Творцы начало

               

                Глава 1

     Я сидел на кухне и пил чай. А сестра рядом готовила пирог. Она то ко мне присаживалась поболтать, то озабоченно заглядывала в духовку. Недавно у неё что-то сгорело и сегодня, по-видимому, хотела показать особый шик кулинарного искусства. Опять смотрит на зреющее тесто и долго нюхает. Я взял конфету и развернул обёртку. Вот так постепенно, ничего хорошего в жизни не остаётся. На работе закормили сладостями. Со всех похорон кладут ко мне на стол.
     - По какому поводу конфеты?
     - Света положила.
     - Света! В честь чего конфеты?
     - Папа умер.
     - Когда он умер?
     - Десять лет тому назад.
     - А какого числа?
     - Восьмого. Или нет, семнадцатого. Или не семнадцатого. В этом месяце, - задумалась Света.
     Я когда в магазине вижу стеллаж с конфетами, то хочется к нему прислонить венок с чёрной лентой, на которой золотистыми буквами написано, что мы их всех помним. Нету той былой радости. В детстве желанный продукт в ярких цветных, шуршащих обёртках приводил мысли к Дню рождению, к какому-нибудь светлому празднику. Где должно быть вкусно и весело на душе.
     Я откусил конфету и отпил чай из кружки. Лида бесшумно села за стол. Сама разрумяненная, как пирог и пахнущая сытым хлебным аппетитным духом.
     - Ой Федя! Ты, как был для меня маленький, так и остался. И хочется тебя причесать, воротник на рубашке поправить, покормить... - улыбаясь и поглаживая рукой мою голову промолвила она.
     Я ничего не ответил. Разница в полтора года уже вызывает у неё материнские чувства. Замуж собирается. Второй раз. Давно пора. А то засиделась. Лида, как девушка, состоялась серьёзная. Ни в каких никчёмных, беспутных вечеринках участия не принимала. Студенткой ходила только в хорошо организованные походы с песней, в кино и театр, и в гулкие пустые галереи. Всё. А это уже немало. Согласитесь. И вскоре нашла свою любовь. Модест считался перспективным студентом местного университета, слушал Чайковского, Шостаковича, Гайдна. И через год грянула свадьба, как само собой разумеющееся продолжение страсти двух влюблённых сердец. Они вместе закончили высшие учебные заведения и при трудоустройстве обоим повезло с хорошими местами. Как говорят - жили и радовались. Сначала у Модестовых родителей, родили маленькую Иринку,  а потом накопили на однокомнатную квартиру. Конечно же папы и мамы немного помогли с деньгами. Время шло, дочурка Иринка росла, а Модеста, вдруг, ещё сильней потянуло к музыке. Понимание прекрасного, чувственность, наслаждение, сопереживание привели его к блистательной пианистке. Виртуоз, изумительная женщина, замечательная собеседница, как оказалось, ещё и хорошо готовит, - все необыкновенные качества высоко духовного человека сделали своё дело. Подошло время, когда Модест сообщил, что он любит другую и вынужден к ней перейти жить, потому что сердцу не прикажешь. Хотите — не хотите, а этот кровяной насос человечеству будоражит голову уже не первое тысячелетие. В общем, Модест от своей жены Лиды и маленькой дочки Ирины ушёл жить к другой женщине. Навсегда. И сегодня Иринка в гостиной самостоятельно собирала что-то из кубиков, а её мама обещала всех накормить каким-то особым пирогом с красной рыбой.
     Я сидел и пил чай. А в голове, всё кружилась одна мысль, что какое это счастье непредсказуемое, хрупкое, какая-то неисследованная планета. Она стольких ждёт, принимает в свои объятия, лелеет, холит, а потом, вдруг, или они сами её покидают и селятся непонятно где, желая найти более совершенное, более счастливое счастье, или неожиданно у счастливых почва уходит из под ног и они падают непонятно куда, и неизвестно,что будет дальше с ними, с их судьбой. Лида, подперев голову рукой, ладонью, смотрела в окно, где можно было увидеть верхушки домов напротив, да голубое небо. «Ой! Пирог уже должен быть готов», - встрепенулась она, словно опомнившись, и побежала открывать духовку.
     С расширенными глазами, удерживая поднос через полотенце, Лида внимательно оглядела своё подоспевшее чудо. А потом мы вдвоём, с помощью ножа, лопаточки и ложки стащили пирог на большое, глянцево блестевшее блюдо. Ароматно пахнущий свежей выпечкой, румяный, со слегка коричневатой корочкой, с вензелями по гладкой поверхности, он действительно своим видом привлекал внимание и разыгрывал аппетит. Лида громко из кухни позвала к столу Ирину. Она вскорости прибежала раскинув руки и растопырив пальцы с радостным восклицанием: «Мама, пирог будем есть!» Аккуратно, не спеша, налила себе и дочке чаю. Каждому на тарелочку положила по кусочку пирога. Я первый откусил от своей порции и с наслаждением начал пережёвывать. При этом, рассказывая о кулинарных способностях свой сестры и о счастье иногда столоваться у неё на дому. И вскоре мне, говоруну, было предложено немного помолчать и ещё лучше прочувствовать личные вкусовые ощущения, чтоб не ошибся. А они пока поедят спокойно. Но я увидел, что Лида осталась довольна моими комплиментами. Правда не понял намёка. Чего ошибаться то? Может кусочек соли положила, но мне не попалась. Сами и съедят. 
     - Ты в прошлый раз борщ похвалил, а потом сказал, что капуста гнилая, - не поднимая головы от чашки, тихо проговорила Лида.
     -  Я ж пошутил. Какие вы мнительные, женщины... Немножко подтрунил. Чтоб веселее было.
     - Ничего себе веселье. Мы сидели с Ириной борщ пробовали, половину кастрюли  съели. Нормальная капуста.
     - А чего ты днями сидишь дома? В кино сходили бы, в парк, с Иринкой. А ты нет, нет. Некогда. На рынок сходили бы вместе, помог бы продукты дотащить. Походила бы по городу, может тебя  кто и встретил, как самую единственную и любимую. А дома так и состаришься. Кого ты здесь встретишь, кроме меня и дочки.
     Дела повседневные. Иной раз так затягивают, что весь мир надолго сужается до самого личного, важного, каждый день необходимого в заботе, поддержке, уходе и продвижении, вознесении на более высшую ступень, на более высокий уровень жизни. Маленький, самый близкий, родной оазис чувств и есть самое дорогое, что может быть в состоявшейся судьбе человека.
     - А у меня всё есть: дочка, дом, работа, родители, ты вот — братец, - вспыхнула Лида.
     - Ты молодая женщина! Тебе мужчина нужен, отец ребёнку, чтоб семья была полная. А не так — с одного боку есть, а с другого голое место,  -  ответил я ей нравоучительном тоном, медленно, как говорят настоящие отцы своим дочкам.
     - Сидел бы уж, Фёдор. С квартирой ещё непонятно что. Модест прописан. И вас, хороших мужчин, не так много, как ты думаешь.
     - Ирина ушла в комнату.  Вот скажи Лида, почему, - есть девицы, которые переспав со стариком начинают разговаривать со своим возлюбленным поучительной, всезнающей манерой. Даже, иногда, басовитым голосом, - опытно  усмехнулся я.
     - Что ты ерунду говоришь! С каким стариком я спала? - округлив глаза,  сконфузившись, удивилась Лида.
     -  Не про тебя. А вообще.
     - А вообще, девицы разные есть. Некоторые ни с кем не спят, всех поучают и поют басом.
   Я это сказал не совсем зря. Лида женщина серьёзная. Собирательные близкие раскрепощённые взаимоотношения её не особенно интересовали, а поучать она любила. Особенно меня, как младшего брата. Заметьте, - младшего. И когда оставались вдвоём, то наша разница в возрасте сразу же зависала огромными цифрами над головами, а лицо сестры приобретало умный лик преподавателя всех наук. И в это время говорить ей о том, что она женщина, которая о своём возрасте не рассказывает, становилось бесполезно. Прежде всего она сестра. И у меня сразу появлялось чувство, что родители оставили много пробелов в моём воспитании и образовании. Сидят сейчас дома и не представляют, какие прорехи приходиться заделывать их дочке. Но ничего ужасного не подумайте, она не зануда. И  её общение интересно, которое потом на душе не оставляет тяжёлого следа. Знаете, как иной раз бывает, свинцом в груди скапливается, и ты эту тяжёлую ношу носишь,  непосильную боль. А, тем более сегодня, она хорошо понимала, что я нахожусь не на самом пике разумного внимания к женщине. Как с прошлой остротой насчёт гнилой капусты. Недвижимая женщина, никак её не сдвинуть. Может Модеста всё ещё ждёт? Сходила бы в кино или в театр с подругой. А я бы здесь посидел с Иринкой, ужин приготовил. Не понимает. Ей ничего не нужно. Всё есть.
     Лида, остановившимися глазами, смотрела  в голубое окно. И близкое небо ровного цвета, без облачка, бескрайнее словно притягивало её. Она даже покачнулась, подалась вперёд, словно увидев там продолжение своей жизни. Но я сразу с осторожничал и громко сказал:
     - Лида! Не увлекайся!
     - Ты что думаешь, прыгнуть хочу? Ширь невероятная, свобода, чувство радости, перспектива! Живут же одинокие женщины с детьми и некоторые неплохо. На самолёте слетаю куда-нибудь отдохнуть. А встречу хорошего человека, так будет ещё лучше.
     Когда есть простор в душе и не смотря ни на что глаза видят мир распахнутым, бескрайним, а ощущение в себе поиска новых возможностей не иссякает, то почти всегда найдётся путь продолжения свой жизни. А если замкнуть свой внутренний мир на появившейся проблеме, отгородиться от всего, загнать все свои чувства, разум в какой-то сосуд, бочку с маленьким отверстием для осторожного подглядывания, то можно скрутить, свернуть себя так, что ни твоё тело, ни душа окажутся не нужны будут в этом мире и ты уйдёшь, исчезнешь не зная куда и зачем. Хотя некоторые в подобном положении сохраняют свою жизнь надолго, считая, что находятся на той самой стороне бытия, которая есть ответом, продолжением, спасением и обязательством перед   случившемся несчастьем. Но небо было по-прежнему голубое и чистое, без солнца, так как оно находилось немножко в стороне -  за оконной рамой, за стеной. А Лида сидела и мягко, тихо улыбалась чему-то. Лицо: кожа живая, нежная, чуть розоватая, без морщинок, словно сама светилась теплом и особой девичьей привлекательностью.
     На кухне стало тихо. Сестра смотрела в окно, а я на неё. Почти без движения, как будто немного устали, а сейчас наступил небольшой перерыв. Но думы не покинули. Они остались владеть нашими головами и теребить, перебирать уже хоть какие-то, но состоявшиеся судьбы. И вдруг, неожиданно, за батареей кто-то зашуршал. Лида вздрогнула, охнула, круг её раздумий сразу же разорвался, она метнула испуганный взгляд на холодные радиаторы, а ноги, вытянутые под столом, быстро убрала себе под стул, задев ножку стола, отчего тот слегка качнулся.  Оттуда, из округло-ребристых поверхностей, показался пучок тёмных спутанных волос, острый длинный носик, и тут же протянулась худая рука, которая то отталкивалась от батареи, то хваталась просто за воздух, стараясь вытащить остальное своё тело наружу. При этом начали раздаваться стоны и кряхтенье, с натугой и усердием, так, когда преодолевают всеми силами неподдающуюся преграду.
     - Это ж что ж то такое делается! А! Понаделать в дому такие лабиринты! Где это видано! Никакой свободы! 
     Меня и Лиду появление гостьи сначала остановило, как какое-то невиданное, непонятное явление. И мы сидели замерев, молча наблюдая за потужными движениями всклокоченной девицы. Та усиленно действовала руками, локтями, извиваясь так, что трещало старенькое застиранное платьице. Которое уже готово было вот-вот разорваться, расползтись кусками и оставить её голой. Наконец, в последний раз покряхтев и громко, резко крякнув вскрикнуть, вывалилась всем своим худым, угловатым телом на пол. Пролежав около минуты, часто устало дыша, гостья упёршись обоими руками о линолеум поднялась во весь свой полуметровый рост охая да постанывая. И так постояв, подышав какое-то время, как спортсменка после пробега, и наконец успокоившись, перевела свой взгляд на сидящих за столом. Глаза её сузились, стали маленькими и сердитыми. Рот превратился в короткую тонкую чёрточку, словно отметинка. И теперь вперив два требовательных буравчика, пристально начала рассматривать то меня, то Лиду.
      Но вот её взгляд остановился на сестре. Раскрылся рот с бледными узкими губами и послышался высокий тонкий голосок:
     - Сидите! Ага. Сидите... Да. Едите пирог! Тоже мне! Хозяйка, называется. А по дому ничего делать не умеешь! - при этом она обоими руками подпёрла бока.
     От такого обращения, напора у Лиды раскрылся рот, словно от бессилия.
     - А я вся в труде! Сижу пряду, тку. Глазки мои устали, пальчики болят. И сна не вижу, днём и ночью все свои силы отдаю заботе, хозяйству! Беспросветная жизнь. Другой радости у меня и нет, разве что подмести пол... - одновременно, уставшая дева, откуда-то из платья достала лоскуток материала непонятного цвета.
     Лида, по-видимому, желая угодить,  радостно, восторженно, устремив верхнюю часть своего туловища к гостье, проговорила:   
      - Какая у Вас тряпочка хорошая!
    - Что-о-о! Тряпочка... -  и она упала, как свалилась с высоты, тяжело уселась на пол, да так, что подскочила мебель и звякнула, дзынькнула вся посуда на кухне. - Ах! Какое бесчувствие! Многонедельный труд назвать какой-то тряпочкой... У молодой и вроде бы воспитанной женщины, полное отсутствие вкуса, это искусство. Ты знаешь какая я ткачиха... Самая лучшая в районе! - девица в зажатой руке, судорожно потрясала своим произведением. Она сидела с таким возмущённым видом, ужасным внешним расстройством, словно её оскорбили до самого сердца, до самой глубины души. И истинно не знаешь, когда для человека наступает настоящее душевное огорчение. -  Вы думаете, если я кикимора, то со мной можно так обращаться! Не выйдет! Я ни какая-то вам тютя-мутя! И у меня имя есть — Фрося,  Ефросинья.
     - Фрося. Вы кикимора?! Самая настоящая кикимора?! -  у Лиды радостно заблестели, засияли глаза и от восторга чуть перехватило дыхание. У неё остановилась, замерла грудь, затем вновь поднялась и глубоко вздохнув хозяйка счастливо произнесла, почти шёпотом, но сильно:
      - У нас самая настоящая кикимора.
     - Да, и мы ничуть не хуже чем вы, люди! Нужно иметь чувство такта и уважение, - продолжала возмущаться представительница древнего быта.
     А сестра о чём то подумав, вдруг спросила:
     - А можете дать посмотреть Ваше произведение искусства? И меня зовут Лида, брата моего — Фёдор. Очень приятно познакомиться.
     - Очень приятно. А ты умеешь бережно относиться к таким художественным ценностям?
     - Да. Постараюсь не помять и не испортить, - сразу же заверила Лида.
     - Ну тогда на, смотри, - снисходительно протянула тряпочку Фрося.
    Она поднялась со своего места, бережно взяла и начала разглядывать. Потом её брови сместились на лоб, губы поджались, плечи поднялись кверху и Лида удивлённо произнесла:
     - Но это моя тряпочка. Я её простирнула и повесила на батарею сушиться.
   - Так уж и твоя! Ну и что?! Она мне под руку попалась, когда я из ваших тайных ходов выбиралась. У меня дома таких много есть. И даже лучше, - цветочки поярче. Да, с узорами.
     - Фрося, нехорошо так, чужую вещь за свою выдавать, - начала укорять хозяйка.
     - Ой-ой! Что случилось! Больно нужна она была, сама прицепилась. По навешала. У меня дома таких много, как нибудь приволоку, - и кикимора поднялась с пола, отряхнув ладони рук друг о друга.
     Не успела она закончить свою речь, как за окном, вдруг, потемнело, и кухню покрыл полумрак. Все непроизвольно оглянулись в ту сторону.
     Ничего себе! - воскликнул я. - Летающая тарелка!
     Тарелка была огромной, закрывавшая собой почти всё видимое пространство. Сплющенный шар. Висела над землёй неподвижная и чужая. Как она оказалась рядом — никто и не заметил. Ни шума, ни ветерка.
     - Ой, смотрите! Она кажется, поворачивается, - Лида стала показывать пальцем, словно желая сместить странное наваждение и натыкаясь, как на некую броню, большую массу.
     Аппарат и правда, поворачивался. Все, как завороженные смотрели на  висящее в небе чудо. И кикимора притихла. А настроения каждого обуревали разные. Невиданное доселе явление. Внезапность и восторг, а чувство тревоги внутри зашевелилось. Потому что никто не знал: что это, кто и откуда? Какая там таится сила? Но тут, от их окна начал открываться люк, дверцы, как шторки двигались в разные стороны. А за ними показался иллюминатор. И когда шторки до конца открылись, то иллюминатор начал светится. Всё сильней и сильней. Нарастающий поток света, уже мощным лучом проникал на кухню. Яркость стала настолько ослепительной, что мы все закрыли глаза и прикрыли лица руками. Кожей, лёгкими почувствовали жару и возросшую вязкость воздуха, тело почти не двигалось. Так продолжалось с минуту. Дышалось труднее и казалось, что вот-вот губы и гортань будут обожжены. Хотелось закричать от навалившегося бессилия, но уже было, словно и нечем. И на самом краю гибели, когда казалось, что терпение живых к ослепительной, жаркой муке закончится — нашествие прекратилось. Я почувствовал успокоение для глаз, охватившую всё тело свежесть и свободу движений. Тогда опустил руки и открыл глаза. Летающая тарелка куда-то пропала. Голубое небо не изменилось, чистое без облачка. Но и рядом с ним никого не было. Исчезла Лида. А маленькая кикимора закрыв лицо руками тихо пищала. И я, что есть силы, громко позвал:
     - Лида!
     Из комнаты прибежала Иринка и удивлённо оглядев кухню, быстро спросила:
     - Дядя Федя! А где мама?!
     Затем посмотрев на кикимору, ещё больше удивилась:
     - А это кто?


                Глава 2

Я сидела в мягком огромном кресле, в глухой комнате, без окон. Фиолетовые стены тускло отсвечивали металлом, который как бы проступал сквозь плёнку цвета. Они не имели чётких  углов и плавно текли друг к другу, изгибаясь и закругляясь. От круглого белого плафона, с уровня потолка, свет мягко, не отбрасывая теней, заполнял всё помещение. Слева и справа от неё размещались точно такие же кресла.  А перед противоположной стеной стоял журнальный столик, фиолетовый, слегка поблескивающий металлом. Ровный пол составлял одно целое вместе со стенами.
Тишина казалась абсолютной, я слышала только себя. И не понимала кто я, откуда и где. И так просидела минут пять- десять, ожидая чего-то, что могло бы дать подсказку хоть к каким-нибудь дальнейшим действиям. А когда ничего не произошло, то тихо и произнесла: ;Ау". Мне никто не ответил. И сразу почувствовала голод. Быстро нашла слюна во рту и я невольно сглотнула. Ещё раз обежала взглядом по периметру помещения, но выхода нигде не увидела. Стало тревожно, так, что заломило в висках. А такое решение, как встать с кресла да пройтись, меня испугало. И тут же подумала: ;А почему я боюсь? Ведь никого и ничего нет". Я уже было собралась подняться со своего места, как почувствовала, услышала чей-то вздох и в комнате раздался голос:
    - Голод у тебя сейчас пройдёт, сытость восстановится. Здесь ты находишься временно и скоро вернёшься на планету. На другую. Удачи.
     - Здравствуйте! - уже более уверенно поздоровалась я.
     Но мне никто не ответил.

Я сидел в мастерской и перетирал краски. Это тонкое дело. Порошок должен быть мельче пыли. Тогда появится сочность и ровность цвета. Конечно же и масло сыграет свою роль. Но я всё знаю: как и в каких пропорциях и что добавлять. Сам пишу картины не хуже мастера. Только Убенс об этом не знает. Скоро открою свою мастерскую. А не будет кому-то чистить и ремонтировать мольберты, наносить грунт на холст, делать уборку в мастерской. И деньги будут не те, что платит хозяин: смогу новый дом построить, жениться. Жизнь наладится, как у всех. Пойдёт своим чередом.
Сегодня у Убенса ночь провела натурщица Анна. Работали. И вино разлито. Объедки. На стуле краской зачем-то намазал. Одежда разбросана, всё мерили, как лучше будет. Ну и что там он сделал? Ничего. Только силуэт неясный. Пили и болтали всё время. Так то. Я сейчас приберу и надо будет самому сходить куда-нибудь посидеть. В бар или в кафе. Перекусить,  да и отдохнуть за одно.
День стоял хороший, погожий. Шёл последний месяц весны. Больше не раздумывая, накинул куртку на футболку и направился в соседний квартал в бар "Каково!", где обычно и собирались такие же как я художники, поэты, строители,  фотографы, директора галерей, иногда заходили моряки. Наш город Амсгольм древний, с многовековой историей. Обладал особой родоначальной красотой. И меня вели уютные чистые улочки с тротуарами уложенными плиткой и булыжной наезженной лоснящейся мостовой. А небольшие дома, обласканные и ухоженные, тянущиеся по стороне одним сплошным рядом, с поблескивающими  окнами, которые много видели и слышали, показывали достаточность и законченность старой городской архитектуры. И я, как человек, вышедший из помещения на простор улицы, чувствовал себя свободно и легко. Радовало всё:  чистое воздушное небо, ослепительно горячий диск солнца,  каждый камень из которого построили дорогу и дома, как улыбнулась прохожая, как мои ноги шагают по твёрдому и надёжному, просто и уверенно отталкиваясь, туда, куда я захочу. Вот шаг, ещё шаг, шагаю! Здорово! И небо льётся мне в глаза. Стекает с красных треугольных крыш. Нагретые весной стены домов бережно дарят его мне, как бы говоря: пощупай, мы ведь тоже живые. И я дотрагивался до шершавой поверхности, проводя рукою. Хорошо и приятно. Чувствуется какая-то большая судьба. И там, за породнёнными стенами происходит таинство тысячелетий. По сравнению с жизнью человечества, это маленький период, почти мгновение, но сколько всего происходит, что может объять человеческое бытие от рождения до смерти.
Двухэтажное здание с мансардой свой вековой рубеж уже давно перешло. Но реклама, название "Каково!" над входом выглядело ярко и современно. Узкий проём двери немного создавал клиентам неудобства, да хозяин ничего менять не хотел. И даже гордился такой естественной особенностью из прошлых веков. Особо полным клиентам он разрешал входить и выходить через окно, которое было специально оборудовано для подобных случаев: створки открывались широко и имелась приставная лестница. И если уж тучный клиент начинал делать переход , то, как правило, все посетители бара бросались помочь ему, поддерживали за все части тела ( а если преодолевала рубеж клиентка, то раздавались утончённые охи и ахи и комплименты своим помощникам — настоящим мужчинам), и как правило, новым гостям от окна, сразу же подносили от хозяина рюмочку или стаканчик чего нибудь взбодряющего. Бар с кухней размещались на первом этаже и окна располагались невысоко от тротуара. Поэтому, каких-то особых травм посетители не получали.
Когда я зашёл в "Каково" за стойкой бара чинно стоял хозяин, а в пустом зале одиноко, сгорбившись, сидел поэт Шогинский и смотрел перед собой уставившись в одну точку. Я  осторожно отодвинул стул напротив и сел к нему за столик.
    - Проблемы? - участливо поинтересовался после небольшой паузы.
    - Хочу сочинить стихотворение про кофе с пенкой, - тихо, мучительно произнёс поэт переводя свой взгляд на меня.
     - И что? Никак не идёт? -  я как-то внутренне тоже притих и проникся сочувствием.
   - Не получается что-то. Думал, если смотреть на объект, то в меня должна проникнуть его поэтическая суть. И манящий запах есть. Но если не хватает внешнего реального образа, то  же можно принять во внутрь. А перед глазами поставить вторую чашечку, - он замолчал, а через некоторое время, словно очнувшись, более эмоционально продолжил, - и концентрация поэтического эфира усилится. А если во внутрь ещё и коньячку добавить? Как ты думаешь?! Представляешь, какая стихотворная мощь появится! - Шогинский уже смотрел на стойку бара с решительным сжатым ртом и отчаянными выпуклыми, почти вытаращенными глазами.
     Бармен перестал протирать стакан и поглядел на Шогинского, сразу же спросив:
     - Что? Рюмочку коньячка?
     - Да. Чашечку кофе и рюмочку коньячка! - ответил тот с вызовом.
     Хозяин покачал головой и принялся готовить заказ.
     - Здравствуй Клуд, - тихо и вкрадчиво поздоровалась молодая женщина.
     - Здравствуй Мери, - не отрываясь от работы заметил её бармен.
     Никто не увидел, как она вошла. Уже сидела на высоком стуле возле стойки в коротком облегающем платье, а её спина и обнажённые ноги глядели на меня с Шогинским.
     Марию знали все. Местная блудница, и не смотря на прекрасную архитектуру, вежливую чистоту города, жизнь у неё сложилась не совсем удачно. Когда юная девушка решила найти своё призвание, место в обществе, то на неё свалились непредвиденные трудности, которые чередовались с доступностью иных жизненных возможностей, которые приносили неплохой доход и некоторую свободу, сладость жизни. Вскоре Мария родила девочку, но любимый сутенёр и клиент, куда-то исчез. И несостоявшееся жена до сих пор не знает, где он находится. Получилось так, что через небольшое время трудности снова вернулись, и решать их становилось всё сложнее и сложнее. Ещё нельзя было сказать, что её судьба совсем пошла в крах, но многие поговаривали, что жизнь сложилась не очень удачно. А всё же общество, горожане не оказались обозлёнными на молодую женщину и как-то стали жалеть: сначала те, кто по старше возрастом, а потом и одногодки. У женщины появилось три друга, которые   к ней относились очень хорошо, можно даже сказать — любили.  Но все трое, одновременно, не могли женится на Марии, поэтому просто приносили посильную помощь. И постепенно, со временем люди начали поговаривать о святости образа, в её невзгодах и трудах. И для мира, общества такое было не новостью. Среди блудниц, во все века, всегда можно встретить святую женщину. Хотя, если честно сказать, Мария могла бы устроиться и на другую работу. Вон — посудомойкой или официанткой в тот же бар "Каково!". Хотя бы временно, а затем бы нашла другую, более интересную для себя. Но она не захотела этого делать, может быть, потому что пропадал тот самый образ святости. Вы где нибудь видели святой образ посудомойки с четырьмя детьми? Я не встречал. А блудницы пожалуйста.
     Но самое главное, одной из трудностей для Марии оказалась та, что с ней, в её занятии, профессии хотели посоревноваться очень многие, включая саму жену мэра города. И иногда приезжали дамы из министерства страны. Конечно тайно и конфиденциально. И в какое-нибудь время, ничего не ведающий пьянчужка мог осчастливить себя такой гостьей. Встречались кто угодно: студентки, манекенщицы, ткачихи, артистки, уборщицы, преподавательницы, полицейские и так далее. Полиция проводила работы, но в общей массе они гляделись незначительно и временно. Блудность в стране давно образовалось как некое общество поддержки друг друга, можно сказать — тайное сообщество. Крутились свои шестерёночки, шарнирчики, нажимались кнопочки и рычажки, открывались-закрывались замочки. И ничего не ведущие мужья могли быстро взлететь по карьерной лестнице или получить какую-нибудь награду или премию. А ставалось, что многое и теряли. И у самих женщин тоже бывали проблемы. Возьмите вот, старый опытный мавр Копело, из-за носовых платочков у него уже не одна дама пала. Женится несчастный четвёртый раз. Но блудность несла ещё один пунктик в жизнь общества: если женщина на такое пошла, значит она всеми силами стремится к большим деньгам, к успеху. Правда деньги и успех получаются не у всех, но в их тайном обществе об этом знают и стараются помогать. И если говорить о свободе, то это индикатор качества общества. Какое общество, такая и свобода.