Выбор отшельника

Григорий происходил из знатного рода. Рано осиротев, он доверил управление семейной усадьбой дальним родственникам, а сам предался созерцанию. Изредка он навещал отшельника по имени Василий, жившего в хижине на окраине леса, недалеко от разрушенного храма. Григорий ездил туда верхом в сопровождении слуги, ведшего под уздцы лошадь с нагруженными на нее съестными припасами. По прибытии на место слуга выгружал припасы и уезжал, а хозяин оставался на несколько дней в хижине.

Они с Василием проводили время в беседах, чтении, прогулках по лесу. Пару часов в день отводилось молитве и труду. Григорий собирал и колол дрова, помогал Василию обрабатывать огород. Привезенной еды им хватало, часть ее даже сохранялась про запас.

По вечерам друзья посещали развалины храма, где с замиранием сердца наблюдали за духами, неслышно сновавшими меж стен в тусклом свете луны. Мысленно распрощавшись с ними, они возвращались в дом и укладывались в мягкие, хорошо прогретые постели.

Идиллия длилась три года, а затем Василий начал проявлять обеспокоенность.

– Что огорчает тебя, друг мой? – поинтересовался Григорий.

– Видишь ли, Григорий, – ответил отшельник, – мои мысли рассеянны, я не могу сосредоточиться на молитве. Думаю, это происходит от переедания, точнее – от изысканности блюд, которые ты привозишь.

– Я не замечаю, что мы едим. Конечно, блюда вкусны – иначе я не притронулся бы к ним, – но во время трапезы я не обращаю внимания на еду, мои мысли заняты другим. Однако я убежден, что в усадьбе готовится полезная пища. Она помогает нам беречь силы и не отвлекаться на заботы о здоровье.

– Древние мудрецы советуют воздерживаться от определенных видов пищи на продолжительный срок, даже на всю жизнь. Воздержание способствует духовной собранности.

– Что ж, если ты решил последовать их совету...

Григорий велел слугам ограничить припасы, но Василий не успокоился. Остерегаясь неправильной пищи, он вместе с другом тщательно сортировал доставленные продукты. Григорий вынужден был порыться в усадебной библиотеке, чтобы отыскать кулинарные книги, которые при иных обстоятельствах нипочем бы не взял в руки.

Вслед за пищей Василий потребовал сократить сон:

– Древние мудрецы уверяют, что сон отнимает массу времени. Его можно использовать для труда и молитвенного бдения.

Теперь друзья спали меньше. Василий разломал удобные кровати и установил на их место жесткие топчаны. На Григории эти перемены отразились неблаготворно. Бродя по лесу, он клевал носом, беседуя, еле шевелил языком и утомлялся, работая в огороде. Но Василий не замечал слабостей друга – он с энтузиазмом отдался новым проектам:

– Мы много читаем и говорим. Пустословие расслабляет, а чтение потворствует лености. Давай-ка больше работать и меньше гулять!

– Занятия по хозяйству позволяют сохранять физическую форму. Что еще нужно?

– Древние мудрецы рекомендуют созидательный труд. Я принял решение восстановить храм.

– Тогда духи покинут его, и мы не сможем любоваться ими при лунном свете.

– Зато мы сможем любоваться самим храмом!

Василий принялся за дело. Ему пришлось тяжеловато. От Григория не было проку – он многого не умел и быстро уставал. Отшельник перестал общаться с другом, в одиночестве гулявшим по лесу и сидевшим с книгой. И все-таки присутствие Григория сковывало его. Однажды он не вытерпел:

– Прости, Григорий, я должен попросить тебя уехать. Ты не работаешь, а древние мудрецы призывают сторониться людей, отвлекающих от молитвы и труда.

– Отлично, Василий! Желаю тебе успехов на новом поприще.

– Оно не новое! Пойми, одних размышлений мало. От слов, в избытке произнесенных нами, давно пора перейти к делу.

– Значит, мы произносили не те слова. Или понимали их по-разному…

Григорий вернулся в усадьбу. Хозяйство по-прежнему внушало ему неприязнь, зато он с наслаждением уединялся в библиотеке и совершал конные прогулки по окрестным полям и лесам. Так минуло два года, и император, правивший их страной, вызвал Григория ко двору. Посещение двора входило в круг священных обязанностей, которыми Григорий не мог пренебречь. Императорское окружение ему понравилось, составлявшие его вельможи отличались вежливостью и благоразумием. Они с любопытством внимали мудрым речам, которые вел не по годам развитый новичок. Но вскоре Григория утомили суета бесконечных приемов и общество придворных дам, и он решил раскланяться. Император с сожалением отпустил его:

– Такие люди как вы нужны нам. Жаль, что у вас нет задатков государственного деятеля, но надеюсь, вы еще порадуете меня и двор своими познаниями. Кстати, что вы скажете о знаменитом подвижнике Василии, обосновавшемся в ваших краях?

– Он знаменит? – удивился Григорий. – Я не знал. Когда мы расстались около двух лет назад, он жил в лесной хижине и строил храм. С тех пор что-нибудь изменилось?

– Э! Вы совсем отстали от жизни в вашем-то возрасте. Он ваш ровесник, а уже известен многим в империи. Особенно чтут его наши дамы. Они чрезвычайно падки на святых.

– Он уже и святой?!

– Да, мой дорогой. Крестьяне стекаются к нему толпами за советом и утешением. И дворяне от них не отстают. Храм восстановлен, там регулярно проходят службы. Съездите, посмотрите. Этим вы окажете мне услугу. Меня в особенности интересуют его умственные дарования. Думаю, вы сумеете составить о них верное представление.

– Благодарю за доверие, государь. Но не слишком полагайтесь на мое мнение. У нас с Василием разные взгляды на ум. Хотя в чем-то он вам, пожалуй, будет полезен…

Григорию не хотелось снова видеть отшельника, но он счел своим долгом исполнить просьбу императора. Чтобы поскорее освободиться, по пути домой он завернул к знакомому лесу. В прежние приезды Григория очаровывали лесная тишина и полумрак – сказывалась близость духов, поэтому птицы и звери неохотно селились в лесу. Теперь от тишины не осталось следа – по утоптанному тракту сновали крестьяне и скакали всадники, а сам лес был наполовину вырублен. За деревьями мелькали свежие срубы, над ними возвышался храм с мощными стенами и широким куполом. На месте отшельнической хижины стоял крепкий деревянный дом с узорчатым крыльцом и разноцветной крышей. Народ двигался в том направлении, туда же повернул коня Григорий.

Кроме него, у крыльца спешились пятеро всадников. Григорий заметил у подножия лестницы пару дамских носилок. Дамы со слугами расположились на крыльце, в тенечке. Столпившиеся в отдалении крестьяне оживленно перешептывались. Парадная дверь распахнулась, из дома вышел Василий. За два года он пополнел и сменил платье на более представительное, мало чем уступавшее одеждам знати.

– Низкий поклон тем, кто явился за благословением и поучением, – возвестил отшельник. Не поклонившись, он воздел руки к небу. Крестьяне попадали на колени, а всадники склонили головы. – Прошу вас, потерпите. Сначала я приму самых уважаемых гостей, – он хотел было подойти к дамам, но тут его взгляд упал на Григория. Отшельник вздрогнул.

– Здравствуй, Василий! – громко произнес Григорий. – Я прибыл сюда по поручению императора, а не по своей воле.

Всадники и дамы с любопытством воззрились на него, а крестьяне залопотали. В их невнятном говоре Григорий разобрал слово «непочтительно». Василий опомнился:

– Посланцу императора всегда рады. Я приму вас первым. Милые дамы, не обижайтесь!

Дамы, однако, обиделись – не на Василия, а на Григория – и презрительно фыркнули, когда он, еле заметно кивнув, прошествовал в дом. Очевидно, они ожидали, что он уступит им как полагается галантному кавалеру.

Василий плотно затворил за ним дверь и поманил за собой в просторную гостиную, посреди которой был накрыт стол на десяток персон, украшенный огромным пирогом с залитой сахаром надписью «ПОДВИЖНИКУ БЛАГОМУ».

– Подарок князя ***, – объяснил Василий. – Жду его в гости с семейством и духовными лицами. Тебя действительно прислал император?

– Хорошо, что спросил. Древние мудрецы советуют: «Доверяй, но проверяй».

Василий деланно засмеялся:

– Ты меня подловил! Я и вправду по молодости увлекался книжными поучениями. Они помогли мне обрести себя, научили любви к людям. Я до сих пор следую заветам мудрецов.

– Неужели? – Григорий закашлялся. – Так это все, – он указал на стол, – правильная пища?

– Не все, – покраснел отшельник. – Далеко не все. Это подношения от чистого сердца, от искреннего почитания. Я не могу игнорировать их.

– А воздержание?

– Прежде я раздавал подарки нищим и голодным – они постоянно снуют возле меня, – ну а сейчас вкушаю сам… понемногу. Чтобы не оскорбить дарителей. Они ведь ценят мою заботу о них. Радость ближних превыше всего. Святая радость! Пирог этот освящен в нашем святом храме…

– Погоди, Василий, от святости у меня закружилась голова. Пирог тоже свят. И храм… когда ты успел его построить?

– Люди помогли. Пришли добрые люди, сильные, работящие, засучили рукава, взялись за работу – бодро, с песнями.

– Ты ими руководил?

– Я их благословлял. Куда мне! Силенок не хватало. Смотрел и радовался. Теперь служу в храме святую службу.

– А кем возведен святой дом…, – Григорий заглянул в соседнюю комнату, – со святыми кроватями и перинами?

– Не кощунствуй! Ты никогда не любил людей, тебе не понять моей радости! Этот дом – знак уважения, знак любви…

– Довольно, Василий. Я не привык к таким… святым разговорам. Я напишу императору о том, что видел.

– Добро, напиши! Нам не помешает его поддержка. Нашему святому поселению…

Отшельник всхлипнул то ли от умиления, то ли с досады. Григорий двинулся к выходу, но Василий вцепился в полу его плаща:

– Стой, не уходи! Знаешь, духи исчезли. Для них тут слишком шумно, слишком людно.

Григорий обернулся. Отшельник стоял перед ним печальный и поникший.

– Григорий, почему так получилось? – вдруг запричитал он. – Я желал как лучше. Я искал радости…

– Радости? – Григорий пожал плечами. – Ты обрел ее. Святую радость.

– Ты не понимаешь! – огрызнулся Василий. – Ты всегда жил один. Ты не видел, как эти люди едят. О, они добрые, милые, но… как они едят! Чавкают, жир течет по губам. А о чем они говорят! О чем они говорят!!! А эти дамы… они такое говорят мне!

– Догадываюсь, о чем могут говорить дамы.

– Что я сделал неправильно? – грузное тело отшельника затряслось.

– Успокойся! – Григорий усадил Василия в кресло и, поморщившись, налил в чашу вина. Только уважение к священному сану помешало ему выругать императора за его прихоть. Отхлебнув из чаши, отшельник поднял глаза на посланца:

– Ты… ответишь мне?

– Изволь, отвечу. Побеседуем по старинке, – Григорий вздохнул. – Если помнишь, все началось с еды. Ты сосредоточился на ней, и она поработила тебя.

– Напротив, я хотел отказаться от еды!

– Чепуха! Отказаться от еды невозможно. Это жизненная потребность. Ты день и ночь гадал о правильном выборе кушаний. Подобно обжоре. Вы с ним вроде бы на разных полюсах, но здесь сходитесь. Он прикидывает, как бы съесть больше, а ты – как бы съесть меньше. Вы оба думаете о еде, вы оба ее рабы. Удивляться ли тому, что ты обожествил еду?

– Дело не в пироге…

– Ты пирог освящал, а не какие-то чувства. Да и могут ли чувства выражаться в пироге?

– Они по-другому не умеют.

– Дарители? Не умеют. Стоит ли тогда ценить их чувства?.. Далее – сон. Каждый испытывает в нем нужду, а то, от чего зависит каждый, не должно быть предметом нашей заботы. Не думай о сне, спи ровно столько, сколько требуется для здоровья.

– Не получится ли так, что ты озаботишься здоровьем?

– Здоровье необходимо человеку наравне с пищей и сном. Больной не думает ни о чем, кроме собственного тела. Как и лелеющий тело здоровяк.

– Что ты скажешь о труде?

– Человек проживет и без труда, но участь бездельника незавидна – безделье пробуждает тоску. Приятно размышлять, читать, беседовать после неутомительной физической работы. Но нельзя занимать ею разум.

– Ты прав. Я думал лишь о строительстве храма.

– Труд завлекателен для людей думающих. Поэтому многие, равнодушные к пище и сну, угодили в его сети.

– Но потом я прекратил работать.

– Правильно. Потому что сам храм оказался важнее затраченных на него усилий. Строго говоря, обожествляется не сам труд, а его результат. Когда в твоих мыслях воцарился храм, тебе стало безразлично, кто именно его построит, только бы он строился. Я был лишним, поскольку не умел строить, а потом явились умелые работники, и ты благословил их. Ты отверг и поклонился всему, что понятно людям – еде, труду, материальным удобствам. Ты вторгся на их территорию, проникся их интересами и в итоге задумался о людях и поклонился им. Ты превратился в наставника.

– Ну а ты? Тебе прислуживают с рождения, ты жил при дворе. Почему ты неподвластен всему этому?

– Я не впустил этого в себя. Если бы я добивался изысканных блюд, комфортного существования, выгодного положения, тесных отношений – я бы, скорее всего, не устоял. И если бы активно боролся с этим – тоже…

– Не лукавь, Григорий! Как ты поступишь, если завтра лишишься тех скромных удобств, что имеешь, и вынужден будешь добывать их сам?

– Не знаю, Василий. Знаю только, что если задумаюсь о них сегодня, когда они у меня есть, то не удовольствуюсь ими и захочу большего. Или меньшего. Твой случай – тому пример. Ведь ты имел то же, что и я.

– Отчего ты не предупредил меня?! – вскричал отшельник.

Григорий улыбнулся:

– Я устал от тебя, Василий. Мне сделалось скучно. Машинально я продолжал посещать тебя, но если бы ты меня не прогнал, я бы ушел сам.

– Так это твоя скука повинна в моих терзаниях? Из-за тебя я утратил душевный покой?

– Вряд ли, – задумчиво промолвил Григорий. – Ты искони таков. Твой пытливый ум и пылкий нрав вначале привлекали меня, а затем твоя натура дала себя знать. И я заскучал. Практичные люди скучны. Даже вельможи интереснее тебя – родовая гордость не дает им увязнуть в повседневности.

– Значит, я разочаровал тебя…

– Разочаровал? Ничуть! Ты был орудием моего ума и чувств. Один из почитаемых тобою древних велел постящимся ученикам «не кушать людей». Не ведая того, он изрек истину. «Не злобствуйте, не кидайтесь на людей» – хотел сказать он. «Не касайтесь людей, не глотайте их» – услышал я. Если бы я тебя скушал, мне было бы действительно горько. Но я лишь попробовал…

– А вот я наелся людьми до тошноты! Что мне делать? Бежать?

– Не убежишь, новоиспеченный мой мизантроп. Они найдут тебя. Я могу жить в усадьбе, не опасаясь их вторжения. Они чувствуют, что я несъедобен, поэтому избегают меня. Ты сделал свой выбор, и они вопьются в тебя как пиявки. Приятного аппетита всем вам!

Григорий запахнул плащ и покинул дом отшельника.