Из цикла Частички бытия

               
                Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит –
                Летят за днями дни, и каждый час уносит
                Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
                Предполагаем жить…
                А.С. Пушкин      
               
                ВДРЕБЕЗГИ
   Был греческий кувшин для вина, который я много лет назад, будучи ещё студентом, достал со дна Чёрного моря, точнее Керченского пролива. В ту пору я был уверен, что в жизни всё возможно и я всё смогу. Несколько десятилетий кувшин простоял на полке, я любовался им и вёл с ним философские и просто задушевные беседы. А потом, при очередном переезде, он упал и разбился вдребезги. Надо ж, подумал я. Пять тысяч лет жил кувшин, над водой, под водой. И вот его нет. И больше не будет. Другие будут, а такого, слегка перекошенного, с неровной ручкой, с въевшейся в тело ракушкой – не будет. Никогда. Мне предложили склеить кувшин, так, что никто не заметит. Но я, с удивлением, с изумлением разглядывая на ладони неповторимо многослойный многоцветный осколок, сказал: зачем?
                НАЦИЯ ОХРАННИКОВ
   Ни в одной стране не было, нет и, должно быть, не будет столько охранников, сторожей, телохранителей, секьюрити, контролёров, дежурных и проч., и проч., как в России начала XXI века. И мужики всё больше молодые, здоровые, мордастые. Им бы города строить, дороги, плотины возводить. Новые планеты открывать. А они стоят, прохаживаются, разъезжают на машинах с дубинками или оружием, сидят сиднем в многочисленных коммерческих банках, на проходных, у офисов…  Охраняют.
   Однажды ехали по кольцевой на машине сопровождения олигарха, который сидел в идущем впереди «Мерседесе-600». Охранник, простой рязанский курносый парень, открыл боковое окно джипа и саданул с размаху по лобовому стеклу замешкавшегося сбоку «Жигулёнка». Разбил.
 - Не люблю я этих козлов! – прокомментировал. – Лезут всюду…
   «Жигули», точно подстреленный лось, вильнули вбок, остановились. «Мерседес» прибавил газу.
         Но вот что примечательно: олигарха вскоре разорвало в машине взрывом на куски – и охранники со смехом в деталях рассказали мне о том, как опознавали тело хозяина в морге. 
          
                ДРОВА
 - Хозяин, дрова нужны? – спрашивают из-за забора.
 - Не нужны, - отвечают хозяева дачи.
   Проснулись поутру – а дров, где вчера была сложена поленница, нет и в помине.
                СВАДЬБА
   На свадьбе у Устиновых гуляла вся деревня. Произносились тосты, оглашались окрестности, подёрнутые июньским туманом, криками «горько!», распевались хором «По диким степям Забайкалья», «Хазбулата» и другие песни. Неприметной наружности молодой человек сидел за столом молча. Он угрюмо глядел на гостя, сидевшего напротив, как все выпивавшего и закусывавшего. Ему явно не знакомого. И когда свадьба была в разгаре, когда Муслим Магомаев из проигрывателя запел свою классическую «Свадьба, свадьба эта пела и плясала», обречённо вздохнув, приподнимаясь с места, сказал:
 - Сиди, не сиди – а начинать надо. – И изо всех сил треснул сидевшего напротив кулаком в нос.
   И понеслось. Дралась вся свадьба. Побитых оттаскивали и укладывали в лопухах вдоль изгороди.
                ВОЛЧИЦА
   Её называли волчицей: похоронив двух спившихся из-за неё, как говорили, мужей, и одного искалечив, «пристроив» по пьянке под гусеницу трактора «Беларусь», она многих мужиков в посёлке сбила спонталыку.
 - Мальчишки, ну не ссорьтесь, не отпихивайте вы друг друга! – будучи старше их, вместе взятых, поглаживая по стриженым затылкам, сказала она приникшим к ней с двух сторон, точно Ромул и Рем к волчице, невинным отрокам, после какой-то свадьбы или похорон улегшись тёплой летней ночью между ними на сеновале и стянув с себя модное в те годы облегающее платье с люрексом, искрящееся в темноте. – Сосите, мои сладкие, покусывайте, так, так!.. Ну, а теперь, когда вы оба, я чувствую, готовы, кто посмелее из вас, кто будет первый – как Юрий Гагарин?.. Никогда не надо жадничать, просто уступайте друг дружке – и всё в жизни сложится. Или боитесь, дурачки, что кому-то меня не хватит?..
   И она основала свой «Рим»: один из мальчишек много лет спустя стал известным кинорежиссёром, номинировавшимся на «Оскар», другой за грабежи, насилия и убийства был приговорён к высшей мере наказания - расстрелу.
 
                ПОСЛЕ МИТИНГА
   1991-й год. После многотысячного митинга на Манежной площади против «коммуняг», Ленина, СССР и  в защиту демократии, Ельцина, независимости (от кого?) России я приехал на Ленинские горы, спустился к воде, присел на лавочку и, глядя на Лужники, на чаек над излучиной Москвы-реки, вспомнил слова древнего философа: «Мне кажется, я нахожусь с красивыми, умными и мужественными людьми, когда я остаюсь один».
    
                НАКАНУНЕ
   Поздний вечер 6-го мая. Луна бледно-оранжевая – точно лицо с глазами узкими, раскосыми, жадными, низким лбом и ртом, искаженным усмешкой… Что это – канун великих потрясений?.. уличных боёв?.. войны и гибели?.. Никогда не видел такой луны, как накануне всенародного референдума о судьбе СССР весной 1991-го. Она висела над Москвой, над блочными коробками домов и будто смеялась, то ли горестно, то ли уже  беспощадно… Боже, спаси и сохрани!
               
                НЕРУССКИЙ
   Изумленно глядели увешанные фото- и кинокамерами японцы на чернокожего мужчину, стоящего на коленях, целующего икону Божией Матери «Тихвинская» в киоте перед Успенским иконостасом Софийского собора в Великом Новгороде.
   Мы разговорились. Он родился в апреле 1958-го, его мать была участницей Всемирного Фестиваля молодежи и студентов в Москве.
 - Всю жизнь все считают меня нерусским, - посетовал он. – А кто же русский?
                МИНИ-ГОСУДАРСТВО
   Окна нашего дома выходят на интернат для психически неполноценных детишек, и часто оттуда доносится музыка, смех, задорные крики приезжающих к ним массовиков-затейников в мегафон… Я частенько наблюдаю в окно за тем, что там происходит. Они образовали мини-государство – со своими денежными знаками, правительством, парламентом, притом верхней и нижней палатами, судом присяжных, который видели в кино, милицией и т.д. и т.п. И каково же было моё изумление, когда вернувшись однажды после продолжительного отсутствия, вглядевшись и разобравшись в происходящем в интернате, я понял, что у них там возникли свои звёзды политики, спорта, искусств, свои олигархи, свой так называемый средний класс и даже свои бомжи, ютящиеся больше по углам территории, в кустах! И однажды дождливым осенним вечером в какой-то праздник за беседкой пятеро били одного – за то, что он с чем-то там не согласился, выступил против чего-то. Били страшно, по-взрослому, по-настоящему, как бьют психически полноценные совершеннолетние граждане настоящего государства – ногами и железными прутьями по животу, по почкам, по голове. Он пытался подняться, но его снова и снова сбивали с ног. Кое-кто из воспитанников иногда справлял нужду за беседкой – несогласного ткнули лицом в свежие экскременты. Мочились ему на лицо. Он, видимо, кричал, но крики его заглушал весёлый эстрадный шлягер, рвущийся из динамиков и крики женщины-массовика: «Ребята, давайте все вместе, хором!..»
                УТРОМ НА ПЛЯЖЕ
   Раннее утро, Волга, напротив пляжа сосновый остров, взятый в аренду губернатором Тверской области Зелениным, солнечная дымка над водой… Благодать! Но даже вездесущие чайки не кружат, ворон не видно – всюду, сколько глаз хватает, так называемые селетёры, дохлая плотва, лещи, подлещики, выедаемые изнутри червяками, уже сдохшие, перевернувшиеся кверху брюхом, или доходяги, кое-как доживающие на боку и обречённые…
                КУРЫ
   Иван Иванович, сосед по посёлку на Волге, перебравшийся в наши места с семьёй после чернобыльской трагедии, рассказывал, как в 1941 году в белорусскую деревню, где жили его родители, вошли немецкие каратели и за укрывательство партизан дотла сожгли эту деревню огнемётами. Спаслись в ближайшем перелеске лишь куры. Спустя три они бродили каждая возле своего пепелища с обуглившимися кирпичными печами… А ещё  говорят, куры безмозглые.
                БРАВО
   Народная артистка СССР Элина Быстрицкая воскликнула: «Браво!» по поводу моей книжки о народном артисте СССР Михаиле Ульянове, с которым она сыграла в легендарных «Добровольцах», и которая вообще – «Тихий Дон», воплощённая краса и гордость советского кинематографа… И я, зардевшись, почувствовал себя чуть ли не народным писателем, хотя хорошо знал цену своим заметкам, да и вообще мужчиной хоть куда. Слаб человек и тщеславен.
                МИСС МИРА (СОН)
   Шумная, многолюдная вечеринка. И чрезвычайно красивая девушка – сквозь липких, привязчивых, не желавших уходить знакомых, друзей и подруг – остается со мной. Притом не помню, чтобы я ее особо уговаривал, уламывал… Остается. Со мной. В ожидании. В доверии. В предрасположении. Оказываясь неожиданно девственницей… Но я о чем-то всю ночь проговорил. Проумствовал… Обиженная, оскорбленная, на утро она отказывается даже на минутку, на пару слов выйти из-за стола, где сидит со вновь появившимися и продолжающими банкет друзьями и подругами: какой-то там каратеист, иностранцы…
Я валидол пила, я что не попади пила, говорит она в прихожей. Эх, ты… Я пытаюсь что-то объяснить, придумать, перенести на следующий раз – понимая, что следующего раза уже не будет, поезд ушел...
   Вскоре она стала победительницей конкурса «Мисс Мира» в Японии или, может быть, в Венесуэле. В сонниках объяснения этого сна я не нашел. К чему бы? Ужель, старею?..
                ИНТЕРВЬЮ НА БОСФОРЕ
   Ездил в так называемом пуле, в команде журналистов, освещавших официальный визит председателя Совета Федерации С.М. Миронова в Турцию. (Дело, кстати сказать, преунизительнейшее, прессу в таких поездках в грош не ставят, даже кофе порой не дают допить.) И вот 27 марта 2007 года сидели на последнем этаже отеля «Свисс Босфорус», я брал интервью у Миронова в неизменном присутствии его личного пресс-секретаря и руководителя пресс-службы Совета Федерации, Миронов политкорректно делился впечатлениями о визите, о встречах на высшем уровне - и вдруг пришло сообщение о том, что в Москве ночью скончался, не приходя в сознание, народный артист СССР Михаил Ульянов. Мой бывший тесть, дед моей дочери Лизы. Глядя на панораму Босфора со множеством теплоходов, барж, яхт, катеров, лодок, глядя на легендарный мост вдали, соединяющий Европу и Азию, на Голубую мечеть и Айя-Софию, я вспомнил, как двадцать лет назад во время круиза по Средиземноморью мы были здесь с женой, Еленой Ульяновой, её отцом, Михаилом Александровичем, и мамой, Аллой Петровной, и как бродили по Стамбулу, по Гран-Базару, где его узнавали, и как молоды мы были и все живы… И отточенные, продуманные фразы опытного политика, третьего человека в российском государстве, только что наполненные значительным, государственным смыслом, от которых очень многое зависит и в мировой геополитике, и в экономике, но особенно важны для будущего России, вдруг утратили смысл и предстали пустым сотрясанием воздуха: слова, слова, слова… И безумный вопрос застучал изнутри в висок: а зачем они, если великого русского артиста Ульянова - Председателя, Мити Карамазова, генерала Чарноты, маршала Жукова, Ворошиловского стрелка - больше нет и никогда уже не будет? Вообще - зачем всё?.. Застучал, и горло сдавило до такой степени, что захотелось треснуть спикера верхней палаты парламента по башке початой бутылкой минеральной воды, стоявшей на столе или, по крайней мере, выплеснуть ему в лицо кофе, чтобы прекратил лгать. Но парламентский корреспондент совладал с собой и продолжил интервью. С.М. Миронов выразил соболезнование родным и близким покойного.
                ЗА ЧТО ЕГО РАСПЯЛИ?
   Очерк с таким названием я задумал написать, отправляясь в туристическую поездку по Израилю. Но, вернувшись, сидя за письменным столом перед чистым листом бумаги, вспоминая Вия Долороза, Храм Гроба Господня, Назарет, дно Мертвого моря, рассмеялся над своей затеей. На этот вопрос, по большому, по главному счёту, не смогли ответить ни Рафаэль, ни Моцарт, ни Шекспир, ни Гёте, ни Пушкин, ни Толстой, ни Достоевский, ни Булгаков… И подумал, что в том числе и в претенциозности моя проблема, помешавшая сполна выполнить предначертанное. Но когда в субботу утром, с туристической группой почти полчаса прождав на жаре в автобусе экскурсовода, я зашёл к нему в многоквартирный дом и обнаружил стоящим в лифте в ожидании, что кто-нибудь откроет (он был выходцем из хасидов, в шабат считал даже собственноручное открывание дверей запретной работой, а экскурсию с нами – позволенной торой субботней прогулкой), когда австриец-еврей, приглашённый на работу в качестве генерального менеджера одного из пятизвёздочных отелей в Эйлате, с изумлением, чуть ли не со слезами на глазах поведал мне, как по распоряжению «смотрящего» раввина, заметившего муху в огромном помещении, где хранились десятки литров и килограммов свежих молочных продуктов, вынужден был отправить их на свалку как уже не кошерные (муха – она тоже мясо, которое не может быть рядом с молоком), когда пейсатые рыжие отроки в кипах, уверенные, что не пристало им, богоизбранным, стоять в очереди вместе со всеми к Стене Плача, грубо отпихнули старуху-туристку и она упала, а они рванули вперёд, даже не подав ей руки, когда я выслушал исповедь блудницы из России, вынужденной исполнять невообразимые прихоти ортодоксальных иудеев, прибегающих к её профессиональным услугам пока (большую часть месяца) совокупления с женой запрещены торой - мне показалось, что пусть на толику, но я приблизился к ответу. Это о пользе путешествий.
   На обратном пути, пройдя на вылете в аэропорту «Бен-Гурион» не имеющий в мире аналогов шмон, уже в самолёте над землёй вспомнив, как на свадьбе в Туркменистане почти забили камнями невесту, оказавшуюся не девственной, как на Тверской в Москве недалеко от ресторана «Якорь» на моих глазах взорвала себя юная шахидка, как у Ленинградского вокзала был застрелен из индийского ручного пулемёта INSAS вышедший из джипа мужчина с сыном-подростком, я вновь подумал: «Всё-таки: за что?..»
                ОСТАНОВИЛСЯ ПОЕЗД
   Мальчонка лет шести в вагоне всё теребил деда и его товарища-ровесника, те устало отвечали, кое-кто из пожилых пассажиров смеялся, о чём-то думая своём . Состав остановился, не доехав до станции, погас свет. Прошло минуты полторы. Когда свет зажёгся и поезд снова тронулся , в глазах мальчишки был ужас: будто отразилось в них в какой-то момент всё то, что не сбылось в их жизнях,  но что непременно, по Воле свыше должно сбыться в его…
                НА ВЫСТАВКЕ VENUS
   На крупнейшей в мире эротической выставке VENUS в Берлине, где в огромных залах на стендах представляют свою продукцию производители фаллоимитаторов, секс-косметики, эротических нарядов, всевозможной порнографии, приспособлений и инструментов для садомазохистов, специфические турагентства зазывают в секс-туры по всему миру, демонстрируются последние достижения в области секс-пирсинга, секс-тату, секс-мебели, организации и оборудования борделей по последнему слову техники и так далее и тому подобное – много калек. Особенно в субботу, предпоследний день работы выставки, когда некоторые из порно-див позволяют посетителям потрогать себя за обнаженные груди. Не забуду, как к неправдоподобно огромным грудям негритянской звезды нью-йоркского секс-шоу тянулись из инвалидных кресел сразу пятеро инвалидов первой группы, крайней степени, скрюченные, безглазые, безногие, обожженные, в струпьях, во что бы то ни стало стремясь подержаться за эти захватанные, будто отполированные тысячами ладоней, лоснящиеся от пота гигантские груди, припасть к ним, кресла сцеплялись друг с другом, опрокидывались на бок, ремни запутывались, несчастные вываливались на пол, но и оттуда, извиваясь, ползя, издавая нечленораздельные звуки, тянулись, тянулись, тянулись… Звезда секс-шоу белозубо улыбалась. Пресса фотографировала. Стоявший неподалеку лилипут с лицом старичка грустно на это взирал.
               
                КАК ВСЁ МЕНЯЕТСЯ
 - …Да я сам водитель, - повторял сбитый нами пешеход, когда я пытался его, поначалу показавшегося вовсе бездыханным, поднять со льда. – Сам шофёр… - Будто профессия его была оберегом от всех бед и несчастий.
   Я успел поменяться местами с беременной жены за мгновенье до приезда гаишников: Елена только получила водительское удостоверение, после перекрёстка Ломоносовского проспекта с Ленинским, у Черёмушкинского рынка, на гололёде не рассчитала скорость, сбила выбежавшего вдруг появившегося из-за троллейбуса на остановке пешехода, изрядно поддатого, который влетел нам головой прямо в лобовое стекло.
   Я сидел и думал о том, как всё меняется: ещё полчаса назад мы отмечали с отцом (потому я и не сел за руль) выход моей первой книжки «Мечтаю быть…» и вся будущая жизнь представлялась сплошным воплощением мечты, ярким разноцветным праздником: новые публикации, книги, тысячи поклонников и поклонниц, выступления, поездки на книжные ярмарки во Франкфурт-на-Майне, в Париж, в Оттаву… А теперь впереди – годы за решёткой или колючей проволокой, сплошная чернота.
 - Я сам водитель, - упрямо твердил сбитый, - сам шофёр…
 - Убили, убили! – кричала его спутница, не решавшаяся даже подойти. – Они ехали, а мой выбежал из-за троллейбуса спиной, понесло его, очень пьяный был, на ногах не стоял,  говорила ж я, не пей так много, сволочь, бац – и под ихние «Жигули»!..
   Потом, выйдя из шокового состояния, она от своих слов отказалась, стала обвинять во всём нас, но гаишники, замерявшие тормозной путь, её первоначальные показания запротоколировали, дай им бог здоровья. Кончилось тем, что сам же пострадавший, вылечившись в больнице от ушибов, и выплачивал нам ущерб за разбитое лобовое стекло.
                ТЕЛЯЧИЙ ВОСТОРГ
   Животное начало в человеке порой преобладает. Это когда хочется лишь орать от восторга - как резаному. Такое бывает, когда со справкой об освобождении выходишь за ворота зоны или воинской части, где оттрубил годы; ранним майским утром в поле; на серебрящейся, окутанной морозной дымкой лыжне; когда после безрезультатного трёхдневного поиска в океанский шторм на утлом судёнышке вдруг из поднятого с глубины снюрревода выплёскивается на корму тонна палтуса, трески, камбалы, минтая, морских звёзд, в которых бродишь по колено; когда выходишь из самолёта и впервые ступаешь ногой на землю чужого континента; в полёте с парашютом; с жестокого похмелья перед кружкой холодного пенистого пива с горячими дымящимися раками; с женщиной; в тот момент, когда впервые берёшь на руки своего ребёнка… Редко, но бывает.
                УРОДЫ
- Уроды! – донеслось вслед юным, сложенным, как олимпийские боги, чернокожим атлетам, пробежавшим ранним летним утром трусцой мимо ограды московского интерната для детей с явными психическими и физическими отклонениями. – Черножопые уроды!..
 
                АДАМ И ЕВА, ИЛИ ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ
   Память человеческая избирательна. Она сохраняет с течением времени красоту, лишь самую красивую женскую  (и мужскую) наготу, а уродство, посредственность, серость сбрасывающую, как шелуху… Итак, Коверсада – всемирно известный, старейший центр  натуризма, нудизма. Золотисто-зелёная Адриатика вокруг. Пять или десять тысяч обнажённых, без купальных костюмов загорающих, играющих в волейбол и крокет, катающихся на велосипедах людей. Общие туалеты, где порой оказываешься перед писсуаром по соседству с присевшей дамой, с любопытством взирающей на то, как ты справляешь малую нужду, стараясь её не обрызгать («Мужчина! – восклицает рыжая ирландка из Дублина. – У меня сын когда был маленький, писал мимо горшка, вы не возражаете, если я подержу, направлю, только не смущайтесь, писайте спокойно – ну, вот, совсем другое дело!»). И даже в кафе и ресторанах большинство отдыхающих наги… Как-то под вечер по сосновому острову навстречу в солнце шла молодая женщина, еще не обсохшая после купания, вся в изумрудных капельках Адриатики, с аккуратно подбритым лобком с оставленной вокруг половых губ полосочкой, с распущенные по плечам волнистые волосами. Шоколадные груди её, широкие в основании, подобные спелым дыням, увесисто покачивались из стороны в сторону на шагу. В руке с тонким смуглым запястьем было яблоко, она его ела, сочился сок по губам, капелька стекала по подбородку. Протяни она мне плод, вкусил бы, соблазнился, не задумываясь над тем, что изгонят из сада Эдемского.Мы осмотрели друг друга с головы до ног, на некоторых частях тела непроизвольно задержав взгляды чуть дольше. И клянусь, в какой-то момент прочитали в глазах одно единственное желание: тут же, под соснами начать делать детей… Солнце – и казалось, на всём острове, в целом мире до нас не было никого, мы первые и только мы вдвоем, абсолютно голые, в шлепанцах… Но прошли друг мимо друга, она, длинноногая, широкобедрая, со складочками над поясницей под тяжестью грудей, с высокими тугими полушариями загорелых ягодиц, едва заметно улыбнулась, но не обернулась… И, глядя ей вслед, я подумал: а что было бы, если б Ева с такой же улыбкой прошествовала мимо Адама?..               
   Там же, в натуристском центре, я убедился в том, что мужчины, между прочим, более тщеславны и завистливы, чем женщины – на какие только хитрости не пускаются они, дабы казалось, что у них длиннее и толще, чем на самом деле, а главное, чем у соседей по пляжу, с которыми сравнивает, естественно, спутница – жена или подруга! Впрочем, и женщины, конечно, честолюбивы несказанно! Сколько надменности, гордыни было во взгляде средних лет немки из Любека (что там Клеопатра, царица Тамара, императрица Екатерина Великая!), у спутника коей был просто нереального размера прибор, который она, дразня окружающих, умудрялась ещё исподволь и поддрачивать, касаясь то бедром, то ягодицей, то пальцами ноги, а то и рукой, заслонившись газетой!..
   Стройная молоденькая итальянка в кудряшках бродит между загорающими, набирает команду из мужчин с потрясающими воображение мужскими достоинствами, похожими на хоботы слонов или греющихся на солнышке толстых змей, с большими тяжёлыми ядрами, и ближе к вечеру происходит волейбольный матч этой сборной против сборной всего курорта – стекается масса зрителей, обнажённая кудрявая волейболистка прыгает одна среди обнажённых мужчин, и вот что знаменательно: её сборная побеждает, в очередной раз доказывая, что...
   Там, в Коверсаде на Истре подумалось: а чем же именно искусил дьявол, обратившись в змея-искусителя,  доверчивую жену первого человека, если сонники и по сей день утверждают, что видеть змея во сне – это мысли, переживания, беспокойства, страхи, мечты, связанные с мужским органом любви? А искушаются  женщины легко: бывало, совершая променад по дорожкам, мосткам или набережной и узрев внушительный орган, какая-нибудь женщина, порой, кажется, и непроизвольно, без какой-либо конкретной цели, будто под воздействием гипноза, изменяла направление движения, а то и разворачивалась на 180 градусов и некоторое время, пока не спохватывалась, следовала за его обладателем…
 
                ЕВТУШЕНКО В ШЕРЕМЕТЬЕВЕ
   Как-то в 90-х увидел в международном аэропорту «Шереметьево-II» знаменитого поэта Евгения Евтушенко. Высокий, худой, морщинистый, в клетчатом пиджаке, он стоял посреди зала и так смотрел на клубящихся вокруг с тюками и баулами, чемоданами и сумками «челноков», пассажиров многочисленных чертерных рейсов, отправляющихся в Турцию и на Кипр, в Израиль и на Мальту, в Париж и на Мальдивы, в Таиланд и на Сейшелы, в Нью-Йорк и на Кубу, что стало его жалко. Его, некогда одного из единиц избранных, допущенных советской властью к Её Величеству Загранице!
 «Я объездил сто пятьдесят три страны!» - восклицал он на своем творческом вечере в Политехническом. Он в Америку ездил едва ли реже, чем другие на свои дачные участочки, ему сама Жаклин Кеннеди-Онассис что-то говорила!.. Он был одним из немногих посвященных – тогда как простые смертные…
   Он, совершеннейший простолюдин по роду, стоял средь шумной толпы в Шереметьеве, брезгливо и скорбно озирая суетящихся вокруг. Смотрел, точно убывающий навсегда в эмиграцию граф Шереметев, у которого революция отняла всё, что имел - Россию.
                МЕТИС
   Он с детства знал, что его убьют. Будучи наполовину русским, из донских казаков, а наполовину то ли грузином, то ли осетином, он не находил себе места в этой жизни, ненавидя в глубине души и этих, русских, и особенно тех, кавказцев. С детства он не был замкнут, а наоборот общителен. Было время он замыкался в себе и делался    неразговорчив. Никто не знал, что у него на уме: ни приятели, которые всегда побаивались, ни даже сёстры, которые его любили  и которых он с удовольствием и беспощадно пытался защитить от напастей этого мира. У него был облик Чингачгука или Виниту – вождя апачей, накачанные мышцы и маленькие руки с тонкими пальцами скрипача, которые он тоже ненавидел и всё время пытался разбить и раздолбить о разные боксёрские груши, стены, двери, лица граждан и глаза чёрные и без зрачков и оттенков. «Метис, что поделаешь!» - вздыхала его мать-одиночка, но она рано умерла…Он винил себя в её смерти и горько рыдал на похоронах, куда его не пригласили. Он – уголовник, бандит,  не оправдал надежд именитой семьи.   В 1990-х он стал профессиональным бандитом: занимался рэкетом, брал в заложники чеченцев и других кавказцев, которых у него за доллары выкупали родственники, нещадно колотил на стрелках и разборках (имея чёрный пояс по карате) солнцевских, измайловских, коптевских, таганских, ореховских, тамбовских и прочих бандитов, не говоря уж про «коммерсов», на которых одним взглядом чёрных глаз из-под чёрных бровей наводил ужас. Сам он с детства жил в Люберцах, у моста, и причислял себя к люберецким – люберам. Ездил на огромных джипах, которые менял, как перчатки. Пару раз его привозили на подмосковную родовую дачу с пулевыми ранениями. Он утверждал в редчайшие минуты откровений с сёстрами, что убивал людей, по-разному, в частности, забил и утопил в проруби какого-то полковника. Его убили утром, и до полудня он пролежал, истекая кровью, на жаре под пылающим факелом самого страшного в места в Москве – Капотни. Судебно-медицинская экспертиза установила, что даже после нанесения ранений, «несовместимых с жизнью» (а всего было нанесено более 26ударов ножом и какими-то неустановленными колющими и режущими предметами, а также чем-то тяжёлым «типа кувалды») он ещё жил несколько часов. Кто-то говорил, что у него накануне вечером был полный пакет стодолларовых купюр, кто-то говорил, что убрали его свои же, потому что мешал, подставлял, потому что уж слишком был рисковым, настоящим беспредельшиком. Забравшись по балконам в его квартиру, первым, что я увидел, была лежавшая на полу в изголовье его лежанки (спал он на полу, подарив мебельный гарнитур приятелю, которому этот гарнитур пришёлся по вкусу) раскрытая книга Владимира Набокова «Другие берега». И вообще ассортимент книг на стеллажах поразил (учитывая род занятий хозяина квартиры): по истории, философии, притом в основном восточной, по психологии, орнитологии, ботанике, астрономии, астрологии, генетике… Детские рисунки сестёр на стенах. Стерильная чистота всюду поразила. И ещё обильность, разнообразие и неожиданность, даже экзотичность арсенала в квартире (оружие хранилось на книжных полках, за аквариумом, в корзине для грязного белья, под подушкой). Опись, сделанная следователем прокуратуры, включала в себя: укороченный автомат АКС-74 калибра 5,56-мм, автомат «Кольт» М231 FPW 5,56-мм, израильский пистолет-пулемёт «Узи», швейцарскую штурмовую винтовку SG550/551 5,56-мм, бразильскую винтовку «Имбел» MD2, сингапурский ручной пулемёт «Ултимакс»-100, пистолеты «Глок», «Макаров», «Вальтер» и даже «Наган» 1911 года выпуска, американскую наступательную гранату  М67, шведскую гранату М2/М3 «Карл Густав», китайский гранатомёт W87,  автоматический гранатомёт АГС-17 «Пламя» и пару наручников со следами высохшей крови. Похороны организовала и оплатила люберецкая братва. На кладбище больше и горче всех плакал бывший его одноклассник и лучший друг, которого даже заподозрили. Изъятую коллекцию дорогих антикварных шашек, мечей, кинжалов, кортиков, финок и другого холодного оружия прокуратура не вернула. И альбомы с фотографиями - тоже. От него ничего не осталось. Сёстры на поминках вспоминали, как бабушка водила их всех, ещё совсем маленьких, по грибы и как ранней весной, когда только сошёл снег и светило яркое солнце, они с ним переправляли по тополиной веточке жука с одного берега лужи на другой.
                МУЗЫ - ВОСПИТАТЕЛЬНИЦЫ
   На даче в детском саду воспитательница, крупная полная женщина с пучком, запрещала  спать с руками под одеялом и наказывала провинившихся мальчиков и девочек. Однажды перекупавшись в речке, ты простудился, и воспитательница привела в туалет, велела писать при ней, чтобы посмотреть на цвет мочи. Спустил помочи, штанишки – а она смотрела, и тебе хотелось стоять так без штанишек и писать, чтобы она смотрела. А когда выздоровел, вновь купался в речке до посинения, чтобы заболеть.
   Была первая учительница в школе Зоя Ивановна, румяная, полная, весёлая – когда написал сочинение на пятёрку, обняла, прижала к груди, поцеловала, и ты вдруг почувствовал не только то, что должен был чувствовать в таком положении ученик начальной школы. А потом всё думал: что же это такое?
   Была фотография полуобнаженной французской кинозвезды Брижжит Бардо в фильме «И бог создал женщину» из какого-то буржуазного журнала. Соседский парень, года на четыре постарше, ставший впоследствии  церковным иерархом, учил на эту фотографию мастурбировать.
   Были учительницы физкультуры – Анастасия Павловна и Нина Владимировна. Одна, высокая, широкобедрая, в обтягивающем тренировочном костюме, все показывала собственным примером, как надо кувыркаться через голову вперед и назад, а вы смотрели. Другая, разбитная, беспрерывно курящая, с накрашенными тонкими губами и зелеными веками, подсаживала девчонок и мальчишек на брусья, кольца, канат, ощупывая, а разбаловавшимся грозила: «Вот дам я тебе сейчас коленом!» И иногда по вечерам якобы оставалась с самыми физически развитыми старшеклассниками на какие-то «дополнительные» занятия, при этом запирая физкультурный зал изнутри на ключ. 
   Была Галина Степановна, преподавательница литературы – что значили Шекспир, Гёте, Пушкин, Толстой, Достоевский по сравнению с её полным, обтянутым шерстяной кофточкой бюстом?! Впрочем, очень многое значили и в какой-то момент в какой-то степени были взаимозависимы…
   Была в Суриковском институте натурщица, которая вам, ученикам начальных классов одноименной школы тайно от преподавателей тоже позволяла себя порисовать обнаженной – немолодая и нехорошая собой, вся какая-то дряблая, обвисшая, синюшная, с нескрываемым наслаждением купаясь в пытливых восторженных взорах будущих Суриковых и Рубенсов.
   Была учительница английского Муза Анатольевна, пронзительно-синеглазая блондинка, вся в украшениях, как новогодняя ёлка, всегда в цветных чулках, в обтягивающих платьях, благоухающая не нашими духами, пудрой, помадой – ну что вам было до каких-то артиклей, модальных глаголов, герундиев?.. Когда Розенблюм, оказавшийся её мужем, увёз Музу через Вену в Израиль на постоянное место жительства, вы с горя «раздавили» за школой пару «бомб» портвейна «777» и учинили возле кинотеатра «Прогресс» мордобитие, за что всех замели в 114-е отделение милиции, а одного потом и посадили.
   Была замзавсекцией, как сама представилась, за Джанкоем войдя в купе к вам с приятелем, возвращавшимся из Гурзуфа из Крыма, где, длинноволосые, в драных джинсах, вы месяц хипповали и изголодались. Угостив нежным домашним салом, сливами, горилкой, расстегнув и спустив розовый лифчик, она попросила: «Пососыте, хлопчыки, вся извылась!» Груди были большие, тугие, потные в жаркой душной степной ночи и солоноватые от слёз: она плакала, то ли от облегчения, то ли от горя. И вы высосали не менее чем по пол-литра молока, запивая самогоном. А утром в купе никого кроме вас не было. И денег в карманах не было, ни копейки. И наручных часов «Полёт». И до сих пор витает вдали вопрос: что в жизни той женщины произошло? И не рассеивается сомнение: а не приснилась ли?  Была умопомрачительной красоты и стати юная бронзоволикая гречанка в Керчи в Крыму, согласившаяся на всё, но не уступившая ни пяди своей целомудренности. Гречанка, хохлушка, русская, еврейка, молдаванка… Да мало ли их было - упущенных возможностей!.. 
   И была, уже в армии, полковая прачка Галя, похожая со спины на девятнадцатилетнюю девицу, а спереди, лицом – на запеченное яблоко. Ей было под пятьдесят. Ходили слухи, что она давала всем, кто попросит: офицерам, прапорщикам, сержантам, солдатам-старикам. Иногда даже салагам из соседнего полка – жалея мальчишек после марш-бросков на 10 км с полной боевой выкладкой и бесконечных нарядов вне очереди. «Я вам тут заместо мамки», - говаривала она. Это были лишь слухи – от которых после месяцев и лет армейского воздержания не только скулы, но поджилки все сводило. Какой-то салага из мотострелкового полка застрелил Галю из «калашникова» почти в упор. Хоронили её в закрытом гробу.
   А еще была в медсанбате медсестричка по имени Ева, то ли армянка, то ли гречанка, с лицом мадонны и умопомрачительным вырезом в халатике, спозаранок низко склонявшаяся над спящими бойцами, чтобы поставить градусник. И однажды… Нет, приснилось.
   Тогда, «снося все тяготы и лишения службы», как, впрочем, и теперь, десятилетия спустя, прожив, по крайней мере, две трети отпущенного, не свершив того, о чём мечтал и в чём клялся женщинам, вымышленным и всамделишным, проснувшись солнечным утром, лёжа с закрытыми глазами и вспоминая их всех и каждую в отдельности, понимаешь, что воспитывали воспитательницы неизбывную и неистребимую веру в то, что создал женщину на самом деле никто иной как Бог! Сомнения в этом, как туман, как смог, наплывают позже…
   Но именно тогда пришла тебе в голову мысль написать книгу «Божественная эротика  (Всемирная антология)». И много других книг.
                СОЮЗМУЛЬТФИЛЬМ АБСУРДА
   Я должен был передать режиссеру-мультипликатору Норштейну посылку из Швеции. В морозный солнечный день приехал на Арбат, отыскал «Союзмультфильм», располагавшийся в здании бывшей церкви Николы на Песках (?)… Вошел. Долго бродил по закуткам и закоулкам. Норштейна отыскал за облезлыми, обклеенными плакатами фанерными перегородками. Рыжебородый, простуженный, кашляющий, чихающий, в растянутом свитере и длинном шарфе, он сидел за бывшими Царскими вратами в полумраке, курил, пил черный дымящийся чай и рисовал один из  своих гениальных светло-грустных мультиков, по которым мы до сих  пор испытываем ностальгию. Передал посылку. «А ты знаешь, - сказала мне старуха, когда вышел на солнечный свет, резанувший по глазам, - что здесь в начале 20-х священника на куски порубали?..» Я не знал. Но догадывался.
   А вспомнил я, как привез мультипликатору посылку, когда двадцать лет спустя стоял в этой церкви на отпевании народного артиста СССР, лауреата Ленинской и Государственных премий, Героя Социалистического Труда М.А. Ульянова.
                В СОРТИРЕ
   Нигде так пронзительно не ощущаешь быстротечность бытия, что не давало покоя художникам и поэтам всех времён и народов, как в дачном сортире. Заходишь, садишься, с ностальгией ощущая, как поддувает сквозь щели ветерок, берёшь из кипы пожелтевшую газету или журнал (кто не свозил на дачу средства массовой информации?), открываешь и читаешь про похороны Сталина, про полёт в космос Гагарина, про снятие Хрущёва, про строительство БАМа, про Олимпиаду-80, про похороны Брежнева, Черненко, Андропова, про перестройку Горбачёва, про путч в августе 1991-го и гибель великой Советской империи, про расстрел Ельциным Парламента в октябре 93-го, про дефолт в августе 98-го, про взрывы домов в Москве и приход к власти Путина, про гибель атомной подводной лодки «Курск», про пожар на Останкинской башне, про войну в Чечне, про авиационную атаку башен-близнецов в Нью-Йорке, про невиданное в истории цунами в Индийском океане, унёсшем десятки тысяч жизней, и т.д. и т.п. - и думаешь: а ведь всё это не просто так, всё это когда-нибудь кем-нибудь непременно будет употреблено в дело и полетит в зловеще и зловонно зияющее внизу очко.
                КРАТКИЙ КУРС
   Владимир Брынцалов, один из первых наших миллионеров, в своё время водочный, фармацевтический воротила – человек весьма занятный. У меня есть о нём очерк, литературный портрет. Но один эпизод из многолетнего общения с Владимиром Алексеевичем хотелось бы выделить особо. Как-то раз мы приехали к нему на фармацевтический завод «Феррейн» на Варшавку с нашим знакомым банкиром из Швейцарии Жан-Мари Делюэрмозом - вице-президентом одного из крупнейших банков в мире «Credit Swiss». В огромном кабинете у Брынцалова под картиной Айвазовского за чашкой кофе разговаривали о возможных условиях долгосрочного кредитования, залогах недвижимости, процентных ставках, политической и экономической ситуации в мире и т.п. Жан-Мари, в прошлом журналист, наслышанный в начале лихих 90-х о Брынцалове (его имя тогда гремело), попросил магната охарактеризовать новейшую историю России. «Так что же всё-таки произошло, по вашему мнению?» - «По моему? – хмуро уточнил Брынцалов. – Читайте «Краткий курс истории партии» Сталина, - пошутил. – В своё время его все у нас изучали». – «Да, Иосифа Сталина я читал, - неожиданно ответил швейцарец, окончивший два университета. – Но хотелось бы узнать ваш взгляд на революцию 1917 года, советскую историю». – «Да какой там взгляд… - отмахнулся Бранцалов. И добавил (прошу прощения у читателей, но здесь дословная цитата необходима): - Расхуячили всё к ****ей матери, да и ****ец!» Больше швейцарский банкир вопросов не имел.
                ДВОРНЯГИ В МЕТРО
   Ехал однажды поздно вечером, уже после час-пика в метро и вдруг на станции «Шаболовская» в вагон зашла пегая кудлатая дворняга. Села в уголке, посидела и деловито вместе с немногочисленными пассажирами вышла на «Профсоюзной». После этого я стал обращать внимание на собак в метро. Оказалось, они путешествуют по Москве по одним лишь им известным маршрутам, заходя и выходя из вагонов, когда заблагорассудится. Чёрного Шарика (явно в роду без водолаза не обошлось) я часто встречаю на красной ветке, он, как правило, заходит и садится на «Чистых прудах», выходит чаще на «Парке культуры». Пегую Жучку с отгрызенным ухом вижу на кольцевой, где иногда её подкармливают бомжи и безногие и безрукие «участники войн в Афганистане и Чечне», которых провозят по составам на креслах-каталках с просьбой милостыни. Притом дворняги не зависимы, самостоятельны – однажды хромой поджарый Тузик увлёкся брошенным ему кем-то из пассажиров куском докторской колбасы, но, в последний момент услышав объявление станции, вскочил, оставив колбасу, и прошмыгнул-таки между закрывающимися дверьми. Потом я понял, что он торопился на свидание: прижавшись друг к дружке, посапывая, они с изящной тёмно-рыжей сучкой, в которой было что-то от ирландского сеттера, спали у выхода из метрополитена – подземного перехода станции «Новые Черёмушки». Так и разъезжают по своим делам на метро московские дворняги.
                НОСТАЛЬГИЯ. К ВОПРОСУ О ДЕМОКРАТИИ
   Мне вновь отказали в бельгийской визе. Хотя бывал в Бельгии и почти во всех странах Европы десятки раз. Отказали без какой бы то ни было видимой причины и объяснений, те самые бельгийцы, столь рьяно ратующие за демократию. (На самом-то деле причина была известна: подсуетились имеющие связи в посольстве конкуренты, зарабатывающие на консалтинге, а по-русски говоря, сводничестве российских бизнесменов с бельгийскими и убоявшихся, что наше недавно учреждённое Российское отделение Европейского Клуба охотников Ордена святого Юбера откусит у них часть пирога, хотя мы об этом даже не помышляли.) И с ностальгией я вспомнил, как мне отказывал в советские времена (за антисоветчину по пьянке и амурные похождения со студентками из капстран) КГБ через выездной отдел ЦК КПСС или Спорткомитет СССР. «Ваш выезд в Колумбию (Испанию, Индию, Мексику), Сергей Алексеевич, - вежливо, можно сказать даже уважительно отвечали мне по телефону, - сочли нецелесообразным и несвоевременным. Да и чего вам там делать, в этой Колумбии? У нас такая большая страна». «И правда, - думал я, кладя трубку. – Чего мне там делать?» И иногда, приняв после очередного отказа полбанки на грудь, как тогда мы выражались, вставал и запевал в патриотическом запале: «Ши-ро-ка стра-на моя род-ная, много в ней ле-сов по-лей и рек, я другой такой стра-ны не знаю, где так воль-но ды-шит че-ло-век!..» (Хотя, конечно, чуть ли не с рождения мечтал о путешествиях – о Колумбии, Испании, Индии, Мексике и прочая и прочая.) А теперь, после отказа бельгийцев, лишь какая-то склизкая пакость на душе. И вовсе (клянусь!) в их сраную Бельгию не хочется.    
                РОМАНТИКА
   На картошке. Полагая, что я  уснул, напившись мутного деревенского самогона, подруги с нашего курса обсуждали в спальне пионерлагеря общежитские дела:
 - …И тогда мы с Тео решили пожениться. Ты не думай, не из-за того, что он там у себя какой-то принц или вождь племени! Ты же знаешь, я в своём Ноябрьске всю жизнь мечтала о романтике, о путешествиях, а как, если без мужа-иностранца? Да и понравился он мне, честно – огонь, первый раз до слёз прямо! Но сразу сказал, что жить будем, как прежде, по своим комнатам, потому что ему учиться, много знать надо - как наследнику престола, а приходить ко мне он станет по ночам. Сказал, чтобы я не запирала дверь и всегда спала без всего, голая, в темноте, потому что у него глаза болят от занятий и чтобы он страсть свою на меня сразу всю обрушивал, не расплёскивая. Я согласилась. Даже романтично! Ну, пришёл раз, два, перед утром уходил… Не было неделю, работы Ленина и Маркса в читалке конспектировал, потом пришёл в том же коронном цветастом свитере, джинсах, но исхудавший, бедненький, одни кости, лобок весь мне отшиб… Потом опять на несколько дней пропал, пришёл уже располневший и по-русски ни бум-бум, я решила, что притворяется, смеялась… Вообще-то с ним никогда не было скучно, он каждый раз разный – то мачо настоящий, которому только одно от бабы нужно и поскорей, то – сама нежность, такое с моим телом вытворял, я просто зверела, в истекающую желанием суку превращалась!..  Потом будто бы даже ростом стал повыше, в плечах пошире, помускулистее и это самое побольше сантиметра на три и гораздо толще, я решила, что порнухи насмотрелся, ну меня вертеть туда-сюда, кусался – у меня аж искры из глаз, вопила как резаная, поэтажка прибежала! На Новый год уснула я под утро,  и…  вроде бы их даже двое было… но потом я поняла, в глазах двоилось от «северного сияния», которое мне наши парни наливали, водку с шампанским, а он, конечно, один, но дико темпераментный, столько в нём всего!.. Потом, после каникул, поменьше вроде стал, вялый и  какой-то вонючий… Потом пришёл, с лица как бы сбледнувший и менее кудрявый, пел всю ночь какие-то революционные песни, по табуретке стучал, как по там-таму, вместо того, чтобы…
 - А ты уверена, мать, что это один и тот же был негр? Что он своих друзей к тебе не засылал – в своём коронном свитере, за деньги?
 - Ты с ума сошла?!
 - Мало ли – они ведь для нас на одно лицо. У знакомой девчонки с химфака такое было – с вьетнамцами. А сейчас твой Теодор где?
 - Не знаю. Кажется, у них там военный переворот какой-то, он уехал. Но мне ни с кем так не было, как с ним. Не сравнится с нашими мужиками. Я его буду ждать.

   
               
                ЭНТУЗИАСТ
   Такая была у них игра. Они приходили с каких-нибудь премьер, вернисажей или из гостей поздно. Он раздевался и делал вид, что заснул, она, которая была в два с половиной раза моложе его, тоже ложилась, но вскоре поднималась, надевала сапоги со шпильками, подаренную им длинную норковую шубу на голое тело и выходила. А возвращалась некоторое время спустя вся расхристанная, с распущенными, спутавшимися волосами, с размазанной вокруг рта помадой, с подтеками туши на щеках, начинённая горячей спермой одноклассников или случайных знакомых, специально для этого приводимых малолетней оторвой-соседкой, устраивавшей по ночам кошачьи концерты за стеной их унылой супружеской спальни. Муж, преподаватель ВГИКа, бывший комсомольский вожак первых пятилеток, прослушав страстные стоны, крики, взвизги удалившейся «закатывать скандал соседям» жены, а затем детальный её рассказ о том, сколько и в каких именно позах всё происходило, чуя запах самца, шалея от вида насосанных юными пылкими созданиями сосков, набрасывался на коварную изменщицу. По утрам, не первый уже год, по договору с Киностудией детских и юношеских фильмов имени Максима Горького он засаживался за сценарий о подвиге комсомолки-партизанки. Называл себя классиком, расхаживая, подобно Льву Толстому в Ясной поляне, босиком, проповедуя вегетарианство и непротивление злу. Так и жили. Скончался он ночью, когда супруга за стеной в очередной раз неистовствовала с молодёжью (произносил он слово «молодёжь» как-то по-красноармейски лихо, с ударением на первом слоге, объясняя непонятливой супруге, всё стремившейся к «недостойной художника бездарной моногамии», что именно в «неизбывном освобождении» кроется секрет его вечной молодости и вдохновения), от обширного инфаркта. Мастурбируя. С улыбкой на лице, полной задора и комсомольского энтузиазма.
   
                LET IT BE      
                (Письмо редактора журнала «Русский Миллионер»)
   Вся Дворцовая площадь встала…
   Возвращались самой длинной белой ночью. И вспомнился рассказ Владимира Набокова «Круг». Во-вторых, потому что разыгралась ностальгия по юности, по СССР – «Back in the USSR» в буквальном смысле. В-третьих, потому что испытываешь светлую печаль, опустошение (многие классики завуалировано или прямо, как Хемингуэй, сравнивали с близостью с женщиной), когда сбывается заветная мечта, понимаешь, что самым сладким было ожидание, томление, прелюдия. А она, мечта, сбылась – 20 июня на концерте не русского миллионера Пола Маккартни на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге…
   Съезжались со всей страны: регулярные авиарейсы, поезда, автобусы не могли вместить всех страждущих, запустили чартерные, подогнали курские, смоленские, вологодские, архангельские составы. С раннего утра город трех революций томился. Даже чопорные смотрительницы музеев - Эрмитажа, Русского, квартиры Пушкина на Мойке – интересовались, известна ли уже программа концерта, какие именно песни исполнит сэр Пол. И на музейных экспонатах, гениальных, вечных, бесценных, казалось, лежал муар предвкушения встречи с юностью – главным мерилом ценностей. По Невскому проспекту, по набережным, по всему Питеру разгуливали, сидели на скамейках, в кафе, на парапетах, проплывали на речных трамвайчиках и прочих плавсредствах немолодые битломаны и битломанки в майках с портретом кумира на груди, со значками и английскими флажками в руках. Отовсюду слышались песни The Beatles. Илья, мой двадцатилетний сын, с которым мы приехали на концерт из Москвы, спрашивал, больше для соблюдения этикета, с какого диска та или иная песня или композиция, когда вышел, кто именно из четверки сочинил музыку и слова…
   И невскими мутными волнами накатывали воспоминания о том времени, когда за джинсы или виниловый диск, даже так называемую «сорокапятку» сигали из окон; и  казалось, что иностранцы (а особенно иностранки) даже устроены иначе, не потеют, например, а лишь благоухают французским парфюмом или фирменными сигаретами; и смысл жизни заключается в том, чтобы хоть на мгновенье вырваться, вдохнуть, одним глазком увидеть, кончиком мизинца прикоснуться к Её Величеству Загранице… О, времена, о, нравы!..
   Запускать начали за два часа до начала шоу: со «стоячими» билетами (600 р.) со стороны Невского, Дворцового моста, Адмиралтейского сада, с «сидячими» в партере (от 3000 до 55000) – строго через Арку Главного Штаба. И это, видно, кто-то срежиссировал. Потому что в «танцевальный», «стоячий» сектор 50 тысяч человек прошло беспрепятственно. А под Аркой сразу началась давка «богатеньких», притом значения не имело, за 100 долларов купил билет или в первые ряды за 2000 долларов. Некоторые – в «Brioni», «Cartier», «Patek Philippe», солнечных «Ray Ban Wraparound», «Christian Labutan» на шпильках – возмущались. Но поделать ничего не могли. Надушенные, декольтированные, унизанные бриллиантами дамы (жёны нефтяников, банкиров или авторитетных бандитов, судя по спеси) с грудились с разнокалиберной научной и творческой интеллигенцией, выросшей на битлах и скопившей на билет, а также с мелкими предпринимателями и вольноопределяющимися.
   Когда сзади поднажали, в толпе стали раздаваться возгласы и вопли. Тут и там хором затягивали сперва битловские хиты, а по прошествии часа столпотворения в удушье углекислоты и потовыделений под дождём – «Вставай, проклятьем заклеймённый!», «Вихри враждебные!», «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает!»… Кто-то вспомнил, что именно здесь, под Аркой, начинался штурм Зимнего. Кто-то крикнул «Долой!..»
   Но продавили. Прорвались. Просочились-таки сквозь блюстителей и рамки-металлоискатели. (Не исключено, что кто-то наверху просто решил: «С них довольно».) Помятые, матерящиеся, но уже почти счастливые, стали рассаживаться. Из дорогих билетов вашему корреспонденту достался самый дешёвый, на задворки, к подножию Александрийского столпа. Сияющее солнце сменялось ливнем (хотя говорили, что тучи разгонят авиацией, как мэр Лужков в Москве). Длинноногие девахи уже начинали «разогрев» публики, когда нас, подбирающихся поближе, внезапно отсчитали и, проведя по проходам, усадили в первый ряд – кто-то не пришёл, надо было срочно заполнить позорно зияющую перед телекамерами всего мира пустоту. Таким образом элита – известные, богатые, могущественные (губернатор Валентина Матвиенко и Пётр Авен, совладелец группы «Альфа», спонсировавшей концерт, а также бойцы «золотой сотни» Forbes) оказались сзади. И лицезреть великого сэра Пола я начал в качестве особо приближённого, под сверлящими взглядами – что за прелесть было это ощущение!.. Я почувствовал себя причастным к власти, даже на полкорпуса опережающим её!.. Очень скоро, правда, всех нас, самозванцев, вытурили: пришли припоздавшие законные обладатели элитных мест. Но это уже не имело значения.
   О концерте, длившемся три с лишним часа вместо запланированных двух с четвертью, 20-метровой в высоту сцене, о гигантских экранах, на которых показывали то самого Маккартни, то молодых и всех ещё живых битлов, о силе звука в 75 тысяч ватт, о том, как зрители не хотели отпускать по-прежнему блистательного гения, «Моцарта XX века», как свою неповторимую эпоху, о фейерверках, взмывающих в белое небо, о всеобщей ажитации на «Back in the USSR», о мобильниках, взмывающих в зажатых руках над головами, чтобы слушали близкие и друзья, где б они ни находились в эти мгновенья, о коллективном коме в горле и массовых слезах на «Yesterday», исполненной под простую акустическую гитару, как сорок лет назад, о коротких, как песня, тёплых ливнях и солнце, выскальзывавшем из-под туч, о том, как кричал сэр Пол в микрофон «Русскис, я льюблю вас! Льюблю Раша! Сэнкт-Питербург!» и носился в кроссовках и джинсах по сцене, размахивая российским флагом, не говорю – это надо было видеть и слышать.
   К чему это я? Сам не знаю. Просто хотелось поделиться. Напомнить о том, что есть бренные, а есть вечные ценности. И неважно, по какой цене купил билет и сколько у тебя на шее и на пальцах бриллиантов, и какой марки мобильный телефон. Ибо вдруг может всё перемениться, первыми станут последними.
   Но, во-первых, хотелось рассказать о шестилетнем карапузе, с восторгом носившемся по проходам под дождём и плясавшим под самую первую песню The Beatles, записанную ещё в Ливерпуле в складчину скинувшимися по одному фунту стерлингов отроками Полом, Джоном, Джорджем. И сказать, что мечты рано или поздно сбываются. Если веришь. Let it be.
                УБИЙСТВО
   Позвонила из абортария моя студенческая подруга Марина и за минуту до того, как её забрали в операционную, спросила: «А может, оставим? Мне кажется, он там уже живой, уже чуть-чуть шевелится…» Я сказал, что был пьян и лучше не рисковать. И потом понял, что совершил убийство. Но было поздно. Оно осталось на моей совести. И судьбе.
                РАСИСТ
 - Ты же не хочешь сказать, что всё ещё меня ревнуешь? – спросила она. – Ты просто расист!
   Дверь в её общежитскую комнату была не заперта. Я вошёл без стука. Рассыпанные по подушке волосы, капелька испарины на виске, торчащий сосок правой расплющенной груди, дрожащие белые ноги, согнутые в коленях, между которыми трепыхались чьи-то напряжённые, розовые, как у макаки, ягодицы, и протяжный стон – так закончилась моя любовь на третьем курсе.
                НА СТАЖИРОВКУ               
   Отправляясь на долгосрочную, как тогда выражались (кстати, с крушением СССР это прилагательное стало употребляться почему-то гораздо реже) стажировку в Гаванский университет, с захватываемым от восторга, от предчувствия того, что весь мир передо мною, дыханием я безбожно пьянствовал с друзьями и подругами, разъезжая по Москве и дачам Подмосковья, выкаблучиваясь, выпендриваясь, вопя под гитару шлягер на стихи вагантов «Во французской стороне на чужой планете предстоит учиться мне в университете…» и т.д. и т.п. Мой приемный сын Илья, отправляясь после того же факультета журналистики МГУ на курсы именно «во французскую сторону», в Париж (по сути, та же стажировка), не пил, не пел, но всю ночь накануне вылета настраивал с приятелем свой только что купленный  note-book, проклиная провайдера, прервавшего «по техническим причинам» доступ во «Всемирную паутину» - Интернет. 
                НАПОЛЕОН
   В конце службы в армии, будучи уже «дедушкой», я несколько дней исполнял обязанности замкомвзвода. Было это на учениях в горах Армении…. (учения в момент кризиса Турции и Кипра, я замкомвзвода, двенадцать подчинённых салаг и черпаков, наши отношения (мне нравилось их гнуть, хотя сперва было не по себе) мы совершаем марш-бросок, останавливаемся в какой-то деревне… женщины, девушки… мужчины… а мы с оружием… мы полновластны, прикажи я… размышляю, мечтаю, что могли бы мы… пойти, отвоевать Карс, за который сражался мой дед, дальше, дальше, выйти к Босфору, Дарданеллам…  Разбудил меня пинком прапор… опустив на грешную землю…
                ИДЕАЛИСТ
   Был секретарь Союза писателей… назовём его товарищем Ко…ко. Поговаривали, что его поставил КГБ.  Летом 1989 года я гостил у друзей в Стокгольме и туда приехал мой отец в составе писательской группы, возглавляемой секретарём. После ужина в гостинице я предложил поэтам, прозаикам, критикам, публицистам прогуляться по городу, который к тому времени уже стал мне знакомым. И не преминул продемонстрировать одну из достопримечательностей – располагавшийся в полуподвале крупный sex-shop, диковинку тогда для советских людей.
Большинство из писателей и все поголовно поэтессы с энтузиазмом спустились по ступеням, стали разглядывать богатый ассортимент: разнообразные фаллоимитаторы, резиновые надувные куклы, презервативы с пупырышками и усиками, обложки порнографических кассет, смазки, кожаные одежды в заклёпках, ошейники, плети и прочие приспособления для удовлетворения естественных и противоестественных человеческих потребностей. Ко…ко же остался на улице. «Что-то не так? - осведомился я, поднявшись. – Вам неинтересно?» - «Нет, - отвечал он. – Мне неинтересно. Я считаю, должны быть какие-то нравственные устои, идеалы. Тем более у нас, русских писателей. За нами ведь Толстой, Достоевский…» - «Должны», - потупился я… Даже не предполагая, что через несколько лет, в перестройку этот секретарь возглавит Литфонд и  путём хитроумных махинаций разворует, распродаст колоссальное имущество Союза писателей – дома, земли… - и от тюрьмы его спасёт лишь скоропостижная смерть.
                НА ПАСХУ
   На Пасху хочется сбежать – как много лет назад, когда не смог уснуть в детском саду во время «тихого часа», перелез через ограду, раздавив недостаточно вкрутую сваренное крашенное пасхальное яичко в нагрудном кармане, и убежал в первую свою весну. Ах, как я бежал, не в церковь, о существовании которой имел смутное представление, а куда глаза глядят, вдыхая всей грудью распускающийся, раскрывающийся навстречу бесконечный солнечный мир!.. Меня изловили, воротили за ухо. Ругали. Заставили самого отстирывать испачканный яйцом костюмчик. Но ощущение полной, совершенной свободы, воскрешения каких-то давних, исконных, в прошлых, может быть, жизнях неосуществлённых надежд и мечтаний осталось. И хочется сбежать.
                БЕЗОБРАЗИЕ!
   Это было накануне визита Брежнева на Украину, в 1970-х.
 -…Безобразие! – воскликнул секретарь областного комитета коммунистической партии Одессы, во время заседания, посвящённого подготовке к визиту, вдруг уставившись в окно огромного кабинета (а славился секретарь крутым нравом, мог сходу снять любого и навсегда вычеркнуть из номенклатуры). – Это что такое, я спрашиваю! – ткнул он волосатым пальцем в переносицу сидевшего слева от него секретаря одесского горкома. – Что?!
 - Наш оперный театр, - растерянно отвечал подчинённый. – Ему уже двести лет, - зачем-то уточнил.
 - Театр? А бабы с сиськами – это что?! – указывал начальник на полуобнажённых кариатид и муз. – В самом центре города, где люди ходят, детишки бегают – развели порнографию, безобразие! Убрать!..
   Сбить с фасада легендарного Одесского оперного театра кариатид, слава богу, не успели – секретаря обкома посадили в тюрьму за хищения государственной собственности в особо крупных размерах и организацию на государственной даче на берегу моря под Одессой подпольного публичного дома для оргий с высокопоставленными гостями из Киева и Москвы.   
                ЗАБЫВЧИВОСТЬ
   Порой человек забывается и смотрит на окружающих своими, но двадцатилетней давности глазами. И кажется, например, в вагоне метро, подойди он, заговори – и любая ему ответит, улыбнётся. Не ответит. Не улыбнётся. Увы – но с неопределённых (вот проклятье!) пор разве что за деньги.
                СИЛА ТЕЛЕВИДЕНИЯ
   Однажды я на себе испытал силу телевидения. По первому, главному, самому массовому, со зрительской аудиторией миллионов в сто человек телеканалу показали большой фильм про народного артиста СССР Михаила Ульянова в рубрике «Последние 24 часа». У меня брали интервью, притом оставили в эфире довольно много, минут десять-двенадцать в общей сложности, разбросанных авторами по фильму: раз появился, другой, третий, и что-то рассказываю, сидя в кресле, про своего бывшего тестя – великого артиста… Эффект превзошёл ожидания. Во-первых, через минуту после окончания позвонила Лена, его дочь, моя бывшая супруга, и сказала, что всегда знала, но не знала, что до такой степени, что навсегда вычеркивает меня из списка своих знакомых, что проклинает навеки, что и дочь наша, Лизавета, тоже вычёркивает и проклинает, и все, буквально все!.. Я долго не мог понять причину ярости, но потом вник. Дело было в том, что телевизионщики оставили, слегка вырвав, как всегда сообразно своей специфике, из контекста мой рассказ о том (сама Елена мне это многократно и в красках рассказывала) о том, как в молодости её отец жутко пил, его приводили, приносили из Дома актёра и прочих мест собутыльники, прислоняли к двери, звонили, убегали, а он падал в открытую дверь лицом вниз и засыпал на полу в прихожей, и маленькая Ленка бегала вокруг и кричала: «Папа! Папа!..» И одним прекрасным утром Алла Петровна Парфаньяк, его жена, её мать, встала на подоконник, а жили они на девятом этаже, открыла окно и сказала мужу: «Я – или водка?» И он бросил пить. Навсегда. Нашёл в себе волю, мужество – и великую любовь. И состоялся (чуть ли не на все 100%) как личность, как артист, как политик, получив все мыслимые и немыслимые звания, призы, награды, премии страны, сыграв все или почти все роли, о которых мечтал… «Так ведь гордиться надо!» - пытался возражать я бывшей супруге, но куда там!.. (Потом мне многие посмотревшие говорили, что живенько так вышло с подоконником, а то не человек, а бронзовый памятник получался уже при жизни.) А во-вторых, узнавали меня – всюду: на улицах, в магазинах, в прачечных, в автосервисе, в ресторане, в банке… Поехал в Тверскую область, зашёл в районную управу за какими-то справками – и там сразу узнали, заулыбались, и в улыбках, во взглядах наряду с растерянностью, восторгом и будто бы некоторым недоверием тому, что перед ними именно я, тот самый, который был в телевизоре, сквозил, просвечивал и очевидный идиотизм… И я с содроганием, с ужасом подумал: какова же сила воздействия на массы (как называл народ В.И. Ленин) телевизионных сериалов!      
               
                ВИРТУАЛЬНЫЙ СЕКС
   Для книги о сакральной эротике в папку «Современные жрицы любви» скачивал с сайтов московских проституток фотографии. Девчонки, совсем молоденькие в том числе,  попадаются на загляденье (одной, по имени или, скорее, псевдониму Камила даже позвонил, не удержался, и она пригласила к себе, сказала с интонацией психотерапевта «не бойтесь, приезжайте, поговорим»)… Скачивал, сам себе со стороны напоминая престарелого онаниста и оправдываясь тем, что, мол, токмо ради будущей книги стараюсь… А на утро грохнулся мой ноутбук сразу от целого букета вирусов. Пришлось вызывать из фирмы системного администратора. Обошлась мне эта «ночь любви» в тысячу с лишним долларов. Однако.
                ХОТЕЛОСЬ БЫ
 …А когда она ушла из его гостиничного номера, он подумал, вдыхая запах духов, оставшийся на подушке и в простынях, о том, что женщины делятся на тех, которых  раздевают мужчины, и тех, которые раздеваются сами, только когда сами этого хотят. Ему, к сожалению, встречались в основном последние… А как хотелось бы раздеть, сорвать, порвать, лишить!.. Не в ответ, а вопреки, наперекор… Судьба.
                ВЕСНОЙ НА ДАЧЕ
   После долгой зимы стал налаживать водный насос для полива и наполнения бассейна – вода из шланга не идёт. Снял, снова поставил – мотор гудит, а воды нет, хоть ты тресни!
Вдруг что-то тёмное мелькнуло в шланге. Отвинчиваю в очередной раз хомут, стягиваю – мышь-полёвка. Извлекши, подивившись тому, как она там оказалась, надеваю шланг, включаю – не идёт вода. Оказалось, там ещё двое мёртвых мышат. По всей видимости, полёвка забралась в шланг и там, в тиши и покое, произвела на свет потомство. В двадцатый раз включаю – ни хрена! Мотор уже взвывает на пределе. Вытягиваю десятиметровый шланг из скважины – в медный клапан угодила лягушка!..
   А над головой барражируют скворцы, снося всякое добро в скворечники, где обосновались. Пахнет берёзовыми серёжками, новенькими, размякшими на солнце сосновыми побегами, отогревшейся землёй, зеленеющей травкой...
   И думаешь: хорошо, что не оказался на месте этой полёвки или этой лягушки. Пусть и в переносном смысле.
   Жизнь прекрасна.
                РАЙСКИЙ УГОЛОК
   В этот маленький австрийский городок мы въехали на рассвете. Вот он - уголок рая, подумалось. Обычно так говорят о далёких экзотических островах с белым песком и пальмами. Но на островах, как показала история, возможны цунами. А здесь – тишь, да гладь, да божья благодать: лебеди и утки в озере, солнечные брызги маленького, но своего водопада, радостно раскрашенные, будто игрушечные домики с  замысловатыми оконцами и флюгерами, вымытая со специальным благоухающим шампунем брусчатка улочек и крохотной площади, улыбающиеся молочницы, кондитеры, рестораторы, торговцы зеленью, газетами, полицейский, просто прохожие, всюду розы, орхидеи, ирисы, лилии, пионы, ромашки… Невозможно было поверить в то, что в этом чудесном городке уважаемый всеми доктор двадцать четыре года продержал в подвале дочь, насилуя и производя с ней детей-внуков; слабеньких, вызывавших сомнение он там же и закапывал, а крепышей отдавал своей ни о чём, якобы, не подозревающей супруге наверх, которая, умиляясь, их трогательно с ним усыновляла.
                С РОКФЕЛЛЕРА ЖИЗНЬ ДЕЛАЕТ,
                ИЛИ ЕЩЁ ОДНА ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ
 - С Рокфеллера жизнь делает, как вы не понимаете! – горячилась фотомодель, дочь моих давних приятелей, занявшая на каком-то конкурсе красоты какое-то время назад какое-то почётное место и только что вернувшаяся из французского горнолыжного курорта Куршевель в компании молодых миллионеров. – Один в один, на все сто! Он настоящий, крутейший мажор! И так же, как Рокфеллер, в Бога верит, всё время причащаетсяю. И точно так же начинал, впаривая своим одноклассникам какие-то конфеты, шоколадки. Он умеет извлекать бабло даже из воздуха! И точь-в-точь, как основатель династии, Уильям Рокфеллер по прозвищу Большой Билл – а я прочла книгу о династии, он мне её дал, как когда-то сыну дал Библию Большой Билл, пообещав заплатить пять долларов, если тот прочтёт её от корки до корки, - привёл меня в апартаменты, вернее, в президентский люкс, в котором со своей girlfriend проживал, и предложил быть… ну, втроём, короче, ну и что? Женившись на Элизе Дэвисон, Большой Билл не пожелал бросать свою прежнюю пассию Нэнси Браун, привёл её в дом – и преспокойно зажил с двумя сразу. Сначала Элиза родила первую дочку, Люси, спустя пару месяцев Нэнси её догнала, родив Клоринду, ещё через год появился Джон, а сразу за ним ещё девочка Корнелия… Так склалось, что меньше чем через два года Большой Биллу сделал на одной постели четверых детишек, один из которых и стал знаменитым Джоном Рокфеллером. Жесть! Одноклассница моя назвала то, что было у нас в Куршевеле, обычным группешником, но она просто мне завидует, дура! Сама-то отдыхает в полном отстое с лузерами!..»
  Примерно через год мне позвонила её мать, чуть ли не с гордостью сообщила, что тот самый миллионер, а ныне известный мультимиллионер был включён в список журнала «Forbes».
   Дочь их в его список фотомоделей, приглашённых на рождественские каникулы в Куршевель, включена, к сожалению, не была. Второй мисс Рокфеллер не «склалось». Сделав аборт (за свой счёт), не получив ни цента «отступных», она уехала и пребывает  где-то в Европе. То ли вышла замуж, то ли устроилась по случаю в какой-нибудь гамбургский или амстердамский бордель. Ещё одна  обыкновенная история.
                31 МАЯ 2008
   Возвращался с финальных боёв за звание чемпиона мира по кик-боксингу, проходивших в Калязине под девизом «Бои на Волге». Ехал к себе на дачу в Новомелково, пересекая около трети огромной Тверской области, но почти всё время вдоль или вблизи и в виду  Волги, ночью и на раннем уже рассвете. Выключил климат-контроль в машине, опустил оконное стекло и подставлял лицо ветру, и слушал (когда позволяла дорога, кое-где похожая на свежеразбомблённую лёгкой авиацией или тщательно обработанную гранатомётами) пение соловьёв, кваканье лягушек. И переполняла меня гордость за Россию.
   Каким-то фантастическим выдался май! Взошёл на кремлёвский престол новый президент страны, Дмитрий Медведев, почти в буквальном смысле слова назначенный Путиным, – но это пока ещё непонятно, что такое, к чему приведёт.
   Но спорт, спорт, спорт! Наш питерский «Зенит» выиграл в финале Кубка европейских чемпионов, чего никогда в истории не было! Наша сборная по хоккею выиграла Чемпионат мира, чего не было пятнадцать лет! Наш певец Дима Билан, как к нему не относись, выиграл – с подцанцовкой чемпиона мира по фигурному катанию Евгения Плющенко – Конкурс Евровидения, чего никогда в истории не было! И вот, наконец, в предпоследний майский день, нежаркий, солнечный, на берегу Волги в городе Калязине, точнее, его клоне, ибо первозданный по распоряжению Сталина затопили, в том числе и вместе с людьми, отказавшимися покидать родительские дома и погосты, наши пятеро ребятишек выиграли все пять финальных боёв!
   Все пятеро – замечательные парни из русской провинции, начиная от Ивана, выступающего в весе петуха и пославшего противника третьим ударом в нокаут, и кончая жгучим Георгием, грузином из Калязина, которого земляки, а особенно землячки поддерживали скандированием: «Ги-я, Ги-я, Ги-я!»
   Как такое забыть: сидит в своём углу ринга наш боец Дмитрий Краюшкин, совсем ещё мальчик из Липецка, весь в ссадинах, кровоподтёках, запыхавшийся, а ведущий боёв уже объявляет очередной раунд и показывает номер, высоко над головой подняв табличку, гарцующая на каблуках внутри ринга высоконогая синеглазая блондинка-калязинка, заходятся в восторге зрители-калязинцы (уже повержены турок-чемпион, португалец-чемпион, американец-чемпион), а позади, во весь горизонт Волга вся в ало-золотом, и возвышается посреди бескрайних вод многоярусная колокольня затопленного Никольского собора!
   Как не вспомнить слова Александра Солженицына, назвавшего эту колокольню символом непотопляемой России! Я мчался по трассе, попадая в колдобины, вдыхая запах молодых трав, цветов, елей, сосен, любуясь рассветом впереди, и вопил как резаный: «Рос-с-с-сия! Ур-р-а-а! Вперё-ёд!!!»
                ПАУКОВЕД ФЕТ
 - …И мне показалось, что под одеялом со мной не Виктор, а гигантский паук, - разоткровенничалась Галина, жена Виктора Фета, зоолога, старшего научного сотрудника Сюнт-Хасардагского заповедника, что в Туркмении, в горах Копетдага, где, по мнению многих учёных, зародилась жизнь. – Это когда Фет защитил диссертацию, и выяснилось, что четырнадцать из двухсот видов пауков, которые он рассматривал в своей работе, для науки совершенно новые, притом десяток – явные эндемики. Он ведь только о пауках и думает. А платят тут копейки, не знаю, чем детей кормить…
   Жизнь свою Фет, грузный, близорукий, рассеянный, посвятил паукам. Дом их стоял под скалой у входа в ущелье Айдере.
 - У многих народов паук считался символом мудрости, усердия, мастерства, - уверял он, вытирая пот со лба. - В «Метаморфозах» Овидия есть миф о том, как дочь красильщика  тканей Арахна училась ткачеству у Афины Паллады и достигла такого совершенства, что отважилась вызвать на состязание саму богиню. Разгневанная Паллада приняла вызов и выткала на ковре картины, изображающие возмездие, неотвратимое для всякого грешника! Из паутины они плетут не только ловушки, но и убежища, гнёзда, парашюты, на которых путешествуют с попутным ветром! Паутина обладает большей прочностью на разрыв, чем стальная проволока той же толщины! О, уверяю, вы вообще ничего о пауках не знали! Это же самые лучшие, самые изобретательные охотники на земле! Тропические шаровидные пауки прикрепляют клейкую капельку к концу паутинки. Капелька привлекает внимание глупых насекомых, и они попадаются в эту ловушку! А пауки-капканщики роют сложнейшие, строителям метро и не снившиеся норки с боковыми ходами, коридорчиками, кладовочками, спаленками, где могут преспокойно переждать затопление норы. Пауки – лучшие на земле предсказатели погоды – об этом ещё Аристотель говорил! И Плиний уверял, что пауки чувствуют приближение землетрясения и уходят из дома, обречённого быть разрушенным. У древних римлян была примета, что по высоте расположения паутины можно предсказывать наводнение. Вообще, паук, если его знать и понимать, может предупредить человека о наступающем моменте истины!..
   В следующий свой приезд в Туркмению, уже после развала СССР, я узнал, что как раз в декабре 1991-го разразилось землетрясение, скала в ущелье Айдере рухнула, но  зоолог Фет с семьёй буквально накануне оставил дом, вовремя эмигрировал в Пакистан, а оттуда в США и очень хорошо там устроился при каком-то университете, с Галиной живут душа в душу, у них уже пятеро или шестеро детей. Действительно, пауки?
                ПОСЛЕДНИЙ ФАВОРИТ
   Когда революционные матросы в октябре 1917-го вошли в Зимний дворец  (а никакого  такого штурма, какой показывали потом в советском кинематографе, не было, произвели от испуга несколько выстрелов мальчишки-юнкера, да поартачились девчушки из специального женского батальона, которых матросы, напившись коллекционных вин в царских погребах, потом использовали «по назначению», как вспоминал один из участников), то в «комнате фаворитов», где в своё время для «телесной нужды» императрицы всегда находилось несколько человек, увидели в позолоченной клетке большого нахохлившегося попугая. Хриплым старческим игривым голосом он восклицал: «Пла-то-ша! Пла-то-ша! Опять хо-чу!» Это был голос Екатерины Великой, за сто с лишним лет до этого призывавшей в покои своего последнего юного фаворита Платона Зубова.
                ОТПЕВАЛИ СОЛЖЕНИЦЫНА. ПО ПРОТОКОЛУ
   Шестого августа 2008 года в Большом соборе Донского монастыря в Москве отпевали Александра Солженицына. Накануне, когда гроб с телом был выставлен (почему-то) в одном из актовых залов нового здания Академии наук на пересечении Ленинского проспекта с Ленинскими, ныне вновь Воробьёвыми горами, почти весь день лил проливной дождь, выпала месячная норма осадков. «Сама природа оплакивает», - говорили пожилые москвичи. Но проститься пришли немногие, несколько сот человек за весь день. Среди них премьер-министр России Владимир Путин. По радиостанциям, по телевидению стыдили, взывали к совести москвичей и гостей столицы, мол, надо бы, надо проститься с эпохой. Организовывались в прямом эфире какие-то подобные мышиной возне дискуссии, ток-шоу по поводу того, кем считать усопшего в большей степени, политиком или писателем, и если писателем, то большим или не очень, и читает ли его сейчас молодёжь и будут ли читать в будущем… Поздно вечером гроб перевезли в Донской мужской монастырь, чтобы всю ночь и утро отпевать и в полдень предать земле – согласно завещанию покойного и благословению патриарха всея Руси Алексия, полученного Солженицыным загодя, ещё пять лет назад, – по соседству с могилой историка Ключевского.
   Утро было прохладным, влажно-ватным. С рассвета носились по Москве, особенно в районе Ленинского проспекта, Шаболовки чёрные автомобили с мигалками. Понемногу стягивался народ. Но и в девять, и в десять утра милиции, встречавшей и не пропускавшей машины уже на дальних подступах, было значительно больше. На святых вратах ночью установили «рамки» с металлоискателями, как в аэропортах, и всех входящих тщательно досматривали. Категорически запрещали проносить видеокамеры и даже маленькие фотоаппараты-«мыльницы», без объяснений. Журналистов рано утром, когда храм ещё был пуст и гроб не вынесли из-за алтаря, запустили, но несколько минут спустя, получив распоряжение по рации, вежливо, но в довольно жёсткой форме попросили удалиться, притом не только из собора, но вообще с территории монастыря, на улицу, всех, сделав исключение лишь для государственного телевизионного канала. «Президент едет», - пронёсся слух. И журналисты за воротами стали ждать в надежде, что рано или поздно их  всё-таки пропустят запечатлеть событие – человек сто, представляющих ведущие российские и зарубежные печатные и электронные средства массовой информации.
 - Говорят, канал «Россия» выкупил эксклюзивное право трансляции, - сетовали они, ёжась на холодном ветру, - чтобы вообще больше никого, кроме них, и близко не стояло!
 - Но почему?
 - Может, такова была последняя воля покойного – чтобы никаких журналюг у гроба, чтоб не мелькали вспышками, не отвлекали от молитвы…
 - Тогда бы уж всех вытуривали, а не выборочно…
 - А бабло! Вы представляете, как по всему миру такой эксклюзив можно будет продать! И чтобы президенту, опять-таки, не мешать проститься…
   Шныряли тут и там чёрные машины. Шли чиновники, гладко выбритые, в отутюженных тёмных костюмах, с тёмными галстуками, с красными гвоздиками в руках. Подъезжали, шли и шли. А остальной люд подтягивался. В основном пожилые, много седобородых «шестидесятников», пропитых, с глубокими, продольными, поперечными, сетчатыми следами несбывшихся надежд на лицах, и прокуренных на кухнях «шестидесятниц» с потухшими выцветшими глазами. Известных почти не было видно – писателей, деятелей искусств. Может, потому что лауреат Нобелевской премии? Прочапали под ручку старенькие трогательные Бэлла Ахмадулина с Мессерером. Совсем седой, уменьшившийся в росте актёр Сергей Юрский. Задумчивый режиссёр Говорухин.
   Пришёл Эдуард Лимонов, который в искромётно-невдумчивой молодости в «Дневнике неудачника» эпатажно – как эпатажно лаяла моська на слона в басне дедушки Крылова, - грозился утопить Солженицына в параше «за отсутствие блеска, за тоскливую серость его героев, за солдафонско-русофильско-зековские фуфайки, в которые он их нарядил (и одел бы весь русский народ – дай ему волю), - за мысли одного измерения, какими он их наделил, за всю его рязанско-учительскую постную картину мира без веселья!»). Был похож Лимонов в Донском монастыре на Троцкого незадолго до рокового удара ледорубом. На входе ему устроили досмотр «с пристрастием», проверив содержимое штанов и заглянув даже под носки. Эдичка возмущался, требовал или тут же отправить его «обратно в ГУЛАГ», или пропустить, шумел, размахивая руками, озираясь в поисках привычной прессы. Но прессы не было.
Зато были чиновники, которые шли и шли. И несть им было числа, разных рангов и ведомств. Такое складывалось ощущение, что и отпевают в храме чиновника одного из высших разрядов.
   Ко мне, стоявшему перед папертью, на которой толпились чиновники, подошёл старичок, одетый бедно и как-то странно, будто с конца 60-х не переодевавшийся, с тремя гвоздичками в обтянутой морщинистой кожей трясущейся руке.
 - Извините, а можно туда, в храм?
 - Можно.
 - А всех пускают с ним проститься? – усомнился он, с опаской поглядывая на возвышающуюся, доминирующую над окружающим пространством чёрную толпу чиновников.
 - Да вроде всех, кроме журналистов, - неуверенно отвечал я.
 - И то смотрю: они все там, за воротами, - сказал старик. – Или и после смерти его боятся? Встанет из гроба, скажет что-нибудь не так…
 - Издалека, отец?
 - Издалека. Николай Мефодьевич я, - добавил старик, выжидательно, с какой-то будто надеждой зацепившись за мой ответный взгляд. – Николай Мефодьевич, - повторил.
 - Очень приятно, - пожал плечами я. – Вы проходите.
   И он, помешкав, будто не дождавшись того, на что надеялся, прошёл, опираясь на палочку.
   Появился со свитой и охраной мэр Лужков, как всегда энергичным нацеленным колобком, подтянутый, не без помощи новейших достижений пластической хирургии и косметологии, наверняка, но на вид не то что семьдесят с лишним, шестидесяти не дашь. Я подошёл. Спросил о Солженицыне. То и дело звонили вокруг мобильные телефоны, окружали московские чиновники, подобострастно ловя каждый звук, исходящий от шефа.
 - Мы с ним встречались раз семь в последние годы. Он делился своими мыслями, размышлениями. Говорил о той проблемности, в которой находится наша страна. И прислушаться, уже после смерти, нужно особым образом. Потому что тревога, которую он высказал уже буквально накануне своей кончины, я считаю обоснованной. Я считаю обоснованной. Это упоение богатством, денежным, финансовой стабилизацией, оно кого-то успокоило, а на самом деле должно встревожить. Потому что страна по-настоящему ещё в экономическом плане не развивается. Нет инфраструктурных проектов. Нет проектов и решений, работы, движения в развитие реального сектора экономики…
 - Это Александр Исаевич вам говорил?
 - Да, когда последний раз встречались… А на нефти и газе, особенно в переменных условиях, да ещё при отсутствии хорошего потенциала собственного сельскохозяйственного производства мы перспективы иметь большой не будем. И он прав. Это человек, к которому нужно прислушиваться, может быть, даже в большей степени после его ухода из жизни, чем… э-э… хотя и тогда нужно было это делать.
 - А что мешало это делать? – спросил я.
 - Всё, привет! – с доброжелательной улыбкой на круглом, накачанный футбольный мяч напоминающем лице отмахнулся легендарный мэр Москвы и устремился в храм, свита едва за ним поспевала.
 - Он прав, Лужков, - заметила интеллигентного вида пожилая женщина, по виду преподавательница истории или литературы, стоявшая неподалёку и слышавшая разговор. – Вот этим «чем… э-э…» Не прислушивались. Так и не стал он в своём отечестве пророком. Вчера его интервью последнее показывали. «Написал я статью «Как нам обустроить Россию?» - говорил Александр Исаевич с горечью. – И что? Да ничего…»
 - Вернули в 90-х на родину, - поддержала другая женщина, врач-анестезиолог, как сама мне сказала, - хороший надел земли выделили в престижной лесопарковой зоне Москвы. Всё, что написал и писал, издавали, переиздавали. На телевидение выпускали, правда, редко, считанные разы. В прессе отвели роль выживающего из ума старца. Потому что не знали до конца, чего от него ждать – в период первоначального накопления капитала и приватизации всея Руси. И были правы: не принял он из рук расстрелявшего свой парламент, подписавшего приговор своему народу президента Ельцина орден Андрея Первозванного…
   В очередной толпе чиновников, движущейся от ворот к храму, я узнал давнего знакомого, однокашника, занимающего теперь пост в администрации президента. Вышел наперерез, ему ничего не оставалось делать, как пожать мне в ответ руку.
 - Здорово, старик, и ты здесь, - сказал, оглядываясь, оценивая обстановку и отводя глаза -  обкатанный годами перемен, с благородной сединой в висках, но весь на нерве и от этого потеющий, с влажными мягкими ладонями: как бы чего не вышло. – Всё в порядке?
 - В полном! И ты здесь?..
   Он был комсоргом курса и одному из наших однокурсников отказался подписать характеристику для выезда на стажировку за рубеж по той причине, что ещё до поступления, на рабфаке, того однокурсника застукали в общаге со вторым томом солженицынского «Архипелага ГУЛАГ».
 - Конечно, здесь все наши – протокол, старик!
 - Что?! – ухватил я его, ускользающего, всей душой и сердцем стремящегося в храм, за рукав чёрного пиджака. – Ты хочешь сказать, и Солженицын уже - протокол?
 - С эпохой прощаемся, старик, последний из могикан ушёл, как ты не понимаешь!
   Он вырвался, профессионально сделав вид, что ко мне никакого отношения никогда не имел и иметь не мог. Вдруг на территории монастыря всё зашевелилось, заходили, забегали туда-сюда, переговариваясь по мобильным, спутниковым телефонам, по рациям крепкие опрятные розовощёкие наодеколоненные молодые мужчины: подъезжал или откуда-то подъехал президент, может быть, уже ввели через другие ворота. И вообще кого бы то ни было пропускать перестали.
   Закончилось отпевание, тело с воинскими почестями было предано земле. Умчался с мигалками и сиренами президентский кортеж с кавалькадой «Мерседесов», «БМВ», «Ауди», джипов, микроавтобусов. За ним следом множество других кортежей, покороче, поскромнее – согласно табелю о рангах. Вышла вдова, Наталья, сыновья нездешней внешности, с трёхмесячным рыженьким внуком. Журналистов зачем-то пустили, когда все уже разошлись: лишь взирала из-под сени чудотворная Донская икона Божией Матери.
   В конце дня в машине я услышал по радио, что высшим руководством страны решено учредить стипендии Солженицына, назвать в Москве и других городах России улицы именем Солженицына…
   Вечером я вновь оказался в районе Шаболовки и свернул к Донскому монастырю. Он был уже закрыт. Отъезжая, заметил на лавочке в сквере маленькую фигурку того старика, что давеча обращался ко мне, Николая Мефодьевича. Остановил машину, вышел, присел рядом.
 - Накатишь пять капель? – осведомился он, будто ждал меня или кого-то.
 - Я вообще-то за рулём, - отвечал я, принимая из его руки, усыпанной старческой гречкой, четвертинку самой дешёвой водки. – Ну, пусть земля Александру Исаевичу будет пухом! Удалось проститься?
 - Цветы положил. На стол, где все. Хотел проститься как по-христиански, как принято. Да где там.
 - Президент был.
 - Видел… При жизни не могли, так после смерти…
 - Что?
 - Присвоили. Захапали. Загнали. Он ведь против был.
 - Против чего, Николай Мефодьевич?
 - Против всех. Один. А теперь загнали. Глядь, всё распределили – вчера премьер, сегодня президент… А я – Колька. Фельдшер из ракового корпуса.
 - Того самого?!
 - Того. Я младше на девять лет, а он меня уважал, прислушивался. Я ему так и сказал: будешь жить. Я и сейчас там недалече живу. Да что обо мне? Его загнали. Как речку. Знаешь, речки горные у него на родине, на Северном Кавказе – бурные, непокорные. Как он сам был. И вот загнали. В трубу, под землю. «Течёт вода Кубань-реки, куда хотят большевики!» - плакат такой висит недалеко от того места, где он родился, - бывший фельдшер беззубо-жутковато усмехнулся. Эх, Саня!..
   В сгущающихся сумерках заморосил не по-августовски холодный дождь. Приглушённо звонил колокол.
 - Его Бог берёг, - глотнув водки, упрятав взметнувшийся кадык в привычные морщины, обмётанные белой щетиной, и занюхав замызганным, будто из СССР, спичечным коробком, просипел старик. – Всю жизнь вёл за руку. А что теперь?..
   Где-то вдалеке, в районе площади Гагарина завывали сирены, нёсся по каким-то неотложным государственным делам очередной кортеж.
   Я смотрел на старика, и казалось, что наконец-то приближаюсь к пониманию того, кто и что для России был Александр Солженицын. Которого больше нет. И никогда не будет. Другие будут, а Солженицына не будет. Ужели теперь всё позволено?
   Звонил колокол.
                «ЧТО ЕМУ ГЕКУБА?..»
   Двадцать седьмого декабря 2007 года сообщили, что в Пакистане убита Беназир Пхутто, которая на предстоящих выборах наверняка бы была избрана премьер-министром. И мне отчего-то стало грустно, хотя видел я её только по телевизору. Как-то чуточку радостнее было жить от сознания того, что где-то на земле живёт и борется такая красивая женщина-политик. «Мои пакистанцы – как дети», - говорила она, прожившая большую часть жизни в эмиграции – в Лондоне, Париже, Нью-Йорке… Её, наследственную миллиардершу, то и дело обвиняли в коррупции и во всех смертных грехах. О ней мне рассказывали видевшие её вживую – ветеран афганской войны, которого она проездом, в очередной раз в начале 1980-х возвращаясь из изгнания на родину, на афганско-пакистанской границе выкупила из душманского плена, и журналист-международник, бравший у неё интервью: «Рослая, уверенная в себе, дико красивая, всё время поправляла перед телекамерами спадающий с пышной шевелюры платок, чтобы показать, что несмотря на Лондон, Париж, Нью-Йорк и миллиарды долларов на счетах, она своя, правоверная мусульманка…» Ну стала бы она опять премьером или президентом Пакистана – что с того? Но горько сделалось на душе, когда в новостях сообщили о её убийстве. И я подумал: вот что значит красота женщины. Гекуба, наверное, тоже была чрезвычайно красива.
                НА МОНМАРТРЕ
   Представляете ли вы себе Монмартр ранним июльским утром? Мы с женой сидели в маленьком открытом кафе и, поглядывая на белоснежный собор Сакре-кёр пили свежевыжатый апельсиновый сок, кофе с горячими сливками, ели тёплые хрустящие круассаны с таящим во рту свежайшим сливочным маслом… И вдруг прямо из-под нашего столика вылезает спавший там клошар, весь вываленный в чём-то и зловонный. Из кармана у него торчит бутылка. Наклонившись, зачерпывая руками прогоняемые по краям мостовых, в желобках, смываемые водой нечистоты с использованными ночью презервативами, окурками и прочая и прочая, пофыркивая, клошар умывается и, обернувшись к нам, говорит: «А вы знаете, к примеру, что здесь, вот в этом самом доме жила Далида?» Встав из-за стола, мы намереваемся выйти из кафе так, чтобы его не задеть. «А вы знаете, что она мне говорила?!» Он стоит в проходе, выйти из кафе, миновав его, нельзя.

                СЮРПРИЗЫ 90-Х
   Того, что после светской беседы за ужином при свечах о вавилонской блуднице, сакральной и так называемой «гостеприимной» проституции обещанным экстравагантной хозяйкой дачи в Барвихе сюрпризом бомонду станет её домашняя работница с Украины, расхаживавшая  весь вечер в одеянии католической монахини, с опущенным долу кротким взглядом, а среди ночи появлявшаяся в спальнях и молча забиравшаяся к гостям под одеяло - не ожидал никто. На утро терзали сомнения: уж не привиделось ли? Не избыток ли спиртного виной?.. Но что-то смутное, неуловимое, библейское, исконно женское, глубинно непорочно-порочное, что можно выразить разве что на древнеарамейском, сохранилось в памяти… Хозяйка сакраментально улыбалась, рекомендуя исповедаться и причаститься у её знакомого батюшки в храме неподалёку. Несколько лет спустя батюшка оказался бандитом. Муж хозяйки вскоре стал депутатом, но его лишили депутатской неприкосновенности и посадили. Бывшая домашняя работница нынче – большой человек. Много сюрпризов несли в себе 90-е годы XX столетия.       
               
                СЪЕЗД ГЛУХИХ
   Я приехал в этот городок рано утром. Сойдя с поезда, на перроне осведомился у компании встречающих кого-то, как добраться до нужной мне гостиницы. Ответа не последовало. Я вышел на привокзальную площадь, осведомился о гостинице у женщины с мужчиной – также в ответ было молчание. До гостиницы я дошёл пешком, она оказалась недалеко. Разместился, вышел, спросил, где есть поблизости приличный ресторан, чтобы поужинать – ни ответа, ни привета. Побродив по городу, зашёл в какой-то ресторан, показавшийся с виду приличным. Народу было много, но свободные места нашлись – меня подсадили к компании из двух мужчин и одной женщины (во времена СССР это считалось нормой). Я завёл ни к чему не обязывающий разговор о погоде, о городе – но мне не ответили. Выпивая и закусывая, я не заметил, как в ресторане разразилась драка – кажется, из-за женщины, отказавшейся с кем-то из посетителей танцевать (хотя музыки не было). Дрался почти весь ресторан, переворачивались столы, размазывался по стенам свекольный салат вперемежку с кровью, разлетались вдребезги стёкла и зеркала, но как я ни орал, пытаясь вмешаться, разнять дерущихся, меня никто не слышал. Возвращаясь в гостиницу, я  понимал, что со мной что-то не так, а может быть, я и вовсе схожу с ума. Пытался из номера хоть кому-нибудь дозвониться по телефону, но связи не было. Выпив ещё и смирившись, я заснул. А утром, выйдя на балкон гостиницы, увидел растяжку через всю центральную улицу Ленина: «Приветствуем участников Всесоюзного съезда слабослышащих и людей с ограничениями по слуху!» И вспомнилось пушкинское:
                Глухой глухого звал к суду судьи глухого.
                Глухой кричал: «Моя им сведена корова». –
                «Помилуй, - возопил глухой тому в ответ, -
                Сей пустошью владел ещё покойный дед».
                Судья решил: «Почто ж идти вам брат на брата,
                Не тот и не другой, а девка виновата».   
    И подумал я, возликовав: как же мало нужно человеку для счастья.
                РОЛЬ ЛИЧНОСТИ В ИСТОРИИ
   Когда он овладевал Н. А., роскошной женщиной с богатейшим прошлым, ни на миг не забывая о великих и знаменитых политиках, дипломатах, миллионерах, поэтах, звёздах театра, кино, эстрады, спорта, нашими и зарубежными, с которыми она была до него, ему казалось, что он входит в самую историю, притом всемирную. Когда всё кончалось, и она лежала неподвижно рядом с ним с закрытыми глазами, он, гордясь, всё же терзался вопросом, какова же в этой истории отпущена роль его незаурядной личности. Через несколько лет, встретив её с другим и убедившись в том, что она забыла его имя, с кем-то спутала, понял: роль скромная, эпизодическая, типа на «Кушать подано».          
                НАСЛАЖДЕНИЕ
   Сидел в концертном зале, слушал Чайковского и подумал: как хорошо, что я не один, что нас много. Любое наслаждение по сути своей эгоистично. Что бы там ни говорили, а не хочется делиться с другими красивой женщиной, вкусной едой, грибным местом и так далее. Исключение – наслаждение от литературы, искусства, особенно от музыки: ты искренне желаешь быть не один, делиться своим наслаждением, хочешь, чтобы как можно больше людей её слышало.
                ТЕЛЕФОН-АВТОМАТ
   Звонил жене (с которой вскоре развёлся) из командировки. Разговор оборвался на полуслове, главного сказать ей я не успел. И потом уже не смог дозвониться…
   Для молодёжи поясню: до того, как появилась сотовая связь и мобильные телефоны, люди звонили друг другу из телефонов-автоматов. Порой и из других городов. И в будке было ощущение, что вот-вот прервётся разговор: кончатся пятнашки, возникнет какая-нибудь неполадка на линии… Поэтому говорить приходилось с готовностью, что любое твоё слово может стать последним в разговоре. А может быть, и в жизни.
   Мобильная связь, впрочем, принципиально ничего не изменила.
                ВЫСОКИЙ ЧЕЛОВЕК ПРОШЁЛ
   На улице Волжской у нас в посёлке Новомелково жил Колян. Он был мал ростом, но в лес надевал валенки размеров на семь больше, чтобы люди, глядя на его следы, думали: «Какой высокий человек прошёл!»
                ПРОБЛЕМА УДАРЕНИЯ
   Однажды в Севильи я оговорился, меня поправили: «Не «бойо», а «боио» с ударением на «и». Последнее – просто хижина, домик. А первое – нечто иное. Один андалусиец по рукоять всадил наваху в живот своему лучшему другу-англичанину, когда тот сказал, что видел «бойо» его гостеприимной матушки и ему понравилось, он бы очень хотел снова там побывать.
                ВЗГЛЯД БРАКОНЬЕРА
 - Что ж ты лебедя-то застрелил? – спросил я Толяныча на карьерах. – Он что, мешал тебе?
 - Да он, падла, разорил все гнёзда в округе, а своё гнездо бросил! Самая поганая птица – этот лебедь! Хуже чайки!
 - Чайки-то что?
 - Самая гнилая птица.
 - Есть такая пьеса у Чехова – «Чайка».
 - Может, и есть. Ему-то откуда знать про чаек, этому твоему Чехову?
 - Действительно… А как же лебединое озеро?
 - ***зеро! – был ответ.
               
                НА РОЛЬ МАРГАРИТЫ
   Артист Михаил Ульянов мне рассказывал, как в начале 1990-х кинорежиссёр, собираясь снимать картину «Мастер и Маргарита» по роману Булгакова, стал ездить по провинции и отбирать исполнительницу на роль Маргариты. В газетных объявлениях говорилось, что пробы претендентки должны будут проводить в полностью обнажённом виде. И режиссёр был изумлён тем, как много русских женщин, девочек – сотни, тысячи! - готовы не только обнажаться, но вообще на всё ради того, чтобы полетать в голом виде по экрану на метле.
                ЗАВОЕВАТЕЛИ
  Через пару дней после дембеля, ещё в «парадке» со значком Отличника боевой и политической подготовки и прочими значками на груди, я проходил в МГУ собеседование для поступления на рабфак факультета журналистики. И, пунцовея, бледнея, потея, не сумел в данном мне предложении определить, где подлежащее, а где сказуемое, где существительное, а где прилагательное. Не сумел ответить по-английски, где живу.  Ничего не сумел. Но меня зачислили. Потому что тогда всех дембелей зачисляли. И потом вышел на площадку обозрения Ленинских гор и, стоя у гранитного парапета, глядя на панораму столицы СССР, заштрихованную густым мокрым снегом, заполнив грудь воздухом, торжественно и вдохновенно, будто был первым, будто никто до меня не давал здесь клятв и вообще на этом месте не был, поклялся: «Я завою тебя, Москва!»
   Тридцать лет спустя стоя на том же самом месте, за лыжным трамплином, под таким же, как тогда,  мокрым снегом, я признался себе, что не завоевал. И подумал, что это ведь было одно из самых счастливых мгновений в жизни. И улыбнулся, увидев стоящего неподалёку коротко стриженого паренька лет двадцати, в шинели, с непокрытой главой, со взором горящим. И, проходя мимо, сказал: «Удачи тебе, сержант!» И от надменного, настырного, задиристого его взгляда мне стало хорошо на душе.
                МАДОННА
   Её фамилия была Лутти. Ей не было четырнадцати, когда живописец Рафаэль Санти купил её у отца за 50 флоринов. И писал её. Она спала с ним, с его друзьями и его учениками. Когда Рафаэль умер, отец от греха подальше отвёз её в монастырь, где она и закончила свои дни - бессмертная «Сикстинская Мадонна».
               
                ПО-РАЗНОМУ
   По-разному люди ведут себя в метро.   
   В Париже, после станции «Мадлен» я уступил место женщине. Но мой жест доброй воли остался без внимания - она сделала вид, что его не заметила. Место у окна пустовало, пока его не занял здоровенный жующий пританцовывающий негр в гигантских белых кроссовках и наушниках. Выходя из вагона, она наступила мне каблуком-шпилькой на ногу и злобно по-французски прошипела на ухо: «Не знаю, где вы воспитывались, но у нас во Франции считается дурным тоном напоминать женщине о её возрасте, говнюк!»   
   В московском метро между станциями «Парк культуры» и «Кропоткинская» зазвучал из динамиков поставленный голос дикторши:
   «Уважаемые пассажиры! Будьте взаимно вежливы, уступайте места пожилым людям, пассажирам с детьми и беременным женщинам!»
 - Садитесь, пожалуйста, сударыня, - уступая место крупной даме лет семидесяти, сказал я.
 - Благодарю вас, сударь, - ответила она, опускаясь на сидение. – Но вы, к сожалению, ошиблись: я, увы, не беременная.
                ЖИЗНЬ
   Появились на свет мои внуки-двойняшки, а вскоре, буквально через несколько дней, будто дождавшись, ушёл из жизни их дед, давно и тяжело болевший народный артист Михаил Ульянов. Впервые увидев внучку, я обомлел – вылитая моя мама.         
                КАРМЕН
   На гаванскую табачную фабрику я пришёл делать фоторепортаж. Работницы раскатывали табачные листья на обнажённых смуглых ляжках, три слоя и так называемую «сару», внешний жёсткий лист, затем прикидывали вес и диаметр сигар, длину подрезали. Фотографируя и беря интервью, я чуть не воспламенился, дойдя до ударницы социалистического труда Кармен, раскатывавшую, будучи, как я заметил через видоискатель, без трусиков, табачные листья с каким-то особенным вдохновением. Дождавшись окончания рабочего дня, я вошёл вслед за ней в гуа-гуа, гаванский автобус без окон, и поехал в какой-то чёрный рабочий район на окраину. Когда толпа схлынула, приблизился, сделал, коснувшись её руки на поручне, комплимент. «Я вообще классная, - отозвалась она. - Один только недостаток – не умею отказывать мужчинам». – «Та это ж классно!..» Я пересказал классическую повесть Проспера Мериме «Кармен», Кармен книг не читала, но по-детски искренне обрадовалась, что про неё написали. Подарив флакончик духов «Красная Москва» (последний из привезённых из Союза для покорения женских сердец на Кубе), я пригласил её на виллу, где мы, иностранные студенты-стажёры, проживали: приблизившись, ослепив почти в упор шалой улыбкой и вызвав у меня лёгкое головокружение с дрожью в членах, она умопомрачительно кивнула, принимая приглашение… Под утро, когда моя Кармен изменила мне то ли с третьим, то ли с пятым по счёту стажёром (пока я, утомлённый любовью и ромовыми возлияниями, дремал в промежутках, её утягивали в койки на выходе из ванной, а она, неизменно возвращаясь ко мне, напоминала, что ещё в гуа-гуа честно предупредила о своём единственном недостатке), то ли с чехом из комнаты № 6, то ли с гэдээровцем из № 10, я чуть не зарубил её мачете, который накануне привёз от мачетерос с сафры: нёсся сломя голову голый за ней, тоже голой, по берегу рокочущего океана, а когда она скрылась в зарослях у реки Альмендарес, сел на валун, и, переводя дух, глядя на занимающийся тропический рассвет, подумал: «Как же хороша жизнь! Даже лучше, чем литература!..» Эх, молодость!               
               
                ЗАЯВЛЕНИЕ О ПРИЁМЕ               
   Предлагая свои услуги герцогу Миланскому Лодовико Мора, Леонардо да Винчи в заявлении писал: «Знаком с механикой, архитектурой, баллистикой, химией, медициной, астрономией, ботаникой, математикой, артиллерией, искусством вести оборону и осаду крепостей, пиротехникой, строительством зданий, мостов, тоннелей, каналов, а также могу рисовать и ваять наравне с кем угодно». «К тому же, - добавляет придворный, - Леонардо божественно пел, играл на лютне и прочих музыкальных инструментах, сочинял стихи и музыку, свободно говорил на европейских языках, гнул подковы, ломал в пальцах серебряные монеты, а также изобрёл и построил первый летательный аппарат». «Кажется, это человек способный», - зевнув, рассеянно отозвался герцог и распорядился принять да Винчи на службу…
                КТО ОСТАЛСЯ НА ТРУБЕ?
 - В гражданскую войну уничтожено 18 миллионов, - говорил капитан МРС Николай Иванович (почти год пробывший в немецком концлагере Маутхаузен с генералом Карбышевым, живьём замороженным немцами), когда мы шли поиском по неспокойному Охотскому морю, а пьяные молодые матросы спали в трюме. – Коллективизация, раскулачивание, голодомор – 22 миллиона. Всяческие репрессии с начала 1930-х по начало войны – 20 миллионов. Война – 33 миллиона. Репрессии с 1941-го по 1953-й – 9 миллионов. Итого: 102 миллиона человек! И лучшие – не худшие люди. Как в детской считалочке: «А» и «Б», сидели на трубе, «А» упало, «Б» пропало, кто остался на трубе?  Так кто остался-то в России, никак в толк не могу взять?..
                АХ, КАКАЯ БЫЛА ДРАКА!
   Танцы в турбазе рядом с посёлком. Под конец – белый танец, дамы приглашают кавалеров. Толчок. Удар локтя в бок. Её бездонные чёрные глаза, безумные руки, с ума сводящий запах. Туман. «Пойдём, выйдем». Удар в переносицу. Ответ. Удар ногой в лицо. Крик. Её. Ещё удар. И ещё. Подбегают мои. Спина к спине – удар, ответ, удар, удар, удар… Кончено. Рёв уезжающих мотоциклов. Тащат к воде. Обмывают. Зуба, два, хорошо, что не три. Перебит нос, кривой на всю жизнь. Вода Волги. Громадная, в полнеба луна. «Милый, тебе больно?» - шёпот с поглаживанием. - «Но-но-номал-но…». Вспоминаю ту драку – и понимаю, что такой луны больше не будет. Никогда. И такого шёпота. Отдал бы всё за это.
                В ВАГОНЕ МЕТРО
   Казалось бы, совсем недавно ты ехал с мамой из «Детского мира», будучи самым младшим в вагоне, и играл на подоконнике в машинки; будто вчера познакомился с той самой, единственной, с которой  судьба потом развела; только что  опаздывал на лекции в МГУ на проспект Маркса... Но и проспект Маркса переименован, и ты, еще не чувствующий себя стариком, оказавшись вечером в метро, глядя на молодежь, слушающую музыку в наушниках, играющую в игры на мобильных телефонах, с неправдоподобной скоростью набирающую и отправляющую SMS-ки, гогочущую, пьющую кока-колу и пиво, вдруг с тоской осознаешь, что ты самый старший в вагоне, и подбадриваешь себя тем, что ещё не уступают тебе место (да это теперь и непринято).
                ОПЯТЬ ОПУСТИЛИ
   Опять опустили. В ЦДЛ всегда-то существовала иерархия: начинающие литераторы и неудачники пили в нижнем буфете; те, кто покруче, более-менее публиковался – наверху в «пёстром», где автографы великих на стенах; известные же стране и миру поэты и прозаики, живые классики – в легендарном «дубовом» зале ресторации. С некоторых пор в фойе по дороге в «пёстрый» буфет организовали клубный ресторан под названием «Театр+TV», куда стали захаживать мелькающие на телевидении лица. И гардеробы разделили: слева принимает верхнюю одежду у ещё более чем прежде неудалых писателей ни на что не претендующая усталая немощная старушка, справа трудится  усатый отставник-швейцар, высокий, с военной выправкой, в форменном кителе с золотыми галунами, бравый и, безусловно, претендующий на чаевые; ещё бы! как там в бессмертной кинокартине «Мимино»? – «артистов видит, космонавтов видит, Иштояна видит!..» У тех, кто направляется вниз, где солянка и рюмка водки подешевле, справа «польт» не берут, посылают с соответственным выражением лица налево, где старушки чаще и вовсе нет.
                ЧТО ВСЁ, СЫНОК?
   9 мая 2009 года. День Победы. Центр Москвы перекрыт «на время праздничных мероприятий» - военного парада на Красной площади, митингов и шествий политический партий. «А мы будем сидеть на параде в самом центре, - сказала дочь, - совсем почти рядом с Медведевым и Путиным». (Муж дочери – молодой, но весьма преуспевающий бизнесмен.) Посомневавшись, я всё-таки поехал, чтобы ощутить атмосферу одного из последних Дней Победы при живых фронтовиках, в центр на метро. По трансляции передавали песни военных лет в исполнении известных певцов.
                Враги сожгли родную хату,
                Сгубили всю его семью,
                Куда ж теперь идти солдату,
                Кому нести печаль свою?..
             
                Пошёл солдат в глубоком горе
                На перекрёсток двух дорог,
                Нашёл солдат в широком поле
                Травой заросший бугорок…
   Я хотел пофотографировать, как многие годы это делал, встречу ветеранов войны в сквере перед Большим театром. Но ни на станции «Театральная», ни на «Охотном ряду» из метро милиционеры не выпускали, пришлось проехать до «Пушкинской» и выйти там. Вся Тверская улица тоже была блокирована – со знамёнами и криками в громкоговорители проходили колонны Единой России, либерально-демократической партии Жириновского, компартии во главе с Зюгановым… Не имея желания, да и причины на этот раз, как обычно в таких случаях, размахивать своим журналистским удостоверением, вместе с другими я стал пробираться к центру по боковым улочкам и переулкам, но то и дело, наткнувшись на очередной кордон милиции, приходилось возвращаться, обходить, искать какие-то лазейки… Доносились из-за домов лозунги ораторов, призывавших заботиться о народе, о фронтовиках, которые спасли страну и мир и которых так мало уже осталось на земле. И всюду звучали песни, особенно часто «Враги сожгли родную хату», одна из самых гениально-простых, пронзительных, хватающих за душу:
                …Стоит солдат, и словно комья
                Застряли в горле у него,
                Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
                Героя-мужа своего…»
                Никто солдату не ответил,
                Никто его не повстречал,
                И только тёплый летний ветер
                Траву могильную качал…
   Напротив Центрального телеграфа группа молодых людей попыталась прорваться через оцепление, но их быстро урезонили, притом без применения в честь праздника дубинок и спецсредств. «И только наша партия, - кричал в мегафон примелькавшийся по телевизору депутат Государственной Думы, - реально заботится о народе, потому что сама плоть от плоти народной, прекрасно знает его чаяния и нужды, его лишения и тревоги!..» Ярко светило солнце, развевались на тёплом ветру знамёна. И даже из окон домов доносились обрывки песни «Враги сожгли»:
                …Вздохнул солдат, ремень поправил,
                Раскрыл мешок походный свой,
                Бутылку горькую поставил
                На серый камень гробовой.
                «Не осуждай меня, Прасковья,
                Что я пришёл к тебе такой.
                Хотел я выпить за здоровье,
                А должен пить за упокой…»
Потолкавшись, попререкавшись с ментами, к Большому театру я всё-таки проник и поснимал там, хотя зрелище по сравнению с прошлыми годами было весьма печальным: почти никого из тех, кто традиционно приходил сюда на Девятое мая, не было а кто пришёл, совсем уже были немощными стариками и старушками. Усиливался резкий майский зной. Выпив минералки, побродив вокруг да около, я направился в метро. «На вход» оно работало, а во встречном потоке, «на выход», томились в духоте тысячи людей, ожидая «окончания мероприятий». Некоторые пытались просочиться, проскользнуть, но их цепко, а порой и жёстко отлавливали и запихивали обратно за турникет. Из толпы раздавались недовольные роптания, выкрики, даже плач, но голоса заглушали всё той же трогательной песней:
                …Он пил, солдат, слуга народа,
                И с болью в сердце говорил:
                «Я шёл к тебе четыре года,
                Я три державы покорил».
                Хмелел солдат, слеза катилась,
                Слеза несбывшихся надежд,
                И на груди его светилась
                Медаль за город Будапешт.
   А толпа всё увеличивалась, напирала сзади. Сказали, что держат уже почти час. Я заметил у турникета фронтовика. Небольшого росточка (они почти все уже небольшие), седенький, сморщенный, со множеством орденов и медалей на изношенном пиджачке, он стоял и ждал. Не ропща. Будто думая о чём-то своём или что-то вспоминая. И я увидел на груди у него медаль за взятие Будапешта!
    «Отец, да как же это вы тут! А там орут все…» - «Я не москвич, сынок, приехал утром, к Большому театру хотел…» - виновато, будто оправдываясь, объяснил он. «Пойдёмте, - сказал я, вытащив своё журналистское удостоверение, - они пропустят, они не могут вас не пропустить, я всё им объясню!..» - «Что всё, сынок? – отвечал старик. - Да ничего, я обожду со всеми. Мне не привыкать».
   И я подумал: действительно, что всё я могу объяснить?   
 
                ПРЕДСКАЗАНИЕ ФАРАОНА
   Я вот что со смехом прочитал в книге, будучи нетрезв, получив удар по скуле от подросшего и окрепшего  приёмного моего сына Илюши: «Молодые строптивы, без послушания и уважения к старшим. Истину бросили, обычаев не признают. Никто их не понимает, и они не хотят, чтобы их понимали, несут миру погибель и станут последним его пределом!» Это слова египетского фараона Аменхотепа III.