понимая, как это произошло, она очутилась в центре незнакомой поляны. Густая, короткая трава казалась безжизненной и слишком зелёной. Надо же, ни единого цветочка. Почему? – подумала Лида, и сердце её сжалось то ли от страха, то ли – от тоски. Оглядываясь, она увидела что к ней приближается, неизвестно откуда взявшийся, человек. Кто это? – напряжённо всматриваясь, спросила она себя, и поспешила ему навстречу, боясь, что он не заметит её, пройдёт мимо, и она останется одна на этой безукоризненно зелёной поляне, лишённой цветов. Но расстояние между ним и ею оставалось прежним. Сердце её билось, шаги ускорялись, волнение нарастало, и, понимая, что ей не дойти до незнакомца, она заплакала.
Всхлипывая, Лида открыла глаза. Кто же это был? – успела она подумать, и увидела отца Георгия. Боясь пошевелиться, Лида закрыла глаза, и ощущая, как сердце наполняется неимоверной радостью, осталась лежать.
Малоснежным декабрьским днём Лида подходила к знакомой церкви. Остановилась у ограды. Церковь поднялась, посветлела, похорошела. Подворье разрослось новыми пристройками и молодым садом. Все дорожки были вымощены плитками. Появились два надгробия. Кто-то уже успел умереть, - печально подумала Лида, и сердце её дрогнуло. Нет, нет, он молод и здоров, - успокоила она себя, и перекрестилась.
Двери церкви были обиты листовой латунью. Лида взошла на порог, потянула дверь на себя, но поняла, что она закрыта. Увидела звонок. Дрожащей от волнения рукой, позвонила. Через несколько долгих  минут к ней вышла незнакомая женщина, в тёмном одеянии. Лида протянула ей листок. «Пожалуйста, я пришла к отцу Георгию, он ждёт меня. Говорите, я пойму по губам».
Женщина прочла, и, глядя на Лиду, медленно и разборчиво произнесла:
- Отец Георгий не может вас ждать, у него сегодня не приёмный день.
Растерянно улыбаясь, Лида недоумённо смотрела на женщину.
- Когда отец Георгий сможет принять меня? – написала она.
- Приходите через два дня, утром.
Лида кивнула головой. Медленно удаляясь, подумала. Она даже не спросила, кто я. Господи! – взмолилась она со всей страстью, - пожалуйста, сделай так, чтобы отец Георгий узнал обо мне, открыл дверь, и принял меня сегодня, сейчас, и чтобы закончились мои страдания, и настал бы день моего возрождения! Будь милостлив, услышь меня, помоги мне, пожалуйста, пожалуйста,  я не хочу возвращаться, не хочу! - исступлённо твердила Лида,  не
замечая стекающих по щекам слёз.
Она спустилась по лестнице, и, не в силах совладать с охватившим её отчаянием, остановилась. Пытаясь выровнять дыхание, Лида приоткрыла рот и сделала глубокий вздох. Нет! – взбунтовалась она, - пока не увижу Его, не уйду! А иначе, почему я уверовала, зачем опять пришла к этому порогу? Если не это, то что тогда? Почувствовав чьё-то присутствие, она замерла, потом медленно обернулась, и пошла навстречу тому, кто стоял на пороге церкви. Подойдя, она поклонилась, подняла глаза, и мысленно произнесла:
- Отец Георгий, я пришла к вам по доброй воле, и по согласию со своим истерзанным сердцем. Пожалуйста, примите меня.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Отец Георгий перекрестил Лиду, улыбнулся, и протянул ей руку, помогая взойти на порог церкви. Тяжёлая дверь захлопнулась бесшумно и надёжно.
Лида, Лидия, моя дорогая! Я не знаю, что стало с тобой, нашла ли ты ответы на свои бесконечные вопросы: Кто я? Зачем я появилась на свет? Кому это понадобилось? Случайно или закономерно – происходящее со мной? Я не знаю, сколько лет будет биться твоё беспокойное сердце - не знаю, куда занесёт тебя судьба, в каком из храмов ты будешь безмолвно и тихо двигаться, чему научишься и какой труд станет тебе под силу; сможешь ли забыть тех, кого любила, отлюбит ли, отболеет ли сердце твоё, смирится ли оно до конца; не  раскаешься ли в содеянном, или опять настигнет тебя бунт, и ты начнёшь восставать против себя, и не пожалеешь ли ты о своём последнем решительном поступке, и примешь ли искренне выбранный тобой путь, - не знаю. Но никогда, ни за один из твоих поступков, я не осужу тебя. Никто не посмеет судить тебя. Суд – это наша собственная совесть. Есть совесть – значит, будет прощение. И нет ничего более бесплодного и напрасного, чем суд над бессовестными.
Мне будет недоставать света твоих удивительных глаз, и я всегда буду помнить твоё лицо, прекраснее которого нет ничего на свете, и ощущать твою тоскующую, мятежную душу, жаждущую лишь одного – любви!