Любовь по понятиям

- Братан, давай знакомиться, - обратился к Борису Кремневу по-свойски попутчик в дачной электричке Горьковского направления, который предложил ему распить с ним баклажку пива.
Звать меня Дрынов Сергей, или по-простому, по-нашенски Серега. Вот уже больше десяти месяцев, как вернулся я из зоны, где отмотал два года за грабеж.

Не знаю, интересно тебе или нет, но грабили другие - я стоял на шухере.
Мои напарнички Демон и Ржавый с награбленным далеко ушли, но в магазине была сигнализация.
Они-то улизнуть успели, а меня забыли предупредить: бляха-муха, ешкин кот, блин-бля… Мне они сказали, мол, эта лавочка жены Демона, и она, вроде как, ему задолжала.
- Ну, что? Задолжала? – Все понятно, вертай чужое - дело святое!

Короче, когда в околотке мне все доходчиво объяснили, предварительно приложив лбом о бетонную стену, то пришлось сдать своих корешей-алкашей подчистую: адреса, явки, пароли.
Само собой, на экзамене мы сидели вместе.

Те двое хотели меня придушить здесь же в зале суда:
- Да, я класть хотел на их поганую дружбу.
Суд по-своему определил разборку: приятелям дал по году условно, поскольку они, вроде как, раскаялись и пошли на сотрудничество с правоохранительными органами, намереваясь придушить меня не в камере, так на воле, а мне определили два года заключения, видимо, рассчитывая сохранить меня на прокорм тюремного начальства.

Тем временем матушка моя не вынесла позора, – она у меня старорежимной закваски - уехала жить в деревню к своему брату.
Видимо, перспектива прозябать с жиганом никак ее не вдохновляла.
Жизнь-то ведь какая сегодня у стоящего мужика: то в смокинге, то в тюремной робе. Это при том, что заколбаситься в смокинге вероятность на порядок выше, поведал мне братан Коля Грохов перед недавней своей посадкой во Владимирский централ.

Я уж у приятеля и не спрашивал, за что?
У меня сложилось впечатление, что на воле он совсем запутался с братвой, долгами, биксами и решил отсидеться в тюрьме пару лет, чтобы привести свои мысли к требуемому распорядку. Последнее время власти постоянно совершают кульбит, и он никак не поймет: то что было в рамках приличия вчера, сегодня западло, а то что вчера было западло, сегодня само то.
Понятие взятки скурвилось, коррупция без понятия, кучерявые закон правит и закон защищает блатных.

Друг Колян никак не может взять в толк, что здесь количество переходит в качество: маленький хапок – осуждение, большой кус – восторг дележа.
Получается, что если много украл – хорошо и даже похвально, а если скромно – всего на одного, то предосудительно, а то и подсудно, чтобы другие на щипок не разменивались и по мелочи не растаскивали добро у народа.

Вернувшись в опустелую хату, по выходе из ворот кичмана, я, перво-наперво, отыскал Клавдию Гребову - свою гражданскую жену, которая за моей отсидкой в тюрьме два года мыкалась без постоянного места жительства, моей поддержки и сочувствия.

Я ее нашел в номерах «Националя» - она у меня лярва видная и респектабельная, - предъявил чистосердечное раскаяние – весь свой тюремный заработок за два года и… она не отказалась идти со мной-грабежником жить вместе в моей квартире.

Что интересно, она даже расписаться в ЗАГСе не предложила. Подумал, может брезгует, а потом решил, что оно и к лучшему, а то пришлось бы при разводе фатеру делить.
Сказалась, видимо, любовь друг к дружке.
У нее губа не дура. С ней и я-баклан ума набрался.

Я давно усвоил три заповеди фартовой любви: не верь, не бойся, не проси.
Но лучший мой подельник Коля Грохов, считает, что это заповеди несчастной любви. Видимо, у нас с ним разные понятия о любви.
- Любовь по понятиям - это, когда не везет ни в карты, ни в любви. – Я так понимаю.

По мне любовь без понятия, это и не любовь. Понятие – гвоздь любви.
Но, видимо, каждый фраер имеет право на заблуждения.
Меня же столько раз выручали в семейной жизни с Клавой Гребовой эти упертости - не верь, не бойся, не проси, что я готов класть и класть эту нашу любовь в душу своей семейной жизни.

Я, например, у Клаши никогда не прошу. Проси не проси – у нее твердая ставка за ночь. Уж не знаю, сколько она брала до того, как мы стали спать вместе, но у нее все на счету: сколько раз поцеловал, сколько укусил, сколько раз переворачивал с боку на бок.

Короче, я ее беру на понт, – мол, собирай-ка ты завтра свои вещички и улепетывай.
Клавдия, правда, при этом никогда мне не верит на слово, - она тут же выставляет мне счет, вроде как и не боится меня.
- А мне что бояться – ей некуда от меня идти, если только на панель? Так, я ее и сам туда не пущу!

Видано ли подобное дело, чтобы здоровый мужик погнал свою разлюбезную бабу на улицу после такой сладкой жизни: еды вдоволь, деньги водятся, любовь клеится.
Лафа, да и только!

Она, правда, говорит, мол, любовь в кредит не по мне, и требует каждый раз предоплату.
Ну, я ей, вестимо, отвечаю:
- Не боись – с клиентами церемониться нечего. Но я то, почитай, твой муж, и тебя терплю, если не сказать люблю.
- А по части денег мы с тобой сочтемся; а не сочтемся, то придется тебе собрать свои манатки и… 

Так, что я не боюсь ее и никогда вперед не плачу.
Плакать - это ей пристало, когда у нее критические дни, и никто ее не любит, деньгами не балует. Мне и самому худо в такие периоды.
Я ее жалею и к ней не лезу… ни с деньгами, ни за деньгами.
Потому что мне проще спать на полу, чем быть обобранным в постели.

Не было случая, чтобы я Клашу просил оплатить угол, который она занимает в квартире, доставшейся мне от родителей.
Она же, вроде как, и не просит угол, а разбросала свои причиндалы по всей квартире, - это, мол, я должен бояться, что она собой займет всю квартиру, и скитаться мне тогда по городу в качестве бомжа, если она завладеет нашим общаком, и мне горемычному нечем будет платить по коммунальным счетам.

Я уж решил, пусть она чувствует себя в моей квартире, как у себя дома, только вовремя вносит все коммунальные платежи, которые в сумме равны моей заработной плате механика в троллейбусном парке.

Так что, мы иной раз с ней только по утрам и встречаемся: я с работы, она с заработком. Я весь в солидоле и мазуте, она же, моя Клавдия, как прошвырнется с клиентом по «Метрополю» или занесут ее ноженьки в «Националь», то становится похожей на шоколадку, завернутую в зеленые купюры.

Вообще-то мне кажется, что она меня обманывает, когда вернувшись утром из ресторана, сразу заваливается спать и к своим деньгам не допускает.      
По два дня баба моя не подпускает меня к себе, пребывая в приподнятом настроении тела, после ночи, проведенной в кабинетах ресторана.

Я ей намекал, чтобы она хоть раз взяла меня с собой на ночь покутить с ней в ресторане. Она же заявляет, что у меня денег на нее не хватит, а оплачивать ей мою любовь таким извращенным способом ее бог еще не надоумил.

Больше всего меня умиляет упоминание Бога, потому что в церковь, как правило, она не ходит, а если идет, то одна к вечерне, чтобы уединиться со священником и вымолить у него за ночь все грехи, совершенные ею за месяц.

Вот и на прошлой неделе она заявилась под утро, когда я уже вернулся из троллейбусного парка, и заявила:
- Батюшка сподобился снизойти до моего грешного тела, пока я ему держала открытой свою душу.

Уж не знаю, тот ли это баклан-священник, что живет в соседнем доме, но со мной он всегда вежлив и при встрече снимает свою шляпу или клобук, как это у них там называется (то ли уважает, то ли считает за олуха царя небесного).

Мне, порой, тоже хочется приобщиться к ее просветленной отшелушенной душе, так она меня отшугивает:
- Подожди, грешник, я хоть ванну приму после причащения в церкви.
Пока она намывается в ванной, иной раз по часу, я наливаюсь пивом, которое всегда держу про запас на случай, когда Клавдия предлагает мне прокатиться в любую сторону ее души.

После ванной разговение тела, распрямление души, и, снедаемый страстью, я хватаю ее за бедра и бросаю в койку, которая жалостливо скрипит под тяжестью двух разгоряченных любовью и пивом тел.
Вот так складно моя Клава сводит концы с концами с тех пор, как она поселилась в моей квартире и разлеглась на кровати моих родителей.

Спать с ней в этой кровати нет никакой возможности, поскольку Клавдия под одеялом раскаляется как паровой котел, а без одеяла она выглядит, как Эльбрус, который хочется покорять хоть три, хоть четыре раза за бессонную ночь.
Спать же в кресле-кровати я до сих пор не научился в однокомнатной квартире.
Отсыпаюсь я, когда ее нет дома, а так в троллейбусном парке иногда покимарю часок-другой, если делать нечего до конца смены.

Ночью, когда Клавдии нет, спится плохо, потому что я все представляю, как она придет среди ночи и сковырнет меня завернутого в простыню на пол у полуторной кровати.

Когда мне уж совсем невтерпеж, и хочется во что бы то ни стало дома выспаться, я иду на кухню и укладываюсь спать на деревянном топчане типа садовой лавки, который стоит между холодильником и стиральной машиной, как раз напротив окна.

Так что, когда Клаву разбирает аппетит, и она ночью крадется к холодильнику, то меня сначала обдает холодом при открывании двери аппарата, а потом накрывает нестерпимым жаром ее апартаментов, когда она садится мне на голову, пытаясь присесть с краю скамейки.

В таком положении я чувствую себя как бы заново родившимся, причем роды происходят без акушерки, но теснота все та же.
Я с трудом высвобождаюсь между ее ног, когда она наклюкавшись холодного молока или кваса, берет меня за шкирку и несет с собой на кровать - спать и миловаться в оставшейся половине ночи. Впотьмах только и успеваю, что перехватить бутылку теплого пива, которая у меня всегда припрятана в пустом пакете из под кефира за прикроватной тумбочкой.

Фишка в том, что Клаша брезгует кефиром, - у нее потом урчит брюхо, как плохо размешанная квашня. В такие периоды ее лучше не тревожить, поскольку рискованно переворачивать с боку на бок, иначе она может просто взорваться, как паровозный котел, оставленный без присмотра.

Когда приближаются критические для нас обоих дни, она мне говорит:
- На этой неделе ты будешь дохать у параши.
Это она имеет в виду кухню, которая соседствует с туалетом.
В другой раз поучает:
- Сегодня твоя очередь посуду шкварить, - когда надо отдирать слои гари и пригари.
- Если я не буду от тебя требовать, - третирует она меня, - то ты вовсе мышей перестанешь ловить. Я и то, - добавляет Клавдия, - котов каких жирных ловлю, порой в их шерсти можно задохнуться, но я терплю, можно сказать страдаю, когда удовлетворения не получаю.

Тут какой-то жирный гусь попросил ее поработать у него в секс-эскорте.
На халяву она прошвырнулась в Куршавель, побыла там дней пять в роли мамочки и вернулась приодетая под французскую путану с тысячей евро в дамской сумочке.

От нее, правда, считай две недели несло каким-то сексогенным кремом.
А я потом больше недели ходил за ней как мартовский кот, желая ее и днем и ночью, а у нее как на грех на этот период выпали критические дни.
Облом! Полный писец!

Мне остается только рот разевать, да бога молить, чтобы этих котов и гусей она к нам в дом не водила. Иначе мне придется бросить работу механика в троллейбусном парке и переквалифицироваться в вышибалу дешевого притона.
- Но это, почитай дикие коты, а ты мой домашний котик, тебе и самые жирные куски с моего стола  перепадают, - говорит она, поглаживая свой живот, выглядывающий в створки халата, лукаво застегнутого не на все оставшиеся пуговицы.

- Если бы я тебе позволила, ты бы терзал мое тело по 25 часов в сутки и по 33 дня в месяц, – мечтательно произносит она, закатывая свои серо-буро-малиновые глаза.
- Но не все коту масленица, бывает и постный день, - нагло выдворяя меня на ночь на кухню, приговаривает Клава.
И добавляет:
- Любить надо по понятиям и в меру.

Она, например, любит покупать всякую одежду, обувь: мне - мокасины, штиблеты, себе - сапоги чулком, ботинки с длинным носком.
Я тут глаз положил на ценники и окосел, в натуре: мокасины мужские 900 рублей, сапоги женские 9 тысяч и выше. Те, что подвязываются на женской грации, почитай, у пупка – аж 19 тысяч рублей.
Мне надо два месяца не есть, не пить, чтобы накопить на такое произведение искусства.
У меня аж дыхалку сперло. Спрашиваю:

- А как же их снимать?
- Дурень, салага деревенская, - фыркает Клава. – Ботфорты и снимать не надо – прямо так.
- И трусы снимать не надо? – обалдело спрашиваю я.
- Баран, он и есть баран, трусы на застежках, они себе висят на грации как куропатка на поясе охотника и процессу не мешают.

Я себе думаю: такую обувку снимают, наверное, когда бабы в баню идут. Чудно, да и только! И кому же охота иметь женщину в сапогах? – Но спросить у Клавдии не решился. Может нынешний клиент в мокасинах, а дамы в ботфортах…

С тех пор по магазинам с ней не хожу - все больше по рынкам.

Я тут сподобился с ней пройтись вдоль прилавков с овощами да фруктами, чтобы помочь ей донести покупки до хаты.
Так, она выбирает фрукты-овощи всё качественные и дорогие. Я спрашиваю, чего так? гуляем?
Она отвечает:
- Почему гуляем, с тех пор как я с тобой связалась мне требуется усиленное питание, потому как ты меня изнуряешь сверх меры.
- Как же так, - спрашиваю, - по ресторанам, да кабакам шляться – у тебя есть охота, а меня уважить – не достает?

- Да, кто ты такой, чтобы тебя уважать, ты для меня бедный!
У меня аж дыхание сперло:
- Да, какой же я бедный, если ты у меня есть!
- То-то и оно, знаешь, кого любить, - отвечает она, накладывая в мои сумки мандарины, инжир, фундук, свежие огурцы, помидоры, молодую свеклу, картофель, брюссельскую капусту и грузинскую зелень пучками. 

Я не вытерпел – сумки полные, а жрать, вроде как, и нечего мне.
- Клава, - говорю, - давай мяса здесь купим, сыра, колбасы.
Пока произносил все это, заглядывая в ее нахальные глаза, аж слюньки потекли. Она увидела меня осоловелого и базарит:

- Сегодня я говею, завтра годовщина смерти Степана Крякова, царство ему небесное. Сволочь был, конечно, порядочная муж мой первый и… последний, но не такой жмот и прожора как ты.
- Мясо – это чересчур жирно для тебя. Ты потом неделю не будешь мне давать проходу своими приставаниями на кухне и объятьями в постели.
И прямиком увлекает меня в рыбный отдел.

Запах, я вам скажу, здесь, как если бы ни одна из продавщиц месяц не мылась.
Клавдия нос зажала батистовым платочком и показывает через стекло прилавка на желтую от тухлости треску.

Женщина, что сзади в очередь пристроилась, говорит полушепотом:
- Так, эту рыбу – кошки не едят. - Видно, кошатница заправская, любительница мышеедок и голопузых котят - не чета моей Клавдии, которая привечает только котов.
- Так я для мужа! – произносит Клавка с гордостью.
- Ах ты, падла, ах ты паскуда, - говорю я про себя. И думаю: - Вот тебе парадокс вольной жизни: муж – льстит ее самолюбию, а дохлая рыба для меня – опускает в глазах кошатницы.

Впрочем, гайку обручальную я не ношу, так что кошатница может подумать, что муж где-нибудь на даче с утра грядки окучивает, а на меня кумекает, что я любовник, который настрополился с вечера грудки осучивать.
Клавдия же перед кошатницей выпендривается, про себя ухмыляется, мол, для мужа и хорошей рыбы не жалко, а этому хмырю, - так иногда она меня обзывает, - и такая сойдет.

Но я не обижаюсь, я в рыбе, как свинья в апельсинах, лишь бы брюхо набить, - так-то вот!
- Насчет мясного отдела, - говорит она мне, - не обессудь: или деньги выкладывай за колбасу с сыром или столовайся баландой, которую я тебе наготовила на прошлой неделе.

Кстати, кто не помнит поучительную сказку, как мужик с медведем делили будущий урожай: кому вершки, кому корешки. Медведь там каждый раз пролетал «мимо кассы».

Так вот, у меня такое впечатление, что Клавка моя в принципе не различает ни того, ни другого. Короче ее баланда вместо свеклы содержит ботву, а вместо кукурузных початков, стебли, похожие на пучки  переросшего сельдерея.
Картофель? Так она его бросает в борщ вместе с кожурой. Говорит, мол, быстрее получается и… питательнее.

Это при том, что у меня на зубах после ложки-весла клашкиной баланды начинает скрипеть песок, как если бы его специально подсыпали на рельсы, чтобы совершить зубокрушение.

Когда я начинаю перемалывать песок зубами, она не выдерживает скрипа фиксы о стекло и умоляет меня сплюнуть эту гадость, так что в итоге, зачастую, остаюсь не наетый, а ей вроде как только того и надо, она достает из холодильника студень, холодец или заливное и начинает смачно его уплетать за обе щеки, причмокивая языком и отодвигая  глубокую миску от меня подальше с края стола.

На десерт у нее чифирь - бергамотный или зеленый. А у меня от черного байхового зубы чернеют, а от зеленого щеки бледнеют.
Компот из сухофруктов у нас - редкость, только в критические дни. Какао вообще забыл как выглядит.

Я тут было приобрел упаковочку «Несквик» – так она всю ее высыпала в унитаз, заявив, что эти мелкомолотые опилки бананового дерева смертельно опасны для здоровья русского человека.

С будуна задумался, кто из нас больше русский, но потом решил, что нерусский человек какао в унитаз не спускает, оберегая свое здоровье. Получается, что она русская, а я придурок, то бишь при ней.

У братана Коляна Грохова, те же заморочки с понятиями.
Он тут сильно поиздержался, так жена Рита поставила его на счетчик.
- Тебе, говорит, пришел писец! Ко мне не прикасайся, пока долг свой не погасишь за мою, говорит, любовь в кредит.

Колян в толк не возьмет, о чем она базарит, поскольку его и в городе-то не было, - он бомбил на трассе Москва-Дон целый месяц.
И вот теперь лохан уже второй месяц не пьет, не курит, на бензин не тратится, а ездит общественным транспортом.

Однажды в кромешной темноте он полез к ней спящей целоваться и развернул ее не той стороной.
Когда она ночью проснулась, то, сначала не выдала себя, испытывая новое, незнакомое ранее ей чувство удовлетворения, потом решила прервать дальнейшие поползновения Коляна и чуть не скинула его на пол с высокой кровати.

В конце концов они встретились в ванной, умиротворение пришло быстро.
А следующей ночью он даже опешил, когда в кромешной темноте вдруг засиял ее зад, покрытый татуировкой на основе флуоресцентной краски, когда она сняла свои байковые трусы, укладываясь спать.

Заметив, его недоумение Рита растолковала:
- Чтобы больше не путался в темноте, где какая сторона моего тела.
Лошина жалится, а меня жаба душит.

Сколько раз я думал, что так жить нам мужикам нельзя. Надо дать отлуп своей Клавдии, а потом как вспомню, какую битву надо выдержать, то развод представляется цветочками.

Опять же развод - это не по понятиям.
Еще недавно влюбленные по гроб жизни, сегодня ходят по судам, объясняются прилюдно в нелюбви, трясут интимным бельем, и все это на потеху респектабельной публике, которая ни разу не парилась на нарах.

Уж лучше как есть, так и есть.
Как говориться: стерпится – скурвится, стервится - слюбится.
Главное, чтобы все было общее и делить было нечего.

У нас, например, с Клавой все общее: постель, холодильник, общак…
Так мы называем тумбочку с ключиком, куда я кладу свою получку, а она - свою зарплату уборщицы в душевых металлургического завода.
Она там работает для отвода глаз полиции нравов.
- Рай, да и только. Именины сердца, как говорил гоголевский Манилов.

Тут как-то звонят по телефону, предлагают по ускоренной процедуре оформить регистрацию брака.
Я аж опешил.
И отвечаю, что, вроде, как брак у меня с Клавой Гребовой, расписан до мелочей.
Они спрашивают:
- Так расписан вроде? или как? И вообще не та ли это Гребова, которая в позапрошлом году кинула на бабки трех женихов.

Я попытался уточнить, откуда, мол, у них такая конфиденциальная информация на мою бабу, но они как-то переиначили свой интерес, когда узнали, что жить то мы живем с Гребовой Клавой, но сейчас не расписаны.
- Тогда, - говорят, - приходите мы зарегистрируем ваше заявление на регистрацию брака. – И толкуют:

- Дело в том, что от ЗАГСа постоянно требуют положительной статистики, чтобы число регистраций брака превышало число разводов.
- Вы, - говорят, - можете не получать свидетельство о браке, для статистики это все равно, заключен брак или не заключен, главное, чтобы было подано заявление на регистрацию брака.
И добавляют:

- Тем, кто подает такое заявление раз в полгода у нас выдается бонус – бесплатная помывка в Сандуновских банях на двоих.
Я им сказал, что есть предмет базара роспись меня с женой, - пусть они перезвонят через две недели, когда у нее начнутся критические дни, и у Клавы не будет работы с клиентами в кабинетах ресторанов и душевых металлургического завода.

А сейчас она трудится во всю. Особенно у нее много писанины в начале весны и в конце лета, когда сельские передовики урожай закладывают и собирают.
Клаша, как тракторист-передовик в поле, всем ходкам ведет учет в амбарной книге, на обложке которой крупными буквами написано слово «Песец».
Сколько раз я ей говорил, что это слово пишется не так, но она, как отрезала: учить ученого, только портить.

Я  взаправду решил, что перчить дальше ее уже некуда, и пусть такая недопорченная живет дальше, тем более, что со следующего года мне обещали прибавку к жалованью на 7% (это при инфляции в 9%), и тогда может я уговорю Клаву что-нибудь родить - мальчика или девочку, - потому что больно много денег у меня уходит на все эти учтенные и неучтенные ходки к ее сердцу.

В виду такой перспективы однажды по пьянке все же предложил ей зарегистрировать наш брак, на что она мне ответила меморандумом:
- Дебил, ты что хочешь и меня приватизировать, как свою однокомнатную квартиру? – И добавила:
- Я и первой ходкой в браке со Степаном Кряковым по горло сыта.

Увы, и на этот раз базар не получился.
Но я не теряю надежду сводить ее в ЗАГС зимой, когда все душевые и сауны закроются, и кроме меня у нее до весны никого не останется.

Ей, правда, и зимой позванивают по старой памяти.
Память у них старая, но козлы те еще: Клава три дня и три ночи гуляла с памятливыми по части ее достоинств в кабинетах «Славянского базара» под Новый год.

Уж сколько они там денег просадили, уму непостижимо. По крайней мере, Клава и на этот раз принесла выручку в целлофановом пакете «Пятерочка», правда, все больше тысячными купюрами, - пятитысячная только одна банкнота, и та, сильно помятая, видимо, ее пытались засунуть в какую-то щель и никак не могли попасть в узкое место.

Судя по всему, Серега еще долго мог повествовать о своей жизни, да Вадиму Кремневу пришлось сойти с электрички на станции Купавна.