Пробуждение

Где-то в одной из ближайших альтернативных реальностей.

1927
1937
1945

Ванна была заполнена ледяной водой. Изольда, семнадцатилетняя дочь группенфюрера SS Германа Вульфхельда, любила холод. Возможно, причина была в патологии ее нервных окончаний – она почти не чувствовала боли, прикосновений, или тепла. Лишь холод игривой щекоткой проникал сквозь надменный мрамор арийской кожи. Вряд ли она и сама смогла бы объяснить, что чувствовала в такие моменты, но, вне всякого сомнения, эти ощущения были ей немыслимо приятны.

Правая рука Изольды в полумраке ванной комнаты, дрожащем под напором неяркого света небольшой свечи, держала хищно поблескивающий тесак, подаренный ей отцом на шестнадцатилетие. По его широкому клинку текла затейливая гравированная вязь кельтских узоров, перемежающихся с пятилепестковыми цветами и лозами плюща. По серебристым линиям лабиринта узора скользили драгоценные рубины капель крови девушки. Некоторые из них, игнорируя физические законы, изменяли траекторию своего бега по голодной стали, смещаясь к руническому вкраплению в узоре — трем Тейвазам. Оно редко обнаруживалось с первого взгляда, но как только касалось взора, нельзя было отделаться от навязчивого впечатления его слабой мистической пульсации. Тесак был изготовлен в одной из тайных мастерских Аненербе, но Изольда не знала этих деталей. Для нее это был просто отличный, великолепный нож, драгоценный подарок отца, а руны — декоративным дополнением к гравировке клинка.

Из глубокого пореза на плече извивалась юркой красной змеей струйка крови, сбегая из темницы плоти в прохладные и прозрачные просторы темной воды. Первые несколько секунд она осторожно тянулась по зыбкой поверхности, затем смелела и разваливалась в аморфное багряное облачко, медленно скользившее по животу Изольды к ногам.

Приятная звенящая тишина раскололась от визга Гертруды – служанки в доме Вульфхельдов. Полная пожилая женщина с опрятной внешностью и пустыми глазами работала по дому с самого младенчества Изольды. Кажется, она даже знала мать девушки, пропавшую без вести еще лет пятнадцать тому назад. Сейчас Гертруда оглашала весь дом пронзительным воплем, загородив собой дверной проем в ванную комнату и вперившись взглядом в затейливый путь крови.

"В который раз ты уже видишь это?! И каждый раз ты реагируешь будто впервые!" – С яростной досадой подумала девочка. Раздражение тлеющими искрами осело в ее сознании, перемежаясь с пепельными хлопьями тоски. Служанка вцепилась в руку, пытаясь отнять тесак. Если до этого момента в голове Изольды полыхала лишь легкая неприязнь и недовольство, то мысль о том, что к подарку отца прикоснется чужая рука, породила волну такой ослепительной ненависти и злобы, что разум помутился в этом огненном шторме. Мощной пощечиной, способной свалить с ног даже крепкого мужчину, дочь группенфюрера отшвырнула от себя старуху, легко выскочила из ванны и направилась на второй этаж, в свою комнату.

На самом деле она не была действительно вспыльчивой. Напротив, страсть к холоду не была лишь физиологической патологией и не ограничивалась только на тело. Быть может, причиной тому было суровое отцовское воспитание, огромная любовь которого к дочери скрывалась под броней ледяной сдержанности, педантичности и прямолинейности. Со стороны могло показаться, что он относился к дочери ничуть не лучше, чем к своим непосредственным подчиненным. Впечатление это было столь же обманчиво, сколь и образ классического неповоротливого солдафона, под которым скрывались бритвенно острый, истинно нордический разум, и змеиная хитрость, которыми, как двумя идеальными штыками, Герман без устали поражал противников – как на поле боя, так и в кабинетах SS. Изольда должна была родиться мальчиком, который стал бы впоследствии копией своего отца, такой же смертоносной и совершенной машиной смерти, на которых держался весь Третий Рейх. Однако у природы были свои планы, с которыми не дано тягаться и самому хитроумнейшему из людей. Спокойная и равнодушная ко всему, кроме отца, которого она боготворила. Он иногда называл ее своей смертоносной льдинкой. Он был суть Альфа и Омега, Один и Локи, Христос и Сатана. И горе опрометчивому глупцу, который хотя бы усомнился при ней в богоподобности Германа Вульфхельда. Именно поэтому и произошла совершенно нетипичная вспышка ярости, направленная против служанки – она попыталась прикоснуться к святыне, дару самого Бога, что разбудило фанатичную ненависть, родственную той, которая разожгла некогда костры Инквизиции и породила крестовые походы. Пускай Гертруда была проста, понятна и знакома с детства, но она: раз — не была одной крови с Вульфхельдами, два — не была стопроцентной арийкой, три – не имела ни малейшего права прикасаться к оружию, что было обговорено даже в контракте, а уж прикасаться к Этому оружию было неразумно вдвойне.

"Надо бы проверить, как она там. Надеюсь, я не сломала ей челюсть." – Думала Изольда, зайдя в свою комнату. Чувство легкой вины назойливой осой жужжало в голове, но оно умерло, стоило лишь подойти к огромному, в человеческий рост, зеркалу. Кроме холода, младшей из рода Вульфхельдов, всегда нравилось созерцать себя в зеркале, но если первым качеством она едва ли не гордилась, то нарциссизм вызывал необъяснимое чувство стыда. Однако, когда за ней никто не наблюдал, она могла проводить целые дни, любуясь своим отражением, купаясь в восхищении, в последние годы смешанном с возбуждением.

Она всегда начинала с глаз – пронзительных, холодных, точно две льдинки, под симметричными бровями, схожими своим изгибом с крыльями некоей благородной хищной птицы. Идеальное, будто выточенное самым гениальным скульптором всех времен, лицо роскошного мраморного цвета, которые преподнесла своей обладательнице бархатистая нежная кожа без малейшего изъяна. Аккуратный, небольшой, слегка курносый носик, пухлые светло-розовые губы, невозможно острые углы основания нижней челюсти, об которые, казалось, можно было порезаться. Маленькие нежные розоватые ушки скрывались в густой копне золотых кудрей, ниспадающих на стройные плечи. Слегка торчащие ключицы и ямка между ними были настолько совершенны, что ощущение «искусственности» Изольды возникало даже у человека, лишенного наблюдательности. Стройная, худощавая фигура создавала иллюзию хрупкости. Глядя на ее худые руки с тонкими длинными пальчиками было невозможно поверить, что этими самыми руками она не раз сворачивала челюсти наиболее наглым из своих многочисленных поклонников, сведенных с ума ее совершенными формами, спелыми плодами чистого генетического материала, заботливо пронесенного сквозь века родом Вульфхельдов – прямыми потомками арийцев.

Девушка вновь и вновь скользила по своему телу жадным и надменным взглядом, затем повернулась боком, любуясь грудью. Две небольшие, изящные полусферы с выраженными сосками, почти не отличающимися по цвету от окружающей кожи, были достойны увековеченности в античной скульптуре, и сама Афродита позеленела бы от зависти, если бы увидела эту грудь. Слегка торчащие ребра резко переходили в плоский живот, очерчивая его вытянутой вверх дугой, обрамляя спортивный пресс, развитый ровно настолько, чтобы быть совершенным. Почти параллельные его линии уходили вниз, к лобку, покрытому короткими вьющимися золотистыми волосами. Тонкая осиная талия плавно переходила в округлые бедра. Но, несмотря на почти что невозможную красоту всего остального, истинным венцом творения природы были ее стройные спортивные ножки. У любого мужчины, который видел эти ножки, учащалось дыхание и сердцебиение, и немногие могли сохранять над собой контроль. Дерзкая манифестация самой идеальности, выраженной в плоти, в материи, абстрагированной от всех логических норм этого мира, требующих божественной природы для реализации подобного совершенства.

Печальна была участь множества ее воздыхателей, ибо к романтике и любви она была так же равнодушна, как и ко всему остальному. Изольда реагировала на знаки внимания снисходительно, понимая и разделяя мнения мужчин о своем совершенстве, но никогда не позволяла никому заходить дальше подарков и цветов. Особо настойчивые ухажеры развивали в ней лишь социопатию, и в какой-то момент, синхронно с их пересечением запретной линии, которую она мысленно очерчивала вокруг себя, охлаждала их пыл сначала презрительной и надменной речью. Неоднократно ей приходилось причинять мужчинам боль, подтверждая неумолимый холод своих слов. Причина этой полосы ледяной отчужденности была проста и очевидна – ее богоподобный отец, по сравнению с которым все остальные мужчины в ее глазах выглядели серыми, занудными и неинтересными. Имел немаловажное значение и тот факт, что шла война, а война не место для нежностей. Сейчас было особенно важно собраться и обозначить позицию, достойную арийцев. Особенно среди сброда, большая часть которого лишь претендовала на их наследие, своей грязной кровью и скотоподобными повадками его явно не заслуживая.

Третьей и последней ее страстью было огнестрельное оружие. У нее никогда не было ни одной куклы, ее игрушками с раннего детства были деревянные мечи и луки. Когда Изольде исполнилось семь, отец подарил ей слабенькую пневматическую винтовку, и с первым своим выстрелом она поняла, что это лучший момент в ее жизни. Меньше, чем за год она научилась стрелять без единого промаха, неведомым и невероятным образом высчитывая поведение оружия в ее руках вплоть до угла отклонения пули и мощности каждого конкретного выстрела, и уже на следующий День Рождения отец торжественно вручил ей винтовку Маузер М80/07 с магазином на пять патронов. Поначалу девочка отчаянно сражалась с мощной отдачей, при первом же выстреле вывихнувшей ей плечо, но вскоре освоилась и скучная стрельба в отцовском тире заменилась на стрельбу по военнопленным на ближайшем военном пункте. Это был крохотный концентрационный лагерь, недостойный даже своего названия – ближе было что-то вроде «лагерь бесплатной рабочей силы». Он был настолько маленький, что на большинстве карт даже не изображался. Это была, можно сказать, личная вотчина Вульфхельдов, их собственный немного своеобразный милитаризированный особняк. Отец распорядился о своевременном пополнении узников, сначала из Заксенхаузена и Дахау, а после 1937 года — из более близких Освенцима и Гросс-Розена. Пленные занимались черновой работой в лагере и городке, и в целом условия наверняка нравились им больше, чем в предыдущих местах содержания. Раз в неделю составлялся график коэффициентов производительности, и наименее работящие попадали в жертву Изольде.

Первого она убила 8 июня 1937 года, в возрасте девяти лет. Это был невысокий тощий немец, осужденный то ли за какую-то подрывную деятельность, то ли за еврейские корни. Пуля вошла ему аккуратно в зрачок левого глаза. Что бы там ни говорили про первое убийство, Изольда ничего особенного не почувствовала. Живое стало мертвым, это нормально в это время и в этом месте. В то же время она была из немногих в последнее время немцев, кто не считал другие расы нелюдьми. Наоборот, в ней теплилась убежденность, что это именно люди, самое реалистичное и низкое их проявление. Вкупе с ее социопатией, это была действительно взрывоопасная смесь, и от большинства прочих нацистов она отличалась именно полным осознанием своих действий, их причин и следствий. Скорее всего такая острота мысли, осознание своего места, Здесь и Сейчас, его вселенской важности, и была привилегией истинных арийцев. Смерть прочих людей для них была скучна и проста. Другое дело сама по себе действенность оружия. Наличие вещей, с помощью которых убийство было легким и интересным делом, пробуждало, что называется, бабочек в животе юной снайперши. Каждый выстрел порождал искренне детский, в чем-то даже щенячий, приступ восторга, впоследствии сменившийся на холодное удовлетворение.

Старенький Маузер сменил современный Гевер 43 с магазином на десять патронов и оптическим прицелом. В ту пору Изольде стукнуло 14 лет. Отец готовил ее к службе одним из элитных снайперов Третьего Рейха, и не было никакого сомнения, что у нее не просто талант, но гениальность к убийству. Собственно, сейчас шел последний год ее обучения, по достижении ей восемнадцати лет, отец обещал официально взять ее на восточный фронт. Уже два года у нее было звание гауптшарфюрера, полученное, конечно, исключительно под влиянием Германа Вульфхельда. Бабочка вестницы смерти почти оформилась в своей куколке.

Внезапно Изольду осенило. Сегодня же прошел ровно месяц с момента последнего письма от отца с фронта! Тот исправно писал каждый месяц, а значит пришло время очередной его весточки. Она считала дни до этого события, и именно сегодня оно совершенно вылетело у нее из головы. Эти письма были для нее глотками свежего воздуха в болотной тягомотине обыденности. Отец и раньше уезжал на несколько месяцев, но сейчас его отсутствие особенно затянулось. Как сильно она соскучилась? Она переходила в стадию патологической тоски почти сразу же, как он выходил за дверь. Не то, чтобы эта тоска прогрессировала со временем, все-таки натура ее была холодна, но появись он сейчас перед ней, она бы задушила его в своих жадных объятиях.

Накинуть пальто, пояс с ножнами и тесаком, и сапоги было делом пары минут. Изольда не понимала смысла в ношении большого количества одежды, что и неудивительно. Летом она носила легкое платьице или эсесовскую форму на голое тело, зимой же – пальто или полушубок. Заставить носить ее нижнее белье, было одной из самых сложных задач. Единственный аргумент, который она принимала, была гигиеничность, и если служанка могла обосновать необходимость ее соблюдения в конкретном случае, Изольда сдавалась. Как ни странно, но простуда, грипп, да и вообще большая часть болезней никогда не проникали в ее тело. Врачи не могли объяснить этого, ведь довольно часто она переохлаждалась слишком сильно, но ни воспалений, ни насморка, ни кашля она не знала. За свою жизнь болела она два-три раза, и болезнь первым делом чувствовалась ей как искажение сознания, а не проблема тела.

Где-то в районе ванны шумела и гремела чем-то Гертруда – похоже, что ее лицо в целости, раз уж она могла заниматься хозяйством. Девушка сбежала вниз, в чулане захватила свою винтовку с парой магазинов и направилась в гараж. В подсобке дремал их водитель Фридрих. В последнее время почти все мужчины были на войне, оставались лишь старики – такие, как он, и немногочисленные женщины с детьми. Впрочем, он был отменным водителем, и плюс ко всему немногословным. Вскоре он уже сидел за рулем их «Большого Мерседеса», а сзади, в обнимку с винтовкой, сидела Изольда.

— Давай к почте! Сегодня день письма от отца.

Фридрих кивнул и они поехали. Снова валил снег, слепя своей сумрачной белизной, поэтому ехали не так быстро, как она планировала. В заднем багажнике громыхал Панцерфауст – на этом настаивал отец, на случай внезапной встречи с танком или другой тяжелой бронетехникой. Надо бы все-таки выложить эту штуку в следующий раз перед выездом куда-нибудь. Изольда неприязненно поморщилась, представив, как снаряд Панцерфауста взрывается от случайного столкновения Мерседеса с другой машиной.

В последнее время вести с фронта приходили тревожные. На востоке, на юге и на западе славные немецкие войска отступали под необоримым давлением врагов, слетевшихся точно псы на раненого льва. Отец призывал Изольду не волноваться об этом. Даже на случай фатального поражения у него был план. Он заключался в глубоком отступлении, увлекающем войска противника все дальше, и последующем внезапном ударе по командованию этих войск силами диверсантов. Действовать в тылу было сложно, но отец потратил долгие годы на должную выучку подчиненных десантников, сделав их мастерами хитроумных и вероломных диверсий. Возможно, сейчас пришло самое время для подобных маневров.

На почте девушку ждало поразительное разочарование. Весточки от отца до сих пор не было, и это было странно. Никогда еще на памяти офицерской дочери он не опаздывал с письмом домой, его пунктуальность и щепетильность в этом отношении была гипертрофирована даже на фоне стереотипов о традиционном немецком характере.

Изольда вышла из здания почты в глубокой задумчивости. Что же могло задержать в дороге письмо? Она искренне надеялась, что курьер не погиб. Эти чертовы люди, в последнее время, обожают погибать не вовремя, путая и сбивая ее планы! Без живительного воздуха отцовских слов в легких начинало жечь.

Что ж, оставалось ехать к лагерю. Изольде страшно хотелось пострелять по живым мишеням, лишь это могло сейчас успокоить и смягчить ее досаду и обиду из-за нереализованных ожиданий. Кроме того, среди тамошних солдат кто-то мог обладать информацией о последних боевых действиях. Вероятно, что это прольет свет на нетипичную задержку письма. Домой, в муторный гнетущий полумрак, не тянуло совершенно, хотелось дышать полной грудью, чтобы ничто не заслоняло серого неба, нависшего прямо над головой. Хотелось в очередной раз почувствовать пьянящую силу судьбы в своих руках, хотелось теплой свежей крови, ее необыкновенного солоноватого аромата, смешанного с терпким запахом выстрела. Она была молодой волчицей, из тех благородных арийских волков, созданных для битвы самими богами. В каждом из таких волков мелькал облик Фенрира, и у каждого был суровый взор Одина. Их шерсть сияла белым, их взгляды сверкали льдом. Любовь и сопливая возня были уделом простых смертных, эти же неутомимые хищники знали радость лишь в танце со смертью.

Путь к лагерю обычно занимал около двадцати-тридцати минут. Снегопад утихал, местами в броне серых облаков вырисовывались проплешины темного неба. Быстро спускались сумерки. Машина катилась мягко и быстро, за окнами проносились темные пятна скоплений деревьев по сторонам от дороги. Иногда они пропадали, и все заполняла мутная темно-серая даль. Порой изгибы пути увлекали глубоко в лес, внезапно выплевывающий их обратно в поля. Тяжелая, мутная, беспроглядная, свинцовая серость давила со всех сторон.

Фридрих вырулил к лагерю и остановился у контрольно-пропускного пункта. Изольда вышла наружу и потянулась. Небо низко гудело где-то на горизонте. Девушку обдувал холодный ветер, играя с длинными полами ее пальто, на мгновение обнажая ее великолепные ножки. Поначалу ей показалось, что на карауле никого нет, но потом заметила чей-то силуэт в сумраке за окном КПП. Она помахала пропуском, за окном кивнули и подняли шлагбаум, будто она собиралась заезжать на территорию на машине. Она пожала плечами и вошла.

Внутри все будто вымерло. Обычно то тут, то там все время мелькали обитатели – охранники, солдаты и пленные, однако сейчас все находилось в тревожной неподвижности и тишине. Девушка медленно шла по плацу. Цоканье каблуков разносилось, казалось, на всю округу. Окна в штабе были темны, кажется, внутри никого не было. Сумрак рассеивали лишь тусклые лампы, качающиеся над входами в бараки и казармы. Из их узких окон так же не было видно никаких отблесков света, а спали пленники обычно при включенных лампах. Отчего-то явственно пахло страхом и тревогой.

Взгляд ее упал на ровные ряды броневиков и грузовиков, стоявших вдоль стены в полумраке. Ближайший к КПП грузовик даже в сумраке был явно грязнее остальных машин, и стоял несколько небрежно, выделяясь из ровного и стройного ряда. В обычных условиях девушка вряд ли обратила бы на это внимание, но здесь и сейчас это почему-то выделялось.

Она зашла на один из складов, дверь куда обычно запиралась на амбарный замок. Сейчас она была лишь прикрыта. Интересно, кто ответственен за этот бардак?! На складе хранилось, кроме всего прочего, еще и вооружение. Нетрудно представить, что бы было, доберись до него пленники.

Сзади послышался шум и громкое сопение. Девушка мигом развернулась на него, хватая винтовку наизготовку. Сзади стоял солдат лагеря, удивленный, видимо не меньше, если не больше, чем Изольда. Она смутно припоминала его лицо. По его красному цвету, немного заплывшим глазам и характерному амбре, было понятно, что он довольно сильно пьян, хотя держался на зависть хорошо. На службе уже три года, и все это время он пытался как-то подбивать клинья к Изольде. Безуспешно, разумеется.

— Имя! – Рявкнула Изольда.

— Манн (рядовой) Фриц! – Тут же вытянулся в струнку солдат. – Вы меня знаете!

— Что за бардак у вас здесь творится? Кто за это ответственен? – Не успел Фриц ответить, как она продолжала. – Ладно, хватит мычать. Я пришла поупражняться в стрельбе. Сколько у нас нынче бракованных?

— Боюсь, у нас проблемы с пленными, фройляйн Изольда. – Отозвался он хмуро. – Их осталось около двадцати, тех, кто может ходить – и того меньше. Поставок из концлагерей давно не было, тяжелое положение на фронтах…

Грязная свинья. Будь все наши вояки такими ничтожествами, никто и никогда бы не услышал о великой Германии – месте, где восстала ото сна арийская раса!

— Меня не волнуют эти мелочи, манн Фриц. Через пять минут я хочу видеть стройный ряд из десяти мишеней. Если их будет меньше, можешь сам вставать рядом с ними. Все ясно?

— Да, фройляйн гауптшарфюрер. Через пять минут все будет готово. А пока могу ли я предложить вам чашечку горячего чая?

— Занимайся тем, что я тебе сказала, Фриц. Когда мне нужен будет чай, я оповещу тебя, сейчас я хочу стрелять, живо! И кстати, дай-ка мне ключи от склада. Если еще раз он будет оставлен открытым без должного надзора, я распоряжусь, чтобы ты остался без пальцев.

Он закивал, дал ей замасленную связку ключей, и вывалился на улицу задом наперед, не решаясь повернуться к девушке спиной. Вне всякого сомнения, этот боров пришел на склад не встречать драгоценную гостью, ему нужна была лишь очередная порция спиртного. Уже давно пора было вести учет запасам спирта и горючего – один черт знает, чем занимаются эти бездельники, пока за ними никто не присматривает. Инициативу сдерживала только острая нехватка кадров, особенно в последнее время. Дела, как на востоке, так и на западе, шли тяжело, постоянно требуя новых и новых человеческих ресурсов. Само собой, в тылу праздные должности, такие как контролер расхода складских ресурсов, оставались невостребованными.

Ублюдки, типа Фрица, с толстыми красными рылами, жирными шеями, маленькими бессмысленными глазками и неуклюжими повадками, были настоящим бичом Германии. Как воины они были полнейшими нолями, поэтому прилагали все усилия, чтобы оставаться в тылу. Там, где можно было жить хорошо и беззаботно. Сколько бы доносов в НСДАП не поступало на подобных героев, они были будто бы бесконечны. Таких Изольда презирала даже больше, чем остальных людей, даже больше, чем представителей низших рас. С последних нечего было взять, они были все же недалеки от животных (в самом негативном смысле), но когда сходство с животным угадывалось в человеке, осмелившемся носить гордое звание немецкого воина, становилось действительно мерзко. Как вообще можно было доказать кому-то справедливость идеи арийского превосходства, когда за них, пусть даже и формально, сражались подобные твари?

Изольда вышла со склада, поморщившись, закрыла сальным ключом замок, и направилась в пристройку к КПП. Солдаты редко ей пользовались, негласно эта пристройка принадлежала Изольде, хотя порой там проводились застолья офицеров, а в их отсутствии или попустительстве – и солдатни. Внутри была большая комната с кушеткой, столом, парой стульев, вешалкой, умывальником и электроплитой. Под потолком болталась светло-зеленая люстра. На окнах висели нарядные разноцветные занавески, придавая комнате неизгладимый привкус уюта.

Девочка сразу заметила, что обычно идеальный порядок комнаты совсем недавно был нарушен. Воздух пропах папиросным дымом, на столе лежали хлебные крошки и пепел, размазанный по поверхности вместе с масляными разводами, будто кто-то толстыми ломтями нарезал на нем жирную колбасу. Офицерский состав давно не появлялся в лагере, что приводило к сильным нарушениям дисциплины. Оставалось только надеяться, чтобы местность не обогатилась на нескольких дезертиров. Почему-то первым кандидатом в дезертиры был не кто иной, как свиноподобный Фриц.
Один из стульев лежал под столом. Пол был весь в следах грязных сапог. Чертовым выродкам стоит напомнить, что такое порядок. Давненько они не испытывали хорошего разноса!

Кровать, как ни странно, была, кажется, нетронута. Изольда присела на нее и принялась осматривать свою винтовку. Начищенный и смазанный Гевер ждал кровавого действа с таким же нетерпением, как и его хозяйка. Два магазина были заряжены и готовы к стрельбе, и один из них со щелчком погрузился в тело оружия. Тонкие девичьи пальчики с уже привычной сноровкой летали вдоль винтовки, проверяя надежность тех или иных частей, подкручивая оптический прицел, счищая налипшие пылинки и проверяя затворы. Это было хорошее и надежное оружие, Изольда могла убить из нее человека, которого едва видела, причем, даже не пользуясь оптикой.

Как правило, стрельба велась по стоящим неподвижно пленникам, однако время от времени молодая снайперша требовала усложнить задачу – мишени заставляли бегать по плацу, прятаться за укрытиями, и тому подобное. Один раз под присмотром отца нескольких евреев вывезли в поле, и отпустили. Это была самая интересная стрельба в жизни Изольды. Совершенно очевидно, что когда у жертвы появляется надежда и стимул, процесс значительно оживляется. Однако, несмотря на увеличение сложности, результативность стрельбы была прежней – количество выстрелов, попаданий, смертей и мишеней совпадало вне зависимости от условий. Зато учет стрельбы по неподвижным пленникам, как ни удивительно, показывал постоянные превышения необходимого количества патронов. Девочке становилось скучно, и у нее начиналась злоба, во время которой она начинала плохо себя контролировать, часто сначала простреливая животы или колени своим целям. Сама она мотивировала это тем, что только с повышением жестокости у нее сохранялось должное чувство стрельбы. Рутина убивала процесс, поэтому он должен быть наполнен чувством. Боль же часто давала наиболее полную и яркую палитру чувств.

С улицы донесся приглушенный шум – Фриц, спустя целую вечность, набрал нужное количество пленников, и теперь расставлял их на плацу. Все же он прав – их действительно становилось все меньше. Надо будет самостоятельно распорядиться о новых поставках, если отец задержится с возвращением. Девушка не стала дожидаться, пока потный боров придет за ней, и вышла наружу, под приятный холодный ветер со снегом. Все же надо будет сделать хорошую выволочку Фрицу за бардак в подсобке. Дисциплина ни к черту. Давно своей крови не видели. Интересно, как быстро исчезнет похотливая ухмылочка с этого блестящего от пота и сала лица, когда пуля раздробит, например, его коленный сустав.

На плацу сиротливо стояли десять пленников. Они знали, зачем их вывели сюда, и покорно ожидали своей участи. Не потому ли они оказались в таком положении? Откажись от борьбы за лучшее, и твоя жизнь превратится в ад. Неужели все русские такие – безвольно ждущие смерти, как овцы на бойне? Смерть для них освобождение. Какова цена подобной жизни? Жизни, с которой расстаются с облегчением.

Один гаупттруппфюрер рассказывал Изольде, что русские бывают и другие – якобы многие из них не уступали в доблести немецким воинам. Может и так, вряд ли действительно имеет значение, что за бред нес тот самовлюбленный болван. Вне всякого сомнения, истинные наследники арийцев не остановятся ни перед русскими, ни перед англичанами, ни перед стократ более страшным противником. Сами боги склонятся пред нордическими волками, что пришли испить крови мироздания.
Если людишки сыты, хорошо одеты и не испытали лишений, то все они будут холеные, смелые и доблестные. Разницу между истинной доблестью и доблестью от сытости составляет воля к битве вне зависимости от обстоятельств. Истинный ариец будет проявлять одинаковую доблесть, как не испытав страданий, так и лишившись всего, потому что война – кровь в его жилах, и смерть его верная спутница. Доблесть же от сытости проистекает из скуки и самомнения, и в итоге приводит вот к такой покорности перед лицом смерти. Точь в точь скот, всего лишь ждущий своего часа. Всего лишь люди в апофеозе своей слабости.

Изольда подошла к отметке в сто метров от них и вскинула винтовку. Оптическим прицелом она пользовалась исключительно для того, чтобы видеть лица тех, в кого она стреляет. Она старалась уловить любые особенности в эмоциях каждой цели, составляя на них посмертную характеристику. Фриц стоял неподалеку, зачитывая досье на каждого пленного. Большую часть информации Изольда пропускала мимо ушей, выхватывая лишь самое важное для себя.

Первый. Невысокий, некогда полный. Русский еврей. Одессит. Пойман еще два года назад. Отличается трудолюбием и выносливостью.

Изольда берет его на прицел. Раз. Задержка дыхания. Два. Выдох и выстрел. Пуля попадает в левый глаз. Тело почти сразу подкашивается и падает. Ничего необычного – лишь некая апатия в предсмертном взгляде – но это довольно распространено, и эти самые скучные. Таких уже нельзя мотивировать на что-то, они почти не реагируют на внешние раздражители и потеряли надежду. Они уже сломались раньше. Наиболее интересны и красочны образы, которые ломаются только в последний момент – такие, как правило, молодые, и испытывают происходящее наиболее остро.

Второй. Высокий скелет, обтянутый кожей. Лысый, с редкой щетиной на подбородке. За стеклами очков темнеют впалые глазницы. Какой-то интеллигентишка из Литвы. Библиотекарь. Захвачен три года назад, большую часть времени заключения пробыл в Освенциме. Живой труп – в нем не осталось уже ни намека на эмоцию.
Раз, два, выстрел. Аккуратная дырка прямо меж бровей. Голову увлекло назад, за ней тело.

Третий. Уже что-то интересней. Солдат, 36 лет, отчего-то невероятно похожий на Фрица. Ну и что же он делал до войны? Девушка внимательно посмотрела ему в лицо. Работал на заводе. Трахал свою жену, иногда бил. По выходным напивался до беспамятства. Потом пошел на войну. Как правило, такие осознают неизбежность смерти в последний момент – это было гораздо трогательнее, чем два предыдущих выстрела.

Кобель. Грязная русская собака.

Рост выше среднего. Стрижка короткая, глаза карие, захвачен недавно, поэтому не успел отощать до уровня большинства пленников концлагерей. Русский, родина – город Ржев. Взгляд оживленный, даже дерзкий.

— Ублюдок. – Проговорила Изольда с неожиданной злостью, и, немного опустив винтовку, выстрелила ему в пах. Он тут же согнулся и завалился на землю, мелко вздрагивая.

Четвертый. Еще один солдат, лет сорока. Ничего необычного, захвачен несколько месяцев назад. До последнего момента крепился, но то, что случилось с предыдущим пленником, явно надломило его волю. Широкая грудь его часто вздымалась и опускалась. Взгляд направлен вниз. Большую часть своей жизни наверняка провел в поле, потомственный крестьянин. Скука.

Раз, два, выстрел. Красная роза расцвела на месте его левого глаза. Тело падает вниз, к извивающемуся в агонии и тихонько завывающему третьему. В полный голос смерть запела свою трогательную и тоскливую серенаду, играя на струнах отчаяния и боли.

Пятый. Священник. Крупная, медведеобразная детина. Такого впору в повозку запрягать. Выносливый, как бык, даже в таком положении внешне сильнее большинства солдат, которых видела за свою жизнь Изольда. Возраст около тридцати. Во взгляде исподлобья мерцал огонь гнева. Захвачен год назад в одной из украинских деревень при стратегическом отступлении. Пытался совершить какую-то диверсию, вроде подорвать грузовик с припасами.

Сможет ли он остановить пулю молитвой? Христос бы наверняка смог. А вот этой обезьяне вряд ли это по зубам. Раз, два, выстрел в сердце – в его большое бычье сердце, которое было вместилищем его никчемной любви к ближнему, в эту огромную красную птицу, обреченную родиться и умереть в клетке ребер. Девушке показалось, что земля чуть вздрогнула, когда его огромное тело обрушилось вниз, и на мгновение вокруг повисли тонкие щупальца кровавых нитей. Подобные вещи нужно было научиться видеть, обычно это происходило столь быстро, что оставалось незаметным. Но не для Изольды. Бог не спас своего слугу. Будто кто-то ожидал иного.

Третий все хрипел и завывал. Это раздражало. Отвлекало. Возбуждало.

Шестой. Еще один измученный узник, который сломался давным-давно. Доставлен из Дахау, где был целую вечность. Выжил в совершенно невозможных условиях, пережил испытания на себе новой боевой инъекции, которая могла поднять почти мертвого солдата, и в течении нескольких часов заставлять его яростно сражаться. Вероятно, именно побочное действие этой инъекции пробудило в нем такую поразительную способность к жизни. Ценная информация для некоторых живодеров из SS, помешанных на пытках.

Судя по документам, 28 лет, хотя внешне он тянул на все пятьдесят. Глаза потухли давно, вся жизнь его превратилась в одну длинную череду боли. В надежде увидеть хоть отблеск сознания в пустых рыбьих глазах, Изольда выстрелила ему в печень. Правильное попадание обеспечивало крайне высокую болезненность и смерть, растянутую от нескольких минут до двух часов. Однако пленник лишь охнул, закатил глаза, и упал, как подкошенный. Возможно, пуля немного отклонилась от своей траектории – девушка видела, что целилась совсем не в ту точку, где расцвел очередной прекрасный бутон благоухающей боли.
Стоны и всхлипывания третьего пленника раздражали все больше, наконец, она направила винтовку ему в затылок и прекратила агонию.

Сумрак все сгущался, скрывая собой лица узников. Слабый болезненный свет тусклых ламп над дверьми казарм не доставал до их измученных глаз, лишая удовольствия наблюдать предсмертные взрывы эмоций. Изольде требовалось увидеть Боль. Не причинить, но увидеть, ощутить свою непосредственную причастность к свершению. Все злило. Русский боров оказался пустышкой, скулящим ничтожеством. Она надеялась посадить на земле его тела прекрасное дерево божественной агонии, которое раскинет свою тень кошмарности на всех живых узников, но, как часто это бывает, из семени выросла лишь бурая сорная трава мелких конвульсий и всхлипываний.

Успокаивал лишь крепнущий холод. Небесный гул немного затих, но по-прежнему был отчетливо слышен. Темное небо нависло еще сильнее, щекоча лицо одинокими снежинками. Ветер дул Изольде в лицо, отбрасывая назад непокорные золотые кудри. Почти что был заметен иней на ее ресницах, осевший от льдистости ее голубых глаз. Пленников, одетых в рваное мокрое тряпье, била дрожь. Девушка делала свое дело медленно и размеренно, и у тех, кто находился в конце очереди, к моменту смерти адреналиновое возбуждение угасало, предоставляя место страху и желанию поскорей умереть.

— Никчемные ублюдки. Раса рабов. – Вне себя от досады думала девушка. Ее крайне раздражало «равнодушие слабости» перед смертью. Будь она на их месте, она бы одним лишь взглядом сожгла дотла карателя. Смерть, пришедшая к ней, увидела бы лишь насмешку арийской суки, небрежно брошенную в костистое лицо. Изольда видела такое пару раз – она видела, как умирают воины, и в чем отличие их смерти от всех остальных смертей. Среди нынешних недоносков настоящих воинов не было. Крестьяне и рабочие живут и умирают скучно – убивать их – все равно, что ломать какой-то несложный механизм. Они умирают так, словно никогда и не жили.

Совсем скоро все изменится. Скучные лица умирающих ничтожеств сменятся живыми и полными страха образами врагов на поле брани. Вот, где будет истинное наслаждение боем. Настоящая, резкая, как в первый раз, боль, удушающий страх и безысходность перед лицом неминуемой смерти. А если там будут герои – о, как сладко они должны умирать! Видеть, как смелость и доблесть в один момент тонут в бездонности ужаса распахнувшихся глаз, в которые улыбнулась смерть со взглядом Изольды… Это будет крайне экстатично.

Если сравнивать это с сексом (хоть Изольда никогда им и не занималась), то, что происходило сейчас, было сексом с умирающим стариком. Глупо было даже надеяться искать в этом хоть толику удовольствия. Лишь свежие пленники умирали искренне и честно, большинство же были уже давно мертвы. Изольда лишь выполняла механическую работу по нейтрализации патологической активности тел, лишенных души. Она была как волчица, прирожденный воин и хищница, которую обязали убивать полудохлых старых овец в загончике. Но скоро – скоро томящиеся ее лапы погрузятся в прелую листву, укрывшую лесную землю. Скоро она будет рассекать ветер, и идти по запаху настоящих жертв, смеяться и выть в голос с другими белоснежными хищниками этих мерзлых земель, обмениваться с ними сияющими морозом взглядами, и убивать, убивать, убивать.

Седьмой. Опять Освенцим. Оттуда обычно не выбираются, а если уж и выбираются, то вот в таком состоянии, когда от тела остаются кости, обтянутые кожей. Ранее был солдатом, захвачен в плен еще в начале войны, однако в концлагерь был переведен только год назад – до этого служил извращенным развлечением в одной из высокопоставленных семей. Уроженец Белоруссии, 45 лет. Ублюдок.
Восьмая пуля отправилась в полет на пару с душой выродка. Как распорядятся они новым шансом? Извлекут ли пользу из этого торжественного вальса души и пули, длящегося лишь мгновение?

Изольда нередко чувствовала себя ангелом, провожающим души к новым перерождениям. Она любила и презирала всех своих жертв, и каждый порождал в ее головке сотни вопросов, на большинство которых попросту не было ответа.

— Вам всем объявляется амнистия. Каждый из вас свободен! Пусть никто не посмеет сказать, что арийцы – безжалостные варвары! Нет! Каждому мы предоставляем еще один шанс – всегда, даже рецидивистам! Каждому мы преподаем свободу в ее единственном истинном облике. И нет другой свободы в этом мире, мы жертвуем даже собой и своей свободой, лишь бы освободить других. Бог суть дьявол. Жизнь – суть боль и страдание, но мы бросили вызов мирозданию. Мы наведем порядок в этом мире. Это будет земля истинной свободы, и небожители будут завидовать нам!

Восьмой. Мелочная информация о никчемности этого организма: Русский; 31 год. Родился и всю жизнь прожил в Москве, захвачен в боях на подступах к Сталинграду. Служил пулеметчиком, в бою под деревней Нижнее Камышово застрелил 15 бойцов Рейха, в том числе серьезно ранил одного штурмшарфюрера.

Ранее он был хорошим солдатом. Действительно хорошим, несмотря на расовую неполноценность. Изольда слышала, что на войне пулеметчиков и снайперов нередко приковывали цепью к местам, с которых они вели обстрел. Чтобы исключить возможность дезертирства. Хорошая идея. Русские тоже использовали этот способ. Собственно, поэтому этот мужик и попал в плен. Сталин вроде как распространил среди своих солдат указание стрелять себе в голову, чтобы подобного не случалось, но у этого либо не было пистолета, либо дрогнула рука. В случае второго варианта ценность его как воина резко падала. На войну следует идти, забыв о важности и ценности своей жизни. Необходимо смириться с неизбежностью своей смерти. Лишь обретя отрешенность и безразличие к смерти можно избавиться от страха, и лишь избавившись от страха, ты становишься воином. Этот не смог. Страшнее ли смерть нескольких лет в концлагере? Страшнее ли свобода и новые возможности сидения взаперти? Лишь дурак цепляется за жизнь, когда она уже ничего не стоит. Ценность жизни определяется ее потенциалом, а потенциал большинства пленных не был сильно отличен от нуля.

Мысль недоумения и растерянности вошла в голову этого горе-солдата быстрой пулей, пронзившей центр его лба. Он пошатнулся, будто бы грохот выстрела толкнул его, и рухнул вниз. Освобожден и очищен.

Остались двое. Однажды отец спросил Изольду: «Стоят двое врагов, а у тебя только одна пуля в винтовке. Как убить их обоих?».

Предпоследний, девятый. Украинский партизан. 34 года. Родился и вырос в городе Кривой Рог. Схвачен два года назад. Сломлен.

Раз. Два. Выстрел. Простреленное солнечное сплетение искажает лицо в гримасу агонии, которая быстро сходит на нет, отдавая плоть ледяному безмолвию смерти. Скучно. Нет даже обычного пресыщения, свойственного Изольде в подобных тренировках.

Манн Фриц стоял немного поодаль и любовался работой Изольды. То, что она делала, явно его возбуждало. Чертов боров. Его гнусавый голос, зачитывающий последнее досье, неприятно резал слух.

Девушка быстрым шагом пошла к последнему пленнику. Первым делом она вытащила из винтовки пустой магазин, убрала в карман пальто, и с металлическим щелчком вставила второй. После этого она закинула винтовку на спину, и достала тесак, покручивая его вокруг пальцев. Наконец-то, впервые за сегодняшний день, на лице мишени явственно обозначились недоумение и ужас, и эти чувства были видны Изольде все лучше.

Советский танкист. Родом с Урала, из крохотной деревеньки. 30 лет. Захвачен полгода назад. Деревенское ничтожество, рвань и пьянь. Лицо его покрыто шрамами от частых драк, нос некогда был сломан и сросся неправильно, глаза смотрели в разные стороны. Он в панике смотрел на приближающуюся смерть, сидящую на кончике тесака девушки. Эта смерть улыбалась так ярко, что отблески этой улыбки в сумраке зимней немецкой ночи заставляли его щуриться.

Снайперша подошла к пленнику вплотную и резко ткнула опущенной рукой с ножом ему в пах, загнав лезвие почти до самой ручки. Мужчина захрипел, согнулся, и опал на колени. Она продолжала крепко сжимать ручку, поэтому нож остался у нее в руке. Левой рукой она схватила его за горло, и обошла со спины.

Хотелось крови. Хотелось кровавого дождя. Хотелось скинуть одежду и окунуться в кровь с головой. Так сумрачно, сыро и душно вокруг! Лишь кровь чистым ясным цветом дает усладу уставшим глазам, освобождает и раздвигает горизонты. Каждая искренняя, чистая смерть, была секундной дверью в мир свободы. Изольда любила убивать, любила эти всполохи пьянящих ветров истинной свободы на своем лице. Только чужая смерть позволяла чувствовать себя живой.

Два взмаха тесака оборвали сдавленный хрип, и единственным признаком жизни служили многочисленные конвульсии, в которых билось тело, стоя на коленях, с завязанными сзади руками. Девушка разрубила плоть над почками с обеих сторон позвоночника, вытерла тесак о полу плаща, вставила его в ножны. Из ран на спине хлестала жидкая, почти прозрачная, кровь. Изольда дьявольски улыбнулась, и погрузила руки в тело, нащупала почки, схватилась за них, потянула на себя. Ее нежные пальчики улавливали пульсации органов, она чувствовала жизнь, и это тоже было сродни экстазу. В такие моменты ее руки начинали чувствовать - не сколько физически, сколько каким-то неведомым нам чувством, чувством биения жизни в своих руках. Почки держались крепко, она уперлась коленом в хребет и рванула изо всех сил. С двумя всплесками крови и характерным хлюпаньем ее руки вылетели из тела пленника, сжимая кровавые ошметки. Она стояла и восхищенно смотрела на них, чувствуя, как возбужденно и бодро колотится ее сердечко. Она чувствовала шокированный взгляд Фрица, который так же не был готов к подобному развитию событий.

Пальто спереди было полностью мокрым и тяжелым от крови. Кровью же было покрыто все лицо девушки, ее прекрасные золотые волосы, сейчас ставшие медными, руки и ноги. Она отшвырнула органы последнего отродья, борясь с животным и извращенным порывом откусить от них кусок, и повернулась к Фрицу.

«Одного застрелю, а другого зарежу» - Ответила тогда Изольда отцу, богоподобному группенфюреру SS Герману Вульфхельду. Это и был правильный ответ, достойный истинной арийки. Не мелочная склонность к убийству, но достижение своей цели любыми способами. Некоторые снайперы выбрали винтовку именно потому, что боялись сражаться в ближнем бою, но про нее такого сказать точно было нельзя – она обожала разнообразие и разные способы убийства, поэтому, например, ножевой бой для нее был почти так же естественен, как и стрельба. Конечно, Изольда пока не применяла свои умения в настоящем бою, лишь в условиях этого крохотного концлагеря, но убивать действительно умела быстро и безжалостно. Особо важно для нее было сделать каждую смерть не только быстрой, но и очень болезненной – разумеется, когда у жертвы был потенциал испытывать боль и отчаяние. Так что даже если бы у нее не было ни винтовки, ни ножа, она и в таких бы условиях попыталась убить тех двух пресловутых врагов, и, скорее всего, удачно.

— Манн Фриц!

— Я!

— Мне нужна новая одежда. Найдется в лагере шинель моего размера?

— Сейчас поищу, фройляйн.

— Давай, поскорей, манн.

Фриц засеменил в сторону склада, потом вспомнил, что не забрал  нее ключи, и вернулся за ними. Она дала ему связку, и пошла следом.

Все произошло очень неожиданно и быстро. В какой-то момент дверь одного из дальних бараков отворилась, и в темном проеме кто-то появился. Он, видимо, увидел их и тут же отпрянул назад, захлопнув дверь. Девушка не смотрела туда, все произошло на периферии взгляда, но не укрылось от ее внимания. Может, это было совпадение, но Фриц настаивал, чтобы пойти в противоположную сторону, к складам, хотя более близкая дорога была как раз мимо бараков.

— Не будем спешить с выводами. Стоит прижать его тогда, когда он не будет готов.
Она внешне расслабилась и расфокусировала взгляд. Казалось, что снайперша потеряла интерес к происходящему. Смотрелось это несколько фальшиво, но видимо Фриц был не только пьян, но и в большом нервном напряжении. На улице было холодно, а его шея покрыта потом, судя по дрожи – холодным. В какой-то момент он едва заметно мотнул головой, Изольда скосила туда взгляд, но заметила лишь шлейф движения в одном из окон бараков. Что-то тут явно было не так. Надо будет надавить на него, когда они останутся наедине. Но сначала – переодеться.
На складе быстро нашлась немного поношенная шинель. Она была на пару размеров больше, но лучше ничего не было.

— И полотенце посмотри.

— Да, да, фройляйн.

Он ушел куда-то вглубь склада, некоторое время гремел там какими-то железками, потом все же появился с небольшим белым вафельным полотенцем.

— Пойдем к КПП. Там я переоденусь, дам тебе необходимые указания, и поеду домой. За бардак тебе придется ответить в любом случае. Очень надеюсь, что это было в последний раз, манн.

— Обещаю, фройляйн Изольда! Вы же знаете, что я к вам по-особому отношусь!

— Прибереги эти подробности для своих ночных фантазий. Ты получишь указания, и тут же приступишь к их выполнению, тебе понятно?

— Да, гауптшарфюрер!

— Отлично. Понеси эти вещи.

Пока они шли к КПП, она давала ему указания постирать за ночь ее пальто, убрать трупы, да и весь бардак в комнате. Он кивал, и даже, кажется, запоминал указания. Если что, он их сможет повторить. Видно, что ничего он выполнять не собирается. Вот козел. Ладно, попозже.

Они вошли в пристройку, он осторожно положил шинель и полотенце на кровать, и встал у двери, выжидающе смотря на девушку. Она подошла к умывальнику, ополоснула руки и лицо, смыв с них кровь.
 
— Сколько пленных осталось в лагере?

— Шесть. Двое не могут ходить, остальные сильно истощены.

— Так, распорядись о новых поставках. Позвони в Освенцим, свяжись с Гросс-Розеном. Узнай, что надо для поставки, если они будут предъявлять какие-нибудь требования.

— Будет сложно, фройляйн Изольда, но я все сделаю, что смогу.

— Черт подери, Фриц!

Она крикнула эти слова – так резко и неожиданно, что он чуть не подпрыгнул. Его руки сильно дрогнули, и он испуганно уставился на нее. Звон, сияя и переливаясь, ходил по комнате.

— Ты так и будешь здесь торчать? Ты бы, конечно, предпочел остаться, но мне надо переодеться, смекаешь? Пошел вон! Стоять! И не смей далеко уходить, я быстро переоденусь и вызову тебя. Я не собираюсь задерживаться здесь дольше, чем надо, поэтому ты тут же войдешь сюда, выслушаешь меня, и приступишь к выполнению! Теперь выходи, давай!

Он вывалился наружу, она закрыла дверь на крючок, и скинула пальто. Закоченевшая кровавая тряпка. Шея, грудь, живот, ноги – все было заляпано кровью. Сколько же ее в нем было?! Местами она уже свернулась, превратившись в темно-бурую корку.

Она наскоро ополоснула тело водой, отмыла кровавые пряди, и насухо вытерлась полотенцем, покрасневшим сразу же, как она взяла его в руки. Хорошо, что она все-таки не одела нижнее белье. В любом случае теперь тело было чище. Шинель оказалась действительно здоровой, мешковатой, и на удивление короткой – едва-едва прикрывала колени. Неважно. Она проверила работоспособность винтовки, поправила магазин. Если Фриц выполнил ее указания, то он стоит с другой стороны двери, и ждет. Его друзья, кем бы они ни были, будут видеть, что с ним все в порядке. Если же он пошел к ним, то, возможно, они могут влететь сюда прямо сейчас!

Изольда притихла, и направила винтовку на дверь. Тихо, но явственно за ней слышалось сопение Фрица. По крайней мере, он может выполнять несложные поручения. Она повесила винтовку на правое плечо дулом вниз, так, чтобы, если что, быстро выхватить ее, и открыть огонь.

— Фриц! Войди! – Крикнула она и чуть присела на край стола. Через пару секунд дверь затряслась. Проклятье, крючок! Она отворила, и он зашел в комнату. – Встань здесь!

Она кивнула на центр комнаты, а сама встала между ним и дверью. Видимо, в самой ее ауре было что-то угрожающее. Фриц весь как-то сжался и съежился. Воздух вокруг него вибрировал влажным страхом и нервным потом. Даже не имея волчьего нюха, девушка явственно почувствовала вонь его паники.

— Итак, манн, кого ты прячешь в лагере? – Вкрадчиво начала Изольда, подойдя к Фрицу со спины, держа левую руку на рукояти ножа.

— Что? Фройляйн, я…

— Молчать! Не смей врать мне, ничтожество! Думаешь, я не видела, как ты с ними перемигивался?!

— Я, я…

— Теперь, дружок, у нас два варианта развития. Первый: ты продолжаешь пытаться врать мне, я теряю терпение, и один Фриц не доживает до утра. Второй: ты рассказываешь мне все, и я, быть может, подумаю над тем, чтобы ты избежал военного суда за укрывательство дезертиров. Тебе понятны условия, Фриц?

— Да, фройляйн.

Она медленно обходила его, внимательно наблюдая за метаморфозами. Голова его была занята лихорадочным обдумыванием. Девушке удалось застать его врасплох, и теперь он пытался понять, как следует поступить. Устав, закон и его личная симпатия требовали подчиниться Изольде. На другой чаше весов находилось нечто, что весило почти столько же, сколько честь, ответственность и обреченная на безответность симпатия. Дружба? Страх? Быть может, тусклый блеск золота?

С круглого блестящего лба Фрица текли крупные капли пота. Глаза метались. Он был удивительно похож на загнанную в угол нашкодившую собаку, шкодившую лишь потому, что была уверена, что сможет скрыться. Минута, другая. Солдата трясло, и даже невзирая на опасное положение, девушке это нравилось.

— Фройляйн Изольда.

— Я слушаю тебя, Фриц.

— Враг подступил вплотную к нам. С передовой бегут тысячи наших солдат. Да, я знал этих, они предлагали мне бежать с ними, но фройляйн, я ни в коем случае…

— Сколько их?

— Что?

— Сколько их, кретин? Или ты от страха забыл, как считать?

— Пятеро. Простите, фройляйн гауптшарфюрер, они знают о вашем присутствии здесь… Это моя вина, я надеялся, что вы лишь постреляете, как всегда, и исчезнете… Не подумайте, я не собирался бежать с ними, хотел лишь спровадить…а потом доложить начальству…

— Где солдаты и охранники лагеря? Почему никого нет?

— Как только прибыли дезертиры, и рассказали о происходящем… Большинство перестреляло пленных и бросилось бежать… Кто в Берлин, кто к морю, кто-то на запад… Это было еще днем. Мои друзья задержались здесь только пытаясь уговорить меня бежать с ними…

— Бред, Фриц. Возможно, какая-нибудь деревенская дура поверила бы твоему рассказу. Это дезертиры, бросившие своих товарищей на поле боя. Им глубоко наплевать на тебя, Фриц. Так что же задержало их?

Еще серия нервных конвульсий. Похоже, Изольда невольно потревожила слишком большое тараканье гнездо.

— С ними были пленные. Две русских девки. Они, они… допрашивают их, уже несколько часов.

— Допрашивают? Ты, наверно, хотел сказать трахают? Они трахают их?

— Да, фройляйн.

— Какого черта, выродки?! Каким нужно быть идиотом, чтобы рисковать своей жизнью, удовлетворяя свою никчемную похоть, когда в любой момент может прийти враг?! Если бы это происходило где-нибудь в поле, за это были бы ответственны лишь они сами, но ты не только допустил их сюда, но и позволил распространить среди солдат грязные сплетни, обратившие их в бегство, а так же предоставил им уютный и теплый траходром! Ты чертов ублюдок, Фриц!

Она вскинула винтовку, приставив ему к горлу. Вдруг ее осенило.

— КПП! Кто сидел в будке??? Один из них???

Фриц испуганно закивал. Изольда отвела от него винтовку и ударила кулачком по столу.

— Проклятье!

Из КПП было прекрасно слышно все, что происходило в комнате. Если там был один из дезертиров… Черт, они, возможно, уже в курсе. Интересно, на каком моменте он предпочел оставить подслушивание и побежал оповещать своих друзей?

Снаружи раздался звук убегающих людей. Двое. Изольда мгновенно среагировала, подскочила к окошку, содрала с него шторки, и выбила дулом форточку. Убегающие, видимо, разделились – один бежал к складам, другой к баракам. Еще несколько секунд, и они скроются из поля видимости. На раздумья времени не было. Девушка прицелилась в правого – того, кто бежал к складам, и нажала спусковой крючок. Тот перекувырнулся и растянулся на холодном асфальте. Второй подпрыгнул и сиганул за угол. Черт!

Она метнулась к двери, но уже никого не было видно. Сбежал, или спрятался. Необходимо было действовать в том же темпе.

— Фриц!

— Я здесь, фройляйн!

— У тебя осталось мало шансов на реабилитацию, манн! Я буду судить по тем действиям, которые ты будешь совершать сейчас. Я очень надеюсь, что ты искупишь свою вину! Не разочаруй меня!

— Так точно, фройляйн Изольда! Я не допущу, чтобы вы пострадали!

— Первым делом веди меня туда, где эти ублюдки развлекаются с пленными девками. Ты знаешь этих ребят, есть ли шанс, что они сдадутся?

— Боюсь, что нет. Но я постараюсь уговорить их! Быть может, вы пока доберетесь до своего автомобиля?

— Конечно, нет, манн! Ты свихнулся? Я сама проконтролирую ситуацию. Пошли, быстро!

Ублюдки! Кем они себя возомнили? Переняли ли они эти повадки от румынской сволочи, что была нам союзником, или взрастили в себе сами? И, похоже, Изольда попала в весьма неприятную ситуацию. Насколько можно положиться на Фрица? В любой другой момент она бы отдала все, чтобы этого не случилось, но теперь… теперь все иначе.

Он вошел в солдатскую казарму, там почти сразу направился в подвальные помещения, к бойлерам. Она старалась поспеть за его внезапной прытью, и, полусогнувшись, бежала по низким коридорам. Вдоль потолков тянулись кучи труб, стены были в ржавых подтеках, а сам воздух был буквально пропитан влагой. На равном промежутке друг от друга меж труб висели маленькие лампочки, настолько тусклые, что фонари над дверьми бараков казались прожекторами. То тут, то там встречались обильные заросли плесени, распространявшей свое затхлое зловоние на весь подземный комплекс. Это был больше, чем просто запах плесени, это был смрад порока, который сейчас давал свои плоды.

Вскоре стали явственно слышны женские всхлипывания. Они стояли перед дверью. Фриц повернул лицо к девушке и кивнул. Она кивком приказала ему входить. Сквозь щели меж полом и потолком вытекал яркий белый свет. Фриц взял в руку револьвер, вдохнул, и решительно вошел внутрь. За ним скользнула Изольда, выхватывая винтовку наизготовку.

Находящиеся внутри дезертиры были захвачены врасплох. Видимо, тот выживший беглец сверху, если и бежал предупредить своих, то сюда заглянуть не удосужился.
Посреди небольшой комнатенки стоял рослый плечистый солдат в грязных обносках. Он склонился над одной из пленниц, лежащих на полу, держал ее за грязные волосы, и отвешивал мощные пощечины. Она ревела и даже не пыталась защититься. Ее тускло-рыжие волосы были всклокочены, а некрасивое лицо покрыто красными разводами – кажется, ее били по лицу особенно часто. Вторая, с темными короткими волосами, лежала подле, закрыв лицо руками и содрогаясь в беззвучных всхлипываниях. Их одежда была изорвана в клочья, кажется, их уже несколько раз успели изнасиловать.

Второй солдат сидел на столике, стоявшем рядом с бойлером, и ржал. Когда в комнату ворвался Фриц, а за ним Изольда, его глаза широко распахнулись, он выхватил автомат и направил его на Фрица. Дезертир посреди комнаты с отменной реакцией крутанулся, на ходу доставая револьвер, и направил его в лицо Изольды. Фриц направил дуло своего револьвера на него, сама же Изольда сжимала в руках винтовку, направленную в потолок. Она знала, что чтобы поразить кого-нибудь из них, ей нужна доля секунды.

— Друг, что это? Почему она здесь? – Воскликнул дезертир с автоматом.

— Простите, друзья. Я должен был сделать это. Вы должны сдаться.

— Сдаться кому? Дегенерату и девчонке?

— У этой девчонки, - Холодно начала Изольда. – Звание гауптшарфюрера, и в ее полномочиях как обеспечить вашу казнь, так и помилование.

— Брось, дружище Фриц. – Ответил длинный, опасливо косясь на револьвер, направленный ему в грудь. – Опусти пистолет, мы скрутим эту суку, и ты вдоволь повеселишься с ней. Ты же сам заливал нам, что всегда мечтал так сделать.

Чертов ублюдок Фриц! Она подозревала об его извращенных желаниях, но это было уже слишком. В любой другой ситуации она незамедлительно отстрелила бы ему яйца.

— Фриц, помоги мне, и я позабочусь о том, чтобы этот инцидент забылся. – Зло сказала девушка, раздасованная необходимостью юлить перед боровом, которого она, по сути, презирала даже более, чем остальных.

— Друзья, опустите оружие, и мы все сможем мирно разойтись. – Пролепетал испуганно оплот ее надежд.

— Ни черта подобного! Дезертиры предстанут перед судом, однако тяжесть обвинения…

— Фриц, не дури. Мы свяжем эту сучку, трахнем ее, и свалим в Аргентину, как и планировали. Она уже ничего не сделает нам!

— Ты же сам знаешь. – Подхватил автоматчик. – Ее дохлый папашка уже не поможет ей. Мы на пороге поражения, русские уже близко! Когда они придут сюда, то его, тебя, меня – поведут в концлагеря где-нибудь в чертовой Сибири! А эту шлюху. – Он ткнул пальцем в Изольду. – Трахнут в любом случае, а затем расстреляют, как она тех выродков!

— Заткнись, ублюдок! – Воскликнула девушка. На глазах у нее навернулись слезы. Этот урод врет, врет… Ее прекрасный, прекрасный отец не мог умереть, нет!!!

— Простите, друзья, простите. Опустите оружие. – Руки Фрица дрожали, у него началась натуральная истерика.

— Ах, это безнадежно. – Воскликнул автоматчик, и выпустил очередь в грудь манна. Изольда упала вниз, стрельнув поверх автомата, прямо в лицо. Руки Фрица сжались в конвульсиях, и его револьвер выстрелил в бедро длинного. Тот дернулся, постарался попасть в снайпершу, но промахнулся, завалившись на пол. Она взмахнула винтовкой, как палкой, выбив прикладом у него револьвер, и навалилась сверху. Даже с ранением в бедре, дезертир отбросил девушку в сторону и сам постарался придавить ее к полу. Его лицо приблизилось к ее.

— Ты сдохнешь здесь, сука! – Прошипел он ей в глаза. Ей стало дурно от смрада насыщенного перегара, она извивалась, как бешеная змея. Что-то мешало в правом боку. Здоровенный ублюдок был слишком тяжелым. Он впился в ее хрупкую шею и начал душить. Правая рука ее дотянулась до тесака, с трудом вытащила его, превозмогая тяжесть стокилограммового солдата и яростно-болезненную нехватку воздуха, и вонзила лезвие ему под ребра. Его лицо исказилось, и он с остервенением плюнул ей в лицо кровью, ослабив хватку.

— Чертова…сука…сука…

Она извернулась еще, и перерезала ему глотку. Мразь! Мразь! Из глаз у нее хлестали слезы страха и обиды. Она не верила в смерть своего отца, но одна только мысль об этом причиняла ей боль сильнее, чем что-либо, что она когда-либо испытывала в своей жизни. Кое-как выбравшись из-под него, уселась сверху, и подтянула к себе свою винтовку, одновременно задыхаясь в сильном кашле и всхлипываниях. Прикосновения к своему оружию всегда успокаивали ее, правда истинная результативность оставалась скрытой мраком тайны, ибо до этого момента Изольда никогда не была в настолько подавленном состоянии. Солдаты обычно беспрекословно слушались ее, терпели придирки и ругань. Бой нашел ее даже раньше, чем она планировала, и на деле оказался не так прекрасен.

Кашель быстро прошел, она тряхнула головой и осмотрела себя.

Автоматная очередь, оказывается, задела ее, разорвав кожу на правом боку. Чуть-чуть левее – и она корчилась бы в агонии с пробитой печенью. К счастью, обошлось.

Пленницы лежали на полу и дрожали от рыданий. Если бы они предстали перед ней в строю смертников, она бы выстрелила, не задумываясь, но сейчас была другая ситуация.

— Встать! – Крикнула она заплаканным слегка дрожащим голосом. Девки испуганно уставились на нее, и медленно начали подниматься. Темная оказалась гораздо симпатичней своей подруги по несчастью, даже в таком положении в ней оставалось какое-то грациозное величие. Изорванная одежда свисала с них клочьями, то тут, то там виднелись фиолетовые синяки и кровоподтеки. Волосы и остатки их одежды были заляпаны пятнами спермы.

Более всего шокировали Изольду ее собственные мысли. Быть может, то было влияние произошедшего, или то, что у нее никогда не было подруг своего возраста, но она прониклась к этим двум необыкновенной симпатией. Надо бы их вытащить отсюда. Может, они будут хорошей прислугой – Гертруда уже слишком стара и не поспевает за всем. Отмыть их, одеть, и воспитать, как следует…

Снайперша еще раз окинула взглядом комнатенку. На стуле валялись грязные и рваные шинели дезертиров. Все же лучше, чем ничего.

— Снимайте свое рванье, и надевайте это, быстро! – Прикрикнула она на пленниц. Рыжая, кажется, понимала немецкий в разы лучше темненькой, быстро что-то протараторила ей, и они переоделись.

— Снимайте с них сапоги, и одевайте на себя. – Изольда показала на трупы, и рыжая немного побледнела. – Живо, живо, живо!

Через пару минут все было готово. Напуганного похотливого борова в команде снайперши сменили две дрожащие чуть живые бабы. Отлично. Скорее всего, они еще и не стреляли ни разу.

— Так! – Изольда схватила за грудки дурнушку. – Я вытащу вас отсюда. Потом решу, что с вами делать. Ты понимаешь меня?

Та испуганно закивала.

— Вы будете выполнять то, что я скажу. Если я скажу залезть в ледяную воду – вы это сделаете. Если я скажу стрелять – то вы будете стрелять, ясно?
Вновь судорожные кивки.

— Сейчас я приказываю вам держаться сзади и не издавать ни звука. Лагерь полон дезертиров, и выберемся ли мы, зависит от того, насколько вы будете меня слушаться.

Внезапно труп Фрица шевельнулся и захрипел.

— Фройляйн…фройляйн…я соврал вам…Их было одиннадцать…простите меня…спасайтесь, фройляйн Изольда…Я люблю вас, и…спасайтесь, бегите из этих мест…

Речь его перетекла в бессвязное бормотание. Вскоре он затих. Что ж, она ошибалась насчет него. В итоге он оказался воином. Да, трусливым, дрожащим, похотливым ублюдком и кобелем…но при всем этом он все-таки стал Воином. Возможно, эту трансформацию породила в нем любовь к Изольде, быть может простое стечение обстоятельств. Его хрипение не было подвигом, но оно было достойным поступком, никак не вязавшимся с таким чучелом, как Фриц.

— Ты умер достойно, Фриц. В тебе все-таки сохранилась арийская кровь. Прости меня, солдат.

Изольда наклонилась над ним, поцеловала его в лоб, и закрыла заплывшие кровью глаза. По щеке у нее скользнула очередная слезинка.

— Пошли. Держитесь на три шага позади. И да – возьмите пистолеты. Без моей команды не стрелять, а если это произойдет, то отстрелю руки вам обеим!
Девки взяли пистолеты из рук трупов, и поковыляли за ней. Девушка знала, что где-то вверху ее уже поджидают несколько изменников. Так. Один убитый из КПП, двое здесь – если Фриц не соврал, то их осталось восемь. Ровно столько, сколько осталось патронов. Если бы они проходили мимо склада, можно было бы поискать ящики с боеприпасами, но лучше было уходить отсюда как можно скорее.

Подвальные коридоры были пусты. Они добрались до выхода. Изольда приказала девкам остаться здесь и, если что, стрелять в любого, кто войдет сюда, а сама принялась осматривать казарму. Кто-то мог быть здесь, и было бы весьма нежелательно, если бы он в один момент открыл по ним стрельбу сзади. Впрочем, в казарме никого не было – лишь безлюдные ряды кроватей с тумбочками, пустынные коридоры и кабинеты. Она немного побродила, затем вернулась к входу в подвал.

— Ей вы, выходите. – Шепотом сказала она снаружи, чтобы они не пристрелили ее по ошибке. Или специально. Изольде вообще было довольно неприятно, что у девок есть в руках оружие, и кто-то из них может в любой момент выстрелить ей в спину. Но нападение могло произойти в любой момент, без этих пистолетов они быстро могут погибнуть. Да и нельзя было давать им почувствовать свой страх, иначе простая паранойя может подкрепиться реальными их действиями. Хотя они сильно напуганы и больше заняты своими переживаниями. Они надломлены гораздо сильнее, чем Изольда. Бояться следовало скорее ЗА них.

Они дошли до выхода из казармы. Изольда осторожно приоткрыла дверь, и выставила в проем винтовку. Отсюда не было видно будку пропускного пункта – только один угол пристройки. В ближайшем пространстве никого не чувствовалось. Она осторожно вылезла за дверь, прицеливаясь в каждое место, где могла быть засада. По-прежнему никого. Пленницы вылезли наружу, и она, полуползком, добралась до угла соседней казармы, скрывавшем КПП.

В окне кто-то мелькнул. Темный силуэт был почти неразличим в сумраке будки, но девушка практически чувствовала его. Прицел, выстрел. Обладатель тени споткнулся, и упал вниз. Теперь если кто-то там есть еще, он осведомлен о присутствии Изольды. Где-то в дальних казармах раздалась стрельба и крики.
— Бегом, бегом! – Рявкнула Изольда, и сорвалась к КПП. Нужно было преодолеть небольшой кусок плаца – место, которое просматривалось почти изо всех бараков и складов – и выйти наружу. Стоило появиться на нем, как она увидела у дальней казармы группу людей. Оттуда доносились крики, грохот и вспышки выстрелов.

— Смотрите, чтобы никто не появился в окне! – Изольда присела на одно колено, махнув девкам на будку КПП, прицелилась, и стрельнула. Один из дезертиров растянулся на плацу, остальные кинулись врассыпную. Отслеживать их времени не было, он вскочила, и побежала к шлагбауму. Достигнув его, она присела, помахала рыжей девчонке рукой, чтобы она пролезала под ним, а сама внимательно осматривала в оптический прицел окрестности склада. Один из дезертиров высунулся из-за угла, и тут же был сражен ее метким выстрелом. Из нескольких укрытий открылся беспорядочный огонь в их сторону.

За спиной прогремела автоматная очередь. В ледяном поту Изольда обернулась. За шлагбаумом корчилась некрасивая рыжая девушка, держась за окровавленный живот. Сквозь руки у нее вываливались кишки.

— Сволочь… - Прохрипела она, с ненавистью во взгляде глянула на Изольду, подняла руку с револьвером, и выстрелила ей в голову. К счастью, меткость у нее сильно страдала, пуля вошла прямо в левое плечо, прошла его насквозь, и вышла со спины. После выстрела рыжая сука захрипела, захаркала кровью, и свалилась вниз.

Куколка бабочки вестницы смерти надтреснулась.

Дезертиры выскочили из своих укрытий, и ринулись к КПП. Изольда упала на асфальт и стала перекатываться под шлагбаум. Почти сразу же она увидела очередного предателя с автоматом. Он успел стрельнуть пару раз рядом с девушкой, прежде чем  был успокоен ее идеальным выстрелом в лоб.

— За мной, за мной, скорее! – Крикнула она темноволосой девке, в шоке смотрящей на труп подруги. Левая рука слушалась плохо. Беспокоила не сколько боль, которую Изольда все равно слабо чувствовала, сколько эта досадная потеря функциональности. Она неуклюже помахала этой рукой перед лицом пленницы, схватила за рукав, и потащила за собой.

Перед их Мерседесом лежало тело расстрелянного в упор Фридриха. Бедный старик даже не понял, что случилось. Придется вести самой. Она часто наблюдала за его действиями при поездке, и при желании могла воспроизвести их.

— Садись вперед! – Бросила она пленнице. Поймав ее встречный удивленный взгляд, Изольда показала пальцем на место рядом с водительским. – Быстро, быстро, быстро!

Завести машину и заставить ее тронуться с места заняло около минуты. Руки тряслись, мысли путались, движения были нервные и скомканные. Скорее, скорее! Едва не врезавшись  в стену, она развернула машину и выехала на дорогу. Почти сразу же к шлагбауму подбежало несколько солдат с автоматами и винтовками, стреляя на ходу. Пара выстрелов прошла прямо между девушек. Пленница испуганно взвизгивала, Изольда пыталась сосредоточиться на наборе скорости и управлении.
Так, еще четверо убиты. Осталось тоже четверо. Двое стояли перед шлагбаумом, один побежал его открывать, один бежал к грузовикам. Вне всякого сомнения, они бросятся в погоню. Учитывая способность Изольды к вождению, догнать их смогут очень быстро. На прямом отрезке пути она сможет немного оторваться от них, но затем пойдет извилистая лесная дорога, в которой они очень замедлятся. Уже спустилась ночь, дорога была плохо освещена, и гнать по ней было в высшей степени рискованно.

Фройляйн гауптшарфюрер знала, что делать. Некоторое время она мчала вперед так быстро, как только могла. Потом съехала на обочину неподалеку от въезда в лес. Пленница испуганно смотрела и сильно тряслась – кажется, больше от холода, чем от страха. В голове арийки, тем временем, все успокоилось и прояснилось. Рационализм и хладнокровие все же одержали верх.

Первым делом, скорее всего, отец действительно мертв. Учитывая все обстоятельства, тот дезертир, похоже, не врал. Это – худшее, с чем стоит смириться. Второе. Войска врага на подходе. Тот гул в небе – это была канонада боя, сбитая в бесформенное месиво эхом и расстоянием. Вполне возможно, что город скоро будет захвачен. Если их схватят русские, то через пару суток Изольда может стать такой же, как ее спутница.

Она посмотрела на нее.

— Как твое имя? – Девчонка глядела вопросительно. – Имя. Имя! Мое имя – Изольда. Твое?

— Катя.

— Хорошо, ты Катя. Вряд ли ты понимаешь, что я говорю. Если выживем, будешь прислугой, не бойся, в концлагерь я тебя не отдам. Мерзнешь?

Девчонка не поняла ее вопроса, но и так было видно, что да. По нездоровому цвету ее лица было понятно, что она заболевает, и на улице долго не протянет.
Третье. Надо бежать. Куда? Нет, не в Берлин, там еще опасней. Можно постараться прорваться к западу. К Лейпцигу, или даже Геттингену. Или в Эрфурт. Где-то должны быть укрепленные очаги сопротивления! Четвертое. Надо забрать вещи из дома. Оружие, деньги, одежду, драгоценности, документы. Хорошо бы заминировать город. Нет, это уже слишком. Успеем повоевать, но не сейчас. Пятое. Дезертиры. На самом деле, самая мелкая и незначительная из опасностей. Значит, вот он – тот самый момент.

Изольда скинула с себя пояс, шинель, бросила ее Кате, вышла из машины, ловя телом ледяной ветер, сдувающий с нее крохотные капельки крови, успокаивающий тупую боль в боку и плече, и расслабляющий напряжение девушки. Она открыла багажник. Пришел твой черед!

Тяжелая, темная, угрожающего вида труба с ракетой на конце. Все-таки отец был прав – эта штука пригодилась! Улыбка изогнула красивые губы Изольды. Правой рукой она ухватила Панцерфауст, и пошла назад, удаляясь от машины, навстречу преследователям. Вдали показался свет их фар.

— Отлично. Повеселимся, козлы.

Она встала посреди дороги, голая, обдуваемая ветром со снегом. Был в этой наготе вызов самому миру, мол, не найдется на этого Воина достойного доспеха. Ее плоть сильнее любого металла. Пусть кровь лениво текла на снег, предательски сползая с ее левой руки, но и боль была бессильна. Ледяные ее глаза устремились вверх, в темное серое небо. Сбоку небо было чуть светлее, но прямо над девушкой висела бесконечная темная масса холода, льда и снега. Будто некий разъяренный бог навис над ней во всем своем всесилии. И сколь бы он не был страшен и могуч, она бросала в лицо ему лишь насмешку. Свинцовое небо угрожало упасть на нее, прижать к земле, раздавить своим бесконечным мраком.

— Не упадешь, не раздавишь. – С усмешкой почти пропела она. – Я сама изо льда сделана, чем можешь меня напугать? Холод, боль, смерть? Эти три хлыста страшны лишь простым смертным. Смотри мне в лицо, Мир! Мы – Фенрир, рожденный на смерть тебе!

— И вы! – Она опустила глаза на приближающийся, пока еще крохотный, грузовик. – Не шакалам грызть волков. Не вам убивать меня. Ничтожества! Поэтому дарю вам…
Девушка поставила трубку на землю, и поцеловала кончик ракеты. Затем она села на одно колено, закинула Панцерфауст на плечо, прицелилась…

— Поцелуй самой смерти.

Ракета отправилась в полет.

— Бабах!!! – Синхронно с взрывом истошно завопила Изольда, и захохотала.
Взрыв разнес грузовик в клочья, оставив только оболочку, проехавшую некоторое расстояние по асфальту. Одной проблемой меньше. Она вернулась в машину, и засмеялась. Жестами объяснила Кате, чтобы та отдала ей старую солдатскую шинель, а себе оставила новую. Было четкое ощущение, что Изольда знает эту девушку много-много лет.

Бабочка впервые увидела свет через трещину в куколке.

— Поехали. Нам надо быстро заехать домой.

Девушка кивнула. Вряд ли она поняла, что ей сказали. Это и неважно.

— Мы выберемся, Катя. – Изольда потрепала ее по плечу, и улыбнулась. Девчушка испуганно косилась на дыру в плече шинели, затем перевела встревоженный взгляд на плечо Изольды и что-то залопотала по-русски.

— Не понимаю я тебя, дурочка. – Продолжала улыбаться снайперша, и погладила ее по щеке. Кажется, Катя была медсестрой – она начала суетиться, и пытаться оторвать от шинели кусок ткани. Изольда покачала головой, ущипнула девушку за щеку, и вдавила педаль газа.

По пути была небольшая деревня. В одном из домов был телефон, однажды Изольда с отцом уже заезжали сюда, несколько лет назад. Хозяин дома был тот же тихий старик, только еще более осунувшийся. Девушка звонила домой и на фронт, но везде была тишина. Они распрощались со стариком, и продолжили путь. Когда они въезжали в город, уже светало. Сколько же она была в лагере? Час, два? Уж никак не всю ночь. Изольда была поглощена в свои мысли и гул мотора, пока поняла, что гул на улице усилился. Она остановила машину, и открыла дверь, чтобы понять, что происходит. Ревели самолеты. Над ними в направлении центра города пролетел советский бомбардировщик, из которого сыпали бомбы. Первая бомба упала в ста метрах от них, вторая – тут же за ней, уже на двадцать метров ближе… На равном друг от друга расстоянии в воздухе над нами зависла цепь бомб. Жить осталось около трех секунд.

Постскриптум 1.

В ту секунду я понял, что смотрю в глаза Ей. И сразу потеряло смысл то, что она в теле симпатичной темноволосой девчушки, а я, в свою очередь, в теле семнадцатилетней нацистской снайперши. В один момент все это потеряло смысл. Единственное, что осталось для меня важным в этой Вселенной, было то, что я наконец-то нашел ее, как и обещал.

Да, это было немыслимо давно. В другом мире. В другое время. Это уже было. Она мертва. Всего лишь тело. Я стою над ним.

Я проваливался в прошлое все глубже. Память предыдущих воплощений переполняла голову. Я знал, что под прекрасными арийскими золотыми волосами молодой и глупой девчонки в мозгу лопаются от перенапряжения кровеносные сосуды. Отдел памяти переполнялся, не мог справиться с обилием информации, и умирал. Это уже не важно.

Воплощения неслись перед моими глазами одно за другим. Бесчисленное количество эпох и миров. Иногда я находил Ее, иногда нет, хоть и обещал.

Постепенно я увидел, с чего все началось. Я был мятежным ангелом, 4 миллиарда лет назад. Но до этого у меня была возлюбленная. Она. Когда я уходил с собратьями в Ад, я видел, что Она стояла и плакала. Не знаю, кому из Небесного Воинства пришла в голову идея искупления Ее грехов – Рафаэлю ли, Михаилу, или Самому Вседержителю. Ее обязали убить меня, или привести к ним, чего Она, разумеется, сделать не могла.

Она нашла и поймала меня, но убить не смогла. Не то, чтобы я сдался без боя, но для последнего удара у Нее дрогнула рука, и я знал, что так будет, и дал Ей выбрать самой. В наказание Ее сослали в цепь людских перерождений. Я потребовал для себя ту же кару, и Он любезно согласился. Перед тем, как мы шагнули туда, в портал, рука об руку, я шепнул Ей, что найду Ее. Что всегда буду Ее находить.
Чего мне не удалось. Пусть я встречал Ее в большинстве случаев, но НЕ ВО ВСЕХ.
А сейчас Она сидела рядом со мной, и у нас остались две секунды.

В Ее новом теле, на которое я смотрел, происходили изменения. Глаза были красны от крови, хлеставшей из них ручьями. Отдел памяти перегрузился и умер, наполнив череп кровью. И то же самое было с моим телом, с бедной арийской девочкой.

Она улыбнулась мне окровавленными губами.

Краем глаза, сквозь красную пелену, я видел, как к капоту сверху медленно приближается бомба. Взгляд Ее окровавленных глаз и полная любви улыбка утонули в огненном шторме.

Бабочка разорвала ткань куколки, и выбралась наружу.

Постскриптум 2.

2013 год. Мюнхенская пивная.

За одним из столиков сидела роскошная девушка с длинными – до пояса, золотыми волосами. Одета она была с иголочки – будто только что сошла с подиума. Она приковывала к себе восхищенные мужские и завистливые женские взгляды в поле видимости, но сама, кажется, не обращала на это ни малейшего внимания. Ее холодные светло-голубые глаза скрывались за темными стеклами солнцезащитных очков.

Девушка курила сигарету и задумчиво смотрела на трактирщика. Полный, немного обрюзгший мужчина в зеленых шортах с подтяжками поверх белой рубашки с коротким рукавом и в невозможно глупой зеленой шляпе с маленькими полями и черным пером, носился по залу, широко улыбаясь посетителям, и расставляя пиво. Ему помогали три его полных, упитанных, точно маленькие свинки, дочери. Все они улыбались и сияли – на носу был Октоберфест, туристы и любители пива всех стран уже начали стягиваться в город.

Перед девушкой стоял стакан воды и пепельница. Выкурив одну сигарету, она некоторое время задумчиво продолжала сверлить взглядом хозяина пивной, время от время бросавшего на нее озадаченный, но радостный, взгляд маленьких хмельных глазок, затем доставала еще одну сигарету из пачки, и прикуривала. Прошло два часа и девять сигарет. Последнюю она не докурила до конца, как остальные, а с некоторой досадой с силой воткнула ее в прозрачное стекло пепельницы.

— Они думают, что нацепив эти идиотские шортики и тупые шляпы, надев на лицо маску хмельной радости, прославившись пивом и одетыми, как шлюхи, официантками, они заставят всех забыть Лик Волка. – Пронеслось в голове у девушки. Она сидела, закинув ногу на ногу, и раздраженно болтала своей изящной ножкой в черной туфельке на длинном каблуке. – И пускай все приняли эту красивую картинку, подсознательно все видят немца совсем не в зеленых шортиках и шляпке. В руках у него не кружка пива, и смотрит на вас, дорогие мои, он отнюдь не с радостью. Вы, конечно, можете сделать из волка пуделя. Но пудель не защитит дурака, взрастившего его, когда волки вернутся из леса за кровью. А ведь в некоторых пуделях дремлют такие лютые волки, которых не сыщешь ни в одном лесу…

Девушка встала, взяла свою крохотную сумочку со стола, повесила ее на плечо, и грациозно пошла к выходу. Кто-то сзади нее свистел, кто-то восхищенно охал. Ее не занимали эти черви, ползающие в грязи своей никчемной радости. Трактирщик оказался перед нею, но в последний момент вжал голову в плечи и постарался юркнуть в сторону. Было в этой шикарной девушке что-то, от чего душа у него уходила в пятки. Что-то было в ней настолько нечеловеческое, что встреть он ее ночью в переулке, бежал бы домой со всех ног, истерично вереща. Скрыться не получилось – он почувствовал у себя на локте ее ледяные пальцы с неожиданной силой стиснувшие рыхлую плоть. Фриц Зиман охнул от боли и страха, и выронил стаканы с пивом, которые нес посетителям. Все затихли и посмотрели на них.

Она сняла очки и посмотрела ему в глаза. От этого взгляда бедняга едва не лишился чувств. Холодный, жестокий, страшный взгляд. Он почувствовал себя мелкой дворнягой, обнаружившей, что в ее конуру забрался волк. Он, почти что, ощущал всем своим естеством эту картину – сонная псина поднимает голову, и ее зрачки расширяются от ужаса, тело сковывает паралич, а из горла доносится лишь сип невыразимого ужаса. И все это пронзает холодный, даже в чем-то равнодушный лик Волка.

Смеясь, девушка шепнула ему что-то на ухо, развернулась, взмахнув своими божественными золотыми локонами, и вышла из пивной. А у него в голове грохотом выстрелов звучали ее слова:

— А тебе бы пошла форма SS, Фриц…