Запретные плоды

Недавно в наш полк прибыли окончившие военные училища молодые офицеры, и мы, прослужившие уже целый (!) год и не забывшие трудности становления, брали над ними шефство. Роль эту многие исполняли без принуждения, находя удовлетворение в том, что ровесник смотрит на тебя почти с восхищением и искренне благодарит за, казалось бы, очевидные и простые вещи. С видом академических профессоров мы объясняли новичкам, как готовиться в суточный наряд, как добраться до ближайшего города или пройти в полковую библиотеку. Особое восхищение прибывших «из Союза» вызывали недюжинные лингвистические способности «старожилов», проявлявшиеся особенно ярко при первом совместном посещении местной корчмы.
В соседнюю роту командиром взвода пришел выпускник Бакинского общевойскового училища со звучным именем Алимардан. Он как-то умудрился провезти через границу десятилитровую канистру с замечательным азербайджанским коньяком, хотя таможенными правилами допускался лишь провоз то ли двух бутылок, то ли двух литров крепких напитков. В ходе дружеской пирушки обладатель столь весомого аргумента был принят в офицерское братство, получил имя Алик и взят под опеку «ветеранами», прослужившими в полку год или два.
На поверку Алик оказался человеком интересным и содержательным, а когда на учениях, после изнуряющего марша, вечером у костра он запел на родном языке – мы окончательно поняли, что человек этот не способен на подлость и предательство.
Человек, поющий самозабвенно – человек с открытой душой. «Человек открывает душу в двух случаях, – подумалось мне тогда, – перед судом Божьим и во время пения. И величайшим грешником будет тот, кто оборвет песню грубым окриком или показным пренебрежением».
Дружили мы наотмашь, не задумываясь о национальной принадлежности друг друга. Основой настоящей дружбы, приятельских отношений были качества человеческие и офицерские: открытость, честность, порядочность, искреннее желание помочь товарищу, полагаясь на взаимность, но ничего и никогда не требуя взамен. Мы многого не знали из истории развития национальных отношений, не были обременены обидами времен минувших, и дружить начинали с чистого листа. Мы искренне восхищались успехами друзей, а последний и очень нечастый аргумент в офицерском споре – кулак бил просто по лицу обидчика, а не по лицу какой-либо национальности… В одном подразделении служили армяне, грузины, азербайджанцы, литовцы, представители других народов. О том, что все они мечтали отделиться от России, мы узнаем гораздо позже, в девяностые. А пока мы вместе тащили офицерскую лямку, ездили друг к другу в гости, были свидетелями на свадьбах, перехватывали денег «до получки», в случае необходимости «прикрывали» перед начальством, делились самым сокровенным.
«Твой Петербург мирил врагов высокой доблестью полков в век золотой Екатерины»… Так споет позже Игорь Тальков; и как мне кажется, пел он не только о том далеком времени…

* * *

По неподдающимся логическому анализу признакам понимаю, что Алика гложет какая-то мысль, высказать которую он не решается.
– А что, правда, здесь можно сходить на… стриптиз? – едва слышно спрашивает он. Последнее слово он не произносит вслух, а лишь шевелит губами.
– Что? Куда сходить? – переспрашиваю я.
Наконец он выдавливает из себя это слово, при этом густо покрасневшее лицо, как индикатор перегрузки, показывает, каких усилий ему это стоило.
– Ну конечно! Только это нужно ехать в ночной клуб – или в Будапешт, или в Кечкемет, – с напускным равнодушием произношу я. Дело в том, что краем уха я слышал от ветеранов полка, что это глубоко чуждое нам зрелище кое-где имеет место. Но самому бывать не доводилось. К тому же я представляю, что если факт посещения подобного «культурного мероприятия» станет известен командованию – ничего хорошего ждать не стоит.
И все-таки чертик тщеславия дергает меня за язык.
– На следующей неделе съездим, – выпаливаю я.
Мне становится не по себе. Чувствую себя двуликим Янусом: один лик мудрого наставника, обращенный к младшему товарищу, олицетворяет решительность и твердость – а другой исказила гримаса досады на свою болтливость. Но слово сказано, а верность слову – один из краеугольных камней в фундаменте офицерских взаимоотношений. Я не оставил себе выбора – идем на стриптиз!

* * *

Вечером беру пива и отправляюсь к старшему лейтенанту Игорю Трунову, слывущему в полку первым повесой. Игорь, командир взвода в роте почетного караула, красавец, острослов и убежденный холостяк, был объектом повышенного внимания со стороны женщин полка.
На игривый вопрос полковых дам:
– Как на личном фронте? – он неизменно отвечал:
– Немало ваших полегло!
Излагаю ему суть проблемы (ну, конечно, это, нужно одному молодому лейтенанту!) и затем, набравшись терпения, долго выслушиваю иронические вариации Игоря на тему «и замполитам ничто человеческое не чуждо». Поупражнявшись в красноречии, после второй бутылки пива мой наставник добреет и переходит к содержательной части инструктажа. Внимаю его словам, стараясь не пропустить деталей.

* * *

Наступил день нашего отчаянного рейда в оплот уродливого, глубоко чуждого нам явления. В тридцати километрах от нашего полка расположен город с красивым названием Кечкемет, что в буквальном переводе на русский язык означает «город козла». Смею заметить: название города обусловлено исключительно тем, что жители этих краев, симпатичные и приветливые люди, издревле занимались животноводством. Именно там находится цель нашего путешествия – ночной клуб со стриптизом.
Захваченная с собой солдатская фляжка с азербайджанским коньяком частично снимает внутреннее напряжение и делает дорогу до «Козлограда» неутомительной. Мы идем по вымощенным камнем вечерним улицам старинного городка. Дома готической архитектуры, кованые вывески магазинчиков и кафе, чугунные фонари – все это похоже на иллюстрации к рыцарским романам и привносит в наше настроение нотку романтической авантюрности.
И вот мы у цели нашего путешествия.
Устойчивое и абсолютно обыденное ныне словосочетание «ночной клуб», в те времена произносилось с оглядкой и шепотом. «Клуб» – и это знали все – есть оплот высокой социалистической культуры. Поэтому в сочетании с прилагательным «ночной» этот словесный альянс для большинства людей превращался в пугающую лингвистическую химеру.
К моему удивлению (которого я, в силу известных обстоятельств, не выказываю), ночной клуб оказался весьма похожим на… просто сельский клуб. Длинное приземистое деревянное здание с небольшим крыльцом никак не соответствовало моим представлениям о сакральности действа, которое должно было там происходить. Но на щите рядом с входом, помимо объявлений о киносеансах, красовалась афиша, на которой была изображена румяная девичья мордашка с султаном из перьев на голове и неестественно длинными ресницами. Она задорно и обнадеживающе подмигивает четырем лейтенантам, приглашая войти вовнутрь. А офицеры дамам не отказывают!

* * *

Мы входим внутрь и окунаемся в неповторимый аромат венгерской корчмы, представляющий собой смесь сладковатого запаха черешневой паленки, терпкого дыма сигарет «Симфония» и благоухания душистых специй, на которые так щедра мадьярская кухня. Нас встречает опереточного вида распорядитель вечера и с широкой улыбкой поясняет нам, что… мест на сегодня нет!
Я смотрю на Алика и понимаю, что так жестоко его еще судьба никогда не била. На его почти окаменевшем лице мелко подрагивает левый ус, а неподвижный взгляд способен воспламенить айсберг. Мы берем время на размышление и анализ наших финансовых возможностей. Через минуту мы – азербайджанец, армянин, русский и украинец – единогласно решаем: «Русские не сдаются!».
Уступая нашему напору, подкрепленному парой сотней форинтов, распорядитель проводит нас внутрь, но предупреждает, что единственный свободный столик находится в противоположном конце зала на балкончике, отгороженном довольно высокой балюстрадой. Минутное уныние, посетившее нас, развеяно, и мы, оживленно переговариваясь, занимаем места за столиком в предвкушении «хлеба и зрелищ».
До начала «зрелищ» еще более двух часов, и мы, изрядно проголодавшиеся, внимательно изучаем меню. Надо сказать, что венгерская кухня богата сытными мясными блюдами, чаще всего приготовленными из свинины. Главный лозунг венгерских кулинаров воспет в оперетте Кальмана «Марица»: «Коли мясо – так свинина, коли сало – острый шпик!»
Нам приносят замечательное блюдо с труднопроизносимым названием «пёркёльт», аромат и вид которого возбуждает аппетит не хуже марш-броска с полной выкладкой. Вино «Кечкемети леанька» («Кечкеметская девушка») прекрасно дополняет ужин. И тонкий вкус вина, и его игривое название становятся темами для обсуждения. Застольная беседа, подобно равнинной реке, течет плавно и неторопливо.
Где-то внизу в зале задушевный, приятно-хрипловатый голос скрипки (да-да, именно голос!) выводит хорошо знакомую мелодию чардаша Монти. Громкость музыки нарастает, и через минуту, доселе невидимый, скрипач возникает у нашего столика. Он кружит вокруг нас, не переставая извлекать из своей старенькой скрипки завораживающие звуки, то почти оглушающие, то находящиеся где-то на самой границе с абсолютной, бездонной тишиной. Музыкант поочередно подходит к каждому из нас, заглядывает в глаза и всем своим видом показывает, что в данный момент играет только для тебя! Протянутые ему купюры непостижимым образом исчезают в складках его черной атласной рубахи – хотя, клянусь, музыка не прерывается ни на мгновение!
Обойдя вокруг наш столик и собрав приличный гонорар, скрипач лукаво улыбается, делает несколько виртуозных пассажей и… начинает играть «Подмосковные вечера». То ли он это делает в знак благодарности за нашу щедрость, то ли это крик сороки заметившей медведя, но взоры окружающих обращены в нашу сторону. На их лицах широкий спектр эмоций – от «да здравствует советско-венгерская дружба» до «понаехали тут на танках». Чувствуем себя экипажем подводной, лодки вынужденно всплывшей посреди расположения противолодочных кораблей противника: такая публичность в данный момент не входит в наши планы. При помощи очередной купюры «выключаем» «Подмосковные вечера» и «включаем» чардаш. Скрипач, подмигнув нам и лукаво улыбнувшись, переходит к другому столику. Легкий приток адреналина еще более повышает наше настроение.
Вдруг я неосознанно отмечаю: что-то нарушает идиллическую картину. Окидываю взглядом своих друзей: в череде блаженно улыбающихся физиономий (считая мою) отчетливо заметно отсутствие следов катарсиса на лице Алимардана. Он явно чем-то раздосадован.
– Ничего не видно, – тихо произносит он. Беглый анализ обстановки показывает, что занятый нами плацдарм не находится в прямой зрительной связи с объектом наблюдения – сценой. Этому категорически препятствуют балюстрада, огораживающая нашу террасу, и большая колонна, поддерживающая крышу храма культуры. Да и приличное расстояние до сцены внушает опасения, что существенные детали происходящего на подиуме могут ускользнуть от внимания нашего молодого друга (да и от нашего тоже!).
Во второй раз за этот вечер понимаю, что высшая цель нашего похода находится под угрозой. И я, как наставник, не имею права этого допустить!
Спускаюсь вниз и нахожу распорядителя. Объясняю ему суть проблемы («проблема ван!»): хотелось бы найти места для нас поближе к сцене. Про себя отмечаю, что мой венгерский язык гораздо лучше, чем полтора часа назад. «Завклубом» (так мы уже успели его окрестить) цокает языком и разводит руками, показывая всем видом, что он-то, дескать, со всей душой, но мест нинч (т.е. нет)!
Чувство ответственности за подопечного и высокий эмоциональный настрой становятся ступенями, которые выводят ракету моего красноречия на высочайшую орбиту. Я вдохновенно говорю об интернационализме, о мужской солидарности, о любви к Венгрии и ее народу. Моя речь убедительна, потому что в ней нет ни слова лукавства! Метрдотель поднимает вверх большой палец правой руки. Вам, мой читатель, конечно, показалось, что венгр был восхищен моей речью. Может, так оно и было – но я-то уже знал, что этот жест означает «один». С видом заговорщика он глазами показывает на столик возле сцены, за которым грациозно восседают две молодые полногрудые мадьярки, и еще раз поднимает большой палец вверх. Несколько минут назад вам, мой читатель, показалось бы, что распорядитель дает характеристику этим дамам. И, может быть, так оно вновь и было – но теперь и вы понимаете: сей жест означает, что за этим столиком есть только одно свободное место!
Оцениваю обстановку, и мне становится до слез обидно, что это место должен занять мой подопечный! Без году неделя в ЮГВ, ни слова на языке страны пребывания – и н; тебе, такая удача выпадает! Поднимаюсь наверх, пытаюсь заглушить свою досаду. В голове проносится: «мы в ответе за тех…», «наставник молодежи…», «все лучшее детям…», «убыв бы на фиг!!!».
Подхожу к нашему столику и с видом видавшего виды гусара сообщаю, что мною не без труда отвоевано одно местечко у сцены за столиком в обществе двух прекрасных дам. «Не надо оваций, господа, – говорю я уже про себя, – все лучшее детям!».
Ловлю себя на мысли, что за сегодняшний вечер научился читать мысли по выражениям лиц. Передо мной три лика моих друзей – три открытые книги: в двух написаны дифирамбы в мой адрес, а в третьей, вместе с искренним восхищением – растерянность и страх неизведанного. Алик смотрит на меня так, как, видимо, в критический момент заложник смотрит на террориста. Мы втроем убеждаем его с таким напором, чтобы он, не дай бог, не подумал, что в его положении любой из нас на его месте хотя бы секунду сомневался!
Мы разливаем оставшийся коньяк, и после тостов-напутствий я провожаю нашего молодого товарища за столик у сцены. Он сосредоточен; бледность оттеняет тонкие черты его красивого восточного лица. Сдержанные улыбки и заинтересованные взгляды девушек, сидящих за столом, свидетельствуют о зарождении симпатии к моему подопечному. Раскланявшись, я удаляюсь на нашу балюстраду с чувством удовлетворения от выполненного дела.
Какое-то время наши взгляды прикованы к столику у сцены. Вскоре мы приходим к выводу, что азербайджано-венгерский альянс сложился весьма благополучно; лишь настораживает тот факт, что официант, проявляя излишнюю прыть, принес за их столик бутылку черешневой паленки…
Нас вновь очаровывает блеск золота человеческого общения. Мы говорим не для того, чтобы убедить, мы слушаем не для того, чтобы запомнить, мы спорим, не для того, чтобы отстоять свою правоту – мы просто наслаждаемся общением. А содержательная часть наших – поверьте, не пустых! – разговоров, видимо, вливается тоненьким ручейком в тот самый лемовский океан под названием Солярис… Прагматику наших дней, громко называющий любую встречу переговорами, неведом такой стиль общения. Но результатом наших дружеских посиделок было не то, кто кому что продаст и за какую цену: здесь рождалось эфемерное создание, имя которому – офицерский дух и мужское братство…

* * *

Внезапно гаснет свет. Барабанная дробь… мелькание цветных софитов…
На сцену выпорхнули шесть барышень в многослойных юбках и блузках, расшитых бисером. В руках у них были цветные зонтики, превращавшиеся то в трости, то в ширмы, прикрывающие разные части тела во время изображения пикантных поз. Несмотря на приличное расстояние до сцены, мы единодушно отметили, что барышни были не столь молоды, как на афише у входа; но танцевали они самозабвенно и зал встречал каждую потерю очередного предмета их гардероба одобрительным гулом и аплодисментами.
По законам весьма предсказуемой драматургии дамы вскоре остались в панталонах а-ля Мария Антуанетта, атласных бюстгальтерах и ажурных чулках. Дело принимало нешуточный оборот, потому что одновременно столько женщин страны, строящей социализм, в таком виде – вряд ли это кого-нибудь могло оставить равнодушным.
Танцовщицы в такт музыке повернулись спиной к залу и неуловимым движением расстегнули застежки верхних элементов оставшегося гардероба и под синкопу барабанщика метнули их в зрительный зал. В зале раздался гул восхищения и звук сдвигаемых стульев. Это зрители «партера», видимо, ринулись за пикантными трофеями с той решительностью, с которой футбольный фанат прыгает за вылетевшим на трибуну мячом. Темнота скрывала от нас происходившее около сцены, но мы искренне надеялись, что наш «полномочный представитель» не остался без трофея.
Вопреки нашей разыгравшейся фантазии, сценическое действо вскоре закончилось. Когда барышни нарочито потянулись к панталонам, ударила барабанная дробь, сцену затянуло дымом, и свет погас. Когда огни рампы вновь осветили сцену, там стояли облаченные в полную амуницию танцовщицы и на шести раскрытых зонтах, обращенных к зрителю, читались буквы «THE END».
В зале зазвучал хор из вздохов разочарования и смеха. Причем б;льшая, наиболее рефлексирующая часть зрителей смеялась над наивностью своих ожиданий. Но ведь слово «стриптиз» есть не что иное, как сочетание двух английских слов: «стрип» – раздеваться, «тиз» – дразнить. Извольте-с!
Все произошедшее рождает новый фейерверк острот на грани высокого штиля и нарочитой гусарской грубости (грубости, но не пошлости!).

* * *

Все хорошее имеет нехорошее свойство заканчиваться. Зал начинает пустеть, да и нас перспектива шагать всю ночь пешком заставляет поторопиться. Мы расплачиваемся с официантом, оставляя хорошие чаевые (последние деньги), не в пример экономным (скуповатым?) венграм, и спускаемся по лестнице в зал. Поймав вопрошающий взгляд нашего скрипача, мы почти хором кричим:
– «Подмосковные вечера»!!!
Под музыкальную визитную карточку столицы великой державы с гордо поднятой головой идем через зал.
Подхожу к столику, где, вальяжно откинувшись на спинку стула, сидит наш счастливчик и триумфатор. Подойдя ближе, понимаю, что Алик спит. На его переносице – очки в тонкой золоченой оправе (но он никогда, даже на стрельбах, не говорил, что видит неважно!). По лицу Алика, словно рябь по воде, пробегает блаженная улыбка.
Я осторожно беру его за плечо и встряхиваю:
– Алик, подъем!
Он открывает глаза и задает мне обескураживающий своей непосредственностью вопрос:
– Что… стриптиз начинается?


Связаться с автором Вы можете по e-mail: avladnsk@yandex.ru