Изменить жизнь

Не  допускающим  возражений  тоном  лектор  объявил  о  том,  что  переходит  к  сути  проблемы,  и  слушатели  замерли  в  предчувствии  соприкосновения  с  тайной.  Однако  ожидаемое  искрение  не  состоялось  из-за  нехватки  студенческих  вольт,  обусловленной  нехваткой  преподавательских  джоулей…,  и  вместо  праздничного  треска  фейерверка  по  аудитории  тихим  сквознячком  прошелестел  будничный  выдох  разочарования.  Напряжение  ослабло.

Интерес  к  лекции  погас,  будто  уставший  солнечный  закат,  что,  в  свою  очередь,  на  шаг  приблизило   ледяное  безразличие  далёкого  айсберга…  Вальяжно  дрейфующего  в  кем-то  заданном  встречном  направлении…  К  изложенной  проблеме  в  частности  и  к  нашему  существованию  вообще…  То  есть,  к  существованию  в  широком  смысле…  Нет,  не  в  метафизическом,  где  любовь  к  мудрости  неугасима…,  а  в  смысле  человеческой  привычки  жить,  плыть  неуклюжим  бревном  по  течению  неважно  куда  и,  ни  на  минуту  не  приставая  к  загадочным  берегам…  Лениво  отмахиваясь  от  назойливой  скуки  и  унылого,  унизительного  быта…

В  котором,  увы,  отсутствует  любознательность…  Где  вместо  неё  в  малопривлекательном  образе  вечно  озабоченной,  бокастой  домохозяйки  в  бигудях  и  несвежем  фартуке  господствует  мелочная  дотошность  и  копеечный  расчёт.  Где  неуч  объявляет  образованность  злом,  за  что  тут  же  избирается  подавляющим  большинством  голосов  в  парламент  страны.  Где  удивление  вызывает  не  звёздное  небо  над  головой…,  а  стремительно  растущий  доллар  и  ежедневно  меняющиеся  ценники  в  магазинах.

Где  тот  профессор,  так  и  не  сумевший  возбудить  в  студенческих  душах  столь  необходимый  интерес?

Да  вот  же  он.

Сощурился  из-под  тяжёлых  очков…  Но  не  от  солнечного  лучика,  который  чудом  пробился  сквозь  листву  и  на  миг  задержался  светлым  зайчиком  на  его  лице…,  а  от  невозможности  отмахнуться  от  собственных  мыслей,  от  ненайденных  ответов,  от  невысказанного  и  от  всего  того,  что  оставил  после  себя…  В  том  числе  и  от  этой  фотографии,  ухватившей  его  сходство  с  ныне  здравствующим  русским  прозаиком  и  поэтом.  С  легендарным  Эдичкой.  Даже  при  жизни  портрет  вызывал  у  профессора  раздражение  тем,  что  ему  постоянно  приходилось  опровергать  глупые  предположения  знакомых  о  своём  родстве  со  скандально  известным  «нацболом».  Тем  более  после  смерти…  Когда  усиленное  неумелой,  чрезмерной  ретушью  вышеупомянутое  сходство  перебралось  на  памятник.  На  всеобщее  обозрение.  И  помимо  воли  усопшего  надолго  зафиксировалось  там  в  традиционном  овале  пожелтевшей  фотографии.

Где  те  легкомысленные  студенты?

Которых,  к  сожалению,  так  и  не  смог  он  много  лет  назад  убедить  в  том,  что  внешний  мир  есть  не  что  иное,  как  мир  внутренний,  только  материализованный  и  огрублённый…  Не  смог…  Поэтому  и  ходят  двое  из  них  на  кладбище,  к  могиле  своей  дочери,  по  роковому  совпадению  оказавшейся  рядом  с  могилой  профессора.

Приходят  часто  и  надолго.  На  час,  а  то  и  на  два.  Опускаются  на  лавочку  и  сидят,  прижавшись  друг  к  другу…  Страдают,  вспоминают,  думают,  сходят  с  ума…  Как  правило,  молча.  И  только  дома  за  чашкой  вечернего  чая  делятся  между  собой  невесёлыми  мыслями.  Пропущенными  сквозь  призму  такого  же  невесёлого  совместного  опыта.  Закономерно  приведшего  их  к  такому  же  невесёлому  результату.

Где  та  преждевременная  лекция?

Опоздавшее  эхо  которой  (особенно  в  невыносимые  осенние  вечера)  вдруг  оживает  под  аккомпанемент  скорбящего  дождя  и  закипающего  чайника…  И  безжалостно  напоминает  о  бестолково  прожитой  жизни…  Кое-как  разместившейся  в  тесном  промежутке  между  преждевременностью  и  опозданием…

Итак,  профессор… 

Наряду  с  глубоким   умом  и  незаурядными  способностями,  ему  всегда  была  присуща  излишняя  торопливость,  которую  он  объяснял  странной,  никогда  не  утихающей,  неумеренной  непоседливостью…  Вечным  внутренним  порывом,  не  признающим  замкнутых  пространств  и  узких  коридоров…  Нет,  это  не  клаустрофобия,  а  скорее  –   неиссякаемое  любопытство.  Рискованное  стремление  вырваться  за  пределы  и  узнать,  что  там…  На  бескрайних  просторах.

А  там  тем  временем,  как,  впрочем,  и  везде,  господствовала  несвобода…  Полвека  назад  рождённая  в  пламенной  борьбе  с  иной  несвободой  и  принявшая  оригинальную  форму  тотального  единомыслия…  Поощряемого  с  самого  раннего  детства,  начиная  с  дошкольных  учреждений.

Что  же  касается  системы  высшего  образования,  где  наш  герой  вместе  с  учёными  степенями  обрёл  и  довольно  высокий  авторитет,  то  в  ней  любое  отклонение  от  заданной  идеологической  траектории  жёстко  преследовалось  и  каралось.  Невзирая  на  былые  заслуги.

Так  продолжалось  до  тех  пор,  пока  беспокойный  озорной  ветерок  перемен  не  шепнул  провокационно  в  интеллигентно  оттопыренное  профессорское  ухо  долгожданное  «пора!»  Конечно,  пора,  радостно  согласился  он...  И,  как  всегда,  поспешил…  Клюнул  на  лукавый  шёпот…  Поверил  лживому  политику,  объявившему  в  десятую  весну  последней  четверти  прошлого  века  о  начале  великого  переустройства  и  нового  этапа  битвы  за  свободу.  В  общем,  попался.

Что  же  он  сделал,  наш  наивный  торопыга?

Вызывающе  доказал  той  самой  лекцией  и  собственным  болезненным  опытом,  что  не  бытие  определяет  сознание,  а  вовсе  наоборот…  Сознание  выстраивает  и  разрушает  наше  бытие.

Наконец-то,  во  всю  мощь  проявилась  его  тайная  любовь  к  Гегелю,  позволившая  вернуть  гениальную  теорию  гениального  мыслителя  (вопреки  высочайшим  установкам)  в  первоначальное  положение…  То  есть  поставить  с  головы  на  ноги.  Наконец-то  он  почувствовал  себя  самим  собой.  Правда,  ненадолго.  Совсем  скоро  он  понял,  что  не  только  совершил  фальстарт,  но  и  побежал  не  в  том  направлении…  К  своему  первому  инфаркту.

Продираясь  сквозь  оскорбительные  попытки  возвращения  блудного  сына  на  накатанную  столбовую  дорогу…  Которые  в  конечном  итоге  и  вынудили  его  уйти  из  университета…  Прямо  в  больничную  палату,  где  в  свободное  от  процедур  время  он  смотрел  на  белый  потолок  и  успокаивал  своё  умиравшее  сердце  заветами  великого  немца  о  необходимости  и  неизбежности  риска  жизнью  во  имя  свободы  и  самосовершенствования.

По  сей  день  так  и  осталось  невыясненным,  что  же  больше  поспособствовало  тогда  его  выживанию:  лекарства  или  унижающие  смерть  мысли…

Жизненной  энергии  хватило  ещё  на  два  инфаркта  и  на  пятнадцать  лет…  То  есть  ровно  до  начала  нового  тысячелетия,  которое  тремя  золотистыми  нулями  отметилось  на  чёрном  граните  его  памятника.

Установленного  почти  одновременно  с  беломраморным  мемориалом  на  соседнем  клочке  земли  за  солидной  чугунной  оградой…  Где  упокоился  прах  несчастной  двенадцатилетней  девочки,  шагнувшей  на  закате  серого  дня  с  крыши  шестнадцатиэтажного  дома.

Её  родители…

И  сегодня  продолжают  жить  изуродованной  жизнью,  которая  с  каждым  годом  всё  больше  перестаёт  быть  жизнью  и  колючим  клубком  причинно-следственных  связей  катится  по  инерции  к  своему  незаметному  исчезновению…

Хотя,  с  метафизической  точки  зрения  их  сиротливое  существование  оправдано…  Болезненным  поиском  и  осознанием  своих  ошибок,  что  в  итоге  призвано  уменьшить  вероятность  их  повторения  последующими  поколениями…  Весьма  сомнительное  утешение.

И  всё  же  они  почему-то  продолжают  вышеупомянутый  обмен  печальными  мыслями,  не  позволяя  их  скорбному  диалогу  окончательно  погаснуть.
 
Может  в  этом  и  заключается  смысл  мазохизма?

В  своеобразном  удовольствии,  способствующем  не  отвержению  боли,  а  размышлению  о  её  источниках  и  извлечению  из  неё  полезных  уроков.

А  также  в  поиске  причин  гибели  девочки…

И  в  нахождении  их  не  в  пресловутых  обстоятельствах,  а  в  ноющих  позывах  собственных  душ,  породивших  те  самые  обстоятельства.

Как  раз  этому  и  учила  та  далёкая  лекция.

А  ведь  сначала,  на  заре  совместной  жизни  эти  двое  и  правда  верили,  что  стоит  лишь  взобраться  по  карьерной  лестнице,  отгородиться  от  мира  кирпичными  стенами  недвижимости,  украсить  серый  быт  всякими  разноцветными  престижными  цацками,  выбраться  из  плебейской  подземки  наверх,  на  кожаные  сидения  собственных  авто…,  и  тогда  всё  вокруг  расцветёт,  точно  майский  медовый  сад,  а  голодные  души  насытятся  и  успокоятся  в  объятиях  осуществлённой  мечты…  В  нехитрой  обывательской  гармонии.

А  их  малышка…

О,  она  такая  хорошенькая…  Не  по  годам  взрослая…  Задумчивая…  Слишком  серьёзная…  Талантливая…
 
Об  этом  гордым  родителям  твердили  воспитатели  детсада,  школьные  учителя,  тренер  по  художественной  гимнастике.

Она  не  докучала  им  жалобами,  просьбами,  проблемами…  Умница…  Всё  решала  сама…  Много  читала,  уединившись  вечерами  в  своей  мягкой  розовой  комнате…  Выстраивала  собственный  мир…  Фантазёрка…

Ну  разве  видны  на  этом  портрете  траурные  морщины  трагедии?

Да,  немного  обидчивая…  Губки  чуть  припухшие,  словно  покусанные…  Глазки  растерянные,  будто  ждущие  ласки…  Светлые  кудряшки  вздрагивают  в  напрасном  ожидании  большой  отцовской  ладони…  Или  материнской.

Посадить  на  колени…  Прижать  к  груди…  Погладить…  Шепнуть  несколько  нужных  слов  в  детское  ушко…  Такие  мелкие,  но  такие  важные  знаки  любви…

Которой  не  было?

Конечно  же,  к  столь  жестокому  вопросу  они  не  пришли.  Не  говоря  уже  об  ответе  на  него.  Да  и,  едва  ли,  придут.  Хотя  и  продвинулись  далеко  вперёд  от  первоначальной  ошибочной  версии…

Согласно  которой  они  могли  предотвратить  самоубийство  дочери,  если  бы  не  задержались  в  тот  роковой  вечер  на  том  чёртовом  корпоративе…  И  изменить  тем  самым  свою  жизнь.

Сейчас  они  в  пути,  катятся  по  обочине  колючим  клубком  детерминизма…,  и  помогает  им  в  этом  многотрудном  движении…

Опоздавшее  эхо  преждевременной  лекции…