Литература шрамов

«Литература шрамов» в Китае тождественна нашему понятию «литература оттепели». Порой, читая такую литературу, испытываешь просто оторопь, настолько она дикая. Просто так и хочется невольно воскликнуть: «Дурдом».
Да обратимся лучше к примерам из этой литературы. Вот роман писателя Ван Мэн под названием «Метаморфозы или игра в складные картинки». В этом романе один из героев, которому удалось убежать из коммунистического Китая, рассказывает свою историю.
- В 1966 году, когда началась культурная революция, всех моих близких и родных схватили как спецагентов: отца, мать, старшую сестру, обоих братьев с жёнами. В общем, вся семья оказалась шпионским гнездом. И тогда я убежал.
- Убежал?
- Подделал паспорт!.. Эх! Если бы вы знали, сколько мне пришлось после этого хлебнуть горя! Несколько раз я хотел покончить с собой. Но моя смерть вряд ли подвела бы черту под моим преступлением. Я прошу вас понять меня правильно: бесспорно я виноват в том, что, подделав документ, убежал, бежал как настоящий преступник. Однако впоследствии я не совершил ничего постыдного по отношению к родине. В конечном счёте, я принадлежу к тому поколению людей, которых взрастил Мао Цзэдун. Здешние антикоммунисты – я имею в виду тех, кто связан с Тайванем, - решили, что я ненавижу партию…
А теперь вдумаемся, в слова этого человека, у которого власти не просто убили всех близких, любимых ему людей, но перед этим каждого самым жесточайшим образом пытали, чтобы выбить признания в несуществующем шпионаже. То же самое, как это было и у нас, в СССР. И вот этот человек, чудом спасшийся от расправы китайской политической полиции, тем не менее, поёт дифирамбы коммунистической партии, раболепно восхваляя при этом Мао Цзэдуна. Этот человек старательно распинается в любви к родине, к тому государству, которое его лишила всего: любимых, карьеры, благополучия. Кается в том, что, спасая свою жизнь, бежал из Китая.

Фактически автор изобразил чудовищного морального урода. Это как если бы еврей кричал «Хайль Гитлер», глядя, как его семью сжигают в крематории. Конечно, автора можно понять. Он сам двадцать лет отбухал на каторге. Чудом остался жив. Затюканный, задавленный страхом человек. Да, даже если бы Ван Мэн и захотел, он бы ничего не мог написать по-другому. Это система, которая и не позволит изобразить жизнь, как она есть. Мы может это видеть и на своей литературе. У нас тоже арестованные в застенках НКВД перед казнью бодро прославляют и Сталина и коммунистическую партию. Это даже не идиотизм, это безграничное советское лицемерие. Не только вселенная не имеет границ.

А вот ещё один нелепый пример из повести «Компривет» этого же писателя.
Здесь показаны рассуждения человека, которого бьют хунвэйбины, бьют самым жесточайшим образом. И что этот горемыка при этом думает? Испытывает ненависть к своим мучителям, истязателям? Нет, вот что он думает.
- если ремнями и цепями забьют его эти милые семнадцатилетние юные полководцы революции, если падёт он от пули своего же товарища, пущенной во имя партии, - всё тот же свет пребудет в его сердце, ни в чём не станет он раскаиваться, ни о чём сожалеть, кого-то ненавидеть и уж тем более не презрит мирскую суету. Навсегда останется он частичкой великой, широко шагающей партии и будет гордиться этой причастностью и славить партию. Его веру в партию не поколеблют.

И такая ересь в его затуманенном ударами мозгу возникает во время экзекуции, пока он не потерял сознание.
Ну, чем не коммунист из советской литературы, которого волокут на расстрел в каземате советской политической полиции, а он при этом кричит: «Да здравствует великий Сталин».

Про абсолютно абсурдные вещи принято говорить во всём мире одно лишь слово: «Дурдом». Но в данном случае это совсем не дурдом, это нечто, выходящее за рамки всякого смысла.

А вот ещё один абсурд. Человек сидит в тюрьме, в застенках, где его пытают, но, сидя в тюрьме, герой добывает монетку только для того, чтобы, оказывается, любоваться гербом и пятизвёздным знаменем.
Это просто оторопь берёт, когда читаешь такую чушь. Даже литература Геббельса не додумалась до того, чтобы изображать в застенках еврея, любующегося для душевного тепла свастикой. А здесь, пожалуйста.
Ну, как же. «Ведь партия – родная мать для нас с тобой, она вправе отшлёпать своё дитя, но сын не должен держать зла на мать». Под словом «отшлёпать», конечно, надо понимать самые жесточайшие пытки.
Вот так вот рассуждают герои этой повести. Или вот ещё опус. «Если Китаю необходимо расстреливать правых, в том числе и меня, я приму казнь безропотно»! Прямо Иисус, идущий на Голгофу. Впрочем, зачем нам древний мир, лучше вновь вспомнить коммунистов славного СССР, ведь это они, по утверждению нашей советской литературы, шли на казнь с именем Сталина на устах. Идиотизм интернационален и не важно, в каком по счёту интернационале состоит.

А вот ещё интересный опус из этой же повести, где герой отбухал на каторге двадцать лет. Все эти годы он не имел возможности даже газеты читать. Но, проработав двадцать лет на каторге, герой жалеет не о потерянном здоровье, не о том, что у него нет ни детей, ни положения в обществе. Как бы ни так, герой, оказывается, сожалеет лишь о том, что не выплачивал все эти годы партвзносы. Супруга его успокаивает, говоря, что за партийные взносы можно считать и зарплату, которую им не выдавали.
Герои в финале реабилитированы и счастливые восклицают: «Как прекрасна наша страна! Как велика наша партия!»

Вообще такой финал весьма характерен для подобной литературы. Вот, например, рассказ «Письмо» писателя Шао Хуа.
Герой рассказа Чжун Шупин отправляет в ЦК партии письмо с некими конструктивными предложениями. Он не враг, хочет как лучше. И что? Когда в пятьдесят девятом году начинается борьба против «правого уклона», Чжана первого подвергают критике. В 1964 году во время «идеологической чистки» его отправляют в деревню для прохождения «четырёх чисток». Потом его с этими же целями отправляют на завод.
И вот, после десятилетий мытарств, выясняется, что в письме Чжана не было ничего крамольного. И он как бы победитель. Справедливость восторжествовала.
Совсем как в СССР, где в концлагерях, колониях поселениях мы сгнобили, сгубили миллионы ни в чём не повинных людей. Но, ведь в итоге мы и реабилитировали миллионы. И не суть важно, что эти реабилитированные не дожили до этого счастливого мига. Справедливость ведь восторжествовала.

Кстати, что из себя представляла каторга? Это работа по десять часов ежедневно как минимум. Выходные? Раз в два месяца. Пища? Три пампушки, полмиски солёных овощей и несколько чашек холодной воды в день. Напомню, что в фашистских концлагерях человека не лишали горячей пищи, как бы она плоха не была, а тут изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год лишь пресные пампушки, солёные овощи и щедро несколько чашек холодной воды. Ни о каком мясе, рыбе, молочных продуктах, яйцах, фруктах и речи не может быть. Пресный хлеб и солёные овощи, и каторжная работа.
Но десятичасовой рабочий день это ещё не всё. Ибо есть и, так называемый, «ночной бой». Что это такое?
- Брались ещё и за сверхнормативные работы. Среди ночи, часа в три, не успев привалиться к подушке, вставали на «утренний бой», таскали навоз на террасированные поля.
Вот ведь как автор изображает этот «ночной бой». Вроде бы добровольно шли таскать навоз среди ночи.

Невольно вспоминаю армию, когда нас будили по ночам и, как каждый из нас при этом чертыхался. Впрочем, чертыхаться было некогда, надо было всё делать быстро: и одеться и выбежать из казармы. Но, чтобы ночные побудки кому-то нравились, такого не было. А тут истощённые, голодные, плохо одетые люди добровольно встают среди ночи, чтобы таскать навоз. Охереть! Что ещё можно сказать?

А вот ещё рассказ о коммунистических нравах. Рассказ называется «Ничтожному позвольте слово молвить». Герой сидит зимой в одиночке. Камера не отапливается. Но в ней теплее, чем на улице, потому что ни откуда не дует. И поэтому охранник решил, что такие условия для заключённого слишком комфортны. И что сделал охранник? Пробил в двери прикладом дыру. Заключённый схватил воспаление лёгких. Охрана начала спорить, отправлять ли узника в больницу. Стоит ли тратить пенициллин для «контры». Никто охраннику не высказал замечания насчёт испорченной двери, никто не пожурил за самоуправство с заключённым. Всех волнует лишь одно – везти арестованного в больницу или не везти. То есть, если даже человека и не отправят в лазарет и он умрёт на нарах, никто не понесёт никакой ответственности.
Невольно вспомнил роман Солженицына «Раковый корпус», из которого явственно следует, что в нашей литературе лицемерия всё же больше. Китайцы изображать специализированные клиники для заключённых не додумались. А мы вот изобразили. Да не какую-нибудь больничку, а онкологическую показали, где врачи такой квалификации, какую и в столице не отыскать. Вот как, в СССР о здоровье рабов пекутся!
А вот ещё аналогичный пример из произведения Цун Вэйси, под названием «Красная магнолия у каменной стены».
Гэ Лин старый партиец. Попал в китайский концлагерь – школа седьмого мая. На нём форма, где на спине и груди крупные иероглифы: «Исправление трудом». Сразу вспоминается известная вывеска над входом в Бухенвальд -   Труд облагораживает. Но вернёмся к нашему партийному фанатику, ставшему заключённым. Причём заключённым он стал без судебных процедур, так же, как и у нас, в СССР. Потом этот партиец в 1976 попал в концлагерь вторично.
И что думает в данной ситуации этот старый партиец? «Он не пожалеет себя и принесёт пользу и здесь».
Вот ведь как. Человека гонят на каторгу, а он, прекрасно зная, что это такое, всё же думает о том, как ему с максимальной отдачей вкалывать на этой каторге прежде, чем он здесь окочурится.
А как же на этот ударный труд рабов смотрят крестьяне, что называется, со стороны? А вот как.
- Окрестные крестьяне, тараща на всё это глаза, дивились тому, с каким пылом трудились люди, старавшиеся искупить свою вину, с какой радостью славили они «новую обстановку и новые формы жизни».
Конечно, в концлагере радости всё же мало, остаётся лишь с радостью славить «новую обстановку и новые формы жизни». Обстановка, разумеется, выглядит неказисто, не из красного дерева нары сделаны, но, это всё мелочи быта, которые вовсе не смущают настоящего коммуниста. И невольно вспоминается Иван Денисович, который бодро с бригадой выходит трудиться, исполненный энтузиазма. Самое большое счастье, это, конечно, строить коммунизм. Те, кто такой возможности лишён, просто страдают, как в романе Ван Мэна.
- Руководствуясь «Шестым параграфом Положения об общественной безопасности» Ни Учэну заявили, что, поскольку он является контрреволюционером с историческим прошлым, он не имеет права участвовать в революции. Ни Учэн сильно расстроился.
Вообще жертвы неизменно воспевают своих мучителей.
Например, как это сделала старая помещица, которая была всё же нищей, не смотря на своё происхождение.
- очкастая активистка не растерялась. Ей попался на глаза глиняный таз с остатками грязной воды, в котором старуха мыла спеленатые ноги. На ногах быстро вырастали мозоли и образовывались «шпоры», и старая женщина была вынуждена по нескольку раз в день делать ванночку. Хунвэйбинка приказала: пей!
Бабушке пришлось выполнить команду. Старуха стала после этого случая расхваливать хунвэйбинов. Уж такие они хорошие. Такие вежливые.
И это перед смертью. Ведь после этого тазика с грязной водой старая женщина тяжело заболела и в муках умерла.
Кстати, этот случай вполне наглядно демонстрирует интеллект этих «генералов революции». Эта дура хунвейбинка даже не подумала, что заставлять пить человека грязную воду после мытья ног, означает просто-напросто подвергать население эпидемиологической угрозе.


Но, как бы ни были безграмотны эти деятели революции, умение прицепиться к жертве с абсурдным обвинением у них не отнимешь. Вот, например, как, используя изощрённые методы, власть вцепилась в поэта в повести «Компривет». На поэта стали нападать из-за этого стихотворения.
Облетят хризантемы в лугах –
Только мы продолжаем расти…
Снежный панцирь задушит поля –
Только в нас урожай живёт.

И почему? А вот и ответ.

«Облетят хризантемы в лугах» - это строка означает, что компартия сходит со сцены.
«Мы продолжаем расти» - то есть на сцену должны выйти твердолобые буржуа да правые элементы, «мы» - это союз злостных правых…
«Снежный панцирь задушит поля» - вот она, вся на виду, чёрная, злобная, чудовищная душа реакционера, возмечтавшего уничтожить в нашей социалистической стране могучую пролетарскую диктатуру…
«В нас урожай живёт» - это, в сущности, призыв к контрреволюционному мятежу.
 И доказывай, что ты не верблюд. А ведь это жертвам приходилось делать уже в концлагере. Никакой презумпции невиновности. Да ещё и проводи при этом самокритику.
- А вечером, в недостроенной уборной, которая, кстати сказать, так никогда и не была достроена, проводились покаянные собрания с самокритикой. Все скрупулёзно докапывались, вернее, разрывали и выкапывали корни своих преступлений».
Никакой тайны исповеди, всё в открытую, прилюдно.
А партия, конечно, ни при чём. Ибо «Сейчас, закон – игрушка в руках определённых людей». Во всём виноваты, конечно, плохие люди, пролезшие в партию. Партия не виновата ни в чём, она просто святая и непогрешимая структура. А партийные лидеры просто боги, которые и предупреждают и наставляют и всё видят.

В рассказе «Послушай эту песню», писателя Ли То так прямо и говорится.
- Председатель Мао ещё в шестьдесят третьем году предупреждал нас об опасности фашистской контрреволюционной реставрации.

Чинопочитание доходит просто до абсурда. Вот пример.
Герой опоздал на свидание с девушкой аж на семь часов из-за того, что зачитался трудами председателя Мао.
Не на семь минут опоздал на свидание, а на семь часов. Вот как зачитался трудами Мао. Всё на свете забыл. Такой вот правильный человек. Такого, конечно, девушка не отвергнет и не отвергает, ждёт терпеливо целый день.
Вообще с моралью строго. Тут даже совет общественности не повредит. Как в рассказе «Воздушный змей и лента», где общественность советует девушке выбирать мужа по пяти критериям пролетарской революционной смены.

Вообще, общественность дело великое, к её мнению необходимо прислушиваться, общественность надо уважать, а иначе и до беды недалеко. Как, например, в рассказе «Зимние пересуды»

Герой рассказа борется за элементарную гигиену в быту. Потому что вековые традиции не позволяли человеку мыться чаще трёх раз за жизнь. А чаще два – при рождении и положении во гроб. Поэтому герой рассказа кончает свою жизнь в тюрьме заморенный голодом, обвинённый в «обольщении масс» и «порче нравов».
И на протяжении всего рассказа идут жаркие споры, когда всё же следует принимать ванну: по утрам или по вечерам. В точности, как и у нас, например, о вреде генетики.

Да, а что же тот почитатель трудов Мао?
Когда герой рассказа узнаёт, что к ним в город должен прибыть Мао, он начинает от восторга прыгать.
Вот такой бурный восторг. А как иначе? Ведь это бог, его надо боготворить, а всю вину сваливать на плохих людей.

Плохие люди пронырливы. У нас, в СССР таких называли «редиска». А вот в Китае правильных людей называют «и красный, и квалифицированный». Это идеал добродетели. Отсутствие красного - плохо, наличие – хорошо.
И, разумеется, коммунистическая литература невозможна без грёз наяву, как в рассказе Ван Мэна «Гладь озера».
- Вот разрушим правых, очистимся от спеси, чиновности, изнеженности, упадничества, озлобленности, от всех этих «пяти нездоровых проявлений», и всё будет расчудесно! Вот перебьёмся ещё три года, перегоним Англию, догоним Америку, преобразуем страну, и всё будет расчудесно. Вот проведём «четыре чистки», завершим движение за социалистическое воспитание, и всё очистится, похорошеет, всё будет как надо!
И это при чудовищном дефиците буквально на всё они грезят о том, что перегонят Америку. Это, каким же умственно отсталым надо быть, чтобы свято верить в эту ахинею?
В стране вообще чёрт те что, о они несут вздор про коммунизм. А что в стране происходит? А вот, пожалуйста, обратимся к роману Гу Хуа.
- Такими продуктами, как рис, чай, масло, арахис, горох, хлопок, рами, древесина, свиньи, коровы, бараны и прочее, строжайшим образом запрещалось торговать на рынке. Они считались материальными ценностями, подлежащими реализации только через государственную торговую сеть. Но в этой сети их почти не было.
- скотину, которую выкармливали, обязаны были сдавать. Правда падаль иногда удавалось отнести на рынок и продать как «свежее мясо». Что касается горожан, которым полагалось по полфунта мяса в месяц, то им нередко приходилось отоваривать свои мясные карточки с чёрного хода. Забавно, что именно о наиболее дефицитных продуктах газеты и журналы охотнее всего сообщали медицинские сведения. Дескать, животные жиры ведут к образованию камней в печени, отложению солей в сосудах, повышению кровяного давления, сердечным болезням.
Горожане получают карточки на двести грамм мяса в месяц, которое к тому же приходится доставать по блату, но они с энтузиазмом строят коммунизм, с песнями «обскачем Англию, Америку догоним» рыскаю в поисках блата, чтобы добыть себе кусок мяса и иметь силы для длительного забега.
И это в то время, когда в стране существует нормированное распределение буквально на все товары.
- Талоны на зерно, мясо, ткани, масло.
И при том, напыщенно заявляют:
- Великая нация китайцы.

Об этом дефиците хорошо написано в повести Чжан Канкан «Северное сияние».
- Всё можно купить лишь за волюту.
Совсем как у нас. Но, валютные операции караются очень сурово.
Но, всё равно, валютные чеки и продталоны ценятся на вес золота.
- Девушки мечтают выйти замуж только за гонконгца.
Так же, как и в СССР многие женщины мечтали выйти замуж за иностранца, лишь бы покинуть советский рай.
И, так же, как и у нас,
- Молодёжь имеет право получать предметы домашнего обихода перед свадьбой.
А что такое молодёжь после культурной революции?
- Молодёжь после культурной революции безграмотная, работают рабочими, хотя являются детьми начальства.
- Молодёжь не знает даже, что такое Европа и где она находится.

Вспоминаю армейские политзанятия. Чтобы понять, что они из себя представляли, достаточно сказать, что на них от солдат требовалось показать на географической карте нахождение Москвы. И не все могли это сделать. Хотя все имели аттестат о среднем образовании.

Ну, а как же живут студенты?
А вот как.
- Ребята устраивают вечера знакомств, ищут связи, двери…
- Зачем? – рассмеялась она.
- Всё ради распределения.
Всё как у нас, в СССР. Чтобы не оказаться в тьмутаракани, советские студенты и их родители были готовы зачастую на всё. Да, что греха таить, они и пускались во все тяжкие.

Вообще, должности в коммунистической системе значат гораздо больше, чем где бы то ни было. Вспомним наших профсоюзных лидеров, от которых зависело получение квартиры. Да многие женщины в СССР готовы за жилплощадь, тем более отдельную квартиру не только душу продать чёрту, но и  отдаться профсоюзному босу.
Впрочем, в Китае женщины были в таком же положении. Особенно это относится к сосланным в сельскую местность.
- Сосланные в деревню девушки, для того, чтобы поехать в гости домой, должны отдаваться местному начальству.
Или вот повесть Е. Вэньлинь «На реке без ориентиров».
Тут вообще показано засилье партийцев. За то, что девушка отказалась выйти замуж за партийного секретаря, больного отца девушки послали дробить камни, а мать отправили на свиноферму коммуны. Это никак нельзя назвать иначе, кроме как беспредел.

Вообще чиновник в Китае весьма похож на чиновника СССР. Да и вообще методы чиновников те же, что и в СССР. Вот, например, рассказ Чжан Канкан «Северное сияние».
- Когда был кладовщиком, донёс, что начальство списывает новые машины на металлолом, а прибыль между собой делит; у них там все замешаны, сверху донизу. Общая игра идёт. Два года бился этот дурак головой о стену - и добился: выгнали вон, едва не остался безработным. В прошлом году его реабилитировали, но директор завода в воде не тонет, в огне не горит, по-прежнему ловит рыбку – в общем, всё как было.
А у нас в СССР что, не такие же махинаторы сидели на руководящих постах? Точно такие же.

И, конечно же, как и в СССР в Китае существуют субботники. Они тоже показаны в «литературе шрамов».
- Жители города, красные от мороза, с лопатами и кирками, выходили расчищать снег.
Студенты беседуют о Белинском, Чернышевском, Марксе, Ленине, русских художниках, поют советские песни. Парки носят имена Сталина, в учреждениях висят портреты Зои Космодемьянской и прочих советских героев. В общем, строят коммунизм. А в деревне в это время сплошная нищета.
- В деревне как-то ей пришлось несколько дней проработать в детском саду, она тогда спросила ребятишек: «Какие у вас дома игрушки?» - «А что такое игрушки?» - зашумели дети. Они в глаза их не видели.
Вот так! Даже, что такое игрушка, дети не знают.
И, как высшее проявление достатка.
- Каждое воскресенье он приносил им свиную печёнку и живых карпов – не так просто было их купить.
Но, не будем забывать, что, хотя герой и покупал эту печёнку и этих карпов, но он их при этом всё же и «доставал». Советское словечко.
- Трудности молодёжи. «Захочешь посидеть в кафе или в баре, так их просто нет, ибо – «рассадник»…
А это выдержка из рассказа Ван Мэй «Воздушный змей и лента».
Одно время наша квартира располагалась рядом с большим заводом. Рабочие, оканчивая смену, неизменно заходили в магазинчик по пути, чтобы сообразит на троих. Привычная для советского человека картина, распитие водки в подворотне, во дворе, в подъезде. Для человека из цивилизованной страны такая картина всё равно, что… Я да же не знаю, с чем сравнить. На ум приходит лишь Данди Крокодил, который сушил свои носки в номере гостинице. Но, тот по сравнению с нашими работягами, просто образец цивилизованности. Вообще, мы даже не задумываемся, насколько дико выглядим порой для цивилизованного мира. Наши научные работники, перебирающие картошку на овощном складе, наши квалифицированные рабочие, пьющие политуру или другую дрянь где-нибудь на уборке урожая. Наше поклонение мертвецу в центре столицы это вообще даже затмевает язычество.
Но, китайцы, как видно из их литературы, до такого маразма всё же не опустились. Никто не распивает водку в подворотнях, хотя и нет кафе.
Зато у них есть такие же стиляги, как у нас в СССР. Только если в СССР стиляги носят брюки трубочкой, в обтяжку, в Китае стиляга носит клёш.

А как работают с молодёжью?
А вот рассказ Ван Мэн «Ночь в большом городе». В этом рассказе показана писательская конференция. И о чём же ведут дискуссии писатели на этой конференции?
- Их беспокоило то, что, всё больше молодёжи шатается по паркам, танцует под электрогитары и что в связи с этим собирается предпринять парковая администрация. Предлагалось, в частности, каждые три часа объявлять по радио, что подобные танцы запрещены, и после двух предупреждений штрафовать нарушителей.
Это такая же дичь, как и распитие бутылки водки в подворотне. Вернее не дичь, а дикость. Но эта дикость проявилась в среде писателей.

Во времена Сталина мы трубили о том, что догоним и перегоним «развитые страны капитализма». Во времена Хрущёва мы конкретно называли США, которую тоже надо и догнать, и перегнать. Да что там, просто построить коммунизм. Соответственно и в нашей литературе герои вели бредовые разговоры об этом политическом мираже, который старательно выдавался за близкую реальность. Цели во всех странах с коммунистическим режимом, как видим, одинаковы и одинаково недостижимы.
Но попробуй только усомниться в реальности цели. Лучше не надо. А люди и не сомневались, вернее, просто молчали. А что сделаешь? Засилье власти хорошо показано в рассказе Ли Чжунь «Манго». Вот отрывок из него, где старого рабочего уговаривают вступить в агитбригаду.
А как старого Паня агитировали вступить в агитбригаду?
- Вон старина Вэй вернулся оттуда с зубной пастой. Он говорит – там здорово! Кого только не увидишь: и кадровые работники из тех, что раньше разъезжали на легковушках да получали по двести юаней в месяц, и всякие там профессора из университетов – авторитеты вонючие! В общем, навалом разного сброда. А уж послушные до чего – сил нет. Что ни прикажешь, всё исполнят в точности и беспрекословно. Чтобы ослушаться – ни-ни. Заорёшь на них, облаешь – прямо дрожат со страху, а затопаешь ногами – тут же бегут в сортир. Да, не говори – вот где можно по-настоящему показать свою силу и власть.
Обыкновенный террор, чтобы запугать людей настолько, что и не смели бы сомневаться в бредовых, чисто шизофренических идеях. И не сомневались. Куда там, себе дороже. А то, что лишние разговоры и лишние мысли до добра в коммунистическом лагере не доведут, хорошо показано в рассказе «Язык», писателя Шао Хуа.
Герой рассказа Сюй Мэнци, доведённый травлей до крайней степени отчаяния, отрезает себе язык. Ведь из-за своих, вроде бы невинных высказываний власть терроризирует не только его самого, но и его близких. Дочь и жена длительное время находились в «бригаде смертников», где их принуждали отречься от своего отца и мужа. Дочь так и не приняли в институт из-за репрессированного отца.
Всё, как у нас в свободолюбивом СССР.

Да что там сомнения. Даже обычный здравый смысл в коммунистической системе опасен до крайности. Об этом и пишет Е. Вейлинь.
- На исправительные работы людей направляли только за то, что они когда-то, во время «большого скачка, проявили здравый смысл и выступили против и выплавки стали и против общих столовых в деревне.
А что такое общая столовая в деревне?
Об этом явлении социализма можно достаточно понять хотя бы из романа Гу Хуа в «Долине лотосов», где так прямо и говорится, что - члены коммуны знали только голод, да вкус воды во рту. Хотя лозунги говорили совсем обратное реалиям жизни.
- Коммунизм – это рай, народные коммуны – мост к нему.
Речи партийных работников основывались на лозунгах партии. И что говорили агататоры?
- какое богатство можно обрести, когда строишь социализм?
- народная коммуна - это рай, цветущий сад, который сам себя прославляет и не нуждается в помощи какой-то частной собственности.
Сорок девственниц ещё бы добавили.
- В новом обществе и беднеть и богатеть полагается сообща.
- Равнины станут житницей зерна, высокие горы – цветущим садом.

А в стране, конечно, запреты, запреты, запреты. Буквально на всё.
Например, начиная с 1969 года, запрещено держать собак, кур, кроликов и пчёл, но по три наседки на двор всё-таки разрешили.
- все наконец поняли, что батрак лучше бедняка, бедняк лучше бедного середняка, бедный середняк лучше обычного середняка, просто середняк лучше богатого середняка – и так далее по ранжиру, состоящему из трёх классов и девяти рангов.
Как видим в этом бесклассовом обществе социальное разделение более пышное, чем касты в обществе старой Индии. Куда там индейцу до советских рангов. Да мы и сами хорошо помним наши длинные анкеты, которые приходилось заполнять при устройстве на работу. Нет ли родичей за бугром, не судим ли кто из родни, не состоял ли под следствием ты сам, какая у тебя национальность.
Конечно, в каждом современном государстве необходимо буквально всё знать о каждом своём гражданине. Это просто прогресс. Но в коммунистических системах все эти классы и ранги выпячивались совсем уж до дикости глупо и оскорбительно. Советский строй вообще интеллектуально недоразвит. Что с этим спорить. Тут и руководители самого крупного ранга зачастую имели всего два класса образования начальной школы. Что уж говорить в целом про общество, которое творили, зачастую такое, что и ни каким фашистам не привидится даже в грёзах. Вот, например, как изображена экзекуция толпы над девятнадцатилетней девушкой в повести Е. Вэйлинь «На реке без ориентиров». Девчонка виновата лишь в том, что хочет выйти замуж. Но, по закону, браки разрешены лишь с двадцати пяти лет. И что сделали с нарушительницей закона? Вернее с потенциальной нарушительницей.
- И вот её выводят с табличкой на груди на всеобщее собрание для проработки. На табличке надпись: «Нарушитель указа о поздних браках».
- Склони голову, признай вину!
Это что-то из времён инквизиции. Но ведь это вторая половина двадцатого века. И ни у кого из толпы не возникло даже мысли защитить девчонку. Да, пытается нарушить закон. Но какими методами воздействуют на человека. Это даже не кошмар, это вообще дикость, неумная дикость. И дикость эта, ко всему, ещё и советская. От этой дикости толпы буквально оторопь берёт всякого нормального человека.
А от рассуждений детей в романе Гу Хуа вообще цепенеешь.
- Иногда кто-нибудь из детей печально вздыхал:
- Эх, несчастный я человек, родился в доме богатого середняка! Чуть рот открою, как мне говорят, что мой отец проповедует капитализм, равняется на помещиков и кулаков!
- Подумаешь! – откликается другой. – Ты лучше погляди на детей этих помещиков и кулаков… Их сызмала называют сукиными детьми, заставляют прятать головы, будто черепах…
- Так им и надо! Дети должны отвечать за преступления родителей…
- А мне хорошо, у меня отец бедный середняк! Теперь моего старшего брата обязательно возьмут в армию.
Вдумаемся. Дети помещиков и кулаков с малых лет живут, боясь глаза поднять на окружающих. Как же назвать такое общество?
Общество, где каждый обязан
- и на работе, и на собраниях всегда иметь при себе красную книжечку. Это называется: «Телом не расставаться с красной книжкой, душой не расставаться с Красным солнцем. Читать первым делом красную книжку, песни петь на слова из цитатника!»
Это уже даже не дурдом. Такая массовая дурь даже и определению не поддаётся.
А как назвать такие обязанности, которые должен был выполнять неукоснительно каждый, каждая семья.
- В каждом доме «алтарь верности» с водружённой на него красной книжкой.
Сказать просто «жуть», значит, ничего не сказать. Даже в фашистской Германии от народа не требовали сооружения в домах таких алтарей.
Обстановочка ещё та. Чему же удивляться, если при таком социальном климате
- Большинство старается показать себя с самой лучшей стороны, а на самом деле жена доносит на мужа, сын обличает отца…
В этом обществе
- Еда, одежда, мода, косметика, начиная с губной помады и кончая одеколоном, становятся предметами письменных доносов и устных разбирательств на бесконечных – больших и малых – собраниях.
И это обыденность жизни. А как иначе? Ведь
- Если правых не топтать, то как расцветут левые?
Вот и устраивали показательные террористические экзекуции, на которые собирали многотысячные безропотные толпы.
Я не думаю, что китайцы брали за стандарт сценарии средневековья. Нет, они брали за основу отработанные сценарии массовой истерии, организовываемой в СССР.
- каждый раз, когда вредителей выводили напоказ толпе, им на шею вешали чёрные доски, а на головы напяливали дурацкие колпаки.
Атрибутика могла несколько и отличаться, но суть спектакля не менялась нисколько.
Ну, как же, ведь
- революция требует жертв, а борьба немыслима без объектов, без врагов. Если в каждой деревне, в каждом селе не оставить несколько «дохлых тигров» или «живых мишеней», то как потом организовать массы в процессе очередных движений и приливов классовой борьбы, против кого обнажать меч? Всякий раз, когда начальство призывало развернуть классовую борьбу, наиболее активные кадровые работники устраивали энное количество собраний, выволакивали на них уже известных вредителей и терзали их, а потом докладывали начальству, сколько классовых врагов (и сколько именно раз) раскритиковано в процессе данного движения.
И, естественно,
- В ходе отчаянной классовой борьбы не на жизнь, а на смерть тот, кто хоть чуть-чуть проявлял колебания или мягкотелость, тут же оказывался повергнутым на землю и растоптанным.
Ведь это коммунистическое общество, чего с него требовать гуманности. Здесь даже
- Записывают за каждым не только обычные, но и политические трудодни. Бедняки и бедные середняки сами управляют школами, снабжением и сбытом, лечением, культурой, спортом; ликвидировали приусадебные участки, рыночную торговлю.
Более того.
- В шестьдесят седьмом году, в самый разгар левого движения, неизвестно откуда пришла директива поставить перед домом каждого вредителя скульптуру собаки, чтобы подчеркнуть его отличие от революционеров и облегчить проведение диктатуры масс. Тогда же в крупных городах дети проверенных лиц получили право носить красные повязки и именоваться хунвэйбинами – «красными охранниками, дети менее проверенных лиц – жёлтые повязки, а дети вредителей обязаны были носить белые повязки и назывались «щенками» или попросту «сукиными сынами».
У нас в СССР, конечно, писали про хунвэйбинов, но про то, что некоторые категории людей носят желтые повязки, а некоторые белые, мы молчали. Такое разделение очень уж напоминало сортировку в немецких концлагерях с разноцветными нашивками на арестантских робах. Зачем же славному СССР так компрометировать коммунистический режим.
Да и скульптуры собак перед домом слишком уж напоминают кресты на домах гугенотов в Варфоломеевскую ночь. А ведь здесь временной период террора длился не сутки, а многие годы. А тех, кто проявлял хоть какое-то сочувствие к жертвам, ждало самое суровое наказание.
- во время земельной реформы некоторые люди прятали ценности для помещиков и богатеев, так этих людей избивали до полусмерти, да ещё надевали на них шапки «прихвостней».
Ни суда, ни следствия. Просто забьют палками, ногами и вообще чем придётся. И никаких адвокатов. К чему усложнять жизнь юридической казуистикой. Народ решает всё.
- Ещё интереснее было так называемое «установление подлинного исторического облика кадровых работников». Каждый из этих работников должен был «пройти социалистическую заставу», то есть чистосердечно рассказать о себе революционным массам.
А это вообще, как в фашистской Германии, где каждый эсесовец был обязан доказать свою расовую чистоту до седьмого колена.
Кстати, раз уж мы вспомнили об эсесовцах, то нелишне вспомнить и о том, что эта категория немцев и жениться была должна на истинных арийках.
А вот в Китае тоже существует нечто подобное.
- член партии или даже беспартийный активист был обязан докладывать о своём намерении вступить в брак и получить на это официальное одобрение.
Интересно, как в Китае называют категории людей, подпадающих под террор. Их называют «живыми мертвецами».

Вообще, революция в любом месте планеты, неизменно выкидывает такие коленца, от которых у нормальных людей просто столбняк наблюдается. Вот, например, повесть Мао Дунь «Колебания». Хотя эта повесть и не относится к литературе шрамов, но характеризует, однако, вполне социализм.
- постановили: «Поместить служанок, наложниц и монахинь в Дом освобождённых женщин.
Другими словами, женщин просто конфисковали.
А что же стало с этими конфискованными женщинами?
- Дом освобождённых женщин фактически стал домом терпимости.
Совсем как у нас, в СССР после революции, когда в некоторых областях обобществляли женщин и, каждый мужчина мог пользоваться свободно каждой женщиной в порядке живой очереди.
Или, вот роман «Распад» этого же писателя, где школьники проводят кампанию за право выбирать преподавателей.
Да, любая революция начинается с глупости и заканчивается уже полным маразмом. Вот это и видно из советской литературы. И не важно, кто её сотворил – китаец или русский.

А теперь давайте обратим внимание на то, что вся эта литература является вполне официальной литературой, все писатели являются членами союза писателей Китая. И после этого сразу возникает вопрос: «Почему у нас, в СССР, а все эти книги изданы ещё во времена СССР, выпустили в свет произведения лишь официальных писателей Китая»? Ведь о событиях культурной революции написано много и теми людьми, которые убежали из страны.
Ответ напрашивается сам собой. Вероятно, эмигранты изобразили действительность в более реалистичном виде. А больший реализм означает большую жестокость коммунистической партии Китая.
И ещё. Никто из китайских эмигрантов наверняка не прославлял коммунистическую партию. В их книгах нет такого вздора, какой в изобилии присутствует в официальной китайской литературе. А то, что взора хватает, думаю, убедились все, прочитавшие этот короткий очерк.
Вообще, читать такую литературу, это всё равно, что читать лишь Солженицына о советском концлагере и совершенно ничего не знать о книгах тех узников СССР, которым удалось бежать из советского рая и издать за рубежом свои книги. Например, книги Ивана Солоневича. А ведь Солоневич далеко не единственный автор, который своим реализмом затмевает прокоммунистические сюсюканья Солженицына.
В связи с этим хочется сказать о странной позиции России относительно китайской литературы. Мы ведём себя словно шизофреники в этом вопросе. С одной стороны мы вроде бы отказались от советской системы, но, с другой стороны, мы совершенно не издаём у себя литературу истинных противников советской системы, которая в тысячи раз более правдивее, искреннее и, соответственно, хотя бы по одному этому, интереснее.