К 9 марта

Как то,  привез я на "скорой" маму в Боткинскую больницу. Та еще богадельня, надо сказать.
В приемном покое, в старом здании, лежала вековая тоска .
Облупленный кафель, сиденья сваренные непросыхающим местным сварщиком и изрезанные жопами пациентов. В мутном междурамье окна метров 5 высотой, дребезжала жирная мартовская муха. Хотела на волю.
Я тоже.
8 марта. Часов  11 утра. В приемном покое молодой, уставший, видимо, от ночного дежурства или от хронической безнадеги доктор, оформлял предыдущих пациентов. Это была молодая девка с бланшем на все лицо, сверкавшая кровавыми глазами и ее супруг, прикованный к менту явно в меланхолическом настроении и судя по его взгляду на усилия мухи, мент  тоже хотел бы на свободу, но долг сковал его глупые детские желания.
Оформляли долго, я раз 5 давал маме нитроглицерин. Мимо нас пошла, размазывая грязь по драному линолеуму, санитарка с воняющим хлоркой ведром с намалеванной на избитом жестяном боку кровавого цвета вдохновляющей надписью "морг"...
Мама словно по команде дрессировщика, подняла ноги. Отработав в свое время 25 лет хирургической медсестрой детского отделения, она для прибавки к пенсии, мыла гинекологический кабинет... Поэтому знала "цену вопроса"...
Я решил разрядить сонную обстановку общего уныния, где уже терялось различие между больницей и полицейским участком, иронично заметил, что, мол вот праздничек и начался...
На что уборщица, махнув как Гагарин рукой в сторону пациентов, начавших отмечать Международный день солидарности трудящихся женщин, несколько эмоционально, резонно ответила:
- Это что! Вот вечером мужики пойдут... Вот это страсти... Олени ****ые...
Маму я забрал домой на следующий день. Живую.