Эти знакомые темные уголки...

Взяв свой зонт с дырками, которые в нем прогрызли голодные крысы, я направился к двери. Замазанное окно было хуже, чем на заводе, или в лифте угольной шахты, но сквозь щель у двери было слышно, что на улице идет дождь. Самая лучшая погода для прогулок. Я вышел на улицу и сразу же засмотрелся на угол Парк-роуд и двадцать второй – именно там застрелили Хромого Тима. Ему вставили в рот обрез от ружья и вышибли мозги прямо на витрину магазина, что торговал свежими булками. В историю, задержание этих преступников вошло, как «кровавое задержание» поскольку из банды четырех головорезов, двух застрелили при задержании, третий остался с ампутированными ногами, а четвертый угодил в тюрьму и повесился спустя шесть лет заключения. Достаточно было просто чуть задержать взгляд на мостовой, не поддаваясь на порывы холодного осеннего ветра, как вот он лежит, маленький иссушенный скелет в мешковатой одежде. Зубы шрапнелью высыпались изо рта, словно перламутровые пуговицы в швейном магазине. Мои шаги гулко звучат в туманной тишине городка. Вон карусель, где повесилась Бенни Айдлер. Сначала случайно, в восемь лет, когда игрушечная лошадь случайно подцепила ее за подтяжку комбинезона и повесила в полуметре от земли. Тогда ее спас отец. Но когда она вернулась сюда через двенадцать лет, решив умереть от неразделенной любви, ее уже никто спасать не стал. Холодную, словно камень, ее обнаружил сторож парка аттракционов. Красивая, словно фарфоровая кукла, она была бережно снята следователем, так, будто он опасался ее разбить. И вот еще одна вспышка фотоаппарата – словно удар молнии и ее отблески в мертвых, глазах. Глаза только что были открыты, и, несмотря на то, что зрачки утратили свой блеск, пятна Ларше не появились и она по-прежнему была очаровательна. Я отвернулся, только для того, чтобы встретиться на закусочной под открытым небом с Чаком Гофардом, шерифом нашего городка, в которого за обедом всадили весь барабан восьми зарядного Кольта «Никсона». Захлебнувшись кровью, он перед этим еще дважды успел выстрелить, как ни странно, уложив обоих нападавших насмерть, прямыми попаданиями. Поторопись врачи, Чак бы еще не один десяток лет наводил бы ужас на бандитов, но хирург Тревор, утром поскользнулся на дорожке к поликлинике и насадился обеими глазницами на полуметровую ограду из острых прутьев. Уборщики, что выносили мусор, обнаружили его трепыхающееся в конвульсиях тело через пару секунд, но здесь бессилен был бы и сам господь Бог. Подумав об этом, я улыбнулся, засмотревшись на большую зеленую лужайку с каменным памятным знаком посередине. Не далее, как два года назад, отец Мор, заперев около сотни прихожан внутри, полил всю деревянную церквушку керосином и поджег. Он снимал видео, как обезумевшие люди, вместо того, чтобы спасать детей и женщин, рвались первые к окнам, отдирали более проворные руки и бросали их назад, обратно в огонь. Самых удачливых отец Мор отстреливал из винчестера, пока Сэмми Олридж не проломил ему голову лопатой сзади. И тот мог поклясться – падая, отец Мор улыбался, словно познал самое великое блаженство. Памятный знак скрылся за углом, и я вышел к поликлинике, где во время великой депрессии было гетто для афроамериканцев. Их здесь били и убивали, пока в один прекрасный день, Абас Гарудо, семнадцатилетний малыш не сумел открыть замок от ворот, пока спала охрана. Жестокости узников не было предела, и не один штат целые месяцы передавал по радиоволнам сообщения на поддержку ку-клус-клана и кровожадности черных людей. Дождь понемногу стихал, пока не прекратился совсем. Я подошел к своей могиле, на Ситцевом кладбище и, спрыгнув в яму, лег в свой гроб и укрылся крышкой. В тот же миг из сторожки вышел гробовщик. Не говоря ни слова, он обошёл надгробную плиту и найдя под ней два доллара золотом, поворчал, а затем принялся забрасывать яму землей. Для меня стук падающих комьев о крышку был очень поход на музыку Вагнера…