Коммерсант

     Это были времена, когда весь народ великой страны безо­глядно ринулся в коммерцию. Складывалось впечатление, что вдруг не нужны стали ни знания, ни опыт классных специа­листов. Все, от рабочего до инженера, от ученика до учителя, от юноши и до пенсионера бросились закупать по своим возмож­ностям и вкусу спасительный товар, чтобы потом сбыть его и поиметь пусть и незначительную, но прибыль.

      Я ехал домой поездом из Ростова-на-Дону, где находился по делам службы. Поезд был пригородного назначения, но не электричка, а дизель. Состоял он из четырех вагонов и в народе назывался почему-то «козой». Возможно, за крутой и выбрыкивающий нрав. По скорости он превышал пассажирс­кий. На станциях «коза» стояла минуту-другую, не более. И, если кто не успевал втиснуться в вагон следом за своими огромными сумками, то бежал за «козой» и умолял ухмыляю­щего проводника выбросить их обратно.

        На станции Ростов-главный я пытался - нет, не войти - влезть, вползти вовнутрь заветного вагона. С боков меня стискивали сумками и маленькими тележками. Сверху давила летняя ду­хота. Впереди меня, у тамбура, застрял хрупкого вида дед. Он никак не мог поднять свою увесистую поклажу на высокие ступеньки вагона. Рвущаяся в тамбур толпа гудела, словно рой шмелей, постепенно оттесняя старикана в сторону. Силы и боевой дух деда безвозвратно таяли на глазах, будто твердый кусочек льда, брошенный на раскаленную плиту. Он цеплялся за поручни, как утопающий за соломинку. Его положение на­поминало агонию.
      - Ну, подождите... Не-е-е... Я счас! Поднялся, поднялся... да хоть бы кто-нибудь!..

       Я схватил деда в охапку с поклажей и подсадил на сту­пеньки. В ту же секунду под напором тел, будто с брандспой­та, нас внесло в вагон. Дед быстро засеменил по проходу, вер­тя головою по сторонам и разыскивая свободное место. Мы сели рядом. Установив удобно сумку, он расстегнул несколь­ко пуговиц на измятой и влажной от пота рубашке и, с благо­дарностью глядя на меня, представился:
     -  Степаныч. Назвался и я.

     Степановичу было на вид лет шестьдесят с небольшим. Лицом он не походил на старика, как мне показалось сначала (ведь сзади я видел только седые взлохмаченные волосы да слышал умоляющий тонкий и осипший голос). Взгляд его убеждал, что рядом со мной сидит волевой и энергичный че­ловек. Закрученные кверху усы и вздернутые брови, говорили о его лихом и напористом характере.
«Коза» издала пронзительно-свистящий звук, дернулась несколько раз и застучала по рельсам, набирая скорость. За окном нашего вагона, по перрону бежал незнакомый мужчина, размахивая руками, тяжело дыша и во весь голос виртуозно матерясь. Он «крыл» проводника, машиниста и всех «козьих» пассажиров.

     Жизнь в вагоне поезда, как и все в природе, имеет свой круговорот, свой цикл. Это - как закон. Сначала пассажиры шумят, ругаются, рассовывают вещи, рассаживаются. Затем успокаиваются, затихают, с наслаждением смотрят сквозь стекла на виденные тысячу раз поля, деревья, столбы и с шумом рас­слабленно, выдыхают: мол, слава Богу - едем. Прохладный лег­кий ветерок влетает в приоткрытые окна и нежно обдувает свежестью их уставшие тела. Кто-то начинает разворачивать сверток с едой и приступает к трапезе, все остальные следуют его примеру. Завязывается в полголоса, неторопливая, разме­ренная беседа. Слышится девичий смех, но он резко обрывает­ся. Устав от разговоров, народ приступает к чтению газет и журналов, купленных тут же, в вагоне. И постепенно, незамет­но, под мерное укачивание, засыпает. В вагоне тишина.

     Степанович поправил сумку, заглянул вовнутрь, уселся по­удобней в кресле, прокашлялся и обратился ко мне:
     -  Ты спрашиваешь, какой возраст в жизни человека позо­лоченный?
И хотя я его ни о чем не спрашивал, он продолжал:
     -  Я отвечу - пенсионный.
Вот теперь у меня возникло сразу два вопроса: почему возраст пенсионный позолоченный и какой тогда - золотой? Но я промолчал, надеясь, что собеседник раскроется сам.

     -  Почему? - будто читая мои мысли и видя проснувшийся во мне интерес, спросил сам себя Степанович. - Потому, как никому ничего не должен, никаких субординации. Не надо ду­мать, где работать, как - разбогатеть. Лежи себе на диване и жизни радуйся. Крикнешь бабке: «А ну, старая, сваргань-ка пельмешек!» Нарубаешься от пуза картошки вареной и опять на диван - жизни радоваться! Так я побарствовал пару недель после выхода на пенсию. И вот подходит ко мне моя милая Даша, золотой человек: «И сколько же ты будешь лежать, боров разэтакий? Делом займись. Пенсии не видать, не слы­хать. Скоро жрать нечего будет!» Оно и правда. Всю жизнь думал: вот еще немного поднатужусь - и уж тогда заживу... Да только черта с два!

     И решил я тепличкой заняться. Но в марте так подуло, что вся моя рассада - коту под хвост. Стою перед Дашей, плен­кой обмотанный, глазами моргаю. Нет, думаю, самое прибыль­ное дело - дафний цедить.

     Запасся я марлей, корытом. Начал по прудам скитаться. И, можно сказать, дела мои уже на сушу двинули, да только чуть не утонул. Спасибо рыбакам - из болота выудили. И снова я при Даше: посуду мою, двор мету. А голова моя все еще как в молодые годы соображает: где заработать, как разбогатеть?

     И вот как-то вечерком идем мы - да, с Дарьей Федоровной - по улице. А вокруг собаки скачут. То ли свадьба у них, то ли играют. И в этой своре одна пятнистая, ушастая такая. Спа-ни-ель называется (это я уже потом узнал, когда у меня фин­гал под левым глазом засиял).

     И, значит, Даша моя, чтоб она... жила богато, говорит:
     - А ну, Витек, примани вон ту собачку. Домой прихватим.
     - Да у нас и Бобика кормить-то нечем.
     - Примани, не бойся. Может быть, нам само счастье зубы скалит?.. Породистая она. Такие пять тыщ стоят.
Присел я на корточки. Приманил. Смирная такая скотин­ка. Один только раз и тяпнула за манжетку. Подбежал какой-то пес шелудивый. Должно быть, Отелло собачий. Обмочил мне башмак и - наутек.

     А на следующий день мы расклеили объявления. И пова­лили к нам охотники... до чужого добра. Прям демонстрация первомайская! И, Даша, золотой мой человек, как же я ее пони­маю, говорит:
     -  Пять!
     - А родословная, паспорт есть? Тогда пятьсот.
     -  Пять.
     -  Возможно, уже утрачены охотничьи повадки? Сто.
     -  Пять...
     - Даша, меньше чем за бутылку, не соглашайся, - вмешива­юсь в торг.
     - Пять!!!

     Разошлись охотники. Эх!.. Что ж поделаешь? Псину реши­ли выпустить: Бобика прокормить бы. А тут пришел гражда­нин с поводком.
     - Дед, отдай собаку!
     - А твоя, что ли? Вывел я спаниеля.
     -  Ты хоть бы на сто граммов дал за хлопоты.
     -  Щас дам!
     И как дал, аж салют с фейерверком из глаз. И вот так всю жизнь...

     Степанович перевел дух, прокашлялся и, нагнувшись ко мне, зашептал:
      -  Я те вот что скажу: прибыльней дела, чем коммерция -нету. А жизнь наша, как пароход. Тонущий. Все с него прыга­ют в море - коммерцию, а плавать умеет не каждый и берег далече. Недавно корма и моего парохода скрывалась под во­дой, а я стоял в его носовой части и все надеялся, что он доплывет до берега. В крайнем случае, думал я, мне подадут шлюпку. В общем, я держался, хотя в любой момент мог со­скользнуть. И соскользнул. Но плыву. Вишь, - и он указал взглядом на сумку. - А чтоб не утонуть, надо знать тонкости, нюансы, значит, всякие. И главное определить, какой товар спро­сом пользуется. Это как в бильярде: только бы один шар в лузу загнать, а следующий - твоя же подставка. И загоняй эти шары-подставки, один за другим, один за другим - до победы! И ты - классный мастер!

     Глаза у Степановича горели, как у азартного игрока. Каза­лось, в коммерции ему нет равных.
     - И давно вы, «шары» гоняете? - полюбопытствовал я.
     -  Вот он - пробный шар! - и он с гордостью показал еще раз на огромную в красно-синюю клетку сумку.
     -  Станция Злодейская! - прокричал раздраженно провод­ник и испуганно скрылся в тамбуре.
     Часть пассажиров зашумела и вскочила с мест. Засу­етился и Степанович:
     -  Моя станция...

     Я решил помочь ему, подхватил тяжелую сумку и стал продвигаться к выходу. В сумке что-то звякало и плескалось. Степанович неустанно твердил: «Ас-сто-рожно, ас-сторожно!»
     Меня мало интересовало, какой вид коммерции в сумке, а волновал второй вопрос, на который он не успел ответить: какой возраст в жизни человека золотой? Быть может, узнав ответ, я использую этот возраст разумно и с большей отдачей для себя и окружающих? Но в толчее пассажиров на мой вопрос я слышал только одно: «Ас-сторожно!..»

     Степанович сошел на платформу, а я с трудом пробрался обратно. Выглянул в открытое окно. Он стоял, придерживая свой товар, и смотрел в мою сторону.
     -  Так что вы мне ответите? - прокричал я с надеждой.

     На перроне шумел снующий народ, по громкоговорителю скрипел женский механический голос, тарахтел, приближаясь к Степановичу, маленький тракторёнок с почтовыми грохочу­щими тележками.
     -  Молодость - золотой возраст! - ответил Степанович, как будто что-то вспоминая и закручивая ус.
     - Удачи вам, - крикнул я.

     Он весело подмигнул мне и резко развернулся, чтобы идти домой, где ждала его, «крутого» коммерсанта, Даша, золотой человек.

     Из-за плеча Степановича вынырнул тракторенок и с силой врезался в огромную сумку, которая со звоном отлетела и, будто бомба, рванула на твердом покрытии перрона. Из разод­ранного бока красно-синей сумки хлынула вода, и посыпались осколки стеклянных банок. На асфальте запрыгали разноцвет­ные аквариумные рыбки. Степанович стоял замерев...

     Я ринулся, было, к выходу, ругая себя за наивный вопрос (возраст этот я давно проскочил), но «коза» вздрогнула и заспешила к следующей станции. Вернулся на свое место. Да и чем бы я ему помог? Вновь выглянул в окно - Степанович стоял на коленях и пытался собрать пляшущих на асфальте рыбок...