Переулки

     В невесомых апрельских сумерках стена из выкрашенного розовой краской старого кирпича казалась мне малиново-серой. Я стоял на противоположной стороны улицы, вглядываясь в прохладное, каменное полотно этой стены, и невольно отслеживал перемещение тёмной человеческой фигуры, растерянно бегущей вдоль неё по высыхающему весеннему тротуару.
     В этот момент, собственно говоря, я и сам решал, куда мне лучше свернуть – направо, в сторону вокзала, или налево, как бы немножко вверх, туда, где сиял яркий и отчётливый закат над уходящей вдаль проезжей частью.
     Незнакомец двигался в сторону заката, и я из любопытства решил пойти за ним.
     Фигура его перемещалась довольно быстро – после того, как проезжающий мимо троллейбус секунды на три заслонил её, она оказалась немного дальше, чем я ожидал.
     Свернув налево, я пересёк устье небольшой улочки, по которой вышел на этот перекрёсток, и пошёл по противоположной бегущему человеку стороне улицы, не переходя её. Очень скоро поравнялся с ним - и так мы шли около минуты, пока человек внезапно и резко не свернул со своего тротуара не проезжую часть и не направился ко мне.
     Закат осветил его лицо, оно оказалось бледным, взволнованным. Наши взгляды пересеклись - и почти сразу он начал говорить, а я остановился, после чего он и сам замедлили шаг - и подошёл ко мне вплотную.   
     - Вы знаете, - речь его была немного сбивчивой, - я только что встретил молодую женщину, в которой не нашёл ни одного изъяна… Я понимаю, что у меня не было времени её хорошенько разглядеть. Но, мне кажется, я разглядел больше! Я заглянул в её душу – и это была идеальная душа. Конечно же, эта женщина была одета с безупречным вкусом и вообще… Простите, меня, я спешу, не могу долго говорить. Если Вам тоже в сторону метро, можем пройтись вместе...
      
     На перекрёстке наша улица, словно поезд на стрелке, совершила незначительный поворот влево. Стена с правой стороны давно закончилась, здания становились всё выше.
     - Я не мог предположить, что так бывает, - продолжал он. - Мы с нею шли по этому самому тротуару, что и сейчас с Вами, только в противоположном направлении, туда, к вокзалу… О чём-то говорили… А потом зашли в метро, и тут… Я понял, что у меня нет наличных денег, и не смог купить карточку. И я смотрел на её пальто, уже там, за турникетом... На эскалатор, который её увозит… Потом - выбежал из станции, нашёл банкомат, и вот теперь…
    - Она Вам говорила, в какую сторону едет?
    Незнакомец вздрогнул, будто меньше всего ожидал, что я поддержу разговор. Он не отвечал. Я повторил вопрос. Он тяжело дышал, так как шли мы быстро, и немудрено было ему устать, ибо взял он такой темп ходьбы, судя по всему, ещё задолго до встречи со мной.
     - Если она ничего не сказала, - заключил я, - то какой смысл нам теперь спешить? Здесь, в пяти минутах ходьбы, в конце вон того переулка есть универсам, можем взять чего-нибудь выпить, теперь уже тепло, можно и на улице…
     - Нет! – заговорил он ещё более возбуждённо, - нет!
     В его голосе появилась раздраженность. – Мне к метро! Оно там, дальше, за тем поворотом! – он кивнул на светящуюся цепочку палаток и магазинчиков, что начинались по правой стороне улицы. – Именно там мы встретились!
     Он говорил так уверенно, голос его звучал столь напористо и убедительно, что мне на секунду показалось, что мой собеседник ведёт речь не о сегодняшнем дне, а о какой-то давней встрече, уже укоренившейся в сознании, и за которой последовала если не целая жизнь, то какой-то серьёзный, наполненный яркими событиями, её отрезок. И только его лихорадочное волнение и сиюминутная устремлённость к месту этой самой встречи выдавало во всём его разговоре - актуальность и незавершённость происходящего.
     Теперь мы стояли у небольшого овощного киоска. Я слушал его, загипнотизировано разглядывая красную букву «А», светящуюся поодаль у входа в банк.
     - Она была идеальна… Этим всё сказано. Да как же, нет, разве об этом что-то вообще можно «сказать»!
     - Вы до сих пор надеетесь её найти?
     Он снова вздрогнул. И опять ничего не ответил.
     - Послушайте. Уже поздно. Где Вы собираетесь искать Вашу знакомую? А сами-то где живёте?..    
     Он уставился на тёмный двор за киоском, сделал неопределённый жест рукой и как-то неожиданно выпал из поля зрения. Мне казалось, я заметил, что он поворачивает за этот киоск.    
      И потом, кажется, я заходил в этот двор сам, но мне в первую же секунду что-то подсказало, что этого человека я уже не найду. И уж, как мне помнится, не знал, чему удивляться больше, пропаже его – или такому внезапному и столь ещё недавнему его появлению.
      И тут я увидел Её.
      Я сразу её узнал, несмотря на то, что резкий переход от сияния заката к тёмным крышам магазинчиков должен был держать световой баланс и не позволял слишком отчётливо видеть отдельные фигуры на сером фоне улицы. Несмотря на то, что незнакомец никак не описывал её внешность... Я узнал её оттого, что не узнать её было невозможно.
      Она вышла из зазора между самым крайним магазинчиком и длинным зданием, тем самым, со светящейся буквой «А». В ней действительно не было ни одного недостатка, изъяна, чего-либо, что вызвало бы хотя бы малейший душевный или эстетический диссонанс. И была у неё причёска такая, какой мне всегда представлялась в мечтах, и был на ней лёгкий плащ, который великолепно шёл её потрясающей фигуре, и были её глаза – единственно верного и любимого мною цвета, а походка была именно такой, какою мысленно наделил бы я несуществующую женщину из неотснятого фильма о чём-то совершенно невероятном.
     Едва увернувшись от троллейбуса, я перебежал дорогу, после чего прямо и практически бессознательно спросил, как её зовут. Она лучезарно улыбнулась и произнесла идеальное имя. И я молчал, так как знал, что она читает каждую мою мысль, и я не боялся этих мыслей, так как понимал, что совершенный человек не сможет истолковать их неправильно, и, улыбнувшись друг другу, пошли мы вдоль подёрнутых лёгкой дрёмой магазинчиков, и сиреневые тени стелились и обволакивали, качая нас в нашей новой весенней бездне, точно в колыбели чего-то беззаветного и несбыточного.    
      А потом повернули направо, к метро.
      А ещё я вдруг понял, что на другом конце города мой незнакомый друг, мой таинственный недавний собеседник – только что умер.
      Интенсивно-розовый закат над тяжёлыми контурами станции метрополитена становился всё ослепительнее. Воздух пронизала сырость тающего снега. На фоне разноцветно горящих облаков чёткие контуры многоэтажных зданий казались инопланетными кораблями, улавливающими послания исключительной важности, но закодированные лишь на их родном, не поддающемся человеческому познанию и пониманию, языке.
      Мы шли – и впереди уже виднелись стеклянные двери, и я знал, что карточки у меня нет, и зайдёт в эти двери она одна, с каждой секундой всё более срастаясь с сонной и шумной, далёкой и лиловой, мучительной и бесконечной, одной из себе подобных, стремительно гремящей анфилады станций нашей бессонной подземки, и что развернусь я, и пойду обратно, а по дороге мне встретится мой, теперь уже старый знакомый, жив-живёхонек, но меня не узнает, зато я ему буду что-то рассказывать, долго рассказывать…
      
      А потом и сам исчезну в сумеречных лабиринтах, где-то там, за овощным киоском – в вечном полусне, вечном кружении, далёком мареве, в целебных и талых дворах, в сухом матовом асфальте и тёплом ветре тихих и уплывающих, заколдованных и невесомо улыбающихся, бескрайних и невыносимо свежих апрельских переулков.

20.03.2012 (новая редакция - 10.03.2015)