Нога

               

Обманите меня … но совсем, навсегда …
Чтоб не думать – зачем, чтоб не помнить - когда …
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум …
И, не знать, кто пришёл, кто глаза завязал,
Кто ведёт лабиринтом неведомых зал,
Чьё дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке …
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман …
Обманите и сами поверьте в обман.
М. Волошин

Влад проснулся в состоянии смутной полусонной неопределённости. Не размыкая тяжелых век, нехотя поднялся. Направляясь к туалету, за-глянул на кухню, как вдруг что-то заставило его остановиться. Он вернулся в спальню, подошёл к кровати, и увидел … ногу. – Стас, что ли? – ужаснулся он. - Только этого мне не хватало! Присмотревшись, понял – нога женская... небольшая ступня, розовая пятка, округлое колено, бедро, ягодица… на подушке пряди бесцветных волос, часть лба и висок… всё остальное было скрыто под одеялом. Намереваясь откинуть одеяло, Влад протянул руку, но… тут же отвёл её… испугавшись возникшей мысли: неизвестно, что под ним окажется! Переминаясь с ноги на ногу, сдерживая острый позыв, он отупело смотрел на неподвижную ногу, не зная что предпринять.
Уже в туалете решил: надо дождаться, когда то, что находится под одеялом, проснётся. Подставив голову под холодные струи воды, Влад на-прасно пытался освежить свою память. Выйдя из душевой, он накинул халат, запахнул его и, затаив дыхание, вошёл в спальню. Скомканное одеяло горбилось на другой половине кровати… ноги не было. Ошеломлённо глядя на подушку, Влад наклонился, приложил к ней ладонь: вмятина была тёплой и влажной. Вспомнив, что сквозь шум воды ему послышался какой-то щелчок, он вернулся в прихожую. Входная дверь была защёлкнута, ключи валялись на полу, вешалка лежала на стуле.
Влад взял трубку, набрал номер:
- Алло! Стас, это я.
- Привет! Ну и как?
- Что именно?
- Влад, ну ты даёшь! Как она?
- Она … это кто?
- То есть … никак не отойдёшь?
- Видимо, я здорово перебрал… крепкие напитки не для меня.
- Не смеши! Семьсот пятьдесят классного виски на троих, это недобор! Лучше расскажи, как она тебе?
- На троих … разве мы с тобой не всё употребили?
- Не всё! В метро проскочили, а когда вышли на простор, тебя развезло.
- Стас, посуду кто мыл?
- Влад, извини, у меня народ собирается. Перезвоню, а ты за это время очухаешься. Лады?
Влад побрился, оделся. Завтракать не стал. Взбодрённый двумя чашками ароматного молотого кофе, направился к автостоянке. Машина завелась сразу. Езда на забитых до отказа дорогах, обычно приводила его в состояние благодушной отрешенности. – В конце – концов, вся эта тянучка от меня не зависит, - говорил он себе. Однако, на сей раз, ощущение того что привычный уклад его жизни каким-то образом нарушен, не исчезло. Заиграл звонок:
- Влад, сгораю от любопытства. Удовольствие хоть получил?
- Стас, кто мыл посуду?
- Слушай, ты совсем съехал! Права моя бабка, когда утверждает: лю-бой мужик, не женившийся по молодости лет, превращается в существо среднего рода. Запомни, я ненавижу мыть посуду!
- Значит, это … как она выглядит, как зовут, откуда взялась?
- Чёрт побери, спал с ней ты, или я?
- Стас, пожалуйста, я серьёзно, мне не до шуток.
- Обчистила, что ли?
- Нет. Просто  я ничего не помню.
- Пришли к тебе, допили, добавили. Забыл? Ослепить тебя она явно не могла. Ничего выразительного, лицо какое-то смазанное, имя … слишком стереотипное для запоминания. Лично мне запомнился красный шарф, закрученный вокруг шеи. Так, не пойми что, такие, как она – стаями бродят. Откуда взялась? В метро перекинулись пару раз взглядами. Между прочим, она ко мне прибивалась, а осталась у тебя. Что всполо-шился? Если ничего не было, так это прекрасно, сам знаешь… спид, гонорея, бактерии всех разновидностей, и ещё, чёрт знает, что у них там водится! Ну что молчишь? Ничего не вспомнил?
- Я увидел только ногу … белая, согнутая в колене, пока стоял под душем, она исчезла.
Трубка взорвалась оглушительным хохотом Стаса:
- Ну, Влад… уморил ты меня … кто … исчез … нога - прорывались сквозь смех отдельные слова. - Но ты … ты хоть успел …
Влад отключил мобильник.
Несмотря на напряжённость в работе, видение, являя себя в каждый свободный промежуток времени, преследовало его воображение. Теперь, глядя на женщину, Влад представлял её ногу, согнутую в колене. Впрочем, понимая, что это ненормально, и поругивая себя за проявленную в то утро нерешительность и трусость – он лукавил. Его воображение было взбудоражено не только образом ноги. Более притягательным являлось само обстоятельство – странное и неразгаданное, именно оно вызывало жгучий интерес. Кто эта женщина, почему сбежала, отчего – ничего не помня, он чувствует с ней связь, отчего ощущение физической, почти животной близости, не покидает его, и почему – при мыслях о ней, его охватывает порыв неуёмного желания?
Ночью ему снилась нога. Изображение было чётким, ясным и осязае-мым. Наклоняясь, он всматривался в гладкое, блестящее колено, и ему ни-как не удавалось протянуть взгляд до того места, где бедро сливалось с ягодицей.
Владу хотелось поговорить… но с кем, если не со Стасом, единствен-ным своим другом? Но его хохот не только смущал, но и  казался неумест-ным. В поисках чего-то похожего, Влад пересмотрел свои альбомы по искусству. Множество обнажённых женщин – и благородных и простушек - изображённых художниками прошлых и последующих времён: прекрасных, соблазнительных, пышных, утончённых, розово-белых, шоколадных… и как нарочно, ничего похожего!
Утром Влад позвонил:
- Стас, у меня к тебе просьба.
- Какая?
- Надо встретиться.
- После двадцати, жду.

- Привет, - весело воскликнул Стас, пожимая руку Влада, – чем уго-стить?
- Пиво, если холодное. Стас, ты способный художник, попробуй изобразить моё видение, только не смейся и ни о чём не расспрашивай, пожалуйста.
- Ладно, ладно! Постараюсь!
Бросая на Влада внимательные взгляды, Стас определял степень его помешательства… кожа бледная, взгляд рассеянный, на лице ни тени иро-нии, одет небрежно. Сдвинулся мужик. Может быть, эта сука опоила его чем-то, порчу напустила или приворожила. Мать их… этих блудохвосток!
- Влад, у меня есть знакомый психотерапевт, - стараясь быть серьёз-ным, озабоченно произнёс Стас, - нормальный спец, без всякой мистики и чертовщины. Позвонить?
- Стас, мне нужно изображение ноги.
Вот идиот! - заключил Стас про себя.
- Попробую. Рассказывай, я буду творить, а ты смотри и поправляй.
Время летело. И наконец Стас не выдержал.
- Ты как хочешь, а я - на сухую, не в состоянии заниматься этой маразматикой! Ну, что не так? Что может быть необычного в бабьей ноге? У тебя была не одна пара  этих ног, неужели не насмотрелся? Запомни: самая некрасивая часть тела у женщины – ноги! От колена – длинные, тощие, как спички, или короткие и тяжеловесные, лодыжки - костлявые, мословитые, верхняя часть - тяжёлая рыхлая, переходящая в галифе, колени или чересчур острые или мощные и мясистые, пятки – грубые, задранные кверху! А есть ещё такие ножки – прямолинейные и постные, как два берёзовых ствола! А кожа? Волосистая, синеватая, шершавая, а ещё хуже – дряблая. Сплошная дисгармония. Самые красивые ноги – у мужчин. Это ещё Джек Лондон отметил. Заметь, он любил только женщин.
- Вначале я подумал, что это ты завалился на мою кровать, - задумчиво произнёс Влад.
- Так в чём дело! Я изображу твоё виденье, и ты – любуясь моей нож-кой, успокоишься и оставишь в покое себя, меня и вообще все ноги!
- Ладно, Стас, не кипятись. Сам понимаю – произошёл сдвиг. Меня всегда изводит то, что непонятно.
- Оглянись вокруг! Этих непонятностей тьма. Чем  дольше живёшь, тем больше запутываешься, в этих неистребимых непонятностях, словно рыба, пойманная в сети. Смотри, похоже?
- Не совсем. Верхняя часть немного длиннее, ступня узкая, лодыжка изящна, а пальцы – утончённые, и вот здесь… переход от бедра к ягодице – плавный, а ягодица более выпуклая и упругая.
- Кто бы нас сейчас увидел, сказал бы – мужики сдвинулись. Слушай, позвоню-ка я одной девушке, разденем, уложим и … нарисуем, а? -  рассмеялся Стас. – Твои подробности меня пугают. Какого чёрта не выдернул её из постели!?
- Это не тот случай.
- Я бы сказал тебе на что похож твой случай но, видя твоё состояние – рисковать не буду. Так оставить?
- Стас, извини, - задумчиво произнёс Влад, - в этом месте… она тёплая, нежная и податливая, а у тебя слишком резкий и жёсткий изгиб… будет время, подрисуй…
- Хорошо, хорошо! Нарисую, намалюю, не волнуйся! Вспомнил, - облегчённо воскликнул Стас, - мне привезли из Германии Ренуара, представляешь – всего! Текст на немецком, зато иллюстрации – классные. Могу одолжить. Там этих ног – уйма! Полистай! Вот, держи. Пойду от-кисать.
- Спасибо.
Уйма, - возмущённо пробормотал Влад, открывая альбом. – Ренуар – это не уйма и не ноги. Это солнце и радость, это жизнь – яркая, солнечная, это то – чего нам не достаёт. Живопись нельзя листать, её нужно созерцать! – хотелось ему прокричать, но осознавая нелепость ситуации, он промолчал.
- Ну как, нашёл? – донёсся из ванной голос Стаса.
- Мои ощущения слишком индивидуальны.
- Чёрт побери! Не понимаю, как можно завестись на ногу!
- Стас, я пошёл. Спокойной ночи. Извини за беспокойство.
- Ну что ты, ей богу! Мы же друзья! Дверь захлопни! Пока.
Прошла неделя. Состояние непонятного беспокойства – по поводу потери чего-то очень важного – не проходило. В одну из ночей Владу вновь приснилась нога, и это видение оказалось более реальным и ощутимым, чем само пробуждение.
Сжимая в руках скомканную простыню, он лежал с закрытыми глазами, не в силах противиться обжигающим приливам желания. Когда напряжение спало, Влад открыл глаза, и посмотрел на часы. Не отрывая взгляда от чёткой вертикали двух стрелок, он почувствовал как забилось, затрепетало его сердце. Ровно шесть… как в то утро, - прошептал он и, улыбаясь возникшему предчувствию – ощутил себя на пороге давно обещанной радости и блаженства.
Утром Влад позвонил Стасу.
- Алло, вяло отозвался Стас.
- Прости, хочу сказать, что компьютерное изображение – всего лишь мёртвая схема… безжизненная и бесчувственная.
- Знаешь что, послал бы я тебя! Но, понимая что ты окончательно со-рвался – не стану этого делать. Я говорил тебе – работа в твоей конторе, с этими цифрами, анализами, прогнозами – любого может свести с ума! В следующий раз – не буди!
- Стас, - выкрикнул Влад, - ничего дорисовывать не надо. Прости, что разбудил.
Спустя месяц, возвращаясь с работы, Влад вошёл в вагон электрички, присел, устало прикрыл глаза. Очнувшись, огляделся. Лицо женщины, сидевшей как раз напротив него, показалось ему знакомым. Где-то я видел её, - равнодушно подумал он, отводя взгляд, и вдруг возмутился. – Почему из-за неё я должен смотреть в сторону? Глядя на женщину в упор, с чувством удовлетворения, отметил. – Некрасивая, нос курносый, глаза неопределённого цвета, бледная, лоб странной формы, волосы сухие, обесцвеченные, уголки рта опущены, шея, конечно же – короткая. Не смущаясь, не меняя выражения лица, она продолжала смотреть мимо него. Вот уродина! Вообразила, что я ею любуюсь, - злорадно усмехнулся Влад, устремляя взгляд в сторону, но его – как магнитом, притягивало лицо женщины. – Только этого мне не хватает. Надо уходить в отпуск. Сначала нога, теперь это жуткое лицо… прав Стас, идиотизм штука опасная… вот так и становятся маньяками… навязчивая идея, неотвязные мысли, и… маньяк выходит на охоту.
Наконец-то, - выйдя из метро, облегчённо вздохнул Влад, устав от рассуждений и от борьбы с собственным взглядом. Он перешёл на другую сторону улицы. Неторопливо, покачивая бёдрами, впереди него шла женщина с сумками в руках. – Опять она, - вспылил Влад и, желая обойти её, ускорил шаг. Не оглядываясь, она пошла быстрее. – Да кому ты нужна! Топай себе! - взорвался он. И вдруг женщина припустилась бежать. Оторопев, он смотрел, как она, мотая сумками, скрылась за углом дома. Влад кинулся за ней. Нет, я должен её спросить, что ей от меня нужно! Он пробежал между домами и успел увидеть, как она скрылась в подъезде. Дверь захлопнулась. - Идиотка!  Дура уродливая! Ни с того ни с сего, завела человека!
Влад расценивал происходящие события, как ниспосланное ему испытание: он не чувствовал  себя психически больным. – Я здоров, - убеждал он себя. – Цепочка происходящих случайностей должна привести меня к логической закономерности. Стас слишком прагматичен, он не чувствует тончайших, глубинных порывов и проявлений души. Ему недоступны метания, волнения, ему не хватает воображения, он воспринимает только то, что понятно, что лежит на поверхности человеческих чувств, человеческих  взаимоотношений. Спору нет, бегать за женщиной глупо и смешно, тем более за такой, да ещё с двумя сумками. Безусловно – это сильно смахивает на идиотизм. Но что-то же заставляет меня совершать подобные поступки? Ведь не просто так, по дурости, я это делаю? Что-то за всем этим кроится, и я должен разобраться в странностях обстоятельств, постигших меня. - Хотя невероятное предположение, что эта женщина имеет отношение к увиденной им ноге, было абсурдным - но мысль, что эти два события, каким-то образом, связаны – не покидала его.
На следующий день он вошёл в этот же вагон, и снова увидел её. Всё то же неподвижное выражение лица, всё тот же невозмутимо отсутствующий взгляд. Влад прикрыл глаза. Через три остановки он вышел, и пересел в первый вагон. Смешавшись с толпой, он выскочил на улицу, добежал до дома, в котором она жила, и стал поджидать её. - Я должен сказать ей, что усматривая во мне опасность, она ошибается. Но когда она появилась, Влад усмехнулся. - Опять сумки, нарожала подобных себе уродов, и откармливает их, как поросят.
Увидев Влада, она остановилась, опустила сумки. Он подошёл к ней. Спокойным – слегка хрипловатым, грудным голосом, она сказала:
- Что тебе надо?
- Ничего, - растерявшись, тихо ответил Влад, - я хотел вас спросить, почему вы меня боитесь? Я - не маньяк.
- Если не маньяк, значит идиот, - утвердительно произнесла она.
- Как вы можете, не зная человека, утверждать, что он…
- Раз говорю, значит знаю, - перебила она его.
- Напрасно вы так считаете, - неуверенно  отозвался Влад. - Разрешите
вам помочь.
- Не стоит, - равнодушно бросила она, поднимая сумки.
Домой Влад вернулся в подавленном состоянии, однако это не избавило его от язвительных реплик. - Жалкая, несчастная женщина! Посоветоваться не с кем. Стас? Обсмеёт похлеще прежнего. Мог бы и позвонить, всё-таки друг! Такой же бесчувственный и безразличный, как она!
Мозг Влада, напичканный дневными впечатлениями, услужливо пре-вращал их в яркие и образные сновидения. Всю ночь ему снилась эта жен-щина. Она поднимала подол своего платья и, глядя куда-то в сторону, вы-ставляла то одну, то другую ногу, но делала это так быстро, что он не успевал что-либо разглядеть.
Наконец отремонтированная машина избавила его от поездок в мет-ро. Целую неделю Влад был спокоен, но потом заскучал, затосковал. Желание увидеть её – нарастало. Ему хотелось услышать её хрипловатый голос. И когда он вновь появился у её дома – она не удивилась, не обрадовалась и, не отвечая на его приветственный возглас, прошла мимо и скрылась в подъезде. - Тоже мне, принцесса! – рассердился Влад. – На кой чёрт она мне далась! Один лоб чего стоит. Представляю, какие у неё ноги!
На следующий день он решительно подошёл к ней, молча поднял сумки. Она не возражала. Он вошёл в подъезд, поднялся вместе с ней на лифте и, оставив сумки у её дверей - ушёл, не прощаясь. Влад чувствовал себя героем, преодолевшим что-то тяжёлое, непонятное и абсолютно чуждое ему.
Настал день, когда она сказала:
- Оставайся, попьём чаю. Они уже отдыхают.
- Дети?
Возникшее выражение недоумения неузнаваемо изменило её лицо, словно распахнулось заколоченное окно, и он вдруг увидел её - яркие, прозрачные, серо-голубые глаза. И сразу же, преодолевая сопротивление, удивлённо и радостно пронеслось. – Красивые глаза!
- С чего ты взял, что у меня есть дети?
- Сумки, каждый день.
Она хмыкнула:
- Родители – отец и мать. Без запасов на чёрный день - не могут. Вол-нуются, боятся голода. В детстве – голодали. Любят, чтоб холодильник был забит.
- В магазинах изобилие.
- Изобилию они не верят. Цены растут. Я всё покупаю со скидкой. Отец инвалид, мать – ветеран труда.
Чай пили молча. Говорить не хотелось. Влад по-прежнему находил её непривлекательной, но рядом с ней – ему было уютно и тепло. Родители не появлялись, но однажды раздался женский возглас:
- Наташа, на кухне застукала и прихлопнула двоих.
Следом донёсся мужской:
- Двоих! Я вот ночью штук пять…
- Папа, не выражайся – миролюбиво произнесла Наташа.
- Прости, дочка, само вырвалось. Купи другой отравы для этих гадов.
- Ладно, куплю.
Заметив вопросительную улыбку Влада, она сказала:
- Тараканы. Опять расплодились. Мне пора. Встаю рано.
На следующий день, в пятницу, Влад встретил её с букетом цветов.
- Это вам, - почтительно произнёс он, - теперь я знаю, вас зовут Наташа, а меня – Владислав, Влад.
Пренебрежительно взглянув на цветы, она вздохнула.
- Не люблю цветы. Толку в них никакого. Зря потратился.
Войдя в прихожую, она крикнула:
- Мама, возьми цветы.
- Спасибо, Наташенька, выйти не могу, не убрана я.
- Благодари не меня, а Владислава.
- Спасибо вам, Владик.
- Пожалуйста. Наташа, почему вы никогда не улыбаетесь?
- Что? - протянула она, - улыбаются одни придурки и кретины.
Он не стал возражать и спорить.
- Наташа, вы идите, ложитесь, я сам уберу со стола и помою посуду.
- Зачем тебе это? – сурово спросила она.
- Люблю мыть посуду. Можно я зайду пожелать вам спокойной ночи?
Не глядя на него, она сказала:
- Засыпаю я сразу. Дверь захлопни, мама потом запрёт. Надеюсь, визит твой не затянется. Ночник не буду выключать.
Влад помыл посуду, вытер стол. Немного повременив, подошёл к двери и, предполагая, что она может скрипнуть, осторожно открыл её. Широкая деревянная кровать с высокой спинкой, обращённая изголовьем к окну, была освещена слабым светом ночника. Замирая от волнения, Влад подошёл к кровати. Оцепенев от потрясения, он смотрел и не верил. Нет! Не может быть, этого не может быть! - проносилось в его голове. Совпадение было очевидным. Нога, согнутая под прямым углом, те же линии бедра, кожа белая, небольшая ступня, на подушке бесцветные волосы, часть лба, висок, всё остальное – под одеялом.
Влад обессилено опустился на стоявшее рядом кресло, завешанное одеждой, откинул голову, зажмурился, открыл глаза, и увидел тоже, что и прежде. Что всё это значит? – спросил он себя, чувствуя, как напряжённо бьётся сердце. Стараясь не думать, прикрыл глаза. Очнувшись, увидел Наташу. Она сидела на кровати, придерживая на груди одеяло.
- Зря ты не уехал, - спокойно сказала она, прикрывая рот от зевоты.
- Наташа, - донёсся голос матери, - у нас же есть раскладушка, предложи Владику.
- Он уйдёт. Спи.
- Наташа, - прошептал Влад, - очень вас прошу, ответьте мне на вопрос. Это очень важно. В период майских праздников вы знакомились с кем-нибудь, оставались у кого-нибудь на ночь? Пожалуйста, только правду.
- Может с кем и знакомилась, шапочно, но чтоб остаться на ночь, нет.
Не люблю чужие постели.
- Постойте, но может быть… всё-таки праздник был, выпили, уснули, не помните. Пожалуйста.
- Я не напиваюсь и память не теряю, - жёстко произнесла она. – Я хочу спать.
- Спокойной ночи. Простите меня, пожалуйста.
- Зачем я это делаю? – допрашивал он себя и, не находя вразумительного ответа, продолжал каждый вечер подъезжать к дому Наташи. Она возвращалась поздно. Он подносил её сумки, поднимался на этаж и, получив приглашение на чай, заходил. Всё, что было за пределами кухонного пространства, переставало его волновать и тревожить. Он не засматривался на неё, не старался её разговорить, или увлечь. Ему достаточно было её присутствия – спокойного и немногословного.
- Спать хочу, - позёвывая, говорила она, - пойду. Дверь захлопни.
Он мыл посуду, убирал со стола, заходил в её комнату и, пожелав спящей Наташе спокойной ночи, уходил. По возвращению домой он ложился на кровать, и перед его мысленным взором возникала не Наташа, а нога - увиденная им в то утро.
Чертовщина какая-то! Зачем-то приглашает, оставляет одного, уходит, моментально засыпает, - взволнованно размышлял он, - конечно, она устаёт, но … может быть, её чувственность тяготеет к сонному или полусонному настрою? Нет, нет! Зная, что за стенкой неустанно бодрствующие родители, я не смогу остаться, и вообще – это не то, что мне нужно … чужая комната, чужая постель …
Несмотря на темперамент, Влад опасался всяких нелепостей и неожи-данностей в интимных отношениях. Однажды, в ранней юности, попав в достаточно странное и комическое положение, когда ему пришлось удирать от разъярённого великовозрастного соперника с одной рубашкой в руках, он испытал чувство не страха,  а унижения и обиды, слыша за собой хохот той, ради которой готов был рисковать.
* * *
Вскоре произошло непредвиденное. Влад вышел из машины и увидел Наташу в сопровождении мужчины, который нёс её сумки. Влад оторопел. Они приближались, а он, словно придавленный неимоверной тяжестью, стоял, не зная как поступить. Она прошла мимо, даже не повернув голову в его сторону. Сердце его сжалось, и под ложечкой противно и гадко заныло.
Человеку, даже однажды пережившему чувство смятения, разочарования, обиды и боли, понадобятся усилия, чтобы не только избавиться от подобных ощущений, но и приучить себя к хладнокровию и терпимости.
Весь вечер он проторчал у её дома, надеясь, что этот шапочный мужчина выйдет из подъезда. Мужчины выходили, заходили, но был ли он среди них, Влад не знал, потому как не запомнил его. Он успокаивал себя различными предположениями: бывший друг, родственник, сосед, случайный прохожий, но тогда почему даже не взглянула на меня. Наверное, не хочет афишировать наши отношения.
Влад решил переждать. Дни тянулись непомерно долго. На четвёртый день, ещё издали, не показываясь – он опять увидел её, в сопровождении мужчины. Это была катастрофа. Не выдерживая напряжения, он позвонил Стасу.
- Привет, это я.
- Ну что, оклемался?
- Я встретил её.
- Да ну? Каким образом?
- Я узнал её по ноге.
- Что, что?
- Сомнений нет – это она. Но всё обернулось неожиданным. Не знаю, как мне быть. Я – в отчаянии.
- Влад, без допинга – я не в состоянии переварить этот бред. Хочешь - я приеду, или ты приезжай?
- Справлюсь сам. Когда до конца разберусь – встретимся.
- Хорошо. Как она выглядит? Очень красивая, что ли?
- Нет. Но весь ужас в том, что я влюбился. Я полюбил её. Я это понял, когда увидел с другим. Её провожает какой-то мужик. Что делать? Стас, что молчишь? Скажи хоть что-нибудь.
Трубка в руках Влада накалялась от того, что доносилось до его слуха. Это были непередаваемо изысканные выражения, в сравнении с ко-торыми, матерные слова казались верхом благородства и утончённости. Лавина слов, характеризующих женщин всех возрастов, национальностей, всех мастей, таким образом, что было совершенно очевидно и бесспорно, что более гнусного, чудовищного отродья, чем женщина – не существует, и не будь их – жизнь на земле стала бы чистым раем и сущей благодатью.
- Ну, ты слышал, что я сказал? – прокричал Стас, - или опять ни черта не понял? Ты – интеллигентный человек, связался с какой-то безмозглой, ничтожной амёбой! Все кудахчут о любви! От этого любовного полёта, как в курятнике – не продохнуть! Где твоя гордость!
 Этот разговор, если и отвлёк Влада от навязчивых размышлений, то весьма своебразно – ход его мыслей переключился на самого Стаса: - Любовь – это не гордость и не куриный помёт, - вздохнул Влад. – Нет, Стас не в состоянии проникнуть в глубину моих чувств! Стереотипное имя? А для меня, её имя – музыка: нежная, тихая, манящая. Почему, при воспоминании о ней, у меня распрямляется душа, и я ощущаю себя счастливым, несмотря ни на что? Нет, глубокие потрясения Стасу недоступны.
Машина опять дала сбой, но уже в другой части своего усталого организма. Надо поднатужиться, - подумал Влад, - купить новую, или хотя бы поддержанную. Как ни странно, но в этот день Влад ни разу не вспомнил об этой женщине, более того, сбегая по эскалатору, он задержал взгляд на красивом лице девушки, и она улыбнулась ему, как знакомому. - Стас не прав, - мысленно воскликнул он, - женщины очаровательные создания! - С таким чудесным настроением, он успел вскочить в хвостовой вагон электрички и … сразу же увидел её. Открытая шея, обнажённые руки, волосы всё так же были разбросаны по плечам, на коленях сумки, на ногах – босоножки. Словно уличённый в чём-то недозволенном, виновато улыбаясь, он кивнул ей. Она не шелохнулась. Он повторил приветствие. Немигающий взгляд, её глаз, всё так же, - не соприкасаясь – скользил мимо него.
Влада охватило бешенство. - Недопустимое хамство! Уродина несчастная! Неужели эта дура думает, что я ей чем-то обязан? Уж не воображает ли она, что я её выслеживаю? Какого дьявола она торчит в этом вагоне? Какое право она имеет вести себя подобным образом… после всего, что я пережил? Да, пошла бы она… Из-за какой-то потаскухи позволяю себе выражаться. Расселась со своими грязными сумками, смотреть противно. Разве могут недоразвитые родители, думающие только о жратве, воспитать достойного человека? Интересно, прочли ли они хоть одну книгу? О чём с ними можно разговаривать? О тараканах?
Влад смотрел ей вслед. Она шла, раскидывая пятки, раскачивая сумками. Его трясло от злости и неприязни. Пусть исчезнет! А то ведь решит, что я помчусь за ней, - подумал он, замедляя шаги. – Как же! Не дождёшься! Чёрт задери тебя и твою ногу!
Он не мог успокоиться. Будто кто-то, вопреки его воле, невидимыми нитями связал его с этой несуразной женщиной. Были увлечения, были женщины – интересные, красивые, но не было ничего похожего на его нынешнее состояние. Что общего у меня с ней? – спрашивал он себя. – Ничего. Всё началось с ноги. А может быть это шутки Стаса? Подбросил мне эту ногу и веселится. Ему смешно, а мне нет.
В этот день, вырвавшись с работы пораньше, он подъехал к её дому. Дверь открыла Нина Савельевна - мать Наташи.
- Простите, пожалуйста. Я зашёл спросить, кто этот мужчина? Я мог бы узнать у Наташи, но думаю, ей это не понравилось бы. Если она выбрала этого человека, я надоедать не стану.
- Проходите, Владик.
- Спасибо, я заехал на минуту.
- Нина, - раздался голос отца, - скажи Владу, что этот хмырёк – алкого-
лик, проходимец и себе на уме! Что молчишь, как рыба?
- Юра, у тебя привычка представлять всё в чёрном свете. Может всё будет наоборот.
- Вот, вот! Наоборот! Ты такая же бестолковая и слепая, как твоя дочь! Алкоголик он и прохиндей, ещё раз повторяю, а там смотрите. Рас-хлёбывать будете сами, а я не желаю лицезреть этого идиота!
Надо уходить, - подумал Влад.
- Нина Савельевна, простите за беспокойство. Я пойду.
- Знаешь что, - вдруг взорвалась Нина Савельевна, - ты и Владика называл идиотом! У тебя все плохие!
- Сравнила! Речь шла о другом. Влад – порядочный идиот, как у Фёдора Михайловича, а этот – одно слово – паразит необразованный и хам!
Напросился, произвожу впечатление слабоумного простака, - усмех-нулся про себя  Влад, и вдруг осёкся. – А старик-то, молодец. Вот тебе и недоразвитый. Не каждый осмелится крикнуть: «а ведь король же, совсем голый!»
Влад продолжал приезжать к дому Наташи, и как только она показывалась в сопровождении мужчины - уезжал. Спустя месяц она появилась одна. Неделю он наблюдал её одиночество, а затем подошёл и, не говоря ни слова взял из её рук сумки, донёс их до порога, и – не надеясь на приглашение, направился к лифту.
- Заходи, - тихо произнесла она.
Пили чай. Она удалялась в спальню, а он уходил, провожаемый одним и тем же, унылопротяжным вздохом, Нины Савельевны: ушёл… Поведение Наташи не давало повода усомниться в её бесхитростной прямоте. Для игры, - думал Влад, - она слишком непосредственна и простовата. Он не испытывал мук ревности, его не терзал вопрос: оставался ли тот мужчина на ночь? Он был уверен в том, что если и оставался, то ложился прежде Наташи и не мог видеть её спящей. Важным было только это. Так ему казалось.
Совпало всё: полученное накануне долгожданное денежное поощрение, притом ещё непредвиденно увеличенное, крепкий сон без сновидений, и утреннее пробуждение, предвещающее радость и надежду на возможное счастье. Влад распахнул окно. Омытые ночным дождём деревья были похожи на невинных барышень, принаряженных в изумрудное кружево. Чистое небо и первые, ласковые лучи солнца. Даже воздух, ещё не успевший загустеть от выхлопных смесей, был редкостно прозрачен. Соответствие его душевного состояния и восприятия окружающего мира было столь удачным, что упускать такой настрой, было бы смерти подобно… и он решился.
Всё как обычно. Сумки, привычный отказ от ужина, несколько общих фраз с Ниной Савельевной, и вдруг его поспешное предложение, исключающее чаепитие.
- Наташа, я приглашаю вас в гости.
- Сейчас? – иронично произнесла она.
- Да.
- Не хочется, я устала.
- Наташа, я приглашаю вас в гости, - повторил он, останавливая на ней серьёзный взгляд, исключающий возражения. - Пожалуйста, я жду.
Несколько секунд она смотрела на него, затем встала, накинула плащ и ровным тоном сказала:
- Я готова.
Ехали молча.
- Проходи, знакомься, - чувствуя нарастающее волнение, проговорил Влад.
- Трёхкомнатная, - промолвила она, обойдя квартиру. – Красиво.
- Что?
- Зеркала, мебель, картины и вообще.
- Что тебе приготовить? – весело спросил Влад, ощущая себя хозяином положения.
- Не знаю, - равнодушно отозвалась она, охлаждая его пыл.
- Пиццу любишь?
- Попробую, скажу.
Пока пицца созревала в микроволновке, Влад занялся убранством стола. Салфетки, приборы, чайный сервиз, свечи. Ему хотелось поразить Наташу. Молча наблюдая за ним, она оставалась невозмутимо безразличной к его показным усилиям. Пили чай. Вопрос о пицце оставался безответным. Он понимал- весь этот антураж ей чужд и не представляет для неё интереса.
- Я пойду, - сказала она, - постель-то хоть мягкая?
- Нормальная.
Охваченный небывалым волнением, он сидел, прислушиваясь к своему замирающему сердцу. – Прав Стас – я идиот. Почему же с другими всё было иначе? И даже он, законченный реалист, не смог найти объяснение тому, что произошло, а всё потому, что он не способен любить. Сделанное заключение несколько умерило его волнение.
Влад вошёл в спальню. Уснула, - облегчённо подумал он, глядя на неё. Он провёл рукой по её согнутой ноге, и вдруг возникшая мысль, что он впервые касается её тела, вызвала в нём дрожь. Наклонившись, он поцеловал кончики её розовых тёплых пальцев, ему хотелось прижаться к её гладкому колену, но он лишь погладил его. Смущённый собственной нежностью, он прилёг рядом. Ощущая тепло её тела, он подумал, что нет ничего прекраснее чувства, которое он испытывает к этой женщине. Возвышенный настрой мыслей не отвлекал и не сдерживал его пыла, а лишь усиливал, с каждой минутой – нарастающее желание. Ему хотелось схватить её за плечи, повернуть к себе. - Не надо быть грубым, ты всё испортишь, - уговаривал он себя. Он положил ладонь на её бедро и, уже ничего не соображая, задыхаясь, выдохнул:
- Ты спишь?
Она резко повернулась к нему и, неожиданно громко, с вызовом - сказала:
- Сплю, что дальше?
Владу показалось, что его окатили ледяной водой.
- Я думал, ты уснула, - растерянно произнёс он, - боялся тебя потревожить…
- Если боишься – не приглашай, - охрипло проговорила она, поцелуем зажимая ему рот.
А дальше? Дальше было то, что  происходит между мужчиной и женщиной в момент их сумасшествия, когда каждая клеточка тела жаждет утоления и всё остальное исчезает. Подобная близость, превращаясь в  неистовую энергию страсти, слишком сильна и опасна, потому как не всегда способна переплавиться, переродиться в любовь. Не зная, не понимая друг друга, они будут искать близости, только затем, чтобы вернуть столь хрупкое, столь зависимое от множества самых разных причин, таинство обладания друг другом.
 Проснувшись, Влад лежал, наслаждаясь состоянием безмятежного умиротворения. Теперь уж ничто не собьёт меня. У меня есть она… Наташа. Стас понятия не имеет, что это такое! Что он знает о любви? Ничего. Привык порхать с ветки на ветку, - добродушно, с чувством превосходства, заключил он, прикрывая веки. Переворачиваться не стал… пусть понежится, - наполняясь радостью, решил он, протягивая руку. Слегка коснувшись одеяла, рука опустилась в пустоту. Холодея от предчувствуя, он вскочил. Несколько мгновений, совершенно потрясённый, он смотрел на пустующее место.
- Наташа, - прошептал он… а потом закричал. – Наташа! Наташа!
Он выбежал в прихожую. Плаща и обуви не было. Ушла, - безмолвно проговорил он.
Удивительное свойство слов. Ушла… такое короткое слово, но такое безнадёжное и окончательное!
Влад вернулся в спальню, опустился на колени и заплакал. Он ощущал себя мальчишкой, которого опять наказали. – За что? За любовь. Ушла, бросила, покинула – эти пронзительные слова женского рода, отзывались в нём застарелой болью, с которой приходилось жить.
Два выходных дня оказались ненужными и даже пугающими. Куда их девать? Он не хотел думать, рассуждать, изводить себя вопросами, на которые некому было ответить.
 Влад пришёл на ближайший вокзал и купил билет до… Санкт-Петербурга. И только выйдя из вагона он осознал – что оказался в городе, который когда-то был ему слишком хорошо знаком, в который мечтал однажды вернуться лишь для того, чтобы ощутить его иначе – восторженно и осмысленно. Он знал – город стоит того.
В этом городе, в стае таких же, как он – брошенных, бездомных, голодных детей, он оставил детство и юность. В нём он совершал поступки, которые никак не согласовывались с его внутренним миром, и – отрекаясь, он не признавал их своими. Со временем ему удалось загнать эти воспоминания – в самый дальний угол сознания, но иногда они выползали, и тогда… тогда требовался кто-то, способный увлечь его, или хотя бы отвлечь.
Ему пришлось утверждать себя в той среде, без которой - он точно знал - ему не устоять, не удержаться, и не выжить. Он быстро сообразил, что компромисс с самим собой – вынужденная необходимость. Ему казалось, что принимая участие в жестоких играх, ему удаётся сохранить чистоту своих помыслов. Но очень скоро он сам стал спотыкаться об прижившуюся в его сознании некую двуличность. Вначале это его пугало но, постепенно, привыкнув - иногда просто так, ради забавы - он стал ею пользоваться, убеждая себя, что это всего лишь игра. Но двойственность прижилась и  стала свойством его натуры. И, зачастую, он сам не всегда мог определить, где искренность, а где лицемерие: подчас грань между ними становилась почти невнятной.
В стае существовало табу на чувственные проявления. Жалость была непростительной слабостью и каралась всеобщим презрением, а душевные излияния – вызывали ярость и неприязнь. Но… именно эти качества были основой его души! Ему удалось чётко усвоить все правила и запреты. Тому, кто нарушал их, назначался испытательный срок, отягощённый непомерными условиями. Иначе… иначе могло произойти всё что угодно. Влад не рвался в лидеры и не шестерил. Он ни с кем не искал дружбы, или покровительства, и тем более – духовной близости, опасаясь предательства и подвоха.
Незаурядность его личности, и прирождённые внешние данные спасали Влада от жёстких посягательств на его внутреннюю свободу. Прекрасно сложенный, выше среднего роста, он был ловок и вынослив. Утончённые, правильные черты его лица, гармонировали с проницательным, волевым взглядом красивых тёмно-серых глаз, с подкупающей, обезоруживающей улыбкой и сдержанностью жестов. Его козырной картой была осанка, умение пройтись с шиком – и произвести впечатление. Ему подражали, но – безуспешно. Его лёгкая, свободная, пружинистая походка была безупречна и естественна – никакой показухи, притом что любая шмотка на нём приобретала особый шик! Ему завидовали, но у каждого была своя роль и любое изменение уста-новленного «порядка» - наказывалось. Помимо всего прочего, Владу удавалось вовремя ускользнуть, исчезнуть и – преобразившись, пре-вратиться в беззаботного, легкомысленного юношу из добропорядочной семьи. Именно это и определило его роль в стае. Его использовали в качестве приманки. Но когда начинались разборки и обсуждения последующих событий, он уходил. Это злило и раздражало.
- Ты что, не хочешь знать, что было потом? Считаешь нас подонками?
- Мне не интересно, что происходило потом. К чему бахвалиться? Я же не распинаюсь о своих подвигах? Я выполнил свою работу, вы – свою, и дело с концом.
- А может, стоит поменяться ролями? – зловеще раздавался вопрос.
- Пожалуйста, как решите. Я – готов.
Такой ответ, вызывая уважение, ставил точку. Но всё-таки, кто-то из прытких и завистливых сотоварищей сумел настоять на замене. И когда тот, кем заменили Влада, с треском провалил очередную затею, советчику досталось по полной программе. Как не парадоксально, Владу искренне было его жаль.
Покинув этот город, и став студентом столичного вуза, он сблизился со
Стасом. Явная несхожесть их взглядов, и присущий Стасу сарказм, не повлияли на привязанность к нему Влада. Он считал Стаса своим единственным верным другом.
И вот теперь, волею странных обстоятельств, очутившись в этом городе, Влад ничего не испытывал. Это был чужой, холодный город - отстранённо и свысока взирающий на происходящие изменения, - неспособный возбудить даже те воспоминания, которых он так страшился. Ничто в его душе не шелохнулось, не откликнулось. Он бродил по городу, выбирая глухие, малолюдные улицы и одинокие, унылые дворы. Многое исчезло, многое узнавалось, но всё было каким-то далёким, серым и бесчувственным. Ему нужна была усталость, которая превращает человека в абсолютно безвольное, атрофированное существо. Бессонная ночь не пугала, но оставаться на улице в городе - теперь уже чужом – не хотелось.
Влад подошёл к постовому с просьбой подсказать адреса ближних гостиниц. Любезно сообщив местонахождение двух гостиниц и, предупредив, что цены там запредельные, - постовой намекнул, что неподалёку есть ещё одна, где можно договориться. Действительно, женщине, исполняющей роль администратора, хватило одного взгляда – чтобы сообщить Владу приятную новость:
- Как нарочно, специально для вас, чудом освободился один из номе-ров! – воскликнула она, обворожительно улыбаясь.
Влад запер дверь, принял душ, упал на постель. Вскоре в дверь постучали.
- Что вам? – спросил он, не поднимаясь.
- Ужинать будете?
Влад открыл двери. Милая девушка, со свеженакрашенным лицом, улыбаясь, подала меню.
- Чай с лимоном – горячий, бутылка минеральной – холодной.
- Всё? – сбрасывая с лица улыбку, недовольно бросила она.
- Да. Я всегда так ужинаю.
Через несколько минут она вернулась с подносом. – Насильственно изображая улыбку, спросила:
- В интимных услугах нуждаетесь?
Влад рассмеялся.
- Милая девушка, я прибыл в ваш город с одной единственной целью – отойти от излишне интимных услуг.
Глаза девушки разгорелись.
- Надо же, какой плейбой! – усмехнулась она.

В понедельник Влад подъехал к дому Наташи. Он был спокоен и со-бран. Выйдя из машины, пошёл ей навстречу.
 - Здравствуй. Наташа.
- Здравствуйте, - ровно ответила она.
- Наташа, мне нужно поговорить с тобой. Буду ждать тебя в машине.
Ничего не отвечая, она скрылась в подъезде. Не выйдет через пятна-дцать – двадцать минут, уеду, - произнёс он вслух! Она вышла через де-сять минут: села рядом, повернулась к нему лицом.
- Послушай, Наташа, начинать с признания в любви и с предложением руки – не буду. По крайней мере, сейчас и тем более – здесь. Переезжай ко мне. Я… не могу без тебя. Произошло то, с чем справиться невозможно. Понимаешь?
Она помолчала, потом сказала:
- Не получится.
У него перехватило дыхание.
- Почему?
- Глупый вопрос. У меня родители одни. Без меня – пропадут.
- Живём почти рядом.
- Рядом, но не вместе. Я привыкла к своим обязанностям и к своему углу.
- Привыкают собаки и кошки, а ты – человек. Скажи, я тебе нужен?
- Влад, - вдруг взмолилась она, - поживём у меня!
Влад замер. Этот неожиданный всплеск, впервые проявленной взвол-нованности, заполнил его сердце безудержной нежностью. – Сейчас или никогда! Пока она такая, я должен настоять на своём.
- Ты будешь жить у меня!
- Я люблю спать на своей кровати, - опуская взгляд, упрямо произнесла она.
- Кровать! Купим, какую захочешь! Наташа, дело в том, что я хочу быть с тобой в своей комнате. Понимаешь? Там я впервые увидел… тебя, всё началось с этого момента.
Она усмехнулась.
- Это была не я. Никогда раньше я не спала в твоей постели. Это совпадение, Влад, поверь мне.
- Нет! Это была ты… твоя нога! По-твоему я всё это придумал? Таких совпадений, до мельчайших подробностей, не бывает.
- Хорошо, пусть так. Но почему не у меня? – с вызовом проговорила она.
- Я не смогу быть самим собой, не смогу тебя любить. Твои родите-ли, и вообще всё чужое…
- Если судить по  той ночи, то твои способности любить, не знаю, как выразиться… оглушили меня. Я ведь думала, что ты импотент, или извращенец, но то что было… Ты себя не помнил.
- Тогда почему ушла? – спросил он осевшим голосом
- Ушла готовить завтрак родителям.
- Наташа, поедем ко мне, поедем сейчас. Потом решим всё остальное, прошу тебя, - умолял он, целуя её руки, - я с ума схожу по тебе!
- Сегодня не могу, мама заболела, - бесстрастно отчеканила она.
- Вернёшься в любое время, я привезу тебя.
- Через полчаса я должна быть дома.
Влад смотрел на  сидевшую рядом с ним женщину и, емузахотелось вышвырнуть её из машины и укатить, и чтобы никогда больше её не ви-деть и не слышать! Убийственно холодный тон её голоса, отчуждённый взгляд и эта несносная манера держать себя, - всё казалось нестерпимым. Все чувства в нём смешались: бессилие, обида, злость, страсть – готовая переплавиться в ненависть. Сдерживая себя от яростного выпада, он спросил:
- Скажи, пожалуйста, ты хочешь быть со мной? Я тебе нужен? Я не стану спрашивать, как ты относишься ко мне.
Блеснув глазами, она посмотрела на него.
- Я же не спрашивала тебя об этом, когда ты просиживал у моей постели, а я терпела, изображая спящую ногу. Не хотела бы, не пришла бы к тебе.
В одну секунду, всё пережитое предстало совершенно в ином свете.
- Не может быть… - ошарашенно произнёс он, - но зачем тебе надо было притворяться, зачем?
- Это нужно было тебе, - отпарировала она.
- Можно же было объясниться!
- Кому? Мне? – запальчиво воскликнула она.
- Наташа, прости, но твоё поведение, отношение ко мне, вспомни встречу в электричке…
- А ты хотел, чтобы я бросалась тебе на шею?
- Но ты не отвечала даже на мои приветствия, и потом… этот мужчина.
- Приветствовать тебя, тем более отчитываться – не хотелось, не было желания.
- Наташа, я не предполагал и не догадывался, что ты можешь…
- Предполагал, догадывался, - перебила она его, - когда так увлечён собой, других не чувствуешь.
- Ты не права. Я увлечён тобой!
- Вернее не мной, а какой-то ногой, похожей на мою, - усмехнулась она.
- Перестань, Наташа! Поехали… поехали… - срывающимся голосом повторял он.
- Влад, я достаточно внятно объяснила, что вообще не могу остаться у тебя, а уж сегодня – и подавно. Пока.
Она вышла из машины и, не оборачиваясь, скрылась в подъезде.
Влад надеялся, что она не выдержит и выйдет хотя бы для того, чтобы смягчить категоричность своего отказа. Он ждал. Наконец-то свет на кухне погас. Влад встрепенулся. Мысль о том, что она спустится и примет его предложение – кружила ему голову. Подняться?.. Нет. Это ещё более усугубит моё положение, я и так предостаточно натерпелся. Уснули что ли? - думал он, глядя на тёмные окна. Наверняка посматривает, тешит свою дубовую гордость. Но почему именно она, а не другая: весёлая, ласковая, привлекательная во всех отношениях женщина! За что я так наказан? – размышлял он, не сводя взгляд с входных дверей. Даже позвонить нельзя, - возмутился он, вспоминая её отказ от обмена номерами телефонов. – Мне некогда перезваниваться, - сказала она, - и так каждый день видимся. – Да, вляпался я основательно, Стас прав! Интересно, где трудится эта упрямая ослица, не покладая рук? Скорей всего в каком-нибудь захудалом магазинчике, или на оптовом рынке. Да уж, представить её работающей в приличном офисе - невозможно.
И вдруг в комнате Наташи вспыхнул свет. – Почему такой яркий? - удивился Влад. Заворожено глядя на  сияющее окно, он ждал, когда оно погаснет. Время тянулось слишком медленно. И когда, ровно в двенадцать часов, оно погрузилось во тьму, Влад почему-то вздрогнул от неясного щемящего предчувствия то ли беды, то ли тревоги, то ли печали.
Всё. Переживу и это, - подумал он, резко включая зажигание.

* * *
 Осень. «Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса – люблю я пышное природы увяданье, в багрец и в золото одетые леса,…». Да. Нынешняя осень никаким образом не соответствует этим волнующим, пленительным строкам поэта. Отчего всё так уныло и безрадостно? Где ж ты моя радость, радость долгожданная? Импровизируя в таком духе, Влад вошёл в автобус не в лучшем настроении.
Машина, как уже не раз бывало, приобрела зловредную привычку выходить из строя, как раз в пятницу, будто напоминая Владу, что ей, как и ему, необходим отдых. - Надоело дёргаться, куплю в рассрочку – новую, - подумал он, глядя в забрызганное стекло на безнадёжно серое однообразие улиц и домов. – Ничего такого, на чём можно было задержать взгляд и, хотя бы на мгновение, возбудить угасающее воображение. Пора выходить. – Влад поднялся, взялся за поручень и так – без всякого любопытства окинул взором пассажиров, устало и молчаливо дожидавшихся своих остановок и… увидел Наташу. Она сидела на заднем сидении и смотрела в окно.
Двери распахнулись. Люди выходили, заходили, его толкали, выражая недовольство, а он продолжал стоять, прислонившись к стеклянной перегородке.
Охватившее его возбуждение было столь сильным и необычным, что потом – спустя годы, силясь описать это состояние, Влад не смог найти точных слов, способных передать испытанное им потрясение.
Наконец Наташа повернула голову. Широко раскрытыми глазами, не отворачиваясь, не делая вид, что не узнала, она смотрела на него. И, о чудо! Уголки её рта приподнялись, и её лицо озарилось улыбкой. – Она улыбается мне! – Он почувствовал себя человеком, которому вдруг объявили что вынесенный ему смертный приговор, ошибочен и… в один миг он оказался рядом.
- Наташа, здравствуй! Я так рад тебя видеть! Ты улыбаешься, и это очень красиво, честное слово! Ты такая удивительная!
- Я тоже рада тебя видеть, Влад, - сказала она, продолжая улыбаться.
В какой-то момент ему показалось, что её губы дрогнули.
- Наташа, ты что? Мы же встретились! Я провожу тебя, давай сумки! –
воскликнул он, протягивая руку.
- Не надо, Влад, - тихо произнесла она.
- Почему?
- Я вышла замуж.
- Что… - выговорил он, чувствуя дурноту.
- Да, Влад. Это так.
- Кто он?
- Таджик.
- Таджик, - машинально повторил он, - а чем он занимается?
- Строитель. Работает на стройке.
- Очень хорошо. Ну что ж, желаю тебе счастья, Наташа, - замедленно проговорил Влад.
- Я тоже желаю тебе удачи и счастья, - сказала она.
Влад вышел из автобуса. Он был смятён и обескуражен. – Всё конче-но, - произнёс он вслух. Что кончено? – спросил он себя? Ты же уже распрощался и с ней, и с ногой. Что ты раскис? Чего ради завёлся? Оказывается, я не забыл её, я просто ждал, что однажды мы встретимся, она заглянет в мои глаза, и вернётся. Да ладно тебе врать! В таких случаях не ждут, а действуют, а ты? Если бы не эта чёртова машина, ты бы не оказался в автобусе, и никогда не встретил бы её! И в самом деле, как только я начинаю пользоваться общественным транспортом, со мной приключается разная чертовщина! Но весь ужас в том, что она вышла замуж за… за таджика! Как можно выйти замуж за таджика, и при этом улыбаться?!
Ночью ему снились мужчины, но как только он к ним приближался, они начинали смеяться. Происходила какая-то чехарда – женские ноги, сумки, дома, и во всей этой кутерьме мелькала улыбка Наташи, и её сияющие глаза.
Восстанавливая в памяти встречу, Влад вдруг увидел совершенно другой образ Наташи. Она нисколько не притворялась, она действительно была счастлива и потому улыбалась открыто и радостно. А как она похорошела, и
как кокетливо смотрелся на ней берет, а макияж, которого раньше не было?
–Значит всё это - для таджика? Конечно. Ты не сумел вызвать улыбку на её лице. Ты думал только о себе, и потому она не подкрашивалась для тебя. А глаза? Ты помнишь её распахнутые глаза? В них, уже до встречи с тобой, прижилась радость! И улыбалась она не тебе. Ей было приятно сообщить тебе, что она имеет право любить и быть любимой, и что, в конце концов, она обрела радость с мужчиной. С таджиком? Да, именно с ним, чёрт тебя побери!
Самоедство Влада грозило приобрести необратимый характер. Мысли, сны, разговоры с самим собой, чувство одиночества, неудовлетворённость работой, и всем на свете – всё это угнетало и омрачало. Жизнь приобрела тусклые, мрачные, а порой и вовсе чёрные краски. Состояние хандры никак не было похоже на страдание покинутого, вернее – не состоявшегося любовника. Задетое самолюбие и собственные амбиции, а не страстные муки влюблённого - это была та правда, знать которую ему не хотелось. – Надо позвонить Стасу, интересно, что он скажет?
- Стас, это я.
- Наконец-то! А я решил, что ты наглухо запал, и тебе не до меня!
- Мог бы и позвонить. Мало ли что может случиться с человеком.
- Не придирайся! Ну, как твоя нога?
- Как мы, так и она.
- Не понял?
 - А что понимать? Я собираю и обрабатываю информацию для тех, кому я абсолютно безразличен. Ты обслуживаешь клиентов: подправляя, подрисовывая – кому  нос, кому ноги, уши, грудь - и так же, как они для тебя, так и ты для них – не представляешь интереса, а она – её зовут Наташа, сама по-себе.
- А я-то причём?
- Притом. Сколько тебе лет, помнишь? Ни обязанностей, ни привязанностей, ни жены, ни детей. Кого ты осчастливил?
- С больной головы на здоровую! О себе ты подумал?
- Подумал. Мы с тобой оба больные и не только – на голову. И таких, как мы – тьма. Но ещё больше тех, кто водку хлещет, ширяется, и тех – кого вообще ничто и никто не волнует, и не заботит ни будущее, ни настоящее.
- Знаешь, Влад, ты очень раздражён. Оспаривать твои выводы не стану. Ответь мне просто – кто кого кинул? Ты – её, или она тебя?
 - Каждый вечер она ждала, что я поведу себя – как мужчина, а я впал в романтический идиотизм и, к тому же, не захотел менять привычку совокупляться на своей постели. И она – несчастная, изнывая от одиночества и желания, завела себе какого-то алкогольного паразита, а я – дождавшись его исчезновения, продолжал любоваться её ногой. Я сам себя кинул. Она вышла замуж за таджика.
Оглушительный хохот Стаса удивил Влада… над чем он смеётся?
- Вышла за таджика? – вскричал Стас.
 - А за кого она должна была выйти? За меня? За тебя?
- Послушай, Влад! Приезжай вечерком. Посидим, поговорим, как культурные люди. У меня припасено для тебя отличное вино. Зачем тебе, с твоими данными  ломать голову над тем, что нас не касается? На хрена тебе эта баба с её ногой? Вышла за таджика? Туда ей дорога! Смешно, ей-богу! Ну, что молчишь?
- Стас, прости, но мне не хочется пить и смеяться.
- Ясно. По-моему, присущая тебе неадекватность приобретает мрачноватый оттенок. Короче, отойдёшь, звони. Пока. Ты не забыл, что у меня в друзьях, отличный психолог?

Всю ночь лил дождь. Огромные лужи, растекаясь по проезжей дороге, не находя стока, маслянисто поблёскивая, казались густыми и глубокими. Разлетаясь под колёсами мчавшихся машин, они оставляли трудносмываемые подтёки на их глянцевых боках. Влад нервничал. Только вчера отмыл машину, и вот – опять всё впустую! Объезжая стройплощадку он притормозил. За забором возвышался многоэтажный каркас кирпичного дома и кабина высотного подъёмного крана. В от-крытые ворота, разворачиваясь, въезжала машина с прицепом, наполненным красным кирпичом. Влад завернул за угол, вышел из машины. К узкой калитке вёл настил из досок. Он прошёл по настилу, и вошёл во двор. Несколько рабочих, как по команде, повернули головы в его сторону.
- Здравствуйте, вы строители этого дома?
- А ты кто? – настороженно глядя на Влада, спросил мужчина в вязаной шапочке, в тёмных, со следами глины на штанах, в тёмно-сером свитере и в резиновых сапогах.
Влад смущённо передёрнул плечами, не зная, что ответить.
- Жить здесь будешь? – смягчил тон мужчина и, повернувшись к остальным, что-то произнёс на своём языке.
Все, с любопытством, смотрели на Влада.
- Да, - обрадовано подтвердил Влад.
- Какой этаж?
- Восьмой.
- Это хорошо. Птица будет летать туда - сюда!
Все рассмеялись.
- Любишь птица?
- Да. Я хотел бы поговорить с вами.
- А я что, не говорил? – рассмеялся мужчина.
- Я хочу задать вам несколько вопросов.
- Контроль? Ничего не знаем, сегодня работаем здесь, завтра – там!
- Нет, нет! Не беспокойтесь, я просто так, для себя, - поспешил отве-тить Влад.
- А кто ты?
- Писатель, - неожиданно для себя выпалил Влад.
- Газета?
- Нет, книги.
- Это хорошо. Что будешь писать?
- В Россию приезжают люди. Хочу написать книгу об их жизни. Кто они, чем занимаются, как живут.
- У нас здесь жизни нет! Правду будешь писать, или туда – сюда?
- Конечно правду, - воскликнул Влад совершенно искренне. – Вот вы, откуда родом, какой национальности, где ваши семьи?
- Мы – люди. Понимаешь? В России китайцев много, пиши!
- Китайцы – чужие, а вы свои, по-русски говорите. Не обижайтесь. Чтобы писать о людях любой национальности, нужно знать их истоки, культуру, страну. Как жили, чем занимались, как формировалось их сознание, - не осознавая, что его фразеология не совсем понятна этим людям, с жаром произносил Влад, уже не удивляясь своей прыти и обману.
- Купи билет в Таджикистан, там глазами посмотришь, как люди жи-вут. Всё увидишь, напишешь правду.
- Я кой-что знаю о вашей жизни, по телевизионным передачам.
Все дружно рассмеялись.
- Телевизор правду не говорит.
- Значит, вы таджики? А где вы живёте?
- Смотри туда, - обратился к Владу бойкий красивый парень, закидывая кверху голову, - там есть крыша и пол, там я спать буду. Другие в сарае! Отобою хорошо! Да? Давай, расскажи писателю!
Все повернулись к молодому стройному мужчине среднего роста. Он улыбался, но взгляд его красивых чёрных глаз был серьёзным и, как показалось Владу, не очень дружелюбным.
- Что рассказывать, - произнёс он почти без акцента.
- Вы хорошо говорите по-русски, - улыбнулся Влад, чувствуя, как дрогнуло его сердце от тревожного предчувствия.
- Говори, Отобой, пусть писатель послушает, - подтолкнул его пожи-лой таджик, и добавил. – Он женщину нашёл! Очень хорошо живёт. Расскажи, как в загс ходил. Давай!
- Что говорить? Свадьба была. Соседи пришли. Отец, мать.
- Чьи родители?
Отобой насмешливо уставился на Влада.
- Слушай! – обратился к Владу пожилой таджик. – Ты писатель, не понимаешь? Как его родители сюда приедут? Денег нет!
- Ясно! Ну, а жена хоть хорошая попалась? – улыбаясь, непринуж-дённо спросил Влад, обращаясь к Отобою.
-  Очень хорошая. Добрая, любит спать со мной. Мать хорошая, отец – плохой человек.
- Почему?
- Не хочет меня прописать, боится. Зачем мне жена, если нет прописки.
- Правильно боится, - переглянувшись с Отобоем, вмешался в разговор, доселе молчавший, высокий таджик, - у Отобоя жена дома, дети – три, семья большая, всех кормить надо. Привезёт всех к русской жене, что будет?
- Всё хорошо будет. Три комнаты. В одной мама, папа, в другой – дети, ещё в другой – я и две жены, - серьёзно произнёс Отобой, и вдруг расхохотался. – Что ещё надо человеку, чтобы хорошо было!
- А как зовут твою жену? – холодея спросил Влад.
- Красиво зовут. Это имя все знают.
Влад пожал плечами.
- Писатель, а такое имя не знаешь. Наташа!
Владу показалось, что он не выдержит и закричит на  всех этих смеющихся мужчин и скажет им что-то очень грубое, резкое и оскорбительное, но вместо этого он воскликнул:
- Ладно, я попробую угадать, как зовут мать Наташи! Так: Маша, Даша, Таня, Лена, Оля, Зоя, Ира, Нина … или Инна, Валя.
- Правильно! Нина, Нина.
И опять все дружно рассмеялись. Влад понял, им интересно с ним разговаривать. Наверное тоже, как Стас, принимают меня за идиота. Ну что ж, это их право, им виднее. Почему они всё время смеются?
- Что хочешь ещё сказать? – спросил пожилой таджик.- Обед кон-чился. Работать будем.
- Отобой и правда женат на этой Наташе? Она красивая?
- Она русская. Почему не веришь? Жена хорошая, любит Отобоя, жалеет, целует. Наши женщины так не делают. Слушай что скажу, - проговорил пожилой таджик, - скоро рожать будет, хорошая женщина, сразу беременная стала. Сына – рожает, отец – прописывает! – рассмеялся он, подмигивая.
- Но он же уже женат! – возмутился Влад.
- Писатель! Отобой – шутит. Какая жена? Посмотри, совсем молодой, сам ни видишь? Пять лет здесь, в России, язык выучил. Тебе сколько?
- Двадцать пять.
- Жена, дети есть?
 - Нет.
- Столько живёшь и ничего нет! – вскинул он руки. – Мужчин мало, женщин много. Писатель, красивый мужчина, почему не берёшь женщину? Не хочешь любить?
- Ещё не встретил свою любовь.
- Плохо смотришь, писатель!
- Жена у Отобоя, наверное совсем молодая? – спросил Влад, надеясь на утвердительный ответ.
Таджик посмотрел на Влада и рассмеялся.
- Зачем молодая? Молодая деньги любит, ничего не хочет делать. Старая женщина – это хорошо. Всё делает, работает, секс хорошо понимает, любит мужа, как мать. Писатель, что смотришь? Молодая – тринадцать… шестнадцать, всё! Розы знаешь? Вот, смотри – роза вот так, совсем закрытая – это молодая. Раскрывается вот так, нюхать можно, красивая, но совсем быстро всё улетело, нет ничего! Эта женщина – уже только мать.
Я так не считаю. Женщина и в тридцать, и в сорок, и вообще долго может оставаться молодой, - возразил Влад.
- Правильно! Русская – да, у нас – нет.
И вдруг мысль, что он ни разу не попытался узнать, сколько лет Наташе, удивила его. – Да, мне было совершенно всё равно сколько ей лет.
- Интересно, как Отобой познакомился со своей будущей женой, и сколько ему лет?
- Сумки несла, он помогал, поговорил, туда – сюда, - рассмеялся та-джик. – Отобой очень умный, красивый, молодой мужчина – двадцать два скоро будет!
- Вы очень весёлый народ, смеётесь много, - грустно произнёс Влад, чувствуя, как тупая, ноющая тоска овладела его сердцем.
- Наш народ работать любит. Когда праздник, дом есть, семья есть, кушать есть – можно смеяться. Там работы нет. Здесь живём хуже, чем собаки на улице. Работа тяжёлая, денег мало, права нет, закона нет, туда – сюда гонят. Думали раньше – русский народ добрый, сейчас так не думаем. Зачем нас убивать? Ты – писатель, скажи. Работаем, дом построили, деньги получили, уехали.
- Простите, но вы проникаете на территорию России, нелегально живёте, занимаете рабочие места!
- Писатель, ты совсем не знаешь жизнь! – вспылил таджик. – Кто идёт сюда за такие деньги? Русские мужчины – не идут. Хозяин платит. Мы что можем сделать? Давай закон! Есть закон – мы будем головой думать. Ваша земля – вы хозяин. Работаем день, работаем ночь! Болеем!
- Я понимаю вас. Но вы, наверное, знаете о контробанде наркотиков из Таджикистана в Россию.
- Писатель! Я тебе так скажу. Кто строит этот дом, другой дом - наркотики не имеют! Наркотики хотят ваши люди! Они делают очень большой бизнес. Нет бизнеса – нет наркотиков! Так? Я читаю Коран - священную книгу. У меня дети, семья большая. Я не хочу наркотики!
Влад согласно кивнул головой.
 - Спасибо вам за разговор. Я рад, что познакомился с вами. Желаю вам всего хорошего, - сказал Влад, протягивая руку для пожатия.
- Заходи, писатель! Ты хороший человек. Напишешь книгу – покажи,
говорить будем.

Характер некоторых встреч, случайных или преднамеренных, напоминает подброшенную вверх монету. Какой стороной она упадёт? Орёл или решка? Вот так иногда и встречи – одни что-то завершают, другие – что-то определяют. Первые ставят точку, подводят черту под тем что было, - вторые – увлекают на новую дорогу, зачастую непроторенную – трудную и тревожную, но … за каждым поворотом может открыться то единственное, ради чего стоило родиться. И будет радость, и будет свет. Только не уклоняться, не лениться, и не предавать себя.
Ещё не осознавая последствий этой встречи, Влад почувствовал, что в нём зарождается иное отношение к себе, и к людям. Многое представи-лось совершенно в другом свете. Мужчины, о которых он ничего не знал, да и знать не хотел, вызвали в нём симпатию, стали ему небезразличны и даже в какой-то степени, близки. Многое прояснилось, стало легче и проще. Да, он узнал то, что хотел, но не возмутился, не осудил Наташу, и этот парень – Отобой, не вызвал в нём ни ненависти, ни вражды. Странно, но нежность к Наташе не исчезла. Он понял, что несмотря на все житейские сложности, всегда прав тот кто умеет найти простое и ясное решение. Любители сложностей – всегда в проигрыше. Он усложнил свои отношения с Наташей – и проиграл.
Он никак не мог представить их вместе. Да, целоваться она умеет, любого соблазнит! Что ж, пусть целует Отобоя, - усмехнулся Влад. Его тревожила дальнейшая судьба Наташи. Вдруг этот парень не шутил? Хотя, пока жив Юрий Захарович, Наташа будет в безопасности. Судя по её заботе о родителях, в ней слишком развит инстинкт материнства. Нарожает маленьких таджиков и будет счастлива!
Влад пребывал в состоянии радостного беспокойства. Зачем солгал? Какой я писатель? – спрашивал он себя. Но этот робкий вопрос никак не мог соперничать – с сочным, уважительно-восторженным восклицанием пожилого таджика – писатель! Писатель! Восклицание вертелось, кружилось в его голове, доставляя необъяснимое удовольствие. – А почему бы и нет? Вот возьму и напишу! – говорил он себе, ясно сознавая, что это намерение не шутейное. Опыт моей юности мог бы пригодиться, - подумал он, но эта мысль была тут же отброшена. – Я никогда не смог бы писать о том, что противно моей душе и что вызывает во мне отвращение и стыд! Тогда о чём? О любви. А что ты знаешь о любви? Ничего. И это превосходно! Кто был удачлив и любим, и – насытившись прелестями любви – не страдал, не умирал от разочарования, кто не был унижен и отвергнут – тот не должен, не имеет права писать о любви! Только такие как я, романтические идиоты, без конца натыкающиеся - на собственную нелепость и незащищённость - могут удивляться, изумляться этому чувству, чтобы затем - негодуя, возмущаясь и безумствуя - открывать свою страну любви, недоступную её баловням. Как там у Волошина?
Любить без слёз, без сожаленья,
Любить не веруя в возврат…
Чтоб было каждое мгновенье
Последним в жизни. Чтоб назад
Нас не влекло неудержимо,
Чтоб жизнь скользнула в кольцах дыма,
Прошла, развеялась… И пусть
Вечерне – радостная грусть
Обнимет нас своим запястьем.
Смотреть, как тают без следа
Остатки грёз, и никогда
Не расставаться с грустным счастьем,
И, подойдя к концу пути,
Вздохнуть и радостно уйти.
Наврал, наврал! Зачем? – вопрос не исчезал. С каждым днём, в нём нарастало жгучее желание взять ручку, положить лист бумаги и… Нет, только не компьютер. Я и так слишком многое отдаю этому чудовищу, и слишком долго пребываю во мраке. Нет, писать нужно так, как это делали те, кого я люблю.
Он писал каждую свободную минуту, вскакивал по ночам – его будо-ражило неуёмное воображение, его знобило от нетерпения. Только бы успеть записать то, что рвётся из самых сокровенных, почти первозданных уголков сердца. Влад плакал, печалился, страдал - чувства превращались в слова, слова ложились на белые листы. Сколько во мне накипело, наслоилось, - удивлялся он, перечитывая написанное. Он влюблялся в тех, кого описывал. Он перечитывал написанное, исправлял, корректировал, вычеркивал, переставлял строки, мучительно искал нужные слова. Он считал, что всё происходящее с его персонажами произрастает из него, но как только он вторгался в ход событий, намереваясь их изменить, происходило необъяснимое - всё стопорилось, замирало, становилось обескровленным и безжизненным. Несколько дней полной растерянности и бездействия подвели его к первому открытию: персонажи живут по своим законам и, совершая те или иные поступки, ведут себя так, как могут вести именно они, и я не имею права лишать их этой привилегии. Второе открытие убедило его в том, что торопиться нельзя, что нужно переждать. Написанному необходимо отлежаться и настояться. Чтобы возникла гармония чувств и ясность выражений, его собственные эмоции должны остыть, уравновеситься. Слова, как хорошее выдержанное вино, обязаны пьянить, завораживать и соблазнять! В них должна быть заключена терпкость и чувственность…  захватить, оторвать от привычного, увести в неизведанное, держать в напряжении, возбуждая и увлекая! Только так.
Тем не менее, предостерегая себя от излишеств и эйфории, свойствен-ной начинающим авторам, Влад уяснил, - само вдохновение – легкомысленно, сумбурно, неуправляемо, размашисто и капризно, и чтобы достичь совершенства, им нужно научиться управлять, проверяя логикой, чистотой и стройностью мыслей.
Итак: роман по имени «Нога» был готов пуститься в неведомое, таинственное, захватывающее плавание – клокочущее от переизбытка безумных, коварных, безжалостных гибельных водоворотов, - где каждое мгновение может стать последним. Но…попробовать стоит! Вдруг окажешься на берегу… необитаемого острова?!

* * *
Хождение по редакциям не охладило его желания писать. Спокойно
выслушивая причины отказа, Влад не расстраивался. С каждой неудачей его решимость одолеть этот недоступный барьер – возрастала. Редакции бывших именитых журналов не отличались оригинальностью и разнообразием приводимых доводов отказа:
- Нам это не подходит, - очень строго и враждебно заявляли они. – Тема не наша. Мы дорожим авторитетом своего издания. «Нога»! Одно название чего стоит. У нас своё лицо, свои авторы, свои читатели.
Да уж, - усмехнулся про себя Влад, - такому уважаемому и маститому журналу, ноги не нужны!
В менее известных редакциях, не глядя, устало и раздражённо сообщали:
- У нас всё забито на два года вперёд! Приходите после…
Везёт же тем, кого уже забили! – иронизировал Влад.
В новоявленных редакциях, снисходительно улыбаясь, беседовали:
- Название – супер! Но… слишком всё обыкновенно, никакой интриги: ни убийства, ни эротики на должном уровне, ничего захватывающего! Сейчас такое – не читается. Не пойдёт.
- А Чехов пошёл бы? – спросил Влад.
- Не смешите. Ну, кто сейчас читает Чехова? Достаточно того, что его копируют и даже пародируют на театральных подмостках! Вы бы ещё Грина вспомнили, - хмыкнул редактор, довольный своей эрудицией.
- Простите, пожалуйста, объясните, что означает … эротика на долж-ном уровне? Это как надо…
- Давайте не будем лапшу на уши вешать! – рассердился редактор.
- Спасибо, я всё понял, - рассмеялся Влад.
В глянцевом солидном журнале ему дали весьма полезный совет и даже польстили его мастерству:
- Написано грамотно, стиль и слог хороший. Читается легко. Но… если вам удастся написать что-то шокирующее, невероятное, сногсшибательное, эротически возбуждающее – посмотрим. Короче, что-то эдакое, под стать вашему заголовку.
Так, этим понравилась только нога, всё что выше им не под стать! - заключил Влад. – Ну, что ж, господа присяжные и судьи, я намерен продолжить заседание. Автор «супер – ноги», не имеет права унывать! Изменю тактику и… лишу их слова! Им не удастся влепить в меня очередную порцию отказа. Не дождётесь! «Сами предложат и сами» … позовут.
Влад вошёл к редактору, молча положил рукопись на стол, и вышел. Не возьмут, напишу другую, - решил он. Через три месяца ему позвонили и попросили зайти. Поднимаясь на этаж, Влад чувствовал, что сердце его готово вырваться из груди. Успокоить себя не удавалось. Ему что-то объясняли и говорили… об условиях, сроках, затратах, о качестве бумаги, о тираже, о сигнальном номере, но он ничего не слышал. Всё сказанное растворялось в пространстве, не касаясь его слуха. Он смотрел невидящим взглядом на лицо мужчины, сидевшего за столом, и тупо улыбался. Наконец, понимая, что от него ждут согласия, он радостно кивнул.
Дальнейшее происходило неосознанно и казалось ему случайным и нереальным. Читая сигнальный номер, он никак не мог сосредоточиться, очень нервничал и соглашался с какими-то поправками. Потом, вспоминая об этом, злился. Было гораздо лучше и вернее, какого чёрта согласился!
Сроки удлинялись. Влад терпеливо и отрешенно ждал конечного ре-зультата. И вот настал тот долгожданный день, когда ему позвонили:
- Здравствуйте  Владислав Георгиевич! Вас беспокоит редакция. Как настроение, какие планы на будущее?
Влад растерялся. Причём здесь мои планы?
- Алло, вы меня слышите?
- Да, - настороженно отозвался Влад.
- Чем нас порадуете? – с напускной игривостью пропел редактор.
- Пока нечем.
- Ясненько, чтоб не сглазить, - понятливо хохотнул он, - будет готова новая вещь – приносите. Как говорится: куйте железо, пока горячо! Читатель, сами знаете, бестолковое и неопределённое существо. Заинтересовать его в наши крутые времена, скажу я вам - большая удача! Так что ловите миг удачи! Кстати, заходите, мы оставили вам двадцать экземпляров. Надеюсь, вам достаточно этого количества? Друзьям, товарищам, подругам, ну а поклонники – будут потом. До скорого свидания.
Всем смешно, кроме меня, - усмехнулся Влад. Объявил себя писателем. Как, однако, это глупо! Назвался груздем – полезай в кузов? Пословицы сами по себе, дураки – сами по себе. Да, прав Стас. Помимо своей воли и вопреки намерениям, я превратился в какого-то другого человека. О чём писать? Голова пуста, ни мыслей, ни фантазии.
Измученный отвратительным настроением, Влад рано лёг спать, надеясь что крепкий сон освежит его мысли, оздоровит его состояние и вернёт ему заслуженную радость. – Ведь меня напечатали, будут читатели, отклики и ещё много другого, неизвестного мне, - подумал он, засыпая.
Всю ночь ему снились битые, искорёженные машины. Какие-то люди - грязные, в обтрёпанных одеяниях, с неподвижными, свирепыми лицами, сгорбившись, торопливо перебегая от одной машины к другой, остервенело копались в этом хламе. Сталкиваясь, злобно огрызались друг на друга, подобно одичалым псам. Нагружая железками огромные мешки, наперегонки тащили их к реке, запрыгивали в невероятно нелепые лодки и, загрузившись, устремлялись на противоположный пустынный берег, при этом - яростно толкаясь – норовили друг друга утопить. Лодки переворачивались, они бросались в воду, ныряли за мешками, и … не возвращались. Влад запомнил одного лодочника, сумевшего причалить к берегу. Обезумев от радости, он подпрыгивал, растопыривая руки, крутился, приседал, радостно скалясь беззубым ртом, поднимал голову, издавая дикие вопли, словно кого-то зазывая. И вдруг, из лодки показалась кудлатая голова. Лодочник замер. На берег сошла… по тому, как она двигалась, Влад определил - женщина. Обмотанная разноцветными лохмотьями, она остановилась перед лодочником. Радостно взмахивая руками, он кидался на неё, обнимал, прижимал к себе, кружился вокруг неё и без конца целовал. – Как можно целовать такую безобразную уродину? – возмущался Влад, с брезгливым любопытством наблюдая эту сцену, и силясь разглядеть лицо женщины, но ему это не удавалось.
Приснится же такая чертовщина, – проснувшись, проворчал Влад. – А как ты думал? Ты же теперь – писатель! Надо работать, не лениться. Твоё - и без писательства - экзальтированное воображение, вкусив возможность самовыражения, а может и известности – да, да, не стесняйся - известность – это сладкая пилюля, – доканает тебя кошмарными сновидениями. Так что подумай о своём здоровье.
Весь день, методично выполняя работу, Влад переваривал этот сон. У него возникло ощущение, что всё увиденное ему знакомо, и он уже когда-то видел нечто подобное. Возникающие ассоциации были неопределённы и расплывчаты. Требовался какой-то идейный стержень, на который можно было бы нанизать весь этот хаос. Вечером Влад сел за стол, взял ручку, положил чистый лист бумаги и… задумался. По первому опыту он знал: вначале должен возникнуть заголовок. Так, так, - произнёс он, чувствуя, как что-то образуется, зарождается, складывается, но главное – видется. «Переправа» – вывел он. Понадобилось семь суток, чтобы уложить на бумагу всё, что само собой, без всяких усилий, выплескивалось наружу. О, чтение собственной, только что испечённой рукописи - это неописуемое состояние восторга, удивления, гордости и сознание своей гениальности! Короче, это чистой воды самоупоение: это игрушка, ещё более заводная, чем ночь, проведённая с опытной и обольстительной женщиной! Какая нога может сравниться с твор-
ческим экстазом любого корифея, а уж тем более – дилетанта!
Теперь предстояла другая работа. Слова, фразы, ошибки смысловые, грамматические, стилистические, трюизмы, повторы, тупики, излишества, завалы, точки, запятые, одним словом, работа – требующая усидчивости, упорства и сдержанности, работа - когда можно угробить несколько дней, раздумывая над одной фразой. Потом, рукопись нужно отложить, лучше даже забыть о ней, и - ни в коем случае - не тревожить! Иначе она может завести автора в такие чащобы, из которых не выберешься, и если даже выберешься, то наломаешь таких дров, что придётся всё начинать заново, а это уже – невыносимая мука! Нет, пусть будет так, как есть.
Владу не терпелось перечитать проработанную рукопись. Он брал её в руки, с бьющимся сердцем смотрел на неё, и откладывал. Ещё рано, - уговаривал он себя. И вот – свершилось. Тупо уставившись в окно, он сидел за столом. Что произошло? Я же совсем о другом хотел сказать. Получилось нечто – не имеющее отношение к задуманному мной. Какая-то галиматья! О чём всё это? Кому это нужно, кого это может привлечь? Спалить, спалить всё, к чёртовой матери! Да, конечно. Возомнил себя Николаем Васильевичем? То, что ты написал - недостойно очищающего огня. Выброси всё в мусоропровод, только порви на мелкие кусочки, чтоб никто не смог прочитать эту ерунду! Да, я сделаю всё это завтра, сегодня я слишком взвинчен, - решил Влад.
Утром он отнёс рукопись в редакцию.
Потом пришло сообщение с просьбой зайти в редакцию.
- Заходите, присаживайтесь, - улыбчиво предложил редактор. – Должен вам сказать, что эта вещь очень отличается от первой. Ваша  «Но-га» - очень поэтична, проникновенна, волнующе чувственна и увлекательна. Но здесь – сарказм, иносказания, неожиданные мистические  повороты, так сказать - интеллектуальная философия проблем и условий нашей жизни. Особенно хороша сцена в лодке, где герой и героиня остаются один на один. Сильно, захватывающе очень! Пишите, пишите, не бросайте нас! В вас разгорается ис-
кра божья. Будем ждать.
Влад вышел на улицу. Остановился. Глядя на людской поток, подумал: никто из них не знает, что произошло. Меня печатают. Захотят ли они читать написанное мной? А если не захотят? Что тогда? Ничего. Буду продолжать писать. Для кого? Не знаю. Это было ещё одно открытие, после которого его не покидало ощущение новизны и грусти. Что-то произошло, изменилось, но почему так грустно? Прав Стас, надо просто жить и радоваться! Дождусь откликов, и начну веселиться! – решил Влад, бодро шагая по улице, интуитивно улавливая взгляды женщин. На стоянке с ним поздоровалась миловидная женщина. Он успел заметить ямочки на её щеках и, блеснувшие в улыбке белые зубы. Нет, сейчас мне некогда, - подумал он, включая зажигание. Да, Стас не упустил бы такую возможность.
Волнуясь, он ждал, что кто-то из тех, кто его знает, позвонит и скажет:
- Влад, это невероятно! Надо же, такой сюрприз! Ты молодец, такой талант!
Но более всего он ждал звонка от Стаса. И ещё у него была мечта. Прийти к Наташе, молча, ничего не объясняя вручить ей свои творения, и уйти. Но самой захватывающей была другая идея. Подарить таджику, по имени Отобой, свои книги с автографом, и на развороте сделать надпись: Посвящается Наталье Юрьевне Сиденко.  От такой возможности его просто заносило.

Он продолжал писать. По-прежнему каждая новая рукопись приводила его в восторг, и обуреваемый чувством собственной значимости, он верил, что вот-вот напишет что-то такое необыкновенное, неожиданное, единственное в своём роде, и тогда всё изменится. И Стас позвонит, и Наташа примчится, сияя глазами от радости за него, и на ней будет кокетливая беретка, яркий макияж, и очень красивое платье. Не выдержав накала своих мечтаний, Влад  позвонил.
- Алло, Стас, - это я.
- Привет, - бесцветно отозвался Стас, - совсем пропал, ни видно, не
слышно. Хорошо, что хоть живой! Ну что молчишь, как жизнь?
- Нормально, - глухо произнёс Влад, - а ты как?
- Я? Отлично. Работы много, деньги есть, от женщин устал. Пока держусь, отбиваюсь, как могу. Ты же знаешь мои потребности и возможности! А ты всё в своей фирме? Трудишься? Не повысили в чине, или хотя бы в зарплате? Ну ладно, не унывай, звони!
Этот разговор буквально взорвал Влада – Писатель! – заорал он на себя, - бросай марать бумагу! Ни хрена не разбираешься в людях! Как он сказал: хорошо, что хоть живой? – Ладно, посмотрим, - весело хмыкнул Влад. – Люди, люди… Причём здесь люди, если речь идёт о друге и о любимой. Два человека, а в них для меня – весь мир! Всё, кончай идиотничать, займись делом. Взгляни на происходящее трезво, практично и саркастически. Интересно, кто покупает и читает мои книги? Как узнать мнение читателей? Ей-богу, писательство странное занятие. Какой прок от него тому, кто посвятил ему жизнь? Безденежье, голод, болезни, забвение? Не прок, а удовольствие, вспомни своё состояние. Забудьте о читателях, пишите лично для себя (исключая особенно родственников, друзей и возлюбленных) – и тогда, может быть, что-то возникнет, образуется, и грянет музыка, и вспыхнет свет в душе других людей! Одна из немногих спасительно-утешительных фраз, произнесённая многими и многими  мастерами пера. Ладно, это о высоком. А что с гонораром? Полная неопределённость.
Влад перечитал договор и позвонил в редакцию. Ему объяснили, что сейчас у издательства очень трудный период, происходит смена спонсо-ров, и как только всё уляжется, деньги на его счёт будут переведены. В выходные дни Влад обошёл несколько книжных магазинов, но ни в одном из них его книг не оказалось. Он позвонил:
- Простите, но мне хотелось бы узнать, где реализуются мои книги?
- Произведения неизвестных авторов мы реализуем в переферийных торговых точках. Потом, когда вы окупитесь, начнём предлагать вас столичному читателю. Не волнуйтесь, придёт время и вас узнает вся страна.
- Ясно, ждать придётся до конца жизни, - иронично произнёс Влад. – В договоре такой вариант не предусмотрен.
- Извините, но все новоиспечённые авторы такие!  Сначала упрашивают, - возьмите, напечатайте, чтоб люди читали, гонорар – не главное и тому подобное, а потом жалуетесь, требуете!
- Кстати, я никого ни о чём не умолял, и ни от чего не отказывался, - спокойно произнёс Влад.
- Вы думаете, что ваши книжки, прямо сходу раскупают, расхватывают сотнями! Запомните – это медленный процесс. Надо научиться ждать и терпеть. Классику не покупают, а вы – в претензии! Честное слово, смешно просто!
- Если смешно, смейтесь, но не орите, - отчеканил Влад.
Позыв писать – не исчез. Происходящие в нём изменения были слиш-ком явными и обострёнными. Мозг, будоража воображение, подобно про-рвавшейся плотине, - выплёскивал мысленные представления – живые, яр-кие, образные. Возникала одна – две фразы, и… всё остальное происходило само собой, помимо его воли. Потяжелевшие листы, слетая, словно стая насытившихся птиц, - укладываясь, прижимались к друг другу. Их лихорадило. И чтобы унять их озноб и сбросить жар, необходимо было срочное участие опытного специалиста. Но откуда взяться опыту начинающему самозваному дебютанту? Его первые попытки - изменяя, заменяя и вычеркивая - укротить приступы лихорадки, были непреодолимы по причине собственного упорства и яростного сопротивления того, что уже вошло, въелось в бумажные листы. Да, сказал он себе, - озноб, жар, горячка… - только в этом состоянии позволительно насиловать девственные страницы!
Проскользнувшие слова Стаса: - хорошо, что хоть живой, - возмутив Влада, незаметно улетучились. Но постепенно, как бы ненароком, они начали заявлять о своём существовании. И настал момент, после которого они стали надоедать ему. Вот тогда то возникла и сложилась в его голове эта абсурдная идея.
Теперь Влад точно знал, что застряло в памяти, зацепилось за сердце, всколыхнуло эмоции – будь то слова, свой или чей-то взгляд, запомнившийся сон, встреча, видение, любое существо или растение - всё это не что иное, как магические, интуитивные знаки, разбросанные по дорогам жизни, - признаки и предвестники последующих событий.
Однажды утром, здороваясь с соседкой по лестничной клетке - обая-тельной, жизнерадостной женщиной - Влад внезапно почувствовал к ней родственное расположение. Странно, - подумал он, - после нескольких лет соседства и вдруг такое ощущение. Его удивлённо-пристальный взгляд рассмешил соседку.
- Владислав Георгиевич, - смеясь, воскликнула она, - на мне что-то не так?
 - Простите, Инесса Игоревна, нашло на меня. Ерунда какая-то!
И действительно, то что высветилось в его голове, было не просто ерундой, а совершенно невообразимой безумной идеей, замысел которой ему самому казался диким. За весь долгий день - ни ощущение симпатии к соседке, ни само намерение – не исчезли. Прозвеневший вечером звонок, и оказавшаяся на пороге соседка - стали ещё одним  подтверждением того, что ничего случайного не бывает, и намерения, даже самые невероятные, рождают события, - вовлекая участников, необходимых для его развития.
- Владислав Георгиевич, простите за вторжение, но у меня кончился запас соли. Представляете, в супермаркете нет соли. Обратилась к нашим общим соседям – отказали: дескать, занимать соль, да ещё на ночь – дурная примета. Можете себе представить подобную чушь!
- Инесса Игоревна, я рад услужить вам в столь критический момент, - улыбаясь произнёс Влад, - вот вам пачка соли.
- Зачем так много?
- Берите, уж чем-чем, но солью я запасся! А потом, разве вы не слышали о соляной проблеме, созданной инициативными предпринимателями для реализации залежалого товара?
- У меня телевизор в ремонте.
- Инесса Игоревна, у меня к вам просьба, вернее предложение, ещё более замысловатое, чем соляной кризис. Вы сможете ко мне зайти, когда освободитесь?
- Мне не терпится узнать, что вы задумали! Выкладывайте прямо сейчас.
- Я должен приготовить текст и подробно разъяснить суть дел. Хоро-шо?
Через полчаса Инесса Игоревна пришла.
- Инесса Игоревна, я хочу оформить доверенность на ваше имя. Если вы согласны, то нужно будет съездить в нотариальную контору.
- Доверенность на что?
- На получение гонорара. Редакция не просто задерживает выплату гонорара, уверен – пока я жив, они будут изыскивать любые причины и оговорки.
Прочитав написанное, Инесса Игоревна, задумалась, затем без тени удивления, посмотрела на Влада.
- Ну, что скажете?
- Я согласна. Разыграем по всем законам детективного жанра! - рассмеялась она. – Жизнь без приключений скучна и пресна. Только б это не отразилось на вашей дальнейшей карьере. Не знала, что вы издаётесь. Оказывается мой сосед – писатель. Замечательно! У ваших произведений интригующие названия: «Нога», «Переправа», а «Отобой», что означает?
- Имя одного таджика, моё последнее любимое детище.
- А «Обратная связь» - наверное что-то философское?
- К философам отношусь с величайшим почтением. У них особый склад ума. Но сам я не знаток, и мои познания далеки от совершенства. Кстати, философия немногим доступна. Чтобы объять её, потребуется вся жизнь, и не одна. Я всего лишь - вынужденный прозаик в собственном соку.
- Это вы сами себя так окрестили? – рассмеялась Инесса Игоревна.
- Да. А кому, кроме себя, я нужен?
- Но вас же читают люди.
- Какие люди? Я их не знаю, и им нет дела до меня.
- Владислав Георгиевич, не думала, что вы  такой пессимист. Молоды, красивы, талантливы, и вдруг, нате вам! Почему не предлагаете мне, сию же минуту, познакомиться с вашим творчеством? Могли бы давно это сделать. Не стесняйтесь, я буду объективна без снисхождения.
- Только после удачно проведённой нами авантюры. Потерпите?
На следующий вечер она пришла к Владу.
- Знаете что? Я обдумала вашу затею, и хочу вам предложить несколько ускоренный и более надёжный  вариант. Звонить заранее – не следует. Это спугнёт их. Начнут откладывать встречу, будут исчезать в неизвестном направлении нужные люди, не окажется денег, короче – будут тянуть время и хитрить. Нужно нагрянуть нежданно, и потребовать срочной выплаты. Подобная волокита мне хорошо знакома. Чтобы соответствовать возложенной на меня миссии, я должна появиться в надлежащем виде.
- Инесса Игоревна, я полностью доверяю вашему опыту и полагаюсь на вашу интуицию.
- Надо будет предъявить свои и ваши документы. Если весь смысл вашей затеи заключается не только в том, чтобы вырвать у издателей день-ги, но доказать другой факт, то вам потребуется подумать каким образом вы изобретёте справку о… о вашем исчезновении.
- Справки и заключение о прискорбном событии уже изготовлены. При нынешних возможностях – это не составляет труда.
- Владислав Георгиевич, но ведь это подлог! Могут привлечь к ответственности.
- За что? Издательство, которое вынуждает автора идти на крайние меры, не захочет огласки. Основным обвиняемым и обвинителем буду я. Для них – это потеря репутации и средств, для меня, как для автора – пиар, отличная реклама, но главное – сюжет для очередного произведения. Вас могут обвинить в соучастии, но учитывая вашу искреннюю бескорыстную помощь бедствующему таланту, и желание вывести на чистую воду алчных издателей – простят. Ну, не раздумали?
- Нет, нет, подобное развитие сделает меня известной особой, и уж тогда меня непременно будут приглашать на всевозможные  сногсшибательные шоу! Поговорим о самом важном. Допустим, они расплатятся за предыдущие издания, но как вы сможете получать гонорар за последующие произведения? Об этом вы – подумали? Или вы собираетесь сделать им подарок? Права на интеллектуальную собственность передаются по наследству или по распоряжению автора. У вас есть родственники?
- Наверное, - ответил Влад.
- А подробнее можно?
- Меня, четырёхлетнего, забрала из детдома сестра моего отца, но по сути, я был предоставлен сам себе. Я был благодарен ей, и по мере взросления, старался её не обременять. Учился хорошо, нареканий по школе не имел. Я рано сообразил, что раздражать взрослых и привлекать к себе их внимание – опасно. Однажды брошенная тётей фраза, - я устала, ты меня напрягаешь, - явилась тормозом, сдерживающим мои порывы и желания близости. Сын тёти наркоманил и я, с детской не-посредственностью, удивлялся - почему взрослые этого не замечают? И когда тётя, впервые заметив исчезновение денег и некоторых вещей, глядя мне в глаза, без малейшего сомнения выкрикнула: это ты! – я ушёл. Меня не искали и не пытались вернуть. Я сблизился с определённого рода парнями, умеющими выживать без надзора взрослых. После школы я поехал завоёвывать столицу. Поступил в институт, учился, жил в  общежитии. Потом мы с другом подсуетились, разработали очень удачную программу, предложили её одной фирме – процветающей и поныне – получили по тем временам хорошие деньги. Как говорится - оказались в нужное время, в нужном месте. Буквально через два-три года, то, что мы изобрели, сделалось известным и доступным занятием, уже не приносящим больших доходов. Деньги я потратил на свою пожизненную мечту – собственное жильё. Сделал ремонт, обзавёлся мебелью и всем необходимым для нормального существования. Хватило бы и на дом, но слишком велико было моё нетерпение. Друг, его зовут Стас, организовал собственное дело – художественное фотоателье. У него работают талантливые люди.
- А как же учителя, не заметили вашей безнадзорности?
- Я был прилежным и послушным лгуном. Отсутствие тёти объяснял её занятостью и недомоганием. Понимая, что для неё проблема сына важнее моих обид, я сообщил ей о своём существовании, написал пару писем, но, увы! Так что, тёти у меня нет. Я всегда один. Я благодарен вам за то, что не задаёте лишних вопросов, и воспринимаете меня, несмотря ни на что.
- Вопросы склонны задавать люди поверхностные и безучастные. Чем сдержаннее исповедь, тем явственнее проступает затаённая боль. Ска-занное вскользь, между прочим, и есть то, о чём не хочется вспоминать.
Влад слушал и смотрел на Инессу Игоревну, чувствуя, как теплеет его душа. Почему рядом со мной не было такой женщины, – подумал он, - матери, сестры, тёти, бабушки?
 - Владислав Георгиевич, какие ваши годы? – воскликнула Инесса Игоревна, и, словно улавливая его мысли, добавила. – Всё у вас будет! Давайте перейдём к делу!
- Да, вы правы, увлечённый очередной авантюрой, я не подумал о материальных потерях. Завтра выужу подробности подобных операций, и мы оформим два документа: доверенность и завещание на получение последующих дивидентов от переиздания.
- На кого завещание?
- На вас. Вы станете полноправной распорядительницей интеллекту-ального богатства господина Кустовского.
- Погодите! Вы собираетесь оставить своё занятие?
- Почему же? Начну творить под псевдонимом.
- Послушайте, вы молоды, а я – не хочу об этом думать, - неизвестно сколько ещё протяну!
- Протяните, ещё как протяните! Не забывайте, у меня появятся потомки, и вы передадите принадлежащие им права. Существует вопрос, более важный и даже трагичный по своей реальности. Будут ли читать?
- Какая-то часть населения сохранит привязанность к книгам и потребность - сопереживая, ожидая чудес - с удовольствием перелистывать страницы романа, а не следить за бегущей строкой компьютера. Я в это верю, а вы?
- Мне необходимо верить. Иначе всё теряет смысл.
- Ладно. Принимаю ваши условия. В таком случае не тяните с женитьбой!
- Женитьба – дело случайное. А случай – сфинкс, загадочный и коварный.

* * *
Весь день Влад торопил, уговаривал время: давай, давай!  Осталось три часа,  два… и когда прозвенел звонок, оповещающий окончание рабочего дня, он выскочил на  волю первым. С тех пор, как он объявил себя писателем, время - медленно, но неумолимо уничтожаемое затяжным передвижением по запруженным дорогам - оказалось настолько благотворным, что Влад нарочно выбирал самые застопорённые пути. В голове возникали новые идеи, рождались оригинальные мысли, и вдруг отшлифовывались мучительно не складывающиеся предложения, образуя ясные, простые, а иногда совершенно гениальные фразы. Но в этот вечер он был целиком сосредоточен на результате своей затеи.
Влад успел привести себя в порядок прежде, чем раздался, столь долгожданный звонок.
- Владислав Георгиевич, можно зайти?
- Да, да! – прокричал он.
- Добрый вечер. Спешу показаться.
Она прошла в комнату, и щёлкнув замком чёрной элегантной сумочки, с гордостью сообщила:
- Вот ваш гонорар, и соответствующие бумаги!
Влад поднёс конверт к носу, вдохнул, улыбаясь сказал:
- Говорят деньги не пахнут… но эти пахнут, ой как притягательно!
- Это запахи моей сумки и моих духов. Те, с кем мне пришлось об-щаться, тоже не остались равнодушными к моим ароматам. Как  видите, я провела в обществе очень своеобразных людей весь день. Одни уходили, оставляя меня одну, возвращались другие. Они не смогли избавиться от меня. Я их покорила, не в смысле очаровала, хотя… возможно я напрасно скромничаю, - рассмеялась она.
С завидной лёгкостью сбросив чёрные ажурные перчатки, Инесса Игоревна села за стол. Влад смотрел на её разгоряченное, так очевидно и беспечно помолодевшее   лицо и сияющие глаза - с чувством восхищения. Красива и изысканна! - довольно отметил он. Чёрное облегающее платье, чёрные туфли на высоких каблуках, аккуратно подведённые веки, естественный тон лица, слегка подкрашенные губы, на плечах шёлковая ажурная шаль с кистями, и самое соблазнительное – изящная чёрная шляпка на  уложенных волосах. Головные уборы женщин, моя слабость, - усмехнулся про себя Влад, вспоминая кокетливую беретку на голове другой женщины.
Передавая подробности общения с представителями издательства, Инесса Игоревна удивлялась, возмущалась и смеялась.
- Представляете, объясняю им суть дела. Они смотрят на меня, читают доверенность, завещание, и эту ужасную справку, вижу – до них не  доходит. Ни удивления, ни сожаления, ни соболезнования! И вдруг вопрос. – А что, собственно, вы хотите от нас? Представляете? – Я приехала за гонораром Владислава Георгиевича Кустовского. Что вас так озадачило?
- Нужной вам суммы у нас нет, и вам следовало бы предупредить нас заранее, так что, извините – помочь не сможем! Я рассердилась, и говорю им, - не нужной, а положенной суммы! Сказала, а сама испугалась, и разревелась. Обвинила их в бессердечности, заявила, что подам на них в суд. Приходите через неделю, - говорят они мне. – Нет, только сегодня, сейчас, - повторяла я. – Все мои накопления истрачены, я в долгах, живу на пенсию, не уйду, пока не отдадите положенный гонорар. На вашем месте, я бы не стала рисковать своей репутацией. А если по-совести, то вы, как порядочные литераторы должны оказать помощь автору, поднявшему престиж вашего издательства. У нас все авторы престижные, - сказали они, - но если мы будем оказывать им помощь разоримся. – Но это же особый случай! - запальчиво возражала я. – Особый, но только не для нас! Мало того, что престарелые мрут, как мухи, так ещё и молодые повадились скоропостижничать, приходиться изыскивать средства. В пору было рассмеяться от столь дикого суждения, и я поспешила успокоить их . – Мне не нужна ваша помощь. Отдайте то, что  положено. И вдруг вопрос: а какое у вас гражданство? Я даже растерялась. – А что вы удивляетесь? Аферисты понаехали со всех сторон, мало ли кто вы на самом деле? Отдаю им свои документы, хватаюсь за сердце. – Пожалуйста, налейте мне воды, запить таблетку. У меня такое горе, такая скорбь, вы хотите, чтобы я отправилась на тот свет? Я его единственная родственница, он мой двою-родный племянник. До четырёх лет воспитывался в детдоме, одинокий, та-лантливый мальчик. И я опять расплакалась. Они принялись меня успокаивать. Но самое интересное, - они уже дважды переиздавали вашу «Ногу»! Представляете? Пообещали, в самое ближайшее время, перечислить всё, до копейки, на мой счёт. Вы понимаете, если со мной что-то случится, вы не сможете получить эти деньги. Понимаете?
- Не понимаю, - рассмеялся Влад.
- Смеётесь. Я знакома с историями многих женщин – авантюристок, живших в разное время. Не скрою, я восторгалась и завидовала их жизни, и даже их судьбам, зачастую жестоким, но себя считала неспособной на подобные подвиги.
- Авантюры вы приравниваете к подвигу?
- В какой-то мере, да. Безрассудность, риск, случайный успех. Всё дело в том, во имя чего?
- Вы сожалеете о содеянном?
- Нет. Любой опыт поучителен. Например, я ещё раз почувствовала – лгать трудно. Но если убедить себя, что это всего лишь целесообразная игра, не причиняющая другим вред – то можно позволить себе такую роскошь.
- Слёзы вы тоже считаете роскошью?
- Конечно! Слёзы имеют оздоровительный эффект. Выплачешься, и на душе становится так легко! Но, на этот раз я плакала от трусости, от возможности, при разоблачении, пережить стыд.
- Спасительная влага, на любой случай. Вот почему женщинам гораздо легче, чем мужчинам! – рассмеялся Влад.
- Вот, вот! Все вы такие. Типично мужское умозаключение, оправды-вающее собственное слабоволие и эгоизм.
Надо же, - размышлял Влад, открыто любуясь Инессой Игоревной, - как небрежно, привычным жестом, она сбросила перчатки! Такое впечатление, что эта женщина всегда одевалась подобным образом, и у неё была жизнь, абсолютно не похожая на нынешнюю. А впрочем, что я знаю о ней. Возможно, когда-нибудь её образ вдохновит меня на создание оригинального сюжета, и это будет лучшее из написанного мной. Да, мне всегда недоставало общения с такой женщиной.
- Инесса Игоревна, я благодарю стечение обстоятельств, позволивших мне приблизиться к вам. Живёт рядом человек, а ты его не замечаешь, хотя часто видишь, здороваешься, и вдруг что-то происходит, и это что-то сближает тебя с ним, раскрываешь глаза, распахиваешь сердце и узнаёшь удивительного человека. А уж если это женщина – прекрасная, умная, то тебе повезло вдвойне. Я любуюсь вами, и почитаю за счастье – общаться с вами.
- Ох, Владислав Георгиевич, хотя уж очень высокопарно, но ваши слова тронули моё сердце! – рассмеялась она.
Влад достал из конверта часть купюр и, не пересчитывая, положил их на стол.
- Это вам, пожалуйста, не возражайте.
Укоризненно глядя на Влада, Инесса Игоревна покачала головой.
- Вам не стыдно?
- Берите! Это ваши честно заработанные деньги. Обижусь, если отка-жетесь.
- Во-первых – это взятка за незаконные услуги, взяточничество, и мне грозит статья - корыстное побуждение. Во-вторых - у меня хорошая пенсия и есть сбережения. В-третьих - вы молоды и деньги вам нужны гораздо более, чем мне.
- А кто говорит о взятке? Эти деньги, сами по себе ничего не стоят - мелочь, которой хватит на несколько набегов в приличный ресторан, исключая посещения борделя.
- Владислав Георгиевич, - протяжно произнесла она, - что я слышу?
- Вам не знакомо это слово?
- Моё представление об этом заведении основано на классических произведениях. Помню, меня – молодую, повергла в шоковое состояние повесть Куприна «Яма». «Гранатовый браслет», и вдруг «Яма». Было от чего смутиться!
- Верно, именно им – великим, и не очень великим, дано – в разной мере, смущать и возмущать умы и чувства доверчивых сограждан. Найти себя, определиться и быть честным с самим собой – не каждому удаётся. Вообще писатели – странные люди! – рассмеялся Влад, - как-то, от нечего делать, я произвёл некую классификацию, так – для себя, имея в виду только то, что ими создано. Кстати, их частная жизнь, и даже их личность, чаще всего не совпадает с тем, что автор преподносит читателю. Хотите, прочитаю?
- Конечно, хочу!
- Итак, ни на что не претендующая классификация: писатели – мисти-фикаторы, ироничные насмешники, авантюристы, гениальные диктаторы, суровые моралисты, благонадёжные глупцы, пустопорожние затейники, романтики, неуёмные фантазёры, властители тьмы и света, идеалисты, проповедники - страдающие раздвоением личности, изощрённые исследователи… божественные лирики, и простодушные мечтатели. Можно продолжить.
- Это вы так о писателях? Весьма своеобразно. Одолжите мне вашу бумажку, я попытаюсь определить – кто есть кто. Кой-кого я уже вычис-лила! Изощрённые исследователи – это Шерлок Холмс и его компания. Интересно, совпадут наши ассоциации?
- Не знаю, не знаю! Потом сверимся, - отозвался Влад.
- Что ж, будь по-вашему. Я попробую задать вопрос. Не понравится – не отвечайте. Вы всё это затеяли не ради денег. Так ведь? Тогда ради че-го?
- Не ради. Для друга своего, и косвенно для… Короче, в моём эгои-стичном и очень чутком сердце застряли два гвоздика. Ну да ладно, не об этом речь. Денежки – забирайте, они – ваши.
- Серьёзно, и не очень забавно, - задумчиво произнесла Инесса Игоревна, - рискните, поделитесь со мной.
 Влад почувствовал – ей это знакомо.
- Стас – друг юности. У нас с ним разное отношение к жизни, но это не мешало мне понимать его, любить, и дорожить нашими отношениями. Я привык к его репликам и шуткам в свой адрес, и даже соглашался с ним. Но, в последнее время, его сарказм стал задевать меня. Я почувствал, что его постоянная назидательно-шутливая манера общения со мной, слишком пренебрежительна и оскорбительна. Это обижало меня, потом стало возмущать, и, в конце-концов – раздражать и злить. Я понял – он считает меня незадачливым идиотом. Любые мои откровения заканчивались его хохотом. Я уже не мог принимать это шутовство. Звонил обычно я, но вскоре понял - и звонки, и мои излияния ему надоели. Стал звонить редко, но это не изменило его отношения ко мне. Отделываясь общими фразами, он обещал перезвонить, но забывал об этом. Я перестал его интересовать. Такое чувствуешь на подсознательном уровне, особенно если имеешь горький опыт. Конечно, он не обязан был поддерживать меня, когда я в этом очень нуждался. Себе я уже давно признался, что в какой-то степени, испытываю зависть к его легковесному отношению ко всему тому, что меня смущает, тревожит и тяготит. Ловлю себя на том, что иногда, как мне кажется, становлюсь похожим в своих проявлениях, на Стаса. Я попробовал разговаривать с ним его языком. Это оказалось моей очередной глупостью. Нельзя быть Стасом, Гамлетом, или ещё кем-то! Быть можно только собой.
- Так чем же закончился ваш разговор?
- Он отмахнулся от меня, как от назойливой глупой бабы, которая никак не сообразит, что её больше не хотят. При этом он ещё раз напомнил мне о психотерапевте, и опять подчеркнул мой идиотизм и мою неадекватность. Одно из самых уродливых слов, непозволительно применяемых ко всему живому, и тем более – к человеку. Неадекватный! Не соответствующий – чему, кому? Не совпадающий – с кем, с чем? Каков эталон адекватности обычного, не страдающего психическими заболеваниями, человека? Кем установлен образец его взглядов, чувств, настроений, поступков, его самобытности, миропонимания, самосознания? Мерило, норма! Глупости, чушь! Я уверен, каждый человек – единичное творение природы, такое же абсолютно неповторимое, как сама природа.
- Вот слушаю вас и думаю: вы не вынужденный, вы прирождённый писатель, брызжущий соком!
Влад рассмеялся.
- Неадекватный комплимент!
- Владислав Георгиевич, несмотря на критическое отношение к себе, и на ясную оценку взаимоотношений с другом, вы хотите посредством своей затеи, извлечь из сердца два гвоздика. Как я понимаю, это ещё не последний акт.
- Да. Вы согласны отыграть ещё одну роль в финальной сцене?
 - Конечно. Подводить вас не стану. Более того, я прямо таки заболела игрой, затеянной вами.
- Позвоните Станиславу Сергеевичу, представитесь, но не соседкой и не своим именем. Скажите, что вам поручено исполнить последнюю волю его друга, и попросите его приехать за предназначенным ему подарком. Время, и особенно день, оговаривайте точно – двадцать шестого числа. Если спросит, что за подарок, ответите, что это подарочное издание его друга. На вопросы отвечайте кратко и сдержано, как и положено по такому случаю.
Инесса Игоревна помолчала, затем, вздохнув, спросила:
- Если спросит, что, как, когда… это произошло?
- Сошлитесь на то, что вы не в состоянии вести разговор на эту тему по телефону.
- А что дальше по вашему сценарию?
- Всё зависит от вашего разговора и от его настроя.
- Звонить сейчас, или…
- Можно сейчас. В это время он должен быть дома.
- Набирайте номер, - решительно произнесла она. – Семь бед, один ответ!
- Алло. Добрый вечер. Станислав Сергеевич? Здравствуйте. Извините за беспокойство, звоню по просьбе Владислава Георгиевича Кустовского. Меня зовут Ольга Олеговна. Он просил меня исполнить его последнюю волю. Пожалуйста, приезжайте за предназначенным вам подарком, на его квартиру. Простите, ради бога, но я не смогу… я очень измучена… Да… да… приезжайте, я постараюсь вам всё рассказать, хотя это будет очень трудно. Да… буду двадцать шестого, после семнадцати. Что? Поймите, я очень занятой человек… Кто? Представитель издательства, в котором печатался Владислав Георгиевич. Не знаю, но вы один из тех, кто не подозревал о его возможностях. Да… да… понимаю вас. Нет, никого. Я? Просто мы с ним в последнее время очень сблизились, он был таким… - проговорила она и вдруг черты её лица искривились, задрожали, и она зарыдала.
Слёзы стекали по её щекам, а она, продолжая всхлипывать, преграждала им путь скомканным платочком. Влад был настолько растерян, что не нашёлся что сказать. Он прошёл на кухню, включил чайник, нарезал лимон, загрузил поднос всем необходимым для чаепития, и молча поставил его перед Инессой Игоревной. Он чувствовал себя преступником, склоняющим доверчивую, добрую женщину к участию в своих идиотских замыслах. - Всё, хватит измываться над женщиной, потакая своим садистским наклонностям, - пристыдил он себя, терпеливо ожидая, когда она успокоится. Наконец она подняла глаза, улыбнулась и сказала:
- Спасибо за чай. Очень пить хотелось. Простите меня за проявленную слабость. Возглас вашего друга был таким искренним и взволнованным, что сердце моё зашлось от жалости.
- Ну, что я вам говорила? – попытался пошутить Влад. – Обаяние моего друга слишком велико. Вот откуда моя зависть! Я опять окажусь покинутым, только теперь уже вами. Этого – я уже не переживу. Вот ведь правда: не рой другому могилу, сам в ней окажешься!
- Ах, Владислав Георгиевич, вы всё шутите, правда несколько мрачновато. Мне стало совестно за ложь, которую я должна была ему сообщить. Язык не поворачивался выговорить эти два слова. Понимаете?
- Инесса Игоревна, простите меня, дурака. Я действительно не имею права таким образом использовать ваше доброе ко мне отношение. Всё, спектакль окончен! Ваши слёзы под занавес – это просто классическое завершение финальной сцены. Отдыхайте, вы переутомлены, перегружены эмоциями.
Она ушла, пожелав ему спокойной ночи. Влад сел за стол, но понял, что писать не сможет. Назревающее чувство опустошённости – казалось ему беспричинным. Оно было сродни тому состоянию, когда Наташа произнесла: я вышла замуж. Загадочная связь. Стас и Наташа. Это всё, что у него было. Несомненно, что эти двое, невероятным образом связанные друг с другом, стали причиной последующих перемен в его жизни. И теперь, когда он стал другим, их присутствие мешало ему, и он хотел от них избавиться, во что бы то ни стало! Но они забыли о тебе. Зачем же так волноваться? – спрашивал он себя. – Затем и волнуюсь, что забыли.  Да, признаюсь! Я хочу разорвать эту связь, как раз потому, что они мне всё ещё нужны.
Влад подошёл к телефону, зачем-то включил автоответчик. Спать не хотелось. Взял пульт телевизора, но понял, что ничто не сможет в этот ве-чер его отвлечь. Он вышел на балкон. Всматриваясь в окна дома напротив, подумал что многие, подобно ему, не смогут в эту ночь уснуть. Было тихо и тепло. Ночь будет ясной и звёздной. Спать, когда на небе такие звёзды - преступление! В такую редкостную ночь нужно бродить в обнимку с женщиной: останавливаясь, целовать её запрокинутое лицо, и видеть её глаза, влажно поблёскивающие от беспредельной нежности и доверия и, дурачась, зарываться носом в щекочущее, шелковистое облако её волос, чтобы потом - отфыркиваясь и почёсывая нос от щекотки, вытягивать губы и шептать невозможные, непостижимые глупости, поверить в которые можно только в такую ночь! И пусть эта ночь случайная, пусть единственная, но она останется, и не исчезнет никогда, потому, что она была, да - была! А если нет женщины, то можно просто сидеть с хорошим другом на террасе уютного кафе за чашкой кофе, или с бокалом терпкого настоящего вина и говорить… рассказывать другу всё что заблагорассудится, и смеяться от полноты общения с близким че-ловеком!
Влад вернулся в комнату и, просто так, включил автоответчик. И прежде, чем прозвучал голос, он уже знал – это Стас. Сердце его забилось радостно и тревожно.
- Влад! Тебе ещё не осточертело корчить из себя законченного идиота! К чему эта очередная комедия? Сдвинутая, случайная баба, какое-то поручение, последняя воля, какие-то намёки на твоё несчастное, жалкое существование, слёзы! Говорю тебе в последний раз – займись делом пока не поздно. Ты уже прокис в своей конторе! Найди себе постоянную ногу и займись ею до упора, чтоб не свихнуться окончательно! Или это и есть твоя пресловутая нога?
Влад улыбался. Неоднократное прослушивание записи выравнивало его состояние. И когда, наконец, наступило желанное облегчение, он рассмеялся. – И потешил, и утешил ты меня. Это была его победа. Ну, дружок, спасибо тебе! Это как раз то, что нужно!
На следующий вечер Инесса Игоревна позвонила:
- Владислав Георгиевич, я могу к вам зайти?
- Ещё бы! – выдохнул Влад.
- Добрый вечер! Слава богу, вы выглядите очень довольным и весёлым. А я переживала. Хорошо, что всё так закончилось. Но если вы намерены что-то ещё предпринять, я не откажусь вам помочь.
- Спасибо. Инесса Игоревна, будьте внимательны, я включаю автоот-ветчик.
С нескрываемым интересом Влад наблюдал за тем, как менялось выражение её лица. Недоумение сменялось возмущением и растерянностью. Приподняв брови, округлив глаза, она прослушала запись. Затем, нахмурившись, жестом попросила повторить. После нескольких секунд молчания, досадливо проговорила:
- Не может быть…
- Инесса Игоревна, этот афоризм один из самых ненадёжных. Почти всё в жизни происходит вопреки ему.
Она покачала головой.
- А я ведь поверила его возгласу. Думаю, что эта запись требует про-должения. Вы не находите?
- Возможно. Я доверяю вашему чутью.
- Не смешите. Чутьё подвело меня. Логическая последовательность событий предполагает, что  ваш друг будет ждать звонка, а если его не  будет, он захочет узнать, что всё-таки произошло? Любопытство – очень сильное чувство. Оставьте автоответчик. Отключите мобильник.
- Однако, вы практичны. Я уже давно сменил номер мобильника.
Прошло два дня. На третий – появилась запись. Это был Стас.
- Здравствуйте. Я звоню в квартиру Кустовского. Будьте любезны, перезвоните мне по телефону…
Влад пригласил Инессу Игоревну.
- Ваше предположение оправдалось. Стас просит перезвонить ему. Справитесь?
- Да, – коротко ответила она.
Вечером Инесса Игоревна сообщила:
- В пятницу, после восемнадцати часов прибудет ваш друг. Вас устраивает это время?
- Вполне.
- Назначая время, он был категоричен. Но самое интересное, другое. Он предложил переслать подарок почтой, ссылаясь на исключительную занятость. Я спокойно объяснила, что не смею нарушать вашу волю. – Господи, какая разница! – возмутился он. – Для меня – разница большая. Он молчит. Знаете что? – вспылила я, - в таком случае я прекращаю разговор. Мне невыносим ваш торг! – Ну хорошо,  хорошо, будь по-вашему! – согласился он. Простите, - говорю ему, - это не моё решение, неужто вам не ясно? – Извините, я очень взвинчен. Двадцать пятого заеду. – Вы заедете двадцать шестого, в день - назначенный Владиславом Георгиевичем. Мне положить трубку? – спрашиваю я его.-  Нет, нет – я приеду, до свидания, - сказал он, а я подумала. – Удивительная вещь! Как на дрожжах возрастает уверенность и наглость, когда тот, кого ты хочешь обмануть, вдруг начинает оказывать сопротивление! Это я о себе, и о вашем друге. Вам не стыдно за меня?
- Нет. Дорогая Инесса Игоревна, успокойтесь. Вы были на высоте. Обговорим план действия. Вы не раздумали?
- Что вы! – Жду, не дождусь увидеть вашего друга. Проделана такая работа, и вдруг всё бросить! До встречи!

* * *
Бывают дни, когда настроение устойчиво, память тиха и беззлобна, а если что и вспомнится, то только хорошее - и на душе легко, и радость бес-причинная. Да, дни – предшествующие встрече со Стасом, были как раз такими. Всё ладилось, всё успевалось: закупки сделаны, меню составлено.
Влад не любил кулинарные изыски. Его не прельщали изощрённые салаты, диковинные паштеты, колбасные новинки, и вообще любые замысловатые, неразличимые блюда, а вид протёртой, провёрнутой, измельчённой и разболтанной пищи вызывал у него отвращение. Я должен видеть то, чем собираюсь заполнить свой драгоценный желудок, поскольку не имею намерения превращать его в помойку, - говорил он. – Блюдо должно быть ясным и орпеделённым: если борщ, то именно борщ, а не капустно-свекольный суррогат, а уж если лапша – то только она одна!
Обладая чутьём, вкусом, и чувством меры – он умел готовить, и свои удачные опыты называл наследственным даром. Тема наследственности его не удручала, напротив – все рассуждения, по этому поводу, были шутливо ироничными. – Вероятно, - говаривал Влад, - кто-то из тех, кого я не знаю, и никогда не узнаю – был кулинаром, и более того, я уверен – один из моих предков сочетал искусство кулинарии с графоманством, и очень даже возможно – имел болезненное пристрастие к женским ножкам, а иначе откуда у меня такие странные, дурные наклонности? Итак, налицо тип мужчины: прирождённый натурал, с явными признаками маньяка и мистификатора, тяготеющего к графомании, и к эстетству! Чёрт возьми, хорошо, когда предки неизвестны! Предполагай всё что взбредёт в голову, оправдывайся, раскладывай себя по частям, короче – будь каким хочешь, упрекнуть тебя будет некому!
Необъяснимая связь между процессом приготовления пищи и возникающими при этом воспоминаниями, не удивляли Влада. Всякий раз, когда он принимался чистить картофель, в памяти возникал один и тот же эпизод, давным-давно произошедший в его жизни, и таких примеров было несколько. Влад называл это навязчивым сбоем сознания.
В этот раз ему припомнилось событие, в котором всё совместилось и слилось в одно целое: и запах, и вкус пищи, и голос, и душевные переживания.
Первое знакомство с настоящим колбасным изделием произошло в семилетнем возрасте, когда его, прошмыгивающего между рядами колхозного рынка, наповал сразил густой, нестерпимо дразнящий запах копчёностей. Он приостановился, и пялясь на связку овальных обручей, обтянутых маслянистой прозрачной кожицей, сладострастно потянул носом, на миг прикрыл глаза, и вдруг услышал ласковый, смешливый голос. - Хлопчик, ти чого? Учуял смачну ковбаску? – Влад очарованно кивнул головой, готовясь сорваться с места. Не бийся? – остановил его намерения обладатель голоса, - я зараз! – сказал он, протягивая кусок колбасы. Влад зажал обеими ладошками это сокровище… и пустился прочь, а вдогонку ему нёсся добродушный ласковый голос. – Тю! Куды ж ти утёк, а хлебушка?
Влад откусывал сочные, ароматные кусочки мяса, начинённого таю-щим во рту шпигом, и не было на свете ничего вкуснее этой ковбаски! Он вернулся на этот рынок и, выставляя ладонь с мелочью, важно произнёс: - мне на всё ковбасы! Так это ж ти, хлопчик! Зараз учуял! – рассмеялся мужчина и подмигнув, весело воскликнул: «Колы у ковбасы буллы крыльца, то гарней пташки ни було б!» Владу понравились сами слова, и смысл сказанного, и вскоре он и сам, на радость дядьки Петро, повторял эту поговорку. Смекалистый ти хлопчик! – удивлённо похваливал его Петро.
Влад навсегда запомнил этого человека по имени Петро: его круглое, румяное, благодушное лицо, смеющиеся голубые глаза, белые волосы, за-помнил его голос – ласковый, мягкий, и слова – добрые и понятные. Как только появлялась хоть какая-то мелочь, Влад прибегал на этот рынок, и душа его светлела, и он чувствовал себя человеком, которому несказанно повезло. Но однажды на месте Петра оказался другой человек: молодой, рослый мужчина, недовольно и мрачновато поглядывающий по сторонам. Слишком чёрные усы, на его продолговатом лице, явно вредили ему – угрожающе топорщась, они полностью уничтожали все намёки на привлекательность, и заодно избавляли его от потенциальных покупателей. – Что уставился? – режущим голосом спросил усатый, глядя на замершего перед ним Влада. – Брысь отсюда! Шелупонь! - Несколько мгновений, не двигаясь, Влад смотрел на него, чувствуя, как внутри него всё перекувыркнулось, и что-то тяжёлое и недоброе, поднимаясь – обожгло его, и заставило убежать.
Забившись в один из известных ему углов, он заплакал. Плакал долго. Он продолжал приходить на рынок, но подойти и спросить: а где же дядя Петро? – не мог, не из боязни, а потому что ему нестерпимо было услышать голос того, кто занял это место.
К семнадцати часам двадцать шестого, стол был накрыт: сёмга, осетрина, красная икра, маслины, овощи, зелень, оливки, запечённая индейка и гордость Влада - приготовленное им, национальное грузинское блюдо – сациви, торт - а на нём выпендрёжный вензель, и две статные, самодовольные цифры, фрукты, шампанское, вино, ваза для цветов, и три подсвечника с разноцветными свечами. У него были сомнения не только по поводу цветов, но и по поводу того, что Стас помнит дату его рождения. – Интересно, какие цветы предпочтёт по такому случаю мой лучший друг? - усмехнулся Влад. Покончив с сервировкой, он одел тёмно-синий с искоркой костюм, белоснежную шёлковую рубашку с открытым воротом и  элегантные, отливающие синевой, туфли.
Увидев Влада, Инесса Игоревна восторженно развела руками.
- Слов нет! Таким красивым я вас ещё не видела! Представляю, что станет с вашим другом. Боже мой, какое пиршество, вот так сюрприз! Пра-вильно, надо уметь прощать. Всё бывает! Я рада, что вы решили таким чу-десным образом, закончить эту историю.
- Инесса Игоревна, сегодня у меня день рождения. Мне - тридцать лет! А с кем, как не с лучшими друзьями праздновать такое событие. У меня есть вы и Стас. Если он вспомнит о дате моего рождения, я буду несказанно счастлив.
- Тридцать лет! – задумчиво произнесла она. - Прекрасная дата. Луч-шие годы жизни. Поздравляю вас, Владислав Георгиевич! Поздравляю. Время терпит? Через десять минут я вернусь.
- Инесса Игоревна, у нас будет достаточно времени для поздравлений.
Влад никогда не видел Инессу Игоревну растрёпанной, неряшливо, небрежно одетой. Даже с мусорным ведром в  руках она оставалась элегантной и стройной. Однако, когда она вернулась – в чёрном брючном костюме, в туфлях на каблуках, с высокой причёской, сдержанно подкрашенная, он опять был восхищён её способностью перевоплощаться.
- Владислав Георгиевич, - торжественно произнесла она, - вот вам мой дар.
Влад открыл футляр. На бархатном ложе лежал великолепный брегет на массивной золотой цепочке.
- Инесса Игоревна, - выдохнул он смущённо, - но это же золото…
- Да, конечно, золотой! Не скрою – вещь дорогая. Она принадлежала отцу моего дедушки. Потом моему папе. Посмотрите на дату. Брегет был изготовлен в мастерской французского мастера Бреге, в честь его столетия, в одна тысяча восемьсот сорок седьмом году. Часы с боем, точность их уникальна.  Во время поездки во Францию, я разыскала часовщика, сумевшего вернуть брегет к жизни. Представляете, он не захотел брать у меня деньги! Это был настоящий часовщик.
- Но это же можно было бы…
- Не продолжайте! Заложить, продать! Такие вещи следует передавать из рук в руки, дарить. В моей жизни вы – второй мужчина, который достоин иметь эту вещь. Передаю вам её от всей души, а вы передадите своему сыну или внуку. Так, не жадничайте, наливайте! Что у вас в бутылках? Мне вино - полусладкое, красное.
Влад был взволнован. И если бы в эти минуты появился Стас, он за-ключил бы его в объятия и, глядя прямо в глаза, объяснился ему в любви и в верности, а потом – втроём, они пировали бы до самого утра. И, конечно же, танцевали. Влад был уверен, что Инесса Игоревна прекрасно танцует. – Надо бы узнать какую музыку она любит. Но главное, Стас увидел бы настоящую женщину.
 - Дорогой Владислав Георгиевич, будьте любимы, счастливы, здоровы и удачливы! За вас!
Влад почтительно поклонился и поцеловал её руку.
- Не расслабляйтесь, - рассмеялась Инесса Игоревна, - сосредотачивайтесь. В чём будет заключаться моя роль?
- Я буду находиться здесь, в гостиной. Дверь будет закрыта. Спальня, кабинет и кухня – открыты. Пригласите его в кабинет или на кухню. Пообщайтесь, разговорите его, а потом под любым предлогом, - я уверен – он вам представится, - отлучитесь, якобы на минутку. Двери захлопните, ключи не оставляйте, вернётесь по моему звонку. Помните – меня нет и зовут вас Ольга Олеговна.
- Хорошо что я выпила вина! Теперь я представляю, что значит завершающая сцена. Напряжение всех сил и возможностей. Да, финал должен быть очень убедительным, ярким, ибо в нём заключена основная идея всего действа.
- Инесса Игоревна, у вас не только сценические, но и режиссёрские способности. Ну, всё, пора. Оставляю вас один на один с неизвестностью. Кстати, одеты вы подобающим образом и смотритесь классно.
Влад поставил диск, положил пульт на стол. Окинув взглядом гости-ную, остался доволен. Красиво. Развернув кресло в сторону дверей, сел в него, закинув ногу на ногу и, ощущая себя спокойным и уверенным, прикрыл веки.
Наконец прозвенел звонок. Было слышно, как позвякивали ключи.
- Здравствуйте, проходите пожалуйста. Спасибо за цветы, было бы лучше, если бы они преподносились по другому поводу, к примеру – в честь дня рождения, - проговорила она, громко вздыхая.
- Понимаю, но всё случилось так неожиданно и неуместно, - глухо произнёс Стас.
Влад встрепенулся… давно я не слышал его голоса…
- Смерть всегда неуместна и очень неразборчива! – слишком громко, с пафосом воскликнула Инесса. – Все под Богом ходим!
- А когда это случилось и где он…
- Ой, - перебила его Инесса Игоревна, - если бы вы знали, какой поразительный талант, какие удивительные вещи он создал! Переиздаются неоднократно. Раскупают моментально! Не читали?
Ну, Инесса Игоревна, вот даёт! Это от вина. Как бы всё не сорвалось, - усмехнулся Влад.
- Простите, но я не предполагал, что у Влада  такие способности, - виноватым тоном произнёс Стас, - но вы не ответили на мой вопрос.
- Какая разница как, где и почему! – Это уже случилось, произошло прискорбное событие. Да, человек живёт, болеет, умирает и его хоронят. Где? На кладбище. Вам интересно на каком? На Кузьминском. Такому человеку можно было бы предоставить место и на Ваганьковском. Вот так всегда бывает. Не предполагаем, а потом мучаемся и страдаем, - сказала она, и вдруг заплакала. - Он был таким одиноким, - выговорила она сквозь слёзы, – как он нуждался в общении, вы не представляете. Только я одна знала, как ему трудно и горестно. Где были его друзья? Никого. Где жен-щины, которых он боготворил, где были все, когда он буквально погибал у меня на глазах.
Влад схватился за голову. Его разбирал смех… увлеклась Инесса, увлеклась, явно переигрывает, не замечая промахов.
- Простите Ольга…
- Олеговна, - небрежно проговорила она.
- Да, Ольга Олеговна, почему же он мне не позвонил?
- Что? Позвонил? – возмутилась она. – Человек на смертном одре будет думать о звонках? Что такое вы говорите?
- Простите, ради бога, - смущённо проговорил Стас, - Влад действи-тельно был необычным человеком. Взять хотя бы эту историю с ногой, простите – с этой женщиной. Я говорил ему - плюнь, она ничто – в сравнении с тобой.
- Зря вы так говорили, Станислав Сергеевич! Что значит в сравнении? Глупо. Если Владислав Георгиевич полюбил её, значит она – самая лучшая женщина на свете.
- Да, вы правы Ольга Олеговна, он был рыцарем для женщин, а для меня – образцом для подражания.
Влад зажал рот руками, спасаясь от приступов смеха… образец! Здорово! Ну, Инесса, молодец!
- Вы знаете, - радостно воскликнула Инесса Игоревна, - я так и думала, что запись на автоответчике вам не принадлежит. Теперь я уверена, что вы не стали бы так отзываться о человеке, который вас любил и всегда считал своим лучшим другом.
Влад сдерживал себя от желания распахнуть двери и, расхохотавшись сказать: всё, друзья мои! Финита ля комедия! Начнём праздновать мой день рождения.
- Простите, но кем вы доводитесь Владу, и от чего это произошло, диагноз какой?
- У хороших, порядочных людей диагноз один – слишком чувствительное сердце. Сожалею, я не родственница. Мы подружились в редакции. Я корректировала его произведения, скажу вам – мне просто делать было нечего. Такой уровень грамотности и кругозора, тем более у молодых, редкое явление в наше время. А почему вы усомнились. Что, я не могу быть его родственницей?
- Вы называете его по имени и отчеству.
- А как вы думали? Называть его Владиком? Я слишком уважаю этого человека, и даже будучи родственницей, не позволила бы обращаться иначе.
Пожалуй, финальная сцена чересчур затянулась, благодаря усердию Инессы Игоревны, - подумал Влад, - Стас тоже хорош! Изображает заинтересованность сверх меры.
- Ольга Олеговна, спасибо вам. Хотелось бы ещё о многом поговорить, но я – человек подневольный, меня ждут люди. Даст бог, встретимся, поговорим. Вы хотели передать мне книги.
- Да, подарочный комплект произведений. Вы не представляете, что за чудо его роман «Нога».
- «Нога»? – удивился Стас. – Может быть я сам приобрету книги Влада? Подскажите, где их можно купить?
- На прилавках книжных магазинов. Предупреждаю, вам очень повезёт, если вы их найдёте. Расхватывают мигом. Вы не представляете, какое удовольствие иметь в доме книги с автографом автора, с его дарственной надписью. Память на всю жизнь, тем более не он… а вы, вы его друг...
- Спасибо, я всё понимаю, но поверьте - я очень тороплюсь.
- Конечно, только не расстраивайтесь. Знаете, я так волновалась, что забыла забежать к соседке. Понимаете, я одолжила ей на два дня роман, отказать не смогла. Может быть чаю, кофе?
- Спасибо. А соседка дома?
- Господи, да где ж ей быть! Она же прикована к постели, бедалага! Такие муки терпит, вы не представляете! Я вернусь через минуту. До встречи.
Дверь захлопнулась. Влад облегчённо вздохнул. Надо же такое ляп-нуть: до встречи! Ну, Инесса, молодец!
Наступила желанная тишина. Послышались шаги Стаса, потом – звук открываемого холодильника. Пить захотел, - понял Влад. И снова во-царилась тишина. Затем вдруг раздался громкий, раздражённый голос Стаса:
- Чёрт её задери, эту болтливую бабу! Где он только отыскивает таких допотопных особей? Да куда же она смоталась? Старая калоша! Дурак! Какого хрена притащился сюда? Идиотка, так и не ответила толком, отчего этот недотёпа коньки отбросил! Надо же, мать твою, писатель! Представляю, что он напорол в этой долбаной «Ноге»! Небось и меня прихватил так, что не отвертишься. Чокнутый! Вот уж действительно, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Да где же эта козлица?
Наконец-то! И тон твой и голос твой! А то всё: простите, Ольга Оле-говна, да вы правы! Давай, давай, выкладывайся, у тебя это здорово получается! Дождаться бы, когда начнёшь хохотать над собой, любезный мой дружок. А мне так не терпится посмеяться, аж горло чешется, но я ещё потерплю. Нет, я не прав! Инесса Игоревна – умница, молодчина, она ведь нарочно так придурялась, а я – тоже мне, писатель… не понял её блестящей импровизации, не  оценил её чувство юмора!
Слышно было, как Стас подошёл к двери, подёргал ручку, и заходил по прихожей. Ищет ключи, - усмехнулся Влад. – Ищи, ищи! Через несколько мгновений затишья, словно почувствовав какой-то подвох, он стал колотить в дверь. – Ага, приходит в состояние бешенства, это уже хорошо!
- Алло, Лен! Да, да – я! – прокричал Стас. – Не жди! Отложим. Где, где? В квартире этого идиота, я тебе о нём рассказывал. Посылать некого. Копыта отбросил. Не понимаешь, мать твою? А когда ты что-то понимала? Слушай, не доставай меня своей тупостью! И так тошно. Нет, не поминки! Я заперт в его квартире! Всё! – проорал Стас, ударяя ногой дверь.
Недурственно, - подумал Влад, - придётся менять дверь, но что не сделаешь ради дружбы.
- Куда же она смоталась? Идиотка, образина! Тоже, что ли, окочури-лась? Вот смеху-то будет. Придётся МЧС вызывать. Всё у него через задницу!
Настал час пик, - улыбнулся Влад, и нажал кнопку пульта. Тихо полились неземные звуки Реквиема. – Наверняка не знает, что это Моцарт. Прислушивается. Стоит за дверью. Отлично. – Влад зажёг свечи, усилил громкость. – Испугался, не решается войти. Влад довёл звучание до предела. Реквием заполнил всё пространство квартиры, и… дверь распахнулась.
Влад, с жадностью убийцы, смотрел на Стаса, ожидая от него любых слов, любых выражений, чтобы потом, расхохотавшись, не по телефону, а вот так – живьём, воскликнуть:
- Ну, что Стас, присаживайся, выпьем за моё здоровье! У меня сегодня – день рождения. Забыл?
Стас прислонился к косяку дверей и, бледнея, стал сползать на пол. Влад вскочил, подхватил его под руки, хотел поднять, но не смог. Волнение лишило его сил. Он подбежал к дверям, но, вспомнив, что ключей нет, кинулся к телефону.
- Инесса Игоревна, скорей ко мне! Захватите что-нибудь приводящее в
чувство!
- Что, что произошло? – испуганно воскликнула Инесса Игоревна, глядя на лежащего Стаса.
- Обморок.
Она присела, пощупала пульс, приложила ухо к его груди.
- Живой, - прошептала она, поднося к носу Стаса нашатырный спирт.
Стас дернулся, чихнул, открыл глаза. Несколько мгновений, не моргая, он смотрел на Инессу Игоревну, затем перевёл взгляд на Влада. Опираясь на руки, он поднялся, отряхнулся и, пошатываясь, направился к дверям. Инесса Игоревна молча последовала за ним.
- Станислав Сергеевич, пожалуйста, не уходите. Вам нужно отойти, Владислав Георгиевич вас проводит, - жалобно проговорила она.
- Стас приехал на машине, - тихо произнёс Влад.
- Тем более, это ещё опасней. Разрешите Владиславу Георгиевичу от-везти вас домой. Потом разберётесь кто прав, кто виноват. А меня нельзя прощать. Это я всё придумала. Понимаете? Я ужасно виновата!
Стас не отвечал. Казалось он онемел. Он сам вставил ключ в дверь, вышел на площадку, вызвал лифт. Заходя в кабинку, запрещающе выставил руку навстречу шагнувшему к нему Владу.
Влад смотрел из окна. Стас открыл дверь серебристого мерседесса, последней модели, и через мгновение машина бесшумно и плавно покатила. Хорошая машинка, не то что моя, – пронеслось в голове Влада.
Инесса Игоревна, уставшая и сразу постаревшая, сидела на диване и плакала. Влад присел рядом.
- Перестаньте реветь! Этот человек, поверьте мне, не стоит ничьих слёз, а уж ваших драгоценных, тем более! Вы были великолепны. Блестящая игра. Столько иронии, такие находки, такая образность, а голос – сплошное удовольствие… столько оттенков, такое многообразие тональности. Не думайте, что я сразу уловил и оценил вашу игру. Вы станете героиней моего следующего романа. Да, да! Я – не шучу. Вы очень слезоточивы! Плачете и смеётесь по разным причинам и всегда так искренне, что я – по простоте своей – попадаю на удочку!
Она перестала плакать и, не выдержав насмешливого взгляда Влада, улыбнулась.
- Я действительно смеюсь и плачу искренне. Не знаю, как это происходит. Потеря дружбы – невосполнимая утрата. Я чувствую – вам больно. Но подумайте, каково Стасу? Не спрашиваю как это произошло, но догадываюсь, что вы сказали ему что-то очень неприятное и несправедливое.
Влад покачал головой.
- Как нам иногда удаётся так ошибаться! Я не успел вымолвить ни единого слова. А то, что я намеревался произнести, было  сродни дружескому объятию. Он рухнул под тяжестью собственного стыда. О, если бы вы слышали тот фейерверк восклицаний в наш адрес - когда, рассвирепев от вашего длительного отсутствия, он позвонил какой-то подруге по имени Лен, - вы бы не стали оплакивать его чувствительный обморок!
 Инесса Игоревна задумалась, потом сказала:
- Я верю вам. Расскажите.
- Рассказывать не стану! Всю эту чертовщину я опишу, а вы прочтёте и… будете хохотать. Это я вам обещаю. Ну что, отметим окончание спектакля, и заодно день моего рождения!
- Сегодня – не смогу. Завтра суббота, отдохнём, отоспимся и отметим все ваши достижения и потери, выпьем за ваше здоровье, за ваше будущее. И ещё – за творчество, за счастье и за любовь. Завтра вы мне предоставите право прочитать вашу первую, и все следующие вещи. А сейчас – заварите чайку, пожалуйста.
Чай пили молча, и вдруг Влад усмехнулся.
- Я подумал, может быть, это воздействие музыки?
- А что, была музыка?
- Хотите послушать?
- Да.
Она выпрямилась, откинула голову, опустила веки. Выражение её лица менялось. Будто кто-то невидимый разглаживал морщинки на её посветлевшем лице, придавая чертам мягкую завершённость. Она подняла глаза и, насмешливо улыбаясь, печально произнесла:
- Божественные звуки. Моцарт, Моцарт… Девчонкой я была влюблена в оркестранта. Не пропускала концерты с его участием, дарила цветы. Он был намного старше меня, женат. Я слишком поздно поняла, что он не любит меня. Моё девичье самозабвение льстило ему. Это не стало трагедией моей жизни, но изменило моё отношение к любви.
- Он был красив?
- В обнимку со скрипкой – он был неотразим! – рассмеялась она. - Знаете что? Возможно, я вызову ваше недовольство, но всё-таки рискну высказаться. У вас был хороший друг. Взрывной, нетерпимый, грубиян – но это во внешнем проявлении. А вообще он – чувствительный, ранимый и добрый. Кто сейчас теряет сознание? Извините, но сейчас бьют по башке, убивают, уродуют, если что не так! А он? Молча ушёл после всего. Да, он считал вас неудачником, злился на вас, но он ошибался, от того что вы были недостаточно открыты для него. Так ведь? Вы хотели, чтобы он вас принимал и понимал таким, какой вы есть. Но дружба, более чем любовь, требует немалых усилий! Вы очень сильный человек, Стас – гораздо слабее вас. Он говорил одно, но думал о вас по-другому, он не мог вас понять, и поэтому злился. Я это почувствовала. Понимаете? Будь он другим, он бы нас с вами в одну секунду разоблачил. Он был беспомощным, растерян. Мне жаль Стаса. И если честно, я нарочно тянула время и очень хотела чтобы вы распахнули дверь, рассмеялись, обня-лись… Поверьте, это было бы лучшее завершение вашей затеи. Она помолчала, потом сказала:
- Красивый мужчина. Наверное отбоя нет от тех, кто не любит задумываться. Дай ему бог встретить достойную женщину.
Влад рассмеялся.
- И в самом деле, по сравнению с его успехами, я законченный неудач-
ник. Женщины просто убегают от меня, не взирая на все мои старания!
- Вы умеете любить, печалиться, размышлять, а Стас увлечён самой жизнью и пользуется её прелестями, не смущаясь, не задумываясь, не усложняя. Он сердится, не понимая, почему его лучший друг поступает иначе.
- Инесса Игоревна, вы не сожалеете о содеянном?
- Что вы! Ни в коем случае! Жить интересно! Да, кстати: уберите все в холодильник, а то ведь закусывать будет нечем. Спасибо за чай. Спокой-ной ночи, Владислав Георгиевич.
Влад набрал номер телефона.
- Алло, вас не слышно, перезвоните.
Влад положил трубку. Это был голос Стаса. Но в нём отсутствовала та – единственная, свойственная только ему – напористая, нетерпеливая нотка, которая сразу же озадачивала, встряхивала, заводила, раздражала … но была такой живой, полнокровной, будоражущей. Теперь она исчезла. Конечно, она восстановится, но не сейчас, … сейчас его охватывала грусть. – У вас был хороший друг, - сказала Инесса. Влад понял. Её слова навсегда застрянут в его памяти.
Глядя на принесённые Стасом алые гвоздики, он подумал: если будет нечёт – поставлю в вазу, если чёт – выброшу. Гвоздик было ровно девять. Чудеса, да и только! – рассмеялся Влад. – Спасибо, Стас! Ты навсегда останешься моим единственным любимым другом.
Ну что ж, продолжим начатый эксперимент. Отныне я буду печататься под псевдонимом, - заключил Влад, с удовольствием выписывая - Воскресенский Владислав Георгиевич.
Основа принятого им решения, окончательно оторваться от прошлого, была заключена в происходящих внутри него изменениях. Жажда перемен побуждала его не только осмыслить заново многое из того, что в силу устоявшихся взглядов и привычек, казалось правильным, или напротив - несущественным и чуждым, - но и переоценить собственное представление о своих поступках, и попытаться взглянуть на себя со стороны. Это потребовало и других кардинальных перемен. Его внешний облик и манера одеваться никак не совпадали с его нынешним состоянием.
Он отрастил длинные волосы, которые неожиданно оказались волни-стыми, коротко ощетинил часть над верхней губой, подбородок и нижнюю часть щёк. Щетина тоже не подвела его, намного темнее волос, она мягко бархатилась, придавая лицу особую привлекательность – изысканную и мужественную.
Инесса Игоревна пришла в восторг от его нового образа. С кем только она его не сравнивала!
Влад проколол мочки ушей и поочерёдно носил, изготовленную ювелиром, серебряную серьгу с изображением женской ноги. Он отказался от костюмов, галстуков, рубашек и пальто. Теперь его гардероб состоял из джинсов, футболок, в основном – белых, летом – лёгкие туфли, свободные пиджаки, зимой – сапоги, кожаные куртки, свитера и … чёрная шляпа. Первое время, сталкиваясь со своим отражением, он не узнавал себя, и это его веселило.

* * *
Коллектив, в котором работал Влад, в основном состоящий из мужчин, нельзя было назвать содружеством. Каждый, самостоятельно, не-зависимо от других, подбирал информацию и обрабатывал её. Затем всё стекалось в единый центр, верхушка которого была известна узкому кругу определённых людей. Некоторые из старожилов пытались как-то сблизить это сообщество совместными мероприятиями различного толка, но почти у всех находилась причина для отказа. Встречались обычно в коридорах, курилках или в туалетах, перебрасывались дежурными фразами и редко заглядывали друг к другу. Влад давно понял, что желание сблизиться – отсутствовало. Он работал в крохотной, привилегированной комнатушке с окном. У других оно отсутствовало. В шутку, рабочие места называли сотовыми выжималками. Но, несмотря на подобную отчуждённость, зарождались, подобно солнечному проблеску, взаимные симпатии. Владу был приятен один из старожилов - Михаил Андреев, которого просто звали просто Михалыч. Он был добродушен, улыбчив, непоколебимо сдержан и дружелюбен. Взгляд его тёмно-голубых глаз, радостно устремлённый на собеседника, привлекал своей ясностью и открытостью. Его выражение: не нервничай, спокоен – значит здоров, - было в ходу.
Когда Влад впервые явил себя в новом виде, все были шокированы, но предполагая, что это всего лишь одноразовая демонстрация выбранно-го им стиля - воздержались от возгласов. Продолжая эксперимент, Влад ждал реакции тех, кто отвечал за внешние атрибуты фирмы, но когда это не произошло, понял: ему разрешили эту вольность. А причина была в том, что невзирая на некоторую долю своеволия и своеобычая – Влад слыл самым талантливым и скорым работником.
Через неделю к нему зашёл Михаил, и весело воскликнул:
- Влад, ты родился в рубашке! Приди я в таком экстравагантном прикиде, меня понизили бы в должности, отчихвостили, лишили надбавки, или вовсе выгнали бы, как великовозрастного шалуна! А тебе всё сходит с рук!
- А ты попробуй, пошали.
- Пробовать надо, когда есть охота.
- Начни охотиться, может на что-то наткнёшься.
- А ты наткнулся? – рассмеялся Михаил.
- Да.
- На что?
- Я пишу.
- Это не для мня.
- А что для тебя, Миша?
- Бестолковица! Профессию выбрал по бестолковости - мечтал о карьере военного, но времена обрушились. Женился тоже по бестолковости. Мечтал о любви, о нежности я очень ласковый мужик, а на пирушке у друга переспал с одной из девиц - она забеременела, сказала что была и впрямь девицей. Думал: родится сын, займусь им основательно, помогу ему избежать собственных несуразностей, но сыном занялась тёща. Зимой мечтаю благоустроить дачу, но как только приезжаю туда, меня охватывает такая лень, просто невыносимая! Этим летом соорудил стол, наставили на него всякой всячины, пришли гости, а он рухнул, как подкошенный. Что было, передать невозможно. Слёзы, истерика, ругань, а меня разобрал смех – хохотал, как сумасшедший.
Влад рассмеялся.
- Не зря я тебе симпатизирую очень! Миша – ты уникальная личность.
- Я и сам так думаю, что зря нервничать. Главное – здоровье.
Наконец можно было поставить точку под всем, что было, и вплотную приблизиться к  тем знакомым незнакомцам, что с завидным нахальством бороздили его воображение. Они совершали поступки, взаимодействовали, вопреки его воле и желанию, утверждая себя – смущали его и провоцировали. Появлялись новые поселенцы и тоже норовили действовать и жить - в пространстве, принадлежащем только ему - так, как им заблагорассудится. Иногда, пытаясь загнать их в рамки собственного представления, он натыкался на жёсткий отпор. Действие стопорилось, и образованная пустота не заполнялась. Это злило, тормозило продвижение и вызывало апатию. Но приходил момент, и всё вдруг образовывалось, становилось логичным, ясным и Влад - чувствуя себя виноватым, покорно следовал их логике, удивляясь их прозорливости и своей слепоте. Благодарные за понимание и терпение, они совершали поступки, вызывающие его восхищение. Надо же! Сам я, до этого, никогда бы не додумался!
Влад давно заметил, что все персонажи требовали к себе равноправного, объективного отношения. Он чувствовал – они жаждали его любви. И если он противился этому, они замыкались, и не допускали его в свой внутренний мир. В таких случаях он удивлённо отмечал, что ему нечего было сказать: слова терялись, блёкли и, шарахаясь в разные стороны, не взаимодействовали. Злясь, он тупо крутился на одной, ничего не выражающей фразе, по несколько дней, доводя себя до изнеможения. - Взгляни на всё по-другому, забудь о себе, почувствуй нас, почувствуй, - проносилось в голове, - измени соё отношение к нам, и всё образуется. - И происходило чудо. И чем жёстче было их противостояние, тем сладостней была победа над своей косностью, эгоизмом, упрямством и самовлюблённостью.
Итак, новорожденный роман набрал воздуху, сделал первый вздох, и задышал… ещё не осознанно, но уже  увлечённо. Впервые, нарушая наработанную закономерность, он не был озаглавлен, но Влад знал – у романа будет женское имя.
Обычно Михаил навещал Влада в конце рабочего дня, но в этот раз он появился утром.
- Занят?
- Проходи.
- Пришёл спросить. У тебя есть приличный чёрный костюм?
Влад улыбнулся.
- Снимай пиджак.
- Надо же, - удивлённо, и почему-то радостно, воскликнул Михаил, глядя на Влада, утонувшего в его пиджаке, - а по виду – не скажешь!
- Не верь глазам своим. Что, очень нужно? – сочувственно спросил Влад.
- Да, как сказать! Моя бывшая, по-молодости, Софья Николаевна, попросила сопровождать её на банкет. Все будут с кем-то, и ей не хотелось объявлять себя ничейной.
- Ничьей.
- Какая разница? Вырваться в субботний вечер – задача непосильная. Жена, тёща, надо что-то изображать. Но это не главное. В памятке сказано: костюм только чёрный, галстук или бабочка, чёрные туфли, рубашка, а у меня всё это обшаркалось, - любимое словцо тёщи, а вместо бабочки – моль.
- Позвони, объясни.
- Взорвётся, почему заранее не предупредил, а мне не хочется терять её
расположение.
- Она молодая?
- Относительно.
- Относительно к кому?
- Для меня – молодая, для тебя – не совсем.
Влад рассмеялся.
- Не совсем! Формула тридцатлетних.
- Да.  Так оно и есть.  Отцвели  уж в саду хризантемы, – пропел Михаил. – Любимый романс тёщи!
Влад расхохотался.
- Миша, ты с кем живёшь? С женой или с тёщей?..
- С обеими, и с обоями. Чуть не каждый год, по её прихоти, переклеи-ваю обои. Живём в её квартире, которую мы, по её выражению, ухондакали и обслюнявили!
- Да, своеобразные словечки, откуда твоя тёща?
- Тамбовская барыня. Дай палец – отхватит всю руку.
Михаил задумался и вдруг хлопнул себя по лбу.
- Слушай, Влад! А что если ты пойдёшь вместо меня? А? Объяснишь ей причину. Посмотришь, что за народ там кучкуется, себя покажешь. Пригодится. Ты же пишешь. А?
- А если она психанёт на меня?
- Тем лучше! Она когда злится, глаз не оторвёшь, до того хороша бывает!
- Ладно. Я любознателен, поэтому выручу. Но если что не так, не сетуй. Хорошо?
- Конечно. Вот приглашение, не забудь прочитать памятку, не вздумай заявиться в таком образе. Спасибо, что  выручил.
- Благодарить будешь потом, - рассмеялся Влад, - памятку непременно прочту!
Влад подъехал к ярко освещённому особняку. Глядя на сияющие ма-шины, усмехнулся. - Шик и блеск. Куда же приткнуть свою недотёпу?
Подошедший охранник, не говоря ни слова, мрачно уставился на Влада. Влад развернул приглашение.
- Паспорт, пожалуйста.
Влад доверительно улыбнулся.
- Паспорт я покажу Софье Николаевне. Идёт? Куда изволите машину приютить?
- Пока вон туда, - буркнул он, поднося к уху трубку. – Этот, от Софьи Николаевны.
- Благодарю вас, - вежливо проговорил Влад, наклоняя голову, - вы очень любезны, - и видя какие муки испытывает этот могучий парень, сдерживая свою неприязнь, сочувственно спросил, - я вас не очень напря-гаю?
Не удостаивая его даже взглядом, парень отвернулся. Не любит он меня, ох не любит, - весело подумал Влад.
Двери открылись, пропуская его в богато декорированный вестибюль. И тут же перед ним возникли, как перед Алладином, трое крепких, хорошо одетых, сытых парней. Влад отдал им приглашение. Несколько секунд они смотрели на него, не проявляя эмоций.
- В таком виде нельзя, - произнёс один из них. – У вас должна быть памятка.
Влад протянул памятку.
- Вы прочитали её?
- Разумеется, и не один раз.
- Тогда в чём дело?
- Видите ли, - вкрадчиво произнёс Влад, - вынужденный долгое время одеваться так же как вы, я устал от этого форменного прикида, и больше не хочу импонировать кому бы то ни было. Джинсы, ботинки, пиджак – всё дорогое, подлинное, а шляпа – цены ей нет, шотландская.
- Пиджак на голом теле, серьга, длинные космы, по–вашему, это одежда для банкета? – глядя куда-то в сторону, проговорил он сквозь зубы.
- Именно так! – обрадовано произнёс Влад, побуждая парней к участию
в разговоре. - Густыми, натуральными космами и шикарной щетиной, я буду разнообразить частичное, или полное отсутствие волос, а джинсами – крутые, мясистые бёдра - на которые джинсы не натянешь! А шляпа … шляпу я буду держать в руке! Что скажете? Да, каюсь, маек не ношу, но трусы… всегда при мне!
Один из парней, напрягаясь от мощного притока сдерживаемых выражений, позвонил:
- Софья Николаевна, пожалуйста, спуститесь, - откашливаясь, сказал он, - к вам тут заявился один … товарищ.
Влад внутренне подтянулся. - Вступление понравилось, интересно, что будет дальше? – веселясь, подумал он.
 Он увидел её сразу и всю! От огненного блеска пышных волос, до сверкающих чёрных туфель, увидел обнажённость загорелых плеч, рук, груди – во власти тяжёлого чёрного шелка, - и броскую чувственность соблазна в букете ярко-красных цветов, прильнувших к её бедру, увидел алость рта и темень глаз! – Да, это действительно Софья! – восхищённо подумал Влад. – И стройна, и высока! Вопиющая согласованность во всём!
Неторопливо, с достоинством королевы, она спускалась по лестнице, придерживая подол платья. И будь она в окружении любых других женщин, он всё равно увидел бы её одну. Чуть разомкнув губы, она удивлённо вскинула красиво изогнутые брови, и остановила на нём иронично-любопытствующий взгляд.
Смотри, смотри, - не сводя прямого взгляда, усмехнулся про себя Влад, - не надейся, что я дрогну!
- Софья Николаевна, - мстительно громким голосом объявил недавний собеседник Влада, - вот приглашение этого товарища!
Влад расхохотался.
- Не товарища, а хорошего друга, так ведь, Софья Николаевна? Кстати, я принёс вам весточку от моего тёзки Михаила Романовича. С тем собственно и заявился, как выразились ваши мальчики. Одет во всё английское, настоящее, но ваши мальчики – товарищи, не считают меня достойным вас. Вам придётся их пожурить!
- Пропустите моего друга, - мягко произнесла она, - он из породы чудаков, любитель розыгрышей.
- Поднимайтесь за мной, - бросила она Владу, поворачиваясь к нему спиной.
Зал - пестреющий чёрными костюмами, блестящими платьями, разноцветными губами, сверкающими украшениями, насыщенный ароматами и звуками - был великолепен.
- Присядем у стойки бара, поговорим, и вы наконец-то снимите шляпу. Что обычно пьёте? – спросила Софья Николаевна, направляясь к бару.
- Чай пью, реже вино и кофе, и совсем редко – пиво.
- Значит вино. Какое?
- Выбор за вами.
- Пожалуйста, - обратилась она к бармену, - бутылку светлого испан-ского хереса, манго и итальянское печенье.
- Какая изысканность! – воскликнул Влад, изображая восторг.
- Вы, и впрямь – редкий экземпляр, - насмешливо произнесла Софья Николаевна.
- Михаилу захотелось вас умилостливить и развлечь. Поэтому я – са-мый подходящий экземпляр для такого случая.
- Вы и Миша – странный союз.
- А вы, и всё тот же Миша? – прошептал Влад.
Она повернулась к нему, и глядя прямо в глаза, сказала:
- Мы не союзничали, мы занимались другим.
Её глаза и тон голоса были слишком провокационны. – Так, так, неплохо! – хмыкнул про себя Влад. - Хорошо, что на мне джинсы, выдержат.
- Софья Николаевна, вы меня волнуете.
- Ещё бы! – рассмеялась она. – Так что же случилось с этим несносным Мишей? Расскажите, это вас охладит.
- Софья Николаевна, имея такого удивительно верного и любящего друга, вы даже не поинтересовались его возможностями, я уж не говорю о бабочке! У него нет ни туфель, ни костюма, ни всех прочих аксессуаров значимых в столь взыскательном обществе.
- Зато у него есть жена, дети, семья. Он что, не в состоянии иметь в своём гардеробе приличной одежды и обуви? – неожиданно строго и неприязненно произнесла Софья Николаевна.
Не так уж всё просто у вас Мишей, - сделал заключение Влад.
- Софья Николаевна, если у человека есть всё то, что вы перечислили, он вправе ничего не иметь. Его выход – это вы.
- Спасибо за столь доверительное предположение, - полоснув его взглядом, заметила она. – Кстати, почему не представились?
- Вы не спросили, а я… человек скромный.
Влад поднялся, взмахнул шляпой, поклонился:
- Разрешите представиться. Владислав Георгиевич Кустовской.
- Очень приятно. Так вот. Владислав Георгиевич, а почему бы мне не быть женой Михаила? Женился по-дурацки на какой-то невнятной девице, внезапно забеременевшей неизвестно от кого!
- Вы любите Михаила? – спросил Влад.
- Причём здесь любите, не любите! Из такой породы мужчин получа-ются отличные мужья, особенно в хороших женских руках. Добрый, ласковый, видный, здоровый. У меня - он бы весь блестел и переливался. Костюма у него, видите ли, нет! Ох, уж эти наши женатые мужики! Вечно неухоженные и какие-то пришибленные.
- А что, наши от не наших отличаются?
- Отличаются, очень!
- Так в чём же дело? Что сдерживает, в чём помеха?
- Проблема в дефиците, а сдерживает – душа.
- Понятно.
- Ничего вам не понятно. Смотрю на вас, и думаю, с вашей внешностью
вы могли бы преуспеть - без пиджака, без джинсов, и даже без шляпы.
- По-моему, ваша мысль подтверждается завистливыми взглядами. Наше содружество их очень заинтересовало. Из-за чего весь этот сыр-бор? Покажите мне виновника торжества.
- Рядом, с высокой спиной блондинки стоит хозяин – бизнесмен. Фа-милию не называю.
- Был бы образ, фамилию можно придумать. Для такой роли он худоват и мелковат. Не находите?
- С его деньгами можно себе позволить любой образ.
- Ну, и каков состав всех джентельменов?
- Женщины вас не интересуют?
- Женщины в свободном полёте, как бабочки на ладони. Мгновение – и она уже у кого-нибудь на плече. Мужское сообщество – это всегда определённая тайна.
- Не думала, что у Михаила может быть такой глубокомыслящий друг.
- Софья Николаевна, дорогая, когда же вам было думать о таких мелочах, при ваших хлопотах и заботах!
- Что вы хотите этим сказать? – настороженно спросила она.
- Чтобы быть принятой на таком гламурном олимпе, - насмешливо произнёс Влад, - нужно было очень долго, очень осмысленно и упорно по-хлопотать и позаботиться. Это под силу очень умным и волевым женщинам. Софья Николаевна, простите мне мою развязность!
- Почему же, вы правы.
- Ну, так, кто же эти мужи и жёны?
- С мужьями и жёнами сюда не приходят. Здесь не решают глобальные проблемы, не говорят о делах, не проворачивают сделки, для этого существуют другие места. Здесь просто отдыхают среди своих, общаются на равных. Приглашаются деятели от политики, люди бизнеса, предприниматели от искусства, от литературы, да и просто нужные люди.
- Что значит – предприниматели от литературы? Те, кто владеет издательствами?
- Да, издательский бизнес.
- А как вы относитесь к писателям, не вообще, а к нынешним?
- Никак. Нудные, амбициозные, изнывают над своей писаниной, а сами – ничего из себя не представляют.
- Вы не читаете современную литературу?
- А зачем? Мне не интересно тратить на это время, но тем не менее, они мне знакомы.
- А поэты?
- О. эти ещё хуже! Каждый почитает себя за гения, завистливы, ревнивы, к тому же такие же нищие, как и писатели!
- Софья Николаевна, а вдруг я – журналист?
- Да будь вы хоть трижды журналистом, ловить вам здесь нечего. А потом – вы со мной, а мне здесь доверяют, все знают про существование Михаила.
- Но я не он, и не похож на него.
- А кто его видел?
- Интересно! – весело воскликнул Влад, - Лихо вы разнесли тружени-ков пера. А как вам художники?
- Алкоголики и развратники. Зато умеют веселиться. По крайней мере они более свободны, менее циничны чем другие, и открыты.
- С художниками вам повезло больше!
- Вы правы. Есть что вспомнить.
- Софья Николаевна, а как же поэт по имени Александр Сергеевич? И поэзия, и женщины, и любовь, - полная гармония.
- Сравнили. Пушкин – во всём Пушкин.
- Но он не был богат.
- Ну и что? Зато у него был выход в высшее общество. И жена его блистала на балах, - иронично заметила она.
Упёршись взглядом в витрину бара, Влад задумался. – Да, такие вот откровения, такие женщины, Софья, Софья… - и вдруг пришедшая в голову мысль показалась ему очень забавной. – Нет, я не сорвусь с места, и не завоплю – карету мне, карету! Я не такой дурак, как Чацкий! Так что, друг мой Молчалин, на сей раз ты просчитался! – Он прокрутился на стуле и оказавшись перед лицом Софьи, хмелея, потянулся к её чертовски влекущим губам
- Послушайте, - раздался насторожённый голос Софьи Николаевны, - а что у вас изображено на серьге? Только сейчас заметила.
- Нога.
- Женская?
- Разумеется, мужские ноги меня не возбуждают.
- И кому принадлежит эта нога?
- Теперь – таджику.
Она рассмеялась так громко, что многие повернули головы в сторону бара.
- Вы что, не любите таджиков? Напрасно. Отличные мужчины. Я знаком с некоторыми из них. Рекомендую. Любят поцелуи русских жен-щин.
- Вас предпочли таджику?
- Я произвёл на неё неизгладимое впечатление, но ей не понравилась моя кровать, а мне – соответственно – её. А таджику понравилась её квартира, её мама, исключая папу, её кровать, её постоянные сумки, одним словом – всё! На том и сошлись.
- Странная женщина. Вы её любили.
- Любил.
- И продолжаете любить?
Влад не ответил.
- Софья Николаевна, мы распили бутылку великолепного вина, так зачем же нам грустить! «Вино, вино – оно на радость нам дано». А где же пиршество, музыка, танцы?
- Ресторан внизу, кухня хорошая, музыка – любая, танцы – пожалуйста.
Хотите?
- Нет. После манго и хереса хочется только любви.
- Так дерзайте!
- Советуете? – рассмеялся Влад.
Не отвечая, она закинула голову, и, минуя лицо Влада, устремила свой взгляд поверх его головы. Влад развернулся и увидел приближающуюся, в обнимку с захмелевшим хозяином банкета, блондинку. Поравнявшись, она одарила Влада насмешливо-вызывающим взглядом и громко, нараспев сказала:
- Софи, адью, до скорой встречи! Позвоню.
Влад весело подмигнул ей. Она ответила ему лукавой улыбкой.
- Вы делаете успехи, - небрежно произнесла Софья Николаевна,- хорошо, что он пьян, иначе…
- Всё могло бы быть иначе, - перебил её Влад, - если бы… и так далее и тому подобное!
Она помолчала, затем задумчиво проговорила:
- Интересно, как может выглядеть кровать, которой пренебрегают женщины?
- Хотите увидеть?
- Хочу.
- Тогда поехали. Промедление смерти подобно.
Влад достал бумажник, подозвал бармена. Тот подошёл, наклонил голову, и невозмутимо отчеканил:
- Вы наши гости. Спасибо, что пришли. До свидания.
Внизу, у лестницы, Софью Николаевну поджидал швейцар. Держа в руках лёгкий норковый палантин, он почтительно улыбался, но когда Влад заговорщицки подмигнул ему, лицо швейцара окаменело. Да, - усмехнулся Влад, - этот вышколенный молодец, с величайшим почтением звезданул бы меня по физиономии!
Влад вышел на улицу, огляделся, вздохнул и, подбросив вверх шляпу,
воскликнул: «Какая ночь! Я не могу. Не спится мне. Такая лунность. Ещё как будто берегу в душе утраченную юность!»
- Так что? Будем гулять, или поедем? – раздался ироничный голос Софьи Николаевны.
Влад улыбнулся. – Она слишком красива, - подумал он, но её голос меня заземляет.
- Какая у вас машина?
- Обычная, Софья Николаевна, самая заурядная.
- Распоряжусь, чтоб мою поставили на стоянку.
- Вы забыли, что я пьяненький?
- Мы пили вместе, полагаю – третий нам не нужен. Или вы испугались?
 - Мне бы не хотелось лишиться прав.
- Ничего, проскочим. В случае чего – метро, отличный способ пере-движения.
- Метро мне категорически противопоказано.
- Задыхаетесь?
- Софья Николаевна, по метро я ношусь, как лось!
- А что же тогда?
- В метро, подобно маньяку, я западаю на женщин, - прошептал Влад, приближая губы к её уху.
Она вздрогнула и тоже шёпотом переспросила:
- Нападаете?
Влад расхохотался.
- Пожалуй да, так и есть! Нападаю на женщин, которым не нравится моя кровать. Вот и сейчас, с риском для себя повезу вас, не зная, чем всё это обернётся!
Софья Николаевна не улыбнулась и не рассмеялась.
Ехали молча. Выпрямившись, без признаков волнения, она сидела рядом, устремив взгляд на дорогу. – Однако! Сама напросилась, а теперь изображает статую. Да, и я вёл себя, как пижон. Хвастался, представляя себя знатоком женщин: загадочные, непредсказуемые… -  размышлял Влад, искоса поглядывая на строгий, чётко очерченный профиль Софьи Николаевны. – Блондинка мила – вздёрнутый носик, мягкие щёчки, лукавые глазки! Мне она показалась очень… хотя, чёрт знает! Тоже, наверное, штучка ещё та!
Наконец, не выдержав молчания, Влад взмолился:
- Софья Николаевна! Пожалуйста, расскажите что-нибудь о себе, о жизни, о работе!
- Самое бессмысленное занятие, едва познакомившись, рассуждать о жизни, о себе, и тем более о работе. Я и так чересчур разговорилась с вами, а между тем, вы не откровенничали, - невозмутимо проговорила она, не поворачивая головы.
- Софья Николаевна! – с жаром вскричал Влад, вынудив её повернуться к нему. – Как вы можете упрекать меня! Как, чёрт возьми! Я открыл вам всю душу, поделился самым сокровенным! Чистосердечно рассказал о ноге, о её предательстве, о кровати, которую она презрела, и даже, страшно подумать, как опрометчив я был, когда объявил себя маньяком! Ничего не утаил. За что же такая немилость?
Софья Николаевна хохотала. Она смеялась легко, радостно, с насла-ждением. И, совсем неожиданно, перед его мысленным взором возникло лицо другой женщины, на лице которой так и не расцвела улыбка, предназначенная только ему. - Наконец-то я добился успеха, сумел развеселить женщину. Довольный самим собой, он решил не останавливаться на достигнутом.
- Софья Николаевна, вы обольстительно смеётесь, а уж как хорошеете! Должен вам признаться: у нас с вами много общего.
- Неужели? – воскликнула она.
- Вы умны, самодостаточны, ироничны, чувственны, эмоциональны. Но главное – в другом. Вы презираете писателей и поэтов, а я их просто терпеть не могу! И ещё одно. Вы любили и любите Михаила, а я – души в нём не чаю!
Сияя глазами, посмеиваясь, она смотрела на него.
- Я в восторге от вас! Восхваляя меня, вы ухитрились озвучить соб-ственные достоинства, не упустили возможность зацепить меня! И на счёт Миши – не промахнулись. Браво, Владислав Георгиевич!
- А как вы думали? Забывать о себе нельзя! Но самое приятное – я смог вас рассмешить.
 - Спасибо. Вам это удалось. Впереди будет пост, давайте остановимся, подышим, у меня есть такие милые таблеточки, сбивающие запах, и – с вашего разрешения, я выкурю сигаретку.
- Вы курите?
- Скорей всего нет. Не люблю приобретать дурные привычки.
- Вы во всём такая беспривычная? Помните? «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».
- Это не обо мне.
- Приехали, - сказал Влад, останавливая машину.
- И без приключений, а вы боялись, - улыбнулась она.
- Добро пожаловать, - громко провозгласил Влад, распахивая все двери.
- У вас красиво, - сказала она, осматриваясь.
- Что именно?
- Картины, зеркала, интерьер.
Влад замер. – Странно, - подумал он. Она повторила сказанное Наташей.
- Показывайте кровать.
- Пожалуйста.
- Ох, какая прелесть! Как можно было от такой роскоши отказываться, не понимаю! Расстегните мне молнию. Раздевайтесь. Нет, нет, никакого душа! Это потом. Стерильность меня отрезвляет.
Утром она сказала:
- Вы были так азартны, что мне не пришлось воспользоваться своим опытом.
- У вас богатый опыт?
- А почему бы нет? Он должен быть у каждой женщины. Я пришлась вам по душе?
- Очень, особенно по телу. Вы горячая и сильная.
- И только?
 - Софья Николаевна, вы согласитесь выполнить мою просьбу, даже если она покажется вам странной?
- Соглашусь, - сказала она, глядя ему в глаза.
- Ложитесь на левый бок, левая нога прямая, правую согните в колене, и откиньте вперёд, нет – вот так. Я частично прикрою вас одеялом. Главное – притворитесь спящей.
- А руки? – прошептала она.
- Как угодно.
Столь необычная просьба не смутила Софью Николаевну. Чувствуя, что это таит в себе нечто захватывающее, острое – этакая смесь любопытства и наслаждения, - она закрыла глаза.
 Влад смотрел на красиво изогнутую загорелую ногу, на обольстительную плавность бедра, на чистый, гладкий лоб, обрамлённый огненными прядями волос. Нет, он не сравнивал, он ждал возникновение знакомого ему состояния, когда неподвластная ему сила первобытного инстинкта взрывалась в нём, подобно вулканической лаве. Ты себя не помнил, - сказала тогда Наташа. И это была правда. Он действительно ничего не помнил. Но желание испытать подобное беспамятство настигало его. Он называл это пещерным зовом крови. Он не хотел торопиться, но…
- Умираю от желания, - пробормотал он, отбрасывая одеяло.
Обессиленная, покорённая она лежала с закрытыми глазами, сложив на животе руки.
- Знаешь, - произнесла она, не открывая глаз, - я подумала, что ты заставишь меня изображать что-то непристойное. Признайся, - сказала она, приподнимаясь, - ты художник?
- Я не художник. Тебе нравятся непристойности?
- Не нравятся. Но бывают моменты, когда бесстыдство возбуждает.
- А вдруг я оказался бы садистом? Что тогда?
 - Ах, Влад! Садист – это жалкий трус и безмозглый импотент. Я их – за версту чувствую.
Да, - подумал Влад, - везёт мне на практичных баб!
- Пожалуйста, Влад, - проворковала она, ласкаясь, - мне чашку кофе и вызови такси.
- Сегодня выходной, Софья! – возмутился Влад.
- Знаю. У меня утренняя встреча. Не сердись. Я же не предвидела, что это будешь ты, а не кто-то другой, - доверительно проговорила она, целуя его в шею.
В этот день он дал имя своему роману, в котором должны были ужи-ваться три – знакомые ему – женщины. «Софья» - вывел он большими бук-вами. Было мгновение, когда он ощутил укор вины перед той, чьё имя не стало главным. Ладно, - сказал он себе, - они разберутся между собой, но… могут и не поладить! Потом, работая над романом, он не раз удивлялся своей прозорливости.
 В понедельник, Михаил, прямо с утра, зашёл к Владу.
- Привет. Попал на банкет? – спросил он, добродушно улыбаясь.
Владу хотелось нарушить его невозмутимость восклицанием – Миша, какой-то ты бесчувственный! Но вместо этого он ответил:
- Не только попал, но и запал.
- Ты о чём?
- Сам догадаться не можешь?
Несколько мгновений Михаил заторможено смотрел на Влада.
- Да ты что, Влад, - тихо выговорил он.
- А ты что? Не знаешь свою подругу?
- Её-то я знаю, но от тебя я не ожидал такой прыти.
- Прыть у всех мужиков одна. Ревнуешь?
- К другим, кого не знал – не ревновал. Но тебя же я знаю.
- Знаешь! Я сам себя не знаю.
- Ну, и как? – глухо произнёс он.
- Ты не знаешь, как это происходит? Тебе нужны подробности?
- Не обижайся. Но одно дело я, другое – ты.
- Ох, Мишка! Дело это – по сути, всегда одно и тоже.
Не моргая, Михаил потерянно смотрел на Влада.
- Ты её не любишь. Если бы любил, помчался бы в любом виде! И ещё: имея такую женщину, на другой, даже случайно, не женятся. Скажи, что я не прав.
Михаил насупился, и вдруг вспылил:
- Конура чёртова! Деваться некуда, куда не повернёшься, то в компьютер упрёшься, то в стенку, то на того, кто осточертел до невозможности! Ты прав, любовь ушла, как талая вода. Таких женщин, как Софья, надолго не удержишь. Я знаком был с ней ещё до женитьбы, но как-то сообразил, что в качестве мужа я ей не нужен.
- Плохо соображал. Она, между прочим, мечтала иметь тебя в качестве мужа. И до сих пор не прощает твою женитьбу на другой.
Михаил, не моргая, уставился на Влада.
- С чего ты это взял? Софья не мечтает, она действует.
- Вот видишь, каков ты? Не справилась она с тобой.
- Влад, не морочь мне голову, - вздохнул Михаил, - мало ли что жен-щина брякнет.
- Не брякнула. Она выразилась ясно и определённо, подтверждая тоном застарелую обиду на тебя, друг мой.
- Надо же, - горестно покачал головой Михаил, - лучше бы ты мне об этом не говорил.
- Миша, если теперь ты станешь ко мне приходить каждое утро с во-просами, то ещё не то услышишь! Так что береги здоровье.
- Ладно, извини. Я пошёл.
Вечером, перед концом рабочего дня, Михаил опять зашёл к Владу.
- Ну, Миша, - безнадёжно развёл руки Влад.
- Не заводись. С кем я ещё могу поговорить? Что я хочу сказать? Я знал, в мужья она меня возьмёт. Вот именно, возьмёт. Но зная её наклонности, понял какой ей нужен муж. Муж – ширма, вывеска, надёжный, как танк, добрый – как тюфяк, не ревнивый и тому подобное. Ходил бы в костюмах и в бабочках. Софья любит холёных мужиков. Меня такая роль не привлекала. Мне нравилось быть просто любовником – ни забот, ни хлопот, что с меня взять кроме одного достоинства, - сплошное удовольствие, да и престижно иметь такую женщину на стороне. Так что, как был здоров, так и буду!
Настала очередь Влада, не моргая, уставиться на Михаила.
- Ну, Мишка, всё простачком прикидываешься, а сам!
- Конечно сам. Без прикида не проживёшь. Жена, особенно тёща, да и сынок туда же, всё простачком меня изображают, а меня так и тянет кого-нибудь из них или придушить, или с балкончика сбросить, особенно тёщу. Прямо руки зудят! Бабы считают себя хитрее нас, мужиков! Тёща, да и дочь её следом, всё пыжатся, блюдут свой гнилой ковчег, а он, я думаю, скоро развалится, - рассмеялся Михаил.
- Квартира старая?
- Квартиру можно отремонтировать! Я говорю о себе. Тридцать семь, женщинам нравлюсь, не тунеядец, так что есть все основания изменить свою жизнь.
- Ты… имеешь в виду Софью? – насторожился Влад.
- Софье был в пору, и другим подойду.
- А как же сын?
- Он с ними, а не со мной. Ничего общего. Скажу честно, по мере того, как он взрослеет, скоро семнадцать будет, - становится совершенно похожим на моего армейского дружка. Моя была с ним знакома ещё до меня. Он вернулся раньше меня, успел наследить и смотаться восвояси. Тёща об этом знает, потому и гнёт рога в мою сторону, запугивает. Эх, мне бы родиться в средние века! Мне часто снится сон. Я – в доспехах, на коне, мчусь с такими же седоками по полям, сёлам, и везде женщины, женщины. Они смотрят на меня, протягивают ко мне руки, смеются, я наклоняюсь, целую то одну, то другую, и чувствую: все хотят меня. Ей-богу, не вру! Просыпаюсь таким счастливым, гляну на свою и всё, как рукой снимает. Вот скажи, разве можно продолжать так жить, - с нелюбимой женщиной, с осточертевшим экраном компьютера, гробя время и нервы в этих бесконечных, вонючих машинах, с работы на работу, с дачи – на дачу? Забыл, когда в последний раз был в отпуске.
- Знаешь Миша, я хотел посмеяться, а получилось, грустно.
- Ладно, не грусти. У тебя всё будет хо-ро-ш-о-о! Пока.
На следующую ночь Софья не приехала. Влад нервничал, злился на себя, спал урывками. Чёрт бы меня побрал, я опять умудрился вляпаться в очередной пароксизм! Ох, не живётся человеку спокойно! А всё начинается с кровати. Выброшу к дьяволу эту кровать со всеми её уродскими ногами, куплю диванчик, и стану, как последний мудак, зазывать к себе на случку баб! Всё заседают такие же, как я чудики, и не подумают о насущных запросах своих собратьев. Во многих цивилизованных сообществах существуют бордели для приличных, одиноких озабоченных особях мужеского пола, а у нас только дороги, кусты и потайные антисанитарные апартаменты, с едким душком криминогенности. Прав Михаил, расслабишся с так называемой порядочной женщиной, хочешь, не хочешь – бери в жёны, а уж если она окажется беременной, хорошо, если от тебя, то тогда всё – головоломка на всю оставшуюся жизнь!
На следующий день, в обеденный перерыв, Михаил вновь настиг Влада.
- Покурим?
- Давай, - нехотя согласился Влад.
- Как дела?
Останавливая на полпути руку с зажигалкой, Влад выдернул изо рта сигарету и прокричал:
- Миша! Если ты намереваешься без конца задавать мне этот сволочной вопрос, разговора вообще не будет. У меня был всего один друг, который бесконечным каканьем довёл меня до разрыва.
- Влад, Влад… выслушай. Это же обычная наша стартовая фраза: как жизнь? Как дела? Что нового? У американцев другой штамп: Ты в порядке? Хороший вопрос, Вэл! Мы это сделали, Майкл! Держись от меня подальше… и тому подобное.
- Не старайся меня рассмешить.
- И не собираюсь! Главное – не печалься. У нашей Софьюшки привычка такая - в самый раскалённый момент исчезнуть на несколько дней, чтоб кто-то помучился, поёрзал, пострадал, а потом вдруг заявиться и весело воскликнуть: ты скучал?
- Если ты будешь снабжать меня столь объёмной информацией, я уверен – мне больше вообще не понадобится ни одна из женщин. Придётся завязать!
- Влад, ты же пишешь! Пригодится. Пойми, ты – единственный, к кому я так расположился. Ты мне по - душе. Нормальный, живой мужик! С тобой легко и весело, несмотря на все мои досадности. Так что, не сердись на меня. А почему бы не поговорить о наболевшем? Ведь это так просто!
- Прости, Миша, я тебя понимаю. Не люблю, когда выбиваюсь из налаженного ритма.
- Ритм можно отрегулировать, а вот когда из седла, да на скаку - вышибают, то уже хреново. Знаешь, уж не знаю, на ком она остановится. Если не постараешься, не удержишь её.
- Миша, я не старатель. Мне хватило одного опыта, чтобы понять, что это напрасная трата времени и сил. Думаю, что и ты, в соё время, очень старался удержать её.
Они пожали друг другу руки и разошлись.
Возбуждённая, сияющая, в чём-то необыкновенно красивом, с новой причёской, Софья появилась вечером следующего дня. Улыбаясь, спросила:
- Соскучился?
- Да, - ответил Влад, заключая её в объятия.
Софья приезжала не предупреждая, без звонков. Похудевшая, дрожащая от волнения, с потемневшими, хмельными глазами, она растворялась в его объятиях. Охваченный страстью, Влад удивлялся происходящей с ним метаморфозе. Она уезжала, и он забывал её, вернее – не думал о ней так, как это было с Наташей. Он никогда, ни о чём её не расспрашивал. Однажды она сказала:
- Тебя не волнует моё отсутствие?
- Ты вольная птица, прилетаешь, улетаешь.
- Тебя это устраивает?
 - Так же, как и тебя.
- Молодец, - рассмеялась она.
Иногда Влад впадал в состояние апатии и полного безразличия к Со-фье, более того, его охватывало чувство пресыщенности и опустошённости. Но она появлялась, и он вновь загорался страстью. Несколько раз она изображала любимую им позу. Нога, как нога, - думал он, делая вид, что это по-прежнему возбуждает его. Наверное, я не смогу полюбить эту женщину, - говорил он себе. Но опять что-то менялось, и он убеждался, что это не так. Нужно время, я должен понять её. Но как только он приближался к ней, пытаясь заглянуть в её мир, она удивлённо поднимала брови, давая понять, что затеянный им разговор ей не интересен.
- Влад, говорила она, - не стоит, не старайся. Я ведь не из тех женщин, которых сначала убалтывают, а потом укладывают. Пойми, мне опротивели разглагольствования мужчин, их беседы на житейскую и профессиональную тему. Если бы ты был увлечён мной так, как я, ты бы не стал раскручивать меня.
- Мы говорим о разном. Страсть – не единственное, что связывает людей. Существует общность интересов, взглядов, духовность.
- А почему на твоей серьге, с которой ты не расстаёшься, изображена
не лира, не профиль Пушкина, а нога? Объясни мне.
- Нога – это мистическое начало многих событий и перемен.
- А моё начало?
- На другой серьге, конечно же только золотой, будет изображена твоя грудь, - рассмеялся Влад.
Время летело. Озаглавленный роман затаился в ожидании своего часа. Но как только Влад находил для него время, случалось непонятное.
Однажды, за утренним кофе, Софья вдруг спросила:
- Влад, ты ничего не хочешь мне предложить?
Понимая, о чём идёт речь, он задумался.
- Молчишь?
- Я не знаю что ответить?
- Правду, Влад.
- Но мне она самому пока неизвестна.
Когда ей что-то не нравилось, она выпрямлялась, откидывала голову, ставила локоть левой руки на стол, подпирала большим пальцем задранный подбородок, и теребя указательным пальцем губы приоткрытого рта, отводила взгляд в сторону и… надолго замолкала. Она умела молчать. В таких случаях, Влад оставлял её одну. Она никогда не возвращалась к однажды затронутой теме. Иногда Влад думал, что будь она мужчиной, лучшего друга нельзя было бы пожелать. Страсть и красота сочетались в ней с мужским отношением к жизни.
В другой раз она приехала с огромным букетом алых роз. Ничего не объясняя, наполнила вазу водой и поставила в неё цветы. Потом, приняв свою любимую позу, долго сидела, любуясь ими. Ощущая себя виноватым, Влад решил объяснить, что от дарения цветов его отучила другая женщина, но – успевая сообразить, что это не лучший способ изменить положение спросил:
- Подарили?
- Этим букетом, - задумчиво произнесла она, - я произвела впечатление
на женщину, которая поднималась по лестнице. Мило улыбаясь, она окинула меня внимательным взглядом, и поздоровалась. Я ответила ей тем же.
Влад чуть было не воскликнул: - это моя соседка, её зовут Инесса Игоревна, - но почему-то воздержался.
Михаил не заходил и не появлялся в курилке. Влад забеспокоился. Михаил трудился за дверью, на которой, угрожающе красовалось предупреждение: вход посторонним строго воспрещён! Поэтому, ещё в начале их отношений Михаил сказал: я буду к тебе иногда забегать, хорошо? Пользоваться мобильниками было запрещено. Их, как и другие личные вещи, оставляли в ячейках под ключ, на нижнем этаже.
И когда он, наконец-то, забежал, Влад обрадовано вздохнул:
- Миша, я тебя заждался.
- Работа была срочная, с дальним прицелом, под завязку. Но я вырвался, чтоб сообщить тебе: - я это сделал, Вэл! А по-нашему – я их уделал! Первое – не езжу на дачу, второе – категорически отказался обклеивать их гнилой ковчег, третье – напомнил, что сынок у них незаконнорожденный. Тёща – онемела враз.
- А жена?
- Она туговато соображает, но когда сообразит, будет уже поздновато.
- А сын?
- Сын приобретает квалификацию повара. Это ещё одно доказательство того, что у него другой папочка! Дружок мой, и в армии кашеварил, а сейчас обзавёлся харчевней в Подмосковье и готовит наследника к престолу.
- Откуда сведения?
- Тёща проболталась. – Друг твой, не то что ты, у него свой ресторан! Вот такие дела. Жил был, и вдруг всё оказалось гнилым.
- Есть куда податься?
- Родители – люди достаточные, рядом соседочка разведённая, моло-дая, с дочерью. Смешно, ей-богу, это же опять чья-то очередная жена, и при ней очередная тёща. Не жизнь – а сплошное колесо, - рассмеялся Михаил.
– Ладно, убегаю без вопросов. Софье – привет.
- Миша, так не годится! Ты мне всё, я тебе – ничего. Сознавайся! Хо-чешь что-то узнать, или что-то сказать? Давай, выкладывай!
- Точно. Что скрывать? Позвонил я Софье, а она и слушать меня не захотела. Вот как втюрилась в тебя! Не знаю как ты, но она, чувствую сердцем, страдает, нервничает. Боюсь,  дело идёт к концу. Сам, как считаешь?
- Мне очень нравится эта женщина. Я благодарен ей за общение, отношусь к ней с уважением, но сердце моё, пока ещё… не соприкасается с её сердцем.
- Хорошо, что открылся. Не торопись, но и не медли.
 Разговор с Михаилом заставил Влада задуматься. И он всерьёз подумывал о том, что почти готов объявить Софье о своём намерении. Интересно, как она примет моё предложение? Бросится на шею, смеясь от радости и благодарности? Нет, это не её стиль. Тогда что же? Спокойно, благосклонно выслушает и снизойдёт? Или, теребя пальцем губы, помолчит, а потом, загадочно улыбаясь, равнодушно произнесёт. – Надо подумать, я не готова… пока. Вот так, писатель! Эту женщину - ты не знаешь.
Всю последнюю неделю Софья приезжала раньше обычного. Каждый раз, по-новому красивая, легкая, всегда неизменно желанная, она была смешлива и говорлива. Влад, как никогда, был беззаботен и счастлив. Потом, вспоминая подробности последних разговоров, он понял, что она - осторожно, боясь спугнуть, подталкивала его к конечной цели, но он – не придавая значения, достаточно ясным и определённым словам, заключённым в сущности заданного ему вопроса, - опять ушёл от ответа, и – увлёкшись, повёл себя, как ребёнок - самозабвенно ликующий от обладания собственной желанной игрушкой, которую, как оказалось - ему не подарили, а всего лишь одолжили.
Соблазнительно раскинувшись, Софья лежала рядом - близкая, своя, принадлежащая только ему. Он склонился над ней, и она, глядя ему в глаза, внятно и вдумчиво проговорила:
- Как я теперь буду без тебя? Не знаю.
- Почему без меня? – проникновенно прошептал он. – Почему? Почему?... - лаская и целуя её, повторял он заплетающимся языком, охваченный порывом нежности и страсти.
Он проснулся, и сразу же почувствовал, что его губы, растянутые в улыбке, готовы прошептать: я счастлив! Он повернулся. Софьи рядом не было. Соскочив с кровати, он вошёл на кухню. Софья – одетая, причёсанная, пила кофе. Неожиданно застеснявшись, он прикрылся руками.
- Ты… - неуверенно произнёс он.
- У меня сегодня важное мероприятие, - перебивая, холодно сообщила она, - нужно подготовиться.
- Почему не разбудила? – спросил он, ощущая прилив неприязни к её виду, и к её тону.
- Ты… чересчур спокойно спал.
Влад пожал плечами, не зная, что ответить ей. Он вернулся в спальню, лёг на спину, готовый заплакать от обиды. Что плохого в том, что человек крепко спал? Софья вошла, наклонилась и, обдав его ароматом духов, поцеловала в губы.
- Досыпай, набирайся сил, - сказала она, снисходительно улыбаясь.
Следующая неделя - Влад окрестил её похмельной - полная неопределённости и мучительного ожидания, показалась ему невыносимо долгой. Тоска – щемящая, когтистая пыталась завладеть его сердцем. Ничего, ничего, надо перетерпеть! Справился в первый раз, справишься и во второй. Гордись! Тебе удалось дважды войти в одну и ту же реку. Первый раз вышел не только сухим, но и обогащённым, и во второй раз выйдешь не с пустыми руками. Кто сказал, что одному не справиться с тоской? Чепуха. Общение с самим собой – благое дело. Сам обнажился, раскрылся, присмотрелся, прощупал своё нутро, - определил болевые точки, и всё – рецепт готов! Здесь нажать, подправить, там прикрутить до предела, до боли, до крика, потом - постепенно отпуская - подумать, погладить, зализать, и подождать пока образуется корочка - вначале прозрачная, бледненькая, затем всё затянется, и  останется жёсткий, омертвелый рубец. Мужчина, у которого нет шрамов – не мужчина.
Настал день, когда Софья не приехала, но позвонила:
- Влад, уезжаю по делам. Вернувшись, позвоню. Скучать не будешь? – понижая голос, спросила она.
- Не буду, - рассмеялся Влад, застревая на слове: позвоню… а не при-еду!
- Правильно, жить надо весело! – бодро воскликнула она.
Куда уехала, на сколько? Он не спросил, она не сочла нужным сказать. Тебя опять бросили. Софья – такая горячая, жаркая, охладела ко мне. Столько страсти, и вдруг столь жалкий финал. Чем же я их отвращаю? Подумай. Ты же писатель, чёрт возьми! Для одной был слишком замысловат, для другой – чересчур самонадеян и простоват.
Несмотря на сумбурность мыслей и ощущений, Влад знал, что все его рассуждения поверхностны, и причина в другом. В себялюбии? Нет уж! Их любовь к себе - крайне практична и целенаправленна. Женись, а потом будем – до умопомрачения разбираться, кто кого любил, и кто в ком больше нуждается. Хорошо, что всё позади! Займусь делом. Меня ждёт ручка, бумага и люди на перепутье, застрявшие в моём романе.
Влад положил перед собой папку, на которой размашисто, большими праздничными буквами было выписано – Софья! Значит, всё-таки Софья? Конечно! Вспыхнувшая в его душе радость была хорошим признаком. Вот так и происходит – из одного сосуда: мутного, илистого, в другой - очищающий и осветляющий.
Всё легко и, на удивление просто, ложилось на бумагу. Без мучительных раздумий, словно по чьей-то подсказке, причудливо переплетаясь, возникали события, - естественно и логично связанные друг с другом, - в которых действовали персонажи, умеющие с достоинством выпутываться из разнообразных и сложных обстоятельств: они были ироничны, веселы, и очень сообразительны. Слова, без подстёгивания, ладили между собой, образуя своеобразные выражения. Строчки, не напирая, не сбивая друг друга с ног, плавно скользили, увлекая и интригуя.
Влад, радуясь происходящему, послушно записывал, не замечая того, что постепенно и неуклонно попадает под власть, возникающих под его пальцами людей, готовых ему служить, но при одном - чуть видимом и еле означенном условии: полное и беспрекословное подчинение. Ничего личного, для себя! Всё должно быть удобрением, пищей, необходимой для их полнокровной жизни! Любовь? Отлично! Тоска, мука? О, это особенно ценно! Болезнь, утраты, слёзы? Конечно, как можно без этого! Смерть? Любая, в любом виде: естественная – старость, болезни, насильственная, самоубийственная, - смерть это венец на облике самой жизни. Преступление, пороки? Да это просто необходимое обстоятельство для существования, тем более для уважающих себя персонажей!
Но, пока ещё, Влад был свободен. Добро, надежда, сожаление, сострадание, сердечная привязанность, любовь, сомнение, радость и ещё много другого хранилось в его душе – строго оберегаемое разумом.
- «Да здравствуют музы, да здравствует разум! Ты солнце святое гори! Как эта лампада бледнеет перед ясным выходом зори, так ложная мудрость мерцает и тлеет перед солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!» - продекламировал Влад. Да, - любовь к поэту, сильное противоядие всепоглощающей тьме, - подумал он, глядя на исписанные листы.
Иногда прошлое настигало его. Он оправдывался: я не убивал, не насиловал, не грабил. Но ты помогал тем, кто воровал и обманывал… а это ещё хуже! С твоей помощью калечили души доверчивых и добрых людей: ты увлекал их, и они попадали в сети твоих сообщников. Так я сам страдал и каялся! Я не мог вырваться, я боялся, я хотел выжить! Прекрати! Ты же знаешь, что все твои доводы не могут быть оправданием. А что может стать оправданием? Твоя душа, твоя совесть, каждый миг настоящей и будущей жизни, твои поступки и отношение к другим людям, твои помыслы.
Обычно, ещё до появления Софьи, Инесса Игоревна устраивала вос-кресные вечера. Она приглашала Влада на пирожки и на чай из самовара. Он, с удовольствием, принимал её приглашения. Пирожки Инесса Игоревна пекла отменные, с самыми разнообразными начинками. Пирожки были маленькие, лёгкие, и необычайно вкусные, а чай был просто бесподобен - ароматный, с какими-то добавками, секрет которых она не раскрывала. Влад наслаждался домашним уютом и удивительной деликатностью Инессы Игоревны. Её рассказы – о себе, и вообще о жизни, - были искренними, весёлыми, с большой иронией по отношению к себе. Её доброжелательность была безгранична. Складывалось впечатление, что ей удавалось жить легко, беззаботно, весело, и даже самые мрачные и тяжёлые моменты её жизни, казались больше легковесными, чем трагичными.
- Инесса Игоревна, у вас чудесное восприятие жизни. Это, тем более в наши времена, большая редкость, - говорил Влад.
- Времена всегда были тяжёлыми, иногда невыносимыми, но отноше-ние к ним - разное.
За тот период, когда была Софья, Инесса Игоревна не устраивала подобных вечеров. Ушла в подполье, - шутил Влад. Не хочет меня отвлекать. И действительно, Инесса Игоревна явно избегала контактов с ним. Влад уже начал беспокоиться и вдруг – звонок.
- Владислав Георгиевич, пожалуйте, если не возражаете, в гости… на пирожки. Придёте?
- Инесса Игоревна, золотая вы моя, прибегу, прилечу!
Она открыла двери, и Влад сразу почувствовал, что она несколько смущена, и даже озабочена.
- Инесса Игоревна, я вас не узнаю! Вы спугнули мою радость! Сердитесь на меня, да?
- Да нет, что вы! Какое я имею право сердиться на вас.
- Так, с вами всё ясно. Прежде, чем вы меня оглоушите, я хочу насы-титься пирожками, кстати, они мне снились по ночам – и упиться чаем!
- Ладно, вам не удастся меня отвлечь, - сказала она, сдерживая улыбку, - я не имею привычки злоупотреблять дружескими отношениями, но беспокойство по поводу вас, не даёт мне покоя. Женщина, которая навещала вас, это ваш случай? Помните, вы говорили, что женитесь по случаю?
- Не отвечу, - рассмеялся Влад, - пока не объясните, что вас так насторожило?
- Как можно говорить о человеке, которого не знаешь? Это будет наговор.
- Не лукавьте! Выкладывайте всё, что хотели. Вы забыли, что я писа-тель?
- Только потому, что вы писатель, я решусь. Женщина очень яркая, красивая, смелая, но чрезвычайно целеустремлённая.
Влад расхохотался.
- Инесса Игоревна, эта женщина - не женщина! Это вулкан, молния, землетрясение! Её страстность – неумолима.
- Она не очень молода, - пылко возразила Инесса Игоревна.
- Она моя ровесница.
- Ну вот, я так и думала, - обрадовано воскликнула Инесса Игоревна, - а потом, я имела в виду другое, у неё сердце холодное.
- Как вы смогли всё это вычислить? – рассмеялся Влад.
- Не вычислила, а почувствовала.
- Но, почему - смелая?
- Ну, знаете, приходить к мужчине на ночь, да ещё с букетом роз, нужно обладать очень большой решительностью!
- Инесса Игоревна, без вас я точно пропаду! Давно я так не веселился. Спасибо вам, моя дорогая! Хочу вас успокоить – это не мой случай. Но более всего, спешу вас обрадовать – она бросила меня, охладела, разлюбила.
- Не может быть, - удивилась она, - не верю, вы наговариваете на се-бя, со свойственным вам скептицизмом.
- И не таких бросали. Женщины вольны поступать так, как им заблагорассудится.
- Да как она посмела так поступить? – вдруг вспылила Инесса Игоревна, - вы, наверное, переживали, да?
- Было дело. Сейчас я увлёкся романом. Пишу. Инесса Игоревна, почему бы вам не познакомиться с мужчиной, что живёт ниже этажом? Он – вдовец.
- Он же алкоголик!
- Мужчины пьют от одиночества, от неуютности, и если рядом пре-красная женщина, да ещё великая мастерица печь пирожки – они преобра-жаются.
- Смеётесь надо мной, но главное – противоречите себе. Вы тоже один, но не пьёте.
- Инесса Игоревна, я не один, у меня есть вы. Мне несказанно повезло.
- Владислав Георгиевич, вам удалось не только отвлечь меня, но и смутить!
Влад не звонил Софье. - Кому надо – позвонят, - повторял Стас. И Влад, сердясь на него именно за это хладнокровие по отношению к себе, стал следовать его примеру. Софье, такой стиль общения тоже был по – душе. – Не звони, - предупреждала она, - сама позвоню. – Да уж, дурные привычки заразительны.
В пятницу Влада навестил Михаил, и как выяснилось, зашёл он не с пустыми руками.
- Влад, запрет твой помню, но давно не виделись, и я подумал, что может быть произошли какие-то изменения.
- Не тяни.
- Предупредить хотел. Софья тебе не говорила таких слов: как я теперь буду без тебя? Если сказала – значит, скоро ускользнёт.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга и вдруг разом, в один голос, расхохотались. Смеялись долго, громко, с наслаждением. Наконец, отдышавшись, Миша выговорил:
- Значит, сказала и уже успела слинять! Вот, Влад, такая она женщина.
Сущая Кармен - сюита! Раз смеёшься, стало быть – не влюбился.
- Да Миша, всё так и есть: сказала, ускользнула, и я не успел оконча-тельно влюбиться!
- Всё торопятся, боятся ещё кого-нибудь пропустить!
- Миша, ты делал Софье предложение?
- Нет.
- Вот видишь, я тоже – нет, а она ждала. Так что, Михаил, мы – боль-шие лицемеры.
- Согласен, - добродушно произнёс Михаил, и немного помолчав, сказал, - врать не стану, вначале я опечалился, но потом, зная тебя, успокоился. Я пожелал ей счастья. А выходит, она и  тебя не полюбила. Я очень хотел ребёнка, но она не захотела, значит, не любила.
- А что изменилось бы?
- Всё.
- Мишка, ты умный мужик, а несёшь какую-то ахинею! Ты мне это, я тебе – то. Когда любят – не торгуются. Будешь ублажать меня там где я хочу, и так – как я хочу, может женюсь! Родишь мне наследника – возможно женюсь!
Михаил, качнув головой, хмыкнул:
- Ловко ты всё изобразил, мне понравилось. Так оно и есть. Ладно. Пошёл я. Пока.

* * *
Однажды раздался звонок. Это была Софья.
- Здравствуй, Влад. Как ты?
- А ты?
- Закружилась, столько дел накопилось, не разгрести.
- Разгребай, пока есть сила.
- Думал обо мне?
- Дум хватило на месяц, остальные двенадцать – работал.
- Замену мне нашёл?
- Звучит пошловато.
- Обычное выражение. Уж не ревнуешь ли ты меня?
- Софья, прости, очень тороплюсь. Опаздываю на презентацию романа, - соврал Влад.
- Чей роман?
- Воскресенского.
- Впервые слышу.
- Софья, ты  не только впервые его слышишь, ты провела в его объятиях, на ложе его кровати – не одну ночь, - рассмеялся Влад.
- Влад, это ты от ревности голову потерял?
- Что, что – но голова всегда при мне.
- Хочешь сказать, что ты… - озадаченно проговорила Софья.
- Уже сказал. Софья Николаевна, вы были близки не только с Воскресенским, - кстати – это мой псевдоним, но и с Владиславом Георгиевичем Кустовским. У ваших ног в одном лице были два писателя, гордитесь! Не каждой это удаётся.
Несколько секунд молчания взорвались её воплем:
- Неужели нельзя было сообщить об этом раньше?! А Мишка посту-пил по-свински, не предупредил меня!
- Сообщить, предупредить! Софья, ты ли это? Так легко произносишь презираемые тобою слова.
- Влад, как называется твой роман?
- Софья.
- Да…? – выдохнула она. – Я приеду к тебе за романом.
- У меня дома нет ни одного экземпляра.
- Я приеду на презентацию.
- Нет.
 - Почему, Влад? Не будь мстительным.
- Софья, ты хвасталась, что знаешь писателей! Запомни, нет более мстительного существа, чем писатель. Ищи мои книги. Фамилии автора тебе известны. Желание читать, благое дело для души. Я был рад твоему звонку, Софья Николаевна!
Она попыталась что-то сказать, но Влад отключил телефон.
Роман был в печати. Зачем соврал? – подумал Влад. Он не любил презентации и всегда находил причину для отказа. Красоваться, с улыбкой на лице, оставляя автографы на книге, которую могут в лучшем случае - отбросить, позёвывая от скуки, а в худшем – не открывая, поставить на полку, чтобы когда-нибудь, кому-нибудь похвалиться автографом, удостоверяющим знакомство с автором. Но автор - на книжном развороте, и в жизни - с разницей лет в двадцать, не одна и та же физиономия. Поэтому автора лучше не видеть живьём. Разочарование может оказаться катастрофическим. В таком возрасте, с таким лицом, - писать о чувствах и о любви, - преступление! Автор должен быть молодым, жизнерадостным, обаятельным, нет – очаровательным и искрометным! Внешность автора, его биография и его основной герой должны совпадать, иначе успех ему не гарантирован. Нет, всё-таки лучше, когда автор неизвестен!
Звонок Софьи, некоторое время не только тешил самолюбие Влада, но и удивлял. – Надо же, я даже не встрепенулся при звуках её голоса! А если б я женился на ней? Всё было бы иначе? – как сказал Михаил. Нет кровати, нет любви. А как же родство душ, близость духовная, взаимопонимание? - рассуждал Влад, желая найти ответы на заданные себе вопросы.
Пачка, обёрнутая двойным слоем толстой бежевой бумаги, перетяну-тая шпагатом, свидетельствовала о том, что роман оторвался от своего создателя и начал самостоятельное существование, независимое от него и неизвестное ему. Кто читает? Как читают? Есть ли связь между ним и теми, кто взял книгу в руки? Новорождённая книга – ребёнок, оставленный в роддоме без обратной связи.
Рассуждения и вызревшие на их почве выводы, зачастую не совпадают с тем, что преподносит жизнь. Однажды, вдруг прозвеневший звонок, изменил соотношение, казалось бы уже оконченных связей между ним и Софьей.
- Влад, - прокричала она, - ты обманул меня! Обманул!
- Каким образом?
- Зачем тебе понадобилось назвать моим именем этот чёртов роман?
- Объясни, что ты имеешь в виду? – с напускным безразличием произнёс Влад.
- Не придуряйся! Героиня твоего изделия какая-то Инесса, - воображающая себя высоконравственной недосягаемой особой, - совершает бесконечные противоправные подлоги, и всё это по исключительной щедрости и доброте! И ты постоянно твердишь о её благородстве и уме!
- А что в этом дурного? – миролюбиво возразил Влад.
- Мне плевать на неё! Ответь мне, почему она разъезжает в моей ма-шине, щеголяет в моих одеждах, пользуется моими жестами, моей походкой, моей манерой разговаривать! А эти букеты красных роз, которыми она соблазняет нужных ей мужчин, и они сходят с ума от любви к этой аферистке? Что это за намёки?
- Софья, какие намёки? Я сам удивлялся её поведению.
- Помолчи лучше! Эта старая, неряшливая, наглая, амбициозная старуха по имени Софья, печёт какие-то пирожки. Общается с невообразимым сбродом, употребляет мои слова, мои выражения, цинично искажая их смысл! А чего стоит её жуткая связь с каким-то спившимся извращенцем – художником, и эти омерзительные интимные подробности их отношений! Твои фантазии по этому поводу возмутительны! И ты позволил себе наградить её моим именем! Даже читать противно!
- Послушай, ты не единственная обладательница столь прекрасного и любимого мной имени. Со-фь-я… звучит, как музыка, прислушайся. А насчёт интима? Я – не ханжа. Это их фантазии, а не мои. Так что стыдиться мне незачем. Я не могу вмешиваться в личную жизнь персонажей.
- Ты что? Считаешь меня тупой идиоткой?
- Господи, ну зачем ты так? Что-нибудь одно.
- Я плюю на твои подколы! Я спрашиваю тебя: для чего ты снабдил эту мерзкую старуху моей внешностью, и вдобавок напялил чёрные перчатки и пришлёпал эту уродливую шляпу на её всклоченные волосы? Что всё это значит? А описание невообразимого сборища сплошных уродов? Это что, намёк на банкет? Ты понимаешь, что всё это узнаваемо? Я подам на тебя в суд за клевету и искажение! Тебя, как приличного человека допустили на банкет, а ты?
- А что я? Я вёл себя достойно. И почему, собственно, я должен быть в ответе за поведение и моральный облик каких-то уродов? – нарочито возмущённо воскликнул Влад, сдерживая себя от нахального, взрывного смеха, - Софья Николаевна, зачем вы так беспощадно строги ко мне? Посещение банкета и знакомство с вами, самое чистое и светлое, что было в моей унылой жизни. Напрасно вы меня так обижаете. Живу воспоминаниями о нашей любви. Вы же любили меня. Забыли?
- Честно говоря, слушать тебя противно. И вообще, скажу тебе правду! Твой роман – сплошная казуистика, и все твои философские рассуждения и домыслы о том, о сём – галиматья! Я сожалею, что прочла его!
- Софья Николаевна, но я то причём? Это не мои домыслы.
- Не придуряйся! Разве не ты придумал всю эту чертовщину?
 - Софья Николаевна. Я ничего не придумал. Я всего лишь описал то, что происходило на моих глазах. Как можно, зная меня, подумать, что я способен на такое безобразие? Вы же общаетесь с писателями, спросите, они подтвердят: персонажи живут по своим законам, и по своему вкусу. Мало ли кто не нравится писателю? Лично я и сам был потрясён её связью с художником. Помните, к ней сватался весьма приличный мужчина, но она выбрала этого мерзавца! Писателю надо верить, - с пафосом закончил Влад, - он описывает только факты.
- Какие ещё факты, чёрт вас возьми!
- Софья Николаевна, я вспомнил! Она не совсем похожа на вас, вопреки моим возражениям она обесцветила волосы, превратилась в блондинку, и стала смахивать на сою закадычную приятельницу Натали, они вместе торгуют пирожками, помните? Кстати, как вам показалась эта Натали? По-моему, она грубовата и недоразвита. Да?
- Вы издеваетесь надо мной из чувства мести и ревности. Я сожалею о нашей связи. Очень. Не желаю вас знать, – отчеканила она с непередавае-мым презрением.
- Софья, Софья, подожди. Ты подарила мне целый мир! Лично я – не ревнив, и не мстителен. Все претензии – к писателю, Софья!
Теперь можно и посмеяться, - воскликнул Влад. Такая бурная реакция читателя – хороший признак. Всё-таки Софья умница. Такое точное и ясное определение прочитанного. Вот что значит читатель, которого задели! Наташа, наверное, осталась бы равнодушной к тому, чем я занимаюсь. Она живёт в другом мире и всё написанное мной ей чуждо и ненужно. А Софья, побольше бы таких эмоциональных читателей! Жаль её терять. Интересно, что скажет моя любимая соседка, прочтя этот роман? Пожалуй, стоит повременить, чтобы не приведи бог, не нарушить наши дружеские, родственные отношения.
Но очень скоро, Владу пришлось изменить мнение относительно читательских эмоций. И когда вновь последовал звонок Софьи, Влад обрадовался, но поддаваясь интуиции, решил воздержаться, и оказался прав.
- Владислав Георгиевич, не удивляйтесь моему звонку. Нахожусь под впечатлением вашего романа «Нога». Не буду скрывать, с ума схожу от зависти и ревности. К чёрту это вы! Хочу тебя видеть! Да, Влад, ты меня совсем не любил. Конечно, она красивей меня.
Влад расхохотался от такого заключения.
- Что смешного, не пойму?
- Софья, каким образом ты вычислила её красоту?
- Образ этой особы вычислил ты. Каждая строка о ней свидетельствует об этом.
- Странная метаморфоза! Вот, Софья, ещё одно доказательство того,
что персонажи неуправляемые существа. Там, чёрным по белому, описана внешность этой женщины.
- Но разве можно любоваться женщиной если она некрасива? Мной ты так не любовался.
- Любовался. У вас, Софья Николаевна, великолепная, пленительная грудь, как у Афродиты. Рождение Афродиты весьма поучительно для всех смертных.
- В каком смысле?
- Попробую кратко изложить. На территории звёздного Олимпа тусовался бог Уран - жестокосердный отец семейства. Однажды, его младший сын, по имени Крон, - впоследствии ставший беспощадным глотателем собственных младенцев, - спрятавшись в спальне родителей, в самый интересный момент, серпом, который ему дала его мать - жена Урана, отсёк отцу детородный орган, и бросил его в море. Так вот, этот окровавленный орган носился по волнам, покрываясь белой пеной, которая постоянно возрастала, пока не приняла образ женщины. Пена скопилась у берегов Кипра, и из моря вышла богиня с прекрасным стройным телом – Афродита или Киприда. Её красота поразила даже богов Олимпа, видавших виды! А мне презренному смертному удалось, - не только обладать подобной красотой, но и вырваться из её сетей, которые она раскидывает, забавляясь и играя влюблёнными сердцами.
- Намёк понятен, но это всего лишь миф. Наша связь была слишком реальной, - печально проговорила она.
- Софья, со временем, любая реальность, тем более прерванная связь – превращается в миф.
Раздались гудки. Предположение, что Софья теперь уж точно не по-звонит, оказались неверными. Она опять позвонила.
- Влад, прочла твою повесть «Отобой». Такой прекрасный юноша, романтичный, красивый, слагает стихи, играет на своём национальном инструменте, и так нежно и бережно относится к этой Наташе, хотя, она явно его не стоит. Обычная примитивная баба. И вдруг из-за неё такая ужасная трагическая гибель. Представь, я даже разревелась.
- Софья Николаевна, вы же не любите таджиков. К чему такая скорбь?
- Таджиков не знаю, но гибель этого парня меня потрясла. Надеюсь, это всего лишь твои фантазии.
- Что поделаешь. Судьба.
- Он что, в самом деле погиб?
- Софья Николаевна, вы меня удивляете! Раз написано на бумаге, что погиб, значит - погиб!
- Ужасно. А «Переправа». Жуть кромешная! И откуда такие берутся? Я была лучшего мнения о человечестве.
- Софья Николаевна, вам виднее. Спасибо за звонок. Ваше мнение для меня бесценно. Но осмелюсь заметить, что изображённые автором особи не претендуют на принадлежность ко всему человечеству. В семье – не без урода. Согласны?
Звонки Софьи вначале веселили его, но потом стали несколько раздражать, а вскоре и пугать. Он понял, что это такое, когда тобой заинтересовались читатели, особенно знающие тебя лично. Одна такая читательница способна отбить всяческую охоту вообще писать.
Но впереди Влада ждал ещё один разговор с Софьей, предположительно… последний. Впрочем, кто знает когда, какой, и главное - чей звонок окажется последним.
-  Владислав Георгиевич, здравствуйте, простите за беспокойство, - спокойно, ровным голосом произнесла Софья. – Моя приятельница прочитала ваши произведения, и ей хотелось бы пообщаться с вами. Она театралка, женщина умная, образованная. Вам было бы интересно поговорить с ней, услышать её мнение о вашем творчестве. Посидим где-нибудь, поболтаем. Я дам ей номер вашего телефона. Не возражаете?
- Софья Николаевна! Во-первых – мне некогда болтать. Во-вторых, если вы, кому бы то ни было, сообщите номер моего телефона, то будете убиты.
- Я не ослышалась? Кем убита? Вами, что ли? – иронично отозвалась она.
- Не мной, а писателем, а это пострашней, чем можно предположить.
- Вы так шутите?
- Я не шучу.
- Господи, какой же вы, однако, жестокий, - растерянно произнесла Софья.
- Быть писателем, и не быть жестоким – невозможно… тем более, что я писатель не по призванию – а по случаю.
Чёрт возьми, что происходит с женщинами, которых я любил? Одна спуталась с таджиком, другая превратилась в подобие себя прежней? Гордая, умная, независимая Софья, и эти дурацкие звонки, это нытьё! Иногда его так и подмывало прокричать: Софья, очнись! И каждый раз, слыша её голос, он не мог удержаться от насмешливого тона, позволяя себе колкости. У него складывалось впечатление, что она не слышит его и, как капризный ребёнок, требует лишь одного: внимания к себе. Он понимал, ей нужны эти звонки, и потому она не замечет, или не желает замечать его издёвок.
Обычно  свой приход к Владу Инесса Игоревна сопровождала предварительным звонком. Но в этот вечер, нарушив это правило, она позвонила в дверь.
- Проходите, что случилось? – встревожился Влад.
- Владислав Георгиевич, простите за вторжение, но я озадачена. По-следнее время мне звонят по поводу вас. Сначала я вежливо уклонялась от разговоров, но сейчас это стало назойливым. Не хотела вас тревожить, но пришлось.
- Присаживайтесь, пожалуйста. Я приготовлю чай. В моём холодиль-нике завелись некоторые вкусности, буду рад вас угостить, а вы подробно расскажете, кто вас достаёт.
- Чай, но только с вареньем. Остальное потерпит. Значит так – звонок:
вы наследница Кустовского? Мы хотели бы уточнить некоторые биографические сведения о нём: родители, детские годы, увлечения, когда обнаружились первые ростки его творческих способностей – и ещё нас интересуют некоторые вопросы личного характера, на которые вы можете отвечать  по своему усмотрению. Спрашиваю: разве мало писателей, которых можно интервьюировать, пока они живы? Сказала, и верите, мне стало дурно от собственных слов. Они мне говорят: живые писатели не обделены вниманием прессы. У них свои тусовочные выходы на телевидении, они достаточно часто мелькают во всевозможных передачах, так что о них не стоит беспокоиться. – Я с вами не согласна – брякнула я, сама не знаю почему. – Интересно, кого вы могли бы предложить, кто ещё не засветился, но уже напечатался? Выражение меня покоробило. – Я, например, - говорю им, - с удовольствием читаю Воскресенского. – Сравнили! Этому Воскресенскому нужно ещё долго графоманить, прежде, чем он достигнет, да и то навряд ли, уровня Кустовского! Знаете, я лишилась дара речи, и прокричала им: вы читали произведения Воскре-сенского? – Нам некогда читать, у нас другая задача. Когда найдётся желающий его раскрутить, займёмся и им. – Знаю я вашу задачу! Вы хотите помочь издательству, в котором печатался Кустовской, а они, в своё время, заставили его нищенствовать! Его книги переиздаются, а я не могу добиться своевременного перечисления! Я подам на них в суд, и вы получите нужный вам пиар!
Влад, с опущенной головой, сдерживая смех, закрыл ладонями рот.
- Уберите руки, я и так вижу, что вы надрываетесь от смеха. Вы хоть
понимаете, в какие дебри я завела себя своей несдержанностью? Вспоминая этот разговор, прихожу в ужас. А вдруг всё обнаружится? Начинаю бояться разоблачения. Решила изменить номер телефона, а вам смешно, ей – богу!
- Инесса Игоревна, золотая вы моя! Ну, как же не смеяться, выслуши-вая в вашем исполнении диалоги, особенно когда вы, лишившись дара речи, ухитрились закричать.
- Да уж, поднаторела я в искусстве вранья. Удивляюсь сама себе! Цель
оправдывает средства? Гадкая поговорка! Вскоре позвонили и сообщили, что деньги, в ближайшее время, будут переведены, просили не волно-ваться.
- Ну, вот видите! Просили, а вы напугались, - рассмеялся Влад.
- Смеётся тот, кто смеётся последним, забыли?
- Вот именно! Мы с вами и есть те последние, которым положено сме-яться.
- Ладно. Поговорила с вами, и от сердца отлегло. Можно спросить? Вы закончили свой роман?
- Да. Но я не готов вынести его на ваш суд, тем более, что в нём вы…
- Господи! – перебила она его. – Какой ещё суд! Я и так влюблена в ваши произведения.
- Это меня и настораживает. Влюблённость – необъективна. Мне нужен здравомыслящий, уравновешенный читатель. Надо повременить.
- Владислав Георгиевич! Вы меня озадачили. Вы чего боитесь?
- Страшусь ещё одного наезда. Они там… та-кой клу-бок сплели… - протянул Влад, покачивая головой.
- Если вы хотели меня заинтриговать, то вам это удалось. Всё, жду вашего звонка, – сказала она, поднимаясь.
- А чай?
- Не буду, из-за принципа! Спокойной вам ночи.
Влад откинул обложку и размашисто вывел: Инессе Игоревне Разумовской…
Глядя на написанное, задумался. – Какая-то недоговорённость, суховато, без души. Вот что значит не иметь навыка выписывать дарственные автографы. Надо же обозначить своё отношение к тому, кого любишь! Но как? Неожиданно возникшее четверостишье, не имеющее связи с содержание романа, Влад принял с радостью. Да, конечно, Волошин! Это как раз то, что нужно.
Перелистывая страницы тёмно-синего увесистого тома, Влад искал нужные ему строки. Делая запись, он чувствовал, как они оживали под его
рукой:
Я знаю, мать. Твой каждый час утрата.
Как ты во мне, так я в тебе распят.
И нет любви твоей награды и возврата,
Затем, что в ней самой – награда и возврат!
Утром, уходя на работу, Влад позвонил Инессе Игоревне:
- Доброе утро! Не разбудил? Приоткройте дверь. Да, книгу.
Инесса Игоревна позвонила спустя неделю:
- У вас найдётся время для разговора? Хочу вас навестить.
- Конечно! Через полчаса я буду чистым, сытым и дружелюбным.
Она пришла во всём новом, с кокетливо уложенными волосами, с яр-кими губами и подведёнными глазами. Влад не удержался от восхищённого возгласа:
- Сегодня вы… необыкновенно хороши! Я мог бы подумать, что вы приглашены на банкет. Почему меня никто никуда не приглашает? – горестно вздохнул Влад.
- То, с чем я к вам пришла, требует надлежащего вида. Я прочла ваш роман.
- Ах, вот что! – разочарованно произнёс Влад. – Вместо того, чтобы заняться пирожками, вы тратите время на всякую ерунду.
- Пирожки подождут. Не сбивайте меня своей иронией. Начну с пози-ций читательницы. Я получила удовольствие от столь захватывающего сю-жета, в котором живут персонажи. Живут страстно, весело, в полной гармонии с собой, не теряясь, не унывая. И, несмотря на все коллизии, никому не причиняют зла. Читается легко – никакой путаницы, всё естественно и логично. Язык яркий, образный, диалоги – букеты разноцветья, увлекательны и остроумны. Весь роман пропитан завидной иронией, и даже некоторые вольности и грубости уместны. Короче – автор талантлив и молод. Вам удаются финальные сцены, они неожиданны и это даёт возможность остановиться и поразмыслить. Да, много интересных находок.
- Ну, Инесса Игоревна, даже дух захватило! После такой похвалы, автору придётся или исчезнуть, или из кожи вылезть, доказывая справедливость ваших суждений.
- Не торопитесь, это только начало. Теперь с позиции женщины, знающей вас лично. Назвав главную героиню моим именем, и превратив её в очаровательную молодую женщину, вы мне здорово польстили. Но поступки, которые она совершает походя, шутя, не раздумывая о последствиях - весьма сомнительны. Собственно, помня о своих поступках, обижаться я не вправе. Взяв двух женщин – меня и Софью, - вы нахально без нашего ведома переплели нас, растолкали, размешали, перетряхнули… и создали два образа! Получилось удачно и очень забавно. Представляю, что будет с бедной Софьей, когда она прочитает ваш роман!
- Почему бедная она, а не вы?
- Я никак не могу быть бедной. У нас с ней разные, по отношению к вам, должности. Я – мать, а она – всего лишь любовница с неопределённым сроком.
- Прекрасно сказано!
- Вообще-то прекрасного мало. Обе неприкаянны и одиноки.
- У меня нет слов! То за здравие, то – за упокой. Что вы взъелись в этих героинь? Умные, жизнеспособные тётки, столько кипучей энергии, азарта, позавидовать можно. А Натали вас не тронула?
- С какой целью вы втолкнули её в роман, не знаю, но её безучастное присутствие вряд ли кого взволнует.
- Не прижилась, - вздохнул Влад.
- Ваши оговорки несостоятельны и лицемерны. Да, всё у них хорошо,
удачно, не унывают, довольны своей жизнью, но мне стало грустно. Несчастные женщины, в их жизни нет главного – любви, и это очень печально.
- Да у них же, целая стая поклонников и воздыхателей разного типа и уровня!
- Чушь собачья! – вдруг взорвалась она. – Стая разного типа, уровня!
Следите за словами! На кой чёрт стая! Нужен единственный человек, нужны дети, семья. Жизнь их, по сути – сплошная суета, а будущее туманно и неопределённо. Я пришла к огорчительному и неутешительному выводу: вы не любите женщин. Об этом свидетельствует ваш сарказм и ваши издёвки над ними, и делаете вы это мастерски. Поверхностный читатель проскочит мимо того, что проскальзывает между строк. Но я, зная вас, не проскочила. Честно говоря, мне жаль Софью. Двойное издевательство – назвать её именем роман… и превратить её в старуху.
- С вами не соскучишься. Спаси и помилуй от такого читателя! Сплошные разоблачения, - рассмеялся Влад.
- Не смейтесь. Вы никого не любите. Хотите любви, но сами не умеете любить. Спать с женщинами – любите. Но спать и любить – разное состоя-ние.
Влад расхохотался.
- Конечно разное. Как мужчина, заявляю – спать с женщинами, да ещё с разными – сплошное блаженство, а любить, тем более одну – невыносимая мука и непосильный труд.
- Вот, вот ваш цинизм!
- Инесса Игоревна, вы заблудились. Все претензии к автору, а не ко мне. О ком идёт речь? А? Обо мне или о романе?
- Но, автор ведь вы!
- И вы туда же! Тот, кто сейчас беседует с вами, не автор. Даже мне не всегда удаётся его увидеть. Ау! Где ты? Появись! Понятно, обиделся, ушёл, уехал, и возможно вообще больше не появится, после таких ужасных упрёков. Будем считать, что автор умер, ему ведь не привыкать.
- Прекратите заигрывать с этим ужасным словом! Хорошо, если не об авторе, тогда о вас.
- Стоп. Ваше упорное стремление перейти на личности огорчает меня.
Она смущённо передёрнула плечами.
- Сделайте милость, говорите об этом чёртовом авторе, который в данный момент действительно отсутствует, а не обо мне.
- Владислав Георгиевич, вы – и в самом деле, притворщик!
- В таком случае, Инесса Игоревна, Фёдор Михайлович, сам, своими руками зарезал Настасью Филипповну, убил старушек, мучил и терзал всех тех, о ком писал.
- Возможно, если бы он не стал писателем, то - при соответствующих обстоятельствах - мог это сделать. Разумеется, я не была с ним знакома, и не знаю его так, как вас. Но человек, так глубоко проникающий в души неведомых ему людей, в достаточной степени находит в себе подтверждение всех, описываемых им, пороков и добродетелей. Я не люблю его произведения, они угнетают меня. Мне по душе Сервантес и его «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский».
- Пародия на рыцарство и ханжество тогдашних нравов Испании. Меня, Дон Кихот бесил своей бестолковостью, глупостью, несуразностью и беспомощностью! И никогда не было жалости к нему.
- А я плакала от обиды за него, от жестокости и несправедливости людей. От сострадания к его подвигам, и поискам любви и добра. Ясно вам?
- Очень. А вот скажите, только искренне: вы – молодая, очаро-вательная девушка, могли бы полюбить его, вернее – воспылать к нему неудержимой страстью, лечь с ним в постель?
- Господи, какая ещё постель?
- Постель Дон Кихота.
- Ужас какой-то! Как вам не стыдно!
- Переспать с Сервантесом стыдно… и ужасно?
- Причём здесь Сервантес?
- Ага, значит с идальго Ламанчским – стыдно, а с Сервантесом нет. В таком разе, позвольте вас спросить: о чём мы спорим?
- Этот роман всего лишь притча о вечной борьбе добра и зла, в нём образ самой жизни, взгляд на неё самого автора! – запальчиво воскликнула Инесса Игоревна.
- Верно. Притча, образ, взгляд автора. Так почему же моих героев вы воспринимает буквально, и путаете со мной? Не зря я восстаю против всяческих подробностей о тех, кто оставляет после себя любое заметное наследие, кто дарит миру свои картины, роли, романы, открытия, гармонию, поэзию и многое другое. Всем охота докопаться и вывернуть на изнанку автора. Что там у него внутри? Расчленить автора!
Она, немного помолчала, затем – виновато улыбаясь, грустно произ-несла:
- Владислав Георгиевич, не обижайтесь. Я слишком увлеклась, и наговорила лишнего.
- Как можно обижаться на читателей? Они – непредсказуемы и само-бытны. Кстати, вы обмолвились о Софье.
- Да, я думала о ней. Красивая, гордая женщина, которая якобы покинула вас, в чём я очень сомневаюсь…
- Договаривайте, не стесняйтесь.
- Вы – опасный соблазнитель.
- Приятно слышать, но от факта не уйдёшь. Он оставила меня в самый разгар наших отношений. Женщины, по-моему, или чересчур настойчивы, или чрезмерно нетерпеливы. Заметьте, после тринадцати месяцев полной неизвестности, она позвонила. Звонок был разведывательным, ей было любопытно узнать, как я перенёс её исчезновение. Я сообщил ей о своём занятии литературой и о романе, названном её именем. Прочитав роман, она обрушила на меня, со свойственной ей страстью, шквал негодования, обвинив меня в клевете, в искажении истины, гневно возмущаясь тому, что какая-то Инесса щеголяет в её нарядах, похожа на неё и совершает ужасные поступки, а Софья… короче, детали вам известны. Звонки участились. Прочитывая мои произведения, она так же, как вы, воспринимала всё написанное с позиций знакомства со мной. Сначала это забавляло, затем стало раздражать. И после некоторых её излишеств и моих грубостей, звонки прекратились. Софья ведёт себя как мужчина. Меня это никогда не прельщало. Когда женщина так долго и плотно вращается в сообществе деловых мужчин, и использует в достижении желаемого, мужские приёмы - она теряет своё обаяние и женственность.
- Софья умеет плакать?
- Не знаю. Я не видел её слёз.
- Плохо. Если женщина не умеет плакать и рыдать, то она скорей унизит себя, чем заплачет, проявляя слабость. А вы, всё-таки мстительны. Назвали роман именем любовницы и превратили её в старуху, почти безумную, да ещё торгующую пирожками, кстати моими. Вам должно быть стыдно. Согласны?
- Инесса Игоревна, поговорили мы классно. Из всего этого сумбура в меня запало лишь одно, для меня очень важное: что вы имели в виду, когда назвали себя матерью?
Не отвечая, она смотрела в окно. Потом вздохнула и сказала:
- Может быть догадаетесь напоить старуху чаем?
- Какой же я, однако, нерадивый! Конечно. Чай с вареньем.
Чай пили молча.
- Спасибо, напоили вы меня. Знаете, Владислав Георгиевич, трудно говорить о том, что доставляет физически ощущаемую боль. Но вопрос был задан, придётся отвечать. Начну издалека, но опять же для того, что бы не задевая автора, приблизиться лично к вам. Всеволод – герой вашего романа «Нога» - неосознанный эгоист. Он не чувствует ту, которую возможно и полюбил. Наташа – светлая душа, она сама и есть любовь. Её отношение к родителям – основа её души. Всеволоду это непонятно и чуждо. Его, как и вас, лишили связи с родителями. Конечно, нельзя любить того, кто тебя предал, и тем более тех, кого не знаешь. Я думаю, ваша мама не готова была к вашему появлению. Нежелательная беременность – это тот ядовитый отпечаток, который достаётся ребёнку на всю оставшуюся жизнь.
- Я взрослый, самостоятельный мужчина, я всё решаю сам, по своему внутреннему мироощущению, и ни от кого не завишу.
- Нет. Сто раз будьте взрослыми, но то, что вы впитали, когда были в чреве – на всю жизнь. Девять месяцев – это космос, вместилище вашего я, это больше, чем вся последующая жизнь. Это её истоки. И как бы вы не противились их влиянию, вы не сможете одолеть заключённую в вас данность. Это прогноз на всю жизнь. Девять месяцев… и целая жизнь! Вы простите свою маму, это поможет вам освежить свои чувства, мысли и может быть вам удастся избавиться от некоторых комплексов. Я вас не очень заговорила?
- Мне нравится вас слушать.
- Я вам верю, и потому перейду ко второй части, отвечающей на ваш вопрос.
- Первая и последняя моя беременность окончилась трагически. От-вергнутая оркестрантом, я встретила не другого, как иногда говорят, - я встретила мужчину, в высоком смысле этого слова.  Говорить о нём – неизречённое блаженство, но сейчас не тот случай. Внешний облик, щедрость души и яркость натуры, всё соответствовало тому, чем он занимался. Я только потом поняла: представить его кем-то другим, было невозможно. Он был рождён лётчиком-испытателем. Любовь к нему оказалась долгой, а жизнь - короткой. Мы были слишком счастливы, слишком веселы и беззаботны. Каждое мгновение было ярким, ощутимым и неповторимым. В сновидениях тех лет я летала, меня не покидало ощущение того, что я парю над землёй. Всё оборвалось внезапно и одновременно. В один и тот же месяц, с разницей в неделю, пришла весть о его гибели, и о потере рождённого мной нашего сына. Распалась связь времён. То, что было потом, нельзя назвать жизнью. Роль жены и матери – была страшно короткой, - тихо произнесла она дрожащими губами, и тут же, глядя на Влада, улыбнулась.
- Не волнуйтесь, плакать не буду! Откроюсь вам до конца. Когда ваш паспорт оказался в моих руках, я не сосредоточилась на ваших данных, не до того было. Но потом вдруг даты вашего появления на свет высветились передо мной, и мне показалось, что я схожу с ума. Я не стала говорить с вами на эту тему, боясь вас напугать, но сама поверила в чудо. Невероятно, но всё совпало: год, число, месяц и… верите, даже день недели! Представить трудно, но это так. Мой мальчик ушёл в двенадцать часов дня, и мне кажется, что вы тоже родились в полдень. Дети - рождённые днём, отличаются от детей - рождённых ночью. Да, это так. Два свидетельства – одно о рождении, другое о смерти – совпали. Прошу вас, не тревожьтесь. Я узнавала, такое мистическое совпадение не представляет для вас угрозу. Напротив – это дар судьбы, её знак. Мы  оказались в одном доме, на одной площадке, и наше возрастное различие, наше ощущение родства, ваше доверие ко мне и моя готовность выполнить любую вашу просьбу. Разве этого мало? Всё это милость судьбы к вам, и ко мне. Она нас пожалела. Когда я прочитала ваше посвящение, во мне что-то взорвалось. Я так разволновалась, что пришлось употребить таблетку. Моё ожившее сердце наполнялось радостью, и я физически почувствовала себя вашей матерью. Я поверила, что вы мой сын, а ваши дети будут моими внуками. Ощущение материнства - это действительно божественное чудо.
Рассказ Инессы Игоревны и её откровения произвели на Влада очень сильное впечатление. Относясь к ней по-родственному, он, несмотря на не-которую ироничность, заметил, как ощущение родства переросло в сыновье чувство. Он часто ловил себя на том, что ему хотелось произнести это магическое слово: мама, мам… Обращение на вы, стесняло и сдерживало его порывы. Но разве мог он предположить, что их сближение, и явная благосклонность Инессы Игоревны основаны на странных и мистических обстоятельствах? Он решил не зацикливаться на этом открытии, понимая, что наработанные и проверенные временем отношения, гораздо надёжней любых мистических совпадений.
Когда каждодневная работа и единообразное передвижение из одной точки в другую приводят человека в состояние полного отупения, когда настроение, не имея каких-либо признаков, не поддаётся определению, то время начинает исчезать с небывалой поспешностью. И не стоит удивляться тому, что память бессильна воспроизвести количество и тем более качество ушедших дней. Что было позавчера, на той неделе? Ничего не было. Три недели прошло? Не может быть! Что-то случилось? Может быть она заболела? Какой же я негодяй!
- Инесса Игоревна, здравствуйте, можно к вам зайти?
- Нет, нет, я не в форме, - испуганно отозвалась она.
- Меня не интересует ваша внешняя форма. Открывайте двери, - строго проговорил Влад.
В халате, в наспех накинутой шали, она выглядела усталой и поник-шей.
- Инесса Игоревна, что с вами? Три недели не показывались! Безобразие какое-то. В чём дело?
- Я чувствую себя неловко, чересчур развольничаласть. Простите ме-ня, Владислав Георгиевич. Мне показалось, что я вас смутила своим откровением, не знаю, что на меня нашло. И эта разборка ваших романов, глупо получилось, - вздохнула она, - боюсь, что я всё испортила.
- Вы всё сказали? Выкладывайте всё, ничего не оставляйте на потом, ничего! Сейчас же, весь этот вздор, одним махом в мусоропровод!
Округлив глаза, она смотрела на Влада, и вдруг рассмеялась.
- Вам не стыдно? Соскучились по сложностям, захотелось пожалеть себя, несчастную? Ваш рассказ о себе – сюжет для очередного романа. Откровенность и доверие – лучшая часть общения. Не знал, что вы такая зануда! И вообще, чёрт подери, как плохо вы обо мне заботитесь! Три недели без пирожков – ужасно! В субботу обедаем в ресторане.
- Что соседи подумают?
- Правду.
- Какую правду?
- Ту, которая доступна их воображению.
Подойдя к машине, Инесса Игоревна с опаской окинула окна дома. Усаживаясь, вздохнула.
Влад рассмеялся.
- Все окна залеплены носами любопытствующих соседей. Заметили?
- Будет вам! Меня это не интересует.
Выглядела она эффектно, но, не желая её смущать, Влад воздержался от комплиментов.
Бегло просмотрев страницы меню, она сказала:
- Не знаю! Ни запаха, ни цвета, ни вкуса, ни вида.
- Влад подозвал официанта.
- Пожалуйста, бокал красного полусладкого вина для моей мамы, минералку, зелень в ассортименте, салат с гренками, мясную солянку, лангет мягкий, сочный, с овощным гарниром, остальное – мороженное и кофе - позже.
 Скосив глаза на официанта, она улыбнулась.
- Что-нибудь не так? – спросил он.
- Моя мама находится под впечатлением одного романа, и потому несколько рассеяна.
- Что будете заказывать для себя?
- Простите, забыл предупредить: я ем только то, что кушает моя мама. Это у нас наследственное, передаётся из рода в род. Так что, всё тоже – кроме вина.
Иронично улыбаясь, официант удалился.
- Совсем сбили с толку парня! Смешно, ей-богу!
- Так веселитесь!
- Напьюсь, наемся, тогда и начну!
На обратном пути она сказала:
- Я вам очень благодарна за всё. Вы были бы хорошим сыном для своей
мамы.
- Меня не волнует, каким бы я был. Только с вами, обретая уверен-ность, я начинаю относиться к себе с пониманием, и даже… с симпатией. Одним словом, начинаю, хотя бы на время, нравиться самому себе. Кстати, дорогая Инесса Игоревна, смолчать не смогу. Вы совсем очаровали юношу-официанта. Заметили, как он вас обслуживал?
- Ещё бы! Если я, временами даже вас чарую, то что говорить о столь юном существе! – рассмеялась она.
Первый снежок, первые заморозки, оттепели, морозы, метели, снегопады. И каждый раз всё впервые – радостно, без сожаления о прошедшем лете, тем более – о прошедшей осени. Но наступает некая пора, когда перестаёшь ощущать новизну происходящих перемен без восторгов, без удивления, без раздражения и брани. Зима, так зима! Солнца мало, снег скупится? Сырость одолевает? Ну, и что? Всё это уже было. И вдруг открывается неожиданное, пугающее обстоятельство… тебе уже… Да, да. Но ведь будут ещё и зимы, и вёсны, но, сколько их осталось? От этого ехидного вопроса не отвертишься. Придётся ответить, но как? Очень просто – не замечать, не узнавать сезонных перемен, к тому же сама природа допускает заметные погрешности и сбои. Пусть всё смешивается, превращаясь в единое монолитное время, состоящее из секунд и минут, - нет, нет, только не из дней недели! Это ещё безнадёжней. Наглая поспешность дней – преступна: никакой поблажки, ни малейшего снисхождения. Единственный способ отвлечь себя от безжалостных, надменных стрелок часов – это взять власть в свои руки, и сбить их ще-петильную спесивость.
Влад был неравнодушен к внешней оболочке этих пожирателей времени, а вернее жизни. Их изысканность, строгая утончённость линий, завораживающая элегантность, броская роскошь или пленительная простота – очаровывала его. И в квартире появлялось очередное чудо. Одни часы тикали, вертелись, позванивали, били, - стрелки других были высокомерно молчаливы и неподвижны. Одни спешили, другие отставали, третьи путали дни и ночи. На всех часах был нарушен ход времени. Если в одной из комнат было пять часов утра, или вечера, то в другой – полдень, в третьей всегда было два часа то ли дня, то ли ночи, а кухонные часы хулиганили и били, как им вздумается - то в полночь, то днём. Но, несмотря на эту чехарду, Влад никогда не опаздывал. Чёткое, интуитивное ощущение времени его не подводило. Это была его личная наработка, независимая от стрелок любых часов. Он спокойно сносил капризы сезонных переходов, стараясь не замечать бега времени. Главное – за что-то зацепиться сердцем, разумом, руками. Работать, думать, творить. А дальше что? А дальше – ничего, в котором есть всё, как в тайне, которую никогда не разгадаешь заранее, но которая вызывает острое любопытство.
Давно вынашиваемый замысел ждал своего воплощения. Влад знал, что промедление, - для любого, даже самого самого яркого и значительного замысла, - губительно, поскольку для его развития существует наиболее удачный и ясный момент, упускать который нельзя.
Он достал пачку бумаги, взял ручку, сел за стол.
И так, ещё одно послание неизвестным читателям было завершено. – А что, если я попробую определить эту вещь в то издательство, в котором печатался ныне покойный автор «Ноги»? – подумал Влад. Идея показалась ему забавной. Интересно, они узнают меня? Скорей всего – нет.
 Опасения Влада были напрасны. Издательства возникали и исчезали. Выживали, оставаясь на плаву, лишь те, чьи хозяева были более продвинутыми по части добывания и выкачивания денежной массы. Способов было множество: начиная от всевозможных брошюр – популярно отвечающих, буквально на все вопросы – включая рецепты по кулинарии, переводных бросовых романчиков из жизни инопланетян, сценарных вытяжек из известных фильмов и телешоу, интервью звёздных  и околозвёздных особ, желающих засветиться, до словарей для иностранцев и собственных аборигенов и различного толка альбомов, календарей и сомнительных книжиц для подрастающего поколения.
К счастью, некоторым редакторам удалось сохранить не только свои места, но и свои, по мнению молодых и скорых, устаревшие позиции.
Влад поздоровался, молча положил рукопись.
- «Исповедь воскресшего», - скосив глаза на заголовок, устало произнёс принимающий редактор, - подтягиваетесь к Гоголю? Несут возами, кто под Достоевского, кто под Толстого, и ничего от себя.
Влад попрощался и вышел.
Менее чем через три месяца, ему позвонили.
- Будем печатать. Приходите.
- Присаживайтесь, - вежливо предложил сухощавый, лет пятидесяти мужчина с окладистой бородкой, - ну что, - вздохнул он, - вещь парадоксальная, сюжет увлекательный, персонажи – весьма живописные. Должен вам сказать, что язык и стиль напоминают нашего, безвременно ушедшего автора Кустовского. Не слышали? Так вот, мне кажется, что вы на правильном пути. Почитайте его, вам, как начинающему прозаику это поможет. Совершенствоваться никогда не поздно. Да, как ваша фамилия? Вы оставили лишь телефон.
- Воскресенский.
- Пожалуйста, напишите кратенько о себе. Учился, женился, работал, мимоходом – можно о родителях, чем увлекаетесь, чем вдохновляетесь, работая над образами.
- Простите, но кому это нужно?
- Практически – никому. Пока автор жив, и с ним ничего, из ряда вон выходящего, не случилось, он мало кому интересен. Потом, если кто-то займётся им – всё, всё раскопают, разузнают, что надо и что не надо! Вот человек был жив, а никому не запомнился.
- Что ж, никто его не видел?
- Видел, не видел, всем было некогда! Теперь многие сотрудники ушли, я один из тех, кто ещё остался. Вот так!
- Простите, а критики как относятся к авторам?
- Скажу вам по секрету. Критики – народ особенный, за кого зря не возьмутся. Они любят кучковаться, и у каждой группы свои выдвиженцы, обласканные ими. Какое им дело до вас, пока вы – никто. Но вот если кто-то из маститых – редкое везение - вдруг кинет клич, они возьмутся за вас. А это уже – выход в свет.
- Да, – улыбнулся Влад, - перспектива безрадостная.
- А вы забудьте об этом. Потом разберутся. Авторов выносит на по-верхность время. Пишите.
- Для кого?
- Для себя.
- А читатели?
- Они сами по себе! Так что пишите, а там – как получится. Зайдите, пожалуйста, к шефу – кабинет налево, нужна его подпись, вот здесь. Желаю успеха.
Влад постучал, вошёл. За столом сидел молодой, крепко сложенный человек, больше походивший на бывалого спортсмена, чем на главного редактора. Он окинул Влада с головы до ног. Взгляд его небольших, желтоватых глаз был холоден и равнодушен, но пренебрежительная усмешка, притаившаяся в уголках его рта, свидетельствовала о том, что Влад, с его необычным внешним прикидом, был ему не по нраву.
Не понравился я ему, - отметил Влад, радушно улыбаясь. Улыбка Влада насторожила главного редактора и усилила его неприязнь. Он взял в руки лист, требующий его подписи, и, несколько помедлив, размашисто расписался. Влад, излучая доброжелательность, продолжал улыбаться.
- «Исповедь воскресшего», - небрежно изрёк редактор, - хотел бы я знать, кому это будет интересно.
- Как кому? – радостно воскликнул Влад. – Читателям! Тема - актуальная. Он хорошо знает жизнь, так сказать, изнутри, человек неординарный, и ему есть, что сказать!
- О ком это вы?
- Об авторе. О Воскресенском.
- Ну, и что вы пытаетесь доказать мне?
- А то, что он действительно воскрес.
- Это ещё никому не удавалось, - язвительно процедил он.
- А я знаю, что уже очень многим авторам удалось воскреснуть. Вам так не кажется?
- Если всем взбредёт воскреснуть, то вам, сегодняшним, делать будет нечего. Я слишком практичный человек, чтобы верить во всякую чушь. И не люблю, когда что-то, кому-то кажется.
- Простите, - вкрадчиво произнёс Влад, - должен вас огорчить. В жизни всякое бывает, раз на раз – не приходится. Думаю, каждому, особенно талантливому человеку, приходилось не однажды умирать, и не однажды - воскресать. Вы не находите? – доверительно улыбаясь, спросил Влад.
Главный редактор молча смотрел на Влада, давая понять, что аудиенция затянулась.
- Понимаю, пора отчаливать, - усмехнувшись, спокойно произнёс Влад, – но я хотел бы уточнить сроки.
- Вам позвонят, - жёстко произнёс он, набирая номер телефона.
- Всего вам хорошего! – радостно воскликнул Влад.
Закрывая дверь, он услышал громкий раздражённый голос главного редактора:
-  Да тут один, очередной чокнутый! Надоели до смерти, писатели хреновы! Надо избавляться от старпёров, подсовывают всякую…!
Влад расхохотался. Да, не обойтись нам без этого всенародно любимого члена… общества!

* * *
Несостоятельность её оговорок была столь очевидна, что Влад решил, так сказать, вывести её на чистую воду.
- Инесса Игоревна, прошу пожаловать ко мне на чай.
- Добрый вечер. Владислав Георгиевич! Какой красавец! – воскликнула
она, глядя на торт.
Влад разочаровано вздохнул.
- Я то думал, вы обо мне.
- Обойдётесь, - шутливо сказала она, - опасно.
- Почему?
- Влюбитесь в собственное изображение и зачахните от неразделённой любви.
- Согласен. Перейдём к чаепитию.
- Очень вкусный торт и чай, но я чую, что вы намерены вернуться к уговорам, - рассмеялась она.
- Намерен. Если вы не хотите, чтобы я подозревал вас в неискренности, назовите истинную причину, которую вы запорошили сплошным враньём. Вспомните статского советника Подколёсина. Уйма поводов для отказа, а причина одна. Не хочет он жениться, и всё тут!
- Достали вы меня, Владислав Георгиевич! У меня другая причина - не хочу вам мешать.
- Каким образом?
- Разным. Пляж, море, заплывы. Захочется вам пригласить на ужин, или на ночь девушку, возникнет желание познакомиться с молодыми мужчинами, рестораны, танцы, флирт, гуляние под луной, пикники, экскурсии и масса других развлечений. Вы будете меня стесняться, короче – вы не будете свободны!
- Так. Видно мне не обойтись без некоторых биографических уточне-ний. Всё перечисленное вами, я наблюдал слишком близко в том возрасте, когда девочки играют в куклы, а мальчики – в солдатики. Учителя были настолько убедительны, что я потерял интерес к массе перечисленных вами развлечений. И ещё, самое обидное: я представляюсь вам этаким прожжённым развратником, но очень застенчивым и стеснительным.
- Ну, ей – богу же, что вы несёте? Вы меня не так поняли!
- Инесса Игоревна, я не несу, я сломлен и опечален. Называя меня своим сыном, вы насмехались надо мной. Нет, не пытайтесь оправдаться! – с жаром воскликнул Влад, вскакивая со стула. – Вы хотите, чтобы я посе-щал все злачные места, заводил опасные связи с юношами, жрал водку, без неё какие знакомства? В состоянии алкогольного синдрома совершал заплывы с летальным исходом, хорошо, если спасатели трезвые, а если нет? Каждую ночь притаскивал к себе в нумер девушек всех национальностей и разновидностей, рискуя подцепить спид, сифилис, педикулёз, чахотку, и ещё чёрт знает что! Или ещё интересней: переквалифицироваться в педераста и, в завершении, однажды очухаться с проломленной башкой, без копейки в кармане, и даже без носков и обуви, с полной или частичной потерей памяти… «в натуре, где я?» Не перебивайте меня… ага, вспомнил - без обратного билета! Нет, нет, это ещё не всё! Ресторан, танцы! Я танцую с милейшей девицей, а её дружок подливает мне в стакан, или в тарелку кло… или клафилин? И что тогда? «Прощай, прощай! И помни обо мне!» Картина, я вам доложу, паскудная!
Искоса поглядывая на Инессу Игоревну, он видел, как менялось выражение её лица. Недоумевая, с возрастающим удивлением и любопытством, она следила за его передвижениями, пытаясь возразить, и лишь когда он остановился, она возмущённо воскликнула:
- Господи, боже мой! Страсти какие! Вас просто заносит, от чрезмерно богатого воображения. Разве это я имела в виду?
- А что, что?
- Если вас не прельщают нормальные человеческие развлечения и удовольствия, то можно избрать спокойный и плодотворный отдых. Наблюдать жизнь, любоваться природой, писать, размышлять, набираться здоровья, посещать спортзал, и просто валяться на пляже, плавать на матрасе…
- Нет, это уж слишком! – перебил её Влад, - я хочу отдохнуть от этой чёртовой писанины, хочу выпрямить спину, расправить плечи, а вы мне предлагаете: скрючившись, сидеть на пляже, или в шезлонге, исписывая бумагу своими наблюдениями и раздумьями о судьбах человечества. Уплывая на матрасе, уснуть, утонуть или обгореть до костей! А я хочу, поглощая пищу, любуясь природой, отправляясь на экскурсии, иметь возможность обмениваться впечатлениями с близким мне человеком. Вы безжалостно обрекаете меня на одиночество, скуку, на жалкое прозябание, более того, вы хотите, чтобы я стал объектом насмешек. Да, да, не удивляйтесь! Мужчина, во цвете лет, согбенный, с опущенной головой, марающий листы бумаги, - существо странное и неприглядное, - этакий чудик, типа – импотент. Вот так, Инесса Игоревна, не обижайтесь, но уговаривать вас больше не буду. Как знаете.
- Владислав Георгиевич, вы что, из-за меня лишите себя отпуска?
Влад пожал плечами.
- Не знаю, - уныло проговорил он.
- Вот, так вам и надо! Разогнали всех женщин, и даже друга своего Стаса! Теперь вот кукуете и расстраиваете меня. Спасибо за торт.
- А за чай? – жалобно произнёс Влад.
- Обойдётесь.
Она ушла. Влад свалился на диван, давая волю смеху. Да, - воскликнул он, - эта женщина уникальное создание, - неисчерпаемый источник участия и любви.
На следующий день, не успел Влад войти в квартиру, как раздался звонок.
- Добрый вечер. Можно зайти? – спросила она, и не дожидаясь ответа, положила трубку.
Влад распахнул двери. Она была настроена решительно и торжественно.
- Так, к какому дню собираться?
Влад, радостно улыбаясь, развёл руки.
- Будете насмешничать, раздумаю, - строго произнесла она.
- Инесса Игоревна, дорогая моя! С кем, кроме вас, я могу дурачиться, веселиться, и быть самим собой?
- Ладно. Предупреждаю: на самолёте не полечу. Боюсь. Только и слышно об авиакатастрофах. В Турцию, Египет – не хочу. Террористы. В дорогом отеле не поселюсь. Предпочитаю наши края, российские.
- Всё приемлемо, кроме одного. Туда на самолёте, обратно, посмотрим. Отпуск мой ограничен. Оставайтесь ужинать.
- С ног валюсь. Сны замучили из-за ваших дурацких фантазий.
- Много спать, особенно в старости, вредно.
- Да, вот что я хотела сказать. Вначале мне казалось, что вы бравируете афоризмами, чужими мыслями, подчёркивая свою эрудицию, не уточняя источник. Но потом поняла – это происходит у вас само - собой, без намёка на моё невежество. Признаюсь, мне пришлось перечитывать некоторые полузабытые произведения, отыскивая выражения, которые вы употребили. За это я вам благодарна. Учиться никогда не поздно.
- Да? – искренне удивился Влад. - Я не замечал вашего напряжения, зная вашу начитанность и ваши возможности. Теперь буду уточнять.
- Как раз этого - делать не надо!
- Хорошо. Пришли к полному согласию.
В районе Гелинджика они сняли небольшой летний домик из двух комнатушек с раздельными входами на общую террасу. В каждой комнате кровать, шкаф для одежды, стол, два стула, холодильник и умывальник с зеркалом. Туалет и душ один.
Измученную заботами и нехватками хозяйку, начисто забывшую о том, что она родилась женщиной, звали Мэри. Имя было её единственным украшением. Но, несмотря на облик, её принадлежность к женскому роду, подтверждалась многочисленными внуками, наделёнными удивительной способностью шумно и неожиданно возникать в самых непредвиденных местах, независимо от времени суток. Инесса Игоревна запретила Владу вести переговоры по поводу платы за всю эту роскошь. Она мужественно сражалась с Мэри, пока не добилась приемлемой цены.
- Не нравится, уходи, других приведу! - махала рукой Мэри.
- Да ради бога! Мы уходим. Собираемся, - бросала она Владу.
Вслед неслось истошное:
- Иди сюда, послушай что скажу! Бери одну комнату, поставим кровать двуспальную, туалет будет только для вас!
- Ты что? – всерьёз возмутилась Инесса Игоревна. – Это же мой сын! Ослепла что ли!
- Откуда я знаю! Сейчас все слепые! – возводя кверху руки, кричала Мэри. – Она старуха, он молодой, он – старик, она – девочка! Все с ума сошли, что я могу сделать!
- Я не желаю с вами разговаривать. Мы уходим.
- Вах! Всё, давай, оставайся! Пусть мне будет плохо – тебе хорошо! У меня всё чистое – бельё, посуда, хочешь готовить, приходи на кухню!
Договариваясь с Мэри, об отдельной плате за поддержание чистоты и порядка в домике, Влад сказал:
- Хочу, чтоб мама только отдыхала.
- Хороший сын, жалеешь мать, - похвалила она его.
Слова Мэри о возрастных аномалиях, очень скоро обрели своё физическое подтверждение. Её внук Нугзар, как-то всё время оказывался поблизости Инессы Игоревны, норовя оказать любую услугу.
- Здравствуйте, жарко очень, воды холодной хотите? – ласково спра-шивал он, глядя на неё.
- Спасибо, мне не жарко.
- Хорошо, как скажите, - вежливо соглашался Нугзар.
Обычно Инесса Игоревна просыпалась раньше Влада, выходила на террасу, садилась в плетёное кресло, и, закинув руки за голову, наслажда-лась утренней свежестью. Однажды Влада разбудил возглас Инессы Игоревны:
- Безобразие какое-то, что за воспитание!
- Что случилось?
- Ничего. Этот мальчишка уже несколько раз проходит мимо террасы.
- Огрейте его чем-нибудь, и он перестанет тереться около вас.
- Глупости говорите, просто мальчишка очень услужливый.
- Посмотрим, чем эта услужливость обернётся. Потом не жалуйтесь, никто не поверит, что вас изнасиловали.
От этих слов она пришла в негодование:
- Ещё раз такое скажите, уеду!
Влад развеселился.
- Не хотели ехать. Смотрите, каким успехом вы пользуетесь у этого невинного, прекрасного юноши!
- Владислав Георгиевич, ну, хоть вы не донимайте меня!
Однажды Нугзар, обращаясь к Инессе Игоревне, кивнул в сторону присутствующего Влада, и, нахально перейдя на ты, спросил:
- Почему ты называешь его по отчеству? Он тебе не сын.
- Иначе нельзя. Мой сын – писатель, - спокойно возразила она.
- Нугзар – обратился к нему Влад, - ты любознательный парень. Это хорошо, но ты многого не знаешь. Многие матери называют своих  взрослых сыновей, особенно на людях, по имени и отчеству, уважительно. Сыновья разные бывают. Король, выдающийся деятель, публичный человек, президент. Это этикет.
- Ты что, король, президент?
- Значит так. Если тебе нравится ухаживать за пожилыми женщинами, то веди себя прилично. Ясно?
- А что я делаю?
- Пока ничего хорошего.
- Пожилая! Почему одевается, как молодая?
- Моя мама – женщина. Понимаешь, что это такое? У неё свой природный вкус и стиль. Но главное, она не хочет пугать, особенно таких, наивных как ты! – рассмеялся Влад.
После этой нравоучительной беседы, Нугзар изменил тактику оболь-щения, и стал приходить на пляж - в костюме, в ботинках и … в галстуке. Опускаясь на корточки, здоровался и, обращаясь к Инессе Игоревне, задавал один и тот же сакраментальный вопрос:
- Скажите, как ваше здоровье?
- Спасибо, Нугзар, всё хорошо, - улыбаясь, отвечала она.
Потом он стал появляться с парнем постарше. Вежливо поздоровав-шись, они располагались около Инессы Игоревны.
- Это мой друг Бондо, - объявил Нугзар, ему тоже интересно. Скажите,
как ваше здоровье?
 - Спасибо. Отлично, - весело отвечала Инесса Игоревна.
Немного посидев, они поднимались, и со словами, – мы пойдём, - уходили.
Наконец Влад не выдержал:
- Послушай, Нугзар, у тебя есть мать, да? Вот если я начну каждый день приходить к ней с одним и тем же вопросом о здоровье, ей это понра-вится?
- Понравится. Можно другое спросить. Приходи, у меня хорошая мать. Твоя мама культурная женщина. Почему сама не скажет, чтобы я не приходил? – рассердился Нугзар, - я мужчина, она женщина, почему нельзя говорить с ней? Ты писатель, а у тебя нет культуры. Всё, не приду больше!
- Как думаешь, прилично каждый день напоминать женщине о её здоровье?
- Не знаю!
- Зато я знаю. Неприлично.
- Почему?
- Да потому, чёрт возьми, что ты, своим вопросом, подчёркиваешь её возраст! Девчонку будешь спрашивать о здоровье?
- А что я должен говорить?
- Ну, друг, это уже твои проблемы.
Несколько дней Нугзар не показывался вообще. Влад чувствовал, что Инесса Игоревна несколько обеспокоена.
- Скучаете по своему оруженосцу?
- Причём здесь оружие?
- Притом, что оружие всегда при нём! – расхохотался Влад.
- Потешайтесь, я стерплю, мне не привыкать к вашему цинизму. Со своей мамой, вы бы не позволили подобных высказываний.
- Уже позволил, Инесса Игоревна!
Она постоянно уговаривала Влада обратить внимание на понравившуюся ей девушку:
- Посмотрите, такая милая, здоровается со мной, улыбается мне. Она вызывает у меня доверие.
- Хм, - хмыкнул Влад. – Это вы вызываете у неё доверие, и она, по запаху, чует добычу. Инесса Игоревна, сюда стекаются, слетаются, по большей части, не девушки, а шлюхи.
- Да, приезжают девушки, чтоб познакомиться, что в этом зазорного? В моё время знакомились на юге и даже замуж выходили.
- Зазоры вашего времени несравнимы с нынешними зазорами: быть шлюхой – не постыдно, а - престижно.
- Не знаю. Вас послушать, так и жить уже не хочется.
- А вот западать – не стоит. Жизнь всегда прекрасна.
 В это утро Инесса Игоревна вышла из комнаты, весьма странно одетая. Влад уставился на неё. Мало того, что она не подкрасилась, кой-как причесалась, но то, во что она была одета, удивило Влада настолько, что удержаться от саркастической реплики, он не мог:
- Ну и видок у вас? Что на вас нашло, Инесса Игоревна?
- А чем я вам опять не угодила? – спросила она с вызовом. – Хочу соответствовать своему возрасту.
- Да, с вами не соскучишься. Будем существовать порознь.
Споткнувшись, будто от удара, она остановилась и, глядя ему в глаза, растерянно проговорила:
- Владислав Георгиевич, вы меня пугаете.
- Это вы меня напугали! Посмотрите на себя. Что вас заставило так вырядиться? Появляться с вами, да ещё с утра - просто опасно. Если вам вздумалось, ни с того, ни с сего, уродовать себя, превращаясь в столетнюю бабку, то я – пас!
- Владислав Георгиевич, какой же вы невнимательный, я же забочусь о вас. Мне надоело замечать косые взгляды соседей по пляжу. Лучше выглядеть старухой, чем старой шлюхой!
- А в таком потрясном виде, кого вы представляете?
- Мать вашу!
Влад расхохотался.
- Вот именно: мать вашу! Тогда кто, по-вашему, я?
- Сын.
- А что подумают люди, мнением которых вы так дорожите, о сыне, который содержит мать свою в таком  жалком виде?
- Выходит вас устраивает то, как я…
- Да, да! Возвращайтесь, приводите себя в достойный вид.
- Может быть после завтрака?
- Нет. Поспешите. Не забудьте подкраситься.
- Всё размажется.
- Ничего, подотрётесь. Главное – произвести первое впечатление, по-этому глаза, даже такие выразительные, как ваши, необходимо подчеркнуть.
Вскоре все близлежащие соседи по пляжу были оповещены о том, что Инесса Игоревна – мать Влада. Когда появлялись новенькие, Влад тут же сообщал:
- Здравствуйте, знакомьтесь – это моя мама, Инесса Игоревна.
- Мама, - орал он, не заплывай далеко! Мама, накройся, сгоришь!
- Владислав Игоревич, по-моему, вы очень увлеклись ролью сына. Ваша настойчивость может показаться сомнительной.
- Конечно, если вы меня то и дело называете по имени и отчеству.
- А как?
- Обращайтесь на ты и называйте хотя бы Владиславом, несколько вычурно, но для конспирации – сойдёт.
- Ох, Владислав Георгиевич, любите вы насмешничать. А между тем, некоторые известные люди, близкие друг другу, всю жизнь величали друг друга на вы.
- Знаю я этих близких. Спать в одной постели и обращаться на вы - выпендрёж некоторых особ, претендующих на царский этикет. Ложь, позёрсво,
игра на публику, и никакой истинной близости, кроме шкурного интереса.
- Владислав Георгиевич, должна заметить, за то время, что я вас знаю, вы стали более категоричны, нетерпимы, ваша ирония стала едкой и даже злой. Проследите за собой.
- Да? Это так заметно? – вздохнул Влад, - впрочем, я всегда был таким. Просто раньше вы не замечали моих жутких недостатков. Писатель обязан быть одиноким волком – покинутым, озлобленным и нелюбимым.
- Не прикидывайтесь. Меня вы больше не разжалобите. Вам пора же-ниться, пора иметь детёнышей. Не упрямьтесь, я покажу вам одну девушку. Так мила, так прелестна! Пожалуйста, ради меня, присмотритесь. Ну, уж если не женитесь, то хотя бы закрутите роман.
- Курортный?
- Ну и что? Это здорово, будет что вспомнить.
Первые дни отпуска настраивали на оптимистичный и благодушный лад: море, солнце… ленивое созерцание, завтраки, прогулки, ужины, но постепенно многое стало надоедать и даже раздражать, а вскоре появились первые признаки скуки. Ох, уж эта скука! Влад решил подключиться к некоторым экскурсиям, включающим – пикники, морские прогулки, полёты на воздушных шарах, на вертолётах - и другие, более экзотические и рискованные способы развеивания скуки. К его удивлению, Инесса Игоревна была готова к любому путешествию. Она вошла во вкус. Ей всё нравилось, многое приводило в восторг. Она согласилась пару раз посетить ресторан со стриптизом и танцами, но категорически отказывалась от материальных услуг Влада.
- Мы с вами договорились, расплачиваться за себя буду сама.
- Хорошо, - соглашался Влад.
Несколько раз, особенно на пляже, он театрально вопрошал:
- Мама! Вы разрешите купить вам мороженое?
- Прекратите издеваться и шокировать народ, - возмущённо шептала она, - нельзя же всё воспринимать буквально! Подумают, что мы ненормальные какие-то.
- А разве не так? Я тоже не склонен считать нормальной вашу ужасную
мелочность, поэтому – распоряжаться парадом и денежными знаками буду я. Начну швырять их направо и налево, а по приезду домой предъявлю вам счёт. Всё по честному и поровну. А сейчас позвольте мне быть, уж если не сыном, то хотя бы – мужчиной.
- Будь вы олигархом, я бы не мелочилась.
На следующий день Влад сказал:
- Показывайте замеченное вами сокровище.
- Посмотрите влево, пожалуйста, не так резко и явно. Длинные волосы, шатенка. Что скажете, как она вам?
- Пока никак. Бодрая, стройная девица, без комплексов.
Влад прогуливался по пляжу, плавал, не проявляя признаков заинтересованности к избраннице Инессы Игоревны – сгорающей от нетерпения. Спустя два дня, она не справилась с раздирающим её любопытством:
- Ну, что молчите? Надеюсь, познакомились?
 Влад громко расхохотался.
- Что смешного, не пойму. Можете не рассказывать.
- Да, - проговорил Влад, покачивая головой, - вы определённо вознамерились свести меня не просто со шлюхой, а с – профессионалкой!
- Так относиться к женщинам! Красивая – значит шлюха. Она глаз с вас не сводит.
- Хорошо, чёрт возьми, я расскажу вам. Будьте внимательны, сосредоточьтесь. Вон тот выступ, видите? Вчера там болталась странная голова лысоватого джентльмена. Я проплываю, он меня не замечает, глаза закрыты. Думаю, наверное, нога попала в расщелину, или плохо стало. Ныряю и вижу сюрреалистичную картинку, ваша милая девушка оживляет джентльмену фаллос. Вскоре на поверхности болтались две милые головки – лысоватая и волосатая.
Инесса Игоревна закрыла лицо руками.
- Всё, больше никуда никогда не поеду! Ничего не хочу видеть на этом
чёртовом пляже! А вы тоже хороши, сообщаете мне такую гадость! Посты-дились бы. Раньше такого не было!
- Инесса Игоревна, когда же вы повзрослеете? Ваше утверждение меня умиляет и веселит. Зная историю человеческих взаимоотношений, зная обычаи и нравы многих народов, включая и тот, незабываемый вами период, удивляться и возмущаться столь невинному занятию, смешно. А девица молодец! Видно давно уже практикуется и подрабатывает. Дыхалка, прямо – таки – жаберная.
Заключительный вечер, проведённый в ресторане, оказался самым весёлым и впечатляющим. Инесса Игоревна, преодолев нерешительность, вышла на танцплощадку. Танцевала она так азартно, легко и грациозно, что привлекла внимание молодого подвыпившего кавказца. Он буквально крутился вокруг неё.
- Владислав Георгиевич, почему не танцуете? – удивлённо вопрошала она. – Боюсь советовать, но пригласите кого-нибудь.
- Инесса Игоревна, я отлично себя чувствую, созерцая всеобщее весе-лье. Вы производите впечатление заядлой танцовщицы.
К столу подошёл кавказец.
- Музыку тебе заказал, пойдём танцевать, - обратился он к Инессе Игоревне.
Смущённо улыбнувшись, она сказала:
- Простите, молодой человек, я отдыхаю.
- Музыка для тебя, а ты отказываешься?
- Пожалуйста, - громко произнёс Влад, - во-первых, вы не поздоровались, не представились, не попросили у меня разрешения.
- Кто ты такой? – воскликнул кавказец. – Я тебя не приглашаю!
Влад поднялся.
- Будьте любезны, оставить в покое мою мать.
- Ты сам мать!
- Чёрт возьми! Ты кавказец, или нет? Ещё раз повторяю тебе. Эта женщина – моя мать. У тебя есть мать?
- Одна танцует, я пригласил, музыку заказал. Извини, друг, - сник кавказец. – Я… - развёл он руки, - другое подумал.
Он ушёл. Потом принесли шампанское от него. Потом пили за здоровье всех матерей. Танцевали всем залом. Потом, в честь присутствующих женщин, кавказец исполнил сольный танец. Обнимались, целовались, пели песни, провожали друг друга до самого утра. Знакомились, записывали номера телефонов, клялись в любви, пили за дружбу между народами. Кавказец без конца извинялся и целовал руку Инессе Игоревне. Вечер удался на славу.
Летели на самолёте. Инесса Игоревна была в восторге. Помолодела и уже не помнила о своём намерении не лететь. Она была счастлива.
- Смешно, ей-богу, вас всё сватала, а сама накуралесила, - смеялась она, – а кавказец этот, Руслан, прямо мачо - такой пылкий, смелый.
- Вот, вот, будет что вспомнить. Я рад, что сумел вас уговорить и склонить к поездке.
- Ох, Владислав Георгиевич, все женщины в том ресторане наперебой приставали к вам! А вы, не обижайтесь, вели себя как евнух.
- Не обижусь, Инесса Игоревна. Коллективное приставание захмелев-ших женщин меня не возбуждает. Я из тех, кто сам любит приставать. Но дело в том, что не к кому было пристроиться.
- Господи, какой же вы, однако, привередливый.
- А вы?
 Она помолчала, потом вздохнула, и сказала:
- Вы правы. Я так же, как вы, не смогла принять то, что было противно моей душе. Боюсь, после моих промахов, у вас сложится дурное мнение обо мне.
- Инесса Игоревна, ваши промахи, ещё раз подтвердили, что вы, в полной мере, обладаете качествами истинной женщины. Так что, продолжайте промахиваться. У меня предчувствие, что вы ещё не раз проявите себя, самым неожиданным образом и предоставите мне возможность, с удовольствием порадоваться за вас.
- Спасибо за доверие, - рассмеялась она.

* * *
Первый, послеотпускной день Влада, был омрачён известием об увольнении Михаила. Исчез – никому ничего не объясняя, и мобильник заблокировал, - расстроился Влад. - Чудак! Неужели нельзя было позвонить, или записку оставить? Через отдел кадров Владу удалось получить номер его домашнего телефона.
- Алло, здравствуйте, я хотел бы поговорить с Михаилом.
- Нет здесь никакого Михаила! – сорвался юношеский голос.
Влад перезвонил.
- Будьте любезны, где я могу найти Михаила? – вежливо спросил Влад.
- На даче найдёшь, - буркнул всё тот же голос.
Влад ощутил сильнейший приступ злости, и, сдерживая себя от срыва, решил переждать, предполагая, что разговор может не состояться.
- Слушай, друг! Ещё раз бросишь трубку, приедем – голову оторвём. Усёк?
- Я же сказал, на даче, - проскулил парень.
- Давай адрес дачи, да поточней! Нам некогда.
В субботу Влад въехал на территорию дачного поселения, и от первого встречного получил сведения о местонахождении дачи Михаила:
- Ушёл по грибы. Скоро воротится. Калитка открыта.
Двухэтажный дощатый дом, выкрашенный в тёмно-коричневый цвет, мрачно взирал небольшими окнами на опустевшие грядки. Посеревшие от времени хозяйственные постройки, покосившийся колодец, оголённые пар-ники, облупившаяся ограда, куча песка. Поёживаясь, Влад огляделся. Напротив, за высоченным сплошным тёмно-зеленым металлическим забором, громоздко возвышался кирпичный домище, немного поодаль – массивный сруб. С одной стороны приютился небольшой садовый домик и яблоневый сад, с
другой – огромный удлинённый котлован. - Интересно, что за строение воз-
никнет на месте котлована? Ох, уж эти дачные стойбища! – усмехнулся он.
- Крутизна и убожество. Вопиющие противоположности. Он присел на самодельную скамью с кривыми ногами. – Мишкино изделие, - произнёс он вслух, опуская веки, и сквозь поступающую дремоту подумал. – Воздух действительно хорош.
Он открыл глаза. Михаил стоял перед ним и улыбался так, как мог улыбаться только он. Влад искал определение его улыбке, и когда в курилке кто-то сказал: Миша, ты похож на пса, когда улыбаешься! Влад уточнил: на дворнягу, который вдруг обрёл хозяина.
- Так и есть, - рассмеялся Михаил, подтверждая сказанное.
Его всеобъемлющая улыбка восхищала Влада своей уникальностью. В ней было задействовано буквально всё: широко открытый рот, вскинутые брови, приподнятый лоб, распахнутые глаза и даже нос укорачивался и морщился.
- Миша! Вместо того, чтобы виновато прятать глаза, и поскуливая - отворачиваться от стыда и предательства, ты, нахально пялясь – улыбаешься, изображая собачью радость!
- Не изображаю, а радуюсь безмерно!
- Отключил мобильник, а позвонить  не мог?
- Так ты же в отпуске был?
- Оставил бы записку.
- Не додумался. Как же ты меня нашёл, Влад?
- Пришлось добывать номер твоего домашнего телефона, а потом - путём угроз, сведения о твоём местонахождении.
- У кого?
- У сына, ты уж прости меня, напугал мальчишку.
- Его напугаешь, как же! Такой изворотливый, скользкий, как угорь! Весь – в бабку!
- Ладно, потом поговорим. Показывай грибы, есть охота.
- Конечно! Пойдём в дом. Сварю картошечки, поджарю с лучком гри-
бочки, огурчики, помидорчики на закусочку. Ты не употребляешь, но у меня, Влад, только белый благородный сорокаградусный напиток! Им одним и спасаюсь от тоски!
- Собираешься спиваться?
- А что прикажешь делать? Ты же тоже когда-то употреблял, а потом завязал.
- Миша, у тебя обо мне искажённая информация, я никогда не развязывал и не завязывал. Только однажды, проснувшись после перебора, обнаружил в своей постели ногу, неизвестно кому принадлежащую. Это обстоятельство ещё раз убедило меня в том, что крепкие напитки не по мне.
- Да? Ты не рассказывал мне.
- Тебе нет, зато всем другим подробно рассказал, - рассмеялся Влад.
- Написал что ли?
Влад кивнул головой.
- Так, Миша, я займусь картошечкой, приготовлю салат, а ты жаришь грибы… и рассказываешь подробно, что случилось?
- Всё случилось давно. А сейчас я довёл дело до конца. Разнёс их гнилой ковчег. Сказал им в лицо всё, что я о них думаю и знаю. Про так называемого моего сына, про подлый обман жены. Тёща кинулась кого-то звать на подмогу. Я разнёс телефон, закрыл двери и сказал: уйду, тогда и начнёте действовать как вам угодно! У сына в глазах была такая ненависть, что я просто опешил: думаю, как же я, идиот, столько лет ничего не замечал! Жена – в слёзы. Я же не виновата что ты сразу поверил мне, и женился. Мог бы отказаться, и я была бы счастливой без тебя. – Столько лет была несчастной и молчала? – Мама не велела, говорила, что если так верит, значит – любит.
– Что может знать о любви её мама? Всю жизнь прожила без мужика, я даже пробовал её знакомить, так от неё, как ветром всех сдувало.
- Некрасивая?
- Да нет, нормально смотрится. Натура сволочная! Говорю им: вот и
живите с мамой, а я ухожу, подаю на развод, квартиру оставляю вам, себе – беру дачу. Что было, передать невозможно! Тёща закатила такую ис-терику, как вспомню ржачка разбирает! - Грозилась из окна выброситься, если я не отступлюсь, кинулась газ включать, дескать, раз так, то пусть всё горит сизым пламенем! Думала я буду удерживать её, а я открыл окно, включил газ, взял спичку, поднёс её к коробку, и говорю им: значит так, если вы не согласны, я поджигаю шторы и всё остальное, желающие могут выпрыгнуть в окно, но я предлагаю другой вариант – дружно сгорим всем семейством. Тёща плюхнулась в кресло, и говорит, веришь, совершенно спокойно: квартира и так моя, а дачу поделим. – Нет, драгоценная моя мамаша, не получится. Дача и земля на моё имя, и вместо того, чтобы жить по-человечески, достойно одеваться, я все свои деньги вкладывал в эту паршивую хибару. И не забывайте, я прописан в этой квартире, так что расходимся, пока все живы и здоровы! Предупреждаю, будете принимать контрмеры, дачу точно спалю.
– Тюряга  по тебе плачет, - говорит она мне. – С вами я тоже жил в тюряге, мне не привыкать. С тем и ушёл. Вот такое кино, вот такой театр! Смешно даже.
- «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно». А что с работой?
- Влад, опротивела мне эта клетка! Понимаешь. Не моё это дело, не моё! Дышать нечем. Задыхаюсь даже здесь. Как думаешь, всех бандитов переловили? Я бы завербовался. Воевать хочу! Завидую тем, кто погиб геройски там, на той войне! Смотрю фильмы, плачу от тоски, от того – что меня там не было. Вот так всё опротивело, обрыдло до неимоверности! Узнаю, где нужны люди, уеду по-любому, точно говорю! Не смотри так на меня, - бросил он.
- Миша, следи за грибами! Остаюсь у тебя ночевать, воздух здесь хо-роший. Поговорим по душам, и… согласен пропустить по маленькой, но только без перебора.
- Стыдись! Три стакана жидкости на двоих, ты считаешь перебором!
- Надо же, ты напомнил мне моего друга Стаса!
- Чем?
- Словами, фразой.
- Ясное дело! Словарный запас тех, кто употребляет, имеет сходство.
- Миша, только честно. У тебя больше ничего не припасено?
- Последняя, Влад, к моему большому сожалению, - рассмеялся Михаил.
Они подняли стаканы.
- Миша, чтоб потом не разливаться слёзной жижей, спрошу: ты рад моему приходу?
Михаил удивлённо покачал головой.
- Спрашиваешь? Конечно рад. Я привязался к тебе так же, как когда-то к Софье, всей душой! С ней было легко, и с тобой – без натяжки. Ну что, первый глоток за дружбу?
- Так вкусно, что кажется никогда ничего подобного не ел! - восклик-нул Влад. – Всё-таки одному плохо. Сам готовишь, сам съедаешь, сам посуду моешь, - надоело! А ведь было время когда я обожал мыть эту чёртову посуду! И представь – не только себе, но и другим, а точнее другой!
- Это кому же?
- Да этой чёртовой ноге! Мыл, мыл, а она вышла замуж за таджика! Представляешь? Нет, ты только представь, веришь, думал с ума сойду! Была бы хоть красивая, а то не пойми что, эти волосы, лоб, а походка…
- Остальное как?
- Ногу помню, остальное – нет.
- Давай выпьем за красивых, таких как Софья. Есть что вспомнить.
- Миша, про Софью, не смей! – нахмурился Влад. – Это недостойно настоящих мужчин! Давай лучше о тебе, понял?
- Понял.
- Хочешь воевать? Война – это смерть, а ты добрый! Сильный, здоровый мужик и не знаешь чем заняться? Начни строить дома, таджики строят, а
ты что, - запальчиво восклицал Влад, глядя на Михаила, - хуже таджиков?
- Влад, не в этом дело! Какой я строитель? Вот этот стол, тот самый. После моего вторичного вмешательства опять завалился. Руки бесчувственные, и душа не лежит к этому занятию.
- Ясно. Я помню, ты говорил о соседке с дочерью.
- Ох, Влад. У родителей свой уклад, неохота его нарушать, и проблемы свои навешивать. А соседка… обыкновенная… ладно не буду язык поганить. А дочка пошла по её стопам, обслуживает всякую рвань за жратву и бутылку! Думал, уговорю её, молодая ведь ещё, вырву, да не получилось. Её мать набросилась на меня с кулаками, когда догадалась, что я хочу увести девчонку. Использует дочку в качестве приманки! Представляешь?
- Да, представление не из редких! С подобными мамочками я сталки-вался ещё в Питере, когда выживал в одиночку.
- Но ведь она мать, женщина!
- Не всегда можно поставить знак равенства между этими словами. Большинство женщин ложатся с мужчиной в постель, прежде всего для по-лучения удовольствия, или для того, чтобы подцепить его. И когда вдруг возникает беременность, случайная или преднамеренная – смертельно пугаются неизбежных изменений и трудностей, и – в лучшем случае, смиряются, в худшем – объявляют безжалостную войну нежеланному гостю, допуская любые приёмы, начиная от аборта – до выброса на помойку, успевшего родиться. А уж если затрачено время на, кой-как выжившего и подросшего, детёныша, то эта – так называемая мама готова использовать его в корыстных целях. Самое безобидное, если она однажды осознает, что рождённый ею человек может стать опорой, в её неизбежной немощи и старости. Некоторых матерей нужно держать в одиночной клетке из прутьев, запертой, вот на такой огромный железный замок, и никогда, никогда не выпускать даже на прогулку! Мне достаточно было одной, чтобы осудить многих других. Миша, ты не знаешь жизни! Не спорь со мной! Понял?
- Ну, как не понять? Давай выпьем, Влад!
- За что?
- За тех, кого ты определил в меньшинство! У меня мать нормальная, да… если подумать, тёща и жена – не злодейки.
- Миша, когда тебе было хреново, и не один раз, твоя мама почувствовала твою боль, твою печаль, твоё одиночество? Она прибежала к тебе, сломя голову, прижала к своей груди, погладила по голове, поплакала, пожалела, выслушала тебя, облегчила твою душу?
- Ну, Влад,! Ё-твоё, нарисовал картинку, прямо до слёз довёл! Какого хрена она будет бегать, если я сам урод и козёл? Зачем матери тревожиться, доводить себя до инфаркта, какая мне от этого радость будет?
- Знаешь, Мишка, ты всё-таки тупой! Разве об этом речь?
- А о чём?
- О близости, о родстве, о взаимности, о кровной связи, о жажде общения, об участии, о любви! О том, что родившая тебя женщина – твоя мать!
- Но вот тёща моя, тоже тревожилась о дочери своей, и что из этого получилось?
- Ничего хорошего не получилось, потому что тёща твоя испортила жизнь своей дочери, а та – в свою очередь, угробила своего сына, лишив его родного отца, и превратив его в озлобленного инфантильного юнца! А почему? А потому, что тёща думала только о своей заднице, о своём, как ты выражался, гнилом ковчеге, а дочь её испугалась трудностей, ведь у отца её ребёнка тогда ещё не было харчевни, а ты уже был при деле!
- Не нервничай, я всё понял! Пьём за детей!
- За детей! – рассмеялся Влад.
- Слушай, помню, ты как-то обмолвился о какой-то соседке.
- Обмолвился. Зовут её Инесса Игоревна. Наши отношения возникли по странному стечению обстоятельств, правда об этом я узнал гораздо позже. Дата смерти её новорожденного сына и дата моего рождения совпали абсолютно, даже день недели совпал. Но дело в том, что однажды, здороваясь, мы почувствовали друг к другу родственные чувства. Я до сих пор помню свои ощущения. Она стала мне другом, я доверился ей безоглядно, а  она оказалась готовой воспринять все мои авантюры, и  принять в них самое активное участие, - бескорыстно, весело и трогательно разыграла всё, как по нотам. И я ни разу не усомнился в её искренности и не удивился её доверчивости. Понимаешь? Вот так всё ясно и просто. Мы обращаемся друг к другу по имени и отчеству, и на вы. Я почитаю её за мать. Она меня – за сына. Возможно, это редкий случай, но, общаясь с ней, убеждаюсь в том, что Инесса Игоревна – мать по духу, и что материнство – это её сущность. У женщины – рождённой быть матерью, сердце светлое, чуткое, настроенное на любовь и добро.
- Чёрт возьми, после твоего ликбеза, трезвею до невозможности! По-знакомиться захотелось с твоей соседкой.
- Приезжай, познакомлю.
- Ладно. Давай выпьем за Инессу Игоревну!
- Выпьем!
- Как отпуск провёл?
- Очень интересно, разнообразно и весело, благодаря Инессе Игоревне! С ней не соскучишься!
- Ни с кем не познакомился?
- Вот, вот, и ты об этом же! Инесса Игоревна настойчиво и методично подбирала мне девушек, но её наивность в этом вопросе просто поразительна! Что не девушка – то шлюха! Короче, в этот период, все достойные женщины загорали и плавали в других, недоступных для меня местах.
- А доступное как называется?
- Геленджик.
- Так, за что употребим последние капли?
- За женщин, которые обходили Геленджик стороной!
Михаил смотрел на Влада так, будто видел перед собой незнакомого человека, который вдруг захотел доверить ему самое сокровенное и набо-левшее.
- Ну, что, Влад? – тихо произнёс Михаил, касаясь его плеча, - уже
поздно. Чай будешь? Спать хочется!
- Чай буду, а спать не хочу!
- Хорошо, попьём чайку, а там видно будет. Я же после леса, находился, устал… хочу баиньки, – ласково проговорил Михаил, – не возражаешь?
- Мишка, как я могу тебе возражать? С тобой я согласен пить, трепаться и даже пойти спать!
Проснувшись от запаха кофе и яичницы, Влад потянул носом.
- Вкусно пахнет, надо вставать, - произнёс он вслух, - Миша, я спускаюсь.
- Как спалось на новом месте?
- Мертвецки. Миша, меня не заносило? Лишнего не наболтал?
- Если что и наболтал, так это мне, а не кому другому. Не об этом речь. Я понял, главное не в том, что часть своей жизни я прожил бестолково и коряво, а в том, что я осознал это. Я найду свою дорогу, своё место, обещаю тебе. Влад, - проникновенно произнёс он, - теперь я точно знаю, что не сопьюсь и в козла не превращусь!
Влад рассмеялся.
- Кстати, козлы благородные животные – умны, доброжелательны и красивы!
- Интересно, на что ты намекаешь? – усмехнулся Михаил.
- Намекаю, что мне тебя будет чертовски нехватать. Не знаю, как долго я продержусь в этой глухонемой конторе.
- Да, контора не для слабоков! Но ты спец, и платят прилично. Знаешь,
меня долго уговаривали, посулили надбавку.
- Миша, у меня с собой небольшая сумма, заезжай ко мне, я тебе под-брошу деньжат.
- Влад, ты меня плохо знаешь. Я уже два года коплю денежки на чёр-ный – день. В ковчеге всполошились: мало даёшь! Я им растолковал: хочу обзавестись приличной машиной, приодеться по-человечески. Влад, ещё одно скажу. Кто б не уговаривал, крепкое не принимай. Твой организм этому противится.
- Да, Миша, знаю, но иногда… - развёл руками Влад, - поддаюсь уговорам. Слабак!
- Побольше бы таких слабаков, - вздохнул Михаил. – Жалко расста-ваться с тобой, Влад. Не знаю, куда заведёт меня жизнь, но как только ока-жусь в нужном месте и по нужному для себя делу – сообщу, но попусту звонить не буду.
- Спасибо.  Буду ждать. Давай прогуляемся, помолчим, и … я поеду. Эх, Мишка, Мишка, - рассмеялся Влад, подтолкнув его плечом, - не западай!
Без резких перепадов, не выходя за рамки узаконенных природой норм поведения, октябрь вёл себя по-джентельменски, и  благодарные деревья, обласканные лучами солнца, ещё сохраняли своё одеяние. Несмотря на прохладу, по-прежнему тянуло в лес. Влад решил в ближайший выходной отправиться с Инессой Игоревной за город. Общение с ней было благотворно. Она умела молчать, умела в  нужный момент двумя-тремя фразами, неожиданно и своеобразно смягчить обстановку и снять напряжение.
Вот и эта поездка не стала исключением. Подойдя к одному из своих любимых мест, Влад оторопел. Чудная, знакомая опушка пестрела от множества свежеспиленных пеньков. Возмущённый и негодующий, он готов был взорваться бранью, как вдруг услышал восклицание Инессы Игоревны:
- Владислав Георгиевич, какая прелесть! Вы только посмотрите, как эти беленькие пенёчки похожи на сказочные грибы! Давайте присядем.
На обратном пути Влад не удержался:
- Инесса Игоревна, вам,  в самом деле, пеньки милее, чем живой лес? Вы что не видите и не понимаете, что происходит?
Она молчала, и когда Влад готов был извиниться за резкость, сказала:
- Не слепая, вижу. Я могла бы упасть на землю и разрыдаться от жалости и печали, или разразиться проклятиями в адрес тех, кто это делает. Если бы это помогло возродить лес, я бы так и поступила, но увы! Я поддержала пенёчки добрыми словами, и вы не сорвались. А лес вырастет, ведь корни то остались.
Всю, последующую после поездки, неделю слова Инессы Игоревны: лес вырастет, ведь корни то остались, - произнесённые ею с особой про-никновенностью – навязчиво вертелись в его голове, вызывая недовольство. К чему бы это? – морщился он.

*  *  *
Влад возвращался с работы. – Не успею проскочить, - подумал он, притормаживая перед светофором. Он смотрел на пересекающих дорогу людей, чьи взгляды были устремлены только на противоположную сторону, и лишь мальчик лет семи-восьми, вдруг повернул голову, и встретившись с глазами Влада, на мгновение замер. В сознании Влада это запечатлелось замедленным кадром. Глядя мальчику вслед, он увидел, что его держит за руку женщина с сумкой. Ещё не понимая, что происходит, Влад тронулся с места, и, проехав несколько метров, остановил машину, вышел из неё, и пошёл за мальчиком. Женщина ускорила шаги. Влад оцепенел. И вдруг они остановились, и повернулись к нему лицом. Медленно, очень медленно он пошёл им навстречу.
- Здравствуй, Наташа, - глухо проговорил он.
- Здравствуйте, - ровно ответила она. – Познакомься, - обратилась она к мальчику.
- Здравствуйте, меня зовут Алан, - чётко выговаривая слова, произнёс он.
Черты лица, разрез чёрносливовых глаз, недоверчиво любопытствующий взгляд, и весь его облик представлял точную копию мужчины, которого Влад не только запомнил навсегда, но и описал.
- Ты похож на отца, - сказал Влад. – Меня зовут Владислав Георгиевич.
- Значит, это был ты, - спокойно проговорила Наташа, - Отобой говорил, что на стройку приходил мужчина, который хотел посмотреть, кто мой муж. Он описал тебя, но когда он сообщил, что это был писатель, решивший написать книгу, я усомнилась.
- Да, я приходил на стройку. Я рад, что встретил тебя, и увидел твоего сына.
- Я тоже рада.
- Вы всё там же живёте?
- Да.
- Передавай всем привет.
- Хорошо, - тихо произнесла Наташа, и он увидел, как дрогнули её губы.
Сердце Влада болезненно сжалось. Во время разговора, Алан внимательно наблюдал за матерью и Владом, оставаясь невозмутимым и серьёзным.
- До свидания, - громко проговорил Алан, - приходите к нам в гости, - добавил он, и улыбнулся.
Встреча произвела на Влада странное, двойственное впечатление. К радости от знакомства с Аланом примешивалось пронзительное чувство тоски от того, что у него самого до сих пор нет сына, который был бы так похож на отца. Волнуясь, он подумал о том, что Наташа невероятно изменилась.
– Ничего, от той, прежней Наташи!
На ней было длинное чёрное, приталенное пальто, туфли на каблуках, и светло-серый  блестящий шарф вокруг шеи. Тугой узел гладко причесанных золотых волос, собранных на затылке, открывал белый, чистый лоб. Широко распахнутые глаза были печальны. Она показалась ему какой-то надломленной. Её болезненно искривлённый рот, и уголки дрожащих губ, не давали ему покоя. - Что-то произошло, что-то не так! Опять… опять я наткнулся на полосу препятствия. Может быть, этот негодяй бросил её, удрал? – гадал он, стараясь не замечать возникающего при этом облегчения, и даже… даже радости. Чёрт возьми, до чего же я бываю противен и мерзок! – возмутился он. – Он же отец этого прекрасного мальчишки. Завидуешь, - стыдил он себя. Тревога не покидала его. Надо… надо навестить эту семью, как-никак мы знакомы друг другу. Понимая, что его визит может не понравиться Наташе, и тем более Отобою, он решил, отбросив все сомнения, сосредоточиться на приглашении Алана, и главное – на его улыбке.
В воскресенье, с утра, Влад начал готовиться. Вопрос: в чём пойти – не стоял, главное – с чем пожаловать? Он купил самую дорогую коробку конфет и самый красивый торт. Подбирая цветы, подумал: для Наташи? Ни в коем случае, а вот для Нины Савельевны – да! Оделся как обычно: чёрные ботинки, синие джинсы, белая футболка, чёрный свободный пиджак и шляпа. Сомнения по поводу серьги он отверг. – Талисман предавать нельзя! Так, на всякий случай, захватил роман «Нога», но подписывать не стал.
Дождавшись, когда кто-то откроет входную дверь, Влад поднялся на этаж. Позвонил. Дверь открыл Алан.
- Здравствуйте, проходите, - приветливо произнёс он. Мама и бабушка на балконе. Сейчас позову.
Наташа вошла в прихожую. Влад надеялся увидеть на её лице, если уж не радость, то хотя бы какие-то признаки волнения, но, увы!
- Добрый день, я пересилил свою робость, мне захотелось увидеть вас всех.
- Я знала, что ты придёшь, - тихо выговорила она.
- Это вы! Здравствуйте, Владик, я очень рада вас видеть! Хорошо, что пришли, проходите, пожалуйста! – радостно воскликнула Нина Савельевна, смахивая выступающие слёзы.
- Это вам, - сказал Влад, протягивая ей букет цветов, - а это всем к чаю.
- Спасибо за цветы, - растроганно произнесла Нина Савельевна. Я помню ваш первый букет. Наташа, приготовь стол, - обратилась она к дочери.
Влад вошёл в гостиную. Он уже успел заметить, что квартира неузнаваемо преобразилась – окна, двери, обои – новая мебель – всё было современным. Отсутствие Отобоя и Юрия Захаровича настораживало, но Влад не считал себя вправе задавать преждевременные вопросы.
- У вас очень красиво, - сказал он.
- Да, - кивнула Наташа.
- В каком классе учишься? – обратился Влад к Алану.
- В третьем.
- Сколько же тебе лет?
- Восемь.
- Он очень способный, - радостно подключилась к разговору Нина Савельевна, - учится в художественной школе, у него прекрасный слух, а как он поёт! Изучает фарси, у нас есть книги на персидском, великолепно иллюстрированные. Отобой очень дорожил этими книгами, называл их сокровищем. Как только Алан родился, Юрочка сразу же определил что мальчишка одарённый, всё переживал, что мы не заметим его способностей, и не будем их развивать. Посмотрите его рисунки, поговорите с ним, ему так не хватает мужского общения, - промолвила она, и слёзы выступили на её глазах, – простите, Владик, мои глаза теперь всегда на мокром месте, пойду, а вы посидите с Наташей.
- Мама, я останусь с бабушкой. Хорошо?
- Да, конечно, ступай, - ответила Наташа и, немного помолчав, сказала, - папа умер три года назад… не мучился… так тихо, будто уснул.
- Очень жаль, Наташа. Я знаю, ты очень любила своего отца. Прости… Отобой уехал?
- О, если бы это было так, - вырвалось у неё с такой болью, что у Влада сжалось сердце. – Я молила всех богов: оставьте мне его в любом состоянии, лишь бы он жил, лишь бы я могла видеть его глаза и держать его руку, но боги не услышали меня, а если и услышали, то помочь не смогли. Отобой погиб.
- Когда? – охрипло спросил Влад.
- Алану было три года.
Влад похолодел… Не может быть… протянулась мысль… - Это как раз тот год, когда я работал над повестью… «Отобой»…
- Как погиб? – тихо произнёс он и, замирая от предчувствия, прило-жил руку к груди.
- Разбился, но не по своей оплошности, он был очень ловок и осторо-жен. Наспех сооружённый настил искалечил ещё троих.
Влад опустил голову. Он ощутил себя одним из многих, кто безответственно и цинично, наспех сколачивает настилы, не думая об убийственных последствиях для тех, кому они предназначены.
- У тебя что, сердце? – спросила Наташа.
- Похоже на то, что оно у меня есть, - усмехнулся Влад.
- Отобой умер на моих руках. Если бы не Алан, я умерла бы вместе с ним. Жить без него не хотела. Он был самым чутким, нежным человеком на свете. До последней минуты он думал обо мне. Его последние слова не покидают меня: с тобой остаётся наш сын, - говорил он мне, - одной жить плохо, сыну нужен мужчина. - Отобой, о чём ты говоришь? Я не хочу этого слышать! Я люблю только тебя, и никогда и ни кого не смогу полюбить! – отвечала я. - Нельзя мёртвого любить, надо живого любить, - шептал он мне. Он старался меня утешить. Знаешь, что он ещё сказал? - Писатель любит тебя, возьми его в мужья, он хороший человек. - Как, почему он это почувствовал? Влад, я рассказываю тебе об этом только затем, чтобы ты знал, каким человеком был мой муж. Я устала думать… мне нужно выговориться. Я даже иногда забываю о сыне, боюсь, он это чувствует, мне страшно, но ничего не могу с собой поделать. Извини, Влад.
- Я понимаю тебя, Наташа. Не терзай, не вини себя. Говори, я затем и
пришёл. Я почувствовал, что тебе плохо, но разве мог я предположить, что такое возможно.
- Он заботился о нас, делал всё, чтобы нам хорошо и легко жилось, - задумчиво произнесла Наташа. – Видишь, как всё изменилось? Это всё Отобой. Работал, как сумасшедший, брался за всё. А уже способный какой, квартиру сам ремонтировал. - Я для тебя всё сделаю, - говорил он мне. А когда родился Аланчик, он устроил, всем на удивление, праздник, забыть который невозможно! Родители были в восторге. Соседи до сих пор вспоминают этот день. Отобой – единственный мужчина, которого я, по-настоящему, смогла полюбить. Я была с ним очень счастлива. Не обижайся, Влад, но с тобой очень сложно, и путано.
- Почему?
- Ты не подпускаешь к себе, чего-то боишься, и отталкиваешь.
- Где похоронен Отобой?
- Родные увезли его на родину. Красивые места. Мне понравилось.
- Смогла бы там жить?
- Смогла бы где угодно, лишь бы он был рядом. Его родственники – хорошие люди, не бедные, имеют своё хозяйство, сёстры образованные, замужем, преподавательницы. Я очень боялась, что они заявят свои права на Алана. Отобой не  раз касался этой темы. - Мой сын должен жить рядом с матерью, там где родился - его родина Россия. Станет большой, сам выберет место. - У Отобоя, старший брат – вдовец, предлагал мне руку, у него четверо детей. Я поклялась, что навсегда останусь женой Отобоя, чтобы не случилось. Я говорила ему – ты мой единственный муж.
- Наташа, ты очень изменилась. Я хотел сказать тебе об этом, но печаль в твоих глазах смутила меня. Ты такая красивая, и волосы твои блестят, и это платье тебе так идёт.
- Это всё Отобой. Он говорил мне: настоящие женщины носят длинные волосы и длинные платья, у тебя красивые золотые волосы, зачем ты портишь их химией? Он сам покупал мне одежду и обувь. Это платье – его любимое, из настоящего шёлка. Он лепил меня, говорил – что я не похожа на других женщин. Научил нас питаться более рационально и полезно. Не разрешал таскать сумки. Копил деньги на мебель. Видишь, как всё просто, свободно и красиво. Он всегда со мной. Мы ничего не переставляли, здесь всё, как он хотел.
- Прости, но спрошу: на что вы живёте?
- У меня небольшой магазин, на хорошем месте. Это тоже его заслуга. На жизнь вполне хватает. Откладываю деньги на учёбу Алану. Отобой очень любил детей, мечтал о дочери: исполнится сыну три года, сделаем красивую девочку… - сказала она, и вдруг лицо её сморщилось, задрожало, и светлые струйки потекли по её бледным щекам. – Извини, не могу, всё плачу, - прошептала она, утирая платочком слёзы.
- Наташа, чем я могу тебе помочь? Скажи, не стесняйся.
- Приходи, если будет желание. Ты понравился Алану, он мне сказал: мама, он хороший мужчина, пусть заходит. И ещё, - Наташа улыбнулась, и эта улыбка, несказанно обрадовала Влада, - Алан спросил, что у тебя изображено на серьге, я ответила, что вообще её не заметила.
- А сейчас заметила?
- Да, вижу, по-моему, нога… женская. Ты тоже очень изменился, мне кажется, ты помолодел и стал ещё красивей. Сколько тебе лет?
- Тридцать три. А тебе?
- Тридцать пять. Отобою исполнилось бы тридцать один, - потерянно проговорила она, - всего-навсего….
- Наташа, пожалуйста, прости меня, я очень виноват перед тобой, перед твоим мужем, перед вашим сыном. Прости меня, если можешь.
- Влад, что ты? Ты ни в чём не виноват. Я тоже вела себя отвратительно, а потом, если бы всё сложилось с тобой, то не было бы Отобоя. Понимаешь?! – испуганно воскликнула она.
- Да, да… понимаю, только я не о том, я о другом.
Этот разговор с Наташей, в сравнении с последующими, оказался са-мым лёгким.
Прежде такая немногословная и скрытная, она готова была часами рассказывать чуть ли не о каждом дне жизни, связанной с Отобоем. При этом, упоминание о сыне и о родителях было косвенным. Она говорила только о прошлом. Будущее для неё не существовало, она не хотела в нём участвовать. Терпеливо выслушивая её излияния, Влад надеялся, что кризис минует, и её угасающая воля к жизни восстановится.
Воспоминания возбуждали её. Она преображалась. Менялась осанка, щёки розовели, в глазах появлялся блеск, сжатые губы приобретали чув-ственные формы, но было в этих изменениях что-то нездоровое. Как только она замолкала, всё резко менялось. Плечи опускались, черты лица теряли свою выразительность, уголки болезненно искривлённого рта опускались, взгляд тускнел, и она превращалась в бледную усталую женщину. Это пугало Влада. Мысли о своём вмешательстве в трагедию, постигшую её, роились в его голове. - Кто же я такой? Я чудовище! Зачем, зачем я убил этого человека? И ему припомнился разговор с Софьей. Читая повесть, она плакала, и не хотела верить, что её герой погиб. Она обвиняла Влада в жестокости. - Как же так? Оказывается, я изобразил Отобоя таким, каким он был на самом деле, а потом зачем-то, по-прихоти своей, из чувства ревности и мести, убил того, кого сам же восхвалял. Что это? Совпадение, или умышленное предсказание? А вдруг… - ужаснулся Влад, - вдруг Наташа, Нина Савельевна и что хуже всего Алан прочитают его повесть? Сможет ли он оправдаться?
Влад подошёл к окну. Снег выпал, - равнодушно отметил он. Придётся надеть тёплую куртку, хотя можно и повременить. Снег – это ещё не зима. Он уже дважды навестил Наташу. Стараясь отвлечь, рассказал об Инессе Игоревне, упомянул о Софье, невдаваясь в подробности. Почему не женился? – спросила она, и он, надеясь рассмешить её, сказал. – Моя кровать очаровала её, а вот прикид – отвратил. – А мне нравится, как ты одеваешься, - спокойно произнесла она.
Как давно чистые белые листы, задыхаясь в ящиках стола, жили взаперти: месяц, два? Влад пробовал, садился за стол, и на него тут же наваливалась лохматая, бесформенная апатия. И он - истомлённый ленью, физической усталостью, бесплодными схватками с самим собой, и главное – совершенной незанятостью ума, - вознамерился переломить ситуацию путём незатейливого созерцания заоконного пространства. И потому, покорно уложив руки на стол, тупо уставился в окно. Оторваться, уйти, не думать. Вопиющее неведение. Иногда, при наличии очень большой злости на себя и на всё, удаётся наступить на собственный хвост, но для этого надо резко – будет больно – повернуться назад, затем развернуться, и…закрутиться волчком. А если ты ослаб и обленился? Ну, что ж! Отпущенные на волю мысли вернутся, чтобы с тупиковой, убийственной назойливостью продолжить свой путь.
Зачем я потащился на эту стройку? – спрашивал он себя. Зачем я ввязался в чужую жизнь? Зачем меня угораздило объявить себя писателем и написать эту роковую повесть, и почему именно она оказалась лучшей из того, что я написал? Не знаю. Но отчего я чувствую свою вину? Если всё уже было намечено, и все роли были распределены, без моей на то воли, то я всего лишь один из исполнителей этого представления. Если бы я не убил своего героя, Отобой был бы жив? Ты убил не просто выдуманного тобой героя, ты убил знакомого тебе человека, существующего в действительности, а не в твоём воображении. А если бы я назвал его другим именем, а кто-то с таким же именем сорвался бы со строительных лесов, я опять бы был виноват? Дело не только в имени, когда ты оставлял слова на бумаге, ты видел перед собой именно его – Отобоя, его глаза, его лицо, его взгляд. И ты хотел его убить, и тебе не было его жалко, и ты не подумал о Наташе, и ты не хотел, чтобы она стала счастливой не с тобой, а с таджиком! Да. Ты – виновен. Но это мистика! Когда слова вошли в бумагу, это уже не мистика – а сама жизнь.
- Добрый день, Владик, - негромко произнесла Нина Савельевна, - хорошо, что пришли, мы вас заждались. Проходите в гостиную.
- Что-то случилось?
- Наташа плохо себя чувствует.
- Может мне лучше уйти?
- Что вы, - прошептала она, - ваше присутствие её успокаивает.
Влад опустился в кресло. На этот раз всё выглядело сиротливо и безотрадно. – Не очень удачный день для визита, - подумал он.
Наташа вошла, и словно что-то припомнила, остановилась. Влад поднялся.
- Здравствуй, Наташа. Наверное, я не очень кстати…
- Всё нормально. Я рада твоему приходу, - сказала она, приседая на краешек   дивана.
- Наташа, - бодро произнёс он, - я хочу пригласить вас в гости, познакомить с Инессой Игоревной, можно сходить в театр, на концерт, в зоопарк, да и вообще просто съездить куда-нибудь на природу, или…
Влад осёкся. Он смотрел на Наташу. Она отсутствовала. Она была слишком далеко, и не могла его слышать. Охваченный чувством неловкости и неудобства, он ждал её возвращения. Эта странная, чужая женщина была ему незнакома. Он не знал, что ей сказать и как поступить. Что-то похожее, он уже испытывал. Это было то утро, когда, проснувшись, он увидел на своей кровати ногу и, испугавшись неизвестности, убежал, вместо того, чтобы решительно откинуть одеяло, и увидеть всё остальное. Вот и сейчас, он чувствовал себя неспособным выдернуть, застывшую на краешке дивана женщину из того мрака безысходности, в который она провалилась. А ведь ты, возможно,  так никогда и не узнаешь, кому принадлежала та нога! – подумал он, вдруг осознавая, что эта мысль впервые явилась ему с такой живой, вопиющей, определённой ясностью: никогда не узнаешь. Никогда не узнаешь?
Вдруг Наташа согнулась, закрыла лицо руками, и зарыдала громко, истошно, раскачиваясь во все стороны. В комнату вбежал Алан, опускаясь на колени, он обхватил её ноги, и заговорил:
- Мама, мамочка, не надо так громко плакать, ты тревожишь дух папы, это плохо, ты же не хочешь, чтобы я тоже плакал. Да, мама? Это плохо, успокойся, пожалуйста…
Нина Савельевна принесла стакан воды и сердечные капли.
- Доченька, тебе нужно прилечь.
Наташа отняла руки от лица, выпрямилась. Её глаза были мертвы, она никого не видела. Покорно выпив содержимое стакана, она легла, опустила голову  на подушку, сложила руки на животе и прикрыла веки. Алан вёл себя по-мужски: сдержанно и вразумительно.
- Владик, - обратилась к нему Нина Савельевна, - оставим их одних, пойдёмте на кухню.
- Присаживайтесь, я угощу вас любимыми сладостями Отобоя и Алана.
Попробуйте, это называется пошма. Вкусно
- Да.
- Я заварю чай. Отобой был очень благодарным человеком. Чтоб порадовать его, я освоила несколько национальных блюд, так он, смешно, ей богу, съедал даже самые неудачные кушанья, и ещё нахваливал меня. Вы любите крепкий чай?
- Спасибо. Не очень.
- Ох, Владик, не знаю как быть. Врачи говорят: психологическое перенапряжение, затяжное функциональное расстройство  всего организма вследствие тяжелого потрясения. Мне страшно. Это учащается. Она без конца сопереживает то, что было. Он умирал на её глазах, и это оказалось ей не под силу. Боль и ужас увиденного не отпускают её. И ещё, она смертельно боится за Алана, она почему-то вбила себе в голову, что если что-то с ней случится, то Алана увезут в Таджикистан, и он там не выживет. Господи, спаси нас и помилуй, - перекрестилась Нина Савельевна, и заплакала.
- Нина Савельевна, давайте пить чай.
- Да, да, извините меня, - засуетилась она. – Вы верно помните, как Юрочка воспринимал ухажёров Наташи? Тоже самое было и с Отобоем. Но очень скоро Юрочка изменил своё отношение к нему. Он называл его сыном, представляете? Это было так трогательно. И любовь к этому чужаку обернулась чудом. Юра стал самостоятельно, без нашей помощи передвигаться по квартире. Отобой называл его отцом, он вообще был уравновешенным, предупредительным ко всем. Юрочка не перенёс его гибели. Он сразу же слёг, и через два года умер. Юрочка для меня был всем. Думала, что выплакала все слёзы, а они всё льются и льются. Наташе было бы легче, если бы могила Отобоя была здесь. Отобой был немногословен, но когда он смотрел на Наташу и сына, его глаза начинали светиться.
Когда же мои глаза начнут светиться? – усмехнулся Влад про себя.
Вошёл Алан.
- Мама спит. Она улыбается во сне.
- Это благодаря тебе, мой дорогой! Ты наш защитник, наша надежда. Попей чайку, покушай.
-  Да, бабушка, я это знаю. Кушать не хочу. Пойду рисовать. А вы, - обратился он к Владу, - приходите к нам. Я скажу маме, чтоб не плакала, и не пугала вас. До свидания.
- До свидания, Алан. Я не очень пугливый, поэтому буду навещать вас.
- Да, Владик, приходите. Мы вас ценим и уважаем. Алан нуждается в мужском общении. Когда он видит мальчишек с отцами, с ним что-то происходит: он потом замыкается, молчит, и всё рисует. Вы ему явно понравились, он ведь хитрый, по-хорошему, всё-таки азиат. Если ему кто-то не нравится, отвернётся и разговаривать не будет. Удивительно, но к Наташе, даже в такое время, притягивает мужчин. Ведь не красавица. Но она очень добрая. Я как-то заикнулась о новом замужестве, так она сказала: мама, никогда не заводи эти разговоры. Я всегда буду женой Отобоя. Никто никогда не прикоснётся ко мне. - Владик, простите меня, дело прошлое. Вы любили Наташу?
- Не знаю. Я так и не разобрался в том, что есть любовь.
- Ну что тут разбираться? Если скучаешь за человеком, хочешь видеть его, слышать, если при думах о нём загораешься, как спичка, если всех остальных перестаёшь замечать, если сердце заходится от блаженства и надежды, если всё вокруг преображается и сияет, если радость через край, и начинаешь чувствовать себя невесомой и счастливой, значит к тебе пришла любовь!
- Нина Савельевна, вы не пробовали писать стихи?
- Некогда было. Но поэзию очень люблю.
- Знаете, вы очень вдохновенно пропели гимн любви – обоюдной, взаимной. А если она безответная?
- Это уже трагедия, но не для всех. Некоторые переплавляют её во что-то ценное, творческое и благое.
- Может быть, это именно мой случай? – улыбнулся Влад.
- Дай вам Бог! – вздохнула Нина Савельевна.
- Алан любит читать? – спросил Влад.
- Очень. Он пересмотрел всю нашу библиотеку, и многое его заинтересовало, но он понял, что не всё ещё доступно его разуму. Память у него отличная. Любит стихи. Мы с малых лет читали ему Пушкина, Лермонтова и очень многих детских поэтов.
- И кого он предпочёл или запомнил?
- Хотите верьте, хотите – нет, - рассмеялась Нина Савельевна, - конечно же Пушкина, но более всего «Мцыри» Лермонтова. Как он сопереживал! Целые главы знает наизусть.
- Да… - задумчиво произнёс Влад, - скажи мне, кто твой любимый поэт, и я скажу, кто ты. Пожалуй, родство душ – покруче любви.
Нина Савельевна недоумённо вскинула брови.
- Вы меня удивили, даже Алан не употребляет такого слова.
- Я не чураюсь и не брезгую сленгом, будь то диалект, или жаргонное словечко, круто определяющее время, - рассмеялся Влад.
В эту ночь, как никогда, он хотел уснуть, но мысли – будоража и изматывая – не отпускали его. Их было много, но главной была одна – слишком жестокая и опасная. Он сопротивлялся, противился её реальному осуществлению. Своим предложением ты подпишешь ей смертельный приговор. Нет! Признайся, ты не уверен, что она… или ты, что-то предчувствуешь? Не предчувствую – это на всякий случай. Но случай может быть только один. Ты хочешь обмануть даже себя. Почему? Возможно, она нарушит свою клятву, встретит достойного человека, и тогда всё можно изменить. Это же так просто! Я думаю не о себе, а о её сыне, разве это не оправдывает мои намерения? Я же не злодей, чёрт побери!
Влад ничего не испытывал к Наташе… даже жалости. Это мучило его, он искал причину, и когда она возникла и совпала с его желанием оправдать себя, он успокоился. Эта женщина из другого, чуждого мне мира, - сказал он себе, и тут же усмехнулся, - да, философия – спасительная вещь – и оправдает, и прикроет, и усмирит!
Но проходило время, и он опять возвращался к исходной точке своих размышлений. Видя её страдания, он чувствовал её силу воли, её цельность, и сам себе казался беспомощным и ничтожным. Сильным положено страдать, это их участь! А слабый, что с него взять? Извечный парадокс человеческих взаимоотношений: странная жестокость – лживая и глубоко эгоистичная.
Влад не считал удобным часто навещать семью Наташи. Последнее приглашение Алана и его слова… чтоб не плакала и не пугала вас, - поразили Влада. Каким образом этот мальчишка проник в его состояние? Алан не был болтлив. Общаясь, он обходился несколькими фразами, но они всегда были точными и ясными. Это был взрослый человек. И когда Влад видел его глаза, у него возникало ощущение радости, какой-то светлой надежды, и уверенности в том, что жизнь интересна и бесконечна.
Влад подготовился к ответственному и рискованному визиту, с особой предусмотрительностью. Стараясь предугадать реакцию Наташи, и свою готовность к любому повороту, он обдумал каждое своё слово.
Если иногда, даже для застарелого консерватора, вопрос: что одеть? – может стать сильным раздражителем, то для импульсивной натуры – это всегда испытание. Влад подошёл к зеркалу, и… оторопел. Вынырнувший из глубин зеркальной реальности человек - с брюзгливо зажатым ртом, с запущенной, неухоженной щетиной, со стылым выражением невозмутимо безразличных глаз - был не он. Как же так? Только что, вдохновлённый благой идеей, раздираемый противоречиями, он беседовал с самим собой, и вот… пожалуйста! Да, делать предложение с такой унылой рожей – провальная затея!
Влад побрился, возбудился холодным душем, освежил и промассировал лицо специальным гелем, открыл шкаф для одежды и сразу же уловил, почувствовал притяжение некоторых вещей. Соскучились по мне, - подумал он, сдёргивая с вешалок: смоляной элегантный,  классического кроя, костюм, тёмно-вишнёвую рубашку, чёрный галстук, чёрное короткое пальто и чёрные ботинки. Подмигнув себе, хмыкнул: фартовый парень, с эдакой уклончивой, беспечной самодовольностью, - заключил он, собираясь вновь усомниться в сделанном выборе, но своевременная подсказка памяти, защитила его от очередного приступа самобичевания. Он вспомнил, что Наташа, в каждый его приход, появлялась в новом платье. В последний вечер, когда на ней было надето красивое темно-зеленое платье, сумевшее – без напряжённых морщинистых складок – непринуждённо и чувственно обхватить её тело, он, с холодным удивлением, отметил, что она хорошо сложена. Странно, почему же раньше, в любом одеянии она виделась ему бесформенной и неуклюжей? И это тогда, когда он был влюблён и заражён страстью. Так что же? Любовь, и тем более страсть, прирождённые слепцы, для которых красота и уродство равнозначны?
Здравствуйте, Владик! Вы нас совсем забыли. Проходите в гостиную. Боже мой, какой вы сегодня торжественный и красивый!
- Я рад, что понравился. Цветы – вам, сладости всем.
- Спасибо, Владик, - растроганно проговорила Нина Савельевна, - я вообще должна вас благодарить. Вы обратили внимание на то, что я всегда в надлежащем виде? Это благодаря вам. Прямо с утра привожу себя в порядок, чтоб не опростоволоситься.
- Обратил, но смолчал, извините. У вас всё хорошо?
- По-разному, - вздохнула Нина Савельевна, -. Наташа и Алан ушли в магазин. Скоро вернутся. А вот и они! – воскликнула она, направляясь в прихожую. – У нас гость – ждёт вас.
Влад поднялся им на встречу. Несколько секунд напряжённого молчания, казалось бы должны были изменить намерения Влада, но этого не случилось. Что удержало? Милосердие, жалость, любовь или что-то такое необъяснимое, неосознанное, сокрытое в тёмных закоулках души.
- Добрый день, - нарушая тишину, бодро произнёс Влад.
- Здравствуйте, - одновременно прозвучали два голоса – звонкий и
тихий.
Глаза Алана, со сдержанным восторгом, улыбались Владу. Взгляд же Наташи был печален и отрешён. В длинной чёрной юбке, в короткой серебристой вязаной кофточке, похудевшая, стройная, будто устремлённая вверх, - она казалась лёгкой и свободной. Владу почудилось, что вот сейчас она встрепенётся, вскинет глаза, и улыбнётся… и всё вокруг оживёт, забродит, закружится, разноцветится, и всем станет так весело, что удержаться от смеха будет невозможно…
- Я хотел, - сказал Алан, - показать вам свои рисунки, но вы пришли к маме, поэтому я покажу их вам в другой раз. Ладно?
- Да, Алан, в другой раз, - избегая прямого взгляда, поспешно согла-сился Влад, - прости, пожалуйста.
- Не переживайте, я не обиделся, - улыбнулся Алан.
Наташа присела на диван.
- Наташа, - глухо проговорил Влад, в горле запершило, и он закашлялся. – Наташа, я хочу сказать… вернее, предложить, но смогу это сделать в том случае, если ты примешь не само предложение, его ты можешь отвергнуть, а мои условия. Прости, я многословен и невнятен… волнуюсь. Я ничего не буду тебе объяснять, не стану уговаривать, и не хочу, чтобы ты меня расспрашивала, и вообще что-то говорила, и уж тем более оправдывалась. Твой ответ будет зависеть от того, как ты воспримешь сказанное мной, поверишь ли мне, почувствуешь ли истинную причину моего намерения. Это будет нелегко.
- Говори, - тихо произнесла Наташа.
- Я предлагаю тебе расписаться со мной.
Она смотрела на него и молчала. Вдруг её губы дрогнули, и Владу подумалось, что она закричит, прогонит его, назовёт предателем, и ужаснётся его бессердечию и жестокости, но она… улыбнулась. И в этот миг сердце его дрогнуло от целой бури чувств, замешанных на сожалении, горечи, любви и жалости к ней, к Алану, к Нине Савельевне, к себе, к тому, что ничего уже
нельзя изменить, вернуть, и самое невыносимое – нельзя забыть!
- Спасибо, Влад. Я принимаю твоё предложение. Ты полюбил моего сына. Я верю тебе, - сказала она, глядя куда-то в сторону.
К горлу Влада подступил комок. Пружинисто, одним рывком, он поднялся. Не меняя позы, она продолжала сидеть. Надо ей что-то сказать, - подумал он, и, преодолевая вязкую неловкость, повернулся к ней лицом, она подняла голову, и впервые за всё время общения, - прямо и бесстрашно они посмотрели друг другу в глаза. Он запомнил этот взгляд Наташи, но разгадать его не смог. Что было в нём? Благодарность? Нет. Тоска, сожаление? Нет. Сомнение, страх? Нет. Что тогда? Наверное – всё.
- Прости, Наташа, я… пойду. Заеду в пятницу.
Она улыбнулась, кивнула головой.
- Уже уходите? – удивилась Нина Савельевна.
- Да. До встречи, – вымолвил Влад.
Влад заехал в глухой переулок, остановил машину, откинулся на сидение, и… заплакал. Плакал не он… взрослый мужчина. Это были слёзы того, кто продолжал в нём жить, - слёзы испуганного, растерянного мальчика – выброшенного в отчуждённый, жестокий мир взрослых, равнодушных к его мальчишечьим слезам.
Ну вот, то же мне – жених сопливый… расфрантился, расфуфырился… хорошо, что не обмочился, - презрительно усмехнулся он, обтирая лицо.
Не заходя домой, Влад позвонил Инессе Игоревне.
- Добрый день. Можно зайти?
- Конечно!
Она распахнула дверь, и сразу же воскликнула:
- Какой вы шикарный! А что с глазами?
- Инесса Игоревна, дайте человеку пройти.
- Вы сегодня особенно странный!
- А когда я был другим?
- Да, верно, пора мне привыкнуть! – рассмеялась она.
Влад рассказал о неожиданной встрече с Наташей и её сыном, о своих визитах, о гибели её мужа, о смерти её отца, о разговорах с ней и её матерью, о состоянии Наташи, о её безмерной любви, о верности и клятве данной умирающему мужу. Он говорил о своих ощущениях, о чувстве вины перед этими людьми, о сделанном ей предложении расписаться, только затем, чтобы обезопасить жизнь её сына, и тем самым искупить свою вину. Инесса Игоревна слушала, не перебивая, не задавая вопросов – понимая, что ему необходимо выговориться, освободиться от гнетущих раздумий.
- Владислав Георгиевич, мне непонятно, почему вы вините себя за ги-бель мужа Наташи?
- Мужа звали Отобой, и я – как вам известно, написал повесть, названную его именем. Я убил его из чувства зависти, мести и гордыни, заметьте – не из ревности.
- Но, в вашем произведении другая женщина, другие обстоятельства, и потом, вы же не были знакомы с мужем Натальи.
- Был знаком. Я описал именно его, и думал именно о нём.
- Но это же совпадение! Как можно обвинять себя?
- Можно, оказывается можно! Фёдор Михайлович породил многих и многих Раскольниковых, хотя это не суть того, что он хотел сообщить. Но по всей России, тысячи старушек были убиты последователями Родиона, притом по одной и той же причине собственного ничтожества. Выразительно описанное и психологически обоснованное убийство – притягательно.
- Глупости! Такова жизнь, таковы люди! И смерть – это часть жизни. Тогда можно обвинить и осудить тех, кто изобретает, пишет, лицедействует, изображает. Короче – всех, кто творит. И слушать вас не желаю. Если вас интересует моё мнение, скажу: сделанный вами шаг достоин похвалы. Это не только благородный поступок, но и очень ответственный, и в какой-то степени рискованный. Неизвестно, как он может повлиять на вашу дальнейшую жизнь. Когда будете расписываться?
- Сделай я этот шаг десять лет назад, всё было бы по-другому. Хвалить
меня не за что. Риска нет. Все остаются под своими фамилиями. Если что-то случится, Алан останется здесь, под моей опекой и защитой от посягательств всякого рода. Для меня его выбор, его желание – будут неоспоримы. Итак, вам опять предназначается очередная роль свидетеля и очевидца очень важного события, - объявил Влад, и вдруг… расхохотался.
Он смеялся и никак не мог остановиться, все попытки продолжить разговор, заканчивались новым приступом смеха. Глядя на него, Инесса Игоревна лишь улыбалась, но вскоре не выдержала и рассмеялась.
- Вы…вы, дорогая Инесса Игоревна, однажды уже засвидетельствовали
мою кончину, а теперь станете участницей и свидетельницей моего не менее странного бракосочетания. Алан и Нина Савельевна будут представлять многочисленных гостей-невидимок. Прямо мистика какая-то. Не находите?
- Нахожу. Вам бы следовало пригласить Стаса и Софью, – рассмеялась она. – Давайте отобедаем, я очень проголодалась.
- Господи! Как мне благодарить Тебя за дарованную мне, незаслуженную милость, олицетворённую в образе женщины, по имени Инесса Игоревна! – воскликнул Влад, вознося кверху руки.
- Ну, всё! Хватит меня смешить!
Предоставив справку о своей экстренной и длительной командировке, Влад ускорил сроки регистрации. Инесса Игоревна, перетряхивая свой гардероб, маниакально подбирала, надлежащий для столь значимого события, туалет. И когда она появилась в тёмно-синем брючном костюме, украшенным алым цветком, в красных туфлях на высоких каблуках, с короткой модной стрижкой, Влад не удержался от вопля:
- Инесса Игоревна, ради чего вы избавились от своих великолепных волос?
- Так и знала, что вы не оцените! Не обольщайтесь, я это сделала не для вас!
С возрастающим удивлением, Влад вскинул брови.
- Да! Хочу понравиться вашему мальчику. Первое впечатление остаётся на всю жизнь.
- Однако, - рассмеялся Влад, - одна – во имя любви к мужчине отрастила волосы, другая – чтоб понравиться его сыну – обкорналась. Интересно, какую роль играю я в этих наглядных модификациях.
- Главную, Владислав Георгиевич, - связующую!
- Вы меня… окончательно утешили.
- Мне кажется, что все сегодняшние невесты позавидуют Наташе.
- Не подхалимничайте! Через двадцать минут – выходим.
Влад подъехал к дому Наташи. Поднялся. Дверь открыла Нина Савельевна.
- Здравствуйте, все готовы? – спросил он, улыбаясь.
- Да, - бодро ответила она.
В удлинённом светло-зелёном вязаном платье, в чёрных коротких са-пожках, с гладко зачёсанным валиком поседевших волос, с бледно-розовыми губами, она была похожа на миролюбивое, домашнее растение, избегающее яркого света и солнечных лучей. Владу нетерпелось увидеть Алана и Наташу.
- Здравствуйте, - звонко прозвучал голос Алана.
Зардевшись от удовольствия, Влад, не скрывая радости, смотрел на него.
- Алан, ты решил меня затмить, да?
- Нет, я хочу быть похожим на вас, - серьёзно ответил он.
- Наташенька, ты где?
- Здесь, мама, - негромко отозвалась Наташа, войдя в прихожую.
Длинное платье из голубого шёлка, украшенное искусной национальной вышивкой ручной работы, любовно облегая её фигуру, - было необычайно красивым. Строгая причёска, и на открытом бело-матовом лице губы, чуть тронутые серебристо-розовым блеском, и глаза – светлые, чистые, словно два печальных колокольчика. Она была такой хрупкой, такой воздушной. Влад молчал. Как же так… Как, почему... - мешая сосредоточиться, засверлила, заметалась мысль, - так вот из чего образуется красота… любовь и страдание…
Знакомство - вернее некоторые его детали, без которых не удалось бы избежать некой неловкости и натянутости - получилось тёплым и даже забавным, что очень обрадовало Влада. Реплика Нины Савельевны:
- Владик рассказывал нам о вас, - и моментальная реакция на неё Инессы Игоревны:
- Владик? Завидую вашей близости! Я не смею называть его иначе как Владислав Георгиевич, - оживили встречу, придав ей некую смешливую непосредственность. А неожиданный вопрос Алана: Инесса Игоревна, вы бабушка? – и её сентиментальный вздох. - И в этом я не преуспела! Я пока ещё не бабушка, но учусь быть бабушкой, - вызвал у всех улыбку.
- Я тоже ещё не волшебник, но хочу им стать, - поддакнул ей Алан.
- Ты станешь волшебником, - уверенно произнесла Инесса Игоревна.
Да, они понравились друг другу, - обрадовано заключил Влад, наполняясь чувством гордости за Алана, и радостью за Инессу Игоревну. И вдруг следом за этим, предчувствие тёмное, зловещее стеснило его грудь. Он взглянул на Наташу, на Нину Савельевну, и ему сделалось страшно за них, и стыдно за свои ощущения. Вспомнилась ему давно прочитанная повесть, где художник, сидя у постели своей умирающей возлюбленной, жадно и вдохновенно спешил, торопился запечатлеть все оттенки и гримасы угасающей жизни, стараясь не упустить тот - самый последний миг торжества смерти.
Само таинство бракосочетания не сумело превратиться в праздник. Отрешённый взгляд Наташи, её виновато  подрагивающие губы, её молчание, тишина её голоса, несколько растерянный взгляд Нины Савельевны, грустные глаза взрослого мальчика, гнетущие мысли Влада, несвойственная Инессе Игоревне задумчивость – всё это не смогло рассеять атмосферу строгой печали.
Наташа отказалась от шампанского и цветов, и Владу ничего не оста-валось, как вручить работникам загса и шампанское, и конфеты, и даже свой букет. Нина Савельевна, чуть не плача, прижимала к груди букет, преподнесённый ей Инессой Игоревной. Внешне Алан оставался спокойным и невозмутимым, но Влад понимал, что творится в его душе.
От приглашения на обед Наташа отказалась, сославшись на головную боль, да и впрямь она выглядела усталой и поникшей. Нина Савельевна и Алан поддержали её, а разве могло быть иначе? Влад довёз их до дома, и понимая, что его присутствие будет обременительным, откланялся, обещая к концу недели заехать.
Инесса Игоревна держалась, и Влад видел, как ей тяжело, но как все-гда - она копнула, взрыхлила запас своих возможностей и, подъезжая к дому, вытолкнула из себя:
- Так, через тридцать минут встречаемся у меня за столом. Набьём себе пузо до отвала, благо есть чем поживиться, так что можете разнарядиться, чтоб не заляпаться.
Влад принёс бутылку красного итальянского вина и торт. Инесса Игоревна выглядела слишком возбуждённой. Приглядевшись, он увидел следы слёз на её припудренных щеках.
- Инесса Игоревна, не надо расстраиваться, ведь всё так и намечалось. Все плачут, плачут, рвут моё сердце!
- Знаю, но Наташа была такой красивой. Это так странно. Страшно говорить, но она далека от всего происходящего, её ничто не волнует.
- Да, но не всё так безнадёжно.
- Обидно и горько. Можно было пересилить себя ради мальчика. Я видела его глаза. Нельзя ребёнка лишать радости, нельзя! – с сердцем воскликнула она, и заплакала.
Влад не стал её утешать. Пусть выплачется.
- Ну что, отлегло? Наревелись? Всё-таки нас с вами преследует ужас-ная закономерность. Вместо праздника – слёзы. Так давайте же разрушим эту зловредную привязку, поднимем бокалы, и выпьем за тех, кто нам дорог и близок.
Они беседовали допоздна. Инессе Игоревне понравились все, но по-разному.
- Нина Савельевна милая, приятная женщина, но несколько вялая, а ведь она моложе меня. Алан – будущий мужчина. Ясно, что его отец был мужчиной. Наташа. Бедная, бедная! Слишком большая привязанность опасна, и для таких как она – губительна. Теперь я могу вам сказать, что любовь главного героя, описанная в романе «Нога» - не любовь. Это всего лишь случайное совпадение внутреннего состояния человека и его потребности к кому-то прислониться, почувствовать тепло другого. Похоже на то, как бездомный пёс бежит за прохожим, виляет хвостом, заискивает, ищет того, кто его приласкает, обогреет и приютит. Любовь – чувство властное и дикое, оно требует страсти, безумия, самозабвения. Оно разрушительно и глубоко трагично по сути своей, и исчезает подобно урагану или смерчу, оставляя ошмётки от объекта своего вожделения. И ещё скажу: Наташа не ваша женщина, так же как Софья.
- А где же моя?
- Где-то бродит, похаживает, ищет встречи с вами, - рассмеялась Инесса Игоревна. – Помните подпись на Соломоновом кольце? – «И это пройдёт».

* * *
После этого события Владом овладела не допускающая примирения неприязнь к себе и ко всему на свете. Он предвидел, что когда-нибудь ему придётся усомниться в том, что составляло основу его жизни, но он не думал, что всё случится так скоро. Мысли пулями просверливали висок и, задерживаясь на мгновение, вспыхивали, обострялись и гасли. - Зачем я пишу? Какие открытия я совершаю? Для кого? Для тех, кто знает жизнь так, как я не знаю? Для Наташи? Но она постигла то, что недоступно мне. Для Софьи, у которой всегда есть ответ на многие и многие вопросы, не выходящие за границы, созданного ею мира? Для Инессы Игоревны? Но её ощущения основаны на годах жизни, наполненных событиями и страстями, не воображаемыми, а реальными! Стасу? Который ни в чём не сомневается, ничему не верит, и  точно видит цель, достичь которую дано только ему. Для Михаила? Но его самобытность непредсказуема, спонтанна и жизнестойка. Он сам себе и господин, и слуга, и поводырь. Для тех невидимок, что управляют нашими компьютерами и нашими конторами? Но им-то, всё «до фени»! Им всё безразлично и чуждо, и чем меньше нас будет, и чем раньше мы рассеемся, тем вольготней им будет управлять оставшимися, самодовольно раздувая бока от преступного пресыщения благосостоянием, на которое мы могли бы претендовать. Для тех, кто настолько разуверился во всём, или настолько опустился, что уже ничто не сможет повлиять на их отношение к себе, и к жизни? Я никому не нужен. Это я в них нуждаюсь, я ими напитываюсь, вскармливая своё воображение. Как сказал тот редактор, которому всё «до фени»? Писатели хреновы! Да, так и есть! Так писать, или не писать?
Печально, скучно, тоскливо. Одним словом – хандра! Нет, ещё не перевились чеховские персонажи. Не совсем мы оборзели. Что-то нас постоянно мутит, заносит, подначивает, подстрекает и всегда находится для этого повод. Надо перестроиться, перекувыркнуться. Написать что-то такое развесёлое: удачливые герои, взаимная любовь, всепоглощающая страсть, без крови, без драм. Всё эротично, красиво, чисто, никакой грязи. Поселить героев на острове, где всё в меру – солнце, море, сытые беззлобные животные, очаровательно доброжелательные люди без дурных наклонностей: никаких торнадо, землетрясений, наводнений, авиакатастроф, загрязнённых рек и озёр, инопланетян, маньяков и преступников. И писать не трудно, и читать легко!
Проклятый перекрёсток, - раздражённо подумал Влад, опуская руки. – Что опять произошло? Там разберутся, а вот со мной что происходит! Мысли мутные… и душа ломкая… и не пишется, и не читается, и не любится. Ничего не хочется, и сны идиотские. – Нервно подрагивая ногой, он задумался, - а что было в этом сне? И он вспомнил огромную раму, распахнувшуюся перед его балконом, - на подоконнике огромные ярко-красные подушки, и такое же одеяло, вспомнил своё беспокойство по поводу прихода  какого-то незваного гостя, и своё непреклонное желание дотянуться до рамы и захлопнуть её.
Кто-то успел пролезть, - враждебно отметил он, поворачивая голову. За стеклами тёмно-вишнёвого джипа под чёрной шляпой лицо женщины: вытянутый профиль, ухо, шея и ярко-красный шарф. Вот тебе и шляпа и красный цвет, - усмехнулся Влад. И вдруг женщина резко крутанула головой, окинула его молниеносным взглядом, и так же резко отвернулась. Снайперский взгляд, - улыбнулся Влад. – Странная особа.
Они двигались стекло в стекло. Влад несколько раз косился в её сторону, но она ни разу не повернула головы. Перед самим перекрёстком, на светофоре, она приложила к стеклу белый лист с большими буквами: «Вы не против остановиться где-нибудь?» Влад кивнул головой. Съехав на обочину, он вышел из машины, она распахнула дверь и, наработанным броском, выставляя ноги в чёрных блестящих сапогах, сказала:
- Меня зовут Ксана.
- Ксения или Оксана?
- Я же сказала: Ксана.
- А меня Владислав.
- Влад или Слава?
- Как вам угодно, - рассмеялся он. – Я так и не понял, вы меня  только ранили, или намерены убить?
Она вопросительно округлила глаза.
- Вы же пальнули в меня.
Она хмыкнула, не разжимая рта. – Зубы у неё ни к чёрту, - пронеслось в голове Влада.
- Значит, вам нужна скорая помощь? – спросила она.
- Да, только так, чтоб не попасть под грузовик.
- Боитесь, что дети останутся без отца?
- Боюсь, что они не родятся.
- Давайте всё сразу обговорим. Я сейчас одна.
- А раньше?
- Был один, но оказался мелким мерзавцем.
- А что, были и крупные?
- Ещё какие! Заключим с вами контракт на встречи, понравится, про-длим.
- На месяц, на день, или на мгновение?
- На количество встреч. Я не звоню. Ждать буду не более пяти дней. Страдать и выжидать – не мой стиль. Согласны?
- Взвешено, рационально и тянет на соблазн!
 Высоченный краснокожий домище. Подъезд, лифт, этаж, квартира за шестью замками.
- Вот сюда, - сказала она, открывая дверь комнаты, - здесь всё уже в ажуре, остальное – в ремонте.
Большая, светлая комната без штор, огромный диван, настенный экран, напольный светильник и передвижной столик на колёсиках.
- Чай, кофе, бутерброд?
- Спасибо.
- Тогда бриться, стричься, подмываться!
- Вы наверное врач круглосуточной скорой помощи, или акушерка из роддома.
- А вот и не угадали! Я – бухгалтер, причём – главный.
Влад рассмеялся.
- Ничего смешного. В наше время все изворотливые, практично мыс-лящие женщины, ходят в бухгалтерах. На нас всё держится, без нашей сметливости ни одна фирма не устоит, и не продержится! А вы кто?
- Я одинокий, бездетный, хожу под компьютером.
- Правильно! Все умные и сообразительные под компьютером! И ещё, предупреждаю – на ночь не остаётесь.
Выйдя из ванной в халате, она сказала:
- Мне показаться вам, или нырнуть под одеяло?
- Нырять буду я, а вы не забудьте сбросить халат, а то упаримся.
Провожая его, она спросила:
- Я вам понравилась?
- Без комментарий, - рассмеялся Влад.
- А я прокомментирую. Мне понравилось.
- Ещё бы!
Расстались они весело, почти по-дружески.
Потом, в машине, Влад хмыкнул. – Да уж, повезло мне! Это похоже на то, как если тебя подташнивает от голода и жажда сушит глотку, ты звонишь другу, приезжаешь к нему – наедаешься, напиваешься и уезжаешь с ощущением полного удовлетворения и… благодарности за услугу.
Влад приезжал, уезжал. Встречи не были обременительными и заду-шевными, условия контракта соблюдались. И дебет, и кредит были в ажуре. Да, - размышлял он, - женщина, женщине – рознь. Эта - не холодит, не греет, а просто удовлетворяет себя и другого. Когда Влад как-то попробовал заикнуться по поводу своего, - как он выразился, -  халявного положения, она удивилась:
 - Я хочу тебя, ты – меня, нам хорошо. Мелочевку я не люблю, а на другое – ты не тянешь, а потом у меня совесть есть, и приданное к ней при-личное.
Навещая Наташу, Влад пробовал пригласить Алана к себе, но ответ
был один:
- Я не могу оставить маму и бабушку одних.
- Алан, но мы же как бы породнились, и это не будет предательством.
- Как бы – не считается, - грустно улыбнулся Алан.
- Почему?
- Мама не спит с вами, она любит только папу.
- Башковитый ты парень, - рассмеялся Влад, и погладил его по голове.
- Просто я всё вижу и понимаю. Мама поправится, буду приходить к вам в гости.
- Согласен.
Наташа молчала и отдалялась. Уговоры Нины Савельевны пройти курс
лечения в больнице, так же, как и предложения Влада поехать в санаторий, на море или хотя бы изменить обстановку, - отвергались ею без всяких объяснений. Старания Нины Савельевны быть весёлой, приветливой и разговорчивой, надрывали сердце Влада. – Чёрт возьми, эту жалость! – возмущался он. – Надоела мне эта ржавая тварь!
Влад взял трубку и, ошалев от радости, заорал:
- Миша, ты! Бродяга, чертило, как я ждал, как хотел услышать тебя! Говори, рассказывай! Обо мне потом.
- Здравствуй, здравствуй! Это я! Всё в порядке, так что не волнуйся. Отучился, отутюжился, принят в МЧС. Так что воскрес я и духом и плотью. Мужики там – просто класс. Уезжаю завтра. Произвёл я выгодный обмен с тёщей. Сама позвонила, уговаривала долго, я её помурыжил всласть, и согласился. Я ей дачу и сотки, а она мне однокомнатную - в хорошем районе. Заработаю, отремонтируюсь, куплю мебель, устрою новоселье, приглашу. Представляешь, даже не заикнулась о разнице. Отец её внука будет возносить кирпичный дачный особняк. А иначе нельзя, - рассмеялся Михаил, - белая кость. Влад, ты не женился?
- Я мужчина женатый, но холостой, - рассмеялся Влад.
- Это как же?
- Встретимся, узнаешь как.
- Знаешь, тут одна девица неровно дышит в мою сторону. Из МЧС, молодой специалист, врач. В этот раз я уж точно не ошибусь. Пойду сдаваться, если уверюсь, что она и впрямь втюрилась, и ещё не успела забеременеть до моего вмешательства, - рассмеялся Михаил.
- Миша, мне почему-то кажется и видится, это то, что тебе надо! Не проворонь!
- Постараюсь! Влад, рискну употребить слова – как ты?
- Был разобран, начинаю собираться в кучу. Что-то должно произойти,
чтобы я, в очередной раз, перекрутился. Верю случаю.
- Я рад, что ты так мыслишь. Ну, Влад, до встречи! Буду звонить.
- Пока, друг. Я радуюсь тому, что ты есть. Ты позвонил в самый раз! Такое случается редко. Спасибо.
- Влад, ты меня достал своей благодарностью! Уж на что я закалён, а вот дрогнул. Сердце прямо расслабилось.
- Береги сердце, оно у тебя, что надо, - рассмеялся Влад.
На следующий день Влад набрал номер:
- Алло, Ксана, это вы?
- Нет, это мы.
- В смысле?
- В смысле – я не одна.
- Очередной мерзавец?
- Нет, бывший.
- А как же наш контракт?
- Вы нарушили сроки, прошло восемь дней.
- Я и не заметил. Мерзавец то хоть крупный, или опять мелкий?
- Нужный, в смысле дела.
- Понятно. Я перехожу в разряд бывших?
- Пока не знаю, как сложится.
Влад нажал кнопку. Его охватила ярость. Прохиндейка расчётливая,
сука ажурная! Надо же, испортила всё настроение.
Угрюмый, злой, он не находил себе места от такого хамского подвоха. Стерва кредитная! Ну, была бы хоть стоящая! Уродина мелкая.
Прозвеневший звонок несколько утихомирил Влада.
- Владислав Георгиевич, завтра приходите на пирожки.
- С чем?
- С грибами, с капустой и яйцами, с яблоками и клюквой, с картошкой и луком.
- А  с мясом?
- Обойдётесь. Не забывайте, сейчас пост.
- Вот, вот! Мне уже напомнили, что не всё коту масленица! Инесса
Игоревна, зайти к вам, прямо сейчас, можно?
- Вы приостановили моё переодевание. Я только что с улицы, поэтому заходите немедленно, пока я свежа и румяна!
- Проходите, милости прошу, - улыбчиво сказала она, встречая его на пороге распахнутых дверей.
Золотистая брошь на предплечье приталенного тёмно-лилового платья, -  изысканный разрез которого наглядно демонстрировал фиолетовые замшевые сапожки с узкими носами, - высокая причёска и, чуть-чуть перегруженное макияжем лицо… вся эта лиловая магия, несколько сбила с толку: – прямо-таки ирис фиолетовый, - пронеслось в его мыслях.
- Почему хмурый? Что опять случилось? – не меняя тона, спросила она.
- Заметно?
- Мне ли не заметить? Присаживайтесь, пожалуйста, рассказывайте.
- Да, одна… так сказать особь женского рода испоганила настроение.
- Только не говорите, что вас покинули, бросили, и тому подобное.
Склонив голову, не моргая, Влад молча смотрел на неё.
- Не может быть! Какой ужас! Безобразие. Так вам и надо. Говорила – пора вам остепениться!
- Получить учёную степень или остервениться?
- Не пытайтесь меня запутать.
- А что означает ваше – остепениться?
- Завести постоянную, нормальную женщину – любовницу.
- Любовница – это та, которая любит. Так ведь?
- Конечно.
- А та, которая даёт направо и налево?
- Честное слово! На старости лет мне приходится привыкать к вашему, прости меня господи– литературному языку. Шлюха что-ли опять?
- Хуже. Бухгалтер!
Приложив ко рту сжатые в кулак ладони, она прыснула со смеху, и вдруг захохотала, да так заразительно, что ему пришлось стать участником дуэта. Отсмеявшись, он сказал:
- Спасибо вам, я развеселился, а вы почему?
- Не знаю, но было очень смешно. Ваше лицо, тон, и вообще всё недосказанное вами. Расскажите о вашем романе с бухгалтером.
- Да, пожалуй, роман – усмехнулся Влад, - под названием – ажурный контракт. Не плохо?
- Непонятно!
- Если бы! Непонятность – фишка любого романа. А меня очень понятно развели и размазали. Сам напросился.
- Бог с ним, с этим романом! Пожалуйста, пригласите на завтра хотя бы Алана, так хочется с ним пообщаться.
- Не получится, откажется.
- Может мне самой позвонить?
- Думаю, не надо этого делать. Он не хочет расслабляться и радоваться без мамы и бабушки. Он считает это предательством.
- Нельзя так замыкаться. Это вредно и опасно для психики ребёнка. Зачем ему страдать?
- А затем, что у него есть сердце, умеющее любить и сострадать.
- «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, - и нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать…» - выразительно продекламировала Инесса Игоревна. – Вы правы, Владислав Георгиевич. Будем надеяться, что всё образуется, и Наташа воспрянет.
- Вот истина, которая ускользнула от меня. – Инесса Игоревна, вы вернули меня на круги своя. Почему я не помнил эти строки, когда писал повесть?
- Потому как думали о себе. Крайняя нетерпимость и страстное жела-ние избавиться от собственного смятения, зашторили вашу память.
- Ясно, несчастного писателя опять изобличили, а иначе – прищучили.
- Кстати, мне кажется, вы перестали писать.
- Не кажется, а так и есть. Всё безвкусно и уныло. О чём писать? – за-думчиво произнёс Влад.
- Давайте хоть чайку попьём, - вздохнула Инесса Игоревна, - а может быть кофейку?
- Кофейку.
Влад поднялся, выпрямился, и торжественно объявил:
- Инесса Игоревна, благодарю вас за всё. За смех от души, за крепкий кофе, и за видение «в дверном проёме». Я восхищён вашей фиолетовостью! Помните: «Маньяк бросает выросший для взгляда цветок к ногам лиловой госпожи. Ей всё равно. Ей ничего не надо, но выговорить лень, чтоб прочь пошли».
- Боже мой, откуда это? – растерянно прошептала Инесса Игоревна.
- Я то думал, что вы из тех, кто влюблён в эту прелестницу, которая «плутает в пространном фиолете», - вздохнул Влад.
Она прижала руки к груди и, чуть не плача, сказала:
- Какой стыд. Это же Белла!
Влад нехотя разлепил веки. Ещё рано, - подумалось ему, - вынуждая себя уснуть, он перевернулся на бок, и закрыл глаза. – Ещё одно воскресенье. Что в нём будет кроме пирожков? Общение с Инессой Игоревной. Разве этого мало? Много. Но хочется чего-то ещё. Любви, секса, друзей? Наверное, но это не всё. А когда будет всё?  Когда начну писать, писать… тогда начни, давай… но понукать творческого человека нельзя… - медленно и вязко протянулась мысль, увлекая его в сон.
Звонок прозвенел чересчур резко.
- Владислав Георгиевич, спите что-ли? Двенадцать часов. Приходите к двум. Будет разговор.
- Инесса Игоревна, вы забыли сказать волшебные слова: доброе утро. Каким цветом вы намерены меня сегодня соблазнять?
- Серо-буро-малиновым.
- О’кей!
Не появляясь, она крикнула:
- Открыто! Проходите.
Войдя в комнату, Влад остановился. В центре стола, на белой скатерти, с заломленными накрахмаленными углами – в окружении яркого чайного сервиза, в четырёх блюдах, горкой – один к одному, пирожки: гладкие, блестящие, румяные, и – как венец всему этому, – Инесса Игоревна… в длинном, цветастом свободном платье, в домашних туфлях, и лицо чистое, светлое, без помарок.
- Обалдеть! Красиво, по-домашнему, а уж как духовито, - воскликнул Влад, поводя носом, - праздник для души!
- Жаль, что пирожков много, а нас всего двое, - вздохнула она.
- Ясно. Я вам уже наскучил, - развёл руки Влад.
- Говорить глупости – это ваше право, но я не намерена их выслуши-вать. Поступили деньги, я сняла всё, что накопилось. Вот конверт, не поте-ряйте.
- Зачем сняли?
- Мало ли что произойдёт. Сняла, и всё – с концами. А потом, к чему мне лишние переживания? Я хочу поговорить с вами о другом. Не пора ли вам изменить направление, попробовать что-то другое. У писателя должен быть запас разных возможностей. Другой жанр, другие темы, другой стиль. Вдруг не будут переиздавать, читать перестанут. Вкусы изменчивы. У каждого поколения свои приоритеты, свои пристрастия, многие заболевают, в разной степени, остракизмом.
- Не думаю, что в наше сумбурное, неопределённое время, слишком многие подвержены этой невежественной заразе. Не знаю, как ко мне отнеслись бы жители Сиракуз, но в нынешнее время я не представляю опасности ни для народа, ни для власти. Хотя, - рассмеялся Влад, - если вспомнить нападки Софьи, то вполне возможно, что некоторые гражданки занесли бы моё имя, за неимением черепка, на бумажонку, обрекая тем самым на десятилетнее изгнание. А потом, я тружусь, кстати, мне повысили зарплату и назначили главным консультантом. Теперь, под моим руководством, работают молодые специалисты, и я могу позволить себе некоторую вольность во времени. К тому же изгнание – не виселица, и не – расстрел.
- Владислав Георгиевич, а что если вы начнёте писать  сказки, фанта-зии? У вас явные к этому способности. Вы образованы, начитаны, разбираетесь в жизни, в людях, у вас хорошая память.
- Инесса Игоревна, только не это! Совершенно искренне заявляю – я ни в чём не разбираюсь!
- Но речь идёт о сказках и фантазиях!
- Сказочниками рождаются. Можно заполнить черепное пространство всем, чем угодно – мифологией, этнографией, филологией, этикой и многим другим, короче стать эрудитом, но не более того. Чтоб взрастить хотя бы одну настоящую сказку – не умничая, не толдыча, не опускаясь до примитивизма и пошлости, - нужно обладать простотой изложения, иронией, сообразительностью, природным нюхом и зоркостью. Но главное – быть человеком ясным, чистым, добрым, со светом в душе.
- Ох, наговорили! Вы же фантазёр!
- Фантазёры, Инесса Игоревна - это первооткрыватели, изобретатели, и по сути своей – мыслители, умеющие предугадывать, предвидеть, то есть мыслить наперёд. Любая фантазия без жизнеутверждающей философии – опасна и разрушительна. И, конечно же, они должны иметь знания во многих областях науки.
- А кто же вы? Определились?
- Я - активно созерцающий, праздный лицедей. Чувственный притворщик, возомнивший себя писателем по случаю.
- А ваши знания, это что?
- Это случайные или интуитивные прозрения, совпадающие с прозре-ниями тех, кого я почитаю. Случается, что я сам делаю открытия, подтвер-ждаемые самой жизнью, и именно они составляют мой личный капитал.
- Почитаемые вами, кто они?
- Те, кого условно называют гениями.
- Почему условно?
- Я признаю слово гений в первозданном значении. Гений – дух, покровитель человека, олицетворение абсолютно противоположных, полярных сил. Гений добра, гений зла. Один возвышает, другой – разрушает и уничтожает. Кому как нравится. Выбор всегда есть.
Она смотрела на Влада, и её глаза улыбались.
- Вам следует жениться, - вдруг сказала она. – У вас есть кто-нибудь на примете?
- Инесса Игоревна, какая пошлость! Каким приметам я должен дове-риться?
- Сердцу довериться своему.
- Своему? Нет. А вот если она – увидев меня, вдруг остановится, про-тянет ко мне руки, рассмеётся громко, громко, и её счастливый смех лишит меня речи, вот тогда я…
- Очень мило! – рассмеялась Инесса Игоревна. – А если она наркоманка, алкоголичка, ненормальная, или…
- Или стерва, - сказал Влад, - то это то, что мне надо. Да?
- Уж и не знаю, что сказать.
- Хорошо, когда всё оговорено, и можно просто помолчать,- усмехнулся Влад.
Череда однообразных, суетливо убывающих дней, ничего не меняла, не предлагала, и не волновала. Пусто внутри, пусто вокруг. Ничего нет. Всё обезличено. Здоровье Наташи не улучшалось. Нина Савельевна надломлено улыбалась. Алан молчал.
А за городом, по лесным тропкам, по пригоркам, по полям, по прилегающим к дорогам насыпям, смахивая скудные остатки посеревшего прошлогоднего снега, морщиня образовавшиеся лужи и лужицы, уже неслась, подпрыгивая – девчонка со скакалкой, - слишком юная и слишком бойкая весна!
В этот день рано утром позвонила Инесса Игоревна:
- Владислав Георгиевич, весна! Радуйтесь! Что молчите?
- Да вот… радуюсь.
- Будет настроение, заходите. Учтите, весной всегда что-то происхо-дит!
- Благодарствую за весну и за предупреждение! – беспечно откликнулся Влад.
И в самом деле, Инесса Игоревна оказалась права. День этот оказался настолько щедрым, что столкнул его на стоянке с Ксаной.
- Здравствуйте, не узнаёте? – возбуждённо удивилась она, являя собой по-весеннему декорированную соблазнительницу.
- Если разденетесь, узнаю, - улыбнулся Влад.
- Ладно вам, могли бы и позвонить, - обжигая взглядом, сказала она. – Я сейчас одна.
- Да что вы? Исчезновение разнокалиберных мерзавцев участилось? Ажура не получается?
- Запомнили, - рассмеялась она, - ну, всё-таки, как?
- Как? Через задницу!
- Какой же вы мерзкий! – сказала она, брезгливо сжимая губы.
- Мадам, иметь связь с такой, как вы, и не быть мерзким – нельзя.
- А я считала вас джентльменом, - горделиво заявила она.
- Занесите меня в неликвидный фонд, и поспешите подвести баланс, пока на улицах весна. И ещё, умоляю – будьте осмотрительны! Пока, пока, Ксана.
Ну что, отвёл душу? А ты, действительно – мерзкий тип, - усмехнулся Влад. – Несчастная женщина, жалко её, однако.

* * *
Влад проснулся среди ночи. Сердце колотилось. Было душно. Лицо и шея были влажными. Он встал, умылся холодной водой, обтёрся мокрым полотенцем, и вышел на балкон. Небо было чистым и звёздным. Он поднял голову, и, вглядываясь в далёкую мерцающую синеву, вдруг произнёс: я пил вино, присматривался к небу, смотрел под ноги, реже – в потолок, не философствовал кому-то на потребу, не запасал трепья и денег впрок. Я пил вино, я любовался небом, делил с друзьями стол и кров, но я не верил их речам хвалебным, любой, я знал – к предательству готов... Чьи стихи? Чьи? Он вернулся, лёг на кровать, но уснуть не удавалось. А может быть это мои стихи? – пронеслась сумасбродная мысль, и неожиданно опять возникали строки: Я пил вино, но в буднях ежедневных, я не искал ни смысла, ни причин, и в круговерти сил враждебных, я был всегда свободен и един… Он вскочил, взял ручку, и на листах телефонной книжки стал записывать: я просто жил, присматривался к небу, и ёрничал, и скалился, и врал, был для одних, для многих не был, жены чужой не возжелал, и не предал. Да, я любил приглядываться к небу, из многих женщин возлюбил одну, я верил ей, её рукам и хлебу, я был у нежности и у любви в плену. Я просто жил и умер просто, прервал дыханье, закатил глаза, снесли меня до ближнего погоста, никто не плакал, ни кричал, все были за.
Он перечитывал эти строки, ощущая глухие удары сердца. Что за чертовщина? – встревожено, подумал он. – К чему это? За окнами внезапно потемнело. Он вышел на балкон. Не единого проблеска, ни единой звезды. Вместо неба – чёрная непроницаемая бездна, поглотившая все звёзды. Его охватило небывалое смятение, и опять возникли строки: исчезли все звёзды на свете, влекомые силой враждебной…погасли нежданно, мятежно, а тот, кто был ясен и светел, запутался в сумерках снежных… Что со мной? Я никогда не писал стихов. Надо будет выяснить, откуда это. Резко похолодало, и, к возникшему ощущению зябкости и неуютности, добавилось чувство неуверенности и страха. Влад поёжился, плотно закрыл дверь балкона, тщательно
задёрнул шторы, лёг в постель и, дрожа всем телом, закутался в одеяло.
Звонок. Шесть часов утра. Сегодня же, чёрт возьми, воскресенье! Наверное ошиблись, - подумал он, холодея от предчувствия какого-то несчастья.
- Да, - полусонно произнёс он.
- Владик, я разбудила вас, - прерывисто дыша, произнесла Нина Савельевна, - если можно, пожалуйста, приезжайте… - и она заплакала.
- Наташа… - прошептал Влад.
- Да…
Наташа умерла ночью. Врачи скорой помощи зафиксировали смерть от внезапно наступившего острого нарушения мозгового кровообращения. Она лежала на спине, со склонённой влево головой, черты её, будто намелённого – лица, были спокойны, лишь в левом уголке, опущенного рта, притаилась горькая усмешка. Влад глядел на неё, ничего не испытывая. Разве можно что-то испытывать, попадая в абсолютную пустоту, в которой тебя лишили слуха, зрения, речи, остановили биение сердца, и ты ничего не чувствуешь? Тебя попросту нет. Ты ещё мертвей того, кто лежит перед тобой. Это потом всё разом заработает, взорвётся слезами, криком, воплем, невыносимым ощущением боли, тоски, отчаяния… и потери.
А сейчас он просто стоял и смотрел, как смотрят на картину, изобра-жённую великим мастером по имени - Смерть. Ни одному другому художнику не удалось так достоверно – без сложностей и церемоний – и так гениально изобразить лицо смерти. Это даже не совсем удалось Гойи. Громкий ужас его офортов «Капричиос» - пугает, а смерть – по сути своей – тиха и невинна, и потому так невыносима!
Когда в комнату вошёл Алан, у Влада перехватило горло, ему захотелось обнять его, прижать к себе, что-то сказать, но он не стал этого делать, потому что у него не было нужных слов.
Всё, что положено делать в таких случаях, Влад взял на себя. Нина Савельевна была слишком ослаблена и сломлена. – У меня нет сил, я не могу даже плакать, - сказала она. Влад напоил её чаем, уложил в постель, она не сопротивлялась. Алан не плакал, он сидел около матери, смотрел на неё и молчал. Когда Наташу увезли, он сказал:
- Мама папу любила больше меня. Она оставила меня, но я люблю её больше всех на свете.
Влад зашёл к Инессе Игоревне. Её реакция была молниеносной.
- Владислав Георгиевич, что произошло? – спросила она, хватаясь за сердце.
- Инесса Игоревна, не надо так резко, вы мне нужны, как никогда. Без вас я пропаду.
- Так что же случилось! Говорите же!
- Наташа…
- Не может быть, - прошептала она, - нет, нет … Надо взять себя в руки,  несчастная, бедная девочка, такая молодая. Господи, ты несправедлив, прости меня, прости меня, но Ты совершил ошибку. Бедная Нина Савельевна… а Алан, - вдруг воскликнула она, - боже милостивый, как он? Как мальчик? Я должна им помочь, - торопливо произнесла она, - сейчас соберусь, поеду к ним.
- Инесса Игоревна, сейчас не надо. Наташу увезли, Алан с бабушкой. Я уже позвонил в похоронное бюро. Они всё берут на себя. Нина Савельевна попросила обзвонить вот эти номера. Вы можете выполнить её просьбу?
- Конечно. Потом я поеду к ним. В такой страшный час кто-то должен быть рядом: покормить, поддержать, поговорить.
- Я отвезу вас.
Вечером позвонила Нина Савельевна:
- Владик, спасибо вам за Инессу Игоревну. И, пока я в здравом уме, хочу поговорить с вами о делах. Приезжайте, и заодно захватите Инессу Игоревну, ей нужно отдохнуть. Она хорохорится, но я вижу – она устала.
- Проходите на кухню. Алан уже спит. Инесса дремлет на диване. Чай заварить?
- Не надо.
- Сначала о магазине. Наташенька, предчувствуя беду, успела офор-мить все документы на продажу магазина, своей заместительнице. Конечно, сумма приличная, хотя несколько и заниженная, но что делать? Деньги переведены на меня, так что расплачиваться за всё буду я. Не спорьте. Вам деньги пригодятся, когда вы останетесь один на один с Аланом. Принимайте всё, как есть. Далее, Наташа не раз говорила о том, что если что-то случится,  родственников Отобоя не приглашать, а лишь оповестить после всего. Не удивляйтесь. Это от Отобоя. Своим родственникам он снимал жильё, платил за него, никому не разрешал гостить более двух-трёх недель, и никогда ни один из них не приходил в наш дом. Знакомство происходило на съёмной квартире. На все упрёки он отвечал: квартира не моя, она принадлежит моей жене. Нам было неудобно, и мы говорили ему: вы, народ гостеприимный, любите соби-раться всей семьёй, почему нарушаешь свои обычаи?  Он отвечал: там - у нас, можно собираться, здесь – нельзя. Сначала приедет один, потом двое, потом – десять человек, - приедут один раз в год, потом – десять раз. Бу-дет караван-сарай! Но они не станут злоупотреблять твоим гостеприимст-вом, - убеждали мы его. Я люблю своих родных, - сказал он, - но в семье не без урода. Нина Савельевна вздохнула, и продолжила разговор:
- Отобой любил русские пословицы, заучивал их и записывал. Алан хранит эти записи. Он был очень любознательным. Знал историю своего народа, покупал книги, читал на фарси, переводил нам, учил Алана, мечтал стать учителем, или актёром. Любил смотреть спектакли по телевизору, но часто говорил: плохой актёр… где тот человек, которого он играет? Я не вижу и не слышу его.
Влад слушал Нину Савельевну. Она говорила об Отобое, и это не удивляло, потому – что её дочь любила этого человека, потому – что сердце её дочери не смогло пережить разлуку, и для неё – Отобой и Наташа были одним целым.
- Простите, говорю не о том, но это моя защита. Сначала Отобой, по-
том Юрочка, Наташа, а я вот жива, и я должна что-то говорить, что-то де-лать, решать… если бы не Алан, я не стала бы цепляться за жизнь, которая мне уже не мила.
- Нина Савельевна, не сочтите меня человеком чёрствым и безучаст-ным, но я не знаю слов, способных вас утешить. Душа моя скорбит вместе с вами. Простите меня, но меня мучает одно обстоятельство. В каком часу Наташа нас покинула?
- Без четверти час ночи. За десять минут до этого, она прошла в туалет, вернулась, легла, я накрыла её, села в кресло, и вдруг как будто что-то оборвалось во мне. Я подошла к ней, наклонилась, хотела спросить: Наташа, тебе что-то надо? И вдруг поняла, что никогда больше не услышу: мама, спи, всё нормально. Видите, Владик, я не могу заплакать, это так мучительно… Вы что-то почувствовали в это время?
 - Когда я выходил на балкон, было пятнадцать минут первого, а когда задёргивал шторы – без пятнадцати час. Происходило необъяснимое. Звёзды, небо, темень, какие-то стихи, то ли чужие, то ли мои, меня знобило и такая чёрная тоска. Да, о чём вы хотели меня попросить?
- Наташа оставила мне записку, завещание. Она не раз говорила, что хочет быть похоронена рядом с мужем. Она повторяла, особенно в последнее время, совершенно забывая о сыне. Меня это сердило и пугало. Наследственность… Я ведь тоже больше беспокоилась о муже, чем о дочери. И она такая же. Зная, что родные Отобоя не захотят хоронить её рядом с ним, объясняя это религиозными различиями, она завещала кремировать себя, чтобы затем захоронить рядом с ним урну, и, в крайнем случае, развеять её над его могилой. Я против этого, но сами понимаете, не могу поступить иначе. У меня к вам просьба, дозвонитесь его сестре и попросите разрешение, но это после того, как всё завершится, чтоб не давать им время на долгое раздумье.
Впервые столкнувшись с церемонией похорон, Влад ощутил всю тя-жесть этого обряда. Мысль о том, что уже ничего нельзя изменить, что больше никогда он не увидит, не услышит женщину, чья жизнь – помимо его воли – случайно, нелепо соединилась с его жизнью - была угнетающей. Я не желал всего этого, я хотел быть свободным и не зависеть от случайных связей, хотел стать хозяином своей судьбы, мечтал о другой жизни. Но разве это возможно? – спросил он себя. – Ведь судьба, подобно членистоногому хищнику, неустанно плетёт клейкие паучьи сети - заманивая, прельщая красотой и тонкостью узора, мастерством красочного хитросплетения, искусным лукавством умысла, и таинственностью смысла. Говорят надо обладать мудростью. Но если мудрость – это опыт, значит нужно тысячи раз запутаться в этих сетях, и тысячи раз успеть вырваться! Но … всё равно, рано или поздно, к чему-нибудь да приклеишься намертво!
Когда подъехали к крематорию, Нину Савельевну объял ужас. Она подошла к гробу, раскинула руки и закричала громко и протяжно:
- Нет, нет, я не хочу, не хочу, пожалуйста, не делайте этого! Доченька, Наташенька … не надо, я не отдам тебя, я буду приходить на твою могилку, я посажу цветы, я … не хочу …
Все попытки оторвать её от гроба, увести, успокоить были напрасны. И тогда Алан, не промолвивший до этого ни единого слова, подошёл, взял её руку, и, сжимая её в своих ладонях, сказал негромко и спокойно:
- Бабушка, не надо кричать. Не тревожь маму. Она так хотела. Ты обещала выполнить её просьбу. Пойдём, бабушка.
Отказ Нины Савельевны, Инессы Игоревны и Алана, присутствовать на
поминках, организованных сотрудниками магазина, в котором работала Наташа - все восприняли с пониманием. Влад извинился за всех:
- Простите нас, пожалуйста. Спасибо вам за помощь, за участие, за уважительность. Я должен отвезти женщин и мальчика домой. Всего вам хорошего.
Накануне девятого дня позвонила Нина Савельевна, попросила прие-хать на поминки и смущаясь, извиняясь, сообщила о необходимости решить некоторые, очень важные вопросы.
Тихие, робкие поминки, где каждый, не желая встревожить другого,
молчал - напомнили Владу то время, когда он оставался на кухне, мыл посуду, а Наташа, позёвывая, отправлялась спать. Нет - не спать, она ждала меня. И ему припомнилась встреча в автобусе: её девичье лицо, озарённое счастливой улыбкой, прямой взгляд смеющихся глаз, и беретка: такая трогательно кокетливая! Потом он вспомнил, что в этот страшный день, на ней было зелёное, любимое  платье Отобоя, и волосы её блестели, и губы подправленного рта были напомажены, и лицо было белое, белое. Странно, теперь, когда её нет, я думаю о ней спокойно и светло. Что это, почему? Может быть этой ночью она встретилась с тем, кого любила, и ей нет дела не до меня, не до всех остальных, не сумевших принести ей счастье.
Почувствовав на себе пристальный взгляд Алана, и удивлённо-вопросительный Инессы Игоревны, он сказал:
- Я увидел Наташу, она такая красивая, счастливая.
Застывший взгляд Нины Савельевны испугал Влада, ему показалось, что она сейчас заплачет, но она улыбнулась.
- Да, да. Владик, вы правы, я вам очень верю, - задумчиво проговорила она.
- Нина Савельевна, - обратилась к ней Инесса Игоревна, - вы устали, а вам нужно обговорить какие-то вопросы с Владиславом Георгиевичем, поэтому предлагаю вам с ним удалиться, а мы наведём порядок. Да, Алан?
Алан одобрительно кивнул головой.
- Спасибо, Инесса Игоревна. Мы недолго … я теперь всегда буду усталой, - вздохнула она, поднимаясь.
- Располагайтесь в кресле, а я прислонюсь и выпрямлю спину, - сказала Нина Савельевна, опускаясь на диван. – Нам с вами нужно оформить дарственную на квартиру на ваше имя, поручим это фирме по недвижимости, затем оформить вам доверенность на все мои вклады - это деньги за магазин, мои пенсионные накопления и сбережения Наташи.
- Почему на меня? Зачем? – возмутился Влад.
- Владик, не забывайте, вы мой зять.
- Нина Савельевна, не надо этого делать
- Чего вы испугались? Я знаю, вы не бросите Алана. И вас, как отчима, назначат опекуном до его совершеннолетия.
- Но зачем это делать сейчас, в срочном порядке?
- На всякий случай. Что вас смущает?
- Боюсь попасть в десятку самых богатых людей, тем более что я не только никудышный зять, но и – муж, и отец.
- Это совсем не так. Вы знаете, мы с Юрочкой надеялись, что вы ока-жетесь нашим зятем. А насчёт богатства, вы и впрямь попали в десятку. Ваше богатство – ваше сердце. Вас любит Инесса Игоревна, я люблю вас, любит Алан, вас любила Наташенька и Юрочка, И я уверена, полюбил бы и Отобой. Это ли не богатство! Да, пока не забыла. Звонили сёстры Отобоя, спрашивали Алана, не хочет ли жить на родине отца? Он ответил, что желает жить в России. Они спросили – нужна ли нам помощь? Я сказала – пока нет. Да, им не надо знать про квартиру, это наследство Алана.
- Нина Савельевна, я хотел бы знать мнение Алана по поводу ваших решений.
- Ах, Владик! Вы мне не верите. Неужто вы полагаете, что я всё это не обсудила с Аланом?
- И он всё понял?
- Да ещё как. Он сказал одну фразу, которая меня просто поразила, но
передавать её сейчас не стану. Придёт время, и вы сами поймёте и сами услышите то, что было сказано мне.
Влад позвонил сестре Отобоя и попросил дозволения захоронить урну с прахом Наташи рядом с мужем. После некоторого замешательства, она поинтересовалась, кем он доводится Наташе, и когда он объявил себя родственником её отца, она выразила соболезнование и пообещала, после согласования с родителями Отобоя, перезвонить.
В этот же день, вечером, она сообщила, что это невозможно по религиозным соображениям, и что нельзя нарушать обычаи предков. – Что может быть выше закона любви? – возразил Влад. – Они любили друг друга. – Хорошо, - сказала она, - я постараюсь выполнить желание Наташи. Обратитесь к проводникам поезда, следующего до Душанбе, и если кто-то согласится, сообщите мне номер поезда, вагон, время прибытия и имя проводника. Я встречу.
Влад приехал на вокзал. Разговор с проводником по имени Насир, неожиданно превратился в занимательную беседу. Сначала он никак не мог понять, что от него требуется. Затем, уяснив суть дела, спросил:
- Ты кто ей?
- Друг.
- Она русская? Христианка?
- Да.
- Отец, мать, дети есть? Живут?
- Отец умер.
- Она рядом пусть лежит, другие умрут – тоже рядом. Зачем ей Таджикистан?
- Муж, отец её сына, похоронен в Таджикистане. Она завещала похо-ронить себя рядом с мужем.
- Муж – таджик? Как зовут? Почему умер? Старый?
- Молодой, зовут Отобой, разбился на стройке.
- Много умирают. Всем сейчас плохо, везде. Кто разрешил, родители?
- Нет, сестра.
Насир повертел головой.
- Возьму, но ты хороший человек, и я тебе скажу: закопают не там, другое место найдут.
- Глупости говоришь. Сестра обещала.
- Родители не разрешат! Говорю тебе по-русски. Я знаю, я там живу, почему не веришь?
- Какая им разница?
- Ты что не знаешь? Христиане на русском кладбище, мусульмане – на
мусульманском.
- Кладбища разные, но земля одна.
- Бог разный.
- Бог один, религия разная. А любовь у людей – одна.
- Не понимаю. В России будут все вместе: мать её, друзья, внуки, ты – друг.
- Ты меня обрадовал очень, - усмехнулся Влад. – Насир, я тебе плачу деньги, бери, там разберутся. Тебя встретят и сделают, как обещали. Обманывать мёртвых нельзя, это непростительный грех.
Насир задумался. Видно было, что расставаться с деньгами ему не хотелось, но что-то его останавливало. И вдруг он воскликнул:
- Ты не боишься, что я это выброшу?
- Но я же позвоню, назову твоё имя, поезд, вагон.
- Ты не понимаешь. Придёт контроль, таможня, одна, другая, скажут – здесь порошок, наркотики. Как я докажу? Откроют, всё улетит. Что я буду делать? Что туда положу? Как потом буду аллаху молиться?
Влад молчал.
- Как тебя зовут?
- Владислав.
- Забирай это, - сказал Насир, протягивая урну и деньги.
Влад взял урну, открыл портмоне.
- Почему двести? Я тебе дал триста долларов.
- За работу взял.
- За какую?
- Скоро час разговариваю с тобой! Правду тебе рассказываю. Жалею тебя и её, - сказал он, показывая на урну, – мне ехать надо.
- Молодец, Насир! Да – восток есть восток.
- Сто долларов мне много, а у вас в России миллион берут! Это пра-вильно?
- Ладно, Насир. Ты честно заработал эту бумажонку. Спасибо тебе за человечность.
- Тебе спасибо. Ей будет хорошо на своей земле. Заходи ко мне, поедем в гости.
- А как же виза, таможня, контроль?
- Если такая зелёная бумажка есть, остальное не надо! Сам знаешь.
- Я подумаю, - улыбнулся Влад.
- Быстро думай, - рассмеялся Насир.
Реакция на возвращение урны была разной. Эмоции Нины Савельевны были столь бурными, что Влад забеспокоился. Она плакала, смеялась, благодарила Влада, называла его спасителем.
- Господи, спасибо тебе, что надоумил проводника! Такое счастье! Мы будем вместе – Юрочка, Наташенька и я. Теперь я буду приходить к ним, разговаривать с ними, сидеть рядышком.
- Иногда думаешь о людях плохо, а они тебе утирают нос своей хорошистостью, - грустно заметила Инесса Игоревна.
Алан долго молчал, потом сказал:
- Вырасту, разберусь что можно, что нельзя.
Настенный календарь, незаметно худея, беспечно и безоглядно сбрасывал листы. И, в какой-то момент, замечая его дистрофичность, Влад - со вздохом сожаления, а иногда, как это ни странно, со вздохом облегчения – прощался с ещё одним годом. – Годом чего? Жизни, молодости, усталости, ленивого безразличия к затянувшемуся единообразию не только своего пребывания в этом мире, но и многих, многих других известных и неизвестных ему людей. Хорошо налаженные конвейерные телевизионные передачи о тех, кто был, и уже исчез – были благодушно-философскими и покорными, как обязательная прогулка по осеннему, замирающему лесу. А как всё начиналось? Как выглядели деревья в разную пору своей жизни? Вначале - ярко зелёные, невинные, вызывающие умиление! Потом - от блеска изумрудной роскоши, день ото дня набирающей тёмно-зелёную сочную зрелость, начинала кружиться голова, а следом за этим - наступила пора багряно-золотистого буйства красок! И вдруг… однажды, поспешно уступая нашествию серых, грязно-коричневых тонов, - внезапно всё исчезло! Но это была всего лишь декоративная смена бытия!
Конечно, деревья тоже старели, но не так открыто, безжалостно и безобразно, как люди! Каждую весну, подключаясь к неизменному круговороту и заново повторяя путь своего развития, деревья воскресали, и – набрав жизненную силу… возвращали закономерную красоту своего убранства!
Но, его величеству-человеку – такому недолговечному существу, неумолимо, скоропостижно приближающемуся к завершающему циклу своего существования, - предопределено лишь единожды пройти предначертанный ему путь. Кем?  Природой, высшими силами Вселенной? Жизнь - подобно мощной, бестолковой, сумасбродной соковыжималке - перетерев мякоть плоти, истощив кровь, измучив мозг, изуродовав до неузнаваемости облик, брезгливо выплёвывает остатки того, что называлось человеком. С поспешной суетливостью, со смешанным чувством покорности, суеверия, смятения и любопытства, - остатки упаковывают, иногда выставляют на обозрение, иногда стыдливо прячут, а затем - покрывают слоем земли.
Что можно противопоставить этому беспощадному циклу? Кому уда-лось устоять и пройти второй круг, третий…? Никому.
Ко всему прочему существует какая-то дикая необъяснимая законо-мерность: неужели,  чтоб увидеть истинное лицо человека, необходимо вмешательство смерти? Да, да! Чтобы очнуться и прозреть, - нужна смерть одного из тех, кого просто знал, о ком слышал, кто был близко, рядом, или поодаль. И это не проделки природы, нет – это свойство человеческой натуры. Что мешает понять, увидеть, почувствовать человека, пока он есть, пока он жив? Близорукость, глупость, невежество, лень, пренебрежение, равнодушие? Скорей всего, это самоуверенный эгоизм своего Я, претендующего на роль непогрешимого судьи: я бы так не поступил, не сделал, не сказал… бесконечное я бы! Да, ты бы – нет, но другой и поступил и сделал и сказал - потому что он не ты! Оттого так мало настоящих защитников и судей живого человека! И уж если ты принялся кого-то судить, порицать, а тем более защищать, отбрось своё я – пойми, почувствуй, присмотрись, побудь на его месте, обрати внимание на его социальное, материальное положение, на состояние его физических и душевных возможностей, признай его право на собственные взгляды, ощущения, на его мировоззрение, но главное – пойми, что он другой! Поразмысли. Умер человек, и вдруг все признали, что он был так хорош, так прекрасен, так справедлив! А вдруг опять ошиблись? Абсурд!
Похороны – дело святое. И мы, сопровождая каждую новую жертву очищаемся и даже облагораживаемся, и – наполняясь высокой печалью, скорбим о том, кого не знали? Нет. Пока он был жив, не знали! Хотя, воз-можно и любили, но он … он об этом даже не догадывался. Опять абсурд?
Смерть не прощает пренебрежительного отношения: к ней нужно относиться с уважением – на вы. Жизнь более терпелива, порой даже снисходительна, и многое может простить человеку, смерть – нет, не прощает: или, или.
Влад размышлял, погружался в воспоминания и, оставляя на листах бумаги весь этот хаос мыслей и чувств, надеялся, что из всего этого сбора что-то пригодится. Проблескивающая возможность нового замысла ускоряла биение сердца, заполняя его радостной надеждой, а вдруг это как раз то, из чего произрастает нечто удивительное и прекрасное! Наверное, это сродни тому ощущению, когда женщина, страстно желающая иметь ребёнка вдруг догадывается, по некоторым признакам, о своей долгожданной беременности: она ликует, гордится и трепещет от радостного нетерпения… кто, какой, и поскорей бы увидеть его!
Михаил звонил периодически. И всегда его голос поднимался, звучал восторженно и радостно. Звонил он из разных мест, порой неожиданных.
- Привет, Влад! Работы невпроворот. Не думал никогда, что физиче-ская работа, зачастую очень тяжёлая, может приносить столько удовлетворения и радости. Веришь, сплошные слёзы! И у тех, кому помогли – слёзы благодарности, и у нас – счастливые.
- А ты хотел воевать.
- Так это тоже война! Война за крышу над головой, за жизнь, за чистый воздух, за спасённую землю, за очищенные водоёмы, за свет, за чистую воду. Даже за спасённую кошатину, за глаза матери, которой вернули дитя. Чего только не насмотрелся! Хорошо, что у меня нутро здоровое, и я понимаю, что так устроена наша жизнь. Смерть во всех её видах, так и сыплет на голову людей свои знаки, иногда хватает сильно за душу! Но кто, если не я – здоровый и сильный мужик? Говорят: привыкнешь. Не думаю, да и не желаю привыкать. Пусть будет так, как будет.
- Миша, ты меня так заворожил своим вдохновением, что всё брошу и наймусь к тебе в ученики. Примут?
- Научат и примут. Но ты же спец в своём деле.
- Ты тоже был спец. Работать за недоступной дверью, не каждого допустят. Если человек талантлив, то он при желании любое дело одолеет и преуспеет. Женился?
- Что женитьба, если она всегда рядом со мной! Забыл? Я же говорил тебе, она врач, моя скорая помощь. Девчонка, цены ей нет! Так люблю, так люблю, что даже не предвидел такого! Квартира пустует, говорю ей – рожай. А она – пожалуйста, но будем вместе, куда ты, туда и мы. Вот так, Влад. Ну а ты как, один?
- Не один, Миша. Вокруг меня слишком много людей, разных, непо-нятных, со всеми приходится общаться день и ночь, не отпускают, хоть умри!
- Понял. Мне там место нашлось, по блату? - рассмеялся он.
- А как же! Миша, ты у меня самый любимый и необходимый.
- Спасибо. Буду в отпуске, позвоню, встретимся! Будь здоров, Влад!
Для этого периода жизни - Влад отыскал очень верное определение: отключённый. Дни свёртывались в недели, месяцы и – словно лишённые источника энергии, исчезали покорно и безжизненно. Общение всех участников этого периода приобрело какой-то странный затяжной оттенок. Встречались, улыбались, разговаривали, но исчезло, или лишь затаилось что-то очень важное, как будто каждый боялся быть самим собой. Почему? Влад понимал: Алан нуждается в близости, но избегает её оттого, что неуверен в дальнейших отношениях. Нина Савельевна жила в постоянном страхе за внука. Зачем так тревожиться? – уговаривал её Влад. – Алан умеет постоять за себя, и не склонен к авантюрам разного рода.
- Ах, Владик, упыри охотятся именно на таких как он! Ноги не слушаются меня, но я каждый день, украдкой, прослеживаю его путь к дому.
- Вы думаете, он не замечает этого?
- Конечно замечает, но иначе я не могу, когда он задерживается, я схожу с ума.
Нина Савельевна упорно отказывалась от участия Инессы Игоревны, и на все её предложения отвечала: справлюсь сама.
- Своим отказом вы очень обижаете Инессу Игоревну, - говорил Влад. – Почему? Что вас сдерживает?
- Стыдно, но скажу, как есть! – решительно ответила она. – Я боюсь влияния Инессы Игоревны, Алан и так её любит больше, чем меня.
- Что за глупости? – возмутился Влад.
- Не глупости, сердце не  может быть глупым. Я чувствую.
- Хорошо, приходите ко мне в гости, а не к Инессе Игоревне.
- Владик, разве можно такое предлагать? Вы смертельно, непоправимо обидите свою маму! Понимаете?
- Чёрт возьми, сплошная чехарда! Простите меня, Нина Савельевна, но не настраивайте Алана…
- Господь с вами, Владик, - пресекла она его. – На такое я не способна. Алан слишком чуткий мальчик, и не хочет огорчать меня. Неужели непонятно?
- Простите, Нина Савельевна, я погорячился.
Влад приезжал, привозил продукты, за которые Нина Савельевна скрупулёзно расплачивалась, невзирая на сопротивление Влада, и на его уловки.
- Владик, будьте любезны, когда привозите продукты, предъявляйте мне чеки, иначе…
- Ох, и вредная вы, Нина Савельевна! Не ожидал от вас, – возмущался
Влад.
После смерти Наташи, атмосфера квартиры стала иной. Непроходящее ощущение того, что она забрала с собой не только всё тепло, но и душу этого жилища, не оставляло Влада. Он постоянно ощущал холод и какую-то непонятную тревогу, иногда ему чудилось, что она наблюдает за всеми, и ей хочется, чтобы они были счастливы и веселы. И в самом деле, никому не хотелось смеяться, никто не осмеливался нарушить эту устоявшуюся, гнетущую тишину. Влад не имел склонность к мистике, но когда тоже самое подтвердила Инесса Игоревна, - он понял, что его ощущения не случайны, и нечто подобное действительно существует.
- Я воздержусь от посещения Алана и Нины Савельевны, - сказала Инесса Игоревна, - наши отношения не очень складываются, и мне незачем травмировать людей, и изводить себя. А пирожки, Владислав Георгиевич, пожалуйста, отвезите.
Наступающее лето не предвещало желанного разнообразия, поскольку отпуск Владу предоставлялся лишь в сентябре.
Когда Инесса Игоревна сообщила Владу о своём намерении навестить какую-то дальнюю родственницу, Влад вдруг почувствовал себя одиноким и беспомощным.
- Откуда у вас объявилась родственница? – недоверчиво проговорил он.
- Владислав Георгиевич, вы считаете меня совершенно безродной?
- Нет, просто я хотел снять для всех дачу, но без вас им будет неуютно.
- Без меня им будет лучше, чем со мной, и вы об этом знаете не   хуже меня, так ведь, сознайтесь!
Влад неопределённо развёл руками.
- Ох уж эта ваша половинчатость! Избавляйтесь, пока не поздно.
- Когда отчалите, начну избавляться, чёрт возьми! – рассерженно  воскликнул Влад.
И вдруг она расхохоталась. Влад удивлённо смотрел на неё, чувствуя, что его неудержимо разбирает смех.
- Смейтесь, смейтесь! Наконец-то я узнаю вас! Не западайте, Влади-слав Георгиевич, не западайте!
Прозвеневший звонок оказался не только неожиданным, но и весьма значимым по своим последствиям.
- Владик, добрый вечер! Мы с Аланом уезжаем, нас пригласили в Таджикистан. Билеты уже заказаны, сосед нас проводит, квартира будет под их присмотром, так что вам предоставляется возможность отдохнуть от всех забот и хлопот. Поживёте своей, а не чужой жизнью. Я рада, что так получилось, - скороговоркой возвестила Нина Савельевна.
Несмотря на шквал информации, Владу удалось сдержать себя от всплеска и задать самый обычный вопрос:
- На какой срок уезжаете?
- Не знаю, как получится, и как понравится! – ответила она на повы-шенном тоне.
- Вас встретят?
- Конечно! До свидания, Владик. Отдыхайте. Вы – свободны…
Влад присел на диван в состоянии недоумения. – Устойчивая неизбежность, - усмехнулся он. – Стоит мне только расположиться к кому-нибудь, как меня уже просят не беспокоиться. Отдыхай, ты свободен. Какие славные словечки! Но почему меня не спрашивают, нужна ли мне эта свобода? Свобода от тех, в ком я нуждаюсь и кого успел полюбить.
И он опять почувствовал себя мальчишкой, которому предоставили полную свободу. Оказывается, что это пронзительное болезненное ощущение не сгинуло, не испарилось, - оно осталось в самых дальних уголках его сердца. Он вышел на балкон, закурил. Пойду, охлажусь, - решил он, но обжигающая холодная вода лишь возмутила кожу и обострила его состояние. Безвольно опустив руки и прикрыв глаза, он стоял под тёплыми ласковыми струйками, чувствуя, как согревается тело, и успокаивается душа.
Спать не хотелось. Влад достал пачку бумаги, взял ручку и написал большими буквами: «Чужая жизнь». Писал всю ночь, до рассвета. Перечитывать написанное не стал. Умылся, выпил чашку кофе, оделся и поехал на работу, взбадривая себя тем, что впереди два выходных дня, и можно будет, не отвлекаясь, писать!
Через месяц, как раз к возвращению Инессы Игоревны, первый вариант черновика был готов. Влад, как никогда, был готов к самому трудному - к кропотливой изнурительной работе, требующей бескомпромиссного терпения, упрямства, нечеловеческой усидчивости и полной отдачи.
Инесса Игоревна выглядела не слишком довольной. Она похудела и немного потускнела.
- Инесса Игоревна, ваша дальняя родственница, наверное, вас недо-кармливала, - пошутил Влад.
- Аппетита не было.
- Воздух плохой, или компания была неподходящая?
- Ладно вам шутить! Не травите мне душу, отойду, постараюсь удовлетворить вашу назойливость.
- Согласен, - рассмеялся Влад.
Через неделю он был приглашён на пирожки.
- Кушайте, кушайте, - ободряла она его, видя с какой жадностью он поглощает пирожки.
- Я не кушаю, я лопаю!
За чаем она сказала:
- Не думала, что буду так скучать. Пришлось удерживать себя от раннего возвращения.
- Инесса Игоревна, дорогая моя, а уж как мне было тоскливо! Нет, без
вас, я точно не выживу! Можно я вас обниму и поцелую?
- Можно, в щёчку.
Влад поцеловал её в обе щёки и погладил по голове.
- Спасибо, Владислав Георгиевич, отлегло сразу. А как Алан и Нина Савельевна?
- Отдыхают в Таджикистане. Пока не звонили.
- Я рада за них, хотя боюсь, что Алан захочет там остаться. Скучаю по нему. Приедут, расскажут… красоты там, наверное… и воздух, и горы!
- А ваша родственница живёт на равнине?
Несколько мгновений она смотрела на него, и вдруг рассмеялась.
- Да! На подмосковной равнине, и не родственница, а давняя подруга.
- Ох, Инесса Игоревна, как вы научились подвирать!
- Учитель был классный, забыли?
- Не забыл. Удивительно, с какой лёгкостью всё дурное усваивается! Это я не о вас, а о своей персоне. Вы склонны меня выслушать?
- Не то слово. Если я назову вечер и ночь, когда вам было плохо, вы не станете задавать мне вопрос о моей к вам склонности. Хотите?
- Вы серьёзно? – изумился Влад.
- Спустя неделю после отъезда я места себе не находила, я почуяла, что вы очень несчастны и одиноки, всю ночь мне не спалось, а под утро приснился сон, который несколько успокоил меня. Я хотела приехать, но поняла, что вам нужно самому разобраться в происходящем с вами.
- Когда это было?
- Двадцатого, в пятницу, вечером.
- Не может быть?
- Ваше изумление лишь подтверждает обратное. Всё в жизни происходит вопреки этим словам. Помните?
- Не помню.
- Не фига себе! Пишите, поучаете, убеждаете, а сами ничего не помните. После этого стоит ли верить писателям? Пишите одно, говорите другое, а
думаете – третье.
- Инесса Игоревна, разве можно верить писателям?
- А кому?
- Себе, только себе.
- А вы кому верите?
- Очень редко себе, и постоянно  тем, кого люблю.
- Вы ещё и демагог.
- Быть писателем и не быть демагогом – невозможно!
- Ладно, бог с вами! Совпадение произошло, или вы опять заигрываете со мной?
Влад поднялся.
- Через несколько минут я притащу вам доказательство полного, без-оговорочного совпадения.
Влад вернулся с черновиком.
- Вот, смотрите: дата, время и итог ночного бдения.
- Как я рада! Это ваша новая вещь? «Чужая жизнь», интересно, о чём это? – радостно воскликнула  она, глядя на исписанные листы, - вот по-чему я утром успокоилась. Долго ждать придётся?
- Долго. О чём? – спросили вы. – О чужой жизни, которая становится моей жизнью, вашей, или ещё чьей-нибудь.
- Вы правы. Так о чём вы хотели поговорить?
- После очередной эмоциональной встряски, я решил подобрать разорванные концы своей и чужой жизни, и завязать узел на память, на будущее. Мои мысли и намерения    совпали, поэтому надо действовать. Это сигналы, требующие реализации. Просто так ничего не происходит. Что бы понять и осмыслить происходящее пришла пора собирать камни! Слишком долго и бестолково я их разбрасывал – без оглядки, без сожаления, не опасаясь, не останавливаясь. Всё бегом, всё вперёд. А время ведь без тормозов.
- Я поняла, о чём вы, и одобряю ваше решение.
- Спасибо, Инесса Игоревна, ваша поддержка придаёт мне уверенность.
Благословением вашим я заручился, первый шаг сделан.
- Не говори гоп, пока не перепрыгнешь! – произнесла она, улыбаясь. – Когда вернутся наши путешественники? – вдруг спросила она, вздыхая.
- Вернутся, Инесса Игоревна, не горюйте.
Влад работал над новой вещью увлечённо и слаженно, без срывов и суеты, - но уверенный в том, что подобная идиллия может внезапно окаме-неть, или, сорвавшись с цепи, понестись вскачь в неизвестном направлении, - он использовал каждую свободную минуту. Существовало ещё одно но, и Влад хорошо знал, что худшие страницы, как раз и произрастают из этой безмятежной лёгкости и гладкости, и для того, чтобы возникло что-то живое, волнующее, - автору необходимы потрясения, срывы, боль сердечная, сумятица, стыд и страх. Порыв, толкнувший взяться за перо, должен тянуть, высасывать энергию отовсюду, из всего организма, снизу доверху!

* * *
Сердце колотилось у самого горла. Влад сделал несколько глубоких вдохов. - Не думал, что это так трудно. – Он набрал номер и неузнаваемо охрипшим голосом сказал:
- Здравствуйте, Станислав Сергеевич дома?
Трубку взял Стас, и Влад почувствовал, что почти теряет сознание.
- Алло, - сдавленно проговорил он, и замолчал, не в силах что-либо произнести.
- Влад! Неужели это ты! Я так рад тебя слышать! Молодец, что позвонил!
- Я тоже рад, - выдавил Влад.
- Ты знаешь, я не раз заставлял себя позвонить тебе, но не решался! Я понимал, что если ты устроил такой жуткий спектакль, то значит я очень и очень был неправ! Я прокручивал наши отношения и понял, что ты нуждался во мне больше, чем я в тебе. Не всегда удаётся вовремя почувствовать друг друга.
- Стас, - стараясь быть спокойным, произнёс Влад, - я считаю себя негодяем. Прости, если можешь.
- Мы все негодяи, только по-разному. Хорошо, что позвонил! Приез-жай ко мне, познакомишься с женой, у меня двое малышей. Носятся, как угорелые, весь дом на ушах! Приезжай, обнимемся по-братски, поговорим.
- Стас, может ты…
- Нет, - рассмеялся Стас, - сначала ты ко мне. Я долго не мог очухаться, долго! Слушай, кто та женщина? Не могу забыть её лицо. Провела она меня классно!
- Соседка, - он хотел уточнить – моя названная мать, но вместо этого сказал, - мой друг.
- Да, смышленая эта Ольга Олеговна. Не забудешь такую. Влад, у меня все твои книжицы стоят на полочках, хвалюсь друзьям, знакомым. Вот, мой друг писатель! Лен, сколько их там? Четыре. Это она, моя Ленка, покупала их. В автографе не откажешь?
- Конечно, я приеду, скажи когда?
- В любое время. Позвони, всё брошу ради встречи с тобой.
Влад хотел сказать, что теперь он печатается под другой фамилией, но от следующей фразы Стаса, влетевшей в его распахнутое ухо, заготовленные им слова, свернувшись калачиком, застряли на выходе.
- И как тебя только угораздило стать писателем? – смеясь, воскликнул Стас. – Приедешь, расскажешь. Пока, Влад. Жду звонка твоего.
Книжицы, - усмехнулся Влад, - было бы лучше сказать: книжонки. Странное у меня состояние, - подумал он, охваченный разноголосицей чувств. – Что-то не получается вздохнуть облегчённо. А где же радость? Чего больше – сожаления, недовольства или опять очередная порция горечи? Что ж, главное, я сделал этот шаг, а дальше… подождём, посмотрим.
Влад не раз откладывал встречу со Стасом, и наступил момент, когда он осознал, что встреча не станет откровением. Слишком многое изменилась, и возможность нового разочарования, может омрачить и осквернить само воспоминание о лучших годах жизни. Дружба, как любовь, болезненно переносит долгосрочные разрывы, и встреча с ней, спустя годы, может обернуться не радостью, а ещё большей болью и смятением.
И Влад позвонил:
- Стас, привет! Хочу поговорить, думаю, ты меня поймёшь и простишь. После того, что произошло, не стоит встречаться. Я знаю, будет неловко, натянутость можно ослабить с помощью допинга, но, неизвестно каким будет похмелье. Я предлагаю оставить всё, как есть. Наш первый разговор состоялся, и это здорово! Мне показалось, что соединяющая нас с тобой нить завязалась узелком, и распутывать его не надо. Не хочу ещё раз потерять тебя. Знай, Стас, ты мой первый друг, и сердце моё не остыло. Боль прошла. У меня есть человек, зовут его Миша, я могу назвать его другом. Он звонит, сообщает о себе, выслушивает меня, и каждый его звонок – радость и праздник для души. Я счастлив оттого, что он просто есть. Понимаешь?
- Влад, - взволнованно проговорил Стас, - нечто подобное меня тоже тревожило. Я поделился с Леной, она в курсе наших отношений, и очень хотела с тобой познакомиться, и сомнений моих не разделила, но сказала: дождись звонка. Я прошлёпал тебя, поздно понял, что ты – это ты, а я – это я. Видеть в другом себе подобного – глупо. Благодаря своей беготне, я и Ленку, чуть было не потерял, считал наши отношения проходящим эпизодом. А она, представляешь, оправдала тебя и сказала мне: ещё немного, и я бы устроила тебе ещё не такую проверочку, таких непробиваемых, как ты – надо встряхивать!
- Стас, береги любовь и свою семью. Я на тебя наезжал, а сам оказался таким косным и ограниченным.
- Ну это ты зря! Я говорил тебе, что все твои книжки стоят у меня на почётном месте? Так вот…
- Говорил, - поспешил подтвердить Влад. – Сознайся, ведь не читал ты их!
- Сомневаешься? Эх, ты! Я как раз и хотел сказать, что прочёл, иногда заглядываю в них, нахожу столько верного, нужного, начинаю задумываться и чувствовать, не могу толком объяснить, я же, чёрт возьми, не писатель! А уж «Нога» - любимый роман, и я к нему тоже причастен. В общем, так: мы – в связке, захочется свидеться – созвонимся! Кстати, передай лично от меня привет Ольге Олеговне.
- Стас, последние годы я печатаюсь под псевдонимом – Воскресенский.
За привет спасибо.
- Да? А я и не знал. Вот Ленка обрадуется! Пока, Влад. Возникнет желание – звони.
Прощаясь, Влад знал – звонки не понадобятся, поскольку уровень их отношений достиг того предела, за которым не будет ничего. Гармония человеческих взаимоотношений чересчур хрупка, и хотя узелок завязался, но их прежняя близость осталась по ту сторону, где властвовала беспечная, раскованная и легковерная молодость.
Влад набрал номер.
- Добрый день, Инесса Игоревна! Ах, уже вечер? Приятная новость. Мне поручено передать лично Ольге Олеговне привет восхищённого и по-трясённого вашей способностью одурманивать…Станислава Сергеевича! Удивлены?
- Ничуть! – рассмеялась она. – Я и не сомневалась в том, что произвела на него неизгладимое впечатление. Значит узелок завязался?
- Завязался, но я оставил всё как есть.
- Потерянного не вернёшь, - вздохнула она. – Простили друг друга?
- Да. Разговор получился открытым и ясным.
- Кто следующий? Софья?
- Если наберусь мужества.
- Владислав Георгиевич, почему вы не спрашиваете…
- Уже спросил, - остановил её Влад.
- Вы уж меня простите, но заниматься пирожками начну тогда…
- Когда те, кого мы ждём, спустятся с гор!
- Да, но не только по этой причине. У меня осталось напряжённое ощущение после встречи с этой… она не подруга, а бывшая соседка. Так вот, совсем…
- Спилась и хлещет водку с такими же, как сама, и зовут её… Нина. Вам не кажется, что вы изолгались окончательно?
- Кажется. А вы меня продолжаете поражать!
- Зная ваше отвращение к алкоголичкам, догадаться было нетрудно. А имя: ассоциативное представление. У вас ещё что-то припасено. Выкладывайте.
- Да, хотела похвалиться. Зашла в книжный магазин, ваших книг не обнаружила, но меня заинтересовал один автор, вам наверняка он знаком – Франц Фюман.
- Не обольщайтесь, этот немец мне неизвестен.
- Но вы сказали немец.
- Инесса Игоревна, моё невежество не так уж безгранично. Ну кто, кроме немца может зваться Францем, да ещё… манном? Чем он вас увлёк?
- Глубиной, эрудицией и неожиданной, впечатляющей аналогией ан-тичных и библейских сюжетов с происходящими событиями. Был связистом, воевал в Греции, в Белоруссии, под Сталинградом, был в плену на Кавказе. Он описывает весь этот путь, и главное своё отношение к войне, к фашизму и к себе. Стиль – сочетание мифологии, сказок и рассказов. Читается трудно, язык насыщенный, богатый, стиль плотный, чёткий, сложный, но мне очень интересно.
- Когда всё одолеете и во всём разберётесь, предоставьте мне этого Франца. Хорошо?
- Но это произойдёт не скоро.
- Меня это устраивает. Германский гений этого тяжеловесного эрудита может смутить меня, и отбить охоту марать бумагу, я ведь славянин – легковерный и податливый. Когда плетёшь собственные небылицы на таком лёгком и прекрасном языке, как русский, общаться с переводными произведениями – опасно. И вообще – читать надо или до того, или после того! Так же, как пить вино нужно… до этого, или после этого, но не во время оного!
- Да, с вами всё ясно. Заносит вас. Я уверена – этот немец вам очень хорошо знаком!
- Инесса Игоревна, дорогая моя, желаю вам приятных сновидений. Берегите себя, без вас я просто не выживу.
- Желаете приятных сновидений, а сами несёте чушь!
- Инесса Игоревна, я напишу для вас сказку и назову её «Чушь», читая её, вы забудете этого ужасного Франца.
И наконец наступил день, вернее мгновение, когда прозвенел звонок и Влад услышал:
- Здравствуйте! Мы вернулись! Приезжайте к нам быстро, сейчас. У нас подарки для вас… - пауза и, - я очень соскучился… - голос дрогнул, и наступило молчание, подарившее сразу и радость и надежду.
- Спасибо, Алан, мы уже в пути, - сдержанно произнёс Влад.
Он прилёг на диван, предоставляя возможность успокоиться своему взметнувшемуся сердцу. Ему предстояло очень аккуратно донести эту весть до Инессы Игоревны. Влад оделся, позвонил:
- Инесса Игоревна, собирайтесь, прокатимся.
- Владислав Георгиевич, спасибо, но ей – богу, не хочется. Я читаю.
- Опять этого монументального немца? Нет, это уж слишком. Я начи-наю нервничать. Как говорили в Одессе: вам это надо? Отвечаю – нет. Жду вас у машины.
- К чему такая спешка? Честное слово, даже не знаю, как одеться.
- Так, чтобы никого не напугать и не разочаровать.
- Издеваетесь, да? Куда едем?
- Сюрприз.
Поджидая Инессу Игоревну, Влад подумал: - Надо было предупредить, всё ж такая встреча! - Она явилась в элегантном брючном костюме, в босоножках, гладко причёсанная, с признаками строгого недовольства на удачно
подкрашенном лице.
- Отлично смотритесь, - сказал Влад, открывая дверь.
Она молчала, и когда он свернул на знакомую ей улицу и стал разворачиваться, она изумлённо уставилась на него.
- Да, да, - невозмутимо пропел он, останавливаясь, и не давая ей опомниться, открыл дверь, подал руку.
- Убить вас мало, - выдохнула она, и отвернулась.
- Гарантирую, такое желание у вас возникнет ещё не раз, - рассмеялся Влад.
Встреча превзошла все ожидания и развеяла своей сердечностью все тревоги. Нина Савельевна обнималась, целовалась, говорила. Алан, бросая на Влада и Инессу Игоревну сияющие взгляды, ловко и расторопно выкладывал на стол дары: виноград, дыни, лепёшки, бутылки с напитками, баночки с какими-то кушаньями, яблоки, сушёные фрукты, орехи, мёд, сыр, и даже – копчёные куски мяса, и - в сосуде замаринованный шашлык из баранины. Запахи, словно джины, вырывались на свободу – смешиваясь и уплотняясь, нещадно щекотали ноздри.
- Господи, как же вы это всё довезли, - всплеснулась Инесса Игоревна, - и ничего не испортилось?
- Это не мы. Нас проводили, встретили, довезли и занесли в квартиру, - с гордостью сообщила Нина Савельевна, - условия хранения были идеальными.
Инессе Игоревне преподнесли расшитые комнатные туфли и халат. Владу – расписную голубую вазу из керамики, и национальный головной убор.
- Какие красивые вещи, - восхищённо приговаривала Инесса Игоревна, рассматривая каждый подарок.
Алан вытянулся, повзрослел. – Надо же, какой парень! – подумал Влад, любуясь им. – А как строен и грациозен, никакого намёка на угловатость. Дитя любви. Да, красота этого мальчишки многих смутит, и тем самым может усложнить его жизнь, но всё будет зависеть от его внутреннего содержания.
Наблюдая за Инессой Игоревной, которая - сопровождая каждое движение Алана - не сводила с него глаз, Влад усмехнулся. – Да уж, такой взгляд даёт повод для ревности. Нина Савельевна не напрасно волнуется, уведёт она у неё внука, уведёт!
Нина Савельевна и Алан поочерёдно делились своими впечатлениями от поездки, от общения, от встреч с родственниками, от всего увиденного и пережитого.
- Нас одних никуда не отпускали, - сказал Алан.
- Да, нас сопровождали дяди и братья Алана, - подтвердила Нина Савельевна. – Угощали, кормили, поили, было так легко и непринуждённо. Очень хорошие люди. Алан, расскажи, какое озеро мы видели, какую красоту наблюдали, особенно на восходе и на закате. А горы – что-то волшебное, сказочное! А воздух какой!
- А пыль какая, - иронично заметил Алан.
- Ну это же на дорогах, - возразила Нина Савельевна. – Нам предлагали остаться насовсем, - задумчиво произнесла она и замолчала.
В наступившей вдруг тишине, отчётливо слышалось жужжание зале-тевшей осы. Она зачарованно кружила над столом, но почему-то никак не решалась опуститься на то, что так привлекало её. Влад увидел, как напряглась Инесса Игоревна, как вытянулось её лицо. Все смотрели на Алана. Он улыбнулся и сказал:
- Не переживайте, я буду жить здесь.
Нина Савельевна облегчённо вздохнула, и мечтательно проговорила:
- Будь я помоложе, осталась бы там. В хозяйстве лишние руки приго-дились бы, думаю, обижать меня не стали бы, я поверила этим людям, но быть обузой не хочу.
- Бабушка, я включу чайник, давайте начнём кушать, - деловито предложил Алан, - мыть не надо, всё чистое.
Он принёс посуду, ножи, ложки, заварил чай. Влад предложил помощь.
- Нет, я хочу сам всё сделать, отдыхайте. Шашлык сейчас не буду жа-рить, потом, да?
- Если вы согласны, - оживился Влад, - я организую поездку, устроим пикник. Как вам эта затея?
- Я не поеду, - отозвалась Нина Савельевна, - не обессудьте, мои ноги
не совсем слушаются. Меня там лечили, массировали, дали мазь, но пока ещё не очень хорошо.
- Бабушка, без тебя – не поеду.
- Глупости, какие-то, не серди меня, Алан.
- Прости, бабушка, но я ещё подумаю. Хорошо?
На отказ Инессы Игоревны принять половину привезённых даров, Нина Савельевна недоумённо воскликнула:
- Ну что вы, как дети? Разве мы сможем всё это употребить?
Инесса Игоревна опустила глаза, и вдруг вскинув руки, горестно воскликнула:
- Господи, простите, пожалуйста! Действительно, какой ужас, как это ужасно! Я … хотела…
Но все её последующие слова растворились в дружном всплеске весё-лого хохота.
Поистине смех смеху – рознь, - пронеслось в мыслях Влада, - такой обезоруживающий, искренний смех, способен исчерпать любой заковыри-стый инцидент.
Уже в машине Инесса Игоревна провозгласила:
- Я так рада, так счастлива! Какой прекрасный мальчик! Знаете, хорошо, что не предупредили, а то бы я, бог знает, что напустила бы на себя.
- Рады, а глаза грустные. Почему?
- Алан без бабушки никуда.
- Инесса Игоревна, ваша недальновидность – уникальна. Вас ждут хлопоты и общение с Аланом. Школьные принадлежности, книги, преддверие учебного года, ему нужна будет помощь, одежда, обувь и вообще! Звоните, участвуйте!
- А вы?
- Мне, дорогая моя, некогда! Я пишу и работаю. Или вы хотите, чтобы я бросил писательство, работу, и забомжевал? Да?
- Конечно нет. Но как же пирожки?
- Инесса Игоревна, дорогая моя, без пирожков можно прожить, а вот без любви тех, кого полюбил – нельзя.
- Когда вы называете меня, дорогая моя, мне хочется заплакать. Вы произносите эти слова таким безнадёжным тоном, будто не верите мне. Вам кажется, что кого-то я люблю больше чем вас. Это не так. Сначала вы, а потом все остальные.
- Не кажется! Я чувствую вашу любовь и потому с каждым днём наглею, как похрюкивающий поросёнок, которому почёсывают сытое брюхо.
Влад брал в руки трубку… и откладывал её в сторону. Чего ты боишься? – спрашивал он себя. – Сам не знаю. В какое-то мгновение он набрал номер и, в ожидании ответа, замер, сдерживая волнение. Едва услышав голос, выпалил без передышки:
- Софья, это я, хочу встретиться.
- Здравствуй, Влад. Кто за тобой гонится? – рассмеялась она.
- Пытаюсь сам себя догнать. Встретимся?
- Записывай адрес спорткомплекса… в воскресенье, в одиннадцать ровно. Тебя проводят. Устроит?
- Да.
Софья сидела за длинным прямоугольным столом, в просторном овальном танцзале, об этом свидетельствовали специальные приспособления вдоль стен.
- Здравствуй, присаживайся, - сказала она, поднимаясь и протягивая руку для пожатия, - выглядишь отлично. Пиджак от Армани? Не ошиблась?
- Припас для встречи с тобой.
- А где же золотая серьга с изображением моей груди? Обманщик ты, Влад, и плут, - улыбнулась она, блеснув полоской зубов.
- Приятно слышать, - рассмеялся Влад, удивляясь своей непринуждённости.
 - А я, - сказала она, оправляясь, - как видишь, совсем просто.
Такая простота затмит любую роскошь, - подумал Влад, глядя на неё.
Белоснежный спортивный костюм с гордостью демонстрировал изящные очертания её тела, и был безупречно согласован с открытым, без макияжа, лицом, а подобранная копна волос подчёркивала стройность шеи и плеч.
- Что молчишь? Почему не задаёшь вопросов?
- Ты не любишь говорить о себе. Помнишь?
- Это было тогда. Сейчас всё по-другому. Разве не так? Раз уж встреча – в которой ты мне так сурово и грубо отказал, - состоялась – заметь по твоей просьбе, я позволю себе выговориться. Пригодится тебе для следующего романа.
Софья сидела напротив, далёкая и незнакомая. Рассказывая о себе, сдержанно жестикулировала, улыбалась, а он думал о том, что впервые видит её, и впервые поражён её красотой. Почему я не художник? Только им удаётся проникнуть в тайну гармонии, и, вступив в сговор с неумолимым временем, остановить мгновение для того, чтобы явить его миру. Что я могу сообщить читателю о женщине, что сидит по ту сторону стола? Где взять слова, способные передать совершенство? Общие фразы: она была прекрасна, обольстительна, необыкновенна… нет, не то… Как  описать выражение глаз, жесты, пальцы рук, изгибы шеи, грудь, плечи, и всё то, что составляет лицо – нос, уголки чувственного рта, цвет кожи, лоб, брови, ресницы, волосы, интонации голоса… всё это очарование истинной женственности.
- Ты меня слышишь? – донёсся до него голос Софьи.
- Софья, я любуюсь тобой. Как ты умеешь быть такой непередаваемо прекрасной?
 -Почему быть? Я действительно красива, - серьёзно ответила она.
- Я знаю. Но красота изменчивая данность, скоротечно уносимая временем. А ты, без вторжения извне удерживаешь это сокровище.
- Значит не время расставаться с тем, чем владею.
Сердце Влада сжалось от настигшей его мысли. И эта красота, пода-ренная природой, исчезнет, и не останется ничего подобного. Как там у Шекспира? «Переменись – и я прощу обиду, в душе любовь, а не вражду пригрей. Будь так же нежен, как прекрасен с виду, и стань к себе щедрее и добрей. Пусть красота живёт не только ныне, но повторит себя в любимом сыне». И не думая о последствиях, он воскликнул:
- Софья, почему не родила от меня ребёнка?
 В её остановившемся на нём взгляде, в один миг, всё что было до этого, рухнуло, и образовалась такая яростная смесь боли и гнева, справиться с которой ей не удастся… и вот сейчас она поднимется, ударит его по лицу, и уйдёт не оглядываясь. Внутри него всё сжалось от сострадания к ней, страха за неё, за себя, от жестокого осознания того, что уже ничего нельзя изменить, ничего! Это было схоже с тем ощущением, когда тебе прямо и открыто сообщают окончательный, смертельный диагноз и ты – теряя под ногами точку опоры, признаёшь эту жуткую реальность, эту трагическую неизбежность.
Софья не ударила и не ушла. Чиркнув зажигалкой, она закурила. Наконец, сделав несколько затяжек, она посмотрела на него… её губы дрожали.
- Зачем, зачем ты это сказал? – тихо и протяжно спросила она.
- Прости, так получилось… само собой…
- Если бы ты единожды заикнулся об этом… если бы…
- Да, но ты… хотя бы для себя, - пробормотал Влад.
И опять всё изменилось и завихрилось. Усмехаясь, сверкая глазами, она обрушила на него водопад слов – резких, беспощадных, негодующих.
- У ребёнка должен быть не просто чей-то любимый мужчина, а отец – родной, кровный! Но прежде чем стать отцом, он должен захотеть этого так же как желает ту, которая станет матерью его ребёнка! Но если он, удовлетворяя свои потребности не думая о последствиях, предоставляет этот вопрос решать самой женщине, то кто он? На страже жизни того, кто зачат, прежде всего, обязан стоять мужчина – муж, отец, а не просто самец! Аборт? Значит аборт! Подумаешь! Чрево женщины, избавляющейся от зарождённой жизни, становится уже не убежищем для новой жизни, а пыточной – кровавой, дикой, чудовищно безжалостной, и приходит момент, когда оно уже само отторгает зачатки жизни! Понимаешь? Оно становится бесплодной, отвратительной пустыней. Об этом ты когда-нибудь думал? Тебя родила женщина, мать, спроси её, почему у тебя нет ни сестёр, ни братьев? Или я ошибаюсь?
Он был потрясён, оголён и расплющен. Слова Софьи, словно растре-воженный улей разъярённых пчёл, вонзали в него свои жала. Голова была пуста, затылок и уши горели.
- Разве ты нашёптывал мне о своём желании иметь детёныша? Разве ты воскликнул: Софья, я хочу ребёнка, хочу сына, хочу дочь? - сдавленно произнесла она, сдерживая слёзы, готовые брызнуть из её глаз.
Она опять закурила.
Плачет, - пронеслось в его мыслях. – Много курит, надо её предупредить, что это вредно, особенно для женщины, - подумал он. Эта мысль возмутила его сознание. – Идиот! О чём ты думаешь? Трус, тупица! Писатель хренов! И вдруг слова Софьи, больно, наотмашь хлестнули его.
- Спроси меня, сколько абортов я сделала? Не бойся, спроси. Не хо-чешь, страшно?
Влад молча смотрел на неё, охваченный каким-то незнакомым ему, чувством животного страха. Ему захотелось спрятаться, исчезнуть из этого овального зала.
- Влад, ты побледнел, будь мужчиной, не раскисай. Твоя вина лишь небольшая часть той, что лежит на мне. Успокойся, твоего ребёнка я не убивала. Те – кого я убила, были от других мужчин. Твой не успел зачаться, но если бы это случилось, его я оставила бы на память о тебе. У тебя есть время. Живи, не трусь. Ты молод, азартен, умён, красив. За меня не переживай.
Она откинулась на спинку стула, улыбнулась, и, устремив куда-то взгляд, сказала:
- Знаешь, всю жизнь я ждала того, кто разговорит меня, засыплет во-просами, самыми разными, захочет узнать кто я, откуда, что я такое. Я мечтала проснуться воскресным утром, и рассказать о своём детстве, о родителях, о прежней своей жизни, о своих намерениях и фантазиях, о своих тревогах, сомнениях и желаниях.
Он слышал её голос, видел печаль в глазах, смотрел на её чувственный рот – созданный для поцелуев, а теперь искривлённый обидой и болью, и… не находил слов, способных её утешить. – Жалкий писателишка! Толстокожий, самоуверенный мастодонт. И не пытайся оправдываться.
Рассказывая о себе, она отвечала на все вопросы, которые он никогда ей не задавал, но которые мог он задать. Она опережала все реплики, которые могли бы сорваться с его губ. Удивительно, - думал он, - а ведь она не писатель!
- Почему я сорвалась? Ничего внезапного в моём отъезде не было. Тебя не интересовало чем я занимаюсь, на что живу. Ты заранее предположил, что я на содержании у кого-то. Оправдываться не хотела – противно и оскорбительно. Если ты так уверен, то пусть так и будет. Поэтому не объявила о своём отъезде. У меня был заключён контракт. Я преподаю танцы. В своё время танцевала в очень известном ансамбле, была одной из первых. Сумела вырваться, получить свободу. Ансамбль – это одна спаянная крепкими узами семья. Мой уход был расценен, как предательство. Руководитель был оскорблён и разгневан, на меня был наложен запрет. Приходилось танцевать, а потом и преподавать под вымышленной фамилией. Не делай удивлённые глаза. Я тоже не догадывалась, что ты писатель. Я уехала в Афины преподавать. Иногда, не за деньги, а в своё удовольствие, танцую в определённом месте и не для всех, да так, что вызываю зависть у своих же учениц. Танец – духовное явление… философия любви, страсть души и тела, и если этого нет, то это уже нечто другое! Помнишь, ты меня просвещал по поводу греческой мифологии? Афродита, пена, детородный орган и другие страсти. Так вот, у меня очень много книг, альбомов по истории, мифологии, по древнегреческому искусству, театру – на русском, изданных в Греции. Можешь удивляться, - рассмеялась она, - в моей, очень основательной библиотеке, существуют и писатели и поэты, и я очень люблю читать. Ну, что ещё? Около меня продолжают крутиться не только любители темперамента и красоты, но и желающие взять меня в жёны - серьёзные, состоятельные дяди. В моей взрослой жизни было лишь двое мужчин, которых я хотела бы иметь в качестве мужа – Мишка и ты. Почему вы? Вы очень разные, и внешне и по внутреннему содержанию. Мишка – хитроумный дурак, а ты – самостийный гусь, но в вас есть то, чего не было в других – успешных, богатых и одарённых. Вы – бескорыстны и чисты душой. Мишка боялся попасть под мою власть, боялся измен, сложностей, а ты – не нашёл на меня время, не захотел узнать меня, не захотел прислушаться к моему сердцу, и в чём-то очень сомневался. Да, это я ушла, уехала, оставила вас несчастных! На самом деле – бросили меня вы! Ни один, ни разу не обмолвился о женитьбе, о семье, не спросил меня: Софья, чего ты хочешь, чего ты желаешь? Помнишь старый фильм и Михаила Жарова? «Предлагаю руку и сердце – да или нет? Чёрт возьми – как я зол! Руку и сердце – да или нет!» - Как я зла, как я зла! – рассмеялась Софья.
Она помолчала, потом спросила:
- У тебя есть женщина?
- Нет.
- Да ты что? Такую энергию опасно, да и грешно сдерживать в наше импотентное время! Что уставился? На меня не рассчитывай. Я отболела тобой. Утратилось ощущение близости, и страсть к тебе почему-то стала постыдной. Такого со мной не было даже с теми, кто не был мне дорог. Мои звонки были отчаянной попыткой удержать тебя, хотя бы на время, но ты был так жестокосерден и циничен, ты упивался своей властью надо мной. В великодушии тебя не упрекнёшь. Но, не взирая на это, если бы ты просто проорал: Софья, к  чёрту эти разговоры, приезжай, я умираю без тебя! – тебе не пришлось бы сейчас сидеть  передо мной в таком жалком состоянии, с таким идиотским лицом. Потерять ту женщину, которой я была, и какой уже никогда не буду, не только глупо, но и преступно. Слишком нравоучительно, да?
- Нет, не слишком.
- Ты не против если я разбавлю нашу встречу?
- Пожалуйста.
Она набрала номер.
- Лидочка, добрый день, пожалуйста, если можно – кофе, чай, лимон, сливки, бутерброды на твоё усмотрение, апельсиновый сок, сигареты и ми-нералку. Да, на двоих. Нет, это не тот случай, виноград можно.
- За тобой, Софья, как за каменной стеной.
- Быть стеной не легко. Да, пока не забыла. Кто такая эта Инесса, которую ты так воспел, снабдив её похищенными у меня достоинствами?
- Соседка, Инесса Игоревна, я считаю её своей матерью.
- Ты всё ещё малыш, потерявший маму! Теперь я понимаю, что было в её взгляде на меня и на розы – не ревность, а опасения за тебя. А как эта нога по имени Наташа и её таджик? Ладно, не хочешь – не отвечай. Мне открылась интересная деталь. Автор может так описать некрасивость, что читатель воспримет её, как совершенство и, наоборот – в красоте увидит уродство. Я догадалась, что ты описываешь одну и туже женщину – Наташу.
В зал вошла молодая статная женщина с подносом.
- Здравствуйте! Ваш заказ, - радушно улыбаясь, проговорила она.
Она протёрла стол, расстелила салфетки и, расставив всё по местам, сказала:
- Приятного вам аппетита! Если что понадобится, звоните.
- Спасибо Лидочка, - ласково поблагодарила её Софья.
Влад усмехнулся.
- Имя Лидочка, не очень вяжется с её обликом.
- Возможно, но для многих, по сути своей, она – Лидочка. А имя Софья связано с тем образом, который ты изобрёл?
- Роман, так рассердивший тебя, рождён тобой. Останься ты – романа не было бы. Жаль, если бы он зачах в самом зародыше.
- Ясно, мне ты предпочёл роман. Сопоставлять себя с ним не стану. Но знаю точно, что я – живая, любящая тебя, драгоценней твоих, да и вообще всех романов, написанных, кем бы то ни было! Я предпочла бы другое!
- Софья, а разве ты поступила иначе?
- А зачем мне было оставаться, жертвуя контрактом и вообще очень
многим?
- Может быть, стоило не уезжать, и чуть-чуть подольше задержаться. «Ведь счастье было так возможно, так близко», - вкрадчиво произнёс Влад.
Вскинув брови, она посмотрела на него, и рассмеялась.
- Видел бы ты свою физиономию! Не зря я не люблю писателей. Фальшь, чудовищное самолюбие, поэтические выдержки и самовозбуждение. Мужские романы о любви написаны жалкими неудачниками, больными уродами, самонадеянными циниками, романтическими идиотами, отвергнутыми любовниками, не признанными даже собственными матерями.
- Да, - усмехнулся Влад, - круто! Не ожидал от тебя такого потрясного расклада, такой устрашающей оценки.
- Кто из них любил женщину – со всеми её дуростями, такую, как она есть, больше чем свои фантасмагории и свои бредовые мечты? Только не вздумай перечислять поэтов – они вообще жуткие пожиратели чужих сердец, чужих душ. Разве не так? А уж если кто-то кого-то любил, то об этом слагают целые поэмы, легенды, в которых сплошной вымысел. А кто слагает? Такие же пожиратели.
- Чтоб не обидеть уважаемых и чтимых мной писателей, остановлюсь на одном: назову себя и сразу же определю свой статус - самоуверенный самец с задатками идиотизма.
- Очень удачно! Влад, предлагаю перекусить. Кофе холодный, чай тоже, заказать горячий?
- Я люблю холодный кофе, холодный чай, холодные бутерброды, холодный сок… Софья, мне будет тебя очень недоставать. Ты – великолепная собеседница столько в тебе соблазна, страсти, ума, практичности, и… яркого, вопиющего, редкостного своеобразия, свойственного очень немногим женщинам!
- Понятно. Поэтому ты изобразил Софью уродливой, старой, циничной и жадной.
Влад хотел возразить, что образ Софьи – самый, удачный: она живёт радостно, открыто, безоглядно, безкомпромисно, не ищет выгод и благополучия, да, живёт жадно, потому как на счету каждый миг, каждый час, и старость свою воспринимает как праздник, как свободу – когда жить только для себя стало скучно и неинтересно, - когда всё что копила и собирала хочется отдать… что душа оживает лишь тогда, когда видишь радость, вспыхнувшую в глазах другого человека! Что из того, что своя жизнь не удалась, зато есть ещё время и силы помочь другим: накормить пирожками, напоить чаем всех, кто в этом нуждается… но Влад не стал возражать. – У каждого свой угол зрения, проверенный собственной жизнью. С читателем не поспоришь. Он всегда прав, и разочаровывать его не стоит.
- Софья, ты одна? – спросил Влад.
Не сводя с него глаз, она задумалась. Придавленный странным выражением её глаз, Влад ощутил себя одним из тех мужчин, кого она так немилосердно и категорично охарактеризовала. В её взгляде притаилось что-то такое, что настораживало и задевало его самолюбие. Что ещё она припасла для моего окончательного уничтожения? – подумал он.
- Я, - приглушённо произнесла Софья и, будто готовясь сообщить не-что ошеломляющее – выпрямилась… и её лицо, обласканное послеполуденным светом солнца, неузнаваемо преобразилось. Столько нежности и ласки во взгляде, а на губах сияние счастливой улыбки. Влад никогда не видел её такой умиротворённой. – Я, - повторила она, - уже присмотрела и выбрала двух мальчишек – годовалого и двухлетнего, собираю документацию на их адаптацию. Деньги есть, помощью нужных людей я заручилась. Выращу и воспитаю настоящих мужчин. Не стану назидать, принуждать, настаивать. Общение только на равных, без окриков, затрещин и наказаний. Я не стану загружать их рассказами о жизни, рассуждениями о женщинах, о долге, и о многом другом, не стану досаждать примерами чужой жизни, и тем более – своей. Я просто дам им возможность стать мужчинами, и если это удастся, они сами разберутся – и в выборе пути, и в морали, и в женщинах, и в любви. Я просто буду их любить, а свою красоту отныне буду беречь пуще прежнего, но не для мужчин, а для моих сыновей. Любая мать должна быть для своих детей – достойной и красивой, даже в старости! – пылко воскликнула она, загораясь румянцем. – В моём сердце поселилась радость. Что было, то было. Прошлое – я поняла это по собственному опыту, не терпит беспокойства: оно не умеет возвращать утраченное счастье, оно – упрямо, мстительно, недоверчиво и трусливо.
- Но, оно всё-таки было, - мягко возразил Влад, - и благодаря ему ты нашла выход и радость. Я преклоняюсь перед твоей смелостью, и одобряю твой выбор. Твоим мальчикам, я уже сейчас завидую. Почему ты меня не усыновила?... Или Мишу? – рассмеялся Влад, - один – писатель, другой – спасатель!
- Да, могу ещё раз подтвердить: Михаил и ты – лучшее в моей жизни. Мишка дарил мне тепло и нежность, с ним я ощущала себя девочкой под защитой доброго рыцаря, ты – пылкий, жаркий, строптивый и ненадёжный, как праздник! Был и исчез. Сознаюсь, ты взорвал меня изнутри, произошёл выброс злой энергии, взращённой на разочарованиях, обидах, потерях и предательстве. Вот, нашла вам замену.
- Почему не девочек?
- Девочек обожаю, - невообразимый мир и всегда чудо! Я преподава-тель – и по образованию и по практическим занятиям, поэтому знаю – разница огромная! Одежда, игрушки, отношение к миру, качество характера, внутренний мир, физиология и умственные возможности. Сейчас, очень многие родители забывают об абсолютных различиях полов. Мальчишек превращают в женоподобных инфантилов, особенно смазливых, а девчонок – в мужеподобных воительниц. Стране нужны мужчины, умеющие работать, управлять, совершать мужские поступки и отвечать за них. Нужны отцы, братья, сыновья, мужи и любовники. Да, да! Не смейся, женщины без мужчины чахнут, стареют и ожесточаются.
- Можно взять девочку и мальчика.
- А если они полюбят друг друга? Что прикажешь делать? Нет, хочу
чтоб они были родными братьями, а мне родными сыновьями, и нарожали мне внуков – разных!
- А кто будет заниматься твоими сыновьями? Няня?
- Никаких нянь и чужих тёток, они всё испортят. Дети всегда будут при мне.
- Софья, можно я поцелую твою руку?
- Господи, как же ты оробел, на большее не спрашивал разрешения, - рассмеялась она, протягивая ему руку!
Влад склонил голову – ласково сжимая изящную узкую кисть её ру-ки, - поцеловал кончики её утончённых пальцев с жемчужными ноготками. Она погладила его по голове, провела ладонью по бархатистой небритости, и, приблизившись к его лицу, заглянула в глаза, улыбнулась… и на мгновение легко и нежно прижалась к его губам.
- Скажи, ты любил меня, или только желал?
- По-разному.
- Молодец! – колко воскликнула она. – Вот привычка! Никогда прямо не отвечать на заданный вопрос. Ну что ж, расходимся. Я – наговорилась, ты – наслушался. Через полтора часа начнут слетаться мои мальчики и девочки. Провожать не буду.
Влад открыл дверь машины, поднял голову и увидел Софью. Она курила у распахнутого окна. Он махнул ей рукой.
- Постой, - крикнула она низким голосом, - я спущусь.
Он насторожился, замер… и в следующее мгновение его захлестнул безотчётный, неуправляемый животный инстинкт вожделения! Он ощутил себя самцом – которому опалили шкуру затылка и спины, дикарём – готовым схватить и утащить добычу всё равно куда – в машину, в подъезд, в кусты, в любое укромное место.
Затуманенным взором он смотрел на приближающуюся к нему Софью.
- Что с тобой? – спросила она голосом, прозвучавшим из далека.- Тебе нехорошо?
Преодолевая помутнение, он скривил губы в улыбке.
- Я увидела тебя, и мне стало как-то не по себе, ты был таким потерянным, и мне захотелось поддержать тебя, потешить твоё мужское самолюбие.
Влад не мог сосредоточиться, её слова казались ему какими-то вялыми, ненужными. – Зачем пришла, - рассеянно думал он. А она, не ощущая его состояния, продолжала открывать рот, улыбаться и говорить.
- Буквально два года назад, я бы не позволила себе болтать по этому поводу, но сейчас могу рассказать. Представляешь, я отказалась от новенькой дорогущей машины, предложенной мне за тебя. Она не просто влюбилась в тебя, она взбесилась! Помнишь блондинку? Пока я была с тобой, она остерегалась напрямую досаждать мне, зная что я ненавижу делиться тем, что имею. Но когда поняла, что всё закончилось, она не давала мне передышки, настойчиво предлагая… не только машину. Она была уверена, что вы созданы друг для друга. Пыталась отыскать тебя, но не зная твоих данных, ей это не удалось. Мне искренне было её жаль, но уступать – я не хотела.
Постепенно, словно после сильного похмелья, он понял, о чём идёт речь. – Блондинка, ах да, у неё была голая спина и белоснежная кожа, - пронеслось в его мыслях, и вдруг, он вспомнил:
- Это с ней ты хотела навестить меня?
Софья рассмеялась.
- Что ты?! Если бы она узнала, что ты, вдобавок ко всему, писатель, да ещё если бы прочла то, что я – то всё! Она накрыла бы тебя, как мотылька, сачком.
- А как она сейчас? – спросил Влад просто так.
- Я, отчасти отдалилась ото всех, но говорят – пьёт слишком много. А ты согласился быть с ней? – насмешливо скосив глаза, спросила Софья.
Да, да, согласился бы, да ещё как, чёрт вас всех возьми! Какая разница ты или она? – хотел он проорать так, чтобы весь этот невзрачный, окаменелый, бесчувственный спорткомплекс содрогнулся бы, и разлетелись бы все его непромытые безжизненные окна… Но, смешно сказать, вопль был остановлен самой прозаичной, и несвоевременной мыслью, рискнувшей юркнуть перед носом такого мощного порыва: - ты же писатель, чёрт возьми, веди себя прилично, неизвестно, как это отзовётся и отразится! – На ком отразится? – вопрос зацепился и повис, и эти несколько мгновений раздумья, неожиданно охладили его, и он спокойно произнёс:
- Я тоже не останусь в долгу, позабавлю тебя. За те минуты, что ты спускалась ко мне, я ухитрился – по твоему выражению – самовозбудиться, да так воспылал, что почувствовал запах палёной шерсти и мяса.
Софья удивлённо вскинула брови.
- С чего это? Поцелуй был так невинен. Право, не знаю, что пришло тебе в голову!
- Не пришло, Софья, а встало.
- Весьма убедительное доказательство любви, - улыбнулась она.
- Твоя невинность меня пугает, и в том, что я расскажу, будет ответ на твой вопрос о любви. Наташа и Отобой – умерли. Он погиб так, как я описал, а она умерла от невозможности жить без него.
Софья вздрогнула, и, приложив руку к груди, прошептала:
- Боже милостивый, как страшно. Почему такая несправедливость. Не зря я так горько оплакивала гибель этого человека, а теперь ещё и Наташа… Как, когда…
Влад никогда не видел её столь взволнованной и опечаленной.
- Случайно встретившись, я стал вхож в их семью. Наташа продлевала свои дни воспоминаниями об Отобое, я был её слушателем. Агония любви. Румынский писатель, историк и философ – Элиаде Мирча, сказал: «Без зримого, или на худой конец, призрачного присутствия смерти – что за любовь?» Я предчувствовал беду, и чтобы обезопасить их сына Алана, незадолго до трагедии, предложил Наташе оформить брак, и таким образом получить право на его усыновление. За время общения я полюбил его, как собственного сына. Конечно, смешно делать сравнение, не имея собственного ребёнка, но я искренен в своих чувствах. Он живёт с матерью Наташи, Инесса Игоревна души не чает в этом мальчишке.
- Но ведь у неё был сын, как же она… - горестно проговорила Софья.
- Наташа была смертельно ранена своей любовью, и ей не нужна была любовь сына и матери. После её смерти Алан сказал: мама папу любила больше, чем меня. Она оставила меня, но я всё-равно люблю её больше всех на свете.
- Господи, ужасно, когда ребёнок произносит подобное. Сколько лет ему?
- Десять, было восемь.
- Какой он?
Глаза Влад засветились, взгляд потеплел, он покачал головой, и растроганно воскликнул:
- Даже не знаю, как сказать!
- Скомпануй.
- В нём природное сочетание чуткости, достоинства и благородства, не по годам – мудр и сдержан, одарён – рисует, читает, любит поэзию, и умён… красивый человек!
- А ты, оказывается, не совсем тот, кем я тебя представляла.
- Хуже, лучше?
- Не в этом дело, - грустно возразила Софья, - просто – ты другой.
- Да, Софья, мы всегда другие. И ещё о любви. Миша развёлся со своей свитой домочадцев. Служит в МЧС, работу свою любит, полюбил женщину, она врач. Счастлив. Звонит мне, и это всегда радость и удовольствие для меня.
- За сведения о Михаиле – спасибо. Я рада за него, ему положено быть счастливым. Как странно? Хотела тебя поддержать и утешить, а кто меня теперь поддержит и порадует?
- Твои дети, Софья.
- Ладно, не люблю жаловаться.
- Софья, ты лучшая часть моей жизни. Знаешь, у меня возникло подозрение, что Мишу я полюбил за то, что он подарил мне тебя, - рассмеялся Влад. – Да, ещё, если интересно – напечатана моя «Исповедь воскресшего», и если даст Бог, сложится другая вещь – «Чужая жизнь». А дальше, как получится.
Софья сузила глаза и, окинув Влада взглядом, сказала:
- Следовательно, ты теперь вдовец с ребёнком на руках? Как-то не вяжутся эти обстоятельства с твоим обликом.
- Да, вдовец – не успевший вкусить радости семейной жизни. Потому и не вяжется. Всё не как у людей. У тебя есть какие-то предложения? – рассмеялся Влад.
Софья улыбнулась.
- Прощай Влад, благодарю за встречу, будь счастлив, - сказала она, пожимая ему руку.
Сказав друг другу – прощай, они расстались, сойдясь на невысказанном вслух желании оставить в памяти это последнее свидание, чтобы сохранить в душе то что сложилось, и запомниться друг другу молодыми, красивыми и совершенно свободными.
В эту ночь Владу пригрезился утренний сон. Он видел лицо Софьи, её руки, глаза, она улыбалась ему, смотрела на него, он хотел подойти поближе, хотел её поцеловать, но она смеясь, удалялась. Он плакал и обижался, потому что был уверен, что она его мама. Он всё время силился произнести вслух – мама, но язык не повиновался ему. И когда, измучившись, почти потерял надежду, она подошла к нему, погладила по голове, поцеловала и сказала: не волнуйся мой маленький, я – твоя мама.
Ребяческая радость, охватившая сердце, разливаясь по всему телу, пробуждала сознание, выводила, выдёргивала его из сладостных объятий сна. Противясь этому насилию, он перевернулся на спину, закинул руки за голову и, намереваясь опять погрузиться в сон, плотно закрыл глаза. Он долго лежал, сдерживая остаточные ощущения, и когда понял, что все усилия напрасны, открыл глаза и сразу же наткнулся на возникшую в голове, довольно нелицеприятную мысль. – Чем старше, тем дурей! Впал в новый идиотизм. Тоже мне, маменькин сыночек! Дурак, да и только! Надо подумать о женитьбе. А как же теория о случайной встрече единственной, близкой и тому подобное? Никаких случайностей! Это уже было. Надо думать о женщине спокойной, разумной, достойной, заботливой, близкой по духу… такой, как нынешняя Софья? Нет, - усмехнулся он, - ту Софью, которой я владел, которую безумно и жадно любил, я не променял бы на ту, с которой только вчера расстался! Женитьба – не главное. А что главное? Писать! А как же время? Пусть катится своим чередом.

* * *
Действительно, пусть! А как иначе? И оно катилось, спешило ускоря-лось, нагло и цинично прихватывая всё, что попадалось на его пути, - оно грабило и насмехалось над теми, кто роптал и упирался, не желая нестись сломя голову. Какое ему дело до ценностей, почитаемых людьми, до их от-крытий, достижений, до их жизни, до их судеб? Оно просто несётся, но ку-да? Есть ли предел его бега? И такое ли оно бесконечное, терпимое, как нам представляется? И  мы - растопырившись, стремясь как-то определиться, зацепиться, поладить с этой властной субстанцией, корчимся, торопимся что-то совершить, придумать, что-то сказать, сообщить себе, другим, - и особенно тем – кому повезёт заорать, оповещая своё появление. Но если договориться не удаётся, мы – рассвирепев, объявляем войну этому проклятому алчному времени и, утверждая свою власть, оставляем  кровавую отметину на его облике: вот тебе за то, что держишь меня в страхе, лишаешь бессмертия, забираешь, уничтожаешь всё, чем я дорожу - здоровье, красоту, силу, любовь, богатство, славу, признание… и мечты, и надежду! Возможно, что впитывая, заглатывая чудовищные потоки людской крови, время пресыщается – его тошнит, мутит, оно озлобляется, становится агрессивным, бесчувственным чудищем и, набирая обороты, несётся к тому пределу, за которым уже… ни-
чего не бу-де-т!
Мы мстим времени, оно мстит нам: за вырубленные леса, за умервщлённый мир животных, за гнилые реки, за зловонные озёра, за неродившихся мальков, за порабощённую бездыханную землю, за отравленное пространство и продырявленное небо, за морские глубины, забитые мерзким хламом наших деяний.
Казалось, что у Влада не было причин и оснований так дурно и панически относится ко времени. Оно, как раз было к нему снисходительно по-житейски: на работе – за успешную программу – последовало не только очередное вознаграждение, но и предложение оказаться на более близкой к Олимпу ступеньке. Влад вежливо и обоснованно отказался, сославшись на то, что нынешнее его положение более продуктивно для всего сообщества фирмы. Отказ приняли и… увеличили зарплату. Интересно, за что? За то, что отказался, или всё-таки за целесообразность? Да, право же, как можно, чтоб Олимп… и без мудрецов! Это радовало. Деньги – это здорово! Если уж не полная свобода, то всё-таки ощущение некой зыбкой устойчивости и иллюзии собственной значимости. Да, но утром… всё равно надо поднимать себя и, несмотря на непогоду, вовремя оказываться на рабочем месте, потом весь день присутствовать в предоставленном тебе ограниченном пространстве, а затем – за два часа до полуночи оказаться на пороге своего дома. Выходные и отпускные дни – ограничены… нельзя просто так, по прихоти своего организма, сорваться с места, ухватиться за гриву времени, и унестись, куда глаза гля-дят, на неопределённое количество часов, дней, месяцев и даже лет… или усесться за стол, взять ручку и пока спина не взмолится о пощаде, и зад-ница не окаменеет, не отрывать перо от бумаги!
«Чужая  жизнь» - роман, повесть? Писалось по-разному. Легкость, оказывалась неубедительной, трудность – целостной и стройной, а занудливая медлительность оборачивалась находками и глубиной мыслей и чувств. Вдохновение сменилось равнодушием и жуткой ленью, и всё это сопровождалось то восторгом, то отвращением от прочитанного. Ничего нового, всё старо: люди, их взаимоотношения, их радости и невзгоды, поступки и дела – ничтожные, мелкие – их тупая ограниченная философия, их устрашающе непомерные амбиции, их нравственное уродливое представление добра и зла, наивности и мудрости, их – поистрёпанное веками, искорёженное понятие любви, с лицом уродины или красавицы, и неизвестно, что более пристойно – развратница, желающая соития, или расчётливая цепкая холодность?
Разлуки, встречи, конфликты, события. Кого оставить, кого умертвить, с чего начать и чем закончить? Вопросы, вопросы… но если их не задавать, и даже не задумываться, а просто ляпать на безропотную бумагу всё, что взбредёт в голову, или в какую-то другую – тяжеловесную и тупую часть туловища, - и потом… встряхнуться, сузить веки, и пристально - до рези в глазах,  впиваясь в усеянное знаками (не злаками) поле, начать трудиться. И, не разгибая спины – выдёргивать, отбрасывать всё уродливое, мутное, корявое, блёклое – оставляя только то, что светится, излучается, притягивает и завораживает. Да, да, только так! Горячо и страстно. Конечно, придётся проскочить через неудержимо навязчивые муки соблазна оставить то, или иное: а ведь неплохо! И потому необходимо обладать величайшим терпением, чувством меры и трезвой разумной практичностью, чтобы сказать себе, а лучше крикнуть: скучно, надуманно, косноязычно, многослойно, размыто, размазано, неинтересно и, чёрт возьми, просто невыносимо! Только не раздражаться, и не психовать.
Даже имея определённый дар, взявшись за ручку и бумагу, нужно иметь изрядную волю, чтобы устоять и не заразиться самообольщением. Ибо графоманство – страшная сила!
Только не раздражаться, и … не самоедничать.
Влад вспомнил, как однажды в солнечный, разнеженный день конца мая, парализованный непреодолимой вязкой ленью, с ощущением абсолютной тупости (или тяжести?) в затылке, он уставился в чистое, промытое стекло кухонного окна, и вдруг заметил, как на ветвях растущего через дорогу высоченного тополя - в гнёздышке из листьев - что-то ярко сверкнуло, и прямо к нему протянулся тоненький, острый, ослепительный лучик. Он повертел головой, прикрыл глаза, и опять это крохотное нечто, устойчиво распространяя вокруг себя свечение, потянулось в его окно. Что там? Серебристый панцирь какой-то букашки, или что-то другое, случайно застрявшее в листьях? Завороженный Влад не мог оторваться от этого зрелища. Такая масса зелёных листьев, а притягивает всего лишь одно соцветие!
Тяжесть в затылке исчезла, лень – улетучилась, и он улыбался, ни-сколько не сожалея о потерянном времени. И тогда он подумал: вот как должны сверкать слова, оставленные на бумажных листах!
 На следующий день лучик исчез, а на ветвях тополя суетился бойкий, невзрачный воробышек, и Влад понял, что этот серый разбойник склевал его сверкающий лучик.
Впиваясь, въедаясь в каждое слово, фиолетово дрожащее на последних исписанных листах, Влад, наконец-то, почти удовлетворённый, размашисто вывел галочку, означающую лишь одно – окончательный вариант. О, если бы это было так! Ничего подобного, сплошной обман! Сколько ещё раз он вернётся к этим несчастным словам!
Влад был спокоен за своего героя. Исключительная важность заключалась не в том, что герой – изрешечённый заострёнными стрелами чужих жизней – пропитанными любовью и ненавистью, враждой и приязнью, страхом и восторгом, предательством и преданностью, отчаянием и озарением, страданием и блаженством, печалью и радостью, отчуждением и близостью, и всем тем неизъяснимым, что не имеет названия, и из чего складывается жизнь каждого человека – устоял, удержался и даже обрёл счастье, - а в том, что он, если уж не совсем вплотную, то очень близко приблизился к пониманию и ощущению того, что называется – чужая жизнь. Подумаешь! Как часто это произносится походя, бездушно, иногда пренебрежительно, даже презрительно, свысока, и что ещё страшнее – безжалостно, со вздохом облегчения: ко мне это не относится, меня это не колышет!
Теперь его герой точно знал, что в замесе любой чужой жизни таится
божественное предначертание чьей-то дороги и судьбы, и что чужой жизни не бывает, а есть просто Жизнь, в которой каждый, появившийся на свет - связан, опутан, присоединён и подключён к бесчисленному множеству иных жизней.
Владу, так же, как его герою чтобы войти в собственную жизнь, и наполнить её вкусом, цветом, запахом, мгновениями счастья… чтобы понять и принять себя, понадобились жизни многих людей: незнакомых, невидимых - тех, в чью жизнь он вторгся, и тех - к кому приблизился или прикоснулся.
Не будь этих чужих жизней, что было бы? И сколько же ещё тех, которые появлялись и исчезали, которых он забыл, не заметил, но которые так или иначе взволновали его душу, разбудили мысли, открылись ему, распахнули своё сердце, и сотворили его жизнь? Много. Не слишком ли много для одного человека?
Но самым ужасным и беспощадным оказалось другое. Для того, чтобы высветилась его – Влада, дорога, состоялось его счастье, и воцарился в душе покой, и пришла радость, потребовалось участие смерти. Да, да! В расклад чужих жизней вмешалась смерть. Сколько понадобилось смертей, чтобы появился тот, кто назвал его отцом, и та – которая признала его сыном и стала его светом и опорой?
А впрочем! Какая же это жизнь, если нет смерти – этого жуткого, устрашающего, холодящего кровь маячка, предназначенного каждому и всем, всем - без исключения! И это – единственное незыблемое равноправие на земле.
Зима опять получилась – неряшливая, несобранная, лишённая чув-ственной радости и прелести - без снега, без мороза,  и даже без ощущения холода. Нет зимы – нет уюта, нет покоя. Как можно жить не видя белых, слепящих, заснеженных просторов? Без искренней незапятнанной чистоты и первозданности? Снег для России – святое. В голове Влада  завертелись  знакомые строки:
Как тихо снег ложится
на голые поля,
и жмурится от счастья
усталая земля.

Как хочется зарыться
в пушистый, нежный снег,
и на одно мгновенье
остановить свой бег.
. . . . . . .  . . . . . . . .  . . . .
Как сладко одиночество
в бескрайней белизне…
Волшебное пророчество
рождается во мне.
К концу года роман был закончен. На сей раз пришлось осваивать новый маршрут, поскольку редакция перебралась в другой район, и расположилась в угловом здании, на стыке двух известных улиц. Минуя безразличную охрану, полудремлющую за перегородкой, - по очень усталой лестнице, давно утратившей следы былого величия, - Влад поднялся на нужный этаж, прошёл по длинному, тускло освещённому коридору, сопровождаемый - с одной стороны шеренгой затюканных, подслеповатых дверей - с другой – многослойными темно-серыми окнами.
Переступив порог нужной двери, не  откликнувшейся на его стук, он едва успел произнести: - разрешите? – как его сразил резкий, неприятный окрик:
- Я занят!
На стуле, зажатый между столом и стеной, возвышался тёмноволосый, с проседью – мужчина лет шестидесяти пяти. Правильные черты его лица были буквально искажены какой-то неприятной нервической суетливостью. Попытка Влада остаться в пределах видимости была тут же пресечена:
- Я же сказал, я занят! – вспылил он, не поднимая головы.
Привыкший к необоснованному высокомерию и подчас к нескрывае-мой уничижительной грубости тех, к кому он приходил в качестве просителя, выклянчивающего милостыню - Влад, окинув взглядом комнатушку, улыбнулся, поскольку несоответствие этого громоподобного чина с убожеством его конуры - большая часть которой была завалена до потолка беспорядочным набором разноформатных и разнопёрых книг, книжонок, журналов, брошюр, газет, и связанных бечёвкой папок - было чрезмерным. К тому же, как водится, стёкла единственного зарешечённого окна, уж много лет тому назад совершенно утратившие способность пропускать дневной свет - уступили эту функцию одинокой мутной лампочке, висевшей высоко над головой.
Не собираясь покидать занятое пространство, Влад разжал губы, чтобы хоть как-то выявить причину такого приёма, как вдруг возникший из-за его спины - невысокий, уже успевший облысеть, худощавый мужчина, по виду – заядлый курильщик, опередил его намерения.
- Давайте выйдем, - спешно проговорил он, ободряюще улыбаясь, я вам всё объясню.
В коридоре он представился:
- Сергей, поэт. Лев Константинович очень загружен, но вы не волнуйтесь, он примет вас, как только освободится. Вы курите?
- Нет, - отозвался Влад.
Интересно, от чего должен освободиться этот Лев Константинович? – усмехнулся про себя Влад, - только если от самого себя?
Из соседней комнаты вышла коротко стриженая женщина в тёмной разношенной вязаной кофте, и тоже закурила.
Взглянув на неё, Влад понял, что никотин невероятно способствует продлению жизни. Да, чтобы там не пророчили, курильщики – долгожители, – заключил он без зависти.
Минут через пятнадцать Сергей приоткрыл заветную дверь и, обер-нувшись, пригласил Влада войти.
- Здравствуйте, – громко произнёс Влад.
Не ответив на приветствие, Лев Константинович, наконец-то удосу-жился возвести на Влада глаза.
- Вы кто? – буркнул он, морщась, словно от зубной боли.
Выражение его лица и сам вопрос развеселили Влада. Нелепость и комичность происходящего были столь выразительны, что Влад рассмеялся. Преодолев мгновенное замешательство, Лев Константинович очнулся:
- Что вы, в самом деле, себе позволяете? – вскипел он.
- Простите, но ваш вопрос, и ваш тон можно переварить, лишь только обладая спасительным чувством иронии. Кто я? Мужчина, человек, кто ещё? Ей-богу, не знаю!
- Давайте обойдёмся без этого вашего сарказма! Говорить мы все научились! – хмурясь, протараторил он, и скороговоркой пробубнил, - могли бы представиться!
- Простите, но вы опередили мою вежливость окриком. Вот моя рукопись, в ней все данные.
- Вы у нас издавались? – с подозрительной предвзятостью произнёс он.
- Да.
- В каком году?
- Выйду в коридор, подсчитаю, - улыбнулся Влад.
- Не надо! – прогремел он, махнул рукой, - оставляйте, понравится, возьмём! Если  нет – значит – нет! Срок вам известен – три месяца!
- Меня признавали гораздо раньше, - сказал Влад.
- Когда это было? Вчера? Сейчас каждый день уже другой! Другие писатели, другие читатели! Сейчас, чёрти что, читают! Я сам, к вашему сведению – писатель, и не последний! – взорвался он. – Я уже писал и был издаваем, когда вы под столом ползали! Ясно вам?
- Простите, под столом я скакал на самодельной лошадке. Ваша манера общения очень убедительно омрачает облик писателя вашего поколения, - спокойно проговорил Влад и, понимая, что сейчас произойдёт очередной нервный всплеск, поспешил перехватить инициативу. – Скажите, пожалуйста, а где прежний редактор?
- Умер! – вскричал Лев Константинович.
- Жаль, - тихо проговорил Влад, - прекрасный был человек.
- Все были прекрасны, и все умерли, - пресекая все сомнения, провоз-гласил он. – У меня тёща кукует на даче со сломанной ногой, и как только её угораздило зацепиться за эту чёртову драндулетину! Теперь придётся пилить за ней в такую даль. Жена достала своими воплями! Всё, вы свободны, мне не до вас! – раздражённо выкрикнул он, - и вдруг, глядя на Влада, неожиданно утихомирившись, сказал, - коль вы так торопитесь, мы сможем вас издать, даже  если нам не понравится ваше творение… за плату, четыреста рублей страница. Так что подумайте, - почти миролюбиво добавил он.
- Ну что ж, - громко отчеканил Влад, - я пошёл. Желаю вам и вашей тёще только одного – здоровья. И ещё, имейте в виду, оплачивать собственные страницы я не намерен, ни по какому случаю, ни за какие деньги. Так что определяйтесь и, в самое ближайшее время, извольте мне сообщить свои намерения. Я не новичок в этих вопросах, и на арапа меня не возьмёшь. И, кстати, ползать кверху задницей – не умею.
- Что вы себе позволяете! – возмутился он, уставившись на Влада и, в следующее мгновение, стуча костяшками пальцев по рукописи, прошипел, - Забирайте эту… свою…
Влад почувствовал, что его покрывает  волна гнева и отвращения к этому человеку. Он рванулся к столу, но его руку перехватил Сергей.
- Выйдем, выйдем, - приговаривал он, выталкивая Влада из комнаты. – Давайте всё-таки закурим, - предложил он, вручая Владу сигарету. – Не обращайте внимания на него. Вообще он не плохой мужик, но… с при****оном. Жизнь – поскудная шлюха. Я вот тоже не издаюсь и ни хрена не получаю, а ведь у меня стихи о любви! Хотите подарю вам свою книжку? Ну да ладно, вижу, вы ещё не отошли, отложим до другого раза. Через три месяца вам позвонят, потерпите. Такая вот житуха – повитуха. Давай закурим, товарищ, по одной, давай закурим, товарищ мой! – пропел он. – Знакомо?
- Конечно, - улыбнулся Влад.
- Я прочитал ваш эпиграф, что-то припоминается,- задумчиво проговорил он.
- Уходит жизнь, - уж так заведено, -
  Уходит с каждым днём неудержимо,
  И прошлое ко мне непримиримо,
  И то, что есть, и то, что суждено, - продекламировал Влад, - со-нет Петрарки!
- Ах, да, - качнув головой, застенчиво проговорил Сергей, - всего ведь не упомнишь, память совсем обессилила, подводит.
- Что память? Главное – чувство. Вы, Сергей, прекрасный человек, я благодарен вам за участие, - сказал Влад, протягивая руку для пожатия.
- Да уж не такой я распрекрасный, как вам показалось, - рассмеялся Сергей, крепко пожимая Владу руку. – Надеюсь, встретимся!
- Через три месяца, - улыбнулся Влад.
Новый год. Чему радоваться? Очередные похороны всего, что было. Влад так и не смог влюбиться в этот праздник. В детстве все новогодние ёлки были чужими или общими, и ни разу не было своей – близкой, домашней, радостной – от ощущения тепла и уюта. Все загадывали желания. Он запомнил свою первую просьбу, обращённую к Новому году: пусть меня заберут мама и папа. Потом он стал записывать свои желания: пусть меня отыщет моя мама. Пожалуйста, сделай так, чтобы я встретил свою маму… Завтра
 
утром я проснусь и увижу маму… В девять лет он перестал загадывать, просить, надеяться. Он понял: Новому году не было до него дела.
Потом были новогодние встречи, компании, было веселье, но не было радости. Ощущение бесприютности и одиночества не исчезало. Уступая место другим чувствам, оно уплотнялось и, забившись в один из уголков сердца, осталось там навсегда. Новый год праздник детства для тех, у кого оно было.
Встреча Нового года состоялась в доме Нины Савельевны, и благодаря фантазиям и задору Инессы Игоревны, праздник не просто удался, он превзошёл все ожидания. Воодушевляя и вовлекая всех в предпраздничную суету, она сумела превратить новогоднюю ночь в прекрасное, увлекательное, театрализованное зрелище.
Поздравительные послания, розыгрыши, сюрпризы, подарки, тосты, а уж кушанья были особенно изысканы и вкусны. Никакой объедаловки! – объявила она. Из напитков – лёгкое вино, шампанское, морс, на десерт - бисквитно-фруктовые пирожные, собственноручного изготовления и, конечно же – чай, заваренный по всем правилам.
Не обошлось без курьёза. Когда все, уже после выступлений и танцев, уселись за чайный стол, выяснилось, что никто не устал, зато… все проголодались! Инесса Игоревна, заглянув каждому в глаза, расхохоталась.
- Так я и думала! Именно это я предчувствовала! – воскликнула она, приподнимаясь.
Подмигнув, она вышла, и через несколько минут вошла, держа на поднятой руке большой поднос, покрытый салфеткой. Медленно, двумя пальцами, приподнимая верхушку салфетки, торжественно объявила:
- Сюрприз!
Вздох радостного удивления и аплодисменты. Конечно же - это были пирожки с разнообразнейшей начинкой.
Владу достаточно было видеть смеющиеся глаза Алана, пылающие щёки Инессы Игоревны, и бодрую, оживлённую Нину Савельевну, чтобы почувствовать себя совершенно счастливым, да и сам он на это время превратился в юного заговорщика и участника этой волшебной новогодней ночи.
Все приготовили выступления. Алану достался первый номер. Он по-явился в национальном таджикском костюме, с маской в руке. Вдохновенно, чётко декламируя поэтические строки, меняя тональность, жонглируя маской, он изображал борьбу Мцыри с барсом. Он был ловок, грациозен и совершенно естественен. Нина Савельевна и Инесса Игоревна, любуясь и подталкивая друг друга, еле сдерживали себя от восторженных реплик. И когда очарованные зрители преподнесли ему в дар набор принадлежностей для рисования, Алан, в знак благодарности, всё ещё находясь во власти образа, приложил руку к сердцу и поклонился.
Инесса Игоревна и Нина Савельевна, с бесподобным озорством, весело и образно разыграли, объявленную в два голоса, интермедию на - актуальную, животрепещущую тему. И хотя, употребляемые ими слова и выражения, иногда весьма рискованные, оказались не только неожиданными, но и уместными, то удержаться от хохота было невозможно. – Ну, бабули… вот это да! – хохоча восклицал Алан.
Инесса Игоревна в невообразимо потешном костюме Снегурочки, ка-призно и визгливо требовала предоставить ей жениха – олигарха, на что Нина Савельевна, в ещё более карикатурном, нелепом обличии деда Мороза, басом отговаривала её от этой коварной затеи, называя олигарха вурдалаком, наглядно и подробно доказывая их сходство. Снегурочка, истерично топая ногами, не соглашалась с доводами Деда Мороза, за что тот – назвал её уродиной, и одаривая нестерпимо обидными эпитетами, обвинил её в корысти и тупости. Одно из выражений – стоеросина дуплистая, - так развеселило Алана, что он не мог остановить приступы смеха. Возмущённая Снегурочка, по всем законам жанра, так сочно и доходчиво обложила Деда Мороза, что сражённый её темпераментом и возбуждающими сексперезрелостями, он - сославшись на свои физические возможности, бодрость духа и на обширные связи с окрестной нечистью, приплясывая, и выделывая всевозможные кренделя, сбросил мешок с подарками к её ногам и коленопреклонённо предложил ей руку и сердце.
Раскланиваясь под аплодисменты, женщины просили прощения за некоторую фривольность и   эпатажность инсценировки: - Да, показали мы себя не с лучшей стороны,– сетовали они в два голоса, в основном обращаясь к Алану.
- Бабулички, вы показали класс! Я уже сто лет так не смеялся! Вся
школа покатывалась бы, увидя такое представление!
- Ещё чего, и не думай пересказывать, портить детей, - испуганно произнесла Нина Савельевна.
- Бабуля, в школе и не такие словечки в ходу! – рассмеялся Алан.
Потом настал черёд Влада. В чёрном плаще, в шляпе, с книгой в руке, он читал и декламировал поочерёдно стихи Блока о Прекрасной Даме и сонеты Петрарки.
- Какое же это чудо – поэзия, – задумчиво произнесла Инесса Игоревна.
- Да, - вторя ей, вздохнула Нина Савельевна.
- Знаете, - сказала Инесса Игоревна, - недавно прочла в журнале о трагической судьбе Льва Карсавина, - русского философа и историка. Он погиб в концлагере от туберкулёза в 1952 году. Так вот, меня поразило одно из его многих высказываний: «Великой муки не побеждает ни смерть, ни безумие. Её побеждает поэзия, дитя отчаяния».
Второго января позвонил Михаил. Услышав его голос, Влад поперх-нулся от охватившего его чувства радости.
- Влад, раньше не смог. Малость опоздал. С новым годом! Перечислять не буду, сам знаешь чего я тебе желаю!
- Чего, Миша!?
- Того, что положено любимому другу! Любви, удачи, силы! Влад, ты только внемли, вслушайся: у меня радость большая! Подрастает дочка, доченька… шесть лет уже! Красавица, глаз не оторвёшь! Ты не предполагаешь, что это такое! Чую, чую… огорошил я тебя! Ну, что молчишь?
- Чья? – ошарашено протянул Влад.
- Теперь моя!
- Почему раньше молчал?
- Только вот узнал. Маришкина дочка. Тут как-то мимоходом заметил, короче – упрекнул, что не беременеет, а она мне прямо в лоб: у меня дочь, воспитывают родители. Я принял всё как есть, без расспросов. Дело, Влад, в другом. С ходу кинулась мне на шею, прижалась, расцеловала и… папа, па-
па! Сердце моё содрогнулось.
- Надо же, сплошные совпадения, - усмехнулся Влад, – чем дальше, тем интересней! Как зовут?
- Софья.
- Понятно, - рассмеялся Влад.
- Что понятно, Влад? – прогремел Михаил.
- Самое красивое имя на свете, разве не так?
- Эх, Влад! Я для себя уяснил, что чем непонятней, тем интересней жить, просто жить! Моя понятность, это когда есть любовь и радость. Я люблю Маришку, люблю свою малютку Софьюшку, люблю тебя, тех, кто рядом со мной трудится, дело нужное делает, знаешь, как про нас говорят: спасатель – второй после Бога, то есть, посланный самим Богом. Люблю родителей, что дали мне жизнь, остальное – муторность одна.
- Миша, ты из тех, с кем спорить не хочется, потому как в твоих словах истина. Жаль, что мы – порознь. Я рад за тебя. И поздравляю.
- Порознь! Зато душой вместе. Ты забыл тех, кто был рядом со мной? Даже не верится, что эта совместность прошла. Влад, давай о себе.
- Дышу, пишу, работаю.
- И это всё? Ты что, один?
- Не всё, и не один. По телефону не получится. Подробности при встрече. Миша, сосредоточься. Я встретился с Софьей, рассказал о тебе. Она обрадовалась, передала привет и вот её дословное высказывание. Уж кому, но Мише положено быть счастливым.
- Да? Так и сказала?
- По-твоему, я всё это выдумал!
- Как она смотрится?
- Стала ещё прекрасней, замуж не хочет, преподаёт танцы, она ведь хореограф, но главное – она адаптировала двоих мальчишек.
- Молодец! Софья умница и вообще… что надо! Иной раз думаю, как она могла примкнуть ко мне? Другое дело – ты.
- Мишка, ты, наверное вывалился из вертолёта. Она любила тебя, а любовь не улетучивается, никогда, понимаешь? Нашла замену тебе…, - разогнался Влад, и притормозил.
- Что замолчал? – расхохотался Михаил, - договаривай, Влад! Замену не только мне, но и тебе! Тоже мне, конспиратор хренов!
- Ладно, сочтёмся! На то мы и друзья. Миша, с Новым годом тебя и твоих любимых! Живи и здравствуй, мой друг!
- Спасибо. Влад, к слову – ты живёшь, или только пишешь?
- Брошу писать, начну жить. Обещаю, - рассмеялся Влад. – Кстати, почему не выдаёшь мне номер своего мобильника?
- Влад, помнишь, всегда я забегал к тебе по поводу и без повода. Пусть так и останется. Хорошо?
- Согласен. Поступай, как хочешь, только будь и звони. Приезжай.
Временами Влада настигало противное, скверное ощущение своей несуразности и ненужности. Разве что-то изменится, если вдруг оборвётся моя жизнь? – вяло и равнодушно  спрашивал он себя. И, охваченный душевной смутой, которую не удавалось ни погасить, ни ослабить - он садился в машину и уезжал куда-нибудь подальше от воздушной смеси бензина и гари, от суррогата снежной мути, от непроницаемой приплюснутой завесы, накрывшей город, - останавливался около какой-нибудь заброшенной, сиротливой деревушки, и прогуливаясь читал всё, что приходило на память. Насытившись строчками, словами, текстами, возвращался усталый, с вычищенной - по его собственному выражению - душой. Иногда избирательно манипулируя пультом, останавливался на передачах, где главными героями были – природа, животные, путешествия и божественные звуки настоящей музыки. Но тем не менее, Влад не был безразличным сторонним наблюдателем, он был в курсе того, что происходит в стране и в мире, но  для этого не было надобности поглощать бесконечные разглагольствования тех, кто никак не хотел ос-таваться в тени. Экран притягивал всех, кто жаждал популярности, известности или хотя бы минутного присутствия, кто выносил, вытаскивал себя на прилюдное обозрение - изобличаясь, обнажаясь, выворачиваясь всем нутром, кривляясь и умничая. Иной раз, наткнувшись на нечто подобное, Влад задерживался, и его охватывало чувство недоумения и жалости… - Зачем ей/ему это нужно? Это и есть свобода оголтелого самовытряхивания? Стареющая, грузная, расплывшаяся на всё сидение преподавательница, рассказывает о сожительстве с юным студентом, объявляя всему миру: - он захотел меня!
Был момент, когда поддавшись всеобщей заинтересованности, Влад подключился к одному из свежих проектов, восприняв его как прекрасное зрелище, но чересчур затянутая раскрутка, а затем назойливые, долгие разговоры, с намёками и без них, о взаимоотношениях и связях участников этого представления, искривили гармонию этой прелестной затеи. Мало того, употребив лучшие номера в рекламе, низвели её на низкий уровень.
Но когда грянула череда сплошных проектов, Влад понял, что эта эпидемия затянет сограждан и вынудит  их стать участниками всевозможных состязаний. А уж последующие повторы и новоявленные ответвления под копирку, во славу звёздных и околозвёздных особ гламурного прайдо, претендующего на светскость, изрядно притомили уставшего зрителя и ослабили его интерес. Да и самих участников потери не обошли.
Затоптанные дороги вызывают оскомину, особенно если зубы гнилые. Массовая культура всех уравнивает, всех причёсывает одной гребёнкой, всех низводит, лишая человека – любого - очень одарённого и не очень, умного и не очень, сильного и слабого - собственного взгляда, собственных ориентиров и приоритетов, собственных глупостей и открытий.
Искусство, превращённое в разменную монету, перестаёт быть искусством.
Известие, даже если сгораешь от нетерпения, всё равно окажется неожиданным. Звонок привёл Влада в замешательство. Он никак не мог понять, кому принадлежит бархатный тенорок и почему он должен явиться по незнакомому адресу.
- Простите, я не совсем понимаю, почему именно по этому адресу?
- Владислав Георгиевич, что, как и почему, при личном знакомстве, в редакции. Ждём. До свидания.
Молодой, загорелый, крепко сложенный мужчина, с наголо бритой головой, поднялся навстречу Владу. Прямой, приветливый взгляд его чёрных глаз – обнадёживал и располагал.
- Вахтанг Сергеевич, - улыбчиво произнёс он, крепко пожимая руку Влада. – Присаживайтесь, рад познакомиться. Думаю, вы не будете возра-жать  и отказываться от наших услуг. Лев Константинович перебросил вашу рукопись, она нам понравилась, вы не с улицы, издавались, вас пока читают, - сделав паузу, он улыбнулся и добавил, - так что всё хорошо!
- Хорошо, что читают, или что перебросили? – усмехнулся Влад.
- И то, и другое. Возможности Льва Константиновича невелики, глав-ное – деньги, связи, всё остальное – преодолимо.
- А как же читатель?
- Читателя нужно настроить. Реклама, телек, появление в различных шоу: там-сям, слово за слово, удачно скомпонованные отзывы, несколько пикантных, интригующих биографических подробностей, и читатели слопают в лучшем виде.
- Вам не кажется, что созерцатели шоу, вообще не склонны читать, и перечисленное вами не имеет отношения к тем – для кого чтение духовная потребность?
- Согласен, но иногда срабатывает другое, рефлекс приобщения: как же, как же, знаю, слышал, читал. Владислав Георгиевич, вот договор, подписывайте, один нам, другой вам. Прочитайте внимательно, чтоб потом не бастовать. Лады?
- Лады, - усмехнулся Влад, - а не получится, что вы, Вахтанг Сергее-вич, сфурите мой текст, и мне придётся слопать эту бумажку, а заодно и вас?
Вахтанг Сергеевич расхохотался так искренне, с таким удовольстви-ем, что Владу ничего не оставалось, как присоединиться.
- Сфурите, - выговорил он сквозь смех, - впервые слышу. Откуда?
- Из словаря Даля, подстать вашему: слопают.
- Откуда такое недоверие к уважаемым столичным издательствам?
- Отовсюду. От интернета, в который зазывают, а потом исчезают неизвестно куда романы, повести, рассказы, стихи, особенно начинающих авторов, и не дозвониться, не достучаться, не добраться. От редакций, требующих кровавых, патологических разборок, вульгарных матерных текстов, заумно-витееватого абсурда, или пикантных постельных подробностей из жизни известных личностей.
- Владислав Георгиевич, я лично поставил свою подпись на договоре, печать, адрес, номер лицензии и так далее. Ну, в случае чего наймёте киллера! – рассмеялся он.
- Которого вы мне подбросите через знакомого стража порядка.
- Конечно, а как же иначе? – рассмеялся он, - знакомство получилось очень увлекательным и тёплым. Согласны?
- Согласен, пока, - улыбнулся Влад.
Инесса Игоревна появлялась и исчезала. Здоровье Нины Савельевны ухудшалось. Ни уколы, ни массажи, ни заботы Инессы Игоревны – видимого результата не приносили. Ноги отекали, кожа лопалась, образовавшиеся язвы не затягивались. Напоминание о больнице вызывало в ней панику. Она боялась умереть на больничной койке в обществе таких же обречённых.
- Нет, только дома, на своей постели, и чтоб рядом родные глаза. И не уговаривайте! Разве можно спасти мои ноги? Так что не говорите глупости!
Алан никоим образом не выплёскивал то, что было внутри него. Влада восхищало сочетание стойкости и деликатности, свойственные этому парню, и каждый раз, сталкиваясь с его взглядом, у него сжималось сердце. Но как ни чудовищно, в его голову вклинивались отвратительные мысли о том – что не так уж и плохо, что лично он лишён возможности заботиться о своих родных: думать о них, сопереживая их невзгоды и неприятности, страдать – видя их беспомощность, и самое тяжкое – наблюдать их агонию и их уход. Подобные мысли возмущали, но что поделаешь, если эти пришельцы, словно незваные птицы, прилетят когда им вздумается – ошарашат, смутят, взволнуют и, как ни в чём не бывало, улетают невесть куда.
Алан угадывал и предупреждал любое желание Нины Савельевны.
- Бабушка, включить телек? Почитать тебе?
Расположившись рядом, рисовал, вовлекал в разговоры, способные её рассмешить или отвлечь, помогая передвигаться, уговаривал. – Нужно купить коляску, будем гулять. – Не смеши меня, - сердилась она, – в нашем доме не предусмотрены условия для инвалидов и тем более для их колясок! В лифт не войдёшь, и по лестнице не спустишься. Вспомни дедушку! Алан утвердительно кивал головой. – Бабушка считает меня совсем взрослым, - думал он, улыбаясь.
На предложение Инессы Игоревны чередоваться: ночь ты, другую – я, - отвечал:  - Нет, я сам. – Недосыпать вредно для здоровья, не упрямься! - Когда любишь – не вредно. - Господи, какой же ты… - растроганно восклицала Инесса Игоревна. – Не надо меня хвалить. Она моя бабушка, я её единственный внук, и я люблю её.
И день этот настал, и надо было смириться тем, кто принял эту неиз-бежность, и надо было сжиться, и надо было сохранить равновесие. Но кто знает, как можно уберечь себя от этого потрясения. Всё принимать, как должное? Но почему? Неужто нельзя что-то изобрести? Переиначить заново, по иному – финал? Лишить его объективной реальности, разрушить его материальные формы. Быть, чувствовать, глазеть, прислушиваться к себе, ко всему, удивляться, радоваться, печалиться, мыслить, любить, творить, а потом вдруг исчезнуть – легко, необременительно для окружающих, избавляя их от процесса похорон, от жалости, тоски, от отчаяния, от чувства вины и раскаяния.
Нина Савельевна умерла, как и хотела – дома, на своей постели, накануне Успения Пресвятой Богородицы. Был ли это знак, или совпадение? Кто знает? Разумеется, для людей такое совпадение утешительно и, возможно оно имеет тайный смысл. Но смерть безразлична к условностям. Сама по себе – смерть не злодейка, она не убивает. Она лишь собирает жатву. Человечество – во все времена своего существования, с завидной последовательностью и страстью изобретая великое множество всевозможных способов умерщвления себе подобных, – позаботилось и о презумпции невиновности, лукаво именуя свои деяния: - смерть на поле брани, смерть - за свободу, смерть - за идею, смерть – за правду и справедливость, смерть – за будущее, смерть – во имя… и ещё много других за и во имя! Но по сути – это убийство, умышленное. Как там записывают? Смерть наступила от колотой, режущей раны, от удара топором, от огнестрельного оружия, от взрывного устройства, от удушения, от падения с высоты, от отравления, и так далее, и так далее…
К тому же, у человечества имеются невидимые пособники и подруч-ные - его неразлучные спутники: - авангард болезнетворных микроорганизмов – изощрённых, увёртливых, жестоких, совершенно ненаказуемых уголовников. Так что, как не крутись, как ни изворачивайся, всё равно не отвертишься!
Смерть невинна. Она просто приходит и ставит точку, подтверждая наличие трупа, то есть, закрепляя факт прекращения жизнедеятельности организма. И именно этому факту присвоено такое красивое, согласованное имя - в котором мягкость ударного звука имеет бесконечную протяжённость, и потому умиротворяет и смиряет, - сме-е-е-е-рть. Ни убавить, ни прибавить. Окончательно и неотвратимо. Всё и ничего.
Похоронили Нину Савельевну тихо, торжественно, без отчаяния, без горьких слёз, будто проводили в дальнюю дорогу, туда, где не так уж и плохо, как кажется, а может… может даже очень и очень…
По щекам Инессы Игоревны стекали искренние слёзы жалости, печали, и невольного облегчения. Её причастность давала ей право на такие слёзы. Алан не плакал, но печаль в его глазах была слишком взрослой и осмысленной. Он прощался не просто с бабушкой, но с чем-то большим, с тем, что навсегда ушло, чего уже никогда не будет, потому что каждый из уходящих обрывал нить, связывающую его с прошлым.
Сердце Влада разрывалось от жалости к Алану. Почему этому ребёнку выпала такая судьба? Почему? Не знаю, что стало бы с моей душой, переживи я такие страшные утраты, - думал Влад. Раньше и теперь Влад точно знал, что никогда не покинет этого мальчика, и чтобы не случилось, он будет ему опорой, другом и любящим отцом.
Алан бросил последний ком земли. – Прости меня, бабушка Нина, - тихо произнёс он дрогнувшим голосом. Потом, в машине, он сказал, - она была очень добрая и сильная, - и отвернулся, чтобы не увидели его слёз.
Вот она, чужая жизнь, от которой ком в горле, и хочется отчаянно завыть от горя и собственного бессилия.
Инесса Игоревна осталась с Аланом. Он согласился переехать только после сорока дней. В своих решениях он был последователен.
- Пожалуйста, не мой полы, - говорил он Инессе Игоревне, - я сам уберусь!
- Не шуми, - отвечала она ему, - в другой раз уберёшься ты.
- Я не шумлю, я говорю, - оправдывался Алан.
- Алан, не будь занудой, прислушайся, какое ласковое, чудное слово: не шуми, моя дубравушка зелёная, песня такая есть, не слышал?
- Нет, - улыбался он, оттаивая.
Да и как могло быть иначе, если рядом с ним находилась женщина, с такой душой, и с таким удивительным именем – Инесса.

***
Ну что ж, раз всё так сложилось, - думал Влад с возрастающим нетерпением ожидая переселения Алана, - то пусть всё так и останется. Ничего менять не буду. Алан, Инесса Игоревна и я – прекрасное трио!
Намерения, так же как и глубоко продуманные замыслы и предположения имеют весьма ехидный нрав. Зафиксированные однажды, они способны не уступать дорогу тому, что не было заявлено. Захочется что-то изменить, перекроить, переставить, совместить, например – создать квартет, или квинтет, или ещё интересней - ансамбль из исполнителей разной тональности - но возникнет ли музыка и гармония?
Ещё до переезда Алан определился:
- Жить буду у тебя, - сказал он Владу, - кушать у Инессы Игоревны, она сама предложила. Я уже собрал свои личные вещи. Хотелось бы забрать письменный стол, кровать и шкаф со всеми книгами. Ты разрешишь?
- Алан, возьми, что считаешь нужным.
Алан забрал фотографии, картину, написанную таджикским художником, цветы, постельные принадлежности, привезённые из Таджикистана памятные вещи – пиалу Отобоя, его халат и расшитую пару комнатной обуви, любимую вазу Наташи, её платья и все ювелирные украшения, шаль Нины Савельевны, её покрывало, библию Юрия Захаровича, чайный сервиз, специальную посуду для приготовления плова, и великолепный таджикский ковёр ручной работы.
- Занимай любую из комнат, - предложил Влад.
Алан выбрал самую маленькую.
- Мои предки жили в юртах, - сказал он, улыбаясь. – Мне нравится, когда всё рядом, и ковёр как раз для этой комнаты.
Когда Инесса Игоревна, восторженно оценивая его выбор, обратила внимание на шаль Нины Савельевны, Алан тут же предложил:
- Возьми её в подарок.
- Спасибо, мой дорогой, я не смогу принять твой дар.
- Почему? Мне будет приятно.
- Каждый раз, набрасывая на плечи эту шаль, я буду плакать, мне будет больно.
Алан смутился, и вдруг выбежал из комнаты.
- Владислав Георгиевич, - растерянно пролепетала она, - я что-то не так сказала, я обидела мальчика…
- Инесса Игоревна, вы абсолютно правы, реакция Алана подтверждает это. Не расстраивайтесь…
Вечером, после ужина, Алан, обращаясь к Владу, сказал:
- Если ты не против, я буду называть тебя – отец.
- Конечно, я очень рад, но твой отец Отобой, - взволнованно произнёс Влад.
- Отобой – мой папа, а ты – отец. Так обращаются юноши ко взрослым мужчинам, которых уважают и любят.
- Спасибо, Алан.
- Бабушка, - проговорил он, глядя на Инессу Игоревну, - прости меня, ты правильно сказала.
- Господи, - всполошилась Инесса Игоревна, - ты назвал меня бабуш-кой!
- Если не нравится, буду звать по имени и отчеству.
- Что ты? – испуганно возмутилась она. – Бог с тобой! Очень даже нравится!
- Хорошо, - рассмеялся Алан, - ты моя бабушка Инесса.
- Спасибо, мой родной, за что мне такое счастье! Можно я чмокну тебя в щёчку?
- Тебе, бабушка Инесса, всё можно, - рассмеялся Алан.
Когда разговор зашёл о квартире, Алан сказал:
- Нужно продать квартиру и всё что в ней осталось. Я тоже никогда не стану в ней жить. Я выучусь, буду работать и построю большой дом, чтоб в нём жили вы, я и мои дети.
- А жена? – удивилась Инесса Игоревна.
- Чья жена?
- Твоя!
- Я забыл о жене, - расхохотался Алан, и вдруг, глядя на Влада, вос-кликнул. – Отец, а твоя жена, и твои дети? Прости, не подумал, - огорчённо проговорил он, - эгоист я большой.
- Какой же ты эгоист, если, думая о других, забываешь о себе! – с жа-ром возразила Инесса Игоревна.
- Не спорьте, - рассмеялся Влад, - титул эгоиста принадлежит мне, и я никому не собираюсь его уступать!
Этот диалог, как и многие другие, затеряется во времени, но придёт день или час и вопрос о жене и детях, заданный юным существом с таким искренним удивлением, взойдёт – станет большим, ёмким и очень взрослым.
Влад не переставал восхищаться прозорливостью Алана. Когда он и Инесса Игоревна оказывались вместе, Алану хватало одного взгляда, чтобы определить их намерения.
- Пообщайтесь, - говорил он, - я пойду.
И если Инесса Игоревна недоумённо восклицала:
- Не уходи, мы просто так сидим!
- Бабушка Инесса, не хитри, - улыбался он, грозя пальцем, - я тебя очень хорошо знаю.
- Знаете, - вздохнула Инесса Игоревна, - я стала бояться девчонок, которые могут его увлечь.
- Пусть увлекают. Мужчине необходим опыт общения с девчонками. Да, меня вы совсем разлюбили.
- Ох, Владислав Георгиевич, грешно вам, право, сомневаться в моей любви!
- Вот именно, Владиком меня не обзываете, и к девчонкам не ревнуете, - жалостливо заключил он.
- Всё шутите.
- Инесса Игоревна, без юмора – любовь мрачнеет! Что смолкнул веселия глас? Раздайтесь, вакхальны напевы! Да здравствуют нежные девы и юные жёны, любившие нас! Полнее стакан наливайте! На звонкое дно в густое вино заветные кольца бросайте! Подымим стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум!
- Владислав Георгиевич, разве можно вас не любить, когда вы так обожествляете поэзию, так её чувствуете! – растроганно воскликнула Инесса Игоревна.
- Всё-таки я сумел напроситься на комплимент!
Комментируя своё отношение к Алану, Инесса Игоревна жаловалась Владу:
- Совсем я распоясалась, глаз с Алана не спускаю. Боюсь, как бы не сглазить.
Однажды она сказала:
- Алан, у тебя очень выразительные, умные глаза.
- И что из этого следует? – усмехнулся он.
- А то, что у тебя доброе сердце, и ты – умён.
- Бабушка Инесса! Сердце находится вот здесь, - и он приложил руку к груди, - а ум здесь, - похлопал он себя по лбу.
- Глаза – зеркало души.
- Да? А глаза преступников и убийц? Посмотри на актёров, которые изображают и тех и других.
- Они играют роль.
- Но почему-то на эти роли подбирают актёров с выразительными, умными и очень красивыми глазами, - рассердился Алан, - и девчонки в них влюбляются!
- Я как-то не подумала об этом, - растерянно произнесла Инесса Иго-ревна, чуть не плача.
Своеобразие характера Алана заключалось в исключительной целостности и согласованности, казалось бы, несовместимых качеств. Будучи учтивым и пристойным, он, обладая внутренней свободой, мог не стесняясь затронуть весьма щекотливую тему. Однажды, в присутствии Инессы Игоревны, спокойно, без тени смущения он спросил:
- Если девочка хватает меня вот здесь, - и он приложил руку между ног, - как я должен поступить?
- Какой ужас! – ахнула Инесса Игоревна, - стукнул бы её по голове!
- Чем?
- Книгой!
- У меня не было книги.
- Рукой!
- Лучше дубиной, - рассмеялся Влад, чтоб отбить охоту.
- Я хотел её ударить, но не стал. Она побежит в учительскую, и мне будет стыдно – мальчик ударил девочку.
Влад задумался.
- Вот, вы не знаете, - улыбнулся Алан. - На перемене я отвёл её в сто-рону. Она подумала что я заинтересовался ею и начну приставать. - Ещё раз так сделаешь, - сказал я ей, - о тебе узнает вся школа, твои родители и соседи, на тебя будут показывать пальцем. – Подумаешь! – сказала она. – Думай. Дважды предупреждать не буду.
Инесса Игоревна захлопала в ладоши:
- Умница! Правильно, что напугал.
- Я не пугаю, я – действую. Бабушка Инесса, информация – страшная сила, кого хочешь сметёт.
- Жалко девчонку, - вздохнула Инесса Игоревна.
- Она будет плохой женщиной и плохой матерью, и жалостью её не переделаешь. Ко мне стали подкатываться мальчишки, с которыми она водится. Давай, встретимся, поговорим. Я ответил, - один на один выйду с любым из вас. Не захотели. Стали провоцировать, задевать, вызывать на переговоры. Я сказал, - мне с вами не интересно перекидываться словами. – Почему? Плохо соображаете, поумнеете, поговорим. – Да кто ты такой! Ты – не русский! Ты – чурка, чучмек! – Это вы русские? Ваши тетради покраснели от стыда за те ошибки, которые вы делаете! А у меня  - чучмека – по русскому отлично! Я читаю книги, и не только на русском, а ты, ты, и ты – какую книгу читаешь, или прочёл? У меня мама русская, дедушка, бабушка – образованные, мой папа таджик, отлично знал русский язык, а вот ты, знаешь разницу между словами: фарси и форисейство? Ты знаешь, кто такой Кипренский, и кто написал повесть «Хаджи Мурат»? Мой второй отец – писатель, а бабушка – просто профессор, и не только по русскому. Хотите бороться со мной, пожалуй-ста! Приходите в спортзал. Никто не пришёл. Два часа ждал, - задумчиво произнёс Алан.
Все молчали. Никому не хотелось нарушать столь значительную тишину, насыщенную эмоциями, мыслями и улыбками. И даже перекличка тикающих часов была по-особому мелодична и весела.
Алан умел постоять за себя. Спокойно и последовательно отстаивая свои права и убеждения, он старался все проблемы решать мирным путём. Ловкий, быстрый, сообразительный, он был не доступен драчунам, задирам и завистникам, и никогда ни на кого не жаловался. Постепенно его стали уважать, искать его дружбы и даже покровительства. Слишком близких дружеских отношений он остерегался, а покровительствовать отказывался, считая, что это глупо и унизительно для обеих сторон.
- Ты же мужчина, - говорил он, - учись защищать себя. Один раз дай отпор, не трусь, и всё будет по-другому.
Ему удавалось разводить драчунов. Одному из них он сказал:
- Послушай, какой тебе кайф драться с тем, кто слабее тебя? Подумай, ты – и он. Смешно. Поищи для своих кулаков кого-то посильнее себя, и у тебя будет совсем другая слава!
Если к нему обращались девчонки с просьбой кого-то отвадить, он говорил:
- Пристаёт, потому, что ты сама этого хочешь. Так ведь?
- Нет, не знаю, как от него избавиться.
- Подумай. Женщина должна быть хитрой и смелой.
И одна оказалась находчивой. На уроке литературы она попросила слова, и объявила всему классу:
- За мной бегает Костя, я этого не хочу. Я не люблю когда за мной охотятся. Когда мне кто-то из вас понравится, я сама ему об этом сообщу.
Рассказывая об этом, Алан смеялся, и на вопрос, чем этот эксперимент закончился, фыркнул:
- Это возымело действие, но ненадолго! Теперь за ней бегает не один
Костя, и даже из других классов подключились. Все ждут не дождутся, ко-гда и кого она выберет.
- Ну, а тот драчун, - спросил Влад.
 - Ещё смешней, его отколотил старшеклассник, теперь он затих, ходит как пришибленный. Мне даже жаль его. – Что же ты выбрал такую мишень? Не подумал? – спросил я его. – Нет, - ответил он, - тут другое дело.
Выслушивая рассказы Алана, Влад всегда был предельно внимателен и сосредоточен, не позволял делать замечания, и тем более вступать в полемику. По себе Влад знал, что рассказчик более всего нуждается в заинтересованном молчаливом слушателе, так как именно это помогает разобраться в собственных сомнениях.
Спустя неделю после этого разговора, Алан пришёл домой несколько озадаченный. Вечером он спросил:
- Отец, как считаешь, надо давать советы?
- Любой совет с опаской принимай, кого-то он спасёт, кого-то под-толкнёт на край, - сказал Влад, - не знаю чьи это слова, мои или чужие, но суть их верна. Давать и принимать советы не очень продуктивно.
- Да, я тоже прихожу к такому выводу, - улыбнулся Алан.
Для себя Влад сделал открытие. Тот молодой таджик по имени Отобой, и русская женщина по имени Наташа – были очень близкими людьми по духу, и Алан тому подтверждение, и даже если это не совсем так, то другой вывод абсолютно достоверен. Любовь мужчины и женщины делает людей близкими, и только она закладывает в будущее поколение всё лучшее, что было в них, и даже смерть не в силах уничтожить плоды любви и приостановить процесс совершенствования. Любовь не даёт сбоя.
- Алан, тебе нравится, когда тебя хвалят? – спросил Влад.
- Кто хвалит и за что?
- Учителя, одноклассники – за учёбу, за поведение, за достоинство.
- За всё – это плохо.
- Почему?
- Не знаю.
- Но есть что-то такое, за что хотелось бы, чтоб тебя похвалили?
- Есть, но не скажу.
Влад рассмеялся.
- Ты и бабушка Инесса начнёте меня подхваливать, знаю я вас, - улыбнулся Алан.
- Инессы нет, я буду сдержан.
Алан задумался, потом сказал:
- Я бы хотел знать, что ответил бы мой папа на твой вопрос.
- Подумай.
- Мне было три года, но я помню его сердцем. Он был лучше всех. Я это знаю и сейчас. Дедушка Юра говорил мне: твой папа прекрасный человек, помни это всегда и люби его. – Но он же умер, - сказал я тогда. – Те, кого мы  любим – не умирают, - ответил дедушка. Думаю, что папа так сказал бы: не надо показывать всем то, за что тебя должны хвалить. Другие могут не принять то, что тебе самому кажется достойным похвалы. И ещё он сказал бы мне: слушай, смотри по сторонам и на людей, но прежде прислушивайся и присматривайся к себе, это поможет разобраться во всём. Я не очень хорошо объяснил, запутался, - вздохнул Алан.
Влад улыбнулся.
- Несколько многословно, что не очень характерно для тебя, но мысль абсолютно чёткая и ясная. Попробуй сформулировать её более компактно.
- Спасибо, отец. Я всё понял.
Влада забавляли препирания Инессы Игоревны с Аланом. Это случалось в воскресные дни, когда собирались за обеденным столом, в основном у Инессы Игоревны.
- Бабушка Инесса, что ты опять приготовила? Что это такое?
- Глупый вопрос. Это пища твоего кровного отца.
- Кровного?
- Ну, у тебя же есть ещё и…
- Понятно – бескровный отец. Как называется это блюдо?
- Хушан. Ты только попробуй! Я долго искала всё необходимое. Здесь репа, картофель, свекла, баранья грудинка, лук, нут – это горный горох, сухой чабер, перец – чёрный, красный, киндза, барбарис, курдючьего сала не нашла, заменила растительным маслом. Подлива из сметаны, сливок, муки, яиц и воды. Всё по книге. Очень вкусное блюдо
- Ой, ой, ой! Сколько времени ты потратила? Неделю или месяц?
- Причём здесь время! Всё – от души.
- Знаешь, не обижайся, но я скажу тебе. Это блюдо надо готовить на его родине, людям, у которых другие вкусы и желудки. Как можно всё это вместе есть?
- Но твой папа ел такие блюда!
- Мой папа любил то, что готовила бабушка Нина и мама. Я тоже люблю борщ, жареную картошку, куриную лапшу, котлеты, супы, салаты, кашу манную, а дедушка Юра очень любил галушки и вареники с картошкой и с вишнями!
- Но мне интересно, как ты не понимаешь! Это творческий процесс. Блюда национальной кухни.
Проходило время, и она, обращаясь к Алану, радостно объявляла:
- Взгляни! Это – шима, по-узбекски – лагман, по-русски – лапша. Просто чудо, попробуй!
Однажды Алан, прервав её ликование по поводу нового сюрприза, сказал:
- Бабушка Инесса, пожалуйста, дай мне эту книгу.
- Сейчас, - весело отозвалась Инесса Игоревна, снимая с полки книгу в коричневом переплёте. Бегло просмотрев заложенные страницы, Алан воскликнул, - бабушка Инесса, если ты будешь употреблять такую пищу – заболеешь.
- Но я только пробую, - оправдывалась она.
- Очень хорошо! Значит, ты хочешь, чтобы мы заболели! Отец, послу-
шай рецепт: сварить вкрутую яйца, мелко изрубить, посыпать солью и жгучим красным перцем, и обжарить в растительном масле. Куски баранины, политые уксусом и целые головки чеснока обжарить, добавить различные специи, томатную пасту и… опустить во всё это жареные яйца. Какое надо иметь здоровье, чтобы переварить всю эту смесь и сохранить свой желудок целым. Бабушка Инесса, если ты не прекратишь свои эксперименты, мы будем питаться отдельно. Выбирай.
- Ладно, самой надоело, напробуюсь, потом упиваюсь чаем, - отмахнулась она, и тут же предложила, - но может быть сладости? Есть очень интересные рецепты, например пашмак, что-то вроде сладкой лапши, а?
Взъерошив страницы, Алан вскрикнул:
- Отец, ты только послушай! В сахар, распущенный в воде, добавить лимонную кислоту, уварить густую карамельную массу, которую надо вы-лить, - повысил голос Алан, - на мраморную плиту, раскатать до появления белого цвета, потом…
- Мраморную? – пробормотала Инесса Игоревна, - где же я её возьму? А может быть попробовать на столе?
Влад и Алан хохотали до коликов в животе.
Алан всё чаще задавал вопросы, на которые  Владу не всегда удавалось ответить ясно и определённо. В таких случаях Алан насмешливо восклицал:
- Отец, ты писатель, и у тебя нет ответа.
- Да, Алан, как ни парадоксально, но зачастую писатель знает о жизни гораздо меньше тех, кто просто живёт, не задавая вопросы, и не ожидая готовых ответов. Бывает, что человек проживает, казалось бы такую незавидную, неинтересную серую жизнь, что ему и сказать то нечего, но поговоришь с ним, и он вдруг, всего в нескольких словах, но каких! – откроет то, что лежит на поверхности, - незамеченное, неразгаданное тобой. Если у человека возникло желание исписывать листы бумаги, он должен вытаскивать из своего нутра всё, что там накопилось само - собой, но суть в том, каков этот запас и стоит ли его ворошить. И если даже образовалось что-то стоящее, он должен обладать интуицией, воображением, чутьём, нюхом, должен иметь приличный объём знаний той части жизни, о которой собирается поведать - жизни, пропущенной через сердце, испробованной на вкус и на ощупь и, быть ответственным за всё, что оставил на бумаге.
- А талант?
- О, это щедрый дар природы. Не пропустить бы. Свойство таланта - увидеть то, чего другие не разглядели, а если и разглядели – то не осмыслили. Да, иногда я затрудняюсь ответить на твой вопрос, потому что мой – не очень удачный, или вообще неверный ответ, может заблокировать твой, ещё не родившийся ответ.
Как – то вечером, перед сном, Алан досадливо произнёс:
- Не люблю, когда меня называют красавчиком. Противно. Девчонки глупые.
- Что ж, ни одной умной?
- Если только в других классах. Отец, ты не спрашиваешь, почему мне это не нравится.
- Хорошо, спрашиваю.
- Понимаешь, это принижает мужчину. Какое-то пренебрежение и насмешка… Эй, красавчик! Так говорят в фильмах проститутки и гомики.
- Может быть, они хотят привлечь тебя?
- Вот именно привлечь! Они думают, что я такой же, как они! – вспы-лил Алан. – Но если я другой, тогда почему они пристают ко мне? Почему?
Влад поднялся с места, заходил по комнате, чувствуя, что его охватывает злость к тем, кто заставляет Алана сомневаться в самом себе. И сейчас, его названный сын, ждёт от него разъяснений, а он не находит нужных слов.
- Так, так… попробуем вместе разобраться. Скажи, Алан, ты считаешь себя красивым парнем?
- Знаю, что не урод, и зеркало подтверждает это.
- Ладно, я не то сказал… Внутри себя, когда ты ходишь, смотришь на кого-нибудь, разговариваешь с кем-то или ещё что-то, у тебя присутствует ощущение своей красоты, своего обаяния, что ты не такой, как другие мальчики: не прыщавый, не сутулый, не тщедушный, не кривоногий, не толстый, не конопатый, не длинноносый и тому подобное?
- Ясное дело, что я не такой!
- А какой?
- Другой, не похожий на всех.
- Ты гордишься этим?
- В какой-то степени да. У меня родители были красивые…
- Стоп, Алан. Мы обнаружили причину.
Молча, выжидающе Алан смотрел на Влада.
- Алан, попробуй забыть о том, как ты выглядишь. Представь себе, что ты самый некрасивый мальчик во всей школе. Главное – не притворяйся, вообрази, почувствуй сердцем, кожей, всем своим существом!
- Думаешь поможет? – усмехнулся Алан, пожимая плечами.
- Посмотрим.
- А вдруг я действительно преображусь и стану не только прыщавым, но и толстым, и косолапым?
- Рациональное питание, спортзал, армия, физические нагрузки, и ты вернёшь утраченную красоту.
- Спасибо, отец, утешил! – рассмеялся Алан.
Прошло время, и не малое, и однажды Алан напомнил Владу:
- Отец, помнишь наш разговор о красавчике?
- Ещё бы!
- Посмотри на меня, я такой же, как был?
- Каков я прежде был, таков и ныне я, - говорил друзьям Пушкин. Пожалуй так и есть… но что-то изменилось!
- Что?
- Взгляд! Глаза улыбаются, да нет – смеются! Они излучают тепло и ласку. Исчезли признаки высокомерия на твоих губах. Поразительно! Так что же случилось? Расскажи.
- Я стал по-другому смотреть на тех, кого считал глупыми и некраси-выми. Сразу не получалось. Тогда я принялся наблюдать и прислушивать-ся, и неожиданно увидел то, чего раньше не хотел замечать. Я приблизился к ним, я начал их понимать. И знаешь, они почувствовали это. Они стали называть меня по имени. Я обрадовался очень. Мне стало легко и приятно. Спасибо тебе, отец.
- За что?
- Просто так, ни за что! – рассмеялся Алан.
- Ну, если просто так, то – пожалуйста!
Я могу быть спокоен за этого парня, - думал Влад, глядя на Алана, и ему припомнились слова, произнесённые Инессой Игоревной: - Господи, за что мне такое счастье?
Влад проснулся, открыл глаза. Из комнаты Алана пробивалась бледная полоска света. – Читает, - решил он, раскидываясь на постели. – Что его так заинтересовало? Побуждаемый любопытством Влад, вышел в прихожую, чуть приоткрыл дверь. Алан сидел за столом, двигая правой рукой. Вернув дверь в прежнее положение, подумал: - Рисует, так увлечён, что не почувствовал моё присутствие.
 Влад никогда напрямую не выспрашивал Алана, зная – по собственному опыту, что вопросы и допросы взрослых никак не способствуют сближению. Вывести ребёнка на доверительный разговор можно, если вскользь прикоснуться к тому, что его тревожит, или интересует, но для этого нужно точно знать, с кем имеешь дело, и быть крайне внимательным, чутким и осторожным.
Через несколько дней, Алан показал Владу рисунок.
- Ну, как тебе? Только не надо хвалить и восторгаться, как бабушка Инесса.
- Понятно. Мог бы не предупреждать, - улыбнулся Влад.
На картоне была изображена птица с распростёртыми крыльями. Она летела прямо на смотрящего, и глаза у неё были человечьи. Сквозь её оперенье пробивался солнечный свет, а внизу под ней – золотился песок. Он был таким осязаемым, что Владу захотелось его потрогать. В её облике не было ничего хищного, и несмотря на размах крыльев, в ней не чувствовалась тяжесть, она была лёгкой и одухотворённой.
- Знаешь, Алан, даже не знаю, как передать свои ощущения, они неизъяснимые, и расставаться с ними не хочется.
- Как думаешь, она полетит дальше, или опуститься? – серьёзно спросил Алан.
- Её, так же, как и меня привлекает этот золотистый песок, но она опустится лишь на мгновение, прикоснётся к нему, и взлетит.
- Хочу учиться рисовать, знаю – надо говорить писать, но меня привлекает слово – рисовать! И ещё, я хочу путешествовать, - мечтательно произнёс Алан.
Алан помолчал, потом вдруг рассмеялся.
- Отец, я понимаю, рисунками денег не заработаешь, а на путешествия нужны деньги, и немалые. Я знаю, ты станешь меня содержать, пока я буду учиться. Но пять, шесть лет – это много.
- Алан, у тебя есть сбережения, квартира, её содержимое.
- Отец, квартиру надо продать, сейчас самое время, но этого всё равно не хватит.
- Практицизм – это хорошо, но если думать только об этом, то можно упустить всё остальное – а это страшно. Учёба – лучшие годы, пора открытий, пора дружбы, любви.
- Хорошо, я подумаю.
- У тебя есть время разобраться в своих желаниях и намерениях. По-знавай самого себя. Бывает, что человек не имея никакого опыта, вдруг от-крывает миру тайну, сокрытую от других. Это дар Природы, от Бога. Я уверен, что многие, помеченные природой, так и не открылись ни миру, ни себе, и даже не заметили своей исключительности. Почему?
- Значит, мой папа правильно говорил. – Слушай себя.
- Можно я дополню его слова?
- Можно.
- Вникать, усваивать, осмысливать предыдущие знания – принцип любой учёбы. Но это не значит заучивать, копировать, подражать. Знания расширяют кругозор, но твоим станет только то, что захватит тебя, растревожит разум, взволнует душу, и тогда тебе откроется то, чего не удалось увидеть тем, у кого ты учился. Ученик – творческое продолжение учителя. Твоя птица – как раз и есть плод твоих ощущений, твоего воображения, твоей фантазии. Ты смотрел на других птиц, а изобразил никому неведомую птицу.
- Отец, учительница литературы, без конца, в назидание всему классу, произносит слова: гений, гениальный! Происхождение и смысл этих слов мне известен, но вот изречение: просто – как всё гениальное, лично у меня вызывает недоумение. Я попросил её разъяснить мне суть этого выражения. Она рассердилась и обвинила меня в поверхностном понимании гениального афоризма.
Влад рассмеялся.
- Я вспомнил, что и у меня, по этому поводу, возникли разногласия с Инессой Игоревной. Ну, а ты сам разобрался?
- Разобрался. Учитель должен быть образован, начитан, и не должен уходить от ответа на заданный вопрос. Она ограниченна, к тому же груба и амбициозна. Я тоже рассердился, - улыбнулся Алан, - и выложил свои соображения на бумагу. Хочешь прочитать?
- Хочу, очень.
Алан достал из портфеля тетрадь, передавая её Владу, сказал:
- Несколько сумбурно и наивно, но ты поймёшь.
«Проникнуть в тайну атома, в недра планеты, заглянуть и осмыслить прошлое, прорваться в будущее, написать непревзойдённые строки, изобразить, изваять, создать совершенство, услышать и воссоздать божественную гармонию, разгадать физические законы мироздания, изобрести спасительное средство для продления самой жизни… Это ли просто? Нет.
Формулы, цифры, линии, объёмы, мысли, слова, краски, звуки, образы, ощущения, прозрения. Это ли просто? Нет.
Озарение! Да. Но как передать, сделать его достоянием всего человечества? Это ли просто? Нет. Это неимоверно трудно, сложно и редкостно. Гении – наперечёт. И те, что на слуху – из прошлого. Надежда на настоящее не иссякла, оно пока ещё плодоносит.
Если просто, то почему не я? Хочу быть гением.
Но почему нет второго Лермонтова, Леонардо Да Винчи, Вернадского, Лобачевского, Моцарта, Чайковского, Чаплина, Расстрели, и ещё, ещё, ещё! Почему?
Возможно, что кто-то – спокойно глядя на архитектурный шедевр, на полотно гениального мастера, слушая голос великого певца – подумает: ничего особенного, дом как все, картина, как картина, и голос не лучше, чем у…
Да, я – не гений. Но моё понимание этого слова даёт мне право быть человеком, который способен усомниться в этом гениальном изречении, и склонить голову перед теми, кому предначертано не только родиться гением, но и стать им. Гениям выпало счастье мучительного поиска: преодолевая лишения, болезни, гонения, непризнание – они смогли устоять и, приложив титанические усилия, одарить человечество итогом своих озарений, и даже слегка упростить их для нашего употребления».
- Когда успел так напитаться?
- Нахвататься! – рассмеялся Алан. – Ты знаешь, я любознательный, люблю читать, интернет, телепередачи, память хорошая, у тебя многому научился, так что – стремлюсь к гениальной поверхностности!
- Не упомянул ни одного из писателей. Обижаешь!
- Можно было назвать кого-нибудь из общепризнанных гениев. Но у меня, как у читателя, контакт лишь с немногими произведениями некоторых писателей: одна или две прочитанные вещи. Длиннющие романы меня отпугивают. Я конечно дилетант, но кой-что успел понять - признаки гениальности у всех разные: у кого-то выразительный живой язык, у другого – захватывающий сюжет, мощные, глубокие мысли, потрясающая образность, или оригинальный, своеобразный стиль, и много другого, что-то читается легко, что-то – трудно. А вот, чтоб всё это вместе…
- Но поэта ты смог назвать.
- Поэзия! Это совсем другое. Это то, что захватывает так же, как музыка и живопись! Не рассуждаешь, а чувствуешь. Назвав Лермонтова, я имел в виду и его прозу.
- Выходит, ни один не удостоился твоей милости? Горе мне! – простонал Влад.
- Не расстраивайся. Есть, который и захватывает и увлекает. Гоголь. «Мёртвые души» - не могу осилить, а вот «Вечера на хуторе близ Дикань-ки» и «Невский проспект» - это да! Там каждое слово ощущаешь физически. Могу назвать ранние рассказы Булгакова, классное творение Ильфа и Петрова, и… рассказы Паустовского, Джека Лондона.
- А современные писатели?
- Ты же знаешь, мой источник – библиотека дедушки, к твоей ещё не подступился.
- Кстати, предложи учительнице свою запись, побеседуй с ней.
- Она не умеет и не любит беседовать. А про запись, скажет: галиматья!
- А как она выглядит, какого возраста?
- Представить её молодой сложно. Говорить, как о женщине, не хочется. Но если вкратце, похожа на гусыню.
Этот разговор порадовал Влада, но ему пришлось загасить возникшее удивление, и не позволить себе снизойти до снисходительно-шутливого тона. Оказывается, имея сына, надо быть начеку, чтобы не пропустить момент взросления, когда мальчик превращается в мыслящего мужчину, способного свободно и ясно излагать свои соображения и своё отношение к затронутой теме. Надо будет предупредить Инессу Игоревну, - подумал Влад. – Иначе её стремление видеть в Алане маленького мальчика, может наткнуться на сопротивление. – Но, вспоминая эпизоды их общения, Влад понял – Алан, не без удовольствия, потакает её желанию. Да, конечно, Софья права –никакого нажима, никаких премудрых советов. Тем более, что мне достался человек с уже готовым генетическим кодом. Поэтому моя задача – увидеть, понять, по-чувствовать, и очень деликатно принять участие в его духовном развитии.
Инесса Игоревна, со свойственным ей пылом и энергией, вознамери-лась приобщить Алана к театру. Однажды она торжественно заявила:
- Алан, в следующую субботу я приглашаю тебя в театр. Что молчишь?
- Спасибо, но я не очень готов, - смущённо отозвался Алан.
- Тебя смущает моё сопровождение? Не волнуйся, я буду соответствовать образу бабушки.
- Инесса Игоревна, - вмешался Влад, - что вы имеете в виду?
- Имею в виду не наряжаться, не подкрашивать волосы, не помадить губы.
- Ты меня неверно поняла, - возразил Алан.
- Верно. Я хорошо помню совместный отдых с Владиславом Георгиевичем.
- Не совестно вам, так отзываться о лучших днях нашей жизни? – воскликнул Влад, - сейчас другое время.
- Дураков, извращенцев, и больных на голову и тогда было достаточно, а уж сейчас и подавно! Конечно, втроём было бы лучше, но воля ваша. Надеюсь, вы нас после театра встретите?
- Надейтесь, - улыбнулся Влад.
- Бабушка Инесса, пожалуйста, одевайся и красься, как хочешь, мне всё равно, что обо мне подумают.
- Что именно?
- Что я извращенец, сутенёр, тунеядец, альфонс, и вообще больной на всю голову.
- Слишком большого мнения ты о себе, - усмехнулась Инесса Игоревна, - назвал бы что-нибудь одно.
Несколько мгновений молчания, и взрыв дружного смеха взорвал тишину.
Театральная затея Инессы Игоревны оказалась недолгой из-за неуёмного, чрезмерного желания привлечь Алана к разбору каждого просмотренного спектакля. Она просила его давать оценку театральному действу и, анализируя – пояснить почему понравился или не понравился спектакль, и всё это для того, чтобы определить его вкус, пристрастия и, в целом – отношение к театру. Алан не желал вдаваться в подробности, и тем более обосновывать своё мнение.
- Не понравился? Почему? – допрашивала она.
- Ты хочешь, чтобы я стал актёром?
- Не обязательно! Можно стать критиком, писать рецензии.
- Для чего?
- Развивать вкусы зрителей. Зритель должен быть грамотным, образованным, тонко чувствующим! Духовная пища не для ленивых, равнодушных и ограниченных!
- Ленивые и ограниченные в театр не ходят, а если и ходят, это их де-ло. Я – то здесь причём?
- Притом! Ты должен отличать Шекспира от Шоу, Чехова от Остров-ского, Мольера от Ибсена, Брехта от…
- Ну, ты просто профессор! – перебил её Алан, - хочешь похвастаться. Всех перечислила? В моём возрасте умела различать?
- Нет! Время было другое, учителя другие, и сама была глупая.
- По-твоему, в театр должны ходить одни специалисты и знатоки?
- Не одни. Но если ты пришёл в театр, то должен иметь представление об авторе.
- Зачем? – рассердился Алан. – Захочу узнать автора, или не захочу – это  моё дело. Я должен сам разобраться и ощутить. Зачем нужны критики, специалисты?
- Затем, чтобы дать оценку спектаклю.
- Бабушка Инесса, твои рассуждения несообразны со  временем. Главное – деньги, реклама, мода на имя, так называемый бренд.
- Всё, что ты назвал – дрянь, а не искусство, - возмутилась Инесса Игоревна.
- Не сердись. Но оттого, что я буду знать Софокла, качество спектакля не изменится.
- Кого ты назвал? – изумилась Инесса Игоревна.
- Одного из перечисленных тобой драматургов, - серьёзно возразил Алан.
- Софокла я не успела назвать!
- Но хотела.
Невозможно было удержаться от смеха, видя выражение её лица. Влад прыснул, и разразился хохотом. Алан последовал его примеру.
- Негодник, - укоризненно произнесла она, - хитрющий, сразу видно, что…
- Азиат! – подхватил Алан.
- Я не то имела в виду.
- То, то! Не оправдывайся. Ладно, определюсь. Я люблю музыкаль-ные спектакли, балет и цирк. Мне понравился спектакль «Золушка» - смешно и прикольно.
- Ну что ж, - горестно вздохнула она, - будем торчать на приколе, зачем нам открытое море, когда есть реклама, мода, деньги, бренд!
- Бабушка Инесса, дело обстоит гораздо хуже, чем я думал. Ты меня воспринимаешь не ребёнком, а – старцем. У каждого времени свои словечки. Прикольно – смешно, приколоться – значит поддеть кого-то, или подцепить кого-то. Вот отец не прикалывается ко мне.
- А когда ему прикалываться к тебе? Работает, пишет день и ночь, ви-тает в облаках, а у самого никакой личной жизни! Ни женщины, ни спектаклей.
- Отец, почему не хочешь привести в дом женщину? – нарочито стро-гим тоном произнёс Алан, - отвечай нам!
- Ты хочешь, чтобы я женился?
- Ты должен захотеть.
- А ты смог бы полюбить женщину, мою жену?
- Будешь ты любить, буду и я.
- Вот закончу писать романы, займусь женщинами.
- Когда закончишь?
Кривя в усмешке рот, Влад, неопределённо вскинул плечи.
- Алан, он будет всю жизнь писать романы, - неодобрительно глядя на Влада, произнесла Инесса Игоревна.
Алан укоризненно покачал головой.
- Знаешь, бабушка Инесса, взрослый мужчина больше, чем ребёнок, нуждается во внимании и ласке. Отец считает тебя мамой.
- Не выдумывай! Он обращается ко мне по имени и отчеству.
- Ты – бесчувственная женщина! Обращается – одно, а считает – дру-гое. Ты же гордишься, что он писатель. Забыла?
Виновато скосив глаза в сторону, она громко вздохнула.
После этих разговоров Влад подключился к совместным мероприятиям и, учитывая вкусы Алана и Инессы Игоревны, сам покупал билеты. Им было хорошо вместе. Инесса Игоревна буквально расцветала, одаривая своих мужчин энергией радости и любви.
- Господи, Господи! За что мне такое счастье! – повторяла она свою любимую фразу.
- За любовь, бабушка Инесса, - смеялся Алан.
- Алан, - однажды сказала она, - называй меня просто бабушкой, это короче.
- У меня бабушка Лейла, бабушка Нина, бабушка Инесса. Короче не получится.
Летние каникулы не стали проблемой. Через свою фирму Влад приобретал путёвки в местные дома отдыха, и на экскурсии. Инесса Игоревна договорилась с соседями на аренду их дачного домика в очень приятном и милом уголке Подмосковья, ещё не загромождённого алчными любителями помпезности и краснокирпичного выпендрёжа. Незагаженный лес, небольшая рощица, воздух, и тишина - роскошь редкая и желанная.
Первое десятидневное знакомство Алана с морем оказалось неудач-ным. Море было не в духе. Что-то его тревожило и возмущало. Угрожающе ощетинившись, оно поднималось, с грохотом накатывалось на берег, и вдруг… обессилено распластавшись – замирало, а затем – шипя и негодуя откатывалось, оставляло вмятины на облысевшей пляжной полосе.
- Злится, не хочет нас принимать, - заключил Алан.
- Море тебе не понравилось, - с сожалением заметил Влад.
- Горы – лучше.
Алана пригласили в Таджикистан. Он вернулся раньше, объясняя это тем, что соскучился. Он загорел, вытянулся, научился управлять лошадьми, приобрёл навыки верховой езды, привёз подарки: халаты, головные уборы, специальную посуду для приготовления национальных блюд, книги и целый альбом снимков.
Время от времени, при взгляде на Алана, Влада охватывало чувство восхищения и боязни. Необычайная подвижность и изменчивость его облика поражала. Словно само совершенство, увлёкшись этим юношей, покровительственно заигрывая, - подправляло и дорисовывало его облик. Овал лица, разрез глаз, линии носа, лба, очертание губ, жесты, взгляд, манера улыбаться, смеяться – всё менялось и смотрелось по-разному. И даже шея имела способность то укорачиваться, то удлиняться, а цвет жгуче-чёрных волос отливал разными оттенками. Казалось, этому преображению конца не будет. Это было сродни  работе художника - чьё стремление довести задуманный им образ до полного, безупречного совершенства – безгранично.
Наблюдаемое Владом подтверждалось репликами Инессы Игоревны:
- Владислав Георгиевич, Алан всё время разный, я не успеваю при-смотреться, а он уже – неуловимо другой. Вам так же кажется?
- Кажется.
- И что вы думаете?
- Человек меняется, и каждый день с ним что-то происходит. Возраст Алана предполагает эти изменения. И настанет день, когда мы увидим пре-красного мужчину, о котором слагают былины, легенды, сказки, саги и мифы. Нам с вами посчастливилось наблюдать этот процесс.
- Но Алан не был гадким утёнком, и это меня пугает.
- Да, и вас тоже? Дорогая Инесса Игоревна, совершенство действи-тельно отпугивает людей, неподготовленных к его восприятию, но мы с вами – закалённые ценители подлинно нравственного и прекрасного. Согласны?
- Да. Знаете, я иногда думаю, что было бы, не сделай вы того шага?
- Я сделал один шаг, а вы – все остальные, и продолжаете успешно вышагивать. Что было бы? У Алана есть земля его отца.
- Но он вернулся, на целый месяц раньше. Очевидно, здесь ему лучше.
- Тогда он был ребёнком, а сейчас – он взрослый человек, и у него есть возможность выбора.
- Вот гляжу я на него, и сердце моё замирает от радости, и такой он мне близкий и родной, что передать невозможно!
- Ах, Инесса Игоревна, не хочется вас баловать, но вы вынуждаете меня это сделать.
- Да, я и впрямь баловень судьбы. Тьфу, тьфу, не сглазить бы! – рас-смеялась она.

* * *
И опять осень, и опять – несовпадение, - думал Влад, сворачивая на просёлочную  дорогу, - как там сказано… - «Октябрь уж наступил – уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей; дохнул осенний хлад – дорога промерзает. Журча, ещё бежит за мельницу ручей…» Да, уж, эта осень – совсем не пушкинская, - произнёс он вслух. – Тёмная, серая и уны-лая: ни красоты, ни вдохновения… скучно, монотонно. И даже молодцева-тый клён ухитрился не побагроветь, и не пожелтеть, и только оранжевым берёзкам удалось смутить эту одинаковую зелёность.
Всю неделю, включая и этот воскресный день, Влад был предоставлен самому себе. Инесса Игоревна, в поисках подарка ко дню рождения Алана, устремилась в магазины, а сам Алан праздновал день рождения школьного приятеля.
Влад вышел из машины и зашагал по знакомой просеке. Последнее время его захлёстывало чувство сиротливости, неприкаянности и какой-то детской обиды на всех. И чтобы найти, обнаружить причину своего нынешнего состояния – он ворошил прошлое. – Давай, давай, - говорил он себе, - пожалуйся, пожалей себя, насладись своим лукавством! Почувствуй себя несчастным и одиноким. Это поможет тебе избавиться от хандры, и оправдать собственное ничтожество!
Чёрт возьми, никому нет дела до меня! Общаясь со мной, они совер-шенно не интересуются моим творчеством, не ждут моих произведений, воспринимают меня обыденно, без намёка на моё занятие. Софья, при расставании, не спросила меня о моих планах, не попросила подарочного экземпляра с автографом. Почему? Потому что, как мужчина, я перестал её интересовать. Погладила меня по голове, как дурочка, но я же – писатель! Даже Инесса Игоревна потеряла интерес к моим созданиям. Михаил тоже никогда не обмолвился об этом,  не изъявил желания прочесть мои сочинения. Что это? Они имеют ко мне отношение, я стал частью их жизни, но то что для меня является главным – им безразлично! Но я же пишу о них, и для них! Разве это не так? Стоп. А ты забыл, как убеждал Инессу Игоревну и Софью в обратном? Да, но… и он с горечью принялся вспоминать тех писателей, поэтов, художников, музыкантов - творчество которых совершенно не интересовало именно тех, кого они любили, и чьё мнение было для них началом всех начал! Сколько же их, не признанных самыми близкими и дорогими людьми! Поклонение восхищенной толпы заманчиво, но оно ничто по сравнению с признанием и восхищением близкого друга и возлюбленной. И забвение можно достойно снести, если рядом друг, для которого ты именно тот, кем сам себя ощущаешь. Наверно потому, ещё не зная вкуса этой горечи, но предчувствуя её, я устроил безобразную, возмутительную мистификацию своему другу.
Ах, эта двойственность! Сомнения, сожаления, раздумья! Скольких она изводила и мучила? Раздираемый противоречиями, Влад ещё не знал, что очень скоро ему опять придётся вступить в конфликт, который неожиданно и безжалостно разнесёт в пух и прах его нынешние размышления, и он – самым жестоким образом будет отвергнут, и созданное им, окажется предпочтительнее его самого. Но это будет потом.
А пока Влад отказывался от тех немногих приглашений, которыми его, от случая к случаю, удостаивали. Его охватывала лень, скука и он – заранее представляя себя в роли опрашиваемого, наполнялся чувством неловкости и неуютности, но главное – он не видел смысла в этой процедуре, тем более, что пару раз, в качестве заинтересованного зрителя, он присутствовал на тусовочных презентациях. Ирония заключалась в том, что лица слушателей – причастных к церемонии, за малым исключением – отображали равнодушие, разбавленное скукой, скептицизмом, нетерпением, да и просто откровенным зудом… - «Когда он, чёрт его дери, прекратит читать свои стишки? Ба, он ещё и прозу вознамерился протараторить? Нет, это становится невыносимым!» - Но наступал черёд, и на сцену поднимался другой – возбуждённо-ликующий чтец, с явно выраженной заявкой на свою исключительность. – «Сейчас вы услышите настоящую поэзию, и поймёте кто есть кто!»
И всё повторялось. А что предыдущий? Чувствуя себя непонятым, недооценённым он обтирал платочком шею и лоб, хмурился, ёрзал и, кося взглядами, искал сочувствия и поддержки. Но лица и тех, и других – сохраняя достоинство, были непреклонно безжалостны. А как иначе? У тусовок – свои законы, нарушать которые никому не дозволено.
Полное, почти не скрываемое безразличие к собратьям по перу! И конечно же, не приведи бог, кому-то действительно блеснуть талантливо и ярко, все сделают вид, что ничего не произошло, и чем примитивнее автор, тем больше его ободрят, похвалят, похлопают по плечу… и примут… потому что он свой.
Зависть – сильная штучка! Возбуждает, и побуждает к действию.
В одну из последующих пятниц, - Влад вышел прогуляться. – Вечер тихий, тёплый, - но не для меня, - грустно подумалось ему, - в самом деле, этот одинокий вечер ничего не обещал, и ничего не предвещал. Не жизнь, а её подобие. Что со мной происходит? Чахну во цвете лет, без вздохов под луной: - «без слёз, без жизни, без любви», - думал он, кружа между домами.
Женщины охотно знакомились с ним, но происходило необъяснимое - общение с ними раздражало и утомляло. Звонки, телефонные разговоры, приглашение на чай, на кофе, вся эта мишура казалась ему ничтожной, бессмысленной, надуманной, лишённой даже обычного интереса. Либо женщины – не те, либо я сам – давно уже не тот, - резюмировал он.
Разумеется, главная причина очередной хандры была в другом. Замысел поэмы виделся и слышался, но как только Влад зажимал пальцами ручку, его подкашивала апатия, и мысли - вяло ворочаясь в хаосе неопределённых словесных обрубков, ничего не образовывали – тема расплывалась вопиющей скукой. Чертовщина какая-то! Господи, почему я не объявил себя художником! Сидел бы себе на пригорке у реки – в шляпе, в блузе… писал бы пейзажи – луна, солнце, дождь… или натюрморты – цветы, виноградная лоза, охотничьи трофеи в виде дичи, или женские прелести в жанре ню. Магия красок, запахи… кисть в руках – это так романтично! И не надо ничего пояснять и тратить уйму сил – сталкивая и перемещая во времени и в пространстве каких-то людей, уточнять причину их поступков - выискивать слова для описания носа, взгляда, внешности, подбирать надлежащую одежду и – ныряя в собственное нутро – одновременно оправдывая и клеймя этих невольников – принуждать их совершать ужасные поступки. Одного оклеветали, убили, другого предали, искалечили, изнасиловали, кто-то умер, кто-то сдвинулся с ума! А погода, а диалоги? Работы невпроворот! Жуть! Сплошная! И даже – кошмар!
Кто станет гробить своё время , чтобы прочитать всё это? Кто? У кого оно есть? Ни у кого!
И всё-таки, смельчаков, готовых вспахать белую целину или перепа-хать пёстрое поле, заросшее сорняками – немало!
Влад обошёл весь периметр близлежащих домов. Проходя мимо ска-мейки, на спинке которой примостились две девушки и парень, он скосил глаза.
- Что смотришь? Постели газетку и отдыхай, - обратился к нему па-рень.
- Спасибо за заботу, - улыбнулся Влад.
- Угости сигареткой, - нараспев сказала одна из девушек.
- Начну курить, угощу, - ответил Влад.
Парень соскочил на землю.
- Начни, угощаю, - рассмеялся он, протягивая пачку.
Влад послушно взял сигарету. Мотив этого шага был необъясним. Курить не хотелось, тем не менее, он затянулся. Одна из девушек соскочила со скамейки со словами:
- Свет, я пошла, ладно?
- Иди, иди, - опять рассмеялся парень, - докурим с товарищем, догоню.
Оставшаяся девушка, задумчиво глядя на Влада, спокойно произнесла:
- Пойдём ко мне, приглашаю.
Равнодушно, без какого-либо интереса Влад смотрел на неё. Среднего роста, джинсы, белая футболка, чёрная короткая куртка, белые кроссовки. Обычная девушка.
- Что уставился, соглашайся, - ухмыльнулся парень, - она что надо, не пожалеешь.
- Саша, не лезь.
- Спасибо за приглашение, но…
- Но скажешь когда запряжёшь, - перебил его парень. – Всё, я потопал.
Пока, Свет, - добавил он, подмигивая.
- Я не захаживаю к незнакомым девушкам в гости.
- Почему?
- Риск мне противопоказан.
- На пуганного ты не тянешь, - небрежно произнесла она.
- Внешность обманчива.
- Только не для меня, - ответила она, подойдя к нему вплотную. – Я не кусачая. Проводи, чтоб никто не привязался.
Минут через пятнадцать молчаливого вышагивания они подошли к подъезду пятиэтажного дома из белого кирпича. Она открыла входную дверь.
- Что остановился, проходи, не бойся.
Поднялись на третий этаж. Обитая дерматином обшарпанная дверь, ключи, замки. Длинная полуосвещённая прихожая. Закрытые двери. На одной – висячий замок. Из-за закрытых дверей сонный охрипший голос:
- Кто?
- Я.
- Одна?
- Нет.
Что-то заскрипело, застонало, и затихло. Прошли в конец коридора.
- Входи, - сказала она, отпирая висячий замок.
Безликая, ничего не сообщающая комната. Широкий диван, стол, стулья, гардероб, на окне горшки с растениями.
Владу показалось, что он знает эту комнату, ему знаком голос старухи и эта девушка. Душно, неуютно, - подумал он, озираясь по сторонам. Комната, словно живое существо, стыдливо съёжившись, темнела заставленными углами. Как можно жить в таком помещении? – с брезгливостью подумал он. – Опять я на что-то напоролся. Надо уходить.
Она сбросила куртку, встряхнула головой, и длинные прямые светло-золотистые волосы разлетелись вокруг её лица. Влад удивился. – Откуда волосы?
Она выпрямилась и возникшая в её глазах улыбка, коснувшись крыльев небольшого, чуть вздёрнутого носа, слетела к губам и, слегка приоткрыв рот, обнажила края ровных белых зубов.
- Пожалуйста, присядь, - произнесла она мягким, глубоким голосом, - я сейчас.
Влад почувствовал как по его, ощетинившейся мурашками, спине скатилась струйка холодка.
Через несколько минут резко щёлкнул выключатель, и комната, нахально ухмыляясь разоблачёнными углами, непристойно выперла свою неприглядную неряшливую физиономию. Влад резко обернулся.
Улыбаясь уголками губ, она стояла перед ним, подобно ожившему мраморному изваянию. Безупречное совершенство формы, заключённое в матовую белизну кожи, дерзко розовеющие соски округлой груди, не успевшей сблизиться и отяжелеть, высокая шея, девственно-невинный живот над ухоженным лобком, и немигающий взгляд удлинённых, золотистых, кошачьих глаз.
- Насмотрелся? – сказала она.
Он хотел что-то произнести, но она приложила ладонь к его губам.
- Помолчи. Встань.
Расправившись с пуговицами, она стянула с него рубашку.
- Теперь моя очередь, вдруг не понравишься? Любоваться тобой буду потом, после всего, - прошептала она, расстегивая ширинку, - чу, чу, не спеши. Без этого нельзя. Видишь, импортная, не резинка, а шёлковый кокон, другими не пользуюсь. Нет, нет, я сама…
Влад открыл глаза, повернул голову. Она сидела за столом с чашкой в руке. Над столом, соприкасаясь с его краями, возвышаясь, белела грудь. Посмеиваясь, она что-то жевала.
- Будешь, - сказала она, кивая на чайник.
- Уже утро? – удивился Влад.
- Да. Ночь была слишком короткой.
Он откинул одеяло, намереваясь подняться.
- Постой, не вставай. Хочу тебе что-то сказать, и кой-что напомнить, а то ведь уйдёшь, не разобравшись что к чему.
- Меня ждут, волнуются.
- Кто?
- Мама и сын.
- Чья мама?
- Моя.
- Всё ещё под маменькиным крылышком летаешь? А сын чей?
- Мой.
- И только?
- Да.
- Ясно. Вопросов больше нет.
Она подошла, наклонилась и, помахивая зажатым двумя пальцами, кружком, сказала:
- Слишком завёлся, и быстро отрубился. Напомнить?
Не отвечая, он притянул её к себе…
Она лежала на спине и улыбалась.
- Тебя зовут Светлана.
- Запомнил. Это хорошо.
- Сколько тебе лет?
Она зависла над ним и, глядя в глаза, сказала:
- Ты так увлечён мамочкой, что не можешь определить возраст женщины?
- Почему же, могу! – воскликнул он, сжимая одной рукой грудь, другой – лобок. – Восемнадцать.
Она рассмеялась.
- Буду знать, что метод прощупывания самый точный.
- Проскочи в душ, пока кой-кто не выполз, - сказала она.
Он вернулся весь мокрый и, оставляя на полу следы, развёл руки в
стороны.
- Почему не обтёрся?
- Как сказал бы мой друг: заражение на бытовом уровне гонококками, спирохетами и другими возбудителями, в данном случае – твоими полотенцами, мне было бы обеспечено.
- Ты доктор?
- Я – нет, а вот мой друг защитил докторскую по этим животрепещу-щим вопросам.
- Извини, там нет моих полотенец. Забыла. Возьми, - сказала она, из-влекая из гардероба пару полотенец.
- Чистюля, как тебя зовут?
- С отчеством или без?
- Лучше без.
- Владислав.
- Влад, ты мне должен.
- Сколько? – спросил Влад, удивляясь своему спокойствию.
- Сам решишь.
- У тебя такса?
- Когда как. Для импотентов и уродов – одна, для таких как ты – другая.
 - Светлана, ты сняла меня около дома, на прогулке. Приходи на ска-мейку – расплачусь.
 Она накинула халат, сколола волосы, и тоном, в котором не было даже намёка на мягкость, жёстко произнесла:
- Не для себя прошу, тётку надо умаслить, иначе житья не будет. Я – по скамейкам – не шатаюсь. Сам принесёшь.
- Я не уверен, что захочу однажды появиться здесь, - усмехнулся Влад, окидывая взглядом комнату.
- А я уверена, - весело улыбаясь, сказала она, - уже сегодня же на стенку полезешь. Не бойся, - лаская его взглядом, добавила она, - приму так, за-
даром.
Сдерживая себя от приступа желания, он спросил:
- Когда?
- Позвонишь… встречу, вот номер мобильника, - ответила она, протягивая ему листок бумаги.
 Он не успел что-то произнести, как она закрыла ему рот долгим поцелуем, и уже ничего не соображая, он сорвал с неё халат.
Большими, скорыми шагами, он удалялся от этой улицы, как человек, совершивший преступление. Он спешил, торопился. Вовремя покинуть место преступления многим удавалось, но уйти от самого себя – никому. Ни людей, ни машин, ни ветра, ни дождя, и только глухая безжизненная тишина. – Я пуст и одинок, как прежде, - ничего не изменилось, - подумал он. Мысль, более чем странная для мужчины, чьи воспалённые губы ещё не остыли от жара поцелуев, и пылкой бессвязности слов.
Влад вошёл в квартиру. Никого. На часах пять часов утра. Наличие куртки и ботинок Алана успокоило его: - остался у Инессы Игоревны. Он разделся и, едва коснувшись подушки, уснул.
Влад открыл глаза, и сразу же заныло, заметалось его разбуженное сердце. Чёрт меня возьми, - обозлился он, - не мужик, а прямо девица красная. Он поднялся, вошёл на кухню. На столе белела записка. – «Отец! Не волнуйся, я встречаюсь с ребятами. Обедать не буду. У бабушки Инессы – сегодня выходной. Полы помыл, пыль разогнал. Отдыхай. Алан».
Влад сварил кофе. – Нет, это не экспрессо! Надо, к приобретению ав-томобиля, приурочить покупку современного кофейного агрегата, - решил он. Влад ждал звонка из автосалона, и мысль о новой машине показалась ему спасительной. Со дня на день он станет счастливым владельцем не какого-то «Жигулёнка», а классического «Шевроле» - сине-чёрного, блестящего и элегантного. Год ежемесячных платежей, и она – моя собственность! – Но эти мысли, также как и пульт телевизора оказались бессильны. Во второй половине дня состояние внутреннего раздрая усилилось, тупая ноющая тоска всецело завладела им. Он слышал её голос, чувствовал её дыхание, пережитые ощущения захлёстывали его, и он – барахтаясь, захлёбываясь, тонул и выныривал, чтобы набрать воздуха.
 Ему смертельно захотелось очутиться в комнате с тёмными углами, хотелось заглянуть в её жёлтые глаза, провести ладонью по гладкому горячему бедру, услышать её вздох, и коротенький лёгкий стон. Он был уверен, что ничего подобного с ним никогда не происходило, и всё это впервые. – Тогда почему я должен отказываться от блаженства, от… Только не говори, что ты полюбил, - и эта, неожиданно ворвавшаяся в него мысль, приостановила его дальнейшие рассуждения.
В считанные минуты он оделся, вышел на улицу, и опомнился только тогда, когда оказался у подъезда её дома. Дверь была отворена, он поднялся на этаж, взялся за ручку… дверь распахнулась, и он прошёл по коридору. Комната Светланы была приоткрыта. Она сидела на диване - спокойная, строгая и, не моргая, смотрела на него.
- Всё настежь, - хрипло проговорил он.
- Да, - тихо отозвалась она, - я ждала тебя.
- Но… - неуверенно произнёс он.
Влад присел рядом. Она повернулась в его сторону, подняла голову и глядя на его профиль сказала:
- Устал от борьбы?
- С кем? – равнодушно спросил он.
- Ни с кем, а с чем? С похотью, - рассмеявшись, воскликнула она.
Влад поднялся, достал портмоне, положил его на стол.
- Возьми сколько хочешь, - сухо произнёс он.
Она вытащила пятисотенную купюру, вышла в коридор, и он услышал её голос:
- Тётя Галя, открой, это я.
- Мало взяла, - заметил Влад.
- Ей и сотни много, а так она порадуется за меня. Несостоятельных мужиков она презирает.
- Она разбирается в таких тонкостях? – съязвил Влад.
- Она во многом разбирается! Прячь свой кошелёк.
- А о себе ты подумала?
Резко развернувшись, она метнула на него яростный, негодующий взгляд, и подойдя вплотную, внятно – вполголоса проговорила:
- Ещё один такой намёк, и ты никогда, никогда не увидишь меня.
Он сжал её лицо в своих ладонях, и нежно, словно кошку поцеловал в нос.
Он приходил к ней ночью, домой возвращался утром, уезжал на работу, появлялся вечером, и опять… всё повторялось. Он никого не видел, ничего не замечал, Алан и Инесса Игоревна что-то говорили, он слушал их, но не понимал. Он существовал в другом измерении, и любое проникновение воспринимал как посягательство на его жизнь.
Удивительное свойство человеческой натуры! Нагромождение мыслей, чувств, эмоций – всё запутанно, сложно, и вдруг обычные, простые слова врываются в этот хаос, и всё трещит и расходится по швам.
- В следующую ночь не приходи, - ласкаясь, уговаривала она Влада.
- Почему?
- Так нельзя. Они любят тебя, скучают, обижаются.
- Знаю, но я не могу иначе.
- Влад, ты вынуждаешь меня быть жестокосердечной. Я буду закрывать все двери. Уймись. Переключись.
- Надоел, так и скажи!
- Честное слово! – возмутилась она. – Почему мужчины так примитивны и глупы? Разлуки обостряют чувства, придают им новизну. Столько всего написано, показано, рассказано!
- Кем?
- Ну, хотя бы писателями. Все романы о любви – о её тонкостях. Примеров тьма.
Влад вопросительно поднял брови.
- Хочешь сказать, что такие как я не читают романы. Что молчишь? Приведи пример!
Затеянный ею разговор, случайный, ни на что не претендующий, изменил ход предполагаемого финала их отношений. Светлана вторглась в ту часть его сознания, в которой пока ещё не было места ни ей, ни даже ему самому, нынешнему - часть, полную холодного сарказма, хандры, самодовольного рационализма и разрушительного сомнения. Но что сделано, то – сделано.
Дурачась, Влад произнёс:
- Право, не знаю… может быть эта классическая пара… Наташа и князь Андрей? Хотя нет…
- Почему нет? Она же вернулась к нему.
- Да. Но он же умер, - вздохнул Влад.
- Но ведь была война. А сколько женщин ждали своих любимых с войны.
- И не дождались, - усмехнулся Влад.
- Недавно смотрела телевизионный спектакль «Чайка», и поняла что любовь остаётся навсегда.
- Чья любовь?
- Забыла имя, но ведь она так и не разлюбила этого хлыща – писа-теля.
- Да, - рассмеялся Влад, - Нина Заречная и этот ничтожный, несчастный беллетрист Пригорин! Забавная история. Вот видишь, дорогая, разлука ни к чему хорошему не приводит. Одно слово – разлучница.
Смешливо улыбаясь, она покачала головой.
- Влад, ты утёр мне нос. Поздравляю. Но учти, я ещё молодая, но к твоему возрасту, буду всех знать в лицо, и всех помнить по имени, и даже по  отчеству.
- Слушай, Светик, я предлагаю тебе познакомиться с одним современным автором. Бог с ней, с классикой.
- На современных меня не тянет. Пробовала читать, скучно и не трогает за душу так, как эта чайка.
- А вдруг ты  распробуешь этого автора, и тебя потянет на него? А?
- Кто он? Твой знакомый?
- Можно и так сказать.
- Притащи, попробую.
Влад расхохотался.
- Пробовать – одно, знакомиться – другое!
- Не доставай меня своими намёками!
- Светик, моя милая, прости меня! Не читай, ни пиши, ни смотри спектакли, только люби меня! Всё это не стоит одного твоего поцелуя, а уж всего остального…
- Влад, прекрати издеваться над безграмотной девушкой. Приноси мне этого автора. Если зачитаюсь, не обижайся!
Время, время! Беспощадное, неумолимое - ему все равно, счастливый ты или несчастный! Оно снесёт на свалку и того, и другого. Влад задыхался от скоротечности часов, дней, недель. Его лихорадило. Ни спать, ни есть, только быть рядом с ней. На счету каждое мгновение, каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый стук сердца. И возникающее чувство тревоги, и боязнь каких-то перемен, и зыбкость собственных ощущений. Но почему мне не удаётся быть просто счастливым? Опять, вместо беспечной бесшабашной радости, мучительное волнение.
И наступил момент, когда хаос его мыслей изменил своё направление. Я – не свободен. Будь я свободен, она стала бы моей женой, моей единственной возлюбленной, у нас были бы дети – свои, а не чужие. Боже мой, чего я лишился! И ничего, ничего уже нельзя изменить! Я – повязан. Все, все чужие. Ничего родного, кровного - ни матери, ни отца, ни сестры, ни брата, ни детей – никого. Зачем мне понадобилось впутываться в чужую жизнь, в чужую семью, в жизнь женщины, которая никогда меня не любила, и умерла не от любви ко  мне, а к инородцу, мужчине другой культуры, другой духовности. Зачем взвалил на себя обязательства, связывающие меня по рукам и ногам. Прав Стас - я полный, законченный идиот. И никогда не стану вольной птицей.
И вдруг всё то, от чего он отрекался, поднялось со дна его души, и заколебалось, заволновалось – зримо и ощутимо. Глаза Алана, его улыбка, радостный, счастливый смех Инессы Игоревны, её безрассудная преданность и любовь, беззащитность Нины Савельевны, её доверие и надежда, и бесконечная благодарность во взгляде смертельно раненой Наташи.
Он застыл от собственного предательства, и его сердце сковала такая жалость, такая боль, такое угрызение совести, что он стиснул зубы, чтобы не завыть. Признание своей низости, лицемерия, эгоизма, оказалось более нестерпимым и мучительным, чем всё остальное.
Алан и Инесса Игоревна с тревогой наблюдали за ним. Наконец Инесса Игоревна не выдержала:
 - Владислав Георгиевич, пожалуйста, зайдите ко мне, пока нет Алана, поговорим.
Давно я здесь не появлялся, - подумал Влад, переступая порог.
- Присаживайтесь. Господи, вы же совсем извелись! Посмотрите на себя в зеркало, - всплеснула она руками. – Худущий, глаза сумасшедшие, похожи на затасканного дикого кота. Чем слоняться по разным углам, привели бы девушку к себе.
- Только не это. Я зарёкся приводить к себе девушек.
- Пригласите ко мне на обед, на ужин, я вас не подведу.
- Она не хочет, - соврал Влад.
- Почему?
- Потому,  -  хотел он сказать, - что я не один, - но вовремя остановился, - стесняется она.
- Интересное дело, скитаться бог знает где – не стыдно, а прийти в приличный дом – стыдно!
- Мы встречаемся у неё на квартире.
- Женитесь, наконец! Я – не вечная, Алан женится, а вы останетесь одиноким и заброшенным!
- Инесса Игоревна, - рассмеялся Влад, - вы, как никто, умеете взбод-рить человека… За это я вас люблю.
- Рада вам поверить.
- Инесса Игоревна, я не могу стать одиноким и заброшенным. У меня есть вы, Алан, появится его жена, его дети, у меня есть бумага, ручка, и голова. Что ещё нужно человеку, чтобы быть счастливым!
- Избитое выражение.
- Неправда! Эти слова были только однажды произнесены одним из моих героев – Отобоем. Забыли?
- Простите, но я в самом деле стала забывать, что вы писатель! – разочарованно произнесла она.
Вне всякого сомнения, эта женщина оправдывает божественную сущ-ность прародительницы, - облегчённо и радостно подумал Влад.
Памятуя о своей лжи, Влад решил исправить допущенную оплошность.
- Светик, съездим куда-нибудь… пообедаем … поужинаем…
- Влад, - воскликнула она, глядя на него с укоризной, - смотреть на других, когда есть ты, и тратить драгоценные минуты - кощунственно.
- Холодильник пустой, чем ты питаешься?
- Тобой, только тобой, - смеялась она.
Удивительно, но находясь рядом с ней, Влад стал ощущать себя сво-бодным и уверенным. Никакого напряжения, всё просто и легко. Она не вдавалась в рассуждения о будущем их отношений, не хитрила, не задавала каверзных долгоиграющих вопросов, ничего не просила, ничего не требовала, и ничего не обещала. Она не умела дуться, ворчать, быть недовольной, злой, грубой, а употребляемые ею некоторые выражения – произносились без налёта пошлости.
Беспечно своевольничая, она умела искренне и естественно радоваться и наслаждаться каждым мгновением счастья. Её озорная ребячливость восторгала Влада. Совсем девчонка! – думал он, любуясь ею. Он был очарован её юностью, хотя знавал и более юных девушек, хищная практичность которых превращала их в прожжённых старух. Но, непосредственность Светланы не означала её пустопорожность. Влад чувствовал её внутреннюю силу, отмечал ясность её ума, а иногда – натыкаясь на её своеобразную категоричность и решительность, говорил себе - смелая девчонка!
Её чувственность была восхитительна. Она проявлялась буквально во всём: в том как утоляя жажду, она причмокивала от удовольствия, когда заразительно надкусывала яблоко, с каким завидным аппетитом поглощала бутерброд, как сладострастно лакомилась ягодами, прихватывая их губами, и как звонко хохоча, закидывала голову и прикрывала глаза, а уж как она умела искривиться от веселья и радости!
Влад не забыл тот памятный разговор и данное им обещание, но что-то сдерживало его. – Успеется ещё, - думал он, – прихвастнул… а сам в кусты! А она уж и забыла об этом!
Но Светлана не забыла.
- Влад, я жду обещанные книги.
- Книгу, – уточнил он.
- Нет, книги! - весело поправила она.
Влад задумался. Самым подходящим, как ему казалось, мог бы стать роман «Чужая жизнь», но он всё ещё вынашивался в утробе редакции. - Девять месяцев истекли,  а схваток как не было, так и нет, - иронизировал Влад. - Да, - этот парень обещает быть переношенным! – успокаивал он себя. - Тогда… «Нога», «Отобой» и повесть «Переправа» - для разнообразия. Что-нибудь, да понравится моей девочке! - решил он, охваченный беспечной радостью.
И случилось то, что и должно было случиться, когда сталкиваются, сходятся вплотную двое: не просто взрослый мужчина - а творческий человек, и не просто глупая девчонка - а юное существо, готовое к восприятию духовности.
- Спасибо, - сказала она. – Буду читать.
День, когда он оказался пред запертыми дверями, Влад запомнил навсегда. Это был страшный день, который опрокинул его навзничь. Невозможность просчитать и предугадать последствия наших намерений, поступков, действий, слов и обещаний - разнообразит жизнь, придаёт ей остроту и мистичность, повышает к ней интерес и делает её захватывающей. Но, пренебрегая интуицией (она ведь очень тонка) – мы совершаем очередной шаг, и тем самым - возбуждая опасность (о, эта штучка обожает сюрпризы) – даём ей шанс  напугать нас, или ухлопать, чтоб не разжуживались без толку.
Мобильник был отключён. Зашторенные окна пугающе темнели. Влад кружил вокруг её дома часами. С каждым входящим и выходящим поднимался на третий этаж, звонил, стучал. Опрашивал соседей. – Никого не видно – ни старухи, ни Светки, - отвечали они. Хотел обратиться в милицию, но подумал, что это может навредить ей. – А потом, что я скажу? Я ведь ничего не знаю о её жизни! – ужасался он.
Он сходил с ума. Изнуряюще медленно проползала неделя – холодная, тёмная, огромная, как космос.
Казалось, нет ничего такого, что могло бы выдернуть Влада из состояния - полного отсутствия всякого присутствия! Но…
Неожиданность того, что произошло, не просто смутила Влада. Он впервые так ощутимо испугался. Ничего подобного он не испытывал даже тогда, когда ему грозила возможность исчезнуть, или оказаться в сообществе людей, лишённых свободы.
Утром, когда он ещё лежал на кровати, не зная куда деть ненужный ему, воскресный день, в комнату, постучавшись, вошёл Алан.
- Можно?
Равнодушно, не глядя на Алана, Влад качнул головой.
- Отец, - чётко проговорил Алан, - хочу с тобой поговорить… - и, не дождавшись ответа, крикнул, - ты слышишь меня!
- Что стряслось, - пробормотал Влад, опуская ноги на пол.
- Всё стряслось! Всё! – не сбавляя тона, выпалил Алан. – Скажу тебе так. Если ты не справишься с собой, я уеду на родину папы, и никогда к тебе не вернусь, никогда! Я своё слово держу.
- Алан, - пролепетал он, - как ты можешь такое говорить?
- Могу! Мне надоело смотреть на тебя, и видеть как ты страдаешь. Не хочу, чтобы тебе было плохо из-за меня. Ты не можешь сделать её женой из-за меня, я это знаю!
- Алан, послушай, пожалуйста, умоляю тебя, испуганно произнёс Влад.
- Не хочу слушать! Это ты меня послушай! Я знаю, что такое любовь. Папа любил маму, но он погиб. Мама не захотела жить без него. Они были молодые и здоровые. Дедушка не смог пережить смерть папы. Бабушка, ещё не старая, умерла из-за дедушки, папы и мамы. Все умерли из-за любви друг к другу. Не хочу, чтобы ты тоже умер из-за любви, а бабушка Инесса – из-за любви к тебе! И я останусь один!
Влад поднялся, пытаясь что-то сказать, подошёл к нему, но Алан от-вернулся от него.
- Молчи! – крикнул он, полоснув его взглядом. – Ты не приходишь на ужин, на обед к бабушке Инессе. Она плачет по ночам, я это слышу. Я не могу спать в твоей пустой квартире, мне неприятно, понимаешь? Я помню, как опустошалась наша квартира. Ты забыл, что Инесса Игоревна любит и тебя и меня, а ты совсем перестал общаться со мной, и ей плохо вдвойне! Она переживает за тебя и за меня. Зачем мне всё это? Не хочу так жить, - порывисто произнёс он.
Обхватив склонённую голову руками, Влад сидел на кровати и молчал. После нескольких минут тишины, он выпрямился. Алана не было. Он сорвался с места, распахнул дверь в комнату Алана.
- Я подумал что ты ушёл, - облегчённо выдохнул он. – Мне будет трудно говорить, но ещё труднее тебе меня выслушать, но ты попробуй, ладно? – робко проговорил Влад.

Алан молчал.
- Знаю, не поверишь, но это правда, - дороже тебя и Инессы Игоревны у меня никого никогда не было, и не будет, при любых раскладах.
- Зачем зарекаться, отец? А твои дети?
- Алан, я говорю о вас, а не о будущих детях. Появление кого бы-то ни было, не изменит моего отношения к вам.
- Я верю тебе, отец, но ты должен сам этому верить.
- Знаю, это всего лишь слова, но в них моя правда. Да, я мучаюсь, сомневаюсь в себе, и мне осточертели все слова на свете, я устал от них. Брошу писать, читать, рассуждать, думать о своей заднице! Да, да, меня одолевают гнусные, подлые мысли, но это всего лишь спасительная реакция на моё душевное самочувствие. Я люблю Светлану. Клясться, что это впервые, на всю жизнь – не стану… не знаю, так ли это? Нет… нет… это действительно так. Люблю, и всё тут!
- Женись! Зачем отказываться от счастья? Пойми, я могу жить один, я этого не боюсь.
- Алан, если ты об этом хотя бы заикнёшься Инессе Игоревне, она – умрёт.
- Хорошо, до окончания школы я буду жить у неё. Тебе нужна женщина, жена, тебе нужен секс, но веди себя нормально, не западай. И всем будет хорошо.
- Ты говоришь о сексе? Тебе он знаком?
- Некоторые ребята уже общаются, девчонки их провоцируют. Я так не хочу. Поступлю учиться, познакомлюсь с девушкой.
- И только?
- Я не хочу быть Ромео, а Джульетты меня пугают.
- А любовь?
- Любить буду детей своих, и если повезёт – жену.
- Ничего себе, - улыбнулся Влад. – Женишься, а потом полюбишь?
- Женюсь по разуму, рациональный выбор – самый правильный для
жизни.
- Алан, можно я пожму твою руку?
- Можно, - рассмеялся он, обнимая Влада.
- Какое счастье, что у меня есть ты! Спасибо тебе, дорогой, за взбучку. Давно бы так!
- Думаешь, это было легко?
- Не жалуйся! Тебе было трудно, зато мне стало легко. Наверное, это и есть высшее проявление любви друг к другу.
- Да, отец. Иди к бабушке Инессе, успокой её, обними, поцелуй. Если не уйдёшь, я зайду к тебе вечером, не возражаешь?
- Не уйду, и не возражаю! – радостно воскликнул Влад.
Вечером Алан принёс тетрадь со своими записями.
- Здесь мои мысли, много личного, но речь не обо мне. Бабушка Нина о многом мне рассказала, меня заинтересовала родословная моей мамы, надо знать свои корни. Дедушка Юра всю жизнь проработал на секретном заводе по производству ракет, которые потом уничтожили, имеет много наград, по образованию – инженер-конструктор. И самое интересное – он служил в погранвойсках в Таджикистане. Представляешь! Вот почему он так любил папу. Его дед воевал в первую мировую, был офицером, в тысяча девятьсот семнадцатом, красные его расстреляли, а сына его – отца дедушки, арестовали перед Отечественной войной, и он исчез бесследно. Понимаешь, все они были молодыми, здоровыми, умными, и у каждого были жёны, дети, братья, сёстры.
Бабушка Нина – заслуженный педагог, преподаватель истории, географии, заведовала средней школой, в её роду – все учителя. Её деда раскулачили, сослали в Сибирь, там он женился, жена умерла рано, оставив трёхлетнюю дочку. Родители бабушки жили бедно, голодали, но как говорила она: Бог их миловал.
Я часто думаю, куда исчезли женщины и дети из рода дедушки Юры? Спаслись, выжили, уехали в другую страну? И вообще, как жить женщинам, когда убивают мужчин?
 Алан задумался, замолчал, казалось, он решал для себя очень сложную и важную задачу. Эти минуты безмолвия давали Владу возможность не только заново увидеть, разглядеть Алана, но и почувствовать, осмыслить то, что случилось. Зная его манеру выверять и обдумывать каждое произнесённое им слово, нельзя было предположить, что он способен так неистово сорваться. И произошедшее означало, что предел его самообладания не безграничен.
Кажется, процесс взросления и совершенствования близок к заверше-нию, - думал Влад, любуясь им. – Дитя любви. Чистая, с лёгкой смуглинкой кожа, стройные красивые черты лица, и глаза… выразительные глаза отца, и взгляд – проницательный, ироничный, как отражение и проявление его сущности, и эта особая строгая соразмерная согласованность лица, тела, жестов, движений. Яркий восточный облик, освещённый внутренним светом и смягчённый неуловимыми признаками сходства с русской роднёй. Ничего грубого, резкого. И улыбка матери – редкая, но такая притягательная и располагающая.
Алан повернул голову.
- Я думал о тебе, и ты мне улыбнулся, - растроганно произнёс Влад.
- Я тоже думал. Я не смогу оставить тебя и бабушку Инессу, - проговорил он с такой теплотой, что у Влада стянуло спазмой горло. – Я люблю тебя, но ревновать не стану. Инесса Игоревна тоже не будет ревновать. Она очень волнуется, боится, что тебя подставят или кинут.
Влад покачал головой.
- Нахваталась словечек! Откуда только?
- Из телесериалов!
- Да, Алан. В этот раз я крепко подсел. Быть может меня подставили, возможно уже кинули, но зацепило и притянуло меня намертво, - усмехаясь, сказал он. – Такие вот дела, дорогой мой!
- Какая она?
- Разная.
- Сколько ей лет?
- Скорей всего - двадцать.
- Я видел её из окна. Длинные золотистые волосы и синие джинсы.
Влад замер, и в следующее мгновение, пролетевшая мысль ошпарила его своей вероломностью. – Чёрт подери! Это невозможно, но это может произойти.
- Отец, что с тобой?
Понизив голос, Влад озвучил то, что возникло перед его мысленным взором.
- Вы были бы прекрасной парой.
Алан побледнел и, устремляя на Влада взгляд, серьёзно произнёс:
- Я ни в чём не уверен, мало что знаю и понимаю, но есть то, что зна-комо моему сердцу. Однажды предавший, не может быть счастливым.
- У тебя прекрасное сердце, - промолвил Влад, улыбаясь.

* **
Странный вечер, думал Влад, приближаясь к своему дому. И в самом деле, такой неопределённый загадочный вечер мог сложиться в любой промежуток межсезонья: ветер зимний, въедливый, а под ногами зелёная трава и ощущение зябкой осенней безнадёжности; воздух прозрачный весенний, а небо над головой тёплое летнее. Именно в этот вечер – когда его физические силы, равно как и духовные, были истощены, и только тоска, застрявшая в истерзанном сердце, была его единственным ощущением – он увидел её.
Скрестив ноги, сложив руки на коленях, слегка покачиваясь, она сидела на качелях и смотрела на него. Рванувшийся из его груди вопль, - здравствуй, мой Светлячок! – наткнувшись на стиснутые до хруста зубы - сдавил ему горло, и чтоб не задохнуться, он остановился и, раздувая ноздри, словно загнанный скакун, сделал глубокий спасительный вдох.
Она подошла к нему и, серьёзно, без улыбки, сказала:
 - Произошло что-то необъяснимое. Я прочитала твои романы. – Она
помолчала, затем негромко, растягивая слова, проговорила. – Теперь - я – не я, а ты – не ты. Я повзрослела, нет… я состарилась, и это ужасно. Понимаешь?
Влад готов был взорваться от ненависти к самому себе и, сдерживая напор ярости, процедил сквозь зубы:
- Какие ещё романы! – воскликнул он, поражаясь собственной глупо-сти.
- Твои?
- Но причём тут я?
- Пожалуйста, - простонала она, - и так тошно.
- Это мне тошно, мне!
Она молча смотрела на него, и он сорвался:
- Чёрт меня задери! Какого рожна я впарил тебе эти злосчастные книжонки! Я готов забыть об их существовании, если они тебя так изменили! Идиот! Сколько раз можно наступать на одни и те же грабли! Забудь, выброси эту чушь на помойку!
- А я не хочу забывать ни то, ни это! – выкрикнула она. – И нечего орать и беситься! Произошла путаница, и я хочу в ней разобраться с твоей помощью.
- Свет мой ясный! – взмолился Влад. – Ну, чем я могу тебе помочь, когда глядя на тебя, я думаю только об одном. Завалить тебя, залюбить, и кувыркаться до потери памяти, до изнеможения! Вот и вся моя помощь. Ночь и день я уговариваю и сдерживаю себя. Для меня существует только это.
- По-твоему было только это?
- Было всё, всё было!
- Я не смогу с тобой быть, как прежде…
- Ты не сможешь со мной…?
- Не произноси это отвратительное слово, - жёстко проговорила она, топнув ногой.
- Надо же! – зло воскликнул Влад. – Ты забыла начало нашего романтического знакомства? Затащила меня в постель, пообещала стенку…
- Замолчи, замолчи! – воскликнула она резко и отрывисто. – Ты… ты похотливый самец!
Влад схватился за голову, перекрутился и, оставляя на земле вмятины, звучно вскричал:
- Бог мой, что за наказание такое. Чего ты хочешь от меня, чёрт возьми! Хочешь, чтобы я проводил с тобой беседы и разглагольствования по поводу того, что изрёк этот чёртов писака, с которым я связался на свою голову? Всё. Я ухожу. Общайся, получай удовольствие с теми стерильными недовесками, о которых ты прочитала, прикладывай страницы к причинному месту и лови кайф!
- Не ори, нас уже слушают, - тихо произнесла она.
- О-о, и это тебя волнует, - усмехнулся Влад.
- Да. Знаешь, мне не понравилось твоё выступление. Пошло, грубо и противно. Иди. Никто не держит. Тоже мне, психопат озабоченный! Теперь я уверена, что это не твои романы. Автор – человек чувствительный, благородный, умный, разбирается в жизни, знает психологию женщин, умеет любить, страдать, а ты… лицемер и пакостник, - язвительно проговорила она.
Влад рассмеялся.
- Отлично! Какие точные характеристики! Но сопоставление искажённое. С ног на голову. Уж кому, как ни писателю положено  быть – и лицемером, и пакостником, и психопатом озабоченным! – воскликнул он и, подойдя к ней вплотную порывисто прохрипел. – Пожалуйста, пойдём к тебе, пожалуйста…
- Нет. Сегодня не могу.
- Критические дни? – хмыкнул он.
- Я сказала – нет, - невозмутимо повторила она.
- По-че-му, - протянул он угрюмо.
- Мне нужно время, чтобы отделить тебя от автора, - упрямо наклонив голову, заявила она.
- Знаешь, ты кто? – сказал он, просверливая её взглядом.
Она подняла голову, и снисходительно улыбнулась.
- Дура и шизофреничка! – бросил он, и ушёл не оглядываясь.
Мудак, так тебе и надо! Кончай эту паршивую привычку - пописывая, испражняться на бумагу. Живи, просто живи. Развлекайся, заведи друзей, подруг, гуляй, веселись, добивай оставшиеся годы и время. Всё лучше, чем горбатиться за столом до боли в заднице. Навёрстывай упущенное, пока не одряхлел, и не состарился! – разгневанно укорял он себя.
Не справившись с досадой и раздражением, Влад с силой захлопнул двери. Из комнаты вышел Алан.
- Откуда и от кого сорвался? – спросил он.
- От себя, идиота! Извини, я думал ты у Инессы.
- Мне уйти?
- Да ты что?! – искренне воспротивился Влад.
- Ужинать будешь? Чайник включить?
Влад кивнул.
- Отец, руки не забудь вымыть, - строго предупредил Алан.
- По-твоему, я не мою руки?
- Иногда, забываешь, - добродушно отозвался Алан.
Влад вошёл на кухню, опустился на стул. Алан поставил на стол чашку, пастилу, печенье.
- Бутерброды будешь?
- Не знаю, - махнул рукой Влад.
- Что, совсем плохо?
- Да, мерзковато и… как было сказано - пошло, грубо и противно.
- Это она так сказала?
Влад удивлённо выпрямился. Несколько мгновений они смотрели друг на друга.
- Отец, посмотри в окно.
Стоя, держась за поручни, резко приседая - Светлана раскачивалась на
качелях и, с каждым взмахом её волосы широким веером взлетали вверх. Будто намагниченный, Влад не мог оторваться от столь завораживающего зрелища.
- Иди, а то улетит, - рассмеялся Алан.
Влад выскочил на улицу, подбежал к качелям, остановил их и, не говоря ни слова,  прижался лицом к её животу. Она наклонилась, погладила его по голове и поцеловала в макушку. Влад обхватил её за талию и бережно, словно драгоценный хрупкий сосуд - опустил на землю. Безмолвно соединив ладони, они скрылись из виду.
Вот оно -  это мгновение… редкостное и прекрасное, как сама жизнь! Остановить его нельзя, но продлить можно. Но, на сколько?
Влад не помнил, как уснул. Когда открыл глаза, Светлана сидела у его ног и, посмеиваясь, поглаживала горячей ладошкой его живот. Редкая, почти непозволительная роскошь проснуться утром с ощущением полного, безграничного счастья и сладостного блаженства.
- Любуюсь тобой, - мягко прошептала она.
Он притянул её к себе.
- Можно я тебя сегодня съем?
- Можно, - выдохнула она одними губами.
- Не боишься? – ласково сжимая её лицо в своих ладонях, хмелея, произнёс он.
- Не-е! – певуче проговорила она, лукаво щурясь.
Потом она сказала:
- Давай останемся здесь навсегда. Соглашайся! Будем питаться друг другом. Да?
- Да, - безвольно пробормотал он.
Он приходил, оставался – теряя ощущение времени, растворяясь, утомляясь, разнеживаясь - уходил рассеянный, безразличный ко всему на свете, и опять – жаждущий, разгорячённый, с бьющимся сердцем - возвращался к её глазам, к её коротким смешкам, к её жарким губам, к её чарующему шёпоту и нежным вздохам, - и снова уходил, унося в сердце щемящую боль расставания. – Я нахожусь во власти колдовских чар, - говорил он себе.
Однажды, провожая его, Светлана сказала:
- Мы гоняемся за счастьем, мечтаем о нём, но встретившись с ним - расстаёмся. Почему?
- Ты и об этом знаешь?
- Раньше не знала, теперь – знаю.
- Расскажи.
- Тебе не понравятся мои рассказы.
- Попробуй.
- Потом.
Влад не придал особого значения этому разговору, но когда от другого вопроса, заданного ему Аланом, протянулась ниточка, он - к своему удивлению, обнаружил связь между разговором со Светланой, и вопросом Алана.
В один из свободных вечеров, в комнату Влада постучался Алан.
- Можно?
- Конечно, заходи! – обрадовался Влад.
- Отец, здесь ты и мама? – спокойно спросил он, держа в руке книгу.
- Что это? – всполошился Влад.
- Роман «Нога».
- Где взял?
- У бабушки Инессы.
- Ох, эта бабушка Инесса! – рассерженно воскликнул Влад. – Подсовывает ребёнку всяческую чертовщину!
- Я сам взял. Зачем ты злишься?
- А зачем ты задаёшь мне дурацкий вопрос? – смущаясь, недовольно отпарировал Влад.
- Ты – писатель.
- Кто тебе внушил эту мысль?
- Тот, кто написал всё это, - ответил Алан, взмахнув книгой. – Ты – на-
стоящий писатель. Смелый, умный, и главное – современный. Я читал и сердцем и головой.
- О, чёрт возьми! Что ты хочешь знать?
- Правду.
_ Какую правду, Алан? Какую?
- Не кипятись, я тоже мужчина. Я узнал тебя и свою маму.
- Ну, что дальше?
- Всё так и было? Почему ты хочешь меня обмануть?
Влад заходил по комнате.
- Единственный кого я обманул, облапошил, измучил, и даже изуродовал – это я сам. Алан, дорогой мой, давай договоримся. Я – это я, а писатель и его фантазии – другое. Читай, разбирайся – где правда, где вымысел, или ещё что-то. Избитая побасёнка, но я повторяю её: Чехов, на все вопросы читателей – что, как и почему? – удивлённо и иронично говорил: - «там же всё написано». Ко мне, за справками о достоверности того или этого, не обращайся. Я не люблю расшифровывать тайный смысл написанного. Понял – не понял, принял – не принял, нравится – не нравится - личное дело читателя.
Алан молча и сосредоточенно слушал Влада.
- Послушай, Алан. Вот ты изобразил птицу. Помнишь, да? Вот пред-ставь, что тебя начнут выспрашивать, почему она такая, откуда она, и может ли она летать, настоящая она, или придуманная, и тому подобное.
- Я всё понял, отец, ты прав. Прости, если обидел.
- Алан! Дорогой мой! Это ты меня прости за резкость и излишнюю эмоциональность. В твоём возрасте я мог бы такие вопросы задавать, что любому стало бы не по себе. Так что спрашивай, смогу – отвечу. Ладно?
Вскоре Алан опять пришёл с каким-то иным отражением недоумения и грусти на лице. Встретившись с его взглядом, Влад насторожился. Он увидел в глазах Алана тревогу.
- Отец, - тихо произнёс он, - прости, но я должен знать.
- Говори.
- Как ты узнал, что папа разобьётся?
И вновь этот вопрос – мучительный и долгий – ожил и настиг его. Влад сжался, чувствуя себя преступником, которого опять привлекают к ответу.
В наступившей тишине, часы, будто сговорившись, перебивая друг друга, затикали звонко и весело. Влад молчал, и вдруг отчуждённо и печально произнёс:
- Видение возникло само – собой, но если бы я не выложил его на бу-магу, если бы не описал его подробно - уверен, ничего не случилось бы. Я точно знаю, что не желал Отобою гибели, но с некоторых пор, я знаю и другое – дремлющее в нас до поры до времени, – первобытное, дикое подсознательное, способно убить, - и тем, кто берётся складывать слова, осмысленно превращая их в фразы – это удаётся, и не так уж редко, как кажется, и потому всякий, объявивший себя писателем, должен помнить об этом. Я всю свою жизнь ищу ответы на очень многие вопросы, и не нахожу их.
- Спасибо, отец, - взволнованно проговорил Алан.
- Алан, скажи честно, ты считаешь меня…
- Отец, - пылко перебил его Алан, - я знаю твой вопрос, и у меня есть на него ответ. Ты не виноват. Писатели и особенно поэты, предчувствуют многие события. Ты это увидел раньше, чем оно случилось. Это судьба.
- Спасибо, мой мальчик. Ты добрый и мудрый не по годам. Оставайся таким всегда, при любых обстоятельствах.
 - Такими были дедушка, бабушка, мама и папа, и мне нельзя быть другим, - улыбнулся Алан.
- Знаешь, мне тяжело было читать эту вещь. Но я благодарен тебе за испытание. Я пережил и оплакал гибель папы, я увидел его живым, краси-вым, весёлым, очень любящим маму. Я был очень удивлён, когда понял, что роман написан до моего рождения, и поэтому я решил задать тебе этот вопрос. Бабушка Инесса, с таким упорством прятала от меня эту книгу, что мне пришлось перехитрить её. Она не знает, что я прочитал её. Я понимаю, она – любя тебя и меня, боится, что это повлияет на наши отношения.
- Да, Алан, Инесса Игоревна – редкой породы женщина! Нам с тобой несказанно повезло!
- Отец, другая женщина, Софья, красивая?
- Ты уже и до «Софьи» добрался? – рассмеялся Влад.
- Собираюсь. Бабушка Инесса рассказала мне о ней, и предупредила, что в этом романе ты гениально столкнул лбами знакомых тебе женщин, и всё для того, чтобы досадить этой Софье.
Влад расхохотался.
- Ну, Инесса, ну молодец! Неистощимый источник радости и восхищения!
- Значит Софья самая красивая, да? – с какой-то ершистой задиристостью спросил он.
- Алан, друг мой, женщин – некрасивых, не бывает. Каждая красива по-своему, по-разному. Красота зависит от её воли, характера, от внутреннего содержания, от того, чем она питает свою душу.
- Разная, это какая?
- Интересная, загадочная, умная, вредная, капризная, своевольная, гордая, чувственная, и многое другое.
Алан улыбнулся.
- Понятно кого ты имеешь в виду. Моя мама была очень доброй, нежной, ласковой, заботливой, созданной для любви, - проговорил он с чувством горечи и обиды.
- Час от часу не легче! – взмахнул рукой Влад. – Всё, что ты перечис-лил было предназначено тому единственному, кого она сама полюбила, а полюбила она твоего отца! Он ответил ей тем же, и потому она стала такой!
- Прости, я знаю, что это так, но мне больно и обидно, что она так рано ушла из жизни и не подумала обо мне, - с отчаянием произнёс он, - а мне её не хватает. Когда вижу её во сне радуюсь, и верю что она жива, а проснусь… её нет.
Влад молчал, понимая, что слова в данном случае неуместны и бесполезны.
- Отец, - улыбнулся Алан, - а вот если девушка очень красивая, но глупая и грубая? Что скажешь?
- О-о-о, - весело возопил Влад, - это ужасно! Хуже не бывает!
Они посмотрели друг на друга, и… облегчённо расхохотались.
В жизни Влада случалось немало значительных, отправных моментов, определяющих его дальнейший путь. Вот и этот день дополнил и удлинил вереницу таких моментов. Утром Светлана сообщила ему:
- Мой друг прислал мне срочную телеграмму, в которой уведомляет меня о своём возвращении: - «Приеду двадцать пятого декабря к обеду встречать не надо, жди!» Смешно! Правда?
Влад нахмурился.
- Ты не должна его принимать.
- Очень разумная мысль! Какие будут предложения?
- Напиши, что расстаёшься с ним, пусть ищет себе другое пристанище.
- Пристанище! – рассмеялась она. – Это квартира его родной тётушки. Забыл?
- Сними другую.
- На что?
- Я буду оплачивать.
Насмешливо скосив глаза, она сказала:
- Имея на иждивении сына и мать, я не была бы так уверена.
- Они – не иждивенцы.
- Дело не в этом. Даже если я соберусь замуж, он всё равно будет меня доставать, и не отвяжется.
- А почему бы тебе не собраться замуж?
- За кого?
- За меня.
- Не смеши. Мне твоя компания не подходит. Взрослый сын, любящая мать, это будет не замужество, а что-то другое.
- Что именно?
- Влад, не будем сейчас об этом!
- Ладно, отложим. У нас есть ещё время найти выход.
- Влад, раскинь мозгами! Если человек такого рода сообщает точную дату своего приезда, точное время и просит не встречать, что это означает?
Влад неопределённо пожал плечами.
- Тоже мне, писатель! В худшем случае – объявится на месяц раньше, в лучшем – на неделю, и не к обеду, а тёмной ночкой, чтоб застукать меня на ложе продажной страсти, - произнесла она, и расхохоталась. – Классное выражение, да?
- Да уж, такое сладострастное определение и мёртвого поднимет!
- Так в чём дело? – смеясь, воскликнула она. – Меня возбуждает это супер-романтичное выражение! Ложе порочной страсти! Круто!
- Знаешь, что мне в тебе, помимо всего прочего, нравится?
- Что, что? Ну? - тиская и целуя, торопила она его.
- С тобой легко, весело, можно бесконечно болтать обо всём, и не надо прикидываться ни писателем, ни поэтом, ни моралистом, ни благородным, ни умным, ни правильным. Какой есть, такой есть. Ни казаться, не изображать.
- Но благородство – это хорошее качество, разве нет? - хитро улыбаясь, спросила она. – И остальные качества хороши.
- Навряд ли кто-то, за редким исключением, обладает этими качествами в полной мере так, чтоб это было естественным даром, а не показной, фасадной витриной, за которой клокочет хаос сдерживаемых побуждений, желаний и намерений, - суррогат вывороченного восприятия окружающей жизни, и подспудных, агрессивных, враждебных отклонений по отношению к другим, и самое страшное – к самому себе.
- Ясно, - усмехнулась Светлана, - всё и все вокруг говно? Так?
- Ну, что ж так грубо и прямолинейно? – улыбнулся Влад.
- Вот что значит писатель! Хотя, по-сути всё дерьмово и криволинейно, но по-виду должно быть золотисто и пахуче!
- Перестань, Светлана, - рассмеялся Влад, любуясь стройностью её блестящих, словно отполированных, округлых плеч. – Да, подумал он, - поэты, несомненно, правы - женственность начинается с плеч.
Блуждая по ней взглядом и нежным прикосновением рук, Влад ждал того мгновения, когда она, дрожа и слабея, с блаженным вздохом растает в его объятиях, и вновь возродится, преображённая и сияющая.
При очередной встрече, Светлана сказала:
- Теперь, в твоё отсутствие, я не бездельничаю, не скучаю, а читаю, используя библиотеку тёти Гали.
- У тёти Гали библиотека? – насмешливо хмыкнул Влад.
- Не будь высокомерным, не фыркай! У неё полные тома сочинений классиков и не классиков, приобретённых ещё в советские времена.
- Она же алкоголичка, - усомнился Влад.
- Алкоголичка! - укоризненно воскликнула Светлана, - а ты попробуй выпросить у неё за бутылку хотя бы одну книгу! Она пошлёт тебя куда подальше.
- Извини, Светик, но я удивлён.
- А ты, поменьше удивляйся и побольше доверяй людям. По профес-сии она акушер-гинеколог, начитанная, образованная и умная. Её жизнь исковеркана и изуродована многочисленными родственничками так, что живого места не осталось.
- Извини, Света. Что ты прочитала?
- Не твоё дело!
- Светлячок, не будь злюкой.
- Буду.
- Ну, и фиг с тобой! Зато я буду добрым и ласковым.
Этот вечер был слишком хорош во всём. Они гуляли, бродили по улицам, касаясь друг друга замирали от блаженства и… молчали. Молчание влюблённых – это особое состояние души. Любая нечаянность, резкость, неловкость может вспугнуть эту загадочную молчаливую птицу, и она вспорхнёт, улетит, а вдруг… не вернётся?
Впереди была ночь сокровенной близости, незабываемых ощущений, ночь радости и счастья.
Первым проснулся Влад. Кто-то пытался открыть входную дверь. Намереваясь включить свет, он приподнялся.
- Не надо, - остановила его Светлана. – Прибыли! Ну, что я говорила? Какое сегодня число?
- Я оденусь и выйду, - решительно заявил Влад.
- Влад, ты у меня, поэтому командовать парадом буду я. Можешь от-дыхать, - хихикнула она, - и наслаждаться дальнейшим развитием событий. Пойду к тётушке, - сказала она, накидывая халат, - не волнуйся, она, когда надо, соображает классно.
- Она же старая, - рассеянно заметил он.
Светлана остановилась и,  прыснув со смеху, весело воскликнула:
- Милый мой, она почти твоя ровесница!
Влад возмущённо приподнялся.
- Да, да, ей сорок с хвостиком!
Влад завалился на спину, и под усилившийся за дверью грохот, горестно воскликнул:
- Боже мой, какой я, оказывается, старый!
- Вот то-то же, лежи и помалкивай!
Через несколько минут она вернулась, сбросила халат, и куснув его за ухо, рассмеялась.
- Ты даже не представляешь, что будет! Концерт!
 И тут же, разом, последовали сильные удары в дверь. Копия истории со Стасом, - подумал Влад, удивительно, как иногда всё совпадает и повторяется. Чертовщина какая-то!
- Кто? – послышался охрипший голос тётушки.
- Кто, кто, конь в пальто! Открывай, это я, Костя
- Какой ещё Костя?
- Ты что  охренела? Светка где?
- Не знаю.
- Посмотри, может дрыхнет в своей конуре!
- Нет её, гуляет где-то.
- Какого… ты меня держишь у дверей?
- Не держу, и держать не собираюсь, приходи утром.
- Да ты что… мать твою…
- Хоть изматерись весь, не пущу и всё тут!
- Почему?
- По ночам никого не запускаю в свою квартиру!
- Тётя Галя, открой, прошу по-хорошему!
- Не грози мне, щенок! Обещал двадцать пятого. Какого рожна раньше припёрся?
После этого послышались беспрерывные удары в двери. Слышно стало, как наконец-то всполошились соседи.
- Открывай, старая ****ь! Убью и тебя, и эту проститутку!
- Приходи двадцать пятого к обеду, и убивай кого хочешь, - презри-тельным тоном произнесла она.
- Да уж, - усмехнулся Влад, - беседа проходит на должном уровне, а тётушка – молодчина.
Последовал витиеватый мат, качественно сдобренный тюремными оборотами.
- Я знаю, ты… из-за этой… так обращаешься со своим кровным пле-мянником!
- Мне по-барабану, кто кровный, кто бескровный. Пока ты там пидормотничал, она исправно платила за квартиру, убиралась, не выпендривалась, не жмотничала, и не оскорбляла! А ты, только заявился, как уже успел обложить меня всячески. Пришёл бы по-хорошему, может и впустила бы тебя, непутёвого!
- Тётя Галя, прости, пожалуйста, в туалет охота, замёрз весь.
- Туалет под окнами, бутылка для согрева у тебя в кармане. Запущу, а ты нахлестаешься и пырнёшь меня ножом, как того парня.
- Я же из-за любви!
 - Вот, вот! И меня  порешишь из-за любви! Всё, кончай базарить! Я ухожу!
- Ведьма, тварь, я тебе… покажу, ты у меня ещё запоёшь! Моя квартира! Открывай…
- Ах ты подонок! – гаркнула она. – Это я тебе покажу! Квартира моя, приватизированная, выпишу тебя, к чёртям собачьим! И буду сдавать её нормальным людям, а ты возвращайся к своей мамаше и там ищи себе место! Завтра же подаю заявление, всё сделаю при свидетелях и по закону. А теперь убирайся, чтоб духом твоим не смердило! – выкрикнула она, хлопая дверью.
 Последовало несколько ударов, после чего наступила тишина.
- Влад, - обратилась к нему Светлана, - не переживай, начнёшь новый роман, впиши в него тётю Галю, интересный типаж.
- Если я начну всех вписывать, то мне понадобится ещё одна жизнь. Я и так пропустил через себя многих людей, и потратил лучшие годы соб-ственной жизни.
- Влад, ты же талантливый, искренний писатель. Разве это не счастье? Радуйся.
- Пока ты со мной, я и радостный и счастливый, - угрюмо проговорил он.
- Ну, что ты так, - прошептала она, прижимаясь и ласкаясь, - ты даже не представляешь, что ты для меня значишь! Ты – это всё, что у меня есть, понимаешь?
- Я не понимаю, как можно было… - он запнулся, а затем продолжил, - ты и он. Как это могло случиться?
- А ты и я? – едко спросила она. – Как? Ответь мне! Что молчишь? Не знаешь, что сказать и как оправдаться? – воскликнула она, сверкнув глазами.
Влад рассмеялся.
- Что тебя развеселило? – удивилась она.
- Потом поясню. Ещё не время.
- А у меня самое время, - порывисто произнесла она. – Я поясню сей-час. Я спуталась с ним в пятнадцать, ему было двадцать три. Красивый, сильный, смелый, все с ума сходили, а он выбрал меня. Пообещал жизнь весёлую и обеспеченную. Сначала было всё: рестораны, машина, шмотки, подарки и другая мишура. Он у меня был вторым. Парень, с которым я встречалась до него, вернулся из армии. Хотя до меня и доходили слухи, что Костик гуляет напропалую, но я не собиралась в отместку скакать от одного к другому. Не могу сказать, что любила, просто мне нужна была защита и место.
- Прости, а семья твоя…
- Моя семья, в полном составе живы, здоровы и благополучны – отец, мать, младший брат. В девятом классе я ушла из дома, жила у подруги, вернуться не захотела. Жизнь в семье была скучной и слишком правильной. Написала им, что вышла замуж, закончила школу, и просила меня не беспокоить. Они – абсолютно занятые, увлечённые своей жизнью люди. Не надо так смотреть! Я на них не в обиде. Всё, проехали. Я встретилась со своим первым другом, попили кофе, поговорили, никакого интима, и разошлись. А на следующий вечер, Костик, из-за угла ударил его ножом. Жалкий, ничтожный трус. Парень остался жив. Нашёлся свидетель, Костику дали четыре года. Десятилетку я не закончила. Пошла работать в магазин, сейчас убираюсь в Городской Управе – четыре дня в неделю, - она задумалась и, немного помолчав, продолжила свой рассказ.- Знаю, не спрашиваешь, но очень сомневаешься в моей непогрешимости. Приглашали в офис секретаршей – не пошла, в супермаркет администратором – не согласилась, намёки были напрямую. Не люблю когда в наглую ставят условия. Отваживала не потому, что я такая чистюля. Не было ни одного настоящего мужика! Так вот, девушка я хоть и развратная, но не глупая пустышка. Кстати, училась я очень хорошо, па-мять отличная, и мозги там, где им положено быть. Наследственное, от родителей.
Она наклонилась, поцеловала его и, с какой-то особой грустью и радостью, сказала:
- После тебя ко мне никто не смог бы прикоснуться, даже под угрозой. Сашу на скамье, помнишь? Изображая покровителя и друга, надеялся и замуж предлагал, но у меня с ним ничего не было, и быть не могло.
Влад молчал. Светлана вскочила, собрала волосы, набросила халат.
- Опять задумался? Да, да, было, было! Ни лиц, ни имён не помню. Дрянь, мерзость, из-за которой даже расстраиваться не стоит! Понятно тебе? Чёрт возьми, кто ты такой, чтоб упрекать меня? Разве женщины, описанные в твоих романах, идеальны? Лучше и чище меня? Да эта твоя нога, что она…
- Светлячок, - расхохотался Влад, - ну, что ты беснуешься и оправдываешься? - Я повзрослела, я состарилась… - а ведёшь себя как неразумное дитя. Я люблю тебя так, как никогда никого не любил, и мне чихать, что у тебя было до меня. Мы близки с тобой по духу, и наша любовь не нуждается в доказательствах. Даже если мне предоставят на тебя досье, где каждый день и ночь твоей жизни будет наполнен ужасами разврата и ещё чёрт знает чем, меня это абсолютно не касается, посему рассказывай дальше, а я тем временем подремлю.
- Эгоист несчастный, я ему исповедь, а он – подремлю. Уснёшь, при-душу подушкой.
- Согласен, только сначала… - сказал он, протягивая к ней руки.
- У, похотливый! – укоризненно протянула она.
- Я же говорил тебе – быть писателем и не быть похотливым, невоз-можно.
- Целый год Костик самым изощрённым образом портил бумагу, умоляя меня не изменять, не влюбляться, помнить и думать только о нём и ждать его возвращения. Я ему популярно и доходчиво объяснила, что мне придётся определённым путём - хорошо ему известным, зарабатывать себе на жизнь, на содержание его тётушки, и платить за квартиру. Он посоветовал завести спонсора. Смешно. Я растолковала ему, что меня это вполне устраивает, так как, обзаведясь спонсором, я наконец-то избавлюсь от него самого. Что понеслось! Объяснение в любви, желание иметь детей, быть верным мужем и отцом, и тому подобная чушь. А потом, просто смех. Он стал сочинять стихи. Так что, - у меня тоже был свой поэт, - произнесла она со смешком.
- Одарённый парень. Стихи – это серьёзно. Хорошо бы услышать.
- Одно запомнилось: «Гоню я сутки прочь, тоскую день и ночь, и с думой о тебе кручусь в кромёшной тьме. Клянусь перед иконой Бога, любить тебя до гроба!»
- Крепко сказано, - усмехнулся Влад. – Не пойму, как ты смогла устоять перед такой рифмовкой?
- Я послала его к чёрту, и перестала отвечать на его идиотские посла-ния.
- Да, ты взрослая девочка, двадцать лет – это уже немало.
- Ты же дал мне восемнадцать! – возмутилась она.
- Женщине положено сбрасывать возраст в арифметической прогрес-сии.
- Зачем?
- Затем, чтоб жилось веселее. Женщины недолюбливают свой возраст, он постоянно смущает их, так как почти всегда не соответствует их внутреннему ощущению.
- Когда мне было двенадцать, я завидовала шестнадцатилетним, а в двадцать – приятно было почувствовать себя восемнадцатилетней. А как ты относишься к своему возрасту?
- Раньше – никак, сейчас – с опаской. Сорок и двадцать – нормально, но шестьдесят и сорок, пожалуй, слишком мрачновато.
- Чушь! А двадцать лет сумасшедшего счастья и любви – мало?
- Кому как.
- Какой же ты занудный, мой милый.
- Быть писателем и не быть занудным – нельзя.
Они смеялись, дурачились, подтрунивали друг над другом, и были так
счастливы, что если бы в эту ночь наступил бы конец света, они просто не заметили бы этого. Беспечно и бесстрашно проживая эти часы и минуты, они были уверены, что очередное утреннее расставание – не разлука.
- Пойду послушаю, что там. Ты лежи, - сказала она, открывая двери. – Тихо. Попрошу тётю проверить.
Минут через десять раздался голос тёти:
- Никого. Можете отчаливать, кому надо.
- Спасибо, тётя Галя.
- Мне твоё спасибо, сама знаешь, - ворчливо отозвалась она.
- Знаю. Потерпи.
- Влад, одевайся, уходи, вечером подойду. Не звони.
- Ты останешься здесь? – ужаснулся он.
- Давай без истерик. Иначе нельзя. Я предпочитаю решить эту проблему сразу и навсегда. Влад, не тяни.
Она прижалась к нему, горячо расцеловала, затем отпрянула, и строго повелела:
- Всё. Иди.
- Сколько ждать? – обессилено пробормотал Влад.
- Не знаю. Просто жди, - деловито ответила она.
- Светлана, - очнувшись, произнёс он, - я хочу знать твои намерения. Будь любезна, объясни мне, почему я должен быть в стороне, когда ты бу-дешь решать проблему, касающуюся нас обоих? Или ты считаешь меня всего лишь постельным сожителем? Я и так, уступив тебе, как послушный баран, выслушивал эту гнусную перебранку. Давай, выкладывай.
- Влад, пойми, это моя проблема, только моя. Мне стыдно, противно и невыносимо даже представить, что ты можешь оказаться свидетелем ещё более мерзкой сцены. Этот гад выполз из моей прошлой жизни, и я сама разберусь с ним, за меня не беспокойся. Ты же не стал бы втаскивать меня в разборки своего прошлого? Так ведь?
- Но я, Света, мужчина!
- А я, Влад, женщина! Ты не знаешь на что способен этот мерзавец, и я просто сдохну, если он причинит тебе зло! Как только всё улажу, появлюсь непременно. Дай мне слово, что будешь терпелив, и не станешь что-то предпринимать. Жди.
- Ждать, ждать, сколько? – раздражённо отозвался Влад.
- Столько - сколько нужно. Ждать не проблема, главное дождаться, так ведь?
- Да! – резко произнёс он, направляясь к выходу.
- Ослушаешься, вообще не увидишь меня! – выкрикнула она с таким отчаянием, что сердце его дрогнуло, и была минута, когда он готов был обернуться, схватить её в охапку, и унести прочь из этой комнаты, от этой тётушки, и от всего того, что мучает и вынуждает её сражаться в одиночку. Но… он вышел из комнаты, прошёл по коридору, толкнул входную дверь и, переступив порог, ушёл… и не обернулся.
Вышагивая и скользя по мёрзлому нечищенному тротуару, он думал не о ней. Охваченный злой обидой и жалостью к себе, он – в который раз, ворвался в собственное прошлое, и яд застарелой горечи захлестнул его мысли. Он вспомнил, что всю жизнь ждал всех: и тех, кого не дождался, и тех, кто уходил от него безвозвратно, уступая натиску времени, которое, подобно безжалостному суховею, губит то, что уже успело взойти и расцвести. Да, конечно, прольётся другой дождь, и нахлынет ливень, и поднимутся новые всходы, но память о прежнем разноцветье останется в сердце навсегда.
Чёрт возьми, - тебе понравилось такое состояние, ты увлёкся. Привычка ждать и терпеть стала твоей страстью. Ну, и что ты сделал для того, чтобы кого-то удержать? Ничего! Неправда. Я старался. Со мной Инесса Игоревна, Алан, Миша. Это не твоя заслуга. Это они держат и тебя и себя, потому что в их сердцах – любовь, настоящая, цельная, бескорыстная. Они любят не себя в тебе, а тебя самого, как ты есть, и будут любить, даже если ты перестанешь в них нуждаться.
Комок подкатился к его горлу и он, не разбирая дороги, свернул на не-
знакомую улицу, чтобы пройти её, хоть однажды, пешком и до конца!

***
Все последующие дни Влад уезжал из дома рано, возвращался к полуночи. Он боялся встреч и разговоров. Сердце ныло, в голове вертелись обрывки, прозвучавшего в радиоэфире романса… «Вновь жажду встреч, верни мне снова ласку… Когда больное сердце ноет, заставь его застыть и замолчать...». Потом возникли другие слова: «Большие воды не могут потушить любви…». Откуда это, откуда? – гадал он. – Зачем, зачем так мучить себя, когда жизнь так коротка?
В ночь, на воскресенье, выпал снег. Неподвижные, притихшие деревья, покрытые белоснежными хлопьями, раскинув тяжёлые, пушистые ветви, были сказочно величавы и спокойны – и, глядя на них, Влад почувствовал, как оттаивает и размягчается его душа.
Но, уже к полудню, всё изменилось. Очарование исчезло. Да, красота – это всего лишь хрупкое мгновение, - вздохнул Влад.
Проходя мимо комнаты Алана, он остановился. Разметавшись по по-стели, Алан лежал на спине и, повернув голову к стене, крепко спал. Влад сварил кофе. Медленно, маленькими глотками, поглощая ароматный, горячий напиток, он наслаждался знакомыми ему ощущениями благодати и покоя.
Влад вышел на балкон. Разбрызгивая во все стороны грязно-бурую жижу, проносились машины. – Вот и всё, что осталось от прежней роскоши, - пронеслась грустная мысль, - беспросветное унылое небо, холодный водянистый воздух, а деревья – голые, жалкие и такие несчастные! Влад набрал номер:
- Доброе утро, Инесса Игоревна! Как спалось, как настроение?
- Спасибо за звонок. Вы успели увидеть утреннее чудо?
- Успел. Есть идея – забронировать новогодний столик на всех. Как думаете?
- Новый год – праздник домашний, семейный, но если для вас это важно, то – пожалуйста. Знаю наверняка – будет и дорого и пошло. Кстати, позаботьтесь о подарке Алану. К обеду жду вас и его.
- Спасибо, дорогая Инесса Игоревна.
- Если вы не явитесь к обеду, не обижусь. Ясно?
- С этим пока не ясно, - рассмеялся Влад, - а вот в супермаркет зайду. Попробую отыскать любимую вами - настоящую буженину.
- Спасибо. Я устала под видом буженины получать мокрые, склеенные куски безвкусного пересоленного суррогата! Ни стыда, ни совести у производителей!
Влад спустился вниз, распахнул двери, и вдруг – устойчивая зацементированная площадка подъезда качнулась под ним.
Прислонясь к стене, скрестив ноги, обутые в чёрные отороченные ме-хом сапожки, в куртке, с прикрывающим лицо капюшоном – стояла Светлана. Она подошла к нему и, взяв его за руку, сказала:
- Пойдём, навестим школьный двор, там сегодня безлюдно. Поговорим.
Где же радость? Что происходит? И отчего тоскливо ноет сердце? – думал он, покорно следуя за ней. Она молчала, и Влад, не выдерживая напряжения, схватил её за плечи, повернул к себе, и замер от увиденного. Посиневший кровоподтёк под её правым глазом потряс его.
- Света, - сдавленно произнес он, - что…
Она резко отвернулась.
- Не здесь, пойдём, там выскажешься.
Школьный двор, огороженный со всех сторон, был действительно тих и пустынен.
- Света, что случилось? – воскликнул Влад.
- Случилось давно, когда я связалась с этим отморозком. Так мне и надо, - бросила она устало.
- Он… он тебя ударил?! – гневно выдохнул Влад.
- Да, да, ударил! Эка невидаль! - как утверждает тётя Галя.
- Как ударил?
- Не как, а чем? Кулаком.
- Негодяй, сволочь. Пойдём, я разберусь с ним! – воскликнул Влад, сжимая её руку.
- Влад, отпусти руку. Успокойся. Его там нет.
- А где, где он?
- Пожалуйста, Влад. Какого дьявола ты кипятишься, изображая защитника? Мне это не нужно. Это не тот случай. Пойми. Не будем поганить нашу… - сделав паузу, она приблизила к нему лицо, - нашу последнюю встречу.
Он оттолкнул её с такой яростью, что она едва удержалась на ногах.
- Как последнюю!!! - закричал он.
- Что ты всё орёшь? Я уезжаю в Астрахань, вот билет, - рассердилась она, - взгляни!
Влад остолбенело смотрел на неё.
- Послушай меня, пожалуйста. Переключись. О том, что в Астрахани живёт родная сестра моей матери, знать будешь только ты. Я созвонилась с ней. Она рада мне помочь. – Возбуждённо жестикулируя, она прохаживалась мимо Влада, и торопливо, сбивчиво объясняла, растолковывала и просила. – Вот её адрес, возьми, спрячь, не потеряй! И прошу тебя, Влад, очень прошу, пожалуйста, срочно перешли на этот адрес все свои книги, и если можно, хотя бы одну, с автографом. Запомни, для меня это очень важно и жизненно необходимо. Ты слышишь меня? Ты выполнишь мою просьбу? Вла-а-ад! – останавливаясь, протянула она.
К чему столько слов, когда и так всё ясно? – подумал он. – Уходит, уезжает, покидает меня… Знакомая, привычная ситуация. Смешно, право же смешно!
И вдруг, неожиданно для самого себя, сотрясаясь всем телом, Влад захохотал. – Сегодня ты, а завтра я! Ловите миг удачи, пусть неудачник плачет! – Да уж, впору арии распевать.
Выжидая, расширенными от недоумения глазами, Светлана молча наблюдала за ним.
- Отсмеялся? – усмехнулась она. – Сейчас ты плохо соображаешь, поймёшь потом. Догадываюсь, от чего ты сорвался. Синяк, книги, последняя встреча. Но это ещё только начало. Готов выслушать всё до конца?
Посмеиваясь, Влад смотрел на неё.
- Ну, как знаешь, - махнула он рукой. – Я, пожалуй, пойду.
- Света, - покорно произнёс он, - прости меня идиота! Говори, рассказывай.
- Он пришёл следом за тобой.
- Разминулись, - простонал Влад, - надо же, такую встречу прошлёпал.
- Пожалуйста, воздержись от реплик. Хорошо?
Влад согласно кивнул головой.
- Дверь открыла я.
- В халатике?
- Без него. Думаю, что подробности следует опустить.
- Ни в коем случае! – возразил Влад.
- Узнав, что я была в квартире и всё слышала, он разразился воплями. Почему, да почему? – А потому, что я всего лишь квартирантка. Он кинулся к тёте, она вышла с топором, он у неё всегда под рукой. Потом опять ко мне. – Почему не целуешь? – Я разучилась целоваться. – Так я тебе и поверил. – Тогда зачем спрашиваешь? – Понял, вижу. Холодильник пустой, в квартире ни хрена нового, выходит спонсора ты не завела, а те хмыри, что проскочили между нами, меня не колышат. – Потом он достал из чемодана пакет с деньгами. – Это только часть из того, что я имею. Будешь мной гордиться. Нужные люди за меня похлопотали, буду работать. Заживёшь как королева, всем на зависть! - бахвалился он. - Королевой я уже была. – Лишний раз не помешает. - Я вела себя спокойно, думала перехитрю, но увы, он обставил меня классно.
- Для таких удальцов зона – лучшая школа, - заметил Влад.
 - Дождись меня, сбегаю за жратвой и пойлом для тётушки, обмоем моё возвращение, обсудим всё, - сказал он и ушёл. Я кинулась звонить тебе, мобильника нет, и ключей от входных дверей – ни у меня, ни у тётушки. Как смог, как успел, не знаю. Слава богу, документы остались, не догадался урод! Прихватив самое необходимое, я укрылась в комнате тёти. Два дня непередаваемого ада. Ни туалета, ни воды. Тёте удалось притащить вёдра, воду и чайник. Мстил за то, что не впустили. На третий день я рискнула выйти, и увидела кошмарное зрелище. Все полы были устланы мелкими клочьями. Этот урод порвал и изрезал все твои романы. Представляешь? Все, все! Я взбесилась и грохнула его тарелкой по башке. Если бы у меня оказался под рукой нож, или пистолет, убила бы эту тварь, не раздумывая ни секунды, - произнесла она, и вдруг её лицо болезненно сморщилось, губы задрожали, глаза наполнились слезами… - Ты не знаешь, не понимаешь как это подло… мерзко, - говорила она, глотая слёзы.
Острая жалость пронзила его сердце. Он обнял её, притянул к себе.
- Не плачь, успокойся, - нежно нашёптывал он, вытирая её мокрое лицо и хлюпающий нос. – Девочка моя, ты как море, в глубинах которого постоянно что-то возникает. Ты волнуешь, влечёшь, отталкиваешь и пугаешь, ты – удивительное создание.
Она отстранилась от него.
- Красивые слова, Влад, - улыбнулась она, - как говорят: - это не я, это молодость моя. Ты имел дело со взрослыми женщинами и потому умиляешься.
- Откуда такие сведения?
- Из твоих романов.
- А в твоих романах? Прекрасные юноши? – насмешливо отпарировал Влад.
- Ах, Влад! Все, кого я знала – никогда не были прекрасными юношами, и никогда не будут почтенными старцами! – убеждённо воскликнула Светлана.
- Тебе не повезло, - вздохнул Влад.
- Не повезло, потому что я сама из этого стада, - возразила она.
- Светик, дорогая моя! Приспосабливаясь к среде и адаптируя свою индивидуальность, каждый – понимая, что дразнить и раздражать остальных опасно – вынужден так или иначе, в разной степени, хитрить и изворачиваться. И потому – в каждом из нас посапывает и похрапывает лицемер! Мне это знакомо.
Светлана уклончиво улыбнулась.
- Улыбаешься, да? Вот ты, сравнивая себя с плохишами, ясно понимаешь, что сама ты – не такая. И это, действительно, так и есть! Люди меняются, но не столь скоропостижно, как всё остальное. В мою молодость было всё тоже: дрались, воровали, ножами пырялись, насильничали, предавали и развратничали, пили, бесились, и любили до сумасшествия, и наркоманили, и убивали.
- Ничего нельзя изменить?
- Можно.
- И что для этого нужно?
- Всего ничего! – рассмеялся Влад. – Сердца любящих и заботливых родителей, добро и разум воспитателей, созидательная духовность учителей, и надёжность друзей!
Продолжая улыбаться, она сказала:
- У тебя это ничего, сошлось?
- Сойдётся, если ты будешь рядом.
- Влад, не хитри!
- Эх, Света! Всё ты понимаешь. А я вот подумал… Оказывается всё так просто. Один - расходуя  жизнь и бумагу, пытается найти ответ хотя бы на пару вопросов, другому – плевать и на жизнь и на бумагу, третий – подтирает задницу и тем и другим. Забавно.
Она обняла его, поцеловала в губы и, лукаво сощурившись, воскликнула:
- С тобой всё интересно! И первое, и второе, и третье!
- В таком случае, почему ты оставляешь меня, уезжаешь? Почему?
- Да, потому что я… слушай, - нахмурилась она, - поменяем тему.
- Нет уж! Продолжим! Скажи мне, чтобы превратить мои романы в клочья, понадобились три дня, а остальные четыре на что ушли? На созерцание или уборку бумажной массы? Или ещё на что-то более занимательное?
- Какая тебе разница? – огрызнулась она.
- Света, если ты его не убила и даже не искалечила, то вопрос: как ты оказалась на воле? – остаётся открытым.
- Не хотелось, мой милый, - насмешливо проговорила она, покачивая головой, - размазывать грязь и пачкать тебя, чистенького, но ты напрашиваешься на это? Да? Тебе охота изваляться в дерьме?
- Охота.
- Тогда раздувай ноздри и дыши на всю катушку! Я обкормила его таблетками от запора, и на следующий день, он застрял в туалете. Чтоб не задохнуться, пришлось опять укрыться у тёти. Гад вонючий! Я подарила тётушке золотые серёжки, и ей удалось его напугать и получить согласие на вызов врача. Но я вызвала не врача, а «Скорую помощь». Он вернул мобильник и ключи, и пока тётя у туалета отвлекала его, я поздравила и отблагодарила врачей с наступающими праздниками и договорилась, что они продержат его на карантине до вторника. К тому же я избавила себя и тётушку от анализов и от дезинфекции. Хотя продезинфицировать эту халупу не помешало бы. Мужикам со «Скорой» Костик явно не приглянулся, и они весело, не без удовольствия, согласились мне помочь. Он орал,   матерился, грозил мне, им, тёте, не хотел уезжать, закатил жуткую истерику, но они его в два счёта скрутили, повязали и увезли.
- Тебе не было его жаль? Всё-таки он был твоим…
 -Нет, - оборвала она его.
- Однако, ты жестокая девушка, без сострадания к ближнему.
- Я сострадаю, когда страдают дети, животные, зверюшки, природа и
вообще всё прекрасное! Будь то здания, картины, книги или человек.
- Света, а старики, старухи – не достойны твоей жалости?
- Они конечно разные, но у меня к ним много вопросов и отношение неоднозначное.
- Влад, пообещай выполнить мою просьбу.
- Книги, вместо меня. Зачем?
- Затем, чтобы приблизиться, узнать, понять, и не разлюбить.
- Кого, Света? Кого?
- Тебя.
- Вздор, демагогия! Я не книга, я просто мужчина, чёрт возьми!
- Просто мужчина, - передразнила она его, - просто женщина. Скучно и не интересно! Постель не единственное место для проникновения и понимания.
- И это говоришь ты, чья страсть безудержна и безумна.
- Страсть без ума – это прекрасно. Но этого мало. Постели были, но не было любви. А я хочу любить. Понимаешь? Лю-би-ть человека.
- Чертовщина какая-то! Откуда такая вывороченная философия? Мы любим, нам хорошо вместе, мы счастливы. Чего ещё?
- Странно, - сказала она нараспев, - ты, взрослый мужчина, писатель, а я – развратная, глупая девушка. Ты написал и забыл. А я прочла твои романы и нашла ответ на твой вопрос и поняла, что в этом – чего ещё? – вся жизнь. Смешно, правда?
- Не очень, - буркнул он, - особенно мне.
Она рассмеялась и, подтолкнув его плечом, сказала:
- Есть вопросы? Задавай, разберёмся!
- Почему он покусился на мои книги, они же без автографа?
- Почувствовал связь.
- Тонкий плут, почуял чужака, - усмехнулся Влад.
- Ты не слышал эти тонкости в адрес автора! Он визжал, вопил, что отыщет этого… писаку, уроет его, и кой-что оторвёт.
- Надо же, ещё одна привилегия. Быть писакой – опасно.
- Влад, ты не сталкивался с подобными недоносками. Он на всё способен, у него дружки – такие же уроды. Так что будь осмотрителен. Одна надежда, что на воле он долго не продержится. Поверь мне.
Влад притянул её к себе, поцеловал в губы.
- Хорошая моя, милая! Буду предельно осторожен. А знаешь, синяк тебе к лицу! – улыбнулся он.
- Врачи «Скорой» того же мнения, оба – втихаря, назначили мне свидание и снабдили визитками.
- Вот, я так и думал! – с чувством произнёс Влад. Ох уж эти похотли-вые врачи «Скорой помощи»! Увозят, развозят несчастных мужиков по больничным палатам, хорошо, если не уморят, как в рассказе Антона Павловича «Скорая помощь»! Но ведь могут, подобно чеховскому фельдшеру Ергунову, расправиться с любым бедалагой! И спросить будет не с кого.
- Любишь Чехова?
- Уж если не Антона Павловича, то кого? Когда-нибудь я напишу историю незадачливого самозванца, автора романов. Ты узнаешь его, и многое поймёшь, и тебе тоже придётся ему поверить.
- Когда-нибудь - это долго?
- Ты дождёшься, Света.
- Смотри, - удивлённо и радостно сказала она, - снег пошёл.
- Хорошая примета?
- Да, только грустная.
Они кружили вокруг здания школы и молчали. Сбросив капюшон, она встряхнула головой, и волна плотного блестящего шёлка волос, прикрыв капюшон, разлилась по её плечам. Лёгкие, сверкающие звёздочки снежинок, опускаясь на её голову, не торопились растаять. Устремив взгляд, она шла рядом, а он смотрел на неё с чувством восторженной нежности и – умиления. – Прелестна и грациозна, совсем ещё девочка, - растроганно подумал он.
Она повернулась к нему.
- Любуешься моим профилем?
Он кивнул.
- А я успела рассмотреть тебя и в профиль, и в анфас! – задорно вос-кликнула она.
- Ну, и как?
- Напрашиваешься на комплимент?
- Напрашиваюсь.
- Не стыдно? Ты же мужчина.
- Знаю, пока не жалуюсь.
- Ох, неисправимый ты мой! – воскликнула она, целуя его в губы. – Ладно, поцелуй был сладким, так и быть скажу. Помнишь, первая встреча на скамье и первый твой взгляд? Сердце моё качнулось, сделало бешеный скачок, и взлетело, как на качелях. Воплощённый образ моего представления о мужчине! – рассмеялась она. – Я чуть не свалилась со скамейки.
- Весьма туманно, - произнёс Влад с насмешливой улыбкой. – Образ, воплощение, представление, а если кратко?
- Пожалуйста. Красивый породистый самец.
- Понятно, - рассмеялся Влад, - у кого что болит, сработала физиоло-гия безотчётного побуждения, так сказать, половой инстинкт.
Светлана остановилась, повернулась к нему лицом и, сощурив глаза, с едкой деловитостью сказала:
- Я прочитаю тебе монолог одного, знакомого тебе героя, если оши-бусь, поправишь. - «Да, - подумал он, - таков порядок и основа всех взаимоотношений мужчины и женщины. Сначала – инстинкт совокупления, затем – если повезёт, любовь сердечная, и уж совсем радужное – душевная и духовная близость, и напоследок – в идеале, глубокое, почти кровное родство и благостная связь. Но чаще, именно тогда, когда настигает немощь и старость – раздражение, перерастающее в отвращение… и даже ненависть! И редко, очень редко – подлинная забота и истинное сострадание» Верно?
- Верно, - глухо произнёс Влад, - у тебя действительно отличная па-
мять. Будешь теперь цитировать меня? – поинтересовался он, с большой долей иронии.
- Непременно! Чем ты удручён? Самим собой?
- Я не учёл, что основными читателями будут женщины, чёрт подери!
- У мужиков другие занятия. Им вообще не до романов. Притом, что у тебя – ни крови, ни мочиловки, ни порнухи, ни насилия, ни грабежей, - азартно перечисляла она, - ни запоев, ни крепкого мата, ни криминальных разборок, ни половых извращений, ни уродов, ни отморозков! У тебя мужчины не пьют – в смысле нажраться, и даже не курят, не болеют, не воруют, женщины не делают аборты, и у них не бывает критических дней! Постно, скучно, неинтересно! – выпалила она, и громко рассмеялась.
И, словно по волшебству, зажглись фонари, широким веерным махом освещая весь школьный двор. Стало светлее, чем днём. Поддавшись очарованию Влад глядел на смеющийся рот Светланы, оголивший ряд красивых молодых зубов, на розовеющие скулы, украшенные фиолетовым синяком, и на искрящиеся от смеха глаза. – Бестия, пленительная плутовка, - подумал он с радостью, и вдруг испугался… я совсем не знаю её, а она… - и неожиданно, пересохшим от волнения голосом, сказал:
- Послушай, любимая, выходи за меня замуж. Соглашайся, пока не раздумал.
- Я подумаю, - ровно проговорила она, возвращая лицо в прежнее, спокойное состояние.
- А сейчас нельзя?
- Если честно, момент неподходящий.
- А что, был подходящий? – бесцветным тоном произнёс он.
- Был, и не один, - серьёзно отозвалась Светлана.
Влад приостановился, чувствуя, как всё внутри заныло от тоски и тревожного предчувствия.
- Первый, на качелях, - нарочито не замечая его состояния, равнодушно произнесла она, - после знакомства с автором романов, помнишь?
- Но ты, ты отвергла меня, - возмущённо прохрипел Влад, - и если бы я не спустился…
- Не хрипи, - остановила она его, - я отвергла себя, только себя, наив-но полагая, что ты поймёшь и даже оценишь моё состояние. Ты не представляешь, как я хотела, именно в этот момент, услышать эти слова! Пусть это было бы ошибкой, пусть было бы всё не так, но это был бы наш праздник! – срывающимся голосом воскликнула она. – Боже мой! Ты вернул меня на то место, откуда взял, и на котором я завоевала тебя. На постель! Всего-навсего!
- Света, ты хочешь свести меня с ума… ты мстишь мне… - бормотал он в отчаянии, - я так ждал тебя…
- Не знаю. Может быть и мщу! – бросила она. – Второй момент – после ночного визита Кости, утром. Ты оставил меня всё в той же постели, великодушно предоставляя право самой решать проблему, разумеется, свою проблему.
- Ты, - задыхаясь от обиды и гнева, прошипел Влад, - лгунья, нахальная и жестокая! С ног на голову! Не ты ли уговаривала меня не вмешиваться? Ты что, издеваешься? Ты приводила доводы, пригрозила и вообще приказала не появляться. Опомнись, Света!
- Влад, - тихо и твёрдо произнесла она, - это я говорила, объясняла, уговаривала, приказывала и тому подобное. Понимаешь, я? А что ты сказал, что сделал для того, чтобы я прекратила болтовню? Что? Ничего. Хлопнув дверью, ты ушёл – обиженный, гордый, непонятый, и опять оставил меня в той же конуре. Смешно, правда?
- Неправда! Всё ложь и лицемерие. Ты не единожды говорила, что тебя не прельщает совместная жизнь с близкими мне людьми. Вспомни.
- Хм, - хмыкнула она, - а почему это должно меня устраивать и прельщать? Разве это единственный вариант? Тебе ли не знать, что если женщина выплёскивает кучу слов, то прежде всего она убеждает, уговаривает  свою гордость, свой страх, свои желания. Если бы мужчины безоговорочно воспринимали эти всплески, то такое понятие, как – замужество и женитьба –
исчезли бы за ненадобностью. Любящий мужчина должен преодолевать и предугадывать.
- Но тогда…
- В этом огромном, бесконечном но застряли мы оба, - задумчиво проговорила она, и голос её был нежен и мягок.
- Светик, - взмолился Влад, - я люблю тебя, ты…
- Ты лучшее, что было в моей жизни, - передразнила она его.
- Светка, у меня без тебя уже ничего не будет, ничего. И никто не спа-сёт меня от тоски по тебе и печали. Ты приговариваешь меня к смерти. Так и знай.
- Не западай. Мне действительно нужно подумать. Погощу у тёти в Астрахани. Отмоюсь от этой мерзкой, вонючей недели. Прислушаюсь, что будет происходить в моей душе. Звонить не люблю. Напишу. Ты нужен мне больше, чем я тебе. Не возражай. Я это чувствую.
Она провела ладонью по его щеке, заглянула в глаза. Она смотрела на него так, как смотрит любящая мать на своего маленького, несмышлёного сына – чутко и тревожно, - что ждёт моего малыша? О сердце любящей женщины! Неиссякаемый источник материнства.
- Света, - разнежено прошептал он, - может быть мы, у меня машина… новая, красивая, удобная.
- Что? – оттолкнула она его. – Нет, жалеть тебя нельзя! Пойми, Влад! Сейчас для меня - упрощённый способ общения неприемлем. Вёдра, туалет, вонь, грязь, тётушка, клочья твоих книг, ухмыляющиеся похотливые мужики, его присутствие - его глаза, ор, грязные слова, синяк и ещё много другого – неописуемого и отвратного! Разве можно после этого быть женщиной, быть желанной?
- Прости, прости, - виновато повторял Влад, - не знаю, что говорю, устал, запутался, ты совершенно права во всём, я опять ошибся, забываюсь, расслабляюсь и… повторяюсь.
- Влад, мы оба устали. Самобичевание – не всегда уместно, особенно
для настоящего мужчины. Прекрати ныть и канючить. Не надо считать меня правой и тем более жалеть. Удобная и новая машина? Это хорошо, - задумчиво проговорила она, - я рада за тебя.
Влад достал бумажник.
- Возьми на дорогу, на первое время, - предложил он.
- Ты забыл? – сощурившись, спросила она. – У таких как ты - денег не беру.
Не моргая, Влад уставился на неё.
- Что смотришь? Подыграй мне! – рассмеялась она.
- Подыгрывать не придётся, - с горькой усмешкой произнёс Влад. – Я пребываю в таком состоянии, что мне пришлось бы разориться, завоёвывая твою благосклонность. Теперь твой черёд подыграть мне.
- Всё, всё, - топнула она ногой, - и слушать тебя не хочу! Пройдёт, Влад. Ты всегда  будешь мужчиной, я это знаю, поверь мне.
Он молчал.
 - Влад, нам пора покинуть этот гостеприимный школьный двор. Да, адрес мой не потеряй.
- А мой адрес? – устало произнёс он.
- Твой - у меня вот здесь, - и она дотронулась до своего лба.
- Света, но всё-таки, разреши мне переслать тебе денег.
- Ну, что ты за человек? Если ты это сделаешь, я возненавижу тебя, себя, твои книги и вообще всё на сете! Не смей этого делать. Содержанкой я уже была. Пойми ты, наконец, что для меня ты и деньги - несовместимые понятия.  Любовник должен быть бедным, а муж – богатым. Молчи, не возражай.
Они вышли за ограду, и пошли по улице.
- Всё, Влад, - сказала она, останавливаясь, - будем прощаться. Через полтора часа придёт такси.
Они прижались к друг другу, и Влад, с ужасом понял что это уже не
игра, а устрашающая действительность. Она рядом, близко, вплотную, а я
ничего не чувствую, со мной ничего не происходит. Я жалок, беспомощен и пуст, – думал он, прижимая её голову к своей груди.
- Света, - прошептал он, - это правда, я холодею.
- Влад, дорогой, - сказала она, понизив голос, - не тревожься, это временное явление.
- Я и не знал, что расставаться, глядя друг другу в глаза, так мучительно и страшно, - произнёс он дрогнувшим голосом.
- Да, - сказала она, - страшно.
- Я провожу тебя.
- Нет. Я пойду, а ты постой, пока я не скроюсь из вида. Хорошо?
Он кивнул горловой.
Влад закрыл глаза, чтоб не видеть её ухода. Когда открыл, её уже не было.
- Где твои вещи? – громко и отчётливо крикнул он.
- У знакомых, - звонко откликнулась она.
И этот её отклик, звонкий и ясный, почему-то обрадовал его.

***
Влад разделся, зашёл в ванную, посмотрел на себя в зеркало. – Жалкий, с потрёпанной шкурой пёс, которого выставили за дверь, прогнали со двора, и повелели не показываться на глаза. Как она сказала? Красивый, породистый самец? Лучше – кобель. Глупая девчонка! Глупая? Нет, друг мой! Врёшь ты всё! Чёрт возьми, везёт мне на умных женщин, и когда только успели поумнеть? – рассуждал он, отогреваясь под душем.
Влад поставил на стол бутылку коньяка и стакан.
- Отец…
В проёме дверей стоял Алан.
- Хочешь выпить или напиться?
- Не хочу, но… надо. Ступай к себе, чтоб не смущать меня.
- Отец, разреши остаться. Сварить кофе или заварить чаю?
- Потом. Оставайся.
- Спасибо.
Алан открыл бутылку, достал коньячные бокалы, нарезал лимоны, апельсины, сыр.
- Отец, можно я приглашу бабушку Инессу?
- Зачем?
- Она очень волновалась, ругала себя за то, что ты, по её просьбе, ушёл на поиски буженины, и так долго не возвращаешься.
- На поиски чего?
- Буженины.
Влад хохотнул.
- Нет, с Инессой Игоревной не погрустишь, и не потоскуешь. Пригла-шай.
- С пирожками?
- Одну.
Инесса Игоревна появилась в ярком домашнем платье, в новых туфлях, припудренная и подкрашенная.
- Владислав Георгиевич, что же вы так долго? Заждались мы вас. Обедать будете?
- Инесса Игоревна, присаживайтесь, дорогая моя, мы будем пьянствовать!
- В честь чего? Может быть лучше вина? У меня припасено для вас.
- Коньяк, он – крепче.
- Я прямо завожусь от любопытства! - воскликнула она, потирая ладони.
- Алан, наливай! Мне – побольше, Инессе Игоревне – поменьше, а се-бе – чуть-чуть. Первый тост за здоровье присутствующих!
- Владислав Георгиевич, коньяк залпом не пьют! Вы забыли?
- Забыл. Так, второй – за великое чудо – за дружбу! А теперь, - взмахнул рукой Влад, - наступает момент истины. Инесса Игоревна, пожа-луйста,
помолчите.
- Да, что такое стряслось? На вас лица нет! Что вы так расстроились? Да, бог с ней, с этой бужениной! Завтра же сама, обойду все супермаркеты! Безобразие, в стране развитого свиноводства нет сухой запеченной буженины!
Алан хохотал. Влад, откинувшись на спинку стула, восхищённо поглядывая на Инессу Игоревну, согласно улыбался.
- Инесса Игоревна, прекращаем дебаты, поднимаем сосуды, и осушим их за здоровье, за удачу, за счастье той женщины, которая уехала в Астрахань к тёте! Понимаете? В Астрахань. Вы, - обратился он к Инессе Игоревне, - были в Астрахани? А ты? - повернулся он в сторону Алана. – Можете не отве-ча-ть, - пропел Влад, - не были и не будете! Выпьем, господа…
И вдруг Инесса Игоревна, с настораживающей решимостью, подня-лась, залпом проглотила содержимое бокала и, хлопнув по столу ладонью, горестно запричитала:
- Да что ж это такое? А? Какой ужас, какой кошмар, я так и знала, я чувствовала, меня не обманешь! Бедный вы, бедный, - протянула она, - да когда ж это кончится, что они себе позволяют, эти вертихвостки!
- Бабушка Инесса, ты о чём?
- О том, что твоего отца, уважаемого человека, опять бросили, или как сейчас говорят – кинули! Я ведь это предвидела!
- Почему во множественном числе? – удивился Алан.
- Потому что и твоя мама, царство ей небесное, бросила его первая, и эта красотка Софья, дай бог ей здоровья, и эта потаскушка бухгалтерша Ксюша, а теперь ещё одна распутница прилепилась, - всхлипнула она, и вдруг плюхнулась на стул и, заливаясь слезами, периодически повышая голос, воскликнула, - а началось всё с родной матери и тётки, и ещё этот дружок его, Стасик. Господи, как же ты несправедлив!
Влад пытался вклиниться в разговор, но она тут же пресекала все его
попытки:
- Не оправдывайте их, они этого не стоят! Кого бросают? Писателя, настоящего, а не какого-нибудь завалящего графомана! Ногтя его не стоят! Никто его не любил, никто, - Прощелыги, проходимки, шлюшки бесстыдные!
Влад свалился на диван. Он хохотал, как безумный.
- Вот до чего довели человека! – крикнула она и вдруг, взглянув на Алана, притихла и сконфуженно сказала, - Алан, голубчик, не обижайся! Твоя мама – святая женщина, она честная, порядочная, я полюбила её, она не морочила голову Владиславу Георгиевичу! Она вдохновила его на творчество. Да, - возвысила она голос, - твоя мама была его Музой! А с этой, прости меня господи, он не написал ни одной строчки! Стерва, хищница, измотала мужика и бросила, как последняя…
- Бабушка Инесса, пойдём, чайку заварю, уложу тебя спать.
- Радость ты моя, - заплакала она, - ты славный, добрый мальчик, только мы с тобой по-настоящему любим Владислава Георгиевича и будем любить, и никогда его не кинем, да?
- Конечно, бабушка Инесса. Пойдём.
Когда Алан вернулся, Влад уже спал. Алан стащил с него одежду, принёс подушку, одеяло, накрыл его. Убрал со стола, привёл всё в порядок, выключил свет.
Влад проснулся среди ночи, потихоньку вошёл на кухню, на столе стоял стакан и бутылка минеральной. Мальчик мой, - растроганно прошептал Влад, - позаботился обо мне. – Я люблю тебя, мой дорогой, - приговаривал он, открывая бутылку. Утолив жажду, он решил перебраться в спальню. На диване, даже хмельному жестковато, - оправдывался он, стаскивая с дивана одеяло и подушку.
Спать, - приказал он себе, но внезапно возникшие на потолке отбле-ски, привлекли его внимание. Наблюдая за игрой света, Влад вспомнил прошедший вечер. – Ну, Инесса Игоревна, повеселила нас. Алан не пил, стало быть – бутылка на двоих. Надо же, а я всё помню, да и сейчас вполне нормален. Покрепчал я, однако, - самодовольно улыбнулся Влад. – Бедная Инесса, терпеть не может коньяк, но ради меня наклюкалась, - вздохнул он с чувством вины и сожаления. Он прикрыл глаза, и вдруг залетевшая в голову мысль: – а что, если я женюсь? – а следом за ней возникшее видение: - стол, за столом… - взбудоражили его фантазию, и он - подобно азартному игроку, рискнувшему одним ходом сразить всех присутствующих, - объявил свои условия игры. – Света, ты королева! – произнёс он вслух, и всматриваясь в воображаемые лица, сидевших за столом, определял место, подобающее Светлане.
Итак - Я, Света, Инесса, Алан. – Увиденное озадачило его. Инесса, демонстративно не замечая присутствия Светланы, развернулась в сторону Алана. – Ясно, - усмехнулся Влад, - разыграем по-другому: Я, Инесса, Алан, Света. Влад замер. Плечи Алана и Светы соприкасались, и они обменивались взглядами. Сердце его не просто ёкнуло, оно – сорвалось. – Ничего себе? Выходит, во мне притаился жуткий ревнивец? Раньше за мной такое не водилось. Ладно, без Алана! Инесса, я, Света. Чёрт возьми, - поёжился он, словно от холода, - ни радости, ни сладости! – Какая неприязнь! Ох, уж эта Инесса! Уберу-ка я её…  на время. Алан, я, Света. Влад не мог сосредоточиться, видение расплывалось, отдалялось, и удержать его не удавалось. Без Инессы, - поползла мысль, - любая комбинация померкнет и зачахнет… Мат в три хода – не получился. Королеву сохранить не удалось. Значит: - Я, Инесса, Алан, - произнёс он и, облегчённо вздохнув…уснул.
Ночью ему приснился сон. Все за тем же столом сидели: Инесса, Алан, Миша, он, и рядом Наташа. Все смеялись, что-то говорили и были счастливы. Потрясённый увиденным, Влад открыл глаза. Сердце тупо ныло, лицо, затылок, грудь, шея, и даже пальцы на ногах были влажными. Он вскочил. На основных, правильных часах было шесть утра. Тебе нельзя пить, - сказал он себе. - Не-ль-зя! Ты ответственен за тех, кого приручил, и в тебе живёт замысел, который ты должен осуществить. Не западай.
День прошёл легко, с ощущением радостного предчувствия и надежды. – Наверное Миша позвонит. А Наташа - это к добру и к переменам. Инесса
говорила о ней, вот она и явилась, - успокаивал он себя.
Вечером Алан сказал:
- Отец, зайди к бабушке Инессе. Она стесняется, называет себя алкоголичкой, считает своё поведение недостойным и просит у меня прощение за маму.
- Ты простил её? - рассмеялся Влад.
- Я уверил, что всё сказанное ею справедливо и правдиво. Вообще было очень смешно! Она рыдает, кричит, машет руками, а ты катаешься по дивану, и хохочешь, как сумасшедший! Незабываемое зрелище!
- Да, уж, повеселились мы изрядно, - усмехнулся Влад.
- Спросить можно?
- Нужно. Светлана действительно уехала в Астрахань. Вернётся ли? Скорей всего нет. Пока держусь, но знаю, будет скверно на душе.
- Она не любила тебя так, как ты. Я согласен с бабушкой Инессой, - задумчиво проговорил Алан.
- Ах, Алан! Любовь женщины – великая тайна. Редко кому удаётся постичь эту тайну и тем более – овладеть ею. Неуловимые хитросплетения, попробуй, угадай!
- Но моя мама, бабушка Нина, Инесса? Они ведь любили.
- Это женщины особой породы.
- Ты хочешь сказать – примитивной? – напористо произнёс Алан.
- Глупости говоришь, Алан! Глубина и ясность чувств – высшее проявление любви. Столь редкостное свойство души не может быть примитивным.
- Ты обожаешь женщин и оправдываешь их, – доброжелательно заключил Алан.
- А что ещё, кроме обожания, мне остаётся! – воскликнул Влад, смеясь.
Дни, плотно загруженные работой, не позволяли расслабиться, но вечерами наваливалась невыносимая тоска, и Влад не находил себе места. Куда деться от этой муки? Куда? Он клал перед собой листы бумаги, ручку, заранее понимая, что не сможет преодолеть состояние, похожее на смерть. Тогда он брал в руки пульт, заваливался в кресло и, блуждая в поисках забвения по
телеэкрану, уводил себя в мир зазеркалья.
И это пройдёт, - говорил он себе, чувствуя, как в глубине подсознания проклёвывается ещё не ясная, но уже ощутимая надежда на перемены. Поверь, поверь, - убеждал он себя, - и тебе воздастся!
В январе позвонил Миша.
- Влад, дорогой, приветствую тебя! У меня радость – родился сын! Богатырь златокудрый. Словами не передашь, сплошное умиление!
- Миша, поздравляю! Здорово. Продуктивная потенция, не то что у меня.
- Продуктивность и потенция у нас с тобой, Влад, и соразмерна и качественна. Ты создаёшь книги, - я детёнышей. Почему не спрашиваешь как назвали?
- Не успел, ты меня оглушил этой новостью. Как?
- Попробуй, догадайся! – ликуя, вопрошал Миша.
- В честь деда?
- Деда! Эх, Влад, слабоват ты на разгадки! Прошу любить и жаловать: Владислав Михайлович!
- Да ты что? – растроганно пробормотал Влад. – Жена не возражала?
- Она же любит тебя! Я достал её рассказами о тебе, и она предложила: назовём в честь друга.
- Ясно, - рассмеялся Влад, - почему ты не знакомишь меня с женой! Боишься, что уведу?
- А как же? Боюсь. Я – спасатель, а ты кто? Писатель! Сам знаешь, на писателей женщины заводятся с пол-оборота. А она у меня – самая, самая! Глаза сворачивают на мою Маришку! Всё при ней. А меня ни разу ни на кого не потянуло.
- Да, Миша, повязаны мы с тобой крепко. Пора бы встретиться, как считаешь?
- Влад, я весь на ходу. Маришка жалуется. День и ночь мотаюсь! Даже
из отпуска срывают.
- Миша, не рвись. Береги себя, подорвёшь здоровье, а у тебя семья. Ты об этом подумал?
- Намечаются перемены, скоро порадую тебя, не волнуйся. Ты то как? А то всё обо мне, да обо мне.
- Вопреки твоим утверждениям, я – брошенный и покинутый. Такова участь писателей, – рассмеялся Влад. – И ещё, по поводу продуктивности и соразмерности. Книги, даже если и прочитают - забудут, а вот дети – это твоё продолжение – живое, настоящее чудо.
- Погоди! Это уже после Софьи?
- Да.
- Молодая?
- Молодая, Миша. Как твоя дочурка, Софьюшка?
- Расцветает. Маришка занимается ею, направляет на достоинство и порядочность, умная девчонка. А как твой сын и Инесса Игоревна?
- Нормально.
- Не нравится мне твоё настроение, даже за сердце схватило! Дети, родители – это хорошо. Но без женской нежности и ласки не проживёшь, это точно!
- Миша, - рассмеялся Влад, - меня настигла странная мысль. Помнишь, я пообещал тебе бросить писать? Сбылось, я – не пишу. Так вот, если ты, друг мой, безоговорочно, сердцем – поверишь ещё одному моему обещанию, то всё сбудется. Согласен?
- Ну, давай!
- Обещаю, ты будешь шафером на моём венчании. Но об этом никому не слова.
- Уже поверил, Влад! – обрадовано воскликнул Михаил, - трепаться не стану.
- Обнимаю тебя, дружище, и до следующего звонка.
- Счастливо оставаться, Влад! Пока. Не горюй!
Последнее время Алан всё чаще оставался у Инессы Игоревны. Это
огорчало Влада, но заподозрить его в равнодушии он не мог, поскольку Алан был логичен и последователен в своих действиях. Поступая так или иначе, он, прежде всего, заботился о человеке, с которым это было связано. Это беспокоило Инессу Игоревну, и она жаловалась, - Алан меня волнует, о других он думает больше, чем о себе.
- Наследственное, и ваш пример, дорогая Инесса Игоревна, - успокаивал её Влад. 
- Глядя на его одухотворённое лицо, и вообще на весь его облик, я почему-то думаю, что ему нужно заняться иконописью. Как вам эта идея?
- Идея прекрасная, - согласился Влад, - но она пока только ваша.
Вот и на этот раз, едва переступив порог, Влад понял что остаток вечера он проведёт в одиночестве. Он разделся, заглянул на кухню, открыл дверь в гостиную и замер. На столе, в его любимой вазе, возвышалась роскошная огненная роза, а рядом с ней белел конверт. Он всё понял. Ослеплённый увиденным, взволнованный неимоверной, безмерной радостью, он стоял, не отваживаясь подойти к столу. Интуитивное желание сохранить и продлить, хотя бы на несколько мгновений, состояние блаженства, удерживало его от последующего шага. Награда за убийственную тоску и за все перенесённые страдания, - думал он, вскрывая, дрожащими от нетерпения пальцами, конверт.
«Привет. То, что происходит со мной нельзя назвать этим миленьким словечком – любовь. Это болезнь – мучительная и сладкая. Моё бесстыжее тело корчится от желания, сердце, измученное тоской, болит и ноет, голова пухнет от собственных мыслей и всевозможных вытяжек из написанного тобой. Я – счастлива потому - что ты был, и несчастна оттого, что нет тебя рядом. Вот так. Смешно, правда?
Сколько это продлиться, не знаю, а ты, писатель, знаешь? Ладно. От тела к делу. Книги получила, спасибо огромное! Хожу на подготовительные курсы. Аттестат – узаконила. На будущий год буду поступать. Куда? Ещё не решила, но знаю – педагогика, экономика, финансы, юриспруденция, философия – всё достойно внимания, но заниматься этим не хочу. Как думаешь, из меня получится журналист? Я думаю – да. Писать буду наотмашь, не размышляя слишком, не анализируя, короче - что вижу, что чувствую – о том и пишу! По крайней мере – это будет правдой. Как тебе такой вариант?
Знаю, лезешь на стенку от тоски, так же, как я. Бабочка и кузнечик – пришпиленные булавками к стене. Может встретимся? Или не стоит риско-вать? Боюсь потерять то, что было. Не хочу даже малейшего изменения. Может повезёт и встречу похожего на тебя? Нет. Ты неповторимый, болезнетворный микроб. Выброс воспоминаний – возбуждает до исступления, короче – инфекция. Никого не хочу. Как думаешь – вылечимся? Или начнём заражать других? А? Отвечай. Не молчи.
P.S. Прочла свою писульку, знаешь, понравилось, даже успокоилась, значит это помогает? Прошу, нет, заклинаю – как только что-то напишешь, высылай немедленно, умоляю! Пока только твоя. Светлана».
Письмо лежало на столе, а он, как заводной, раз за разом поднимал и опускал глаза, чтобы дойдя до последнего слова – Светлана, опять вернуться к первому – Привет. Бездумно вглядываясь в ровные, без единой помарки, строчки, в спокойные крупные буквы, он ничего не испытывал, ничего не ощущал.
Влад вложил письмо в конверт, закрыл дверь, выключил свет, не раздеваясь лёг на диван, накрылся пледом. Была ли поставлена точка? Этого он ещё не осознал. Но о том, что ему самому нужна именно точка, он уже знал.
На следующий вечер Влад заглянул в комнату Алана.
- Зашёл поблагодарить тебя за розу, - сказал он, обнимая его.
- Я рад, что она тебе понравилась, - улыбнулся Алан.
- Красивая, но долго ли продержится?
- Если менять воду и подрезать – долго, - спокойно отозвался Алан.
- Откуда знаешь?
- Мама любила розы.
У Влада чуть было не сорвалось с языка. – Твоя мама терпеть не могла
цветы! – Ах, чертёнок! Феноменальное чутьё у парня. О письме ни слова, - подумал он с восхищением.
- Ладно, сынок, не буду тебе мешать, пойду звонить Инессе и клянчить.
- Отец, - укоризненно глядя на Влада, произнёс Алан, - ты никогда мне не мешаешь.
- Я знаю об этом, - сказал Влад, кивая головой.

- Инесса Игоревна, дорогая, спасите, умираю, хочу пирожков!
- Господи! – воскликнула она, взрываясь от радости, - наконец-то у вас пробудилось человечье желание!
- Все остальные – не человеческие? – рассмеялся Влад.
- Владислав Георгиевич, не пытайтесь меня запутать. Человеческие - от бесовских, я отличаю. В субботу будут вам пирожки в любом виде и количестве. Только будьте добры, - строго сказала она, - не вздумайте меня спаивать, постеснялись бы мальчика!
- Инесса Игоревна, я был не в себе. Простите меня.
Всё как бы наладилось и поутихло. Жизнь вернулась на круги своя. Работа, поездки, покупки, совместные просмотры передач, обсуждение глобальных новостей, политических коллизий, предстоящих перемен - в связи с окончанием Аланом школы, решение бытовых проблем, сетование по поводу природных катаклизмов,  беспокойство по поводу погоды… и многое другое, что делает жизнь привычной, и почти предсказуемой. Тепло, светло и мухи не досаждают. Чего же ещё!
Так нет же! Настигает это извечное, нашенское умонастроение – смута желаний, влечений, потребность новизны и острых - зачастую опасных ощущений, неудовлетворённость собой, жизнью, окружением, и вообще всем на свете… и всё разом сбивается в кучу!
И чтоб не завязнуть окончательно, нужно разгрести эту свалку и разобраться в её содержимом! И для этого – нужна самая малость! Найти, узнать себя, возрадоваться самой возможностью жить! И чтоб душа не пустовала, наполнить её безответной, бескорыстной любовью! Порадоваться успеху талантливого человека, восхититься лицом человеческим – одухотворённым и прекрасным, испытать истинную радость при соприкосновении с чужим счастьем, ощутить гордость за человека – мужественного, умного, благородного, совершающего благие поступки и дела, - влюбиться в чьи-то глаза, прийти в восторг от живописного полотна, от совершенного строения, сойти с ума – от музыки, от любой гармонии, да мало ли ещё от чего! Привязаться сердцем к со-баке, кошке, к любому живому существу, влюбиться в дерево, в дорогу, по которой ходишь, в воду, которой умываешься ежедневно, в цветы на под-оконнике соседей, - да мало ли ещё во что! Порой, привычное и знакомое может оказаться той самой отправной точкой опоры, после которой всё образуется и душа обретёт равновесие.
Влад раскрыл словарь, положил на стол листы бумаги, взял ручку и крупными буквами вывел:
«Трактат. Тоска. Её истоки, характеристика, определение, причины, способы борьбы и избавления, парадоксы и следствие».
Тоска – уныние, душевная тревога, сильная скука, томление.
Разберёмся по отдельности.
Уныние – безнадёжная печаль, гнетущая скука.
Тревога – бесконечное беспокойство, волнение, ожидание опасности.
Чёрт возьми! Бесконечное! Это что? На всю оставшуюся…
Сильная скука – отсутствие веселья, занимательности, интереса к окружающему и отсутствие дела!
Отличная характеристика. Далее.
Томление – тяжкая мука, изнурительная тягость, истома, испытание.
Очень доходчиво. Непосильная масса негативных эмоций. С ума можно сойти. И где же источник этих чудовищных прелестей? В сердце. Всего-навсего! Бедное, бедное сердце!
Итак. Выводим формулу тоски: определяем цвет, возраст, причины.
Тоска юная, - зелёная, быстротекущая, несколько недоразвитая и лег-ковесная. Тоска любовная, скука от безделья.
Тоска повзрослевшая - бурая, потеря интереса ко всему на свете - (это страшно!) - апатия, безразличие, усталость.
Тоска пожилая - чёрная, отчаянье, безнадёга, мука смертельная, то есть – тоска предсмертная.
Три возраста тоски – многоликой, вязкой и коварной. И нет никакой гарантии того, что будут соблюдаться возрастные границы, и что смертельная, чёрная тоска не погубит юное существо!
Как справиться с тоской? Развлекаться напрополую? Новые связи – знакомство, секс, флирт, застолье, разговоры ни о чём, компьютерные игры, интернетное умопомрачение, набор слов на SMS… Погоня за удовольствиями, за миражами… до тошнотворного истощения и пресыщения одновременно?
Как? Не знаю. Зато мне известно кто справляется с тоской, частично или полностью.
Алкоголики, наркоманы, чревоугодники, маньяки, распутники, игроки, великие властолюбцы, звездоманы, эротоманы, безумные мыслители, самоубийцы, ограниченные, жалкие обыватели, несчастные бомжи, безнадёжные романтики и самодовольные глупцы… Кто ещё? Не знаю. Выбор огромный!
Но, парадокс! Какое отношение всё перечисленное и не перечисленное имеет к любви? Никакого. Тоска сама по себе, любовь сама по себе. Отделяем зёрна от плевел, и выводим формулу любви – очищенную и цельную.
Любовь – блаженство для души, великое благо, счастье, радость, умиротворение.
Тоска – темна и зла. Любовь – добра и светла. Тоска – муть и смута. Любовь – чиста и невинна.
Быть может я не прав, возможно, я заколачиваю в гроб вместе с тоской и любовь? Не знаю. Но зато я получаю возможность поставить точку. Отсутствие объекта любви – потеря или утрата самой любви? Ни то, ни другое. Если она была – значит есть и будет.
Светлана! Ты открыла мне сокровенную тайну близости – физической,
душевной и духовной, да, именно в такой последовательности. Ты заставила меня страдать, и это прекрасно. Я узнал тебя и заодно себя. Ты – страстная, умная, сильная, и свободная, чёрт возьми! Ты – яркая, открытая, бесстрашная, и потому не позволишь себе опуститься. Я верю тебе. Влад».
Не перечитывая, он сложил вчетверо лист, вложил его в конверт, написал адрес, и, не раздумывая, отправился на почту.
К звонку из редакции Влад отнёсся без особого воодушевления.
- Здравствуйте, Владислав Георгиевич, - ваш роман «Чужая жизнь» поступил на реализацию.
- Спасибо. Ну и как?
- Сие от нас не зависит. Сколько вам экземпляров оставить?
- Десять.
- Давайте лучше двадцать. Дети, внуки, друзья, соседи, женщины, и вообще на всякий случай.
- Согласен. Не забудьте, пожалуйста, об авторском гонораре.
- Накалывать вас не станем. Вы нам ещё пригодитесь. Пишите?
- Пишу.
- В таком случае желаю вдохновения и удачи.
- Спасибо. До свидания.
Инесса Игоревна, узнав эту новость, пришла в неописуемый восторг. Сгорая от нетерпения, она теребила Влада.
- Владислав Георгиевич, не тяните, поезжайте за книгами! Такая ра-дость долгожданная! Прямо душа горит! Да, Алан? – обращалась она к нему за подтверждением.
- Ещё бы, такое событие!
- «Чужая жизнь», - вздохнул Влад, - пошла по рукам. И неизвестно чем обернётся для неё это радостное событие.
- Владислав Георгиевич, как же вы изменились! И всё из-за этой вашей последней пассии. Так пренебрежительно отзываться о собственном творчестве!
Алан удивлённо вскинул брови.
- Бросаетесь словами, которые не всем знакомы. Объясните человеку – о чём речь, - сказал Влад, подмигивая Алану.
- Любовница. И так ясно.
- Не ясно! – съехидничал Влад. – Пассия – предмет страсти, а предметы, как понимаете, бывают самые различные: одушевлённые и неодушевлённые.
- Ну, бабушка Инесса, - ты даёшь! – расхохотался Алан.
Утром Влад заглянул в почтовый ящик и обнаружил в нём второе письмо Светланы. Мысль, что это ответ на его трактат, оказалась неверной. Это послание было отправлено следом за первым её письмом, с разницей в два дня.
«Называть тебя любимым, дорогим – язык не поворачивается. Жеманство, банальность, насмешка. Противные слова! Я никогда им не верила, но произносила часто тем, кого терпеть не могла, так как именно они вертелись вокруг меня. Начало было в детстве. Жить я начала очень рано.
Ответишь ли ты на первое письмо, ответишь ли на второе, не знаю. Но ныть не буду. Против моей воли – это письмо – ответ на то, что тебя мучает. Прочитай и успокойся.
Определить тебя? Радость сердца, беспамятство страсти, удивление, боль, тоска? Мало, мало. Это что-то очень большое и опасное. Да, я могла бы ворваться к тебе, поселиться в твоём доме, и вобрать тебя всего без остатка. Знаю – ты не стал бы сопротивляться. И всё разлетелось бы, затрещало бы по швам! Ты считаешь себя эгоистом. Ты не знаешь, что такое настоящий эгоизм – нахальный и голый! А я знаю, потому что сама являюсь великой частицей эгоизма, и горжусь этим. Только ты, я и твои книги. Больше никого. Я стала бы ревновать тебя даже к нашим детям, и не позволила бы тебе любить их сильнее, чем меня. Видишь, я не могу поселиться у тебя в доме, в котором есть – твой названный сын, твоя названная мать. Ты любил их до меня, и потому я не имею права разрушить всё созданное тобой. Влад, это так. Да, мука непосильная, да – плохо мне, страшно. Мне кажется, это постепенно смягчится, уляжется, и останется благотворная память. Вот увидишь, она окажется сильнее наших чувств, наших страстей. Ты только будь, просто будь. Хорошо?
Я стала очень взрослой. Светлана».
Скупые, редкие слёзы сползали по щекам Влада. Он разрешил им скатиться, и не стал их сдерживать. Потом, вспоминая свои ощущения, он пришёл к выводу, что слёзы могут быть сладостными и успокоительными.- Печаль моя светла… - Да, когда плачет мужик, это круто!
Потом была радость. Позвонил Миша.
- Влад, это я! Не успел соскучиться?
- Успел, Миша, успел!
- Тогда слушай. Я осел в Новосибирске. Схлопотал квартиру, с учётом прироста населения – просторная, четырёхкомнатная, не бесплатная, но на льготных условиях, думаю за два года справимся и ремонт осилим.
- Миша, я так рад за тебя! Поздравляю, дорогой! Кто, если не ты, до-стоин жить в нормальных условиях.
- Спасибо, Влад. Представляешь, проведали о моих прежних способностях, предложили должность начальническую. Мариша – за, а я как-то потускнел. Опять контора, компьютер, неохота задницу наращивать и упираться головой. Как советуешь? Отказаться?
- Миша, я тоже задницу эксплуатирую. Меня спасает наследственность
– не толстею, не худею, и так же хожу в начальниках, но у меня Инесса и Алан взрослый, а у тебя семья, и они в тебе очень нуждаются. Два выход-ных – это здорово! И, на твоём месте, я бы решился на перемены. Во всяком случае, попробовать стоит.
- Как молодая твоя?
- Письма пишет.
- А ты волновался! Вернётся, вот увидишь. А как Инесса, Алан?
- Об Инессе можно долго рассказывать, Алан – будущий мужчина – настоящий!
- Радуюсь безмерно. Слушай, Влад, вот бы познакомить его с моей Софьюшкой! И по годам подходящая разница, и по уму, и по красоте! И породнились бы мы с тобой навсегда! Не против?
- Ох, Миша, могу ли я быть против? Последнее слово не за нами. Время покажет. А повод встретиться найдём.
- Правильно говоришь. Я иногда думаю, какая была бы беда, если бы мы с тобой не подружились. Есть кому позвонить, есть с кем поговорить по душам, а это – дорогого стоит.
- Кончай, Миша, меня расслаблять, я и так весь соплями изошёл! – воскликнул Влад со смешком.
- Не мужское это дело, - рассмеялся Михаил, - но избавляться от соп-лей надо! Ну, до следующего звонка, пока , Влад, будь здоров!
- До свидания, Миша, привет всем, поцелуй моего тёзку за меня!

***
Алан оканчивал школу с отличием. Но ликования по этому поводу было сметено его – совершенно неожиданным - выбором профессии. Даже Влад, не говоря уже об Инессе Игоревне, не был готов к такому повороту. После нескольких минут замешательства, громкоголосый вопль Инессы Игоревны, оживил обстановку.
- У нас что война? Мы воюем с кем-то? Зачем тебе это?
- Мы не воюем, но мы – летаем.
- А как же живопись? Ты же хотел поступать в художественный кол-ледж? – с пафосом воскликнула она.
Влад, не удержавшись, фыркнул.
- Не фыркайте! Ваша беспечность поражает меня! – пристыдила она Влада.
- Алан, дорогой, ты любишь рисовать! У тебя талант. Каких прекрас-ных птиц ты изображал! – сбавляя тон, вкрадчиво проговорила она. – Ты творческий человек!
- И летать буду и рисовать буду. Одно другому не мешает.
- Господи, - задумчиво произнесла она, - я знаю как опасна эта профессия… не приведи бог, пережить подобное!
- Всё опасно, бабушка Инесса. Папа мой ходил по земле, а разбился - как птица, мама не летала, а умерла на лету - как птица. Я видел всадников на скачущих лошадях, они тоже как птицы – летают и падают, летают и падают.
- «Чей конь примчался запалённый и пал на камни у ворот? Чей это всадник бездыханный!» - негромко, с чувством продекларировал Влад, и пожалел об этом.
Инесса Игоревна обрушила на Влада поток обвинений.
- Владислав Игоревич!  Вы меня потрясаете! Такой ответственный момент, а вы со стихами! Не совестно вам?
- Бабушка Инесса, вспомни, что ты говорила о поэзии?
- Какая поэзия, если решается твоя судьба!
- Всё. Я буду курсантом лётного училища! Вы будете мной гордиться. Хочу быть мужчиной, а не – педиком.
- Господи, что ты говоришь? Откуда ты это взял? Ужас какой-то!
- Ужаса нет, есть жизнь, есть выбор, или, или… Откуда? Пару раз столкнулся с кем не надо. Профессию, я выбрал сердцем!
- Жену выберешь разумом. Помнишь? – улыбнулся Влад.
- Помню. Память у меня хорошая. Но… всё может измениться.

Ответное письмо Светланы на его патетические рассуждения о природе тоски, стало очередным откровением и ещё одним подтверждением её странного личностного своеобразия.
«Моё спасибо ничего не значит. Значительно другое – мы общаемся!
Ты похож на человека, который десятилетиями - обжигая, облицовывая каждый кирпичик - воображая, фантазируя, изобретая – строил, созидал совершенные здания, где каждая линия, деталь, штрих, были согласованны, и тщательная обработка глухих переулков, переходов и всего промежуточного пространства, создавала живую сокровенную атмосферу, и всякий вошедший в этот дом, мог найти заветный, близкий своей душе уголок и встретиться с самим собой. Там было много места  и для радости, и для печали, там происходили неожиданные встречи и расставания, там властвовала любовь – добрая и жестокая, покорная и отчаянная… И вдруг человек, сотворивший всё это, взял и слепил из того, что было под рукой незатейливый теремок, закрыл дверь, занавесился и спрятался в нём. Устал, измучился и… поставил точку! Надолго? Не продержишься, выскочишь сломя голову. Трактат – простодушен и прост. Мальчишка, играя в войну, спрятался и, замирая, ждёт найдут ли его? Неспроста иногда хотелось тебя приголубить, и это злило меня. Что за мужчина, которого хочется накормить, напоить, спать уложить и ещё баю-баюшки пропеть! Подчас приходит мысль: кому двадцать, а кому сорок? А если бы: мне двадцать и тебе двадцать? Караул! Никакой дом не выдержит – перекосится и развалится. Но… откуда у двадцатилетних дом? А если мне сорок, тебе сорок? Как-то не по себе. Ничего не видится, ничего не чувствуется. Ровесников не люблю! Разница в возрасте, независимо от пола – необходима, особенно для совместного проживания.
Пока не забыла. Уверена, ломаешь голову: подготовительные, аттестат, будущая учёба, хлеб, масло, новые джинсы и все прочие гардеробные принадлежности, крыша над головой, насущное, необходимое, и тому подобное. Откуда и на что? У тёти свой продуктовый магазин, готова прикупить второй. В качестве внештатного помощника, я занимаюсь документацией, имею временную прописку на правах родственницы. У неё связи и знакомства. Отношения в семье – ровные, добрые. Дочь на четвёртом курсе мединститута, муж плавает помощником капитана на круизном теплоходе. Меня приняли хорошо. Тётя удивляется моей непритязательности. – «Ты, как птичка-синичка, прикорнула ненадолго и улетела». Меня не прельщает богатство, деньги, домашний скарб, лишние тряпки, барахло и всякая мишура. Головная боль и постоянный страх всего лишиться! Бр-р-р… Хочу путешествовать и писать. Главное – обрести себя. Считай меня своей ученицей. Я оценила се-бя. Пишу хорошо, легко. Странно..
Не скрою. Гнездилась мыслишка гнусная - прихватить с собой пакет с деньгами Костика. Это была бы справедливая плата за порванные книги твои, за изгаженную неделю, за вынужденное бегство. Почему не сделала? Испугалась за тебя. Искать меня – это одно, а деньги? О, это жуть! Он поднял бы на уши всех и тебе пришлось бы с ним столкнуться, но доказать, что ты не завязан с этой кражей, тебе не  удалось бы, а это опасно.
Знаю, слышала: - не украл, но хотел, или подумал об этом – ты уже вор! Так что, Влад, к моему затрактованному тобой портрету, добавь – воровка! И это будет справедливо. Светлана»
Какая девчонка! Как же я опять проворонил? Чёрт подери, стоит мне завестись на женщину, как я с ходу мутнею и безнадёжно одуреваю! Да, я увлёкся безоглядной щедростью её соблазна - которым она, так безудержно и радостно, одаривала меня - и окончательно потерял способность соображать. Может она так поумнела благодаря общению со мной? – не без сарказма подумал Влад, но тут же отбросил это предположение. – Кончай разглагольствовать и изворачиваться! Всё в ней от природы: соблазн, разум, практицизм и воля. Пора понять, что женщина, при всей своей непринуждённости, интуитивно разгадывает намерения мужчины, просвечивая его нутро похлеще рентгеновских лучей. У них особое чутьё. Так почему же они попадаются на удочку всяческого рода проходимцев, сутенёров, прихлебателей и аферистов? Влюбляются без памяти, подсознательная тяга к риску, добровольное подчинение обстоятельствам, или напротив – желание перехитрить, переиграть и подчинить себе? Да уж, лучше не придумаешь: - Считай меня своей ученицей. Усыпила, провела мягкой лапкой по моему самолюбию. Умница, молодец, Светочка, - заключил Влад перечитывая письмо, - не здоровается, не прощается и… сразу в бой!
Письма приходили короткие, без сведений о себе, ни вопросов, ни от-ветов, иногда просто бумага, на ней слова, рваные строчки, многоточия. - Игра, или что-то другое? – гадал Влад. Однажды, после сумбурного, отрывочного сновидения, в котором была вода, какие-то люди, совершающие непонятные действия, и повсюду глаза Светланы, Влада охватила тревога, и он отправил срочную телеграмму: - Светка что случилось мне страшно отвечай хочешь я приеду.
Ответ, как всегда был неожиданным и скорым.
«А-а! Попался! Испугался! Наконец-то это произошло! Тебе страшно! Влад, предупреждаю: если замолчу, не пугайся. Это будет означать – что-то произошло, что-то очень изменилось, и мне не до тебя. Ладно?»
Потом было ещё одно письмо, опровергающее предыдущее.
«Читаю твой роман «Чужая жизнь»… вскрикиваю...  хочу вернуться… знаю, нельзя. Может рискнуть, показаться… Об одном прошу – не оставляй меня, присылай черновики, просто исписанные тобой листы, любую малость… пожалуйста… Светлана».
Нет, с ней сойдёшь с ума! Надо остановить это безумие, - сказал он себе.
«Светик-многоцветик! Читай, но не вскрикивай, не надо, очень больно отдаётся. Показаться? Будет ещё больней. Я – в разобранном состоянии, и это тормозит меня. Я на пороге нового замысла… путь будет долгим, конца не видно. Одолею, разрожусь – тебе первой и единственной. Это серьёзно, без намёка на отмазку! Я правильно выразился?
Бреду, петляю, путаюсь в подробностях, как в сетях, спотыкаюсь на стыках событий, плаваю по поверхности, ныряю вглубь, ищу нужные слова, нахожу одно, - единственное и тут же его теряю! Устаю, задыхаюсь, чертыхаюсь, но без всего этого, пока ещё не могу!
Предвижу твоё удивление, когда ты узнаешь обо мне то, что самому хотелось бы забыть, и поймёшь – мы - по сути, из одной стаи, разделённые промежутком времени в двадцать лет. И обстоятельства разные. Ты - по своей воле слетела с гнезда, а меня сбросили, когда я и летать ещё не умел. Вот отчего, моя милая девочка, тебе хотелось меня пожалеть и убаюкать! Подспудное естество женщины. В.Г.К.»
Этот день Влад запомнил навсегда. Как только Алан вошёл в комнату, Влад почувствовал – что-то произошло, и сердце его трепыхнулось. Торжественный, подтянутый, с чуть ироничной улыбкой на губах, сияя глазами, Алан молча смотрел на Влада. Через несколько мгновений послышались шаги, и в дверях появилась Инесса Игоревна. Бросив на Влада настороженный взгляд, она – демонстративно, присела на самый краешек кресла.
- Бабушка Инесса, - весело воскликнул Алан, - располагайся поудоб-ней, расслабься!
Недовольно сведя брови, она откинулась на спинку кресла.
- Дорогие мои, отец и бабулечка Инесса, поздравьте меня. Я зачислен курсантом авиационно-лётного училища. Документы приняты, поеду на собеседование. Ну, что молчите?
- Господи, боже мой, - вскакивая, простонала Инесса Игоревна и, безостановочно кружа по комнате, забормотала, - они тебя достанут, уведут, оглянуться не успеешь, а у тебя ни опыта, ни практики, захомутают…
- Бабушка Инесса, о чём ты? Кто уведёт?
- Стюардессы, мой милый, стюардессы…
Переглянувшись, Алан и Влад прыснули со смеху.
- Ничего смешного! – возмутилась она.
- Бабушка Инесса, зачем практика, если есть голова?
- Голова вообще тут не причём! А вы, Владислав Георгиевич, в высшей
степени наивны и недальновидны! – обратилась она к Владу.
- С больной головы на здоровую: отца не увели и меня не уведут, - спокойно отозвался Алан.
- Сравнил! Он писатель, а ты лётчик, мужчина в лётной форме, да ещё такой, как ты! – Величайший соблазн для девиц и женщин. Устоять невозможно! Боже мой, столько лет прошло, а я – будто это было вчера… всё, всё помню, ничего не забыла, - с грустью проговорила она… и заплакала.
- Бабулечка, дорогая моя, я же буду приезжать на побывку.
Она подняла глаза, и Влад замер. Ему показалось, что может произойти нечто ужасное. Он было кинулся к ней, но она, отстраняя его рукой, выдохнула:
- Как… на побывку…
- Бабушка Инесса, я уезжаю.
Зачем же так безжалостно, - встрепенулся Влад, с упрёком глядя на Алана.
-Да, - игнорируя взгляд Влада, твёрдо произнёс Алан, - я буду учиться в Ульяновске, жить в общежитии, как все остальные, тем более, что я - круглый сирота.
- Как сирота? – опешила Инесса Игоревна, хватаясь за сердце. – Это неправда...
- Бабушка Инесса, кончай прикидываться. Правда не бывает неправдой. По документам. Я – Исмаилов Алан Отобоевич. Отец – Отобой Каримович Исмаилов – погиб, мать – Сиденко Наталья Юрьевна – умерла. Меня усыновил Кустовской Владислав Георгиевич, и по совместительству – Славина Инесса Георгиевна. Всё! Берёмся за дело, готовим ужин. Кушать хочется и заодно поздравите меня! Радоваться надо, а не плакать. Небо – это свобода, и я выбрал свободу.
Алан уехал. Часы, как ни в чём не бывало, по-прежнему тикали, звенели, безмолвствовали и казалось, что время ускоряется с необычайной быстротой. Вот только что была Светлана, вот только-только был Алан, и никого… тишина… вялая, тягучая. Пусто… одиноко, зябко, неуютно. Но помимо всего, Влада волновало состояние Инессы Игоревны. Каждый вечер он приходил к ней, и они пили чай, кофе, переговаривались о том, о сём, переключая телеканалы – бесстрастно обменивались репликами. – Вы хоть пишете? – равнодушно спрашивала она. – Пишу, - безразлично отвечал Влад. Но в один из вечеров она встретила его во всеоружии: нарядная, подкрашенная и сияющая от радости.
- Посмотрите, что этот проказник прислал мне на мобильник! – вос-кликнула она, протягивая трубку.
«Бабуля! Тебя люблю больше всех. Не хвались отцу – он ревнивый».
И сразу же, поспешно опережая любые реплики Влада, необычайно радостным и растроганным голосом, она заявила:
- Владислав Георгиевич, мой дорогой, выходим, выбираемся из этого тупика! Вы пишите, я пеку пирожки, и у меня есть ещё одно секретное дело, коим я смогу вас или порадовать или … огорчить.
- Инесса Игоревна, чтобы я без вас…
- А чтобы я без вас…
- Да, хотел вас спросить. Почему Славина?
- Славина по мужу, а по роду  - Разумовская.
Странно, но иногда - после отъезда Алана и Светланы, присматриваясь к юношам и девушкам, Влад испытывал чувство некой настороженности, безнадёжности и… вины!  За Что? За количество прожитых лет, или за возрастные изменения? – Глупости! – возмущался Влад, возражая собственным мыслям. – Вот, взгляни на этого парня… ему за двадцать, а смотрится на все сорок! А рядом с ним? Сутулый, мешковатый… и повадки как у старика! Нет, я за себя спокоен! Мой внешний облик достойно, без потерь, сопротивляется временным наскокам, и это подтверждается зеркальной поверхностью! Разумеется, мне известно присущее ей мистическое шельмовство, но упрекнуть зеркала в лукавстве, я не могу, поскольку самый пристальный изобличитель – солнечный, яркий, дневной свет – пресекает все сомнения. Так что же… это мои внутренние ощущения? Да, - усмехнулся Влад, понимая что подобное состояние гораздо, опасней и разрушительней любых внешних искажений…
И всё-таки, несмотря на мои краткосрочные преимущества, кто я для них? Чужой, непонятный, к тому же – совершенно бесполезный и, возможно, не слишком приятный – дядька? Домыслы… домыслы… Скорей всего, они заняты собственной жизнью, и им - как сказала Светлана, - не до тебя! Да это похоже на правду! Но… к сожалению и их время отлетит, проскочит и им тоже придётся столкнуться с последующими дядьками и тётками! И они – загодя, до срока (и кто знает, какие сроки им уготованы?) так же начнут сомневаться, терзаться и ужасаться неумолимо приближающейся старости, боли, немощи, а по-сути – уродства… хорошо если только внешнего… Ну, и что? А ничего! Каждому воздастся по силе духа, по разуму, по бесстрашию, по иронии ко всему, но главным образом – к своей персоне, и… по любви, по вере в то, что существует за пределами всего перечисленного. Да, да, чёрт возьми! Сама по себе жизнь ничего не стоит – без дарованной… предоставленной возможности пройти определённый путь, преодолеть все рубежи, перемахнуть все препятствия и… однажды оказаться, нет, лучше – очутиться у загадочного, никому не ведомого порога… хотелось бы, чтоб это произошло сразу, сходу… на лету!
Происходящая смена поколений вызывала смятение, ощущение зыбкой неуверенности, и вопрос: - и я тоже? – возникал остро и обнажено, обжигая нутро трусливым и подлым страхом. Так что же, всё напрасно и спасения нет? Есть. Оно в тех, кто будет после тебя, оно – в желании видеть и знать, что они есть, соприкасаться с ними мыслями и чувствами, смешиваться с ними без боязни, понимать их, радоваться за них, болеть за их неудачи и просчёты, оберегать, помогать, сопереживать, любить и жалеть их так, как никогда не жалел себя!
Значит в этом смысл самой жизни, и единственный путь спасения? Да. Каждое поколение - не изворачиваясь, не оправдываясь, не ссылаясь на трудности, на обстоятельства, не оправдывая свою непомерную алчность, ужасающую жестокость, гнусное бессилие, омерзительную порочность, вопиющую лень, бездарную глупость, спесивость и патологическую жажды власти - несёт безоговорочную ответственность за последующее поколение! Да… немалый груз! Обвинить всех скопом – легко и безопасно. А каковы мои связи с будущим поколением, для которого я всего лишь дядька?
Инесса Игоревна действительно участвует и физически и нравственно в
моей жизни, и в жизни Алана. А я? Я обладаю счастливой ответственно-стью за неё и за Алана. Но этого недостаточно. А мои книги? Они как раз для тех, с кем лично я не знаком, но может быть, я успел что-то сообщить, доверить, заставил кого-то задуматься, и каким-то образом повлиял на чью-то жизнь?
Подобные хаотичные размышления наслаивались, накапливались, и потихоньку проклёвывались одинокие и, пока ещё разобщённые, но очень настырные ростки будущего романа. Волнение нарастало. Что, о чём? Поэма о юноше. Да, да! Эврика! Поэма, посвящённая Алану.
И сразу же всё изменилось – посветлело, оживилось, раскрасилось и осмыслилось. Как сказал, один из братьев Манн – Генрих: - «помяни того, кто, уходя, унёс свой чёрный посох и оставил тебе эти золотистые листья». Да, уходящее поколение должно унести свои чёрные посохи, и оставить последующему золотистые листья! Но всякое ли поколение достойно, чтоб его помянули? Поколение, как и толпа, воспринимается однородной массой, и на первый взгляд не просматривается и не ощущается, а лишь – настораживает. Но если сосредоточиться на каждом отдельно, и успеть заглянуть в глаза, а ещё лучше переброситься несколькими самыми обыкновенными, простосердечными фразами и… улыбнуться широко и радостно… о, тогда прозреешь и увидишь тех, кого захочется помянуть! В каждом поколении великое множество тех, кого следует помянуть. И чем чернее и зловещее власть тьмы, тем больше тех, чьи золотистые листья кружат над миром - вдохновляя, обнадёживая и освещая дорогу, которою придётся пройти.
Вечером позвонила Инесса Игоревна и взволнованно провозгласила:
- Владислав Георгиевич, Алан прилетает! Просил не встречать, но я хотела бы, чтобы вы его встретили!
- Когда прилетает?
- Завтра.
- Завтра смогу прорваться.
- Я растерялась от радости, не знаю что приготовить…
- Не хлопочите, из двух холодильников найдётся чем попотчевать нашего юношу!
- Он любит домашнюю пищу, забыли? Всё, всё, я надумала! Жаркое из баранины в горшочках, овощи... и ещё я приготовлю клубничный мусс и блинчики с творогом, он их обожает!
- Отличная идея! – рассмеялся Влад. – У меня слюнки потекли, и я учуял запах баранины. Сладости, торт и фрукты за мной. Отдыхайте и – до завтра!
С дорогой повезло. Беспрерывная вереница машин медленно, но неуклонно приближала его к цели. Поставив машину на стоянку, Влад вошёл в здание Аэропорта. Успел, - подумал он, глядя на выходящих пассажиров. Оклики, восклицания, объятия, радостные улыбки, тележки с громоздким багажом… а где же, - слегка забеспокоился Влад, и вдруг услышал:
- Отец!
Прозвучавший оклик, прежде чем коснуться слуха, резко отозвался в сердце Влада, и… на чуточное мгновение замедлил его реакцию, обернув-шись, Влад смущённо проговорил:
- Неужто я просмотрел тебя…
- Нет, - сказал Алан, заключая его в объятия, - я проскочил раньше, пить очень хотелось.
Влад молча смотрел на Алана.
- Ну, здравствуй, отец! Прогуляемся немного. Ладно?
- Да, да, - не спуская с него глаз, согласно поддакнул Влад.
Пропуская Алана вперёд, Влад залюбовался его походкой. Сочетание вольной, размашистой поступи и строгой сдержанности, было безупречно согласованным. – Когда успел так наловчиться, - с гордостью подумал Влад.
Происходящие в облике Алана изменения не переставали удивлять и восхищать Влада. Но всякий раз – это было неожиданно. Опять… что-то изменилось… Но что? Подрос, возмужал? Тот же рост, всё также строен и юн… только вот осанка… развёрнута грудь, подняты плечи, иная посадка головы, иная стать… но, никакого напряжения, желания выделиться, всё также лёгок и подвижен! Чуть-чуть обозначились скулы… и завершающий, чётко очерченный овал лица, гладкая чистая кожа… а волосы! Чёрные, блестящие, этакая роскошь!
А в общем… джинсы, белая футболка, светлые мягкие туфлях, рюкзак за спиной, - внешний, видимый образ вполне современного парня… только вот глаза… сияющие, озарённые внутренним светом, и исходящее от него ощущение радости, покоя и… надёжности, - это… из другого времени! Прошедшего… или будущего?
- Разлука что-то изменила? – спросил Алан.
- Просто я смешался.
- Почему?
- Сам не знаю. Нормальные слова улетучились, а стереотипные застряли в горле, и я онемел, - признался Влад.
- Помолчим, - заговорщически подмигнул Алан, - бабушка Инесса нас раскрутит. Соскучился я очень, очень!
- Алан, дорогой, ты нашёл потерянные мной слова! – обрадовано воскликнул Влад.
Прямо с порога Алан расцеловал Инессу Игоревну.
- Бабушка Инесса, какая ты красивая! – восторгался он, прижимая её к себе. – Прикид у тебя шикарный. Зелёный цвет – твой цвет. А ну-ка, посмотрим, что ты там приготовила? – воскликнул Алан, сбрасывая рюкзак, - у-у-у, вкуснятина! Моем руки, и к столу!
Инесса Игоревна, со счастливой улыбкой на лице, не отрывая взгляда от Алана, молчала.
- Бабушка Инесса, ты тоже онемела? – рассмеялся Алан.
- Начну говорить, заплачу, - сказала она с грустью.
- Не к лицу тебе плакать. Ты наша сила и опора.
- Если уж молодые от любви и плачут и немеют, то мне - в моём воз-расте, и то и другое не возбраняется, - произнесла она со вздохом. - На сколько
дней к нам пожаловал?
- На пять суток. Вот, смотрите,  бумага за семью печатями и подпися-ми. Курсанту такому-то предоставлен отпуск… месяц, число, год, время… за отличное поведение и отличные показатели в учёбе.
- А без бумажки нельзя? Ты же студент.
- Бабушка Инесса, во-первых, не студент, а – курсант, и эта бумажка нужна мне больше, чем другим. Я же азиат, ярко выраженный! А вдруг я террорист или наркодиллер?
 Весь вечер Алан рассказывал об учёбе, о тренировках, об условиях проживания, о наставниках и педагогах, о товарищах, с которыми как-то сразу сдружился и наладил отношения, об отдыхе, о питании, о своих впечатлениях, о городе и ещё о многом другом.
По тону, по виду, по увлечённости и, несвойственной ему, многословности, было ясно – Алан доволен своим выбором. Но на вопрос Инессы Игоревны: - А девушка у тебя есть? – он ответил коротко и серьёзно: - Я дружу с девушкой, зовут её Таня… Татьяна, - добавил он и, смутившись, замолчал.
Стало очевидно, что на эту тему он не будет распространяться. Инесса Игоревна как-то сразу сникла, но нашла в себе силы, отбросив собственные чувства, весело отозваться:
- Красивое имя, у меня была подружка Танечка - весёлая такая, добрая, да и просто красавица, я гордилась дружбой с ней. Я рада за тебя, Алан, рада! – твёрдо произнесла она.
Алан прижался к ней плечом, чмокнул её в щёку и, улыбаясь, сказал:
- Спасибо. Ты очень хорошая бабушка. Я люблю тебя.
Влад был счастлив. Отношения Инессы Игоревны и Алана всегда до-ставляли ему истинную радость. Он любил молча наблюдать за ними, предоставляя им возможность, в его присутствии, оставаться наедине друг с другом.
Тем же вечером, готовясь ко сну, Алан заглянул в комнату Влада, с пожеланием доброй ночи, и вдруг, опускаясь в кресло, сказал:
- Отец, ты знаешь, я почему-то боюсь.
В одно мгновение Влад понял, о чём идёт речь. Он поднялся с постели, сел напротив Алана и, глядя ему в глаза, горячо и проникновенно заговорил:
- Алан, сын мой, ничего не бойся! Всё будет так, как ты хочешь. Ты – умный, сильный, решительный, ты разбираешься и в людях, и в жизни. Они жили в другое время и были другими, это была их жизнь. У тебя иная дорога, иная судьба. Бояться любви, значит не чувствовать, ни дышать, ни мыслить, да и вовсе не быть! Любовь благодатна и плодотворна. От страха есть надёжное средство – крепкая, ядрёная злость на самого себя. Обложи себя двумя, тремя ураганными фразами, только искренне и с чувством – и всё встанет на место. Я – бесконечно много раз трусил, боялся - и потому многое потерял, но накатывалась ярость и я, несколькими нелицеприятными комплиментами в свой адрес, возвращал себя в нормальное состояние. Конечно, можно беспрестанно думать, рассуждать с самим собой и, барахтаясь в собственной несостоятельности, жалеть себя любимого, обвиняя всех и вся в собственном бессилии. Всё это – не мужское занятие. А ты – по природе своей – истинный мужчина.
Алан смотрел на Влада и каждое сказанное Владом слово, отражалось во взгляде его открытых глаз, и в радостной, слегка ироничной улыбке, блуждающей по его сомкнутым губам.
- Знаешь, - мечтательно проговорил Алан, - какая она? Всё вокруг меняется, когда она рядом со мной. Листья на деревьях ярче и зеленей, дома красивей, а дорога – шёлковая. Когда она смеётся – река становится серебристой, а когда луна зависает над водой и её отражение плавает и ныряет… она говорит:  – это луна хохочет. У неё свой мир. Она мыслит, и поступает не как другие, она – особенная.
- Фотография есть?
- Не сможет объектив показать то, что видят мои глаза и чувствует моё сердце. Фото – иллюзия, обман. Я и так её всегда вижу, слышу и ощущаю. Она студентка – будущий эколог, специалист по природоведению. У неё уже есть труды по этим вопросам. Она так азартно и интересно рассказывает обо всём, что я - частично приобщился к этой науке и осознал её проблемы. Она считает, что в мире существуют две - неоспоримые ценности – природа и любовь, и верит, что только это сможет спасти человечество от гибели. И потому, при виде сломанной ветки – она плачет и ругается. А когда увидела по телеку, что где-то, по-моему, в Ставрополье, вырубили дубовую рощу - разрыдалась и тут же написала статью в местную газету. Я прочитал, классно написано… сердцем. Тебе, наверное, хочется представить её. Попробую описать. Волосы и глаза блестят, как каштаны, лицо такое, что всё время хочется на неё смотреть. Рост средний, сложена – глаз не оторвёшь, руки очень красивые. Иногда она такая притягательная, весёлая, а иногда притихшая, грустная и очень близкая.
- Остановись мгновенье – ты прекрасно. – Так нарисуй, изобрази её.
- Пробовал, не получается.
- Общаетесь часто?
- Не часто, но полноценно. Вопросов друг другу не задаём. Каждый рассказывает то, что хочет. Её родители работают в порту. По манерам, и по тому, как она воспитана – родители устойчиво нормальные и образованные.
- Ты с ними знаком?
- Нет. Это может затронуть и нарушить состояние, в котором мы пребываем. В дом её родителей я войду только лишь с предложением, и с просьбой руки их дочери.
Этот вечер стал счастливым открытием для них.
- Спокойной ночи, Алан. Теперь я совершенно спокоен за тебя. Знаешь
что, мне кажется…- Влад задумался, подыскивая нужные слова, - тебе может быть стоит…
- Хочешь, я договорю? – остановил его Алан, - стоит рассказать бабушке Инессе, чтоб не изводила себя предположениями. Правильно?
- Абсолютно.
- Завтра, в твоё отсутствие, я поведаю бабушке Инессе байку о Танечке, - рассмеялся Алан, – порадую её.
Странно, но на этот раз, время - всегда такое несговорчивое и неумо-лимое, снизошло до этих троих счастливцев. То ли залюбовалось ими, то ли сжалилось, то ли ещё по какой-то неизвестной причине, неожиданно замедлило свою стремительную поступь. И впрямь - эти пять дней оказались такими долгими и насыщенными, что под конец все усомнились в том - что дней действительно было всего пять.
На следующий вечер Инесса Игоревна, воодушевлённая откровенно-стью Алана, затеяла разговор, ставший продолжением предыдущего.
- Алан, в чужом городе, один, с девушкой, мало ли кто привяжется, позарится.
- Бабушка Инесса, ты имеешь в виду стаю собак?
- Глупости говоришь, - вспыхнула она, - я имела в виду… совсем другое!
- А я имею в виду то, что я – мужчина, будущий авиатор, и должен чётко оценивать обстановку, быть предусмотрительным, хорошо соображать и быстро ориентироваться в любой ситуации.
- Ой, - усмехнулась она, - наговорил! Милый мой, это - не свидание, а боевой вылет!
Влад расхохотался.
- Вот так, Алан, знай, с кем имеешь дело!
- Да, бабулечка, мыслишь ты здраво. Могла бы преподавать в нашем училище. Ладно. Успокою тебя. У нас сложились крепкие мужские отноше-ния. Один за всех, все за одного. У каждого есть мобильник, память у всех отличная, договорились: когда кто-то уходит, особенно на свидание, сообщает координаты посадки, в случае опасности – условный сигнал.
- Ну, и что?
- А то, что двое или трое наших, способны сорваться и вовремя при-быть на место вызова. И потом, у каждого своя наработанная защита.
- Господи, боже мой! Нож, что ли? – ужаснулась Инесса Игоревна.
- Кирпич за пазухой, - рассмеялся Влад.
- С ножами и кирпичами выходят на охоту бандиты, националисты и фашисты доморощенные, а мы – курсанты, осваивающие благородную и нужную профессию, - с гордостью произнёс Алан.
- А если кто-то заблудится? – спросила Инесса Игоревна. – Город не всем же знаком?
- Один из наших заблудился вместе с девушкой. Она из бескрайних степей, а он горец. Запутал нас классно! Мне и моему другу пришлось неделю драить туалетные апартаменты! Но это стоило нашего приключения.
И вот - день прощания настал.
- Отец, за деньги спасибо, кредитку не возьму. Пусть остаётся у вас.
- Алан, это твои деньги. Мало ли что тебе захочется приобрести.
- Отец, хочу сказать тебе, мне не нравится, когда ты говоришь: мои, твои. Общие, наши. Нужно будет тебе или бабулечке – трать. Понадобятся мне – попрошу.
- Извини, ты прав.
- Я рассказал Танечке о тебе и об Инессе Игоревне. О папе и маме расскажу потом. Я пообещал ей другое. Если ты не против, пожалуйста, дай мне свои книги, не было времени походить по магазинам.
- Какие? – спросил Влад, стараясь скрыть свою радость.
- Те, которые я прочитал и ещё не прочитанные.
- Тяжело будет тащить, - улыбнулся Влад.
- Книги не могут быть тяжёлыми. Да, оставляю у тебя очень дорогой для меня, не в материальном смысле, подарок. Дарственная на квартиру, от Инессы Игоревны. Спрячь, а то обидится, что раскрыл её тайну. Она хочет, в какой-то важный момент, объявить тебе эту новость.
- Я рад за тебя и за Инессу. Алан, ты встречался со своими одноклассниками?
 - Конечно! Не со всеми, кто-то уехал, кто-то занят, но, с остальными – было здорово, хотя и грустно немного.
Прощаясь с Аланом, Инесса Игоревна не смогла сдержаться от слёз.
Уже в машине, всхлипывая, приговаривала:
- Когда ещё свидимся… с нашим мальчиком.
- Когда надо, тогда и свидимся, - резко тормознув, произнёс Влад.
- Что с вами, Владислав Георгиевич?
- А с вами? Я тоже человек, и у меня есть сердце, и если я сейчас начну хныкать, то мы с вами ё…кнемся, врежемся во что придётся, и уж тогда точно свидимся в потустороннем мире.
- Пишите красиво, а разговаривает, да ещё с женщинами, как сапож-ник!
- Лучше быть сапожником, чем писателем, пользы – больше.
- Однако, как вы любите юродствовать!
- Ага, я ещё и юродствую! Ни разу не испекли пирожков, никакой заботы обо мне!
Инесса Игоревна ничего не ответила. И только подъезжая к дому, спросила:
- С чем пирожки? Отвечайте!
В субботу она позвонила и торжественным тоном произнесла:
- Будьте любезны, пожалуйте на пирожки.
Держа руки за спиной, Влад прошёл в комнату.
- Ох ты, - воскликнул он, расплывшись в улыбке, - вино, бокалы, пи-рожки… пирожки и… одинокая ваза без  содержимого. – Прекрасный натюрморт, подстать хозяйке – волшебнице в палевом платье. Но я почему-то уверен что эта троица, будет весьма кстати, вкрадчиво произнёс Влад и, вы-
дернув руку из-за спины, протянул Инессе Игоревне три розовые розы.
- Боже мой, - выдохнула она, прижимая ладони к груди, - какое чудо! Спасибо, Владислав Георгиевич, спасибо!
- Инесса Игоревна, пожалуйста, присядьте и разрешите мне поухаживать за вами и… за розами.
Влад принёс наполненную водой вазу и, опуская в неё розы, продекламировал:
Вы видели, как плачет розовая роза,
роняя розовые лепестки?
Вы слышали, как стонет ловчий кречет,
попавший сам в силки?
Вы знаете, какие снятся сны
тому, кто завтра не проснётся?
А верите ли вы, что в первый день весны
новорождённому бессмертие даётся?
Не опускайте глаз своих…
не закрывайте ваши уши…
Ловите капли слёз чужих,
омойте свои души…
- Какие странные стихи, - протяжно произнесла Инесса Игоревна, - даже настроение изменилось. Ваши?
- Конечно нет.
- Чьи же?
- Женщина в метро – с усталой грустью на лице и печалью в глазах, проходя мимо меня, - положила мне на колени тоненькую книжку со стихами.
- Положила только вам?
- По-моему, да, - улыбнулся Влад.
- Молодая, старая?
- Инесса Игоревна, вы – молодая или…
- С вами – молодая, без вас – старуха!
- Намёк принят, - рассмеялся Влад.
- Владислав Георгиевич, присаживайтесь, пожалуйста, и помолчите.
Программа такая. Первый тост за Алана и Танечку, второй за нас, чтоб не ёкнулись, третий – секрет пока.
- Да, - проворчал Влад, - без сюрпризов вы прямо зачахнете. Боюсь, что я объемся и усну, не дождавшись третьего тоста.
- Я вас разбужу.
- Ох уж эти пирожки, нет ничего вкуснее их, - приговаривал Влад, с наслаждением надкусывая и медленно разжёвывая каждый пирожок.
- Владислав Георгиевич, ещё вот этот, - предлагала она, подкладывая на тарелку очередной пирожок.
- С чем? – жалобно вопрошал Влад.
- Разберётесь сами, - смеялась она.
Наконец, закатив глаза, Влад демонстративно откинулся на спинку стула.
Теперь, когда вы сыты и хмельны, поднимем бокалы за…
- «Бог весёлый винограда позволяет нам три чаши выпивать в кругу вечернем», - пропел Влад, чокаясь.
Инесса Игоревна выпрямилась, и сказала:
- Я хочу выпить за ваше последнее творение. Несколько суток я упивалась вашим романом «Чужая жизнь». Считаю – это лучшее из написанного вами. Глубокий замысел, образное, сочное повествование, прекрасный русский язык, и мысли, как птицы – свободные, лёгкие, чистые, и грусть, и печаль, и сожаление при расставании с каждым из тех кто жил, существовал, дышал полной грудью на ваших страницах.
Влад встал, наклонил голову.
- Я готов посыпать макушку пеплом и скрыться, не от скорби, а от стыда за своё поведение. Дорогая Инесса Игоревна, разрешите приложиться к вашей благородной ручке.
- Пожалуйста! Не жалко! – рассмеялась она.

***
Светлана так и не решилась приехать. Влад страшился этой встречи. Собственный опыт убедил его в том, что чем сильнее чувство, тем мучительней разлука, и невосполнимей потеря. Любовь – это глаза, руки, слова. Желание – видеть, ощущать, прикасаться, слышать, внимать. Разлука – одна из самых безжалостных, властных и чёрствых соперниц любви. «Кто устоит против разлуки, соблазна новой красоты, против усталости и скуки, и своенравия мечты?»
Владу слишком хорошо было знакомо то состояние тяжкого раздора с самим собой, когда попытка вернуть утраченное – изматывая противоречиями чувства и мысли – буквально раздирала его на части. Он запомнил вкус горечи от всех своих случайных и преднамеренных встреч и расставаний, и потому, подобно мудрому скупцу, смертельно боялся растерять то, что хранилось в его сердце и в воспоминаниях. Уверенность в том, что Светлана искренна в своих чувствах, смиряла его тоску.
«Сегодня ты мне приснился. Я проснулась в слезах. Это были слёзы счастья, потерянного, но не забытого. Спасибо за книгу. Я знаю, что нас развело: помимо твоей семьи, твои книги. Они заменили мне тебя. Страшновато и как-то неестественно, но это так. Приходится сознаться и смириться. Пока ещё твоя. Светлана».
Они не задавали друг другу вопросов. В коротких, нежных посланиях, они были – один на один. Никого не существовало в этом бумажном пространстве. Всё остальное было за его пределами. По-прежнему накатывалось волнение – тревожное, щемящее но, без признаков боли и отчаяния.
«Сегодня ночью мы гуляли под луной. Я целовал тебя всю, но на большее не решился. Мне сделалось стыдно от того, что я пристаю к невинной прекрасной девушке. Вот до чего я докатился! Кошмар!
Вынашиваю замысел романа «Поэма о юноше». Попробую, вопреки классическим канонам, столкнуть – носом к носу, опоэтизированную эпическую прозу с возвышенной лирикой. Думаю, это моя последняя затея, (удастся ли?) – и очередная попытка разобраться где я, а где этот чёртов писатель, с которым я связался на свою голову! Утро, полдень, вечер, но не закат. Чей? Мой или автора? Чем жил, что искал, чего боялся, что было главным? Почему юноша? «Он был похож на месяц ясный: ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет!...» Автора не сообщаю, надеюсь – ты его знаешь. Если нет – потрудись узнать, любимая! В.Г.К.
Владислав Георгиевич Кустовский, тире – Воскресенский. Каково? А? Чудовищная аббревиатура!»
И это зима? Это всего лишь один из четырёх промежутков времени, в котором раньше хозяйничала и царствовала пленительная, весёлая и щедрая чародейка-затейница по имени Зима. А сейчас кто? Сейчас – это хмурая, жалкая, плешивая, несчастная и обездоленная - безымянная бомжиха! Не укрыться белым и пушистым одеялом, не поваляться на мягкой чистой постели. Ни хруста под ногами, ни румянца горячего на щеках, ни лёгких снежинок на кудрях, ни трескучих проказ игривого морозца, ни ручейка, притаившегося под прозрачным ледком! А где же такие чудеса, как… белые снегопады, метели голосистые, вьюги шаловливые, дороги серебристые, - «а вокруг белым саваном искристый снег?» А ледоход на реке, а луна, нависшая над блестящим, мерцающим полем, а сосны высокие и ели разлапистые под мохнатыми, белоснежными шапками? Господи, а лыжи, зеркальные горки, санки, а рыбалка, а лёд манящий – настоящий, живой, а не фанерный, а ослепительные снега и солнце над головой?
Всё, что доставляло истинное наслаждение, от чего дух захватывало, что избавляло от всего дурного и суетного, что бодрило и возбуждало, что окрыляло и изумляло, дарило истинную радость и надежду – всё это объявлено стихийным бедствием, и вдруг стало устрашать, приводить в смятение, зарождать в душе чувство обречённости. Ах, ах, превышены, завышены нормы! Нормы чего? Снега, ветра, облаков, воздуха, весеннего грома, солнечных лучей? Нет! Нормы алчности, жестокости, неразумения, тупости и хамства, наглого по отношению к тому, что сиюминутно не потребно, не прибыльно, не доходно, или как сейчас говорят – нерентабельно. Это временное помутнение, или извечное, нарастающее безумие рода человеческого?
Так будем… или не будем? У Влада не было ответа на этот, теперь уже банальный вопрос. Он просто шёл по улице – голой и слякотной, когда услышал негромкий низкий голос и понял, что к нему обращён вопрос, на который он почему-то должен ответить.
- Вы не подскажете, как пройти к дому 50-А/5, строение один?
- По-моему, вы находитесь на пороге этого дома.
- Надо же… - печально отозвалась женщина.
Пройдя несколько метров, он зачем-то оглянулся. В длинном чёрном пальто, в сапогах, с лицом, занавешенном взлохмаченными прядями волос, укутанная, почти до самого носа, красным шарфом, закрученным вокруг шеи. – Обрубок в пальто, без лица, без шеи, - ухмыльнулся Влад, - да ещё в красных варежках!
Женщина догнала его и, пристроившись сбоку, зашагала рядом ка-кой-то подпрыгивающей походкой.
- Простите, можно я  спрошу? – сказала она, забегая вперед.
- Можно, - досадливо отозвался Влад.
- Я вам совсем не понравилась? – тихо спросила она.
Интонация её голоса и сам вопрос, довольно неуместный, неожидан-ным образом смутил его, и что-то очень давнее, и совершенно ненужное, коснулось его сердца. – Вот надоеда! – вспылил Влад, и не удостаивая ее взглядом, язвительно произнес:
- Я как то не успел об этом подумать. Всего вам хорошего.
- До-свидания, - грустно промолвила она, отставая.
Затылком ощущая за спиной  ее присутствие, Влад ускорил шаги.  – Плетется за мной, - подумал он с чувством жалостливого презрения. – Страненькая особа, прыгает как коза, - усмехнулся он. - Интересно, сколько ей лет? – Возникшая мысль,  возмутила его, но не отпустила. – Тридцать, да нет, все сорок. На кой черт я думаю об этой варежке? – чертыхнулся Влад, направляясь в булочную. Выйдя на улицу, он опять увидел ее. Стоя поодаль она улыбалась глазами и чуть вздернутым носом. Не останавливаясь, Влад направился к автостоянке.
- Вы, верно, думаете что я сумасшедшая, - сказала она, поравняв-шись с ним, - я … - запнулась она, - мне всегда хочется знать нравлюсь я мужчинам или нет.
- И вам, для решения этой дилеммы, недостает моего вердикта. Вы, каждому встречному и поперечному задаете этот, поистине идиотский во-прос?
- Нет, только тем, кто мне понравился, - миролюбиво произнесла она.
- Вы не представляете, как я польщен! – воскликнул Влад с сарказмом.
- Не сердитесь, эту дилемму я решаю всю свою жизнь. Она поселилась во мне… временами дремлет, временами просыпается, иногда забавляет, иногда тревожит. Понимаете? – сказала она, пытаясь заглянуть ему в глаза.

- И никто не ответил на ваш вопрос? - усмехнулся Влад.
- Отвечали, но я не успевала насладиться ответом, - задумчиво проговорила она, - как- то всё неожиданно исчезало и обрывалось.
- И что же, так никто не задержался? – не скрывая насмешки, спросил Влад.
- Задерживались все больше другие, ненужные, - бесстрастно ответила она.
- Нелепый способ знакомства, - назидательно заключил Влад, и вдруг внутри него опять возникло противоречие, не совместимое с его словами, с его опытом, и - с чем-то ещё… необъяснимым и неприятным.
- Сколько вам лет? – неожиданно спросила она.
- А вам сколько? – ответил он вопросом.
- Вы загоняете меня в тупик, из всех вопросов – этот - самый неблаговидный… я же женщина, - виновато возразила она, - к тому же, по роду своей деятельности я…
- Вот что, женщина, - резко прервал её Влад, - признаться, я устал от вас и от себя! Ищите - и найдете!
Влад уходил, а она смотрела ему вслед.
Он был зол на себя. Что я за человек, черт подери! Любому, кому не лень, удается затянуть меня в дурацкую ситуацию, из которой приходится годами выбираться. Идиот! Прав был Стас. Что ни шаг, то - ляпсус! На кой черт она задала мне этот сволочной вопрос? Выгляжу что ли хреново, или
постарел?
Лето было долгим и разнообразным – то дождливым и ветреным, то пыльным и душным. В конце - концов, устав от собственного непостоянства и легкомыслия, оно угомонилось, остепенилось и - плавно, без каприз и резкостей перетекая в объятия мягкого бабьего лета - нежданно-негаданно, одарило устойчивым теплом ясных, безмятежных дней, и обильным урожаем опят.
Инесса Игоревна, со свойственной ей увлечённостью, бродила с сосе-дями по ближним и дальним лесам, выискивая молодую поросль опят. Она их солила, мариновала, жарила и консервировала. Она закармливала Вла-да пирожками с грибной начинкой, и жареной картошкой с опятами.
- Инесса Игоревна, у меня в желудке от ваших угощений начнут произрастать опята, - шутил Влад.
- Грибы полезны, пользуйтесь дарами природы, пока она еще способна плодоносить, - отвечала она, - и не жалуйтесь.
Обычно Влад предугадывал приближение каких-то изменений. Но, после отъезда Алана, жизнь заметно посерела, присмирела и обленилась. Ничего нового. Нормально - значит хорошо и спокойно. Но бывает что подобное спокойствие настолько невыносимо, что может довести до бешенства, до взрыва. Уравновешенное течение жизни так же несносно  и пагубно, как любая круговерть.
Влад стал посещать тренажерный зал, напрашивался на ко-мандировки, ездил в отпуск, но более десяти дней не выдерживал.  Инесса Игоревна, мастерски используя изощрённую мотивацию, отказывалась от совместного отдыха.
- Владислав Георгиевич, ей богу, как маленький! Тот отпуск никогда не повторится - ни для меня, ни для вас! Он был прекрасен, и разочарование мне уже не под силу.
- Почему?
- Да потому, что я другая, и вы уже не тот, и вообще  всё изменилось,
вы же писатель, должны это ощущать!
Да, я стал более бесчувственным, но это никак не влияет на моё к вам  отношение!
- Волочиться мне за вами – смешить народ.
- Народ? Вы же моя названная мама!
- С матерями всех сортов – до самых седин таскаются идиоты и импотенты, да – и сами мамы, не иначе, как чокнутые!
- А мне понравилось, - расхохотался Влад, - чокнутая мать и седеющий идиот! Классный альянс!  Обижаете, у меня ни единого намека на обесцвечивание ни в одном из мест, склонных к седине.  Вы забыли что я молодой мужик, хоть куда!
- Тем более – идиот, если молодой и все при нем, а он тусуется с матерью! Вас сгубило творчество, вся потенция на бумаге. Пишите?
- И пишу и не пишу. Опротивело. Все так пошло, глухо, протерто и затаскано. Ничего нового.  Я обещал Михаилу – брошу писать, пущусь во все тяжкие, начну напропалую тусоваться, развлекаться, пить на всю катушку – словом – жить! Светлане я пообещал  сотворить нечто эдакое, от чего она… - Влад умолк, и после небольшой паузы, недоуменно глядя на Инессу Игоревну, проговорил, - от чего она…. что?
- Опупеет, схватится за голову, и до конца своих дней будет скорбеть и каяться, что бросила вас, - подхватила Инесса Игоревна. - Мечетесь от одной крайности в другую! Никому ничего не обещайте, и не хвастайтесь! Совмещайте и жизнь и творчество. У вас – талант, любезный мой, Владислав Георгиевич.
- Дорогая Инесса Игоревна, вы – мое спасение. Ваша  беспощадная, очаровательная жестокость возбуждает боевой дух и вынуждает действо-вать! Завтра же еду в «Вавилон» и покупаю себе самые модняцкие итальянские шмотки, и пройдусь я по городу, и прогуляюсь по парку, и даже посижу на скамейке у фонтана, и через призму своих фирменных очков, присмотрюсь к жизни, понаблюдаю за людьми! Составите мне компанию?
- Нет уж, на меня не рассчитывайте.
- Ну, спасибо! Ваше неотразимое упорство впечатляет.
Влад догадывался, что суровая дерзость Инессы Игоревны обдуманна и умышленна, и смысл её в том, чтобы встряхнуть его, растормошить, взвинтить … и побудить к каким-то действиям. Зачем? Вывод напрашивался сам собой. Тебя уже не принимают таким, каков ты есть, тебя желают либо перекроить, либо подправить, или хотя бы подретушировать… и подогнать под собственное представление о ком?... о тебе! Убийственная изощрённость! Обхохочешься!
Влад стал замечать, что порой Инессе Игоревне крайне трудно сдерживать рвущиеся наружу недовольство и раздражение, и всё чаще их словесная острословная разноголосица начинает отдавать спёртым душком лукавства. Почему? Опротивели друг другу, устали, разочаровались? И как только Влад натыкался  на возникающие, в глубине его души,  сомнения, тут же, следом его настигал гаденький, трусливый голосок, подбрасывающий ему изрядно затасканную, изнасилованную истину, опробированную человечеством: - благими намерениями вымощена дорога в ад. И это изречение, известное Владу, как дважды два, - вызывая ощущение тревоги, вовлекало его в бездонный омут размышлений. Ох, уж эти сомнения! Расплывчатые, по разному обоснованные, неуловимые, скользкие как угри, расползающиеся на все четыре стороны – прихотливые, изворотливые, имеющие склонность к безумию! И вот уже всё готово… к самобичеванию! А ты… ты помнишь? Стас, Наташа, Софья, Светлана… Забыл, как сбросил – прямо на ходу, ставшую тебе не по нутру, ношу? Удалился, спрятался, освободился и… живёшь себе… и радуешься, и совесть коготки не выпускает! Оказывается это так просто, чёрт возьми! Близость, любовь, привязанность… всё по боку! И после этого ты смеешь сомневаться и кляузничать? Трус постыдный! Искренняя преданность Инессы Игоревны – безупречна!
В этот день – наслаждаясь ощущением собственной невесомости и абсолютным, приятным отсутствием дотошных раздумий - лёгким, пружинистым шагом, Влад направлялся к салону мужской одежды, и – в какой-то миг, будто споткнувшись, он вскинул глаза и увидел – идущую ему навстречу пару.
Женщина в черном, элегантном коротком платье, в черных чулках, в наимоднейших туфлях на шпильке, с красивой высокой прической из тем-но-каштановых волос, в руке блестящая серебристая сумочка, и рядом – ниже ростом, самый обычный мужчина, в самом обычном костюме, и на одной из его - полусогнутых рук - белая, изящная кисть с удлиненными яркими ногтями, на другой – женский жакет.
Изумление, поразившее Влада, еще не успело достичь апогея, как они поравнялись. Улыбаясь приподнятыми уголками, капризно очерченных  ярких губ, чуточным прищуром темно-зеленых глаз, и очаровательно вздернутым маленьким носом – она прошла мимо, не сбиваясь, не замедляя шага, словно предупреждая, что приветствие нежелательно. Влад смотрел ей вслед, надеясь, что она обернется. Но…!
Так … ну, и что скажешь? – обратился он к себе. – Узнала, но афишировать не стала. Может быть … да нет же, это она! Нос, глаза, взгляд… и ей не более тридцати, впрочем, – с напускным равнодушием подумалось ему, - сейчас масса возможностей постоянно выглядеть на тридцать. Но… кисть руки, пальцы, ноготки, шея? А ножки! Чему радуешься? Ну как же, такая женщина приставала к тебе! Какая грация, стройность спины, затылка… как прошла, с каким достоинством!  Черт подери, зачем ей понадобилось, подпрыгивая, тащиться за мной, изображая козу? Была зима – слякотно, скользко и холодно. Конечно – длинное пальто, сапоги, да еще варежки, и шарф вокруг головы, и женщина исчезает под таким прикидом, - с грустью подумал Влад.
Он зашел в кафе – уютное и слегка затемненное, заказал двойной экс-прессо и пирожное. Мысли крутились вокруг женщины в черном. Нет, право же, женщины подобны сквозняку. Пронесется, охладит, остудит, взбудоражит и умчится бог знает куда!
Влад чувствовал, должно что-то произойти. Он доверял своим ощущениям, и это нынешнее осеннее предчувствие, насыщенное зрелыми ароматами трав и цветов, обогащенное соками земли, дождей, запахами опавших листьев и туманов, пронизанное прозрачной нежностью солнечного тепла и света - казалось ему каким-то особенным, значимым, как завершающий аккорд очаровательной симфонии. Да, осенние ощущения гармоничны, не то что весенние – неопределенные, расслабляющие и вялые, - думал он продолжая улыбаться.
Еще чашечку кофе? – приветливо обратилась к нему девушка в бело-снежном фартучке, и – с белой розой в волосах.
- Спасибо, да, - улыбнулся Влад.
- У вас очень красивая улыбка, - сказала она, опуская на стол чашку горячего ароматного кофе.
Влад смущенно пожал плечами. - Девчонка хороша! Но куда ей до этой козы в чёрном, - с чувством удовлетворения подумал он. Он знал, любому событию предшествует какой-то знак, и на ниточке - протянутой между прошлым и будущим – завязывается крохотный узелок – и в воздухе начинает витать нечто неуловимо тонкое - волнующее, тревожное и… обнадеживающее.
Влад вошёл в салон. Сохраняя на лице улыбку, Влад поздоровался и, сразу же чётко определил свои намерения: - Костюм - цвет чёрный, глубокий, последней модели, к нему пару сорочек, галстуки и ботинки - всё классическое, с учётом времени, качественное, и ещё, пожалуй, ремни.
Продавцы, сдерживая радость, с достоинством удалились. От предложенного кофе и воды, Влад вежливо отказался. Вернувшись с вешалками, пакетами, коробками, они приступили к обслуживанию клиента. – Приятно чувствовать себя добропорядочным буржуа, обладателем приличного достатка, - думал Влад, облачась в очередной костюм.
- У вас кредитка? – спросил продавец, с некой долей подозрительно-сти.
- Считаете, что я слишком размахнулся? – иронично произнес Влад, и не оставляя времени на ответ, благодушно возвестил, - я предпочитаю расплачиваться наличными.
Влад знал толк в одежде и поэтому к её выбору относился серьезно: не торопясь и не советуясь. К облюбованному им костюму он подобрал пару сорочек: чёрную шёлковую в паре с серебристым галстуком, другую - из золотисто-коньячного шелка и в тон к ней, более тёмный галстук.  Когда он вышел в зал, чтобы на расстоянии оценить свой выбор, глаза девушки вспыхнули.
- Вы будете переодеваться? – разочарованно спросила она. – Такая погода хорошая, а костюм, и вообще смотритесь вы сногсшибательно! У вас отличный вкус. Прямо на витрину!
- Нужна реклама? – рассмеялся Влад.
- Конечно! – ответила она. – А вы бы согласились?
- Если только лично для вас!
- Тогда мне пришлось бы разводиться, - рассмеялась она.
- С ним? – косясь в сторону продавца, спросил Влад.
- Не приведи бог, - прошептала она.
Влад зашёл в кабину, с любопытством окинул взглядом свое отображение, и вдруг им овладело хмельное, радостное воодушевление. Он представил себя рядом с нею, и у него закружилась голова от возбуждения, сделалось жарко и захотелось крикнуть на весь салон. - Чёрт возьми, какая была бы пара! Все остолбенели бы от восторга! Оглядывались и провожали бы нас долгими взглядами! – возмущался он, - подпрыгивая на одной ноге, и стаскивая с себя брюки. - Но почему женщины так безвкусны и бездарны в выборе спутника, любовника, а ещё хуже – мужа? Идти под руку с таким невзрачным мужиком! Где были её глаза?
Поблагодарив всех за внимание и за приглашение на зимнюю коллекцию, Влад покинул гостеприимный салон. Он понял – узелок завязан, и теперь ниточка неуклонно потянется к странной особе в чёрном, но его очень раздражал мужчина. - Какой-то он не всамделишный, неубедительный и вообще лишний! А она… когда скакала за тобой по пятам в красном шарфе, закрученном вокруг шеи, была выразительной и не лишней? – спросил он себя, и внезапно слабый проблеск чего-то неуловимо-знакомого нарушил ход его мыслей, и он задумался. Мысли путались, сбивались вокруг чего-то неопределённого и смутного. Чертыхнувшись, Влад переключил назойливые мысли на своё удачное приобретение. -  Надо срочно обновить покупку, встряхнуться и показаться на людях, - воодушевляясь, облегчённо решил он.
Через неделю, в четверг, проезжая мимо восстановленного после пожара и заново реконструированного здания городского театра, Влад притормозил. «Я…вернулся!» - гласила афиша. Он вошёл. Полнотелая билетерша, со взбитыми пепельными волосами, с открытой шеей и голыми руками, приподняла стекло.
- Добрый вечер, билеты на завтрашний вечер не разобрали?
- Третий день премьера, кое что осталось, – улыбчиво отозвалась она.
- Пожалуйста мне из этого кое чего, не далее десятого ряда, жела-тельно не совсем с краю.
- Один или два?
- Можно и больше, но заплачу за один.
- Такой редкостный мужчина и один! – рассмеялась она.
- Вы правы, я очень остро ощущаю свою редкостность, - иронично вздохнул он, - одному нельзя?
- В клуб знакомств можно, в театр – лучше с дамой.
- А вдруг я окажусь между двух прелестных дам?
- Вот – ряд девятый, покупали три билета, один отказался.
- Спасибо. Повезло мне. Спектакль о любви?
- Про всё сразу, - рассмеялась она, - сами увидите!
Влад поднялся на этаж, сопровождаемы не одной парой глаз. - Прикид производит впечатление, - усмехнулся он про себя. Купив бутылку минералки, он отошёл в сторону. Окидывая рассеянным взглядом будущих зрителей, столпившихся у буфетных стоек, он был почти равнодушен, но вскоре эта рассеянность была сбита с ног его въедливой привычкой дотошного созерцания. Когда один из уважаемых им режиссеров сказал : «- мужчины ныне рано старятся и преждевременно умирают от того что совершенно разучились созерцать», - Влад воспринял это утверждение, как свое собственное,  поскольку дух и смысл сказанного был ему близок. Объект, пригодный для созерцания был обнаружен им моментально. - Пожалуй, образ этого низколобого жгучего брюнета, с мрачным видом откусывающего очередную порцию двойного бутерброда, я бы припас на всякий случай, авось сгодится. Уж очень колоритен!
- Костик, ну ты, долго еще? – раздался недовольный голос, принадлежащий высокой, худощавой блондинке, с широко расставленными глазами и чрезмерно длинными ногами. На ее шее сверкали золотые цепочки и кулон с большим неизвестным камнем. Она подошла к столику бутербродника.
- Что пристала? Иди, я еще не закончил! – брезгливо морщась, процедил он сквозь зубы.
Влад настолько оторопел, что чуть не выронил стакан. Он узнал этот голос. – Какой сюрприз, это же Костик! И следом взбрыкнула другая мысль. – Это и есть моё осеннее предчувствие, чёрт возьми! Быть этого не может! Отчего же? – поддразнивая, возник вопрос. – Ты ждал чего то, и вот тебе: женщина в чёрном, Костик, блондинка, новый костюм, театральное представление. Разве этого мало?
Блондинка, раздраженно поводя верхней частью туловища, опять вернулась и, вплотную приткнувшись к столу, набычившись сказала: - Костик, я
жду тебя!
Достала, - резко отодвинув тарелку, вскипел он, - заблудилась что ли?
- Да! – вскинула она голову.
- Мне – этот твой маскарад до фени! В другой раз – одна потопаешь! – прошипел он, оглядываясь.
Да, познакомиться вплотную с этим хищником было бы интересно, -
подумал Влад, - зря я тогда залег, надо было сняться с дрейфа.
Место оказалось между двумя парами. Влад смотрел на сцену. Раз-движные декорации, напоминающие ширмы, музыка, женские голоса разной тональности, ничего не сообщающие - отрывки фраз, отдельные слова, вздохи, смех, крики, возгласы, голоногие женщины в нижнем белье, перебегающие от одной перегородки  к другой, кто со стаканом, кто с расческой, кто с халатом в руках, то ли утро, то ли вечер. Наконец тишина, музыка стихает, и на сцене женщина – босоногая, простоволосая, в коротком халатике из цветного шёлка, и голос низкий томный, и взгляд, направленный прямо в зал:
- Вся ваша суматоха, - внятно и мягко произносит она, - и все ваши потуги – смешны и нелепы.
И другой голос – резкий, голосистый:
- Завидуешь?
- Нет, - улыбается она, - не завидую, я просто жду.
- Дождёшься, - отзывается все тот же резкий голос, - и останешься сама по себе!
- Да, девчонки, останусь, - протяжно произносит она, - но я свободна, взлетает её голос, - а вы – нет!
Она танцует, кружится, под нарастающую музыку... руки, ноги, волосы лицо, то закрытое прядками волос, то открытое, сияющее, и голос… нежный и страстный.

У Влада закружилась голова. Съехав с кресла, он вытянул ноги и замер, стараясь укротить шквал обрушившихся на него чувств. Не понимая о чем идёт речь, он не мог смотреть на сцену - по которой беспрестанно двигались перегородки, носились женщины и мужчины – перекликаясь, переговариваясь шумно и крикливо - и потому сидел с закрытыми глазами. И когда всё стихало, он знал – сейчас выйдет она, и он опять услышит её волнующий сладкий голос.
В антракте он купил программку. «Майя – актриса Лариса Лякишева».
Во время второго действия он прогуливался вокруг здания театра. На третье – заключительное – вернулся. Соседи сдержанно, но не без недоумения, поглядывали на него. – То ли ещё будет, - подумал Влад в ответ на их косоглазие. Наконец-то… триумфальное выбегание на сцену, сплетенные руки, улыбки, поклоны, и она, а рядом высокий кудрявый красавец, они кланяются, она улыбается. Публика довольна, любуется, рукоплещет…
Влад поднялся, выпрямился, и громко, во всё горло, троекратно провозгласил: – Браво, Лякишева! Браво, Лякишева! Браво, Лякишева! – На сцене возникло некоторое замешательство, зрители стали оборачивться, а ближайшие уставились на него… и Влад – окончательно сбивая всех с толку – повторив оглушительное: Браво, Лякишева… опустился в кресло. И когда зал обезлюдел, он вскочил, взбежал на сцену, прошёл за кулисы, пытаясь определить местонахождение гримерок.
- Вы куда? – настиг его женский голос.
- К Ларисе Лякишевой! – воскликнул он, не оборачиваясь.
- Лариса Георгиевна ещё не готова, а потом – кто вы такой? – раздался не столько возмущённый, сколько удивлённый, всё тот же голос. 
- Я, - оборачиваясь, произнёс Влад, - Владислав Георгиевич, сводный брат. Наш папа, Георгий, был большим бабником и был очень плодовит!
- Вы звонили ей?
- Она ждёт меня. Показывайте, где её уборная?
Влад распахнул дверь, захлопнул её, и остался стоять.
На ней были всего лишь прозрачные колготки, на стуле – лифчик, в руках салфетка, прижатая к груди.
Я узнала ваш голос, - сказала она, продолжая стоять. – Не знаю что происходит, какая-то мистика. Где вы сидели?
- Девятый ряд, ближе к правому выходу.
- Почему я вас не заметила?
- Я съехал с кресла и закрыл глаза.
- Зачем? – искренне удивилась она.
- Чтоб слышать только ваш голос.
- Я выглядела плохо… или хорошо?
- Вам удается и то и другое. Красный шарф, варежки, чёрное платье, колготки и салфетка на груди.
- А спектакль вам понравился?
- Начало и первое впечатление – тарабарщина, чёрт знает, что за сценарий! А постановка, чушь какая-то!
Она опустилась на стул и, прикрывая ладонью рот, беззвучно рассмеялась.
- Смейтесь открыто! Боитесь потерять вставную челюсть?
- Нет, - расхохоталась она, обнажая ряд белых, ровных зубов, - услышит, вы не представляете какой он ревнивый.
- Он! А уж, как я ревнив! – вскричал Влад. – Это не тот ли коротышка в сером, с растопыренными локтями?
Сдерживая хохот, она опять прикрыла рот.
- Нет, это уж слишком! Одевайтесь, натягивайте лифчик, помочь?
- Да. Хотя… нет, нет! Он может появиться.
- Откуда? 
- Он сидит в машине и ждёт меня у выхода. Понимаете?
- Сидит, ждёт, лежит или уже стоит, это его проблемы. И вообще, прекратите говорить о нём. Он мне уже надоел! Запасный выход у вас есть?
- Есть, но зачем?
- На случай пожара. У кого ключи?
- У Зины.
- Зина! – закричал Влад, открывая дверь.
Зина появилась в мгновение ока.
- Подслушивали? – строго спросил Влад.
- На стрёме стояла, - обиженно произнесла она.
- Зиночка, пожалуйста, открой нам запасный выход.
- Лариса Георгиевна, что вы? Знаете, что потом будет?
- Не знаю, и знать не желаю! Открой, и по возможности продержись,
пока мы не уйдём. Расколешься потом!
- Лариса Георгиевна, вы же знаете, как я к вам отношусь!
- Знаю, знаю! – отозвалась Лариса.
- Вы забыли грим снять и цветы! – всполошилась она.
- Зиночка, - пропел Влад, - цветы вам за мужество и стойкость! Гримом мы займёмся в более интимной обстановке! Всё, уходим!
- Господи, что я ему скажу? – причитала Зина, спускаясь по лестнице.
- В таких случаях, а случай чрезвычайно взрывоопасный, не гово-рят, а молчат, даже под пытками, - шёпотом произнёс Влад.
Они выскочили на дорогу и, громко смеясь, держась за руки, помча-лись на другую сторону улицы, и скрылись в переулке. Забегая вперёд, она останавливалась, смотрела ему в лицо, и потешно зажмуривая глаза, смеялась. Жестикулируя, изображая и пародируя она рассказывала ему смешные театральные истории и байки. Влад старался её рассмешить, но вскоре сам попал под воздействие её своеобразной, весёлой иронии. Она резвилась, хохотала и, пританцовывая, болтала без умолку, представляя ему возможность оставаться зрителем, и – во всём этом было столько… почти детского, очарования и непосредственности! – Репетирует очередную роль, или разыгрывает себя? – подумал Влад, и тут же проскользнул вопрос: - Сколько ей лет? Кто она? Женщина, или всего лишь актриса?
Возникающие у Влада вопросы свидетельствовали о том, что… что-то опять не то! – Вероятно, для неё сцена и жизнь – понятия совместимые. И если предоставляется случай раскрыться, распахнуться, не рискуя быть осмеянной, то почему бы не воспользоваться им? – рассуждал он, наблюдая за ней. Но когда она остановилась под ярким уличным фонарем, и… заглянула ему в глаза, и он – чувствуя что теряет голову, потянулся к её губам… она расхохоталась. – Чертовка! – пронеслась восторженная мысль. – Разыграла, меня как несмышленого котенка! – И чтоб не оставаться в долгу, Влад деловито произнёс:
- Знаете, ваша пьеска просто ерундовая нескладица! Режиссёр, явно
озабоченный субъект, типа меня, но я – спасибо проведению, не объявил  себя драматургом. А как величают режиссера?
- Сомов, а до этого был Сацкий, а еще раньше Сигальский, а…
- Сплошные ССС… это те, кому вы задавали вопросы?
- Нет, – рассмеялась она.
- Значит они задавали?
- Задавали, но я не отвечала!
- Отдавались им молча.
- По-разному, - расхохоталась она.
- Впервые встречаю женщину, которая была бы так нахально открыта и беспечна.
- Женщины вам не доверяли, или в чём-то подозревали?
- Нет никого, кто бы подозревал меня более, чем я сам себя. И дове-рять  мне нельзя.
- Мне нравится, как вы относитесь к себе.
- Мнение ваше через секунду изменится, если я спрошу…
- Спрашивайте, не стесняйтесь! – перебила она его.
- А что, этот Сомов, не нашёл в своей епархии какую-нибудь моло-денькую дебютантку, жаждущую успеха, секса и достатка?
- Кого-нибудь найти просто, но все дело в том, что он умён и одарён способностью любить женщину, а не кой-кого и не кой-как, - весело отчиталась она. – И ещё один штришок – я единственная, кого совершенно не интересуют деньги, слава, и я не требую специальных сценарий для се-бя.
- Королева! Нет дела до других. Так?
- Не так. У меня характер другой, можно сказать дурацкий, я научилась
быть вольной. Дуракам ведь легче жить, разве не так?
- Согласен. Теперь я понимаю, почему мне так трудно живётся? Как думаете, дурак и идиот – одно и то же?
- Ничего общего. Дурак – всегда свободен, значит – здоров, а идиот – закомплексован, следовательно – болен.
- Утешили вы меня сильно.
- Утешать мужчину всегда приятно.
- Почему вы не поздоровались в «Вавилоне»? Испугались?
- Что вы! Я захлебнулась от радости, и готова была броситься вам на шею, забывая о полученных оплеухах. Меня остановил ваш взгляд, и мне хватило ума оценить его и понять: вас нужно сильно зацепить и сильно обозлить. И это мне удалось. Чего стоит ваше: браво, Лякишева! Вы теперь всегда будете так орать на спектаклях с моим участием?
- На спектаклях не обещаю, а вот в постели с вами буду.
Она расхохоталась и закружилась вокруг него, не обращая внимания на редких прохожих.
- Лариса, а если бы я не пришёл в этот театр, на этот спектакль?
- Это был мой посыл.
- Какой, чёрт возьми, посыл! Я сто лет назад был в этом театре!
- Тем более. Сто лет не были – и вдруг пришли. Мы всё равно встретились бы в любом другом месте. Материализация наших чувств. Это реальность, в которую надо верить!
- А тогда, когда вы припрыгивали за мной с закрытым ртом, и в варежках? Это был продуманный реальный посыл?
- Нет. Это произошло само- собой, неожиданно даже для меня. Я увидела тебя и меня пронзила мысль: без него я не обойдусь. Странно, да? А относительно закрытого рта, - однажды я улыбнулась не тому, кому надо, и жизнь моя надломилась. С тех пор я не оголяю рот каждому встречному. Эту возможность дает мне сцена: улыбаться всем сразу и никому отдельно. А варежки? – рассмеялась она. – Варежки для тепла, в тон шарфу.
Влад находился в состоянии, которое не имело чёткого определения. – Взволнованный? – Да. Обескураженный? – Да. Обессиленный? – Да?! - холодея от подобного утверждения, Влад остановился. – Сто лет не только в театре, но сто лет и на своей одинокой кровати, - с ужасом подумал он.
- Почему стоим? Заблудился? – смешливо спросила она.
- Ты не спрашиваешь, куда и зачем я уволакиваю тебя? – охрипло спросил он.
- А мне всё равно куда и зачем, лишь бы с тобой!
- Мы пришли, - сказал Влад, - приближаясь к дому.
- Ты живёшь в этом городе? – удивилась она, - я думала, ты из столицы.
- Почему?
- Ты в центре, ты в «Вавилоне».
- Там работаю, здесь живу. А ты?
- Я тоже здесь, только в другой части города, почти у подножия столицы. Три года тому назад я попала в ваш театр и осталась… в этом памятном городе.
- А…
- А – живёт в Москве! – рассмеялась она.
- Полагаю, - усмехнулся Влад, - столичный житель предпочел бы более именитый театр.
Она остановилась перед ним.
- Ты полагаешь, а я – располагаю. Более половины зала – москвичи, а далее ещё потешней. Ты не представляешь, какую рекламу ты сделал театру, спектаклю и – мне! После твоего великолепного ора будет лом, и продлятся дни этой ерундовой пьески.
- Полагаю, - прошептал Влад, - меня наградят и вознесут.
Войдя в прихожую, она прислонилась к стене. Безвольно опустив руки она смотрела на него и бездонность её глаз, потемневших от волнения, сообщала ему великую тайну, известную лишь ей одной.
- У меня лицо в подтёках, - прошептала она.
Он прижал её к стене, и вобрав в себя её открытые губы, почувство-вал, что она, словно рыбка, вытащенная из сетей, ускользает из его рук.  Он поднял её на руки, опустил на кровать и склонился над ней так, как никогда ни над кем не склонялся.
- Я умираю, - бледнея, пролепетала она.
- Подожди… умрём вместе.
Влад проснулся. Опираясь на локти, повернулся в сторону спящей Ларисы… и замер! Зрелище было столь потешным, что удержаться от язвительного возгласа, едва удалось. – Ну, и видок у тебя, любимая! Лицо Ларисы представляло красочную картину – потеки под глазами, на шее, на обнаженном плече, а на подушках и простынях – желто-оранжевые разводы. Влад осторожно поднялся, не включая свет, прошёл в ванную, смочил мягкое полотенце горячей водой и, вернувшись, принялся потихоньку, с наслаждением удалять остатки грима. - Надо  же, даже уши испачканы! Оранжевые ушки у моей любимой, - умилялся Влад, любуясь её чистым лицом, очищенным от наслоений. – Так, что мы имеем? Чёрные, густые ресницы… не накладные, высокие бархатистые брови… тоже свои, веки… не думал, что веки могут быть такими красивыми, лоб гладкий, благородной формы… щёчки прелестные, носик чуть вздёрнутый, овал безупречный… шейка нежная, а губки сочные, чертовски соблазнительные! Притворяется. Начну целовать, приставать, и не смогу завершить процесс ознакомления с моей добычей. Он перевернул её на живот и обнаружил на спине красочные отметины. – Надо же, - весело подумал он, - что творилось, - прямо-таки, вакханалия какая-то!
- Формы твои, милая моя, – громко произнёс Влад, похлопывая её по ягодицам, - безупречны! Просыпайся, притвора, ты вполне готова к употреблению.
- Она перевернулась, открыла глаза и расхохоталась:
- Ты видел себя? Посмотри, на кого ты похож! Ужас какой-то! – вос-кликнула она, протягивая к нему руки. – Вообще, ты жуткий хищник, мне
казалось, что ты меня не разжевывая проглотишь.
- Не казалось. Я лишь надкусывал тебя и почуял, что если увлекусь - погибну от перенасыщения.
- Почему же молчишь? – лукаво улыбаясь, сказала она.
- Браво, Лякишева! Браво, браво, браво! Ты – чудо расчудесное! – про-
кричал он восторженно.
Она притянула его к себе и закрыла рот поцелуем.
Кофе пили, сидя на кровати. Она - обнаженная в позе лотоса, он – со скрещенными ногами.
- Зачем нарядился в трусики и ноги завязал? – хихикнула она, - Для приличия, или для безопасности?
- Для страховки, чтоб не протаранить лобовое стекло.
- Трусишка! – рассмеялась она весело и звонко.
Владу нравилась её смешливость, её реакция на любую шутку. Рядом с ней он ощущал себя озорным мальчишкой. И чтоб не смутить эту звонкую весёлость, эту безоблачную лёгкость, эту милую дурашливость, он удерживал себя от восторженных, эмоциональных выбросов, боясь спугнуть эти счастливые минуты.
- Представляю, что сейчас происходит, - сказала она, - телефон раскалён до предела, думаю, квартира моя вспыхнет от беспрерывных звонков и превратиться в обугленную головешку.
Вот и хорошо. Будем сдавать головешки и в аренду, богатеть, а жить у меня.
- Да? Ты так уверен? – усмехнулась она.
- У тебя есть другие варианты? - хмыкнул он, и вдруг увидел ее поджатые губы. – Лариса, ты умеешь обижаться? – искренне удивился он.
- Умею, - тихо произнесла она, - когда человек открыт и доверчив, его легко обидеть.
- Прости меня, мой ангел, - произнёс он покаянно.
- Не казнись, я тоже умею обижать. Застать врасплох можно каждого, потому что в минуту радости, счастья и блаженства, человек всегда беззащитен и раним, даже если он самонадеян и умеет огрызаться.
- Завтракать будешь?
- Пока, нет. Представляю что будет, если не появлюсь. Выговор, де-нежная кара, или попросят выйти вон? Что лучше?
- Третье.
- Тогда я исчезну – вздохнула она.
- Исчезнем вместе.
Вопрос в её глазах насторожил его. Обычное слово, всего шесть букв… было тепло, была нежность, и вдруг – холодок и чувство враждебности. Влад поднялся, заходил вокруг кровати и, присев на ее край, сказал:
- Знаешь, Лариса, все, кто были до тебя, и не только женщины, исчезали без меня. И всегда находилась причина веская и неопровержимая – Бывает, что последствия некоторых исчезновений необратимы. Появляется неопрятность и путаница в мыслях, поступках, в чувствах и – неожиданно превращаешься в идиота… объявляешь себя Бонапартом, теряешь друга, и начинаешь барахтаться в собственных несуразицах.
Она  порывисто обхватила его за шею и, прижавшись щекой, возразила:
- Влад, я имела в виду театр, мою работу!
- Я понял, не тупой.
- Милый мой дружок, я…
Влад резко сбросил ее руки.
- Сообщаю тебе, что некоторыми словами я обкормлен до изжоги. Они фальшивы и произносятся одинаково. В них нет того, что должно быть всегда, а не… в так называемый - миг соблазна.
- Но я была искренна каждую минуту, - растерянно проговорила она.
- Мне не нужны минуты, мне нужна близость.
- Вечная? – насмешливо произнесла она.
- Нет, Лякишева, это не про нас. Дело не во времени, а в качестве этой близости. Да… мгновения, слова… пробуждение, но когда следующее утро теряется в туманной неопределенности, или вообще не наступает… становится страшно.
Несколько мгновений, обмениваясь взглядами, они молчали.
- Пожалуйста, - ласково произнесла Лариса, - продолжай.
- Не стоит.
- Стоит, Владислав Георгиевич!
- Зачем?
- Затем, чтобы сразу определить подводные течения: брод, глубину, отмели, рифы, водовороты, - одним словом все возможное и невозможное, чтобы путешествие было приятным, и не опасным.
- Скажите пожалуйста, прямо-таки – лоцман, - покачал головой Влад, - ты всегда исследуешь фарватер, прежде чем пуститься в плавание?
- По-разному. Удивительно, ты ревнуешь меня так, как будто я одна из тех, кто покинул тебя! – рассмеялась она - меня это радует, Влад, интересный разговор, не замыкайся!
- Когда мужчины и женщины, охотясь и вожделея, сотрясают воздух, выплескивая слова – это оправдано, хотя чревато последствиями, хорошо если они наделены чувством самоиронии и самосохранения, чтоб вовремя смотаться и не попасть в сети собственной глупости и похоти.
Бросая взгляды на Ларису, он был польщен ее вниманием. - Словно студентка, да… ей чуть более тридцати, - подумал он.
- Влад, - запрокидывая голову, вкрадчиво произнесла она, - твоя взрывная ершистость, бичевание спектакля, неприязнь к словам… вызывает подозрение, что ты – журналист или драматург, или еще хуже – театральный критик. Я угадала?
- Одним словом – ядовитый критикан, - усмехнулся Влад, - тебе са-мой нравится то, что ты изображаешь в общей массе?
- Не совсем, но это правда жизни, подмеченная автором. Романтиче-ская героиня, а вокруг совсем другое – пустой, не обязывающий флирт, грубая фривольность, цинизм, суета, скука и грусть, да - много слов, но как можно без слов?
- Спектакль – это прежде всего: лицо, глаза, интонации, голос, жесты, руки, походка, взгляд, и слова – но какие!
- Тогда это пантомима, а не спектакль, - возразила она.
- Лариса, основа театра – искусство, и любой банальной ситуации нужна высокая нота. Театр – это полет, устремленность ввысь, а не только, подмеченная автором, интрига. Автора можно сократить и переиграть так, что он зачислит себя в гении. Я не люблю романы, нудно и скучно о чем-то повествующие, но даже из этого, многотонного материала, талантливый театральный автор, может создать, соорудить великолепный спектакль. Сценарий – это вытяжка тонкая, ароматная, блистательная и совершенная! А слова только нужные, как выстрел, как удар. Тогда это театр, а не базарное многословие разной тональности. Мне грустно, когда слова употребляются и расходуются подобно туалетной бумаге, рулон за рулоном, - произнёс он с укоризной и, встретившись с взглядом Ларисы, словно оправдываясь, развел руки в стороны.
- Влад, - тихо проговорила она, - так кто ты, на самом деле?
- Сейчас или раньше? – спросил он, обнимая ее за плечи. – Я голоден, предлагаю заняться чревоугодием.
- Согласна, но прежде ответ.
- Специалист информационной корпорации. Образование высшее. Занимаю должность руководителя одного из отделов, но огорчу тебя, к денежкам не безразличен, хотя вполне обеспечен, тем более, что есть дополнительная халтурка. Конечно, я не так богат, как некоторые деятели…
- Понятно, о ком речь, - рассмеялась Лариса. – Влад, когда я впервые увидела тебя, ты вышел из здания редакции.
- Да? Вышел? А зачем вошёл? Не помню.
Не опуская взгляда, она смотрела на него.
- Ах, да! Нас издают, печатают.
- Но, ведь эта редакция…
- По-твоему, - перебил он её, - одна беллетристика достойна издаваться?
- Ладно, уговорил, - а раньше, до специалиста, кем был, чем занимался?
- Ну ты даёшь! Кто из нас следователь?
- Оба.
- Раньше? -  кривя ухмылкой рот, переспросил Влад. – Участник бригады коробейников, главный зачинщик массовых игрищ, короче – бригадный заводила.
- Сотрудник налоговой инспекции?
- Пожалуй, да, - рассмеялся Влад. – Всё, Лякишева! Меня мутит и от вопросов и от голода. Переселяемся поближе к пищевым запасам.

Влад был удивлён, когда Лариса, войдя на кухню, открыла холодильник и, обозрев его содержимое, сказала:
- Бутерброды подождут. Я рекомендую другое. Суп из овощей, заправленный сметаной, на второе – омлет с сыром. Всё будет готово минут через тридцать, сорок. Есть идея, предложи, - сказала она, пресекая всплеск его возражений.
- Помочь? – робко спросил он.
- Не мешай, - строго отозвалась она, обследуя шкафы.
- Можно я останусь?
- Оставайся, - рассмеялась она, целуя его в щеку.
Приятная неожиданность, - думал Влад, наблюдая за её точными и быстрыми действиями. Непрерывная лента картофельной кожуры привела его в восторг. – Наверное, участвовала в кулинарных забегах, - решил он. Опустив в кипящую воду нашинкованные овощи, она натерла сыр, нарезала гренки, и пока овощи томились, а гренки поджаривались на смазанной маслом сковороде, она взбила яйца, затем, сложив на тарелку горку подрумяненных гренок, посыпала из зеленью, помыла сковороду, и через минуту, в сковороде, с очередной порцией сливочного масла, на маленьком огне, под прозрачной крышкой, созревал ароматный молочно-сырный омлет. Под конец варки она сдобрила суп смесью соли, черного горошка, зелени и, торжественно опустив десять крупных оливок с косточкой, закрыла крышку, и через несколько минут - одинокий пустой стол был накрыт по всем правилам сервиса.
Потрясённый содеянным, сбитый с толку избытком собственных чувств, Влад молчал, но мысли, сшибая друг друга, проносились в его голове. – Боже, какая мысль! Она – первая женщина, хозяйничающая в моем жилище. Первая и единственная,  приготовившая мне, для меня обед! Первая хозяйка! И как она всё это устроила! Ничего вкуснее этого супа и этого омлета, а гренки какие… я в своей жизни не едал! И Влад вспомнил ещё одно потрясение - ковбаску дядьки Петро.-  Вкус добра и любви не забывается, - сказал он себе.
Поглядывая на Влада с лукавым любопытством, Лариса вос-кликнула:
- Всего-то ничего, а у тебя такие глаза!
Это ничего дорогого стоит, – сказал Влад, откидываясь на спинку стула, и чтобы как-то выйти из стопора, неуверенно предложил:
- Может прогуляемся?
Она рассмеялась, и через несколько минут стол был убран, заново сервирован, мытая посуда возвращена в свои застоявшиеся стойла, а волшебный запах свежесваренного пенистого кофе окончательно доконал его.
- Влад,- обольстительно улыбаясь, прошептала она, приближаясь к его губам, - сегодня лишь ты, я… и ни-ко-го больше.
- А спектакль? - тоже шёпотом протянул Влад.
- Спектакль? Какой спектакль? Не помню…
Закинув сцепленные пальцы за голову, Влад лежал на спине, ощущая, как сладостная истома овладевает каждой клеточкой его существа. – Милая…чудная моя… моя… моя… - пронеслись безмятежные мысли.
Он открыл глаза. – Надо же, часа два дрых! – удивился он.
- Проснулся? – спросила Лариса, заходя в спальню, - твой халат мне к лицу, у тебя столько разных, красивых часов.
- Нравится?
- Интересно и необычно.
- Не мешают спать?
- Нет. А чья это комната с азиатским уклоном?
-Моя, - улыбнулся Влад, - в ней я медитирую.
- Всё секретничаешь? – сочувственно произнесла она. Что будешь пить?
- Чай.
- Вишнёвое варенье, любимое. Откуда? – удивился Влад.
- От тебя. Припрятал и забыл.
- Может телевизор? – предложил Влад.
- Бог мой, какие наклонности, - улыбнулась она.
- Спросил просто так, на всякий случай, - прошептал он, - лаская и целуя её в шею.
- Влад, а как ты относишься к изменам? – неожиданно спросила она.
- К каким изменам? – воскликнул Влад, недовольный столь отрезвля-ющим вопросом.
- К супружеским?
- Лариса, я не был женат, и у меня не было супруги.
- Ну, допустим я твоя жена, и вдруг… я…
- Если уж допустила, продолжай и дальше допускать, - усмехнулся Влад.
- Не дури! Я говорю вообще об изменах. Хочешь или не хочешь, но измены существуют, и мне хотелось бы…
- Лариса, ты вынуждаешь меня разглагольствовать.
- Влад, я хочу знать твоё мнение.
- Если задержишься, узнаешь. Чёрт возьми, совсем забыл… ты же вылупилась из вопроса: - я вам совсем не нравлюсь? – передразнил он её.
- Да, из вопроса. Потому и прошу, продолжай.
- Я никому не изменял, и мне никто не изменял. Любая измена, по любой причине – это всего лишь очередной поворот на жизненном пути, и скорей всего, измена самому себе: - своим привычкам, вкусам, взглядам, привязанностям, наклонностям и ещё целой массе всяческих мелочей и причуд. Таково моё мнение.
- Это вообще, а конкретней?
- Примитивно и доходчиво? Хорошо, попробую. Человек любил зиму – снег, морозец, солнце и… нате вам – полюбил слякоть, лужи, изморозь, короче – межсезонье! Обожал ананасы и вдруг воспылал любовью к картофелю в мундирах! Наслаждался поэзией, пристрастился к детективам. Не мог ни дня прожить без шумных компаний - впал в одиночество. Кому изменил? Зиме, ананасам? Себе.
- Влад, это твои эмоционально-гастрономические изыскания, и воз-можно опыт, но я говорю о чувствах, о любви!
- Собственно говоря – это и есть любовь. Любил полновесных жарких женщин, запал на легковесных и холодных.
- Это твой опыт?
- Удовлетворю твоё нездоровое любопытство. Как в одном анекдоте:  их было мало, но все такие! Ну очень! Женщина, за которой я долго, дико охотился, и рьяно домогался, предпочла меня другому, скажем – чужестранцу. Любила его очень, была счастлива с ним, родила сына. Причина? Я оказался не тем, о ком она мечтала. Другая – оставила меня в пик моего увлечения ею. Причина? Обуреваемый страстью, я пропустил, в буквальном смысле, день пригодный для ожидаемого ею предложения руки, наивно считая, что если сердце её у меня за пазухой, то рука никуда не денется. Третья поступила так, как тот, что выбрал межсезонье. Влюбилась в писателя. Это самый оригинальный пример измены самой себе. Терзается, страдает, мечется, - раздвоение личности, своего рода мазохизм. Питается романами этого, так сказать, писателя. Короче, каждая сделала свой выбор.
- И ты никому из них не изменял?
- Изменялся я сам. Ни к одной из них, если честно, я не смог бы вер-нуться. Хотя - не стану врать – были порывы, сомнения, но - недолгие. Я навсегда оставил их в том времени, в котором они были со мной. Я их увековечил.
-  Значит, не простил?
- Глупости! За что прощать? За жизнь, за любовь, за счастье? За то, что
не смог им дать то, что они заслуживали? Подчинять себе, или самому привязываться намертво, даже во имя любви и страсти – нельзя. Прекрасные, удивительные женщины. Каждая одарила меня чувствами, знаниями, открыла во мне возможности, о которых  я не подозревал, благодаря им, я приблизился к самому себе, и более того, я приобрёл друга, и познал одно из самых высоких человеческих чувств! Мне, как говорил один из героев Булгакова: -«Свезло!». Считаю, что их щедрость стократно превзошла мою.
- Почему?
- Характер у меня дерьмовый. Мой идиотизм - в сочетании с неуверенностью, обострённым чувством своей порочности, самолюбием и претенциозностью - мешал мне выбраться из омута унылого эгоизма, косности и трусости. Они раскусывали меня гораздо раньше, чем я успевал очухаться.
- Бог любит троицу, - печально вздохнула Лариса. – Мне стало грустно. А как же я?
- Ты будешь пятой – расхохотался Влад – если захочешь!
Смутившись, она замолчала, и в её прекрасных глазах он увидел знакомое ему выражение недоумения и растерянности, и сердце его сжалось от нежности и раскаяния.
- Прости, дорогая, я слишком бестактен. Есть ещё одна женщина, которой удается переработать мою несносную дурь, и делает она это смело и виртуозно, без поблажек. Я познакомлю тебя с ней.
- Зачем?
- Лариса, это другие отношения! Поговорим о другом.
- О пятой женщине? – иронично усмехнулась она. - Мне непонятно, зачем орал браво, если спектакль не понравился? – задумчиво произнесла она.
- Опять? Лариса, зачем мне было пялиться на вашу дурацкую беготню,
и вникать, и слушать? Звучал твой чудный, волшебный, волнующий голос и я вбирал его в себя!
- А образ чей вбирал? Четвертой?
- Образ женщины в чёрном платье, проговорил Влад, целуя её руки. –
«Прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла».
- Я поверила тебе, почти. Знаешь, когда я плелась за тобой, а ты рычал на меня, у меня возникло чувство жалости к тебе. Почему не знаю.
- Вопиющее несовпадение! Я так старался казаться этаким независи-мым субъектом, уставшим от собственной неотразимости и пресы-щенности. Не получилось, - вздохнул Влад.
- Потом я думала о тебе, - сказала она, не обращая внимания на его реплики, - и почувствовала, что тебя очень мало жалели и оберегали.
- Я мужчина.
- Ну, и что? Все начинается со дня рождения. Разве не так? Я потому сохранила себя, что меня любили, жалели и оберегали с самого раннего детства.
- Меня тоже рожали, оберегали до упора, и жалели все, кому не лень!
- Шутишь.  А вот разговор о любви, об изменах, о словах, получился какой-то куцый и неубедительный. Я плачу, страдаю… и возрождаюсь когда читаю Пушкина, сердце мое замирает от счастья и любви, а слова, только вслушайся… «Я вас люблю, хоть я бешусь» - «но колен моих пред вами преклонить я не посмел…» - «О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я…» - «мой голос для тебя и ласковый и томный, тревожит позднее молчанье ночи тёмной…» - «В крови горит огонь желанья, душа тобой уязвлена…» - «Фонтан любви, фонтан живой! Принёс я в дар тебе две розы…  Люблю немолчный говор твой и поэтические слёзы», - продекламировала она с чувством, меняя интонации, жестикулируя, и глаза её сияли от восторга и радости.
- Не удивляйся, - сказала она, останавливаясь, - это отблески моего давнего моноспектакля. Поэзия – это лучшая часть меня и наследие бабушки и мамы. Мне кажется, Александр Сергеевич ответил на все вопросы – не чем иным, как словами. Его сказка о рыбаке и рыбке – пособие на все времена, особенно по вопросу о золотой рыбке и неизбежному возврату к разбитому корыту. Зловещая алчная старуха и чудный старик – мудрый, терпеливый. Строки Пушкина – это страдание, радость, ирония, нежность, страсть, и печаль, и одиночество, и слова, слова, слова, - и все это любовь!
- Но каков язык, - воскликнул Влад, увлечённый её азартом. - И яс-ность мыслей, и глубина чувств!
- Но, по твоей версии его можно причислить к охотникам. Он не был верен своей Мадонне, -  улыбнулась Лариса.
- Конечно охотник, но какой! Неистовый, щедрый. Мужчина, муж, поэт. Любя и вожделея, он обожествлял женщину. Да, насмешничал, бывал циничен, мог посплетничать по поводу иной дамы, мог похвалиться своими шалостями, но все это меркнет перед его последним смертельным шагом. Честь женщины, которую боготворил, и свою собственную – он защитил. Пример для тех, кому понятен смысл слов – мужская честь.
- А ты, поступил бы так же?
- Откуда мне знать, - отмахнулся Влад.
- Тогда все твои рассуждения напрасны, - улыбнулась она.
- Дуэли нынче не в моде. И секунданты и дуэлянты одной масти.
- Но если клевета на того, кого любишь?
- Клеветой опоясано все человечество, газетенки – пропитанные ею, прилипают к рукам, и книжонки шуршат, попахивая гнилью и клеветой. Эка невидаль – клевета!
- Я знаю об этом. Но я о нас. Вот - ты и я?
- А что, уже пора? Есть повод? – язвительно заметил Влад.
- Я понимаю ту - третью, которая ушла к писателю, - спокойно заявила Лариса и, встретив его напряженный взгляд, улыбнулась, – извини, я ненадолго в ванную, кой что надо освежить. Завтра репетиция и спектакль.
- Да? – насмешливо протянул он. Надо, значит надо!
Вскоре она вернулась и, массируя руки, смазанные кремом, опустилась в кресло.
- Влад, а друг, которого ты приобрел – это писатель?
- Писатель, - презрительно бросил Влад. – Мой друг – спасатель!
- В каком смысле?
- Во всех смыслах, во всех, Миша, Мишка, Михаил!
- А писатель? Знакомый или тоже друг?
- Друг! Самонадеянный урод, гад ползучий! Мстительный тупоголовый отщепенец, обольститель женщин. Пользуясь их слабостью ко всякого рода писателям, уводит их, еще тепленьких, разопревших из чужого стойла. Но самое мерзкое – не спит с ними, а только развращает их своими фантазиями. Убить его - мало. Вообще-то я думаю, он уже полудохлый, но все еще трепыхается, надеясь явить себя миру во всей красе. Лицемер самозванный!
Лариса смотрела на Влада, затрудняясь определить его состояние: то ли он разыгрывает перед ней оскорбленного безумца, либо и в самом деле он так взбешен.
- Влад, успокойся. Я понимаю тебя, но зная некоторых из тех, кто пи-шет, могу сказать…
- И ты туда же! – взорвался Влад. – Опять этот сценарист Сомов? Я убью его! Никто не знает этих писак так, как я!
- Не ори! Сомов – режиссер! Сценарист – другой человек.
- Ах, еще и другой! – останавливаясь перед ней, воскликнул Влад. – Это уже слишком!
- На кой мне черт и тот, и этот! Видеть их не могу! – вдруг восклик-нула она с сердцем.
- Да? Тогда почему же ты не решилась хотя бы кивнуть или моргнуть мне, - проговорил Влад, и чувствуя что не выдержит и расхохочется, он отвернулся и, сделав несколько шагов в сторону, воскликнул – столько драгоценного времени потеряно! Страшно подумать! Могла бы представить меня ему: - Сомов, познакомься, это он.
- Я не хотела подключать его к нашей тайне, - вполне серьезно произнесла Лариса.
- А она уже была? – удивился Влад.
-Была не уже, а всегда, и мы с тобой об этом знали, но не могли встретиться. Ясно тебе? Сомов – связующее звено, это он привез меня в «Вавилон».
Теперь уже Влад смотрел на Ларису с каким-то мистическим ощуще-нием. - Она - ещё большая фантазёрка, чем я – усмехнулся он про себя и, продолжая игру, страдальчески произнес, - но ты ушла с ним под руку!
- Сомов исчез из моей личной жизни, как только я увидела тебя у ре-дакции. Я не умею спать с одним, а представлять другого. Понимаешь?
- Ты меня спрашиваешь? – улыбаясь, язвительно произнес Влад.
- До сих пор не могу понять, почему ты не почувствовал меня, и отчего так упирался?  Шарф, варежки? Можно подумать, я одна ношу подобное!
- Хорошо. За тебя я спокоен, за Сомова – тоже. Но вот этот чертов писатель … О, нет, я не вынесу очередной трагедии, - еле выговорил Влад и, захлебнувшись от хохота, свалился на кровать.
- Несколько мгновений она смотрела, как он корчится от приступов смеха, затем, присев на кровать, попыталась что-то сказать, и когда по-няла, что это бесполезно, легла рядом, и вскоре - хохоча и перебивая друг друга, они перебирали сказанное ими.
- Разыграл ты меня по полной программе! А ведь я чувствовала, что ты дурака валяешь.
- А ты, разве нет?
- Я говорила серьезно и только правду. Могу повторить.
- Вообще, я тоже нес правду, горькую, - заметил Влад.
Утром Влад вошел в ванную и, глядя на просушенное белье и колготки, довольно улыбнулся. – Наконец-то моя ванная удостоилась женских подробностей. И пахнет приятно, - подумал он, принюхиваясь, - и все такое миниатюрное.
- Ты опередил меня, – сказала Лариса, сбрасывая одеяло, - я не успела убрать свои принадлежности. Извини.
- Зато я успел насладиться и видом, и запахом, и вкусом, - рассмеялся Влад.
- Отдыхай, я приготовлю кофе.
- Нет, нет, - опережая ее попытку, воскликнул Влад. – Ты моя гостья!
Кофе пили молча.
- Знаешь, я ведь ни на что не претендую, - сказала она.
- Зато я претендую проводить тебя, и встретить, - рассмеялся Влад.
- Доберусь сама, тебе следует отдохнуть и отвлечься.
- Лариса, не упрямься, что мне стоит прокатить тебя с ветерком!
- Вот именно, прокатить ничего не стоит, - ледяным тоном произнесла она.
- Почему? В чем загвоздка?
- Ненавижу подъезжать к театру на очередной машине, демонстрируя очередную связь с очередным поклонником, или любовником, - жестко и неприязненно проговорила она.
- Влад вздрогнул будто от удара.
- Ты… ты вчера говорила другое, - озадаченно произнес он.
- Это было вчера, сегодня – это сегодня, а завтра будет совсем дру-гим.
- Тебе не понравилась эта ночь?
- Глупости! Эта ночь, та ночь, какая разница! Все одно и то же! Я всего лишь гостья.
- Лариса, что с тобой, ты пугаешь меня.
- Разве можно тебя чем-нибудь напугать? – с горькой усмешкой бросила она.
И вдруг мысль – обычная, простая озарила его. Идиот! Боже мой, бахвалился, изощрялся, - Пушкин, женщины. – И вдруг Влад ясно почувствовал, уловил явное несоответствие между словами, которые Лариса произносила и взглядом, который отводила в сторону. Он догадался в чём дело, и понял на чём замешаны её поступки, вопросы, все её странности и несуразности.   Это тебе не Софья, и тем более не Светлана. Она другая. А ты – пятая…
Да… да совсем другая, - думал  Влад, чувствуя, как сжимается его сердце. – Забудь о себе… не торопись, одним махом, всё обозначить и определить, позволь… предоставь женщине возможность раскрыться, обнаружить себя… вглядись, пойми, узнай, прикоснись к её сердцу, почувствуй её душу, полюби её так, чтоб ей никогда… никогда не захотелось расстаться с тобой… и никогда не пришлось бы пережить горечь разочарования и иссушающую боль разлуки. Не будь лицемером… ты же знаешь какая это мука… Возможно – это подарок судьбы… и она как раз та, о которой ты мечтал, - успокаиваясь, - рассу-ждал Влад.
Она смотрелась в зеркало, а он… любовался ею. Это был тот случай, когда – созерцая необъяснимое совершенство – человек замирает от восторга, и только губы его, дрожащие от натиска напрасных, бессильных слов, и широко раскрытые глаза - становятся единственными выразителями испытанного потрясения.
- Пойду, - сказала она, поворачиваясь к нему.
Влад согласно кивнул.
Сколотые заколкой, приподнятые волосы, и лицо – открытое, ясное, без единой помарки, и взгляд - прямой, без лукавства… целой жизни не хватит, чтобы разгадать это зеленоглазое созданье, - пронеслось в его мыслях. - Боже, сохрани это чудо…
Дверь захлопнулась.
Влад прошёл на кухню, помыл чашки, прошёлся по комнатам. – Пыль, надо убраться, - подумал он, но его, безвольно опущенные руки, не были готовы к такому повороту.   

Влад положил на стол пачку бумаги, ручку, но вид и запах бумаги вызвал отвращение. Пройдясь по телеканалам, остановился как обычно на «Культуре». Поскольку мощные, эффектные раздражители «другой культуры», как то: - истошные вопли, суматошная беготня, окровавленные тела и бесперебойное щёлканье пистолетов, - могли бы его возбудить и толкнуть на подвиги, например, запрыгнуть в машину, крутануть баранку, помчаться с бешенной скоростью к театру, устроить, за неимением оружия, грандиозный матерный скандал, или на худой конец – придушить этого несчастного, жалкого Сомова, а потом … потом суд присяжных заседателей. И как показывает наглядное телепособие, существуют  два виртуозных варианта: либо круто запудрить этих двенадцатиголовых вершителей, либо элегантно развести на жалость.
В этот воскресный день на канале «Культура» давали оперу «Дон Карлос». Шиллер, Верди – божественные звуки печали и страдания.  - Интересно, - подумал Влад. – Когда не так страшно умирать, в двадцать три года или в  сорок три? Последние финальные аккорды: - «Встретимся на небесах», Влад не дослушал. – Нет, меня это пока ещё не привлекает, - подумал он, нажимая кнопку. Мысль о том, чтобы кинуться к Инессе Игоревне и, обхватив голову руками, обливаясь горькими слезами, рассказать ей об исчезновении очередной женщины, была отвергнута. – Гробить единственного близкого человека? Нет уж, она и так удручена тоской по Алану, а от меня никакого  толку. Но позвонить надо.
- Инесса Игоревна, дорогая, у вас всё хорошо? Да, меня не было. Ко-нечно. Работы много, устал зверски! Нет, нет, не надо! Я уже ложусь. Спо-койной ночи, дорогая Инесса Игоревна! Спасибо, спасибо!
Влад лёг на кровать. Намерение встретить Ларису после спектакля, наткнулось на раздражение. – Сама ушла, сама вернётся. Бегать, гоняться за кем бы то ни было, не стану. У меня есть Алан, Инесса, Михаил.  Пусть всё так и останется. Ну почему она… Стоп! – сказал он себе, понимая, что выбираться из хаоса мыслей и предположений придётся до утра: почему не обменялись номерами телефонов, почему не предложил ей ключи, почему не сказала когда вернётся, а он не спросил…
В понедельник Влад подъехал к театру. Подойдя к закрытому
окошку, постучал.
- Простите, - обратился он к пожилому мужчине, - где можно получить информацию о репертуаре театра?
- Направо заверните, там всё прописано.
- А что сегодня?
- Выходной.
- Я слышу музыку.
- Занятия студентов.
- А кто педагоги?
- Молодой человек, вы собрались здесь учиться?
Молодой человек! – хмыкнул Влад, - приятная новость. Он подошёл к информационному стенду. Итак: - творческие вечера, концерты, спецмероприятия, детские утренники, танцевальные вечера… закрытые показы, - интересно, что же там показывают? – усмехнулся Влад,- спектакли только по пятницам и воскресеньям? Не густо!
- Будьте любезны, Лариса Георгиевна будет задействована в спектак-ле? – спросил Влад, вернувшись к окошку.
- Ещё бы! Она у нас прима.
- Пользуется успехом?
- Ещё как, - оживился мужчина, - и браво кричат, и поклонники, и зрители.
- Она верно замужем?
- Причём здесь муж? – удивился он, - артистка она и есть артистка, всё как положено… и внимание, и цветы, и подарки, – с гордостью заявил он. – Вы если интересуетесь ею, приходите завтра пораньше за билетиками, а то не достанется.
- Будьте любезны, - улыбнулся Влад. – А как можно попасть на закрытые показы?
-  Это резерв администрации города, распространяется по заявкам разных фирм и учреждений, сами понимаете, расслабиться, отдохнуть, ну и всё
такое прочее. Чужих не пущают! – красноречиво усмехнувшись, произнёс он.
- Спасибо, - сказал Влад, отходя от окошка.
- Молодой человек, - вдруг окрикнул его мужчина, - подождите!
Влад вернулся.
- Если очень надо, - заговорщически проговорил он, - я могу добыть для вас билеты, сами понимаете, зарплата у меня не ахти какая, подъезжайте в это же время. Я сам к вам подойду, а то везде уши и глаза. Какая у вас машина?
- Джип, - соврал Влад шёпотком.
- Ну вот, видите, а у меня развалюха! Какие места и сколько билети-ков?
- Благодарю вас за участие, но мне нужно согласовать с женой, с дочерью и с тёщей! Они обожают Ларису Георгиевну.
Смерив его презрительно-негодующим взглядом, мужчина резко за-хлопнул окошко.
Совсем распоясался старый сводник… Ах, Лякишева! Прямо-таки не театр, а гнездо коррупции и разврата! А вдруг она, как Светик-семицветик, поджидает меня у подъезда или на качелях? Надо поторо-питься, - с весёлой усмешкой, подумал Влад.
И когда Лариса не появилась и во вторник, Влад, понимая что может произойти непоправимое (как уже не раз случалось) - не на шутку испугался. Произойдёт сбой, и в душе образуется ядовитая, едкая непримиримость, и смесь отчаяния и тоски переплавится в нечто далёкое и чуждое. Ниточка порвётся, и на месте разрыва завяжется ещё один узелок на память, пропитанный недоверием, обидой, мрачным сарказмом и даже… враждебностью, и сердце воспротивится возврату былых отношений.
Влад решил: если Лариса явится позже четверга, он закроется и от неё, и от всех последующих куколок и бабочек. У меня есть близкие люди. – Что-то Миша давно не звонил, держит меня на привязи без телефона. А потом…  я должен, обязан, написать поэму о юноше! Обещал ведь. Ах, Светка, - произнёс он с грустью, - не пишет, и мне нечем её порадовать. Как она сказала… - если я исчезну, значит произошло что-то такое, от чего мне не уйти, не избавиться. Вот это женщина! Разве я люблю Ларису? Нет, я любил других. Просто сейчас – я голоден и желчен, как язвенник.
В четверг вечером, Влад в состоянии угрюмого безразличия наполнил бокал вином, поднёс его к носу, понюхал, в горле запершило, и он почувствовал отвращение. – Чёрт меня возьми, даже напиться не могу, не мужик, а тряпка, - возмутился он, и вдруг в памяти возникли слова Михаила: - хочу воевать! Действительно, бросить всё ко всем чертям! И куда-нибудь - волонтёром! Война без дела не сидит, то там, то тут потирает и греет руки. Но Мишка ведь не воюет, а спасает! Нет, даже самая маленькая война – это огромная, сплошная рана в сердце. Я – пацифист и усреднённый космополит, так что закроем, друг мой, тему войны и вражды!
Влад открыл книжные шкафы, и глядя на поэтические тома, рассердился, - Нет уж, только не поэзия, сыт по горло… Моя, моя, твоя, твоя, - пропел он, вглядываясь в корешки книг, - все о любви пишут, не надоело ещё! – скептически буркнул он, с радостью выдёргивая из общей шеренги, бирюзовый корешок первого тома. – Вот, этот ирландец уведёт меня от синтементальных соплей! Пройдусь по славным страницам его «Улисса»!
Иной раз, чтоб почувствовать вкус улыбки, надо прикоснуться к чему-то настоящему! И не удивительно, что уже первые строки вынудили Влада разжать губы. «Сановитый, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проёма неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва. Жёлтый халат его в распояску, слегка вздымался за ним на мягком утреннем ветерке. Он поднял чашку перед собой и возгласил: - «и пойду к жертвеннику Божию». Остановясь, он вгляделся вниз, в сумрак винтовой лестницы, и грубо крикнул: - «Выходи Клинк! Выходи, Иезуит несчастный!»
Влад читал, чувствуя как здоровый сарказм ирландца, вселяясь в ду-шу, распрямляет его плечи и заражает энергией.
Неожиданный звонок в дверь оторвал Влада от страниц романа. – Кто? – недовольно подумал он, - Инесса уже спит. Вероятно, сосед пришёл одалживать на похмелье. А если Лариса? – подскочило и трепыхнулось сердце. – Сбили, ей богу, с хорошего настроя, - наступила тишина, и снова звон. – Вот настырные! – Влад посмотрел в глазок. – Никого. – Звонок прозвенел ему вдогонку. Он подошёл к дверям, не с лучшими намерениями, и вдруг услышал.
- Влад, это я.
Облизывая моментально пересохшие от волнения губы, он открыл дверь.
- Здравствуй, - спокойно произнесла Лариса.
- Добрый вечер, – ответил он.
- Опустив на пол объёмистую сумку, она сбросила чёрное пальто, сняла чёрные блестящие сапожки, распустила собранные волосы и, встряхнув головой, сказала:
- Не хотел открывать.
Влад молча смотрел на неё.
- Я из дома.
- Не сгорел?
- Уцелел. Я убиралась, приводила в порядок гардероб, стирка, глажка.
- Устала?
Она кивнула.
- Ужинать будешь?
- Я не голодна.
- Что будешь пить?
- Выберу сама, - сказала она, открывая холодильник.
Она вошла в комнату с высоким бокалом апельсинового сока.
- Решил напиться! – спросила она, глядя на откупоренную бутылку вина.
- Хотел, но не стал.
- Читаешь Джойса? Я не могу его читать, - повела она плечами. – Чтиво
для мужчин.
- Как прошёл спектакль?
- Как всегда. Хочу спать, - сказала она, проходя в спальню, - постельное бельё не поменял?
- Зачем? Мне и так сгодится.
- Значит и мне сгодится, - сказала она.
Раздевшись донога, она легла на правый бок, накрылась одеялом до самого носа, и через несколько минут послышалось её ровное дыхание.
Влад вошёл на кухню, посидел за столом, вернулся в спальню, лёг на спину, чувствуя, как его обессиленное, размявшее тело легко и покорно становится добычей долгого, провального сна.
Проснувшись утром, он поднялся и осторожно, чтоб не разбудить Ларису, проделав утренние процедуры, быстро оделся, и, наспех проглотив чашку кофе, бесшумно закрыл дверь, оставив на стуле ключи. Уведомив охрану о своём намерении задержаться в этот вечер, Влад поднялся в офис и был обрадован большим объёмом предстоящей работы, поскольку это полностью совпало с его решением вернуться домой после окончания спектакля, дабы окончательно прояснить отношения с Ларисой. – Неясности раздражают, а провокационные выходки опротивели. Не поставлю вовремя точку, опять начну с того, с чего начал, - подумал он, и вдруг какая-то параллельная мысль, готовая проявиться, сорвалась, словно рыбка с крючка, и уплыла, оставляя зыбь недоумения. - Вот тебе классический пример задней мысли, - усмехнулся Влад. – Начал… начал с чего? Ах, да с ноги!
С замирающим сердцем, Влад открыл дверь, моля всех богов сжалиться над ним. Тишина. Он включил свет, и прикрыл рот, чтобы приглушить рвущийся вопль.
Пальто, сапожки – всё на месте. Поблагодарив богов за проявленную милость, заглянул в спальню и, не сосредотачиваясь на внешних изменениях, почувствовал её присутствие. – Спящая царевна, - пронеслась игривая мысль, но уже под струйками прохладного душа, к ней стали пристраиваться другие мысли – задние и цепкие. - Интересно, может быть она так переутомилась на закрытых показах? Ясно, что я не один в курсе того, что «Царевна всех милее, всех румяней и белее». Конечно, я не Елисей, но сходство явное: этакая настырность в поисках своей царевны и «чисто» королевская подозрительность. Как не крути, но царевна тусовалась в теремке у семи богатырей! А братки-то, усачи, разбойнички! «Усадили царевну в уголок, подносили пирожок, рюмку полну наливали», говорили о любви, предлагали себя, но… царевна «отдыхать отпросилась на кровать!» Чёрт подери, какие совпадения! А? – прыснул Влад. - И неизвестно… кто там были, что там пили, и чем усы мочили! Важны не сходства, а различия. Во-первых – я не король! Во-вторых – у короля тяжёлая работа, да и корона жмёт и давит. В-третьих – у них напрочь отсутствует чувство самоиронии. А я – законченный самоед! Замечаю свои погрешности и осуждаю за них себя.
Влад вошёл в спальню, включил ночник. Удивлённо обозревая яркое постельное бельё, с преобладанием красных тонов, улыбнулся. – Да, моя царевна тоже «приберёт и приготовит». В комнате витал лёгкий цветочный аромат. Он потянул носом, огляделся. Дверь на балкон была закрыта, и через цельное оконное стекло, он увидел на столике в трёхлитровых банках роскошные букеты цветов. – Невероятно! Как мне удаётся влюбляться в женщин, которых любили и продолжают любить другие! Везучий я, однако!
Влад лёг на кровать. От прикосновения прохладной шёлковой ткани по его телу расползлись мураши. Лариса лежала на боку, спиной к нему. Через несколько мгновений он почувствовал, как его тело напрягается от притока крови, обжигающего грудь, шею, уши, виски и затылок… и мысль - отвлекающая и циничная… цепная реакция… и следом другая – спасительная: промедление смерти подобно.
Утром она сказала:
- И что это было? Я не успела проснуться.
- Пещерный зов в крови, - рассмеялся Влад.
- Чему смеёшься?
- Смешная ты всё-таки.
После непродолжительного молчания, она спросила:
- О чём думаешь?
- О нежности.
- Да? А какая она?
- Нежная.
- И страсть нежная?
- Да. И страсть нежная, и вообще всё, если это любовь.
- Пить хочется, - сказала она, - принести тебе?
- Я - с тобой. Хочу кофе. Как театр, как Зина и все остальные? - спро-сил Влад.
Лариса обрадовалась вопросу.
- Сомов повёл себя корректно. – Для меня, - сказал он, - твой уход трагедия, но я бессилен что-либо изменить. Не волнуйся, перемена не отразится на наших творческих отношениях. Ты – актриса. Труппа всполошилась, ждали взрыва, потрясения, а он попросил всех собраться и объявил: Лариса Георгиевна выходит замуж. Принесли шампанское, устроили вечеринку, поздравили, пожелали счастья.
- Вот как! Сомов нас поженил. А что сама не вышла за него? Всё-таки - режиссёр!
- Если бы не мои условия, он давно бы развёлся. Но я сказала: разве-дёшься, отношения прекратятся.
- Выходит, я у Сомова в долгу, как в шелку, - усмехнулся Влад, - благороден твой Сомов.
- Знаешь, есть вещи, над которыми не стоит иронизировать. Благородство, это как цвет глаз – от природы, неизменный.
- А линзы?
- Их надо снимать и хранить в коробочке, как челюсть съёмную в стакане с водой.
- Лариса, дорогая, вся наша жизнь состоит из иронии. Не будь её, не стоило бы так долго и нудно тянуть лямку.
 Подперев голову руками, она смотрела на него и молчала. О да, молчать она умела. Но, отрадная мысль, что эта суббота будет полностью принадлежать только им, вдохновляла его. – Закатимся куда глаза глядят, - решил он, и вдруг!
- Мне пора, - сказала она.
Не моргая, остановившимся взглядом, он смотрел на неё.
- Извини, забыла предупредить. Сегодня первая репетиция новоиспе-чённой пьесы местного драматурга, а вечером – твой любимый спектакль.
В эту субботу ему не писалось, не читалось, не гулялось, не спалось. Зато много думалось. – Нет худа без добра, - заключил он.
Лариса вернулась поздно. Глядя на её одухотворённое  лицо и отсут-ствующий взгляд, Влад почувствовал себя потерянным и ненужным, и это – слишком знакомое ему состояние – возмутило его. – Моя зависимость от тех, кого я приручаю, приобретает хронический затяжной характер. Чужая, совсем чужая, - с горечью заключил он.
- Лариса, - обратился он к ней, - пожалуйста, присядь, хочу видеть твои глаза.
Она побледнела и, заметно волнуясь, напряглась.
- Не претендую, - сказала ты, - помнишь? А я вот претендую – притом серьёзно и без шутовства.
Не сводя настороженного взгляда, она молчала.
- Домогаться дальнейших отношений, клясться в любви, в верности, требовать от тебя того же, ревновать, капризничать, настаивать на переменах во всяческих житейских ситуациях – не стану. Пойми, для меня, это настолько важно и так не похоже на всё прежнее, что я обязан обезопасить, защитить себя и, возможно, тебя. Это не только возрастное, но выстраданное, более осмысленное и потребное. Ты свободна и вольна. Занимайся чем хочешь, играй, общайся хоть с Сомовым, хоть с Судаковым, и ещё, бог знает с кем! Но есть одно обстоятельство, при котором мы сможем быть вместе. Никто не должен прикасаться к тебе в том смысле, когда это не игра, не сцена, а нечто иное. Глупо изображать очарованного странника, помятуя о нашей первой встрече, и смешно восклицать: - О! Верь мне: я один поныне тебя постиг и оценил: избрав тебя моей святыней, я власть у ног твоих сложил…
- Твоей любви я жду как дара, - продолжила Лариса, - и вечность дам тебе за миг; в любви, как в злобе, верь, Тамара, я надменен и велик, - закончила она, смеясь.
- Рано смеёшься, голубушка, - усмехнулся Влад. – Если кто-то займёт твои мысли, возбудит твоё воображение, увлечёт, взбудоражит твои чувства и душу, сердце моё дрогнет, и поверь мне, это станет концом наших отношений – любых. Возможно, я найду в себе силы порадоваться за тебя. Но я не вернусь. Раньше смог бы перешагнуть, сейчас – не смогу. Ты слетишь ко всем остальным и станешь одним из памятных эпизодов в моей жизни. Я собиратель и глотатель сюжетов, событий, встреч, расставаний и даже расстояний. Да, Лякишева, это так, - сказал он, и, после небольшой паузы, задумчиво произнёс. – Знаешь, когда наступает утро, а после него - второе, третье и ещё много других… и ты открываешь глаза, и тебя захватывает неизъяснимое чувство, и ты понимаешь, что смена утренних пробуждений и простые волшебные слова: - Доброе утро, моя дорогая! – лучшее подтверждение твоего счастья, твоей радости, и что каждое утро – продолжение первого и начало чего-то более глубокого и истинного, и тебе дано воскликнуть: моя, моя! Глупое слово, но если даже… сам Александр Сергеевич желал того же, то почему я не могу! – рассмеялся Влад.
Лариса смотрела на него, как ребёнок, впервые осознавший радость жизни. Её повлажневшие глаза, освещённые внутренним светом, посветлели и заискрились.
- В твоих глазах… играет музыка… я слышу её звуки, - медленно, растягивая слова, прошептал Влад.
- Влад, - тихо проговорила она, - никто, никто не захотел, не решился сказать мне этих слов, домогались, желали, но предоставляли вольную. Да, я сама хотела этого. И всё-таки почему они отпускали меня? Разумеется, я привыкла, я гордилась этой привилегией. Всегда свободна, всегда ничья. Но душа моя восставала, металась, слонялась и бродила в поисках того, к кому хотелось бы довериться, прижаться и, изнывая от нежности, замереть в его объятиях. Я поняла, несмотря на страсть и привязанность, мужчины инстинктивно чувствуют то, что сокрыто за семью печатями. Странно, ведь не могли же они знать то, о чём я сама старалась забыть...
- Ты была замужем?
- Были просто мужчины, от которых я уходила сама. Знаешь, есть растение, которое прорастает, цветёт и плодоносит только в скальных расщелинах: однажды выкорчеванное, оно нигде не приживается, не цветёт, не плодоносит и медленно погибает.
Влад поцеловал её в губы. Поцелуй был долгим и нежным.
- А как называется это растение, о котором тебе всё известно?
- Не знаю, - прошептала она.
- Мы придумаем ему имя.
- Знаешь, я столько раз произносила слово, которое ты не признаёшь, произносила по-разному: страстно, нежно, отчаянно, лживо, корыстно, и просто так; иногда презрительно, порой испытывая физическое отвращение к партнёру, и мне аплодировали, восхищаясь моей искренностью. Я всегда знала, что актриса я – никудышная. Внешность, голос, жесты, глаза, улыбки, смех – всё это наработано, обкатано до блеска. Парадокс – внутри меня живёт любовь, я знаю, что это такое, ощущаю её до боли в сердце и захлёбываюсь от невозможности кому-то её подарить. Мужчины были, но не было того, кому захотелось бы прислониться и открыться до самого донышка! Сцена спасала меня от тоски. Играя, притворяясь, я выплёскивала своё нутро, даже не зрителям, а кому-то одному, воображаемому мной, случайно заброшенному в зрительный зал. Когда я увидела тебя, что-то разом переключилось во мне. Это необъяснимо.
На следующей неделе, утром, Влад открыл глаза. Лариса, облокотившись на руку, смотрела на него.
- Любуешься? – сонно проворковал он, притягивая её к себе.
- Влад, - робко проговорила она.
- Что?
- Я затрудняюсь… нет, я лучше откажусь!
Влад приподнялся.
- Не томи.
- Сегодня воскресенье и опять, как нарочно – репетиция и спектакль! – воскликнула она.
Влад опрокинулся на спину и загадочно улыбаясь, произнёс:
- Лариса, у вас в театре, за окошком, обретается служивый мужик, коренастый, лет под шестьдесят, такой плутовато-осмотрительный. Так вот – передай ему от меня привет.
- Ты знаком с Богданом Гавриловичем? – удивилась она.
- Конечно! Скажи ему так: мой муж передаёт вам большой привет. Вы, наверное помните, он подъезжал к театру на джипе, интересовался репертуаром, мной и закрытыми показами. Главное – зафиксируй выражение его лица, потом опишешь. Ладно? Не забудь про джип!
- Зачем тебе это? И откуда тебе известно о закрытых показах?
- Гаврилочу, тебе, Сомову, всему городу известно, а мне не должно быть известно! Интересно, почему? Я живу в этом городе.
- Все знают, что мужа у меня нет, - бесцветно произнесла Лариса.
- До понедельника не было, а в воскресенье… объявился! – расхохотался Влад.
- Да ну тебя! – отмахнулась она.
- Так ты выполнишь мою просьбу?
- Да.
-Умница моя! Иди ко мне, помурлыкай под моим надёжным крылом, пока есть время.
- Чем займёшься? – озабоченно спросила она.
- Не волнуйся. Скучать не буду. Дорогая моя! Я уверен, что сегодня вечером ты зацепишь, заденешь зрителей, и чьё-то сердце встрепенётся и оживёт! Всё, пора на репетицию, опаздываешь – Сомова хватит удар. Два потрясения для мужчины – это слишком, да и мне неохота быть причиной чужого несчастья. Да, вот ещё – в следующие выходные состоится знакомство с моей мамой, имей в виду. Готовься, процесс может стать неуправляемым! – рассмеялся Влад.
В воскресенье, к пяти часам вечера, всё было готово к приёму Инессы Игоревны. Приподнятое настроение Ларисы – её порозовевшие щёки, блеск в глазах, её воодушевление  – радовало Влада. – Как всё ж таки приятно, когда женщина хлопочет в доме, - думал он, любуясь её точными, грациозными движениями. – Наверное это и есть, так называемое, семейное счастье, которого у меня никогда не было. То ли ещё будет, - усмехнулся он.
- Ну как? Нормально? Тебе нравится? – спросила Лариса, придирчиво осматривая убранство стола.
- Ещё бы! Лариска – ты чудесница! Начну созваниваться. Часа на передышку хватит?
- Вполне, - отозвалась Лариса.
- Господи, благослови эту встречу! – воскликнул Влад, поднося к уху трубку.
- Мама, это я! Не узнаёшь? Через час в лучшем виде, пожалуйста, ко мне. Не шучу! Мама, не будь такой настырной. Сюрприз! Да! Условие такое: классический наряд, устойчивая осанка, умеренный макияж. Не подведи сына своего! Не заблудишься? – Трубку бросила, вредная, сил нет! - пожаловался Влад, заглушая смех.
- Ты не встретишь её? – удивилась Лариса.
- Наши хижины разделяет площадка.
- Как хорошо! Влад, я очень волнуюсь.
- Голубушка моя! – воскликнул Влад, обнимая её, - мама давно мечтает
перебросить меня в руки… самой красивой женщины на свете.
Едва переступив порог, Инесса Игоревна громко и возбуждённо заговорила:
- Должна сказать, ваше обращение ко мне совершенно смутило меня…
- Мама, - остановил её Влад, - не обобщай, выскажешься потом. Пожалуйста, дорогая, проходи, - сказал он, беря её под руку.
- Какая красота, - проговорила она, обозревая накрытый стол.
- То ли ещё будет. Так, поднимаем занавес! Пять, четыре, три, два, один! – воскликнул он, сопровождая отсчёт хлопками.
В комнату вошла Лариса. Кося глазами, пристально, с жадным интересом, Влад наблюдал за происходящим, и когда в глазах Инессы вспыхнуло радостное удивление, а Лариса открыла рот в улыбке, он – подобно дирижёру, довольному игрой оркестрантов, развёл руки, и торжественно возвестил:
- Мама, разреши представить тебе мою невесту… Лариса Лякишева!
- Инесса Игоревна Славина, - представилась она, протягивая руку для пожатия, - очень рада!
Влад разлил вино по бокалам.
- За знакомство, мои дорогие женщины! – сказал он, поднимаясь.
Он был доволен. Они понравились друг другу. Заговорщически улыбаясь, Инесса Игоревна поглядывала на Ларису, и Влад догадался: – готовится к выступлению. – Что-то сейчас произойдёт, - пронеслось в его мыслях.
- Владислав Георгиевич, - торжественно произнесла она, поднимаясь, - я несказанно рада за вас! С красоты воды не пить, а вот за гармонию и доброе сердце, можно и вина выпить.
- Лариса, мама, когда очень сильно волнуется, называет меня по имени и отчеству.
Допив содержимое бокала, Инесса Игоревна опустилась на стул и иг-риво улыбаясь, обратилась к Ларисе:
- Не удивляйтесь, Лариса, Владислав Георгиевич большой проказник и фантазёр, простите его, он же писа…
- Да, да, - перебивая, поддакнул Влад, - мама имеет в виду, что я умею
писать против ветра. Это её образное выражение, по поводу моей исключительной даровитости! Так что перестань удивляться!
- Я очень рада знакомству с вами, - сказала Лариса, – у меня такое ощущение, что я давным-давно вас знаю. Ваши отношения очень похожи на отношения в моей семье. Я, с большим удовольствием, вслушивалась в перебранку бабушки и мамы. Было очень смешно и остроумно. Иногда я нарочно вовлекала их в споры, скучала, когда они молчали, и приставала с вопросами: когда же вы начнёте браниться? Обычно отвечала бабушка: скоро, скоро, у меня накопился целый ворох претензий к твоей мамочке! Инесса Игоревна, разрешите провозгласить тост: за вас, за ваше обаяние!
- Спасибо, Лариса, вы так молоды, что я не решусь называть вас по отчеству.
Лариса рассмеялась.
- Мне уже тридцать шесть, и я – с пяти лет, называла себя Ларисой Георгиевной.
- Как же вы молоды! Да, а где же цветы по такому случаю, - обратилась она к Владу, - хотя, что ожидать от…
- Цветы, мама, - многозначительно произнёс Влад, с силой придавливая её ногу, - ушли с молотка в качестве платы за свободу! О, мама, видела бы ты эту роскошь! Море цветов!
- Так что же произошло с цветами? – глядя на него в упор, сурово переспросила она.
- Зиночка помогла нам избежать встречи с Сомовым! – воскликнул Влад и, видя как накаляется её взгляд, молитвенно сложил ладони. – Мама, сознаюсь, я выкрал любимую женщину… у самого Сомова. О, это страшный человек – Карабас-Барабас!
- Он муж Ларисы?
- Хуже. Ни слова больше. Это тайна.
С явным удовольствием, радостно посмеиваясь, Лариса наблюдала за происходящим. Инесса Игоревна встала и, повернувшись к Владу, сказала:
- Пожалуйста, разлейте вино по бокалам. Пришла пора познакомиться всерьёз. Лара, вы разрешите вас так называть?
- Конечно, - радостно воскликнула Лариса.
- Владислав Георгиевич – мой названный сын, а я – соответственно, его названная мать. Мы обращаемся к друг другу на вы и по отчеству. У нас ребёнок, мальчик, зовут его Алан Отобоевич, его родители погибли, и в девятилетнем возрасте Владислав Георгиевич усыновил его. Он мой названный внук, меня он называет бабушкой Инессой, а Владислава Георгиевича - отцом. С нами он на ты. Добрый, ласковый, умный юноша: воспитанный, благородный и талантливый. В данное время он в городе Ульяновске, учится летать. Очень красивый мальчик и у него есть девушка Таня, он дружит с ней, она из хорошей, порядочной семьи. Мы его очень любим и очень скучаем, - проговорила она и её глаза повлажнели. – Простите меня, - сказала она, опускаясь на стул.
- Так вы… не родственники? – удивилась Лариса.
- Мы более чем родственники. Мы близкие по духу. Владиславу Георгиевичу, как человеку, имеющему отношение… - запнувшись, она вдруг дёрнулась и, словно освобождаясь от чего-то, возмущённо воскликнула, - как взрослому мужику, следует быть более серьёзным, и не валять, чёрт возьми, дурака!
- Вот так всегда, - жалостливо вздохнул Влад, - не с кем даже дурака повалять… ни единомышленников, ни сообщников.
- Инесса Игоревна, не сердитесь на Влада. Удивительно трогательная история. Честное слово, я в восторге от ваших отношений. Предлагаю под-нять бокалы за вашу названную семью.
В основном – разговор крутился вокруг Алана. Инесса Игоревна посетовала на выбор его профессии, на отъезд в другой город, говорила, что волнуется за него, и ждет его приезда. Интерес Ларисы к её разговору был естественен и искренен. Чувствуя, что Инессу неудержимо тянет поговорить о его творчестве, о его романах с женщинами, и вообще о нём самом, Влад был начеку, и когда все дозволенные темы были исчерпаны, он заговорил о пирожках. Она сердито посмотрела на него, но вскоре увлеклась и пообещала Ларисе угощение. И только когда Влад сделал ей комплимент, с уточнением всех деталей её туалета, она немного оттаяла, и даже улыбнулась ему. Пора, пора закругляться, - подумал Влад. – Встреча прошла на высоко - нравственном уровне и, благодаря моей бдительности, без разоблачений и без драматических последствий.
- Дорогие женщины, предлагаю плавно перейти к чаепитию!
Лариса, опередив намерение Инессы Игоревны, поднялась, и в считанные минуты стол был убран и заново преображён в десертный.
Инесса Игоревна с восторгом наблюдала за Ларисой, и когда та удалилась, поспешно заговорила:
- Вам неслыханно повезло! Тьфу, тьфу! Смотрите, не наделайте оши-бок. Хороша во всём. Почему скрываете, что вы писатель? Это же ваше достояние, ваше преимущество.
- Моё достояние, включая преимущество – находится в моих штанах.
- На что я привыкла к вашей циничности, но порой прихожу в ужас!
- Ужас – это когда импотент. Остальное – чепуха.
- Она другая, не то, что ваша Светлана. Лариса – женщина одухотво-рённая, она не самка! – сердито произнесла Инесса Игоревна.
- Не спешите, женщины по сути своей самистые и потому постоянно одухотворены. Попробуй я дать слабину, сбежит к тому же Сомову, а он – ярко выраженный самец…
- Да кто он такой, этот чёртов Сомов? – возмутилась Инесса.
- Тсс.. потом, нас могут услышать.
- И ещё, какого дьявола вы вытаптывали мне ноги? Нельзя было зара-
нее предупреждать? Чем она занимается?
- Инесса Игоревна, мужайтесь, вас ждёт ещё один сюрприз.
- Господи, у неё ребёнок?
- Нет. Потерпите. Как она вам?
- Прелестное создание, на вид хрупка и нежна, но чувствуется, что волей и характером не обделена, так что не наделайте глупостей, свойственных вам.
Лёжа в постели, вспоминая знакомство с Инессой Игоревной, Лариса улыбнулась.
- Ну что, посплетничали, пока я отсутствовала?
- Ещё бы! Упустить такую возможность мы не могли. Она влюбилась в тебя.
- Я тоже.
Лариса была настроена лирично, и от всех поползновений Влада отмахивалась.
- Влад, не приставай. На душе так хорошо, так светло!
- Ладно. Попозже я устрою тебе тёмную.
Она рассмеялась, прижалась к нему и, целуя, сказала:
- Не знаю пока, чего в тебе больше: нахальства, сарказма, похоти или ребячества?
- В данный момент во мне сплошная, устойчивая любовь… Фантастическая композиция, состоящая из множества разногласных, противоречивых компонентов. Странное, диковинное явление. Ты знаешь что такое любовь? Я – не знаю!
Она помолчала, потом – зарываясь лицом в его предплечье, сказала:
- Может быть любовь – это та нежность, о которой ты говорил? Пом-нишь? Нежная нежность, - прошептала она, щекоча его губами.
- Мне никогда не удаётся придумать слова, способные передать моё состояние, и всё то - что произошло и происходит между нами. Как описать твою сущность, твоё присутствие, твоё дыхание, твои прикосновения?
- А ты обратись к своему знакомому писателю, он найдёт нужные слова, - игриво улыбнувшись, шаловливо произнесла она.
- Нет уж, - усмехнулся Влад, - я не отдам тебя на растерзание этому хищнику. Не хочу, чтоб этот проходимец, этот изувер узнал о твоём суще-ствовании!
Она порывисто обхватила его за шею и, ласкаясь, проворковала:
- Выбрось из головы этого писателя. Зачем тебе слова? Поцелуи, объятия, взгляды… чувственные ощущения, не нуждаются в красноречии.
- Это ему нужны слова, - хохотнул Влад.
- Странные у тебя отношения с этим писателем, - рассмеялась она.
- Знаешь Лаля, - мечтательно произнёс Влад, - мы обвенчаемся.
- Лаля? – изумилась она.
- Да. Название скального растения, образованное из первых слогов твоего имени и фамилии: Ла и Ля.
- Какая прелесть! Никто до этого не додумался.
- Так вот, Лаля, мы обвенчаемся.
- Правда? – встрепенулась она. – Я никогда не венчалась.
- Я тоже, - прошептал Влад, обнимая её.
- Я так счастлива… а ты?
Влад не ответил, потому что перед его мысленным взором разворачивался финал его последнего романа, пока ещё бессловесного, но такого яркого, выразительного, живого и наглядного! Обворожительная невеста в чём-то белом, воздушном и очарованный жених - в строгом и чёрном. А вокруг взволнованные, весёлые, необычайно счастливые, прекрасные, знакомые лица, с распахнутыми настежь глазами. Смеющиеся рты, восторженные взгляды, обращённые к невесте и жениху, и искренняя радость.
Они узнали о торжественном событии и - преодолев время, расстоя-ние, разлуку, отчуждение, и даже смерть - позабыв об обидах, о разочарованиях, о потерях, невзгодах и о многом другом, что разделяет людей - прибыли затем, чтобы быть рядом! Разве могли они пропустить день его венчания? Они собрались, чтобы пожелать ему счастья, пришли порадоваться за него, пришли… чтобы он никогда не усомнился в том, что дружба и любовь – бессмертны.
- Влад, а ты счастлив? – донёсся до него голос Ларисы.
Он смотрел на неё и улыбался.
- А кто будет на венчании? – последовал прозаический вопрос, заста-вивший Влада очнуться.
- Инесса Игоревна, Алан, Миша, Зинаида, - спокойно ответил он.
- Зинаида? – удивилась Лариса.
- Да. Она открыла дверь и выпустила тебя из клетки, как птицу.
- Мало народу, - разочарованно вздохнула Лариса.
- Венчание – таинство. Можешь пригласить Сомова.
- С какой стати?
- Пригласи того - кто, так сказать – причастен, - улыбнулся Влад.
- Влад, не злись, быть может… отпразднуем бракосочетание в театре, будет весело.
- Кому?
- Всем! Всё-таки свадьба.
- Лаля, я обещал другу не свадьбу, а венчание.
- И это… основная причина? – понизив голос, сдержанно произнесла она.
- Не только. Причины здесь, - сказал Влад, прикладывая руку к своей груди, - хочешь, послушай.
Она прижалась ухом к его груди.
- Как грохочет твоё сердце! – воскликнула она.
- Это грохочут мои причины, их много.
- А если я не соглашусь? Что произойдёт? – воскликнула она.
- Ничего особенного. Сердце моё разорвётся, а ты – зачахнешь, - произнёс он чужим, незнакомым ему самому голосом.
Она испуганно  смотрела на него, и вдруг губы её задрожали. И тихие
печальные слёзы скатились по её щекам, оставляя мокрые полоски. Влад не стал её успокаивать. Он смотрел на неё и думал: слёзы высохнут... а что про-
изойдёт со всем остальным… И она, чувствуя его состояние, взмолилась:
- Владичек, Владюша, милый, дорогой мой, прости меня! Я согласна, согласна… со мной никогда ничего подобного не происходило, ни к кому я не испытывала того, что испытываю к тебе! Ты не знаешь, как я мечтала тебя встретить, сколько раз я приходила к тому месту, где впервые увидела тебя. Я помню эту слякоть, этот день, когда шла за тобой. Я почувствовала, что ты тот, кого я ждала. Ты мне не веришь? Я уверила себя, что мы непременно встретимся, и потому успокоилась… Я ждала тебя…
Она целовала его руки, колени, прижималась, заглядывала ему в глаза. Он не шевелился и молчал, он догадался, что если откроет рот или шевельнётся – сердце его разорвётся. Он понял, что сердца рвутся на части не только  от тоски и печали, но и от великой радости.

***
Назначенное на осень венчание вызвало у Инессы Игоревны недоумение:
- Владислав Георгиевич, почему не летом?
- Осеннее предчувствие, осеннее венчание. Прислушайтесь, звучит, как музыка. Я у осени – в долгу. Она подарила мне суженную.
- А загс?
- Загс уже был, результат оказался печальным.
- Сравнили!
- Приходится сравнивать, дорогая Инесса Игоревна. Осмотрительность в таком случае, уместна и оправдана.
- Бог с вами! Наконец-то я буду спокойна за вас, - произнесла она со вздохом.
Столь ожидаемая и желанная встреча так и не состоялась. Алан дважды
прилетал на три дня, и оба раза Лариса уезжала на гастроли. Инесса Игоревна, возрождаясь от встреч с Аланом и от будущих перемен – была активна, бодра, и как всегда, неугасаемо иронична и самобытна. Вскоре она уже называла Ларису дочкой. На первых порах, это выглядело несколько пафосно, но очень скоро Лариса сказала:
- Влад, я действительно физически ощущаю себя дочерью Инессы Игоревны. Щедрая душа у этой женщины. Представляю, как были бы счастливы мои родители и бабушка, если бы им довелось познакомиться с ней.
И когда однажды Лариса заговорила о том, что мечтает навестить город своего детства и поклониться родным могилам, Инесса Игоревна горестно откликнулась:
- Лариса, я не уверена, что вы отыщите могилы своих родных. Другое государство, чужая земля!
- Государство – да, но земля – родная, - печально возразила Лариса.
- Когда вы были там в последний раз?
- Мне было двадцать лет. Я хоронила маму.
- Милая моя девочка! Шестнадцать лет! Годы жуткого безумия, раздора и разламывания! Вы ничего не найдёте, и только надорвёте себе сердце, и разрушите память о счастливых годах своей жизни!
- Но Алан ездит на родину отца, - заметил Влад.
- Вы что? Ослепли и оглохли? Не видите разницы? В государстве, где презирают собственный народ, где унижают, обездоливают и даже уничтожают людей, где разрушают и почитают отеческие кладбища - не пощадят останки бывших сограждан!
- Вы правы, - согласилась Лариса.
В очередной свой приезд Алан сообщил о своём решении купить квартиру и обосноваться в Ульяновске, а после окончания училища, отпраздновать свадьбу с Татьяной в трёх местах: дома, в Ульяновске и на родине отца. Намерение Алана оказалось не только неожиданным, но и очень болезненным для Инессы Игоревны. Она держалась, но Влад чувствовал, как ей тяжело и как она страдает.
- Инесса Игоревна, дорогая, будьте благоразумны. Мы не можем привязывать к себе Алана. Надо смириться.
- Да, да, я ещё пока в своём уме, чтобы осознавать происходящие перемены, но сердцу не прикажешь. Не волнуйтесь за меня, переживу и это, - сказала она.
Но это были всего лишь слова, которыми она пыталась оправдаться и защитить себя. И как-то раз, смущённо улыбаясь, Алан признался:
- Отец, прости, мне совестно об этом говорить, но бабушка Инесса посылает мне «эсэмэски» и я, как мужчина, не могу оставлять их без ответа, но понимаешь… очень часто… сказать ей об этом не решаюсь, не могу её обидеть!
- Алан, я улажу этот вопрос.
- Отец, пожалуйста, не надо!
- Не переживай. Всё будет нормально. Обещаю.
Однажды, собравшись с духом, Влад, как-бы между прочим, завёл разговор о телефонных посылах, которые раздражают и просто бесят занятых людей.
- Понимаете, любители этих обрубочных сообщений - мало того, что подпитывают денежной массой разжиревшие телефонные корпорации, мало того, что омертвляют извилины собственного мозга, так они ещё низводят другого до уровня Элочки Щукиной, вынуждая участвовать в этих перебросах. Прямо зараза какая-то! – воскликнул он, но увидя глаза  Инессы Игоревны, осёкся.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, и вдруг она заплакала.
- Инесса Игоревна, ну что вы? – пробормотал Влад с чувством вины.
- Знаю, знаю, что веду себя ужасно, глупо, но не могу справиться с нарастающей тревогой за Алана.
- А вот это – напрасно! Вы моделируете негативную ситуацию, а это опасно. Алан любит нас и никогда не предаст и не разлюбит, в этом – я уверен.
- Простите мне мою слабость, возьму себя в руки. Вы заняты, я одна, чувствую себя никому ненужной.
- Дорогая моя, моё сердце принадлежит вам, Лаля в вас души не чает. Разрешите, мы будем называть вас мамой.
Она выпрямилась, вытерла платочком слёзы, и гордо вскинув голову, сказала:
- Пусть всё остаётся по-прежнему. Надо было раньше на это решиться, сейчас – поздновато.
- Хорошие намерения не могут быть поздноватыми. Я понял – Алана вы любите больше, чем меня! – воскликнул Влад, сдерживая улыбку.
- Ох, какой-же вы насмешник! Вывели меня на чистую воду и торже-ствуете, негодник! – рассмеялась она.
Долгожданный звонок Миши был необычно краток.
- Влад, дорогой, это я! Записывай домашний адрес, телефоны. Записал?
- Да, Миша!
- Я, на новой должности, всё под завязку, приходится всё заново налаживать после прежних уродов! Маришка приболела, да и Софьюшка преподнесла сюрприз. Ты как?
- Миша, что с дочерью?
- Разговор долгий, не волнуйся, при встрече обговорим.
- Миша, запоминай или записывай день моего венчания, и помни – без тебя ничего не состоится, это серьёзно.
- Влад! Какая новость! Не сомневайся, друг, сдохну, но прибуду! Вот это радость! Ну, спасибо, порадовал ты меня!
- Миша, послушай, у тебя всё будет хорошо, это я тебе говорю. Всё будет хо-ро-шо, – медленно, словно молитву, повторил Влад.
- Влад, тебе верю, как никому. Твои слова сбудутся. Всё. До встречи, дорогой.
Наконец-то они встретились – Алан и Лариса. После знакомства Алан
сказал:
- Отец – это твоя женщина.
- Ишь, какой знаток, - рассмеялся Влад.
- Не смейся, я – смышлёный, ты знаешь – умею наблюдать и анализи-ровать. Не забывай, я почти лётчик, хожу в отличниках, даже неловко перед ребятами.
- Быть умелым – неловко? Их это смущает?
- Они стараются подладиться под меня, я считаю это недостойно мужчины.  Учись, не ленись, имей свою точку зрения и оставайся самим собой. Беседы  с тобой помогают мне, иногда я разговариваю с тобой, задаю вопросы.
- И что?
- Получаю ответы, и всё сходится.
- Всегда.
- Отец, осечки бывают у каждого, - рассмеялся Алан.
- Да, не дотянул я до роли оракула, - усмехнулся Влад. По-моему, у нас намечался разговор о женщинах. Так?
Алан кивнул.
- Таня… твоя женщина?
- Я пробовал нарочно оторваться от неё, знакомился с другими, но всё равно возвращался к ней.
- Бегом или вразвалку?
- Бегом.
- А она, как?
- Спокойна. – Мне незачем испытывать себя, - сказала она, – ты один, единственный, кого мне дано любить, улетишь, уйдёшь, уедешь – всё будет также, но догонять не стану. Отец, Лариса мне понравилась, она настоящая. Правильно, что ты не торопился, ждал. У неё очень красивые глаза и голос. Интересно, я понравился ей? – спросил он и, не дождавшись ответа, сказал, - знаешь, я иногда завидовал тебе.
- Да что ты? – удивился Влад.
- Читал твои романы, там столько разных прекрасных женщин и в каждую можно было влюбиться, - рассмеялся Алан.
- Не читай эту чертовщину!
- Отец, скажу ещё одно. Ты ревновал меня к Светлане?
- Я?
- Не юли. Ревновал.
- Ещё бы, - сдался Влад, - ты и я!
- Неверно мыслишь. Таня перечитывает твои произведения, и я вижу, какое впечатление это производит на неё. Она спросила: сколько лет твоему отцу? Угадай, - ответил я. – Тридцать пять, - сказала она. – Он красивый? – Сама как думаешь? – Думаю красивый. – Откуда такая уверенность? - заинтересовался я. -  Из прочитанного. – Но романы пишут и старые и уродливые и больные, и не очень умные, - возразил я. Она рассмеялась. – Человек с такими данными не напишет того, что написал твой отец. Вывод такой: он молод, красив, сексуален и умён! Это её слова, не мои!
Влад обхватил голову руками.
- Алан, ты меня подставил!
Алан расхохотался.
- Ничего смешного, чёрт возьми! Ты понимаешь, как я должен выглядеть при встрече с твоей Татьяной, чтобы не разочаровать её? Надеюсь, на венчание ты прилетишь один.
- И не надейся, - хмыкнул Алан, мы всегда будем к тебе прилетать вдвоём, с детьми, с родственниками, с друзьями, так что не рассчитывай на спокойную жизнь! Не забывай. Я – азиат! Гостеприимство у нас в крови, а родственные связи – основа нашего менталитета. Так что, отец, готовься! – воскликнул Алан, обнимая Влада.
Венчание состоялось. По духу, по настроению всех присутствующих, оно превзошло видение Влада. А что день? Уже с первых утренних лучей умиротворённого августовского солнца, стало ясно, что этот нарождающийся день – такой желанный и намоленный – своей кроткой сдержанностью, причастен к предстоящему событию. Венчальный день. – «Он был какой-то затаённый, как-будто к Богу приближённый… Деревья чувственно шептались… беззвучно тени в них метались, и чьи-то руки обнимались, уста влюблённых целовались…».
В предшествующее этому дню время, Влад был абсолютно безмяте-жен. Он просыпался с ощущением радости и какой-то ребячьей уверенности в том, что жизнь заманчива и чудодейственна, и что цепочка этих благотворных минут, часов и дней – не прервётся никогда! И в последующем, несмотря ни на что, воспоминания об этих чудесных, светлых днях, будет возвращать его душе ощущение полного счастья.
Встреча с Михаилом стал для Влада не менее радостным и значительным событием. Он прилетел накануне, утренним рейсом.
Первые секунды, буквально ошалев от волнения, они глядели друг на друга на расстоянии двух шагов, пройти которые им предстояло. Миша - красивый, стройный, мужественный, с чуть посеребрёнными висками, со смешинкой в глазах на загорелом лице - поразил Влада непохожестью на себя прежнего. И только тогда, когда он открыл рот, и его лицо превратилось в одну сплошную улыбку, Влад шагнул ему навстречу, и в следующее мгновение они крепко обнялись. Отстраняясь, они вглядывались в глаза друг другу и опять обнимались.
- Миша, - сконфуженно хмыкнул Влад – если бы не улыбка, не узнал бы, ей – богу! Куда подевались твои  накопления?
- Спустил в унитаз! – рассмеялся он. – А я, Влад, и через сто лет узнал бы тебя! Ты, как фараон египетский, не меняешься!
- Успел познакомиться с фараонами?
- А как же, везде побывал! Насмотрелся вдоволь. – рассмеялся он.
- Никогда не видел тебя в джинсах, - сказал Влад.
- А как же, ты весь в джинсах, а я что – хуже? Влад, ты не забыл, что я…
- Миша, - покаянно произнёс Влад.
Михаил взмахнул рукой, и к нему подлетело юное создание в… джинсах, кроссовках, в короткой кожаной куртке. Открытое лицо, откинутые на-
зад чёрные блестящие волосы.
- Знакомься, дочь моя, Софьюшка! – излучая радость, воскликнул Михаил.
Если бы Влад доподлинно не знал, что это прекрасное существо не дочь Софьи, он бы усомнился. – Чёрт возьми, дочь похожа на мать? Значит… Мишка обзавёлся двумя Софьями! – пронеслось в его голове.
Девушка смело протянула руку и, улыбаясь, сказала:
- Я знаю вас с детства! И теперь, когда увидела вашу встречу, поняла – счастливые вы. Такое редко бывает, да, папа?
- Да, Софьюшка, редкостная редкость, сотворённая нами.
Знакомство с Мишей и его дочерью вызвало у Инессы Игоревны столь бурную реакцию, что Владу пришлось вмешаться. Он отвёл её на кухню и потихоньку произнёс:
- Я принёс таблетку, выпейте.
- Это ещё зачем? – настороженно прошептала она.
- Затем, что вам предстоит встреча с Аланом и Таней, затем, что зав-тра венчание, застолье, и я боюсь, что вас – на всё про всё не хватит. Не забывайте, вы – глава семьи.
Одарив Влада ироничным взглядом, она сказала:
- Если я начну пугаться и бояться, то тогда уж меня непременно при-хватит, и я окажусь в компании ангелов!
- Вы уверены, что предстоит встретиться с ангелами, а не с кем-то ещё?
- Уверена. Совесть моя чиста, душа полна любви, и я – не зануда, как некоторые!
Влад облегчённо рассмеялся.
Алан и Таня прибыли вечером. Войдя в гостиную, Алан представился и, сдержанно улыбаясь, сказал:
- Знакомьтесь, это – Таня.
- Здравствуйте, - мелодично произнесла она, прямо и открыто глядя на всех.
Не вмешиваясь в процесс знакомства, Влад с интересом наблюдал за происходящим.
Не скрывая восхищения, Миша пожал Алану руку, и поклонился Тане. Она улыбнулась ему, как давнему знакомому. Родственные души, - отметил про себя Влад.
- Моя доченька, Софьюшка, - громко провозгласил Миша, беря её за руку, - знакомьтесь!
Загоревшийся взгляд Софьи был направлен на Алана, казалось, она видит только его одного и всё остальное ей безразлично. – Сумасшедшая девчонка! Такой смелости можно позавидовать, - усмехнулся Влад, видя, как встревожилась Инесса Игоревна, и как напряжён Миша. И лишь Таня была абсолютно спокойна, и это спокойствие было не показным, оно было сродни чувству собственного достоинства и самоуважения. Взгляд её больших золотисто-карих глаз был безмятежно улыбчив. – Себя не даст в обиду и не позволит обидеть другого, - подумал Влад. В какой-то степени она напомнила ему позднюю Наташу. – И волосы с золотистым отливом, как у Наташи. - Золотая девчонка!
Таня оказалась приятной собеседницей.
- Я вас таким и представляла, - сказала она Владу. – Вы продолжаете писать?
- Пытаюсь, - улыбнулся Влад, - лень одолевает.
- Я вас причислила к классикам современной литературы.
- Не люблю, когда меня зачисляют или причисляют! – возразил Влад, - я не одержим тщеславием.
 - Да, ваши герои люди ироничные, сильные, экспансивные, но не тщеславные.
Вопрошающий взгляд Влада, вызвал улыбку на её лице.
- Знаю, Алан рассказывал мне о вашем отношении к автору и его персонажам. Сущность автора во всём, что он оставил на бумаге. Можно где-то, в чём-то… соврать, прикинуться, сфальшивить – и только. Бумага стерпит, но читатель, если он действительно читатель – поймёт и почувствует автора.
Это лишь моё мнение – пояснила она, - спорить не будем.
Как только Алан, извинившись, ушёл к Инессе Игоревне, Софья де-монстративно воскликнула:
- Папа, пойдём, прогуляемся, мне скучно!
Михаил не успел отозваться на её вызов, как в комнату вошла Инесса Игоревна.
- Дорогие гости, у нас всё готово. Просим к столу, пора ужинать и отдыхать! Завтра у нас праздник и все должны быть красивыми, бодрыми и свежими. Распорядок такой: завтрак в девять утра, в десять тридцать подъедут свидетели, и состоится знакомство с невестой. В одиннадцать выезжаем, в двенадцать – венчание. Все, кроме меня, гуляют, знакомятся с городом, на ваше усмотрение. К пяти часам дня, или чуть позже, как получится – к праздничному столу. Будем пировать, танцевать и веселиться! Комната для танцев готова. На следующий день – отдыхаем, общаемся, выбор за вами, дорогие гости!
- Инесса Игоревна, честное слово, я восхищён вами! – воскликнул Миша, подходя к ней, - разрешите поцеловать вашу руку!

Готовясь к объятию, она развела руки и, зардевшись, сказала:
- Я мечтала встретиться с вами!
- Инесса Игоревна, - обратилась к ней Таня, - можно я останусь помогать вам?
- Спасибо, Танюша, я не терплю помощников.
И вдруг Софья рассмеялась.
- Инесса Игоревна, - обратилась она к ней, - вы обижаете  человека!
- Кого я обижаю? – смутилась она.
- Ну как же, Таня, как золушка, хочет вам помочь, а вы лишаете её удовольствия!
Миша дёрнулся, но Влад остановил его взглядом.
Инесса выпрямилась.
- Ну, берегись чертовка! – усмехнулся про себя Влад.
- Знаете, я лишаю удовольствия не только Таню, но и… вас, Соня.
- Меня зовут Софья! – одёрнула она её.
- Простите, учту, - вежливо отозвалась Инесса.
Алан и Таня заночевали у Инессы Игоревны. Софье Влад предоста-вил комнату Алана.
- Наконец-то мы одни, - вздохнул Михаил, откидываясь на спинку дивана, - можно поговорить.
- Миша, ты устал, у нас ещё впереди две ночи.
- Не выскажусь, не усну! Вот скажи, откуда такая вертихвостка! Глаз не отводит от Алана. Может ведь увести, ей это ничего не стоит. Да, Софья,
 
она и есть Софья! Не зря нарекли девчонку этим именем! Ведь я предлагал свести Софьюшку с Аланом, помнишь?
- Помню, Миша. Имя – прекрасное, и сама она хороша, ох, хороша! – расхохотался Влад.
- Зубоскалишь! Вот что значит не иметь дочку! А мне каково? Ведь что учудила, еле отговорил! Спуталась, почти увела мужика – мой коллега, женат, двое детей, слава богу, не успела забеременеть. Мариша от того и слегла. Влад, тогда было не до того, но сейчас, если твои не в курсе, то я бы предпочёл, чтобы они не знали, что Софьюшка не моя дочь. Как-то Мариша заикнулась об этом, так она просто разъярилась: - Это мой папа, родной! Согрешила до свадьбы, вот и помалкивай! Представляешь, какова? Что глаз скосил?
- Косые мысли, косые глаза. Ах, Миша, ты же знаешь, без косины не проживёшь! Вспомни себя. Софьюшка твоя – прелесть, и всё у неё сойдётся, как надо. Вот увидишь. Не дёргайся, не нервничай, главное люби её, и всё время – оказывайся рядом! Она настолько твоя дочь, что даже я сомневаюсь в обратном. Сознайся, совратил девушку похожую на Софью, удрал, потом – совесть заела, - вернулся, женился. Что умолк?
- Успокоился и умолк, - рассмеялся Михаил, - ты меня уговорил, и я тебе поверил, всё ж таки – писатель! Всё сошлось, как в романе!
Влад вошёл в гостиную, остановился и, забыв поздороваться, восторженно развёл руки.
- У меня нет слов…
Инесса Игоревна – в брючном костюме бутылочного цвета, с модной причёской, с роскошной бутоньеркой на предплечье, с серёжками  в моч-ках ушей, с подведёнными веками и яркими губами, - с шиком расположившись в кресле, - весело посмеиваясь, смотрела на Влада. На подлокотнике её кресла полусидел Алан – в темно-синем костюме, в белой рубашке с синим галстуком, в ботинках, отливающих синевой.
Таня со спокойной улыбкой на лице, стояла у окна. На ней было удлинённое, облегающее платье из бирюзового щёлка и такого же цвета – ту-фельки, гладко зачёсанные волосы, собранные на затылке узлом, открывали высокий, чистый лоб. Ни кудряшек, ни украшений, а глаз не оторвёшь!
Не успел Влад подумать… - а где же… - как в комнату вошли: Михаил и Софья. Алан встал.
Софья – в ярко-алом маленьком, коротком платье, с оголёнными плечами, на ногах чёрно-красные полусапожки на шпильках, и красный цветок, запутавшийся в роскоши пышных, блестящих кудрей. – Да уж, тут я бессилен, - усмехнулся про себя Влад, и вдруг его взгляд остановился на Михаиле.
- Мишка, ну ты даёшь, - вполголоса проговорил он, - кто из нас же-них?
- Не нам решать, - рассмеялся он, становясь рядом с Владом.
Алан, вовлекая всех, расхохотался. На Михаиле был почти такой же чёрный костюм, белоснежная рубашка и … бабочка! Чёрные ботинки по-блёскивали точно так же, как у Влада.
- Приобрёл всё-таки, - усмехнулся Влад.
- Лучше позже, чем никогда, - подмигнул Михаил, обнимая Влада.
Зинаида, свидетельница Ларисы, приехала с молодым, быстроглазым, спортивного вида, мужчиной.
- Сергей, сценарист, - отрекомендовал он себя, и, едва взглянув на присутствующих, остановил взгляд на Софье.
Миша и Влад понимающе переглянулись.
Ровно в десять тридцать двери распахнулись, и вошла Лариса. Все встали.
- Доброе утро, - произнесла она, и голос её дрогнул. – Спасибо, что приехали, я очень рада познакомиться с вами.
Лариса подошла к Тане.
- Будем знакомы, Танечка, - сказала она, пожимая ей руку.
И вдруг Софья шагнула к Ларисе, и протянула ей руку. Их взгляды и ладони соединились, и рукопожатие оказалось более продолжительным.
Миша, галантно поклонившись, поцеловал руку Ларисе и, обращаясь ко всем, сказал:
- Не знаю как вы, но я такой красоты ещё не видел! Я несказанно рад, что эта женщина – невеста моего пожизненного друга. Аплодисменты, гос-пода!
Ай да Мишка! – изумляясь, растроганно подумал Влад. – Какой экс-промт выдал!
 С появлением Ларисы, Софью будто подменили. Она глядела на Ларису откровенным, жадным взглядом, в котором было столько всего, что будь ты хоть трижды писателем, определить и, тем более описать содержимое этого взгляда, невозможно. – Когда одна женщина так испытывающее смотрит на другую, мужчине ничего не остаётся, как просто наблюдать. Они оценивают и чувствуют друг друга по-иному: у них свои тайные знаки, своя точка зрения, свои законы притяжения.
К одиннадцати часам у подъезда остановились два серебристых Мерседеса. За руль одного из них сел сценарист Серёжа, рядом с ним – Зина. Влад, Лариса и Миша расположились на заднем сиденье. Водитель второй машины
– пожилой улыбчивый мужчина, поздоровался и, распахнув двери, сказал:
- Пожалуйста, располагайтесь.
- Девочки, - ласково обратилась Инесса Игоревна к Софье и Тане, - Алан впереди, а мы с вами сзади.
- Бабушка Инесса, - рассмеялся Алан, - ты впереди, я сзади, между девушками! Так будет лучше.
Инесса Игоревна, не глядя на Алана, молча повиновалась. Эта инсце-нировка вызвала улыбку у всех.
- Молодец Алан, - рассмеялся Миша, - потеснил Инессу Игоревну, ущемил власть Советов!
Небольшая, современная, удачно расположившаяся за невысокой оградой, белокаменная церковь ассоциировалась с образом невесты, чья сдержанность и застенчивость была естественной, а не показной. Вид церкви – с её округлыми, стройными согласованными формами, с красивой изящной колоколенкой, с веерообразными удобными ступенями, с высокими окнами, входными дверями, - с разбежавшимися по зелёной лужайке – молодыми берёзами – вызывал чувство полного удовлетворения и благодати. Внутреннее помещение оказалось неожиданно просторным и уютным. Высоко, красиво, тихо. Ничего стороннего.
Это, первое посещение церкви, пробудило в душе Влада новые неведомые ему ощущения. Никогда раньше он не чувствовал себя таким свободным, открытым и одухотворённым. Прозвучавшие в полной тишине слова: - Согласен ли ты взять в жёны… Согласна ли ты взять в мужья… и полученный ответ, стали для него откровением. Затем, повторяя требуемые слова обета, и осязая, ощущая, осознавая глубину каждого произнесённого им слова, Влад понял, что венчание – не просто бракосочетание, не дань моде, а единение душ, неразрывная связь двух существ.
И вот наступил день, когда нужно было расстаться, разъехаться – надолго, на время, или навсегда – унося в душе и в памяти - три прекрасных дня, в которых было столько разного, значительного и неповторимого!
В понедельник, погрустневшие хозяева и гости, неожиданно были выдернуты из этого состояния.
- Инесса Игоревна, - неожиданно громко произнесла Софья, - как вы относитесь к красоте?
Предчувствуя определённый вызов, Инесса Игоревна, нахмурилась и отчеканила:
- Красота красоте рознь!
- Не желаете ответить прямо, - улыбнулась Софья.
- Каков вопрос, таков ответ.
- Существуют два варианта: первый – вы не доверяете своему внуку Алану.
- Откуда такие сведения? – вспыхнула Инесса.
- От вас! – игриво улыбаясь, ответила Софья.
- Софья, - всполошился Михаил, - что ты себе позволяешь?
- Папа, я просто разговариваю. Ну так что?
- Глупости несёшь, моя милая!
- Второй вариант: вы считаете Таню менее красивой, чем я и вам не понравилось, что я пялилась на Алана. По-вашему, я не имею права любо-ваться красивым парнем, и вы считаете это неприличным. И что прикажете? Нацепить непроницаемые очки, залепить пластырем глаза, или набросить паранджу, да? – напористо произнесла она.
- Милая, это ты, назвав Таню Золушкой, считаешь её менее красивой!
- Инесса Игоревна, - миролюбиво произнесла Софья, - в детстве вам сказок не читали. Золушку полюбил прекрасный принц, и на балу не было никого красивей её! К тому же, Золушка – жуткий трудоголик. А это - в наши дни, как говорит мой папа: редкое явление. Золушка послушная, терпеливая, добрая. Разве это плохо?
Алан расхохотался так весело, так озорно, что разом изменило обстановку. Напряжение исчезло, но… ненадолго.
- Хорошо, - решительно проговорила Софья, - я затеяла этот разговор,
и я его закончу. Поясню своё отношение к красоте!
- Софьюшка, дочь, зачем тебе эти разборки? – заволновался Михаил.
- Папа, не переживай. Всё очень просто. Я влюбилась в мужчину, стала его любовницей, и мне было наплевать, есть ли у него жена, дети! Интересный, весёлый, сильный - папин сотрудник, как из песни – настоящий полковник!
- Майор, чёрт возьми, Софья! – прохрипел Михаил.
- Майор? – переспросила она и, состроив потешную гримаску, озада-ченно проговорила. – Надо же, а смотрелся полковником!
Это было так комично, что присутствующие должны были рассмеяться, но что-то их удержало.
- Однажды увидела его жену и, как говорят по телику: ты – не пове-ришь! – ужаснулась. Потом несколько раз понаблюдала за ней. Казалось бы удача, радуйся, соперничать не с кем! – насмешливо произнесла она и, отводя взгляд в сторону, сказала. – Я – разлюбила его, он стал мне противен и омерзителен. Как-будто вляпалась в дерьмо и испачкалась. Жалкий, низкий тип! Обеспечил себе надёжный тыл, кто ж позариться на такую! Если нормальный, не отмороженный мужчина женится на такой невообразимой чулиде… то кто он? Ничтожный, блудливый трус! И такие, как он – не имеют права подкатываться к молодым и красивым - пялиться, заговаривать и прикасаться! Запал на тупую чушку, вот и тусуйся с ней!
Влад смотрел на эту юную девчонку, успевшую стать женщиной, с неподдельным, мистическим восторгом и удивлением. – Софья, сущая Софья! Как же так? Просто невероятное сходство! Буквально во всём – и внешне, и внутренне – это была знакомая ему женщина, по имени Софья.-  Не девчонка, а вулкан! – подумал он.
- Ну, что присмирели, молчите? – без тени смущения, иронично проговорила Софья.
- Ох, Софьюшка, - сокрушённо выдохнул Миша, - неугомонная ты моя! Знаешь, она вроде бы и ничего эта…
- Что? – взвинтилась Софья. – Я слышала, как ты и мама отзывались об этой! А ты, папа, всегда любил красивых женщин, и женился на самой красивой девушке из МЧС!
- Дочка, ну что ты меня конфузишь, ей – богу!
- Говори всегда правду и не надо будет конфузиться! Владислав Георгиевич, вы же… - сказала она, и вдруг запнулась, - вы же взрослый мужчина, что думаете о красоте, что скажите?
- Думаю много, - рассмеялся Влад, - когда окончательно дозрею, скажу. А вот Лале, как актрисе, есть что сказать!
- Я воздержусь, а вот Шекспир скажет, - лаконично отозвалась Лариса.
Она встала, выпрямилась и после небольшой паузы, загадочно улыбаясь, устремив взгляд, произнесла:

  Её глаза на звёзды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И чёрной проволокой вьётся прядь.

С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щёк.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдёшь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.

И всё ж она уступит им едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.

Низкий, чувственный, неторопливый голос Ларисы, - то нежный, то звучный, то приглушённый – завораживал. Каждое произносимое ею слово, имело свои оттенки, свою тональность. В каждом слове – своя музыка, своя тайна. И потому строки сонета, словно драгоценные жемчужины, были видимы и осязаемы. Сонет – в её исполнении, превратился в проникновенную исповедь влюблённого.
- Лариса Георгиевна, - взмолилась Софья, - пожалуйста, прочитайте ещё!
Лариса покачала головой.
- Ну почему? – расстроилась Софья.
- Прочитанные стихи – мгновение, которое нельзя повторить. Они будут звучать иначе, повторы приглушают и даже искажают первое впечатление, а оно самое яркое, неповторимое и запоминающееся.
- Как первая любовь? – прошептала Софья, глядя ей в глаза.
Губы Ларисы дрогнули. Она порывисто прижала голову Софьи к своей груди.
- Девочка, не каждый стих – поэзия, не каждая влюблённость – любовь.
Софья подняла голову, улыбнулась.
- Спасибо, Лариса Георгиевна. Я тоже так думаю.
- Софья, - раздался голос Алана, - в основном, что ты читаешь?
Она повернулась к нему и, усмехнувшись, сказала:
- В основном – учебники по физиологии, гинекологии и акушерству, медицинские справочники и многое другое. Будущий врач-гинеколог! - за-дорно объявила она и вдруг рассмеялась. – Вижу в ваших глазах жуткий вопрос! Дети бывают здоровые или больные – некрасивых детей не бывает! Взрослые сами себя уродуют. Обжираются, пьянствуют, тупеют, опускаются и бездельничают, а потом требуют, чтоб их спасали, да, папа?
- Да, дочка, таких немало, что по лени и глупости подвергают опасности себя и других, особенно – детей, - подтвердил Михаил.
Инесса Игоревна, до сих пор, хранившая молчание, поднялась, подо-шла к Софье, протянула к ней руки:
- Сонечка, дорогая, ты совсем взрослая девочка! Разреши мне покаянно обнять тебя. Ты рассказала историю, как две капли воды похожую на мою девичью увлечённость!
- Да? – обрадовалась Софья. – И тоже полковник?
- Нет, оркестрант, - рассмеялась Инесса Игоревна.
- Барабанщик, что-ли? – усмехнулась Софья.
- Саксофонист, Сонечка.
- И вы его тоже разлюбили, бросили, страдали?
- Всё так и было, и всё прошло. Вечная история хороших девочек - пылких, добрых и наивных!
- Папа, ты видишь, как меня перехитрили? – сказала Софья, улыбаясь.
Михаил недоумённо вскинул глаза.
- Окрестили Соней! Как тебе это?
- Для меня, дочка, ты Софьюшка, Софья Михайловна! Ну а так тоже неплохо, коротко, ласкательно, и… боевито: Соня, Сонечка, Сонька – золотые ручки, - рассмеялся Михаил.
Улетали в разное время, и Алан предложил:
- Отец, оставайтесь. Завтра рабочий день, дороги забиты, я и Танюша, проводим наших гостей, и дождёмся своего рейса.
Прощаясь, сдерживали себя, притворялись весёлыми. Инесса Игоревна готова была разрыдаться. Лариса улыбалась, но грусть в её глазах противоречила её улыбке. Михаил вздыхал, посмеивался, и, пожимая руки, взбадривал себя репликами:
- Всё, ребята, разлетаемся! Какие наши годы! Встретимся ещё не раз! Будут свадьбы, женитьбы и крещение, и венчание! Приезжайте в гости в любое время! Нас можете не уговаривать, сами напросимся и нагрянем!
Обнимая Ларису, Михаил сказал:
- Лариса Георгиевна, приезжайте к нам на гастроли! Встретим, аншлаг обеспечим, зрителей настроим и на цветы и на бис! Эмчеэсовцы - мужики сильные, ловкие, на руках вынесут.
- Ну, спасибо, друг! Знаю я ваших мужиков! – воскликнул Влад.
- Влад, - протянул Михаил, сощурившись…
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и разом расхохотались.
- Соня, - сказал Алан, - я и Таня приглашаем тебя в Ульяновск. У меня друзья, ребята – что надо – молодые, холостые и все красавцы! Ты – классная девчонка, оставайся всегда такой, не изменяй себе.
- Спасибо вам, – растроганно проговорила Софья. – Я вас люблю, всех! Вы тоже все – классные! Приглашение ваше принимаю с радостью.
- Инесса Игоревна, благодарность наша безмерна. Вы, нам родная, я ведь знаю вас уже сто лет! – воскликнул Михаил, обнимая и расцеловывая её.
- Намекаете на мои годы? – рассмеялась она.
- Намекаю на любовь к вам! Приезжайте, Мариша в курсе наших с вами отношений, ревновать не станет!
- А что, возьму и приеду!

Тишина. Часы тикали, перезванивались и молчали. Они сидели, при-жавшись к друг другу и тоже молчали, но не потому, что сказать было нечего. Напротив, всего было так много! Разговоры, смех, музыка, завтраки, обеды, запахи кушаний, чаепития, аромат свежесваренного молотого кофе, приятные хлопоты, весёлая суета, радостные, оживлённые лица, улыбки, открытые взгляды, крепкий безмятежный сон… и беседы… И во всём этом какая-то связь – волнующий настрой, прикасания, узнавание и приятие друг друга. И всё это не что иное, как встреча и знакомство людей, оказавшихся близкими. Можно наколоться, споткнуться, и даже усомниться, но если сердца открыты – сближение неминуемо, праздник состоится!
- Владюша, - тихо произнесла Лариса, - эти дни самые счастливые в моей взрослой жизни. Я очень благодарна тебе за всё и за всех.
- Милая Лалька, кто бы я был, если бы не они! Вот подтверждение тому, что чужая жизнь – часть нашей жизни, чаще лучшая.
На следующий день, вечером, позвонила Инесса Игоревна.
- Если вы один, можно я зайду?
- Один и мечтаю о встрече с вами.
- Владислав Георгиевич, пришла поделиться впечатлениями. Всё было чудно! Я безмерно рада за вас. Танечка – прелестное гармоничное создание. Алан будет счастлив с ней. Вы согласны?
- А вы сомневаетесь? – улыбнулся Влад.
- Что я? Важно, чтоб Алан не сомневался. Ох уж эта Софьюшка! Со-блазнительная девчонка. Видели, как она танцевала, обжигая Алана гла-зищами? Просто невероятное сходство, как же она похожа на вашу Софью! И имя такое же.
- Названа в честь любимой женщины, - сдерживая улыбку, строго произнёс Влад.
- Чьей?
- Мишкиной.
- Его жену зовут Марина, - сердито возразила она.
- Жена женой, а я говорю о любимой Михаила. Инесса Игоревна, вы, должно быть, знаете, что материализуются не только мысли, но и образы.
- Что вы меня разыгрываете? Причём здесь Михаил?
- При всём. Известная вам красавица по имени Софья – любимая женщина Михаила.
- Как так? – оторопело проговорила она.
- Софья досталась мне по случаю, я увёл её у Мишки, вернее сказать, она соблазнилась моим прикидом, - фыркнул Влад.
- Какой ужас! Бардак! Садом и Гоморра! Сплошной разврат! Вам должно быть стыдно, Владислав Георгиевич!
- Инесса Игоревна, лицемерие вам не к лицу. А как же саксофонист? И при этом, вы прилюдно поддержали Сонечку.
- Но вы же были друзьями!
- Были и как видите – остались. О, по дружбе, это особый кайф. Интересно, что говорил Фрейд по этому поводу?
- Не заговаривайте мне зубы, чёрт возьми! Эта девочка – дочь Софьи?
Влад отрицательно покачал головой.
- Дорогая Инесса Игоревна, у нас с вами, серьёзные проблемы. Придётся нам проштудировать Фрейда, и найти ответ на вопрос: может ли любящая, добродетельная супруга зачать, выносить и родить дочь, похожую на женщину, о которой думает и мечтает, которую вожделеет её любимый супруг, когда он возлежит на… пикантные подробности опустим… возлежит на брачном ложе?
- Ваши извращённые мысли свидетельствуют о грозящем вам сексу-альном истощении. Подумайте об этом.
Сотрясаясь от хохота, Влад пытался возразить, но видя выражение её лица, не мог остановиться. Наконец, встряхнув головой, воскликнул:
- Ни фига себе! Мишка извращается, а я, почему-то, должен истощаться. Прямо мистика какая-то!
- Да! Я почувствовала, Таня вам не понравилась, думаю и Алан заме-тил, как вы смотрели на Соню. Вы же знаете, Алан на вас реагирует. Вы для него – пример.
- Однако, интересно получается! По-вашему, я виновен по всем стать-ям. Представляю вас в роли присяжного заседателя. Вот уж точно, не приведи бог, угодить на суд присяжных. С ног на голову. Сплошной домысел, никакой логики, и обвинительный вердикт: извращенец, совратитель и истощенец! Пожалуй такой тип и Фрейду не по зубам. Софьюшка была права. Вы не доверяете не только Алану, но и мне. Инесса Игоревна, не стоит так беспокоиться. Алан мужчина, и Таня, к сожалению, не моя девушка.
Реакция Инессы Игоревны на подобные разговоры была предсказуе-мой, но на этот раз она повела себя иначе. Опустив глаза, она задумалась, затем поднялась и, глядя в противоположную от Влада сторону, сказала:
- Пойду, чайник, наверное, перекипел.
После этой встречи Инесса Игоревна не показывалась, не звонила и не отвечала на звонки.
Обиделась, - заключил Влад, - в большей степени на себя. Из-за чего? Из-за крайней нетерпимости. Глупо врываться к человеку с заранее заготовленными, утрамбованными доводами: сейчас я ему резану! Беседа, разговор, независимо от темы – своего рода дипломатия. Искусно, уклончиво, без нажима, деликатно, потягиваешь ниточку и, предчувствуя разрыв, вплетаешь тонкую иронию, мягкий сарказм, удачно скроенную шутку: своеобразный щит, нейтрализующий даже самого взрывного, накалённого собеседника.
Согласие – не всегда единомыслие. Нет надобности, не принимая позицию собеседника – перетягивать его на свою сторону. Главное – понять его. И зачастую, именно разногласие, приводит к единству взглядов. Поговорили, разошлись, что-то забылось, что-то сохранилось в сознании, и вдруг – в какой-то сложный, непредвиденный момент, ранее не принятый аргумент твоего собеседника, неожиданно всплывает в памяти и оказывается не только верным, но и спасительным. – Чёрт возьми! А ведь он был прав!
Но когда обеспокоенная Лариса осведомилась о причине исчезновения Инессы Игоревны, Влад, как ни в чём не бывало, ответил:
- Издержки беспрерывных переходных возрастов, особенно у женщин, склонных к экзальтации.
- Почему беспрерывных?
- Младенчество, детство, отрочество, юность, молодость, мужание, зрелость, матёрость, преклонность, увядание, старение, дряхлость, бессилие, немощь, подозрительность, слабоумие и… маразм.
- Наговорил, - рассмеялась Лариса. – Признайся, съязвил, обидел женщину! Никакого снисхождения, безжалостный человек! Потому и не хочу, чтобы ты присутствовал на моих премьерах. Сарказм – не всегда и для всех – продуктивен.
- Всё сказала? – проговорил Влад, нарочито, с удовольствием, позёвывая и потягиваясь. – Кстати, Лалька, я присутствовал на премьере спектакля, и понял – Сомов выложился отчаянно. Ещё бы, прощание с любимой актрисой! Ты – не играла… ты жила на всю катушку. Ты была очаровательна, блистательна, и чёрт знает, как хороша и естественна! Овации, цветы. Я почувствовал себя жалким и бездарным, и позавидовал твоему таланту и успеху.
Вскинув брови и глаза, не моргая – она смотрела на него удивлённо и недоверчиво.
- Это правда? – негромко спросила она.
- Ну вот, опять! – вздохнул Влад. – Почему во мне все сомневаются? Я – придумщик, но не лжец.
- Прости, прости, мой дорогой, - произнесла она раскаяно, - но я не ощутила твоё присутствие.
- Лаля, творческий человек не должен ориентироваться на кого бы то ни было. Когда говорят: я играл для тебя, - вздор, чушь! Ни для кого-то… только для себя! Это – единственно верный критерий успехов и возможно-стей. Играть для себя, о себе, внутри себя. Тогда – любое перевоплощение естественно, правдиво, потому как в нём твоя душа, твоя плоть, твоя кровь, твоё лицо, твоя духовность, твоё отношение к тому, что ты изображаешь и сообщаешь зрителям.
- Боже милостивый, - протяжно произнесла Лариса, - отчего мы не встретились раньше, всё было бы иначе, - добавила она со вздохом.
- Встретились бы и разбежались, как многие неразумные и нетерпеливые. А вот сейчас – действительно всё иначе.
- Почему?
- Прыть не та, - рассмеялся Влад, вспоминая слова Инессы Игоревны.
- Кто бы жаловался, - насмешливо фыркнула Лариса.
В субботу позвонила Инесса Игоревна.
- Владислав Георгиевич, - сдавленно проговорила она, - прошу вас и Лару в гости, на пирожки.
- Спасибо, Инесса Игоревна, - грустно отозвался Влад, - Лаля – да, я не смогу навестить вас.
- Что случилось? – испуганно пробормотала она, и сердце Влада дрогнуло.
- Занемог сильно. Перенервничал, истосковался, ипохондрия, ослаб, нарушена жизнедеятельность всех имеющихся конечностей, в общем - пол-ное истощение  потенциальной энергии.
- В другой раз, - сказала она, - я бы посмеялась, сейчас не могу.
- Смейтесь, дорогая Инесса Игоревна, смех исцеляет!
- Простите, если можете, но дайте мне отойти и избавиться от чувства вины. Надеюсь, Лара, не в курсе нашей размолвки.
- У Лары свои секреты и свой курс, отличный от нашего. Она, так же, как и я – мечтает о встрече с вами, дорогая наша Инесса Игоревна!

***
Время не ждёт, время покажет, время не терпит! Так вот, этому независимому, своевластному, бескорыстному трудяге – не пришлось долго утруждать себя для того, чтобы убедить Влада в том, что совместное проживание с женщиной на одной территории – по тревожности, по непредсказуемости последствий и разнообразию всевозможных неожиданностей, не что иное, как слалом по неизведанному, извилистому и загадочному маршруту. Задел что-то, зацепил за что-то, налетел на что-то, отвлёкся, ушёл в сторону… и всё, сошёл с дистанции, лишился первенства и приза.
Инстинктивно Влад был готов к некоторым превратностям, наивно полагая, что его собственный опыт значителен, и поэтому… он неуязвим!
И вот, пожалуйста, весь день в него врывалось непонятное беспокой-ство, странным образом ассоциирующееся с периодом двадцатилетней давности, когда он охотился за женщиной, но при этом, почему то  возникал образ Ларисы, шлёпающей за ним. Чёрт знает что! Круговорот какой-то. К чему бы это? Вдобавок возникла навязчивая закономерность: с тех пор, как в его квартире поселилась Лариса, всякий раз, возвращаясь с работы, Влад начинал нервничать. В него вселялось тревожное чувство зыбкой неустойчивости и неуверенности. Причин явных, видимых не было, но то, что это было каким-то образом связано с Ларисой, сомнений не вызывало.
Влад вошёл в комнату. Сложив на коленях руки, Лариса сидела на кровати, впившись взглядом в висевшую на стене картину.
- Нравится? – спросил он.
Она молча перевела на него задумчивый взгляд, в котором не было ответа.
- Репродукция, Клод Лоррен – «Похищение Европы». В своё время она меня притянула, а сейчас я спокоен, - будто оправдываясь, пояснил Влад.
- Знаешь, - сказала Лариса, поднимая указательный палец, - зеркало за моей спиной, и эта картина, каким-то образом мне знакомы. Может, что-то похожее было в спектаклях? – неуверенно проговорила она, - зеркало - стереотипный реквизит, но вот картина… просыпаясь – я вижу её… и возникают ассоциации. Впрочем, такое случается, - улыбнулась она.
Остановившимся взглядом, Влад смотрел на Ларису, чувствуя, как сердце его замерло, затем, словно готовясь к прыжку, рванулось и заколотилось. Толчки были резкими и сильными. Влад невольно приложил руку к груди.
- Влад, что с тобой? – испуганно всполошилась она, и выскочив из комнаты, вернулась с таблеткой. – Положи под язык.
- Где взяла? – прохрипел Влад.
- В сумке, я всегда ношу их с собой, - растерянно произнесла она. – Иногда, после спектакля, такое перенапряжение… - да что с тобой? Устал?
- Не знаю, - вяло отозвался Влад, опускаясь в кресло.
- Ужинать будешь?
- Послушай, Лариса, - обратился он к ней, - красный шарф, ты давно его носишь?
- Господи! Влад… - рассмеялась она.
- Пожалуйста, Лаля, ответь.
- Странно, чем тебя так привлёк этот шарф? Что-то связано с ним?
Влад молчал.
- Ну хорошо! – воскликнула она, уступая его настойчивому взгляду. – Шарф мне связала бабушка. Он лёгкий, мягкий, из овечьего пуха, она сама его красила, он не линяет, не уплотняется, не старится и очень тёплый. Я люблю этот шарф, это память о бабушке. Всё?
- Расскажи о себе, - вкрадчиво произнёс он, - пожалуйста. Я же ничего о тебе не знаю.
- С конца или с начала? – улыбнулась она, довольная его вниманием.
- Конец мне известен, а вот начало…
- Мы жили на Кавказе, точнее в Грузии, в городе Ахалцихе, в переводе – новая крепость. Папа был начальником погранзаставы. Жизнь на заставе особенная, а для детского восприятия – волшебная, загадочная. К заставе тянулась вверх длинная-длинная, деревянная лестница с перилами. Для нас, детей, этот путь был лёгким и удивительным. Там – наверху, с высоты, открывался манящий бесконечный мир. Внизу, на той стороне, простиралась изумительно красивая ярко-зелёная долина, сверкающая под лучами солнца. И совсем ещё крошкой, я уже знала, что земля эта чужая и принадлежит она Турции. И хотя сердечко моё замирало от высоты и восторга, когда папа держал меня на руках, ощущение невидимой опасности, было мне знакомо. После гибели папы, долина перестала быть зелёной и солнечной. Я плакала, пугалась и не хотела смотреть на ту сторону, но сам город запомнился мне на всю жизнь. Это был мой город.
Я едва не утонула в Куре. Однажды, вдвоём с девочкой, намного старше меня, звали её – Рая, мы – без спроса, спустились к реке, и принялись скакать по брёвнам, прибитым к берегу. В какой-то момент, почти на середине реки, брёвна подо мной разошлись, и я скрылась под ними… до сих пор помню, как рвалась кверху, упиралась головой в брёвна… на миг возникал просвет… и опять всё смыкалось надо мной… сколько это длилось? Незабываемые ощущения! На мне был новый розовый комбинезон с капюшоном, на котором торчали заячьи уши. Меня спасла… эта девочка Рая и … заячьи ушки. Она догадалась лечь на живот и ползком добираться до того места, где иногда мелькали розовые уши. И когда, наверняка, в последний раз я ткнулась в брёвна, и они чуть-чуть раздвинулись, ей удалось ухватить меня за капюшон. Я была мелкая и лёгкая. Рая ползла и тащила меня за собой по брёвнам, которые без конца вертелись, и устрашающе раздвигались. Дело было осенью. Пока мы шли по городу, нас сопровождали удивлённые, испуганные люди и их сочувствующие взгляды. Когда я вернулась, мама напоила меня чаем с мёдом, натёрла мазью, а потом, когда я отошла – сильно и больно от-лупила. Мы обе рыдали навзрыд, мама от страха, а я – от боли. Вообще я была очень шкодливая и доверчивая. Несколько раз убегала из дома, любила путешествовать в одиночку.
 Влад был растерян и встревожен. – Странно, эта женщина, эта девочка… Почему именно она, с таким далёким прошлым, ворвалась в мою жизнь?
Рассказывала она увлечённо, с удовольствием, радуясь его заинтересованности. – Потребность рассказать о себе, о сокровенном, присуща многим… но не всегда это сближает, - проскользнула в его голове боязливая мысль… и вслед за ней вопрос:
- Лаля, цвет твоих волос натуральный?
- Натуральный. - Я вообще чересчур натуральная, и это вредит мне. Однажды я поддалась искушению походить на Марлен Дитрих, любимицу бабушки, и сожгла, испортила волосы перекисью водорода. Это навсегда отбило у меня охоту подражать кому бы то ни было.
- Давно это было?
- Давно. Всё родное и любимое мной осталось в другом времени. Мама не смогла пережить гибель папы, а бабушка как-то разом сдала, стала таять, а я как раз уехала в Москву учиться. Одиночество, в любом городе – страшно, но в Москве – особое одиночество. Можно выжить, если не расслабляться, это слово я считаю чисто московским, до этого я его никогда не слышала. Театральное училище – не что иное, как лотерея. Гарантия на успех - случайность, стечение обстоятельств. Подрабатывала во всевозможных массовках: в театрах, в домах отдыха, на детских спектаклях. Работала билетёршей, гардеробщицей, мыла окна, полы, убиралась в кабинетах каких-то начальников, в гримёрках. Воспитанная, взлелеянная мамой и бабушкой, я была слишком романтична и потому любую работу воспринимала, как игру в жизнь. Но, разочарования, обман, предательство, личные неудачи, обиды – это то, из чего состоял мой путь на сцену, он был тернист. И, несмотря на внешние данные, я не была уверена в себе и в том - что предлагал мне тот или иной рыцарь от искусства. К тому же, я не ощущала себя талантливой.
Она задумалась и, обращаясь к Владу, сказала:
- В твоих глазах такое сочувствие, столько понимания. Ты очень чув-ствителен. Один твой вопрос и столько воспоминаний. Я успела разжалобить тебя?
- Лаля, пожалуйста, продолжай, - взмолился Влад.
- Что ещё? Добралась до сцены, играла, кричали мне браво, за что не знаю. Влад, мы встретились и это самое, самое главное. Остальное - несущественно.
- Потому и хочу продолжить разговор. В период, когда твои волосы были сухие и блёклые, что-то происходило?
- Причём здесь волосы? – удивилась она.
- Притом. Я несколько раз менял причёску, стиль, одежды, и каждый раз в моей жизни что-то происходило: встречи, события, знакомства, и сам я внутренне менялся. Наши встречи в «Вавилоне» и в театре были обусловлены переменами в моём гардеробе. Это же факт.
- Ты психоаналитик?
- В некотором роде, да.
- Я отрастила свои волосы и жизнь продолжилась.
- Послушай, - произнёс Влад, сдерживая сердцебиение, - эта картина и это зеркало над кроватью ассоциируется с чьей-то постелью. Так ведь?
Она рассмеялась.
- Ты напомнил мне Сомова. Он всё время пытается проникнуть в моё
прошлое и расчленить меня, как курицу. Но Сомов – режиссёр, а ты?
- У твоего Сомова, - глухо проговорил Влад, - иная задача, он вынужден заправляться подробностями чужой жвачки. Меня же заинтриговало само событие, а не его частности.
Лариса молчала. Влад чувствовал, что этот период оставил след в её жизни, и чтоб не вспугнуть её хрупкое колебание, с деланным безразличием воскликнул:
- Но если ничего не было, то… на нет и суда нет!
После нескольких мгновений отсутствия, она повернулась, и в тон ему сказала:
- Что ж, я не прочь… взгрустнуть! Эпизод, сам по себе, тривиальный – глупый и нелепый. Подобные истории, затерявшиеся во времени, случались у каждой второй девушки и даже женщины. Причины разные – одиночество, страх, неустроенность, неуверенность в себе, желание любви, надежда на удачное знакомство, скука и жажда приключений, но последствия – чаще печальные и трагические, и очень редко – удачные и счастливые. Праздничные дни мая были холодными и неприветливыми, и я решила прогуляться на метро. В вестибюле я обратила внимание на двух парней. Они дурачились, подталкивали друг друга, смеялись. Я позавидовала им: у них есть свой дом, тепло, деньги… они были стильно, со вкусом одеты – любимые девушки, семьи, а я жила в общежитии, где было грязновато, убого, неуютно, очень шумно и скучно. Парни были немного навеселе. И когда один из них посмотрел на меня, я улыбнулась, просто так. На эскалаторе он оказался позади меня, и я услышала: поехали с нами. Не раздумывая, я кивнула, хотя всегда избегала поездок с незнакомцами - боялась насилия, болезней, беременности и всяческих неприятностей. До этого у меня был парень, однокурсник, но после встречи Нового года, мы расстались по обоюдному желанию.
- А как выглядели те парни?
- Тот, который пригласил – постарше, коренастый, темноволосый, темноглазый, заводной и весёлый. Другой – совсем юный, показался мне застенчивым и безразличным, лицо утончённое, глаза… - она задумалась.
- Как у меня? – наигранно посмеиваясь, спросил Влад.
- Может быть, типаж красивого интеллигентного юноши, не в моём вкусе.
- Отчего же? – усмехнулся Влад.
- Скучные и слишком правильные мальчики.
Ошеломлённый натиском хаотических ощущений, Влад готов был каждую минуту сорваться, вскочить, закричать: нет, этого не может быть, не может! Это совпадение! Она просто всё выдумывает, фантазирует! Подобных случаев тьма! Почему именно она и я? Он не хотел, чтобы это стало правдой. Он страшился этой правды. Почему? Надо прекратить разговор, - решил он и тут же, почти равнодушно, произнёс:
- Чем же закончилось столь романтическое знакомство?
- Посидели на кухне, допили бутылку коньяка. Я была голодна, а на столе – цукаты, и ломтики лимона. Попросить постеснялась. Этот интелли-гентный молчун исчез. – Поедешь со мной или останешься? – спросил ме-ня коренастый. Его взгляд хищника меня напугал. – Останусь, - сказала я. Он грубо выругался и ушёл. Ночь, метро закрыто, денег на такси нет, и я осталась. Не должна была остаться, не должна, но я осталась! – с чувством произнесла она.
- Он тебя изнасиловал? – холодея, произнёс Влад.
- Нет. Я сама виновата. Хотелось спать. Я заглянула в одну из комнат, он спал на кровати, такая, как твоя – широкая, две подушки, два одеяла, и я поняла, что у него есть девушка, и поэтому опасности не представляет. В других комнатах дивана не было. Я вернулась на кухню, убрала со стола, помыла хрустальные фужеры, помню удивилась: я полагала, что коньяк пьют из маленьких стопочек. Пришла, разделась, уснула сразу.
- И всё? – обрадовался Влад.
Лариса развела руки, вздохнула.
- Было или не было? Было… как во сне. Мне потом часто снились сексуальные сны, напоминающие ту ночь. Очень много странного, и разобраться где явь, а где сон – было невозможно.
- Но бывает же сходство? Например, я и тот застенчивый юнец?
- Влад, это уже слишком. Какое сходство? Задавать мне такой идиот-ский вопрос. Ты что – сексолог? Признавайся!
- Конечно! Потом ты встречалась с этим интеллигентным идиотом?
- Нет.
- Но утром..?
- Утром открыла глаза, и вот тогда увидела что-то похожее на твою картину. Я приготовилась убежать, а он зашевелился, но я успела наки-нуть на себя одеяло. Замирая от страха, почувствовала, что он проснулся. Затем слышу – он осторожно поднялся и через некоторое время, после клокотания туалетного бачка, послышался шум воды, и я поняла, что он в душевой. Мигом вскочила, подобрала одежду и, одеваясь, как раз увидела зеркало над кроватью, в прихожей схватила пальто, шарф, ключи были в дверях, и бегом. Я готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не столкнуться с ним.
- А интересно, как ты была одета за столом, когда выпивали?
- Ты задаёшь совершенно несуразные вопросы! Это так важно?
- Парни были стильные, а ты?
- Юбка, как юбка, кофта поношенная, не модная и я не стала снимать шарф, к которому ты не равнодушен, чтоб как-то скрасить свою убогую одежду.
- За столом в шарфе?
- Влад, у тебя вид, как у сумасшедшего.
- А я действительно сумасшедший. А как звали тех весельчаков и как ты им представилась?
- Их имён не запомнила. Себя назвала то ли Галей, то ли Валей.
- И ты никогда не попыталась отыскать дом этого, брошенного тобой,
бедолаги, - вдруг расхохотался Влад.
- Развеселился, - улыбнулась Лариса, – почему ты его считаешь бедолагой, а не меня?
- Представь, он вернулся из душа, из туалета, облегчённый, бодренький такой и вдруг нога исчезла!
- Какая нога?
- Образное выражение. Главное в женщине что? Ножки.
Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя…
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять её прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь!...
Продекламировал Влад, сделав паузу, закончил:
Слова и взор волшебниц сих,
Обманчивы… как ножки их.
- Евгений Онегин, - улыбнулась Лариса.
- Нет, сам Александр Сергеевич!
- В моей жизни странные мужчины – не редкость, ты превзошёл всех вместе взятых.
- Вот, вот, именно этого я и добивался, задавая тебе наводящие вопросы. Гора с плеч! Завершающий аккорд, вопль, всплески браво, и занавес опускается, нет, правильней так: две половинки занавеса медленно сходятся и соединяются! Да? Невероятно! Невероятно…
- Не знаю, что ты имеешь в виду, - устало проговорила Лариса, - я чувствую себя ещё хуже, чем после какого-нибудь паршивого спектакля. И зачем только я согласилась на такое самоистязание?
Неожиданно Влад задал вопрос, который не должен был задавать. Это
было неосмотрительно и безжалостно. Но… вопрос прозвучал:
- А как же… ведь ты боялась беременности, - настороженно произнёс он.
Глаза Ларисы вспыхнули, она свела брови, намереваясь сказать что-то резкое, неприятное, но внезапно как-то сникла и грустно проговорила:
- Влад, ты вознамерился доконать меня окончательно. Зачем тебе это?
- Лаля, нет, нет! Я просто подумал…
- Я тогда тоже подумала, - враждебно отозвалась она, и, словно спо-ткнувшись, пересиливая себя, сказала, - что он позаботился об этом.
Он... Лариса произнесла глухо и напряжённо, будто вытолкнула за-стрявшую в горле кость. Влад сжался. Пересиливая волнение, он наклонил голову и закашлялся, надеясь на присущее ей сочувствие. Не обращая вни-мания на его мучительный кашель, она не просто молчала, она - отсутствовала, и это его испугало. – Как же так? Что за чертовщина преследует меня? Неужто это правда? – пронеслось в голове. Намереваясь что-то произнести, он поднял голову. Она посмотрела на него и улыбнулась.
- В начале июня, - сказала она, - я познакомилась с парнем, у него была  квартира, и мне казалось что он влюбился в меня, а по-то-м, - задумчиво протянула она, - была другая жизнь, другие события, встречи, работа… и всё, всё стало совсем иным.
Влад подошёл к окну, распахнул его. Было тепло и безветренно, и лишь верхушки неподвижных деревьев, волнуясь и подрагивая, чуяли приближение ветра. В лучах заходящего солнца розовела видимая часть неба. Откуда-то снизу поднимались звуки музыки – нежной и спокойной. Лариса подошла, стала рядом. Он понимал, надо что-то сказать, но что именно – не знал. Придавленный чувством робости, он слегка отклонился в сторону. Она повернулась к нему, и её взгляд – недоумённый и печальный, наполнил его сердце щемящей тоской и болью. Он приблизился и, касаясь её плеча, хриплым от волнения голосом сказал:
- Лаля, мне не в чем тебя упрекнуть. Я… просто растерялся.
- Упрекни, не теряйся, - холодно отозвалась она.
Вместо радости – смятение, - метнулась в голове Влада мысль, – нелепо, нелогично…
- Произошло чудо, в которое надо поверить до конца, - усмехнулся Влад, глядя на Ларису, - иначе…
- Поверить во что? В чудо? Иначе что? Конец?
- В неминуемость, в судьбу, иначе… прорастёт путаница, в которой затеряются и начало… и конец.
- Прости, Влад, иногда я затрудняюсь понимать тебя… и это меня пугает.
- Прогуляемся? – предложил Влад, - опередим грозу.
Пожав плечами, Лариса не ответила.
- Ясно, - хохотнул Влад, - извечная неопределённость… И гулять не пойду, и дома не останусь.
- Извини, пойду спать. Спокойной ночи, - улыбнулась Лариса.
С этого дня, поддавшись искушению, Влад стал наблюдать за Ларисой, подобно настырному коту, которому повезло обнаружить норку, и он ждёт – когда мышка рискнёт показаться: утром, вечером и даже ночью - проснувшись,  он поворачивал голову, но ничего похожего. Она любила спать на правом боку, иногда на левом, на спине, на животе - распластавшись по всей кровати - иногда свернувшись. С годами привычки меняются, и любая поза может быть случайной, или вынужденной, согласно её исповеди, в которой нельзя было усомниться. Но всё-таки! И однажды Влад увидел то, что хотел. Поражённый он замер, не веря своим глазам. Всё то же, только волосы на подушке другие. – Ну что, маньяк? Исполнилась твоя мечта? – сказал он себе. Он наклонился, погладил колено, коснулся бедра, поцеловал пятку. Лариса шевельнулась, изменила положение и полусонно пролепетала:
- Владюша, щекотно… ложись.
Ласка этих милых незатейливых слов наполнила его новым, незнако-мым ощущением - когда страсть, сливаясь с душевным порывом, превращается в цельное, глубокое чувство истинной близости, и всё происходящее между мужчиной и женщиной есть не что иное, как любовь, которая не имеет ничего общего с плотским, грубым половым влечением, именуемым сексом.
Через мгновение Влад отбросил одеяло.
Потом она сказала:
- Влад, ты - точно смерч…  налетаешь, закручиваешь, возносишь… и, полуживую сбрасываешь на землю… происходит что-то…
- Происходит, когда страсть предметна.
- Предмет обожания, да? – рассмеялась она.
- Умница, - сказал он, поглаживая её по щеке.
- Почему умница? Непонятно.
- Потому и умница, что не понимаешь. Может быть смерч что-то напомнил тебе? – прошептал он, склоняясь над ней.
- Влад, - сказала она, глядя ему в глаза, - иногда ты бываешь жутко непоследовательным. Почему я должна тебя сравнивать, бог знает с кем? Это цинично и оскорбительно для нас.
- Я имел в виду того типа, от которого ты сбежала утром.
- Знаешь что, - возмутилась она, вскакивая с постели, - эта пакостная привычка, мне неприятна. Прошу, не позволяй себе подобных высказыва-ний, не вынуждай меня сожалеть о том, что я откровенничала с тобой, и не заставляй усомниться в твоей порядочности. Почему ты стремишься испортить наши отношения?
- Так получается, прости, я иногда очень злюсь на себя и меня гложет чувство вины.
- За что?
- За всё, что когда-то происходило со мной… и с тобой.
- Влад, ты сумасшедший!
- Сумасшествие привлекательно, не так ли!
- У каждого своя ноша, своя вина. Странно, в начале нашего знаком-ства ты так доброжелательно отзывался о своём прошлом, а в последнее время изменился. Может быть, моё присутствие влияет на тебя? Поговори со мной, объясни, я пойму. Не веришь? Я люблю тебя, и ты это знаешь.
Знаю, - хотел он ответить, но промолчал.
Влад мучился. Его злила и раздражала допущенная им очередная глупость. Всего лишь один вопрос, и прошлое, от которого он так беспощадно избавился, опять настигло его, и вновь вернуло в состояние несовместимой двойственности, существовать в которой утомительно и тягостно. Опять полуправда, полуложь. И это тогда, когда он собрался открыться Ларисе, и заранее предвкушая удовольствие - видел её глаза, слышал её смех, и самое желанное – мечтал выслушать её мнение о прочитанном, а затем – удивление, споры, разговоры и … возможно восхищение: - Влад, ты всё это написал? Как же ты мог…
И вот, всё внезапно усложнилось, запуталось и нагромоздилось. – Сознаться, рассказать и то и другое? Нет. Не сейчас. Потом. Когда? Попозже. Несчастный трус. Да уж точно: лжец, покаявшись – может стать праведником, но трус, даже покаявшись – навсегда останется трусом. Но помимо этого: непостижимость происходящего, заключалась в том, что его отношение к Ларисе изменилось. Целостный образ этой женщины рассыпался и распадался на отдельные, обрывчатые фрагменты и эпизоды.
Ощущение того, что  он обвенчался с несколькими женщинами - настораживало: нога, связанная с Наташей: женщина в красных варежках, шлёпающая по лужам; красавица под руку с мужчиной; босоногая артистка, с завораживающим голосом, и весёлая очаровательная легкокрылая птица, вылетевшая из клетки; обнажённая Венера – обжигающая и сладострастная, и вдруг - милая, ловкая хозяюшка; и все вместе – прекрасная актриса, декламирующая поэтические строки; и упрямая, несогласная спорщица – холодная, резкая, отчуждённая; и близкая, жалкая, плачущая, смешливая соучастница знакомства с Инессой… и наконец – пленительная, нежная, одухотворённая невеста! И уж совсем нежданно, как снег на голову – восторженная, счастливая девчонка, влюблённая в солнечную, зелёную долину, и девушка из месяца мая - одинокая, заблудшая и бездомная… И всё это одна и та же женщи-на? Лариса Георгиевна Лякишева, Лаля – желанная, загадочная, изна-чально принадлежащая ему? А его поиски потерянного блаженства? Как быть? Повременить, переждать, выбрать удачный момент и разоблачиться? Терпение, мой друг, терпение!
Бывает так, что всё совпадает: и день, и солнце, и настрой! Конец мая.  Погожее воскресное утро. И неодолимое желание, забыв обо всём на свете, - умчаться подальше от улиц, домов, машин - туда, где тихо и прозрачно, и блеск воды незамутнённой и шелест ветерка в зеленоголовых верхушках деревьев. Скорей, скорей! Пока всё зелено и чисто, и во всём свежесть и неистоптанность!
Первая вылазка, первая возможность прилюдно обнажиться, первая попытка подрумянить бледнокожую скорлупу свою. Да, день был задуман отменно: золотистые облачка, живая прохладная вода, нежный белый песок, ласковое солнце и лёгкий ароматный дымок от удалённых мангалов, а вокруг – мягкие зеленоглазые травянистые коврики, и берёзы – милые, весёлые, стройные красавицы.
В поисках удобного места они обошли прибрежную полосу и, облюбовав поодаль развесистый кустарник, остановились.
- Посидим, полюбуемся, - предложил Влад, устанавливая тент и раскидывая шезлонги.
- Ты посиди, - сказала Лариса, - а я прогуляюсь.
- Понятно, - улыбнулся Влад, - себя показать, к народу присмотреть-ся, а вдруг…
- Вот именно, а вдруг, - рассмеялась Лариса, чмокая его в губы.
Расположившись в шезлонге, он смотрел ей вслед. Вот она подошла к воде, протянула ногу - поболтала ею, вот  наклонилась, выпрямилась, подняла руки - сколола волосы, посмотрела в его сторону, махнула рукой, и медленно, грациозно пошла вдоль берега, и вскоре – сопровождаемая его восхищённым взглядом, - скрылась за поворотом.
Уже более девятнадцати месяцев она была его возлюбленной, его венчанной женой. И не было никого на этом солнечном многолюдном пляже, кто бы мог сравниться с её влекущей лучезарной прелестью. Он видел, как другие неудачники, полёживая или посиживая рядом со своими спутницами, останавливали на ней взгляд и, повернув голову, надолго застывали в этом положении. Несчастные, - самодовольно усмехался Влад, - им не дано знать, что это за женщина! А чем ты лучше их? – напомнил он себе. – Такой же слепой, глухой, и трусливый! Разве это твоя заслуга, разве ты предугадал её? Она сама явила себя, а ты вообще ни при чём!
Да, странные существа эти женщины – и гусеницы, и куколки, и бабочки. И в этом их загадка – притягательная и опасная. Чем питается гусеница, что притаилось в куколке и выпорхнет ли из неё бабочка… а если да, то какая?
И всё же, преодолевая собственное единоборство, Владу удалось оторваться от изнурительных противоречивых метаний и сомнений, и обрести душевное равновесие. – Ты счастлив? – спрашивал он себя. – Да, да… счастлив! Зачем спрашивать? – удивлялся он.
Отбросив мысль о прогулке, Влад вытянул ноги, надел очки, прикрыл глаза и… убаюканный блаженной ленью, задремал.
- В-л-а-д, - прошептала Лариса, наклоняясь над ним, - я вернулась…
Капли воды, стекающие с её мокрых, распущенных волос показались слишком холодными. Влад вздрогнул, снял очки. Она присела, упёрлась локтями в его колени и, глядя на него, сказала:
- Вода чудесная, решайся. Знаешь, - рассмеялась она, - ты самый, са-мый… представляю, что было бы, если бы не моя бдительность. Я следила за тобой, прохаживались по несколько раз, а ты наверняка, притворялся, тешил себя.
- Откуда следила?
 - Из воды.
Домой они возвратились усталые, счастливые, подрумяненные и го-лодные.
Утром проснувшись, Влад сказал: - у тебя выходной, отсыпайся, ра-дость моя!
- Владюша, забыла предупредить. Хочу кой-что переставить, стерпишь некоторые изменения? Я перевешу картину Лорана. Можно?
- Давно пора!
Дорога, как ни парадоксально для понедельника, оказалась сравнительно сносной. На работе всё складывалось и ладилось. Система работала чётко и была надёжно защищена от внешнего вторжения, и все опасения по поводу гениальных хакеров не подтверждались. Влад свыкся со своей работой, он осознал её значение и ощутил её важность и необходимость в общих масштабах научно-технического прогресса, помимо этого – его увлекала возможность, в поисках новых подходов и неординарных решений, экспериментировать – словом – ему нравился творческий процесс. И когда всё сходилось и завершалось, он искренне радовался и гордился удачными результатами.
Хорошее настроение, тем более, слишком затянувшееся – своего рода – перевёртыш. И даже для того, кто не однажды в этом убеждался, каверзность хорошего настроения всегда оказывается неожиданной. Да и как можно предвидеть какую-то неприятность, или что-то ужасное, если пребываешь в чудесном, радостном состоянии? Как? Говорят, что многие - перед грядущей бедой, несчастьем и даже перед собственной смертью – чувствуют себя прекрасно: веселятся, танцуют, балагурят от избытка счастливых ощущений. Что это? Прихоть природы, последняя милость, или закономерные основы жизни – чёт, нечет. Нельзя же быть всё время счастливым! А – несчастным? Когда некоторые, перед смертью, находясь в здравом уме, с гордостью заявляют: я прожил счастливую жизнь, - становится не по себе… короче – завидки берут! Какую жизнь, и что для него было счастьем? И может ли кто-то другой, проживая такую же жизнь, сказать те же слова? Не знаю, не знаю…
Всё относительно… всё, всё!
Опасайтесь слишком хорошего, слишком долгого хорошего настрое-ния. Не пропустите нужный момент, - возьмите себя в руки, - отряхнитесь, задумайтесь, оглядитесь, взгляните на всё вокруг, как обычно – мрачновато, раздражённо, брезгливо и безнадёжно… и вдруг, назавтра – солнце, много света, ровные дороги, благодушные прохожие, хорошие новости, и… отличное настроение!
Влад вошёл в прихожую. Цветы, шампанское, её любимый зефир в шоколаде, фрукты и всё для продолжения праздничного настроения. - Интересно, что она сотворила, - подумал он, предвкушая увидеть преображённую квартиру. Разделся, оставил всё на кухне, заглянул в одну комнату, другую, и, не обнаружив никаких перемен, подошёл к закрытым дверям спальни, и внезапно сердце его заколотилось, и страх подкатился к самому горлу. Словно вор, забравшийся в чужую квартиру, он приложил к двери ладонь, и осторожно, медленно начал её открывать, и когда она распахнулась, он увидел Ларису. Она сидела на кровати, а вокруг неё были разбросаны книги, много книг. Не соображая, что происходит, он смотрел на неё.
Бледное, осунувшееся лицо в окружении разбросанных прядей волос, припухшие веки, покрасневшие от слёз глаза и во взгляде горькое недоумение. Она была похожа на несчастного беспомощного ребёнка. Сердце Влада защемило от жалости.
- Лаля, - беззвучно прошептал он.
- Неспроста она меня тревожила, - тихо проговорила она, устремляя взгляд поверх его головы.
Влад обернулся.
- Ты хотела её перевесить, - пробормотал он.
- Так это был ты… это был ты, - печально повторила она, - как мог ты молчать, почему скрывал, почему… - тоскливо вопрошала она.
Влад опустился на край кровати, понурил голову.
- Я прочитала это, - сказала она, - и ещё вот это, остальное не смогла,
не хватило сил.
Влад выпрямился. В одной руке она держала роман «Нога», в другой – «Отобой».
- Как ты это нашла?
- На балконе, в шкафу, за журналами. Со мной происходило что-то ужасное, когда читала. Думала сойду с ума… такой обвал чувств, такая жуткая несправедливость, - проговорила она, и вдруг громко заплакала. Она всхлипывала, вытирала нос рукавом халата и всё говорила… - Очень тяжело… она, она оставила тебе сына от другого… а я… - шептала она, глотая слёзы, и закрывая лицо руками.
Влад принёс стакан воды. Она пила обливаясь водой и слезами.
- Почему так сложилось именно со мной… один неверный поступок и пожизненное наказание… несправедливо…
- Если бы ты не сбежала, - робко произнёс он.
Она перестала плакать. Останавливая на нём тяжёлый взгляд, жёстко и враждебно отчеканила:
- Сбежала потому, что ты поспешил скрыться в туалете, а затем в душе, чтобы смыть неизвестную тебе нечисть. Влад – ты трус! Похотливый и самолюбивый! Ты не знаешь, какой стыд, какую горечь испытала я в то утро. Я возненавидела себя за ту ночь!
- Я понимаю тебя…
- Ни черта ты не понимаешь! Ты посвятил этому эпизоду единствен-ную фразу, напомнить тебе? «Неизвестно, что окажется под одеялом, - подумал он, отводя руку». Оставляя меня в неведении, ты надеялся продержать эти книги взаперти? Ты не доверяешь мне, или это ещё не окончательный твой выбор? Твой письменный стол заперт на ключ, ты в моё отсутствие, пишешь. Я – не лучше тебя. Но разве такое отношение можно назвать доверительным и близким?
- Я боялся потерять тебя вторично.
Она вздохнула и, глядя в сторону, задумалась. Её опущенные плечи и
безвольно лежащие на коленях руки, вызвали в его душе острый приступ сострадания. Ему хотелось уткнуться в её колени и просить прощения, но она взглянула на него и её стылый взгляд, пронзил его сердце.
- Ты оставишь меня?
- Влад, мы повенчаны. И это - единственное наше оправдание.
Он стиснул зубы, чтобы не заорать, не рухнуть от боли, любви и благодарности.
- Но чтоб дойти до конца, о котором ты говорил, тебе придётся сжиться, смириться с тем, что навсегда останется моей болью, моей мукой - дрожащим голосом сказала она, - из одного начала – два конца…
Влад замер, не понимая, о чём она говорит.
- Мы убили, нашего первенца.
- Нашего… - недоумённо повторил Влад, - но после той ночи ты… познакомилась с кем-то.
- Да! – надсадно произнесла она, - я тогда не договорила... после зна-комства с этим кем-то, ровно через неделю я поняла, что уже беременна, и что времени у меня на раздумье нет.
- Почему?
- Да потому, что срок подгонял, потому что я не могла предъявить двухмесячную беременность мужчине, который не собирался жениться на мне, не собирался обзаводиться детьми, и чётко соблюдал правила безопасного секса! А я – бездомная, безродная и беременная неизвестно от кого!
- Кто это был?
- Мальчик.
- А до меня?
- Это было моё первое и  единственное убийство, - тихо проговорила она, и вдруг взорвалась, - до тебя я пре-до-хра-ня-лась! Ясно!
- Лаля, Лалечка, у нас будут дети! Будут! У нас есть время! Мы силь-ные, здоровые, молодые! Подумай сама! – вдохновенно выпалил Влад, радуясь такой возможности. – Мы справимся, у нас Инесса Игоревна, Алан – все
будут несказанно рады такому событию. Мы обдумаем, запланируем.
Она смотрела на него с такой грустью, с такой жалостью, что он осёкся.
- Владюша, у нас не будет ребёнка, - бесстрастно произнесла она.
- Детей не планируют, детей просто рожают.
- Спросишь почему? Потому что я убила не только его, но и всех тех, кто так и не смог завязаться в моём чреве… Вот видишь - чуда не случилось. Вердикт окончательный.
Слова иссякли, они молчали, но связь между ними не оборвалась. В наступившей тишине они думали об одном и том же, и их мысли - сталкивались, расходились и, соприкасаясь - вновь и вновь возвращали их к друг другу. Состояние, овладевшее Владом, могло показаться странным. Жалость сожаление, удивление, печаль – слились в одно жгучее чувство, и оно – постепенно переставая быть личностным – рождало обобщающие спасительные размышления, которые, как известно, смягчают и рассеивают собственную боль.
Удивительно, - думал Влад, - кто-то не хочет рожать и, не желая обременять себя заботами, заблаговременно выскабливает зародившуюся жизнь, кто-то тупо и бесчувственно вынашивает детёныша, а затем либо отказывается от него, либо выбрасывает на улицу, кто-то всю жизнь страдает от невозможности родить, кто-то – потеряв  своего ребёнка принимает чужого и привязывается к нему всем сердцем, кто-то – имея собственных детей не боится дать приют другим – бездомным. А что мужчины? О, это особое племя. Потенция мужчин многоканальна и фундаментальна. Наслаждаясь близостью с женщиной, они забывают о своём предназначении. Причины такой беспечности – страх перед трудностями, примитивная лень, безответственность и недальновидность. Бросают, убегают, уклоняются, прячутся, короче – дрейфуют, сохраняя свободу и что ещё?
- Лаля, - нарушая тишину, произнёс Влад, - оказывается, всё это долгое время мы искали друг друга, каждый по-своему.
Она улыбнулась, протянула к нему руки, прижала к себе и, поглаживая по голове, сказала:
- Бедный, бедный мой… я измучила тебя. Прости меня, прости. Если бы можно было вернуться, если бы…
- Прости и ты меня.
- За что?
- За убийственный эгоизм, за трусливость, за то, что не оказался мужчиной, за ложь, за многое другое, о чём не хотелось бы помнить.
- Ах, Влад! Себя бы простить! У каждого из нас своя ноша. Кто-то верно сказал: никого не бойся так, как самого себя.
Лариса собрала все книги, сложила их стопкой.
- Влад, - сказала она, проводя ладонью по корешкам, - это всё ты написал?
- Я прожил всё это.
- А я… буду всё это читать.
- Может не стоит?
- Тебе безразлично моё мнение?
- Всё слишком затянулось, и я отошёл от ранее написанного.
- Что у тебя в столе?
- Доведу до конца, узнаешь. Потерпишь?
- Хм, столько лет терпела, чего уж там!
Они лежали в темноте и разговаривали, как близкие давние знакомые: спокойно, открыто, удивляясь и радуясь такой возможности.
- Нарочно не придумаешь, я двадцать лет вглядывалась, всматривалась в прохожих, выискивала тебя, а ты - переспав со мной, двадцать лет любил других женщин. Сколько себя помню, сознательно играла в жизнь, но актрисой настоящей так и не стала, и не появись ты - всё так же продолжалось бы до полного увядания, до полного бессмыслия. Бездетность – чудовищная удавка. Она лишает женщину смысла своего существования, тем более если женщина вольно или невольно сама обрекла себя на бесплодие. Я поплелась за тобой, не зная, не подозревая о связи между нами, пришла в голову мысль разыграть этого серьёзного одинокого мужчину. Но увидев твои глаза, я почему-то смутилась, что-то во мне изменилось. Потом, когда я об этом думала, меня охватывало какое-то, уже знакомое мне ощущение и это радовало меня. Непостижимое свойство  человеческого сердца. Если бы я  не играла и в жизни и на сцене, со мной случилось бы что-то трагическое. А ты ведь тоже играл.
- Играл, разыгрывал, подыгрывал и заигрывался. Кто не играет, тот не живёт.
- Но одни проигрывают, другие – выигрывают.
- Как раз это и увлекает! Так что же, моя дорогая, опустим занавес и заживём тихо и мирно?
- Ни в коем случае! Поднимем и продолжим игру, пока есть время, пока все живы и здоровы, пока есть силы и желание, и никто не умер.
- Согласен.
- Между прочим, я всё время чувствовала, что ты от меня что-то скрываешь. Знакомство с Инессой, ваши оговорки веселили меня, но я ощущала недоговорённость, и насчёт друга писателя не очень было связно. Помнишь, на мой вопрос о редакции ты ответил: вышел, а зачем вошёл не помню! Подлый обманщик, обвешал меня враньём с головы до ног!
- Быть писателем, и не обманывать, не врать – невозможно.
- Влад, я узнала того, кто был с тобой в метро. Ты очень колоритно описал его – не без иронии, и не без симпатии. Я почувствовала, что этот персонаж дорог главному герою, и ты, как автор, страдаешь из-за разрыва с ним. Устроил ему такую жуткую мистификацию: мстил за свои ошибки и промахи. Инесса, надо же какая смелая и талантливая актриса! Буду перечитывать, буду хохотать. Это было на самом деле?
- Да.
- А как зовут твоего друга?
- Стас.
- Жаль его. А как он сейчас?
- Хочешь встретиться?
- О, да ты ревнуешь! – рассмеялась Лариса.
- Ещё бы, улыбнись ты мне, юнцу не в твоём вкусе, всё было бы по-другому. Хотя, кто знает.
- Вот именно. Он смотрел открыто, и возбуждённо, а ты просто не замечал меня.
- Он смотрел, а я чувствовал. И его высказывания, если помнишь, были не очень лицеприятны.
- Смешно! Можно подумать, что ты рассыпался в комплиментах когда я тащилась за тобой. Я отказалась уйти с ним, он психанул, обозлился. Значит?
- Значит, ты могла бы стать его любовницей, и возможно женой. Он тщеславен и падок на богемных женщин.
- Ну, так как он?
- Женат, двое детей, богат, всем доволен. Работа прибыльная и люби-мая. Хочешь позвоню. Пусть позавидует мне, тем более, что ты актриса. Что молчишь?
- Почему так безрассудно и опрометчиво я поддалась соблазну? Это было похоже на наваждение. Сознаюсь, меня долго преследовало сильное, странное, чувство – помесь стыда, смущения и сладострастия.
- Ещё бы! Хмельная, голодная, одинокая – улеглась рядом с незнако-мым парнем, и спрашиваешь почему? Пристроилась бы на стульях, на полу, в кресле! Кровать – опасное, коварное пространство, - зона влияния и воздействия нешуточного. Очень часто, именно на ней решались судьбы и вершилась история. Вспомнить хотя бы Елену Прекрасную. Слава Богу, я не политик, не госслужащий, не агент спецслужб, и даже не алигарх - иначе Стас не упустил бы случая подставить меня: заложить, разоблачить, а уж разорил бы точно! – расхохотался Влад. – Не зря я его отшил, оказывается он сам положил глаз на тебя!
- Что молчишь, моя прелесть? О чём думаешь? Поделись.
- В отличие от тебя – думаю о прекрасном: любовь, страсть, верность.
- Прекрасное бессвязное – не более того.
- Неправда.
- Неправда - как исключение.
- Влад, ну что ты в самом деле?
- Дорогая, правда в другом. Вдумайся в эти прекрасные, удивительные, знакомые строки: «я вас люблю (к чему лукавить?), но я другому отдана; и буду век ему верна».
- Пример высокой нравственности.
- Ах, ещё и высокой! Если отбросить временные условности: предрассудки, житейские обстоятельства… – «Меня со слезами заклинаний молила мать», - вынужденное замужество, сексуальные позывы, то есть - освободить контекст этих прекрасных строк от многословных оговорок, обнажить их изначальную голую природу, то они, вопя от возмущения, разлетятся во все стороны, камня на камне не оставляя от нравственности! Верность кому? Если своей любви, страсти, своим мечтам, своей тоске, своим желаниям, так вот оно – счастье – «возможное, близкое», - у твоих ног! Остальное к чёрту! Безнравственно? Ладно. Но есть другой выход: отказаться от всех предложений, сохранить верность своей любви, своему чувству. «Я буду век ему верна». Кому? Генералу? Чудовищное лицемерие! Ложиться под мужика ничего не испытывая – ничто иное, как насилие над своей душой, над своим телом – предательство и порочность. Физиологические потребности и материальные нужды решаются в борделях, если таковые имеются, на наших же просторах – где попало, с кем попало, и как угодно!
- Ниспровергатель, разобрал всё по косточкам. Я частично согласилась бы, частично оспорила бы, взяв за основу другие примеры, но одно непреложно – для меня эти строки – образец высокой чистоты и нравственности. А потом – нам неизвестна интимная жизнь этих супругов. Возможно они и не…
- Да, - перебил её Влад, - богатый, знатный, обласканный двором, изувеченный в сраженьях генерал был достойным человеком. Но нам неведомо – какая часть его полнеющего тела была изувечена, и вполне возможно, что
изнывая не только на разных кроватях, но и в отдельных опочивальнях, они и даже не…
- Ясно, можешь не договаривать.
- Можно, если понятно, - усмехнулся Влад. – Знаешь, Лаля, в этом не заключена самая важная составляющая нашего существования. Тот - кто морщась, стыдится даже малейшего упоминания об этом, либо жалкий субъект, скрывающий свою неполноценность, либо прожжённый циник, лишённый дара любви, но противней всех – ханжа: блюститель нравственности и целомудрия, чурающийся собственных желаний, полагая их постыдными; они считают супружество обязанностью, и - не обнажаясь, стыдятся собственного тела - исполняя под тремя одеялами так называемый долг. - Да, час икс пробьёт, настигнет каждого, но страсть и любовь, если она была, не исчезнет: нежный поцелуй, ласковое прикосновение, взгляд… во всём этом будет всё то же волнение, трепет и блаженство!
Словарное толкование любви, как сердечная привязанность, я отделяю от страсти и любви. Я сердечно привязан к Инессе, к Алану, к Мише, к его семье, к тем, кого знал – это нормальные человеческие чувства... но то всепоглощающее чувство, в котором задействовано всё целиком – сердце, плоть, душа, разум, мысли – нечто совершенно другое!
Страсть – априори любви. То, что произошло с нами в ту ночь – не просто мистика, наваждение - это судьба, зов глубинный и высокий. Сколько лет я искал именно ту ночь. Сходил с ума, чуть не превратился в идиота. А ты? Разве нет? Настигшая меня страсть изменила мою жизнь. Я прозрел душой, почувствовал родство и некую невидимую связь с людьми, которых сторонился, которые были мне безразличны, а порой – неприятны. Я стал понимать других людей, начал их чувствовать, и эта связь с миром людей, привела меня к писательству. И люди, чужие люди, помогали мне преодолевать мой эгоизм, мою жёсткость. Разумеется, я упирался, возмущался, злился, да и сейчас, натыкаясь на собственное сопротивление - очухиваюсь, начинаю размышлять, и всё-таки приближаюсь к себе истинному.
Мой случай не открытие, а лишь одно из подтверждений множества
великих взлётов и падений. Я открыл для себя правду, которую ты назвала неправдой. Она в других строках. Любовь поэта к женщине: люблю – значит хочу, не хочу – значит не люблю. Вот послушай.
Я наравне с другими
хочу тебе служить,
от ревности сухими
губами ворожить,
не утоляет слово
мне пересохших уст,
и без тебя мне снова
дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,
но я тебя хочу,
и сам себя несу я,
как жертву палачу,
тебя не назову я
ни радость, ни любовь,
на дикую, чужую
мне подменили кровь.

Ещё одно мгновенье
и я скажу тебе:
не радость, а мученье
я нахожу в тебе,
и, словно преступленье,
меня к тебе влечёт
испуганный в смятенье
вишнёвый нежный рот.

Вернись ко мне скорее,
мне страшно без тебя,
я никогда сильнее
не чувствовал тебя,
и всё чего хочу я,
я вижу наяву,
я больше не ревную,
но я тебя зову.
Лариса молчала. Влад ждал. Прислушиваясь к тиканью часов, силился предугадать её реплики, и вдруг его охватило сомнение: неужели ей незнакомы эти строки? И, опережая начало разговора, воскликнул:
- Чему учили и учат в театральных училищах? Позор!
- Мне стыдно, что-то знакомое, но не могу вспомнить… Кто? Не томи.
- Спроси у Сомова, уверен – он знает.
- Сомов? Вполне возможно, но я не очень стройно запомнила. Прочитай ещё.
- Нет. Ты же Шекспира не стала повторять. Помнишь? Перескажешь Сомову содержание своими словами.
- У, вредный и противный тип! Зазнайка!
- Ах, ты ещё и обзываешься? – возмутился он, склоняясь над ней.
Она вертела головой, отворачивалась, отталкивала его, но он нашёл её губы, и она затихла. Поцелуй был долгим. Рассвет застал их спящими.

Однажды Лариса сказала:
- Хочу увидеть Россию.
- Но ты же гастролируешь.
- Гастроли – это зрители, репетиции и всё тот же театр.
- Куда махнём?
- Камчатка, Сахалин, Валаам, Байкал.
- Холодно. Лучше Крым.
- Крыма, по которому я путешествовала, уже нет. Разочарования будут нестерпимы.
- Сочи и вообще побережье.
- Слишком цивилизованно. Или вытоптано, или огорожено.
- Приедет Алан с Татьяной, закатимся в Таджикистан.
- Без Инессы Игоревны он не поедет.
- Ещё бы! Алан её боготворит. Недавно прислал ей послание, и зна-ешь, что там? - Моя дорогая любимая Ба скучаю скоро приеду жди целую твой внук Алан.
- Прекрасный юноша, - улыбнулась Лариса, – мне он тоже близок.
- Будем, Лаля, ждать лета.

Лето явило себя разом – щедро, ярко и запальчиво. Так хотелось, так мечталось, чтоб оно было долгим и надёжным, тем более что начало было таким многообещающим и прекрасным! Блажен - кто верит постоянству сезонных перемен.
Влад вознамерился ознакомить Ларису со своими любимыми уголками природы. Инесса Игоревна, предвидя - по её выражению, настырность Влада, заранее обосновала свой отказ от совместных поездок, объясняя это тем, что молодожёнам следует быть наедине, так как присутствие даже близкого человека - разрушает гармонию взаимопроникновения: на что Влад, со свойственным ему сарказмом, смеясь возразил:
- Инесса Игоревна, взаимопроникновение произошло более двадцати лет назад, и гармония успела закалиться.
Влад не стал загружать Инессу Игоревну доподлинной историей зна-комства с Ларисой, и поэтому она, не придав значение его словам, как обычно – обвинила его в легкомыслии.
В это лето Лариса была необычайно хороша, весела и беззаботна. Казалось, ничто не могло поколебать обретённого согласия и желания потакать друг другу, буквально во всём. Но, тем не менее, она по-прежнему отказывалась от услуг Влада.
- Встречать, провожать? – смеясь, возражала она. – Тратить драгоценное время и усилия. Это годится для девчонок, козырной вариант! Понадобится твоя помощь, обращусь незамедлительно!
Иногда Влад ловил себя на том, что слаженность их отношений расхолаживает его. – Сам себе противоречишь, - упрекал он себя. – Время гона и страстей должно чередоваться с подобными идиллиями. Как там утверждает классика? – Отливы и приливы – иначе пресыщение.
Когда Лариса уезжала на гастроли, он - на несколько дней, впадал в тоску и в уныние но, в какой-то момент, в него внезапно врывалась вдохновенная радость, и тогда - охваченный нетерпением, он садился за стол, брал ручку, и всё разом отсекалось, умалялось… и то, что возникало на бумаге, было куда значительней всего остального!
Лариса возвращалась с гастролей: чаще – отрешённая, усталая, иногда возбуждённая, иногда бесстрастная, без искорок в своих прекрасных глазах. В таких случаях Влад был сдержан и, не пытаясь исследовать содержимое её души, вопросов не задавал. И как-то раз, когда она сказала: - Влад, тебе не интересно, что и как? – он ответил: - Интересно, если ты сама поделишься со мной.
И однажды она заговорила, да как! Её голос - дрожа от волнения, от возмущения, от жалости к себе - звенел, поднимался, приглушался… она освобождалась от всего того - что стесняло её, мучило и мешало. Она вы-плёскивала накопившуюся горечь сомнений, неудовлетворённости собой и многим другим, что лишало её радости. Влад, несмотря на трагизм её откровений, без всякого зазрения любовался её горячностью, пылающими щеками, блеском глаз и выразительными жестами. – Чёрт возьми, до чего же хороша! Вот чем она мила зрителю! А голос каков? Высокий, сильный, сколько страсти, какая убеждённость! Актриса, чёрт возьми! – проносилось в его голове, но эти мысли не имели ни малейшего отношения к тому, о чём она говорила.
- Не могу я больше мусолить одну и ту же роль, произносить одни и те же слова, таращить глаза, корчить гримасы, кривляться, жеманничать, изображая даму полусвета – полулежать, полусидеть в разных позах в разных углах сцены! Душа моя измучена всей этой чушью, в которой нет ни трепета, ни участия, ни единой живой и уместной реплики! Всё надуманно, пошло, безвкусно, и скучно до оскомины! Это страшно! Это не нужно не только мне, это не нужно настоящему зрителю, и даже тем, кто приходит в театр просто так, от нечего делать! В Калуге я увидела глаза мужчины. Иронично улыбаясь, он слушал мой трагический монолог, вернее бред, и знаешь, я остановилась и, глядя на него, крикнула: - Хотите, я вас рассмешу! Да, вот вас, мужчина в третьем ряду! Я размахивала руками, поднимала ноги, кувыркалась подобно заводной матрёшке и под конец плюхнулась на шпагат. Все захлопали, всем стало весело, а он поднялся и ушёл. Я крикнула ему вслед: - Приходите завтра, обещаю вас рассмешить! – Она остановилась, замолчала, и устало добавила, - Влад, меня мутит, тошнит от всего этого.
- А что говорит Сомов?
- Ему так же, как мне – тошно. Думаешь, он…
Хохот Влада покрыл последующие слова Ларисы, и она, сверкнув глазами, раздосадовано произнесла:
- Ты – испорченный бессердечный тип!
- Лаля, - воскликнул Влад, - ну, как тут не смеяться! Не театр, а тошниловка какая-то! Режиссёру тошно, актёров подташнивает, сценариста мутит, а что делать зрителям? Заглатывать вашу блевотину?
Она подошла, села подле него.
- Ты прав, - вздохнула она.
- Чем обернулся этот инцидент?
- Ничем. Сошло за импровизацию. Главное, на следующем спектакле зал был битком.
- Вот это я понимаю! Знаешь, Лаля, мужчина из третьего ряда понра-вился мне. А тебе?
- Не будь тебя, я бы отыскала его, - сказала она, глядя ему в глаза.
- Ну, так в чём загвоздка? Калуга рядом, - усмехнулся он.
- Влад, я ухожу из театра.
- Отлично! Слушай, Лаля, заделаемся соавторами любовно-приключенческих романов, нет – лучше детективов, а ещё лучше – сценариев. А?
- Мне предложили возглавить театральную студию. Осенью наберу мальчиков и девочек. Сомов уже давно отметил мои педагогические способности.
- А как же он сам, бедолага, и вообще вся труппа?
- Он возвращается в Ярославль, к семье, к театру. На смену ему пришла молодая богатая леди – спонсор и режиссёр в одном лице. Её намерения: пора кончать с застаревшей структурой сценических форм, с допотопным репертуаром, с артистами – перестарками, и вообще со всем этим заунывным барахлом.
- Классно! Это её слова?
- Её.
- Интересно. Придётся мне протоптать дорожку к театру. Ты не про-тив? – спросил Влад, улыбаясь. – Опыт у меня есть.
- Ты действительно не возражаешь? – удивлённо спросила она.
- Не-е-е, - пропел он.
Влад сладко потянулся, зевнул и, вспоминая вчерашнюю поездку, улыбнулся. – Хорошо было. Нагулялись, надышались и… нацеловались. Сегодняшний день я посвящу абсолютной лени. Буду бесцельно, бездумно слоняться. Никаких размышлений, вопросов…
Немного полежав, Влад поднялся. Проходя в ванную, увидел на лод-жии Ларису.
- Доброе утро, - сказал он, и осёкся, - ты куришь… утром?
Продолжая дымить, она не ответила. Он взял её за плечи, повернул к себе, и встретившись с её взглядом… опешил. Молча сбросив его руки, она отвернулась, продолжая докуривать сигарету.
Влад возмутился, но что-то его остановило и, подчиняясь этому что-то, он вошёл на кухню, включил чайник, и отхлебнув безвкусного растворимого кофе, минуя туалет и ванную, вернулся в спальню.
У настежь распахнутого плательного шкафа, он увидел обнажённую Ларису, примеряющую одежду. Не обращая на него внимания, она снимала с вешалки очередную вещь, одевала её, смотрелась в зеркало – сбрасывала, затем примеряла другую. И, наконец, выбрав наряд, она принялась за нижнее бельё. Одевшись, закрыла шкаф, и молча прошла мимо него.
- С ума, что ли, сошла? – хотелось ему крикнуть, но чувствуя, что, она явно провоцирует его, Влад незлобиво проворчал:
- Какого черта, ты…
- Что? – презрительно усмехнулась она. – Хочешь меня грохнуть?
- В чем дело, Лариса, в чем?
Она удивленно вскинула брови.
- Правильно, меня зовут Лариса, Инесса Игоревна зовет меня Ларой, а ты?
Он отупело смотрел на нее.
- Что-то было не так? - неуверенно пробормотал он.
- Да что ты! Ночь была ураганной! – повысила она голос. – Но в ней не было меня! Ты дважды назвал меня: Света, Светик.
- Это невозможно, - ошалело пробормотал он.
- Раз назвал, значит,  возможно. Проживу без тебя. Вещи заберу потом. Прошу, не доставай меня!
Влад согласно кивнул.
Боль была невыносимой. Он не мог сосредоточить свои мысли. Со-трудники отдела, видя его невменяемое состояние, ходили на цыпочках, переглядывались, но обращаться с вопросами не решались. И только один - новенький, молодой глазастый парень, подошел к нему в курилке.
- Простите, Владислав Георгиевич, знаю что нельзя, но рискну. Ни одна из женщин не стоит такого убийственного состояния. Ни одна, - подтвердил он с чувством, гася сигарету.
И понимая, что этот симпатяга уже испытал на своей свежей шкурке, чего стоит эта – ни одна, - подумал, - пусть пребывает в подобной уверенности.
- Спасибо, Олег, - улыбнулся Влад, - хорошо что не постеснялся заговорить об этом. Мужской разговор, это всегда круто.
- Да, я тоже так думаю, - весело отозвался тот.
Более всего Влад не хотел вовлекать в эту историю Инессу Игоревну но, не тут-то было: как нарочно, она приглашала его и Ларису то на ужин, то на обед. Вскоре, не выдержав оговорок, она прорвалась к Владу и, уже с порога, воскликнула:
- Что происходит?
- Где? – беззаботно отозвался Влад.
- Не валяйте дурака!  Где Лариса?
- На гастролях.
- Не лгите.
- Отдыхает в своей квартире.
- От кого?
- От вас, от меня. Человеку надо побыть одному.
- Ну да! - взмахнула она руками, - посмотрите на себя, вы спали с лица, больной совсем! Господи, этого  мне уже не вынести! У вас на физиономии жуткая гримаса. Говорите, возможно, это моя последняя попытка помочь вам!
- Почему последняя? – вяло проговорил Влад и, глядя на Инессу, подумал, - эта женщина даже мертвого поднимет на ноги.
- Да потому, что следующего раза не будет - я окочурюсь.
Влад рассказал все, как было.
- Господи, простонала она, - как вы могли, о чем вы думали, о чем?
- Инесса Игоревна, в постели с женщиной я не думаю,  - нарочито пылко возразил он, - я предаюсь страсти!
- Предаюсь! Общаясь с вами, я тоже стала кой-что соображать. В по-стели занимайтесь чем-то одним: либо болтайте, либо любите. Лара – чудная женщина, вы ее не стоите. Я могу переговорить с ней.
- Спасибо. Это только ухудшит положение. Лучше переждать.
- Ну что ж, сидите по своим конурам, страдайте и ждите. Не вздумайте прикладываться, особенно к коньяку.
Во вторник, войдя в прихожую, Влад обессилено опустился на стул. – Пришла за вещами, - решил он, глядя на туфли и плащ Ларисы.
- Ждала тебя на балконе, - негромко отчеканила Лариса, появляясь на пороге прихожей.
- Зачем? – уныло произнес он.
- Хотела опустить на твою голову кирпич, но у тебя на балконе только книги.
- Ну, что раскис? Помочь раздеться?
- Помочь, - прошептал он, опуская голову.
Она  прижала его голову к груди, и целуя в макушку, сказала:
- Называй,  как хочешь, только будь со мной.
Смахнув набегающие слезы, он буркнул:
- Уговорила. Буду.
Михаил звонил, выплескивал накопившиеся новости, и исчезал на не-сколько месяцев. Влад пробовал звонить сам, но, натыкаясь на его занятость, понял - что бесплодность его намерений лишь портит настроение, рождая ощущение грусти и некоего недовольства самим собой.
На сетования Влада,  Михаил благодушно отвечал:
- Влад, ну что ты, ей-богу! Не переживай, как звонил, так и буду зво-нить до конца дней своих!
Иногда звонки были краткими.
- Влад, привет. Мариша – в норме, пацан – твой тезка, жуть как умён, весь в тебя! Софьюшка учится  отлично, подрабатывает в больнице, больные – только что не молятся на нее! Душа у нее – просто восковая, аж до слез доводит.
Иногда неожиданными.
Однажды, в полночь, прозвенел именно такой звонок:
- Влад, извини за беспокойство. Как думаешь, Софьюшка влюбилась в Алана?
- Миша, думаю, что это не серьезно. Что тебя беспокоит?
- Незадача какая-то, такая девчонка, и все – промахи! Знаешь Влад, стал бояться, как-то смахивает на судьбу нашей Софьи. В Ульяновск не по-ехала, а мне сказала: не хочу будоражить ни себя, ни других. Вот как понимать ее слова? А?
- Миша, ясней не скажешь. Она права. Выбрось из головы все сравнения!
- Понял! Да, тут еще один момент, этот коллега мой, ё-твоё, просто чахнет, как увидит меня – глаза поставит, будто молит о чем-то, а я что могу? Уверен, бросит все на свете, лишь бы вернуть ее, но я-то знаю - напрасно все это. И главное, Влад, даже смешно становится, он ведь так и не понял за что его бортанули! Жена - уродина! Кому сказать – не поверят. Не думал, что придется и с дочкой разбираться, как когда-то сам с самим собой разбирался.
- Миша, дорогой, поверь, главное поверь – все будет очень хорошо! Запомни: хо-ро-шо…
- Спасибо, отлегло от души. Кому, как не тебе поплакаться в жилетку! Всем привет огромный, будь здоров, друг мой!
Буквально через месяц последовал еще один поздний звонок.
- Влад, новость есть. По-моему, Софьюшка, с кем-то встречается, по глазам вижу, прямо вся сияет! Не знаю, что за тип такой, вдруг опять не то? Спросить опасаюсь, если что прояснится, сообщу немедленно. Извини, спешу. Как ты? Как семья?
- Миша, если глаза сияют, - значит все отлично. У нас все нормально. Всем привет, звони в любое время. Пока, пока, мой друг!
А что есть у классиков по этому поводу? – задумался Влад. Да, вернее не скажешь. «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!». Да к тому же ещё - такой красавицы и умницы! К великому сожалению, подобные хлопоты мне недоступны.
Поэма о юноше была закончена.
Влад заставил своего героя пройти тот путь, воспоминания о котором, то гасли, то воспламенялись, но не покидали его никогда. Они прижились в нем, и даже перестали его мучить, но ему не нужна была уступка. На этот раз он был непреклонен.
Нет, дорогой, не увиливай! Тебе придется припомнить все подробности событий, все случаи, все поступки, слова, но главное – все свои мысли и чувства для того, чтобы расстаться с иллюзией своей непричастности к  тому отрезку пути, которым ты тяготишься, и от которого отрекаешься. Твоим оправданием будет искренность – предельная и ясная: никаких полунамеков, полуслов, полуфраз, никаких витиеватых оговорок, только ты и твоя совесть – один на один. Да, это очень трудно, противно, подчас мерзко и больно, но не бессмысленно. Ты станешь намного легче, чище и свободней: потому как чистая совесть – предполагает истинную свободу духа. Влад вытащил своего героя из тьмы, которая не оказалась спасительной, и… отпустил на волю. Он закончил роман, но жизнь его героя продолжалась уже вне романа. Он не знал конца его дороги, но это было неважно, потому что он закрыл за ним дверь, и оставил его в самый счастливый момент жизни: в момент приближения к самому себе, в момент истинного прикосновения с теми, кого любил, успел полюбить, кого недолюбил, с кем лишь столкнулся, и с кем ещё предстояло столкнуться и оказаться поблизости в нужную для них минуту,  и всё это затем - чтобы он, наконец-то, постиг смысл своего пребывания в мире людей.
Другой юноша: прекрасный, умный, ставший для него больше, чем сыном - продолжит свой путь, отличный от его пути. Влад был спокоен, он знал - для кого написал. Самый главный его читатель и главный герой романа были неразрывно связаны друг с другом: не по крови, а по духу. И это духовное родство оказалось сильнее всех кровных связей. Ощущение подлинного отцовства стало для Влада основой его жизни. У него был сын. Когда он видел глаза Алана, сердце его распахивалось навстречу этому взгляду.
Поэма о юноше имела успех, была переведена на другие языки. Влад стал известен, но это не изменило его. Он по-прежнему избегал всяческих откровений, попыток исследования его творчества и рассматривания его личной судьбы. – Мои герои – не я, - говорил он, - а я – не они, причём они не всегда те, кого я знал и понимал, и чаще всего не те, кем были на самом деле. События, в которых они участвовали, поступки, которые они совершали, это лишь отблеск и отражение тех, кого я знал. Я их собирал, перетасовывал, перетряхивал, перекраивал, сталкивал, потом разбрасывал во все стороны, и наблюдал за ними - иногда открыто, иногда тайком. Я конфликтовал с ними, злился, раздражался, возмущался, негодовал, противился их влиянию - но, попадая под их обаяние, чаще уступал… и влюблялся, и любил!
Интересно – читайте, не интересно – плюньте! Святое право каждого, кто берёт в руки книгу: повертеть её, открыть, полистать и… вернуть на полку, или… унести с собой. Кто-то застрянет на первых страницах, кто-то доберется до середины, кто-то – дойдет до конца. Конечно же, что лукавить? Было время, когда хотелось и мечталось – втайне от собственной робости и дерзости, - засветиться, показаться, увидеть лицо незнакомого читателя, услышать его голос, заглянуть в его глаза и, соприкоснувшись с ним, почувствовать его сопричастность к тому, что притаилось на страницах, созданных тобой… и если, если произошло совпадение, и хотя бы одного из тысячи – зацепило, возмутило, обрадовало… и всполошились мысли, и встрепенулась душа, значит… как сказал мой любимый, крутоголовый редактор? – Да тут ещё один, очередной чокнутый! Надоели до смерти, писатели хреновы. - Но… день вчерашний улетел навсегда! Да здравствует день сегодняшний! «Мужчины умирают рано от того, что перестали созерцать жизнь?» Настало время подвергнуть испытанию любимый афоризм. Появится вдохновение начну писать, не появится – мучить себя, казнить за бездарность – не стану.
Да! Отдыхать, созерцать и  наслаждаться! И ко всему этому, я – «лень еще прибавлю».
На первых порах всё складывалось и согласовывалось с его намерениями. Ощущение свободы и легкости – радовало. Но вскоре стали происходить изменения, не совпадающие с его замыслом.
Прежде, проснувшись, он менял положение, и тут же засыпал. Но, в последнее время уснуть не удавалось. Он открывал глаза, и его охватывало ощущение тоскливого неудобства, будто что-то забыл, или потерял. С чего бы это? Все нормально, ничего не случилось. По службе повысили, плату увеличили. И отдыхаю и созерцаю… ишь, как изогнула ножку моя любимая! Посапывает моё наслаждение и всё рядом со мной – руки, губы, и всё самое, самое! Да и лень свою, благодаря Лале ублажаю… как ей удаётся содержать всё в  идеальном состоянии, да ещё баловать меня кулинарными изысками? И Влад подумал о том, что Лариса совершенно не похожа на тех, кого он знал. У Наташи хозяйничала мать, Софья пользовалась услугами других, а Светлану вообще не интересовала такая мелочь, как быт и приготовление пищи. И только Лаля, моя Лалька, - прошептал он и, вспоминая, как доставал Стаса идиотским вопросом о том, кто мыл посуду в тот вечер - улыбнулся и, со-блазнившись её оголённым плечом, прильнул к нему поцелуем. Она замурлыкала, повернулась, обвила его руками и, не открывая глаз, пробормотала:
- Не спишь?
- Думаю.
- О чём?
- О тебе.
- Что?
- Что ты, моя желанная нежность, и что ты не похожа на других.
- В смысле?
- Смысл, Лаля, такой. Не оттого ли кавказские мужики надолго сохраняют свои потенциальные возможности, что их жёны ответственно относятся к житейским обязанностям, и все ли женщины, выросшие на Кавказе, такие, как ты?
- Ну, Влад… и это ночью, и так важно?
- Все важные вопросы решаются ночью, - заговорщически прошептал Влад.
- Про всех не  знаю, но закон таков: жене – дом, дети… мужу – забота и защита семьи, обеспечение и создание комфортных условий, по мере возможностей. Мой род русский, но в нашей семье существовал такой же обычай. Папу оберегали от всех повседневных хлопот, и делали это с любовью, без жалоб и нытья. Бабушка говорила: муж в семье должен быть мужчиной, а жена – женщиной.
- Спасибо, дорогая, - сказал Влад, целуя её в губы.
- Успокоился, будем спать?
- Когда я вижу то, что вижу, волнуюсь… страшно, и сон покидает меня.
- Я так и знала, - пролепетала она, прикрывая глаза.
Потом Влада начали  настигать мысли другого порядка. Возникало острое желание видеть вокруг себя тех, кого любил. Он скучал, грустил по Алану, сердился за сделанный им выбор. – На кой чёрт ему этот Ульяновск! Был бы рядом, да и Таня такая умница, было бы с кем пообщаться. Он начал беспокоиться о здоровье Инессы; всё-таки годы немалые! И мысль о том, что она может… нет, только не это, - ужасался он.
  И, одновременно с ощущением надвигающейся, неприкаянной пусто-ты, возникал вопрос: так и будет? Работа, житейские дела и опять работа – и это всё? А Лаля? Она возвращается довольно поздно, иногда уходит очень рано и всё потому, что никак не может сделать выбор: театр или студия? Надо, наконец, решиться, - раздражался Влад. А что ты выбрал? Что? Покой? Исписался, и сказать тебе нечего? Понравилось валяться на лаврах? Какие ещё лавры! Их у меня не было, и они мне – ни к чему. Начинай… что? Писать?
При этом Влад всё чаще вспоминал Светлану. – Ах, Светка, Светка! Была бы рядом, жила бы в этом городе, я и писал бы до последнего! А спал бы с кем… до последнего? – усмехнулся Влад. – Сам себя не позабавишь и смеяться разучишься! – оправдывал он себя.
Вскоре, в один из вечеров, он застал Ларису в слезах. Не дожидаясь его вопроса, она протянула ему развернутый бланк телеграммы. Сердце, опережая догадку, дрогнуло: Светлана.
«Я узнала тебя Влад спасибо чувствовала ты тоже семицветный всегда твоя Светлана».
- Приготовить тебе кофе? – спросил Влад.
Лариса, молча, кивнула. Он прошёл на кухню. – Зачем она это сделала, зачем? – метнулась тревожная мысль – Лалечка, бедняжка, почему она плачет…
- Лаля, кофе готов! – сообщил он бодрым голосом.
Она пришла, села. Он поднёс ей чашку.
- Лаля, я отослал Светлане экземпляр поэмы.
Смахивая ладонями стекающие по щекам слезы, Лариса продолжала всхлипывать.
- Лаля, перестань, прошу тебя. Подумаешь, телеграмма!
- Мне горько, я никогда не знала и уже не узнаю тебя таким, каким знает она.
- Она прочла эту вещь, а ты – нет, в этом разница.
- Я… - глотая слезы, проговорила Лариса, - прочитала.
- И ты… - удивленно заикнулся он, - молчала?
- Она, - печально произнесла Лариса, - опередила меня, но сущность в другом – она близка тебе.
- Лаля, мы вместе, я – с тобой.
- Можно всю жизнь прожить бок о бок, и никогда не стать близкими. Она узнала тебя, а я – нет. В этом спасибо – слишком много всего.
- Светлана благодарит не меня, а писателя, и твоя - тоже относится к нему.
- Влад, я верю тебе, но не надо отрекаться от тех, кого когда-то любил, не надо оправдываться - это недостойно тебя. Твои женщины и твои творения, лучшая часть твоей жизни, - проговорила Лариса и опять заплакала.
- Лаля, не плачь, пожалуйста…
- Не могу. Мне очень грустно. Эти слова… в них столько боли и печали... мне жаль эту женщину, я чувствую… она очень несчастна, она не встретила свое счастье… я знаю, как это страшно…
- Дорогая моя, голубушка, - взволнованно проговорил Влад, - твоя душа так сострадательна, добрая, нежная моя девочка… я люблю тебя, люблю, - повторял он, целуя её, мокрое от слёз, лицо.
Наконец, Лариса успокоилась. Влад смотрел на неё,  улыбался, но мысли – задние, ядовитые, метались в его голове. – Прочитала… и ничего… ни слова… наверное, не понравилось… интересно…а что преподнесёт мне Инесса? - Ох уж эти близкие читатели… самые непредсказуемые судьи… жестокие, капризные и сумасбродные, снести башку могут запросто!
- Она молодая? – прерывая его размышления, прозвучал вопрос Ларисы.
- Да. Почему не спрашиваешь: красивая?
- Ясно и так.
- Откуда такая уверенность?
- Откуда? Владислав Георгиевич способен любить только красивых, а не всяких там - в шарфах, варежках, с обесцвеченными патлами, невзрачных и привязчивых!
Влад расхохотался.
- Патлы! Роскошное словечко! И кого же ты так образно разукрасила?
- Это ты, так раскрасил меня в своём романе «Нога».
- Раскрасил и влюбился.
- Влюбился, но не в меня.
- Ох, Лалька, злючка,  ты моя!
- А почему семицветный?
- Иногда я называл её цветиком-семицветиком.
- Почему?
- Потому что  в рифму, - усмехнулся Влад, то ли семь сказочных желаний, то ли семь грехов из Заповеди.
- В законе Божьем – не семь, а десять Заповедей.
- Не дотянули, - развёл руками Влад.
- Влад, знаю, ты ждёшь разговора о поэме. Написано превосходно. Сюжет… водопадный, захватывающий, но тема не моя, многое шокирует. Если отбросить личностное, то – остросюжетный, психологический детектив, жёсткий и реалистичный. Знаю, - улыбнулась она – тебе не понравилось моё мнение, но…
- Всё-то ты знаешь, Лалька, умная ка-ка-я, - иронично протянул Влад.
- Злишься? Да? По-твоему я должна врать!
- Не должна, а обязана! Уж лучше враньё, чем полное равнодушие. Я тоже тебе говорил не очень приятные слова о спектаклях, но игра твоя меня восхищала, по крайней мере, я не оставлял тебя без внимания и никогда не был равнодушен к тому, чем ты занимаешься. Разве не так?
- Так, так, Влад! Но в спектаклях нет ни тебя, ни меня. А на твоих страницах повсюду ты, твои женщины, твоя любовь к ним: эротические подробности, интимные эпизоды; и я – прочитывая всё это должна забыть, что это ты целуешь, обнимаешь, с ума сходишь от вожделения к другим, но не ко мне, и что я всегда буду пятой, и что сердце твоё прикипело к другим людям… достойным, но мне от этого не легче, и что из-за собственной глупости и твоей трусливости… наш сын, голос её сорвался, и, закрыв лицо руками, она зарыдала.
Влад подошел, сел рядом.
- Послушай, Лариса, - спокойно произнёс он, - борьба с самим собой - жестокая штука, и по сути, что бы там не писали, уйти от себя не удаётся почти никому. Помощь извне: уговоры, слёзы, исповедование - может уте-шить, смягчить, загнать в дальние уголки всё, что наслоилось, срослось, запуталось, но не более того. И только в самом человеке заложена сила, способная справиться с этой задачей, сила – способная разрубить этот дьявольский узел, или хотя бы размотать и лишить его целостности. И никому другому, даже самому близкому, не дано справиться с этой задачей, никому – поверь мне! Ты сильная, разумная, у тебя двойной опыт – жизнь и сцена. Захочешь быть счастливой – справишься. Не захочешь…
Влад замолчал, задумался и сказал:
- Банально, но наше прошлое, рвущееся к власти над нами – остается в другом времени, а у нас впереди каждый божий день – чистый, невинный, как новорожденный младенец. Так вот она, радость жизни!
Выпрямившись, Лариса смотрела на Влада и улыбалась. Он поднялся, заходил по комнате, остановился и, покачивая головой, восклик-нул:
- Улыбаешься! Ох, и ревнивая ты, черт подери! Не думал… не знал…
- Сама поражаюсь, я никогда никого не ревновала, - покорно согласилась Лариса.
- Так я тебе и поверил! А Сомов? Ты же любила его.
- Господи, Сомова ревновать, он такой несчастный, я жалела его.
- Ну и ну! Как можно отдаваться мужику из жалости!
- Можно. Не я одна такая жалостливая, - произнесла она с вызовом, глядя ему в глаза, - Сомов был добрым и чутким.
Что за создание, - пронеслось в мыслях Влада, - с ума с ней сойдёшь!
- Лаля, - ласково проговорил Влад, - мне тоже захотелось быть добрым и чутким, похожим на Сомова. Я помогу тебе избавиться кой от чего. Ты побудь, я управлюсь, вернусь. Полежи, отдохни. Потом откроем бутылочку портвейна крымского, за качество не ручаюсь, и посидим как добрые,  чуткие друзья! – рассмеялся Влад, подмигивая.
Лариса прикрыла усталые глаза и… задремала. Очнувшись от звука открываемых входных дверей, насторожилась и, войдя в прихожую, наткнулась на стопку книг, перевязанных бечевкой. Распахнув дверь, увидела в лифте Влада с такой же стопкой в руках. Лифт захлопнулся. Она слетела вниз по лестнице и на нижней площадке первого этажа преградила ему дорогу.
- Куда собрался? – строго спросила она.
- Во двор.
- Влад, не смей.
- Почему?
- Потому что смешно и глупо!
- А мой гардероб в качестве реквизита для твоего любимого театра – не смешно? – усмехнулся Влад. – Дай пройти, тяжело ведь.
- Книги и ношеная одежда – не одно и то же.
- Книги мои, - повысил он голос, - я могу их сжечь, это свойственно великим, утопить в водоеме, как это сделал Герасим наш, оставить у мусорного ящика, кто-то сэкономит на туалетной бумаге, могу их разодрать на клочки, как это сделал один мой, слишком близкий знакомый. Книги мои, только мои. Неужели не ясно?
- Они давно уже не твои, чёрт тебя возьми! – закричала она.
- Чего орёшь? А чьи они?
- Мои! Я их читала, держала в руках, клала под подушку, на них мои слёзы, моя любовь, моё дыхание, мои чувства! – выпалила она. – Что зыркаешь? С меня всё началось! Не помню только, с правой или левой, - воскликнула она, раздвигая полы халата и оголяя ноги, - я твой исток, твоя муза, вот моя нога, любуйся!
В этот момент отворилась дверь и двое молодых людей, удивленно косясь на Влада и Ларису, минуя лифт, стали подниматься по лестнице.
- Ребята, - крикнул Влад, - лифт в порядке!
- Спасибо, мы – пешочком, - хихикнули они.
Влад приложил палец к губам.
- Т-с-с, остановились, ждут, когда начнем, - прошептал он, подмигивая.
- Тебе не удастся меня рассмешить. Давай, запрыгивай в лифт, дома разберемся.
- Как скажите, - состроив унылую гримасу, произнёс Влад.
- Ух, наглости в тебе… позавидовать можно, - фыркнул Влад.
- Завидуй! Так, я займусь кухней, а ты, дружок мой любезный, садись за стол и надписывай эти книги.
- Что надписывать? – ехидно улыбаясь, спросил Влад.
- На всех книгах дарственную лично мне: Лякишевой Ларисе Георги-евне, – единственной, возлюбленной, любимой, родной, красавице, умни-це, талантливой актрисе – черт возьми, и так далее и тому подобное!
Влад, сотрясаясь от смеха, свалился на диван.
- Смейся, смейся! Но помни: ты мне – надписи, я тебе – ужин.
Влад вошел на кухню, и силясь быть серьезным, протянул Ларисе книгу. Это был  роман «Нога». Как только она раскрыла обложку, он выпрямился и замер, - долго читает, - подумал он, не сводя глаз с ее лица.
- Более нелепой, суррогатной надписи не сыскать! – хладнокровно произнесла она.
- Конечно, не сыскать! Кто еще способен на такой экспромт.
- Мог бы что-то одно написать. Никакой связи.
- Так, читаю, - сказал Влад.  - Прародительнице Еве от Адама. Пояс-няю: ты – Ева, я – Адам. Но встает сокровенный вопрос, что нас свело? Вторая часть надписи уточняет: Любимой ноге от автора, тире - идиота. Тайное становится явным! Вонзила интимная связь. Разумеется, нет сведе-ний о том, на что именно клюнул Адам, и был ли он изначально - идиотом, тоже не доказано! Предполагаю, что он позарился на что-то более существенное, чем нога! Но, каждому свой овощ и своя фрукта!
- Ты почти насмешил меня, - сказала она, улыбаясь.
Любое блюдо, приготовленное Ларисой, Влад воспринимал, как произведение искусства – гармония вкуса и внешнего вида!
Зачастую ему казалось что маловато: можно было бы побольше, но выйдя из-за стола - убеждался, что именно такое количество пищи есть тот предел, после которого возникает и остается надолго неповторимое ощущение.
Вот и в этот сумасшедший вечер – вызвавший у него зверский аппетит, глядя на стол, – Влад опять усомнился.
Салат из овощей, сдобренный оливковым маслом, румяные кружочки кабачков, поджарка из курицы, грибной соус к ней, маслины, сыр и бутылка крымского белого портвейна. И это все? – подумал он.
Но стоило Ларисе, на правах распорядительницы пиршества, приступить к своим обязанностям, все повторилось: каждая прожеванная порция пищи, каждый глоток вина, укрощая вожделение – вызывал желание наслаждаться, а не пресыщаться. И, как истинный джентльмен, Влад - в знак благодарности за полученное удовольствие, целовал руку своей прекрасной распорядительнице.
Допивая вино, они сидели в гостиной и молчали. Мелодичный пере-звон часов успокаивал и убаюкивал. И было ощущение, что это простран-ство, освещенное мягким светом  напольного светильника, единственное на земле безопасное место, в котором можно укрыться от напастей, и отторг-нуться от всех и от всего на свете. Было или казалось?
Сидя с бокалом вина – рассуждать о бедах человечества, думать о тех, у кого нет такого уютного местечка – занятие недостойное вообще, тем более для человека, исписывающего листы бумаги, - усмехнулся Влад, понимая всю меру подобного лицемерия. - Я написал поэму, в которой попытался рассказать о жизни вне уюта, а моя любимая жена, равнодушно и запоздало заявляет, что это не ее тема. Интересно, чья? Впервые Влад подумал о том, что ему недостает общения с теми, для кого эта тема своя. Все такие неудобные, уклончивые, сдвинутые, или я притягиваю таких? Все… - проползла мысль, - кроме Светланы.
- Влад, почему ты так пренебрежительно относишься к тому, что со-здал? – прерывая его раздумья, прозвучал голос Ларисы.
Он поднялся и, сдерживая себя от чего-то непоправимого, закрутился по гостиной. Наружу рвались слова, не очень приличные, и пока он, противясь их натиску, искал что-то менее выразительное, она – не замечая его состояния – спокойно продолжала:
- Светлана выбрала писателя, хотя ей нужен был только ты. Я понимаю ее. Поступи она иначе, для меня все было бы кончено. Я умерла бы с тоски, и никогда не узнала бы, что за чудо такое – любовь. Но если бы тебе удалось выбросить свои книги – я не сумела бы справиться с чувством собственной вины, и это разрушило бы наше счастье.
- В наше время, - иронично, отозвался Влад, - макулатура… любая, не взирая на лица и достоинства, несравнимые с моими – валяется на прилавках, под прилавками, на складах, на свалках, и бог знает где. Покупайте, читайте! Ищите свою тему!
- Мы уже на вы?
- Может быть. Честное слово, чертовщина какая-то! Ты мучаешься, страдаешь, сомневаешься, ревнуешь, устраиваешь периодический шмон, грозишь покончить с собой, а я – как последний из оставшихся интеллигентов, должен бездействовать и безмолвствовать. Тебе же противны мои книги.
- Неправда! – вспыхнула Лариса, - я дважды прочитала роман «Со-фья», я влюбилась в эту вещь, в этих женщин, я смеялась и радовалась! Столько юмора, столько жизнелюбия. «Чужая жизнь» стала моей настольной книгой. Иногда замечай, что читает твоя женушка!  «Записки воскресшего» - классная аллегория: горько, сладко, ядовито, много находок. Понравилась «Переправа»  - ярко, круто, зримо. У тебя – талант.
Влад задумчиво молчал. Строгое выражение лица, потемневшие от внутреннего напряжения глаза, резко сведенные брови, встревожили Ларису. Она недоуменно смотрела на него, а он отворачивался, не желая встречаться с ней  взглядом.
- Влад, - виновато проговорила Лариса, прижимаясь губами к его рукам, - прости меня, я опять испортила тебе настроение, прости… Он повернулся к ней лицом и, поглаживая по голове, сказал:
- В другой раз, если он будет, не позволяй другим опережать себя. Для меня это очень важно, - произнес он, и губы его дрогнули, как у обиженного мальчишки.
- Я…
- Не надо, Лаля.
В эту ночь ему приснился невообразимо реальный сон, и несвойственная сновидению ясность увиденного и четкость услышанного – запечатлелось в его памяти, подобно кинокадру. Он видел себя на площади, незнакомой ему – на нем был длинный светлый плащ, никогда не существовавший в его гардеробе, а вокруг него крутился кругами человек неопределенной наружности и пола. Он то появлялся, то исчезал: выдергивая из-за спины старинное топорище, подмигивал и мерзко улыбался безгубым ртом. Чего вертишься? – спросил Влад. – Жду. – Кого? – Тебя. – Зачем? – Я – палач. – Ну и что? – Мог бы сам догадаться, - противно хихикнул он, – башку тебе велено снести. – Кто велел, – холодея, пролепетал Влад, - редактор, издатель? – Бери выше! – Читатель? – ужаснулся Влад и кинулся бежать. Слыша за собой топот, он несся, не разбирая дороги, перемахивал через ограды, взбирался на насы-пи, сползал с них, прятался в закоулках, прижимался к стенкам, и опять бежал и когда понял, что спастись не удастся, остановился… и проснулся.
Сердце бешено колотилось: лицо, шея, затылок – все было мокрым, он положил руку на грудь и отдернул ее, влага была липкой, – не нравится мне это, - подумал он, направляясь в душ. – Беседы с любимой женой, дурацкий сон, как следствие этой разборки, и – нате вам – сердце! Или… крымская отрава? И вдруг Влад замер, - нет, нет, только не это… признаки климактерического угасания?
Влад помассировал тело, вытерся, вернулся в спальню, откинул одеяло и громко спросил:
- Лаля, я… - споткнулся он, - все было нормально? Отвечай.
- Влад, у меня завтра спектакль, - полусонно пробормотала она.
- Спектакль потерпит, а вот я – на перепутье.
- Влад, - томно пропела она, - тебе ли сомневаться, бесстыдник, у меня завтра сплошные монологи, а ты… взгляни на мои губы.
- И только? – разочарованно произнес Влад.
- Не скромничай, - фыркнула она, - после таких поцелуев… отбива-лась как могла.
- Смотри, доотбиваешься, - облегченно выдохнул Влад.
- Влад, я обожаю отбиваться, давай спать.
- Давай, - прошептал Влад, целуя ее в затылок.
Дожди, дожди… иной раз и они доставляют удовольствие. Посиживай себе у окошка и наблюдай, как капельки – замедленно, монотонно, словно чьи-то запоздалые слезы, скатываются по стеклу, и сердце наполняется умиротворенной грустью и сочувствием ко всему на свете. Но, внезапно налетает ветер – порывистый, властный, и капли, как по команде, ускоряясь, укрупняясь – взахлеб барабанят по стеклам, созывая зрителей на поединок ветра и деревьев. Зрелище волнующее и захватывающее! Деревья, изгибаясь, вихляясь во все стороны, то уклоняются – склоняя головы, то вдруг выпрямляются во весь рост навстречу очередному порыву ветра, и гордо покачиваясь,  держат удар… кажется,  еще чуть-чуть и они, взмахнув ветвями – взлетят! Прекрасный, чувственный танец, сочетающий – упорство и озорство, опасность и лихость, враждебность и милосердие.
Влад любил наблюдать за деревьями в разные периоды их жизни. И в один из таких моментов, из памяти выплеснулись строки:
                «Еще вчера стоял здесь клён,
                как кровью алой обагрен,
                а нынче он уже пустой,
                раздетый, мокрый и босой».

Ему было сродни, противостояние деревьев – их устремленность, стойкость и жизнелюбие. Напротив его балкона росла береза, успевшая познать дикую вражду жителей первого этажа, однажды напавших на нее с топором, и только благодаря жесткому вмешательству Влада, дерево осталось жить, но глубокий шрам на его стволе остался навсегда. Береза, его любимица, раньше всех развешивала сережки, покрывалась пышной листвой, и дольше всех, сохраняя одеяние, трепеща и перешептываясь, заглядывала в его окна.
Влад вспомнил, что давно не открывал - небольшого формата, изящ-ную книжицу, выписанную по журнальному каталогу, в которой обнаружил россыпь поэтических строк, посвященных чувствам и природе: своеобразная одушевленная философия грусти, радости иронии и откровения. Он достал ее, интуитивно открыл страницу с циклом четверостиший, посвященных сосне.
Твой ствол, как матрица событий,
а крона – сущности шатер,
  иголки – истина открытий,
а семя – вечности костер.
***
Прижмись к моей шершавости щекой,
вдохни смолистый аромат,
погладь доверчивой рукой,
и я воздам тебе стократ.
***
Стремлюсь всегда я к высоте,
    Меня влечет небес величье,
душа не бьется в пустоте,
а суть не ведает двуличья.
***
Я заменила листья на иголки,
Чтоб защитить себя от суеты,
Прикосновения мои - болезненны и колки,
Но, устремления возвышенно чисты.
***
Приблизься, путник милый,
Побудь со мной чуть-чуть.
Волью в тебя я силы,
И легким станет путь.

***
Неделя, похолодевшая на десять градусов, несмотря не серость и сы-рость, проскользнула весьма непримечательно. И под стать ей было настроение Влада -  затянутое и неопределенное. Единственная случившаяся отрада – книги. Влад был давним поклонником и потребителем книжного клуба «Терра», и всякий раз, сдерживая нетерпение, погружаясь в страницы очередного творения, ждал чуда. Случались удивительные, неожиданные знакомства, интересные встречи, что-то приоткрывалось, что-то разочаровывало, а порой нагоняло скуку. Но возникал вопрос, куда пристроить очередную партию пришельцев? Однажды Лариса предложила:
- Влад, по всей видимости, Алан будет обживаться в Ульяновске. Мо-жет быть его комнату превратить в библиотеку?
- Пусть остается все, как есть. Вдруг Алан захочет пожить у нас?
- Инесса подготовила к его приезду  более просторную комнату для него и Тани.
- Лаля, мне будет грустно, я соскучился… очень.
- Я понимаю тебя, извини.
Оба воскресных дня Лариса отсутствовала.
Влад выложил пачку листов, ручку, сел за стол. – Писать? О чем? Не знаю. Подумай. Ну? Думаю,  беспокоюсь, но это не совсем мое… Сделай своим. Записывай все, о чем думаешь, вдруг что-то проклюнется, сгодится для будущей работы, и станет твоим. Как сказал Гораций? – «Тот уж полдела свершил, кто начал: осмелься, будь мудрым и начинай».
Ну что ж, мой друг Гораций! Пренебречь наставлением римского поэта – последователя этики стоицизма, философа, историка и лирика -  коему не погнушались подражать великие Державин и Пушкин, к кому обращался сам Шекспир в лице самого Гамлета – было бы крайне неразумно и опрометчиво. Начну.
В мире происходят события – пестрота, чрезвычайность и масштаб-ность которых способна сбить с ног любого смельчака, рискнувшего глубоко задуматься. Выручает и оправдывает одно: а что я могу? Я ведь не из тех, кто вершит судьбами людей. Я – законопослушный гражданин, деликатно помалкивающий, поскольку имею весьма скромные, приблизительные сведения о многочисленных законах, и потому осмыслить, да и просто знать об их существовании  не имею возможности. Когда приспичит – обращусь к специалистам. Я – добросовестно, профессионально выполняю свою работу, кстати нужную, живу – согласно своему мировосприятию – достойно, честно, с любовью к своей стране, к своей земле – кровно связанный с тем, что зовется Родиной.
Гарибальдийские наклонности и замашки – мне не по нутру! Что еще? Прорваться на трибуну? Красноречием не обладаю. Завестись самому и взбаламутить других? Призвать к бунту? Или уговорить: давайте жить дружно, и что-то пообещать. Но, что? Как сказал Гораций: «Большие обещания уменьшают доверие»?  К тому же трибуна может оказаться заминированной - подорвешься, никто спасибо не скажет, не вспомнит о подвиге твоем, а кто-то весело брякнет – сам виноват! Прошмыгнуть в палатку?  Но прежде нужно определиться с выбором цвета. Моя любовь к сочетанию красно-сине-белого  может вызвать подозрение, неприязнь и даже ненависть. Так что цветная полемика не так уж безобидна и миролюбива. Конечно!  Палатка подогнана под любые нужды, да и какой-никакой халявный разносол, но лично для меня – палаточные натяжки, явление непонятное. Аргумент и способ борьбы? С кем – ясно! Но вот – с чем? Со злом,  с добром, за прекрасную жизнь, за справедливость, за правду? Какую и чью? Вопрос похлеще и поразмашистей шекспировского. Вон, какие просторы необъятные! Леса, поля, горы, равнины, реки, моря, озера, болота, дороги, границы и на всей этой шири необхватной народы – люди, как люди – разноплеменные, связанные вековым территориальным родством! Это тебе не королевский замок на «чисто» датском участке!
Таких, как я – множество. Это обнадеживает не потому, что я такой правильный и хороший, а потому, что любовь к Отчизне, во все времена, была личностным приоритетом и достоинством человека.
А что другие? Их много?  Достаточно. Какие они? Разные – по возможностям, по мотивам, по натуре, по обстоятельствам, причинам и рефлексам – условным или безусловным: по активности, по разумению, по совести, по чести, по духовности, по бесчеловечности, по алчности и бесстыдству. Все на виду?  По-всякому.  Кто-то куражится, желает засветиться и даже просветиться насквозь, кто-то прячется, упирается, кого-то вытаскивают за уши. Граждане определились и скучковались. Кто есть кто? Выбор сделан. Но какой?
Образовались разновидности и прослойки: кто-то из волонтеров переметнулся к террористам, стал наемным убийцей, - блюстители правопорядка и сочинители тех самых законов завязли в коррупции, а попросту – превратились в наглых стяжателей; и как следствие этого беззакония и беспредела, появились отчаявшиеся народные мстители, взвалившие на себя роль судей и исполнителей, и опять - кровь и смерть. Крутозаваренные, нахрапистые парняги из разных слоев населения образовали клан перераспределителей бывшего народного достояния, короче – в захватчиков и грабителей. Другие, уверовавшие в безнаказанность, быстро сообразив что к чему, прихапали, отхватили огромные пространства – (оказавшиеся почему-то бесхозными и безнадзорными) – со всеми лесами, пашнями, реками, озерами, охотничьими угодьями… и всё это – к столу обожравшихся, ухмыляющихся пузатых господ, с явными признаками неандертализма: короткий, типа гардероба - скелет, массивный череп с примитивным содержанием, и так – по мелочи… челюсть, нос, подбородок, лоб. Ученые утверждают, что в интеллектуальном отношении неандертальцы были весьма продвинутыми. Вот так! Да, и эти… нынешние… знают толк в жизни! Охота идет по-крупному!
Бытует мнение, начинать надо с верхов, все-таки голова – основная часть туловища! Низы – это ноги, главное – руки, плечи, шея… у них нет головы? Ничего подобного! Есть! Нет просто времени, сил, а порой – здоровья. Начну с низов, лично мне – это ближе, понятней и родней.
Большая часть населения вкалывает, не щадя живота своего,  с един-ственной думой – выжить. Мысль простая и ясная: иметь крышу над головой, а в ней – своя спальня, кухня, кран, толчок, своя жена, и можно будет, если бог даст силы – зачать и вырастить детенышей. И все у них, как надо. Не тупые, не глухие, не слепые! Есть одно но – задумаются сильно, и все полетит к черту! Голову затуманишь, душу надорвёшь и радость свою потеряешь и забудешь. Вот и живут, выживают, и детей бездомных готовы приютить. И не завидуют, и не жалуются.
Кто еще там внизу барахтается? В смысле – спивается, колется, шприцуется, накачивается, таскается и шлюхает – тяготея к безделью и блуду, закладывая душу, тело и все прочее, если оно есть. Основное что? Горло, вены и половые органы – все остальное автоматически отключается за ненадобностью. А зачем? Главное – кайф!
Другая часть – коктейль из низов и верхов, - существует сама по себе, и занимается, в сущности, тем же самым – прожигает, проматывает и годы, и здоровье, и душу, но делает это ярко, красиво, весело и прилюдно – выворачивая нутро, выхолащивая клетки серого вещества, прокалывая, натягивая лицо и тело, одним словом – превращая свою жизнь в один, сплошной сладострастный, самоизвергающийся быстротечный клип. Ну, что ж, красиво жить не запретишь!
На благо всему народу (наконец-то мы, как все)  вылупилась новая промежностная часть! В масштабах мирового сообщества, она малочислена, но в слабости её не упрекнёшь. Её похотливые члены уверовали в свое могущество, в свою кастовую неприкасаемость, считая себя верховной властью, и все потому, что в их челюстях зажат, поблескивая, ну, очень  большой ломоть золотого тельца, а с ним, как известно любому гегемончику, повсюду можно жить и не тужить! Но эта истина, на первый помраченный взгляд, зачастую оказывается перевертышем. Сегодня – царь, а завтра – раб. Размер челюстных запасов ничего не гарантирует, - сегодня ты в шелках, а завтра – гол как сокол. Золото не пахнет и не отыскать на нем следов крови и слез – зато как слепит глаза! Но ведь не слепнут! Лихорадка в разговоре: с поразительной точностью определяют и местонахождение дна золотого, и без по-грешностей вычисляют время сезонных золотых дождей! Головастые, хваткие, дядьки и тетки! И все им по зубам!
Сети сплетены, расставлены и наброшены: наркокурьеры, наркоглотатели, наркобароны, и их неуловимые, никому неизвестные хозяева и покровители, и вся эта стая занимается бизнесом?! Ну и что? Эка невидаль? И никто уже не ужасается, не вопит, не сходит с ума от отчаяния и сострадания? Привыкли. Надо же! Какое милое словцо! Успокаивает, притупляет сердце, покоряет разум – своего рода смирительная рубашка для душевноравнодушных: - а что? Я же вот не колюсь, не участвую, не вникаю… живу себе и живу! Чего ещё?
А – ничего! Вообще?! И вообще, и в – целом и Всегда! А что говорят мыслители по этому поводу?
«Удивительно, как ленив человеческий разум! Чтобы избавиться от труда, которого требует ясное уразумение высшего мира, он искажает этот мир, он себя самого искажает и шествует затем своим путём, как ни в чём не бывало. Мы ещё увидим, почему он так поступает», - обещает П.Я.Чаадаев.
Теперь о самой гнусной прослойке наглых мерзавцев, проходимцев, пророков, прорицателей, новоявленных жлобных миссионеров, учителей, лекарей, с явными отклонениями, зачастую – бывших пациентов психушек, а проще – прохвостов, жуликов и бездарей… и их подопечных: безмозглых, ленивых, слабовольных добровольцев, впавших в рабство и ересь. И пляшут они, и поют дурными голосами, и бьются, горемыки, в истерике, и ищут утешения и спасения. У кого? У самых безжалостных, жутких тварей – наживающихся на болезнях и несчастьях людских. Сон разума – болезнь неизлечимая.
И совсем рядом с ними обретаются те, для которых лица, не похожие на их физиономии, должны вообще не существовать, в крайнем случае – не жить на их территории. Но это всего лишь присказка. На самом деле, им очень хочется власти, жратвы, зрелищ и секса… Их бесовские грязно-коричневые, бело-колпачные ряды, укомплектованы дикими, похотливыми девицами с мазохистским уклоном, каменноголовыми парнищами, и их кукловодами,  для которых, они всего лишь исходно-расходный материал, и все они – вместе взятые, не что иное, как заурядные неудачники: мелкодушные, ничтожные и трусливые отморозки.  А ведь и впрямь, на коричневом фоне будет отлично смотреться не только белый колпак, но и белые балахоны и маски с прорезью для глаз и свастика! Идеальный портрет субъекта, имеющего право жить на планете Земля.
А где-то неподалеку от них, бродят мерзкие, отвратительные упыри, охотники не на кабанов, охотники на детей человеческих  – выползни, вы-ношенные не в чреве женщины, а в зловонной утробе неведомого сущест-ва, вскормленные не материнским молоком, а порочной адской смесью. И имя им – нелюди.
Нельзя обойти вниманием группку определенных граждан, ну очень въедливых, настырных, с замашками отъявленных демократов, завуалированных циников, прихвативших, естественно, на правах истинных поборников истиной демократии, немалую долю демократизированной собственности, принадлежащей народу. Народу? – удивляются они.  Какой – такой народ? Чернь, быдло, плебеи, подставная затюканная старушка,  прорвавшаяся в эфир, какой-то жалкий солдатик – недоученный и недокормленный, из таких же, придемократизированных кем-то,  краев? В самом деле, какие из них демократы? Одна еле дышит, другой – еле служит! Тоже мне, ё-твоё, народ называется! Вон у них там…действительно народ!
А вы сами, господа, взаправду кто? Бескорыстные радетели,  или расчетливые клеветники, перемещающиеся завсегдатаи всевозможных трибун? Свои, из местных, или перебежчики? Нет, право, что вас так и подмывает вернуться? Земля неровная, ухабистая, страна – хуже не бывает – нелюбимая, народ тупой, противный, демократию – днем с огнем не сыщешь, власть… об этом лучше не заикаться, и все плохо, плохо, плохо… и хорошо не будет никогда! Однако, от чего такое томление  и ломота во всех ваших членах? А фишка, припрятанная в ваших карманах, позвякивает, господа! Так кто же вы? Изворотливые, циничные демагоги – с галантерейной улыбочкой, и натужным смешком – которым и руки не подашь – измараешься, и хлеба с ними не преломишь – предадут.
Надо сознаться, что определенный слой населения бодрствует у экранов телевизора, засыпает с газетами и журналами в руках, прогуливается по компьютеру, оглушает себя радиоволнами, психует, переживает, бранится и даже матерится, без этого – никак, общаясь меж собой – яростно спорит, критикует, радуется – да и такое бывает – восхищается, тревожится, а по-сути варится в собственном соку, питая надежду на тех, кто… «Эй, вы, там, наверху!».  Дай Бог, чтобы повод для надежды не исчез!
Приближаясь к верхам, нельзя не помнить о небольшой части обще-ства: около трехсот тысяч (зажатых в клещах многочисленной своры кровососущих вымогателей) храбрецов и их партнеров, рискнувших взяться за совершенно непредсказуемое мероприятие: организацию частного бизнеса, начатого - чаще всего, с нулевой точки отсчета, когда каждый следующий шаг мог оказаться последним. В основном – это стойкие, ясномыслящие, надежные люди, и все у них в рабочем состоянии: руки, ноги, голова, воля, вдохновение и желание участвовать в жизни, испытывая свои возможности, а главное – работать самим и дать возможность трудиться другим. Проблемы? У тех, кто дело делает  одна проблема – не мешали бы, и не бродили бы кругами – нахрапистые, одичалые шакалы.
Ну что, поговорим о верхах? Чиновники: объемный клан – вертикаль снизу доверху, на всех уровнях. Нужные люди? Нужные, государственные. Чин, чинный – иначе говоря, степенный, пристойный, строгих правил, то есть – чин чином – чин по чину – все по порядку, по закону. Куда уж лучше! Чиновник – представитель ведомства, служащий, имеющий должность, звание, положение. История знает многих чинных мужей, - достойно, самоотверженно, честно служивших Отечеству, осознающих не только полноту данной им власти, но и всю меру ответственности, возложенной на них. И в словах: честь мундира, заключается – не круговая порука, а – совесть и личная репутация, а выражение: ваша честь, – подразумевает – милость, и это не просто обращение низшего чина к высшему, а знак доверия и уважения.
Но, в сознании людей стойко определился переносный  смысл этого слова. Чиновник – это казнокрад, плутоватый чинодрал, бездарный потливый чинуша, что-то вроде гнойного чирья, и замыкает этот перечень слово – чинить, нет, нет, значение этого слова емкое: чинить не карандаши, впрочем, этим они тоже занимаются от безделья, а чинить препятствия, чинить суд, чинить расправу, и не церемонясь, равнодушно, целенаправленно создавать невыносимые помехи и бесчинства для нормальной человеческой жизни граждан страны. Какой? Своей?! Язык не поворачивается произнести это слово.  У них нет своей страны: у них есть свои домины, свои заборы, своя жратва, свое питье, свои позолоченные толчки и краны, свои двуногие псы, свои сауны, свои бабы, свои кореша, свои шоу, свои продюсеры. Все свое! И даже имя? Соорудят в какой-нибудь губернии, типа своей вотчины, какой-нибудь объект для нужд вассалов, и тут же крупными буквами, на фасаде, чтоб всем было видно, пришлепывают имя благодетеля: и песни, и танцы, и девушки – стройняшки и милашки под шампанское, и рукоплескания и речи благодарственные, и, конечно же – телепоказ на тему: жизнь благодетеля. Ну что, вассалы, то бишь, жители… мать иху.. довольны? Что? Кое-кто не доволен, жалуется? Кому? Ну, ну… поглядим, подождем… Плачут? Богатые тоже плачут. Умирают? Все умрем, эка невидаль! Страдают? Они рождены, чтоб страдать. Рвутся на прием? Твари неблагодарные. Гнать их прочь!
Ну, что? Задел верхушку? Вздрогнула, качнулась? Да вроде бы… не пойму пока. Надо подождать. Работа проделана большая, пути к надежде проложены. Страна, хоть по вертикали, хоть по горизонтали – полнится не только слухом, но и духом, и делами немалыми. К тому же, часть чинов из верхних слоев – способные профессионалы, обладающие волей, талантом сочувствовать и сопереживать, способные мыслить, понимать, видеть и служить не за корысть, не за славу, а за державу. Да, такие люди есть, и не надо ухмыляться, уклоняться и многозначительно улыбаясь, вскидывать брови, руки, головы. От чего? От недомыслия, неверия, враждебности, или от того, что определяется одним милым словечком: нигилизм? Какой нигилизм? Не путать с болезненным состоянием дурно воспитанного дитяти, при соответствующих обстоятельствах, способного перерасти в уголовника: осквернителя надгробий, насильника – истязающего слабого сверстника, в живодера, в садиста и в убийцу. Нигилизм взрослого человека – это обдуманная, осознанная враждебность, презрение к тому месту, где рвется вверх им же отгроханный особняк, и презрение к тем, кто еще продолжает нагло ютиться у него под носом, или на одной улице с ним.
Весь ужас в том, что производные от всего происходящего – дети: самая хрупкая, уязвимая, доступная всякой сволочи -  часть общества, незащищенная ни от родителей – уродов, алкашей, наркоманов и насильников; ни от учителей – грубых, ограниченных, бесчувственных, самовластных и мстительных; ни от равнодушного общества, которому нет до них дела, ни от безразличия людей в мундирах, и тех, кому доверено о низ заботиться; ни от торговцев, перекупщиков, и всякого рода пользователей живого товара и… самое страшное, невыносимое – выброс, сброс  детей на всех уровнях, оправдания,  которому нет и быть не может!
Сколько служивых, рискуя жизнью и здоровьем – вдали от родных и дома, - несут службу там, куда иной и носа не покажет, и гордятся службой своей, считая ее своим долгом. Кому? Отчизне, Родине, семье.
Сколько гениальных, талантливых исследователей, изыскивая и открывая новые возможности во всех сферах человеческого бытия, просиживают штаны, иногда из последнего выходного костюма, чтобы приподнять завесу над очередной загадкой мироздания, и сколько тех, что созидая – открывают, высвечивают утраченную высоту духовности. Мало? Нет! Потому как много других – тех, что живут обычной, простой жизнью, но их души восприимчивы, сердца открыты и чисты, и, соприкоснувшись с ними – понимать цену этой простоте и этой обычности. Огромная разноликая масса людей – тихих, сдержанных, непритязательных, прекрасных, добросердечных и наивных в своем отношении к жизни: не завидуют, не злобствуют, не стремятся к наживе. Сколько сильных, способных, здоровых духом людей! И чтоб раздража-ясь, не разбрызгивать слюну – надо всего-навсего помнить об этом. Дурная, скверная и пагубная привычка – не обнаруживать свои симпатии, не выражать благодарность, не восхищаться и не гордиться успехами тех, кто дело делает.  Неудобно, не принято? Кем? Пора прощаться с подобной традицией!  Радуйтесь, господа, не кривите ухмылкой губы, не отворачивайтесь! Неужели не надоело еще?
Я всегда опасался называть толпу безликой. Стал присматриваться. Толпа рассеялась, и каждый пошел своей дорогой, и лицо у него свое, и мысли, и чувства, а глаза такие… и столько в них всего… своего.
Я жил среди тех, кого называли стаей волчат. Но, вспоминая самого, как мне казалось, отчаянного и жесткого пацана, до сих пор помню, как однажды застал его одного, заглянул в его глаза, в которых застыла такая мука, такая боль, и эти скупые слезинки на лице мальчишки, презирающего слезы и жалость, и этот вопль, вырвавшийся из самых глубин его затравленного, измученного существа: - Почему я? Почему меня забыли? Кто захотел, чтобы я стал таким? Кому это понадобилось? И вот теперь, спустя годы, сердце моё сжимается, и я тоже хочу знать – почему? Почему забыли его, меня и ещё многих, очень многих! Где произошёл сбой? В так называемом наборе хромосомных клеток? Наследственность? Но… ни он, ни я – не были даже знакомы с ближайшими носителями этих хромосом, а уж про дальние и разговора нет. И почему эти чудотворные хвостатые головастики были так не-осмотрительны и беспечны, что доверились существу равнодушному и же-стокому. А все-таки, кто Она такая, и кто Я такой?
Ну что облегчился, выписался? Успокоился? – усмехнулся Влад, перечитав написанное. – Гораций, ты не прав! Не каждое начало можно назвать мудрым, и не всякое начинание нужно завершать! Я осмелился и начал… Но очень сомневаюсь в нужности и полезности затеянного. Уверен, кто-то упрекнет меня в наивности, просторечивости, и в дилетантстве, кто-то воскликнет, - да это совершенно ни его тема! Оспаривать не решусь.
Не решусь, - повторил Влад, и задумался. – А впрочем, почему? Так и есть! Избитая тема, столько уже прописано, наговорено! Поверхностный взгляд обывателя – банальные истины, простонародное мышление! Возможно. Но, будь я критиком, не преминул бы  съязвить по другому поводу: демократов, видишь ли, пригвоздил за потребность и тяготение к очернительству, а сам угробил время и извел бумагу, на кого? Ну, что скажешь? Скажу.
Когда в стране положительное становится ощутимым, лучше всего использовать это ощущение для внутреннего самосознания, и при необходимости иметь мужество громогласно сказать об этом, чтоб хоть как-то отбить охоту у желающих  вытоптать и вымарать ростки веры и надежды.  К черту лозунги, плакаты, рапорты, обещания! Страну, в том числе и меня, обслуживают миллионы моих сограждан – добросовестных, порядочных профессионалов: прокладывают, возводят, добывают, производят, лечат, обучают, защищают, служат, снабжают, выращивают, созидают, творят, охраняют, думают, управляют, решая и согласовывая всевозможные проблемы с мировым сообществом, и ответствуют за Отечество. Пусть это иногда, или зачастую, не подтверждается точными фактами и качественными делами, и происходит это не повседневно и не повсеместно, но помнить об этом с чувством благодарности к тем, кто тебя обслуживает – необходимо, потому как сам ты – не пахарь и не производитель, а всего лишь потребитель не только воды, света, тепла, хлеба и масла, но и духовности, взращенной теми, кому это дано от природы. И доставят тебя в любую точку: по воздуху, по воде, по земле и даже под землей. Попробуй без всего этого! Каждому свое? Кому лопата и кувалда, кому кресло? По какому принципу происходит разделение труда? И опять возникает этот чёртов вопрос: кто есть кто? Сословие? Согласен, если речь идет об историческом факторе, обоснованным обы-чаями, законами и профинтересами. Но, когда даже ученые мужи произносят: низшее сословие, высшее сословие… а кто посередине? – я начинаю задумываться – да, с позиций обывателя, мещанина, как угодно!
Какова основа критерия,  определяющего низшее и высшее сословие? Материальное превосходство?  Но зачастую – нищий честен и благороден, а богач – порочен и бессовестен. Пожарник и хирург?  Один тушит, другой режет. Один с брандспойтом, другой – со скальпелем. Оба мужественны, оба спасают жизнь людей, оба рискуют и своей и чужой жизнью, и оба нужны друг другу! Кто низший, кто – высший? И это – без учета их личных качеств.
Писатель и сантехник? Один в панике – затопило квартиру, другой – руки грязные, волосы всклокоченные, а запах… - Спокойно засучивает рукава, - ползая на коленях, завинчивает, закручивает, приваривает. Кто на какой ступени? Затопленный, вместе с рукописями писатель, или сантехник с гаечным ключом? Кто без кого обойдется? Сантехник без его рукописи – запросто, писатель без него – никак. И, независимо от родословной,  положения и состояния, - определитель принадлежности человека к сословию людей сокрыт в его личной сущности, содержание которой заключено в трех емких словах: Дух, Разум, Совесть.
И живут, и трудятся эти люди, далекие от популизма, не требуя ни славы, ни награды, и у каждого – есть фамилия, имя, отчество. А вот интересно, когда-нибудь какой-нибудь сантехник был награжден и объявлен? Навряд ли!
А вот как величают тех правителей – безумцев и безбожников, что дали добро на жуткий, чудовищный, злодейский эксперимент, и как зовут тех исполнителей из могущественного военного ведомства, что взялись  организовать осенью - 1954 года, представление на земле оренбургской, под городом Тоцким, на Каланчевой возвышенности, покрытой чудным лесом, начало которого было заложено Петром Первым? Так кто же возвел на атомную Голгофу шестидесятитысячную армию солдат, состоящую из представителей многонациональной Державы? Кто они такие? Пофамильно, поименно, по отчеству?
Сожженная земля, заживо расплавленные люди, животные, техника… с ума сошедшие - искалеченные, оставшиеся в живых и обреченные на страшные мучения, - люди, превращенные в  подопытных кроликов, лишенные на много лет права переписки, права голоса. Как звали этих людей, откуда они родом? Пофамильно, поименно, по отчеству?
Чтобы ответить на эти вопросы потребуется мужество и воля всех участников и свидетелей этого кошмара.
Помнить – да, знать – да, содрогнуться сердцем – да. Покаяние – вот истинная память о жертвах. Прошлое – неподкупная история и строгая наука. И что толку, посыпая голову пеплом, оставшимся от воскресных гулянок и дачных пиршеств, постоянно, твердолобо твердить и талдычить об одном и том же, возбуждая свою и чужую печень, взвинчивая нервы, зарабатывая бессонницу и несварение желудка -  и все для того, чтобы явить себя: защитником, оправдывающим прошлое и постоянным обвинителем настоящего, или – неустанным клеймителем и прошлого  и настоящего, (им без разницы), при этом зазывая в какое-то, не очень внятное будущее, специально для нас, нерадивых – кем-то, где-то замысленное. Ах, если бы все эти споры, вопли, крики были бы всегда от сердца, а не по умыслу – корыстному и властолюбивому.
Прошлое – не оспоришь, и не вернешь. Начало будущего – в настоя-щем, и чтобы это долгожданное прекрасное будущее не покоробилось и не разошлось по швам – нам необходимо согласие! И если где-то забрезжило, блеснуло, осветилось, - надо уловить, почувствовать, уцепиться за это видение и ощущение – руками, мыслями и попробовать самому что-то сделать, ускорить, что-то отбросить, заглянуть в себя, и что-то изменить. Конечно, нужно очень постараться, чтобы ничего не заметить… можно не радоваться, не участвовать, и даже не присутствовать, но, оставаясь сторонним наблюдателем, хотя бы, не плеваться, и не чихать – заражая всех вокруг острейшим вирусным возбудителем, вызывающим лихорадочное состояние всего организма.
Лихорадка – болезнь непредсказуемая. Начнет всех лихорадить – мало не покажется!
Живите, радуйтесь господа-товарищи! Ясное дело – фонтанировать, когда всего вдоволь – приятно и… безопасно, но когда народ лихорадит… всякое может случиться.
Влад перечитывал написанное, зачеркивал, переписывал, дополнял… и злился на себя. – Какого черта не остановился вовремя! Из-за чего завелся? Из-за Лали?  С кем поделиться? А что, если рискнуть и отослать в какой-нибудь журнал, газету? Но ты всегда был против этого. Был, но сейчас другое время… захотелось заявить о своей гражданской позиции? Да. А может быть порвать, сжечь… ничего нового ты не открыл… опять примазываешься к тем, кто сжигал… и на этой трагической ноте, успевшей проскользнуть и доконать его – он уснул.
Рука на его плече и голос Ларисы, прозвучавший издалека, заставил его оторвать голову от стола.
- Владюша, милый мой, что с тобой?
Он повернул к ней.
- Бог мой, лоб фиолетовый, нос распух, глаза покраснели! - рассмеялась она. – Почему не в постели?
- Ждал тебя, - сказал он, вытягивая затекшие ноги, и откидываясь назад.
- Владюша, ты не бережешь себя, - сказала она, целуя его в макушку.
- А ты?
- Я же работаю.
- Да что ты? Неужели?
- Не сердись. Но, с этим можно и повременить.
- Повремени, и я подтянусь, но пока ты на сцене, я – за столом.
- Ты обижаешься, как мальчишка!
- А ты скачешь, как девчонка.
- Злюка. Поговорим завтра.
- Завтра – понедельник. Я работаю.
- Вечером я буду дома.
- Д-а-а… вот радость!
- Знаешь что…
- Знаю и ухожу.
- Почему ничего не ел?
Влад не ответил. Потом они лежали и молчали.
- Может быть, мне пожить у себя…
- Двадцать лет мы жили порознь, но почему-то встретились, для че-го?
- Временно…
- Лаля, у меня вся жизнь была временной, включая женщин.
- Ты не замечаешь, что наши отношения как-то…
- И это – как-то, что-то, где-то – тоже уже было.
- Ты изменился.
- По отношению к чему, или к кому?
- Влад, я думаю, что ваша связь не прекратилась, ты продолжаешь любить Светлану.
- Думаешь, или только чувствуешь?
- Пока только думаю.
- Думай, а я попробую доказать тебе обратное, - проговорил он, склоняясь над ней.
Бросившись друг другу в объятия, задыхаясь, захлебываясь поцелуями, они утоляли жажду близости с такой отчаянностью, словно стремились навсегда заполучить друг друга…
Страсть безрассудна? Ничего подобного! В ней – все: самозабвение и расчетливость, холод и жар, жестокость и нежность, самоутверждающий диктат и покорность, власть и рабство, жертвенность и лицемерие – она вдохновляет и опустошает. В ней заключены истоки жизни и смерти – начало и конец. Она таит в себе две основы – два эмоциональных взрыва: встреча – свет и радость, расставание – мрак и боль.  А все, что между – это либо продолжение начала, либо приближение к развязке.
- Влад, - прошептала Лариса, - это было…
- Начало, - ответил он тихо.
Она рассмеялась и, уткнувшись лицом в его плечо, уснула. Бережно уложив ее голову на подушку, Влад закрыл глаза, и камнем отлетел ко сну.
  Утром Лариса попросила:
- Владюша, разреши мне познакомиться с твоим двухдневным творе-нием.
- Нет, - коротко отрезал он.
- Знаешь, это просто свинство! – возмутилась она.
- Да, я научился хрюкать, - улыбнулся он.
- Не знала, что писатели так упрямы и обидчиво-злопамятны.
- Знай: более упрямых, злопамятных и обидчивых существ, чем писа-тели – не сыскать.
- Странно, - задумчиво произнесла она.
- Поводов обидеть писателя – тьма-тьмущая, а желающих досадить – еще больше.
- Бедный, ты мой, бедный, - вздохнула Лариса.
- Бедный и одинокий.
- Влад, хочешь,  я брошу всё, буду сидеть рядом и… наблюдать
- Какой ужас! – расхохотался Влад. – Такое и врагу не пожелаешь.
- Хамелеон несчастный!
- Лалечка, прелесть моя! Быть писателем – и не быть хамелеоном, причем несчастным – невозможно и непродуктивно!
Со следующей неделей опять вышла информационная неувязка: по сводкам – потепление все на те же десять градусов, на деле – задул холодный северный ветрюга, пронизывающий насквозь, и проникающий даже за воротник. Но радость все же случилась, и не одна. Пришло сообщение от Алана: «Отец скучаю мечтаю о встрече надо поговорить рассказать но сейчас самая запарка вырвусь прилечу». Позвонил Михаил и на скорую руку сообщил, что все хорошо и благополучно – события развиваются стремительно и нужно готовиться к свадьбе Софьюшки, и что присутствие всей семьи Влада – обязательно, и ни одна из причин отказа – не принимается! Заключительная часть разговора: вопросы о здоровье, настроении и обоюдные жаркие приветы.
Звонки Миши оставались самой радостной и необходимой составляющей в жизни Влада.
Наконец зазвенел еще один долгожданный звонок, и Влад услышал, дорогой ему, голос:
- Владислав Георгиевич, если есть время и вы свободны, заходите, но пирожков не будет.
- Почему? – вырвалось у Влада.
- Неважно себя чувствую.
- Вызвать врача, лекарство купить?
- Лекарств – целая аптека, лежат просроченные – для успокоения. Мои врачи: дух, воля, личные наработки – физические и психотерапевтические. Запомните – неважно чувствовать можно и в двадцать лет. Прочитала поэму, хочу поговорить.
- Ну?
- Не нукайте, меня не запряжешь, я – норовистая, - рассмеялась она.
- Инесса Игоревна, я вас обожаю!
- Голубчик, мой любезный, без обоюдного обожания ничего не полу-чилось бы! Хватит трепаться! Дверь открыта.
Она встретила его в роскошном красном халате, в красных туфлях, тщательно причесанная и умело подкрашенная.
- Я очарован!
- Еще бы! – рассмеялась она, - красный цвет любого снесет с ног. Присаживайтесь, Владислав Георгиевич, - торжественно произнесла она, - начиталась и наплакалась. Пережить вам пришлось многое… столько лжи, несправедливостей, унижений, страхов и разочарований в самом нежном, ранимом возрасте. Подобная ломка способна уничтожить и взрослого мужчину. Я всегда была уверена,  что право писать – неважно, что и о чем – имеет тот,  кто прошел определенный путь, но когда за душой пусто, то любая фантазия будет ерундой. Если не жил, не чувствовал, не страдал и не любил – то лучше помолчать. В каждой строке – вы.
- Инесса Игоревна, - вы опять сплели автора с его персонажем.
- Я усвоила ваш ликбез. Знать вас так, как знаю я, и молчать изволите? Ханжество какое-то! Лара читала?
- Да.
- Что сказала?
- Не увлеклась, не узнала и тема не ее. Зато Светлана и узнала, и телеграмму прислала, чем очень растрогала Лалю.
- Надо же, - удивленно произнесла Инесса Игоревна, покачивая голо-вой, - Бог мой, какая душа у этой женщины. Что уставились? Я говорю о Ларочке! Другая – не растрогалась бы, а разнесла бы вас…. Светлана – нахалка, Лара – другая, как она?
- Мечется между театром и студией.
- Знаю. Мы с ней уже не раз обговаривали эту проблему.
- Без меня?
- Конечно. Вы не представляете, какое наслаждение говорить о люби-мом мужчине в его отсутствие. Невообразимое удовольствие! Вы полностью в нашей власти – что думаем, то и говорим. Короче – кайфуем, - рассмеялась она.
- Сплетничаете, не стыдно?
- Нисколечко. Владислав Георгиевич, кто, если не мы, любящие вас? Лара – в восторге от ваших романов. Читатель – читателю рознь. Вы же не любите, когда отождествляют автора с его персонажем. Кстати, вы присты-дили меня за несдержанность в общении с  Аланом, помните? Так вот,  Алан и Танечка балуют меня посланиями, и когда я  притормаживаю переписку, Алан возмущается: бабушка Инесса, тебе не совестно оставлять нас без ответа? Что молчите? Ревнуете?
- А что еще мне остается, - вздохнул Влад, - я не властен над вашим сердцем.
- Властны, Владислав Георгиевич, я люблю не только вас, но всех тех, кого любите вы! Итак, мы уклонились от главного. Сосредоточьтесь.
Влад согласно кивнул.
- Стиль поэмы – сочетание поэзии и прозы. В ней все – смерть, любовь, печаль, страх и радость – естественный образ жизни. Поэма – как туго сжатая пружина - увлекая, заставляет внутренне собраться, сжаться и приготовиться к тому, что сейчас что-то произойдет и тебе станет больно, и так страница за страницей, пружина выпрямляется, и нате вам - финал, неожиданный, но совершенно логичный и вразумительный, без запутанных невразумительных премудростей и мистических надуманностей, чем грешат многие современные литературы. И можно вздохнуть полной грудью и крикнуть во все горло – жизнь прекрасна!  Как раз, в одном из журналов, я наткнулась на стихотворение, и оно вдруг совпало с моими ощущениями, автора не запомнила, стих выучила наи-зусть:
Я спустилась с холма, чтоб
подняться на гору,
 И нашла там чужие следы,
Те следы оказались мне впору,
Но никто не потребовал мзды.
Кто-то тайно меня охраняя,
с нежным вздохом коснулся волос,
стрекотала, под солнцем, играя,
стайка легких прозрачных стрекоз,
я спешила увидеть вершину,
где восходят звездой эдельвейсов цветы,
и, взобравшись вершине на спину,
ощутить, хоть на миг, вкус неведомой
мне высоты!
Язык поэмы безупречен  - чистый, поэтичный, ничего лишнего, ника-ких небрежностей и натяжек… И, что особенно ценно и привлекательно – вы, как и ваш герой – не жалуетесь, не оправдываетесь, не каетесь, не обви-няете, не разглагольствуете – а просто повествуете, и за всем этим чувствуется достоинство автора и ясный, глубокий взгляд на то, что называется – жизнь человека. Я рада за вас и горжусь причастностью к вам.
Влад молча смотрел на Инессу Игоревну. Он был взволнован не только ее оценкой, но тем, что она готовилась к этому разговору, и что каждая встреча с этой женщиной, убеждала его в том, что она -  действительно самый близкий ему человек по духу, и самый родной – по ощущению.
- Владислав Георгиевич, что задумались? Что-то не так? Я работала над тем, что сказала, и не воображайте, что я льщу вам. Я этого терпеть не могу. А если в чем-то и ошиблась, то – искренне.
- Дорогая, Инесса Игоревна, начнем пить чай, у нас есть зефир в шоколаде, Лаля – обойдется без него.
- Не хлопочите, у меня всегда припасено лакомство.
- Нет, вы не представляете, как я вас обожаю!
- Еще бы! Такие дифирамбы расточаю!
Влад жалостливо вздохнул.
- Это по-другому поводу, а вот лично – ни вы, ни Лаля…
- Дорогой мой, - прервала она его, - вы уже нуждаетесь в комплимен-тах? Зарубите себе на лбу: комплиментами женщины взбадривают себя. Они чувствуют мужчину, и когда, едва взглянув на него, отваливают ему комплимент, это означает лишь одно: на безрыбье и рак – рыба, то есть – пора бы на свалку, но в хозяйстве может пригодиться!  Стоящего мужчину умная женщина не станет превозносить наедине и нахваливать прилюдно – одно из трех: либо по дому будет расхаживать этакий самовлюбленный гусь лапчатый, либо, возомнив о себе, бог знает что, он улизнёт, либо его просто уведут! Учтите, если женщины начнут расточать вам в лицо комплименты – ваша песенка спета, и вы для них – уже не мужик!
- Круто и наотмашь, - расхохотался Влад, - в который раз убеждаюсь, что наличие одного такого читателя, как вы, способно очеловечить и возвысить любого писаку.
- Вам несказанно «свезло», - улыбнулась она.
- Да, я попал в хорошие руки.
- Владислав Георгиевич, именуя себя писакой, вы – кокетничаете.
- Конечно. В последнее время вы несколько отдалились и приутихли, уединились, так сказать.
- Глупости какие, честное слово! – возмутилась она. – Ничего не разъединилось и никто не уединился. Все вкупе: сердце, голова, память. Вникаю и участвую. Да, бодрствовала в уединении с вашей поэмой, Михаилу звонила, перед Сонечкой повинилась за прошлое, с Маришей по душам поговорила, а уж что касается Алана и Танюши, и думать нечего. Присутствовала на премьере спектакля, представляете, Лара преподносит мне  билеты в пятом ряду: наслаждаюсь и восторгаюсь Ларочкой,  талантливая девочка, а уж как хороша! Слежу за событиями в стране, болею, переживаю, радуюсь любым успехам, горжусь нашим президентом, на моем веку – это первый человек, за которого мне лично, как женщине – не  стыдно: ясный, сильный духом, умный, чистый и в помыслах и делах, и ещё, не постесняюсь отметить его личностное мужское обаяние, одна походка чего стоит! И молодежь подтягивается – и о спортсменах не забывают, потому и успехи есть. Смотрю циклы исторических передач, и просто с ума схожу – как же многие из нас были слепы, немы, беспомощны и оглоушены. Собираюсь в Таджикистан поехать. Иногда вспоминаю друга вашего – Стаса, звонить не решаюсь, вина на мне большая. Вам чертовски повезло,  какие женщины любили и любят вас. Всех помню. Прокручиваю наш чудесный совместный отдых. Посещаю церковь, молюсь за тех, кого люблю, и поминаю тех, кто покинул нас. Наблюдаю за своими любимыми молодыми актерами, их у меня уже целый  десяток набралось – радуюсь за их удачи, огорчаюсь, когда они зря тратят себя. Плачу и скорблю, когда уходят прежние мастера. Читаю много, музыку слушаю… устраиваю, по настроению, вечеринки: наряжаюсь и танцую. А вы говорите – поутихла! Пирожки пока не пеку, временное затишье. Вот приедет Алан и Танюшка, да, на носу праздники, готовьтесь – будем гулять, - сказала она и задумалась.
Неожиданно Влад опустился перед Инессой Игоревной на колени.
- Владислав Георгиевич, ей-богу, как маленький! Напугали меня. Поднимайтесь, чай будем пить.
- Дорогая Инесса Игоревна, позвольте высказаться. Ваше участие в моей жизни – подарок судьбы. Возьму грех на душу: я благодарен жизни, судьбе, случаю – за то, что именно вас, да – вас, а не других, я считаю своей прародительницей. Простите меня, я не хотел вас упрекнуть, просто соскучился по общению с вами. Ваше щедрое  жизнелюбие вне сомнений. Вы вернули мне с лихвой все, чего я был лишен. Не представляю, что было бы со мной без вашего участия… и без ваших пирожков! – однако, - удивился Влад, поднимаясь с колен, - какой у вас чистый пол, ни пылинки на моих шикарных штанах!
Она рассмеялась, и глаза ее повлажнели.
- Спасибо, вы – благодарный человек, и мне нравится ваша ирония. Любые отношения и более всего дружеские, без взаимной иронии и взыскательности к самому себе – сплошное лицемерие и ханжество. И так понятно, что благодаря вам, я живу полнокровной интересной жизнью и развиваюсь только затем, чтобы соответствовать уровню вашего творчества без вашей симпатии и доверия, скисла бы я и зачахла, и не знала бы, куда себя приткнуть.
Влад проснулся. Темно. Часа три? Прислушался. Тишина. Сон наяву? Отчего я так взбудоражен и смятен? Почему она вошла в мой сон? Она была везде – внутри и вокруг, она касалась меня… Он прикрыл глаза, и волна сладостно - томительного ощущения пронзила его от макушки до пальцев на ногах с такой силой, что он вздрогнул и застонал, и на несколько мгновений его сознание помутилось. Очнувшись, осторожно, чтоб не разбудить спящую Ларису, он перебросил обмякшее тело на спину, провел ладонью по влажной груди. Что же там было? Отчего такая тоска, такая радость и все так близко, и знакомо моему сердцу?
Прорываясь сквозь пелену сна, он пытался вспомнить отрывочные, ускользающие подробности… слова, прикосновения, какое-то кружение, поиски, и еще что-то неясное, но очень важное. Господи, почему Светлана? Со мной в постели… женщина, но внезапно вынырнувшая задняя мысль ехидно поправила его. – Ты же хотел сказать жена. Да, жена! Волнующе прекрасная и желанная! Так что же тебя останавливает? Одно твое движение, один жест и она окажется в твоих объятиях. Или для тебя слово жена не совокупно со словом – женщина? Вопрос-вопросов! Не знаю, не знаю… и что за сила заключена в этом мучительно-болезненном брожении, когда нутро ноет, стонет, завывает, и шкура дыбом – когда рядом любимая жена, а я сгораю от желания вернуть ощущения, вызванные другой, и голова моя слетает с плеч! Предмет страсти? Мне всегда казалось, что это всего лишь потешно-пафосное выражение, но, увы, в нем сокрыта неподвластная разуму тайна. Вот о чем нужно писать. О поисках несбыточного и потерянного блаженства, о слабости и силе, о безумных поступках, когда все летит к черту! О физической связи – безрассудной, тревожной, головокружительной.
Не надо было жениться? – подвернулся лукавый вопрос. – Теперь я знаю, почему Светлана исключила эту возможность. Предчувствуя, предвидя исход такого шага, она предпочла расстаться. Интуиция ее не подвела, - подумал Влад, успокаиваясь и обсыхая. – Тревожиться, вспоминать, загораться? Не хочу. Что было, то было. У меня нет желания трепыхаться в этой вязкой неопределенности. Со временем  пройдет, - успокоил он себя, и тут же усмехнулся, - да уж, со временем вообще все пройдет, оглянуться не успеешь, черт возьми! И захочешь ощущений, но их уже не будет. И нынешние твои страдания покажутся тебе потерянным раем.
Ночь, путая и приглушая мысли, уводила его в сон.
Ему показалось, что он не спал, но когда открыл глаза, уже светало.- Не всегда удается встретиться с зарождающимся утром, - подумал он, -  да еще с таким нежным и чувственным.
Лариса, свернувшись калачиком, спала.
Решив понежиться, он лег на живот, обнял подушку, так было удобнее наблюдать за игрой света, - и вдруг почувствовал, что пальцы правой руки сжимают что-то гладкое, напоминающее бумагу. Он выдернул из-под подушки руку,  но ощущение не исчезло. Откинул подушку… ничего, и, неожиданно перед его мысленным взором возник синий конверт… и сердце его замерло. Да, это была та самая недостающая искомая деталь его сна, припомнить которую ему не удавалось.
Бесшумно, по-кошачьи, он поднялся, натянул брюки, набросил рубашку, потихоньку отворил дверь, спустился на второй этаж. Открывая почтовую ячейку, он уже знал,  что ждет его за дверцей. Он достал из-под вороха всяческих бумажек синий продолговатый конверт, вскрыл его и, присев на ступени, развернул вложенные в него листы.
«Эти строки сотворены не мной, но для меня и обо мне. Скачала в интернете. Чьи? Не знаю. Пронзительная зависть. Почему мне не удается вот так – до ужаса, до крика – открыться и обнаружиться! Это я, я, я… Так близко, так мучительно мое. Значит я – не одна такая? Мы живем, страдаем – нас много, сценарий нашего существования одинаков. Но почему мы – у которых вместо кожи – голое мясо, и кровь сочится из вен, и сердце оголенное, а разум ясный и трезвый – почему именно мы? Знаю, мне – не ответишь, но хотя бы себе. Попробуй. Может быть, я почувствую твой ответ, и мне станет легче, а вдруг… и хорошо.
Инфинитивы
Босыми ступнями касаться потолка,
угадывать по теням заходящих,
изображать руками мотылька
всем говорить, что это настоящий.
Хватать губами яркие лучи,
растопленные в земляничном соке,
подбрасывать футбольные мячи,
 искать по карте в мир иной дороги
и делать вид, что это – хорошо.
Следить глазами за движеньем рук,
соединять предчувствия в картины,
выстраивать воспоминанья в круг,
едва коснувшись, проноситься мимо,
а ночью уходить в чужие сны,
и сниться там до самого рассвета,
и знать, что ожидание весны,
так не похоже на реальность лета,
и делать вид, что это – хорошо.
Раздаривать без счету имена,
запоминать случайные объятья,
пронзительные всполохи огня,
и силуэты в подвенечных платьях.
Уже устав, невнятно бормотать
о нежности – потерянной и глупой,
забрасывать подушками кровать,
покусывать обветренные губы
и делать вид, что это – хорошо.
Инфинитив? Прочла. Неопределенная, неличная форма глагола, указывает на действие, происходящее вне связи с субъектом. Ничего подобного! Связь с субъектом – личная, помрачительная.
И еще, клочки другого – чужого стиха, лично от меня:
Приклонись вот тут – можно
Чувствуешь? Болит-бьется
Там, в конце пути – солнце
Здесь, в начале дня – полночь
Мне нужна – скорей помощь
……………………………………
Это не про нас – больше
Сдерживаю боль – кожей
Просто отпусти – просто
Каждый человек – остров».
Влад прочитал... потом второй раз, третий. На конверте только его имя. Как?! Она вернулась? Мысль была холодной и опасной. В эту тревожную ночь она проникла в подъезд, опустила этот конверт, ее пальцы касались ячейки, возможно, она погладила, провела рукой по холодному железу. Да, она была совсем рядом, и этот сон означал ее присутствие… Неимоверная тоска и боль сжали его сердце. Светик-семицветик… как же так… - заметались беспомощные слова… - каждый человек остров… - прошептал Влад, и как спасение, отвлекающая мысль: строки настоящие, из самого нутра. Чьи, кто этот остров? Девчонка? Женщина?
Он сложил вчетверо конверт, положил его в карман, вошел в прихо-жую и сразу же голос:
- Куда сбежал?
Влад распахнул дверь. Лариса стояла под душем. Она втягивала губами струйки воды и, фыркая, выдувала их изо рта. Серебрясь и журча, водяные нити, мягко опускаясь на макушку, омывали длинные, откинутые назад волосы и, разбредаясь по плечам, скатывались по груди, по животу, по бедрам, но некоторые капельки, достигнув сосков – на миг замирали, и нехотя падая вниз, исчезали в общем потоке воды.
- Доброе утро, дорогой, - улыбаясь и увертываясь от струй, сказала Лариса.
- Жду извещения на заказанные книги, - забыв поздороваться, соврал он так просто, словно это и была та правда, которую он спрятал с карман.
- Дождался?
- Пока нет.
Влад стоял и смотрел на Ларису с чувством давней родственной привязанности, и мысль о том – что с таким ощущением он мог бы смотреть на сестру, которую не знал, на мать, которую не запомнил, на бабушку, которая должна быть у каждого человека, на дочь, которой у него никогда не будет – поразила и обеспокоила его. Чертовщина какая-то! Возможно ли, что, вскоре я начну всех женщин воспринимать, как своих близких или дальних родственниц! Дописался до полного маразма, - усмехнулся он и, улыбнувшись, весело воскликнул:
- Что приготовить тебе, шёлковая моя?
- Кофе со сливками!

В одну из последующих ночей Влад проснулся в полночь, осторожно поднялся, вышел из спальни, умылся, включил настольную лампу, выложил новую пачку  бумаги, взял ручку, сел за стол. «Качели» - написал он крупными буквами, ниже – роман, и под ним, в скобках: (из рук в руки).
«Степь. Тепло и сухо. По всему видимому пространству вихрятся равномерно разбросанные, полусферические, приземистые шары. Проказливо заигрывая с порывами кругового ветра, они легко и стремительно взвивают кверху длинные, игольчатые золотистые листья. Подобное бесстрашие вызывает удивление. Отчего их не сносит? В чем их сила и стойкость? Что удерживает их на столь ненадежной почве? Конечно же, корневища _ крепость и прочность которых, нарабатывалась и передавалась по наследству! Да, именно корни – разветвленные, жилистые, глубоко проникшие в родную им землю. И даже, если какой-нибудь злющей, разрушительной силе удастся сорвать это золотистое упругое чудо – связь не нарушится, и очень скоро на этом же месте проклюнутся тоненькие цепкие золотистые иголочки.
Вдали поблескивает река. Степь плавно и безудержно сбегает к воде и,  замирая в ее ласковых объятиях, образует  абсолютно пологий берег. На противоположном, возвышенном, обрывистом берегу высится высокий лес – мрачный и неподвижный. Непохожесть двух берегов пробуждает не то, чтобы боязнь, а какое-то необъяснимое смятение и печаль, и вместе с тем, возникает желание, воспользовавшись лодкой, очутиться в чаще темнеющего  леса, тем более что лодочники – неразговорчивые и хмурые, толкутся поблизости – каждый у своей лодки. Они не зазывают, не приглашают, а просто ждут того, кому досмерти захочется оказаться на противоположном берегу. А вдруг там есть то,  к чему стремился всю жизнь? Но в какой-то момент делается зябко, неуютно, страшновато, и возникает вопрос: кто-нибудь был на том берегу? Вместо ответа лодочники пожимают плечами. – Но там такой красивый лес! – сопротивляется вопрошающий. – Лес, как лес, чего еще? – хмыкают они. – Ну, хорошо, поплывем, а как взобраться на такую высоту? – Известно как,  по тропинке. – А где она? – Там, - отвечают лодочники, кивая головой в разные стороны.
Вопрошающие исчезают, потому как понимают – ответа не будет. И когда кто-то, из лодочников, зубоскальничая замечает: - Живешь себе на этом берегу и живи! – становится ясно, что не следует раньше времени усложнять свою жизнь лишней информацией: живешь и живи!
И в самом деле, здесь, на этом привольном, пространном берегу, под ярко-фиолетовой, блестящей крышей, красуется изящное кирпичное строе-ние в три этажа. На строении вывеска в виде картины, изображающей фиалковые лепестки и надпись: «Ночная фиалка». Красивая входная дверь, округлые ступени из розоватого гранита, высокие зарешеченные окна, а в них, что-то светящееся и искрящееся. Широкая дорожка, выложенная красно-розовой плиткой, и ажурная – с острыми шпилеобразными наконечниками, ограда. Перед домом, за оградой, под навесом – площадка, мощенная темно-серым булыжником, на ней выносные столики, на каждом – маленький резной колокольчик, стеклянный графин с водой, стакан и прозрачная вазочка с искус-ственными розово-фиолетовыми фиалками.
Параллельно строению, в обе стороны – широкая песочная дорога, сливающаяся с горизонтом. – Куда дорога? – Кому – куда! И что удивительно, редкие машины, торопясь, пролетают мимо, а посетители – мужчины, приходят пешком, со стороны реки.
Ранний час. Тихо, солнечно и безлюдно.
 За одним из столиков сидит мужчина – синие джинсы, синяя футболка, на спинке стула – темно-синий пиджак. Густые волнистые волосы отброшены назад, на мочке одного уха поблескивает серьга: легкая, мягкая небритость, прямой красивой формы нос, высокий лоб, четко очерченные губы на слегка продолговатом лице, под темными бровями – открытые, выразительные, немного удлиненные глаза.
- И все? А вообще, какой он? По цвету, по росту, по осанке?
- Когда смотрит на солнце – кажется блондином, когда задумается – брюнетом. Когда сутулится – среднего роста,  когда выпрямляется – высокий и стройный.
- Что он за человек?
- Утром он сосредоточен, вечером – рассеян, в остальное время суток – разный. Запоминающиеся особенности?  Глаза. Они у него многоцветные – сине-серо-зелено-голубые, и еще: он любит синий цвет – глубокий и таинственный.
- Красивый?
- По-моему – да.
Тебе не кажется, что ты чересчур увлекся описанием совершенно ненужных подробностей, и потерял замысел сюжета? Да, да, спасибо что напомнил.
Он сидит за столом. Перед ним – высокая граненая кружка солнечно-янтарного напитка, до краев наполненная золотистой пеной, готовой сползти по запотевшим краям кружки. Он прихватывает губами пенное кружево и делает это с явным наслаждением. Глаза опущены.
- Он не любопытен?
- Не знаю, но по сторонам не смотрит. Наверное, он завсегдатай этой золотисто-фиалковой пустыни.
- Не думаю. Подожди, пока что-то произойдет и прояснится. Не торопись, просто наблюдай.
За спиной синего возникает мужчина в офицерской форме. Среднего роста, сухощавый, умное бледное лицо, темные печальные глаза, русые волосы, косо спадающие на лоб. Ворот его рубашки расстегнут, рукава закатаны.
- Присесть можно?
- Пожалуйста, - согласно кивает обладатель синего  цвета.
Пришелец ставит на стол бутылку белого напитка.
- Будете? – предлагает он.
- Водку не пью.
- А я – пива.
Мужчина откупоривает бутылку и делает три глотка.
- Позвоните, - советует синий, указывая на колокольчик, - вам принесут рюмку.
- Они знают, из рюмок – не пью. Рюмки годятся для лицемеров и педантов. Я могу задать вам вопрос?
- Пожалуйста.
- Вы когда-нибудь катались на качелях?
- Может быть… в детстве.
- Мне шестьдесят. А вам?
- Сорок…пять.
- Вы запнулись, - улыбается мужчина, - думаю, напрасно. На вид вам чуть более тридцати.
- Это-то и вынуждает меня запинаться, - усмехается синий.
- Хотелось бы знать, - задумчиво произносит мужчина, - что чувствует человек, которому за шестьдесят, раскачиваясь на качелях во весь рост?
- Попробуйте. На детских площадках бывают и высокие качели.
- Неловко, сочтут за идиота.
- Какая вам разница, что подумают и кем сочтут?
- Вы находите, что об этом не следует задумываться?
- Нахожу. Хочется – испытайте.
- Вы так и поступали?
- Поступал так, и совсем не так, и в идиотах числился.
Мужчина делает три глотка.
- Вы не против анекдота?
- Пошлые, скабрезные и тупые – не люблю.
- Ваша кружка опустела. Позвонить?
- Я уже заказал бокал красного вина.
- После пива? – удивляется мужчина.
- Не после. Мне нравится любоваться переливами красного вина в бокале.
- Итак, встретились двое. Один спрашивает, - скажи, ты мог бы слу-жить разведчиком? – Запросто, - не задумываясь, отвечает другой, - без проблем! – А взялся бы ты за сложное, опасное, очень рискованное задание? – Конечно, нет! – Тогда какого дьявола ты треплешься? – А какого хрена, ты задаешь вопросы?
- Анекдот по теме, - смеется синий.
- Тогда без вопросов, - говорит мужчина, делая три глотка. – Все женщины, которых я знал близко, не были моими изначально. Я никогда не претендовал на первенство, считая это чванством и глупостью. Человек я не броский, уравновешенный, довольно скучноват, бойцовским темпераментом не грешу, но, тем не менее,  они переходили ко мне, буквально из рук в руки! Ко мне перескакивали женщины моих друзей, знакомых, коллег, соседей, подруги моей старшей сестры, потом – подруги и приятельницы моей матери, она всегда находилась в окружении женщин моложе себя. Я женился, но меня увела подруга моей жены, сначала одна – потом другая. Меня это страшно смущало, стесняло, и мне это не было нужно! Я не мог различить одну от другой, или хотя бы запомнить одну из них, я совершенно не помню лицо своей жены. Однажды,  набравшись храбрости, я спросил одну из них, и только потому, что ей удалось дольше других держать оборону.- Что вы находите во мне? Что во мне такое, чего нет у других? – С тобой, как на качелях! – рассмеялась она. – Это как? – Ух – вверх,  ах – вниз, прямо дух захватывает, остановиться нельзя! Катайся до упаду! – В молодости такое определение моих возможностей и моей безотказности было понятно и уместно, но сейчас, когда мне за шестьдесят и все продолжается – это ужасно вульгарно и, знаете, противно!
- По-моему, - улыбается синий, - сравнение с качелями весьма удачная похвала.
- Стыдно как-то, - морщась, произносит мужчина. – Понимаете, хочется тепла, уюта, добра, нежности, покоя.
- Тогда вместо качелей – кресло-качалка.
- Смеетесь?
- Да нет. Какой уж тут смех, если речь идет о женщинах. Слишком многого вы от них требуете, без качелей – они не могут.
Мужчина делает три глотка.
- А как же общность взглядов, интересов, беседы, взаимное уважение, духовная близость? Я всегда относился к женщинам с почтением, любил маму – обаятельная, талантливая женщина, уважал сестер, ценил их заботу, трудолюбие, материнство, и никогда не был бабником.
- А послать кого-нибудь куда подальше, пробовали?
- Грубить, хамить не люблю, обижать – не могу, и как-то само-собой получалось – я сдавался на их милость.
- Почтение, уважение, милость, - усмехается синий, - это именно то, что более всего драконит, бесит безмерно, и даже оскорбляет женщин. Это тот заслон через который они во что бы то ни стало стремятся прорваться, и если не получается – мечутся в своих постелях, сходят с ума от желания, ожесточаются и сердцем и телом, становятся сводницами, сутенёршами, лесбиянками. Желание никогда не покидает женщину, оно живет в ней до последнего вздоха. Соблазн таится в любой старухе. Обратите внимание на стареньких дам, они сходу определяют дееспособность мужчины, а как они смотрят на молодых самцов. Я видел эти глаза. В них – похотливый зов, вызывающий порой агрессивное, циничное намерение. И если кто-то станет это  отрицать – не верьте.
- Вы не любите женщин, почему? – спрашивает мужчина, делая три глотка.
Несколько мгновений они смотрят друг другу в глаза и молчат.
- Простите, - говорит мужчина, - я понял, не хотите отвечать.
- Придет время, - улыбается синий, - отвечу, но сначала самому себе. Вы услышите, почувствуете мой ответ, уверен – поймете и согласитесь с ним.
- Но почему они скачут от одного к другому?
- Женщины, за редким исключением, не умеют всю жизнь принадле-жать одному мужчине, да и не хотят. Такова их сущность. Они вольны в своих чувствах и имеют право делать выбор, поскольку не могут жить бестелесной жизнью, и гораздо дольше мужчин, не смиряются с потерей своей притягательности, и если им удается встретить нужного мужчину, то никакая сила их не удержит. К тому же они не хотят быть заложницами губительных, тяжелых житейских обязанностей, иссушающих тело, душу и кровь. Они хотят просто быть женщинами, и желают этого страстно, жадно, полнокровно, потому как всегда ощущают свое тело, даже тогда, когда оно может не только отпугнуть, но и ужаснуть. Высохшее, сморщенное, пожелтевшее, узловатое или расплывшееся тело женщины – все равно остается чувственным. С упоением облачая его, они затягиваются, оголяются, завешиваются побрякушками, драгоценностями, если они есть, и бог знает, сколько манипуляций приходится им изобретать, чтобы привлечь внимание.
- Верно говорите, их активность меня поражала. Но они талантливы и есть возможность реализовать свою потенцию в творчестве.
- Творчество не спасает от интимного одиночества и не утоляет. Оно вдохновляет, радует, но оставаясь один на один со своим нутром – женщина вопит, страдает, тупеет, дурнеет до неузнаваемости, спивается, опускается и подзаборничает с такими же опустившимися мужиками. И что еще хуже, может превратиться в беспощадную блюстительницу нравственности и целомудрия. Отсутствие желанного мужчины пагубно для женщины. Бог мой, как же они хорошеют, одухотворяются и расцветают, когда появляется Он!
Мужчина делает три глотка. Его глаза распахиваются, взгляд светлеет, морщинки разглаживаются, плечи приподнимаются и, откинувшись на спинку стула, он вскидывает голову, и глядя на него, синий понимает: за шестьдесят – это далеко еще не старость.
- Скажите, кто вы по профессии, - спрашивает мужчина.
- Вольный художник.
- Пишите картины?
- Пишу, только по-иному. Я – сочинитель, сценарист, режиссер, постановщик, оператор и актер, с множеством ликов, масок, сущностей, и очень привередливый зритель.
- У меня сегодня день рождения, - радостно сообщает мужчина, делая три глота.
- Поздравляю.
- Я о другом! Сегодня я встретился с вами, вы согласились беседовать со мной, и у меня появилась долгожданная возможность говорить о себе. Я – архитектор, скульптор и художник, вернее – декоратор. Вы удивлены – это хорошо. В форме офицера заключена моя мечта, которой не суждено было сбыться из-за поврежденного в детстве глаза. Это строение – мое изобретение и моя собственность.
- Вывеска ваша?
- Да.
- А что происходит в недрах этой фиалки?
- Догадываюсь, но я туда не вхож. У меня нет претензий, и ко мне – тоже. Я сдал все это в аренду, получаю положенную мне прибыль, и … доволен.
Синий смеется.
- А почему бы вам не назвать это фиолетовое совершенство: «Ночные качели»? Ниже – уточнение: из рук в руки.
- Вы серьезно? – спрашивает мужчина, делая три глотка.
- Вполне.
- Изобразить качели?
- Да.  И по обе стороны здания соорудить надежные, устойчивые, с широкими удобными сидениями на двоих, качели:  яркие, красивые, украшенные цветами, красочно иллюминированные, и чтоб непременно звучала музыка – не шлягерная, не попсовая, не популярная, а – настоящая и не громкая.
- Вы имеете в виду классику?
- Именно классику стоит иметь в виду.
- Вы уверенны, что народ воспримет ее?
- Народ не заражен снобизмом, настоящее истинное воспринимает интуитивно и, возможно, гармония смягчит его одичалость. Ну, а если вас интересует практическая сторона – то есть доход, то в состоянии сладострастного упоения и допингового дурмана, любая какофония сойдёт.
- Не понимаю, - вздыхает мужчина, разводя руки в стороны, - в чём разница?
- В том, что какофония накалывает и пришпиливает булавочкой, а музыка – пробуждает в человеке – человека.
- Вы против удовольствий? Не такой как все? – возмущается мужчина, размахивая руками.
- Что вы! – смеется синий. – Абсолютно – за! Абсолютно такой, как все!
- Да, - согласно кивает мужчина, я пью водку, вы – другое, разницы никакой меж нами.
- Можно пить, пробовать, насыщаться, удовлетворяться, наслаждаться, накалываться на что-то острое, трахаться башкой обо что-то бессмысленное, тупое, но главное – не пристегнуться и не попасть в лапы булавочек.
Вы считаете меня алкоголиком и развратником?
- У каждого свой счёт.
- Доход меня не занимает, - оправдывается мужчина. - С какой сторо-ны вы пришли сюда?
- Не знаю, - отвечает синий, глядя вдаль.
Мужчина делает очередные три глотка и тихо, с грустью, говорит:
- Вы намереваетесь уйти. Жаль расставаться.
- Долюбуюсь, пригублю вино… и уйду.
- Может статься, еще встретимся? – воодушевляясь, спрашивает муж-чина.
- Навряд ли. Возвращаться не люблю.
Мужчина вскидывает глаза.
- Послушайте, может быть, махнём на тот берег, лодочники работают круглосуточно. А?
- Меня, пока еще не привлекает тот берег. Вы сами бывали на том берегу?
- Однажды, поневоле пришлось. Это отсюда лес кажется мрачным, темным и серым, но иногда эту чащу пронизывает яркий ослепительный белый свет, и душу охватывает блаженство. Ко всему можно привыкнуть.
- Не люблю привыкать. Прощайте, желаю вам найти точку опоры, загляните в себя, сделайте шаг в другую сторону.
- Вы мой счастливый случай, - волнуясь, говорит мужчина.
- Рассчитанный на одну бутылку, - усмехается синий.
- Да? - удивляется мужчина, делая последние три глотка, - ни капельки, - шепчет он, переворачивая бутылку, и вдруг, сжимаясь, хватается за сердце.
- Напиток, который вы употребляете, не ответит ни на один ваш во-прос.
- Быть может… у меня что-то с сердцем, - уныло причитает мужчина.
- У вас может быть всё! – громко восклицает синий. – Но не сейчас, не здесь, и, не в моём присутствии, - властно добавляет он.
- Что же мне делать? – жалобно бормочет мужчина.
- Оглядитесь вокруг, прислушайтесь, посидите у реки, которую бои-тесь, искупайтесь в ней, научитесь плавать, хотя бы вдоль берега, стыдно – живете у реки и не умеете плавать! Исходите все четыре стороны, всмотри-тесь, почувствуйте пространство, в котором существуете, побегайте ранним утром босиком по мокрому, прохладному песку, поваляйтесь в дорожной пыли, понаблюдайте за степью – она прекрасна и таинственна, вглядитесь в ночное небо, попробуйте пересчитать звезды над вашей головой, помечтайте о чуде – и сердце ваше застучит, забьется, заработает ровно и слаженно! Начните и не отступайте! Присмотритесь к кому-нибудь из обитателей «Ночной фиалки», подойдите, поговорите – искренне, без боязни, без намерений, просто так. Вам понравилось мое отношение к вам, так сделайте тоже самое, но непременно – с удовольствием! Прогуляйтесь по реке, я уверен, лодочник, согласившийся вас прокатить, окажется веселым, симпатичным парнем: каждый из этих парней, ждёт именно это! Им осточертело перевозить людей на тот берег!  Они ведь жители этого берега. Прощайте ещё раз.
Синий уходил. Мужчина поднялся. Он смотрел ему вслед, прижимая к груди пустую бутылку с таким отчаянием, будто этот жест способен был вернуть уходящего. Странное чувство овладело им, он опорожнил всю бу-тылку, но не захмелел. Почему? Такого с ним не бывало. Это насторожило его. Ощущение, овладевшее им, было пугающим, оно было похоже на испытанное им состояние,  когда он стоял на краю пропасти и ему не страшно было сделать шаг, хотя он точно знал что произойдёт: будет жутко, больно, будет кровь и будет ужас – тот самый конечный, и догадка что всё, всё останется, а он исчезнет – и никогда, никогда не вернется… а этот миг молниеносного прозрения станет его последним тоскливым откровением, сопровождаемым безмолвным воплем – зачем?! Зачем!
Да, этот – с закинутым за плечо темно-синим пиджаком, уходил ров-ной красивой походкой, и уносил с собой какую-то тайну, которую знал только он, и которой пообещал поделиться: - Вы услышите, почувствуете, поймёте.
- Когда? Как?
Мужчине мучительно хотелось уйти вместе с ним, но он чувствовал:  многоцветный, не нуждается в спутниках.
- Как он сказал? – Я – сочинитель, придумываю сюжет, вынашиваю его, создаю сценарий, режиссирую и сам проигрываю. Я актер и зритель в одном лице. Всё во мне одном, всё – моё!
Синий уходил. И вдруг, мужчина не выдержал, в нем что-то взорва-лось, и он крикнул – настойчиво и громко:
- Постойте! Я понял, я догадался, кто вы! Хотел вам сказать, но боялся вас обидеть! Вы понравились мне, но вы уходите, и мы больше никогда не встретимся, я это знаю! Но мое открытие будет мучить меня бесконечно! Вы слышите меня?!
- Я готов вас выслушать, -  отозвался синий, останавливаясь и поворачиваясь к нему лицом.
- Вы далеко! Я буду кричать, а  вы можете возмутиться и уйти!
- У меня хороший слух. Я достаточно вежлив и терпелив, и дослушаю вас до конца.
- Понимаете! – воскликнул мужчина, делая несколько шагов, - ещё в детстве я догадался, что никого не люблю: ни друзей, ни подружек, ни се-стёр, ни соседей, ни учителей и я лгал, когда говорил, что любил маму. Это угнетало и мучило. Душа моя безмолвствовала. И когда я понял, что это аномалия – растерялся. Притвориться, смириться, сосредоточиться на преимуществах такого состояния? Все вокруг твердили о любви, клялись друг другу в верности, ревновали, дрались, делали глупости, изменяли друг другу, совершали роковые поступки во имя любви, а я не мог во всем этом участвовать. Временами хотелось умереть, но, наблюдая отношения влюбленных, понял – я свободен. Вокруг меня шла борьба любящих и отвергнутых, и я – свободный от всего этого, соглашался на все предложения. Это было не худшее время! О, это ещё не всё! – приближаясь ещё на несколько шагов, воскликнул он.
- Я прозрел, я осознал, почему женщины так легко сходились со мной! Им не надо было бояться моей любви, они чувствовали себя в безопасности! Уставшие и измученные, они перескакивали ко мне – а я гордился, я был счастлив! Я утаил от вас главное! Они возвращались к тем, кого любили, и ни одна из них не хотела родить от меня! При встречах со мной они снисходительно улыбались, отводили глаза или вовсе не замечали, не узнавали. Они стыдились связи со мной! Понимаете? – крикнул он, чуть не плача. – Я, - окончательно осознал трагедию своей природы, я ощутил себя ущербным и глубоко несчастным. Они приходили, уходили, а я оставался еще более холодным и пустым. И даже те, что были одиноки, как и я, стали избегать, сторониться общения со мной, как будто я был прокаженным. За последние годы, вы – единственный уделили мне столько внимания, другие покидали меня после двух, трех прикосновений к горлышку бутылки. Я был им не интересен, я был чужим для них!
- Вы уклонились от намеченного.
- Нет! – вскрикнул мужчина, решительно направляясь к нему и оста-навливаясь перед ним на расстоянии одного шага, - не уклонился! Вы при-творяетесь и лжете даже себе. А вы, да вы, такой же, как я! Вы успешны, красивы, молоды в сравнении со мной, но разница меж нами не такая уж большая! Да, да, - набирая силу,  зазвучал голос мужчины, - вы уверовали себя в том, что умеете любить, но в глубине души, так же как я, поняли, что истинная любовь вам недоступна, и вы еще более, чем я – одиноки и несчастливы, и у вас так же, как у меня нет и не будет детей. Вы – не живете, вы проигрываете свою жизнь, и вы тоже не нашли ответы на многие, многие вопросы! Молчите? Я обидел вас?
- Напротив. Я благодарен вам, - спокойно отозвался синий.
- За что? – глухо восклицает мужчина.
- За правду.
- Я не нуждаюсь в вашем великодушии.
- Я бываю  великодушен только в одном случае, когда слышу правду.
- Чью правду?
- Просто правду. И все же не знаю, огорчит вас это или успокоит, разница меж нами существует.  Я не хотел иметь детей. Почему? Ответ несравнимо жестче и беспощадней ответов на все другие вопросы: он со-крыт в моей крови, в моих генах. Однажды отвергнутый будет отвергать себе подобных. Любовь? Я безумствую от нескончаемой любви к одной единственной, неповторимой, прекрасной Даме. Имя этой властной, жестокой ревнивицы – Жизнь.
- Но я говорил о женщинах!
- Разве любовь к женщине ни есть самое жгучее, чувственное проявление любви к самой жизни во всем ее многообразии?
- Но ваши вывороченные откровения о женщинах были враждебны, циничны, неприятны и безжалостны!
- Отличное сравнение, - улыбнулся синий. – А та, жизнь, в которой вы – вывернутый женщинами – прозябаете, другая?  Она такая же жестокая лгунья, похотливая притворщица, а попроще – вертихвостка, шлюха: коварная, бесстыжая, смертоносная, и, тем не менее – прекрасная, обольстительная, желанная. С чарующим лукавством она подталкивает, раскачивает качели, а там уж, как повезет. Кого – вверх, кого – вниз.
- Вам ли знать и судить об этом! – запальчиво произносит мужчина.
Синий смотрит на него. Взгляд его зеленовато-янтарных, нет – серовато-синих глаз спокоен и сосредоточен, да нет – его прозрачные голубые глаза искрятся веселым задором.
Мужчина смущен.
- Вы – баловень жизни! – отважно дерзит он.
- За баловство приходится расплачиваться в самый неумолимый, невразумительный момент. Это подтверждает ваша история и мои взаимоотношения с жизнью.
- Да бросьте вы! – раздражается мужчина. – Жизнь не сценарий, сочинённый на досуге и разыгранный для себя любимого!
- «Еще одно последнее сказание, - усмехнулся синий, - и летопись окончена моя». – Я готов поделиться собственными сокровенными, интим-ными отношениями с Дамой, по имени – Жизнь. Вы не против?
- Да, да! – радостно восклицает мужчина. – Давайте вернёмся, я не буду пить, обещаю!
- «Возвращаться плохая примета» - напел синий, - помните?
- Я не суеверный! – взмахивая рукой, поясняет мужчина.
Потупив взгляд, синий молчит.
- И что же вы замолчали, - обеспокоенно произносит мужчина.
- Хочу, пытаюсь вспомнить слова, следующие за этой суеверной фра-зой.
- Зачем?
- Чтобы, в который раз,  содрогнуться от прямого попадания и абсо-лютного совпадения – сочинённого поэтом сценария, с сиюминутностью момента, происходящего здесь, сейчас.
- Я не понимаю, - приговорено опустив руки, жалобно бормочет мужчина, - вы же обещали…
- Помолчите… - просит синий, - «осыпаются карие вишни... – тихонько пропевает он, глядя вдаль, - «…возвращаться плохая примета… Боже всевышний! И качнётся бессмысленной высью пара фраз залетевших отсюда, я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу…»
- Это о нас? – печально вопрошает мужчина.
- Обо всех, - усмехается синий.
Мужчина растерян.
- Вы же обещали, - канючит он.
- Жизнь… - улыбаясь, произносит синий, - я тыкался в её роскошное вымя, сначала мордочкой, потом мордой; мечтал прильнуть к нему и насо-саться, насытиться её парным молоком, но она била меня копытом и отшвыривала. Было больно.
- Я старался быть добрым, справедливым, достойным её. Она – с издевкой,  поглядывая на мои потуги - с изощренной непристойностью, доказывала тщетность моих усилий.
- Когда я уравновешивался, набирал силу, она грубо, наотмашь сбивала меня с ног, с наглой развязностью заявляя, что я слаб, ничтожен и нелеп.
- Когда я трепетал от счастья, плавился от страсти и любви к ней, она опрокидывала меня на лопатки и гвоздила до тех пор, пока я не терял сознание.
- Когда же я – почтительно, коленопреклоненно клялся ей в любви и верности, она брезгливо отталкивала меня, и я… оставался расплющенным и размазанным.
- Я вырывался на волю – она загоняла меня в стойло. Ежели я разнеживался, добродушничал – наслаждаясь блаженным уютом и теплом, она давала мне пинка, и я отлетал далеко и безвозвратно.
- Дойдя до крайности – я ожесточался, выл от ярости, кусался, готов был перегрызть ей горло, или хотя бы изувечить, но она вдруг приползала ко мне – ласковая, блудливая: и ластилась, и уговаривала, и заласкивала до опьянения, до изнеможения, а затем – так же внезапно, исчезала.
- Но, невзирая на все ее проказы, ухищрения, проделки и страшилки – я всегда волен, всегда свободен и всегда готов ко встрече с ней.
- Прощайте, в последний раз. Я ухожу.
Неподвижно, с безвольно опущенными руками, мужчина провожает взглядом уходящего, и вдруг его лицо перекашивается, и он, будто преодолевая невыносимую боль, кричит:
- Послушайте, не покидайте меня, мое сердце проснулось, оно стучит и бьется, как никогда, я полюбил вас!
Но этих слов многоцветный уже не слышит: он уходит, не останавли-ваясь, не прислушиваясь – чёткими, скорыми, размашистыми шагами. Он любит быструю ходьбу.
Мужчина суетится: бегает, кружится, взбивая пыль ногами - растрё-панно – словно заведённый, вскидывает руки, будто намеревается взлететь, и вдруг останавливается, как вкопанный, - прикрывает глаза, делает глубокий вдох – один, второй, третий. На мгновение его сердце замирает, затем – набирая обороты – начинает размеренно ровно биться, дыхание становится легким, грудь расширяется от доступа нужного количества воздуха и чувствуя, что им овладевает странное неведомое ему состояние, он боязливо озирается: прямо на его глазах происходит чудотворение.
Мутная завеса, отделявшая его от всего мира, рассеивается и ис-чезает. Он замирает, зажмуривается, распахивает глаза и застывает в восхищении: столько света, такой необъятный сияющий простор, такая синеющая даль, и всё – яркое, рельефное, чистое! Его охватывает безудержная горячая радость, его душа наполняется чем-то нежным, трогательным, и, обжигаемый этими новыми для него ощущениями, он опять кричит, предоставляя выход новорожденному чувству:
- Я осязаю красоту, я слышу звуки, я различаю запахи, я ощущаю дуновение ветра, вижу прозрачную реку, высокий, зеленый лес! Мне хочется все вокруг обнять,  ко всему дотронуться и присмотреться! Я разобью огромный парк – с аллеями, фонтанами, лужайками, цветниками, тенистыми беседками, я сооружу качели для взрослых и детей, будет музыка, будет светло и радостно! Я буду любить, творить и жить!
Мужчина опускается на середину дороги, раскидывает ноги, опи-рается на руки, поднимает голову и… плачет от невыразимой радости, печали, любви и благодарности за подаренное ему чувство. Это были его первые, искренние слезы. Он не знал и не догадывался, что слезы могут быть такими легкими и светлыми.
Влад записал всё, что увидел и услышал. Пробежал по написанному, корректировать не стал. Потом, - решил он и задумался, и вдруг, прикрыв рот рукой, хихикнул, и… на свободном белом листе возникла другая запись.
«Качели» - остросюжетная комедия в пяти действиях. Писатель и его женщины. Действующие лица:
- Карасев Вилен Гурьевич – человек образованный, наделенный чув-ством юмора, порядочный, но… с криминальным прошлым в юности. Общепризнанный маститый писатель, востребованный в кулуарно-гламурных кругах, известный под псевдонимом – Вэл Сарказов, и особо почитаемый в литературных салонах.
- Сурен Сысоевич, - самостийный популярный фотопортретист, друг юности Карасева, красавец, брюнет, любимец дам и юных девиц.
- Наина, - первая возлюбленная Карасева – женщина редкостной породы – своенравная, с душою шекспировской Джульетты (не путать с Офелией). Натуральная блондинка.
- Изольда Иосифовна, - нареченная мать Карасева,  уникальная женщина: умна, добра, весела, иронична, смела, непредсказуема, и… неотразима.
- Майкл Ричардович -  самозабвенно верный, преданный друг Карасева. Красив снаружи и внутри. Душа нараспашку.
- Сарра – возлюбленная Карасева – страстная красавица, бывшая любовница друга Майкла. Волевая, умная, натуральная брюнетка, добродетельная мать (дети не Майкла и не Карасева – приемные).
- Сюзанна – падчерица Майкла – обольстительное, пылкое создание, сотворенное для любви – внешне имеет почти абсолютное сходство с Саррой – возлюбленной Карасева и Майкла.
- Матильда – супруга Майкла,  преданная любящая жена и мать. Внешне имеет большое сходство с Саррой – любовницей Майкла и Карасева.
- Амир -  нареченный сын Карасева.  Прекрасный юноша – чуткий, благородный, одаренный: будущий авиатор, сын Наины, первой возлюбленной Карасева, - рожденный от беззаветной, взаимной любви к молодому, красивому – восточному мужчине.
- Таисия – невеста Амира – утонченная кареглазая красавица, в обрамлении роскошных, золотисто-каштановых волос. Умна, воспитана, независима, по призванию – журналистка.
- Стелла – юная возлюбленная Карасева, - предмет его страсти: сумасшедшая, страстная, своевольная, упрямая, взрывная, непредсказуемая... натуральная белая женщина.
- Лаура – извечная, очаровательная мечта Карасева, его любимая жена: пленительная, утончённая, чувственная. Артистическая натура, великолепная актриса, избалованная поклонниками, цветами, овациями. Благородна и умна.
Второстепенные лица: редакторы, деятели издательств, строители, гастарбайтеры, шлюхи, сценаристы, режиссеры, костюмерши, билетерши, продавцы, журналисты, поэты, писатели, члены тусовочного бомонда, коллеги, богачи и примкнувшие к ним сопровождающие. Все актеры и все зрители, смотря,  кто в какой ситуации.
Карасев не злоупотреблял спиртным, более того,  не терпел крепкие напитки. Но жизнь вынуждала и настаивала: - Пей, ты кто? Мужик? – Я -  писатель, постоянно оправдывался он. – Не смеши! – Кто же, если не достопочтенные писаки – большие любители заложить за галстук? Бросят пить – перестанут чиркать по бумаге! – В таких случаях, Карасев считал ниже своего достоинства опровергать столь примитивное суждение о писателях. Он уважал своих коллег и зачастую перехваливал их труды, а сомневающимся в такой оценке, мог часами разъяснять замысел того или иного романа. – Доброе дело делаю, - убеждал он себя. - Критика пагубна для творческой натуры. Недооценишь, а он – стервец, бросит писать и черт знает, чем займется! Трагедия личности! Все-таки, когда человек пишет, как-то спокойней на душе!
Вилен Гурьевич иногда приглашал друга юности, фотомастера Сурена в какое-нибудь пристойное заведение и они подолгу беседовали. Обычно начало разговоров сводилось к их творческим замыслам.
- На носу выставка, а я никак не настроюсь – то одно, то другое! Вот нет, нет того, чего хочется! Деньги есть, хватает на все, а настроя – ни хрена! – возмущался Сурен. – А ты, как?
- Вынашиваю идею одной вещицы, - загадочно улыбаясь, провозгла-шал Вилен Гурьевич.
- Ты объявляешь об этом, как случайно залетевшая беременная баба!
- Да, Сурен, это своего рода – ее величество беременность, и это тебе не девять месяцев,  ни год, ни два… а потом вообще на века, - глубокомыс-ленно произнес Вилен Гурьевич, глядя поверх головы Сурена.
- Слушай, - снисходительно усмехнулся Сурен, - говорю тебе по-свойски! Начал читать твою «Ромашку», извини, бросил. Ну кому это надо?
- А что надо?
- Напиши что-нибудь эдакое, чтоб дух захватило и проняло до самой печенки! – сладострастно улыбаясь, воскликнул Сурен.
- Печенка, брат, одна у нас. Поберечь бы ее надо.
-Да, что ты, ей-богу! Для чего-нибудь эдакого, и печенки не жалко! Открыл от нечего делать книжонку, одна-две страницы, и ты уже видишь картинку… и все потянуло из нутра!
- Какую картинку?
- Какую? Покажи мне, как другие мужики изобретают подход к бабе, опиши, что и как, ну и все остальное! Наглядно, красочно! А эти психологические дела? Почувствовал, подумал, смутился-замутился, догадался и особенно это: наконец он понял… Какого чёрта понял? Постель не для понятия, а для занятия!
- Это психологический образ героя, его переживания! – возмутился Вилен Гурьевич.
- Ё-твоё, если он такой переживательный, то какого дьявола в постель к чужой бабе заполз?
- Описание внутреннего мира усиливает накал страстей.
- Виля, на хрена мне его внутренности!  Ты изобрази, напиши, нарисуй так, чтобы мои внутренности и наружности сработали, и я бы ожил и возбудился на всю катушку!
-Но, знаешь, это уже нечто порнографическое, для этих упражнений существует масса пособий,  картинки на любой запрос!
- Картинки для тупых! Им только покажи, и они уже обслюнявились! Нормального мужика нужно зажечь,  взлохматить его воображение подробным описанием. Слова, слова нужны, и у тебя их – невпроворот!
- Я не склонен описывать похабщину. Это не мой стиль.
- Да что ты! А по бабам ходить склонен?
- Сурен, о чем ты?
- Город и общество слухами полнятся! Поговаривают, что твоя первая любовь – Наина, из-за тебя покончила с собой.
- Глупости, сплетни! Как ты можешь!
- А еще сказывают, пацана своего от какого-то шейха тебе перебросила.
- Господи, какого еще шейха?
- Арабского! А шум-перешум какой, из-за твоего бешеного романа с этой гламурной красавицей, Саррочкой, которую ты увёл у Майкла? Все на ушах. Тоже скажешь – глупости?
- Сурен, пойми, я выше всех этих пересудов и кривотолков. И мне, как писателю, не пристало вступать в полемику с этими… - проговорил Вилен Гурьевич, брезгливо морщась, - с этими низкопробными людишками.
- Д-а-а? – громогласно расхохотался Сурен, - а мы? Да, мы с тобой, друг мой ситный, какой пробы? Уж не…
- Вот именно, - горделиво осанившись, перебил его Вилен Гурьевич, - высокой пробы!
- Ну, ты даёшь! Брось ты этот тон, знаю я твоих писателей. Помахивая крылышками, стрекозят от одной к другой, наращивают до седьмого пота потенцию, и все эти полеты, якобы для творческого вдохновения, - несколько обмякнув, устало проговорил Сурен.
- Честное слово, я тебя люблю, но ты постоянно меня огорчаешь, - с трагической ноткой в голосе, уныло пробормотал Вилен Гурьевич.
- А ты не огорчайся, - взбадриваясь, бойко произнес Сурен. – Я тоже, брат, не лыком шит! Развожусь со своей.
- Сурен, как ты можешь? Она же твоя муза!
Сурен расхохотался.
- Виля! Тебе несказанно повезло с музой! Нога… ни хлопот, ни забот, а у меня под боком… две ноги, и… всё остальное, от избытка – зашкаливает!
- Сурен… - развел руками Вилен Гурьевич.
- А я… всю ночь сплю на одном боку, чтоб, как у вас… писателей, говорят, - не лицезреть эту музу! А когда натыкаюсь на неё, то просто о…
- Сурен, пожалуйста, без матерщины, - болезненно морщась, пробормотал Вилен Гурьевич.
- Какая матерщина? Просто онемеваю и опрококидываюсь! Лежит на спине, не храпит по-нормальному, а шипит и присвистывает. Рот разинула, ноздри кверху, большие такие, иначе, как грецким орехом, не заглушишь. Шея лапшой, сугроб на сугробе, космы дыбом. Накрываюсь с головой, чтоб забыться. Подал на развод. Причину смастерил. Написал, что застукал её на заднем сидении в самый разгар спаривания с мужланом, водителем машины. Указал номер машины, фамилию владельца.
- Это же ложь, Сурен! – возмутился Вилен Гурьевич.
- Эх, Виля, до чего же ты наивный писарь! Однажды её подвёз му-жик. И случилось так, что и я попал к нему. Узнал его. Говорю – вы подвозили к этому дому мою жену, помните? – Помню, - отвечает он.
- Понравилась, что-ли? – спрашиваю. – Заплатила хорошо, вот и запомнил. – Признайтесь,  приглянулась она вам, колоритная женщина, да еще при деньгах! Он по тормозам. – Да у меня своя такая жэ, с глаз воротит, никаких денег не надо! И характер сволочной! Никакой жизни! – Вот, - говорю ему, - у нас с вами одна проблема, и вы могли бы мне помочь. – К моей добавить вашу? – ржет он. – Добавка будет, но другая – денежки хорошие, если не откажитесь… Он опять ударил по тормозам и как заорет. – Не на того напали, ни за какие бабки на убийство не пойду, хоть какая будет урода! У меня – дети! – Я его еле успокоил и объяснил, что нужно всего лишь засвидетельствовать факт грехопадения с моей женой. – Но не было этого, не было! – доказывал он мне. – На кой она мне нужна! – Тем более, - говорю ему, - видите, она и вам не по душе, а мне всю жизнь с ней маяться, а я художник, мне необходимо вдохновение! В общем,  долго разводил этого дурня. – Я тебе за два слова заплачу столько, что ты за два года на своей колымаге не заработаешь! Он заинтересовался. – Сколько? – Я назвал суму. – И вам не жалко за неё столько платить? – спрашивает этот придурок. – Вдохновение требует и не таких вложений, - говорю ему. – Пошли бы по бабам! – посоветовал мне этот идиот. – По бабам ходил, дрянь одна, мне нужна на всю жизнь юная, красивая, светлоглазая муза, понимаешь ли ты? – прикинулся я слезно. – Ладно, но она будет отпираться, совестно как-то. – А ты глаза вниз, и бубни одно и тоже, не переставая: - Простите, Мария, я не хотел вас подставлять… но ведь было же… и муж ваш засёк нас. – Будут допрашивать, - говорю ему, - когда, где, как и ещё другое, тверди одно и то же: а я помню? Мне захотелось и ей приспичило, она согласилась, чего уж там, дело житейское. Ты бы видел его! Артист, ей-богу, я и сам поверил. Да… за денежки любой сгодится в актеры! Виля, не грусти! Все прошло, как надо. Развод уже назначен. Но ты не поверишь, тьфу ты, черт подери, въелась эта дрянь: ты не поверишь, ты не поверишь! Крыша съезжает от этих зазывал! Сам себе уже не веришь!
- Тебя что, насильно заставляют слушать и смотреть? – проговорил Вилен Гурьевич.
- Конечно, нет. Но крутишь, крутишь и наскакиваешь. О чём это я? Ах да, у моей оказался воздыхатель на службе, и она, голуба моя, уже не раз и пощипывалась и пощупывалась,  и перебрасывалась с этим мудаком. Сама призналась. Ты не поверишь! – расхохотался Сурен. – Слушай, Виля, почему-то меня все время подмывает назвать тебя: Уильям, а? Но ты – не Шекспир, ты Карасев! Правильно я рассуждаю? И вообще, на кой нам нужен Шекспир, если у нас свой классик – Вэл Сарказов!
Вилен Гурьевич ничего не ответил. Он устал. Очень. Разговор утомил его,  и душа запросила чего-то красивого, высокого, далекого от всех этих взлохмаченных, взбитых пересудов, переспросов, перекличек, перепевок, перепародийных показов, в которых меня вынуждают принимать участие, от всей этой суеты, мишуры… и чего ещё? Ладно, потом вспомню, - вздохнул он.
В машине, подъезжая к знакомому дому, Вилен Гурьевич набрал но-мер:
- Алле, Стелла, - сипло произнёс он, и услышав ответный выдох: - да… почувствовал, что задыхается от желания видеть её, целовать, внимать ей, пролепетал: - это я… - Виля, я умираю без тебя… - услышал Вилен Гурьевич, впадая в беспамятство.
Очнулся  он на больничной койке, в одиночной палате. – Что? Госпо-ди, что? Инфаркт, инсульт… забродили, заметались тревожные мысли…
- Вилен Гурьевич, - пропел милый голос и над ним склонилось деви-чье лицо, - вы пришли в себя, я так рада, вы не представляете, какое счастье, что вас доставили именно к нам, - проворковала она, складывая бантиком полные сочные губки, – я два раза перечитала ваш последний роман «Ромашка». Вы же писали обо мне. Представляете, что со мной было?
Вилен Гурьевич хотел что-то сказать, но она провела горячим пальчиком по его губам, и он опять забылся и отключился.
Потом поговаривали и пописывали, что он спутался с какой-то моло-денькой бухгалтершей, она забеременела, и он опять чуть не довел себя до инсульта, или инфаркта, и что Стелла не хочет больше его видеть, слышать, а самое невыносимое – читать его писанину, так и сказала! И что она дала… интервью желтой прессе, и теперь ее наперебой приглашают в самые расхожие, сверхпопулярные народные программы, и что ею уже заинтересовались деятели от искусства. Неужто будет петь? И что ее спонсирует и выталкивает то ли на сцену, то ли на подиум, то ли еще куда повыше, какой-то выходец,  то ли из Азии, то ли из Америки, то ли из самой Африки, и в связи со всеми этими перетасовками и перетрясками, интерес к творчеству Вилена Гурьевича небывало возрос, и все ждут его новый роман, в котором главной героиней, будет какая-то, никому не известная южанка – по имени Лаура.
Конечно,  Вилен Гурьевич, грустил и печалился от такого подхода  к его творчеству. – Не понимают они меня, ох как они ошибаются! И когда разберутся, возможно, будет уже поздно, - подумал он, заглушая тоску и боль сердечную. Но было и другое. В глубине души он радовался расставанию со Стеллой, её настойчивость была ему уже не под силу, но его коробила её бестактность. – Впрочем, чего ждать от девицы подобного сорта, - утешал он себя. – Ты – писатель, ты выше всех кривотолков и сплетен. Работай, создавай, твори, пользуйся своей популярностью. Надо же, палец о палец я не ударил, а такой шумный успех и этот, как его - пресловутый звездный пиар, - удивлялся он, довольный таким разворотом событий.
Вилен Гурьевич не причислял себя к графоманам: - пишу от всего сердца, - успокаивал он себя.
Однажды ему позвонили из какой-то незнакомой редакции и попросили зайти. Он согласился, поскольку редакция расположилась в одном из известных столичных переулков.
- Здравствуйте, Вилен Гурьевич, проходите, присаживайтесь, рады вас лицезреть, так сказать, чашечку кофе, – поднявшись, протараторил небольшого роста, полноватый мужчина с начисто выбритым черепом округлой формы - и, наклонившись, проговорил: - Лола, кофейку, и к нему, ну да, естественно, давай!
Вилен Гурьевич умел держать паузу и потому, вежливо улыбаясь, молча глядел на собеседника.
- Ах, простите, забыл представиться, - спохватился тот, - главный ре-дактор журнала «Все для народа», Юзов Ахмед Артурович.
В комнату бесшумно проскользнула изящная миловидная особа с блестящими черными глазами, с высокой прической из жестких смоляных волос, с легким румянцем на пухлых щечках, с ярко-красными губами маленького рта. Шелковое,  золотисто-коричневое платье облегало ее стройную фигурку и упруго торчащую грудь - её узкие, маленькие ступни, с ярко-красными ноготками покоились на высоких сабо.
Держа поднос на одной руке, она  наклонилась, расставила все по местам, и грациозно склонив головку, молча удалилась. – Прямо-таки гейша, - пронеслось в голове Вилена Гурьевича.
- Вы удивлены, - улыбаясь, заметил Ахмед Артурович. -  Вам подлить? – предложил он, откупоривая небольшую темно-коричневую бутылочку.
- Нет, - поспешил ответить  Вилен Гурьевич.
- Предпочитаете натуральный кофе, а я – чуток добавлю, так сказать, за знакомство приятное. Знаете, - произнес он,  делая глоток, я тоже этих - и он сузил глаза - не очень, но ее… по сообразительности и хватке, ни с одной из наших растопыр не сравнить!
- Лола, - произнёс Вилен Гурьевич, улыбаясь.
- Это мы её так зовем. Она, разумеется, понятия не имеет о наших классиках, но имя Лолита ей по душе. Её настоящее имя – язык обломаешь, не запомнить, не выговорить, и неизвестно из каких она краёв: китаянка, таиландка,  японка, вьетнамка, в Лаосе такие же, в Корее – те поздоровей и покрупней, и сколько ей лет, не знаем: четырнадцать, шестнадцать, а может все двадцать! Если вам понравилась, можем познакомить, но она цену себе знает, не то что наши растопыры. Улыбку ее заметили? Загадочная!
Вилен Гурьевич хотел уточнить, - плотоядная, - но, не зная намерений редактора, рискнул утаить от него это открытие.
- Еще по кофейку?
- Спасибо, достаточно, сердце знаете ли…
-Ну, тогда бутылочку французской минералки с лимоном, - произнес он с радостью, и тут же: - Лола, давай, нет, нет – не сейчас, это попозже, притащи нам…
- Ничего не надо! – громко воскликнул Вилен Гурьевич, останавливая редактора.
- Понял, перейдем к делу, - бодро произнес редактор, - а вы ей понравились. Я же говорил вам, разбирается она в людях.
Теряя терпение, Вилен Гурьевич строго уставился на раскрасневшегося и повлажневшего главного редактора: - неужто не понимает, что я не склонен разбазаривать драгоценное время!
- Мы просим вас, - торжественно произнёс Ахмед Артурович, - напи-сать для нас триллер… про геолога.
- Господь с вами, - смутился Вилен Гурьевич, - я ровным счетом ничего не знаю о геологии!
- А кто сейчас об этом знает? Да и геологов не сыскать. Если кто-то и выжил, так спился от безделья. Все уже разыскали, откопали, достали и выкачали. Не об этом речь.
- Тогда о чем? И зачем? – едва справляясь с раздражением, воскликнул Вилен Гурьевич.
- О жизни геолога. Дело в том, что наш спонсор и благодетель – быв-ший геологоразведчик. У него грамоты, награды, звания, и ему осточертели все эти смотрелки и читалки про ментов, киллеров, маньяков, громил всяких, обитателей зон, серийных и одиночных козлов и недоносков! А потом еще эти чертовы копатели-археологи, всю планету, блин, перерыли, живого места нет, ни одной тайны, все наружу, а эти египетские фараоны просто достали его! Он так злится, так раздражается, что мы просто в шоке за его здоровье и нервы. Выручайте! Насчет гонорара, не сомневайтесь, он человек щедрый. Лола – его задумка. Мы к ней… ни-ни! Он привёз её из путешествия, думаю, выкупил у какого-нибудь урода. Лола – только для уважаемых деятелей искусства, - выпалил он с энтузиазмом.
- Спонсор косит под графа Монте-Кристо, - пронеслось в голове Вилена Гурьевича. – И вдруг он почувствовал  себя в роли того лжесвидетеля, которого уговаривал Сурен. – Господи, как же мы мелки и ничтожны, - с горькой иронией подумал он, - как падки на приманки… на что только не готовы ради денежной массы, - размышлял он, содрогаясь от отвращения, и вдруг произнес:
- Право, не знаю, надо подумать что и как… главное, какова идея, ради чего все это, кому это пригодится, какова структура произведения… его стержень, - взволнованно рассуждал Вилен Гурьевич.
- Не беспокойтесь, все уже придумано: и идея, и сюжетная линия. Не буду называть фамилию, но заказчик – человек образованный, можно сказать интеллектуал настоящий. У него библиотека до потолка, Шекспира и прочих читает в подлиннике, своими глазами видел у него на столе раскрытый том на английском. Я узнал автора по профилю, но не успел разобрать, что это было.
- Гамлет или Отелло, - тоскливо проговорил Вилен Гурьевич.
- Скорей всего, - закивал головой Ахмед Артурович, – записывайте или запоминайте фабулу. Значит так: он геолог, мужик в силе, здоров, красив, глаза зеленые, высокий, брюнет, смелый очень, бродит по горам, лесам и равнинам, ищет ценные залежи стратегического сырья, уточнять не надо, возвращается с подарками, после тяжких мытарств по дебрям, к своей любимой, и застает ее на своей кровати, в своем доме, да еще в каком! Опишите дом и все вокруг него, чтоб читатель ужаснулся, на кого она польстилась, живя в такой роскоши! Застает ее с каким-то мелким хмырьком! Представляете?
- Господи, боже мой, - вздохнул Вилен Гурьевич, - по этому поводу израсходованы горы, вороха опилок,  а иначе – пол тайги уничтожено!
- Вот видите, как классно вы выразились! Пол тайги перепилили, а тема все та же! Опишите эти первые мгновения – ярко, смачно, чтоб кровь в жилах застыла от такого предательства, раздавите, размажьте этого ничтожного пижона, но главное изобразите ее. Условие такое – она красивая баба, опишите на свой вкус, но так – чтоб мурашки по шкуре! Вы же мастер в этих делах, нам ли вас учить!
- А что потом? – страдальчески морщась, спросил Вилен Гурьевич.
- Он убивает ледорубом этого хлюпика. Это – на несколько страниц, на ваше усмотрение, представьте себя на его месте и… вперед! Кровь, ужас, рыдания, вопли, короче кошмар!
- А потом… - промямлил Вилен Гурьевич.
- Потом! – воодушевился Ахмед Артурович. - Всё закрутилось до упора. Суд – свидетелей, естественно нет… и она – эта проститутка, берёт вину на себя… плача и стеная… надо же, какое слово! – цокнул он языком, - раскрывает всю подноготную интимных отношений с этим хлыщом, дескать он завлёк её и силой овладел ею… он подвергал её немыслимым унижением, он растлевал её не только физически, но и нравственно, и она – рыдая демонстрирует синяки, подтёки, кровавые ссадины и многочисленные изуверские засосы на её теле… задумчиво проговорил Артур Ахмедович, и после паузы – негромко, но внушительно продолжил, - и она, она… заявляет всем, что… дескать искала, ждала подходящего момента… чтобы убить эту мразь, эту ничтожную гадину, этого озверелого, алчного сутенёра! – Вы должны потрясти читателя, вызвать в его сердце сочувствие, вызвать в его сердце сочувствие, жалость и понимание! – воскликнул он, поднимаясь с места, - и главное: опишите присяжных! Это моя личная, убедительная просьба… пожалуйста, Вилен Гурьевич, представьте, оживите этих зачуханных, кровожадных тёток, на которых ни у одного мужика не поднимается… передайте их дикое нетерпение и желание упрятать за решётку такую красавицу, такую женщину!
- Я, простите, - возмутился Вилен Гурьевич, - не имел удовольствия познать жизнь на нарах!
- Да сдерите из какого-нибудь сериала, там нара на наре и нарой погоняет! Заметили, как артисты сладострастно смакуют эти роли? Ох, любит наш народ посидеть на нарах! Любит.
- Простите, но сдирать – это плагиат, воровство! Я – писатель.
- Ну и что? А кто сейчас не ворует? Обворовались так, что живого места не осталось даже у таких корифеев, как Федор Михайлович! Этих старух уже столько намолотили, что земли для захоронения не хватает. Наройте нужного материала – придумайте, вообразите, войдите в образ. Мне ли вас учить, Вилен Гурьевич! Вы же – классик!
- Хорошо, а что геолог?
- Оставил все нажитое адским трудом, все бросил! Представляете, был миллионер – стал нищий!
- Мне это тоже незнакомо, - нахмурился Вилен Гурьевич.
- А вы войдите в это состояние, почувствуйте его боль, его трагедию, когда у него на глазах по кирпичику разносят его, можно сказать дворец, построенный для любимой женщины! Опишите детально весь процесс разорения и обнищания несчастного человека.
- Позвольте, откуда у геолога такие возможности, это же нужно обго-ворить как-то!
- Дорогой  Вилен Гурьевич, откуда мне знать? Может на жилу какую набрёл? Зачем докапываться?

- А читатели?
- Умному не надо объяснять, как и откуда, а дураку – всё едино. На чём мы застряли? Ага! День и ночь он бродит по тайге - голодный, холодный, растерзанный жестокой мукой о той, что предала его, и ищет, ищет остатки полезных ископаемых, но находит только обмороженных мамонтов. Он готов умереть, но просыпаясь в холодном поту на снежной простыне, мечется от страсти, от желания видеть её, он не может разлюбить эту женщину.
- Вы назвали её проституткой, - укоризненно заметил Вилен Гурьевич.
- Ну и что? По-вашему проститутку нельзя любить? Вспомните биб-лейский  вариант. Сам Христос простил падшую Магдалину, а она – ноги ему обмыла и волосами своими их окутала. Вот вам пример нормального отношения цивилизованного мужчины к падшей женщине.
- Финал каков? – сомлевая от усталости, спрашивает Вилен Гурье-вич.
- Финал, дорогой наш автор, за вами, на вашем понимании замысла. Подсказка: потеряв всякую надежду, натыкаясь на замороженных мамонтов, он неожиданно обнаруживает под одним из мамонтов золотую жилу. Договаривается с зонным начальством и выкупает свою женщину. Обнадеживающий финал. Золото есть, баба желанная есть, а что еще нужно настоящему геологу? Побольше эмоций, страсти, несколько оригинальных, безумных постельных сцен, напрягите свою фантазию!  И все через край, как в угаре, - поблескивая черепом, наставлял Ахмед Артурович, - завлеките зрителя, пардон - читателя, настройте его на оптимистический взгляд, на жизнь вообще, намекните ему на то на сё, поговорите с ним о том о сём, похохмите, юморните так, промежду прочим  о том, что ему понятно и доступно по уму, пусть поржёт, поскалится! Задача настоящего прозаика… да что там задача, долг каждого – не взбучивать народные массы, не запугивать их, а – отважи-вать от сомнений, чтоб не хныкали, не охали, не докапывались, не совались куда не надо, а верили и воспринимали всё, как оно есть! К чему пачкать рыло в поисках того, чего у них не было, нет – и не будет никогда!
- Что вы имеете в виду, - устало произнёс Вилен Гурьевич?
- А то, уважаемый Вилен Гурьевич, что… как геологи наперечёт – раз-два и обчёлся – поголовно занесены в Красный журнал, - так и тех, кому подфартило состыковаться с ними – как, например, мне!
- И потянулись они на поиски мороженых мамонтов, - скорбно произнёс Вилен Гурьевич.
- А что вы думаете! И такое бывает. У каждого умного человека дол-жен быть свой замороженный мамонт!
- В холодильнике? – нашел в себе силы съязвить Вилен Гурьевич.
- Да хоть где! Главное – вовремя разморозить! Не забудьте подыскать эпиграф, хозяин обожает эпиграфы! Да, такой, чтоб в нём высветилась вся сюжетная линия, поройтесь в анналах классиков, там много чего скопилось!
- Подумаю, - с трудом оторвавшись от стула, кивнул Вилен Гурье-вич.
- Поразмыслите! Как дойдёте до кондиции, звоните. Будем ждать. Только не затягивайтесь с решением, а то мало ли кто ещё приглянется нашему спонсору. Он нетерпелив и скор – и на то, и на – другое, - хихикнул Ахмед Артурович.
- Эх, - возбуждённо воскликнул Ахмед Артурович, хлопая Вилена Гурьевича по плечу, - вам одному, как человеку с понятием, скажу: так тянет, так тянет, иногда просто под завязку! Хозяин со многими именитостями знакомство держит, так вот – однажды он передал мне цитату самого маститого сатирика, вы его, точно, знаете! Ну, что застопорились? – возвысил голос Ахмед Артурович, кружа вокруг измученного Вилена Гурьевича, - звучит эта цитата так: писать – это как писать – надо тогда, когда уж невтерпёж! До толчка я успеваю добежать, а вот – до стола… не выходит! Занят я по горло, ни минуты свободной! Но, так хочется, и есть что сказать, и мысли всяческие подначивают, поджуживают, так что ещё неизвестно – кто есть кто! Понимаете? Между нами – мальчиками, только бы не сорваться с насиженного гнездовья, а там… прощай, прощай геолог, будет что рассказать, и о чём поведать миру! Станем соратниками, так сказать, братьями по перу, - решительно произнёс он, не отводя глаз – с неестественно расширенными зрачками – с лица Вилена Гурьевича.
- Я пойду, - неуверенно пробормотал Вилен Гурьевич.
- Как насчёт Лолочки? – подмигнул Артур Ахмедович, растягивая улыбкой рот, - а?
Возникшее опасение, что Ахмед Артурович опять хлопнет его по плечу, заставило Вилена Гурьевича – пересиливая полуобморочное состояние – направиться к спасательному выходу.
Последствия этого визита не преминули отразиться на здоровье Вилена Гурьевича, чей организм – от природы слишком чувствительный и хрупкий - был изрядно измотан последними событиями  собственной жизни.
Ноги его то и дело подкашивались без всякой причины, голова под-круживалась, шея деревенела, затылок то ныл, то ломил, и еще этот кошмарный кашель, то колики в животе от воздушных прослоек; вдобавок ко всему – ляжки начали припухать и подагра разыгрывалась, - а ступни не умещались в ботинках, мало того одолевала неизлечимая мигрень. Отключив связь, Вилен Гурьевич целую неделю провалялся в своей квартире.
Наконец, он встал на ноги - довольно бодрым, готовый к новым капризам фортуны, и даже подключился к информационному полю и… тут же посыпались предложения. Он обещал, отказывался, отсрочивал переговоры. Но самыми неотвязными оказались сотрудники модного мужского журнала, предложившие ему набросать небольшой, но емкий бестселлер, необходимый для юбилейных торжеств.
- Создайте что-то на грани интима и эротики, чтоб было все: любовь, сумасшествие, секс, кровь, убийство, раскаяние, месть, духовное и физиче-ское перерождение героя. И все это нужно изобразить утонченно, изящно, загадочно и томительно - без хамства, без грубостей и матерщины. Вам это удается, мы хорошо заплатим.
- Простите за любопытство, юбилей в чью честь?
- Разумеется – в честь спонсора, и естественно – во славу журнала!
- Простите, а кого убивать? – сподхватился Вилен Гурьевич.
- Естественно кого! Продажную женщину, но не просто шлюху, а элитную проститутку, в этом вся фишка. Она - супер-женщина. Востребованность – знак качества. Опишите ее смачно, выпукло, с чувством.
- Опять, - вздохнул Вилен Гурьевич.
- Да не жалейте вы этих…понатыкались повсюду, как собаки нереза-ные. Противно даже: одной меньше, одной больше - главное, чтоб всё было красиво. Основа художественного произведения – эстетический взгляд на происходящее, чтоб читатель, сопереживая, не выл, а плакал легкими, чистыми слезами.  И еще – культура речи и самовыражения. Если хотите, можете подключить к сюжету кого-нибудь из гламура. Гламур востребован народом.  Подумайте. Но не затягивайте. Такие времена – сегодня гламур, а завтра караул. Не упускайте свой шанс. Мы ведь, всяких разных - неизвестных, не приглашаем.
Итак, понадобилось три ночи, чтобы на поверхность двадцати пяти листов белой бумаги самопроизвольно выплеснулось нечто странное… не совсем понятное создателю этого нечто - родившееся из неприметного, затерянного в зарослях ручейка - но внезапно разразившийся ливень, превратил ручеёк в безудержный стихийный поток,  рвущийся на волю без всякого умысла, и без намерения – превращаться в полноводную реку.
Пусть будет, - решил Влад, глядя на исписанные листы, - пригодится.
На следующий день он проснулся к двенадцати часам. Ларисы рядом не было. Сердце почему-то екнуло. -  Надо же, какое въедливое чувство, - удивился он, - каждый раз пугаюсь, когда не обнаруживаю ее в постели.
Он заглянул на кухню, и опять его сердце замерло, зашел в гостиную. Лариса сидела в кресле,  на столе лежали исписанные листы. – Вот… - нелестно обозвал он себя, - забыл убрать.
- Влад, - сказала Лариса, - подойди ко мне, пожалуйста.
- Лаля, сначала кофе.
- Влад, - требовательно повторила она, - зайди, прошу тебя.
Он вошел.
- Новые трусы, - посмеиваясь сказала она, смеряя его взглядом.
- Трусы новые, а в них всё старое.
- Влад, я прочла, не знаю, что тебе сказать, слов нет,  есть ощущения… сильные, разные, синий человек… такая неожиданная, странная, тревожная фантазия, даже сердце заболело, написано – слов нет… вторая часть – обалденный сарказм, но у меня, отчего-то, возникло предчувствие какой-то беды… это не главное – пиши, пиши, Влад!
- Да ладно тебе, - смущённо махнул рукой Влад, - так, чепуха какая-то, а ты принимаешь всерьёз.
- Влад! – вскочила она, - не западай! Продолжай начатое. Говорю тебе, сначала плакала, сама не знаю почему, потом хохотала до слёз. Не слышал?
- Спал крепко. Не уверен, что нужно продолжать. Лаля,  с утра я плохо соображаю, свари кофе, пожалуйста…
Она подошла к нему, обняла и сказала:
- Хочу тебя поцеловать так, как никогда не целовала.
- Давай после кофе, пожалуйста...
- Нет, до! Не канючь!
- Лалечка, каждый твой поцелуй запечатлен в моем сердце, хочешь, трактат напишу?
Она обхватила его голову ладонями и, вобрав его губы, закрыла глаза.
- Это, - выдохнул Влад, - твой коронный поцелуй…
- Глупый! Чувства другие! Глубокие, благоговейные… сердечные, искренние.
Влад расхохотался.
- После такой благоговейности, дорогая моя поцелуйщица, нужно не кофеём угощаться, а в постели ублажаться!



***
Влад привык к тому, что сотрудники отдела не оставляли без внимания его персону. Вежливое неучастие Влада в корпоративных мероприятиях вынуждало их держать дистанцию, но от любопытства не избавляло. Общение в рабочие часы было весьма проблематично из-за большого объема работы. К пятнице, от усталости и недосыпания,  лица сотрудников, особенно молодых, приобретали желтовато-землистый оттенок, зато в понедельник все возвращались посвежевшими, подрумяненными и загорелыми.
В понедельник, придя на работу, Влад сразу же заметил, что все искоса поглядывают на него. В обед к нему подсел Олег, тот самый – симпатичный, повзрослевший парень, единственный, кто  мог -  не стесняясь, не комплексуя, подойти и заговорить. Эта легкость и простота общения была Владу по-душе, и их взаимная симпатия была известна всем, и потому не вызывала ни зависти, ни сомнений в подлинности таких отношений.
- Простите, Владислав Георгиевич, - улыбнулся Олег, - но вид у вас сегодня какой-то надорванный, злоупотребляете…
- Пишу по ночам, - опередил его Влад.
- А…
- А… спит крепко, - рассмеялся Влад.
- Пишите? – удивился Олег, - признаться, я как-то иначе представлял писателей.
-Как?
- Рассеянные, с опущенными плечами, обмякшие, с животом.
- Кто-то из ныне здравствующих навел вас на такой образ?
- Здравствующих не знаю, а вот Бальзак…
- А вот Достоевский, Булгаков, Чехов, Бунин, Гюго, долго перечислять!
- Не знаю, - улыбнулся Олег.
- Печально, - вздохнул Влад, – вы не любите читать.
- Не тянет, да и некогда, столько всего вокруг.
- Вокруг… это хорошо. А что в себе? Выходит, прав был тот редактор: Все-таки пишу я для себя, а предполагаю, что для вас, - усмехнулся Влад.
- Владислав Георгиевич, я же не знал, предложите что-то, начну читать.
- «Фамилиё» моё знаете?
- Конечно.
- Походите по книжным магазинам, они пока еще существуют. Поищите Кустовского и заодно - Воскресенского.
- Это кто?
- Мой псевдоним.
- Д-а-а, - удивленно протянул он. – Спасибо, поищу непременно.
Потом, когда всё - кем-то намеченное, закрепилось и затянулось намертво,  память – еще долго и услужливо, продолжала возвращать каждое мгновение того вечера, безжалостно и резко заставляя вновь и вновь пережить лукавую двойственность произошедшего.
Возвращаясь по накатанному пути – от стоянки до подъезда дома, Влад несколько раз, замедляя шаг, останавливался, чтобы насладиться этим пятничным вечером – необычайно мягким, спокойным и теплым. - Завтра, непременно закачусь куда-нибудь с Лалькой и Инессой! – подумал он, ощущая прилив радости.
К тому же был и еще один повод для вдохновения: возможность ско-рой встречи с Аланом и Таней согревала его душу. Что может быть прекраснее общения с людьми близкими и любимыми. Эта завершающая мысль ускорила его шаг.
Влад обошел угол соседнего дома и… Что случилось? Что произо-шло? Ослепила молния, внезапно пронзившая и разодравшая небо над его головой? Лопнули барабанные перепонки от многократного грохота громовых раскатов? Хлынул ливень, поднялся ураган, качнулась земля под ногами? Нет.
Вызывающе красивой поступью, со звонким перестукиванием высоких каблуков,  со взглядом, прямонацеленным ему в лицо, приближалась Светлана. Сделав всего лишь шаг, он оказался вплотную к ней… глаза в глаза: её приподнятая грудь, просвечиваясь сквозь тонкую ткань блузки, касалась его груди. Она прижала ладонь к его безвольно опущенной руке, и, отворяя улыбкой рот, блеснув полоской зубов, сказала:
- Ты всё тот же, ничего не изменилось. Пойдём куда-нибудь, мне всё равно… в подъезд, в машину, в любой задворок, в любую конуру… я ус-тала желать тебя.
Не ощущая своего тела, превозмогая состояние, похожее на парализацию или на контузию, сухим надтреснутым голосом он произнес:
- Ты все- таки вернулась.
- Да, - улыбнулась она, - хочу быть с тобой.
- Я – женат, - ответил он, не слыша своих слов.
- Знаю.
- Я не могу так.
- Ты можешь и хочешь. Пойдём Влад.
- Нет, - воспротивился он и, незнакомым голосом - прозвучавшим из-далека,  добавил, - меня ждёт Лаля.
- У Ларисы Лякишевой премьера спектакля – и сегодня, и завтра, и послезавтра, - рассмеялась она, не стоит удивляться. Трёх дней было достаточно, чтобы собрать нужную информацию. Пойдём ко мне.
Влад невольно отшатнулся.
- Не пугайся. Новая комната, туалет, ванная – все чистое, ни грязных полотенец, ни соседей, я – одна.
- Я должен идти.
- Хорошо. Просто посидим, я расскажу о себе. Влад, - взволнованно воскликнула она, - неужели ты настолько очерствел, что не хочешь пооб-щаться с девушкой, с которой у тебя была связь, да ещё какая! Забыл?
- Не забыл. Но у меня другая жизнь, я не хочу её ломать.
- Ладно. Но, хотя бы для приличия, проводи до дверей.
- Далеко?
- Близко, - рассмеялась она.
Шли молча.
Новостройка - едва заселенный десятиэтажный дом, со следами строительного мусора. Этаж, комната, порог которой он переступил, складные стулья, стол, кровать - покрытая коричнево-розовым пледом.
- Присядь на минутку, - весело произнесла Светлана, раскладывая стул, – чай, кофе?
Влад отрицательно качнул головой и, чувствуя головокружение, ска-зал:
- Душно очень, открой окно.
- Слушаюсь, - рассмеялась она, распахивая окно.
Она подошла, сняла с него пиджак, рубашку и, наклонившись, стала снимать ботинки; сдерживая его сопротивление, подняла голову и тихо прошептала:
- Просто отдохни, целый день в обуви.
- Я сам, - рванулся Влад.
- Влад, - ласково проговорила она, - снимать любимому обувь, прикасаться к его ступням, не только неописуемое наслаждение, но и потаённый умысел: я – властвую и покоряюсь.
Она поднялась, взмахнула руками, и в одно мгновение, сбросив с себя одежду, предстала перед ним обнаженная. Стул под ним качнулся и, ему показалось, что он проваливается в пропасть, из которой ему уже не выбраться. Но разве не страх, самый опасный и коварный подстрекатель бросающий вызов любому запретному желанию, тем более такому мощному и властному, как вожделение?
Проникающий в полузашторенное окно свет, предвещал наступление утра. Влад открыл глаза, и сразу же протянулось, проползло обжигающее, паническое… что я на-тво-рил… противно заныло под ложечкой… и скованный подленьким, унизительным страхом, боясь пошевелиться, он закрыл глаза.
- Открой глаза, - ласково прошептала Светлана, прикрывая рукой средоточие его страха, - посмотри на меня. – Её тёплая, мягкая ладонь - прижатая к сплетению, утоляя боль, снимая напряжение – смиряла его тревогу… поглаживая кончиками пальцев его живот, её рука опускалась всё ниже и ниже… - ты весь дрожишь, - сказала она, припадая горячими, влажными губами к его сомкнутому рту… и в следующее мгновение он вновь был переброшен в страну первоначального безотчётного искушения.
Откинув одеяло, обхватив руками подушку, Светлана лежала на животе, с улыбкой наблюдая за Владом.
- Горячую воду еще не подключили, замёрзнешь.
- Горячая, холодная, какая мне теперь разница, - пронеслось в его голове, охлаждаемой ледяными струями.
- Помнишь, ты говорил, что предрассветные мгновения любви – самые нежные, долгие и сладостные… помнишь…
- И что?
- Ты был - скор и резок.
- Раз на раз не приходится.
- Я довольна, - нараспев проговорила Светлана, потягиваясь, - ты не изменился, всё такой же красивый и сильный.
- Я ухожу, - произнес Влад неопределенно.
- Вижу, - в тон ему отозвалась Светлана.
Серьезно, без намека на улыбку, они смотрели друг на друга и молчали, будто опасаясь каким-нибудь словом выдать свои намерения и раскрыть тот самый тайный умысел, заключенный в словах Светланы: кому властвовать, кому покоряться? Они не походили ни на прежних возлюбленных, и даже ни на любовников. В их взглядах, жестах, в тоне голоса было нечто такое, что свойственно соперникам. Кто кого сломает?
Влад вошел в прихожую. Остановился. Чувствуя себя совершенно разбитым и ослабленным, присел на стул. Разделся, вошел в спальню. Лариса спала на боку, уткнувшись лицом в подушку. Влад постоял, прислушался, поправил одеяло, наклонился, но застигнутый горькой, ядовитой мыслью… поцелуй Иуды… отпрянул. Преодолевая смертельную усталость, он опустился на кровать… и отключился.
Проснулся он так же внезапно, как и уснул. Ларисы уже не было. И опять мысль, и опять ядовитая: не слишком ли рано для репетиции? И ты, ты смеешь её подозревать?
Время тянулось невыносимо медленно. И когда в два часа дня затренькал звонок, он схватил трубку и, сжимая ее до хруста, сдавленно проговорил:
- Да, я слушаю.
- Привет, Влад. Я – на репетиции, вечером спектакль. Отоспался?
- Да… а ты? – будто обо что-то споткнувшись, спросил он.
- Влад, - спокойно отозвалась Лариса, - не волнуйся, доберусь сама. Обойдешься без меня?
- Да, но хотелось съездить на природу.
- Не переживай. У нас всё ещё впереди. Пока, – поспешила она и, не дождавшись его ответа, отключилась.
Не сказала: целую, - удивленно отметил Влад и, зябко поеживаясь, сел в кресло, включил телевизор, но поскольку состояние раздражения и нервозности, в котором он пребывал, лишь усиливалось - при каждом переключении – то, через несколько минут, он оставил эту затею. Содержимое холодильника вызывало неприязнь: выручила холодная минералка и пара чашек сладкого кофе. До семи часов вечера Влад полудремал, полуспал, полулежал.
Ровно в семь часов вечера все внутри него напружинилось, напряглось, сладко и отчаянно заныло сердце, мысли взъерошились, заметались, и чтобы вывести себя из этого невыносимого состояния, он оделся, вышел на улицу с четким, вразумительным намерением: прогуляться… Но, через пятнадцать минут он стоял перед знакомой дверью. Звонка не было. Он постучал, дернул ручку, дверь открылась и он вошел.
- Добрый вечер, - весело пропела Светлана, появляясь в белой шёлковой, очень короткой комбинации, придерживая рукой мокрые волосы, закрученные на макушке, сказала:
- Спасибо что пришел. Так будет верней и надежней.
- Что?
- Все! – рассмеялась она.
- Я ненадолго. К двенадцати я должен вернуться.
- А если нет?
- Тогда не знаю, - беспомощно проговорил он.
- Я тоже не знаю, - улыбнулась она. – Она же актриса, должна тебя понять.
- Лариса жена моя.
- Это никого не останавливает.
- Я – повенчан.
- Знаю, - холодно произнесла она, - церковь на площади, шикарное подвенечное платье, очаровательная невеста, потрясающий мужчина, ра-достные, довольные гости, все счастливы. Церковь – одно, а там, - она под-няла глаза, - ты обвенчан со мной.
Надо же, - усмехнулся про себя Влад, - не жених, а всего лишь мужчина.
- Молчишь, не знаешь, что ответить! – вдруг сорвалась Светлана.
- Света, твоё последнее послание, стихи, зачем всё это?
Она подошла к нему, порывисто обняла, прижалась и, осыпая его лицо поцелуями, сказала:
- Затем что полюбила, люблю и буду всегда любить только тебя,  сравнивать ни с кем не стану, и даже  в постели с другими - буду чувствовать только тебя.
- Это  ненормально, это – патология, - дёрнул Влад плечами.
- Любовь - всегда патология. Тебе ли, писателю, не знать об этом. Я и полюбила тебя за неистовство и первобытную дикость. Я знаю тебя так, как не знает никто, и чувствую и осязаю тебя, как животное, на любом расстоянии, понимаешь ты это… понимаешь? – повторила она, дрожа от возбуждения.
- Но ты уехала, зачем?
- Затем, чтобы ты, встречаясь с любой из женщин, сто раз убедился бы, что они – не я, понимаешь – не я! – выпалила она, пронизывая его взглядом.
- Но я люблю Ларису.
- Чушь собачья! Ты пришел, и это сейчас для меня самое удачное, са-мое главное и нужное мне! И никто не сможет меня осудить, и убедить что ты кого-то любишь!
Потом была ночь – безрассудная и неистощимая. В какой-то момент Влад ужаснулся.
- Света, мы же не…
- Да. Мы не предохранялись. Я – чистая, а ты вообще агнец невинный. Чего испугался? – расхохоталась она.
Он понял, что она затеяла.
- Света, ты не вправе решать за меня, это очень серьезно.
- Что? – рассмеялась она, - милый, любимый мой, это и есть то самое главное и более чем серьёзное, личное право любящей и покинутой женщины!
- Но я не намерен разводиться с Ларисой.
- Да что ты? Так тебя, мой ненаглядный, никто об этом и не просит! Я совратила тебя! Совратила! И если бы не твой вторичный приход, я могла бы усомниться в результате, но теперь – я абсолютно уверена. Два удачных совокупных дня были у меня! У твоей жены тоже есть такая возможность, данная природой. Используй.
Влад поднялся, закружился, заметался по комнате, как раненый зверь. Внутри него зарождался вопль – отчаянный и яростный, и чтоб не дать ему вырваться, он сжал горло руками.
- Влад, - крикнула она, - у тебя жена, близкие любимые люди, у тебя твои книги, а что у меня? Что? Ничего! Это несправедливо! А моя любовь, моя верность, моя страсть – мое безумие, это все напрасно? Нет! У меня будет живое воплощение всего этого! Девочка, мальчик – мне все равно, а вдруг двойня, все-таки два дня! Это станет смыслом моей жизни, мне будет, кого любить: я буду жить, работать, учиться, я буду радоваться каждому дню, и буду счастлива! Порадуйся за меня! Ты же любишь меня, Влад, любишь!
- А как же я?
- Влад, живи как знаешь, мне ничего от тебя не потребуется, абсолютно ничего – ни денег, ни участия, ни забот, ни хлопот. Черт возьми, живи себе и знай, что ты не сгинешь бесследно, что твоя кровь, твоя сущность будет воплощена в твоем ребенке, и книги твои не осиротеют, потому что их будут читать твои потомки: твои мысли, твои фантазии будут восприняты ими как своё – кровное, родное. Поверь, я об этом позабочусь.
- Я любил тебя, Светик-семицветик, но ты бросила меня. Почему? Дай, хотя бы на этот вопрос, ответ.
- Влад, ты желал меня, ты упивался сладострастием. Страсть – составляющая любви, ее венец, но не сама любовь. Я это поняла без тебя. Ты, как кот, слизываешь с молока сливки. Но, молоко может и скиснуть, если о нём вовремя не позаботиться.
- Но ты сделала выбор и обосновала причину. Помнишь?
- Я – но не ты. Я предоставила тебе время на размышление, на выбор решения, и на действие!
- По-твоему, я должен был выброситься из окна, сломать себе шею, забомжевать, свихнуться, и это стало бы доказательством моей любви.
- Не нужно ничего доказывать, Влад.
- А что нужно?
- Ничего особенного. Просто, очень просто – каждое мгновение быть рядом – душой, мыслями, телом. Скучать, тосковать, жить, радоваться, и ощущать себя счастливым от того, что у тебя есть женщина, которая всем мужчинам на свете предпочла тебя, только тебя.
- Но ты уехала в Астрахань!
- Чёрт побери! Заладил – уехала, бросила. Любовь – единственное волшебство, ради которого стоит жить, и дорога к ней – единственная дорога по которой стоит пройти до конца! И нет ничего более захватывающего, чем путешествие по этой дороге!
- Я не мог всё бросить.
- Да тебе и бросать было нечего! Что у тебя было? Женщина, которую ты назвал матерью, сын от женщины,  которая никогда тебя не любила, компьютер, который тебе осточертел, квартира, уставшая от одиночества, а теперь жена - женщина, прожившая до тебя целую жизнь. Всё это ничто по сравнению с моей любовью и молодостью. Да, ты не повесился, не отравился, не запьянствовал. А что сделал ты? Отписываясь от меня, совершенствовал каждую фразу, чтоб была красивой, и чтоб я понимала, как ты умен, образован, талантлив! Сначала упивался мной как алкаш, а потом жонглировал словами, и ни разу не содрогнулся от того, что было между строк, да и в самих строках. Ты сохранил уклад своей налаженной житухи, свои удобства, связи и привилегии. Ты обвенчался с другой, не любя и не желая её так, как меня. Актриса - красивая, ухоженная. Позавидовать можно.  Да святится имя твое, - помнишь?
Влад усмехнулся.
- Ты хотела, чтобы я тоже умер, как Желтков?
- Нет. Я хочу, чтобы ты жил. Ты забыл:  княгиня Вера была замужем - она не знала и не любила этого юношу, а я была свободна, и ты был мной любим. Желтков, невзирая на полнейшую безнадежность, прошел путь до конца: он жил, он действовал. А ты бездействовал, - сказала она, подойдя к окну.
На несколько минут в пустой комнате воцарилось молчание. Светлана повернулась. Откинувшись на спинку стула, Влад смотрел на неё, и застывший в его немигающих глазах вопрос взорвал тишину:
- Ты! - крикнула она, - должен был примчаться сломя голову, приле-теть, прибежать, схватить меня в охапку, отнести в любой угол, зализать мои раны, заглянуть в мои глаза, сжать мои руки в своих ладонях, и весь мир, подчиняясь нашей любви, завертелся бы вокруг нас! И все у нас было бы свое: дети, жилище, работа, успех, друзья, радость и воля! Господи, какое это было бы счастье! – воскликнула она, и обхватив голову руками, закружилась по комнате.
Владу показалось, что его где-то в области солнечного сплетения - резанули поперёк чем-то жгуче-острым, и он разделился напополам,и если он захочет подняться, то одна его часть останется недвижной на стуле, а другая, истекая кровью, опрокинется на пол. И чтобы унять, вселившийся в него ужас, он сказал:
- Ты уверена, что…
- Уверена, - ответила Светлана, поглаживая нижнюю часть живота, - я же говорила тебе – два счастливых дня стопроцентной гарантии.
Она присела перед ним, сложила руки на его коленях, подняла голо-ву и, глядя ему в глаза, взволнованно проговорила:
- Влад, ты случайно не бесплоден?
- Случайно плодовит, - криво усмехнувшись, произнес он. – Когда мне было столько, сколько тебе, а ей – моей венчаной жене Ларисе – менее двадцати, мы случайно провели совместную ночь, после которой она случайно забеременела от меня, сделала аборт и осталась на всю жизнь случайно бесплодной, а я – двадцать лет искал её в других женщинах, и однажды, тоскуя о тебе, тоже случайно столкнулся с ней, ещё не зная, что это та самая девчонка, и спустя время мы опять случайно встретились, а потом – тоже случайно – узнали, что мы родом из той самой случайной ночи, и тайное стало явным. Я пойду, - устало произнёс Влад.
Светлана резко поднялась. Её лицо, взгляд, безвольно опущенные руки, безмолвно приоткрытые губы - всё свидетельствовало о том, что её также внезапно резануло и тоже поперёк, и боль она испытала не меньшую, чем он.
Влад вернулся домой в состоянии полнейшей прострации. Он сел на диван, опустил веки, желая одного: расслабиться, забыться. Когда проснулся, за окнами уже потемнело, а он лежал на боку, поджав колени. Влад поднялся, и, ощущая озноб, прошелся по квартире. Что искал он в комнатах, ставших вдруг неуютными, холодными и враждебными? Всего лишь записку, это же такая малость – всего несколько слов, и можно передохнуть. Часы отстукивали час за часом. Наверное, после спектакля задержалась, а может быть у кого-то день рождения, - успокаивал он себя, - скорей всего поехала к себе. Но телефонная трубка была безжизненно мертва, а мобильник чужим голосом докладывал о недоступности абонента. Изнемогая от отчаяния, Влад спустился на второй этаж, открыл дверцу. Опять письмо, - замер он, увидя белый безымянный конверт, а в нем листочек: «Не пытайся меня искать – бесполезно. Ты накаутировал  меня дважды,  третий раунд – только мой, посмеешь показаться – я убью себя. За вещами заедут в твое отсутствие. Ключи оставят в почтовой ячейке».
Влад опустился на ступени. Все. Круг замкнулся. Он знал, разомкнуть его, ему уже не удастся. Вернуться в квартиру он не мог. Ему нужен был кто-то, кто бы мог разделить с ним ужас, вселившийся в него. – Да, да она, только она поймет меня и поддержит, - пронеслась спасительная мысль и, уцепившись за неё, он подошел к знакомым дверям. Глядя на кнопку звонка, Влад понимал, что сам по себе ночной визит напугает её, а случившееся нанесет ей страшный удар, но собственная боль вынуждала его быть жестоким, и он нажал кнопку. Ему нужна была помощь.
- Можно зайти?
Дверь распахнулась, и Влад впервые увидел её в наспех наброшенном халате, с рассыпанными по плечам белоснежными волосами… и удивился: она седая?
- Здравствуйте, проходите, - настороженно проговорила Инесса Иго-ревна.
Влад вошел, опустился на диван. Расширенными глазами она смотрела на него.
- Господи, что стряслось? – прошептала она, - Владислав Георгиевич, не пугайте меня.
- Лаля, она…
Словно увидев приведение, Инесса Игоревна взмахнула руками и от-шатнулась.
- Нет, нет, только не это, - затараторила она, - только не это…
Влад замолчал.
- Владислав Георгиевич, - вдруг крикнула она, - не молчите!
- Лаля ушла от меня.
- Ч-т-о-о… - протянула она, падая в кресло. – Не верю, не верю, не верю, - запричитала она, собираясь зарыдать.
- Вот, - проговорил Влад, протягивая ей конверт.
Долго, слишком долго, она смотрела на развернутый лист, и когда подняла глаза, в них было такое недоумение, такое отчаяние, такая боль, что Влад забыл о себе.
- Что… что вы совершили… - прохрипела она, глядя ему в глаза.
- Светлана вернулась, и я с ней встречался, – тихо произнёс Влад, опуская голову, наивно полагая, что повинную голову не секут.
Ничего подобного! Всё разом перекувыркнулось. Инесса Игоревна поднялась, выпрямилась, откинула голову, поправила халат и голосом, подобным скрежету железа,  раздельно и внятно произнесла:
- Владислав Георгиевич, я больше не смогу с вами общаться, прошу вас уйти сию же минуту, мне неприятно видеть вас.
Она повернулась и вышла из комнаты.
Осторожно прикрыв дверь, Влад спустился по лестнице, вышел на улицу. Ни мыслей, ни ощущений. Пусто внутри, пусто снаружи. Обесточенный, обескровленный, без каких-либо намерений, он шел по ночному городу, и когда оказался перед знакомой дверью, не удивился. Приложив костяшки пальцев, тихонько постучал,  прислушался, потом еще несколько раз, устав стоять, он присел на ступени и, прислонившись к стене, уснул. Очнулся он от звука отворяемой двери, и в какой-то момент, всего на несколько мгновений, в него вошла радость. Дверь  открылась, но… не та, и вышедшая из нее женщина - в халате, с белеющим подолом ночного белья - спросила:
- Как я понимаю, вы не ко мне пришли?
Продолжая сидеть, Влад молча протянул указательный палец в сторону нужных дверей.
- Так она же съехала уже!
- Когда?
-Так уже вечером, - отозвалась женщина.
- Куда?
- Боже ж мой, откуда ж я знаю? – вопросительно воскликнула она. – Я, конечно, сильно извиняюсь, но кто вы ей будете?
- Любовник и отец будущих двойняшек, - усмехнулся Влад.
- Да боже ж мой! И вы тоже! Ай-я-я! Такой приличный взрослый мужчина и не знает, что доверять таким гулящим шалавам нельзя! Так и мой же жеребец остался у разбитого корыта! Я вам скажу, видели бы вы, как та потаскуха посмеялась над ним!
- Какая? – спросил Влад, поднимая голову.
- Да та ж, которую он подцепил не в том городе, и не в том месте!
- Муж?
- О чем вы говорите, какой муж? Сын!
- Родной.
- И что вы такое спрашиваете? Конечно же,  родной! Я же выпустила на свет этого идиота!
- Почему идиота.
- Да боже ж мой, кто же не знает, если отец – идиот, то и сын уже идиот!
Влад поднялся.
- Спасибо вам.
- Вам так плохо, а вы мне дарите спасибо?
- Хочу, чтоб у вас было хорошо.
- Так я вам так скажу: не будет хорошо уже! Не будет.
Влад нашел в себе силы приехать утром на работу, но уже к полудню стало ясно: в таком состоянии невозможно присутствовать на рабочем месте, и тем более браться за руль. Оставив машину на стоянке, перепоручив заместителю свои обязанности, он заказал такси.
- Приехали, - услышал он голос водителя и открыл глаза.
Влад вошел в подъезд, и сразу же устремился на второй этаж с тайной надеждой на перемены. В ячейке он обнаружил ключи от квартиры и неизвестную милость, но уже в синем конверте: «Влад, прости, прости, если можешь! Я всегда буду любить тебя. Светлана». – Круто, - усмехнулся он, – как всегда – вдохновенно, красиво, и главное – наработанный, облюбованный стиль.
Кошмарный сон тянулся беспрерывной цепочкой из ночи в ночь, изо дня в день. – Я превратил свою жизнь в пыль, в пустыню. Я причинил боль тем, кого любил, разрушил все связи: и все о чем писал, все - о чём я рассуждал, строил умозаключения, беседуя с теми, кто мне верил - оказалось ложью, фикцией, и все мои красивые слова и тщательно отшлифованные фразы превратились в дерьмо… в броские, лощённые фантики, в дешёвые блёстки. Очередной этап моей жизни, или окончательное крушение?
Тревожные нотки отчаяния и полной неопределённости раздирали его сердце. – Заставь себя отказаться от всех своих желаний, сомнений, от событий – в которых ты запутался… ты должен устоять: принять всё, как есть, - забыть, смириться, или всё переиначить! Ты потерял мечту, надежду, радость, но это не означает, что всего этого уже не будет! Всё будет, будет, ничего не исчезнет! Господи, пусть это будет правдой.
Мысли рождались, роились, наслаивались – помогая Владу вырваться из образовавшегося круга. И, наконец, пришёл день, когда он понял, что должен изменить положение не в пространстве круга, ни за его пределами, а в себе самом. – Так я только этим и занимаюсь, - возразил он себе. – Нет, ты продолжаешь копошиться в круге, пытаешься его разорвать. Тебе это уже не под силу, найди способ выйти из него. Но как? Наклонись, упади, прижмись,  и по-пластунски, не поднимая головы, ползи, пока не окажешься за его пределами. Встань, отряхнись, вскинь голову и сделай первый шаг, второй, третий… и всё увидится, услышится, поразмыслится и почувствуется по-иному.
На такое решение его подстегнул разговор с Аланом.
- Отец, я люблю тебя, не могу и не хочу оценивать твои действия: я пока еще не могу понять тебя. То, что произошло, коснулось всех, кто тебя любит. Если честно, меня беспокоит непримиримость бабушки Инессы, и её упорство мне тоже непонятно, но я боюсь за неё, - произнеся последние слова, Алан задумался и замолчал.
- Алан, договаривай, - потребовал Влад. - Таня, как?
- Плакала, а потом сказала: торопиться, не с замужеством не с венчанием - не буду. Поживем так. – Я не хочу так, - сказал я. – А я не хочу рисковать, и тебе не советую, - ответила она. – Понимаешь, отец, у меня вопроса нет. Я полюбил её так, как мой папа полюбил маму! Мама же не сомневалась!
- Алан, твоя мама была взрослой женщиной, у нее был опыт, а Танюша твоя – девчонка, и сомнения ее уместны. Просто люби её, и очень скоро она изменит свои намерения.
- Отец, можно ещё сказать? Ладно, не смотри на меня так. Ты сам, твои поступки, твои книги - это моё знание о тебе. В жизни все идет по касательной: и все твои романы подтверждают этот факт, но когда что-то не сходится, не складывается - возникают сомнения.
- Я убеждён, что сомнения – это черви-трудяги, взрыхляющие почву и делающие ее плодородной. Сама жизнь – не что иное, как сплошное сомне-ние. Без сомнений - она была бы тупа, скучна и ограниченна. Кстати, именно сомнения помогают выбраться из тупика.
- Отец, я тоже много думаю, - признался Алан, - получается, что сомневаюсь! Любить и быть свободным можно? И вообще, любовь – это свобода?
- Ой, Алан, - вздохнул Влад - надо подумать.
- А с ходу?
Влад пожал плечами.
- Отец, с тобой такое случилось, и ты не имеешь собственного ответа?
- Имел бы, не случилось бы. По теории множеств на столь многосложные понятия, однозначного ответа не существует! С ходу? Отвечу! Любовь – добровольное рабство, и по теории  вероятности – раб, так или иначе, рискнет вырваться на свободу.
- Да, - проговорил Алан, улыбаясь, - убедительные теории, а на практике… вырвешься из одного рабства, попадешь в другое?
- Ну, если душе комфортно, и сомнений нет – живи, наслаждайся и не дергайся. Я искал и находил ответы на некоторые вопросы, но на самый главный – не нашёл. Запутался.
Устремив взгляд, Алан молчал, потом сказал:
- Я думаю так: если любовь превращает человека в раба, значит это – не любовь. Если человек сам превращается в раба - значит, он уже родился рабом. Мцыри, помнишь?
Влад обнял его за плечи и, сдерживая волнение, произнёс:
- Алан, дорогой мой человек, как жаль, что тебя нет рядом.
- Отец, не надо, - глухо проговорил Алан, - я могу заплакать. Я часто вспоминаю бабушку Нину, и теперь знаю - она была милосердной. Она не оттолкнула бы тебя, а пожалела бы. Милосердие – редкое качество, я думаю – оно от Бога.
- Да, Алан, я помню, как она меня защищала и как бережно относилась ко мне, когда мне было очень плохо, - сказал Влад, опуская повлажневшие глаза. – Но, Инесса Игоревна! Ты не знаешь, с чего всё начиналось. Её милость ко мне была предельно бескорыстна! Она…
- Отец, я знаю, знаю, как она тебя любит! И потому не прощает. Ты…
- Да, я оскорбил её чувства, лишил радости общения с Лалей, разочаровал её, разрушил мир, в котором она жила и заставил её страдать! Мне страшно представить, что творится в её душе. Я знаю, чувствую, она никогда не захочет меня видеть. Кто же я такой, если все женщины, начиная с родной матери, отрекаются от меня! Я всех любил! Я сочинял письма родной маме, которую не знал, моя любовь к женщинам была искренней и чистой, Инессу Игоревну, я почитал за мать: она была мне другом, сообщницей, близкой родственной душой, с ней я был самим собой, она понимала меня, поддерживала, ограждала от уныния и самобичевания. Я предал ее и причинил зло всем, кого любил. Самое страшное, что ничего нельзя изменить и вернуть. Связь не просто нарушена – она распалась. Я буду просить, молить Бога, чтобы Он помог Лалечке и Инессе избавиться от воспоминаний обо мне.
- Отец, ты сам можешь избавиться от любви к ним? Все предают друг друга. Я очень люблю маму, но я не стал для неё главным.
- Алан! Неправда! Она любила тебя.
- Любила, но я об этом не помню… и эта правда живёт во мне.
- Любовь может простить, но ничего не прощает, - протяжно произнёс Влад.
- Да? – удивился Алан. – Ты в этом убежден?
- Убеждаюсь, но это не мои слова. Это утверждение принадлежит Павлу Филонову – художнику. Его считали сумасшедшим, а он – был гений, богатству и сытости предпочёл нищету и голод, жену свою называл доченькой, и умер в  пятьдесят восемь лет. Не знаком с его творчеством?
- Нет, - задумчиво проговорил Алан, - расскажу Танечке, она заинтересуется и начнет поиски.
Потом, касаясь друг друга плечами, они сидели, молчали, пили кофе и разговаривали обо всём – открыто, абсолютно доверительно и, не стесняясь, не опасаясь показаться смешными или глупыми, откровенно делились самым сокровенным. Влад рассказал о своих намерениях, и о решении изменить местожительство, чтоб не страдать самому и не мучить других. Боль - от нежелания Инессы Игоревны хоть как-то наладить отношения, была самой невыносимой. Алан, как никто другой, - пройдя жестокий путь потери близких и зная безродность Влада – принял его решение и поддержал его намерения, и потому каждый - понимая что это, конечно, не последняя, но и не очень скорая возможность столь близкого и долгого общения – старался понять другого и сохранить эту встречу на память.
- Отец, - сказал Алан, - моё отношение к тебе никогда не изменится, разлука – печальная штука, мне не привыкать, - усмехнулся он, - тем более, что моя профессия предполагает расставания, но говорят – в разлуке любишь горячей. Встречаться будем в любом случае!
- Алан, - улыбнулся Влад, - ты научился усмехаться.
- Скопировал твою усмешку! Не возражаешь?
К утру они расстались.. Обнялись, поцеловались, поглядели друг на друга, стукнулись ладонями и разошлись.
И был ещё один человек, который с первых слов всё понял, всё при-нял и всё прочувствовал – это Мишка, Михаил! Неизменно преданный и верный!
- Влад, бросай всё, приезжай к нам! Мариша, Софьюшка,  её суженый,  да и тёзка твой – Владюшка, мы все безоговорочно признаём тебя таким,  как есть! Запомни, ты ни в чём не виноват. Оставили, отреклись, осудили, не простили, не разрыдались, не свалились от горя – значит, не любили. Всё! Это истинная истина, библейская и житейская! Остальное всё – мура: себялюбие, ревность, гневность, обида. Приезжай! Специалисты твоего уровня – позарез нужны нам. И жильё выхлопочем, и зарплата будет достойная, и друзьями обрастём, а уж чего другого – глаза разбегаются, и ноги подкашиваются, но чтоб не запасть и пропасть, что мужику настоящему нужно иметь? Голову на плечах – трезвую и сообразительную! А она у тебя - дай бог каждому!
После разговора с Мишей, Влад заплакал - скупые слёзы стекали по его небритым щекам, но он не стыдился их. Стоя под душем решил: не вспоминать, не думать, не копаться в прошлом, не жалеть и не казнить себя. Глядя на себя в зеркало, сказал: ну что, мужик, выплакался? Пора закругляться.
Влад подарил Алану свою квартиру со  всем содержимым: кроме личных вещей, нескольких любимых часов и небольшой библиотеки. Взяв в банке кредит, купил в одной из подмосковных новостроек – однокомнат-ную квартиру. Помимо этого оформил завещание на право наследования Алану и его детям своих произведений.
Возвращался он поздно, уходил рано, в выходные – уезжал на весь день, с единственным желанием забыть всё и всех, но мозг, подобно мощной мясорубке - прокручивая и перемалывая случившееся, продолжал выдавливать мысли - возвращая его в исходное состояние. Самым тяжким оказался разрыв с Инессой Игоревной. Отношение Влада к ней - было естественной, человеческой сердечной привязанностью, основанной на полном доверии. Обласканный её искренним участием, материнской заботой и любовью, Влад чувствовал себя защищённым  и  нужным, и эта нужность была, как ему казалось, абсолютно обоюдной и бескорыстной. И вдруг такая жестокость.  Когда он думал об этом, у него перехватывало горло, и он не хотел верить, что женщина, которую он почитал за мать, не нашла в себе силы простить его. Это был вторичный удар, похожий на тот, когда – вначале от него  отказались, а затем вытурили на улицу. Но самой болезненной была мысль о том, что Инесса Игоревна слишком привязалась и полюбила Ларису, и если бы на месте Светланы,  которую она не принимала, оказалась любая другая, она – наверняка, простила бы его. Изначально невзлюбив Светлану, она сочла его измену предательством не только по отношению к Ларисе, но и к себе. Да, жесткая категоричность оценок, беспощадная нетерпимость друг к другу – одно из самых сильных женских качеств, побуждающих слабый пол совершать роковые  поступки! Мотивы столь вопиющей неприязни женщин друг к другу, гнездятся в подсознательных глубинах их натуры. Разобраться можно, но стоит ли?
Беспрестанное возвращение к последней встрече с Инессой мучило Влада. Помимо чеканных слов, произнесенных презрительным тоном, было ещё что-то неразгаданное, что не давало ему покоя.  И когда он разгадал это нечто – ужаснулся. Во всем её облике, в жестах, в выражении лица, в по-особому сжатых губах, во взгляде – отобразилась нескрываемая брезгливость. Да, да, брезгливость! Почему? Ответ явился в виде телевизионного кадра, одной из передач.
Палата, железные кровати, роженицы в пёстрых ситцевых халати-ках… и крупным планом лицо женщины. Глядя на мокрое, скользкое, синюшное тельце младенца, только что вызволенного из её чрева, она со страхом и недоумением смотрит на его узкую красную головку, на сморщенное жалкое личико, на хаотически извивающиеся, непомерно длинные тонкие ручонки с длинными морщинистыми пальчиками, на кривые худые ножки, и вдруг закрывает лицо руками и отворачивается. Она потрясена - ей невыносимо осознавать, что отныне придётся заниматься этим заморышем, ей стыдно и противно, что это создание - это существо вышло из неё. Она не хочет к нему прикоснуться... она брезгует. Возможно, эта женщина, по виду – немолодая, по ощущению – одинокая, желала ребёнка и мечтала увидеть крепкого, рекламного, упитанного, красивого бело-розового пупсика, с густой растительностью на головке, с осмысленными глазенками, а вместо него родился скользкий гадкий утёнок! Отречется, оставит, и на одного безродного станет больше? Или вдруг вздрогнет всем сердцем, и без отвращения и брезгливости, прижмёт его к своей распухшей от молока груди? И вырастит и выходит, и появится в её одиноком доме добрый молодец – красавец ясноглазый, или нежная чудная, милая Золушка. Наверное, ради этого стоит перебороть брезгливость! Стоит.
Влад чувствовал, что ожесточается и потому торопился. Оставались считанные дни, и когда ремонт новой квартиры был завершён, он съехал – в одну из самых тёмных ночей.
Всё было другим: дома, люди, транспорт, дороги, улицы, магазины, всё было чужим и холодным, и понадобилось время, чтобы свыкнуться, обжиться, чтобы по ночам не вскакивать с бьющимся сердцем, не воспринимать новый балкон,  как чужбину, не тосковать, не рваться душой в покинутое жильё и не мечтать о том, что безвозвратно кануло.
Ночи, минуя утро, растворялись в днях. Но однажды - когда люди, поражённые небывало яростными разрывами грома, ослеплённые беспрерывными вспышками молний,  вдавливаясь в свои постели, замирали от ужаса и восторга что довелось увидеть и пережить такую ночь, - взошло и воссияло утро! Прорвавшись сквозь грозовую ночь, оно явило себя очищенным, обновленным и умиротворенным.
Влад вышел на балкон, полностью раздвинул оконные рамы, и, впитывая кожей тёплый, влажный воздух - спокойно, беспристрастным взглядом, окинул чужое пространство… прикрыл глаза, немного постоял, затем вернулся, сел за стол, достал листы бумаги и… зажал пальцами ручку. Это означало только одно – отныне он невиновен и свободен!
Свобода внутренняя, цельная, бескорыстная, свобода во мне, свобода вне меня, - произнёс он вслух, и задумался, подчиняясь течению собственных мыслей.
- А что, собственно, такое свобода? Сама по себе, она нечто нереаль-ное, непонятное, порой даже неудобное, порой – смешно сказать – и ненужное. Куда её девать? Как ею пользоваться, как ею насладиться, если она так уж желанна? Быть может свобода – готовность принять и пропустить через себя всё, что преподносит жизнь? Но как принять? Спокойно, безропотно, с достоинством, без страха, или вступить в схватку, проявить стойкость и… победить? Что?! Обстоятельства или саму жизнь, некрепко связанную… с обстоятельствами? Сделать выбор -  жить или умереть? Но позвольте, какая же эта свобода, если нужно кому-то, чему-то противостоять, противоборствовать и, заглушая инстинкт самосохранения рисковать, решая этот жуткий вопрос: быть или не быть?  В таком случае, бесспорно лишь одно – свобода требует постоянных физических усилий и выносливости - когда нужно изо дня в день, превозмогая усталость, боль, недуги – истощать, растрачивать драгоценную энергию, и тем самым сокращать и без того мизерные сроки пребывания в мире живых?
- А если: не скупясь, не сетуя, не сожалея и ничего не желая взамен, безоглядно – с чувством глубокого удовлетворения, - тратить своё сердце, свои силы и возможности, дарить свои прозрения, - любя, радуясь, и… ощущая себя счастливым! Такое возможно?
Или свобода – духовная,  бесплотная сущность, похожая на озарение, на миг краткий и прекрасный, когда вдруг исчезает страх, телесная немощь, страдания, сомнения, тоска, и ощущая себя лёгким, невесомым, никому не подвластным – можно сделать шаг – возможно единственный, возможно – последний? Так что же? Чтобы быть свободным, надо обладать физическим бесстрашием, духовным мужеством и Волей? Опять спрашиваешь? А ведь тот, синий - у «Ночной фиалки», обещал ответить на все вопросы, и пока он в поиске, может стоит взяться за комедийный вариант «Качелей?» - подумал Влад.
Но, просматривая записи, он понял – его нынешнее состояние не поз-волит ему приступить к комедии. Главное – настрой, а его-то как раз и не было. Что-то в нём угасло, и присущие ему ироничные нотки замолкли и перестали искриться. Слишком всё ощетинилось и перехлестнулось, и он уже не тот парень, которому удавалось легко и беззаботно насмешничать.
Да, комедия требует особого состояния духа и полной независимости от своего ущемлённого и уязвлённого Я, - поскольку именно  оно есть главная мишень для насмешек. Как сказал великий русский классик? – «Ничего нет утомительнее невеселого ума». – Действительно, какие уж там шутки, когда чахнешь от обид и уныния, - усмехнулся Влад. – Вспомни о тех зубоскалах, вольных балагурах, потешных дураках, шутах гороховых, клоунах печальных и смешных, о тех чудаках, что умели смеяться над собой – не за корысть, ни за славу, а затем, чтобы распахивались рты от покатистого смеха, и глаза блестели от удовольствия и веселья. Забудь о своём! С тобой ничего не происходит, но жизнь вокруг продолжается - подмечай, наблюдай, фантазируй, радуйся, что тебе дарована способность -  писать! Попробуй! Смех исцеляет и очищает. А все людские  нелепости, глупости, несовершенства – всего лишь часть их сущности.
Жизнь не раз подтверждала верность кем-то сказанных слов: Никого не надо бояться так, как самого себя. Теперь Влад был более чем убеждён в правоте этого афоризма.
Обычно, начиная работать над рукописью, Влад не задумывался об эпиграфе. Нужные строки находились - неожиданно и удачно. На этот раз, прежде чем приступить к начатой теме Синего мужчины – свободного, счастливого вне зависимости от обстоятельств и пространства, и что особенно важно, не обременённого самим собой, - Влад решил сначала подобрать эпиграф.
Постепенно, по мере поисков – перебирая, перечитывая небольшие копеечные стихотворные сборники – с расплывчатой печатью, с описками, кое-как – небрежно и нехотя изданные, в которых нашли пристанище те - безызвестные, кого уже с порога, не глядя – не пущают, не принимают, не признают - в нём стало нарастать возмущение, не имеющее ничего общего с его собственной темой.
Почему не принимают? Поэзию ведь очень легко отличить от набора рифмованных строк – она чувствуется, ощущается, она прикасается к душе. Не печатают, не издают  за неимением связей и поддержки удачливых и маститых, и уж конечно не презентуют, за отсутствием у них нужной денежной массы? Но разве это признак их бездарности и ненужности? Просто они – другие. Не каждый из них способен обивать пороги, и не каждый находит в себе смелость громко известить о своем появлении. Голоса ведь тоже разные – по мелодичности, по тональности, по силе и накалу страстей: и ор, и крик, и шёпот.
Поэзия – душа человека, и её, как уличную девку, не выставишь напо-каз.
Примите, напечатайте. А вдруг, вдруг… Предоставьте читателю воз-можность самому разобраться. Кто чуток сердцем и умом, кто не перегрелся, и не перенасытился – поймёт, почувствует, и чья-то душа откликнется, отзовётся хотя бы на одну – две строки, созданные именно для него, именно о нём!  Это ли не благо, которого так недостаёт в этот прагматичный, зашторенный, суетный век. И всё-таки: вначале было Слово.
Влад продолжил тему Синего мужчины, сумевшего вырваться из тисков обстоятельств, условий и случайностей, ему хватило мужества и решительности покинуть пределы определённого пространства, и начать жить по законам Собственной Воли, - не озираясь, не шарахаясь из стороны в сторону, не привязываясь, не увлекаясь самому, и не увлекая других, не враждуя и не порицая: он выбрал свободу мыслей, чувств, поступков и ощущений.
Разумеется, Влад догадывался, и в какой-то степени знал, что Воля, как и всё на земле, не существует в чистом виде, поскольку она обусловлена всякого рода причинами, и что она не так уж независима, не так непогрешима, и тем более не так уж совершенна – да и  само  совершенство – в чистом его виде, недоступно и непостижимо разуму человека, ибо оно – бесконечно и божественно! Конечно, любой наивный простак, любой мудрец, напичканный чужими предположениями и заключениями, может ненароком обмолвиться: - а чем я не бог! И в самом деле, почему бы и нет! Но… - как там, у Спинозы?... Эти люди говорят так… потому что они в своей природе не знают ничего лучше собственного разума. А между тем божественный разум есть причина всего, разум человека есть лишь следствие; что же может быть общего между тем и другим? Разве то же, что между созвездием Пса, сияющим на небе, и тем псом, который бежит по улице, - одно только имя».
Так, кто же я? Простак или мудрец? Ни то, ни другое! Я пёс, бегущий по улице, без ошейника и без поводка – ничейный и вольный!
Писалось легко и слаженно. И через два года вышел в свет роман под названием «Воля». Эпиграфом к нему послужило двенадцать строк одноименного стиха, затерянного в одном из тех самых неприкаянных поэтических сборников.

Воля

Он ушёл на изломе мая,
непрощённый и непростив,
как любовница – воля чужая
подготовила этот разрыв:
он навеки был с нею связан -
ненавидя, всё же любил;
                их союз был трагичен, опасен,
но противиться не было сил…
Но когда за оградою белого сада
кто-то дико заплакал, завыл…
он вдруг крикнул – не надо!
Я всё понял, я вас простил.